Поль Андреота. Сладкий вкус огня ----------------------------------------------------------------------- Poul Andreota. Сборник "Клуб любителей фантастики". Пер. с фр. - Е.Смирнов. OCR & spellcheck by HarryFan, 30 August 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 В то лето в газетах не появилось ничего интересного. Все тот же набор войн, сумасшедшие, забаррикадировавшиеся в своих домах, угнанные самолеты, похищенные дипломаты, личная жизнь и внезапная смерть знаменитостей порождали обычные сенсационные заголовки, которые не менялись из года в год. В издательстве повторялась старая шутка: тираж "Ля Фас Каше" ("Скрытое лицо") - еженедельника, который, как считалось, открывает массовой публике то, о чем другие газеты умалчивают, - удавалось удержать на уровне примерно трех тысяч, потому что людям надо было во что-то заворачивать сандвичи на пляже. Берни, наш редактор, взял отпуск в июле и вернулся, весь пропитанный йодом. Однажды он вызвал меня к себе в кабинет к шести часам. Вызов был обставлен необычайно торжественно: во-первых, Берни послал за мной мальчика-посыльного, хотя мы встречались в коридоре раз двадцать за день; во-вторых, он попросил свою секретаршу не беспокоить его другими делами во время нашего разговора. Несомненно, тут затевалось что-то грандиозное. Весной у меня возникла идея организовать кампанию против жестокого обращения с животными. Тираж поднялся до семисот тысяч и держался в течение двух месяцев. Потом, когда подошло время летних отпусков, читатели постепенно потеряли интерес к избитым собакам и бездомным кошкам, и тираж застыл где-то на уровне четырехсот тысяч. Теперь, восьмого августа, Берни заявил, что мы должны сделать сенсацию. "Осенний прорыв!" - воскликнул он, накрыв ладонью вырезку из ежедневной газеты. Низкорослому коренастому Берни было за пятьдесят. Он постоянно находился в движении и излучал какую-то агрессивную энергию. Говорил он так громко и быстро, что ошеломленный собеседник не успевал осмыслить его слова. Правда, давать ответ и не требовалось, поскольку Берни всегда сам отвечал на свои вопросы. - Прочти это!.. Я пробежал глазами по строчкам. Где-то в Гаскони на ферме "при загадочных обстоятельствах" умерла женщина. Муж возбудил дело. Соседи говорят, что у женщины был любовник, который жил в пятнадцати километрах и которого она только что бросила; люди видели, как он посещал известного в тех краях "целителя". Местная полиция провела расследование (Берни: "Вот тут самое важное"), и под матрацем у этого парня была найдена фотография женщины, проколотая вязальной иглой в том месте, которое соответствовало расположению матки. Ее смерть наступила от внезапного воспаления матки. - А что, если это правда, старина?! Что, если там есть люди, которые способны убивать на расстоянии, пронзив вязальной иглой фотографию! В век межпланетных полетов! - Тут Берни грохнул кулаком по столу так, что подскочили лежавшие на нем предметы. - Возвращение к средневековому оккультизму. В наш век науки и прогресса! Своего рода социологическая компенсация... Тут с ходу не разобраться... Боже! Ты только взгляни... В конце концов, это может оказаться интереснее, чем левые, интереснее, чем Вьетнам! Я откинулся на спинку кресла и слушал, расслабившись, как дзюдоист перед броском. И столь же внимательно. Я знал все приемы Берни. "Только взгляни" - был одним из них. Когда Берни хотел убедить фотографа засесть с телеобъективом у окна какой-нибудь актрисы или репортера - вытянуть сведения у пятилетнего ребенка о пьяных похождениях папаши, - он всегда говорил, что нужно взглянуть. Отговорить его можно было только одним способом - предложить что-то другое: какую-нибудь нелепицу, но менее нелепую, какую-нибудь грязь, но менее грязную. Это я и попробовал сделать. - У меня тут родилась идея, когда пили в "Бильбоке": тайная проституция. - О, Серж, избавь меня от своих интеллектуальных фантазий! - Ты бывал в последнее время в клубах Сен-Жермена? - Тебе нужно... - Ты видел всех этих птичек, поджидающих седовласых донжуанов? Пятьдесят процентов малышек, танцующих всю ночь напролет, продаются, чтобы купить одежду в самой последней лавке... Это фантастическая тема, Андрэ! Я тоже мог применить прессинг, если меня вынуждали. Берни слушал, и на его лице появлялось такое скучное выражение, словно он только что извлек меня из своей мусорной корзины. - Мы должны дать это как телерепортаж, - продолжал я, - поговорить с девочками, привести фотографа, чтобы он походил и поснимал всех подряд. - У меня есть для тебя другая работа, - устало сказал Берни. - Может, ты будешь любезен послушать меня пять минут? Я опять откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза, с видом человека, который мужественно сражался и знает, что теперь его совесть чиста. Последнее увлечение Берни было самой несуразной идеей, которая когда-либо зарождалась в его голове. Чем больше он говорил, тем больше убеждал самого себя в том, что во французской деревне возрождается искусство чародейства. - Может, наступает новый золотой век крестьянской магии, старила! Он провел блестящее сравнение между черными африканцами, перенимающими нашу культуру, и нами, осваивающими культуру Африки. Один из тех великих исторических обменов, последствия которого невозможно оценить, пока не пройдут годы. Он шел дальше - он всегда шел дальше! - В конце концов, разве электричество и телевидение - в своем роде не колдовство? Ты можешь объяснить мне, старина, почему свет зажигается, когда я нажимаю на выключатель? Все это таинственно, и, быть может, какой-нибудь деревенщина знает побольше, чем нобелевский лауреат. - Он привел несколько примеров - он всегда приводил несколько примеров. Истории о том, как у свиноматок рождаются мертвые поросята, как у коров скисает молоко и как дети падают в силосную яму в полнолуние. - Приворотное зелье, суккубы, Каббала - люди говорят об этих вещах все больше и больше... Я хочу, чтобы ты добрался до истины! И еще одно, Серж. - Он стоял и тыкал меня пальцем в грудь. - Надо ли мне говорить это? С твоей культурой и так далее - в общем, ты тот парень, который нам нужен. Он всегда завершал свои блистательные тирады подобной грубой лестью. В восемь часов я встретился с Ким в баре "Сан-жен". С пяти до девяти часов там можно застать половину всех журналистов Парижа. Их усталые серые фигуры внезапно появляются в дверях и так же внезапно исчезают, их движения столь же призрачны, как график их работы. В их глазах всегда есть какой-то мечтательный блеск - слабая надежда вырваться из безотрадного круга. Еще туда приходят фотографы, постоянно бодрые и жизнерадостные: им достаточно нажать на кнопку, чтобы запечатлеть реальность, которая почти всегда ускользает от нас, жалких бумагомарателй. Я не столь рьяно стремился вернуться к семейному кругу, просто Ким работала в том же здании. Она была редактором журнала мод в Бюро Женской Моды - так называлось французское отделение американского объединения производителей готовой одежды, - и поскольку у нас был только один автомобиль, я встречал ее почти каждый день. Мне нравилось приходить сюда первым. Это была одна из светлых минут моего дня. Я любил ждать Ким - так в театре ждешь, когда поднимется занавес. Я видел, как она появляется из темноты через боковую дверь, которая вела в вестибюль здания. Слегка наклонившись вперед, она оглядывала зал мягким близоруким взглядом, пока не замечала меня, - тогда все вдруг преображалось, словно в полутьме вспыхивал чудесный огонек. - Знаешь, что, - начала она в тот вечер, усевшись и взявшись за локон своих длинных черных волос. - Я решила все это состричь. Я игнорировал проблему ее волос, которую мы обсуждали целыми вечерами, - молодая, очаровательная двадцатисемилетняя издательница модного журнала, которой просто необходимо следовать причудам моды, и по уши влюбленный, консервативный тридцатишестилетний супруг, который не хотел ничего менять в том хрупком чуде, каким была наша совместная жизнь, опасаясь, как бы малейшее изменение не повлекло за собой полный крах, как бы неведомые злые силы не покарали нас за непочтение к естественному ходу вещей ("Суеверие в век межпланетных полетов, старина!..") - А знаешь ли ты, - сказал я, - что завтра ни свет ни заря я отправляюсь в одну деревню в Пиренеях? - Какая-то история? - Да. Мистический триллер в версии Берни. Когда я рассказал ей редакторский сюжет, она сказала, что это фантастика, но тем не менее восприняла все с энтузиазмом. О, этот энтузиазм! Впервые я встретил Ким в Антибе среди крепостных стен. Ее приводили в восторг вещи, которые надоели мне до смерти: слушание пластинок, заказывание выпивки и кафе, работа, безделье, разглядывание людей и деревьев. В течение трех месяцев я находил ее несносной. Словно у меня в руках были тысячи мельчайших кусочков разноцветного стекла. Потом однажды ночью (тогда я упорно следовал за новейшими открытиями в области борьбы с раком, которые были главной темой осенней кампании), теплой бессонной ночью, кусочки в головоломке сошлись, и я понял, что они все принадлежат мне. Сейчас мы были женаты уже четыре года, и все шло наилучшим образом. Просто удивительно хорошо. Мы пообедали в итальянском ресторане, и когда я платил по счету, появился Канава, маленький и худощавый, с блестящими пьяными глазами и прядью густых волнистых волос, падавшей на лоб. Мишель Канава был на пять лет старше меня и тоже работал в газете. Ему досталась скверная работа: скандальная хроника. Каждую ночь он шлялся из одного ночного клуба в другой, пытаясь выведать, кто с кем спал и почему, или почему не спал. Канава остановился у нашего столика, настойчиво приглашая нас на открытие нового клуба. "Клуб элиты, старина!" Но я сказал ему, что завтра должен встать на рассвете и проехать четыреста пятьдесят миль, дабы узреть скрытое лицо сельской элиты Гаскони. И мы раньше обычного пошли домой, занимались любовью, легли спать, а вечером следующего дня я был в Тузуне. 2 Как правило, в подобных случаях используют один из двух приемов. Или вы надеваете серый костюм и шныряете туда-сюда с непроницаемым видом, наматывая на ус всю информацию, какая только подвернется. Или прибываете с помпой и кидаетесь в самую гущу событий, взбудораживая все вокруг. Правда, есть еще одно решение: вы устраиваетесь с удобством в глубоком кожаном кресле в холле местной гостиницы, заказываете двойной скотч и записываете все, что приходит в голову, ничуть не беспокоясь о достоверности. Однако в отеле Тузуна "Золотой лев" отсутствовало глубокое кожаное кресло. Да и холла не было. Одно и то же помещение служило столовой, баром и конторой, и ставни на окнах никогда не открывались. На следующее утро после моего прибытия сам хозяин появился из кухни, вытер руки передником и подал мне завтрак. Месье Лорагэ, заботясь об удобстве своих гостей, постоянно находился в движении. Он был похож на опытного регбиста. Больше всего ему хотелось узнать, какую модель стиральной машины я рекламирую. Когда он узнал, что я журналист и только что прибыл из Парижа для расследования истории с проколотой фотографией, его улыбка вдруг исчезла, углы губ опустились, лицо стало серым. Не говоря ни слова он пошел к бару, взял бутылку вина и вернулся с двумя стаканами. - Вы не шутите? Вы действительно верите в эту историю? - А вы? - Вы там в Париже, - сказал он, наполняя стаканы, - думаете, что мы все простаки, не так ли? - Мы в Париже тоже простаки, - заметил я. - Послушайте... До войны мы были субпрефектурой. Нас лишили субпрефектуры. При Манде-Франсе здесь планировали провести автостраду. Ее чуть было не построили. Но планы изменились, и теперь она проходит за сто десять миль отсюда. Последние пять лет муниципальный совет борется за то, чтобы создать здесь индустриальную зону. Нашей молодежи приходится ехать в Данс или Бордо, чтобы получить работу, некоторые уезжают за границу. Все, что у нас есть, - это туризм, да и то в середине августа при цене сорок пять франков за все - у меня еще есть пустые комнаты. Вот какие здесь дела. А вы только и можете написать в своей