ли в себя. Постепенно
мы растеряли многие из тех жестов и молитв, сам ветер молчания стал казаться
выдумкой и в конце концов покинул нас на долгое время.
     Мария же потом  долго не говорила на людях  о прохладном ветре, но, как
казалось  мне, смотрела на  нас как мать,  которая пыталась  научить  своего
ребенка тому, что он еще не готов уразуметь.
        ПОКЛОНЕНИЕ
     Иисус молился в синагоге. Если  бы Он родился на Востоке, Он поклонялся
бы Своему  Отцу на Элефанте или в пещерах  Аянты, или Своей Матери в храме в
Колхапуре. Если бы Он пришел в Ефес, то поклонялся бы Ей там, в храме Дианы,
потому что Он не отвергал веру наших предков, а пришел, чтобы исполнить  ее.
Он не отворачивался от  храмов тех, кто любил Божество в  других ипостасях и
не знал закона Моисеева, но входил туда и пытался очистить их.  Он пришел не
для  того, чтобы восстановить  одну религию против  другой или заявить,  что
Богу надо поклоняться под тем, а не иным именем...
     Всюду, где почитали Бога и поклонялись Ему, там Иисус вел Себя, как Сын
в присутствии Своего Святого Отца.
        ХИТОН
     Сам Иисус не принадлежал ни одной религии.
     При Его рождении присутствовали  не  дьяконы или брамины, а  мудрецы  и
пастухи; и родился Он не в пределах храма, а в хлеву.
     Он не провозглашал никаких догм и  не диктовал никаких правил, а только
добавил одну заповедь к тем, которые мы уже знали, - заповедь любви, которую
нельзя навязать законом.
     Его мудрость была прозорлива,  и Он видел, как люди срывают живые цветы
с Древа Жизни и  обламывают  его ветви,  говоря: "Это  мое"  или "То мое", и
таким  образом  убивают  то,  что  себе  присваивают.  Он  видел,   как  они
превозносят аромат и красоту цветов, которые уже давно мертвы. Он видел, как
они делают дубинки из ветвей Древа, чтобы бить друг друга.
     Он  видел,  как  священнослужители  всех религий  любят  окутывать себя
тайной, как они  подменяют  символы  знаками,  значение  - помпой, знания  -
спекуляцией, преображение - изображением.
     Он  видел  их  такими,  какие  они были на  самом  деле.  Он  видел  их
лицемерие,  алчность и самообман. Он стоял в  Храме  в Иерусалиме и  изливал
чашу  Божьего  гнева на  них; и кругом не слышно было ни шороха, ни  звука -
толпа затаила дыхание. Мы,  которые  знали  Его, сидели не  шелохнувшись,  с
благоговением, пораженные очистительной яростью Его слов.
     Мы  говорили  не  потому,  что были мудры и  терпимы, а из  симпатии  и
привычки: "Конечно, среди них много хороших людей, которые отдали свои жизни
служению  Богу". Но  Он видел, что,  хотя Истина и  предстала  перед ними  в
обличий Сына Человеческого, они первые закричали: "Распни Его! Распни Его!"
     Благодаря своей проницательности, Он, должно быть, чувствовал, что, как
только покинет нас, Его ученики начнут спорить между собой о Его учении: кто
пойдет путем  гностиков,  кто-то -  апостолов, кто-то  последует  за Павлом,
кто-то превратит Его слова в догмы и будет навязывать своим последователям и
так далее. Он завещал Свое Слово всем мужчинам и женщинам; тем же, кто будет
драться  из-за этого  наследия,  делить  или предъявлять  свои права на  Его
Евангелие и спорить от Его имени,  Он оставил на прощание, и  мне кажется, в
шутку, подарок и символ - Свое неделимое одеяние, хитон цельнотканый.
        СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛИ
     Я спрашиваю  себя,  что  мне не нравится в том образе  Христа,  который
проповедуют наши священнослужители.
     Может, они извращают Его учение? Но ведь они проповедуют по евангелиям,
а в евангелиях - слова  Христа. Может, повторяя слова Христа, навязывают нам
свою  собственную интерпретацию?  Но Иисус и Сам  по-разному акцентировал то
или иное предписание, в зависимости от  Своих слушателей. Когда Он обращался
к  малодушным, Он  говорил:  "Я  несу  не мир, а  меч";  когда  обращался  к
надменным, говорил: "Ударившему тебя по щеке подставь и другую".
     Нет,  что-то  другое не нравится мне в изображении Христа,  в котором я
Его не узнаю.
     Думаю,  что  они  лишают образ  Христа  непосредственности.  Когда  они
повторяют Его слова, с нами говорит не живой Христос; они  молятся не живому
Христу, самому сильному, мудрому, невинному и  вечно  присутствующему в нас.
Христос у них застыл во времени и пространстве, Он живет в истории Его жизни
и смерти,  а ученье  Его ограничивается несколькими словами, которые мы сами
записали.
     Думаю, они поклоняются распятому, а не воскресшему Христу.
        ПРОШЛОЕ
     Наши священнослужители всегда проповедуют  прошлое.  Они  твердят: "Как
говорил Петр в своем письме изгнанникам...", "Как  писал Матфей...", а чаще:
"Как  говорил  Павел..."  -  будто  истина  потому только  истина,  что  так
написана.
     Рассказывать  своим  прихожанам о  том,  что говорили  первые  ученики,
конечно, интересно,  но повторение одного и  того же подчиняет жизнь тексту,
настоящее - прошлому.
     Когда они  говорят:  "Как  сказал Христос, делая то-то  и  то-то...", я
иногда не могу не думать,  что это только уводит  наше внимание к  прошлому,
влево, к мертвым, тогда как важен живой Христос.
     Даже когда  они говорят о распятии,  я порой думаю: "Да, но это  сделал
наш Господь. А что же Утешительница, которая грядет?"
        ИЗОБИЛИЕ
     Господь Иисус был средоточием щедрости, изобилия.  В Его  речах о жатве
чувствовалась  грядущая  весна.  Его полночное рождение  оповещало  о  заре,
свежести земли, чистом  ветре,  поднимающемся  с моря. Его  речи о серьезных
материях не были  тягостны  и вызывали легкое настроение;  Его пророчество о
суде в конце времен порождало ощущение, будто мир еще только начинает жить.
        О МАРИИ
     Сразу  после воскрешения, когда я  был  Марии как сын  и  жил  у нее, я
мечтал  когда-нибудь  снова  заговорить с Иисусом. Я  думал, как бы поскорее
пойти распространять Евангелие, подобно моим братьям, а Его Мать оставить на
попечении кого-нибудь. Я  мечтал  о чистом  поле и море в конце пути,  может
быть, о путешествии в Рим  или о поездке в Иерусалим.  Я беспокоился о своих
товарищах,  которые разбрелись по всему миру,  трудились  в поте  лица, вели
борьбу и споры, подвергались преследованиям и одерживали триумф. Павел тогда
трудился в  Иудее, Фома был  в Индии. Мне  также  хотелось  путешествовать в
качестве свидетеля и  глашатая нашего Господа.  Я  знал, что в далеких краях
сердца людей были подобны  неприступной крепости, и страстно мечтал взять ее
во имя Сына Бога. Смерть Стефана  смутила меня, и безмятежная жизнь, которую
я  вел  в  Ефесе,  показалась  мне  бесполезной.  Я  считал,  что  мне  надо
действовать,  и  видел  в  этом спасение;  а  тот  мир,  который  постепенно
воцарялся во  мне в присутствии  Марии, нарушался в моем воображении шумом и
гамом враждующих и умирающих людей.
     Я и мечтал уйти, и вместе с тем боялся. Но  желание уйти было сильнее и
брало верх.
     Мысленно я  об этом беседовал с Иисусом, то  ли Он как-то улавливал мои
желания и отвечал:
     "Благословен ты, остающийся здесь".
     "Да, - говорил я,  - но меня  беспокоит, что наша вера  будет утрачена,
если мы не будем нести ее людям. Меня беспокоит, что сгинет семя, которое Ты
посеял".
     Он же выговаривал мне и спрашивал, неужели я думаю, что, однажды посеяв
семя истины, Бог позволит; ему умереть? "Это семя спрятано в земле, где силы
тьмы не могут его найти. Оно спрятано внутри тебя: не Я его посеял, ибо  оно
всегда  было  там.  Но Я  убедил  тебя,  что оно существует, полил его Своей
кровью и слезами сострадания, очистил путь, дабы оно взросло, превратилось в
древо вечной жизни  в  тех, кто в корне заботится о  своем бытии. Ты  должен
рассказать об этом семени и питать его, и следить, дабы оно расцвело, но  ты
не можешь заставить его расти и не тебе беспокоиться, что оно умрет".
     "Но почему Ты говоришь, что я, остающийся здесь, благословен? - спросил
я.  -  Разве не был бы я  более полезен, если бы проповедовал Евангелие либо
здесь, либо в других краях?"
     "Люди  думают, что  от них больше пользы  Богу,  когда они на  базарной
площади произносят речи от Его имени. Но если от них нет никакого толку даже
их ближним, как же
     они могут оказаться полезны Богу? Люди понятия не имеют о своем Духе  и
воображают, что, возводя храмы, приносят пользу Богу, пытаясь заключить туда
Его и  поклонение  Ему.  Но они не  могут понять, что  весь мир и есть  храм
Божий, а жизнь человека - Его алтарь".
     Я в третий  раз спросил, почему благословен  я, остающийся  дома. Но на
сей раз Иисус не ответил, а лишь посмотрел на меня внимательно, я бы сказал,
с  суровой печалью,  и  тут  я пробудился.  Пробудившись, я понял, кто такая
Мария и почему я благословен.
        МАТЬ
     Она пекла хлеб на кухне. Я стоял в дверях и тихо говорил сам с собой:
     "Теперь я знаю, кто Ты. Ты - Мать мира. Теперь я знаю, кто Ты. Ты - Дух
Святой. Ты -мать моя.
     Не давай мне повторять глупости  в  моей жизни после жизни,  ибо теперь
мне ясно, что я пребывал в заблуждении.
     И оно было  вездесущим. Я был рядом с Тобой и, вместе с тем, вдалеке. Я
ел Твой  хлеб, но  ничего  не чувствовал. Я видел, что Господь наш старается
угодить Тебе во всем, что  бы  Он  ни  делал,  видел славу в  Нем, но все же
воспринимал вас только как мать и дитя. Я слушал, но не слышал.
     Как же так: мне ведь казалось, что я  понимаю, что  такое  святость, и,
оказывается, я все время был у источника святости.
     Может, Ты тоже источник заблуждения, как говорят учителя с Востока?"
     Мне показалось, что я вижу перед собой женщину без возраста, которой не
коснулось время,  которую  не  изменил опыт, Она была словно  воздушная,  Ее
любовью был создан мир, и Она с терпением, точно кремень, смотрела на меня и
улыбалась.  Я,  Иоанн,  видел  улыбающуюся  Марию, Мать  Христа,  в  голубом
одеянии, но одновременно  как бы другим оком я различал Святой  Дух, главную
силу Бога, которая превыше всяких заблуждений.
     Я воскликнул:
     "Мать, мы дети в Твоих руках! Мать, мы ничего не знаем!"
        ТАЙНА
     Спустя три дня Она ушла.
     Перед уходом  я задал Марии много вопросов о будущем и прошлом. Правда,
не сразу,  ибо  в первый день я был погружен в молчание и  смотрел  на Нее с
благоговением. Я служил Ей,  как мог, и мысленно корил себя за  то, что  был
невнимателен к Ней раньше и хотел расстаться с Ней.
     Когда Мария смотрела на меня,  я всякий раз  ощущал, будто Она касается
моей души, как горшечник глины во время лепки.  Он месит,  мнет ее,  придает
форму,  обтесывает,  чтобы вылепить и  обжечь сосуд, который будет  наполнен
водой. Она таким же образом превращала мою душу в сосуд, где хранилась бы Ее
благодать.
     На  второй день повторилось  то же самое: в  доме, там, где была Мария,
бесшумно поднимался ветер и наполнял тишиной мое сердце. Вечером того же дня
я  почувствовал,  что  должен  заговорить  и  спросить  Ее  не  только  ради
собственного удовлетворения,  но  от имени всех ищущих, ибо предвидел скорый
уход Марии. Она  смотрела на меня  уже не как Царица Небесная, а  как  Мать,
будто хотела ободрить меня.
     Я  сказал: "Почему же Господь не объявил  миру, кто Ты? Почему Ты Сама,
будучи среди нас, не объяснила, кто Ты?"
     На что Она отвечала: "Я могла бы сказать: если у вас есть глаза,  чтобы
видеть,  вы бы увидели.  Если бы вы понимали, кто был Иисус, то  знали бы, и
кто его Мать. Если бы вы слушали и ум ваш  не был затуманен  предрассудками,
когда Он говорил  о своей Матери, Духе Святом, то  знали  бы,  что та вечная
Мать  должна  быть  и  этой  земной Матерью,  которая  родила  Его,  любила,
вскормила и так Им гордилась.
     Если бы вы  действительно  поняли, что  произошло в день Пятидесятницы,
знали бы, кто такая Мария.
     Если  бы  вы  постигли  невинность  Христа, то  признали  бы непорочное
зачатье и опять-таки поняли, кто такая Мария.
     Но даже Матфей, как ты знаешь, не мог понять суть этого зачатья, хотя и
написал о нем", -  сказала  Она и как бы пожала плечами. Я вспомнил споры  и
диспуты  в  то  время,   когда  писались  евангелия:  сначала   общее,  ныне
утраченное, потом евангелия от Марка, Матфея и Луки - все это Мария  читала.
Я вспомнил,  как  Марк  и  Матфей спорили с Ней,  как кое-что недооценивали,
переоценивали или пропускали. Мы тогда чувствовали, что  невозможно передать
единство  Иисуса,   Его  человечность,  звучание   Его  голоса,  Его   юмор,
настроение, когда Он медитировал.
     "Все-таки, - отвечал я, -  если бы Иисус сказал нам прямо, что Ты - Дух
Святой, мы бы попытались понять". "Если бы Он в открытую заявил о этом, Меня
бы тоже арестовали, обвинили бы в святотатстве и предали бы смерти...
