мых нежных оленей,  самую вкусную дичь,  которая скитается по джунглям.  Я
буду  охотиться для  вас. Я  --  величайший из  охотников джунглей.  Я  буду
сражаться за Вас. Я -- самый могучий из бойцов джунглей. Вы Джэн Портер -- я
это узнал  из вашего письма. Когда  вы увидите это, вы будете знать, что это
для вас и что Тарзан, из племени обезьян, любит вас.</i>
     В то время, как он стройный, словно молодой индеец,  стоял в ожидании у
ее дверей, кончив  свое письмо, его чуткие уши уловили знакомый звук. В лесу
по нижним ветвям передвигалась большая обезьяна.
     Одно  мгновение  он  напряженно  прислушивался.  Внезапно  из  джунглей
донесся раздирающий душу крик женщины, и Тарзан, уронив на землю свое первое
любовное послание, кинулся в лес.
     Клейтон  тоже услышал  крик,  так  же,  как и  профессор Портер,  и м-р
Филандер.  Через несколько минут  все они,  запыхавшись, собрались у хижины,
забрасывая друг друга набегу перекрестным градом вопросов. Взгляд, брошенный
в хижину, подтвердил их худшие опасения. Джэн Портер и  Эсмеральды  в ней не
было. Немедленно Клейтон бросился в  джунгли в сопровождении обоих стариков,
громко окликая девушку по имени.  Около получаса носились они по  лесу, пока
Клейтон не наткнулся на распростертое тело служанки.
     Он нагнулся к ней, пощупав ее  пульс и послушал биение сердца. Она была
жива. Он стал трясти ее.
     -- Эсмеральда!  --  кричал  он  ей  в  ухо. -- Эсмеральда!  бога  ради,
скажите,  где мисс Портер?  Что  случилось? Эсмеральда! Негритянка  медленно
открыла глаза. Она увидела Клейтона, увидела кругом себя джунгли.
     -- О, Габерелле! -- простонала она и снова упала в обморок.
     К этому времени подошли профессор Портер и м-р Филандер.
     -- Что нам делать, мистер Клейтон?  -- спросил старый профессор. -- Где
нам искать ее? Бог  не может быть настолько жестоким, чтобы  отнять теперь у
меня мою дочку.
     --  Мы, должны  прежде всего привести в  чувство Эсмеральду, -- ответил
Клейтон. -- Она может сообщить нам, что случилось. -- Эсмеральда! -- крикнул
он снова, грубо тряся негритянку за плечи.
     --  О,  Габерелле! Хоть бы  умереть! --  вопила  бедная женщина, крепко
зажмурив  глаза. -- Дай мне умереть, господи, но не дай мне видеть опять эту
ужасную образину. Зачем послал ты  дьявола за бедной старой Эсмеральдой? Она
никому  зла не сделала, никому, господи, никому. Она совершенно неповинна ни
в чем, господи, да, неповинна ни в чем!
     -- Ну, ну,  Эсмеральда, -- прикрикнул  Клейтон, -- перед вами не бог, а
мистер Клейтон. Откройте глаза. Эсмеральда исполнила, что ей было велено.
     -- О, Габерелле! Слава господу богу! -- проговорила она.
     -- Где мисс Портер? Что случилось? -- спрашивал Клейтон.
     -- Разве мисс Джэн нету здесь?.. -- воскликнула Эсмеральда,  поднимаясь
с  изумительной быстротой  для  особы ее  объема.  --  О, господи, теперь  я
вспомнила.  Должно быть, оно унесло ее. --  И  негритянка принялась рыдать и
вопить причитания.
     -- Кто унес? -- крикнул профессор Портер.
     -- Большое толстое животное, покрытое волосами.
     -- Горилла,  Эсмеральда? -- спросил м-р Филандер, и трое мужчин затаили
дыхание, когда он высказал ужасающую мысль.
     -- Я думала, это был дьявол, но, должно быть, это был один из тех, кого
вы  зовете  горильмантами. О,  моя  бедная  крошка,  моя  маленькая  птичка,
бедная... -- И снова Эсмеральда разразилась несдерживаемыми рыданиями.
     Клейтон  немедленно стал искать следы, но  не мог  найти ничего,  кроме
массы примятой поблизости травы, а его  лесные понятия были слишком ничтожны
для истолкования того, что он видел.
     Весь остаток дня  трое мужчин занимались поисками в джунглях. Но  когда
спустилась  ночь, они  волей-неволей были  вынуждены  с  отчаянием  в сердце
прекратить  эти  поиски,  потому  что  они  не знали  даже  куда, по  какому
направлению унесло Джэн Портер животное.
     Было уже  далеко после  захода солнца, когда  они добрались  до хижины.
Убитое горем небольшое общество сидело теперь безмолвно в маленькой комнате.
     Наконец, профессор Портер прервал молчание. Тон его голоса  уже не  был
тоном ученого  педанта, разводящего  теории об абстрактном и неведомом.  Это
был  тон человека действия --  тон решительный, но вместе с тем  проникнутый
таким  неописуемо-безнадежным  горем, что  вызвал ответную волну отчаяния  в
душе Клейтона.
     -- Я прилягу, -- сказал старик, --  и постараюсь  заснуть.  Завтра рано
утром, как  только рассветет,  возьму  с  собой  столько пищи,  сколько могу
снести, и пойду искать Джэн, пока не найду ее. Без нее не вернусь!
     Его спутники не  сразу ответили.  Каждый из  них  был поглощен  в  свои
печальные  мысли,  и  каждый  знал, как  знал  это и старый  профессор,  что
означали его последние слова:
     профессор Портер никогда не вернется из джунглей.
     Наконец,  Клейтон встал  и,  нежно  положив на руку  сгорбленное  плечо
старого профессора, сказал:
     -- Я, конечно, пойду с вами. И не  говорите  мне, что я не должен этого
делать.
     -- Я знал, что вы это предложите, что вы захотите идти, м-р Клейтон, но
право --  не делайте этого. Джэн  теперь  вне человеческой помощи.  Я просто
потому  иду, чтобы вместе с нею погибнуть, а  также чтобы сознавать, что та,
которая была так недавно моей дорогой маленькой дочуркой, не лежит одиноко и
покинутая  всеми в страшных джунглях. Одни и же те стебли  и листья  покроют
нас с нею и одни и те же дожди  будут поливать нас. Нет, я должен идти один,
пото-му что  она была  моей дочерью, единственным, что оставалось  у меня на
свете и что я любил!
     -- Я  пойду с вами,  -- просто  сказал Клейтон.  Старик поднял голову и
внимательно посмотрел на энергичное, красивое лицо Уильямса Сесиля Клейтона.
Быть  может, впервые он  прочел  на этом  лице  любовь,  таившуюся  в сердце
молодого человека, -- любовь к его дочери.
     Обычно профессор Портер был слишком  занят своими собственными  учеными
мыслями, чтобы  замечать  мелкие факты,  случайные слова,  которые  бы давно
подсказали всякому другому, что молодые люди все ближе и ближе тяготеют друг
к другу. Теперь он стал припоминать все, одно за другим.
     -- Как хотите, -- согласился он наконец.
     -- Вы можете рассчитывать также и на меня, -- заявил м-р Филандер.
     -- Нет, мой дорогой старый друг, --  возразил профессор Портер, -- всем
нам идти не следует. Было бы большой жестокостью оставить бедную  Эсмеральду
здесь одну; да и всем троим не  достигнуть большего  результата, чем одному.
Без  того достаточно уже  мертвых  в этом  жестоком лесу. Пойдемте, господа,
попытаемся немного заснуть.
     <B>XIX
     ЗОВ ПЕРВОБЫТНОСТИ</B>
     С  того времени, как  Тарзан, приемыш обезьян, ушел из племени  больших
антропоидов, оно  было  раздираемо  постоянными распрями  и  ссорами. Теркоз
оказался  жестоким  и  капризным  царем;  многие  из более старых  и  слабых
обезьян, на которых он чаще всего привык обрушивать свой зверский нрав, ушли
далеко  вглубь страны,  забрав  с  собой  свои семьи,  в  поисках  тишины  и
безопасности.
     Но,  наконец,  и  оставшиеся  были  доведены  до  отчаяния  постоянными
придирками Теркоза, и тут один из них вспомнил прощальный совет Тарзана.
     -- Если у вас будет жестокий  повелитель, -- сказал он, покидая  их, --
не поступайте так, как поступают другие обезьяны, -- пусть никто из  вас  не
пытается восстать против него в одиночку. Вместо того, пусть двое, или трое,
или  четверо  соберутся вместе и все сразу  нападут на него.  Тогда ни  один
властитель  не  осмелится быть иным, чем ему  следует,  потому  что  четверо
всегда справятся с любым вождем.
     Вспомнив  этот  мудрый совет,  обезьяна повторила его многим  из  своих
товарищей,  так  что, когда  Теркоз  вернулся  домой,  то его ждал теплый  и
дружный прием.
     Особых формальностей не  было. Как только Теркоз приблизился к сборищу,
пять огромных волосатых зверей бросились на него.
     В душе Теркоз был отъявленным трусом,  какими обыкновенно бывают нахалы
и среди обезьян, и среди людей. Поэтому Теркоз не принял боя, исход которого
был для него ясен, но вырвался и скрылся в ветвях деревьев.
     Он сделал еще две  попытки вернуться  в  племя, но всякий раз  на  него
нападали и прогоняли его. Наконец, поняв, что его никогда не примут обратно,
он ушел в джунгли, горя ненавистью и бешенством.
     Несколько дней он там без цели бродяжничал. Гнев его все разрастался, и
он  искал какое-нибудь  слабое существо, на  котором он  мог бы  излить  всю
душившую его злобу.
     В  таком  состоянии   духа  это   ужасное  человекоподобное   чудовище,
перекидываясь  с  ветки  на  ветку,  неожиданно  встретило в  джунглях обеих
женщин.
     Он был  как  раз над  ними, когда заметил их. Первое  указание  на  его
присутствие  Джэн Портер получила только тогда, когда большое волосатое тело
прыгнуло на землю  рядом  с нею, и она  увидела его  страшную образину,  его
оскалившийся отвратительный рот, не дальше фута от себя.
