Александр Мень. Трудный путь к диалогу ---------------------------------------------------------------------------- Внимание! Это сканированный и распознанный текст. Абзацная разбивка, в основном, сверена. Частично восстановлены текстовые выделения (курсив, разрядка). Вычитка на предмет ошибок не производилась! АК 9.05.01 ББК М 51 Предисловие Митрополита Сурожского Антония Редактор Н. Матяш Мень А. Трудный путь к диалогу: Сборник. М51 Предисл. Митрополита Сурожского Антония. - М.: Радуга, 1992. - 464 с. Origin: alexandrmen.libfl.ru ? http://alexandrmen.libfl.ru ---------------------------------------------------------------------------- Имя отца Александра Меня знают сегодня почти все честные и думающие люди в нашей стране. В его книгах, впервые опубликованных за рубежом, популяризировалось Евангелие и основы христианской веры; по-новому, человечно, без догматизма освещались привычные, казалось бы, вопросы. В сборник "Трудный путь к диалогу" вошли статьи и эссе, большая часть которых публиковалась в 1988- 1990 гг. в советской печати. Собранные вместе, они отражают его напряженные размышления о судьбах страны, путях ее развития, о роли культуры и нравственности в наше непростое время. Предисловие к книге написано Митрополитом Сурожским Антонием. М4703050200-030 без объявл. 030(01)-92 c Издательство "Радуга" Протоиерей Александр Мень c Предисловие Митрополит Сурожский Антоний c Оформление издательство "Радуга", 1992 ISBN 5-05-004075-2 Трудный путь к диалогу Москва. Радуга. 1992г. 464 с. Содержание Предисловие. Митрополит Сурожский Антоний На переломе (интервью) Вчера, сегодня, завтра Суеверия, разум, вера Трудный путь к диалогу. О романе Грэма Грина "Монсеньор Кихот" Молодежь и идеалы "Карабах" или "Вифлеем"? Рождественское размышление Экклезиаст и современность Что происходит с нашей культурой? Интервью Познание добра и зла Конец спора? беседа в редакции журнала "Юность" Религия, "культ личности" и секулярное государство Заметки историка религии Демократия и толпа О духовности Интервью "Жизнь после жизни" Контакт Камень, который отвергли строители Размышления, навеянные романом Мигеля Отеро Сильвы Наследие Почему нам нужны "возвращенные имена" К проблематике "Осевого времени" О диалоге культуры и религии Поборники человечности К 500-летию открытия Америки Трагедия гения О религиозно-философских трактатах Л. Толстого Встреча Возвращение к истокам (об историке Г.П. Федотове) Человек в библейской аксиологии Свидетели Два интерпретатора Евангельской истории Основные жизненные принципы Христианства по учению Слова Божия и опыту Церкви ПРЕДИСЛОВИЕ Передо мной лежит сборник статей, написанных в разное время, вышедших на страницах различных газет и журналов. Я долго, внимательно в них вчитывался, ища самого отца Александра, и сначала не мог его там найти. Его речь была обращена не ко мне, я не узнавал его голоса. И внезапно мне стало ясно - почему. Когда встречались мы с ним, мы говорили о том, что мы оба знали, чем мы жили. ради чего мы жили. Не нужны были ссылки, цитаты; шла между нами проверка - так ли мы понимаем пути Божий, Его Слово: мысль шла вглубь, в те глубины, где, как в глубинах морских, нет ни волн, ни ряби, ни звуков, а только торжественно царит созерцательное молчание, то молчание, из которого, и только из которого, может прозвучать слово Истины, предельно ясно раскрывающее все то, что можно выразить на человеческом языке. Правдиво сказал один из западных молчальников - картузианцев, что "если мы справедливо называем Христа Словом Божиим, то мы так же справедливо должны прозреть в Боге и Отце то бездонное молчание, из которого только и может прозвучать Слово, являющееся самой Истиной". Как и я, многие из духовных детей отца Александра станут искать в предлагаемых статьях того наставника, которого они знали, который свою веру переливал из своего сердца в сердца приходящих к нему с уже созревшими вопросами, и не сразу его в этих статьях узнают. Причина тому, как мне кажется, в том, что статьи написаны не только и не столько в ответ на назревшие вопросы, сколько с целью возбудить таковые, заставить читателя призадуматься, развернуть перед его взором как можно более широкую картину человеческой мысли и человеческого опыта - помочь ему вырваться из плена суженного, обедневшего мировосприятия на просторы жизни, такой же глубокой, как сам человек, такой же бездонной, как глубины Божий. Этим объясняется то, что отец Александр приводит примеры из всемирной истории, из литературы всех народов и поколений; призывает как свидетелей той правды, которую он провозглашает, мыслителей и деятелей всех стран и языков. В этом нельзя усмотреть желание похвалиться своей ученостью, начитанностью и в области науки, которую он знал профессионально, и в области всемирной культуры. Но, как Святой Апостол Павел сказал о себе, он хотел быть "всем для всех", говорить на языке каждого читателя, встретить собеседника на его собственной почве, всего лишь открывая ему доступ к более широкому, к более глубокому пониманию вещей. Он без страха, без стеснения вступал на почву инакомыслящего и бережно раскрывал перед ним горизонты, ему дотоле неведомые, пути, по которым он мог идти, не боясь себя осрамить, ибо если величайшие умы древности и современности, и писатели, и ученые, и философы, и политические теоретики и деятели, могли быть верующими, то каждый имеет право на веру. Основой статей отца Александра Меня служила двоякая вера - вера в Бога, которого он знал внутренним своим опытом, и вера в человека, но не ущербленного, умаленного человека, каким его представляет себе безбожник, а человека столь великого по призванию, столь глубокого, что он может - не переставая быть тварью и самим собой - "приобщиться к Божественной природе", по слову Святого Апостола Петра. "Если хочешь узнать, как велик человек, подыми взор к Престолу Божию, и увидишь Человека (Христа), сидящего одесную Бога и Отца". Эти статьи могут, должны каждого пробудить к вере в человека, раскрыть его понимание, научить каждого, кто хочет быть учеником и последователем отца Александра Меня, открыться "внешним", принять их в свое сердце, научиться говорить с ними их языком, чтобы наша речь стала животворной струей, росой, благодаря которой чахнущие души вздрогнут и оживут. Только тогда станем мы, читающие статьи отца Александра, его последователями, наследниками. В свою меру и он обращается к нам со словами Спасителя Христа: "Я вам дал пример - последуйте ему!" Пусть каждый прикоснувшийся к его светлой и мудрой душе возблагодарит Бога за то, что и в наше безвремение есть подобные ему свидетели Веры, Жизни, Правды - и Божией, и человеческой. Митрополит Сурожский Антоний НА ПЕРЕЛОМЕ Интервью В четырехметровой комнатке прихода в Новой Деревне на его столе вместе с просвирами лежит книга Галича с множеством закладок. Здесь он его и крестил, взрослого уже. Но если книги изгнанного Галича мы все-таки могли достать, то о его книгах до недавнего времени вряд ли знали... книгах богослова и философа Александра Меня, которые теперь изредка, но можно увидеть в магазине "Раритет". Изредка. Именно поэтому в разных концах Москвы стоят очереди "на Меня"... Люди хотят знать от него о Надежде Мандельштам, с которой был дружен, о Тарковском, с которым учился, о том, почему у него 20 лет назад был повод поспорить с Дудинцевым о "Белых одеждах". Люди хотят знать, почему в брюссельском издании Библии использованы именно его комментарии. Мы читаем его статьи в светских журналах, видим его выступления в театре "На досках"... Время! Но он все-таки вынужден объяснять: "Я такой же человек, как вы, понимаете?" Трудно понять. Но сейчас мы близки к этому пониманию, как никогда. - Отец Александр, расскажите о воспитании в вашей семье. - Мой отец окончил два вуза. Работал инженером-текстильщиком. Еще в детстве, под влиянием учителя, он отошел от веры, хотя воинствующим атеистом не стал, был просто человеком нерелигиозным. А моя мать в юности самостоятельно обрела веру, жила любовью к Христу, и я был воспитан ею в традициях Православной церкви. В детстве я думал служить Богу на поприще науки или искусства, увлекался биологией, историей, рисовал. Но лет с 12 принял решение посвятить себя церковному служению, тогда и написал свой первый богословский "опус". В 15 лет уже был алтарником, читал и пел на клиросе... К концу школы освоил почти весь семинарский курс, но не оставлял занятий по естествознанию и истории. В стремлении сочетать науку и веру меня поддерживал мой духовный наставник, друг нашей семьи Борис Александрович Васильев, этнограф, антрополог, богослов и литературовед. Я никогда не видел противоречия между верой и знанием. - Отец Александр, как-то вы сказали, что инакомыслие - это свойство души... - Инакомыслие - это, на мой взгляд, защита личностью права по-своему воспринимать действительность. Не поддаваться групповым представлениям. Не принимать слепо, некритически так называемые коллективные представления, которые идут еще от первобытнообщинного строя. Когда личность ставит их под сомнение, она проявляет свою естественную самостоятельность, свою свободу. А когда нет такой личностной оценки, тогда действует закон толпы, тогда человек превращается в частичку массы, которой можно легко манипулировать. - Как знать тогда, будут ли досягаемы для нас те высоты души, когда разрешат людям не быть массой? - Определенные круги нашего общества, в частности в сфере культурной и творческой интеллигенции, восприняли эту цель всерьез. Сделаны, конечно, первые шаги, но очень важные. Мне кажется, что революционность движения Горбачева в том, что он впервые сделал ставку на народ, а не на массу. Ведь народ - это целое, которое осознает себя в тех людях, которые имеют наиболее свободное и самостоятельное мышление. Поэтому важнейшим представителем народа является интеллигенция. Это его голос. Естественно, не всегда верный и адекватный, но все-таки голос не толпы, а народа. - Вы могли бы привести примеры из истории, когда инакомыслие было добром? - Возьмите историю русской литературы. Толстой страстно обличал социальную неправду и многие традиции. И пусть он тщетно пытался создать универсальную религию из обломков восточных верований и называл это обновленным христианством. Это трагедия его личности. Но мы будем всегда восхищаться его нравственным пафосом. Обличителями и инакомыслящими были и Чаадаев, и Гоголь, и Салтыков, и Достоевский... - Как тогда относиться к нашей литературе периода застоя? - Если это была настоящая литература, она всегда почти была хотя бы с подтекстом свободного мышления. Преимущественно это была фантастика - за ней не так приглядывали. - Поэтому вы ее так любите? - Нет, не только поэтому, фантастика дает много простора мысли. Но вот некоторые романы Стругацких явно содержали в себе вызов эпохе застоя и печатались с трудом, их теснили, но все-таки их книги выходили. Такие, как "Обитаемый остров" и "Улитка на склоне". "Улитку" я считаю гениальным, лучшим произведением этих лет вообще. Кстати, целиком она так и не была напечатана. Части книги разбросаны по разным журналам и альманахам. - В то время, когда мы ждали новых книг от Стругацких, ваши читатели ждали книг от вас. Но, как известно, у нас богословских авторских книг не печатают. - В марте этого года как раз исполнилось 30 лет со времени появления моей первой статьи в "Журнале Московской Патриархии". Их потом было опубликовано несколько десятков. Одновременно я писал книги для друзей и прихожан. Имени своего я не ставил, поскольку мои читатели сами знали, кто автор. Конечно, увидеть света они не могли - распространялись в самиздате. А в 1968 году неожиданно для меня в Бельгии вышла моя книга "Сын человеческий" - о жизни и личности Христа. Издатели из центра Восточного христианства снабдили ее псевдонимом, то же произошло с другими книгами. Лишь потом они стали выходить под моим именем. - Отец Александр, за границей все это время печатали русских богословов, в основном умерших, из здравствующих - только вас и Дудко. Извините за любопытство, но оно естественно, - а гонорары за богословские