     Он бы  такого никогда не допустил, потому что Сын Бога по природе Своей
всегда повинуется Своей  Матери, защищает Ее и  старается угодить Ей. Такова
Его суть. Если бы они арестовали Меня, Он бы  воспользовался Своей властью и
обрушил  бы на  них  Свою  разрушительную  силу  и этому, думаю, не  было бы
конца", - сказала Мария сурово и неколебимо.
     Она помолчала,  потом  продолжила: "Это  означало бы,  что Его  великие
старания тоже бы рухнули; поэтому Иисус и не сказал, кто Я.
     Я же - Дух Святой. Я - Мудрость  Соломонова. Я была  вначале,  Я есть и
буду в конце. Я существовала и до начала. Я - основа Божией власти.
     Это правда: Я - София".
        ДУХ СВЯТОЙ
     В воздухе разлился аромат  роз. Я преклонил колена перед Матерью Христа
и сказал:
     "Но люди не понимают, что такое Святой  Дух.  Для одних это  то же, что
Дух, для других - источник  вдохновения, для третьих Сам Иисус - Святой Дух,
а для четвертых - это Отец в ином обличьи..."
     "Нет,  - ответила Она, -  люди мало  знают о Святом Духе, потому что не
приблизились к Нему. Он  рядом  с  ними,  Он  в них самих, но они  так и  не
приблизились к Нему".
     "Я слышала и наизусть знаю их рассуждения", - продолжала Она с усмешкой
и сделала жест, будто от чего-то отмахнулась, и опустила руки на колени. Она
сидела на стуле в главной комнате дома.
     "Да,  некоторые говорят:  "я  люблю"  или  "я  не  люблю"  такого-то  и
такого-то, потому что  так мне  велит Святой  Дух, но они либо путают Святой
Дух со своими эмоциями, либо они одержимы.
     Для  других Святой Дух  -  абстракция. Они считают, что  это  безличная
нейтральная субстанция, далекая от повседневной жизни. Кое-кто говорит: "Это
тайна", - добавила Она со смехом. - Либо представляют его в виде голубки или
чего-то в этом роде", - закончила Она, улыбнулась и снова стала серьезной.
     "Нет, люди  не знают,  что такое Святой  Дух. Но  единственное, что  ты
должен знать, - Он - Мать.
     Он - Мать, подарившая вам жизнь.
     Он - Мать, которая  любит вас вечно и не хочет ни владеть, ни выбирать.
Она чиста и абсолютна в обличии вечного сострадания.
     Мать  хочет,  чтобы вы познали себя,  причем такими,  какие вы  есть  в
действительности, в Царствии Божием.
     И только Мать может дать вам это знание, это озарение".
        ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ
     "Так  Ты  одна  даешь  то  самое  знание,  которое,  по  словам  нашего
Спасителя, освободит нас?" - продолжал я.
     "Да, - сказала  Мария с нежностью. - Я та Мать, которая должна дать вам
второе рождение. Если бы вы поняли эту фразу, когда Иисус произнес ее, вы бы
знали, для второго рождения должна быть Мать. Все очень просто.
     Но второе рождение не во  плоти, а в  Духе  и совершается в вас  самих,
через Мое отражение в вас, через  пробудившуюся  плодотворную и  материнскую
силу.
     И  это реально. Вы слышали, как мужчины и  женщины говорят, обращаясь к
учению  Христа:  "Мы теперь родились  заново". Но неужели вы  думаете, что в
действительности так и происходит? Их заявление:  "Мы чувствуем, что  заново
родились",  -  эмоционально;  их  слова:  "Мы в  Церкви, значит,  мы  заново
родились",   -  рассудочны.  Однако  в  том  и  другом  случае  их  ощущения
беспочвенны".
     Мария наклонилась вперед,  нахмурилась, озабоченно  покачала  головой и
сказала:
     "Почему же  они  обманывают самих себя?  Почему  говорят, что  родились
заново, когда ничего подобного не произошло? Ищут они истину или нет?"
     Мне показалось, что Она ждет ответа, и я сказал, что, по-моему, ищут.
     "Почему же они делают подобные заявления, когда еще не преобразились? -
продолжала Она. - Это не только самообман,  но это еще и опасно.  Они играют
на руку тем силам, которых не понимают". Она снова помолчала, выпрямилась на
стуле и посмотрела в окно: в саду над кипарисами летал орел.
     "Нелегко совершить  второе рождение,  - сказала Она  тихо, будто то  ли
что-то вспоминая, то  ли повторяя  в уме  строчку какого-то стиха. -  Я была
девственница, зачала в Своем сердце
     Господа Иисуса и родила Его.  Так это выглядело внешне. Я внутри зачала
и родила тебя и других учеников, точно так же, как Своего Сына".
     Она озабоченно и серьезно посмотрела на меня и сказала:
     "Но с вами все обстояло  нелегко. Иисус  трудился  и трудился  с  вами,
однако вы были глухи и жестокосердны.
     В день Пятидесятницы ваше второе рождение  завершилось, но вы все же не
поняли, что произошло. Ум ваш не был ясен и все вы упорствовали.
     Ведь вы апостолы Христа, и если вы такие, то как же быть с другими?"
     "Что же с нами будет?" - воскликнул я, чуть не плача.
     "Не спрашивай Меня, что будет с вами, спроси лучше, что будет с  миром.
Ты знаешь, что сказал Иисус: "Вы свет мира, но если люди зажигают лампу, они
не держат ее под спудом, а ставят ее высоко, чтобы осветить весь дом".
     Пусть  же весь мир  узнает, что ищущие  вновь  родятся  и  только тогда
войдут  в Царствие  Божие.  Пусть  же  все знают, что  нет  другого  пути  в
Царствие, кроме как через второе рождение, но только  прежде преобразившись,
они его достигнут.
     Так вот, дети Божиего Царствия, те, кто будут играть в  чудесных  полях
вечности, должны сначала прийти к Матери".
        УТЕШИТЕЛЬНИЦА
     Что-то  еще  произошло   со  мной,   и  я  спросил:  "Так   Ты  и  есть
Утешительница, советница и заступница, обещанная Христом?"
     Мария ответила:
     "Да.
     Да, это Я, ибо кто же, как не  Мать, принесет утешение в мир, в котором
мужчины и  женщины  в таком  смятении и растерянности? Кто же, как не  Мать,
может  исцелить расколовшийся мир? Кто лучше Матери рассеет маленькое "эго",
все  ваши предубеждения и поможет вам вырасти? Кто,  как не Мать, вооружится
терпением, чтобы вывести своих детей из пагубного невежества?
     Но Я буду утешать и советовать в другой ипостаси, с другим  лицом и под
другим  именем.  Я буду  рождена  в другой стране и буду  говорить на другом
языке; и Я приду во всей Своей силе.
     В  этой жизни  Я пришла как  та,  которая  питает восхождение; а в той,
другой  жизни,  Я  приду  только как  Мать мира,  во  всем  величии  Божьего
сострадания, во всей глубине Его любви.
     В  день Суда Я  вернусь, дабы утешать,  наставлять и пробуждать  в Моих
детях ту  всеисцеляющую,  материнскую  силу,  через  которую  они  войдут  в
Царствие. Но увидите, что все же это будет таинством..."
     "Но,  Мать  Мария, - спросил я, - как же я Тебя узнаю,  если  Ты будешь
другая?"
     "У подсолнуха нет глаз, однако он поворачивается к солнцу. Воды Нила не
умеют думать, однако у  Розетты они  находят  море. Так что не  беспокойся и
живи только в настоящем, ибо смысл только в настоящем.
     Будь храбр и скромен в настоящем, потому что в этом радость. Не пытайся
заглянуть в будущее, ибо оно не существует. Реалии мира  скорее содержатся в
настоящем, как  дерево в  семени; так что если хочешь познать реальность, то
сначала познай настоящее".
     В кипарисах гулял ветер, и хотя я  чувствовал, что  спала  жара, видел,
что  спустились синие, как море, сумерки, но  все же мне казалось, будто все
это происходит не в саду, а в моем сердце. Ветер, деревья,  сад, а также мои
товарищи на Востоке  и на Юге, дети света  там, наверху, и Сама Мария -  все
это  в моем сердце. Ни о чем больше я не мог думать и спрашивать и склонился
перед ней в молчании.
        ПЛАМЯ СВЕЧИ
     Ночью я  смотрел на свечу, стоявшую у моей кровати, и белое пламя  было
похоже на Господа Иисуса, а голубой свет по краям чем-то напоминал Марию.
     Это был ненадолго зажегшийся в мире, очень яркий белый огонь Бога, и он
стремился  вверх, и в нем, как в  фокусе, были сосредоточены Смысл,  Истина,
Восхождение,  Воскресение.  Яркий  и   сильный,  он  был   окружен  сиянием,
освещающим наши жизни и поглощающим тени внутри нас.
     Она  же была холодным синим  огоньком,  питавшим Его существование.  По
своему обыкновению Она не выступала вперед, а отступала назад; не порывалась
на первый план, а поддерживала,  питая Его; не  вбирала в Себя, а  расточала
сочувствие и  милосердие; не  привлекала  нашего внимания  к Себе,  но  едва
заметно в свете дня являла Собой основу, корень, подспорье, <i>shakti</i>, источник
Его сострадания. Мария в голубом одеянии была Святым Духом.
     Между Ними был фитилек человеческой души.
        КАШМИР
     На следующий день Она ушла.
     Говорят,  Она умерла в Ефесе,  но это не так. Попрощавшись со мной, Она
ласково,  по-матерински благословила меня  и  сказала: "Мы  еще  встретимся,
когда Я приду,  чтобы пробудить мир," и, повернувшись в сторону  восходящего
солнца, ушла.
     Она  держала  путь  в Индию, к подножьям высоких гор,  в страну Кашмир,
чтобы снова встретиться со  Своим Сыном. Иисус ушел именно  туда, после того
как  явился нам  у  Еммауса, а потом  у моря  Тивериадского.  Он ушел  через
Андрапу в Битинии, через Месопотамию и Персию, через двор Царя Гондафароса в
Таксиле.  Он ушел незаметно, позвав с Собой только Дидиму Фому, ибо завершил
Свою  миссию в  Израиле, драма  была сыграна,  и Он должен был  трудиться  в
других краях.
     Думаю, Он  выбрал  Кашмир потому,  что, открыв ворота Агии Чакры, хотел
подготовить  в  нас путь  в Царствие Божие. Как  прежде во внешнем мире Агия
Чакра воплотилась в Израиле, так же теперь путь ее оттуда в Царствие лежал в
сторону Кашмира.
     Но только спустя  много времени  после того, как  Он покинул нас, стали
доходить вести о пути, которым Он шел, и  о Его появлении в  Кашмире. К тому
времени  многие  из нас этому не хотели  или не могли поверить.  Хотя  они и
убеждали, что верны вечно живому Господу, но не верили, что Он еще жив; хотя
в теории признавали Его Господином над всем  Творением, но не верили, что Он
покинул нашу землю и ушел в другие края с чужими обычаями и языком.
     Однажды,  когда Фома  вернулся на Запад, он подтвердил, что это правда.
Он сказал,  что Иисус известен в Кашмире  как <i>Исса</i>, как <i>Юз Асаф</i>, "Повелитель
Исцеленных", и что одни поклоняются Ему как святому или волшебнику, другие -
как  <i>Исса-месиху</i>, Мессии, третьи - как  перевоплощению  <i>Шри  Ганеши</i>, который
есть Бог в  обличий ребенка, или <i>Шри Картикейи</i>, его воинственного брата, или
в обличий великого Сына Бога-Отца, <i>Шри Махавишну</i>.
     Мария отправилась  именно в Кашмир, и я, Иоанн  Богослов,  заявляю, что
это правда. Именно там, в  холмистой местности, Она потом  умерла,  и там же
наш Господь сбросил, наконец, Свое человеческое обличье.
        ФОМА
     Фома же  вернулся, дабы прожить свои последние годы в Израиле, но этому
не суждено  было  случиться.  Вскоре  он увидел, что  его рассказ  о Христе,
которого прозвали Исса, Шри Ганеша,  многие  принимали за бред сумасшедшего,
губительный для нашей Веры или в лучшем случае смущающий верующих. Он понял,
что красный  кумкум и  масло, которые  он  использовал (одно -  для  защиты,
другое -  для крещения), считают ересью и что его жизни, по-видимому, грозит
опасность (не от правителей, а от фанатиков из среды наших братьев), и бежал
в Индию,  доверив свои писания тем, кто верил  в Господа Иисуса, но  не  был
близок Церкви.
     Больше я его не встречал.
     Тревоги Фомы смущают и теперь меня,  ибо то, с  чем он столкнулся, было
попыткой наших священнослужителей  присвоить историю жизни Христа, ограничив
ее тем периодом, который Он прожил в Израиле, отрицая или скрывая то, что не
совпадало с  их целями, а, по  существу, старались  подогнать Его жизнь  под
новую смертоносную ортодоксальную теорию, называемую Христианство. Например,
то уважение, которое Христос оказывал женщинам, Его слова о материнской силе
внутри  нас,  Его слова об  Утешительнице,  Святом  Духе, который Он  считал
женским  началом,  а  также роль  Матери в  день  Пятидесятницы - все это по
прошествии времени они стали игнорировать преднамеренно или по неведению.
     Они  отрицали  также  Его признание о том, что  мы рождаемся не один, а
много раз, хотя Матфей ясно написал: "И Иисус сказал  об  Иоанне Крестителе:
"Если хотите принять, он есть Илия, которому должно прийти"".
     Все его  рассказы о путешествиях  в юности к  белым  берегам Британии с
Иосифом  из  Аримафеи,  о  строительстве  там  храма  из  глины  и  прутьев,
посвященного Матери - Святому Духу, они также игнорировали, как  и рассказ о
жизни  Иисуса  в Кашмире,  ибо все это не укладывалось в  догму, которую они
проповедовали.
     Я расскажу об этом немного подробнее.