газете, что мы верим в дьявола? Он говорил довольно громко. Все вокруг постепенно умолкли и стали прислушиваться. Три человека у стойки бара со стаканами в руках смотрели на меня с таким видом, словно ожидали сигнала поставить стаканы и линчевать меня. - Кто такой Бонафу? - спросил я. - Целитель. - Он предупредил мой следующий вопрос. - Езжайте по дороге на Сен-Жульен. Через две с половиной мили увидите дорогу налево. Там он и живет. - Кто местный доктор? - Казаль. Доктор Казаль. Третий дом в Проломе. Он вас примет, не надо записываться. Хотите еще что-то узнать? - Да, - я встал, - что будет к ленчу? - Единственное утешение - это обилие еды. И еще белое вино. Жаль только, что оно не вывозится в другие районы. - Вино отличное, - похвалил я и даже причмокнул губами, чтобы доставить ему удовольствие, но он уже устремился на кухню. Пятнадцать листов бумаги - лишь о них я думал, пересекая сквер под палящим солнцем. Пятнадцать страниц, исписанных мелким почерком, нужно положить на стол Берни. Но что, черт возьми, я напишу на этих пятнадцати страницах? Похоже, пятнадцати строчек достаточно, чтобы исчерпать всю тему. То, что называли Проломом, оказалось своего рода дорожкой, огибавшей поселок и проходившей вдоль старых крепостных стен, остатки которых торчали из травы. Мне предстояло покинуть душный зной сквера и пойти по каменистой дорожке. Обернувшись, я взглянул на собор. Это было превосходное сооружение, совершенно неожиданное в подобном месте. Чистая готика, с двумя асимметричными шпилями. Слишком красивый, слишком большой для этого сытого и сонного ярмарочного города. Сам сквер, окруженный средневековыми арками, имел небольшой уклон к сторону нижней, сильно вытянутой и совершенно пустынной части города. Направо от сквера стоял дом с закрытыми ставнями, построенный в прошлом веке. Краска на ставнях облупилась, и маленький садик перед домом зарос травой и кустами ежевики. Это был третий пустой дом, который мне сегодня попался. Внезапно тишину прорезал торжествующий крик скрытого за высокими деревьями петуха. У меня возникло странное чувство, будто этот надменный голос вдали дважды прокричал мое имя. Я пожал плечами и пошел дальше. Дойдя до конца склона, я обнаружил, что нахожусь довольно высоко. Оказывается, я еще не достиг долины. Дорога здесь немного расширялась и шла вниз, образуя настоящий пролом в холме. Долина лежала внизу, и солнце там палило нещадно, но в Проломе меня защищала тень высоких лип с их пьянящим ароматом. Я шел медленной вялой походкой, совсем не так, как ходил в Париже, во всем теле ощущались легкость и покой, мысли разбредались. Один лишь слух оставался настороже - звуки здесь были редкими и отчетливыми: собачий лай, шум молотилки, оклики людей, и вдруг совсем рядом - низкое гудение ошалевшего майского жука. Минут десять мне не попадалось ни одного дома, потом они неожиданно выросли за поворотом целым скопищем, самый большой - докторский. Дверь мне открыла пожилая женщина. Она попросила подождать немного в коридоре, затем провела меня прямо в кабинет. Здесь, в Тузуне, отсутствовали комнаты ожидания - некому было ожидать. Доктор Казаль оказался высоким человеком средних лет, с большими сильными руками. У него был старомодный стоячий воротничок, какие можно увидеть на дагерротипах. Меня встретил с удивленным, несколько настороженным видом. Когда я объяснил цель своего визита, доктор подошел к двери и попросил старую экономку принести графин с вином и два стакана. - У нас это вино называют песочным, - пояснил он. - Хотя на самом деле виноград не растет на песке. Просто так говорится. Вино у него оказалось лучше, чем в отеле. Я словно пил свежую воду, пронизанную солнечными лучами. - Что касается этой женщины - у нее был рак матки. Диагноз поставили за три месяца до смерти. Опухоль развилась очень быстро. Вероятно оттого, что больная была молода - всего тридцать пять лет. - Вы лечили ее? - О, ее лечение... Ее лечил Бонафу, как и всех. - Знахарь? - Да... Он давал ей чай из трав. Делал какой-то массаж. Большого вреда в этом нет. - А этот парень с фермы? - Он итальянец. Сельскохозяйственный рабочий, работает на Меридаке - это большая ферма на холме Сен-Мишель. В продолжение своего рассказа он указывал на различные географические объекты в пределах оконной рамы. - Однажды муж узнал, что итальянец ее любовник. Он пришел в ярость и потребовал, чтобы она порвала с этим типом. Что она и сделала. Через месяц, когда она заболела, итальянец стал всем говорить, будто на нее наложено заклятье. Вполне естественно, как вы считаете? - Естественно?.. - Знаете, мы тут немного отстали в деревне... Здесь вроде как в Африке. Когда у вас появляются проблемы, вы идете к местному колдуну. - Бонафу тоже колдун? - Не он один... В колдунах здесь нет недостатка. Доктор все время улыбался. Как видно, эта история казалась ему ужасно забавной. Но было и еще кое-что - похоже, он сам верил в нее... - Значит, вы идете к колдуну?.. - Не сразу. Если заболеет теленок или корова, первым делом вы вешаете над дверью веточку остролиста. Если это не подействует, пробуете произнести заклинание. Если опять ничего не получается, тогда уже посылаете за ветеринаром. Но к тому времени обычно бывает слишком поздно. Иногда вызывают полицию. Что и произошло в данном случае. Муж возбудил дело против любовника. Следователь в Даксе приказал обыскать комнату итальянца. Что еще он мог сделать? Полиция произвела обыск и обнаружила под матрацем фотографию женщины. - Проколотую? - Проколотую. - И что потом? - Потом?.. Потом парень был допрошен. И надо вам сказать, один свидетель видел, как итальянец два раза в сумерках ходил к Бонафу. - И как он это объяснил? - Сказал, что лечил свое колено. - А дальше? - Ничего особенного. Его отпустили. Проколотая фотография - не доказательство. Вы же понимаете, в уголовном кодексе не говорится о колдовстве. - Значит, история на этом кончается? - Боюсь, что так... И все же после ленча - после храброй атаки на паштет, местную форель, тушеную телятину со щавелем и прочие кулинарные произведения месье Лорагэ - я зашел в полицейский участок. Он находился на другом конце города, где все казалось безобразным в сравнении со старым кварталом, грезившим былым великолепием. Полицейский участок был еще непригляднее других зданий, и встретивший меня сержант чем-то напоминал печального коня. Эту рутинную процедуру следовало совершить только для того, чтобы отчитаться перед Берни. Я ничего не ожидал от полиции, кроме обычного занятого вида и несколько высокомерного тона. Сержант рассказал ту же историю, что и Казаль, с небольшими деталями и некоторыми общими замечаниями о низкой производительности местного населения. - Почему они не работают? - спрашивал сержант Мули, который сам прибыл из Лилля. - Они совершенно не способны организоваться и производить продукцию на том уровне, который требует Общий рынок. И некого винить, кроме самих себя. О Бонафу сержант говорил с некоторой долей симпатии. - Этот человек, по крайней мере, достаточно умен, чтобы извлечь выгоду из человеческой глупости. Три года назад медицинская ассоциация подала на него в суд за нелегальную медицинскую практику. Дело слушалось в Даксе. Туда прибыла целая толпа свидетелей, и все показали под присягой, что Бонафу спас им жизнь. Целитель был оправдан. Он с триумфом покинул зал суда и на следующий день опять приступил к работе. - Но я приехал не за этим, - напомнил я, - меня интересует колдовство. Сержант пожал плечами. По краям затерянной среди полей дороги стояли десятки машин, некоторые наискось, потому что одно из колес вылезало на земляную насыпь. Это напоминало одну из тех стоянок подержанных автомобилей, какие можно встретить на больших дорогах. Только машины были в хорошем состоянии. Их беспорядочное расположение наводило на мысль о некой грандиозной катастрофе, заставившей водителей поспешно покинуть свои автомобили. Дорога, усаженная по краям тополями, шла все время прямо, и в самом ее конце, где скопище машин достигало максимальной концентрации, под прямым углом друг к другу стояли два серых здания, образуя двор, где было полно народу. С большим трудом мне удалось найти место, чтобы поставить машину. Когда я появился на сцене, люди стали оборачиваться и разглядывать меня. Судя по внешнему виду, большинство составляли фермеры. На головах у некоторых женщин были платки, у мужчин - кепки, береты или старые фетровые шляпы, и все говорили на местном диалекте, так что я поначалу не понимал, о чем идет речь. Ясно было только, что говорят обо мне, и в тот момент, когда я подошел к двери и собрался постучать, потому что дверного звонка не оказалось, какой-то человек сказал: - Вам нужно получить номер. Обернувшись, я заметил, что почти у всех в руках были листочки голубой бумаги. Женщина, стоявшая возле меня, достала свой листочек из сумки и показала его мне. Она улыбалась. - Вот, вчера утром получила, - сказала она с характерным певучим акцентом. - Если повезет, попаду сегодня до вечера. Тем временем вокруг меня собралась небольшая группа. Наконец я понял, что все эти люди желают мне добра. Просто они хотели объяснить новичку, как делаются подобные дела. - Билеты раздают в шесть часов, - пояснил человек с рыжеватыми усами. - Мы сюда приехали вчера вечером и прождали всю ночь, чтобы получить первые номера. И даже сейчас я не уверен, что попаду сегодня - тут очередь еще с позавчерашнего дня. - А почему не устроить запись на прием? - спросил я. - Все было бы гораздо проще. Несколько человек возбужденно заговорили, прежде чем я закончил фразу. Она и позабавила и возмутила их. Как и все новички, я попался на ту же удочку. После моих многочисленных смущенных извинений мне наконец объяснили, что Бонафу запрещено проводить прием. Как раз из-за этого его враги, доктора, возбудили против него дело. Прием пациентов был главным фактом, на котором основывалось обвинение. И даже теперь, время от времени, появляются шпионы и пытаются подстеречь Бонафу. Может, и я один из них? Последнее было сказано с усмешкой - всерьез в это никто не верил. - Но я пришел повидаться с ним. Не для консультации. - По личному делу? - Да, по личному. - Пройдите с другой стороны, - посоветовали они, указав на заднюю часть дома. - Спросите Дув. Она сегодня там. Дув. Ладно. Я обошел дом, миновав группу играющих детей. Поодаль в поле стояла пустая повозка, около нее сидели и закусывали человек двадцать. Бутылка шла по кругу. Кто-то махнул мне рукой. - Хотите глоток? - Нет, спасибо, - ответил я и подошел к первому окну на северной стороне. Оно было открыто, и внутри виднелась кухня. Какая-то девушка сидела на стуле спиной ко мне и читала. Одна нога покоилась на перекладине другого стула, раскрытая книга лежала на коленях. Я мог видеть лишь согнутую спину, тонкую шею и прядь вьющихся темно-каштановых волос. Услышав мои шаги, девушка обернулась проворно, как зверек. У нее были щеки в веснушках, зеленовато-карие глаза и маленький носик. Я подумал, что она могла быть довольно хорошенькой, если бы улыбнулась. Но ее холодный бесстрастный взгляд исключал подобную возможность. - Что вы хотите? - Я ищу Дув, - сказал я. - Это я. - Забавное имя. Я думал, это название болезни. - Сегодня мы больше не выдаем билетов. Она помедлила, прежде чем вернуться к книге, и вновь взглянула на меня. Ее глаза слегка расширились - так кошка, оценив обстановку, решает подойти к вам поближе. - Приходите завтра утром, - сказала она. - У меня особый случай. Я журналист. Вы могли бы оказать мне небольшую услугу. Я решил использовать личное обаяние - оно уже успешно опробовалось на экономке Софи Лорен в Риме, на привратнике Датского посольства (я должен был привести туда фотографа до начала похорон) и на лидере баскских сепаратистов после похищения архиепископа (тонкая обходительность - моя визитная карточка). Но эта девушка оказалась непробиваемой, и ее реакции были ни на что не похожи. - Какой прок от журналиста? - спросила она, забавно наморщив носик. На кончике виднелась маленькая ямка, словно третья ноздря. И у меня вдруг возникло странное