     Пронзительный  крик  вырвался  у Джэн, когда рука зверя схватила  ее за
плечо. Потом она увидела ужасные клыки,  которые разверзлись над ее  горлом.
Но прежде, чем они коснулись прекрасной кожи, антропоид уже передумал.
     Его жены остались в племени.  Он должен  заменить их другими. Эта белая
безволосая обезьяна будет первой в его новом хозяйстве.  Он грубо вскинул ее
на свои волосатые плечи и вспрыгнул на  ветку, готовя Джэн участь, которая в
тысячу раз хуже смерти.
     Крик ужаса негритянки  раздался только  один  раз вместе с  криком Джэн
Портер, а потом,  -- как это  всегда полагалось  у  Эсмеральды в критических
моментах, требовавших полного присутствия духа, -- она упала в обморок.
     Но  Джэн  Портер  ни  разу не  теряла  сознания.  Правда, что  страшная
образина, прижимавшаяся близко к ее лицу, и зловонное дыхание, обдававшее ее
ноздри,  парализовали ее. Но сознание ее было ясно, и она  понимала все, что
происходило  когда  зверь нес  ее.  Все  же  она не  кричала и  не боролась.
Внезапное появление обезьяны до такой степени сбило ее с толку, что ей стало
теперь казаться, что ее несут к берегу.
     Она решила сохранить  свою  энергию  и силу голоса  до  той поры, когда
увидит, что  они  достаточно  близко от лагеря, чтобы привлечь  оттуда столь
желанную ей помощь.
     Бедное дитя!  Если бы она знала, что ее несут  все  дальше  и дальше  в
непроходимую глушь джунглей!
     Крик,  который  встревожил Клейтона и обоих стариков,  привел  Тарзана,
приемыша  обезьян, прямо  туда, где лежала  Эсмеральда. Но  не на Эсмеральде
сосредоточился его интерес, хотя он и удостоверился, что она невредима.
     Одно  мгновение Тарзан  исследовал  землю  и  ближайшие  деревья,  пока
инстинкт обезьяны,  соединенный с  разумом человека, не рассказали ему,  так
изумительно знавшему жизнь лесов, все происшествие так же ясно, как будто он
видел его своими глазами.
     И  тотчас  помчался  он  по  свежему  следу,  который  никакой   другой
человеческий глаз  не мог бы  заметить,  и тем более объяснить. Больше всего
следов на концах ветвей, где  антропоид перебрасывался с ветки  на ветку, но
по ним  трудно установить его направление,  потому что под тяжестью его тела
ветвь  склоняется  вниз  и  неизвестно, подымалась  или  спускалась  по  ней
обезьяна; зато ближе к стволу, где следы слабее, направление яснее означено.
Вот  тут, на ветке, большой лапой беглеца была раздавлена гусеница, и Тарзан
инстинктивно  чувствует,  куда  ступит  теперь  та  же  большая  лапа  --  и
действительно он  находит там микроскопическую частичку уничтоженного червя,
иногда простой влажный след.
     Дальше, маленький кусочек  коры  отодран когтем, а  направление  излома
указывает на направление беглеца. Там  и  сям  на какой-нибудь большой ветке
или на стволе  дерева, которых  коснулось  волосатое тело, застрял крошечный
обрывок волос. По тому, как он втиснут под корой, он говорит Тарзану, что он
идет правильно.
     Он  не  замедляет  своего бега, чтобы подметить все  эти,  на вид столь
слабые, признаки зверя. Для Тарзана они ярко выделяются среди мириады других
повреждений, шрамов и знаков на ветвистом пути. Но больше всего помогает ему
запах, потому что  Тарзан преследует по ветру, и  его развитые ноздри так же
чувствительны, как ноздри собаки.
     Есть люди, которые  думают,  что существа  низшего  порядка  специально
одарены  природой лучшими  обонятельными  нервами,  чем человек,  --  но это
только дело развития.
     Жизнь  людей --  не  в  такой  сильной зависимости  от совершенства  их
чувств.   Способность  к   рассуждению   освободила   человека   от   многих
обязанностей; чувства до известной степени атрофировались, так же как мышцы,
двигающие уши и  волосяной  покров  головы, атрофировались от недостаточного
употребления.
     Мускулы имеются и у ушей и под кожей головы, но они недоразвиты оттого,
что в них не нуждаются.
     Но,  то с Тарзаном,  обезьяньим приемышем.  С  первых  дней детства его
существование  неизмеримо больше  зависело от  остроты  его  зрения,  слуха,
обоняния,  осязания и  вкуса, чем от более  медленно  развивающегося  органа
разума.
     Менее всего  у Тарзана  было развито  чувство вкуса, и он мог  с  почти
одинаковым  удовольствием  есть  роскошные   плоды  и   сырое   мясо,  долго
пролежавшее  в  земле; в  этом,  впрочем,  он  мало чем отличался  от  наших
утонченных гурманов!
     Почти бесшумно мчался Тарзан по следу Теркоза и его добычи; но звук его
приближения все  же  достиг до  ушей убегавшего зверя  и  заставил  его  еще
быстрее бежать.
     Три мили были покрыты, прежде чем  обезьяна-человек настиг их и Теркоз,
видя,  что  ему  не уйти,  соскочил  на  открытую  небольшую  поляну,  чтобы
сразиться здесь за свою добычу, или же, бросив ее, спастись бегством.
     Он еще прижимал к себе огромной лапой  Джэн Портер, когда Тарзан, точно
леопард, прыгнул на арену,  которую природа как бы нарочно создала для этого
первобытного боя.
     Когда  Теркоз  увидел,  кто его  преследовал,  он  сразу  подумал,  что
похищенная им самка-- жена Тарзана: они, очевидно, были той же породы -- оба
белые и безволосые. И Теркоз был в восторге  от возможности больно отомстить
ненавистному врагу.
     Внезапное  появление таинственного богоподобного человека подействовало
как бодрящее вино на измученные нервы Джэн Портер.
     По описаниям Клейтона, своего отца и м-ра Филандера она догадалась, что
должно быть это  и есть то самое изумительное существо, которое спасло их, и
она видела в нем друга и защитника.
     Но когда Теркоз грубо толкнул ее в  сторону, чтобы броситься  навстречу
Тарзану,  Джэн  Портер рассмотрела  огромные  размеры  обезьяны, ее  могучие
мускулы и огромные клыки, и сердце ее упало. Разве мог человек, каков бы  он
ни был, победить такого мощного противника?
     Они  сшиблись, как  два  разъяренных быка  и, как два волка,  старались
добраться  до  горла  друг друга. Против  длинных клыков обезьяны у человека
было узкое лезвие ножа.
     Джэн  Портер  всем  своим  гибким, молодым  телом  прильнула  к  стволу
большого дерева, прижав  крепко  руки  к нервно  дышащей груди, и  с  широко
раскрытыми  глазами, в которых отражалась смесь ужаса и восхищения, смотрела
на бой первобытной обезьяны с первобытным человеком за обладание женщиной --
за обладание ею.
     Когда большие  мускулы спины и плеч человека  вздулись от  напряжения и
огромный  бицепс  и  предплечье  остановили  страшные  клыки,  завеса  веков
цивилизации и  культуры  разверзлась  перед  отуманенным  взором  девушки из
Балтиморы.
     А  когда  длинный  нож раз  десять  упился  горячей  кровью  Теркоза  и
громадная  туша  его  безжизненно  пала  на  землю,  первобытная  женщина  с
распростертыми объятиями бросилась к  первобытному мужчине, который сражался
за нее и завоевал ее.
     А Тарзан?
     Он сделал то, что сделал  бы  на  его месте  всякий мужчина, у которого
течет  в жилах красная кровь.  Он взял женщину в свои объятия и стал осыпать
поцелуями ее трепещущие губы.
     Одно  мгновение  Джэн  Портер  лежала в  его  объятиях с  полузакрытыми
глазами. Одно  мгновение  -- первое  в ее молодой жизни --  она  узнала, что
такое любовь.
     Но  завеса упала так же внезапно, как  поднялась.  Сознание оскорбления
покрывало лицо Джэн Портер  ярко вспыхнувшим румянцем. Женщина оттолкнула от
себя Тарзана, человека-обезьяну, и закрыла лицо свое руками.
     Тарзан был изумлен, когда девушка, которую он безотчетно любил какой-то
отвлеченной любовью, вдруг очутилась добровольной пленницей  в его объятиях.
Теперь он был не менее изумлен тем, что она отталкивает его.
     Он приблизился к ней еще раз и взял  ее за руку. Она бросилась на него,
как тигрица, нанося своими крошечными руками удары в его большую грудь.
     Тарзан не мог ничего понять.
     Еще за минуту до того, он  был  намерен  как можно скорее  вернуть Джэн
Портер  ее родственникам, но эта  минута уже канула в смутном и невозвратном
прошлом, а вместе с нею кануло и его доброе намерение.
     Тарзан,   обезьяний   приемыш,  преобразовался   в   один  миг,   когда
почувствовал теплое гибкое тело, крепко прижавшееся к нему.
     Прекрасные  губы  слились  с  его  губами  в  жгучих  поцелуях и выжгли
глубокое клеймо в его душе-- клеймо, отметившее нового Тарзана.
     Он снова положил руку на ее плечо. Она оттолкнула его. И тогда  Тарзан,
обезьяний приемыш, поступил  как  раз так,  как это сделал бы его отдаленный
предок.
     Он поднял свою женщину и понес ее в джунгли.
     Рано  утром  на  следующий день, четверо  людей, оставшиеся  в хижине у
моря, были разбужены пушечным выстрелом Клейтон выбежал первым и увидел, что
там, за входом в маленькую бухту, стоят на якоре два судна.
     Одно было "Арроу",  а другое -- небольшой французский крейсер, на борту
которого  толпилось  много  людей,  смотревших  на  берег.  Клейтон,  как  и
остальные, которые теперь присоединились к нему, ясно понимал,  что пушечный
выстрел имел целью привлечь их внимание, если они еще оставались в хижине.
     Оба  судна  стояли   на  значительном  расстоянии  от  берега,  и  было
сомнительно, чтобы даже в подзорную трубу они могли заметить четыре фигурки,
махавшие шляпами так далеко за мысами бухты.
     Эсмеральда  сняла  свой  красный передник и бешено размахивала  им  над
головой; но Клейтон,  опасаясь, что даже и это может  остаться незамеченным,
бегом  бросился к северному мысу бухты,  где  им был  приготовлен сигнальный
костер.