        В ГОРОДЕ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ
     Я вернулся в Иерусалим и обнаружил смущение в наших рядах. Было трудное
время: мы учились жить как апостолы, распространяли Евангелие, узнавали, как
далеко можно  зайти в этом труде и как вовремя удержаться - прекратить спор,
оставить в покое более равнодушных из искателей истины. После ухода Иисуса и
Марии нам приходилось действовать без руководства.
     Мы учились многому, понимая, что сами не идеальны. Надо было продолжать
поиски  совершенства,  всегда  демонстрировать  учение  Христа на  практике,
прощать  и еще  раз прощать, организовывать нашу растушую общину, но с такой
гибкостью, чтобы она принимала бы во внимание дух, а не букву закона.
     Было важно также сохранять  традицию в неприкосновенности. Честолюбивые
и злонамеренные люди рвались заявить, что они видели Христа, что у Него были
тайные учения, к которым только они имеют доступ, распространяли дикие слухи
о Его поведении  на земле. Этим пересудам следовало что-то противопоставить,
и поэтому мы устраивали чтения и  изучение евангелий, которые сами написали;
но опасаясь,  что  Слово  Христово  перестанет быть  живым  и станет  чем-то
закостеневшим и книжным, мы большое внимание уделяли беседам о миссии Иисуса
в  неформальной  обстановке,  рассказывали  истории  из Его жизни,  особенно
стараясь, чтобы они произвели на  других такое же впечатление, как и на нас.
Нам хотелось, чтобы любой последователь  Христа преобразился через любовь  и
понимание, стал маяком в темноте, учителем для всех, кто ищет истину.
     Однако  у  нас  самих  не  было учителя,  и  после  стольких  лет нашей
привязанности к Иисусу  и моего общения с Марией  было  страшно видеть,  что
подавляющее большинство живет жизнью, в которой Иисус из Назарета, казалось,
не сыграл никакой роли. В Ефесе такое не удивляло,  но в Иудее, в Самарии, в
Галилее, казалось, все  должно было быть иначе. Страна, которая, когда я жил
с  нашим  Господом, представлялась мне новым, другим миром, теперь для  моих
соседей была все той же землей, как и в незапамятные времена; язык, которому
я  выучился и  на  котором  звучали  притчи  нашего  Господа,  Его поучения,
Нагорняя Проповедь, потрясающая душу поэзией речи,  не был  понятен  простым
смертным. Они знали  какие-то  обрывки Его речей, и я начинал понимать, что,
несмотря на перемены в  нас, мир не  изменился вместе с нами.  Я  чувствовал
себя человеком, который после  долгого и трудного путешествия вернулся домой
в надежде увидеть знакомые лица и удостоиться сердечного приема  и  веселого
праздника,  однако вместо этого он увидел  лишь чужих недоверчивых и угрюмых
людей.
     Где те толпы  людей, которые  внимали Христу, следовали за Ним в горы и
чтили  Его как Божество? Они разбрелись.  Многие из тех, кого Иисус исцелил,
были удовлетворены и более не искали Духа. Многие из тех,  кто слушал нашего
Господа, были удовлетворены воспоминаниями о том, что видели и  слышали Сына
Бога. Многие также считали нашего Господа святым,  пророком, волшебником, но
для  них было непостижимо поверить,  что  Он - Мессия. Многие, услыхав,  что
Иисус распят,  теперь избегали собраний и при встрече  качали головой и даже
притворялись, что не знают нас. Короче, они утратили свою  веру, более того,
боялись за свою жизнь  и  считали, что после распятия нашего  Учителя  могут
последовать  другие  казни.  Они  боялись  толпы,  боялись  римлян,  боялись
священнослужителей, боялись доносов и были так  смущены, что боялись Божьего
гнева, который,  как  говорили  фарисеи, обрушится на тех, кто последовал за
Христом.
     Не  стану притворяться, но эти сомнения и страхи действовали  и на нас.
Мы знали нашего Господа не  всю  жизнь,  даже не  с детства, а  лишь три или
четыре коротких года. Теперь,  когда  Его  не  было, те годы великой  веры в
приход Царствия Божиего  казались одним мгновением по сравнению с веками, за
которые  во внутренней жизни  Человека  ничего  не  менялось.  В  те  дни  в
Иерусалиме  нам  иногда  казалось,  что бремя  ушедших  времен  раздавит нас
окончательно.
     Порой я впадал в отчаяние, порой мечтал об одиночестве.
     Хотя было много простодушных людей, которые воспринимали веру Христову,
но они  не могли  как  следует  понять  Его Евангелие  о Царствии  и оценить
необходимость преображения.  Они  довольствовались  верой  в  Бога, которому
можно молиться; ни  о чем не  тревожились  в  надежде, что  когда-нибудь все
изменится. Так как они привыкли к хозяевам, тетрархам и правителям, им легче
было   признать  таинственного,  трансцендентного  Бога,  чем   понять  Сына
Человека.
     Что  я мог рассказать им  о  Марии? Тем более, как бы я  передал другим
ученикам  то,  что узнал  о  Святом  Духе?  Слишком  поразительное  было  бы
откровение. Если б даже мне кто-то и поверил, то одни бы  испытали ревность,
другие  отвергли  бы меня.  Возникли  бы  споры  и раздоры,  в то время  как
требовалось как  можно  больше единства. Верно  это было или неверно,  но я,
кроме Фомы, никому ничего не рассказал.
     "Верно или неверно", - как же самодовольно это звучит! Однако мне порой
кажется, что есть два Иоанна. Глазами первого из них я смотрю теперь на свое
прошлое и вспоминаю о странствиях  в поисках истины, о пребывании у ног Сына
Человека, о контакте с Духом, о некотором познании  глубин бытия. Но все эти
годы  был и  второй  Иоанн. Он  скользит  по  поверхности  жизни,  незрелый,
рассеянный  и,  подобно  другим,  предающийся  иллюзиям.  Он  идет  в  Город
Повседневной Жизни и теряется там, его ошеломляет шум базаров, голоса поющих
в  храмах,  зрелища  и гомон  вокруг него; его внимание привлекают  девочки,
играющие  на флейтах, и ветер,  наполненный ароматами  деревьев и  цветов  в
парках  и  садах, раскинувшихся  террасами на склонах  реки; он  зачарованно
бродит  по царским  площадкам  для  развлечений  либо увлекается заботами  о
деньгах,  еде,  жилище, о  будущем. Его втягивают  в споры о  правительстве,
судьях,  претензиях царей. Короче,  его  чувства  не могут постичь сложности
мира, более того, на него, как яд, действует  привычный запах мирских дел, и
он начинает забывать о своем Духе.
     Я  хорошо  знаю  этого Иоанна, который в те трудные  первые годы  после
распятия Христа часто побеждал. То же происходило и  со всеми остальными. Мы
беспокоились о своем житье-бытье, о том, как следует себя вести, что делать,
куда идти; мы мало доверяли и много боялись; мы вновь и вновь предавали себя
и других.
     Очень  часто  казалось, будто  кормчий  уснул и ночью  маленькая  лодка
потеряла  свой курс. Настало утро, и мы  проснулись под гаснущими звездами и
видим, что нас унесло далеко в открытое безбрежное море - море Иллюзий...
        ПАВЕЛ
     И  вот  среди нас появился человек по имени Саул, или Павел.  Но  молва
опережала его,  и одни из последователей Христа превозносили его, чуть ли не
поклонялись  ему, а другие не  верили и не  любили его. Это  был  тот  самый
человек,  который,  когда  умирал  Стефан,  насмехался  над  верой  молодого
человека и прислуживал тем, кто забивал его камнями.
     После того он  возглавил  преследования наших братьев и сестер в первые
дни   после  воскресения   Христа   и  поступал  даже   более  жестоко,  чем
первосвященники, в стремлении уничтожить нас.
     Мы слышали, что когда Павел ехал в Дамаск, дабы восстановить против нас
местные власти, по  дороге ему было  то ли видение  света,  то ли он  слышал
голос, который принял  за голос  Иисуса, и  Тот его спрашивал, почему он так
восстает  против нашего Господа,  и  тогда  Павел  сразу же обратился в нашу
веру. Какое-то время  после этого видения  он был  слеп,  но снова прозрел и
поехал за границу, а может, домой, в Тарсу, дабы пересмотреть всю свою жизнь
и  учиться.  Появившись вновь на севере,  стал обращать  других в  евангелие
Христа, теперь пришел оттуда в Иерусалим, дабы встретиться с апостолами.
     Говорили  также, что  Павел обладает великой  силой  Святого Духа,  что
изъясняется  на  иных языках,  что  у него бывают видения  и  он общается  с
Господом. Более  того,  наложением рук он  передает  свой провидческий дар и
владение иными языками другим, и те тоже иногда начинают изрекать тайны Духа
или свидетельствовать о даре Христа.
     Рассказчики  были  искренни:  они  видели  Павла собственными  глазами,
убедились,  что за ним, действительно,  следует  все более и  более людей. В
конце   концов  очевидцы  объявляли,  что  это  было  самое  большое   чудо,
совершенное Христом:  тот,  кто был самым  злым  врагом,  теперь  стал самым
верным другом.
     Павел  пришел к нам как  человек, который  приходит  в суд после смерти
царя  и говорит: "Смотрите, вот мои  документы и вот что я совершил. Я  тоже
его сын, отдайте то, что принадлежит мне".
        ВСТРЕЧА В ИЕРУСАЛИМЕ
     Но мы не были судьями, и Царь не умер.
     Кажется, мы все  отнеслись к Павлу  с подозрением, но  никто из  нас не
высказал  своих сомнений  вслух, ибо повсюду  среди наших братьев и недавних
последователей  Христа  происходило  большое  волнение в  связи  с  приходом
чудесно обратившегося Павла. Много было сказано о том, как Иисус завещал нам
прощать своих врагов, и о силе этого прощения.
     Когда Павел прибыл,  мужчины стали обнимать его, а женщины обращались с
ним, как  с  той заблудшей  овцой  из  притчи, которой  пастухи  чрезвычайно
обрадовались, когда она нашлась.
     Но в моем сердце не было радости, и  я не мог преодолеть свои сомнения.
Я улыбался,  но  как-то нарочито,  и те,  кто знал меня, тихонько  журили за
холодность.  Возможно, то же самое испытывали и другие апостолы,  но я этого
не заметил. Я был погружен в свои мысли среди всеобщего шума.
     Когда  Павел  вошел, я  был  удивлен,  увидев  перед  собой  маленького
невзрачного  человека.  Другим  тоже бросилось в глаза, как  он  тщедушен  и
некрасив, и поэтому ему стали оказывать больше внимания.
     Еще я  почувствовал в нем какую-то  силу,  и  те,  кто  пришел  с  ним,
смотрели  на него  с почтительностью, как на святого, как на пророка.Теперь,
спустя много  лет, когда Павел  написал о том  времени, он клянется,  причем
вопреки  словам Фомы, что встретил тогда только  Петра и  Иакова.  А Фоме он
сразу не понравился, и  его слова о Павле христиане передавали из уст в уста
по всей Иудее. Может быть, Павел просто забыл  нас, мы ему не запомнились и,
наверное,  не соответствовали его представлению о нас как о важных персонах,
достойных учениках Христа.
     У Петра же реакция была неоднозначна. Павел подошел к нему первому, и у
них состоялась  долгая и  сложная  беседа  о том, как надо  дальше  идти.  Я
чувствовал, что Петр испытывал и смущение, и влечение к нему.
     Потом мы все вместе сели за трапезу в честь прихода Павла, и между нами
прошла непринужденная беседа. Однако я заметил, как он мало ел и говорил. По
сравнению  с  ним мы выглядели обжорами и болтунами, предающимися  праздному
веселью. Когда мы разошлись, он и его люди молились далеко за полночь.
     Поэтому,  когда на следующий  день мы  собрались  в своем  кругу, чтобы
обсудить его идеи, мне  показалось,  что  у  всех  был пристыженный вид. Вот
перед  нами  человек,  который был очень далек от Иисуса, но обратился через
видение  и  теперь так  серьезно  относится  к своей вере. Вот как далеко он
ушел, а  что же мы? Что мы сделали и делаем со своей жизнью? Что делаем ради
Господа нашего?
     Но вместе с тем мы интуитивно противились идеям Павла о распространении
Евангелия.  Пожалуй, даже не сами идеи были нам  враждебны,  а та манера,  в
которой он проповедовал их. Павел желал, чтобы мы  запретили евреям жить  по
их законам, если они крестились.  Но, говорили мы, какое это имеет значение?
Суть  не в  законах и обычаях, а  в  сердце человека.  Кроме  того, ведь  мы
соблюдаем те обычаи, которые не противоречат нашему братству  последователей
Христа.  Ведь мы говорим с греками и самаритянами, как братья с братьями,  и
едим  и  молимся с  ними.  Со  временем  во всем  мире  законы  изменятся  в
соответствии с истиной, как это  произошло среди нас. А до тех пор  разумнее
было бы отдать кесарю кесарево и  воздержаться от вражды со своими соседями,
насколько это возможно.
     Однако Павел  хотел,  чтобы мы создали  законы, которые  были  бы  выше
законов. Хотя, может, потому, что он сам был  еврей, в прошлом так преданный
еврейским обычаям, именно поэтому он страстно желал объявить войну еврейским
обычаям и судил так, будто одни евреи были виновны в распятии Христа.
     "Но в нашей стране правят римляне, - говорил Фома, - и, в конце концов,
они предали смерти Христа".
     Или  римляне вступили в  союз  с  евреями, мог  бы  сказать он:  первые
воплощали маленькое "эго", а вторые - все предубеждения Человека.
     Павел, тем  не менее,  не  мог  успокоиться,  пока  вопрос  о еврейских
законах досконально не разложил  бы по  полочкам. Он  приводил аргументы, то
цитируя пророков, то ссылаясь на собственный  пример, пытался доказать  свою
правоту,  взывая к Богу  и Господу Иисусу,  или,  как он называл его, Христу
Иисусу. Все это время два его соратника молча сидели  рядом с ним, наблюдая,
какое впечатление его речи производят на нас.