книги выплачивают? - Русские издания там безгонорарные. Я им благодарен уже за то, что не платил за краску и за бумагу. Русских религиозных философов знают во всем мире. Двадцатый век ими гордится. Только у нас они до последнего времени были неведомые существа. И это неудивительно. Церковная научная мысль у нас была разрушена полностью. Все духовные школы были закрыты, печатные органы ликвидированы. Все богословы либо погибли, либо лишились Отечества. Православному богословию это нанесло серьезный удар. - Мы знаем, что атеизм появился не в 1917-м. Видите ли вы разницу между атеизмом до и после революции, или ее нет? - Атеизм всегда был атеизмом. Только "до" он был волеизъявлением человека и свободным неприятием веры, а "после" стал выгодным, его поддерживало и охраняло государство. И это уже нарушение принципа светского государства. Говорят, что церковь вступила в Константиновскую эру, когда в IV веке получила поддержку империи. Так вот, некоторые историки иронически говорят, что с 1920 года атеизм вступил в свою "Константиновскую эру", стал у нас государственной религией, а вовсе не свободным мировоззрением. При этом он проявлял себя исключительно трусливо, потому что не давал другим мнениям открыто высказываться, используя свое привилегированное положение. - Как, по-вашему, менялось отношение государства к церкви? - Я думаю, что вначале с церковью все же считались. Позже, в 20-е годы, когда начались церковные расколы, когда она очень ослабла и ее авторитет утратился во многих слоях общества, это было использовано для тотального подавления религии. Что касается политики Сталина во время войны... Это тактическая уловка. Маневры с учетом интересов военных союзников и общего настроения в массах. - Писали, он был лучшим учеником в духовной семинарии... - Едва ли он был лучшим учеником. И вообще он был посредственностью - коварный интриган, патологический властолюбец. Даже его заслуги перед марксизмом - не более чем политический миф. - Вы, отец Александр, считаете, что религия не имела никакого отношения к его культу? - Самое прямое. Он сознательно стремился устранить религию, чтоб заменить ее своим культом, потому что это для него было политически выгодным. Он понимал, что не просто страх должен укреплять его власть вождя и полную ему преданность. Если его будут считать высшим существом, божеством, эта преданность будет обеспечена. - А в юности вы в него верили? - Думаю, я рано получил прививку против культа Сталина. Именно в сталинское время на рынке, среди гвоздей и морских свинок, я нашел... старые книги Владимира Соловьева, Сергия Булгакова и читал... с дрожью. В то время, когда не было ни самиздата, ни тамиздата, в сфере философии печаталась только ахинея, которую нельзя было брать в руки, я открыл мир великих мыслителей. - "Изучал биологию в Москве и Иркутске" - так пишут о вас, отец Александр, о священнослужителе, и для нас это удивительно... - После школы я решил окончить вуз. А семинарию - после того, как отработал положенные годы. Биология была моим хобби. Выбор, естественно, пал на нее. Наш московский пушно-меховой институт при Хрущеве был расформирован. И после второго курса нас отправили в Иркутск. В студенческие годы, как и в школе, я продолжал усиленно изучать богословскую религиозную философию, церковный устав. Так и освоил основы академического курса. Что касается биологии... Поработать на ее поприще мне так и не пришлось. Я был исключен во время госэкзаменов - отчислили как активного церковника. - Как вы себя чувствовали после этого? - Я воспринял это как Божий знак. И отправился в армию. А летом 1958 года в возрасте 23 лет был рукоположен. Позднее, заочно, окончил семинарию и академию. - Если бы политика по отношению к религии тогда была другой, стали бы вы священнослужителем или предпочли науку? - Мое решение не зависело от политики. Но если бы ситуация была иной, я бы, вероятно, сочетал научную работу с пастырской и богословской, как это делали на Западе Васман, Тейяр де Шарден или Пауэлл. - Времена меняются и у нас. И сейчас некоторые священнослужители могут сочетать свою деятельность с работой в Советах. Как вы оцениваете предвыборную кампанию в нашей стране? - Самое положительное - первый эксперимент некоторых элементов демократии. Их нельзя, конечно, ввести полностью и сразу. Потому что демократия - это не кролик, которого фокусник вытаскивает из шляпы. Недостаточно единичных выборов. Демократия долго вынашивается в сознании людей. В традициях общества. Общество, лишенное демократических традиций, плохо подготовлено к демократии, поэтому ее принципы необходимо развивать. Надо работать терпеливо, упорно и настойчиво. Нужно подлинные выборы проводить так, чтобы люди привыкли к этому. Чтобы наконец они поверили, что это серьезно, а не игра. - Кому, вы думаете, после того как игры отложены в сторону, трудней? Трудно ли молодежи? - Нет! Нет! Она чаще всего равнодушна к политике. Если кому и трудно, то это старым людям. У меня тетка - пожилой партийный человек, коммунист. Она... она даже телевизор не выносит. Ей мучительно смотреть на то, что разрушает мифологию. А я ей говорил всегда: придет у нас время. Сейчас мы свидетели пятой Российской революции - после 1905 года. февральской, Октябрьской и хрущевской. Я понимаю, что риск пятой революции очень велик, не знаю, победит ли она. Но что она началась - несомненно. - А мы при этом думаем и гадаем: будет что-то сдвигаться или нет и от кого это зависит: от верхов или от низов. - Пока от верхов. Пока так. Потому что пятая революция... она идет сверху. И она должна идти сверху, поскольку в низах разброд и инерция, сопротивляющиеся - огромная сила. При этом нельзя сразу... - Итак, время пришло. И молодежь упрекают за то, что она живет на всем готовом, сыта и еще чего-то хочет, бесится. Как вы относитесь к этим упрекам и упрекаете ли вы? Стал ли фильм "Легко ли быть молодым?" откровением для вас? - Это было открытием для тех, кто считал, что история борьбы за некий социальный идеал есть борьба за обеспеченное, сытое и одетое будущее. Что вот только всех обеспечат - и будет все прекрасно. Мы знаем, с христианской точки зрения, что это не так. Обеспеченность всем, а у нас и ее нет, все равно не решает проблемы сугубо человеческой - проблемы духа. "Не хлебом единым жив человек", поэтому трагичность нравственной нетвердости мне понятна - кроме хлеба нужны еще и духовные идеалы, а они отсутствуют. Плохо не то, что люди сыты и обуты, а то, что им нечем жить. Потому что нельзя жить тем, что предлагали им. Материализм здесь несостоятелен. - Поэтому именно среди молодежи совершается сейчас все больше преступлений? - Это результат глубокого нравственного и духовного, идейного и социального кризисов. У нас шло искусственное обеднение духовной культуры. В то время как она должна была развиваться органически, ее пытались ломать, подхлестывать вперед или урезать, когда производили идеологическую селекцию. Вот почему произошел разрыв в духовной традиции. Неудивительно, что вырвались такие темные стихии на поверхность. Они могут обуздываться только духовным началом. Если этого начала нет, если человек о нем не имеет представления - в нем вылезает зверь. Хуже зверя - демон. - Скажите, а со своими детьми вы нашли взаимопонимание? Они люди верующие? - Да. Думаю, что нашел. Я им все объяснял с самого начала. И ситуацию в стране объяснял. Говорил им о правде, о Боге, о жизни. В школе все было другое. Верить или не верить - они сделали свой выбор... Дочь закончила медицинский, но работает иконописцем. Сын - музыкант в рок-ансамбле. Они верующие люди. - Отец Александр, только ли из-за 1000-летия крещения Руси изменилось сейчас отношение к церкви? - Думается, что это лишь уместный и хороший повод. Я уверен, что наши государственные руководители поняли, что дискриминация миллионов верующих, презрение к вековым нравственным и культурным ценностям ничего доброго не принесли. К тому же вражда против верующих, насаждавшаяся антирелигиозной пропагандой, вносила раскол и раздор в общество, создавала большую категорию людей "третьего сорта". Это было опасно, несправедливо, бессмысленно. И, разумеется, недемократично. Ведь одно из первых условий демократии - свобода личных убеждений. А эта свобода предполагает и свободный обмен информацией, которая у нас была ограничена. - Теперь местные власти не вправе диктовать, скажем, быть колокольному звону на их территории или нет. Нужны ли еще какие-то акты, которые устранили бы противоречия с Конституцией и укрепили свободу вероисповедания? - И указы и акты нужны, безусловно. Борьба будет идти. Но местные власти могут гораздо больше, чем они вправе. Не думайте, что звонок из Москвы теперь многих может одернуть. Местные власти остаются местными властями. - И не только по отношению к церкви. - Новые установки встретили много трудностей. Причина проста: косность мышления, неспособность быстро перестроиться, понять изменения. Они слишком быстро произошли, а люди живут инерцией. Ведь чиновник - самый осторожный человек на свете. Он потому и такой живучий - со времен Древнего Вавилона до наших дней. Например, община просит ее зарегистрировать, местные власти ей отказывают. Начинаются поездки в Москву и обратно. Сейчас это нередко отражается в прессе, а раньше отражалось в программах "радио - голосов". По этому вопросу у нас выступали священники Якунин и Эшлиман. Но их лишили права служить. Эшлиман умер, а Якунин попал в лагерь, потом в ссылку. Сейчас он выпущен и служит, активно действует. - Говорят, у вас тоже были неприятности. - В юности у меня был духовник, отец Петр Шипков. Он пробыл в лагерях и ссылках 30 лет. Потом его реабилитировали. На фоне его мытарств мне даже как-то неловко говорить о том, что было со мной. Скажу так: в трудные годы я научился ценить каждую минуту. Благодарю Бога за то, что имею возможность служить без перерыва четвертый десяток лет. - При всем этом многие считают вас еретиком. - Все это пустые домыслы. Я никогда не защищал учений, которые были бы осуждены церковью. В православии присутствует дух свободы и допускаются различия в так называемых "теологуменах", богословских мнениях. Но порой люди, которые забывают об этом, выдают неугодные им мысли за ересь. Только и всего. - Судя по вашим публикациям в светских журналах, вы пишете и для верующих людей, и для неверующих... - Для меня все люди - дети Божий. И в неверующих я никогда не верил. Для меня атеист - это верующий, не осознавший свою веру. Потому что Бог живет в душе каждого человека. - И вы считаете совместимым пребывание в партии и комсомоле с религией? - Во многих компартиях мира это допускается. Церковь не диктует человеку политических убеждений. Но по уставам нашей партии, нашего комсомола такое сочетание не признается. - А как вы думаете, предохраняет ли вера от преступления ? - Она не является абсолютной гарантией, что человек застрахован от преступления. Но в ней содержится могучий внутренний импульс, направленный против зла. А именно это и важно. Пожалуй, намного важней страха перед уголовным наказанием. Преступление сильнее тормозится изнутри, чем извне. - И если бы сейчас священникам разрешили идти служить в тюрьмы, вы бы пошли? - Конечно! Там обязательно нашлись бы люди, которым мы нужны. Кстати, закон не запрещает посещения тюрем духовенством. Но практически это допускается крайне редко. Я знаю лишь один-два случая - исключительные. - Вы часто цитируете на английском... - Сейчас все на английском. Естественно, мне не приходится разговаривать с кем-то, и художественную литературу читаю редко, только фантастику. В основном философские, библейские работы - это моя главная тема вообще. - Тогда хотелось бы знать, как вы относитесь к рок - опере "Иисус Христос - суперзвезда"? - Это музыкальный апокриф. Кто читал либретто, тот знает, какие смешные и жалкие слова там написаны. Но музыка отличная. Люди должны по-разному выражать свои чувства. Мы не должны диктовать искусству и творчеству. Музыка оперы мне очень нравится. Но либретто скверное. И хорошо, что трудно понять, что поют. - Отец Александр, могли