     Ему,  так же как и  тем, кто, затаив дыхание, остались ждать  у хижины,
показалось,  что  прошла  целая  вечность,  пока,  наконец,  он  добрался до
огромного вороха сухих ветвей и кустарника.
     Выйдя  из  густого  леса  на  открытое  место,  с которого  можно  было
различить суда, Клейтон был страшно поражен, увидев, что на "Арроу" подымают
паруса, а крейсер уже двинулся вперед. Быстро зажег он костер со всех сторон
и помчался на самую крайнюю точку мыса, где, сняв  с себя рубашку и привязав
ее к упавшей ветке, он долго стоял, размахивая ею над головой.
     Но суда все удалялись, и он уже потерял  всякую  надежду,  когда  вдруг
огромный столб дыма, поднявшийся над лесом густой отвесной колонной, привлек
внимание дозорного  на крейсере, и тотчас же дюжина биноклей была направлена
на берег.
     Оба  судна  повернули обратно:  "Арроу"  спокойно  стал, покачиваясь на
волнах океана, а крейсер медленно направился к берегу.
     На некотором расстоянии он остановился, и шлюпка была спущена и послана
к берегу. Когда она подошла, из нее выпрыгнул молодой офицер.
     -- Мосье Клейтон, я полагаю? -- спросил он.
     -- Слава  богу, вы пришли!  -- был ответ Клейтона,-- может быть, даже и
теперь еще не поздно!
     --  Что  вы хотите  этим  сказать,  мосье? -- спросил  офицер.  Клейтон
рассказал о том, что  Джэн Портер похищена и что  им нужны вооруженные люди,
чтобы продолжать поиски в джунглях.
     -- Mon  Dieu! -- печально воскликнул офицер. -- Вчера -- еще не было бы
слишком поздно, а сегодня -- быть может, было бы лучше, чтобы бедная девушка
не была найдена... Это ужасно, monsieur! Это просто ужасно!
     От крейсера отплыло еще несколько шлюпок. Клейтон указав офицеру вход в
бухту, сел в его шлюпку и она была направлена в закрытый  заливчик, куда  за
ней последовали и другие лодки.
     Вскоре все высадились у  того места, где стояли  профессор  Портер, м-р
Филандер и плачущая Эсмеральда.
     Среди офицеров  последней, отчалившей  от  крейсера,  шлюпки был  и сам
командир  корабля. Когда  он услышал историю  о  похищении  Джэн Портер,  он
великодушно вызвал охотников сопровождать профессора Портера и Клейтона в их
поисках.
     Не было ни одного офицера  или матроса среди этих храбрых и симпатичных
французов, кто не вызвался бы в охотники.
     Командир выбрал  двадцать матросов и двух офицеров -- лейтенанта д'Арно
и  лейтенанта  Шарпантье.  Шлюпка  пошла   на  крейсер  за  продовольствием,
патронами и ружьями; матросы уже были вооружены револьверами.
     Тогда  на  вопросы Клейтона,  как случилось,  что  они бросили  якорь в
открытом море и дали им пушечный сигнал, командир, капитан Дюфрен, объяснил,
что с  месяц тому назад они впервые увидели "Арроу", шедший на юго-запад под
значительным количеством  парусов. Когда они  сигнализировали судну подойти,
он поднял  еще новые  паруса и  ушел.  Они гнались за ним до захода  солнца,
стреляя в него  много раз, но на следующее утро судна нигде не было видно. В
продолжение нескольких недель  кряду  они крейсировали вдоль  берега  и  уже
забыли о приключении с  недавней погоней,  как вдруг  рано утром,  несколько
дней тому  назад,  дозорный заметил  судно, бросаемое из  стороны  в сторону
среди сильной зыби; руль его бездействовал, и никто не управлял парусами.
     Подойдя  ближе к брошенному  судну,  они с  удивлением узнали в нем  то
самое, которое скрылось  от них несколько  недель тому назад. Его фок-шток и
контр-бизань были подняты, как будто были сделаны усилия поставить его носом
по ветру, но шторм разодрал в клочья полотнища парусов.
     При  страшном  волнении  попытка   перевести   команду  на  судно  была
чрезвычайно опасной. И так как на палубе его не было видно никакого признака
жизни, то было  сперва решено переждать,  пока  ветер  уляжется. Но как  раз
тогда заметили человеческую фигуру, цепляющуюся  за перила и слабо  махавшую
им в отчаянном призыве.
     Тотчас  же была снаряжена  шлюпка и сделана удачная попытка причалить к
"Арроу". Зрелище, встретившее взоры французов, когда они вскарабкались через
борт судна, было потрясающее.
     Около дюжины мертвых и умирающих людей катались туда и сюда при килевой
качке по палубе, живые вперемежку  с  мертвыми.  Среди  них были два  трупа,
обглоданные точно волками.
     Призовая команда скоро поставила на  судне  необходимые паруса,  и  еще
живые члены злосчастного экипажа были снесены вниз на койки.
     Мертвых завернули в брезенты и привязали к палубе, чтобы товарищи могли
опознать их прежде, чем они будут брошены в глубь моря.
     Когда французы  поднялись на  палубу "Арроу", никто из живых  не был  в
сознании.  Даже  бедняга,   давший  отчаянный  сигнал  о  бедствии,  впал  в
беспамятство прежде, чем узнал, помог ли его призыв или нет.
     Французскому офицеру не пришлось долго задумываться о причинах ужасного
положения  на судне, потому что,  когда стали искать  воды  или водки, чтобы
восстановить силы матросов, оказалось,  что ни  того, ни другого не было, --
не было и признака какой-либо пиши.
     Офицер   тотчас  просигнализировал  крейсеру  просьбу  прислать   воду,
медикаменты, провизию, и другая шлюпка совершила опасный переход к "Арроу".
     Когда подкрепляющие  средства были  применены,  некоторые  из  матросов
пришли  в  сознание  и вся история  была  рассказана. Часть ее нам  известна
вплоть до убийства Снайпса и зарытая его трупа поверх сундука с золотом.
     По-видимому,    преследование   крейсера   до   того    терроризировано
бунтовщиков,  что  они  продолжали идти  в  Атлантический  океан  в  течение
нескольких дней и после того, как потеряли крейсер из вида. Но, обнаружив на
судне скудный запас воды и припасов, они повернули назад на восток.
     Так как на борту не было никого, кто бы мог управлять судном,  то скоро
начались споры  о том,  где  они находятся и какой курс следует держать. Три
дня плыли они на восток, но земли все не было видно;  тогда они повернули на
север,  боясь, что  дувшие все время  сильнейшие северные ветры отнесли их к
югу  от южной оконечности Африки. Два  дня  шли  они на курс северо-восток и
тогда попали в  штиль,  продолжавшийся почти неделю. Вода иссякла,  а  через
день кончились и запасы пищи.
     Положение быстро менялось к худшему. Один матрос сошел  с ума и прыгнул
за борт.  Вскоре другой  матрос  вскрыл  себе  вены  и стал пить собственную
кровь.
     Когда он  умер,  они тоже  бросили его за борт,  хотя некоторые из  них
требовали, чтобы трупы держали на борту. Голод превращал их в диких зверей.
     За  два дня до  того, как их встретил французский  крейсер, они до того
ослабели, что не могли уже управлять судном; в тот же день  у них умерло еще
три человека. На следующее утро оказалось, что один из трупов частью съеден.
     Весь тот день люди лежали и сверкающими глазами смотрели друг на друга,
как  хищные  звери. А  на другое утро уже два  трупа оказались  обглоданными
почти до костей.
     Но эта  еда каннибалов их мало подкрепила,  потому  что отсутствие воды
было куда более сильной пыткой, чем голод. И тогда появился крейсер.
     Когда  те, кто мог, поправились,  вся  история  бунта  была  рассказана
французскому   командиру,    но   матросы    "Арроу"    оказались    слишком
невежественными, чтобы  суметь указать, в каком  именно  месте  берега  были
высажены профессор и его спутники. Поэтому крейсер медленно плыл вдоль всего
побережья,  изредка давая пушечные  сигналы и исследуя каждый дюйм берега  в
подзорные трубы.
     Ночью они становились на якорь, чтобы обследовать все части берега  при
свете дня. И случилось так, что предшествующая ночь привела их как раз на то
самое место берега, где находился маленький лагерь, который они искали.
     Сигнальные  выстрелы,  данные  ими  накануне  после  полудня,  не  были
услышаны  обитателями хижины, --  потому что те вероятно были в  это время в
глубине джунглей  в поисках Джэн Портер, и шумный треск сучьев под их ногами
заглушил слабые звуки далеких пушек.
     К тому времени, как обе стороны рассказали друг другу свои приключения,
шлюпка с крейсера вернулась с продовольствием и оружием для отряда.
     Через  несколько  минут выделилась  маленькая  группа  матросов, и  оба
французских офицера вместе с профессором Портером и Клейтоном отправились на
свои безнадежные и зловещие поиски.
     <B>XX
     НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ</B>
     Когда Джэн Портер поняла, что  странное лесное существо, которое спасло
ее  от когтей  обезьяны, несет ее куда-то,  как  пленницу, она  стала делать
отчаянные попытки от него  вырваться. Но сильные руки  только немного крепче
прижали ее к себе.
     Тогда она отказалась  от  бесплодных попыток и стала  лежать  спокойно,
разглядывая из-под полуопущенных век лицо того человека, который, неся ее на
руках, так легко шагал через запутанные заросли кустарников.
     Лицо  его  было  необычайной  красоты.  Оно  являлось  идеальным  типом
мужественности  и силы,  не искаженным ни беспутной жизнью, ни  зверскими  и
низменными  страстями. Хотя Тарзан и был убийцей людей и животных, он убивал
бесстрастно, как убивает охотник,  за исключением тех редких случаев,  когда
он убивал из ненависти. Впрочем сама  ненависть эта  была не  той  злобной и
долго таящейся  ненавистью,  которая  навсегда оставляет страшную  печать на
чертах ненавидящего.
     Тарзан  убивал со  светлой  улыбкой  на  устах, а  улыбка --  основание
красоты.