желание коснуться этой ямки кончиком языка. - Пока не известно. Крупнейшие знатоки бьются над этим вопросом, но пока безрезультатно. Мое замечание не имело ни малейшего успеха. Она даже не улыбнулась. - Что вы читаете? - поинтересовался я. - "Введение в психоанализ" Фрейда. - И вам все понятно? На этот раз ее глаза широко раскрылись, выражая крайнюю досаду и изумление. Казалось, они говорили: "Как можно быть таким идиотом?" Она встала и подошла ко мне, двигаясь в каком-то замедленном темпе. Ее наряд состоял из выцветших джинсов и зеленой блузки, лифчика не было - передо мной промелькнули ее маленькие розовые груди. Ростом она оказалась выше, чем я думал. У нее были длинные волосы и тонкая, немного нескладная фигура подростка, который вырос слишком быстро. - Это насчет дела в Даксе? - Да. Только не спрашивайте, верю ли я в подобные вещи. Но мне бы хотелось узнать мнение месье Бонафу. Кстати, для него это уникальная возможность защититься. - Моему дяде не надо защищаться. На него никто не нападает. - Все нападают на знахарей. Я предоставлю ему большую аудиторию - два миллиона читателей. (По правде говоря, милая девочка, сорок тысяч в лучшем случае.) - Дайте подумать... - Она приложила кончик указательного пальца к губам. - Сейчас он не сможет вас принять. Разве что вечером. Вы можете зайти ко мне? - К вам? Вы не живете вместе? - Нет. Я ему немного помогаю, когда есть время. Но у меня нечасто бывает время. Знаете просеку за Проломом? В самом конце просеки за ручьем - отдельный дом. Приходите часам к девяти. Только тут я заметил, что у нее совсем нет певучего акцента, характерного для местного населения. Ее голос звучал нежно и томно, напоминая звук медленно разрывающегося шелкового лоскута. - Чем вас угостить? Вот бисквиты - я их делаю сама. Они были поистине словно из восемнадцатого века - темно-серые и твердые как орехи. - Вы не очень любите готовить, не так ли? - заметил я. Она миролюбиво кивнула, показывая, что моя бестактность ее вовсе не задела. Между тем ко мне подошла такса и с весьма деловитым видом обошла вокруг моего стула. - Иди поиграй, - сказала девушка псу. Она сделала вид, будто кидает камень в сторону поляны. Пес помахал хвостом и ленивой походкой вышел на двор, глядя туда, где должен был приземлиться воображаемый камень. Затем с важным видом вернулся, высунув язык. - Вот лентяй! - сказала она. - Просто он скептик. Не верит в невидимые камни. - Тогда он не прав. Я поднял настоящий камень и зашвырнул его так далеко, как только мог. На этот раз пес умчался во весь дух. - Любой дурак может сделать это, - сказала она, не уточнив, кого имеет в виду, пса или меня. - Я думаю, дядя скоро придет. - Почему вас зовут Дув? - спросил я. - Посмотрите в словаре. Дув - куриная слепота, в ботанике лютик жгучий - ядовитый цветок, который растет в болотистой местности. Очень похоже на меня. На самом деле это фамилия. Мое христианское имя - Тереза. Мне хотелось задать еще много вопросов, но окружающая обстановка не очень располагала. Старый дом был словно третье лицо в разговоре. Как будто рядом присутствовала строгая, чересчур благонравная бабушка. Он наблюдал за нами, скорчившись во тьме; и своеобразная красота лежавшего перед нами парка, скорее напоминавшего большой сад, тоже располагала к тишине. По небу стремительно промчался стриж, огласив окрестности протяжным, тоскливым криком. Мне вдруг показалось, что когда день стал ночью, что-то произошло в воздухе. Аромат жасмина пропал, и после вспышки зарницы ему на смену пришла волна более сильного, более острого животного запаха: жница, дремлющая в поле на стогу подгнивающего сена. Впервые я ощутил запах Терезы. - Вот и мой дядя, - сказала она. В коридоре послышались шаги. Появился круглолицый, добродушного вида человек в клетчатой кепке, твидовом жакете и гетрах. Он выглядел как процветающий сельский джентльмен - тамада за праздничным столом или председатель фермерского союза. Целитель протянул мне руку - она была мягкой и теплой. Его голос, перекрывавший две октавы, звучал не более таинственно, чем застольная песня. Кроме того, от целителя пахло одеколоном для бритья. Короткими быстрыми шагами он подошел к Терезе, поцеловал ее в лоб и сел боком в одно из кресел, положив руку на его спинку. - Итак, - сказал он, - с чего начнем? Я придвинулся к железному столу, чтобы сделать кое-какие записи при свете настенной лампы. - Наверное, с диплома? Обычно начинают с этого... Нас обвиняют в том, что у нас нет диплома. Я отвечу так: можно ли водить за нос пациентов в течение двадцати пяти лет? Но меня интересовало другое. Мы уже посвящали три номера потрясающей деятельности гипнотизеров, лозоискателей, знахарей, лечивших травами, и прочих целителей, отвергаемых официальной наукой. Все они регулярно исчезали и возникали в новых обличьях. "Гении или мошенники?" - гласили заголовки Берни. "Стоит ли отвергать гипнотизеров? Можно ли обвинять тех, кто продолжает лечение, когда врачи сдаются?". Нет, меня интересовало не это, и я решил сразу перейти к сути. - Месье Бонафу, существует ли еще во Франции ведьмы и колдуны? - Вы имеете в виду лозоискателей? - Нет, ведьм. - Но, если поразмыслить, это одно и то же. - Я бы с удовольствием поразмыслил, но это может завести слишком далеко. - Человек, который находит воду, - продолжал Бонафу, - должен обладать некоторой властью над природой. Он улавливает определенные волны и потому может воздействовать на них. Мы, целители, всего лишь согласовываем наши волны с волнами пациента. - Давайте оставим волны, - предложил я. - Слишком сложно для ваших читателей? - Слишком просто. За кого он меня принимал? - Хорошо. Бонафу немного помолчал, вдыхая и как бы смакуя жадными губами ночной воздух. - Долгое время, - продолжал он, - наука считала клетку первичным элементом жизни. Теперь мы знаем, что клетка, которая казалась такой простой, на самом деле представляет собой чрезвычайно сложный организм. Он переменил позу и теперь смотрел на меня, но, казалось, уже не обращался ко мне лично. Он говорил ex cathedra, как профессор, обладающий достаточно высоким авторитетом, не оставляющим места для возражений. - Жизнь - это тонкий метаболизм, основанный на согласованном движении молекул, атомов, их электронных уровней и квантов в недрах клетки. Иными словами, там, где прежде мы не видели ничего, кроме химических реакций, теперь оказалось, что эти реакции управляются электрическими полями. Таким образом, элементарность феномена сместилась с атома на электрон. Он продолжал в том же духе минут десять, цитируя Бело, Густа, Бьянчини и Вильгельма Райха, добрался до Сулье де Морана, Ян и Инь, затем перешел от акупунктуры к гомеопатии и обратно и наконец - к гипнозу. Нужно сказать, это была мастерская попытка установить непрерывную родословную от традиций великих оккультистов до последнего слова современной науки (старый, конечно, трюк, но в устах Бонафу он принял вид очевидной неотвратимости ледника, величаво сползающего с горных вершин). Все есть во всем, если поразмыслить, противоречия устраняют друг друга - такова была теория Бонафу. Он добавил к своей картине последние мазки, упомянув о сверхсекретных исследованиях, проводимых в космическом центре в Хьюстоне, "параграф 35, раздел 181-2", благодаря которым, как он заявил, "вне всякого сомнения установлено наличие естественного положительного электрического поля, напряженностью несколько сот вольт на ярд, между землей и атмосферой. Теперь этим электрическим полем можно управлять и на клеточном и на космическом уровне..." - На расстоянии, вы имеете в виду? - Да. - И так действуют заклинания? - Если хотите. - Но он уклонился от более подробного объяснения. - Если бы ученые серьезно изучили этот аспект проблемы, они давно нашли бы лекарство от рака. - Или способ вызвать его? - Что вы имеете в виду? - Когда вы чем-то манипулируете, вы можете делать это на благо или во зло. - Разумеется. Всякий, кто владеет силой созидания, владеет и силой разрушения. То же относится и к врачам. - Он снова уклонился от темы. - Возьмите этого хиппи из Лос-Анджелеса, который был обвинен в убийстве пяти человек. Все члены суда знали, что Мэнсона не было на месте преступления. Он не сделал ничего с точки зрения позитивистской науки. Но его нашли виновным и осудили на смерть. Общество признало наличие у него той силы, которую отрицает у нас. Бонафу встал и рассмеялся чистым детским смехом. - А что касается вязальной спицы и итальянского рабочего, боюсь, я не смогу вам помочь... Доброй ночи, месье. Он еще раз поцеловал Терезу и потрепал ее по щеке. - Прошу прощения, - добавил он, покидая комнату, - но у меня не было времени пообедать, и завтра я встаю в шесть... Когда он ушел, я рассортировал свои записи, сунул их в карман и вышел в сад. Взошла луна. Тереза стояла, склонившись над перилами террасы... - Выключите свет, - попросила она. Я сделал это и подошел к ней. Я заметил, что у нее подрагивают ноздри, зрачки расширились, и подбородок поднялся. Она смотрела на цветы шалфея с мерцавшими в темноте серебристыми листьями. Ее дыхание было спокойным и глубоким. И вдруг мне стало казаться, что все растения в парке - каждая травинка на лужайке, каждый лист шалфея, и даже стены дома - дышат в том же ритме. Это продолжалось недолго, но на какой-то миг я тоже оказался вовлечен в общее колдовское биение. Мне казалось, что я никогда не был так близок к счастью. Потом Тереза пошевелилась. - Я немного провожу вас, - сказала она и пошла впереди меня. Мы медленно поднялись по склону и перешли ручей. Мокрая галька сияла в лунном свете. Можно было расслышать слабое гудение рельсов - в долине шел поезд. Мы молчали. Она шла рядом, прямая, как индейская женщина, иногда оказываясь на один-два шага впереди. Когда мы вошли в сквер, часы пробили десять, раскат каждого предыдущего удара сливался с последующим, образуя непрерывное гудение, разносившееся по всему городу. Перед гостиницей возле висевшей на каменных столбах массивной цепи несколько детей играли в бабки. Визгливый женский голос окликнул их, отдаваясь эхом под сводом соборной паперти. Тереза остановилась возле фонаря. - Когда вы уезжаете? - спросила она. - Завтра утром. Больше мне тут нечего делать. - Конечно... Если передумаете, заходите. Я вам покажу мой дом. Она повернулась и пошла обратно. Некоторое время раздавался легкий шорох ее шагов. Когда он затих, я открыл ярко освещенную дверь гостиницы. Внутри оказалось довольно шумно. Несколько человек сидели вокруг стола, отделанного под мрамор. Говорили все разом, и каждый стремился перекричать остальных. Но, завидев меня, они умолкли и стали смотреть, как я подхожу к конторке и беру свой ключ. Один из них встал. Это был хозяин. - Не выпьете с нами?.. - Нет, спасибо, - сказал я. - Но... Эти господа хотели бы поговорить с вами. - Ну, тогда ладно. Я взял предложенный мне стакан на этот раз красного вина и сел за стол. За исключением темноволосого человека, который выглядел довольно молодо, им всем было около пятидесяти, и, представив меня, месье Лорагэ умчался по своим делам. Я узнал, что толстяк, носивший пастушью куртку, - местный мэр; тот, у которого были впалые щеки и густые усы, - член городской управы; так же как и мужчина рядом с ним; четвертый - владелец гаража; а молодой человек в берете оказался школьным учителем. Делегация местных сановников. - Вы проводите расследование? - спросил мэр. - Я дам вам кое-какие сведения. Судя по агрессивному тону, он был не вполне трезв. - Сходите посмотрите на нашу крепость. Шедевр архитектуры одиннадцатого века. Там проповедовал и призывал к крестовым походам Пьер-отшельник. А теперь она разваливается, и мы не можем получить от правительства средств на реставрацию. Пойдите и посмотрите дома рабочих в Сарлакском районе - таких лачуг постыдились бы и негры. Неужели это все, чего добилась Франция? В разговор вступил следующий собеседник: - Знаете ли вы, почем будет продаваться в этом году наш виноград? А персики? Персики гниют на деревьях, потому что их цена не покрывает расходов на сбор и упаковку. - Известно ли