бы вы год назад представить себе несколько лекций в день, ваш творческий вечер в ЦДЛ, статьи в "Иностранной литературе", "Горизонте"?.. - Сейчас я чувствую себя подобным стреле, которую долго держали на натянутой тетиве. Я всегда делал то, что требовал мой долг, но масштабы были ограничены. Апостол Павел говорил: "Горе мне, если не возвещаю Евангелие". Но все мои мечтания сбылись. Кроме одного пока - работы в кино. Совершенно серьезно! Некоторые мои теоретические труды можно экранизировать. - Теоретические богословские труды? - Да. Я хотел бы сделать серию документальных фильмов об основах христианства. Вероятно, для меня было бы идеалом сделать фильм "Библия". И документальный, и художественный. Думаю, что и это в какой-то мере исполнится. - При вашей сверхзанятости? Как складывается ваш обычный день? - Каждый церковнослужитель приноравливает день к обстоятельствам своей жизни. У меня лично и дни, и даже часы довольно строго расписаны. Когда есть служба, я встаю рано, около пяти. Еду в Новую Деревню - в храм. Там богослужение, исповедь, требы, а затем беседы и общение с прихожанами, которые в этом нуждаются. Потом, если нет вызова к больным, еду по делам. При удобном случае иду до станции пешком вместо прогулки. Я житель пригородной зоны - за картошкой в магазин не хожу. У нас сад. Если же выходной - с утра до обеда пишу, а после обеда - хозяйственные дела, письма, редактура, отдых - книги, музыка, телепрограммы. Как и все христиане, ежедневно читаю Библию, творения святых и посвящаю определенное время молитве. В театр практически не хожу. Кино люблю. Однако на него редко хватает времени. Чаще ограничиваюсь, как теперь говорят, "ящиком". - А вы позволите задать последний вопрос? Каверзный. Был ли ранее конец света - Атлантида, всемирный потоп? И будет ли он? - Второй вопрос актуальней. И ваша газета о нем писала в самых серьезных тонах. Что касается первого - признаться честно, концепция заманчивая. Она увлекает нас романтическими картинами погибшей цивилизации. Но должен вас огорчить. Серьезных данных о том, что была цивилизация, которая погибла при потопе, - нет. Жалко, правда? Что касается ближайшего конца света, я думаю... верю, случись катастрофа на Земле, человеческий род все же останется, будет продолжать развиваться. И чем больше он будет учитывать свои ошибки в прошлом, тем меньше он будет их повторять в будущем. К сожалению, пока мы так поступаем редко. И тяжело расплачиваемся за это. СУЕВЕРИЯ, РАЗУМ, ВЕРА В пятом номере журнала "Горизонт" за 1988 г, появилась новая рубрика "Мировоззрение", которая открывается интересной статьей Александра Гангнуса "Демократия духа". Автор остро ставит вопросы об атеизме и суеверии, разуме и вере и, как мне кажется, приглашает к дискуссии. Дискуссия - добрый симптом, отражающий основную тенденцию перестройки и обновления нашего общества. Ведь то безоговорочное "единомыслие", о котором когда-то мечтал Козьма Прутков, - лучшее средство создавать и поддерживать застой. Разнообразие мнений, напротив, не только помогает критически и творчески мыслить, но и ведет к более полному пониманию оппонентов и более глубокому обдумыванию собственной позиции. До недавнего времени мы, верующие, - священники и миряне - почти не участвовали в обсуждении мировоззренческих и общественных тем. У нас была лишь возможность выступать по вопросам защиты мира, которые, говоря откровенно, имеют в основном внешнеполитическую направленность (едва ли в нашей стране нужно кого-нибудь убеждать, что война - это зло). Сейчас ситуация изменилась: В печати неоднократно подчеркивается, что, хотя церковь и отделена от государства, от общества верующие не отделены. Эпоха гласности побуждает многих из нас к открытому выражению своих точек зрения. Разумеется, в этой короткой заметке-реплике невозможно всесторонне обсудить темы, поставленные в статье Александра Гангнуса. Но ведь и сам он не претендовал на подобную полноту. Исходным его тезисом является выделение трех подходов к проблеме веры и разума, сложившихся в настоящий момент. Это, во-первых, капитуляция перед иррационализмом, во-вторых, "прокурорская" тенденция запретительства и, в-третьих, признание нравственности единственной точкой соприкосновения между религией и атеизмом. Все три подхода Александр Гангнус считает (и не без основания) "ущербными" и выдвигает четвертый - критический, который, по его словам, требует "полной правды и гласности". С этим вполне можно было бы согласиться, если б не создавалось впечатление, что автор статьи является сторонником абсолютного рационализма и видит в научных методах, в рассудке, в "здравом смысле" последнюю инстанцию для решения всех мировоззренческих вопросов. Поэтому мне бы хотелось дополнить его концепцию, внеся в нее некоторые существенные коррективы. В статье справедливо констатируется, что за последние десятилетия сильно возрос интерес к парапсихологии, экстрасенсам, НЛО и другим нестандартным явлениям. Несомненно, прав автор и в том, что этот интерес зачастую переплетен с нездоровой сенсационностью, эксцессами и суевериями. И все же я не торопился бы огульно относить всю такого рода "экзотическую" проблематику к области чисто иррациональной. Данные о необычайных феноменах все еще требуют тщательного анализа, результаты которого нельзя догматически предрешать. Известно, что в истории многие открытия сопровождались ошибочными толкованиями и вначале вызывали резкое неприятие. Итак, подход должен быть объективным: если факты подтвердятся, их следует принять, если нет - либо отвергнуть, либо ждать дальнейших исследований. Пока же вопрос, по-моему, остается открытым. Но еще раз подчеркну: тут неуместна дилемма "верить или не верить". Если, например, будут найдены бесспорные следы космических пришельцев, значит, они существуют. Ведь их реальность относится вовсе не к области веры, а к компетенции науки (имею в виду так называемые естественные науки, так как гуманитарные слишком идеологизированы). Другое дело - вечные вопросы, которые не поддаются экспериментальной проверке с помощью научных методов. Это вопросы о смысле жизни, конечных причинах, духовном бытии, высшей Реальности. Они носят иной характер и опираются на иной опыт, отличный от научного. Здесь спорят не осязаемые факты, а различные убеждения и формы веры. Эволюция культуры немыслима без этого диалога, дискуссии мировоззрений. Иметь мировоззрение, веру, принципы - привилегия человека. Опытным путем познают мир и животные (конечно, на своем уровне), но мировоззрения они, естественно, иметь не могут. Научные методы и данные лишь способствуют конкретизации тех или иных взглядов, будь они атеистические или религиозные. Но сам источник убеждений любого типа коренится не столько в материальном опыте, сколько в опыте духовном, внутреннем, проистекает из определенного видения мира. Атеизм существовал в Индии, Греции и Китае, когда наука была еще в зачатке, а религия эволюционирует и в эпоху НТР. Как верно заметил известный английский историк Арнольд Тойнби, неверующих, строго говоря, не существует. Все люди имеют какую-либо веру, осознанную или бессознательную. Вера в безначальность Вселенной имеет не больше экспериментальных доказательств, чем вера в Творца. Для атеиста законы природы являются аргументами против бытия Божия, а для религиозного человека как раз эти законы и свидетельствуют о вселенском Законодателе. Его не может смутить развитие научных знаний. Скорее наоборот. Чем сложнее представляется ему природа, тем совершеннее должна быть ее первопричина. "Вселенная, - писал астроном Джеймс Джине, - постепенно вырисовывается скорее как великая Мысль, чем как большая машина". Кроме веры и науки в сознании всех обществ определенную роль издавна играли суеверия. Но в отличие от науки и религии они никогда не обладали той могучей культуротворящей силой, которая присуща великим религиозным учениям. Именно эти учения породили философию Платона и фрески Аджанты, собор св. Софии и "Троицу" Андрея Рублева, вдохновляли Данте и Баха, Паскаля и Достоевского. От идей, которые питали чудесные плоды мировой культуры, нельзя отмахнуться как от суеверий, как от интеллектуальной плесени, как от издержек человеческого духа. И в то же время эти идеи далеко не исчерпывались рациональным аспектом. Гете как-то сказал, что в подлинной реальности при анализе всегда будет обнаруживаться некий неразложимый остаток. Точно так же глубинная сущность религиозного опыта не может быть полностью вскрыта с помощью рассудочного скальпеля. И в этом религиозная вера отнюдь не является исключением, обнаруживая родство с тайнами любви, поэзии, музыки, искусства вообще. Никто не станет отрицать, что произведения литературы, подчиненные рассудочным схемам, сухи и безжизненны. Жизнь сложнее схем. В ней есть много такого, что, как говорил Шекспир, не снилось нашим мудрецам. Чистая рациональность может стать духовно убийственной. В свое время Карел Чапек изобразил цивилизацию, построенную на одном рассудке, в виде царства трудолюбивых и ограниченных саламандр, а советский фантаст Север Гансовский в замечательном рассказе "День гнева" изобразил искусственно созданное племя Монстров-отарков, которые, хотя и знали высшую математику, оставались кровожадными хладнокровными хищниками. Это грозные "антиутопические" предупреждения людям. Одной лишь науки, знания, разума для развития человеческого духа и человечности недостаточно. У науки нет ответов на вопросы этики и смысла бытия. Я хочу быть правильно понятым. Религия не выступает поборницей абсолютного иррационализма, Иррационализм способен принимать и атеистические формы. Достаточно вспомнить имена Шопенгауэра и Ницше, Камю и Сартра. И наоборот, многие религиозные мыслители, в частности русские (П. Чаадаев, Б.Чичерин, С. Трубецкой, С. Булгаков и Др.), высоко ставили роль разума и науки. У Гилберта Честертона, хорошо известного нашим читателям по его детективам, есть рассказ-притча (впрочем, все рассказы Честертона - притчи) "Бриллиантовый крест". В нем отец Браун, своего рода "христианский Шерлок Холмс", разоблачил преступника, прикинувшегося богословом. Тот энергично ругал науку, полагая, что так он легче сойдет за теолога. Но именно на этом-то он и попался. Конечно, здесь могут привести хрестоматийные примеры церковного обскурантизма и гонений на ученых в прошлом. Однако надо учесть, что сами гонители тоже ссылались на науку, пусть к тому времени уже устаревшую (в частности, на систему Птолемея). Вся беда шла не от христианства, а от нетерпимости и применения "силовых приемов" в споре. Но это в равной степени может быть недугом и христиан, и атеистов (взять хотя бы трудную судьбу генетики, космологии, кибернетики и т. д.). Очень верно было сказано, что сон разума рождает чудовищ. Но не менее страшных чудовищ - саламандр и огарков - может произвести абсолютный рационализм. Где же выход? Думается, что путь к истине нужно искать не в однобокой рассудочности и не в темном иррационализме, а в органическом взаимодействии разума и интуиции, веры и знания. Этот принцип еще со времен Отцов Церкви постоянно разрабатывало христианское богословие. В русской религиозной мысли он был четко сформулирован Владимиром Соловьевым, который утверждал, что сложной иерархической структуре реальности соответствуют три основных метода постижения: материальная действительность познается эмпирической наукой, идеальный план - отвлеченной философией, высшая же духовная реальность постигается интуитивным опытом. У каждого рода знания своя собственная сфера, и они не должны служить препятствием друг для друга. Если К. Э. Циолковский, разрабатывая теорию реактивных двигателей и космических полетов, опирался на эмпирическое знание и математику, то совсем иначе он пришел к идее Причины Космоса, которая, по его словам, "есть высшая любовь, беспредельное милосердие и разум". Дифференцированный подход к бытию отвечает самой природе человека, которая отнюдь не однородна. В ней действуют элементарный рассудок и отвлеченный разум, интуиция и чувство. Гармоничность индивидуума определяется сбалансированным соотношением этих начал. Точно так же пути постижения, при всем их качественном своеобразии, не изолированы, а находятся во взаимодействии. 