его дикие и волосатые сотоварищи.
     Он  был ч-е-л-о-в-е-к, а  они  о-б-е-з-ь-я-н-ы. Маленькие  же обезьяны,
скачущие по верхушкам  деревьев, были  м-а-р-т-ы-ш-к-и. Тарзан  узнал также,
что старая Сабор л-ь-в-и-ц-а, Хиста з-м-е-я, а Тантор с-л-о-н.
     Таким образом он научился читать.
     С того времени его успехи шли очень быстро. С помощью большого  словаря
и  упорной  работы  здорового разума,  Тарзан, унаследовавший способность  к
мышлению,  свойственную  высокой расе, часто  догадывался о  многом,  чего в
действительности не  мог понять, и почти  всегда  его догадки были близки  к
истине.
     В его учении случались большие  перерывы,  так как племя иногда  далеко
уходило от хижины,  но, даже вдали от книг, его живой ум  продолжал работать
над этими таинственными и увлекательными вопросами.
     Куски коры, плоские листья и даже гладкие участки земли служили Тарзану
тетрадями, в которых острием охотничьего ножа он выцарапывал уроки.
     Но в то время, как он следовал своей склонности к умственному труду, он
не пренебрегал и суровыми жизненными знаниями".
     Он упражнялся  с веревкой и  играл  со своим охотничьим. ножом, который
научился точить о плоские камни.
     Племя окрепло и увеличилось со времени, когда поступил в него Тарзан.
     Под  предводительством Керчака ему  удалось  изгнать другие  племена из
своей  части джунглей, так что у племени была теперь в изобилии пища и почти
не приходилось терпеть от дерзких набегов соседей.
     И потому, когда молодые самцы вырастали, они находили более удобным для
себя брать жен из собственного  племени, а если и брали в  плен чужих самок,
то  приводили их  к Керчаку,  предпочитая подчиниться ему и  жить  с  ним  в
дружбе, чем устраиваться самостоятельно.
     Изредка какой-нибудь самец,  более свирепый, чем  его товарищи, пытался
оспаривать власть у Керчака, но еще никому не удалось одолеть эту свирепую и
жестокую обезьяну.
     Тарзан находился в племени на особом положении. Хотя обезьяны и считали
его  своим,  но  Тарзан  слишком заметно  от  них  отличался, чтобы  не быть
одиноким в их обществе. Старшие самцы уклонялись от сношений с ним и либо не
обращали  на него  внимания, либо  относились к  нему  с такой  непримиримой
ненавистью,  что если  бы  не изумительная  ловкость  мальчика  и  не защита
могучей Калы, которая оберегала его со всем  пылом материнской  любви, -- он
был бы убит еще в раннем возрасте.
     Самым  свирепым и постоянным  его  врагом был Тублат. Но когда  Тарзану
минуло около тринадцати лет, преследования его врагов внезапно прекратились,
его оставили  в покое  и даже стали питать к нему  род уважения. Тарзан  мог
наконец  рассчитывать  на спокойную совместную жизнь с племенем  Керчака, за
исключением тех случаев,  когда  на  кого-нибудь из  самцов нападал припадок
безумного  неистовства, которыми страдают в джунглях самцы диких  зверей. Но
тогда никто из обезьян не был в безопасности.
     Виновником этого счастливого для Тарзана поворота  был никто  иной, как
тот же Тублат.
     Произошло  это  событие  следующим образом.  Однажды, все племя Керчака
собралось  в  маленьком  естественном  амфитеатре, лежащем  среди  невысоких
холмов,  на  широкой и чистой  поляне, свободной от колючих  трав и ползучих
растений
     Площадка  была почти круглой. Со всех сторон  амфитеатр замыкали мощные
гиганты девственного леса; их огромные стволы  были сплетены такой сплошной;
стеной  кустарника, что доступ  на маленькую гладкую арену был возможен лишь
по  ветвям  деревьев.  Здесь,  в  безопасности  от   какого-либо  вторжения,
устраивало свои собрания  племя Керчака.  В  середине  амфитеатра возвышался
один из  тех страшных  земляных барабанов,  из которых  антропоиды извлекают
адскую музыку при совершении своих обрядов. Из глубины джунглей глухие удары
их иногда доносятся  до человеческого  слуха, но никто  из людей, никогда не
присутствовал на этих ужасных празднествах. Многим  путешественникам удалось
видеть эти  диковинные  барабаны  обезьян. Иные из них  слышали даже  грохот
свирепого,  буйного   разгула   громадных   человекообразных,   этих  первых
властителей  джунглей.  Но  Тарзан, лорд  Грейсток,  был  несомненно  первым
человеческим  существом, которое  когда-либо  само  участвовало в опьяняющем
разгуле Дум-Дум.
     Этот первобытный обряд послужил  прототипом для всех служб, церемоний и
торжеств, какие устраивались и устраиваются церковью и государством. На заре
человеческого  сознания,   в   седой  глубине  веков,  за   далекой   гранью
зарождающегося  человечества, наши свирепые волосатые предки при ярком свете
луны  выплясывали  обряды  Дум-Дум  под звуки  своих  земляных барабанов,  в
глубине  величавых  джунглей,  которые остались такими же и поныне. Все наши
религиозные  таинства  и обряды начались  в ту давно забытую ночь, в тусклой
дали  давно  минувшего  мертвого прошлого, когда первый мохнатый наш предок,
раскачав своею тяжестью ветку тропического дерева, легко  спрыгнул на мягкую
траву, на место первого сборища.
     В тот  день, когда  произошло  событие, после которого Тарзан  добился,
наконец, прекращения  тех  преследований, которым он  подвергался в  течение
первых двенадцати лет своей жизни,  племя Керчака, состоявшее  теперь уже из
целой сотни обезьян,  шло молча толпою  по нижним ветвям деревьев и бесшумно
спустилось на арену амфитеатра.
     Празднества  Дум-Дум устраивались  обычно  по  случаю  того  или  иного
важного события в жизни обезьян, например -- победе над враждебным племенем,
захвата  пленника, умерщвлении  или  поимки  какого-нибудь крупного  хищника
джунглей  и,  наконец,  по  случаю  смерти  или  воцарения  владыки -- главы
племени. Каждый такой случай  сопровождался торжественными обрядами и особым
церемониалом Дум-Дум.
     В  этот  день,  праздновалось убийство гигантской  обезьяны из  другого
племени. И когда обезьяны Керчака заняли арену амфитеатра, два могучих самца
принесли труп побежденного.
     Они положили свою  ношу перед земляным барабаном и уселись на корточках
возле него в виде стражи. Остальные участники торжества разлеглись в  густой
траве,  чтобы подремать, пока не  взойдет  луна. При ее  свете  должна  была
начаться дикая оргия.
     Долгие  часы  на  поляне  царила  полнейшая  тишина,  нарушаемая   лишь
нестройными криками пестрых  попугаев и щебетом  тысячи птиц, которые стаями
порхали среди ярких орхидей и гирлянд огненно-красных  цветов, ниспадавших с
покрытых мохом пней и стволов.
     Наконец,  когда над джунглями спустилась ночь,  обезьяны  зашевелились,
поднялись  и  расположились  вокруг  земляного  барабана.  Самки  и детеныши
длинной  вереницей  уселись  на  корточках  с  внешней  стороны  амфитеатра,
взрослые самцы расположились внутри  полянки, прямо против  них. У  барабана
заняли  место три  старые самки,  и каждая  из  них  имела  в руках  толстую
суковатую ветку длиной около пятнадцати дюймов.
     С   первыми  слабыми  лучами  восходящей  луны,  посеребрившей  вершины
окружных деревьев, старые самки  стали медленно  и тихо ударять  по звучащей
поверхности барабана.
     Чем  выше поднималась луна  и  чем ярче  освещался ее сиянием  лес, тем
сильнее  и  чаще  били в барабан  обезьяны, пока, наконец, дикий ритмический
грохот не наполнил собою всю окрестность на много миль во всех направлениях.
Хищные звери джунглей приостановили свою охоту и, насторожив уши и приподняв
головы,  с любопытством прислушивались к далеким глухим ударам,  указывавшим
на то, что у больших обезьян начался праздник Дум-Дум.
     По временам какой-нибудь зверь испускал пронзительный визг или громовый
рев в  ответ  на дикий грохот праздника  антропоидов.  Но  никто из  них  не
решался пойти на разведки или подкрасться для  нападения, потому что большие
обезьяны  собравшиеся  всей  своей  массой, внушали лесным  соседям глубокое
уважение.
     Грохот барабана достиг, наконец,  силы грома; тогда  Керчак  вскочил на
середину круга, в открытое пространство между сидящими на  корточках самцами
и барабанщицами.
     Выпрямившись  во весь рост, он откинул голову назад и, взглянув прямо в
лицо восходящей луне,  ударил в грудь  своими большими  волосатыми лапами  и
испустил страшный, рычащий крик.
     Еще и еще пронесся этот наводящий ужас крик над притихшими в  безмолвии
ночи и словно мертвыми джунглями.
     Затем Керчак  ползком, словно крадучись, безмолвно проскочил  мимо тела
мертвой обезьяны,  лежавшей перед барабаном, не сводя с трупа своих красных,
маленьких, сверкавших злобою глаз, и, прыгая, побежал вдоль круга.
     Следом за ним  на арену  выпрыгнул другой самец,  закричал,  и повторил
движения вождя.  За ним  вошли в круг и другие, и  джунгли  теперь уже почти
беспрерывно оглашались их кровожадным криком.
     Эта пантомима изображала вызов врага.
     Когда  все  возмужалые  самцы   присоединились  к  хороводу  кружащихся
плясунов, -- началось нападение.
     Выхватив огромную дубину  из  груды кольев, нарочно  заготовленных  для
этой цели,  Керчак  с  боевым рычанием бешено кинулся на  мертвую обезьяну и
нанес  трупу  первый  ужасающий  удар.  Барабанный  грохот  усилился,  и  на
поверженного  врага   посыпались  удар   за   ударом.  Каждый   из   самцов,
приблизившись  к  жертве  обряда,  старался  поразить ее  дубиной,  а  затем
уносился в бешеном вихре Пляски Смерти.
     Тарзан  тоже  участвовал  в диком, скачущем  танце.  Его смуглое  тело,
испещренное  полосами  пота,  мускулистое  тело  блестело  в  свете  луны  и
выделялось гибкостью и изяществом среди неуклюжих, грубых, волосатых зверей.
     По мере того,  как  грохот  и быстрота  барабанного боя  увеличивались,
плясуны пьянели от  его  дикого ритма и от  своего  свирепого воя. Их прыжки
становились все быстрее, с оскаленных клыков потекла слюна, и пена выступила
на губах и груди.
     Дикая пляска  продолжалась около получаса.  Но,  вот, по знаку  Керчака
прекратился бой барабана. Самки-барабанщицы торопливо пробрались сквозь цепь
плясунов  и  присоединились к толпе зрителей. Тогда  самцы,  все, как  один,
ринулись  на тело  врага,  превратившееся под их ужасающими ударами в мягкую
волосатую массу.
     Им  не  часто удавалось  есть  в  достаточном  количестве свежее  мясо.
Поэтому  дикий  разгул  их ночного празднества  всегда  кончался  пожиранием
окровавленного трупа. И теперь они все яростно кинулись на мясо.
     Огромные  клыки вонзались  в тушу, разрывая  кровавое битое тело. Более
сильные хватали отборные куски, а слабые вертелись около дерущейся и рычащей
толпы, выжидая  удобный момент, чтобы  втереться туда  хитростью и подцепить
лакомый кусочек, или стащить какую-нибудь оставшуюся кость  прежде,  чем все
исчезнет.
     Тарзан  еще  больше,  чем  обезьяны,  любил  мясо  и  испытывал  в  нем
потребность.  Плотоядный по  природе,  он  еще  ни  разу  в  жизни,  как ему
казалось, не поел мяса  досыта. И вот теперь, ловкий и гибкий,  он пробрался
глубоко в массу борющихся и раздирающих мясо обезьян. Он стремился хитростью
добыть себе хороший кусок, который ему трудно было бы добыть силой.
     С  боку  у него висел охотничий нож его неведомого  отца, в самодельных
ножнах. Он видел образчик их на рисунке в одной из своих драгоценных книг.
     Проталкиваясь  в  толпе,  он, наконец,  добрался до  быстро исчезающего
угощения и своим острым ножом отрезал  изрядный кусок; он и не надеялся, что
ему достанется  такая богатая  добыча  -- целое  предплечье, просовывавшееся
из-под  ног  могучего  Керчака. Последний  был  так  занят своим царственным
обжорством,   что   даже   не   заметил   содеянного   Тарзаном  оскорбления
величества...
     И Тарзан благополучно ускользнул из борющейся массы со своей добычей.
     Среди обезьян, которые  тщетно вертелись за  пределами круга  пирующих,
был и старый Тублат. Он очутился одним из первых на пиру и  захватил уже раз
отличный кусок,  который спокойно съел в  сторонке. Но  этого ему показалось
мало, и  теперь  он  снова пробивал  себе  дорогу, желая еще  раз  раздобыть
хорошую порцию мяса.
     Вдруг он заметил Тарзана: мальчик выскочил из царапающейся и кусающейся
кучи переплетенных тел с полосатым предплечьем, которое он крепко прижимал к
груди.
     Маленькие  тесно  посаженные,  налитые  кровью  свиные  глазки  Тублата
засверкали злобным блеском, когда они увидели ненавистного  приемыша.  В них
загорелась также и жадность к лакомому куску в руках мальчика.
     Но и Тарзан  заметил своего  злейшего  врага. Угадав  его намерение, он
быстро  прыгнул  к  самкам  и детенышам, надеясь  скрыться среди них. Тублат
быстро погнался за ним по пятам. Убедившись, что ему не удастся найти место,
где он мог бы спрятаться, Тарзан понял, что остается одно -- бежать.
     Со  всех  ног  помчался  он  к  ближайшим   деревьям,   ловко  прыгнул,
ухватившись  рукой за ветку,  и с  добычей в зубах стремительно полез вверх,
преследуемый Тублатом.