     В  тот  миг,  когда  Тарзан напал на  Теркоза,  девушку поразила  яркая
красная полоса на  его лбу, идущая от левого глаза  до начала волос. Теперь,
когда она внимательно рассматривала его черты,  она увидела,  что эта полоса
исчезла, и только узкий, белый шрам отмечал еще место, где она выступала.
     Джэн Портер не вырывалась и Тарзан слегка ослабил железное кольцо своих
рук.
     Раз он взглянул  ей в глаза  и улыбнулся --  и девушке пришлось закрыть
свои глаза, чтобы победить чары этого прекрасного лица.
     Тарзан  поднялся на деревья, и у Джэн Портер, не чувствовавшей никакого
страха,  от  этой   необычайной  дороги,  мелькнула  мысль,  что  во  многих
отношениях она никогда за  всю свою жизнь не  была в такой безопасности, как
теперь,  когда лежала в объятиях  этого сильного,  дикого  существа, которое
несло  ее,  неизвестно куда и неизвестно  для чего, через все  более  глухие
заросли первобытного леса.
     Иногда  она закрывала  глаза  и со  страхом думала  о том, что ее ждет.
Живое  воображение  подсказывало  ей тогда всевозможные ужасы; но  стоило ей
поднять веки и взглянуть на прекрасное лицо, низко склоненное над нею, чтобы
все опасения рассеивались.
     Нет,  ей  не  следует  его  бояться!  В  этом  она  все  более и  более
убеждалась, пытливо  разглядывая  тонкие  черты  и  честный взгляд,  которые
свидетельствовали о рыцарстве и благородстве натуры.
     Они  все  глубже  и глубже забирались  в  лес,  смыкавшийся вокруг  них
неприступной,  как ей казалось,  стеной,  но перед  лесным  богом, словно по
волшебству, всякий  раз открывался проход, который тотчас же и закрывался за
ними.
     Редкая ветка слегка  касалась ее, --  а между тем,  и сверху и снизу, и
спереди и сзади, глазам представлялась одна сплошная масса тесно  сплетенных
ветвей и ползучих растений.
     Во время  этой  дороги  Тарзан, идя  упрямо вперед,  был полон  многими
новыми мыслями. Перед ним встала задача, какой он еще никогда не встречал, и
он скорее чувствовал, чем понимал, что должен разрешить ее как человек, а не
как обезьяна.
     Передвижение по средней террасе, по которой Тарзан прошел большую часть
пути,  помогло охладить  пыл  его  первой неистовой  страсти,  так  внезапно
загоревшейся.
     Теперь он стал размышлять об участи, которая выпала бы на долю девушки,
если бы он не спас ее от Теркоза.
     Он знал, почему  тот  не убил ее, и  стал  сравнивать свои намерения  с
намерениями обезьяны.
     Правда, по обычаю  джунглей, самец  брал себе  самку силой. Но может ли
Тарзан  в  этом  случае  руководствоваться законом зверей?  Разве  Тарзан не
человек? А как поступают в таких случаях люди? Он был в большом затруднении,
потому что не знал.
     Очень хотелось ему спросить об этом девушку; потом ему пришло в голову,
что она уже ответила, сопротивляясь и пытаясь оттолкнуть его...
     Наконец, они достигли своего назначения, и Тарзан, обезьяний приемыш, с
Джэн Портер в своих сильных  объятиях, легко спрыгнул на дерн той арены, где
собирались  для совета  большие  обезьяны и где они  плясали в диких  оргиях
Дум-Дум.
     Хотя  они  прошли  много  миль, день  все еще не клонился  к  вечеру, и
амфитеатр был облит полусветом, проникавшим сквозь чащу листвы.
     Зеленый дерн казался мягким, прохладным и звал отдохнуть. Мириады шумов
джунглей доносились издали и казались далеким звуком прибоя.
     Чувство  мечтательного  спокойствия овладело  Джэн  Портер,  когда  она
опустилась на  дерн и  взглянула на  большую фигуру Тарзана, стоявшую  возле
нее. К этому прибавилось еще непонятное ощущение полнейшей безопасности.
     Она следила  за ним  из-под  полуопущенных  век,  пока Тарзан переходил
через маленькую круглую полянку, направляясь к деревьям у дальнего края. Она
отметила   изящную  величавость  его  походки,   совершенную  симметрию  его
величественной  фигуры и  гордую посадку  его прекрасной  головы на  широких
плечах.
     Что  за  изумительное  создание!  Ни жестокость,  ни низость  не  могут
таиться под  этой богоподобной внешностью. Никогда еще, думала она, подобное
совершенство не попирало ногами землю.
     Тарзан  вскочил  одним   прыжком   на  дерево   и  исчез.  Джэн  Портер
недоумевала: зачем он ушел? Неужели он оставил ее здесь, покинув ее судьбе в
пустынных джунглях?
     Она нервно оглянулась. Каждый стебель, каждый куст  казались ей засадой
какого-нибудь  огромного  и  ужасного  зверя,  подстерегающего  ее и  только
ждущего  мгновения, чтобы вонзить блестящие  клыки  в ее нежное тело. Каждый
звук  превращала она в своем воображении в скрытое,  незаметное  приближение
гибкого и злобного существа.
     Какая разница во всем с тех пор, как он ее оставил!
     Она сидела четыре или пять минут, показавшихся ей часами, с напряжением
ожидая прыжка притаившегося животного, который положил бы конец ее муке.
     Она почти молила о  жестоких  клыках, которые принесли  бы  ей смерть и
отвратили бы эту агонию страха.
     Услыхав вновь легкий шорох позади себя, она с криком вскочила на ноги и
обернулась лицом к ждущему ее концу.
     Перед  ней стоял  Тарзан, и в руках у него была  целая груда  роскошных
спелых плодов.
     Джэн Портер пошатнулась и упала бы,  если бы Тарзан, бросив свою  ношу,
не  удержал ее  в  своих  объятиях.  Она  не  потеряла  сознания, но  крепко
прижалась к нему, вздрагивая и дрожа, как испуганная лань.
     Тарзан,  приемыш обезьян, тихо  гладил ее шелковистые волосы и старался
успокоить  и утешить ее,  как  это  делала  Кала  с  ним,  когда,  маленькой
обезьянкой, он пугался змеи Хисты или львицы Сабор.
     Раз он слегка приник к ее лбу, и она не шелохнулась, только вздохнула и
закрыла глаза.
     Джэн никак не могла понять, что с ней делается.
     Джэн  чувствовала себя в  безопасности в  этих сильных  объятиях,  и ей
этого  было  достаточно.  О  будущем не хотелось думать,  и  она  покорялась
судьбе.  За  несколько  истекших  часов,  она  вдруг  стала  доверять  этому
загадочному существу лесов, как доверяла бы лишь очень немногим  знакомым ей
мужчинам. Ей  пришло в голову, что все это очень странно, и  вдруг в ее душе
родилась догадка,  что  это необыкновенное состояние может быть ничем  иным,
как настоящей любовью... Ее первой любовью! Она вспыхнула и улыбнулась. Джэн
Портер слегка отодвинулась от Тарзана  и, глядя на  него с полуулыбающимся и
полунасмешливым выражением, придававшим ее лицу полнейшую обворожительность,
она указала на плоды в траве и села на  край земляного барабана антропоидов,
так как голод давал себя знать.
     Тарзан быстро собрал плоды и, принеся их, положил к ее ногам; а затем и
он тоже сел на барабан, рядом с нею,  и стал ножом разрезать  и приготовлять
для нее пищу.
     Они  ели вместе и  молчали, время  от  времени  украдкой бросая друг на
друга лукавые  взгляды, пока,  наконец, Джэн  Портер  не разразилась веселым
смехом, к которому присоединился и Тарзан.
     -- Как жаль, что вы не говорите по-английски, -- сказала девушка.
     Тарзан  покачал  головой, и выражение трогательной  и жадной пытливости
омрачило его смеющиеся глаза.
     Тогда  Джэн Портер пыталась  заговорить  с ним  по-французски,  а потом
по-немецки, но сама рассмеялась над своими ошибками при попытке  говорить на
последнем языке.
     -- Во всяком случае, -- сказала  она ему по-английски, -- вы  понимаете
мой немецкий язык так же хорошо, как меня понимали в Берлине!
     Тарзан давно уже пришел к решению относительно  того, каким должен быть
его дальнейший образ действий. Он имел время вспомнить все  прочитанное им в
книгах об обращении  мужчин и женщин. И он  поступит  так, как он воображал,
что поступили бы мужчины, если бы были на его месте.
     Он  снова  встал  и пошел  к деревьям,  но сначала  попытался объяснить
знаками, что скоро вернется, и так хорошо сделал это, что Джэн Портер поняла
и не испугалась, когда он ушел.
     Только  чувство  одиночества охватило ее, и она нетерпеливо смотрела на
то  место,  где он  исчез,  ожидая  его возвращения. Как и прежде,  она была
извещена о его  присутствии легким шорохом за своей  спиной и,  обернувшись,
увидела его, идущего по дерну с огромной ношей веток.
     Он принес затем  большое количество мягких трав и папоротников. Еще два
раза уходил он, пока у него не оказалась  под руками целая груда материалов.
Тогда  он разостлал  папоротники и  траву  на земле  в  виде мягкой,  ровной
постели, а над нею соорудил шалаш из  веток  в несколько футов высоты. Ветки
образовали как бы двухскатную кровлю, поставленную прямо на землю. На них он
положил  толстый  слой  огромных  листьев  слонового уха  и накрыл ветвями и
листьями один конец маленького убежища.
     Они  снова уселись вместе на  край  барабана и попытались разговаривать
знаками.
     Великолепный бриллиантовый медальон, висевший на  шее Тарзана, оказался
для Джэн Портер источником величайшего  изумления.  Она указала  на него,  и
Тарзан снял хорошенькую безделушку и передал ей.
     Джэн увидела, что оправа -- работы  искусного  ювелира и что бриллианты
прекрасной игры, но по гранению камней было видно, что работа несовременная.
     Она заметила также, что медальон открывается, нажала скрытую пружину, и
обе половины отпрянули. В каждой створке оказалось по миниатюре на  слоновой
кости.
     На  одной  было  изображение  молодой красавицы, а  другая представляла
почти  точный портрет сидевшего  рядом  с ней  Тарзана, за исключением  едва
уловимой разницы в выражении.