06 этом красноречиво свидетельствует история мысли. "Интуиция, вдохновение, - писал Владимир Иванович Вернадский, - основа величайших научных открытий". А Альберт Эйнштейн в своей статье "Религия и наука" утверждал, что для ученых немаловажным стимулом была их "глубокая вера в разумное начало мироздания". По его словам, "знание о том, что есть сокровенная Реальность, которая открывается нам как высшая Мудрость и блистающая Красота, - это знание и это ощущение есть ядро истинной религиозности". Чарлз Таунс, лауреат Нобелевской премии, один из создателей квантовых генераторов, считает даже, что в будущем религиозные учения и научные теории придут к существенному единству. В любом случае тот факт, что многие выдающиеся ученые наших дней, такие, например, как Тейяр де Шарден, священник П. Флоренский, Тимофеев-Ресовский (герой романа Д. Гранина "Зубр"), были религиозными людьми, показывает, что гармония между верой и наукой возможна. "История всех времен и народов, - пишет Макс Планк, - весьма убедительно свидетельствует о том, что из непосредственной, незамутненной веры, которую религия внушает своим последователям, живущим деятельной жизнью, исходили самые сильные стимулы и значительные творческие достижения, причем в области социальной не меньше, чем в области искусства и науки". Конечно, это возможно лишь при том условии, если религия избегает участи быть "опиумом". Впрочем, им может стать и музыка, и искусство, и многое другое. Но подлинная религиозная вера не уводит от жизни и действия. Менее всего она была "анестезическим средством" для апостола Павла, Яна Гуса, Махатмы Ганди, матери Марии, Альберта Швейцера или Мартина Лютера Кинга... Не случайно, что человека еще в древности называли микрокосмом, малым миром. Он и в самом деле включает неорганические, растительные и животные элементы. Но он не произвел их. Они даны ему природой, из которой он продолжает черпать силы для своего существования. Если же говорить о специфическом, уникальном свойстве человека, отличающем его от зверя, то оно складывается из мысли, творческого дара, сознания, совести - словом, того, что принято называть духом. Мы, христиане, верим, что дух, подобно плоти, дан человеку; однако, будучи нематериальным, он имеет и нематериальное происхождение. Как тело есть часть природы, так дух принадлежит к духовному измерению бытия. Тело подчинено закону распада, дух причастен Вечности. Говоря библейским языком, личность человека несет в себе образ и подобие Творца. Поэтому Евангелие провозглашает ее высшую ценность. Христианство отказывается рассматривать личность только как часть "массы" или средство. Знаменательно, что, согласно евангельской притче, пастух оставляет девяносто девять овец, чтобы отыскать одну, пропавшую. "Какая польза человеку, - говорит Христос, - если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?" Богатство души умножается тем, что человек отдает: в любви, в труде, в служении. По учению Евангелия, Бог открывается людям как их Отец и тем самым делает их братьями. Здесь, в персонализме Нового Завета, мне кажется, можно найти общую почву для христиан и представителей всех видов гуманизма - религиозного и светского. Почву, на которой возможен диалог и сотрудничество, а также совместная борьба против антигуманных сил. Какими бы кардинальными ни были различия наших взглядов, у нас есть немало общих задач в сфере развития личности и свободы, справедливости и милосердия, права и семьи, в сфере социальных и национальных отношений, в вопросах выживания человеческого рода, экологической и трудовой этики. Во все это христиане могут внести свой вклад. Но без умения уважать друг друга, уважать чужие взгляды нам не обойтись. И у верующих, и у атеистов в прошлом было достаточно темных страниц. Об этом надо говорить честно и открыто. Призыв к покаянию, прозвучавший в фильме Абуладзе, касается и Церкви. Но не менее важно не просто сводить старые счеты, а начать спокойный диалог. Терпимо и терпеливо разбираться в общих проблемах. Работать вместе над созиданием лучших условий для духовной и материальной жизни людей. ТРУДНЫЙ ПУТЬ К ДИАЛОГУ О романе Грэма Грина "Монсеньор Кихот" Действие романов Грэма Грина нередко происходит в краях, далеких от его родины. Это объясняется не просто тем, что писатель много путешествовал, или его любовью к экзотике. Грина притягивают те районы земли, где героев легче всего поставить в экстремальную ситуацию, где особенно бросаются в глаза язвы нашего столетия: произвол и цинизм политиков, бесправие, нищета, невежество. Когда же он обращается к Европе, то обычно выбирает напряженные, кризисные моменты ее истории ("Ведомство страха", "Десятый" и др.). При этом он далек от мысли, что драматизм жизни обусловлен исключительно внешними, политическими и общественными, факторами. С какой бы страной он ни связывал судьбу своих героев - с Англией или Францией, Мексикой или Вьетнамом, - на первом месте у него стоят вечные вопросы о добре и зле, долге и компромиссе, мужестве и избрании жизненного пути. Он всегда готов срывать маски с фальшивых авторитетов и умеет находить героизм там, где его меньше всего ожидаешь найти. Новая книга Грина переносит нас в Испанию 70-х годов, которая после смерти генералиссимуса Франко стоит на распутье. Коммунисты вышли из подполья. Церковь, уже при Франко ставшая на путь оппозиции деспотизму, все более склоняется в пользу демократических преобразований. Но сторонники жесткого режима все еще рвутся к власти, создавая атмосферу подозрительности и страха. К восприятию "Монсеньора Кихота" наш читатель в какой-то степени уже подготовлен недавними выступлениями Грина в Москве, когда он много раз публично выражал надежду на возможность не только диалога, но и сотрудничества между христианами и коммунистами. Говорил он об этом с улыбкой, сознавая, что высказывает идею, непривычную для советской аудитории (ведь речь шла о традиционно конфронтирующих мировоззрениях). Парадоксальность его заявлений усугублялась еще и тем, что Грин, католик (пусть и свободомыслящий), критиковал равно и марксистов, и Ватикан. В таком же парадоксальном ключе построена его книга "Монсеньор Кихот", одновременно и философская, и немного озорная. Надо заметить, что Грин, говоря о серьезных вещах, как правило, уклоняется от серьезного тона. Трудно отделаться от впечатления, что он хочет любой ценой избежать ложного пафоса и для этого использует как камуфляж иронию, сатиру, юмор, подчас даже грубоватый, прячась за парадоксами, как то издавна было принято в английской литературе. Вероятно, в этом заключен один из ответов на вопрос, почему "Монсеньор Кихот" представляет собой своеобразную параллель к эпопее Сервантеса. Именно Сервантес с удивительным искусством раскрыл величие своего "благородного безумца", рассматривая его сквозь призму иронии. Можно найти и другую причину того, что патроном своей книги Грин избрал Сервантеса. Фигуры Рыцаря Печального Образа и его оруженосца иногда толкуются как "литературный миф", как символ двух противоречивых ликов одной души (подобно Фаусту и Мефистофелю у Гете). Отправляя в путешествие священника и коммуниста, которые считают себя потомками героев Сервантеса, Грэм Грин дает понять, что их связывает глубокое родство, гораздо большее, чем кажется на первый взгляд. Монсеньор Кихот - простодушный и кроткий старик, склонный, однако, к независимым мыслям, сомнениям и нестандартным поступкам. Во многом он напоминает персонаж другого английского романа - миссионера из книги Арчибалда Кронина "Ключи Царства", хотя характер веры у них разный. У кронинского отца Чисхолма она коренится в выстраданном духовном опыте; у отца Кихота ее в большей степени определяет верность призванию и долгу. Оба священника - "неудобные люди" в глазах своего начальства, оба находятся с ним не в ладах, но оба до конца сохраняют верность Церкви. Верен своей партии и мэр-коммунист Санчо, невзирая на то, что его тоже периодически охватывают сомнения. Как и подобает потомку Санчо Пансы, он трезвее и практичнее отца Кихота, но все же в нем слишком много идеализма, чтобы быть точным двойником своего предка. Не случайно в глухом, провинциальном городке единственным человеком, который ему душевно близок, оказывается, как ни странно, католический священник. Они постоянно спорят и поддевают друг друга, но этот спор идет на равных, поскольку оба находятся в сходном положении и оба в каком-то смысле ощущают себя аутсайдерами. За смешной и печальной историей двух друзей, пустившихся, как некогда герои Сервантеса, навстречу приключениям, в романе стоит раздумье о людях, исповедующих "две веры", осевые для нашей эпохи. Разумеется, Грэм Грин знает, что кроме этих "двух вер" существует немало и других религиозных, политических и философских доктрин. В его собственных книгах изображаются подчас самые экстравагантные культы, вроде водуизма. Но он знает и то, что по сей день христианство и марксизм остаются ведущими и наиболее влиятельными учениями, хотя бы по числу своих приверженцев. Следует сразу оговориться: марксистский атеизм интересует писателя-католика больше как учение, а не как политическая система, принятая в том или ином государстве. Точно так же и христианство не исчерпывается для него системой католических церковных институтов. Хотя в романе к месту и не к месту поминаются имена Ленина, Сталина, Троцкого, главным остается противостояние идей, а не политическая реальность социальных структур. К этим структурам Грин в лучшем случае относится весьма прохладно и с большой долей скептицизма. Церковных и партийных функционеров он обычно наделяет чванством, нетерпимостью, узостью взглядов и черствостью. Из книг Грина можно заключить, что при господстве политических бонз и клерикальных чиновников лучше всего живется законопослушным бескрылым обывателям, ловким проходимцам и бюрократам. Спору нет, в этом заключена печальная доля правды, но отнюдь не вся правда. Иначе у христианства и марксизма было бы куда меньше умных, убежденных и жертвенных последователей. Объективность требует признать, что две ведущие мировые силы обладают мощной притягательностью, что идеи их намного богаче, чем может показаться при чтении незатейливых перепалок отца Кихота и мэра Санчо. Понимают это, по-видимому, и сами герои романа. Когда речь заходит о сути дела, Санчо, задумавшись, вынужден согласиться, что эмблемы обеих "вер", его и Кихота, каждая по-своему, "символизируют протест против несправедливости". Хотя он напоминает монсеньеру о разделяющей их "глубокой пропасти", Грин ни на минуту не дает забыть, что на противоположных ее краях стоят люди, которые понимают и любят друг друга. Вместо анафемы - протянутая рука. Вместо "образа врага" - "образ друга". Думается, подобный подход подсказан Грину тем небывалым прежде сотрудничеством христиан и марксистов-оппозиционеров, с которыми он познакомился в странах Латинской Америки. Он наверняка читал известный документ чилийской компартии, в котором сказано, что Церковь "много сделала для защиты преследуемых и страдающих, став голосом тех, кто лишен права голоса, кто подвергается гонениям со стороны тирании. Ее действия создали условия, способствующие нынешнему сотрудничеству христиан и марксистов во имя Чили и ее народа, и помогают созданию основ для творческого и плодотворного существования в будущем". Грину, видимо, знакомы и взгляды тех коммунистов, которые считают, что у "христиан есть основания, чтобы участвовать в движении за демократические перемены и содействовать построению более справедливого общества". С другой стороны, писатель хорошо знает о так называемом "богословии освобождения", которое было популярно среди латиноамериканских католиков в 60-70-е годы. Именно идеи "богословия освобождения" звучат в эпилоге романа Грина "Комедианты". При погребении повстанцев гаитянский священник-метис говорит: "Церковь живет в мире, она часть мирских страданий, и, хотя Христос осудил ученика Своего, отсекшего ухо рабу первосвященника, сердца наши