вам, сколько фермеров задолжало банку? - спросил учитель. - Семьдесят восемь процентов. Знаете ли вы, сколько из них сможет заплатить свои долги? - Одну минуту, - перебил я. - Вы обращаетесь не по адресу. Все это очень интересно, но я занимаюсь другим вопросом. - Чем же вы занимаетесь? - не унимался учитель. - Допустим, завтра мы окажемся на первой странице вашей газеты, - о чем вы будете писать? - Я буду писать о Бонафу. Разговор начал терять всякий смысл. Я испытывал искушение встать и уйти, послав их всех к черту. - Я занимаюсь совами, пригвожденными к дверям, и младенцами с перерезанным горлом. - Это Дув наговорила вам всю эту чепуху, не так ли? - раздраженно сказал член городской управы. - Мы видели, как вы сейчас шли с ней. Я уже начал вставать, но сел снова, внезапно заинтересовавшись, и мне налили еще один стакан вина. - Кто эта девушка? - спросил я. Мэр пожал плечами. Владелец гаража сделал неопределенный жест рукой... - Откуда она взялась? - настаивал я. - С кем она живет? - Она живет одна, - ответил Лорагэ. - Родители у нее погибли три года назад в автомобильной катастрофе. Ее взял к себе дядя, целитель. В прошлом году ей исполнился двадцать один год, и она ушла жить в родительский дом. Говорят, у нее осталось небольшое наследство - ферма в Лабежаке и какие-то акции. - Да, - произнес второй член городской управы, тот, что до сих пор молчал. - У них нет недостатка в деньгах, Бонафу здорово загребает. - Похоже, люди не очень любят его, - заметил я. - Его боятся, - сказал мэр, делая ударение на последнем слове. - Она мне показался приятным человеком. - Всегда готов помочь, - насмешливо продолжил учитель, - сделать для вас все, что хотите, может даже просидеть целую ночь у постели больного. - Но ведь так оно и есть, - возразил Лорагэ, - вы не можете этого отрицать. Так мы беседовали еще минут двадцать, мои собеседники стали гораздо любезнее. Они высказали все, что, по их мнению, следовало сказать журналисту из Парижа, и к ним опять вернулось свойственное им добродушие. В их словах постоянно ощущалась любовь к родному краю, к отцам и дедам. "Бедняги, - подумал я, - они не знают своего счастья. Нетрудно вообразить воплощение их грез - заводы в предместьях, отравленная речка, в которой водились раки, супермаркет в сквере, в тени собора". Я представил, как бульдозеры штурмуют Пролом и вокруг крепости вырастают домики членов городской управы. "Слава Богу, - думал я, - этого никогда не произойдет". Но у меня не было уверенности. И потому, ложась спать, я сказал себе, что завтра непременно пойду и навещу тот дом - волшебный дом, где все дышит в едином ритме. И девушку. Она казалась мне чудесной реликвией из мира, который давно исчез. Возможно, так все и было. А может, какие-то другие причины побудили меня встретиться с ней. 3 Однако мой визит закончился довольно неожиданно. Начался он в десять часов возле чулана под лестницей. Там пахло старой обувью и спелыми яблоками. Непременными атрибутами старого дома были полные сокровищ чердаки, скрипучие доски, плохо закрывающиеся двери, погреба, прогнившие балки, тяжелая мебель и выцветшие, пожелтевшие фотографии на камине. Романтичная дребедень. Весь эффект заключался в неустойчивом равновесии. (У Терезы была мания располагать безделушки, рамы для картин, подсвечники, вообще все предметы немного наискось, иногда на самом краю стола или каминной полки. Удивительно, как они держались. Позже мне пришлось вспомнить об этом.) Несмотря на отсутствие у меня энтузиазма, Тереза повела меня на экскурсию в парк раньше, чем намечалось. Это оказалось действительно забавно. Она рассказывала все, что можно было рассказать о дорожках, кустах и лужайках и о том, какие звезды видны ночью между теми или иными ветками. Она проводила сравнение между домом и садом. Дорожки были коридорами, солнечная лужайка - гостиной, заросли кустов - чердаком, а просветы неба между ветвями - окнами. Все перемешалось. - Бывают такие дома, - сказала она, - которые посещаются призраками Но это заколдованный дом. Его посещают добрые духи, а не злые. Вы согласны? Она настойчиво пыталась узнать мое мнение. Я был готов согласиться со столь странной метафорой. Тереза показала мне маленький зеленый домик в дальнем конце парка. Там работал старый садовник. Его лицо с перебитым носом боксера казалось старше остального тела. Когда ом появился у своего жилища с тремя горшочками азалий в руках, Тереза представила его: - Это Фу. Садовник бросил рассеянный взгляд в мою сторону и, не проронив ни слова, ушел. - Он помешан на цветах, - едва слышно прошептала она, словно посвящая меня в некую тайну. - Если бы я его послушалась, у меня повсюду были бы цветы. Но я люблю только полевые цветы без запаха, например лютики или маргаритки. - Зачем же вы его держите? - Это долгая история. Если когда-нибудь встретитесь с ним, не будите его, он носит цветы во сне. "Если когда-нибудь встретитесь с ним..." - не в первый раз она употребляла это выражение. Например, я узнал, что дверь в одной из спален на первом этаже не запиралась, как бы сильно ни давили на щеколду. Чтобы ее правильно закрыть, нужно знать один секрет. "Я покажу вам как-нибудь", - сказала она. Как будто мне было суждено вернуться. Или остаться. К часу пополудни я уже умирал от голода. Тереза это предусмотрела. Она приготовила корзинку с сандвичами, столь же твердыми, как и ее бисквиты. Эту корзинку Тереза отнесла в свою "хижину" - так она называла странную постройку в дальнем конце парка, почти полностью скрытую листвой. Вблизи хижина оказалась сложенной из старых досок, сухого тростника, железных балок, ржавых железных листов, битых кирпичей и кусков шифера; дверью служила тяжелая, изъеденная временем деревянная панель. Внутри стоял запах сырого перегноя. Ни окон, ни какой-либо мебели, только охапка сена, заменявшая, очевидно, сиденье. Единственным предметом обстановки был очаг из четырех больших камней и старой трубы. Рядом лежало несколько поленьев. Я сел на землю, прислонившись спиной к стене. Хозяйка расположилась напротив меня и принялась медленно распаковывать свои припасы. Она была разочарована моей реакцией, моим ироническим отношением к ее заколдованному миру. - Вы должны кое-что узнать обо мне, Тереза. - Впервые я назвал ее по имени. - Прошлое, детство - весь этот хлам имеет для меня значение не большее, чем окурок сигареты. - Прошлое не играет никакой роли в вашей жизни? - Слава Богу, никакой. - Почему слава Богу? - Я не люблю старые дома, старые сады и вообще все, что тянет назад. - Что же вы тогда любите? - Вопрос не в том, что люблю я, я в том, что любите вы. Вы не можете провести всю жизнь, оставаясь тенью давно исчезнувшей девочки, посещающей дом своих родителей. Когда-нибудь вы состаритесь. И одиночество будет плохим помощником... Ладно, не стоит обращать на меня внимания. Это просто моя склонность читать морали. Не принимайте всерьез. Рискуя сломать зуб, я укусил сандвич. - Одиночество - не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть по своему выбору, - сказала она очень серьезно. - Хорошо, - похвалил я. - Очень хорошо и глубоко. Передайте бутылку. - А как у вас, у такого умного? - Ее глаза, казалось, разделились: правому я еще нравился, а левый смотрел враждебно. - На что похожа ваша жизнь? - Моя жизнь лишена очарования, - сказал я. - Во всех смыслах этого слова. - У вас нет никаких привязанностей? - Есть. К жене. - А ваша работа? - Не стоит и гроша. - И больше ничто вас не интересует? - О, меня интересует многое. - Я стал перечислять. - Катание на яхте, вечеринка с приятелями, девочки, карты. Тереза взглянула на меня с мукой. В ее глазах словно отразились все Сержи, которыми я не был. - Но мне наплевать и на то, что меня интересует, - добавил я. - О? - произнесла она, передавая мне наконец бутылку своим замедленным движением. Потом она задумалась. Прошла целая вечность, прежде чем последовал очередной вопрос. - А ваша жена, какая она? - Чудесная, - ответил я с набитым ртом. - Это слово всегда приходит мне на ум, когда я думаю о ней. Она как бы... Видите ли, я не обладаю вашим даром сравнения. Она - пузырек в бокале шампанского. - Вы любите все легкое, да? - Совершенно верно. Я сам довольно тяжелый. И мне часто бывает тяжело переносить самого себя. - Говоря это, я улыбался, но потом опять заговорил серьезным тоном. - Вы не поняли, что я хотел сказать, Тереза. Или я неудачно выразился - я имею в виду мою жену. Она совсем не легкомысленная или... - У вас есть ее фотография. - Минуту. Я имею в виду, что она просто обладает даром облегчать мою жизнь. - Я понимаю. Она протянула руку, ожидая карточку. Я чувствовал, что довольно глупо показывать Терезе фотографию жены, но больше ничего не оставалось. На этом снимке, сделанном в Ибице в июне перед виллой, Ким, совершенно голая, с длинными черными волосами, ниспадавшими до пояса, стояла спиной к камере и, обернувшись, улыбалась своей боттичеллиевской улыбкой. - Какая красивая! - сказала Тереза. Я положил фотографию обратно в маленький прозрачный конвертик и сунул в бумажник. В разговоре наступила пауза. Тишина казалась нескончаемой. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что наступил вечер. С сандвичами я давно покончил. Должно быть, Тереза встала и разожгла огонь, потому что в очаге потрескивало. Куда-то провалился значительный отрезок времени, я тряхнул головой. - Что случилось? - Ничего, - сказал я, - все в порядке. Тереза присела на корточки возле очага, глядя на языки пламени. Еще одно странное ощущение: казалось, тепло идет от нее к огню, а не наоборот. Но было и еще что-что. Ее мысли. Они как будто возникали в языках огня, некоторое время витали над ее головой, потом собирались вместе и вдруг стремительно бросались на меня. "Прижми меня к своей груди", - приказывали они. Я был в каком-то оцепенении. Казалось, в течение целого часа Тереза поворачивала ко мне свою голову. Глаза ее поблескивали, и какие-то блики играли возле губ. Еще один провал во времени. Когда сознание вернулось, я лежал с Терезой на сене. В голове звенели колокола... Медленно, медленно ее и мои губы сближались, я пил слюну, у которой был вкус рассветной росы. Губы Терезы, холодные и мягкие, едва размыкались. Мои ребра начали неистово вздыматься и опускаться. Резко оторвавшись от Терезы, я вскочил на ноги, сознавая лишь одно: надо уходить. И как можно скорее. 