     Тарзан  поднимался  все   выше   и  выше  на  раскачивающуюся  верхушку
величавого гиганта лесов. Тяжеловесный преследователь не решился гнаться  за
ним  туда,  и,  усевшись  на вершине, мальчик кидал  оскорбления  и насмешки
разъяренному, покрытому  пеной животному,  которое остановилось на пятьдесят
футов ниже его.
     И Тублат впал в бешенство.
     С ужасающими воплями и рычанием  низвергнулся он наземь в толпу самок и
детенышей  и накинулся на  них.  Он  перегрызал огромными  клыками маленькие
слабые  детские шеи  и  вырывал целые  куски  мяса  из спин и животов самок,
попадавших в его когти.
     Луна ярко озаряла эту кровавую оргию бешенства. И Тарзан все это видел.
     Он видел, как самки и детеныши бежали, что было сил, в безопасные места
на  деревьях.  А  затем  и  большие  самцы,   что  сидели   посреди   арены,
почувствовали  могучие  клыки  своего обезумевшего  товарища.  И  тогда  все
обезьяны поспешно скрылись среди черных теней окрестного леса.
     В амфитеатре,  кроме Тублата, оставалось только одно живое существо  --
запоздавшая  самка, быстро бежавшая  к  дереву, на верхушке  которого  сидел
Тарзан. За ней близко по пятам гнался страшный Тублат.
     Это была Кала. Как только Тарзан увидел, что Тублат ее настигает, он, с
быстротою  падающего  камня,  бросился  с  ветки на  ветку на  помощь  своей
приемной матери.
     Она подбежала к  дереву. Как раз над нею  сидел Тарзан, затаив дыхание,
выжидая исхода этого бега взапуски.
     Кала  подпрыгнула  вверх  и  зацепилась за  ниже  висевшую  ветку.  Она
оказалась почти над самой  головой Тублата и  была здесь уже в безопасности.
Но раздался  сухой,  громкий треск,  ветка  обломилась,  -- и Кала свалилась
прямо на голову Тублата, сбив его с ног.
     Оба вскочили на мгновение, но Тарзан еще быстрее спустился с дерева,  и
громадный разъяренный  обезьяний  самец  внезапно  очутился  лицом к лицу  с
человеком-ребенком.
     Ничто не могло  быть более  наруку злобному зверю.  С  ревом  торжества
обрушился  он  на  маленького лорда Грейстока. Но  клыкам его все же не было
суждено вонзиться в это крошечное коричневое тело цвета ореха.
     Мускулистая рука с молниеносной быстротой схватила Тублата за волосатое
горло.  Другая рука вонзила несколько раз  острый охотничий  нож  в широкую,
мохнатую грудь.  Удары  падали, словно молнии, и  прекратились только тогда,
когда Тарзан почувствовал, что ослабевшее вялое тело рушится на землю.
     Когда труп упал, Тарзан, обезьяний приемыш, поставил ногу на шею своего
злейшего врага, поднял глаза  к полной луне и, откинув назад буйную, молодую
голову,  испустил дикий и  страшный  победный крик  своего  народа.  Друг за
другом, из своих древесных убежищ, спустилось все племя. Они окружили стеной
Тарзана и  его побежденного  врага, и  когда  все оказались  налицо,  Тарзан
обратился к ним.
     -- Я Тарзан,  --  крикнул он.  --  Я  великий боец. Все должны почитать
Тарзана и Калу, его мать. Среди вас нет никого, кто может сравниться с ним в
силе! Пусть берегутся его враги!
     Устремив  пристальный  взгляд  в злобно-красные глаза Керчака,  молодой
лорд  Грейсток  ударил  себя  по  могучей  груди  и  испустил  еще раз  свой
пронзительный крик вызова.
     <B>VIII
     ОХОТА НА ВЕРШИНАХ ДЕРЕВЬЕВ</B>
     На следующее  утро  после  Дум-Дум, обезьяны медленно двинулись назад к
берегу,  через  лес. Мертвый  Тублат остался  лежать там,  где он был  убит,
потому что племя Керчака не ест своих.
     Поход на этот раз был весь занят поисками пищи. Капустные пальмы, серые
сливы, визанг  и  сентамин встречались  в  изобилии; попадались также  дикие
ананасы, а иногда обезьянам удавалось находить мелких млекопитающихся, птиц,
яйца,  гадов  и  насекомых.  Орехи   обезьяны  раскалывали  своими  могучими
челюстями, и только когда они оказывались слишком твердыми, они разбивали их
камнями.
     Однажды путь  их пересекла  старая Сабор.  Встреча с  львицей заставила
обезьян поспешно искать убежище на высоких ветвях.
     Правда, Сабор относилась с уважением  к их численности и острым клыкам,
но и обезьяны, со своей стороны, проявили неменьшую почтительность к ее силе
и свирепости.
     Тарзан  сидел на низко опущенной ветке. Львица, пробираясь через густые
заросли, оказалась  как  раз под  ним.  Он швырнул в исконного  врага своего
народа бывший у него под  рукою ананас. Величественное животное остановилось
и, обернувшись, окинуло взглядом дразнившую ее сверху человеческую фигуру.
     Сердито  вильнув хвостом,  Сабор обнажила свои желтые клыки и сморщила,
огрызаясь,  щетинистую  морду.  Злобные  глаза ее  превратились  в две узкие
щелки, в которых горели бешенство и ненависть.
     С  прижатыми  ушами львица посмотрела прямо в  глаза Тарзану, найденышу
обезьян, и испустила пронзительный боевой вызов.
     И, сидя под нею на  ветке, человек-обезьяна  ответил ей страшным криком
своего племени.
     Несколько  мгновений они молча смотрели  друг на друга.  А через минуту
громадная  кошка повернула в джунгли, и  лесная чаща поглотила ее, как океан
поглощает брошенный в него камень.
     Но  в уме Тарзана зародился серьезный  план.  Он  убил, ведь, свирепого
Тублата,  значит, он стал могучим бойцом? А, вот, теперь  он выследит хитрую
Сабор и убьет ее тоже. Тогда он станет великим охотником.
     В глубине  его маленького европейского сердца  таилось сильное  желание
прикрыть одеждой свою наготу.
     Из своих книжек с  картинками он узнал, что все люди  прикрыты одеждой,
тогда  как  мартышки  и  обезьяны   ходят   голые.  Одежда   --  знак  силы,
отличительный признак превосходства человека над всеми созданиями. Не могло,
конечно, быть  другой причины для того,  чтобы  носить  такие отвратительные
вещи.
     Много лун  тому  назад,  когда  он  был гораздо  моложе, Тарзану  очень
хотелось  иметь шкуру  львицы Сабор, или  льва  Нумы, или пантеры Шиты,  для
прикрытия  своего  безволосого тела. Тогда, по крайней мере, он перестал  бы
походить  на  отвратительную  змею Хисту. Но  нынче  Тарзан  гордился  своею
гладкою  кожей,  потому  что  она  означала  его  происхождение  от могучего
племени. В нем  боролись  два  противоположных  желания --  ходить  свободно
голым, по примеру племени  Керчака, или  же,  сообразуясь  с обычаями  своей
породы, носить неудобную  одежду. И оба желания попеременно одерживали в нем
верх.
     В  течение  всего  того  времени,  когда,  после  бегства  Сабор, племя
продолжало свой  медленный переход через  джунгли, голова Тарзана была полна
широкими планами  выслеживания  и убийства  львицы. Много  дней прошло, а он
только об этом и думал.
     Но внимание его было однажды отвлечено страшным явлением.
     Среди белого дня внезапно темнота спустилась на джунгли; звуки  стихли.
Деревья  стояли  неподвижно,  словно парализованные ожиданием  надвигающейся
катастрофы. Вся природа  как  бы  замерла.  И  вот издалека  слабо донеслось
какое-то тихое, печальное стонание.  Ближе и ближе звучало оно, разрасталось
и становилось все более оглушительным.
     Большие  деревья  разом погнулись, словно их  пригнетала к земле чья-то
могучая  рука.  Они склонялись все  ниже и ниже, и  все  еще  не было слышно
другого  звука,  кроме  глухого и  страшного стона  ветра.  И вдруг великаны
джунглей выпрямились и закачали могучими вершинами, как бы выражая этим свой
гневный   протест.  Из  несущихся  вихрем   черных   туч   сверкнул   яркий,
ослепительный  блеск.  Раскаты грома  потрясли воздух,  как  канонада. Затем
сразу хлынул потоп, и джунгли превратились в настоящий ад.
     Обезьяны, дрожа  от холодного  ливня, сбились в кучу и жались к стволам
деревьев. При свете молний, пронизывавших  тьму,  видны были дико-качавшиеся
ветки, льющиеся потоки воды и стволы, гнущиеся от ветра.
     Время от времени один из  древних лесных патриархов, пораженный ударом,
с треском ломался на тысячи кусков и рушился, повергая за собой бесчисленные
ветки окружавших  его деревьев и  множество мелких  тварей. Большие  и малые
сучья, оторванные свирепым вихрем, кружились и летели в  неистовой пляске на
землю, неся гибель несчастным тварям подлесья.
     Долго  бесновался ураган, и обезьяны  в смятении  жались друг к  другу,
подвергаясь   постоянной   опасности   от   падающих   стволов   и   ветвей,
парализованные яркими вспышками молний и  раскатами  грома. Они притаились в
ужасе и безмолвно страдали, выжидая конца бури.
     Конец  был   такой  же  внезапный,  как  и  начало.  Ветер  прекратился
мгновенно, выглянуло солнце, и природа снова улыбнулась.
     Мокрые  листья  и влажные  лепестки  чудесных  цветов  засияли  в лучах
солнца.  Природа  смягчилась, и все живое простило ей гнев и причиненное  ею
зло и занялось своими обычными делами. Хлопотливая жизнь опять потекла своей
чередой, как до наступления бури.
     Но для Тарзана забрезжил свет неожиданного откровения:
     он  постиг тайну одежды.  Как ему было бы тепло и уютно во  время дождя
под  тяжелой шкурой Сабор! И эта мысль была еще одной побудительной причиной
выполнить затеянный замысел.
     В продолжение нескольких  месяцев  племя  бродило близ отлогого берега,
где находилась  хижина Тарзана, и он посвящал  большую часть  своего времени
учению. Но когда он  скитался  по джунглям,  то  постоянно  держал  наготове
веревку, и немало мелких животных попалось ему в петлю.
     Однажды аркан  обвил жесткую  шею  кабана Хорта. Зверь бешено прыгнул в
попытке сбросить его и  стащил Тарзана с ветки, на которой тот  лежал в  это
время.
     Зверь услышал шум падения, обернулся и, увидев легкую добычу -- молодую
обезьяну, нагнул голову и кинулся на захваченного врасплох юношу.
     Но Тарзан,  к счастью, не пострадал; он по-кошачьи упал на четвереньки,
широко расставив  ноги.  Очутившись  перед кабаном,  он  мгновенно  вскочил,
прыгнул  с  обезьяньей  ловкостью  на дерево и  оказался в безопасности в то
время, как разъяренный Хорта тяжело промчался под ним.
     Благодаря этому случаю, Тарзан  на опыте узнал, чего можно ждать и чего
следует бояться при употреблении петли.
     Он  лишился своей длинной веревки, но  зато понял,  что если бы с ветки
стащила его Сабор, то исход был бы совсем иной, и он несомненно был бы убит.
     Ему потребовалось довольно много дней, чтобы свить новую веревку. Когда
она  была  наконец готова,  Тарзан  отправился  на затеянную охоту  и  залег
настороже среди густой листвы  на большой ветке, как раз над звериной тропой
к водопою. Много мелких зверей прошло под  ним невредимо. Мелкая дичь сейчас
не интересовала  Тарзана.  Для достижения своей  цели ему надо  было крупное
животное.
     И  вот,  наконец,  появилась та,  которую  он ждал.  Играя мышцами  под
бархатной пышной шкурой, жирная и блестящая, шла львица Сабор.
     Ее большие лапы мягко ступали по узкой тропе. Она шла с высоко поднятой
головой, чутко и  зорко следя за каждым движением и шорохом; медлительными и
красивыми движениями извивался ее длинный хвост.
     Ближе и  ближе  подходила львица к месту, где Тарзан подстерегал ее  на
ветке, уже держа наготове сложенный кольцами длинный аркан.
     Тарзан  сидел неподвижный, как  бронзовый  идол,  и  непреклонный,  как
смерть.  Сабор прошла под ним.  Она сделала шаг, другой, третий -- и длинная
веревка взвилась над ней.
     Широкая   петля   со  свистом   охватила  ее  голову.  И  когда  Сабор,
встревоженная  шумом,  подняла голову, петля  уже обвилась вокруг ее  горла.
Тарзан крепко затянул аркан на глянцевитой шее, а затем  отпустил  веревку и
уцепился обоими руками за поддерживавшую его ветку.
     Сабор была поймана.
     Испуганный  зверь кинулся  бешеным прыжком  в  джунгли.  Но  Тарзану не
хотелось терять веревки, как в первый раз. Наученный  опытом,  Тарзан крепко
привязал  конец аркана к стволу, на котором сидел. Не  успела львица сделать
скачок, как почувствовала, что веревка стягивает ей шею. Она перевернулась в
воздухе и тяжело свалилась на землю.
     План  его, по-видимому,  был  удачен.  Но  когда  он  схватил  веревку,
упираясь в  разветвление  двух могучих суков, то  увидел, что  очень  трудно
подтащить  к дереву и повесить  тело  такого мощного  зверя, и притом зверя,
который яростно сопротивлялся, кусался, царапался и выл.
     Тяжесть  старой Сабор  была  громадная,  и  когда  она упиралась своими
огромными лапами, пожалуй, только слон Тантор мог бы стащить ее с места.
     Львица стала  метаться на веревке и снова попала на ту тропинку, откуда
она  могла  видеть  виновника нанесенной  ей обиды. Воя  от  бешенства,  она
внезапно прыгнула  высоко вверх по направлению к Тарзану. Но  когда она всей
тяжестью  ударилась  о ветку, на которой  он  сидел, ее  обидчика там уже не
было.