с теми, кого муки людские побуждают к насилию. Церковь против насилия, но равнодушие она осудит еще суровее. На насилие может подвигнуть любовь, от равнодушия же этого ждать нельзя. Одно есть несовершенство милосердия, другое - совершенный облик себялюбия..." Грин убежден, что именно "протест против несправедливости", стремление защитить страдающих создают мост между марксистами и христианами. Эта мысль писателя подтверждается опытом европейского Сопротивления, а православным людям она понятна по опыту Отечественной войны, когда они, словно забыв о недавних трагических событиях-о гибели сотен тысяч верующих, жертв сталинского террора, - сохранили дух солидарности, сражались и трудились вместе со своими неверующими согражданами. Герои "Монсеньора Кихота" постоянно приходят к выводу, что оба живут верой, в частности верой в лучшее будущее, хотя каждый понимает его на свой лад, что в той и другой "партии" есть как истинные последователи, так и те, кто использует ее для удовлетворения своего властолюбия, карьеризма или для того, чтобы сбросить с себя груз ответственности. Монсеньор уважает искренность взглядов своего спутника. Мало того, в мечтах он представляет себе, "как будет крепнуть их дружба и углубляться взаимопонимание и даже наступит такой момент, когда их столь разные веры придут к примирению". Что это? Очередной парадокс Грэма Грина? Или еще одна попытка сблизить евангельское учение и марксизм? Такие попытки действительно существовали, и Грину они известны. Наши читатели могли познакомиться с ними через книгу Хьюлетта Джонсона "Христиане и коммунизм", изданную в русском переводе в 1957 году. Покойного настоятеля Кентерберийского собора настолько увлекла эта идея тождества двух доктрин, что в своей книге он дошел до весьма странного утверждения, будто Иисус Христос лишь провозгласил нравственный идеал, а Сталин осуществил его на практике... Но даже если оставить в стороне подобные эксцентричности, вызвавшие в Англии настоящий шок, и взять идею в ее умеренной форме, Грин вряд ли целиком ее разделяет. Он прежде всего имеет в виду общие черты "двух вер" и возможность их конвергенции в жизненной практике. И все же ради сближения марксизма и христианства Грину, быть может невольно, приходится упрощать и то и другое. Разбросанные по книге цитаты из "Манифеста Коммунистической партии" и трудов Отцов Церкви нехарактерны и маловыразительны. И едва ли верна аналогия между "Манифестом", христианской классикой и обветшалыми рыцарскими романами, которые читают и которым верят одни чудаки. В рассуждениях отца Кихота совсем незаметны те перемены, которые произошли в католическом христианстве после II Ватиканского Собора (может быть, этим подчеркнута провинциальность монсеньера?). Нравственные доктрины по-прежнему заключены для него в прокрустово ложе нудной казуистики. Болезненная и трудная проблема регуляции рождаемости выглядит в дискуссиях друзей почти фарсом. Не желая, видимо, чтобы его сочли безоговорочным апологетом Церкви, Грин вкладывает в уста отца Кихота мало убедительных доводов и не отдает преимущества ни одной из спорящих сторон. В результате, хочет того Грин или не хочет, коренное различие христианства и марксистского атеизма в романе почти стирается. Остается только поверхностное сходство. И здесь и там - вера в будущее; и здесь и там - мечта о лучшей участи для людей; и здесь и там - столкновение между бюрократами и энтузиастами. В действительности дело обстоит куда сложнее. Можно принять точку зрения писателя, считающего, что в обоих случаях мы имеем дело с определенной суммой верований. Ведь как нельзя эмпирически доказать реальность Высшего Начала и грядущего Царства Божия, так нет эмпирических доказательств неизбежности наступления на Земле светлого будущего. История скорее, напротив, свидетельствует, что тирания и варварство возвращаются вновь и вновь с неизменным упорством. И если Грин называет христианство и марксизм "верами", это не значит, что он умаляет их роль и ценность. Именно интуитивная вера рождает различные формы мировоззрений, для которых уже потом люди подыскивают обоснование и подтверждают их научными и логическими аргументами. Даже для естествознания вера оказывается важной предпосылкой. Эйнштейн, в частности, подчеркивал, что нельзя изучать природу, не веря в то, что она рационально устроена. Люди обычно уподобляются слепцам из индийской притчи, которые пытались определить, что такое слон, ощупывая отдельные части его тела. Ни интуиция, ни эмпирическое, ни логическое знание не могут охватить во всей полноте Многомерную Реальность. Отсюда и разнообразие, противоречивость, расхождение верований. При честном диалоге каждая из сторон должна отчетливо видеть эти расхождения. Иначе возникает путаница, которая мало способствует взаимопониманию. Марксистский атеизм выступает как "посюсторонняя", секулярная идеология. Он со всей определенностью ограничивает бытие природными и общественными силами и их отражением в человеческом сознании. В этом пункте он, по существу, не отличается от других видов атеизма, один из которых описан Грином в романе "Сила и слава". Его герой, мексиканский лейтенант, подобно гонимому им священнику, имеет свою веру, хотя и атеистическую. "Есть мистики, - читаем мы в романе, - которые говорят, что имели опыт непосредственной близости Бога. Он (лейтенант - А. М) тоже был мистиком, но его опыт говорил о пустоте - он был совершенно уверен в том, что есть лишь гибнущий, остывающий мир и человеческие существа, развившиеся из животных безо всякой цели". Однако в отличие от такого пессимистического атеизма марксистский атеизм цели не отрицает. Он верит в возможность достижения справедливого порядка, который будет способствовать раскрытию всех положительных начал в человеке. В этой вере - его главная надежда и источник сил для борьбы. Христианство обладает иным видением. Оно исповедует веру в то, что Последняя Реальность - это не бездушная материя, случайным образом породившая разум, и даже не холодная далекая Первопричина мира, а Бог Живой, с Которым человек связан незримыми узами. Оно утверждает, что как тело человека воспроизводит основные элементы Вселенной, так и его бессмертный дух есть отображение Духа Мирового. Высшее достоинство человека, согласно Библии, определяется не только тем, что он есть образ и подобие Творца, но и тем, что Бог явлен людям в лице Христа, через Которого Он возвышает их до Себя. Впереди христианство видит эсхатологическую цель - конечное преображение человечества и мироздания: "новое небо и новую землю". Величайшей динамической силой на пути к этой цели Евангелие провозглашает любовь. Всякое убеждение, всякая идея вообще, согласно традиционному марксистскому тезису, проверяется практикой, что вполне приложимо и к христианству, к религии. Но "практика" религии реализуется прежде всего во внутреннем духовном, нравственном опыте человека. Именно в том, что радикально отличает нас от животных. Вот почему христианство сосредоточено на личности человека, имеющей для него абсолютную ценность. А полнота бытия личности невозможна без свободы. Здесь Грэм Грин нащупывает наконец специфику христианской веры. В полном согласии с фундаментальными идеями Библии его отец Кихот настаивает на важности свободного выбора, перед которым поставлен человек. Это то смелое волевое решение, или "риск веры", о котором говорил в своих "Мыслях" Блез Паскаль. Бог выше "пропаганды"; Он не "навязывает" Себя. Он ждет от сынов человеческих веры, которая тождественна безусловному доверию Его воле. Тот, кто религиозен лишь под влиянием страха, еще не познал подлинной библейской веры. Потому-то отцу Кихоту кажется столь отталкивающей мысль о религии, "зацикленной" на идее небесного возмездия. Он считает, что "править с помощью страха" недостойно Творца. "Господь Бог, - говорит он, - вполне бы мог предоставить это Гитлерам и Сталиным. Я верю, что смелость - это добродетель. Я не верю, что трусость тоже добродетель" . Издавна люди задавались вопросом, почему, если Бог существует, Он не явил Себя с полной очевидностью, чтобы подавить неверящих Ему Своим необоримым могуществом. Но в глазах потомка Дон Кихота это стало бы величайшим посягательством на человеческую свободу. Насилием, столь же противным подлинной вере, как и неопровержимые научные или логические аргументы, от которых некуда деваться... Священник видит сон: Христос сходит с креста и вынуждает Своих палачей в ужасе склониться перед Ним. Отец Кихот ощущает такую возможность как гнетущий кошмар. И хотя для многих подобный исход Голгофы был бы самым желанным, герой Грина отшатывается от него. В этом отказе торжествует вера как мужество, как готовность свободно устремляться навстречу неведомому. Заметим, что в русской религиозно-философской мысли проблема свободы была одной из важнейших. Она, в частности, занимала центральное место в творчестве Николая Бердяева, которое еще ждет у нас изучения и признания. Бердяев показал, что в христианском сознании идея свободы носит глубоко духовный характер. Она не сводится к социальному эгалитаризму. Чаяние "царства свободы", выраженное в марксизме, нельзя отождествлять с обетованием Иисусовым; "Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными" - или со словами апостола Павла: "К свободе призваны вы, братья!" Но Бердяев же показал, что христианский персонализм не рассматривает личность человека как нечто изолированное и самодовлеющее. Хотя она бесконечно больше "суммы общественных отношений", она может проявлять себя и совершенствоваться только в контакте, во взаимодействии с другими личностями. Иными словами, христианство, являясь чисто религиозной верой, в конце концов, включает и социальную сферу. Отстаивая достоинство человека, оно не может быть равнодушным к социальной несправедливости. Правда, отцу Кихоту, как и многим христианам, не раз приходилось выслушивать упрек, что за века своего внешнего господства Церковь сделала слишком мало для "страждущих и обремененных", предпочитая поддерживать сильных мира сего. Но упрек этот не совсем справедлив. Этические (а следовательно, и социальные) идеалы Евангелия никогда не оставались мертвой реликвией, отрезанной от жизни и ее жгучих общественных проблем. Уже в первые века христианства Отцы Церкви выступали против социального зла. Василий Великий и Иероним Стридонский расценивали угнетение как грех, а богатство называли ограблением бедных. Сознавали Отцы Церкви и важность правовых норм. В книге "О Граде Божием" Аврелий Августин писал: "Что представляют собой государства, лишенные справедливости, как не большие разбойничьи шайки? И сами разбойничьи шайки не являются ли такими государствами в миниатюре?" Теперь у нас уже всеми признано, что Церковь не была бездеятельна в общественной сфере. Она служила делу милосердия, создавала школы, больницы, приюты, благотворно воздействовала на нравы народов и нередко опережала в этом светские институты. Без влияния христианских этических принципов трудно представить себе не только гуманизм Достоевского или Швейцера, но даже само марксистское понятие о справедливом обществе. Ведь в значительной мере идея справедливости связана с антитезой добра и зла, которой наука не знает. Разумеется, далеко не все члены Церкви были на высоте собственного этического идеала. Однако в этом они походили на последователей всех других учений. Мэр Санчо с негодованием говорит об авторитарном деспотизме Франко, считавшего себя католиком, об инквизиторе Торквемаде и других темных явлениях в истории христиан. Но и сам мэр-коммунист чувствует, что его аргументы в споре с Кихотом слабы, если вспомнить, как он выражается, о "нашем бедном Сталине" (ответственность за такое определение, как и за необдуманные слова, будто в сталинских лагерях люди "трудились во имя будущего своей Родины", несет, конечно, не Грин, а его герой). Подобную "перестрелку" можно было бы вести бесконечно, отыскивая все новые и новые примеры. В самом деле, если атеисты любят вспоминать о трагической судьбе Бруно и Галилея, то их оппоненты могут возразить, что участь Вавилова и Чаянова и многих