     В его  поведении я не видел ничего  похожего на свободную  и  степенную
манеру  Иисуса. Павел  никогда  не  говорил  об  Иисусе как  о  человеке, не
вспоминал о  Его  даре  сострадания,  не  говорил о  прощении грехов  или  о
Царствии Божием.
     Иаков  сказал:  "Ты хотел бы,  чтобы  мы  изменили души  людей, изменив
прежде их обычаи. Но как только изменятся души, изменятся и сами обычаи".
     Павел не мог с ним согласиться и видя, что идет  против  ветра,  избрал
другой курс. "Как же мы свидетельствуем о Христе? - спросил он. - Почему все
меняется  так медленно? Разве мы  так  должны выполнять то, что, как все  мы
знаем, завещал нам Господь?"
     Он   задел   Иакова  за  больное   место.   Время   шло,   а  евангелие
распространялось долго и с трудом, так как надо было,  чтобы всякий  человек
понял  евангелие своим сердцем и оно бы  изменило его  жизнь. В этом  темном
мире многие были готовы услышать слово света, но мало кто понимал это слово,
а  еще меньше  кто готов был сам обрести  этот свет. Многие хотели слушать о
Царствии, которое уготовано кротким и тихим, но мало кто желал его настолько
горячо, чтобы искать это Царствие внутри самого себя.  "Ищите и обрящете", -
говорил наш Господь,  но  искатели в Иерусалиме были большей частью слабы  и
понимали плохо.
     Удивляться не надо, ибо мы и сами, знавшие Иисуса, все еще  не понимали
значения Его слов: "Царствие подобно  человеку, который зарыл свое богатство
в  поле  и  не знает,  где  оно", или "Царствие Божие  подобно той  женщине,
которая  несла горшок с мукой". Неудивительно, что искатели в  Иерусалиме не
могли этого понять, потому что даже сами мы, о которых наш Господь говорил в
ночь  нашего  последнего  ужина,  что  мы  "не от  мира  сего",  часто  были
подвержены  бурным событиям  этого мира  и воздействию  своей  несовершенной
природы.
     Тем  не менее,  мы знали, что мы - искатели, что  Иисус  Христос  - наш
Спаситель.В то  время как  те, с  которыми мы говорили в  Иерусалиме о нашем
Господе,  были не уверены или мало верили в  свой путь исканий истины и были
полны сомнений насчет Сына Божьего. Им было больше  по душе,  что  их святые
принадлежат  далекому  прошлому,   давно  получили  признание  старейшин   и
священнослужителей, и потому они неохотно верили,  что  их Учитель  тот, кто
совсем  недавно жил  среди  них. Им было трудно  представить такого  Мессию,
которого   отнюдь  не  признавали   власти,  которого  Синедрион  обвинил  в
святотатстве и  которого  распяли на кресте. Да, они  искали  истину, но  не
хотели  поверить,  что их Учитель тот, чье  имя окружено всякими слухами, из
которых одни правдивы и утверждают Его славу, другие выдуманы лжесвидетелями
или  книжниками.  У  этих  людей возникало множество вопросов, они требовали
объяснить  притчи  Христа,  хотели  знать,  когда наступит Последний Суд, не
могли понять, почему Сын Бога мог допустить, чтобы Его клеймили и убили, как
преступника,  и  так  далее.  Короче,  они  искали  чего-то,  но  не  желали
отказаться от установившегося порядка вещей.  Но такой отказ  был необходим,
если  они хотели  обратиться  к Христу,  ибо  тот установившийся порядок  не
допускал любви и признания нашего Господа.
     Однако были и такие,  которые  жаждали  восстать  против  укоренившихся
устоев, понимали, чего ищут, принимали веру с большим энтузиазмом, но вскоре
отходили от нее  в какую-либо из сект, возникавших  по всей империи. Фарисеи
все это время ждали подходящего момента поразить нас.
     Вопрос  о  распространении  Евангелия  тогда  особенно тяготил  Иакова,
потому  что  именно  ему  было  завещано  руководить  этим  делом.  Ситуацию
усугубляла  еще   и   напряженность   в   лагере,   частые   разногласия   и
неопределенность  в том, как  следует  организовать  движение последователей
Христа.  Возникало множество  групп Его сторонников,  но вопрос о том, каким
образом их организовать,  был  предметом  постоянных  дискуссий,  в  которых
никогда  ничего  не решалось.  Все мы  по  природе своей  не любили  слишком
строгой организации и помнили пламенные речи  Иисуса, в которых он обрушивал
свои проклятия на книжников  и фарисеев, предупреждал нас никого не называть
своим раввином, ибо у нас только один  Учитель  -  Бог.  Иисус  Сам в  жизни
избегал  навязывать людям и событиям негибкие формы руководства, дисциплины,
отчего души становились косными. Он регулировал, организовывал  спонтанно, в
живой форме, которая приспосабливалась к той среде, в которой зарождалась.
     Он решал все вопросы  легчайшим  прикосновением,  исходя  из конкретной
ситуации.
     Если мы куда-то приходили и  нам  нужна  была еда, Он кого-либо посылал
раздобыть  ее, а  еще  кому-то  поручал  заняться  вопросом ночлега. Если не
оказывалось ни  пищи,  ни  крова, это ничего не меняло, ибо  мы  не нарушали
заранее обдуманного  распорядка,  ни  разбивали  ничьих  надежд,  не срывали
никаких планов.
     С  Иисусом любой распорядок,  контроль,  организация подчинялись  Духу,
дабы Его можно было бы свободнее выражать.
     Он учил, что живое  само знает, как себя организовать. Сикомору человек
не  должен говорить: "Расти так",  ибо он сам растет, не думая.  Телу своему
человек не должен говорить: "Расти так", ибо оно само растет, не думая. Дитя
в утробе не должно заявлять: "Я буду такого-то роста  и такого-то цвета...",
ибо это все равно будет так.
     Все, что происходит, это дело рук Бога, Святого Духа. .
     Но  когда речь  заходит  о  том,  как человеку  прожить свою  жизнь, он
чувствует  себя  обязанным сказать:  "Я  буду  и  должен делать так,  и  это
произойдет,  и тогда я так  сделаю".  Поэтому человек подчиняет жизнь  своим
идеям, по сути, безжизненным.
     Если все  идет по плану, человек не  удивляется,  если же задуманное не
сбывается,  он  разочаровывается. Его будущее -  заложник  планов  и идей об
организации своей и чужой жизни.
     "Потому, - говорил Иисус, - не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо он  сам
о себе позаботится".
     "Живите в настоящем, которое отмечено присутствием Бога".
     Мы  старались  соблюдать  заветы  и  не связывали  ни  себя, ни  других
излишними  запретами и  установками. Где  было  возможно, мы сеяли в богатую
почву семена понимания  Христа  и  не боялись, что земля оскудеет.  Там, где
семена прорастали,  мы  их  взращивали,  как  могли,  но  предоставляли Богу
заботиться об их росте. Иначе говоря, с теми, кто услышал слово Христово, мы
делили свою пищу,  кров,  знание  и опыт; но  мы  не могли открыть им  двери
Царствия - это мог сделать только Бог. Не могли мы и навязывать им идею, что
Царство следует искать в себе самом. Мы могли только верить, как верил в нас
Иисус, что они сами найдут смысл.
     Мы старались пасти  овец нашего Господа, зная, что они принадлежат Ему,
а не нам.
     В память о Нем мы преломляли хлеб и вместе молились, повторяли Отче Наш
и  пели песни,  которые  любил  Иисус.  Но  сверх  этого  мы  не  стремились
ограничивать Его  последователей  ритуалами  и установками,  ибо этого у них
было  достаточно в  синагогах  и храмах. Наш  труд  продвигался  с  большими
трудностями и медленнее, чем мы ожидали.
     Но Павел торопил нас, требовал  работать успешнее,  закладывать церкви,
назначать  учеников,  которые  должны были их возглавлять и  следить,  чтобы
члены церкви выполняли правила. Говорили, что раньше Павел был воином, и вот
теперь он говорил на языке воинской стратегии и тактики.  Он требовал, чтобы
мы,  как  он, прибегли к своему авторитету апостолов  и  выступили бы против
врагов истины, которые мешают нам идти по ее пути.
     Тогда Иаков ответил: "Но ты не апостол". На что Павел возразил, что  он
не такой, как мы, но тем не менее  апостол, поставленный  Христом  Иисусом в
Его видении, и мы должны признать  это. "Взгляните,  - говорил  он,  - какую
работу  я уже проделал, какие страдания принял за  веру, сколько проповедую,
как убеждаю ближних своих,  сколько церквей основал в Антиохии  и на Кипре".
Хотя когда-то  он  и  был  великим грешником,  Господь избрал  его первым из
первых для этой работы и  простил  ему грехи. "И мы, - говорил он, -  должны
признать это. Кроме того, апостолы, и Павел в том числе, должны распределить
между собой обязанности и всерьез взяться за распространение церквей".
     Послышался  ропот.  Я, Фома  и Иаков, мой  брат, тоже  были  смущены  и
пристыжены этим человеком, который, по свидетельству других  и  самого себя,
сделал за короткое  время так  много для  продолжения  дела  Христа.  Тем не
менее, в его присутствии наши души испытывали смятение.
     По знаку  Иакова  мы  стали молиться, и видя,  что его  слова  не нашли
сочувствия у нас, хотя мы в открытую его и не осудили, Павел ушел.
        СЛУХИ
     Он пошел в Сирию и Селевкию, держась подальше от Иерусалима.
     Тем   временем   наши  труды  в  Иерусалиме  встречали   все   растущее
сопротивление евреев, и мы были изгнаны из Синагоги, как  и предсказывал наш
Господь.  Более того, при Ироде Агриппе начались  аресты, и мой любимый брат
Иаков  был  убит. Одним словом, мы снова оказались  между  жерновами  власти
римлян и предрассудков евреев.
     Все это  время мы  получали известия о  том,  что Павел выполняет  свою
миссию  в Сирии,  на Кипре, в Греции и  проповедует странное евангелие -  не
Евангелие Иисуса, а свое собственное.
     Вначале  мы  не  обращали  внимание  на   эти   слухи,  потому  что  он
действительно  прославлял Иисуса как  Сына Бога и трудился во имя Его. Кроме
того, многие честные искатели приходили к нам благодаря встрече с Павлом.
     Так как это  были всего  лишь слухи, то мы не обращали на них внимания,
занятые  другими вопросами. Время было  беспокойное, связь плохая, и  слухи,
точно тучи, то набегали,  то  исчезали с  восходом солнца.  Воцарилось время
сумасшедших  императоров,  праздных  надменных  правителей,  Каиафов  и  ему
подобных, когда  детей  света хватали  без разбора.  Это  было  время магов,
мечтателей,  провидцев  и диковинных религий, когда мужчины ждали последнего
пришествия,  а  женщины  предавались  немыслимым  порокам.  Это  было  время
купцов-идолопоклонников и кесаря, который был сам себе Бог, время лжехристов
и лже-мессий. Мы, носители учения Христа, должны  были принимать во внимание
эти идеи, мечты и учения.
     Воцарилось время  сильной  императорской  власти,  с одной  стороны,  и
полного упадка - с другой. Отверженные и прокаженные, истощенные и ютившиеся
в  трущобах и  гетто, они  требовали  к себе нашего внимания, и убывали наши
силы в сострадании к ним, и возрастало чувство нашего бессилия.
     Это было и время вспыхнувшей среди  последователей Христа в  Иерусалиме
ревности и  мелочных  ссор.  Великие сомневались  в своих  силах,  авторитет
Иакова  часто подвергался сомнению, нас  ежечасно  призывали прислушаться  к
словам Павла, который был далеко за морем.
     Но личность Павла, его манеры не вызывали во мне симпатии, не нравилось
мне, как он  резко и  обезличенно говорил об Иисусе.  Но не желая  выглядеть
немилосердным, я старался всего этого не замечать.
     Наконец,  мы  не  обращали  внимания  на  слухи, потому  что  не  могли
представить,  чтобы враг Христа повсюду его проповедовал. Правда,  у нас уже
был пример Иуды, но тот был молчаливый и скрытный человек и никогда, даже  с
нами, не говорил с таким волнением о Христе. Кроме того, он все-таки был наш
друг, который потом оказался предателем. Сейчас  же мы столкнулись с врагом,
который стал  потом другом,  а это совсем другое  дело.  Павел  был заклятым
врагом,  бросал  нас в тюрьмы, убивал, но  для иных именно  такое его рьяное
усердие  было  предметом  восхищения.  Происшедшие  затем в нас  перемены  и
заставляли  людей повторять  слова самого  Павла: через прощение его  грехов
Господь  проявил милосердие ко  всем. Так что многие  продолжали  восхвалять
Павла  и восхищаться  его  энтузиазмом в распространении вести об  Иисусе по
всему свету. Я тоже уважал Павла за его усердие, но не знал, откуда оно и на
что направлено.
        ДЕЯНИЯ
     Шли  годы, и  слухи  превращались  в  легенды,  а  легенды  -  в факты.
Появлялись свидетели  деятельности Павла  в Греции;  о нем рассказывали  те,
кого  он  отлучил; Мария Магдалина и другие женщины  протестовали;  наконец,
перед нами лежало его евангелие, которое он проповедовал.
     Я  говорю  здесь  о событиях,  давно  минувших,  и  в  этом  есть  своя
положительная  сторона:  теперь мне доступны  все послания Павла, которые он
рассылал повсюду, и его  книга  "Деяния  апостолов", а  тогда,  насколько  я
помню, мы знали только о его послании к Римлянам. Я и теперь помню все четко
и ясно, как тогда.
     Теперь  многие  считают,  что книгу "Деяния  апостолов"  написал  Лука.
Возможно,  что только начало было им  написано,  а  в целом ее содержание  и
направление принадлежат Павлу.