     Он  успел перебраться  на более тонкую ветку, футов на двадцать выше, и
его  разъяренная  пленница  опять  оказалась под ним.  Одно  мгновение Сабор
висела поперек ветки, а Тарзан издевался над ней и бросал сучья и ветки в ее
ничем не защищенную морду.
     Затем  животное  снова  соскочило  на  землю,  и Тарзан быстро  схватил
веревку; но Сабор догадалась уже, что ее держало, и,  схватив тонкую веревку
в свои огромные челюсти, она перегрызла ее прежде, чем Тарзан успел вторично
затянуть петлю.
     Тарзан был  очень огорчен; так хорошо  задуманный план пропал. Он сидел
на ветке, бранился и  визжал  на рычавшее под ним животное и, издеваясь  над
львицей, строил ей гримасы.
     Сабор целых три часа расхаживала взад и вперед под деревом. Четыре раза
приседала  она   и  прыгала  на  кривлявшегося  вверху,   высоко   над  нею,
оскорбителя. Но это было столь же бесцельно, как гоняться за ветром, который
шептался и шелестел в верхушках деревьев.
     Наконец, мальчику  приелась  эта забава.  С  пронзительным  вызовом, он
ловко запустил в львицу  спелым плодом, который густо и клейко размазался на
ее огрызающейся  морде. Затем Тарзан быстро помчался  по  деревьям на вышине
ста футов над землей и в скором времени оказался среди своих соплеменников
     Он рассказал им о своем  приключении. Грудь его вздымалась от гордости,
и  он  так фанфаронил и  хвастался,  что произвел впечатление даже  на своих
самых заядлых врагов, а Кала простодушно плясала от радостной гордости.
     <B>IX
     ЧЕЛОВЕК И ЧЕЛОВЕК</B>
     Тарзан,  обезьяний приемыш, продолжал жить  своей первобытною  жизнью в
джунглях еще несколько лет  почти без перемен. Перемена была лишь в том, что
он  становился сильнее и  умнее, и многое узнал из  своих книг о  диковинных
краях, находящихся где-то за пределами его леса.
     Его жизнь  никогда  не казалась ему ни однообразной,  ни бесплодной.  У
него всегда находилось занятие. Всегда можно было охотиться,  искать  плоды,
ловить в многочисленных ручейках и озерках рыбу Низу. Кроме того приходилось
постоянно  остерегаться Сабор и  ее  свирепых  сородичей. И  эта  постоянная
опасность придавала остроту и вкус каждой минуте жизни.
     Часто звери охотились за ним, а еще чаще он охотился за зверями. И хотя
их жестокие, острые когти еще ни разу не коснулись его, однако бывали жуткие
мгновения, когда  расстояние было так мало, что  едва  можно  было просунуть
толстый лист между их когтями и его гладкой кожей.
     Быстра  была  львица  Сабор,  быстры были и Нума и Шита,  но Тарзан был
настоящей молнией.
     Он сдружился  со  слоном  Тантором.  Как?  Об  этом  не спрашивайте. Но
обитатели  джунглей  знали,  что часто,  в  лунные  ночи,  Тарзан, обезьяний
приемыш, и  слон Тантор подолгу вместе  гуляли. И там, где путь  по лесу был
свободен, Тарзан ехал, сидя высоко на могучей спине Тантора.
     Но  все  остальные  звери  в  джунглях были  его  врагами,  --  все, за
исключением его  собственного племени, среди которого он  теперь  имел много
сторонников.
     За эти годы Тарзан много дней провел в хижине  своего отца, где все еще
лежали  нетронутыми кости  его родителей и  маленький скелет  детеныша Калы.
Восемнадцати лет отроду  Тарзан уже  свободно читал и  понимал  почти  все в
разнообразных книгах, которые хранились на полках в хижине.
     Он  мог  также  и  писать,  и  писал  отчетливо  и  быстро,  но  только
по-печатному. Рукописных букв он почти не усвоил, потому что, хотя среди его
сокровищ  и  было много  тетрадей,  но он считал лишним затруднять себя этой
другой  формой  письма.  Позднее,  впрочем,  он  кое-как научился  разбирать
рукописи, но лишь с большим трудом.
     Итак, в восемнадцать  лет это был молодой  английский лорд,  который не
мог говорить  по-английски, но тем не менее умел  читать и писать  на родном
языке. Никогда не видел он  никакого другого  человеческого существа,  кроме
себя,  потому  что  та небольшая  область, где кочевало  его племя,  не была
перерезана ни одной большой рекой, по которой могли бы спуститься к ним хотя
бы дикие туземцы из глубины страны.
     Высокие холмы закрывали ее с трех  сторон,  и океан -- с четвертой. Она
была  населена лишь львами,  леопардами, ядовитыми змеями. Девственные  леса
джунглей до той поры не видели еще ни одного существа  из породы тех зверей,
которые зовутся людьми.
     Но   однажды,  когда  Тарзан-обезьяна  сидел  в   хижине  своего  отца,
погруженный в  тайны книги, произошло  роковое событие,  и прежнее  безлюдие
джунглей было нарушено навсегда.
     Он увидел вдали на восточной окраине странное шествие:
     оно двигалось гуськом по гребню невысокого холма.
     Впереди шли  пятьдесят черных  воинов, вооруженных  длинными копьями, с
железными  остриями;  кроме  того,  каждый  нес большой  лук  с отравленными
стрелами.  На  спинах висели  овальные  щиты, в носах  были  продеты большие
кольца, а на сбитых, как шерсть, волосах красовались пучки ярких перьев.
     Лбы их были татуированы тремя параллельными цветными полосками, а грудь
тремя  концентрическими  кругами.  Их  желтые зубы  были отточены, как клыки
хищников, а  большие и отвислые  губы  придавали еще более  зверский  вид их
внешности.
     За ними  плелись  несколько  сотен  детей и женщин.  Последние несли на
головах всевозможный  груз: кухонную посуду, домашнюю утварь и  большие тюки
слоновой  кости.  В приергарде  шла сотня воинов,  точно  таких  же,  как  и
неродовой  отряд. Они,  по-видимому,  больше  опасались  нападения  и погони
сзади, чем  встречных  врагов.  Об  этом свидетельствовало самое  построение
колонны. Так  оно  и  было.  Чернокожие спасались бегством от  солдат белого
человека,  который  так грабил  и  притеснял их,  отнимая  слоновую  кость и
резину, что в один прекрасный день они восстали на своих насильников,  убили
белого  офицера  и перебили  весь маленький отряд его черного войска.  После
того они несколько дней объедались их мясом; но внезапно ночью другой, более
сильный, отряд  солдат напал  на их поселок, чтобы отомстить за смерть своих
товарищей.
     В ту  зловещую  ночь черные  солдаты белого  человека, в свой  черед, в
изобилии поели  мяса,  а  жалкий остаток  когда-то  могущественного  племени
скрылся в мрачных джунглях-- на пути к неизвестности и свободе.
     Но  то,  что означало свободу  и  поиски  счастья  для этих  чернокожих
дикарей, несло ужас и смерть для многих из диких обитателей их новой страны.
     Три  дня медленно  пробирался  отряд сквозь дебри  непроходимого  леса.
Наконец, рано утром  на  четвертый день они добрались  до небольшого участка
близ  речки,  который  казался менее  густо  заросшим,  чем  все  местности,
встреченные ими до тех пор.
     Здесь чернокожие пришельцы занялись постройкой  жилищ.  Через месяц ими
уже была расчищена  большая площадка,  были выстроены хижины, кругом поселка
вырос  крепкий  частокол; было посеяно  просо,  ямс и маис, и  дикари зажили
прежней жизнью в  своей новой отчизне.  Здесь не  было  ни бедных людей,  ни
черных  войск; не было сборов ни  слоновой кости, ни  резиной для жестоких и
корыстных хозяев.
     Но  прошло  немало  месяцев  прежде,  чем  черные  отважились забраться
подальше  в  леса,  окружавшие  их  новый поселок. Многие  из них  уже  пали
жертвами старой Сабор. Джунгли были полны свирепыми  и кровожадными кошками,
львами и  леопардами,  и черные  воины  опасались  уходить  далеко от  своих
надежных палисадов.
     Но однажды  Кулонга, сын старого  вождя, Мбонги, зашел далеко к западу.
Он  острожно  шел в густых зарослях, держа копье наготове, и крепко прижимал
левой рукой к своему стройному черному телу длинный овальный щит.
     За  спиной  у  него висел  лук,  а колчан был  полон прямыми  стрелами,
старательно смазанными темным, смолистым веществом,  благодаря которому даже
легкий укол становится смертельным.
     Ночь  застигла Кулонгу далеко от поселка отца,  все на  том же пути  по
направлению к западу. Он влез на разветвление большого дерева и устроил себе
здесь нечто вроде площадки, на которой и улегся спать.
     На расстоянии трех миль к западу от него ночевало племя Керчака.
     На следующее утро с зарею обезьяны поднялись и разбрелись по джунглям в
поисках  пищи.  Тарзан, по своему обыкновению,  пошел к  хижине. Он хотел по
дороге найти какую-нибудь дичь и насытиться раньше того, как он доберется до
берега.
     Обезьяны разошлись по окрестностям в одиночку, подвое и по-трое по всем
направлениям, но все же старались держаться поблизости друг от  друга, чтобы
в случае опасности можно было крикнуть и быть услышанным.
     Кала  медленно брела  по  слоновой тропе  в направлении к западу и была
поглощена  переворачиванием  гнилых  веток,  в  поисках грибов  и  съедобных
насекомых. Вдруг какой-то странный шум привлек ее внимание.
     Впереди  нее  на  протяжении  пятидесяти  ярдов   путь  шел  совершенно
открытый,  и  она  из своего  лиственного  туннеля  увидела подкрадывающуюся
фигуру страшного, невиданного существа.
     Это был Кулонга.
     Кала не стала  терять времени на разглядывание  его,  она повернулась и
быстро двинулась назад по тропе. С ее стороны это вовсе не было бегством. По
обыкновению   своих  соплеменников,   которые  благоразумно  уклоняются   от
нежелательных столкновений, пока в них не заговорит страсть,  она стремилась
не убежать от опасности, а избежать ее.
     Но Кулонга  не отставал... Он почуял  мясо... Он мог убить ее и отлично
поесть в этот день. И он бежал за Калой с копьем, уже занесенным для удара.
     На повороте тропы Кале удалось было  скрыться, но Кулонга опять заметил
ее  на прямом  участке. Рука, держащая  копье,  откинулась далеко  назад,  и
мускулы  в  одно  мгновение   напряглись   под  гладкой  кожей.  Затем  рука
выпрямилась, и  копье  полетело в Калу. Но  удар был плохо рассчитан.  Копье
только оцарапало ей бок.
     С криком ярости и  боли бросилась обезьяна на своего  врага. И  в то же
самое  мгновение деревья затрещали под  тяжестью  ее  товарищей.  Племя  уже
спешило сюда, прыгая с ветки на ветку в ответ на крик Калы.
     Кулонга с невероятной быстротой выхватил лук из-за плеч и вложил в него
стрелу.  Далеко оттянув тетиву,  он  послал отравленный  метательный  снаряд
прямо в сердце огромного человекоподобного зверя.
     И Кала с ужасающим воплем упала ничком на глазах всех изумленных членов
своего племени.
     С  ревом  и  воем кинулись обезьяны  на  Кулонгу, но осторожный  дикарь
помчался  вниз по тропе, словно  испуганная  антилопа. Он достаточно  знал о
свирепости этих диких, волосатых людей, и его единственным желанием было как
можно больше увеличить пространство между собою и ими.
     Обезьяны преследовали его на  довольно далеком расстоянии, стремительно
прыгая  по  деревьям,  но,  наконец, одна  за  другой, они бросили  погоню и
вернулись к месту трагедии.
     Никто  из них до сих пор  не  видал другого человека, кроме  Тарзана, и
потому все смутно удивлялись, что это за  странное  существо  появилось в их
джунглях.
     Вдали на  берегу,  около маленькой хижины, Тарзан слышал слабые отзвуки
стычки. И догадавшись,  что  с его  племенем  случилось нечто  серьезное, он
поспешил туда, где раздавался шум борьбы.
     Когда он  добежал до места происшествия, то он застал  здесь все племя.
Обезьяны в  большом волнении кричали и  суетились  вокруг  тела  его  убитой
матери.
     Горе и злоба Тарзана были безграничны. Он  несколько раз проревел  свой
страшный боевой клич и  бил себя в грудь  сжатыми кулаками, а потом бросился
на труп Калы и горько рыдал над ней, изливая скорбь своего одинокого сердца.
     Утрата единственного  существа во всем мире, питавшего к нему  дружбу и
нежность,  была действительно великим несчастьем для  него. Что из того, что
Кала была свирепым и страшным зверем! Для Тарзана  она была нежной, близкой,
а потому и прекрасной.
     Не сознавая  того сам,  он  расточал  ей  все то почитание,  уважение и
любовь,  которые  всякий английский мальчик питает к  своей  родной  матери.
Тарзан  никогда  не  знал  иной  матери  и  безмолвно  отдал  Кале  все, что
принадлежало бы прекрасной леди Элис, если бы она была в живых.
     После  первого  взрыва отчаяния,  Тарзан опомнился и взял себя  в руки.
Расспросив  соплеменников,  бывших свидетелями убийства Калы, он  узнал все,
что их бедный лексикон позволял передать ему.
     Однако,  и  этого  было  вполне  достаточно.  Он  узнал,  что странная,
безволосая черная обезьяна с  перьями, растущими из головы, бросила  в  Калу
смерть из гибкой ветки и  затем бежала с быстротой оленя Бары по направлению
к восходящему солнцу.
     Тарзан  вскочил и, забравшись  на ветки, быстро  понесся  по  лесу.  Он
хорошо знал  все  изгибы  слоновой тропы, по  которой  бежал  убийца, и  шел
напрямик по джунглям, чтобы  пересечь дорогу черному воину, который  не  мог
идти иначе, как по извилистым изгибам.
     На бедре Тарзана  висел  нож, унаследованный им от  отца,  а  на плечах
лежала его длинная веревка, свитая в круги.