других была не легче. Словом, каждая сторона остается при своем, и впереди виден лишь тупик... Есть, однако, надежда, что выход из него существует. В поисках этого выхода хочется напомнить об одном полузабытом слове. Том слове, которым назван потрясший мир фильм Тенгиза Абуладзе. Покаяние! Грин знает о нем и фактически к нему призывает. Он как бы говорит: если партия, созданная Лениным, сегодня находит в себе смелость откровенно говорить о преступлениях, омрачивших ее прошлое, то для христиан такой поворот событий не может служить поводом для злорадства, а должен побуждать их самих последовать примеру честных коммунистов. Ведь в христианском покаянии есть не только личный план, но и общецерковный. Правда, у нас, православных, инквизиции не было. Но это еще не значит, что мы не нуждаемся в нравственном пересмотре и переоценке нашего прошлого. На христианском Востоке тоже были и преследования инакомыслящих, и неправомерное смешение религии с политикой, и жесткая цензура, и союз с силами подавления. Достаточно напомнить о репрессиях против павликиан и богомилов в Византии, против древнерусских еретиков и реформаторов, против старообрядцев и сектантов. Да, были и костры, и застенки, и тюрьмы, и ссылки. Все это было. И совершалось под прикрытием высокого евангельского учения, подобно тому как террор во Франции осуществлялся под благородным девизом - "Свобода, равенство, братство"... Давно замечено, что нетерпимость, фанатизм - будь то религиозный или атеистический - есть проявление не столько веры, сколько неуверенности. Когда человек сомневается в своей правоте, когда ощущает шаткость своей позиции, у него часто возникает соблазн пустить в ход кулачные приемы доказательства, чтобы и себя утвердить, и других заставить замолчать. Нетерпимость есть род душевного недуга, способного извратить любую, даже самую светлую, идею. Но у фанатизма есть антипод, который ничем его не краше. Вспомним о словах проповедника из "Комедиантов", говорившего о грехе равнодушия. Именно равнодушие, бездуховность или, как выражался Бердяев, "духовная буржуазность" создает то послушное и безгласное панургово стадо конформистов, о котором гневно писал Пушкин: Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Бездуховная пошлость профанирует все святое. Она подлинный антагонист христианства, более опасный для веры, чем тирания и тем паче честный атеизм. Монсеньор Кихот, готовый молиться за упокой души Франко и Сталина, находящий у Маркса мудрые мысли, теряет самообладание, когда видит кощунственный крестный ход со статуей Богоматери, обклеенной кредитками. И по примеру своего предка-рыцаря устремляется в бой. Выходит, ему вовсе не свойственно "примиренчество", смотрящее на все сквозь пальцы. Сострадательный, кроткий, он в решительный момент вступает в борьбу. Его не останавливает опасение, что люди сочтут его, как и Дон Кихота, сумасшедшим. Так по узкой тропе между двумя пропастями - слепым фанатизмом и мертвенным равнодушием - совершается трудный путь к диалогу. Это путь покаяния и свидетельства о своей вере словом и делом. Мы, и христиане и атеисты, лучше поймем друг друга, если, оставаясь самими собой, будем работать, исполняя каждый свой человеческий долг. При всем различии наших мировоззрений у нас есть и общее поле для труда, и общие опасности. "Политические и экономические успехи исторически преходящи, - говорил не так давно в Казани Александр Яковлев. - Вечен человек, и непреходящи его нравственные ценности. Его жизнь, его радости и тревоги, надежды и разочарования, его вера и сомнение - словом, все то, что выражает суть человеческого бытия". Под этими словами коммуниста новой формации подпишется, я думаю, любой христианин, любой верующий. Дружба со священником не превратила Санчо в католика, но он чувствует, что между ними установилась внутренняя связь, над которой не властны время и даже смерть. В свою очередь отец Кихот отнюдь не стал марксистом, но он нашел в лице Санчо настоящего брата, который, он верит, "недалек от Царства Небесного". И символом этой веры становится незримая Чаша, из которой умирающий потомок Дон Кихота причащает потомка Санчо Пансы. Дух, пронизывающий роман Грина, характерен для нашего бурного и противоречивого века, который отмечен не только насилием и жестокостью, но и страстным стремлением людей к миру и взаимопониманию. Именно сейчас, на исходе XX столетия, мы со всей серьезностью стали задумываться над тем, куда ведет раздувание "образа врага". Война верований, идеологий, систем имеет долгую и мрачную историю. Но постепенно человечеству становится все яснее, что, культивируя ненависть - религиозную, политическую, национальную, - оно раздирает самое себя. Приближает тот рубеж, где маячит призрак апокалипсической катастрофы. Поэтому сегодня вопрос об отношениях между "верами" (пользуясь терминологией Грина) приобретает необыкновенную остроту. Можем ли мы, столь разные, все-таки жить вместе на одной Земле? Вселенная, Природа, а в понимании христиан - Провидение уже ответили на этот вопрос, поставив человека перед лицом грозной правды. Если не сможем - неизбежно погибнем... МОЛОДЕЖЬ И ИДЕАЛЫ Почему, когда речь заходит о болевых точках общества, так часто выплывает вопрос о молодежи? И вообще, откуда возникла эта категория - "молодежь"? Ведь еще в XIX веке во главе правительств, армий, среди писателей и общественных деятелей сплошь и рядом мы находим людей, которых сегодня отнесли бы к категории "молодежи". По-видимому, произошло какое-то возрастное социально-психологическое смещение, которое, кстати говоря, заметно почти во всем мире. В перспективе истории этот факт объясним и оправдан. И не только истории, но и - эволюции. Известно, что чем выше развито существо, тем длительней у него период "воспитания", заботы о подрастающем поколении. В человеческой культуре этот период растягивается еще и потому, что постоянно растет объем информации, освоить которую необходимо для профессиональной деятельности. Если полтораста лет назад можно было считаться образованным человеком, учась "понемногу, чему-нибудь и как-нибудь", то в наши дни годы учения занимают 10 - 15 лет, т. е. почти четверть средней сознательной и активной жизни. В этом заключается одна из причин возникновения такой категории, как "молодежь". Сегодня мы все с тревогой отмечаем кризисные и болезненные явления в молодежной среде. Частично помогла тому гласность, открывшая многим глаза. Но я уверен, что социологи, владеющие не фиктивными данными, а достоверным материалом, уже давно вынуждены признать, что преступность, апатия, цинизм, погоня за острыми ощущениями нагнетаются в угрожающем темпе. Как бы ни оценивали нашумевший фильм "Легко ли быть молодым?", надо признать, что он правдиво отразил симптомы "молодежного неблагополучия", хотя и не претендовал осветить все его аспекты. Нередко можно слышать голоса, упрекающие во всем перестройку и демократизацию. Более того, враги обновления черпают в уголовной хронике главные заряды для своей "тяжелой артиллерии". Но подобная постановка вопроса смахивает на страусову политику. Ведь скальпель гласности неизбежно должен был вскрыть многие нарывы, которые до сих пор лишь стыдливо припудривали. А ведь любой хирург знает, что процесс вскрытия нарыва дает отнюдь не приятную картину, так же как и весна, которая подчас освобождает из-под снега грязь, трупы - словом, все, что было скрыто под белой пеленой. Важнейшая цель этой социальной операции в нашем обществе уже не раз была сформулирована. Ее можно выразить вопросом: "Как мы дошли до жизни такой?" Вот откуда сегодня пристальное внимание к сталинщине, к тому, что ее породило и что сама она произвела на свет. Это отнюдь не политический мазохизм, желание "копаться в нашем темном прошлом" и не желание "свалить все на Сталина". Без такого, пусть мучительною, анализа мы никогда не найдем ответов на актуальные вопросы. Где-где, а именно тут с наибольшей очевидностью работает правило: нельзя понять сегодняшнего дня без понимания дней минувших. Спору нет, еще XX съезд и смелый шаг Н. Хрущева вызвали среди молодежи определенное смущение и растерянность. Крушение кумира повлекло за собой кризис той "идейности", искренней, а подчас лицемерной, на которую опиралась Административная Система. Но виноват в этом был не Хрущев, а те, кто годами насаждали культ кумира, воспитывали людей верноподданными слугами "Дракона", называя это "советским патриотизмом". Те, кто осуществил на практике мрачные антиутопии Замятина и Оруэлла, кто, по крылатому выражению наших дней, был "рожден, чтоб Кафку сделать былью". Шарль Бодлер писал когда-то о "цветах зла". Теперь мы видим уже цветочки, а ягодки - неизбежные "плоды зла". Плоды тех ядовитых сорняков, которые были посеяны несколько десятилетий назад. Они не могли вызреть в один день. Но в конце концов этот день пришел. Однако пришел не только он. Одновременно зазвучал призыв к покаянию, призыв к переоценке и пересмотру всего... Хочется верить, что консилиум собрался к больному вовремя, что врачи не опоздали. Важно, чтобы они не откладывая искали причины недугов, чтобы нашли действенные способы лечения. В этой связи я хочу наметить лишь три темы для общего обсуждения. 1. Я уверен, что рост преступности проистекает не от слабости правоохранительных органов, хотя и к ним предъявляют немало обоснованных претензий. Даже если увеличить вдвое состав работников Министерства внутренних дел, даже если усовершенствовать методы следствия, судопроизводства, ужесточить законы, коренная причина преступности не будет устранена. Не уничтожит ее и повышение жизненного уровня (все знают, что часто правонарушители - дети обеспеченных семей). Для человека недостаточно "чтить уголовный кодекс" . Если в нем самом не будет жить и развиваться дух человечности, он рано или поздно станет "потребителем", циником, обывателем, мизантропом, сделает своим символом веры шкурнические интересы. А от этого до преступления - один шаг. Если нравственные основы жизни - иллюзия, условность, то страх перед наказанием едва ли сможет стать надежной плотиной от воли человеческого зла. Вот почему для отца Брауна, героя детективных рассказов Г. К. Честертона, было важно не просто разоблачить преступника, поймать его, сколько - пробудить в нем совесть. Отец Браун хорошо помнил слова Христа о радости на небесах из-за каждого обратившегося грешника. Мы, христиане, убеждены, что борьба добра и зла происходит во внутреннем мире людей и лишь потом проецируется в общественные деяния. Мы убеждены, что нравственность не условная концепция, изобретенная той или иной эпохой, а объективный закон, данный человеку свыше, как отражение воли Творца. Дар этот дан нам не в готовом виде, а требует развития и углубления, требует " культивирования". Этой цели и служат религиозные традиции. Мне возразят, что подобный подход уместен лишь для верующих. Согласен. Но ведь верующие составляют значительный процент нашего общества. Не следует забывать об этом существенном факте. Между тем, верующие уже несколько поколений не просто третировались и подвергались давлению, но и внутри своих общин были лишены возможности развивать свою духовную и нравственную культуру. Почему? Для такого развития необходимы были определенные условия: свобода внутриобщинной жизни, свободное распространение информации, просвещение, катехизация, создание культурных общественных религиозных движений, так или иначе возглавляемых церковным руководством (в христианстве и вне его). Остается печальным парадоксом, что большинство рядовых членов общин утратило представления о многих религиозно-нравственных принципах своей религии. Такое положение дел насаждалось и поддерживалось едва ли не сознательно, а просвещенные и активные верующие рассматривались как подрывной элемент. Их толкали на путь диссидентства, клеймили как отщепенцев. О каком же позитивном влиянии на общество можно было говорить в такой обстановке?. Если же говорить о людях нерелигиозных и атеистах, то, мне кажется, для них пришла пора более объективно оценить этические основы религий. Не отбрасывать их как "предрассудок" и "пережиток". Более того, евангельское учение об абсолютной ценности личности и долге милосердия должно сегодня привлекать новое, благожелательное внимание со стороны тех, кто озабочен нравственным состоянием общества. 