     Она  посмотрела  на  Тарзана и  увидела,  что,  склонившись к ней, он с
удивлением устремил глаза  на миниатюры. Протянув  руку  за  медальоном,  он
отнял его у нее и принялся рассматривать миниатюры с  очевидными  признаками
изумления и интереса. Его манеры ясно  указывали, что он никогда до  того не
видел их и не думал, что медальон открывается.
     Этот  факт вызвал Джэн  Портер на дальнейшие размышления, и воображение
ее  стало  рисовать ей, как это  прекрасное украшение попало в собственность
дикого и непросвещенного существа неисследованных джунглей Африки.
     Но  еще более  удивительно  было  то обстоятельство,  что  в  медальоне
оказалось  изображение  человека,  который  мог бы быть  братом или, вернее,
отцом этого лесного полубога.
     Тарзан все еще пристально рассматривал оба изображения. Вдруг он снял с
плеча колчан  и, высыпав  стрелы на  землю,  достал  со  дна  мешкообразного
вместилища плоский предмет, завернутый в несколько  слоев  мягких  листьев и
перевязанный длинными травами.
     Осторожно развернул  он  листья,  слой за  слоем, пока, наконец,  в его
руках не очутилась фотография. Указывая на миниатюру мужчины в медальоне, он
передал фотографию Джэн Портер.
     Фотография привела  девушку  в еще  большее  удивление,  так  как  она,
очевидно,  была лишь другим изображением  того же самого  мужчины, миниатюра
которого находилась в медальоне рядом с миниатюрой молодой женщины.
     Тарзан смотрел  на  нее  с  выражением  недоумевающей  растерянности  в
глазах,  когда она  взглянула на  него.  Казалось,  на  губах  его шевелился
какой-то вопрос.
     Девушка указала на фотографию, потом на миниатюру  и потом на него, как
бы  желая сообщить, что она  думает, что  это его  изображение. Но он только
покачал  головой,  и  затем  пожав  своими  могучими  плечами,  взял  у  нее
фотографию и, заботливо завернув ее, опять спрятал на дно колчана.
     Несколько минут он сидел молча,  устремя глаза в землю, в то  время как
Джэн Портер,  держа маленький медальон  в  руке, рассматривала  его со  всех
сторон, стараясь отыскать какое-нибудь указание, которое могло бы привести к
установлению подлинности  первоначального его  собственника. Наконец,  ей  в
голову пришло простое  объяснение. Медальон  принадлежал  лорду Грейстоку  и
миниатюры были его самого и леди Элис.
     Это дикое существо просто нашло медальон в хижине на  берегу. Как глупо
было с ее стороны сразу не подумать об этом!
     Но  объяснить странное сходство лорда Грейстока  с лесным  богом -- это
было выше  ее сил. Естественно,  чего она  не могла и  представить себе, что
этот голый дикарь в действительности сын лорда.
     Наконец, Тарзан взглянул на  девушку, рассматривавшую медальон.  Он  не
мог проникнуть в значение миниатюр, но мог  прочесть интерес и восхищение на
лице живого молодого существа рядом с ним.
     Она  заметила,  что  он  следит за  ней,  и, подумав,  не желает ли  он
получить обратно свое украшение, протянула его ему. Он взял медальон и надел
его ей на шею, улыбаясь выражению ее изумления при неожиданном подарке.
     Джэн Портер горячо потрясла головой  в знак отказа и  попыталась  снять
золотые звенья со своей шеи, но  Тарзан не допустил этого. Он взял ее руки в
свои и, когда она  стала  настаивать на своем,  он крепко  держал  их, чтобы
помешать ей.
     Наконец, она  согласилась, с легким смехом поднесла медальон к губам и,
встав, сделала Тарзану маленький реверанс.
     Тарзан  не  знал  точно,  что  она хочет  этим  сказать,  но  правильно
догадался --  это ее  способ выразить признательность за подарок.  Итак,  он
тоже  встал  и,  взяв  медальон  в  руки, склонился с  важностью  старинного
придворного и прижал свои губы к тому месту, которого коснулись ее губы.
     Величавый и любезный поклон его  был исполнен с  грацией и достоинством
полнейшей бессознательности. Это была печать его происхождения, естественное
проявление утонченного воспитания многих поколений и наследственный инстинкт
приветливости, которых не смогли искоренить грубое воспитание и дикая среда.
     Становилось уже темно, и они снова принялись за плоды, которые были для
них одновременно и пищей, и питьем. Потом Тарзан встал и повел Джэн Портер к
маленькому убежищу, сооруженному им, попросив ее знаком войти в него.
     В первый раз  после  нескольких часов  ощущение  страха вновь  охватило
Джэн, и Тарзан почувствовал, что она пятится назад, как будто опасаясь его.
     Часы, проведенные с этой девушкой, сделали Тарзана совершенно иным, чем
он был утром;
     Теперь  в каждом фибре его существа  наследственность  говорила громче,
чем воспитание.
     Он, конечно,  не  переродился в  одно  мгновение из  дикой  обезьяны  в
утонченного  джентльмена,  но инстинкт последнего стал  преобладать; он весь
горел желанием понравиться женщине, которую он любил, и не уронить себя в ее
глазах!
     Итак,  Тарзан,  обезьяний приемыш, сделал  единственную  вещь,  которая
могла убедить  Джэн Портер в ее безопасности. Он вынул  из ножен свой  нож и
передал его ей рукояткою вперед снова указывая знаком войти в убежище.
     Девушка поняла и, взяв длинный нож, вошла в шалаш и  улеглась на мягкие
травы, в то время как Тарзан растянулся на земле поперек входа.
     Так застало их восходящее утро.
     Когда Джэн Портер  проснулась,  она  не  сразу припомнила  удивительные
происшествия минувшего дня, и  потому изумилась, увидав странную обстановку,
окружающую  ее:  маленький  лиственный шалаш,  мягкие  травы  ее  постели  и
незнакомый вид кругом из отверстия в шалаше.
     Медленно восстановляла она все обстоятельства ее теперешнего положения.
И тогда огромное изумление родилось в ее сердце и ее охватила могучая  волна
благодарности за  то,  что,  хотя она и  подверглась ужасной  опасности,  но
осталась невредимой.
     Она  двинулась к выходу из своего шалаша,  чтобы взглянуть, где Тарзан.
Его не  было; но на этот раз страх не напал на нее: она была уверена, что он
вернется!
     На  траве, у  входа  в  беседку,  она увидела отпечаток  его тела в том
месте,  где  он лежал всю  ночь,  охраняя  ее.  Она  знала, что  именно  его
присутствие здесь позволило ей спать в такой мирной безопасности.
     Имея  его  вблизи,  кто бы мог бояться?  Она сомневалась, чтобы был еще
другой человек на земле, с которым девушка могла чувствовать себя вне всякой
опасности  в  диких африканских джунглях. Даже  львы и пантеры ей  теперь не
страшны.
     Она взглянула вверх и увидела, как его  гибкая фигура легко спрыгнула с
близ стоящего дерева. Когда он поймал  ее глаза  на  нем, лицо его озарилось
той открытой, сияющей улыбкой, которая накануне завоевала ее доверие.
     Он  подошел  -- и  сердце  Джэн  Портер  забилось  сильнее  и глаза  ее
заблестели, как никогда не блестели прежде, когда к ней приближался мужчина.
     Он опять  собрал плодов  и сложил их  у  входа в шалаш. Еще раз уселись
они, чтобы вместе поесть.
     Джэн Портер стала раздумывать, какие же у него планы? Доставит ли он ее
назад  на берег, или  будет держать здесь?  И вдруг  она  осознала,  что это
обстоятельство, по-видимому, не очень  ее тревожит. Неужели возможно, что ей
это все равно?
     Она  начала  также  понимать,  что,  сидя  здесь,  рядом  с улыбающимся
гигантом,  и кушая восхитительные плоды  в лесном раю, скрытом  в отдаленных
глубинах африканских джунглей -- она была и довольна, и очень счастлива.
     Она никак не могла  уразуметь этого.  Казалось бы, что она должна  быть
измучена  разными  страхами, что  должна  бы  впасть  в  уныние  от  мрачных
предчувствий, а вместо всего этого сердце в груди  ее ныло, и  она улыбалась
человеку, сидевшему рядом и отвечавшему ей улыбкой!
     Когда они кончили завтрак, Тарзан вошел  в  ее шалаш и взял оттуда свой
нож.  Девушка совсем и  забыла о нем! Она поняла,  что это случилось потому,
что она забыла страх, побудивший ее взять этот нож.
     Сделав ей  знак следовать за ним,  Тарзан направился к деревьям на краю
арены и, охватив ее сильной рукой, вспрыгнул на верхние ветки.
     Девушка  знала, что  он  несет  ее к  родным местам, и не  могла понять
внезапного чувства одиночества и печали, охватившего ее.
     Несколько часов они  медленно  двигались вперед.  Тарзан не спешил.  Он
пытался как можно дольше продлить сладостное удовольствие этого путешествия,
в котором дорогие ему руки обвивали его шею, и  потому он уклонился далеко к
югу от прямого пути к берегу.
     Много  раз они останавливались  для  короткого отдыха, в котором Тарзан
совсем не нуждался,  а в полдень они  остановились на целый час у небольшого
ручья, где поели и утолили свою жажду.
     Таким образом  солнце  было  уже близко к закату,  когда они подошли  к
поляне  и  Тарзан, спрыгнув на  землю у большого  дерева,  раздвинул высокую
траву и указал ей на маленькую хижину.
     Она  взяла его за руку, чтобы отвести туда и рассказать отцу,  что этот
человек спас ее от смерти  и ужаса худшего, чем  смерть, и что он охранял ее
нежно и бережно, как мать.
     Но  на  Тарзана,  приемыша  обезьян,  опять  нахлынула  робость  дикого
существа перед человеческим жильем. Он покачал головой и отступил.
     Девушка  подошла к нему близко и смотрела ему в лицо просящими глазами.
Ей почему-то была невыносима мысль, что он вернется один в ужасные джунгли.
     Но он  продолжал качать головой и,  наконец, нежно привлек  ее к себе и
наклонился, чтобы  поцеловать ее,  но раньше  посмотрел ей  в  глаза,  чтобы
узнать, будет ли ей это угодно, или она оттолкнет его.