     Через  час   человек-обезьяна  снова  спустился  на  тропу  и  принялся
внимательно осматривать землю.
     В тонкой грязи на  берегу крошечного ручейка он нашел такие  следы  ног
какие во  всех здешних лесах оставлял лишь он,  но они  были гораздо крупнее
его следов. Сердце  Тарзана сильно забилось. Неужели он преследует человека,
представителя своей собственной породы?
     Здесь   были   две  дорожки   следов   указывающие  на  противоположные
направления.
     Итак,  жертва, за которой он гнался, прошла  здесь и  вернулась той  же
тропой. Вглядевшись  в  более свежий  след, Тарзан заметил маленькую частицу
земли, которая катилась с  края одного из следов  в  его углубление,  -- это
значило, что след  был совсем свежий и что таинственное существо, за которым
гнался Тарзан, прошло здесь только что.
     Тарзан снова вскочил на деревья и быстро, почти бесшумно понесся высоко
над тропой.
     Он не  пробежал и мили,  как  действительно увидел черного  воина. Воин
стоял  на открытой  поляне.  В руке  у него  был его  гибкий лук со стрелою,
которую он готов был спустить.
     Против него стоял готовый кинуться вепрь Хорта, с опущенной головой и с
покрытыми пеной клыками.
     Тарзан  с удивлением смотрел на странное чернокожее  существо. Оно  так
походило  на него  общим обликом и  все  же отличалось лицом и цветом  кожи.
Правда, в книжках своих он встречал  рисунки, изображавшие негра, дикаря, но
как непохожи были те мертвенные отпечатки на это лоснящееся, черное, ужасное
существо, дышавшее жизнью!
     К тому же,  этот  человек  с туго  натянутым  луком напомнил Тарзану не
столько "негра", сколько "стрелка" из его иллюстрированного букваря:
     С С начинается стрелок.
     Как все  это было удивительно!  Тарзан  пришел в  такое  возбуждение от
своего открытия, что чуть было не выдал своего присутствия.
     Но на полянке перед  его  глазами  происходило  нечто  совсем  новое  и
невиданное.
     Мускулистая рука сильно натянула тетиву; вепрь бросился вперед, и тогда
черный  человек  спустил маленькую  отравленную стрелу. И Тарзан увидел, как
стрела полетела с быстротой молнии и вонзилась в щетинистую шею вепря.
     Едва  стрела была спущена  с тетивы, как Кулонга положил на нее вторую,
но  не успел  спустить ее, как вепрь  стремительно бросился на  него.  Тогда
чернокожий  перескочил через  зверя  одним прыжком, с неимоверной  быстротою
всадил в спину Хорте вторую стрелу и почти мгновенно вскочил на дерево.
     Хорта повернулся, чтобы еще раз броситься  на  врага, сделал  несколько
колеблющихся шагов, словно удивившись  чему-то;  качнулся  и  упал  на  бок.
Несколько  мгновений  мышцы его еще судорожно  сокращались,  но скоро он уже
лежал неподвижно.
     Кулонга слез с дерева.
     Ножом, висевшим  у него  на  боку, он вырезал на  теле вепря  несколько
больших кусков. Он ловко и быстро развел огонь посреди тропы и стал жарить и
есть это мясо. Остальную часть вепря он оставил там где она лежала.
     Тарзан крайне  заинтересовался  всем  виденным. Желание  убить  яростно
пылало в его свирепой груди, но  желание  научиться кое-чему новому было еще
сильнее. Он решил выследить это дикое существо и узнать, откуда оно явилось.
Убить его  он решил  на досуге  когда-нибудь потом, когда лук и смертоносные
стрелы будут отложены в сторону.
     Покончив свою еду, Кулонга исчез за ближайшим поворотом тропы, а Тарзан
спокойно спустился на землю. Своим  ножом он тоже отрезал  несколько  кусков
мяса от туши Хорта, но не стал их жарить.
     Тарзан видел и прежде огонь, но только когда Ара, т. е. молния, сжигала
какое-нибудь  большое  дерево.  Но  для   Тарзана  было  непостижимо,  чтобы
какое-нибудь существо из джунглей могло добывать красно-желтые острые клыки,
пожирающие деревья и ничего не оставлявшие после себя, кроме тонкой  пыли. А
для чего черный воин испортил свое восхитительное кушанье, отдав его в  зубы
огню, -- было  уже  совершенно вне понимания Тарзана. Быть  может, Ара  была
союзницей стрелка, и он делил с нею свою пищу?
     Уж  конечно он,  Тарзан, никогда не,  испортит так глупо хорошего мяса.
Поэтому он  поел попросту и без затей сырого кабана. Остальную же часть туши
зарыл близ тропы так, чтобы можно была ее найти после своего возвращения.
     Вдоволь покушав, лорд Грейсток вытер жирные, пальцы  о свои голые бедра
и снова  отправился  по следам Кулонги,  сына вождя Мбонги.  В это же  самое
время  в  далеком  Лондоне лорд  Грейсток,  младший  брат  настоящего  лорда
Грейстока, отослал обратно клубному повару поданные ему котлеты, заявив, что
они  недожарены.  А  потом, окончив свой обед,  окунул  пальцы в  серебряный
сосуд, наполненный душистой водой, и вытер их куском белоснежного камчатного
полотна.
     Весь день выслеживал Тарзан Кулонгу,  летал над  ним по веткам,  словно
злой дух лесов. Еще  два раза видел  он, как Кулонга метал свои стрелы: один
раз в Данго, гиену, а другой  раз в  мартышку Ману. В обоих случаях животное
умирало почти мгновенно. Яд Кулонги, очевидно, был свеж и очень силен.
     Тарзан много думал об  этом изумительном способе убийства  в то  время,
как,  раскачивая  ветки,  он  следовал  за  чернокожим воином  в  безопасном
расстоянии от него. Он понимал, что маленький укол стрелы не мог сам по себе
так  быстро  убивать  диких  обитателей  джунглей.  Лесные  звери  бывали  в
сражениях со своими врагами истерзаны, расцарапаны, изгрызаны в кровь  самым
страшным образом -- и тем не менее часто выживали.
     Нет, в этих маленьких  деревянных щепочках крылось что-то таинственное.
Недаром  же  одной  царапиной  они  могли  причинять  смерть. Тарзан  должен
обследовать это дело.
     В  ту ночь Кулонга опять спал  в разветвлении большого дерева. А высоко
над ним притаился Тарзан.
     Когда  Кулонга  проснулся, то  увидел, что  его лук  и стрелы  исчезли.
Черный воин был  взбешен и испуган. Больше  испуган, чем взбешен. Он обыскал
землю под деревом, осмотрел все  ветки, но нигде не было и следа ни лука, ни
стрел, ни таинственного ночного грабителя.
     Панический  страх охватил Кулонгу.  Он  был безоружен! Ведь он  оставил
свое копье в теле Калы. А теперь, когда  его лук  и стрелы  пропали, он  был
совсем  беззащитен. У него оставался лишь нож. Его единственной надеждой  на
спасение было -- как можно скорее добраться до селения Мбонги.
     Он  был уверен,  что  поселок  недалеко,  и быстрой рысью  пустился  по
дороге.
     Тогда  из густой зелени непроницаемой листвы,  на расстоянии нескольких
ярдов от него, показался Тарзан и спокойно понесся за ним по деревьям.
     Лук и  стрелы Кулонги  были крепко привязаны  им  к вершине гигантского
дерева. У  подножия этого дерева  Тарзан срезал острым ножом полосу  коры со
ствола, и повыше надломил  ветку. Это были отметки, которыми он обозначал те
места, где у него хранились какие-либо запасы.
     Кулонга  продолжал  свое  путешествие,  а  Тарзан  все  ближе  и  ближе
пододвигался  к  нему,   пока,  наконец,  не  оказался  почти  над   головой
чернокожего. Он держал теперь наготове в  правой руке свою сложенную кольцом
веревку.
     Тарзан только  потому откладывал этот момент,  что  ему  очень хотелось
выследить,  куда направляется черный воин,  и вскоре он был  вознагражден за
терпение: перед  ним открылась внезапно большая поляна, на которой виднелось
множество  странных логовищ.  Лес  кончился, и  между  джунглями  и поселком
тянулись около двести ярдов обработанного поля.
     В этот момент Тарзан находился прямо над головой Кулонги. Ему надо было
действовать  быстро,  иначе  добыча  могла  ускользнуть.  Жизнь  в  джунглях
приучила Тарзана во всех  критических обстоятельствах, так часто возникавших
перед ним,  действовать  с  молниеносной  быстротой  прежде еще,  чем  мысль
созрела.
     И  вот,  когда  Кулонга  выступил  на  простор  из лесной чащи,  тонкие
извилистые круги веревки полетели  на него с нижней ветки могучего дерева  у
самой окраины полей Мбонги. И  прежде, чем сын вождя успел сделать несколько
шагов по открытому месту, ловкая петля стянула ему шею.
     Тарзан,  обезьяний  приемыш,  так сильно дернул свою добычу,  что крики
испуга  были  мгновенно  подушены в  горле Кулонги.  Быстро перебирая руками
веревку,  Тарзан тянул  отчаянно  упиравшегося  чернокожего, подтащил его  к
дереву и  повесил его в воздухе за шею. Затем  он взобрался повыше и  втащил
все еще  бившуюся жертву в густой шатер листвы. Он крепко привязал веревку к
громадному  суку,  спустился  и  всадил  свой  охотничий  нож в самое сердце
Кулонги. Кала была отомщена.
     Тарзан  тщательно  осмотрел   чернокожего.  Никогда  еще  не  видел  он
человеческого существа. Нож с  ножнами и  поясом  немедленно  привлекли  его
внимание, и Тарзан забрал их себе.  Медный обруч тоже  понравился  ему, и он
надел его себе на ногу. Затем он пришел в восхищение от татуировки на  груди
и  на лбу дикаря, полюбовался  на остро отточенные зубы, осмотрел и присвоил
себе головной убор из перьев. После всего этого Тарзан решил  пообедать, так
как он  был голоден,  а здесь  имелось мясо -- мясо убитой им  жертвы. Этика
джунглей позволила ему есть это мясо.
     Можем  ли мы судить его? И какое мерило могли бы мы  приложить к  этому
человеку-обезьяне,  с  наружностью  и  мозгом  английского  джентльмена  и с
воспитанием дикого зверя?
     У  него даже  не  мелькнула никогда  мысль съесть Тублата,  которого он
ненавидел и который ненавидел  его,  хотя он  и убил его в честном  бою. Это
было бы для него так же возмутительно, как людоедство для нас.
     Но кто был ему Кулонга, что его нельзя было съесть так же спокойно, как
вепря  Хорту или  оленя Бару?  В глазах  Тарзана он  был просто одним из тех
бесчисленных   диких   существ,   которые   нападали   друг   на  друга  для
удовлетворения голода.
     Но какое-то странное сомнение внезапно остановило Тарзана. Может  быть,
благодаря своим книгам, он  понял, что перед ним был человек? Может быть, он
догадался, что "стрелок" тоже человек?
     Едят ли люди людей? Этого он не знал. Чем же объяснялось его колебание?
Он сделал  усилие над  собой,  желая  отрезать мясо Кулонги, но  им  овладел
внезапный приступ тошноты. Тарзан не понимал, что с ним. Он знал только, что
он не в состоянии попробовать мяса черного человека.
     Наследственный  инстинкт, воспитанный  веками, овладел  его  нетронутым
умом  и  уберег  Тарзана  от  нарушения  того  всемирного  закона,  о  самом
существовании которого он не знал ничего.
     Он быстро спустил  тело  Кулонги  на землю,  снял с  него петлю и вновь
взобрался на деревья.
     <B>X
     ТЕНИ СТРАХА</B>
     Усевшись на высокой ветке,  Тарзан рассматривал селение  состоявшее  из
тростниковых хижин. За ними тянулись возделанные поля.
     В  одном  месте  лес  подходил  к  самому  поселку. Заметя это,  Тарзан
направился  туда,  привлеченный  каким-то лихорадочным любопытством. Ему так
хотелось  посмотреть  животных  своей  породы,  узнать,  как  они  живут,  и
взглянуть поближе на странные логовища, в которых они обитают.
     Жизнь среди свирепых тварей леса  невольно заставляла его видеть врагов
в  этих  чернокожих существах.  Хотя  они и  походили на него своим  внешним
видом, Тарзан нисколько не заблуждался относительно того,  как встретят  его
эти первые виденные им люди, если откроют его.
     Тарзан, приемыш  обезьяны,  отнюдь  не  страдал сентиментальностью.  Он
ничего не знал  о.  братстве  людей.  Все, кто  только не принадлежали к его
племени,  были  его   исконными  врагами,  с  самыми  лишь   незначительными
исключениями, вроде, например, слона Тантора.
     Он сознавал все это без  злобы  и ненависти. Умерщвление  -- закон того
дикого  мира, в  котором он жил. Удовольствий в его  первобытной  жизни было
мало, и самыми большими из них были охота и убийство. Но Тарзан и за другими
признавал право  иметь такие же удовольствия и  желания, даже в  том случае,
если он сам становился предметом их посягательств.
     Его  странная  жизнь не сделала  его  ни  угрюмым, ни  кровожадным.  То
обстоятельство, что он убивал с радостным смехом, -- вовсе не доказывало его
прирожденной  жестокости. Чаще всего  он убивал, чтобы  добыть пищу. Правда,
будучи человеком, он убивал иногда и для своего удовольствия, чего не делает
никакое другое животное. Ведь из  всех созданий в мире  одному лишь человеку
дано  убивать  бессмысленно,  с  наслаждением,   только  ради   удовольствия
причинить страдания и смерть.
     Когда  Тарзану приходилось убивать из мести или для самозащиты,  он это
делал спокойно,  без угрызений совести. Это был простой  деловой акт, отнюдь
не допускавший легкомыслия.
     И  потому теперь, когда  он осторожно приближался к  поселку Мбонги, он
просто  и естественно приготовился  к тому,  чтобы убивать или быть  убитым,
если  его откроют. Он крался  чрезвычайно  осторожно, так как Кулонга внушил
ему глубокое  уважение к маленьким острым  деревянным палочкам,  так верно и
быстро приносившим смерть.