2. Сталинизм вырастил поколение конформистов, панически боящихся иметь собственное мнение. Он играл на полубиологическом инстинкте "подчинения вождю", на психологии холопа, жаждущего Хозяина, твердой руки. Эта психология далеко не изжита и подчас приобретает агрессивные черты. Ей мы обязаны портретами Сталина, которые то тут, то там появляются на ветровом стекле... Процесс "выдавливания в себе раба" происходит медленно. Он длится уже треть столетия. К сожалению, ему слишком мало помогают. Скорее наоборот. Мы давно уже привыкли к книгам и фильмам, где одиночки, своего рода донкихоты, часто из числа молодежи, ведут тщетную и неравную борьбу со склеротичным и косным аппаратом. Их судьба вдохновляет немногих. Читатели и зрители находят здесь подтверждение тому, что они часто видят в жизни. Создается психология типа "моя хата с краю", "зачем мне это нужно?". Молодежь глубоко разочарована в эффективности честной гражданской позиции, в целесообразности борьбы за справедливость. Отсюда - ее равнодушие к общественным вопросам, довольно распространенная тенденция укрыться от них. Снижение подлинной гражданской активности (я, конечно, имею в виду не цепкий карьеризм) - вторая причина преступности. Социальная энергия юноши или девушки, не имея здорового применения, нередко направляется по каналам, ведущим к правонарушениям. Создаются замкнутые паразитические "псевдообщества" со своими законами, которые больше влияют на сознание причастных к ним людей, чем общечеловеческие и гражданские принципы. Мелкая мафиозность, зарождающаяся иногда уже в школе, нередко подменяет радикализм, свойственный молодежи. Наши хиппи и им подобные группировки обязаны своим возникновением не пресыщенностью благами цивилизации, а недоверием к общественной жизни. Следовательно, начинать надо не с молодежи, а со старшего поколения. Именно оно должно возродить в себе чувство гражданской ответственности и только тогда будет вправе спрашивать с молодых... 3. Мне кажется, все уже устали от заклинаний такого рода, как "мы самая грамотная страна в мире", "самая читающая" и т. д. В этом, конечно, есть доля правды. Литература, например, играет у нас роль, по-видимому, большую, чем на Западе, где иные семьи вообще обходятся без книг и довольствуются газетно-журнальным чтивом. Но почивать на лаврах опасно. В процессе все чаще появляются жалобы на плачевное состояние библиотек, музеев, памятников. Короче, забота о культуре рассматривается большинством чиновников как некая роскошь. Однако это, с позволения сказать, упущение болезненно бьет по всему обществу. Пробелы в культурном воспитании тесно связаны с вопросом о свободном времени. Как осуществляется досуг молодежи? Можно ли считать нормой эти сиротливые сборища в подъездах - порой невинные, а порой уже вовлеченные в круг преступлений? Даже в Москве, одной из крупнейших мировых столиц, пойти в свободный вечер или в выходной практически некуда. В кафе - очереди, музеи закрываются рано, и их поразительно мало. Молодежные организации с проблемой досуга явно не справляются. Дискотеки, спортгруппы, кино, театры (если хорошие, то малодоступны)... По пальцам можно перечислить варианты, которыми располагает молодежь. Неужели это не стоит внимания? Неужели не хватает фантазии? Ведь любой очаг здорового времяпрепровождения может спасти многих от соблазна пойти по кривой дорожке... Сейчас, кажется, все это начинают принимать всерьез. Появляются дискуссионные клубы, неформальные объединения, группы по защите и реставрации памятников. Однако и здесь не все так просто. Пользы будет мало, если движения не станут направлять опытные и квалифицированные люди, талантливые, любящие молодежь, сознающие важность дела. И они крайне нуждаются в поддержке. Да что в поддержке! Как минимум им хотя бы не следовало мешать. Давным-давно, еще двадцать восемь веков назад, великий библейский пророк Амос заговорил о духовном голоде, который некогда будет терзать мир. Если голод физический разрушает тело людей, то голод духовный - их душу. Он создает вакуум в том нематериальном ядре человека, которое отличает его от животного. А, как говорится, "природа не терпит пустотьр>. И вот в эту опустошенную душу вторгаются полчища врагов: наркомания, алкоголизм, всевозможные формы "балдения" среди молодежи. Таков горький результат бездуховности. И опять-таки религиозные общины нашей страны могли бы внести определенный вклад в возрождение духовных ценностей. Пусть у нас нет пока опыта. Мы не будем стыдиться заимствовать опыт из нашего прошлого и у наших зарубежных собратьев по вере. Неформальные движения религиозной молодежи - дело будущего. Но это вешь вполне реальная и конституционная. Если, повторяю, она будет не анархической, а связанной с руководством, с фундаментальными принципами церквей и религий, она не повредит обществу в целом, а только будет способствовать его оздоровлению. Когда я писал эти заметки и поделился их идеями с одним нерелигиозным человеком, он сказал: "Вы касаетесь тем, которые у нас принято называть "негативными". А не задумывались ли вы: почему Бог, если он благо, не остановил всех ужасов нашего столетия?" В ответ я напомнил ему знаменательный диалог в романе Герберта Уэллса "Джоан и Питер". Уэллс не был христианином, но подчас высказывал мысли, близкие христианству. Герой романа спрашивает Бога о том же: почему в мире так много зла? - А что? Вам, людям, это не нравится? - спросил Бог. - Конечно, нет. - Тогда измените все это, - был ответ. И в самом деле, человечеству даны идеалы жизни, которые вдохновляли Паскаля и Достоевского Андрея Рублева и Сергия Радонежского, доктора Гааза и мать Марию. При этом людям было сказано, что отход от идеалов ввергнет мир в хаос. Стоит ли нам пассивно ждать нового всемирного Потопа, или мы все же придем в себя и вернемся на путь разума, творчества, любви?.. "КАРАБАХ" ИЛИ "ВИФЛЕЕМ"? (Рождественское размышление) Говоря "Карабах", я имею в виду не только "эту горячую точку" нашего отечества. Оно - собирательный символ бесчисленных трагедий, которые стремительно следуют одна за другой на самых разных широтах Земли. Пусть различны конкретные причины, вызывающие то тут, то там вспышки озлобления и насилия, остается общая картина беды. Площади Пекина и Тбилиси, Ольстер и Иерусалим, Сумгаит и Кабул, Африка и Латинская Америка... Даже традиционно миролюбивая Индия стала ареной кровавых столкновений. Невольно рождается чувство, что народы и племена, страны и правительства, вожаки и толпы - весь род человеческий фатально катится в бездну самоистребления. Идеологии и традиции, политические и национальные лозунги, культы и языки становятся оружием, направленным против человека. Говорят, что самая противоестественная война - война гражданская. Недаром ее так страшно изобразил Сальвадор Дали на своем знаменитом полотне. Однако не пора ли, наконец, признать, что мы стали свидетелями мировой гражданской войны всех "детей Адама", терзающей его единое тело? Она не утихает ни в дни боевых действий, ни в дни "мира". Террор и ненависть не знают перемирий. Их подогревает неслыханный рост беззаконий, преступности, наркомании. Кажется, наш век, сломав какую-то преграду, оказался перед лицом разъяренных волн. Это происходит на наших глазах, но началось это не сегодня и даже не вчера. Грозная песнь реквиема о "Дне Гнева" звучит над Землей уже десятки лет. Надо ли напоминать? Буйство нацистов, сталинцев, полпотовцев... Слишком велик и страшен перечень, Забыть? "Спрятать голову под крыло" ? Но разве это может изменить что-либо в эскалации демонизма?.. И вот сегодня снова, как две тысячи лет назад, над клокочущим миром тихо сияет Рождественская Звезда, Звезда Вифлеема. Призыв и предостережение Вечности, обращенные ко всем нам. Вот почему Рождество - это не только "детский праздник", не просто "праздник семьи", праздник веселья и отдыха, каким его подчас делают во многих странах мира. Для некоторых Рождественская Звезда - не более чем украшение на елке, и тем самым они выхолащивают глубинный смысл этого священного дня. Звезда Христова напоминает людям об их высшем призвании. О той священной искре, которую Творец заронил в них, чтобы они превратили ее в живительное пламя любви и свободы, веры и творчества, милосердия и солидарности. Когда-то Николаю Бердяеву предложили известный софизм: может ли Бог создать такой камень, который Сам не смог бы сдвинуть? И философ быстро ответил: этот камень - человек. Церковь всегда учила, что спасение человека от зла, а с ним и всей природы, невозможно без активного участия самих людей. Мы - образ и подобие зверя, но в том, что составляет главную нашу сущность, мы - образ и подобие Создателя. Поэтому свобода, наше неотъемлемое свойство, призвана служить преображению зверя, реализации тех чудесных потенций, которые заложены в нас. Но возможно ли это, если человек будет исходить только из самого себя? Вот уже несколько веков мир тешится такого рода иллюзией. Он старается не замечать "Вифлеема", не видеть кроткого сияния той, евангельской, звезды. Упоенные наукой, гордясь своей властью над стихиями, мы, люди, слишком долго рассчитывали на познание законов природы, от которого ждали мира и счастья. Но этого не произошло. Попав в руки зверя, наделенного рассудком, знание не только не спасло цивилизацию, но и стало ее "мементо мори", ее дамокловым мечом. И повинно здесь не само знание, не разум, данный человеку от Бога, а помраченность духа, оказавшегося бессильным перед стихией зверя. Мы, люди, рассчитывали на идеалы секулярного, светского, гуманизма, которым так гордилось истекшее столетие. Оно считало, что уже не нуждается в свете Вифлеемской Звезды, ибо нашло свои нравственные скрижали. Однако скрижали эти оказались хрупкими, как стекло, первые же удары Мировой войны разнесли их вдребезги. Гуманизм был безжалостно раздавлен сапогом диктаторов, политических маньяков, разбушевавшихся толп. Оказалось, что зверь лишь притаился и, набрав сил, вновь понесся по планете, круша все на своем пути. И опять-таки дело не в гуманизме, как таковом, а в забвении высших, божественных истоков Добра. Мы, люди, думали, что техника, комфорт, быт, обеспечивающий оптимальные условия труда и отдыха, решат все проблемы. Но пример высокоразвитых стран доказал, что и этот расчет - иллюзия. Пример высокоразвитых стран красноречиво показывает, какими нравственными, культурными и экологическими опасностями чревата техническая цивилизация, куда ведет пресыщение, "этический материализм", жадное и неутолимое "потребительство". Разумеется, хорошо, когда люди сыты, одеты, имеют нормальное жилье и могут пользоваться достижениями техники в быту. Но превратить это в единственный идеал - значит сделать смысл жизни ущербным, ввести человека в тупик бездуховности. Мы, люди, веками грезили о таком преобразовании общества, которое принесло бы всем благоденствие и процветание, где воцарятся Свобода, Равенство, Братство. Но еще опыт террора в дни французской революции явился предупреждением, прообразом всего, что совершалось в наш век. Если священным на земле становится не человек, его жизнь, права и достоинство, а общественный порядок, то во имя этого порядка можно истреблять тысячи, а потом миллионы, словно ничтожную накипь или плесень. И снова нужно признать, что идея улучшения социального порядка как таковая обладает величием и ценностью. Однако, став самодовлеющей, претендуя на роль религии, попирая личность, она приходит к обратным результатам. Хочу напомнить, что рецепты "всеобщего счастья" пришли к нам из глубины веков. Не зародился ли культ науки еще в античные времена, не тогда ли эпикурейцы проповедовали гедонизм, культ наследия (хотя, впрочем, сам Эпикур в этом не был повинен) ? Не Платон ли создал свою систему полицейского государства, из которого, ради "блага граждан", изгонялись поэты, вольнодумцы, инакомыслящие?.. Из прошлого пришла к нам и зловещая идея