4 Я вернулся в Париж в восемь утра, проехав всю ночь. Ни один муж не был бы стремительнее меня в то утро, когда я поставил машину в гараж под домом, бросился со своим чемоданом к лифту, бесшумно просунул ключ в замочную скважину, тихо прикрыл за собой дверь и миновал прихожую. Ким притягивала меня как магнит на протяжении всего четырехсотмильного пути. Я хотел застать ее спящей. И получил то, что хотел, - пробуждение Ким. Еще не проснувшись, она улыбалась, словно человек, стоявший перед ней, был одним из образов ее сновидений. Она медленно воскресала, переносясь из одного чудесного мира в другой, столь же восхитительный. Из-под одеяла появились ее руки. Потом открылись глаза, чтобы тотчас закрыться снова, и послышался тихий смех - значит, она проснулась. Я погрузил губы в атлас ее шеи, вдыхая нежный аромат и ощущая блаженный покой, которого был лишен в течение поглотивших меня последних двух дней. - Моя черноволосая, - прошептал я, - обожаю тебя. Она опять погрузилась в сон, снова пробудилась, на этот раз окончательно, улыбнулась и свернулась калачиком. - Ты разбудил меня, - пожаловалась она. Только тут я заметил перемену: длинные черные волосы Ким больше не рассыпались по подушке. - Ты не сердишься? - Она поднялась на локте, покрутив согнутыми пальцами над тем, что осталось от ее волос. - Скажи что-нибудь. Это только вначале шокирует, а потом ты привыкнешь. И они опять вырастут. Так выглядит гораздо лучше, правда? - Лучше, - согласился я. У меня не было сил спорить, хотелось просто заключить мир лет на десять. - А у меня есть для тебя подарок. Она вынырнула из-под одеяла в чем мать родила и на четвереньках добралась до стула, стоявшего в ногах кровати. Покопавшись в сумке, лежавшей на стуле, она достала прядь волос, перевязанную черной ниткой. - Значит, я не потерял их совсем, - заметил я, засовывая волосы в маленький конвертик, к фотографии Ким. - Очень мило с твоей стороны, что ты так хорошо все воспринял. - Она вернулась на кровать. - Как твои дела? - Нормально. - Ты знаешь, золотисто-каштановые тона должны смягчить суровость стрижки. - Я не против золотисто-каштановых тонов. - Ты так мило все воспринял. Я боялась, что ты рассердишься. - Она раскинула руки: - Ну, иди же, разбуди меня. - Нет, сейчас я приму душ и освобожусь от всего этого бреда... - Какого бреда? - От статьи. Пока она у меня в голове. Всю дорогу обдумывал. Хочу скорее выложить все на бумагу и забыть. - А нельзя с этим подождать? - Нет, нельзя. - Тогда я сварю тебе кофе. Ты вообще-то спал? - Потом посплю. Она "принесла мне кофе в спальню. Даже выпив две чашки, я чувствовал себя разбитым и обессиленным, но как только сел за машинку, клавиши застучали, как одержимые. Я опять выдел старую крепость при свете луны, стога сена в залитой солнцем долине. И девушку, с которой, быть может, был знаком в прошлой жизни, грустное лицо мэра, стоявшего под лампой в холле гостиницы, и дорогу, проходившую за сто десять миль, экс-субпрефектуру с ее ветхими стенами, серый безобразный дом Бонафу, окруженный людьми, томимыми недугами и надеждой, и смерть, крадущуюся между ними с косой в руках. Дом, парк и магнитные поля Хьюстона. И хижину. Но тут я остановился. Я не стал упоминать в своей статье хижину. Пятнадцать страниц были готовы. Вложив их в большой конверт, я оставил его на полу перед входом в квартиру, запер дверь и позвонил в газету, чтобы прислали курьера. После этого я забрался в постель и тотчас погрузился в сон без сновидений. На этот раз настала очередь Ким будить меня. Ее длинная, созданная для поцелуев шея, склонилась надо мной. Ким сообщила, что уже восемь вечера, а также что мы должны обедать у Канавы. И уже опаздываем. - Когда я женюсь на тебе, - пообещал я, - мы положим конец всей этой светской жизни. - Но ты уже женился на мне. - Я намерен начать все сначала. - Ты ничего не рассказал мне о своей истории, - сказала она другим тоном. - О, это было так поэтично. Я пошел в ванную, намочил голову и начал бриться. - Хорошенькая девушка, местное вино, заколдованный дом и таинственный парк - как в волшебной сказке. - Чушь какая, - сказала она. Именно так я и думал. Она примерила последовательно трое колготок, и третьи, желтые как лютик, по-видимому, наилучшим образом подошли к ее настроению. - А что это за девушка? Расскажи. Конечное, она в тебя влюбилась? - Точно. - Ее покорила твоя любовь к природе? - Точно. - И она готовила приворотное зелье и все такое? - Возможно. Я не стал выяснять. Ким, а что если мы никуда не пойдем сегодня? - Ты обещал на прошлой неделе. - Стоит ли держать свои обещания? - Может, нам понравится. Ким была готова. Ярко-желтая юбка с разрезом, нечто вроде блузки горчичного цвета - один из ее сверхмодных костюмов. Новая прическа шла ей; ее глаза сияли, как у королевы, и прислонившись к двери, она держала свою сумочку, как скипетр. - Может, нам все-таки остаться? - предложила она после долгого поцелуя. - Мы обещали, - ответил я. Этот вечер был похож на другие. Народу оказалось гораздо больше, чем мы ожидали. Мало еды и много спиртного. Последняя пластинка "Стоунз", манекенщицы с отсутствующими лицами, огни свечей, отражавшиеся в их глазах, по углам группы мужчин, обсуждавших серьезные проблемы, шестнадцатилетняя девочка, скакавшая от одной группы к другой, немного веселья и чуть-чуть блюза. - Не пей слишком много, - сказал мне Канава около двух часов ночи. - Слишком много выпить нельзя, - ответил я. - Это непохоже на тебя. Он был прав, и чем больше я пил, тем больше она - Тереза - преследовала меня. Она появлялась повсюду, падала с потолка, выходила из стены, заползала по моей ноге. Я хватался за любой стакан, который оказывался в пределах досягаемости, и вдруг понял, что нахожусь в мертвецки пьяном состоянии. Я ушел в ванную, закрылся и сказал зеркалу: - Я запрещаю тебе кричать. - Это не так просто, - ответило оно. - Притворись кем-нибудь другим. Зафиксировав в сознании эту здравую мысль, я вернулся в гостиную и стал искать Ким. Наконец ее лицо промелькнуло где-то в толпе, словно луч света. Я начал осторожно пробираться к ней. Это был долгий путь в темном коридоре. - Забери меня отсюда, - попросил я. - Мне нужна эта девушка! Берни яростно опустил свой кулак на мои пятнадцать страниц. - Мне нужна эта девушка. Мне нужен этот дом с приведениями и этот чудесный... этот шекспировский парк. Мне нужен этот мертвый город с его призрачным собором и извилистыми аллеями. Мне нужны все эти несчастные больные, которые выстроились в очередь у дверей целителя. Но больше всего меня интересует девушка. - Но что в ней такого интересного? Он повел носом, словно нюхая воздух. - Ее аромат. Послушай, читатели по горло сыты грязью. Они получают грязь в каждом номере. Им нужно немного свежего воздуха. - Но в этой девушке нет ничего свежего. - Она живет не в нашем веке. Ее нисколько не интересуют бары и модные магазины. Она разговаривает с облаками, она черпает энергию из природы, и у нее есть - как бы это сказать? - что-то вроде "власти" над природой. Ты сам так пишешь. Больше того, ты пишешь, что она хорошенькая. Я дам тебе Феррера. Марк Феррер был одним из четырех штатных фотографов, получавший более "поэтичные" задания: пастух, ставший убийцей; пекарь, покончивший с собой из-за несчастной любви, засунув голову в печь; директор компании, бросивший бизнес и ставший пчеловодом. Марк, высокий, длинноволосый, сорокадвухлетний вегетарианец, превосходно подходил для такой работы. - Он и так неплохо работает здесь, - попытался возразить я. - Решено. Вы отправляетесь туда сегодня вечером. Если устал, закажи место в спальном вагоне. А я тем временем подготовлю твою статью. Введение я уже немного обмозговал. Начало будет на первой странице, и еще две страницы внутри. "Существует ли тайна?.." Как, говоришь, называется это захолустье? Нет! Он простер руку с вытянутыми большим и указательным пальцами, словно очерчивая в воздухе воображаемый заголовок. - "Колдовство в век атома: возможно ли это?" Видишь ли, Серж, на самом деле я не верю во всю эту чепуху. Но, к счастью, в нашей истории есть еще и хорошенькая девушка. Может, она ведьма! Может, она натирается колдовскими снадобьями и танцует голая в полнолуние. - Не так-то просто будет застать ее за этим занятием, - заметил я. - Даже с Марком. - Может, она участвует в черной мессе или чем-то подобном. Я вижу, как она лежит обнаженная на алтаре, а ее дядя в черном клобуке совершает обряд, перемещая священные дары по ее лону. - Андрэ, твоя фантазия... - И сумасшедший садовник, который бродит с рассвета до заката с охапками цветов. Ради Бога, ты должен написать это! Его ладонь легла на мои пятнадцать страниц. - "В сиянии звезд купол оранжереи начинает вздыматься, словно человеческая грудь". Нет! Я не откажусь от этого ни за что на свете!! - Я не писал этого! - Но я же прочел! Ты гораздо талантливее, чем думаешь. У тебя чудесный дар вызывать ощущение чего-то неуловимого. Возьми Марка за руку и постарайся объяснить ему все это. Таинственное лицо этой девушки. Старый чердак, призрачная лестница, коридоры, кишащие вампирами... Я хочу, чтобы все это было между строк. Мне нужен астральный элемент, понимаешь? Я понимал. И прежде всего понимал, что снова увижу Терезу. "Завтра в это время я буду с тобой, с тобой, с тобой, с тобой..." Эта мысль долго крутилась у меня в голове. Можно продумать дело до мелочей, оценить различные возможности, потом вдруг - стоп! - и нет ничего, кроме абсолютной Пустоты. Так, может, это и есть любовь? - продолжал я свою околесицу, направляясь к издательской конторе. Во всяком случае, спорить с Берни было совершенно бессмысленно. 5 Мне нравилось, что Марк говорил только тогда, когда его спрашивали. Он был еще тут, а вы уже забыли о нем. Через плечо перекинуты две камеры: "Хассельблад" для цветной съемки, "Контафлекс" - для черно-белой. И всегда под рукой черная сумка с линзами. Марк часами протирал их носовым платком, дышал на них и смотрел на свет: не осталось ли отпечатков пальцев или пылинок - лишь затем, чтобы засунуть обратно в сумку. Он всегда бродил где-то поблизости, и то тут, то там слышалось щелканье затвора. Можно было внезапно обнаружить его застывшим в какой-нибудь необычной позе, например, лежащим на спине прямо у твоих ног. Тонкие губы, длинный нос, очень красивые серые глаза и длинные с проседью волосы делали Марка красивым и загадочным. То ли ему было все до лампочки, то ли, наоборот, он воспринимал все ужасно серьезно, и внешнее безразличие лишь скрывало огромную сосредоточенность - я никогда не мог понять. После трех пересадок мы наконец добрались до места в девять часов утра. В этом глухом городе станция была пустынна, как и все остальное, и от станции шла длинная липовая аллея. Кроны деревьев смыкались, образуя сплошной зеленый свод. Прекрасная картина. - Значит, вы вернулись? - сказал хозяин гостиницы. - Надолго останетесь? У меня свадьба в конце недели. С пятницы все будет забито. Я сказал, что мы останемся на два дня, и он дал нам двухместный номер. Едва мы очутились в комнате, Марк занял позицию у окна и начал снимать собор. Потом он спросил, не могли бы мы выйти и взглянуть на этот собор под другим углом. - Мы приехали не для того, чтобы снимать собор, - сказал я. - Он очень красив. - Таких не меньше пятисот во Франции. - Расскажи, в чем тут дело, Серджио. - Он всегда называл меня "Серджио". - Верни почти ничего не объяснил. Какая у тебя цель? - Не знаю. - Берни говорил что-то о девушке, которая живет одна в большом доме. И это вся история? - Более-менее. - И что в ней особенного? - Она очень хорошенькая. - Во Франции пять миллионов хорошеньких девушек. - Идея Берни, не моя, в том, что девушка, город и... окружающая обстановка - все связано воедино. - Некая картина Франции, так? - Не совсем. В здешних краях есть волшебные источники, колдуны, легенды... - И ты хочешь, чтобы я снимал легенды? - Три тысячи триста жителей, - прочитал я вслух, открыв путеводитель. - Средняя высота сто семьдесят четыре фута. Отдельные холмы достигают пятисот девяти футов. В ясную погоду можно видеть Пиренеи, которые находятся в сорока восьми милях отсюда. Главный источник дохода - сельское хозяйство. Фруктовые сады. Сосновые леса. Незначительные остатки архитектуры римского владычества. Развалины средневековых укреплений. Нормандские вторжения в девятом и десятом веках. Испанское вторжение в шестнадцатом веке. - И что дальше? - Все. - Но зачем конкретно ты приехал, Серджио? Какая у тебя идея? - Идея в том, что у здешних ящериц женские тела, а луна на самом деле из зеленого сыра. - Нет, серьезно. - Я знаю не более твоего. - С чего же мы начнем? - С начала. Берни интересует девушка. - А тебя? - Меня тоже. Мы нашли ее во фруктовом саду - в клетчатой рубашке, бежевой юбке, зеленом шифоновом шарфе. Птицы устроили вокруг нее адский шум. Тереза срывала листья латука. Она выпрямилась. Ее фигура отбрасывала колеблющуюся косую тень. Марк начал снимать с выдержкой 1/28, но перешел на 1/135, когда мы подошли ближе. - Что случилось? - спросила она, глядя на него. С Терезой - как я мог забыть? - все было не так, как со всеми. Она не проявила ни малейшего интереса к ответу на свой вопрос ("Мой приятель хочет сделать несколько снимков для газеты, кое-какая дополнительная информация, если не возражаешь. Разве я не обещал, что мы скоро снова увидимся? Но ты, кажется, не очень рада? Я, конечно, был...") и, указав на плодовое дерево, объявила: - У нас будут вишни в сентябре. Только тут она впервые взглянула не меня и улыбнулась - Марк за моей спиной снимал уже при 1/250. - Я ждала тебя, - сказала она. - Мне приснился сон прошлой ночью. Она взяла меня под руку, и мы стали бродить по полянам. "Этого не надо, - говорил мой взгляд Марку. - Вырежь сцену встречи трагических