     Наконец,  Тарзан  добрался  до большого,  необычайно  густо-лиственного
дерева, с  ветвей  которого  свисали  тяжелые  гирлянды гигантских  ползучих
растений. Он притаился в этом непроницаемом убежище, приходившемся почти над
самой деревней, и  стал созерцать все происходившее внизу под ним, изумляясь
каждой подробности этой новой для него и диковинной жизни.
     Голые ребятишки резвились на  деревенской улице. Женщины толкли сушеное
просо в  грубых каменных ступах или пекли из муки лепешки.  Вдали, на полях,
другие женщины копали землю мотыгами, пололи и жали.
     Какие-то  странные,  торчащие  подушки из сушеной  травы  закрывали  их
бедра, и у многих  были медные и  латунные запястья с гремучими кольцами. На
черных шеях висели забавно свитые круги проволоки. Вдобавок у многих в  носы
были вдеты огромные кольца.
     Приемыш обезьяны смотрел  с  возрастающим изумлением  на этих  странных
созданий. Он увидел также и мужчин, которые дремали в тени. А на самом  краю
открытой поляны Тарзан  заметил вооруженных воинов.  Они, очевидно, охраняли
поселок от неожиданного нападения врага.
     Ему  бросилось в глаза, что трудились одни женщины.  Никто из мужчин не
работал ни в поселке, ни на полях.
     Наконец, глаза Тарзана остановились  на старухе, сидевшей  внизу  прямо
под ним.
     Перед нею, на маленьком костре, был прилажен небольшой котелок, и в нем
кипела  густая,  красноватая, смолистая масса. Рядом лежала груда отточенных
деревянных стрел. Женщина брала их  одну  за другой, обмакивала в  дымящуюся
массу  их острия  и складывала на  узкие козлы из веток, стоявшие по  другую
сторону костра.
     Тарзан  пришел  в  большое   волнение.  Пред  ним   раскрывалась  тайна
разрушительной силы маленьких метательных  снарядов Стрелка. Он заметил, что
женщина  очень  старается не  коснуться руками кипящего  в котле вещества; и
один раз, когда крошечная капля брызнула ей на палец, она немедленно окунула
его в сосуд о водой и быстро стерла маленькое пятнышко пучком листьев.
     Тарзан  не  имел  никакого понятия о  ядах,  но его  острое соображение
подсказало ему, что убивает именно это смертельное вещество,  а не маленькая
стрела, которая только несет страшный состав в тело жертвы.
     Ему  страстно захотелось  получить побольше этих маленьких смертоносных
лучинок! Если бы  женщина хоть на минуту  оставила свою работу, он бы сейчас
же спустился  на землю и сумел  захватить пучок  стрел и снова  вернуться на
дерево прежде, чем она успела бы вздохнуть. Он уже обдумывал, как отвлечь ее
внимание, как  вдруг  дикий  крик  донесся с  конца  открытой поляны. Тарзан
взглянул туда. Под  деревом, на  том самом  месте,  где час  тому назад  был
умерщвлен убийца Калы, стоял черный воин.
     Воин кричал и размахивал над головою копьем. По временам он указывал на
что-то лежащее у его ног.
     Весь  поселок мгновенно поднялся. Вооруженные люди  выбегали из хижин и
мчались,  сломя  голову, через поля к возбужденному  воину. За ними  побрели
старики, побежали женщины, дети, и в мгновение селение опустело.
     Тарзан,  обезьяний приемыш,  понял, что они нашли  труп его жертвы,  но
совсем не это интересовало его сейчас. В деревне не осталось никого, кто мог
бы помешать ему  набрать  соблазнявший его запас  стрел. Быстро  и безмолвно
спустился он  на землю около  котла с ядом. С  минуту он стоял неподвижно, с
интересом рассматривая селение своими живыми, блестящими  глазами.  Не  было
видно  никого.  Взгляд  его остановился  на открытой двери ближайшей хижины.
Тарзану  захотелось  заглянуть  в нее, и он осторожно подошел  к  строению с
низкой крышей.
     Сперва  он постоял у входа, чутко  прислушиваясь.  Ни  звука!  Тогда он
скользнул в полумрак хижины.
     По стенам  висело  оружие  --  длинные копья, странного вида ножи и два
узких  щита.  В середине  хижины  стоял  котел, а  у  дальней  стены  лежала
подстилка из сухих трав,  покрытая плетеными  циновками, очевидно служившими
владельцам  постелью  и  одеялом.  На  полу  лежало  несколько  человеческих
черепов.
     Тарзан не только ощупал каждый  предмет, но и перенюхал  их, потому что
он "видел" главным образом  своими  высокоразвитыми ноздрями.  Он решил было
взять одно  из  длинных острых копий, снятых  со  стены, но не мог захватить
всего за раз из-за стрел, которые  ему непременно хотелось унести. Он снимал
со стены одну  вещь за другой  и складывал их  в груду  посередине  комнаты.
Поверх всего он поставил перевернутый котелок, а на котелке водрузил один из
ухмыляющихся черепов и надел на него головной убор убитого им Кулонги.
     Затем он  отошел в сторону, чтобы полюбоваться  на свое произведение, и
усмехнулся. Приемыш обезьян любил шутить.
     Но  в то же мгновение он услышал снаружи множество  голосов; раздавался
долгий жалобный вой и громкие причитания. Тарзан встревожился.
     Не слишком  ли  долго  пробыл  он здесь? Быстро выскочив из  дверей, он
взглянул вдоль улицы по направлению к воротам.
     Туземцев еще не было видно, хотя он  ясно слышал,  что они приближаются
полями. Голоса их раздавались где-то совсем близко.
     Как молния прыгнул он к груде стрел. Ухватив все, что можно было унести
одной  рукой, он  опрокинул  ногой кипящий котел и исчез в листве дерева как
раз в тот момент, когда первый  дикарь уже входил в ворота на  другом  конце
поселка. Качаясь  на ветке,  как дикая  птица, готовая  слететь  при  первой
опасности, Тарзан стал наблюдать за тем, что теперь происходит в деревне.
     Улица  была  запружена  народом. Четверо  туземцев  несли мертвое  тело
Кулонги. За ними шли женщины, испускавшие страшные вопли и громко  рыдавшие.
Передняя  часть  шествия подошла к  дверям хижины Кулонги  -- той  самой, на
которую  Тарзан произвел свой набег, и вошла в нее. Но вошедшие почти тотчас
же, в диком  смятении,  выскочили из нее  обратно, возбужденно тараторя. Все
сразу  окружили их. Все  яростно жестикулировали  и  голосили,  указывая  на
хижину, пока несколько воинов не подошли и не заглянули туда.
     Наконец,  один  из них  вошел  в  хижину:  это был  старик,  обвешанный
металлическими   украшениями,   с  ожерельем  из  сухих  человеческих   рук,
ниспадавшими на грудь.
     Это был сам Мбонга, король, отец убитого  Кулонги. В течение нескольких
минут  все молчали.  Вскоре Мбонга  вышел  из хижины с  выражением  гнева  и
суеверного страха, сквозившем на его страшном лице. Он сказал что-то воинам,
и  в одно мгновение  они бросились обыскивать каждую хижину и  каждый уголок
поселка.
     Едва  начались  поиски, как был  замечен  опрокинутый котелок, а заодно
была обнаружена и пропажа отравленных стрел. Однако,  ничего  больше они  не
нашли, и, несколько минут  спустя, вокруг вождя собралась перепуганная толпа
дикарей.
     Мбонга  никак  не  мог  объяснить  этот  ряд  страшных  и  таинственных
происшествий. Находка на самой границе их полей  еще теплого трупа его сына,
Кулонги, зарезанного  и обобранного чуть ли не на  пороге  отцовского  дома,
была сама по себе достаточно загадочна; но страшные открытия в самом поселке
и в хижине мертвого Кулонги наполнили сердца дикарей несказуемым смятением и
вызвали в их бедном мозгу самые удивительные и суеверные объяснения.
     Столпившись  кучками, они  говорили  вполголоса,  испуганно  вращая  по
сторонам белками своих вытаращенных глаз.
     Тарзан все  это время наблюдал за ними со своей высокой ветки. Многое в
их  поведении было  для него  непонятно,  так  как он не  знал суеверия, а о
страхе имел лишь очень смутное представление.
     Солнце высоко  стояло  в небе. Тарзан сильно проголодался,  а  до  того
места, где была им зарыта початая поутру туша вепря, было еще много миль.
     И   потому  он  повернулся  спиной  к  поселку   Мбонги   и  пропал   в
густолиственной чаще леса.
     <b>XI
     ОБЕЗЬЯНИЙ ЦАРЬ</b>
     Тарзан еще засветло добрался до  своего племени, хотя он останавливался
по дороге, чтобы съесть остатки закопанного дикого вепря и чтобы снять лук и
стрелы Кулонги с вершины, на которой он их запрятал.
     Тяжело нагруженный, спрыгнул он с дерева посреди племени Керчака.
     Гордо выпятя грудь, принялся он за рассказ о славных своих приключениях
и гордо хвастался своею добычей.
     Керчак ворча, отвернулся, он завидовал этому странному члену племени. В
своем маленьком злом мозгу он давно искал какой-нибудь предлог, чтобы излить
на него свою ненависть.
     На следующее утро, при первых лучах зари, Тарзан принялся упражняться в
стрельбе из  лука.  Сначала он давал почти  сплошные промахи,  но постепенно
научился  направлять маленькие  стрелы, как следует. Не прошло и месяца, как
он уже метко стрелял. Но его успехи обошлись ему дорого: он извел почти весь
свой запас стрел.
     Племя  Керчака  продолжало кочевать  вдоль берега  моря, так как  охота
здесь была  хороша, и Тарзан чередовал свои  упражнения в стрельбе с чтением
имевшихся в отцовской хижине книг.
     Как  раз в это время молодой английский лорд нашел в хижине запрятанную
в глубине одного из ящиков металлическую шкатулку. Ключ был в замке, и после
недолгого обследования Тарзану удалось успешно раскрыть это хранилище.
     В нем он нашел поблекшую фотографию гладко выбритого молодого человека,
осыпанный  бриллиантами,  золотой  медальон  на  короткой  золотой  цепочке,
несколько писем и маленькую книжку.
     Тарзан   рассмотрел  все  это   очень  внимательно.  Ему  больше  всего
понравилась фотография, потому что глаза молодого человека улыбались, а лицо
было открытое и приятное. Ему, конечно, и в голову не приходило, что это его
отец.
     Медальон  тоже понравился ему. Тарзан  немедленно  повесил его  себе на
шею,  в подражание украшениям, которые он видел  у черных людей.  Сверкающие
камни странно блестели на его гладкой, смуглой коже.
     Содержания писем он так и не смог разобрать, потому что почти  вовсе не
знал рукописных букв;  он положил их назад в шкатулку вместе с фотографией и
обратил свое внимание на книжку,
     Она  была почти  вся  исписана  тонким почерком, и  хотя все  маленькие
букашки  были  ему  знакомы,  но  их  сочетания  казались  ему  странными  и
совершенно  непонятными. Тарзан давно  уже научился пользоваться словарем  и
хотел применить его; но, к его огорчению, словарь  оказался тут бесполезным.
Во всей книге он не нашел ни одного понятного ему слова и спрятал ее обратно
в металлический ларец, отложив разгадку этих тайн на дальнейшие времена.
     Бедный маленький обезьяний  приемыш! Если  бы  только он знал, что  эта
маленькая книжечка заключала в своем крепком переплете из тюленьей кожи ключ
к  его  происхождению и  ответ  на всю загадку его странной  жизни!  Это был
дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока, написанный по-французски.
     Тарзан поставил шкатулку в  шкаф, но с той поры уже не забывал милого и
мужественного лица  своего отца, и затаил в  мозгу твердое решение разгадать
тайну странных слов, начертанных в маленькой черной книжке.
     Но сейчас перед ним стояла важная и неотложная  задача.  Весь запас его
стрел кончился,  и  ему предстояло возобновить этот запас,  сделав набег  на
поселок черных людей.
     Он  отправился в путь на  следующий  день рано утром, и еще до  полудня
очутился  у  деревни  чернокожих.  Он влез на  то же большое дерево и, как в
прошлый раз,  его глазам представились женщины  работавшие на полях и  перед
хижинами; и опять, как тогда, прямо под ним на земле бурлил котелок с ядом.
     Несколько часов пролежал на ветке Тарзан, выжидая удобный момент, когда
поблизости никого не будет, чтобы захватить стрелы.  Но теперь  не случилось
ничего такого, что могло бы отвлечь жителей из поселка. Улица была все время
полна народу. День  уже  угасал, а  Тарзан  все  еще лежал, притаившись  над
головою ничего не подозревавшей женщины, которая хлопотала у котла.
     С полей вернулись работницы.  Охотники потянули  из  леса  и, когда все
вошли  в палисад, ворота были накрепко  заперты.  По всей  деревне  зажглись
костры и появились котелки над огнями. Перед каждой хижиной сидела женщина и
варила похлебку, и у всех в руках были видны лепешки из манноки и проса.
     Неожиданно с лесной опушки послышался окрик.
     Тарзан взглянул.
     Это  был отряд запоздавших охотников, возвращающихся  с  севера.  Они с
трудом тащили за собой какое-то упирающееся животное.
     Когда  они приблизились к деревне,  ворота распахнулись, чтобы впустить
их.  Рассмотрев  жертву  охоты,  чернокожий  народ  вождя   Мбонги  испустил
неистовый крик радости: дичь была человеком.
     Когда  пленника,  все  еще противящегося, потащили  по улице, женщины и
дети набросились на него  с  палками и камнями. И Тарзан, обезьяний приемыш,
молодой  и  дикий зверь джунглей, удивился жестокому зверству животных своей
породы.
     Из всех обитателей джунглей одни только леопард Шита мучил свою добычу.
Этика всех других тварей предписывала быструю и милосердную смерть.