     Правда,  несмотря  на то, что  такое мнение  бытовало  и раньше, все же
автором книги считали Луку, потому что она начинается  обращением к Теофилу,
как и евангелие от Луки. Но  сторонники  этой точки зрения  игнорируют суть,
материал книги. В отличие от евангелия от Луки, здесь, даже в начале, ничего
не говорится об  Иисусе как человеке и Сыне Человеческом;  апостолы, которым
книга  как  будто  посвящена, сначала представлены  как братство  медиумов и
пророков, что  отнюдь  не  похоже на описание  Луки,  а  затем они  и  вовсе
исключены из повествования и забыты. Вместо них фигурирует Павел из Тарсы, и
книга становится панегириком ему.
     Лука был  художник,  человек  искусства,  а не  автор небылиц.  А Павел
фальсифицировал  правду, как  хотел,  и  изобразил  себя героем  легенды,  о
которой  сам поведал, так что  сегодня люди благословляют его имя, а вымыслы
считают достоверными.
     Павлу нельзя доверять, даже когда он  говорит о своем обращении. Трижды
он рассказывает об этом: по одной версии, Господь  просто говорит ему, чтобы
он шел в Дамаск; по  другой - Господь добавляет, что там ему будет сказано о
том,  что  ему  предназначено  делать;  и  по  третьей -  Господь  будто  бы
произносит речь, в то время как  Павел лежит ослепленный на земле, и Господь
объявляет этого нераскаявшегося убийцу своим посланником к язычникам.
     Вот как  он описывает  Пятидесятницу. Он пишет, как Святой  Дух сошел в
наши души, но может показаться,  будто этот Дух лишь  отнял  у нас разум. Он
изображает,  как мы  говорили  с  незнакомыми  людьми на чужом и  непонятном
языке; и более того, он приписывает эту глоссолалию Святому Духу.
     Во всем  этом нет ни толики правды. Я сам видел много раз тех, кого  он
описывает, они бродят по  деревням,  называют  себя пророками,  колдунами  и
якобы исцелителями верой,  это и больные, которые приходили  к  Христу.  Это
одержимые духами.  Душа их омрачена  некой  сущностью, которая  и говорит, и
кричит,  и плачет. Но это не дар Духа  Святого,  как  заявляет Павел, а  дар
мертвых.  По-моему, и не  дар  вовсе,  а  долг, который  должен быть оплачен
десятикратно. Человек, впустивший в себя мертвых, впитывает смерть, несет на
себе это бремя, выполняет их желания, и у него много причин страдать.
     Если человек  говорит на ином, ему самому непонятном языке, то от этого
никому нет пользы. Если иногда кто-то его и понимает  или если вселившаяся в
него сущность и  говорит на своем языке, - что Павел называет прорицанием, -
то мы должны  помнить, что все  это исходит от мертвых  и мертво. Это  не те
мертвецы,  которые  где-то  еще  снова родятся или  ждут  на  небесах, а те,
которые пребывают в мире, не принимая своей смерти, не ища  своего рождения,
а существуя  через  других.  Они разноликие  тени: назойливые  и вездесущие,
злонамеренные и порывающиеся к освобождению.
     Христос бросал этих духов в огонь и в воду, дабы  живые тела, в которые
они вселились,  освободились  от них,  вернулись  в свою  среду,  а их  души
родились бы  заново. Хорошо известно,  что  однажды Иисус изгнал их в  стадо
свиней, которые понеслись прямо в море. Но несмотря  на это, сегодня  многие
вызывают эти  сущности к себе во имя Христа и думают, что, одержимые духами,
они совершают какое-то святое дело.
     Павел же  вдохновлял  и  больше  всех практиковал этот  культ. Об  этом
говорится  в одном из его посланий к коринфянам, где он  хвастает, что умеет
говорить  на незнакомых языках лучше всех.  Значит, такое  несчастье - нечто
для  него чудесное,  а нас,  собравшихся  вокруг  Марии  в Иерусалиме в день
Пятидесятницы, изображает одержимыми.
     Это  сущая  ложь,  но  и святотатство показывать одержимость  как  дело
Святого  Духа. Неужели  мы должны поверить, что Святой  Дух хочет сделать из
людей  посмешище?  Неужели  он так глуп,  взбалмошен,  говорит банальности и
несет какую-то  околесицу? Неужели мы  должны поверить, что Сын Человеческий
пришел,  чтобы   вогнать  тех,  кого  Он   любит,  в  транс,  заставить   их
непроизвольно  стонать,  вскрикивать   или  же   отнять  у  них  способность
контролировать себя, чтобы они пускали слюни  на глазах у толпы и  бормотали
тарабарщину?   Иисус  пришел,  дабы  возвысить  Человека,  а  не  дать   ему
бесноваться и визжать, как животному или юродивому.
     Кроме  того,  немало  иммигрантов ученых  и  путешественников  в  чужих
странах знают много языков,  и это в порядке вещей; а Святой Дух должен дать
нам нечто необычайное.
     Спустя шестьдесят лет я хорошо помню тот  день в Иерусалиме, будто  это
было вчера. Помню уверенность и нежность Марии.  Помню, как  я вдруг увидел,
почему Царствие  Божие вечно присутствует в  нас и среди  нас,  как  говорил
Иисус, и в то же время сокрыто и грядет. Таково измерение нашего сознания, и
наступит день, когда ищущие Царствие всем сердцем войдут в него <i>en masse</i>.
     Я помню, как Мария пыталась научить нас тому, что <i>pneuma</i>  есть язык, на
котором  все  люди могут понимать  друг  друга.  Не посредством произносимых
слов,  а  благодаря  языку своей сути,  ибо  слетающие  с  наших  уст  слова
относительны и мимолетны, а природа нашей
     сокровенной сути иная и заявляет о себе через слова ветра и огня.
     Человек,  услышавший  этот  язык,  может  заговорить  с другими  людьми
словами ветра и огня и посредством чудесного священного ветра заговорить и с
их душами, утешать  и исцелять их. А  среди тех, кто познал самих себя, душа
говорит с душою на этом языке - языке любви.
     Однако мы не  придавали значения и не  понимали  того,  чему  учила нас
Мария,  и Петр не  признавал Ее права  учить нас. Таким образом завещанное в
тот день было растеряно, и  его уцелевшие крохи сохранились в моей памяти, в
рассказах одного-двух людей, в жестах, которые все еще в ходу в  Церкви, и в
легенде, которую пересказал Павел.
     Что же касается Петра, то его Павел изобразил по своему усмотрению. Его
сны  переданы  как  видения,  речи  превратились  в  лекции, помогавшие  ему
христиане преобразились в ангелов, и так далее. Я знал не такого Петра.
     Особенно бросается в глаза то, что Павел выделяет Петра как главного из
апостолов. Он рассказывает именно о его деяниях, цитирует его слова. Правда,
Петр  был человек открытый, часто  высказывался от нашего  имени, увереннее,
чем другие, чувствовал себя  с Господом Иисусом, задавал Ему  вопросы, когда
хотел, но все  это еще не значит, что его надо  считать  нашим  лидером. Наш
Господь  завещал нам, если у  нас возникнут  вопросы,  советоваться с братом
Господа Иаковом. То, что у нас должен быть лидер, тоже вымысел Павла. Просто
он знал Петра лучше и вывел его лидером.
     В   "Деяниях"  и   слова,  и  поступки,  и  мысли   Петра  изменены  до
неузнаваемости. Вопрос о том,  должны ли евреи-ученики  Христа есть вместе с
язычниками, следовать  законам Моисея,  не представлял ни  для  нас, ни  для
Петра никакой важности. Но имел значение для самого Павла, потому что,  хотя
он и  не  признавался в  этом,  он  воспринимал жизнь в рамках буквы закона,
который так  или иначе довлел над его умонастроением. С самого  начала Павел
был чужим  и  всегда  стремился  завоевать симпатию  высшего духовенства,  с
непримиримой яростью травил  тех,  кто нарушал закон, - и чего же он достиг?
Он  по-прежнему  оставался   воинственным   и  не  искупившим  своей   вины.
Несомненно,  он сам нарушал закон, но, с  другой  стороны, закон был  против
него, так что и не следовало его соблюдать.
     Главное  то,  что Павел представлял нас так, будто мы радели  только  о
евреях  и еврействе, так как он хотел  иметь собственное  поле деятельности.
Все знали, что он не такой апостол, как мы. Павел представлял дело  так, что
нас Иисус  поставил апостолами среди обрезанных, а  его  с самого начала Бог
назначил  быть апостолом среди  язычников,  то  есть  в  том  мире,  что  за
пределами нашей родины.
     А таким образом он мог удовлетворить свои амбиции.
     Так  какое же это имеет отношение  к  истине? Ведь  Иисус не ставил нас
апостолами только  среди обрезанных,  потому  что Он  и Сам учил,  исцелял и
благословлял не только их. Конечно, Он родился евреем среди евреев, но разве
Он кого-нибудь прогонял  от  Себя только  потому, что тот был  необрезанным?
Разве  Он  говорил  толпам,  которые  следовали  за  Ним  в  горы над  Морем
Галилейским: "Уходите все, кто не рожден евреем?" Напротив, Он делился своей
мудростью  со  всеми,  кто  желал  Его  слушать.  Особенно  Он  проповедовал
Евангелие  Царствия  детям  света,  будь  то  евреи, римляне, греки,  люди с
Востока или из Африки.
     В притче о человеке, к  которому пришли воры, сосед был самаритянин,  а
не  еврей. Центурион,  чей слуга был исцелен Иисусом,  был  римлянин,  а  не
еврей.  Женщина  в  Сидоне,  ребенка  которой  Он  исцелил,  была  гречанка,
рожденная   сирофиникиянкой.   А    после    воскресения   Он    велел   нам
свидетельствовать о Нем и  идти не  только по всей Иудее,  но  в  Самарию  и
дальше - до самого края земли.
     Разве в первую очередь не на евреев был направлен Его гнев, на тех, кто
приравнивали истину  еврейскому  обычаю и считали себя ее хранителями? Разве
иногда Он  не приходил  в отчаяние  от  того, что  мы искали  в псалмах и  в
пророчествах свидетельства о  Его  жизни, в то время как Он Сам  был рядом с
нами? Если мы заявляли:  "Двадцать четыре пророка говорили в Израиле", то он
отвечал: "Вы забыли о том, кто живет среди вас, и говорите о мертвых". Иисус
родился  в  Палестине,  потому  что  именно  там  Моисей  и  другие  пророки
подготовили  для  Него почву,  и Он  был  воплощением их учения, видений. Но
зачастую  Его  ученики,  прослеживая Его  родословную  в  пыльных фолиантах,
думали о Нем исключительно в прошедшем времени. Они преподносили  Ему только
засохшие  цветы, тогда  как  Он указывал им  на  Древо Жизни.  Он обращал их
внимание на горящий куст, а они взамен давали Ему пепел.
     Наше писание  и традиции говорили о Его приходе именно в  Палестине. Но
когда Он пришел, кто же узнал Его? Старик на пороге  смерти по имени Симеон,
старуха Анна, Иоанн-Креститель, который потом сомневался, и какая-то горстка
людей.  Но большинство  были  равнодушны, и хранители  тех писаний  либо  не
признавали Его,  либо также  читали и перечитывали свои  книги и не замечали
Его.
     Евреи были избраны, потому  что в отличие  от других ждали  Христа. Они
знали, чего ждут, и потому с  них спросится больше.  Все же  до самого конца
они были  слепы  к Его  славе и встречали Иисуса  не  дарами, а  сомнениями,
терновым венцом и смертью на кресте.
     Поэтому я и говорю последователям Павла:  так вы воображаете, что после
всего, что мы испытали, еврейский обычай остался для нас священным?  Где  он
имел смысл,  там мы его сохранили,  но в нем было много  такого,  что только
отягощало  наши  души,  и  мы это подвергали осуждению. Помню,  как  однажды
кто-то  спросил  Иисуса, полезно  ли  для  людей  обрезание,  и  наш Господь
ответил: "Если было бы полезно, ваши отцы  зачинали бы вас от ваших  матерей
уже обрезанными. Но важны  только очищение  души". Вот  как обстояло дело  с
нами. Очищение души - вот что было важно.
     Однако Павел представляет  дело так, будто  мы  были в  первую  очередь
евреи, а потом только ученики Христа. Возможно,  были и  такие, но  не среди
учеников, которые жили с Христом и следовали за Ним, и служили Ему,
     Но кто же поверит тому, что  я говорю? Давно умер и Петр, и апостолы, а
эти "Деяния" живут, и  всякий, кто считает себя  христианином, хочет  читать
их. И они верят написанному, сердце их ни в чем не сомневается.
        ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ПАВЛА
     Думаю,  "Деяния"  были написаны позже, когда Павел  находился  в Риме и
ждал суда, евангелие же его было нам уже известно, когда мы жили  и работали
в Иерусалиме.
     Сегодня люди говорят, что евангелие от Павла - это  евангелие Христа  и
что  Павел,  который  повсюду  связывал  обращенных  им  цепями  умственного
рабства,  унаследовал  мудрость  нашего  Господа и был  апостолом свободного
духа. Я этого не могу понять.
     Какое  отношение  имел Павел к  Христу?  Он никогда не  встречал нашего
Господа,  и я не верю, что ему было  видение Иисуса. Когда  он направлялся в
Дамаск и был ослеплен,  он услышал голос собственных сомнений, но  ни тогда,
ни потом он не видел Иисуса  Христа. Он видел свет, и  это часто случается с
честолюбивыми людьми.  Все, что с ним происходило позже, люди считали удачей
и благословением, а он сам - чудом. Таков уж был избранник Павел.
     В  своих  писаниях  он  ни  разу  не  упоминает Иисуса, который  жил  и
незадолго до того был распят. Он ни  разу не проявляет даже интереса к Нему,
не  цитирует  Его, хотя время от  времени использует слова  Иисуса  как свои
собственные, например, в главе о  любви, которой он  прерывает свое послание
коринфянам. Он слово в слово повторяет Иисуса, когда Тот ходил среди ефесян.
     Тем же, кто верит, будто Павел и Иисус были единомышленниками, Господь,
наверное,  кажется философом, интеллектуалом, выверяющим  теории  древних, к
которым присовокупляет  кое-какие  собственные рассуждения. Но Иисус был Сын
Бога и Сам  Божество. Его учение было абсолютно и спонтанно,  и Ему не  надо
было   ничего   ни   придумывать,  ни   записывать,   ни   переписывать,  ни
пересматривать и  обсуждать с  другими, как делают философы.  Он не обучался
этому в школе, и евангелие, как я уже говорил, было Его с самого начала.