любовников во втором акте, когда они гуляют, не подозревая, что их ожидает скорая смерть". Между тем Тереза рассказывала свой сон. В город прилетели птицы. Их вожак разыскал мэра и сообщил, что они намерены расположиться на ночлег в сквере; путь каждый житель принесет веточку, щепку или кусок проволоки для постройки гнезда. Птицы очень устали после дневного перелета, и они не могут собирать все это сами в столь поздний час. И так далее. - Тогда я выбрала самую лучшую ветку в саду и пошла к скверу. Но когда я проходила мимо большого магазина, у меня возникла идея. Я зашла и спросила, где у них игрушки для птиц. Марк перестал снимать и шел рядом с нами. Я поймал его взгляд, словно говоривший: "То ли еще будет". - И все игрушки для птиц появились на витрине, - продолжала Тереза, сорвав ветку с дерева. Я решил играть в ее игру. - И на что были похожи эти игрушки для птиц? - Всех форм и всех цветов, как их песни. - Но при чем тут мое возвращение? - Подожди. Она говорила серьезно, почти торжественно. Звуки ее голоса накатывались волнами - и такими же волнами колыхалась рожь, через которую мы теперь шли, стараясь не топтать колосьев. - Когда я пришла к скверу, там ухе было построено огромное гнездо - от собора до гостиницы. Все птицы сидели внутри, и вдруг одна из них подлетела ко мне. Она была такая большая, темная, очень красивая, и я дала ей игрушку. - Как у тебя со стариком Фрейдом? - поинтересовался я. - Подожди... После этого был какой-то провал. А потом я осталась в сквере одна. Рассвело. Птицы уже улетели, и мне хотелось только попасть в гнездо. Я знала, что это запрещено и даже приведет к несчастью, но не могла устоять. И когда я оказалась в самой глубине гнезда, оно стало медленно-медленно закрываться надо мной. Тогда я позвала на помощь ту птицу... - Ту, которой вы дали игрушку? - вежливо осведомился Марк. - Да. - И он пришел, этот тип? - спросил я. - Да. Ты пришел. - У нее не все дома, - сказал Марк вечером за обедом. Как мы провели день? У меня не было никаких мыслей... Огромные клочья чистого неба плыли над нашими головами, когда мы гуляли под палящим солнцем. От ее тела исходил запах теплого нетерпеливого животного. Мы остановились в прохладной тени у ручья. Глубокая зелень листвы отражалась в глазах Терезы. Она присела на корень дерева, от ее тела исходила какая-то скрытая, накопленная бесцельно сила. Когда мы пересекали небольшой перелесок, ее голая рука защищала меня от веток, и я ловил эту руку, целовал кончики пальцев и задавал себе абсурдный вопрос: виноват ли я в том, что мне так хорошо? Когда я вернулся в сад в дремотной тишине полудня - ленча в программе не было - судя по всему, собиралась гроза. Марк с довольным видом начищал свои фильтры, надеясь пополнить коллекцию живописных картин неба. Потом - Бог знает, говорили мы о чем-то или нет - солнце опять вернулось на небо, а я не заметил, как это произошло, и в саду засмеялись птицы. Позднее, когда последний луч солнца медленно покинул лужайку, небо внезапно стало темно-синим. Я уловил едва ощутимый запах оранжереи - перегной, торф, черви, копошившиеся среди гниющих листьев - невдалеке прошел садовник Фу, прижимая к груди целую охапку горшков с дрожавшими цветами. И лето словно превратилось в зиму. - Теперь я кое-что понял, - сказал Марк. - Что именно? - Почему ты вернулся. И почему я здесь. Я - алиби, не так ли? - Я вернулся не по своей воле, Марк. - Эта девочка хочет тебя. Она похожа на кошку во время течки. Знаешь, что я собираюсь сделать завтра, Серджио? Пойду повидаюсь с этим целителем - и прекрасно управляюсь сам. Чем плоха программа? - А что предлагается мне? - Тебе предлагается переспать с ней. И поскольку я лишь молча возил вилкой по тарелке, он спросил: - Что-нибудь не так? - Да. - В чем дело, Серджио? Скажи мне. Это из-за... из-за Ким? Послушай, не мое дело давать тебе советы, но... сколько тебе лет, Серджио? Тридцать три? Тридцать шесть? Ладно. Во всяком случае, я старше тебя. Послушай опытного человека: в жизни тебе нужны будут только воспоминания. В конце концов, это единственная вещь, которая... - Марк, - я поднял глаза, - она слишком много для меня значит. - Что ты имеешь в виду? - Не знаю. - Ты как будто боишься... - Оставь меня в покое. Я бросил салфетку и отправился спать. Марк пришел много позже. Он был пьян. - Ты оказался прав, Серджио. Можно мне включить свет? Ты не спишь? Ты оказался прав, здесь происходят странные вещи. Во-первых, послушай... Он споткнулся о кровать и сел на мои ноги. - Это местное песочное вино - настоящая находка. У меня и правда все горло как в песке. - Он почесал горло. - Послушай, детка, я обошел всю местную знать и выпил с ними со всеми, но это только для того, чтоб помочь тебе. Вот так. Погоди-ка минутку, мне надо выпить стакан воды, чтобы промыть этот песок. Он опять споткнулся об угол кровати, ухватился за раковину и стал пить прямо из-под крана. - Во-первых, дядюшка Бонафу был замешан в другом деле, более серьезном, чем это, шесть лет назад. Я точно не понял, что там случилось. Два человека погибли - расплата за старые долги, в чикагском стиле, понимаешь? Там было какое-то наследство и так далее. "Убийство на расстоянии". Тебе это не интересно? Или интересно? Теперь девушка. - Он подошел к кровати и, сделав мне козу, продолжал: - Ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Это официальная версия. Люди говорят... Но чего они только не говорят, Серджио? Есть две другие версии. Несчастный случай произошел, когда они ехали в деревню... Серизоль. Смотри, как я точен. Машина налетела на платан и разбилась в лепешку. И девушка - ей тогда было восемнадцать лет - находилась в машине. Но осталась цела и невредима. Теперь слушай внимательно. Только после седьмой бутылки они мне все выложили. Ее мать страдала от неизлечимой болезни... По одной версии - ты следишь за мной? - ее отец, двоюродный брат Бонафу, убил жену и представил ее смерть как... - Марк, - сказал я, - ради Бога, заткнись и иди спать. - Но это еще не все! Эти люди там в долине - все совершенно ненормальные. Здесь как раз вплетается история садовника. Имею честь сообщить тебе, что садовник мертв. По непроверенным данным. Стал призраком в тысяча девятьсот сорок третьем, когда был совершен обряд освящения. Ты не хочешь послушать историю о святилище? Одна из величайших страниц в истории Сопротивления. Ты знаешь, что такое святилище? Я не знал. Один старик объяснил мне за стаканом вина. Святилище - это святые места. Посвящаются обычно Богу. Любому богу. Но могут быть посвящены и дьяволу! - Продолжим завтра утром, - объявил я, выключая свет. Я слышал, как он раздевается в темноте и невнятно бормочет: - Это очень удобно: посвящаешь святилище дьяволу, и когда кто-то другой входит туда без твоего разрешения, он падает замертво. Так и пропали три немца, лейтенант и двое рядовых. Значит, ты приехал за легендами, Серджио? Отлично, мы попали как раз туда, куда надо. Это точно. На следующий день жара стала невыносимой. В три часа разразилась гроза, и мы укрылись в хижине. На этот раз Тереза не стала зажигать огонь. Она только молча прижалась ко мне, и ее кристально-ясные глаза стали темно-зелеными. До этого были всякие расспросы: ее жизнь, детство, планы на будущее, взгляды. Рассказал о себе (служил в армии, в том числе восемь месяцев в Алжире, женился и так далее). Мы говорили обо всем, что когда-то чувствовали, любили, ненавидели, желали - или только думали, будто говорим, потому что на самом деле не придавали значения словам - они лишь отвлекали наши мысли от того, что неизбежно должно было произойти. И оно произошло. Именно там, в хижине, когда первые капли дождя упали не крышу и листья деревьев, мы поцеловались во второй раз. Первым был тот едва ощутимый трепет ее губ. Потом моя рука осторожно скользнула за ворот ее зеленой блузки - в то время, как она гладила мое лицо: два легких нежных пальца коснулись моего лба, потом носа и губ. С усердием слепого я в мельчайших подробностях изучил ее груди, прежде чем увидел их - жемчуг, сияющий в раковине - после того, как внезапным движением она отвела назад плечи и, изогнув спину, помогла мне сбросить ее блузку. Когда она разделась до пояса, я взял обе ее руки и поднял над головой. Мои губы зарылись в волнующий клочок волос под мышкой, затем, поднимаясь к шее, подобрали по пути каплю пота, пока вновь не слились с ее губами. В эту минуту я понял - я почувствовал это впервые в жизни, - что каждая частица наших тел предназначена и уже давно подготовилась к этой церемонии. Все время во Вселенной принадлежало нам. Бесконечное время простиралось вокруг и струилось внутри нас. Внезапно резкий запах поднялся от ее лобка, тотчас смешавшись с запахом гниющего сена. И когда моя рука быстро опустилась к ее бедрам, я был приятно удивлен, обнаружив, что она уже расстегнула юбку. Я спустил ее юбку вместе с трусиками. Это движение, которое часто представляло для меня большие затруднения и неудобства, стало andante amoroso [медленно и нежно (ит.)] второй части симфонии. Оставалось одно препятствие - как избавиться от моей одежды? Но охвативший меня жар расплавил их, и они слетели сами, словно пыль. Когда наши обнаженные тела соприкоснулись и пришел конец нашей невыносимой разделенности, я спросил ее глаза в последний раз, и они ответили мне спокойно, прежде чем закрыться. Потом ее губы шевельнулись: - Уже так поздно, - произнесла она, и эти три слова превратились в едва заметную зыбь в застывшем воздухе. В тот вечер, укладывая в чемодан пижаму и туалетные принадлежности, я сказал Марку: - Помоги мне, придумай что-нибудь. - Не беспокойся, Серджио. Можешь на меня положиться. Марк также был удовлетворен проведенным днем. Он подружился с Бонафу, который почему-то хотел сфотографироваться во всех мыслимых ракурсах. - Он такой же комедиант, как и все остальные, - сказал Марк, - я даже видел, как он пытался загипнотизировать паралитика. Но самое удивительное вот - смотри! - Он вытянул свою левую руку. - Она у меня никогда полностью не распрямлялась - что-то там в суставе, какое-то затвердение связок. Он сразу заметил и предложил выправить. Взял мою руку, тряхнул ее несколько раз и поставил какую-то припарку на локоть. Потом положил обе руки мне на крестец... Крестец и локоть - вроде никакой связи, но я сразу почувствовал во всем теле чудеснее тепло. Как будто кровь закипает. Очень приятно. Марк упаковал свой небольшой чемоданчик и легко поднял его левой рукой. - Видишь, раньше я так не мог. - Потом он осторожно уложил в черную сумку свои фотопринадлежности. - Переезжаешь к ней? - Да. - Надолго собираешься остаться? - На несколько дней. До конца недели. - Но теоретически ты еще в отеле? Я имею в виду, если они захотят тебе позвонить. - "Они" - мне понравилось множественное число. "Ими" могли быть только Берни и Ким. - Скажи "им", что они могут позвонить мне во время ленча. Я здесь буду питаться, по крайней мере, днем. - Почему бы тебе не позвонить самому? Это гораздо проще. - Не хватает смелости, Марк. - И ты действительно считаешь, что получишь таким образом суперисторию? - Это весьма обширная тема, - уклончиво ответил я. Ощущение радостной легкости и свободы от какой-либо ответственности не покидало меня с тех пор, как я решил остаться (с тех пор, как она решила за меня). - Но завтра - последний срок, Серджио. У меня как раз осталось время проявить пленку. - У них есть моя первая статья. Другая пойдет в следующий номер. - Значит, это - история в несколько серий? - Кто знает? Мы заключили кровавый договор. - Что? - Мы смешали нашу кровь. Это значит, что теперь ничто не сможет нас разлучить. - Ты шутишь? - Нет. Посмотри. Я показал ему след от укола, который был виден на кончике моего мизинца, и рассказал, как Тереза взяла булавку, проколола сначала мой, а потом свой палец, затем, бормоча какое-то заклинание, приложила их друг к другу и немного повращала, чтобы кровь смешалась. Похоже, Марку не очень понравилась эта затея, но он постарался не подать вида. - Попрощайся за меня. Мне уже некогда ее навестить. Он закинул на плечо свою сумку и взял чемоданчик. - Чао, Серджио. Ты все-таки остерегайся. - Остерегаться чего? Он не ответил и стал спускаться по лестнице. Мы оплатили счет в холле. Я сообщил Лорагэ, что мой друг уезжает, а я нашел комнату в городе. Если на мое имя придут какие-то письма, пусть он оставит их для меня, и если кто-нибудь позвонит, пусть скажет, чтобы перезвонили в любой день во время ленча. Это было в пятницу. - Я буду в Париже в понедельник рано утром, - сказал я Марку, когда, выйдя из гостиницы, мы пожали друг другу руки. - Надеюсь, картинки получатся. - Я тоже надеюсь. 