     Тарзан  из своих  книг извлек  лишь отрывочные и  скудные  сведения  об
образе жизни человеческих существ.
     Когда он гнался в лесу за Кулонгой, то думал, что его след приведет или
к городу странных домов на колесах -- домов, пускавших клубы черного дыма из
большого  дерева, воткнутого  в крышу одного из них,  или к  морю, покрытому
большими плывучими  зданиями,  которые, как он  знал,  назывались  различно:
судами, парусниками, пароходами и барками.
     Поэтому он был очень разочарован жалким  тростниковым поселком, который
ютился в его родных джунглях и где не видно было ни одного дома хотя бы даже
такой величины, как его собственная хижина на далеком берегу.
     Тарзан убедился, что народ  этот  еще более злой,  чем его обезьяны,  и
жестокий, как сама Сабор, и он переставал  относиться с прежним уважением  к
своей породе.
     Между тем  чернокожие  притащили  пойманную жертву в середину  деревни,
привязали  ее  к  большому столбу,  прямо  против хижины  Мбонги,  и  воины,
потрясая копьями и ножами, образовали вокруг него пляшущий и воющий хоровод.
     Вокруг  танцующих  воинов уселись женщины:  они били в барабаны и выли.
Это сразу  напомнило Тарзану  Дум-Дум, и теперь, он уже знал,  что последует
дальше.  Но все  же сомнение закралось  в  него:  не  кинутся же  чернокожие
внезапно на мясо еще живой жертвы? Обезьяны никогда не делали этого.
     Кольцо вокруг пленника все суживалось  и суживалось в то время, как они
скакали в разнузданной пляске  под умопомрачительный грохот барабанов. Вдруг
мелькнуло  копье  и  укололо жертву. Это послужило сигналом  для  пятидесяти
других копий.
     Глаза,  уши,  ноги  и  руки пленника  были  проколоты; каждый  дюйм его
трепещущего тела стал мишенью  жестоких  ударов.  Дети и женщины визжали  от
восторга.  Воины  облизывали  толстые  губы  в  предвкушении  ожидавшего  их
угощения  и   соперничали  друг  перед  другом  в  гнусности   омерзительных
жестокостей,  которые   они  изобретали,  пытая  несчастного,  все   еще  не
потерявшего сознания.
     Тогда  Тарзан, обезьяний  приемыш,  решил,  что  удобное время настало.
Глаза всех были устремлены на жуткое зрелище у столба. Дневной свет сменился
тьмою безлунной  ночи, и  только горящие костры бросали  тревожные  блики на
дикую сцену.
     Человек-обезьяна  гибко  спрыгнул на  мягкую землю в  конце деревенской
улицы. Он  быстро собрал стрелы -- на этот раз  все,  так как принес с собой
длинные волокна, чтобы связать их в пучок. Он связал их накрепко,  не спеша,
и уже собирался уйти, как вдруг словно какой-то  озорной бесенок залез ему в
душу.
     Ему захотелось сыграть какую-нибудь  ловкую шутку  над этими уродливыми
созданиями, чтобы они снова почувствовали его присутствие среди них.
     Положив  связку  стрел у  подножия  дерева, Тарзан стал  пробираться по
затененной стороне улицы, пока  не дошел до той самой хижины,  в которой  он
уже побывал, однажды.
     Внутри была полная  тьма, но, пошарив, он нашел предмет, который искал,
и не медля повернулся к дверям.
     Но выйти он не успел. Его  чуткие уши уловили где-то совсем близко звук
приближающихся  шагов.  Еще минута --  и  фигура женщины  заслонила  вход  в
хижину.
     Тарзан  безмолвно  прокрался  к  дальней  стене, и  рука  его  нащупала
длинный, острый охотничий нож. Женщина быстро прошла на середину хижины и на
мгновение остановилась, ища руками  вещь,  за которой пришла. Очевидно, вещи
этой не  было на  обычном  месте, и  женщина в  поисках  все  ближе и  ближе
подвигалась к стене, у которой стоял Тарзан.
     Она подошла теперь так близко, что обезьяна-человек чувствовал животную
теплоту ее голого тела. Он замахнулся охотничьим ножом, но женщина как раз в
это  мгновение отодвинулась в сторону, и  ее спокойное гортанное восклицание
обнаружило, что поиски ее, наконец, увенчались успехом.
     Она повернулась и  вышла из хижины, и когда  проходила в дверях, Тарзан
разглядел, что она несет в руках горшок для варки пищи.
     Он пошел за ней по пятам  и, выглянув в дверь,  увидел, что все женщины
торопливо  шли  к  хижинам и  выходили из них  с горшками  и  котелками. Они
наполняли  их  водой  и  ставили  на  костры  близ столба,  где  еще  висела
неподвижная окровавленная, истерзанная масса.
     Выбрав  минуту, когда, как  ему  казалось,  никого поблизости  не было,
Тарзан поспешил  обратно  в  конец улицы к  своей связке стрел  под  большим
деревом. Как и в  прошлый раз, он опрокинул котел,  а  затем гибким кошачьим
прыжком взобрался на нижние ветви лесного гиганта.
     Бесшумно поднялся он выше, пока не нашел места, откуда сквозь просвет в
листве мог свободно видеть все, что происходило внизу.
     Женщины рубили истерзанное тело пленника на куски и раскладывали их  по
горшкам. Мужчины  стояли кругом,  отдыхая от  разгульного  танца. В  деревне
воцарилось сравнительное спокойствие.
     Тогда Тарзан высоко поднял предмет, взятый им из хижины, и с меткостью,
достигнутой годами упражнений в  швырянии  плодов и кокосовых орехов, бросил
его в группу дикарей.
     Предмет упал среди них, ударив одного из воинов по голове и сбив его  с
ног. Затем он  покатился среди женщин и остановился у полуистерзанного тела,
которое они приготовляли для пиршества.
     Оцепенев, в ужасе смотрели на него чернокожие.
     Это был человеческий череп, который лежа на земле, скалил на  них зубы.
Падение его с  ясного  неба казалось чудом. И чудо  это  охватило чернокожих
страшным суеверным страхом. Все,  как один,  разбежались  по  своим хижинам.
Своею хорошо рассчитанной выходкой Тарзан внушил  дикарям вечный ужас  перед
какой-то  невидимой  и неземной силой,  подстерегающей их  в лесу вокруг  их
поселка.
     Позже, когда они  нашли  перевернутый  котел и увидели,  что стрелы  их
снова  украдены,  в  их  бедном  мозгу  людоедов  зародилась мысль, что  они
оскорбили какого-то могущественного бога, правящего этой частью джунглей. Он
мстит им за то, что, выстроив здесь  поселок, они  не  подумали умилостивить
его предварительно богатыми дарами. С той поры  народ Мбонги  стал ежедневно
оставлять пищу  под большим деревом, откуда исчезли стрелы. Это была попытка
задобрить таинственного Могучего.
     Семя  страха  было  глубоко  посеяно  в  дикарях, и  Тарзан,  обезьяний
приемыш, сам не зная того, положил этим основу многих будущих  несчастий для
себя и для своего племени.
     В ту ночь  он спал в  лесу, недалеко  от поселка,  и следующим утром на
заре медленно двинулся  в обратный  путь. Он был страшно голоден, а ему  как
раз  попались  только  несколько ягод  и подобранные  на листьях гусеницы...
Увлеченный поисками  еды, он случайно поднял голову над пнем, под которым он
рылся, и вдруг на  тропе, менее,  чем в  двадцати шагах от себя,  он  увидел
львицу Сабор.
     Большие  желтые глаза ее  были устремлены на  него с злобным  и мрачным
блеском;  красный язык  жадно  облизывал  губы,  Сабор тихо  кралась,  почти
касаясь земли животом.
     Тарзан и не думал бежать. Он был рад случаю, которого искал все прошлые
дни. А ведь теперь он был вооружен не одной лишь травяною веревкой.
     Быстро снял он лук со спины и вложил в него стрелу, тщательно смазанную
ядом.  Когда  Сабор  прыгнула,  маленькая  острая палочка  встретила  ее  на
полпути, а Тарзан в то же  мгновение отскочил в сторону. Громадная кошка  со
всего размаху уткнулась в  землю  около  него, а  другая окунутая  в  смерть
стрела глубоко вонзилась ей в бедро.
     С  ревом  зверь обернулся и прыгнул еще раз -- и опять неудачно; третья
меткая  стрела  попала  ей прямо  в  глаз.  Но на этот раз  львица оказалась
слишком близко к обезьяне-человеку, чтобы  тот мог увильнуть от падающего на
него
     тела.
     Тарзан рухнул  под тяжестью огромной туши  своего врага, но  высвободил
при этом свой нож  и успел нанести львице несколько ран. Одно мгновение  они
оба неподвижно  лежали;  наконец обезьяний приемыш  понял,  что безжизненная
масса,  упавшая на него, никогда больше не сможет  повредить ни человеку, ни
обезьяне.
     С   трудом  выкарабкался   он   из-под   тяжелого   звериного  тела  и,
выпрямившись, смотрел  на  свой трофей. Мощная  волна ликования нахлынула на
него.
     Глубоко дыша, он поставил  ногу на тело могучего врага и, откинув назад
красивую молодую голову, проревел страшный победный клич обезьяны-самца.
     Лес отозвался на дикий крик торжества. Птицы умолкли, а  крупные хищные
звери отошли, оглядываясь, подальше, так как мало кто в джунглях искал ссоры
с большими антропоидами.
     А в Лондоне в  это время другой лорд Грейсток держал речь к людям своей
породы  в  палате лордов, и никто не дрожал от звуков его приятного, мягкого
голоса.
     Сабор  была совсем невкусной едой  даже для Тарзана, но голод -- лучшая
приправа  для жесткого и горького  мяса, и вскоре обезьяна-человек  исправно
набил  себе желудок  и  приготовился заснуть.  Однако, он сперва решил снять
шкуру с львицы, это была  ведь одна  из  причин,  ради которых он  добивался
умертвить Сабор.
     Тарзан  проворно  снял ее большую  шкуру, потому что  хорошо набил себе
руку на маленьких животных, и повесил  свой  трофей на разветвление высокого
дерева. Затем, свернувшись поудобнее, заснул глубоким сном без сновидений.
     Недосыпавший в прежние дни, утомленный и плотно поевший, Тарзан проспал
целый солнечный  круг  и проснулся  лишь  около  полудня  следующего дня. Он
тотчас же спустился  вниз к  освежеванной туше  Сабор, но,  к  досаде своей,
нашел  от нее  одни кости, чисто обглоданные  другими  голодными обитателями
джунглей.
     Через полчаса неторопливого шествия по лесу он увидел молодого оленя, и
прежде  чем  маленькое  существо  узнало  о близости  врага,  острая  стрела
вонзилась ему в шею.
     Яд  подействовал  так быстро, что, едва сделав несколько прыжков, олень
пал мертвым  в кустарнике.  Тарзан опять хорошо  поел,  но  на  этот  раз не
ложился спать.
     Он  спешил  туда,  где  кочевало его  племя,  и,  встретив  обезьян,  с
гордостью показал им шкуру Сабор.
     -- Обезьяны  Керчака,  -- кричал он, -- смотрите! Смотрите,  что сделал
Тарзан, могучий убийца! Кто из вас когда-либо убил  хоть одного  из  племени
Нумы? Тарзан сильнее вас всех, так как  Тарзан не обезьяна. Тарзан... --  но
тут он был принужден прервать свою речь,  потому что на языке антропоидов не
существовало  слова для обозначения человека, и сам Тарзан мог только писать
это слово, да и то по-английски, а произнести его не умел.
     Все  племя  собралось  вокруг.  Обезьяны  слушали  его  речь,  созерцая
доказательство его удивительного подвига.
     Только Керчак остался стоять в стороне, кипя от ненависти и бешенства.
     Внезапно что-то  сорвалось  в тупом  мозгу антропоида.  С бешеным ревом
бросился зверь на толпу.
     Кусаясь и колотя своими огромными руками, он убил и искалечил с  дюжину
обезьян, прежде чем остальные успели спастись на верхние ветки деревьев.
     В  безумии своего бешенства  Керчак с  визгом осматривался кругом,  ища
глазами Тарзана, и вдруг заметил его сидящим поблизости на ветке.
     --  Спустись-ка теперь, великий убийца, -- вопил Керчак, --  спустись и
почувствуй клыки более великого! Разве могучие бойцы забираются на деревья и
трясутся  при  виде опасности? --  И  Керчак  вызывающе испустил боевой клич
племени.
     Тарзан спокойно сошел наземь. Еле дыша, смотрело племя со своих высоких
насестов,   как  Керчак,  продолжая   реветь,  бросился  на  легкую   фигуру
противника.
     Несмотря на  свои  короткие ноги,  Керчак  достигал почти  семи футов в
вышину. Его огромные  плечи были оплетены громадными  мускулами, а  короткая
шея казалась  сзади глыбой железных  мышц, так что голова его представлялась
как  бы  небольшим шаром, выступающим из большой  горы  мяса. Оттянутые вниз
губы  оскалили  боевые  клыки, а маленькие,  злобные,  налитые кровью  глаза
сверкали страшным огнем безумия.
     Выжидая его,  стоял Тарзан -- тоже  крупное и мускулистое животное.  Но
его рост и сильные мышцы казались жалкими рядом с исполинской фигурой зверя.
     Его  лук и  стрелы лежали в стороне  -- там,  где он  их оставил, когда
показывал шкуру Сабор своим соплеменникам. Он стоял лицом к лицу с Керчаком,
вооруженный одним охотничьим ножом и человеческим разумом.
     Когда его противник с  яростным  ревом  бросился на него, лорд Грейсток
вынул из ножен  свой  длинный нож и  с  таким  же неистовым  вызовом  быстро
бросился вперед  навстречу  противнику. Он  был достаточно  ловок,  чтобы не
позволить длинным волосатым рукам охватить  себя. В то мгновение, когда тела
их должны были столкнуться, Тарзан сжал кисть одной из рук своего противника
и,  легко  отскочив в  сторону,  вонзил  по  самую  рукоятку свой нож в тело
обезьяны, пониже сердца.