     Павел же рассуждает и  доказывает,  пользуется словами,  которыми Иисус
никогда не  говорил, сам себе противоречит, из нагромождения  идей сооружает
систему, которая не имеет смысла.  Мои  же  братья называют  эту бессмыслицу
"трансцендентной".
     В этой системе мы не находим понимания  греха, страданий и воскресения,
которое Иисус стремился нам дать.
     Павел - плоть, греховная сама по себе. "Ибо я знаю, что ничего хорошего
нет во мне, то есть в моей плоти", -  говорит он, рассуждая о "законе греха,
который  обитает  в моих членах,".  Но если плоть греховна, то  каков же сам
мир, сама материя? Следовательно,  они  тоже  должны быть отягчены грехом. А
если  мир греховен, то  что же  Бог создал его  таким? Какой извращенный  ум
должен был  задумать  мир, состоящий из греха,  и  населить его существами с
греховной  плотью? Мы приближаемся к  идеям  гностиков и их Демиурга, только
тех они привели к анархии, а Павел утверждал силу авторитета.
     Но Бог -  это добро, и добрый Бог  никогда бы не создал греховный мир и
Демиурга, которого не  допустил  бы к творению. Не забудем, что Иисус всегда
говорил о Боге как о Своем самом чтимом и великодушном Отце...
     Добрый Бог никогда бы не приобщил всех людей к ответственности за Адама
и не вложил бы  греховность в плоть и материю. Они невинны. Греховно то, что
люди делают с плотью и материей. Помню, как Иисус говорил после воскресения.
Петр спросил его: "Господи, что есть грех  мира?", - и  Он ответил:  "Мир не
имеет греха в том  смысле, в каком ты говоришь, это люди творят грех, когда,
например, прелюбодействуют, гневаются или боятся".
     Нельзя сказать, что Павел прямо  высказывает  ту мысль, что творец есть
зло, но она лежит в основе всего, что он говорит. Его Бог преисполнен ярости
и жажды обрушить на мир Свой суд.
     Сын Божий в евангелии от Павла - это просто абстракция, ноль. Его слова
ничего  не значат,  жизнь, которую  Он  прожил  среди  нас,  тоже  не  имеет
значения, Его воскресение  во плоти - несущественно для Павла; однако смерть
Его  на кресте -  это  важно. Это значит, что  таким  способом яростный  Бог
закона и суда освободил от греха тех, кто сегодня в лоне Церкви.
     На  этой  бессмыслице  Павел строит свою  Церковь и говорит  тем,  кого
обращает:  "Христос умер  за  ваши грехи, следовательно, вы должны  быть Ему
верны. А если нет у вас веры в Него, вы будете вечно  виноваты".  Короче, он
вымогает у людей некую веру.
     Что же означает  освобождение от грехов? Согласно Павлу, когда мы верим
в Иисуса, мы повинуемся не закону, а благодати. Но что же эта благодать дает
нам? Что происходит  с  законом? Реально, по-видимому, ничего. Известно, что
нам дано благословение, но все же мы не должны грешить, не должны "позволять
нашим членам грешить и быть инструментами  зла", и надо продолжать жить, как
раньше.  Нам дано благословение, но "закон все же свят", и  мы не должны его
отрицать, но не должны и есть с язычниками.
     Так что же мы  получили?  По сути, ничего.  Но  мы должны  ждать вечной
жизни и судного  дня. А почему нам дана такая благодать? Потому что мы верим
в Иисуса. Наша вера служит оправданием.
     На вопрос,  что значит оправдание, я отвечаю:  не  знаю. Иисус не часто
использовал  это  слово. Но если оно означает, что только через нашу веру  в
Иисуса  мы спасемся теперь и в судный день, то я отвечаю, что  дьявол первым
войдет  в Царствие  Божие,  ибо  он-то верит в  существование  и дело Иисуса
Христа.
     В конце концов, верить легко. Каиафа тоже  верил  в Бога, но каков  был
плод его  веры? Преследование Христа.  Фарисеи,  которые допрашивали Иисуса,
верили  в  Бога,  но то  был бог, которого они выдумали по  образу и подобию
своему. Философы,  которые спорили  с Христом, говорили:  "Мы верим, что Бог
существует", - но кто они такие, чтобы оказывать  Богу услугу  своей верой в
него? В  церквях  я  слышу, как люди говорят: "Я  верю, что  Бог такой-то  и
такой-то",... но какое имеет значение, что они говорят и во что верят?
     Это не  настоящая  вера,  а просто мнение или рассуждение. Бога  нельзя
охватить нашей  верой, как  и нашими чувствами и мыслями.  Кто преисполнился
Духом, тот и знает Бога; тот знает истину о материи.
     Я  ни в  грош  не  ставлю веру, о  которой говорит Павел и  которая его
оправдывает. Мы верили в Иисуса и собственными  глазами видели Его чудеса и,
более того,  Его  преображение. Тем  не менее Он говорил нам, что  у нас нет
веры,  что "Если  вы  имеете  веру  с горчичное зерно  и  скажете  горе сей:
"Перейди отсюда  туда", и  она перейдет; и ничего  не будет невозможного для
вас".  Вера имеет глубину.  Это мера,  сила знания нашего Духа, которое есть
знание Бога.
     Вера встречается не часто. Взрастить  ее  - дело  целой  жизни.  Ее нет
среди  новообращенных Павлом.  Он  же считал,  что вера  оправдывает все его
грехи, желания, то,  как он выволакивал наших братьев и сестер и предавал их
смерти еще до его судьбоносного путешествия  в Дамаск. Думаю,  он  так  и не
поверил  в серьезность своего преступления и в греховность своей природы. Он
заявил, что все люди были непременно грешны,  ибо повиновались закону, а как
только поверили в Христа, то  таинственным образом были оправданы и получили
благословение.
     После   крещения   обращенные  Павлом  и  его   ученики,  несмотря   на
благословение,  продолжали предаваться тому, что мир  считает грехом. Как же
философия Павла объясняет  такую банальную безнравственность? Никак.  Однако
нельзя   было   допустить   такой   разгул   непочтительности   среди  своих
последователей, а  значит, и издевательства над евангелием от Павла. Поэтому
он  и  ввел  жесткую  мораль  в  свою  Церковь,  и  виновные  в прегрешениях
подвергались страшным наказаниям. Судьей стал он сам. Он не заботился о том,
как другие судят о нем: "Очень мало значит, как судите обо мне вы или другие
люди; я  и  сам не сужу  о  себе.  Хотя  я ничего  не знаю за  собою,  но не
оправдываюсь; судия  же мне  Господь". Осужденных он  отдавал в руки Сатаны,
который должен был уничтожить их плоть. Кто  сомневался в его заповедях, тех
более не признавали; кто сомневался в его евангелии, тех проклинали.
     Почему же Павел  жил по одним  законам, а  от своих обращенных требовал
жить по  иным?  Он  считал  себя  хозяином-строителем Церкви,  а остальных -
своими наемными рабочими. Себя  он считал отцом обращенных, и слово его было
закон.
     Церковь Павла  была  основана  на иллюзии,  и  его  учение  состояло из
воздуха, слов и нашептываний духов. Разговоры  о благословении  и оправдании
ничего не значат,  ибо кого Павел  обратил, в лучшем случае сменили веру или
внешние представления.  То же самое  произошло  с Павлом: когда он  упал  по
дороге  в Дамаск,  то  сменил свою философию,  как человек меняет одежду, но
суть его осталась прежней. Он не испытал никакого преображения, не произошло
оно и в его Церкви. Реально ничего не изменилось. Возникло какое-то ощущение
одержимости в завоевании симпатий других, которое испытывают одинокие,  став
членами сообщества.
     Какая-то  опустошенность   в  Павле   подвигала   его   внушать   своим
последователям мысль не о настоящем, а о грядущем. Многие рассуждали так же:
дескать, они ждут своей смерти, когда войдут в Царствие  Божие, что живут по
необходимости или чтобы славить Бога, пока они еще во плоти.  Таким образом,
истина переносится в будущее, хотя Иисус говорил, что "Царствие Отца повсюду
на земле, но люди не видят его".
     Евангелие от Павла - это ожидание  конца, когда его абстрактный Христос
отомстит неверующим, грешникам и по волшебству вознесет праведных на небеса.
     Под знаком распятого Бога все эти церковники опять будут  ждать в своем
заблуждении, пока не проснутся, но благодаря не выдуманному благословению, а
здравому  смыслу.  Царствие  Божие  вокруг  них,  но по  слепоте  своей  они
переносят  его  в  загробную  жизнь.  Царствие Божие  в  них  самих,  но  по
невежеству своему они ищут его вовне, в Церкви Павла.
     Пока они  ждут,  силы, которым они  подчиняются, правят бал. "Рабы, под
игом находящиеся,  должны почитать господ своих  достойными всякой чести,  -
говорит Павел Тимофею.  - Всякая душа да будет покорна  высшим властям,  ибо
нет власти  не от  Бога; существующие  же власти от Бога установлены. Посему
противящийся  власти  противится  Божию  установлению;  а  противящиеся сами
навлекут на себя осуждение",  -  заявляет он  римлянам, несмотря на  то, что
рабство  - зло, а  цари часто  греховны.  Народом правил  Ирод, и  он убивал
невинных, обезглавил  Иоанна Крестителя. Правил Пилат, и он умыл руки, когда
Иисуса вели  на казнь.  Хотя  Иисус  действительно  Сам  позволил, чтобы Его
казнили, и  призывал к миру, Он подорвал авторитет фарисеев  и осудил всякое
подавление  человека человеком. Он требовал, чтобы мы не были надменными, но
Он и не позволял нам мириться с угнетением других. Кто такие одержимые, если
не те,  что подчинились власти другого? Кто  были те  люди, которым он велел
оставить своих  матерей и  отцов  и следовать за ним,  если не  одураченные,
рабски покорные и внутренне не омраченные?
     В  евангелии от  Павла ничто  не  меняется.  Солнце  движется по  небу,
восходит луна, сменяются времена года, но никто ни на йоту не преображается.
Они  только мысленно  являются последователями  Христа. У  них  воображаемая
благодать,  нереальное  крещение, иллюзорная свобода, бесполезная  сила. Еще
хуже то, что через обращение они поиск истины подменили образом истины, свет
-  картинами  света;  братство святых  - принадлежностью к  Церкви;  сияющую
власть   Духа   -   властью   священнослужителей,   епископов,  дьяконов   и
архидьяконов; прощение - оправданием; а Евангелие Царствия - законами морали
и  абстрактной  риторикой.  А  Иисус  Христос,  Сын  Человеческий,  подменен
безжизненным  понятием: плотью, лишенной  воли, или трупом, в чей полотняный
покров  таинственным  образом  облекаются обращенные Павлом.  Это  не  живой
Иисус, Сын Бога, а ложный, извращенный образ, некий Христос Иисус,  которого
проповедует Павел и в которого верят невежественные и потерянные.
        СТРАДАНИЕ
     Павел  с   гордостью  перечисляет  свои  страдания,  хвастается  своими
тревогами и теми опасностями, которые  грозили ему  среди  дикарей  во время
кораблекрушения, и  тем, как его  избили розгами. Он заявляет,  что в сердце
его поселилась великая печаль и неутолимое страдание,  что ему дано  жало  в
плоть и неизлечимые раны.
     Он хвастается  страданиями, потому  что желает представить  их как знак
его величия. Он будто хочет сказать: "Страдания мои велики, как и усердие во
имя Христа. Я наименьший  среди апостолов",  -  заявляет  он, однако желает,
чтобы мы поверили,  будто на  самом деле  он -  величайший: "Я более их всех
потрудился". Слабость он превращает в знак  своего апостольства, а болезнь -
в знак своего совершенства,  утверждая,  что Господь заверил его:  "Довольно
для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи".
     Здравый смысл поставлен с ног на голову: болезнь, нужды, которые мучают
человека, объявлены его силой. Павел желает также, чтобы мы  поверили, будто
его страдания - частица страданий Христа, и своими испытаниями он восполняет
то, чего не сделал  Христос. Поэтому он говорит колоссянам: "Ныне  радуюсь в
страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых
за  Тело Его,  которое есть Церковь..." Но  это доктрина  Павла, потому  что
Иисус никогда не говорил о Своем Теле как о Церкви. Таким образом он рядится
в Христа. Думаю, что это было написано позднее.
     Если  верить  Павлу,  то  страдать  -  хорошо,  ибо,  как   говорит  он
филлипийцам,  страдая  как  христиане,  мы  делаем это  во  имя  Христа,  и,
по-видимому,  таким  образом становимся подобны Христу.  Он утверждает: "Для
Него  я от всего  отказался",  но  ради того,  "чтобы  познать  Его, и  силу
воскресения Его, и участие  в страданиях Его, сообразуясь  смерти Его, чтобы
достигнуть воскресения мертвых".
     Таким  образом, круг смыкается. В евангелии, которое проповедует Павел,
предлагается
     фантастическое благословение и гарантируется теоретическая свобода.
     Никто   не   преображается,   и,   следовательно,   страдания    должны
продолжаться. Но  Павел отнюдь  не считает,  что ничего  не произошло.  Люди
по-прежнему  страдают,  что  расценивается,   как  их  достоинство,  как  их
святость, причем все это делается во имя Христа, ложится  на чашу страданий,
которые Сам Господь принял, и завершает дело, которое Он не смог завершить.
     Так это же насмешка надо всем тем,  что совершил  Иисус! Он страдал как
Сын Божий для того, чтобы мы не страдали. Он распял себя, чтобы принять наши
грехи  на  Себя, то  есть  освободил нас от  последствий содеянного  нами  в
прошлом.   Если   мы  поступаем  дурно,   то  последствия   худых  поступков
накапливаются в нашей жизни, вызывают страдания, и это продолжается из одной
жизни в другую. Иисус освободил нас от этого.