насильственно навязанной религии. В том, что эта идея возникла, нет ничего удивительного. Если Свободу, Равенство, Братство превращали в террор и новые виды порабощения, почему так же не могли поступить и с религией? Но ведь религия, скажут, в отличие от культа науки, от гедонизма, от секулярной этики, от политических утопий ориентирована на дух, на высшее Начало. Это бесспорно так. Но когда она становилась инструментом в руках власть имущих, когда ее исповедники действовали путем внешнего принуждения, вера утрачивала свою подлинную природу, превращалась в служанку политических страстей и "интересов" той или иной общественной группы. Во многом современный духовный кризис несет в себе отдаленные последствия именно этой подтасовки, этой метаморфозы религии, омраченной фанатизмом, насилием, слиянием религии с тем или иным государственным порядком (неизбежно несовершенным) . "Карабах" (повторяю - в широком, историко-символическом смысле слова) явился не на пустом месте. Сегодня мы начинаем понимать, что, хотя мир многое приобрел, потерял он еще больше. Наступает время решения и выбора. О нем напоминает нам Звезда Христова, день Рождества, когда вифлеемские пастухи услышали песнь: "Слава в высших Богу и на земле мир, в человеках благоволение". Когда родился Сын Человеческий, Сын Божий, в поток истории вошла новая сила, сила любви и духовного преображения. Всем, кто идет за этой звездой, она дает не только ориентир в темном мире. Она вливает в них таинственную энергию Духа, помогающую раскрыть образ и подобие Божие. Христос идет к людям не в ореоле земной мудрости, не на плечах легионов, не с хартией социальных доктрин. Слово Евангелия обращено к сердцу и разуму человека, чтобы не просто изменить его "идеологию", но чтобы сделать его "новым творением". Между тем мир стоит на распутье, дойдя до последней роковой черты. Она может обозначать закат цивилизации. Когда-то фарисеи, превозносившиеся своим вековым наследием, говорили: "Мы сыны Авраама". На что Иоанн Креститель возразил им, что, если они не покаются, Бог может из камней создать новых детей Авраамовых. Точно так же в наши дни мы должны знать, что, если не найдем верной дороги, наше столетие может стать последним в истории. Не волен ли Творец начать ее сызнова - с малых островков, которые останутся после ядерной катастрофы? Или вообще с другой планеты, с другого человечества?.. В это не хочется верить. Когда я гляжу на рублевскую Троицу, невольно вспоминается древнее библейское повествование, подсказавшее сюжет великому иконописцу. Бог в образе трех Странников явился на землю, чтобы последний раз испытать нечестивые и греховные города. И Авраам, "отец верующих", молил о том, чтобы города были пощажены ради горстки праведников. Увы, их нашлось так мало, что Бог предпочел вывести их из обреченных Содома и Гоморры. Но среди нас, христиан, живет надежда, что наш общий дом, наша Земля, все прекрасное, созданное человеком, избежит участи Содома. Мы думаем о жертвенности и героизме подвижников, о молитве и борьбе, о служении ближнему и милосердии, освящающих ночь XX столетия. Мы вспоминаем о верности Христу, даже о смерти таких людей, как российские новомученики и Мартин Лютер Кинг, о матери Марии и героях Сопротивления, о тех, кто сберег чистоту духа в царстве безумия и злобы, о святости русского старца Силуана, жившего на Афоне, о сестре Терезе и ее сподвижниках в Индии, о возвышенных и благородных мыслях Бердяева и Тейяра де Шардена, о самоотдаче Махатмы Ганди, Дитриха Бонхеффера и епископа Элдера Камары. О врачах и учителях, писателях и философах, творцах, общественных деятелях и о бесчисленных других, наших современниках, которые бросили вызов царству бездуховности, алчности, потребительства, зла и насилия. Они явили миру верность Христу, хотя иные из них и не были в своем сознании христианами. Но не говорил ли Сам Христос: "Не всякий, говорящий Мне: Господи, Господи!, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного..." Мы также верим, что эта неодолимая сила Добра коренится не только в природе человека, существа раздвоенного и противоречивого, а питается из того Источника, Который создал, поддерживает и животворит Вселенную. Он ждет нас. Он открыл Себя нам. Теперь наш черед дать Ему ответ. ЭККЛЕСИАСТ И СОВРЕМЕННОСТЬ Наше время - время вопросов. И вопросов далеко не праздных. Они теснят друг друга, порождая все новые и новые недоумения. Люди Востока и Запада слишком долго жили утопическими иллюзиями; но вот, наконец, пришла пора, когда начинается отрезвление. Миф о науке, как панацее от всех бед, о неуклонном прогрессе, который любыми путями приведет человека к счастью, рушится под напором жестокой действительности. Именно век небывалых технических открытий и социальных преобразований стал веком Мировых войн, разгула жестокости, произвола, глубочайшего нравственного кризиса. Но едва ли наука и социально-экономические теории сами по себе породили этот кризис. Основная его причина в пренебрежении исконными духовными ценностями, на которых веками вырастали лучшие плоды культуры. Ущербление духовности не только расшатало фундамент культуры, но и создало вакуум, который люди тщетно силятся заполнить быстрой сменой поверхностных интересов, погоней за комфортом, острыми ощущениями. В нашей стране эта ситуация ощущается особенно остро, хотя мы все еще ведем борьбу за элементарный правопорядок и хлеб насущный. Острота обусловлена в первую очередь тем, что нас слишком долго пытались убедить, что все развивалось благоприятным образом, несмотря на "временные трудности". Когда же стала открываться правда о недавнем прошлом и правда о сегодняшнем положении вещей, не думать о коренных причинах кризиса теперь уже невозможно и даже рискованно. Если оставить в стороне частности, важнейшей причиной является бездуховность, забвение того, что составляет самую суть человека. Сталинщина и предварявшая ее тотальная война против корневого духовного наследия не могли пройти безболезненно и для тех поколений, которые пришли позже. Напротив, именно на них обрушилась главная тяжесть нравственных последствий безвременья, именно они пожинают горькие плоды того, что было посеяно их отцами и дедами. Вот почему сегодня слово "покаяние" звучит столь актуально. В Библии оно означает не просто сожаление о содеянном и бывшем, а имеет более глубокий смысл: призыв к переоценке и переосмыслению важнейших жизненных установок, возврат к органическим истокам духовности, которые оказались забытыми или были отвергнуты. Думается, что вопреки сомнению скептиков не следует предаваться пессимизму. Покаяние пусть медленно, но происходит. И оно есть светлый обновляющий процесс, который, прибегая к ходовой терминологии, можно назвать "перестройкой в сфере духа". Возврат к тем сокровищам, которые имеются в русской литературе, философии, общественной мысли, к принципам плюрализма и диалога - все это у нас лишь первые отдельные признаки добрых перемен. И пусть они тревожат тех, кого мучит ностальгия по тоталитарности и застою, пусть нетерпеливые умы требуют немедленных эффектов и "чудес", в плотине образовалась брешь, и воды исторической реки постепенно обретают свободное течение. Тысячелетний юбилей Русской Православной Церкви обратил внимание нашего общества на те великие идеалы, без которых не было бы ни Андрея Рублева, ни Достоевского, ни храмов, ни русской церковной музыки, ни Владимира Соловьева, ни Николая Бердяева. Эта новая оценка истоков по меньшей мере справедлива. У нас слишком долго разрушали, назойливо твердя, что "строят". А ведь здание духовной культуры не может висеть в воздухе. Оно должно иметь твердую опору. Среди таких опор на одном из первых мест стоит Библия, книга, переведенная почти на две тысячи языков, расходящаяся по миру в десятках миллионов экземпляров, вдохновлявшая бесчисленных русских и западных художников, писателей, поэтов, мыслителей. Книга, говорящая о последней Тайне бытия и о высшем призвании человека. Нам долго пытались внушить, что это лишь сборник архаических мифов или, на худой конец, литературный памятник невозвратно ушедших эпох. Однако позволительно спросить: почему же тогда ее так боялись? Почему издавали Гомера, Платона, Гегеля, а на этих "обветшалых мифах" десятилетиями лежал глухой запрет? Почему, даже когда он был снят, бумаги хватало на огромные тиражи макулатуры, а для Библии ее недостает? Николай I, стремившийся заморозить Россию, хорошо знал, что делал, когда всеми силами противился переводу Библии на русский язык. Экземпляры этих переводов жгли на кирпичных заводах, а переводчики подвергались гонениям, И все это делалось на фоне официозного лозунга "Православие, Самодержавие, Народность". Легко понять, почему это сопротивление стало еще сильней, когда Православие заменилось "четвертой главой", Самодержавие - "культом личности", а Народность - конформизмом и искусственно раздутым энтузиазмом запуганных масс... Сказать, что людям, даже безрелигиозным, нужно иметь представление о священных книгах человечества, - значит сказать нечто общеизвестное, повторяемое при любом удобном случае. Но слова эти останутся пустыми заклинаниями, если не предпринимать каких-то конкретных шагов. К ним относятся в первую очередь библейские публикации, доступные широким читательским кругам. Поэтому нельзя не приветствовать инициативу альманаха "Детектив и политика", который начал печатать на своих страницах отрывки из Библии и других книг, основополагающих для духовной культуры. Разумеется, правильнее было бы обратиться сначала к стержневому разделу Писания - Евангелиям. Но их текст уже начал печатать журнал "В мире книг", и хотелось бы надеяться, что это начинание не захлебнется. (К сожалению, эта надежда не оправдалась. - Здесь и далее примечания автора.) Альманах же открыл свой библейский цикл одной из последних книг Ветхого Завета (в переводе видного востоковеда И. М. Дьяконова). В древнееврейском оригинале она называется "Кохелет", что по-гречески передано как "Экклесиаст". И то и другое слово означает человека, говорящего в собрании, Проповедника. Экклесиаст представляет собой цикл небольших поэм, объединенных общей мыслью. Автор ведет речь от лица легендарного царя Соломона (X в. до н. э.), образ которого в традиции стал олицетворением богатства и мудрости. Как верно отмечает наш известный исследователь С. С. Аверинцев, "автор не просто надписывает над книгой своей имя Соломона, но по-настоящему входит в образ великолепнейшего из царей Израиля, вводя неоднозначное сопряжение двух планов: исповедально-личного и легендарно-исторического". Долгое время читатели, не задумываясь, принимали этот литературный прием, хорошо известный на Востоке, за чистую монету. Только в XVII веке голландец Гуго Гроций, ученый, теолог и юрист, создатель теории международного права, установил, что книга написана значительно позднее Х века до н. э. С тех пор этот вывод получил множество подтверждений - исторических и филологических. Но для понимания сути Библии дата той или иной ее части - дело второстепенное, относящееся к компетенции науки. На первом месте стоит само ее содержание, учение, смысл. Экклесиаст был, по-видимому, написан около IV столетия до н. э. Писатель делится своими меланхолическими раздумьями о жизни человека. Она конечна и эфемерна. Люди должны ясно сознавать, что никакое обладание благами земли не приносит полного и глубокого удовлетворения. Вся эта погоня за наслаждениями лишь "ловля ветра", "суета" - нечто тщетное и безнадежное. Библия много говорит о страданиях человека, о его вере и сомнениях в Правде Божией, о верности идеалу и падениях. В Экклесиасте нарисован образ мудреца, который достиг всего, испытал все, о чем мечтает человек, и пришел к выводу, что гонялся за призраками. Мир неизменен в своем круговом движении; тайна Творца и Его путей непостижима. Нужно прекратить бесцельный бег и жить - как дано. Любому, кто знаком с Библией, хотя бы поверхностно, бросается в глаза, что в Экклесиасте отсутствуют важнейшие духовные установки Писания. У этого печального мудреца нет ни веры в высшую цель мироздания и истории, ни идеи