     Но прежде,  чем  он успел  выдернуть  нож,  быстрое  движение  Керчака,
пытавшегося  схватить  его  в свои ужасные  объятия, вырвало  оружие из  рук
Тарзана.
     Обезьяна готовила  ужасающий  удар в  голову ладонью -- удар,  который,
если бы попал в цель, легко проломил бы череп юноши.
     Но человек был  проворнее и, пригнувшись, сам нанес зверю  могучий удар
сжатым кулаком под ложечку.
     Керчак зашатался; к тому же  смертельная  рана  под  сердцем почти  что
лишала  его  сознания.  Но  он  приободрился  на  одно  мгновение,  как  раз
достаточное, чтобы вырвать свою руку у Тарзана, и вступил с ним врукопашную.
     Крепко прижав обезьяну-человека  к себе, свирепый самец пытался поймать
своими  громадными клыками  горло  Тарзана,  но мускулистые пальцы  молодого
лорда успели охватить шею Керчака.
     Так боролись  они: один  --  стараясь перекусить  шею соперника  своими
страшными  зубами, другой  силясь --  сжать  дыхательное горло  врага  своей
рукой, в то же время отстраняя от  себя оскаленную пасть зверя. Более мощная
обезьяна начинала, казалось, медленно брать верх, и зубы  надрывавшегося  из
последних  сил зверя  были  уже в  дюйме от горла  Тарзана. Но  вдруг Керчак
содрогнулся  всем  своим грузным телом --  на одно мгновение как бы замер, а
затем безжизненно свалился на землю.
     Он был мертв.
     Вытащив  нож,  который так часто давал  ему победу над мускулами  более
могучими, чем его  собственные,  Тарзан  поставил  ногу  на шею побежденного
врага, и снова громко, на весь лес, раздался свирепый крик победителя.
     Таким образом молодой лорд Грейсток сделался царем обезьян.
     <B>XII
     УМ ЧЕЛОВЕКА</B>
     Среди  подданных Тарзана был один самец, который дерзал оспаривать  его
власть.  Это  был  сын  Тублата,  Теркоз. Но  он так  боялся острого ножа  и
смертоносных  стрел  нового  властелина,  что  осмеливался   проявлять  свое
недовольство  только  в  мелочном  непослушании   и  в  постоянных  коварных
проделках.  Тарзан  знал,  однако,  что  Теркоз только выжидает  подходящего
случая,  чтобы внезапной изменой вырвать власть из его рук, и  потому всегда
держался настороже против возможного нападения врасплох.
     В   течение  долгих  месяцев   жизнь   обезьяньего   племени  протекала
по-прежнему. Нового было только то, что, благодаря выдающемуся уму Тарзана и
его  охотничьей  ловкости,  снабжение  продовольствием  шло  теперь  гораздо
успешнее, и еды было  больше, чем  когда-либо  прежде. И  потому большинство
обезьян было очень довольно сменой правителя.
     Тарзан  по ночам  водил племя на поля черных людей. Здесь, по указаниям
своего  мудрого вождя,  обезьяны досыта  ели, но никогда не уничтожали того,
что не  могли  съесть,  как это  делает  мартышка Ману и  большинство других
обезьян.
     Поэтому, хотя чернокожие и досадовали на постоянный грабеж их полей, но
набеги обезьян  не отбивали  у  них охоты обрабатывать землю, что несомненно
случилось  бы,  если  бы  Тарзан позволил  своему  народу  бесчинно разорять
плантации.
     В  продолжение этого времени Тарзан много раз посещал по  ночам поселок
для другой  -- личной своей  цели. Он время от времени возобновлял  там свой
запас стрел. Скоро заметил он и пищу, которую негры теперь постоянно ставили
под деревом, и стал съедать все, что чернокожие оставляли для него.
     Когда  дикари убедились, что  пища исчезает за ночь,  они пришли  в еще
больший ужас,  так как ставить  пищу  для снискания благосклонности бога или
черта  -- это одно,  но  уже  совершенно  другое,  когда  дух  действительно
является в  поселок  и  поедает  приносимую  пищу!  Это  было  неслыханно  и
наполнило их суеверные умы всякого рода смутными страхами.
     Периодическое исчезновение стрел и странные проделки,
     творимые  невидимым существом, довели  чернокожих  до такого состояния,
что жизнь их в новом поселке сделалась невыносимой. Мбонга и его  старейшины
стали усиленно поговаривать о том, чтобы навсегда оставить деревню  и искать
новую более спокойную местность поглубже в джунглях.
     Черные воины, в поисках места,  забирались все дальше и дальше на юг, в
самую глубь лесов.
     Появление  этих разведчиков  стало все чаще беспокоить  племя  Тарзана.
Тихое уединение первобытного леса  было нарушено новыми,  странными криками.
Не было больше покоя ни для зверей, ни для птиц. Пришел человек...
     Другие  животные приходили  и ночью и днем,  скитаясь по  джунглям,  --
свирепые, жестокие звери; но более слабые их соседи  только на время убегали
от них, чтобы тотчас же вернуться, когда минует опасность.
     Не то с человеком.  Когда  он  приходит, многие из  более крупных пород
инстинктивно   покидают  местность  и  чаще  всего  уже   никогда  более  не
возвращаются; так  всегда  было  с  большими  антропоидами.  Они  бежали  от
человека, как человек бежит от чумы.
     Некоторое время племя Тарзана еще держалось вблизи бухты, потому что их
новый  царь  и  думать  не хотел  о том, чтобы навсегда  бросить  сокровища,
собранные им в маленькой хижине.
     Однажды,  несколько   из  человекоподобных   встретили   многочисленных
чернокожих  на  берегу  маленькой  речки,  в  продолжение  многих  поколений
служившей  привычным местом водопоя, и увидели,  что черные  люди  расчищают
джунгли и сооружают множество хижин. После этого обезьяны не захотели больше
оставаться у бухты,  и  Тарзан  увел  их  вглубь  страны, на много переходов
дальше, в место, еще не оскверненное ногой человеческого существа.
     Но раз в месяц Тарзан,  быстро перепрыгивая с ветки на  ветку, мчался в
свою  хижину, чтобы  провести там  день с книгами, а  также чтобы  пополнить
запас стрел. Последняя задача становилась все более и более трудной, так как
черные стали прятать на ночь свои стрелы в житницы и жилые хижины.
     Тарзан  за день  должен  был  усиленно  наблюдать, куда будут  спрятаны
стрелы.  Дважды входил  он  в  хижины, пока  их  обитатели  спали  на  своих
циновках,  и  похищал  стрелы  из-под  самого носа  воинов. Но  этот  способ
показался Тарзану  слишком опасным,  и потому он предпочитал ловить одиноких
охотников  своими длинными смертоносными  петлями.  Обобрав  с них  оружие и
украшения, он бросал  ночью эти трупы  с высокого  дерева на середину  улицы
поселка.
     Эти разнообразные случаи опять до того напугали чернокожих что если  бы
не  месячная передышка между посещениями  Тарзана,  внушавшая им каждый  раз
надежду, что больше набегов не будет, то они вскоре  опять  покинули бы свой
новый поселок.
     Чернокожие  еще  не  заметили  хижины Тарзана  на  далеком  берегу,  но
обезьяна-человек  жил в постоянном  страхе,  что во время его отсутствий они
найдут  ее  и ограбят его  сокровища.  Поэтому  с течением времени  он  стал
проводить  все больше и больше времени близ жилища своего отца  и все реже и
реже бывал среди обезьян. И вот, члены  его  общины  стали страдать  от  его
пренебрежения к  ним;  то и  дело  возникали  ссоры и распри, которые только
верховный вождь мог мирно уладить.
     Наконец, некоторые  из старейших обезьян  завели разговор с Тарзаном по
этому поводу, и он после того целый месяц оставался без отлучек из племени.
     Обязанности   верховного   вождя   у  антропоидов   не  трудны   и   не
многочисленны. После полудня придет, например, Така, и пожалуется на то, что
старый Мунго  украл у него его новую жену.  Тогда дело Тарзана, созвать всех
обезьян  -- и если  окажется, что  жена  предпочитает своего нового  супруга
прежнему мужу, он  приказывает,  чтобы так и было, или  же велит Мунго  дать
Таке в обмен одну из своих дочерей.
     Обезьяны считают окончательным всякое решение вождя -- каково бы оно ни
было, и, удовлетворенные, возвращаются к своим занятиям.
     А то прибежит с  криком  Тана, прижав  руку к боку, из которого  хлещет
кровь. Она жалуется, что Гунто, муж ее, зверски ее укусил. А вызванный Гунто
говорит,  что  Тана  ленива,  не  хочет  носить  ему  жуков  и  орехов,  или
отказывается чесать ему спину.
     И  Тарзан бранит их обоих, грозя Гунто смертоносными  стрелами, если он
будет  продолжать  истязать  Тану, а Тана,  со своей  стороны,  должна  дать
обещание исправиться и лучше исполнять свои женские обязанности.
     Так все и  идет.  По большей части, это все маленькие  семейные распри,
которые, если их не уладить, могут однако привести к значительным  партийным
ссорам и даже иногда к расчленению племени.
     Но  Тарзану  это  стало  надоедать.  Он  понял,  что  верховная  власть
значительно ограничивает его свободу. Его страстно тянуло к морю, озаренному
ласковым  солнцем,  к  прохладной  комнате  уютно   построенного  дома  и  к
нескончаемым чудесам многочисленных книг.
     Когда Тарзан  стал старше,  он  понял,  что становится  чужим  в  своем
племени. Их интересы все больше расходились с его интересами. Обезьянам были
чужды многие странные и чудесные  грезы, которые мелькали в деятельном мозгу
их человека-вождя. Их язык был так беден, что Тарзан даже не  мог говорить с
ними о  многих новых истинах и  о  широких горизонтах мысли,  которые чтение
раскрыло перед его жадными взорами.  Он  не мог сообщить им и о  честолюбии,
тревожившем его душу.
     У него  уже давно  не  было друзей  и товарищей.  Ребенок может  водить
знакомство со  многими странными  и  простыми  существами, но для  взрослого
человека необходимо некоторое, хотя бы внешнее равенство ума, как основа для
дружбы.
     Будь жива Кала, Тарзан  всем бы пожертвовал, чтобы остаться вблизи нее.
Но теперь,  когда ее  не  было, а  резвые  друзья его детства превратились в
свирепых и грубых животных, он  чувствовал,  что  ему гораздо более по  душе
спокойное одиночество своей  хижины, чем докучливые  обязанности  вождя стаи
диких зверей.
     Однако желание Тарзана  отказаться от своего верховенства  над племенем
сильно  задерживалось  ненавистью  и  завистью Теркоза,  сына  Тублата.  Как
упрямый молодой англичанин,  Тарзан  не  мог  заставить себя отступить перед
лицом злорадствующего врага.
     Тарзан знал  отлично, что  на его место будет избран вождем Теркоз, так
как   свирепое  животное  уже  давно  установило  право  своего  физического
превосходства  над   немногими   самцами-обезьянами,   которые  осмеливались
восстать против его жестоких задираний.
     Тарзану хотелось  сломить этого злобного зверя,  не прибегая к ножу или
стрелам. Его сила и  ловкость настолько возросли вместе с его возмужалостью,
что  он стал  подумывать:  не  сможет ли  он  победить  грозного  Теркоза  в
рукопашной схватке?  Если бы только не огромные боевые клыки, дававшие такое
превосходство  антропоиду   перед   плохо   вооруженным  в  этом   отношении
Тарзаном!..
     Но однажды,  силою  обстоятельств,  это  дело  было  выхвачено  из  рук
Тарзана,  и он мог спокойно  избирать свой путь  и либо остаться в  племени,
либо уйти из него, не запятнав свою честь дикаря.
     Случилось это так:
     Племя спокойно искало себе пищу. Все разбрелись в разные стороны, когда
вдруг пронзительный крик  раздался к востоку от того места, где Тарзан, лежа
на  животе  около  прозрачного ручья,  пытался поймать  увертывающуюся  рыбу
своими быстрыми коричневыми руками.
     Как  один,  все  члены  племени  быстро   помчались  по  направлению  к
испуганным крикам и здесь  нашли Теркоза, державшего за волосы старую самку.
Он бил ее своими большими руками.
     Тарзан  подошел к нему и поднял руку в знак  того,  что  Теркоз  должен
перестать  драться.  Самка  принадлежала  не ему,  а  бедному старому самцу,
боевые дни которого уже давно миновали и который не мог защищать свою семью.
     Теркоз знал, что поступает против законов своего племени, избивая чужую
жену.  Но, будучи  забиякой, он воспользовался слабостью  мужа  самки, чтобы
наказать ее  за  то,  что  она не  захотела  уступить  ему  нежного молодого
грызуна, пойманного ею.
     Когда Теркоз увидел Тарзана, приближающегося к  нему без стрел в руках,
он принялся  еще сильнее колотить  бедную самку, надеясь этим вызвать на бой
ненавистного властителя.
     Тарзан не повторил своего предупреждения,  а вместо того просто кинулся
на Теркоза.
     Никогда, с этого  давно минувшего дня, когда Болгани, вождь горилл, так
страшно истерзал его, не приходилось Тарзану выдерживать такого боя.
     На этот раз нож Тарзана едва ли мог возместить  собой  сверкающие клыки
Теркоза,  зато небольшое превосходство  обезьяны над ним в смысле силы  было
почти уравновешено изумительной ловкостью и быстротой человека.
     Но все же, в  конечном счете, антропоид имел на своей стороне некоторое
преимущество, и если бы не оказалось  на  лицо другой силы, которая повлияла
на исход  битвы, Тарзан, приемыш племени обезьян, молодой лорд Грейсток, так
и умер бы, как он и жил, неведомым диким зверем в экваториальной Африке.
     Но  налицо  было  то, что  возвышало  Тарзана над всеми его  товарищами
джунглей  -- искра,  в  которой сказывается вся  разница  между человеком  и
зверем -- разум. Разум уберег  Тарзана от железных  мускулов и жадных клыков
Теркоза.
     Их схватка едва продолжалась несколько  секунд, а  они уже  катались на
земле, колотя, терзая и разрывая друг друга, --  два большие свирепые зверя,
бьющиеся насмерть.