     Когда Фома  вернулся  с Востока,  он  рассказал мне историю о  хозяине,
слуга  которого никогда  не улыбался. Шли годы, но хозяин  ни разу не увидел
слугу  улыбающимся. Однажды  он  спросил  слугу  о причине  его  печали. Тот
объяснил,  что  в наследство  ему  достались  семейные  долги  его  дедов  и
прадедов,  а по  закону этой страны ему надлежало  их  заплатить,  да еще  с
процентами.  Но проценты  были  такие  большие,  что  он со  своим маленьким
заработком  никогда  бы не расплатился  с долгами, сколько бы он ни прожил и
как бы много ни работал, так что задолженность переходила к  его  детям. Его
рождение, вся жизнь были  омрачены  и отягощены этими  долгами, и  он так  и
умрет в беспросветной безысходности. Поэтому он никогда не улыбается.
     Хозяин был потрясен рассказом  слуги  и объявил, что сам  заплатит  все
долги.  Баснословный  для слуги  долг для хозяина был мизерной суммой. Слуга
бросился к ногам хозяина, благодарил его  от всего  сердца и  от  всей души,
рыдал и славил Бога.
     Хозяин в этой легенде был, как наш Господь Иисус, который освободил нас
от долгов нашего прошлого.
     Его  же распятие  позволило  нам  освободиться  от  страданий,  которые
выпадают  в  жизни, и преисполниться Духом. Радость и  печаль  сменяют  друг
друга -  такова природа вещей. Но когда человек преисполнится Духом, он лишь
безучастно наблюдает  эту игру настроений. Скорее, мы радуемся, ибо  природа
Духа - радость. Истина всегда радостна.
     Предаваться  страданию,  если  хотите,  греховно,  почитать страдание -
противно истине.  Иисус пришел, дабы сделать  человека  счастливым, и вокруг
Него  собрались мечтатели  вечного  света. Он  исцелил  их  болезни, рассеял
смятение,  в окружавший их  мрак  внес свет и  беззаботность. Он не говорил:
"Тяжела Моя  ноша".  Кто хочет  жить мирскими законами и  отворачивается  от
Христа, тот несет на своих плечах тяготы мирские, и кто желает страдать, тот
находит страдание. Он же пел песнь вечной  радости, и кто ее жаждал, были  в
восторге.
        АНТИОХИЯ
     Мы призвали Павла в Иерусалим, чтобы он поведал о своих деяниях. По его
словам,  он  пришел  "по откровению",  но это не  так. Прибегнув  к  власти,
которой наделил его Господь, Иаков приказал Павлу явиться  до конца  года  и
объяснить свое евангелие лично. Все это время он избегал Иудеи и, как он сам
говорит, целых четырнадцать лет прошло  с  тех пор, как  мы в  последний раз
видели его.
     Павел  отважился  встретиться  с  нами в  сопровождении  двух учеников:
одного звали Титус, и был он нрава агрессивного, а другого - Варнава, а этот
был  нрава доброго. Павел с годами изменился: он стал не только старше, но и
увереннее в том, что считаем своей харизмой,  однако  он  научился и держать
язык за зубами, не спешил высказываться.  Он спросил, что от него требуется,
и такая кротость застигла Иакова врасплох.  Нам  хотелось узнать все, что он
проповедовал  людям.  Он  согласился,  но  сначала  захотел,  чтобы  Варнава
произнес нам панегирик о его трудах, а Тит - привел доказательства того, что
Павел был поставлен апостолом самим Богом, и поэтому не  обязан ни перед кем
отчитываться, кроме Бога. Потом он сам взял слово. Он говорил о своей миссии
и  откровениях  и,  наконец,  о евангелии,  которое  проповедует  язычникам.
Никогда до  тех  пор нам не приходилось сталкиваться  с  такими  людьми, как
Павел. Мы знали  многих, которые, узнав об Иисусе, воодушевлялись и начинали
запугивать  других, сами не понимая, что имел  в виду Иисус. Знали тех,  кто
стремился руководить своими братьями, проповедуя слово Христово со страстью,
но  без  любви. Некоторые  использовали  учение Иисуса,  чтобы приправить им
собственные  теории.  Нам  всегда удавалось  помешать  таким  последователям
Христа развращать фальсифицированными  идеями тех, к кому они обращались. Но
никто из них не был наделен столь сильной волей и честолюбием, как Павел.
     Павел  вооружился всеми  возможностями своего маленького "эго", и мы не
могли убедить его не проповедовать. Кроме того, он попытался пойти с нами на
компромисс, заявив, будто его главная идея в том, что Иисус был Сын Бога.  В
дальнейшем  он  скромно предоставил  Варнаве и Титу  говорить от его  имени.
"Если  я не прав, - сказал он, - в своем строительстве Церкви Иисуса Христа,
прошу  вас  исправить  мою  ошибку".  Павел,  как  и  я,  видел,  что  Иаков
растерялся.
     Мы   заклинали   Павла  говорить  в  своей   Церкви  об   Иисусе,  Сыне
Человеческом, нести  сокровенное учение нашего Господа, призревать  бедных и
угнетенных,  к  которым наш Господь всегда  выражал  Свое сострадание. Но  о
них-то Павел забывал, ибо бедные не в состоянии строить церкви. Мы высказали
неудовольствие  тем, что  он  говорит  на  иных  языках;  внушали  ему,  как
необходимо братство учеников Христа  и  как  ценна  любовь  во  всем, что мы
говорим, думаем и делаем.  Наши внушения, по-видимому,  не произвели нужного
воздействия,  ибо,  к нашему удивлению, мы не встретили никаких  возражений.
Павел снизошел  ко  всем нашим  просьбам, кроме  речей на незнакомых языках,
сказав,  что один Бог,  когда  пожелает, может либо даровать, либо  отнять у
него этот дар.
     Вдруг он объявил, что уходит, и  снова застиг нас врасплох. Мы говорили
о  любви и  были искренни, и теперь обязаны  были  поступать  по  любви.  Мы
дружелюбно пожали ему руку,  и он сказал: "Вы должны  остаться в Иудее,  а я
должен вернуться к язычникам". Так он ушел от нас в Антиохию.
     Прошло  немного времени,  и  до нас  дошли вести  о том, что  Павел  не
изменил своего  евангелия ни на йоту.  Он по-прежнему говорил  на незнакомых
языках,   по-прежнему   проповедовал   абстрактного   Христа   вместо   Сына
Человеческого, по-прежнему проклинал тех, кто был с  ним не  согласен, и так
далее.  Поэтому  Петр  решил заняться этим вопросом  лично  и  отправился  в
Антиохию в конце лета, которое выдалось в том году сухим.
     Он встретил там совсем другого Павла, не похожего на того, с которым мы
беседовали  в  Иерусалиме  меньше  полугода  тому  назад.  В  Антиохии Павел
возглавлял  Церковь  и  всячески  подчеркивал   это  перед  Симоном  Петром.
Произошло  недоразумение,  когда  Петр   сначала  захотел  есть   вместе   с
обрезанными и язычниками, но  потом, из любезности, отдельно с теми евреями,
которых  Иаков  послал  к  нему;  они  интересовались  Евангелием, но еще не
освободились от пут фарисейства. Вдруг явился Павел и в присутствии большого
числа  христиан Антиохии обвинил Петра в двойной  игре  и трусости.  Сначала
Петр  подумал,  что  его  хозяин  шутит.  Потом  понял,  что  Павел  говорит
совершенно  всерьез  и  снова хочет вызвать  его на  диспут  об обрезанных и
язычниках  и разных обычаях  в  вопросах  пиши. Тем временем  люди,  которых
прислал  Иаков,  ушли,  увидев,  как  тут  обращаются  со своими  гостями, и
убедившись, чего стоит  христианская  любовь  к  ближним. Петр  рассердился.
Ярость его была так сильна, что даже Варнава был потрясен и склонился на его
сторону. Но Павел твердо  стоял на  своем, и  большинство  поддерживало его,
ибо, как стало ясно Петру, они с самого начала готовы были встать на сторону
Павла. Об Иисусе они знали только со слов Павла, Тита Аполлоса и им подобных
и в течение многих лет  слушали  лживые утверждения  Павла  о  том,  что мы,
апостолы, ленивы и скудны  духом. Так что  ярость Петра не произвела  на них
особого впечатления, и он немедленно отправился обратно в Иерусалим.
     Наконец, мы  поняли, как далеко  зашло дело, и вознамерились всюду, где
только можно, препятствовать  Павлу.  Но  как  это  сделать?  Павел  засорил
пшеницу плевелами, и мы не могли выполоть их, не повредив пшенице. Мы уже не
могли  сказать: "Все,  чему он  учит вас, неправда", а также: "Все,  чему он
учит вас, правда". Однако в  те дни людям было нужно такое учение, в которое
они могли бы поверить безоговорочно, а не такие идеи,  которые надо было еще
проверять и самим осмысливать.  Достаточно  было  несколько  камушков, среди
которых  они могли  бы  найти  золото, которое не нужно  уже  промывать. Они
понимали,  что такое "да"  и "нет", но не разбирались  в оттенках согласия и
разногласия.
     Задача  перед  нами  стояла  не  легкая.  Мы рассылали  послания, слали
гонцов. Павел называл их шпионами, и отвечал нам своими посланиями галатам и
коринфянам. В  них  сквозит ненависть к нам, когда  он говорит о "знаменитых
чем-либо,  какими бы ни были они когда-либо, для меня нет ничего особенного:
Бог  не взирает на лице человека", и о "Иакове  и Кифе" (то  есть Петре)  "и
Иоанне,  почитаемых  столпами".  Он  выдает  свою тревогу  по  поводу  наших
посланий, когда заявляет: "У меня  ни  в  чем нет недостатка  против  высших
апостолов",  и  еще  раз:  "У  меня ни  в чем нет недостатка  против  высших
апостолов, хотя я и невежда". Павел построил свою Церковь таким образом, что
ее нельзя было свергнуть ни за день,  ни  за  год, и  наш спор о  его учении
вносил  больше  смуты,  чем  ясности  в  ума  ищущих. Тем временем  в  Иудее
происходили  беспорядки  другого свойства, и Иерусалим был разрушен. Кто  из
нас еще оставался там, вынужден был  скрываться. Основы здания, в котором мы
жили,  были сотрясены, и  наше братство распалось. Уже Фома испугался  того,
каким путем  идет  Церковь Павла, и,  ненадолго  присоединившись к нам, ушел
затем  в  Индию;  другие  ученики  также  засомневались  или  растерялись  в
диаспоре. Копии  наших посланий  Павлу исчезли. Одним  словом, наш  труд был
прерван, а Павла - завершен.
        ПЕТР
     Однако, если бы не Петр, Павел не добился бы таких результатов.
     Спустя два-четыре года после  посещения  Павла Петр  снова отправился в
Антиохию, но на сей раз не для спора или отчета, а для жалобы.
     Я не знаю, что и почему произошло.  Правда, я слышал, что Павел сначала
послал  каких-то  людей, дабы задобрить Петра:  дескать,  в глазах Павла он,
Петр, главный апостол, и что (во имя Иисуса Христа) им  следует разрешить те
недоразумения, которые имели место в прошлом, и трудиться вместе.
     Думаю, что Павел, несмотря на все свои заявления, что Христос  поставил
его  апостолом, когда  "явился" ему, вынужден  был  признать, что  народ  не
считает  его  равным тем апостолам, которых наш  Господь Сам  выбрал  Себе в
ученики.  Кто  не сомневался в  Павле,  тем не  менее  совершали  длительные
путешествия,  чтобы  только взглянуть на Петра или Иакова, и  мы,  не  из-за
своих проповедей или деяний,  а  просто потому, что это были мы, внушали  им
трепет, а  Павел  -  страх.  Видимо,  поэтому Павел решил,  что ему  следует
трудиться  вместе с нами,  а не против нас  или  в одиночку; кроме того,  со
временем,  по мере того  как  мы  продвигались все  дальше, он не  мог более
представлять дело так, будто его миссия - проповедовать необрезанным, а наша
- обрезанным. Было уже ясно, что наши деяния предназначены и для  язычников,
как, собственно,  всегда  и было. Так что все претензии Павла на равенство с
нами  ему  самому, наверное,  казались мало  основательными.  Пора было  ему
заново себя утверждать, и для этой цели  из  всех учеников Христа  он избрал
Петра.
     Павел знал  этого  человека. Петру  всегда  было  досадно,  что  Иаков,
отличающийся  трезвостью, рассудительностью,  здравомыслием,  занимал  более
почетное место в деле распространения Евангелия,  хотя  сам  он считал  себя
гораздо способнее Иакова. Петр был смелее, увереннее. Был прямолинеен и в то
же время дипломатичен, и его легко можно было представить в  роли царя, а не
министра.  Слишком импульсивный  и противоречивый, он, по-видимому, сознавал
это, и ему казалось, что, будь у него  такие же организаторские способности,
как у Павла, эти черты характера не были бы помехой в достижении цели.
     Какова же была его цель? Стать властелином всего христианского мира?
     Или,  как он заявил, распространять Евангелие как можно дальше  и шире?
Возможно, эти две цели  как-то соединились в его сознании.  Он действительно
хотел нести слово Христово, но считал, что добьется лучших результатов, если
будет нашим лидером. Рассудив,  что раз уж ему не суждено быть главным среди
учеников,  ибо  им  был Иаков, то по крайней  мере он  может претендовать на
первенство повелителя Церкви.
     Павел убедил его в этом.
     Они помирились  и создали союз. Приписываемые  Христу слова о Петре как
камне, на  котором наш Господь построит Свою Церковь,  должно быть, выдуманы
ими  самими. Павел мог  это сделать, потому что  для  него  цель оправдывала
средства.  Петр же, осмелюсь предположить, верил, что это пересказ какого-то
полузабытого изречения или шутки нашего Господа, а не чистый вымысел.
     Христос никогда бы не  сказал такого. Он хотел не построить Церковь,  а
открыть врата на Небеса!