6 - Какого черта ты здесь? Это было в среду, в полвторого. Берни рычал в телефонную трубку. - Ты мне нужен. Слыхал новости? Закрыли "Ля Каж". - Что такое "Ля Каж"? - Клуб в Сен-Жермен-де-Прэ. Полиция закрыла его, и знаешь почему? Тайная проституция. Ты был прав. Ты часто бываешь прав - это мне всегда нравилось в тебе. Я еще не знал, как себя вести. - Что с тобой? Ты как будто не совсем проснулся. Мне нужна та история про девок, и быстро. Мы должны опубликовать статью, прежде чем они закроют еще какой-нибудь клуб. Сейчас самое время. Вержю (другой фотограф) не знает, что делать. Он ждет тебя. Возьми машину напрокат, приезжай любым способом, только скорее. Он собирался повесить трубку, но я поймал его как раз вовремя. - Как вышли картинки у Марка? - Какие картинки? - Наша история. - Получилось не так интересно. Да и девушка не такая уж хорошенькая. Кстати, я сократил твою статью. На первом месте теперь убийца детей. Но я дам тебе первую страницу для девочек. Обещаю. И вообще, какого черта ты делаешь в этой Богом забытой дыре? Может, тебя околдовали или?.. В общем, передаю трубку Ким, она стоит рядом со мной. - Здравствуй, дорогой! У тебя все в порядке? В гостинице не было настоящей телефонной будки. Я стоял в углу у двери, и то и дело кто-нибудь проходил мимо меня в уборную и обратно. - Все хорошо, дорогая. Берни совсем спятил. Он хочет пятьдесят страниц, и когда я обливаюсь кровавым потом, чтобы сделать их, он еще недоволен. - Почему ты не позвонил мне? - Дорогая, здесь один телефон на все это захолустье, и размен... - Я знаю. Ты скоро вернешься? - Сегодня вечером. Завтра утром, в крайнем случае. - Я очень скучаю без тебя. - Я тоже очень скучаю. - Произнося эти слова, я украдкой оглядывался по сторонам. Казалось, вся мебель в холле готова обрушиться и придавить меня. - У тебя не очень убедительный тон, - усмехнулась она. - Погода хорошая? Здесь ужасно. Осень. - Я не знал, что еще сказать. - Если мне удастся достать машину, я приеду в середине ночи и разбужу тебя. - Да? - обрадовалась она. - Да! Оплатив счет и покинув гостиницу, я ощущал такую же бодрость духа, как муха в сетях паука. Одна часть моего "Я" приказывала мне совершать некоторые действия, другая цеплялась за все, что угодно: теплое солнце, осенние паутинки. Или, например, за доктора Казаля, которого я встретил у крепостных стен по пути к дому Терезы. - Вы еще здесь? - Я уехал и вернулся. - А что теперь? - А теперь опять уезжаю... Если не останусь. Не знаю. Да, не знаю. Он обвел окрестности одним из своих широких жестов. - Этот город - ловушка. Возьмите к примеру меня: с тех пор, как я поселился здесь тридцать лет назад, никогда не тороплюсь. Зачет торопиться, если все время видишь одно и то же? - Он взял меня за локоть. - Пойдемте, я вам кое-что покажу. Он зашел в подлесок, прыгая с камня на камень. - Остерегайтесь гадюк! - крикнул я. Вскоре я увидел на голой округлой вершине холма часть старой стены, поросшую зеленью. Казаль остановился. - Вот, - сказал он, - здесь когда-то стоял дом знаменитого мага. Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову. - Я должен вернуться в Париж. - В моей фразе прозвучали по меньшей мере три вопросительных знака. - И что вы ожидаете найти, когда вернетесь? - Мою жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки, - стал перечислять я, словно перебирая четки. В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у меня только пять. - Вы были здесь во время немецкой оккупации? - Да. - Что это за история со святилищем? - Каким святилищем? - В доме Дувов. - Посмотрите, - показал он рукой. - Отсюда можно видеть часть парка. Вон тон клочок земли. - Ну да. - Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Не важно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дома Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры. - Вы знали старого Дува? - Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, говорил очень мало. - Он тоже был колдун? - Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный колдовской ритуал, восходящий к средневековью, - они посвятили это место. - Посвятили? Кому? - О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершивших посвящение. - Тогда, значит, дьяволу? - Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном месте провалилась земля, и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении - я имею в виду, туда, куда по логике он упасть не мог - и насмерть задавил фельдфебеля. В конце недели они все бросили и уехали. Не из-за заклятья. Во всяком случае, официально не из-за него. Как раз в это время высадились союзники, и из Берлина пришел новый приказ. Но, так или иначе, Дувы смогли вернуться в свой дом. Этот факт произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали бояться Дувов... и обращаться к ним за помощью. - И святилище все еще запретное место? - Не знаю. Мне не приходилось его видеть. - А мне приходилось. Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко расхохотаться. "Это уж слишком!" - думал я. Наконец-то у меня появилось ощущение свободы. Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив из в чемоданчик, я вышел в парк и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке был старый садовник, копавшийся в огороде. Я подошел к нему. Впервые мне удалось рассмотреть садовника как следует. Вблизи вид у него был довольно отталкивающий. Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и нижнюю часть носа. Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый - серый, правый - очень светлый, с зеленовато-голубой верхней и темно-синей нижней половиной. Не знаю почему, но они напомнили мне глаза собаки. Кстати о собаке: что случилось собакой, которую я видел здесь в первый день? - Мадемуазель Дув дома? - Нет, - сказал он, продолжая копать, - она у своего дяди. - Но она сказала... - Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась. - Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? - попросил я. - За сараем. "Здесь была собака, - думал я, нажимая на педали, - такса, я помню очень хорошо. Что она сделала с собакой?" Подобными вопросами я занимал свои мысли, - лишь бы не думать о той единственно реальной проблеме, которая стояла передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил - было ли это прошлой ночью или позапрошлой, или во время полета к звездам? - что люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину. Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если это так, Серджио? Не называй меня как Марк. Что, если ты околдован? Если хочешь избавиться от любовного недуга, перережь глотку жабе в новолуние, вымочи ее селезенку в отваре из васильков и барвинков, добавь немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и принимай в горячем виде... Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не проводился. Я прислонил велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в первый день. Тереза и ее дядя были на кухне. Они засыпали в большие котлы кучи каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на слабом огне. Бонафу, в рубашке с засученными рукавами, встретил меня довольно приветливо. - Заходите, дайте пожать вашу руку. Тереза, увидев меня, не выказала удивления. Она подошла к шкафу, заполненному папками с сушеными травами, и спросила: - Что теперь класть? - Щепотку этого, - ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко мне, добавил: - Peroinca minor... Подойди сюда, я покажу, как нужно готовить компоненты. Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела на стене. Это был Папа. Не нынешний - предыдущий. Папа. Но на кой черт мне знать, какой это Папа? - Тереза, - сказал я, - мне нужно с тобой поговорить. - Сейчас? - Да. - Но я не могу... - Ничего, ничего, я и сам управлюсь, - заверил Бонафу, улыбаясь с видом соучастника. Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными пальцами и улыбнулась мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой солнечной улыбки. Тереза неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю и прильнула ко мне. - Ты уезжаешь? - спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее манера горевать - или защищаться от удара. - Все будет хорошо. Я провожу тебя до станции. Я... - Она не давала мне возможности вставить слово. - Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был счастлив? Мы могли бы провести вместе всю зиму. Тебе так трудно изменить свою жизнь? Серж, я тебе скажу одну вещь: все люди хотят перемен, а когда появляется возможность, они передумывают. Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза. - Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя. "А если ты не отпустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья?" Но она прочитала мои мысли. - Конечно, ты и так свободен, Серж. - И она шла дальше, все еще не давая мне возможности вставить слово. - Ты бы не скучал здесь. Здесь никто не скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и хорошо: тут у тебя будет сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги - у меня есть все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил... - Она снова остановилась. - Ты сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже - это кошмар. Почему ты не можешь быть проще, милый? Иисус говорил: "Да значит да, нет значит нет - а все остальное от дьявола". После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться. - И какую жизнь ты собираешься вести? Неужели тебе нравится быть марионеткой? Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной на миг словно дьявол, пораженный торжествующим Святым Георгием. - Почему, милый, почему? К чему тебе все это? Она отошла, чтобы сорвать травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась. - Я знаю, что тебе нужно, Серж. Тобой владеют злые духи. Тебе нужно освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы помогла тебе, если бы ты согласился. Внезапно я сменил пластинку. В конце концов, в моей жизни есть вещи, которых никто не имеет права касаться, даже она. - Меня ждет жена, - сказал я, как идиот-муж, натягивающий трусы наутро после оргии. - Это достаточно серьезная причина. Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза! - Видишь, какой ты. Один день ты любишь ее, а на следующий день - меня. Разве можно любить двух сразу? Когда же ты обманываешь? - В этом-то и весь вопрос, - сказал я, тоже улыбаясь. Некоторое время я ничего не говорил. Даже не думал. Все, что мне оставалось, - это действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти на станцию, сесть в поезд, повернуть ключ в замке, совершать заученные действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня. - Бедняжка, - сказала она, - тебе надо поторопиться. А то опоздаешь на свой поезд. Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее с собой на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможности побыть с ней до последней минуты. (А завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и садовника с собачьими глазами?) - Что ты сделала со своей собакой? - спросил я, нажимая на педали - обратный путь был легче, дорога шла под уклон. - Фу? - Фу? Фу - это садовник. - У них одно и то же имя, - ответила она. "Она не в своем уме", - говорил Марк. Одно последнее усилие, еще пара рывков, и я в безопасности, на твердой земле. - Моя собака погибла в тот день, когда ты уехал в первый раз. Она перебегала дорогу на Серизоль, и ее задавила машина. На этой дороге никогда не было движения. Голос Терезы становился выше, словно Грегорианский хорал, восходящий к сводам собора. И ей удалось представить все таким образом, будто я - главный виновник. С ее точки зрения собака умерла, потому что я уехал. Искра ненависти внезапно зажглась во мне (она всегда полезна, когда собираешься кого-то бросить). Я раздул эту искру. - Почему ты не говоришь, что в этом виноват я? - Эти два события связаны. - И кто умрет завтра, когда я уеду? - Я, - сказала она тихо. Слезы покатились по ее щекам. Совершенно неожиданно - я не заметил, как они появились. Остановив велосипед посреди дороги, я обнял Терезу, чувствуя, как ее хрупкая фигурка погружается в мое тело. "О черт! - думал я. - Если бы всего этого не было! Моя любимая, моя милая маленькая Тереза!" Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно, была глупейшая. Я подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару коротких отрывистых гудков, как бы говоря: "Что, любовная ссора?" "Нет, мы не ссоримся, - мысленно ответил я ему, - мы просто умираем". - О, Серж, я так долго ждала тебя. Я любила тебя даже прежде, чем ты появился. А теперь что мне делать? Я не смогу без тебя видеть, дышать. Я не смогу без тебя засыпать и просыпаться. Я не смогу ничего делать. Извини, - добавила она, всхлипывая, - все прошло. Извини. Я больше не буду, обещаю. - Ты действительно хочешь на станцию? Она кивнула, не в силах произнести ни слова. Остальное было весьма печально. Я вновь водрузил свою амазонку на раму. Ее спина, прижавшаяся к моей груди, казалась мне тяжелейшим грузом, а мои ноги, нажимавшие на педали - не более, чем дрожащим отражением в реке. Когда мы добрались до станции, пришлось ждать у билетной кассы. Других пассажиров не было, но не было и кассира. Наконец он появился. Щелчок компостера - как печать судьбы. Платформа. Часы Аушвитц. Снова ожидание. Мы приехали на 20 минут раньше, и нам нечего было сказать друг другу. Но Тереза все равно говорила. Она скоро оправилась. Не в ее характере было страдать. Слова медленно текли, сливаясь в неоконченные фразы. Тереза говорила об облаке, которое проплывало над станцией, она интересовалась, откуда оно прилетело и куда улетит. "Оно умрет раньше, чем достигнет гор", - сказала она. Судьба облаков занимала меня не больше, чем перемещение пауков по стене, слонов по шахматной доске ели вурдалаков по болоту. И вдруг, когда поезд уже приближался к станции, Тереза взглянула на меня с торжествующим видом. - Ты жалеешь, - спросила она, и ее нижняя губа дрогнула, - жалеешь, что встретил меня? - Нет, - ответил я, - но меня удивляет одна вещь. Почему вдруг оказывается, что два человека любят друг друга? - Они не любят, - сказала она. - С чего ты взял, что они любят? - Перестань, Тереза! Из-за шума поезда нам пришлось повышать голоса. Поднявшись со своим чемоданом в вагон, я осознал, что забыл ее поцеловать. - Счастливо! - крикнул я. Для меня это было самое искреннее пожелание, которое когда-либо произносилось со дня творения. Очень скоро Тереза превратилась в маленький светлый силуэт на платформе, очень прямой, очень ясный - я никогда не видел ничего красивее. И ты уезжаешь! Я резко закрыл окно, сел в угол и принялся созерцать фотографию площади св.Марка в Венеции. Поезд дал свисток и стал набирать скорость, пересекая долину. Я знал, что, повернув голову налево, увижу дом и парк, но воздержался. "Это только начало - сказал я себе. - Стоп. Новый пункт. Постарайся смотреть на вещи разумно, покажи, что ты большой мальчик. Найди другую мысль, чтобы первая вылетела из головы (какая чушь...) Вот вторая мысль: произошло нечто таинственное. Тайна. Языческие мистерии, совершаемые в полнолуние, - что они собой представляли? Счастье? Это и есть счастье? Увидеть один раз и вспоминать всю оставшуюся жизнь?!" Я понял, что кричу. Это не случалось со мной довольно давно и в какой-то мере было даже забавно. Как говорится, надо просто привыкнуть. 7 Мои воспоминания о последовавшем периоде не совсем отчетливы. Я кидался от одного занятия к другому, приходя в себя лишь ночью в постели, одинокий, как зверь, зализывающий свои раны. К счастью, новая работа, которую мне поручил Берни, позволяла отвлечься. Девицы Сен-Жермена, все очаровательные создания не старше 21 года, безумные девицы, утопавшие в волнах поп-музыки; и Вержю, как безумный снимающий их своим "Роллеем". Девицам нравилось поверять мне свои секреты, рассказывать о своей жизни, вплоть до тех далеких дней, когда они еще жили дома. ("Мои родители... О Боже, не говорите мне о родителях, вы правда хотите, чтобы я рассказала о своих родителях?") К трем часам одна из них оставалась со мной, словно маленький сувенир ночи. Мы заканчивали беседу в постели в одной из комнат на задворках Сен-Жермена, Шарантона или Монтружа. В каждой я тщетно пытался найти лекарство от своего недуга. В этих едва созревших устах, отдававших винно-табачным перегаром, я искал надежду на избавление. Их всегда звали Лилиан, Даниель или Нора. Одна из них, раздеваясь, все время переступала с ноги на ногу, как будто ей ужасно хотелось пописать. У другой были кроткие невинные глаза; но как только она оказалась голой, они загорелись бешеной страстью. Мы объезжали все новые закоулки на машине Вержю, молодого человека, любившего колесить по пустынным улицам. Новый клуб. Еще одна исповедь. Какая-то бывшая княгиня, отличавшаяся изысканностью манер. Но когда мы стали танцевать, ее груди вдруг обхватили меня, словно вторая пара рук, и ее губы страстно прижались к моим. По какой-то неведомой причине (подобной причинам некоторых редких болезней) я играл в эту игру совершенно искренне. Мое сердце было всюду сразу, воспламеняясь во время оргазма. Потом, лежа на простыне, я пытался найти магнитный полюс своей жизни, и вновь ко мне возвращалась Тереза. Я вспоминал ее жесты, ее особую манеру изгибать спину и ее слова: "О, Серж, я никогда больше не смогу заснуть, если не почувствую на лице твое дыхание". А где была при этом Ким? Под утро я лежал рядом с ней, в лучшем случае пьяный, не буйный, не печальный, не веселый, только задумчивый. Но эта безмятежность была хрупкой. Кошмары, таившиеся во тьме, только и ждали, когда я потеряю бдительность. Во сне я шагал по тротуарам, которые кишели ужасными осклизлыми чудовищами. Они корчились в предсмертных судорогах - безголовые, одноглазые или со ртом на животе. Я должен был пробираться между ними и ни в коем случае не касаться, чтобы не превратиться в одного из них. Потом я внезапно пробуждался. "Ты без конца ворочаешься. Мне это надоело", - жаловалась Ким. Новый сон - но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я взглянул вниз, на самого себя, спящего. "Ты превосходно выглядишь! - заметил я. - Просто превосходно... - Кто это сказал?.. - Ты, ты, идиот. Тут больше никого нет... - А кто это сказал? Я же слышал голос... - Идиот, это крыша твоего гроба отражает звуки твоего голоса". Во время одной из таких астральных прогулок я встретил самого Бога. - Как поживаешь, Сагар? - Неплохо, сир, а вы как? - Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело? - Я спрашивал себя, Господи, что происходит после смерти. - Какой смерти? - Моей, к примеру. - Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв. Бог рассмеялся, а я опять проснулся. Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон. "В конце первого акта все персонажи застывают, словно заколдованные. Камера медленно следует за Накилем, который бродит среди застывших танцующих пар в поисках Гретель..." В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный дух команды покоился на прочном фундаменте. "Нам нужно съездить куда-нибудь для восстановления сил", - сказала Ким - без проблем. Каждый ее прозрачный нерв знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Рамбуйе к Сторкам, каким-то своим друзьям, у которых был коттедж на опушке леса. Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. ("Мне кажется, ты никогда не был таким. В какой буре ты потерял свои паруса?") В воскресенье вечером я совершил большую прогулку по лесу. Вернувшись, я застал Ким спящей и долго смотрел на нее. Да, она утратила свой блеск. "Сравнивать значит разрушать", - говорил я себе. И разрушал. Ким открыла глаза и улыбнулась. - Какое приятное солнце, - сказала она, зевнула, потянулась и, поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку. - Давай поговорим, теперь самое время, - предложила она. - Пойдем со мной, Серж-с-широкими-плечами. Когда-то это должно было случиться. Мы пересекли двор и зашли в пустой амбар - идеальное место для откровенной беседы. - Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка? С тех пор, как ты оттуда вернулся, ты ведешь себя словно робот. И зачем тебе эти маленькие шлюшки, с которыми ты даже не получаешь удовольствия? Что это за жизнь? Я знал очень хорошо, что ей известно про Терезу. Что касается девиц, то она была выше этого. - Давай хорошенько все обсудим, как два взрослых человека, - продолжала она. Ким. Клуб в Антибе, возле крепостных стен. Она в одном конце зала, я в другом с группой приятелей. Она показалась мне весьма привлекательной, эта девушка с длинными черными волосами и сияющими глазами. Она отвернулась, снова взглянула на меня, и опять отвернулась. Между нами завязался забавный немой диалог. "Конечно, я мог бы встать, моя милая, подойти к тебе, пригласить на танец, но мы достойны кое-чего получше, не правда ли?" - "Да", - ответили ее глаза, "Как же мы это разыграем, о девушка с дивными волосами и сияющими глазами?" - "Я буду играть в твою игру, глупышка", - ответили ее глаза. "Тогда, может, сыграем в обычную беззаботность? Этому трюку научил меня приятель-актер". Подняв правой рукой воображаемый стакан, я сделал вид, будто осушаю его. Жест должен был означать: "Не хочешь ли выпить?" "Нет", - ответила она, тряхнув головой, и взметнувшиеся волосы дважды упали на ее лицо. Хорошо. Марсель Марсо начинает вторую часть своей пантомимы. Я намазал несуществующим маслом воображаемый сандвич, сделал вид, будто положил на него горячую сосиску, и помазал сверху горчицей. "Не заморить ли нам червячка?" - "Нет", - сказали ее глаза, голова и волосы еще решительнее, чем в первый раз. Оставалась третья часть силлогизма - заключение. Две мои ладони, сложенные лодочкой, представляли подушку, к которой я нежно прижался щекой. "А поспать вместе?" - "Да", - сразу кивнула она с удивительным энтузиазмом, и глаза ее засияли еще веселее. Но в ту ночь мы не спали вместе. Мы до рассвета гуляли вдоль крепостных стен, растворившись в Вечности. Помнишь ли ты эту ночь, о моя любимая, и все остальные ночи? О Ким, что с нами случилось? - Что с нами случилось, Серж? Ты все думаешь о ней? Может, попросить ее приехать сюда? Или домой? Я не хочу, чтобы ты был несчастлив, Серж. Серж не мог придумать, что еще сказать после своего бессвязного признания. Он довольствовался тем, что вытаскивал из стога соломинки одну за другой и разламывал их на мелкие кусочки. - Знаешь, я... видела сон. И она тоже! Но в ее сновидении не было птиц, ни живых, ни мертвых. Ким хотела попасть на шестой этаж отеля, но лифт почему-то не работал. Пришлось идти пешком, и когда она поднялась и собиралась войти в комнату, дверь оказалась запертой. Ким постучала, и женский голос сказал, что ей нельзя входить, и она должна остаться в коридоре к спать на матраце. А я с этим согласился. - Ты хочешь бросить меня, Серж? Ты действительно любишь ее? Дай мне твой платок. - Она взяла платок за угол и выловила из глаза залетевшую мошку. - Эта мошкара так и лезет в глаза! Ну? Ты не ответил. Ты собираешься бросить меня? - Никогда, - сказал я, - никогда, никогда, никогда, никогда. - Как будто все эти "никогда" могли защитить нас от неумолимой судьбы. - Хорошо, значит... Ты кончаешь с этим? - Нет. - Хорошо, что тогда? Что мы будем делать? Такая жизнь не может продолжаться. - В ее голосе уже появилась дрожь, предвещавшая заключительный акт драмы. - Ты понимаешь, о чем я говорю? Я очень хорошо понимал. Мы не занимались любовью с тех пор, как я вернулся из Тузуна. - Дело не в том, что мне не хватает этого, - продолжала о