     Теркоз  имел  дюжину ножевых  ран на голове  и груди, а Тарзан был весь
растерзан и обливался кровью. Его скальп был в одном месте сорван с головы и
висел над глазом, заслоняя ему зрение. Но молодому англичанину удавалось  до
сих пор удержать ужасные клыки противника, рвущиеся  к его шее, и теперь, во
время легкой  передышки, Тарзан придумал хитрый план. Он  обойдет Теркоза и,
вцепившись ему в  спину зубами и ногтями, будет до тех пор наносить ему раны
ножом, пока враг не перестанет существовать.
     Этот маневр  был выполнен им легче,  чем  он  думал, потому  что глупое
животное, не поняв его намерения, не думало пытаться предупредить его.
     Но когда, наконец, Теркоз понял, что его противник схватил его так, что
он не мог достать его ни зубами, ни кулаками, то он стремительно бросился на
землю. Тарзану оставалось только отчаянно цепляться за скачущее, вертящееся,
изгибающееся тело. А прежде, чем он успел нанести ему  хоть один  удар,  нож
был  выбит  у  него  из  рук  тяжелым  толчком  о землю,  и  Тарзан  остался
беззащитным.
     В следующее мгновение, когда оба противника катались клубком  по земле,
Тарзан должен был несколько ослабить свою хватку,  пока,  наконец, случайное
обстоятельство в этой  быстрой смене постоянно меняющихся эволюций позволило
ему  сделать  новое  нападение правой рукой, после которого,  как он  тотчас
понял,  его  позиция  стала  совершенно  неприступной.  Его  рука  оказалась
пропущенной сзади под рукой Теркоза, а  предплечье и кисть легли кругом  его
шеи. Это был полу-Нельсон,  современный прием  борьбы, на  который  случайно
натолкнулся  несведущий обезьяна-человек.  Но божественный  разум  мгновенно
подсказал  ему,  насколько  ценно  сделанное  им открытие.  От  этого приема
зависели жизнь или смерть.
     Он постарался добиться подобного же положения для левой руки,  и  через
несколько минут бычья шея Теркоза затрещала под целым Нельсоном.
     Теркоз  перестал  вертеться. Оба  они лежали совершенно тихо  на земле,
Тарзан на спине  Теркоза. И медленно круглая голова обезьяны была  вынуждена
пригибаться к его груди все ниже и ниже.
     Тарзан знал, чем все это кончится. Еще минута -- и сломается шея. И вот
тогда,  на  счастье  Теркоза,  в  Тарзане заговорила та  самая  способность,
которая помогла ему одолеть обезьяну, -- способность рассуждения.
     -- Если я  его  убью,  -- подумал Тарзан,  -- какая мне  будет от этого
польза? Лишу племя могучего бойца, вот  и все. Если  Теркоз  будет мертв, он
ничего  не  будет знать  о  моем  превосходстве, а живой -- он всегда  будет
примером для других обезьян.
     -- Ка-го-да? --  зашипел Тарзан  в ухо  Теркозу, что в вольном переводе
значит: "сдаешься?". Нет ответа, и Тарзан слегка прибавляет давление, вызвав
ужасающий крик боли у большого зверя.
     -- Ка-го-да? -- повторил Тарзан.
     -- Ка-го-да! -- закричал Теркоз.
     -- Слушай, -- сказал Тарзан,  несколько отпустив его, но не  освобождая
рук.  -- Я, Тарзан, верховный  вождь обезьян, могучий охотник, могучий боец.
Во  всех  джунглях  нет  никого  столь  великого,  как  я.  Ты  сказал  мне:
"ка-го-да". Это слышали все.  Не  ссорься больше ни со своим вождем,  ни  со
своими соплеменниками, или в следующий раз я убью тебя. Понял?
     -- Ху, -- подтвердил Теркоз.
     -- Ну, теперь довольно с тебя?
     -- Ху, -- сказала обезьяна.
     Тарзан выпустил его, и через несколько минут все занялись опять  своими
делами,  как  будто  не  случилось  ничего,  нарушающего  спокойствие  в  их
первобытном лесном пристанище.
     Но  в  сознании  обезьян  глубоко укрепилось  убеждение,  что Тарзан --
могучий боец и  странное создание. Странное  потому,  что  в его руках  была
жизнь  врага,  и,  вместо  того,  чтобы  его  убить,  он  позволил ему  жить
невредимым.
     На  закате дня, когда все племя  вместе  собралось,  по своему  обычаю,
перед  тем,  как темнота  опустилась на джунгли, Тарзан, раны которого  были
омыты в прозрачных водах ручья, созвал вокруг себя старых самцов.
     -- Вы опять видели сегодня, что Тарзан, вождь  обезьян -- самый великий
среди вас, -- сказал он.
     -- Ху, -- ответили они в один голос, -- Тарзан великий.
     -- Тарзан, -- продолжал он, -- не  обезьяна. Он не похож на свой народ.
Его пути не ваши  пути,  и  потому Тарзан возвратится в логовище своего рода
близ вод большого озера. Вы должны избрать  себе нового вождя. Тарзан больше
не вернется.
     И, таким образом, молодой лорд Грейсток сделал первый шаг к  той  цели,
которую он себе поставил -- отысканию белых людей, подобных ему.
     <B>XIII
     ЕГО СОБСТВЕННЫЙ РОД</B>
     Следующим утром Тарзан,  сильно  страдавший от  нанесенных ему Теркозом
ран, направился на запад к морскому берегу.
     Он двигался очень медленно, провел ночь в джунглях, и добрался до своей
хижины лишь поздно следующим утром.
     В течение нескольких  дней он выходил  очень  мало  и только  для того,
чтобы собрать нужное ему для утоления голода количество плодов и орехов.
     Но через десять дней Тарзан  был  уже  совершенно  здоров.  На его лице
остался  только  ужасный  полузаживший  шрам,  который, начинаясь над  левым
глазом, шел  поперек всей головы  и кончался над правым  ухом. Это был след,
оставленный Теркозом, когда тот сорвал с него скальп.
     В период  выздоровления Тарзан пытался  смастерить плащ из шкуры Сабор,
пролежавшей все время в хижине. Но он увидел, что кожа тверда, как дерево. А
так  как  он  ничего  не  знал  о дублении, то  ему и пришлось отказаться от
взлелеянного плана.
     И  вот он решил  отобрать хоть какую-нибудь  одежду  у  кого-нибудь  из
чернокожих в поселке Мбонги, потому что Тарзан, питомец обезьян, решил всеми
возможными способами отметить свою эволюцию из существ низшего порядка. А по
его мнению не было  более отличительного признака человеческой  породы,  как
украшения и одежда.
     С этой целью он собрал различные украшения для  рук и ног,  снятые им с
черных воинов, погибших от его быстрой и бесшумной  петли. Все это он  надел
так, как видел на других.
     На шею  он  повесил золотую цепочку с осыпанным брильянтами  медальоном
его  матери, леди  Элис, а  за  спиной,  на ремне, колчан со стрелами,  тоже
снятый им с какого-то из побежденных им чернокожих.
     Талию он  украсил поясом из небольших полосок необделанной кожи. Он сам
смастерил  себе  этот  пояс  для  самодельных  ножен,  в  которые  вкладывал
охотничий нож своего отца. Длинный лук, принадлежавший Кулонге, висел за его
левым плечом.
     Молодой  лорд Грейсток  представлял оригинальную и воинственную фигуру.
Его  густые  черные  волосы падали  ему  сзади на плечи,  а спереди были  им
неровно срезаны охотничьим ножом, чтобы не лезли в глаза.
     Его прямая  и  прекрасная  фигура, мускулистая,  как  у  лучших древних
римских  гладиаторов,  но  вместе  с  тем  с  мягкими и нежными  очертаниями
эллинского бога,  говорила с  первого  же взгляда об удивительном соединении
огромной силы с гибкостью и ловкостью.
     Тарзан, приемыш  обезьяны, был  олицетворением  первобытного  человека,
охотника, воина.
     С благородной посадкой красивой головы на широких плечах, с огнем жизни
и  ума в  прекрасных и  ясных глазах, он  легко  мог  показаться полубогом в
дышащем древностью первобытном лесу.
     Но Тарзан и не думал об этом. Он досадовал, что у него не было одежды и
что  он не может  показать всем обитателям джунглей, что  он  человек, а  не
обезьяна.  Часто в  его ум закрадывалось  серьезное сомнение, не может ли он
еще превратиться в обезьяну.
     Разве волосы  не начали пробиваться у  него  на лице?  У  всех  обезьян
волосатые  лица, а единственные люди,  которых он  видел  --  чернокожие  --
совершенно безволосые, за немногими исключениями.
     Правда, в книжках  ему приходилось  видеть рисунки людей с массой волос
на губах, щеках и подбородке, но тем не менее Тарзан брился. Почти ежедневно
точил он  свой острый  нож и  соскабливал и выскребывал свою молодую бороду,
чтобы с корнем уничтожить этот унизительный признак обезьяны.
     И, таким  образом, он  научился бриться, -- правда, грубо и мучительно,
но тем не менее удачно.
     Когда он почувствовал, что совершенно поправился после  кровавого боя с
Теркозом, Тарзан однажды утром направился к поселку Мбонги.  Он шел небрежно
по  извилистой  тропе  в  джунглях,  вместо  того,  чтобы  передвигаться  по
деревьям, как вдруг очутился лицом к лицу с черным воином.
     Взгляд изумления дикаря был  почти комичен, и  прежде, чем Тарзан успел
снять свой лук, воин повернул и побежал по тропе с криком тревоги, как будто
обращался к другим товарищам.
     Тарзан бросился в погоню по  деревьям и  через  несколько  минут увидел
впереди отчаянно бегущих людей.
     Их было трое, и они безумно неслись гуськом через густой кустарник.
     Тарзан их  легко  обогнал, и  они не заметили ни того,  как он бесшумно
несся над  их  головами,  ни того, как  он притаился  на низкой  ветке,  под
которой пролегала тропа.
     Тарзан  дал   пройти  двум   первым  воинам,  но  когда  третий   бегом
приблизился,  тихая  петля охватила  черное  горло  и  была  затянута ловким
движением.
     Негр  испустил  душераздирающий  крик,  и  его  товарищи,  обернувшись,
увидели, что содрогающееся тело, точно по волшебству, медленно поднимается в
густую листву над ними.
     С криками ужаса они бросились бежать еще быстрее, надеясь спастись.
     Тарзан молчаливо и быстро  покончил  со  своим пленником,  снял с  него
оружие, украшения и -- о,  счастье! -- прекрасную замшевую  повязку с бедер.
Он тотчас же надел ее на себя.
     Вот теперь он, наконец, одет  так, как  подобает быть  одетым человеку.
Никто не сможет больше сомневаться в  его высоком происхождении. Как приятно
было  бы  вернуться  сейчас  к  своему  племени, выставив  напоказ перед  их
завистливыми глазами этот удивительный наряд!
     Взвалив тело  черного на плечо, он  неторопливо двинулся  по деревьям к
маленькому,  обнесенному  частоколом, поселку, потому что  опять нуждался  в
стрелах.
     Совсем близко  подойдя к  палисаду, Тарзан увидел  возбужденную группу,
окружавшую обоих беглецов, которые, дрожа от страха  и усталости, едва могли
рассказать неслыханные подробности своего приключения.
     --  Мирандо, --  говорили  они,  -- шел  впереди  них,  не  на  далеком
расстоянии,  но внезапно  он прибежал к ним  с криком, что страшный  человек
белый и голый преследует его. Все втроем бросились тогда бежать со всех ног.
     Потом  опять  раздался  пронзительный крик  ужаса  Мирандо, а когда они
повернули головы, то увидели  ужасающее зрелище  -- тело их товарища  летело
вверх, в  деревья;  руки  и  ноги  его судорожно  бились в  воздухе, а  язык
высовывался из открытого рта. Ни одного звука не произнес он больше, и около
него не было видно решительно никого.
     В  поселке началась паника. Но мудрый старый Мбонга сделал вид, что  не
верит их рассказу.
     --  Вы рассказали  нам длинную сказку потому, что  не  посмели  сказать
правды. Вам стыдно признаться, что когда лев  прыгнул на Мирандо, вы удрали,
бросив его. Трусы вы!
     Едва  Мбонга  кончил последнее  слово,  как над  ним  в  ветвях дерева,
раздался  громкий  треск. Все  с новым  страхом  взглянули  вверх.  Зрелище,
представившееся  их  глазам,  заставило  содрогнуться даже  мудрого  старого
Мбонгу, так как, переворачиваясь и извиваясь, с вершины летело мертвое  тело
Мирандо и с хрустом распласталось на земле у их ног.
     Как один, все  чернокожие бросились  врассыпную и исчезли в густой тени
окружающих зарослей.
     Тогда Тарзан смело вошел  в поселок, возобновил свой запас стрел и съел
пищу, заготовленную дикарями для усмирения гнева таинственного злого духа.
     Прежде чем уйти, он перенес тело Мирандо  к воротам поселка и  поставил
его стоймя у  изгороди так,  что  казалось, будто его  мертвое лицо  смотрит
из-за ограды вдоль тропы, ведущей в джунгли.
     Много раз  пытались  безумно  напуганные  черные войти  в поселок  мимо
страшного, скалившего зубы лица мертвого  их товарища, пока, наконец, все же
осмелились  это  сделать. Когда они увидели,  что пища  и стрелы исчезли, то
поняли, что Мирандо погиб потому, что видел страшного духа джунглей.
     Это объяснение  показалось им самым  разумным. Все, кто встречал  этого
ужасного  бога  лесов,  умирали: из  живых  никто  не  видал его.  Вид его--
приносил верную смерть.
     Они  подумали  также,  что пока  они будут снабжать божество стрелами и
пищей, оно им  не будет вредить, если только им не глядеть на него. И потому
Мбонга  постановил,  чтобы,  в   дополнение  к  приношениям  пищи,  клали  и
приношение стрелами этому Мунанго Ксевати. И с тех пор так и делали.
     Если вам когда-либо с