     Я все-таки  знаю, что многие не поверят моим  словам о  Петре. Сказать,
что Павел был против  нас, было бы слишком. А говорить, что Петр совратился,
значит дать повод думать, что я  свожу с ним какие-то счеты или же попал под
влияние гностиков.  Не  будь  я старым человеком,  Иоанном, нашлись бы люди,
которые давно бы уже прогнали меня и побили камнями.
     Петр  действительно вступил  в союз с Павлом  и  подменил  живую истину
Христа пустым саркофагом.
     Я говорю  о Петре не в гневе,  хотя  это было естественно, а, скорее, с
жалостью. Наделенный величием и немалыми достоинствами, он все-таки встал на
сторону человека, а не  Бога, позволил использовать себя там,  куда  ему  не
следовало идти.
     Мои друзья в  этом сомневаются. Но я спрашиваю:  кому  Христос  сказал:
"Встань позади  меня,  Сатана?"  Разве  то  не был  Петр? О ком наш  Господь
говорил: "Мало веры в том человеке, которого поглотили волны". Разве  то был
не Петр? А те волны - не суета и страсти
     повседневной жизни? Кто из  нас предал Господа не один, не  два,  а три
раза до того, как прокричал петух? Разве то  был не Петр? Кому Иисус трижды,
да так настойчиво, сказал,  когда воскрес,  и  все были  даже в  недоумении:
"Любишь ли  Меня? - и добавил повелительно: -  Иди за Мною". Разве то не был
Симон Петр?
     Несмотря  на физическую силу,  на  любовь к  Христу, он был слаб, и его
немощь происходила от его  тщеславия, маленького "эго", которое как раз было
твердым,  как  камень. Если не  принимать  во внимание  силу  власти над ним
Павла, на его слабость достаточно ясно указано  в Евангелии,  дабы  желающие
увидели и сделали свои выводы.
     Петр  стал   трудиться  с  Павлом,  и  они  отправились  в  Рим.  В  их
сотрудничестве, как я слышал, бывали и разногласия, но они добились успеха в
строительстве своей Церкви, что укрепляло связывающие их узы.
     Говорят, будто однажды в  окрестностях Рима  к  концу своей жизни Симон
Петр  увидел Христа, явившегося  ему, и Тот  посмотрел  на  него серьезно  и
печально. "Учитель, куда Ты
     идешь?"  -  спросил Петр.  Иисус ответил: "В  Рим, чтобы  быть распятым
снова".
     Церковники говорят,  что Петра  потрясло это  видение,  поскольку,  как
Епископ Римский,  он опасался, что не  досмотрел  за  своей паствой. Мне  же
кажется,  что в момент озарения он понял, кто он  есть, по какой дороге и  к
какой цели  идет; он  понял, как предал истину.  Петр,  бывший  некогда моим
другом, когда попросил  распять  его на кресте  вниз  головой,  хотел подать
знак: он понял свою ошибку и полон раскаяния.
     Мне кажется, что в Риме, на кресте, он, наконец, полностью смирился.
        ПАВЕЛ: В ЗАКЛЮЧЕНИЕ
     В  то же время  в Риме умер  и Павел, но его смерть  мало  утешила нас.
Когда мы пытались выпестовать свободный  народ, он создал Церковь. Свободные
люди  умирают,  а Церковь  -  нет.  Мы  хотели  поклоняться  Богу  в  церкви
человеческого сердца, а он создал  формы поклонения и молитвы  в кирпичных и
каменных зданиях, управляемых церковной  властью. Она не менялась с приходом
и  уходом отдельных лиц, пережила их всех, и меня  переживет.  Мы умрем,  но
страх,  насажденный Церковью  и Павлом, останется и распространится, омрачая
детей света.
     Зачем я  все это говорю? Даже здесь,  в Ефесе,  люди считают  мои  идеи
бреднями, а  страхи  - иллюзиями.  Они спрашивают: "Разве  мы не поклоняемся
Богу в церкви и не исполняем Его заповеди, разве мы не стараемся любить друг
друга, как говорил нам  Павел?" Я отвечаю: "Да, это так, но это еще не  все.
Вы услышали только часть и сказали: "Это хорошо, значит, таково и целое". Но
вы не видите, кто и как с вами говорит".
     И Иисус и Павел говорили правду, но один был божество, и слово Его было
божественно, было истиной; другой же  таил в себе сильную неприязнь, руки  у
него  были омыты кровью,  он стремился навязать себя другим, и под-стать ему
было его слово. Ведь каков человек, такова и цена его словам.
     Реченная  Иисусом истина подобна свету  над  главой, освещающему  мрак.
Свет  источается и по сей день,  людей влечет  к нему, и, приблизившись, они
могут  зажечь  свои  лампады.  Павел  же  говорил   правду  с  оговорками  и
риторически, уговаривая людей,  играя на их надеждах  и страхах, прибегая  к
угрозам, придумывая правила. Он заявлял, что несет свет истины, но от правды
в  его словах  ничего  не оставалось,  когда он  проповедовал;  так  же  как
исчезает  свет в лампаде, когда  ею  слишком сильно размахивают в воздухе, и
пламя мигает и гаснет совсем.
     Кто оправдывает Павла, тем  я говорю: "Вы не видите, кто говорит с вами
и какие элементы он внес, а какие опустил, как  изменил окончания и извратил
смысл". Иисус из  Назарета проповедовал Евангелие вечной  жизни,  а в Церкви
Павла из  Тарса  проповедуется  евангелие  смерти.  Сердце  мое преисполнено
беспокойством. Я вижу, как паломник ищет Царствия  Божиего и какие испытания
выпадают на его долю. Он блуждает в  пустыне  мира  и вдруг встречает группу
странников. Они дружелюбны, говорят ему, что знают дорогу в святой город его
мечты.  Говорят об Иисусе Христе,  Спасителе,  и очарованный,  он следует за
ними. Проходит время, но они так  и не приходят в город братства  и  истины.
Странники,   которые   назвали   себя  священнослужителями,  спорят,  рисуют
воображаемые картины того города, отправляют лжеритуалы, проклинают тех, кто
им не верит,  и все время  ходят  кругами.  Паломник  понимает,  что это  не
настоящие  священнослужители, а грабители, и они ведут его не к свободе, а в
рабство.
     Мои слова оскорбляют людей,  приводят в замешательство. Может быть, они
и не очень любят  Павла,  но говорят: "Все-таки ты несправедлив к  нему. Сам
проповедуешь сострадание, а к нему так беспощаден".
     Я отвечаю: "Терпимость к злу не есть сострадание". Они снова вопрошают:
"Все-таки, почему  ты так резко говоришь о Павле, ведь это  не  он, а Каиафа
требовал смерти нашего Спасителя, не он, а Иуда предал Его, и не он, а Пилат
позволил распять Его?"
     Я отвечаю: "Допустим,  человек пришел в страну, где народ порабощен. Он
законный Царь и желает освободить их, но, как обычно бывает, находятся люди,
которые не согласны с ним.
     Как вы думаете, кто из его врагов доставит царю больше хлопот? Тот, кто
рано или поздно открыто  выступит и заявит, что он враг  ему, либо тот, кто,
действуя от имени царя,  на самом деле задастся  целью исказить его образ  и
планы, стараясь сохранить в стране прежний строй?"
     Бесспорно,  последний доставит царю  гораздо  больше хлопот.  Таков,  в
сущности, и Павел.
     Сначала я думал, что  он просто плохой человек, склонный  к разрушению.
Потом он решил, что  обратился.  Не доверяя подсказке моего сердца  и боясь,
что  меня обвинят в  немилосердии, я  решил  поверить  в  его  обращение. Он
казался мне  честолюбивым и чрезмерно усердным, но не более  того. Он сильно
заблуждался,  но  не  более  того.  Позже  я  думал,  что  ему  надо  помочь
исправиться. Но я окончательно понял, что Павел из  Тарса всегда стремился к
разрушению, к мраку. Словом, он просто был сущий дьявол.
        НЕ ОТ МИРА СЕГО
     Иисус пришел, дабы сделать человека счастливым. Когда Он был с нами, Он
всячески старался приобщить нас  к  счастью именно здесь, в этом мире, сутью
которого Он был.
     Правда, Он  с самого начала стоял  выше этого мира, но не презирал его.
Он не был слеп к красоте нашего мира и не  был глух к  тем, кто  затерялся в
нем.
     Я  вижу Его под  кедрами Ливана,  за Тибром, с розой в руке, но  Он  не
отвернулся от  мира  и не смотрит на него  сверху, прикрыв рукой глаза,  как
некоторые и  представляют Его себе. Иисус песет благословение на эту богатую
землю, радуется ей и хочет, чтобы и мы радовались.
     Тем  не менее Он вовсе не  принадлежал этому  миру и хотел, чтобы и  мы
вели себя так, будто мы не от мира сего.
     Он  говорил:  "Будьте прохожими"; "Этот мир  только  мост.  Пройдите по
нему,  но не  стройте  на нем свой  дом". Тем  самым  Он хотел  сказать нам:
"Радуйтесь жизни  на этой  земле, как радуется путешественник видам, которые
открываются ему". Ведь путешественник не живет в этих краях и не привязан ни
к горам и долинам, через  которые лежит его путь, ни к тем людям, которых он
встречает. В таком случае он  может радоваться тому, что видит:  луне, будто
отделанной из  кварца  и  недосягаемой; вечернему  лазоревому  морю, которое
никогда  не  будет  ему  принадлежать;  великолепию звездной  ночи,  которой
никогда  не  будет обладать; изображениям  на старинных монетах, которые  не
ценятся  в других  странах;  красоте  темноокой  девушки, которая подает ему
сладкую  воду в придорожном трактире, смеется  и убегает  к воротам города с
его большими домами, - он никогда больше ее не увидит.
     Иисус вовсе хотел не лишить нас этого мира, а только научить радоваться
и  познать  счастье.  Он созвал нас из  наших домов, увел от наших  отцов  и
матерей, от нашего прошлого, от нашей алчности  и нашего рабства, извлек нас
из мира как средоточия неприязни или желаний только ради того,  чтобы взамен
дать нам все. Он приобщал нас к мысли, что  мы жители вечности, что  мы есть
наш собственный Дух.
     Когда проникаешься этим сознанием, начинаешь видеть мир таким, каков он
есть:  удаляешься от  него по  дороге,  ведущей  домой, или входишь  в  него
впервые.  Наше  сердце  открывается миру, и  мы  смотрим  на  его жителей  с
безграничным состраданием.
        ОГОНЬ
     Люди приносили  Ему  свои  горькие обиды, а взамен Он предлагал сладкий
мед Своего сострадания. Женщины несли  Ему свою боль, а  взамен  Он давал им
бальзам Своей любви.
     Однажды мы вошли в трактир.  Хозяином  был старик,  и когда  мы позвали
его, он стал ругаться, а когда прислуживал нам, ворчал. Когда он ушел, Иисус
сказал: "Смотрите, он на пороге смерти, но что он вынес из всей своей жизни?
Не нектар мудрости, а  лишь  кислое вино  разочарования и злой язык". Андрей
сказал: "Да, он как первосвященник", - и Иисус рассмеялся.
     Он сказал:  "Священник  скажет вам,  что Бог создал Человека  по образу
Своему, и  это  правда.  Но неужели они думают,  что  Бог  - это озлобленный
старик, как они сами, что для Него  самая большая радость -  запрещать? Нет,
Он вовсе не такой".
     Он протянул руки, одну  ладонью к  нам, другую вверх, благословляя нас.
Силуэт  Его  головы  вырисовывался на фоне окна, в котором были видны зимние
звезды  над Галилеей. Над  Иисусом,  на  притолоке,  висело медное  блюдо, в
котором  отражалось пламя  огня,  горевшего в очаге. Звезды и языки  пламени
образовали что-то вроде короны над Господом нашим. Так что слова, которые Он
произнес, могли  относиться к  Нему Самому: "Бог  --  это  ребенок,  который
старше всех времен".
        АЛМАЗ
     Иисус сказал:  "Если вы знаете  свой Дух, то не  должны быть несчастны,
ибо  Дух  есть  радость. Когда человек становится  своим  Духом,  то находит
радость в  работе и в  отдыхе, в печали и в  жертве. Даже  когда он стоит на
пороге  смерти, то  находит не  печаль,  а радость, и ангелы не  скорбят,  а
танцуют".
     "Эта радость всегда одна и та же или разная?" -- спросил Левий.
     "Она всегда и одна,  и разная, -- ответил Господь. -- Алмаз всегда один
и тот же, но  свет отражается  в  нем  по-разному  и играет  всеми  цветами.
Сколько мгновений в вечности, столько цветов  у радости для тех, кто познает
свой Дух".
        БЕСПЕЧНОСТЬ
     Когда мы иногда сгибались под тяжестью забот и впадали в  уныние, Иисус
упрекал нас: "Если хозяин  освободил раба,  разве ему следует  печалиться  и
унывать? Он  должен  смеяться  и петь. Сын Человеческий освобождает  вас  от
цепей более тяжелых, чем рабство. Думайте о своей благодати и радуйтесь".
     Он говорил: "Пока  сияет свет, дети играют; пока с вами Свет, радуйтесь
игре Света над вашими головами".
     Павел  и его  приспешники  изгоняют  беспечность из  своей Церкви.  "Не
должно  быть  легкомыслия, - пишет он в своих посланиях. - Дьяконы и женщины
должны быть серьезны", - и так далее.
     А как же дети, которых любил  Иисус? Не думаю,.что  им  найдется  место
там, где  царит такая унылая набожность, будь то в храмах,  которые  основал
Павел, или в римских катакомбах, среди костей мертвых.
        МРАК
     Но  вот  чего  я боюсь: поклонение  Богу  в  наших церквях  уподобилось
похоронам.  Священники  стали одеваться  в черное,  как  будто они здесь  не
затем,  чтобы  славить,  а  для  того,  чтобы  оплакивать  мертвых.  Завтра,
наверное,  они  будут читать  молитвы  медленно,  с  нарочито  искусственной
интонацией, как будто говорят об ушедших,  и символом  своим сделают <i>memento
mori</i>.
     Они  наденут на  шею крест  распятия, и  в  глазах их  не  будет  света
воскресения.
     В Риме они собираютс