     Одно лишь  мгновение колебалась девушка, затем порывисто обвила его шею
руками, привлекла его лицо к своему и смело поцеловала его.
     -- Я люблю вас, люблю вас, -- шепнула она.
     Издали  донесся слабый звук многих  ружейных  выстрелов. Тарзан и  Джэн
Портер подняли головы. Из хижины вышли м-р Филандер и Эсмеральда.
     С того места, где  находились Тарзан  и  девушка,  они не  могли видеть
обоих судов, стоящих в бухте на якоре.
     Тарзан  указал  по направлению к звукам, коснулся  рукой своей груди  и
снова указал в  том  же направлении. Она поняла.  Он уходил,  и почему-то ей
стало ясно, что он это делает, думая, что люди ее народа в опасности.
     Он опять поцеловал ее.
     -- Возвращайтесь  ко  мне,  --  шепнула она. -- Я буду ждать вас, ждать
всегда.
     Тарзан исчез -- и, обернувшись Джэн Портер пошла через поляну к хижине.
     М-р Филандер  первый увидел ее.  Было темно,  а  м-р Филандер был очень
близорук.
     --  Скорей Эсмеральда!  -- крикнул он.  -- Бегите в хижину. Это львица!
господи! господи!
     Эсмеральда не стала ломать  себе голову  над проверкой сказанного м-ром
Филандером. Его тона было достаточно. Она мигом очутилась в хижине и заперла
за  собою  дверь  раньше, чем  он кончил  произносить ее имя. Его  "господи,
господи" --  было  вызвано  тем,  что  Эсмеральда  в  излишней  торопливости
заперлась, оставив снаружи как его, так и быстро приближающуюся львицу.
     Он яростно забарабанил по тяжелой двери.
     -- Эсмеральда! -- вопил он. -- Эсмеральда! Впустите! Лев уже почти съел
меня!
     Эсмеральда  поняла,  что шум  у двери  производит львица, и,  по своему
обычаю, упала в обморок.
     М-р  Филандер  бросил назад испуганный взгляд. Ужас! Зверь  был  совсем
близко. М-р  Филандер попытался вскарабкаться по стене хижины и ему  удалось
ухватиться за легкий выступ тростниковой крыши. С минуту он висел, цепляясь,
как  кошка,  на  веревке,  натянутой  для  просушки  белья. Но  вдруг  кусок
тростниковой крыши рухнул, и м-р Филандер стремительно свалился на спину.
     В  то  мгновение,  когда  он  падал,  в его уме  блеснуло замечательное
сведение  из  естественной  истории.  Если  верить  изменчивой  памяти  м-ра
Филандера,  львы  и  львицы  никогда  не  тронут  человека,  притворившегося
мертвым.
     Итак, м-р  Филандер продолжал  лежать там, где упал, леденея от страха.
Так как его  руки  в момент падения были вытянуты кверху, то эта поза смерти
не была слишком убедительной.
     Джэн Портер следила на всеми его выходками с кротким удивлением. Теперь
же  она засмеялась легким, заглушенным смехом; но этого было достаточно. М-р
Филандер повернулся набок и осмотрелся кругом. Наконец, он разглядел ее.
     -- Джэн! -- крикнул он. -- Джэн Портер! господи, помилуй! Он вскочил на
ноги и бросился к ней. Ему не верилось, что это она и что она жива.
     -- Помилуй, господи! Откуда вы? Где же вы были? Как?..
     --  Смилуйтесь,  м-р  Филандер,  --  прервала  его  девушка. --  Мне не
разобраться в такой куче вопросов!
     -- Хорошо, хорошо, -- сказал м-р Филандер.  -- Господи, помилуй! Я  так
исполнен удивления и безграничного восторга видеть вас невредимой и здравой,
что, верите ли, едва сам понимаю, что  говорю. Но  идите  скорее, расскажите
все, что с вами случилось!
     <b>XXI
     ДЕРЕВНЯ ПЫТОК</b>
     По мере того,  как маленький отряд матросов  с трудом пробирался сквозь
густые  заросли  джунглей,  бесполезность  их  поисков  все  более  и  более
выяснялась.  Но  горе  старика  и безнадежный  взгляд  молодого  англичанина
удерживали д'Арно от отказа продолжать поиски.
     Он думал, что все же есть некоторая возможность найти тело девушки или,
вернее,  остатки его, так  как он не сомневался  в  том, что хищные звери ее
растерзали. Он развернул своих людей длинною цепью разведчиков с того места,
где была найдена  Эсмеральда, и в таком растянутом построении они, обливаясь
потом и задыхаясь, продвигались вперед  сквозь спутанные,  вьющиеся стволы и
крепкие ползучие растения.
     Это было  тяжелой работой. Полдень заставал их отошедшими всего лишь на
несколько  миль  вглубь  страны.  Пройдя  еще  некоторое  расстояние,  после
краткого отдыха, один из матросов открыл хорошо протоптанную тропу.
     Это была старая слоновая тропа, и д'Арно, посоветовавшись с профессором
Портером и Клейтоном, решил пойти по ней.
     Тропа  извивалась в  северо-восточном направлении, и отряд  двигался по
ней гуськом.
     Лейтенант д'Арно  был впереди всех и шел быстро, потому что дорога была
здесь сравнительно  легкая.  Тотчас позади него  шел  профессор,  но  д'Арно
опередил  его  на  сотню  ярдов, когда внезапно  с  полдюжины  черных воинов
окружили его. Д'Арно  крикнул  предостереженно своему отряду, но, прежде чем
он смог выхватить револьвер, его связали и поволокли в кустарник.
     Крик  его  встревожил  матросов, и около двенадцати  человек  кинулись,
обогнав профессора  Портера, на  помощь своему офицеру. Они не знали причины
окрика офицера, но понимали, что это несомненно предостережение об опасности
впереди.
     Они уже пробежали то место, где д'Арно был схвачен, как вдруг брошенное
из  джунглей копье пронзило  одного из  них, и  вслед  затем их осыпал  град
стрел.
     Матросы подняли  ружья и  выстрелили в кустарник по направлению, откуда
летели метательные снаряды.
     К  ним  подоспел  остаток  отряда,  и  залп за  залпом  были  пущены  в
невидимого врага. Эти-то выстрелы и слышали Тарзан и Джэн Портер.
     Лейтенант Шарпантье, находившийся в тылу, бросился к месту происшествия
и, узнав все  подробности засады, приказал  матросам следить за ним и быстро
нырнул в спутанные заросли.
     Стрелы и  пули посыпались  густо  и часто, и через миг  матросы  бились
врукопашную   с  полусотней  черных  воинов  из   поселка  Мбонги.  Страшные
африканские  ножи  и  приклады французов  смешались в  яростной  схватке, но
вскоре туземцы бежали в джунгли, оставив французов считать свои потери.
     Четверо из двадцати матросов  были убиты, с дюжину ранены,  а лейтенант
д'Арно пропал. Ночь быстро спускалась, и  их  положение еще ухудшалось  тем,
что они не могли найти слоновую тропу, по которой шли до тех пор.
     Оставалось одно: разбить  лагерь и  ждать до рассвета в том месте,  где
они находились. Лейтенант  Шарпантье  приказал расчистить небольшое открытое
место и возвести вокруг лагеря ограду из срубленных деревьев.
     Работа эта была  окончена уже ночью: матросы развели  большой  костер в
середине поляны, чтобы работать при его свете.
     Когда  они  оказались, насколько  возможно,  защищенными  от  нападения
негров  и  хищных  зверей,  лейтенант  Шарпантье  расставил  часовых  вокруг
маленького  лагеря,  и голодные, усталые  люди бросились  на землю,  надеясь
заснуть.
     Стоны раненых, вой и  рычанье хищных зверей, привлеченных шумом и огнем
костров, отгоняли сон от усталых глаз.  С  чувством тоски и голода пролежали
люди  всю  эту  долгую ночь, молясь о рассвете и лишь моментами  забываясь в
тяжелом кошмаре.
     Чернокожие, схватившие д'Арно,  не участвовали  в  последовавшей  затем
схватке; они волокли своего пленника некоторое время сквозь джунгли, а затем
вышли на тропу дальше того места, где происходил бой.
     Они быстро подгоняли пленника, и  звуки сражения становились все слабее
и слабее по мере того, как  они от него удалялись. И вот, неожиданно,  перед
глазами  д'Арно  открылась большая  поляна,  в  одном  конце  которой  стоял
обнесенный частоколом тростниковый поселок.
     Было уже  темно, но часовые у  ворот  увидели  приближавшуюся группу  и
разобрали, что ведут пленника, прежде чем группа дошла до них.
     За палисадом  раздался  крик. Толпа женщин и  детей  выбежала навстречу
идущим.
     И  тогда началось для французского  офицера самое ужасающее  испытание,
которому  может  подвергнуться  человек:  прием белого  пленника  в  поселке
африканских   каннибалов.  Дьявольскую  злобу   их   еще  разжигало  горькое
воспоминание о жестоких варварствах, примененных к ним  самим и к их племени
белыми  офицерами  Леопольда  II Валмийского, этого низкого  лицемера, из-за
зверств которого они  покинули свободное государство Конго и  бежали  жалким
остатком некогда сильного племени.
     Пустив в ход  зубы  и ногти, женщины и дети накинулись  на д'Арно,  его
били палками и камнями и терзали руками. Всякий  признак одежды был сорван с
него, и их беспощадные удары падали на его голое и дрожащее тело. Но ни разу
француз  не  крикнул  от  боли.  Он  воссылал лишь безмолвную молитву, чтобы
скорей быть избавленным от этой пытки.
     Но  смерть,  о которой он молил, не могла  ему достаться легко.  Вскоре
воины  отогнали  женщин  от  пленника.  Его  нужно было сохранить для  более
благородной забавы, чем эти; и когда первая вспышка их ненависти утихла, они
ограничились тем, что выкрикивали насмешки и оскорбления и плевали на него.
     Теперь  они  добрались  до  середины поселка.  Здесь д'Арно был  крепко
привязан  к  тому большому  столбу,  с которого еще  ни один  живой  человек
никогда не смог освободиться.
     Часть женщин рассыпалась по хижинам за горшками  и водой, другие зажгли
ряд костров,  чтобы сварить  часть мяса  для пира, в то время  как остальная
часть должна  была быть медленно высушена впрок  длинными  ломтями; ожидали,
что и  другие воины  вернутся и приведут еще много  пленных.  Пиршество было
отложено до возвращения воинов,  оставшихся для схватки  с  белыми, так  что
было  поздно,  когда  все  собрались  и закружились в пляске  смерти  вокруг
обреченного.
     В полуобмороке от боли и истощения, д'Арно смотрел из-под полуопущенных
век  на  то, что  казалось ему  причудливым  бредом  или  же страшным ночным
кошмаром, от которого он должен проснуться.
     Размалеванные  скотские физиономии,  громадные  рты  и  вялые, обвисшие
губы,   остро  отточенные  желтые  зубы,   вытаращенные  дьявольские  глаза,
лоснящиеся  гладкие  тела,  жестокие  копья -- несомненно такие создания  не
могут существовать на земле, все это должно быть сном!
     Дикий,  вертящийся  круг дикарей все более приближался.  Вот  сверкнуло
копье и оцарапало ему  руку. Острая  боль и ощущение горячей, капающей крови
убедили его в ужасающей реальности его безнадежного положения.
     Еще  одно копье  и  еще одно вонзились в него. Он закрыл глаза и крепко
стиснул  зубы! Он не крикнет, нет! Он--солдат Франции и покажет этим скотам,
как умирает офицер и джентльмен ...
     Тарзан, обезьяний приемыш, не нуждался  в толкователе, который объяснил
бы ему смысл этих  далеких выстрелов. С  поцелуями Джэн Портер, еще горящими
на устах, он мчался как вихрь по деревьям прямо к поселку Мбонги.
     Самая  схватка его мало интересовала; он решил, что она скоро кончится.
Тем, которые были убиты, он все равно не может помочь, а тем, которые успели
спастись, тоже не нужна его помощь.
     Он торопился к тем, кто не был убит и не  спасся. И он знал, что найдет
их у большого столба в середине поселка Мбонги.
     Много раз Тарзан  видел, как  черные отряды  возвращались с  набегов на
север,  ведя пленников, и каждый раз те же  сцены разыгрывались у  зловещего
столба в ослепительном блеске ряда зажженных костров.
     Он знал также, что  они редко теряют много времени в приготовлениях,  и
потому опасался, что на этот раз опоздает и сможет лишь отомстить.
     Тарзан смотрел сквозь пальцы на их прежние  оргии и только по  временам
вмешивался  ради удовольствия дразнить чернокожих; жертвами  их  всегда были
черные люди.
     А этой ночью дело  обстояло иначе:  белые  люди, -- люди одного  рода с
Тарзаном,  -- быть может, терпят как раз  теперь  предсмертные  муки пыток в
этом страшном застенке джунглей.
     Он мчался вперед. Ночь спустилась, и он продвигался по верхней террасе,
где  роскошная  тропическая  луна освещала  его головокружительный  путь  по
слегка волнистым веткам верхушек деревьев.
     И вот,  он увидел  отражение отдаленного пламени. Оно лежало  вправо от
его  пути.  Это  должно  быть  зарево от костра, которое  пленники разложили
прежде, чем  они подверглись нападению, -- подумал он; Тарзан ничего не знал
о присутствии моряков.
     Тарзан был так  уверен в  своем знании джунглей, что не  отклонился  от
своего пути, а промчался мимо яркого  света на  расстоянии полумили. Это был
сторожевой огонь французов.
     Через  несколько минут  Тарзан  парил  на деревьях над  самым  поселком
Мбонги. Ага! Значит  он не  очень опоздал! Или все-таки?.. Он не мог решить;
фигура у столба была  совершенно безмолвна,  а  между тем черные  воины  еще
только слегка покалывали ее.
     Тарзан хорошо знал их обычай. Смертельный удар еще не был нанесен, и он
мог бы  с точностью почти  до минуты сказать,  как долго продолжается танец.
Еще одно мгновение-- и нож Мбонги отсечет одно ухо у жертвы,  и это  отметит
начало конца, так как  очень скоро после  того  от  пленника  останется лишь
судорожно корчащаяся груда изувеченного тела.
     В нем и  тогда  еще  будет  искра жизни,  но  спасать  его было  бы уже
бессмысленным и смерть являлась бы единственным, желанным благодеянием.
     Столб  стоял  на расстоянии сорока  футов от ближайшего  дерева. Тарзан
развернул свой  аркан.  И  над дьявольскими  криками пляшущих демонов  вдруг
неожиданно раздался боевой вызов обезьяны-человека.
     Плясавшие остановились, словно окаменев.
     Веревка взвилась с певучим жужжанием высоко над головами чернокожих. Ее
совсем не было видно при ослепительном  огне костров.  Д'Арно  открыл глаза.
Огромный чернокожий, стоявший  прямо перед ним, упал навзничь, словно сбитый
с  ног незримой рукой. Он барахтался и кричал, а его тело,  перекатывающееся
из стороны в сторону, быстро двигалось в тень под деревьями.
     Чернокожие с глазами, выскакивавшими из орбит от ужаса, казались словно
околдованные.
     Очутившись  под деревом,  тело  взвилось  стрелою  ввысь, и  когда  оно
исчезло  в  листве,  терроризированные  негры с  криками  ужаса понеслись  в
бешеной скачке к воротам.
     Д'Арно остался один.
     Он был храбр, но почувствовал, как зашевелились короткие волосы  на его
затылке около шеи, когда тот зловещий крик раздался в воздухе.
     Когда извивающееся тело чернокожего  поднялось будто сверхъестественной
силой в густую листву  леса,  д'Арно показалось, что  тень смерти  встала из
темной могилы и коснулась липким пальцем его плоти.
     В том месте,  где тело скрылось в листву,  д'Арно услышал шорох.  Ветки
закачались  как  бы  под тяжестью  человеческого  тела, послышался треск,  и
чернокожий полетел, растянувшись, на землю  и остался неподвижно лежать там,
куда упал.  Тотчас после него  скатилось  и белое тело,  но оно  вскочило на
ноги.  Что  это могло  значить? Кто  это мог  быть? Нет сомнения,  что и это
существо несет ему новые пытки и новую гибель!
     Д'Арно  ждал. Его взор ни  на секунду не  покидал лица  приближавшегося
человека.  Он увидел  открытые,  ясные  глаза, которые  не дрогнули под  его
пристальным взглядом. Д'Арно успокоился: хотя он не имел никакой надежды, но
смутно чувствовал, что такое лицо не таит никакой жестокости.
     Не  говоря ни слова, Тарзан перерезал веревки,  которыми  был  привязан
француз. Тот, ослабев  от страданий и потери крови, упал бы, если бы сильные
руки не поддержали его.
     Он почувствовал, что его поднимают с земли.  Потом явилось ощущение как
бы от полета, и он потерял сознание.
     <B>XXII
     РАЗВЕДЧИКИ</B>
     Когда рассвет  взглянул на  маленький французский лагерь, затерянный  в
джунглях, он увидел печальный и впавший в уныние отряд.
     Как  только  стало   достаточно  светло,   чтобы  различать  окружающую
местность,  лейтенант  Шарпантье  разослал   по  три  разведчика  по  разным
направлениям, чтобы отыскать тропу.  Через десять минут она была  найдена, и
вся экспедиция поспешила назад к берегу.
     Они шли очень  медленно, потому что несли  тела  шести мертвых, -- двое
раненых умерли за ночь, и многие  из  тех,  которые были ранены, нуждались в
поддержке даже, чтобы идти не спеша.
     Шарпантье решил  вернуться  в  лагерь за подкреплением  и тогда сделать
попытку выследить туземцев и спасти д'Арно.
     Было  поздно, когда изнеможенные люди  добрались до поляны у берега, но
двоим  их  них  возвращение принесло  такую  большую  радость,  что  все  их
страдания и раздирающее душу горе были мгновенно забыты.
     Маленький отряд выступил из джунглей на поляну,  и первое лицо, которое
увидели  профессор  Портер  и Сесиль Клейтон,  была Джэн Портер, стоявшая  у
двери хижины.
     Она бросилась им навстречу с криком радости и облегчения, обвила руками
шею отца и, в первый раз  с  тех пор, как они были  высажены на этот ужасный
берег, залилась слезами.
     Профессор  Портер  старался  мужественно  подавить  свое  волнение,  но
напряжение  его нервов и упадок  сил были слишком сильны. Он долго крепился,
но наконец, уткнув  свое старое  лицо в плечо дочери, он тихо заплакал,  как
усталый ребенок.
     Джэн  Портер повела  его к  хижине, а  французы  направились  к берегу,
откуда шли им навстречу многие из их товарищей.
     Клейтон, желая оставить наедине отца с дочерью, присоединился к морякам
и разговаривал с ними,  пока их шлюпка не  отплыла к крейсеру, где лейтенант
Шарпантье должен был доложить о неудачном исходе предприятия.
     Тогда  Клейтон медленно повернул к хижине. Его сердце было преисполнено
счастья. Женщина, которую он любил, была спасена!
     Он дивился, каким чудом удалось ей спастись? Видеть ее в живых казалось
почти невероятным.
     Когда он подошел к хижине, он увидел выходившую оттуда Джэн Портер. Она
поспешила к нему навстречу.
     -- Джэн! -- крикнул он.  -- Бог был поистине милосерден к вам. Скажите,
как  спаслись вы?  Какой облик приняло провидение, чтобы сохранить  вас  для
нас?
     Никогда прежде не называл он ее  по  имени, и, сорок  восемь часов тому
назад,  Джэн  Портер залилась  бы нежным  румянцем удовольствия, услыхав это
обращение из уст Клейтона -- теперь оно испугало ее.
     М-р Клейтон! --  сказала она,  спокойно протягивая ему  руку: -- прежде
всего позвольте мне поблагодарить вас за  вашу  рыцарскую преданность  моему
дорогому отцу. Он рассказал мне, какой вы были самоотверженный и смелый. Как
сможем мы отплатить вам за это?
     Клейтон заметил, что она не ответила на  его дружеский привет, но он не
почувствовал  никаких опасений по этому  поводу.  Она  столько вынесла... Он
сразу понял, что не время навязывать ей свою любовь.
     -- Я уже вознагражден, -- ответил он, -- тем, что вижу в безопасности и
вас и профессора Портера, и тем,  что мы вместе. Я думаю, что  я не  мог  бы
вынести  дольше вида сдержанного  и молчаливого  горя вашего отца.  Это было
самое  печальное  испытание во  всей  моей  жизни,  мисс Портер. А  к  этому
добавьте и мое личное горе -- самое большое горе, которое я когда-либо знал.
Скорбь  отца  вашего  была так безнадежна,  что я понял, что никакая любовь,
даже  любовь  мужа  к  жене,  не  может  быть  такой  глубокой,   полной   и
самоотверженной, как любовь отца к своей дочери.
     Девушка  опустила  взор. Ей хотелось задать один вопрос,  но он казался
почти  святотатственным  перед лицом  любви  этих  двух  человек  и  ужасных
страданий, перенесенных ими  в то  время, как она счастливая сидела, смеясь,
рядом с богоподобным лесным существом, ела дивные  плоды и смотрела  глазами
любви в отвечающие ей такой же любовью глаза.
     Но любовь  странный властелин, а природа  человека  еще более  странная
вещь. И Джэн  все же спросила,  хотя  и не попыталась  оправдать  себя перед
своей собственной совестью. Она  себя  прямо  ненавидела и презирала  в  тот
момент, но тем не менее продолжала свой вопрос:
     -- Где  же лесной  человек,  который  пошел вас спасать?  Почему  он не
здесь?
     -- Я не понимаю, -- ответил Клейтон. -- О ком вы говорите?
     -- О том, кто спас каждого из нас, -- кто спас и меня от гориллы.
     О! -- крикнул с удивлением Клейтон. --  Это он спас  вас? Вы ничего  не
рассказали мне о вашем приключении? Пожалуйста, расскажите!
     --  Но,  --  допытывалась  она,  --  разве вы его  не видели? Когда  мы
услышали  выстрелы в джунглях,  очень слабые, очень  отдаленные, он  оставил
меня. Мы как раз добрались до открытой поляны, и  он поспешил по направлению
к схватке. Я знаю, что он пошел помогать вам.
     Тон  ее был почти  молящий,  выражение --  напряженное от сдерживаемого
волнения. Клейтон не  мог не заметить этого  и смутно удивлялся,  почему она
так  сильно взволнована,  так  озабочена  тем, где  находится  это  странное
существо. Он не догадывался об истине, и как мог он о ней догадаться?
     Однако,  он ощутил смутное предчувствие какого-то грозящего ему горя, и
в   его  душу  бессознательно  проник  зародыш  ревности  и   подозрения   к
обезьяне-человеку, которому он был обязан спасением своей жизни.
     -- Мы его не видели, --  ответил он спокойно.  -- Он не присоединился к
нам. -- И после минуты задумчивого недоумения  добавил:  -- Возможно, что он
ушел к своему племени -- к людям, которые напали на нас.
     Клейтон не знал сам, почему он это сказал: ведь он сам не  верил этому;
но любовь -- такой странный властелин!
     Девушка глядела на него широко раскрытыми глазами.
     -- Нет! -- воскликнула  она пылко,-- слишком уж пылко-- подумалось ему.
-- Это невозможно. Они -- негры, а он ведь белый и джентльмен!
     Клейтон смутился, но его соблазнил маленький зеленоглазый чертенок.
     -- Он странное, полудикое существо джунглей, мисс Портер. Мы  ничего не
знаем о нем. Он не говорит и не понимает ни одного европейского языка, и его
украшения и оружие -- украшение и оружие дикарей западного побережья.
     Клейтон говорил возбужденно.
     --  На  сотни  миль  вокруг нас  нет других  человеческих существ, мисс
Портер, одни дикари! Он  наверное принадлежит  к  племени, напавшему на нас,
или к какому-нибудь  другому, но столь же дикому, -- он,  может  быть,  даже
каннибал.
     Джэн Портер побледнела.
     -- Я этому не верю, -- прошептала она как бы про себя. -- Это неправда.
Вы  увидите,  -- сказала  она,  обращаясь к Клейтону, -- что  он  вернется и
докажет вам, что вы  не правы. Вы  его не знаете так, как я его знаю. Говорю
вам, что он джентльмен.
     Клейтон  был великодушный, рыцарски настроенный человек, но что-то в ее
тревожной защите лесного  человека подстрекало его к безрассудной  ревности.
Он  вдруг забыл  все, чем  они были обязаны этому дикому полубогу, и ответил
Джэн Портер с легкой усмешкой:
     --  Возможно, конечно, что вы правы, мисс Портер, -- сказал он, -- но я
не  думаю, чтобы  кому-нибудь из  нас  стоило особенно  беспокоиться об этом
молодце,  поедающем  падаль.  Конечно, может  быть,  что он  полупомешанный,
потерпевший когда-то крушение, но  он забудет  вас так  же  скоро, как и  мы
забудем его. В конце концов это только зверь джунглей, мисс Портер!
     Девушка  не  ответила, но почувствовала, как  больно сжалось ее сердце.
Гнев и злоба,  направленные на того, кого мы  любим, ожесточают наши сердца,
но презрительная жалость заставляет нас пристыженно молчать.
     Джэн знала,  что Клейтон говорил только то, что думает, и  в первый раз
попыталась подробно разобраться  в своей новой любви и подвергнуть объект ее
критике.
     Медленно  отвернулась  она от  молодого  человека  и  пошла  в  хижину,
напряженно раздумывая. Она  попыталась представить себе лесного  своего бога
рядом с  собою в салоне  океанского  парохода.  Она  вспомнила, как  он  ест
руками, разрывая пищу, словно хищный  зверь,  и вытирает затем  свои  жирные
пальцы о бедра, -- и содрогнулась.
     Она пыталась  вообразить,  как  она  его  представляет  своим  светским
друзьям -- его, неуклюжего, неграмотного, грубого человека.
     Джэн  задумчиво вошла в  свою  комнату, села на  край  постели из трав,
прижав  руку  к тревожно дышащей груди,  и  вдруг почувствовала  под  блузой
твердые очертания его медальона.
     Джэн Портер  вынула медальон и с минуту смотрела  на него затуманенными
от слез глазами. Потом прижала его к губам, зарыла лицо свое в папоротники и
зарыдала.
     -- Зверь?  -- прошептала  она.  -- Пусть тогда бог  тоже обратит меня в
зверя; потому что, человек ли он или зверь -- я его!
     В тот день она  не видела больше Клейтона. Эсмеральда принесла ей ужин,
и она велела ей передать отцу, что ей нездоровится.
     Следующим утром Клейтон рано ушел  со спасательной экспедицией в поиски
за лейтенантом  д'Арно.  На  этот раз отряд состоял из двухсот  человек, при
десяти офицерах и двух врачах. Провианта было заготовлено на неделю.
     Были взяты с собой постельное белье и койки  -- для переноса больных  и
раненых.
     Это был решительный и свирепый  отряд -- карательная, а вместе с  тем и
спасательная  экспедиция.  Они  добрались  до  места  схватки  вскоре  после
полудня,  потому  что шли теперь по знакомой  дороге  и  не теряли времени в
разведках.
     Оттуда слоновая тропа прямо вела в поселок Мбонги. Было всего два часа,
когда голова экспедиции остановилась на опушке.
     Лейтенант Шарпантье, командовавший отрядом,  тотчас же послал часть его
через джунгли к противоположной стороне поселка. Другая часть  была  послана
занять позицию перед  его воротами, в то время, как сам лейтенант с остатком
отряда  остался  на  южной  стороне  поляны.  Было  условлено,  что  откроет
нападение  тот отряд который должен был занять северную, наиболее отдаленную
позицию, чтобы  дать  ему время  дойти.  Их первый  залп должен был  служить
сигналом  для  одновременной  атаки  со  всех сторон,  чтобы  сразу  штурмом
овладеть поселком.
     Около получаса отряд с лейтенантом Шарпантье ждал сигнала,  притаившись
в густой листве джунглей. Эти полчаса показались целыми часами матросам. Они
видели, как туземцы работают на полях и снуют у ворот поселка.
     Наконец,  раздался сигнал -- резкий ружейный  выстрел, и ответные залпы
дружно понеслись из джунглей к западу и к югу.
     Туземцы  в  панике  побросали  свои  орудия  и  кинулись   к  палисаду.
Французские пули косили их,  и матросы,  перепрыгивая через простертые тела,
бросились прямо к воротам.
     Нападение было так внезапно и неожиданно, что белые докатились до ворот
прежде,  чем испуганные туземцы  успели  забаррикадироваться,  и в следующую
минуту улица  наполнились вооруженными  людьми, сражавшимися  врукопашную  в
безвыходной путанице хижин.
     Несколько  минут  черные  стойко  сражались  при  входе  на  улицу,  но
револьверы,  ружья и  кортики французов смяли туземцев копейщиков и перебили
черных стрелков с их полунатянутыми тетивами.
     Скоро бой перешел в преследование и затем в страшную резню: французские
матросы нашли обрывки мундира д'Арно на некоторых из черных противников.
     Они щадили детей и тех женщин, которых они  не  были вынуждены  убивать
для самозащиты. Но, когда,  наконец, они остановились,  задыхаясь,  покрытые
кровью и потом, -- во всем диком поселке Мбонги не осталось ни одного воина.
Тщательно обыскали каждую хижину, каждый  уголок  поселка, но не могли найти
ни малейшего следа д'Арно. Знаками они допросили пленных, и,  наконец,  один
из  матросов, служивший  во  французском  Конго,  заметил,  что они понимают
ломаное наречие,  бывшее  в  ходу  между белыми и  наиболее  низко  стоящими
племенами  побережья.   Но  даже  и  тогда  они  не  смогли   узнать  ничего
положительного о судьбе д'Арно.
     На  все  вопросы  о  нем  им  отвечали  возбужденной жестикуляцией  или
гримасами  ужаса. Наконец, они убедились,  что  все  это лишь доказательство
виновности  этих  демонов, которые две ночи  тому назад умертвили и съели их
товарища.
     Потеряв  всякую  надежду, они  стали  готовиться к  ночевке в  деревне.
Пленных  собрали  в  трех  хижинах,  где  их сторожил  усиленный  караул.  У
загороженных ворот  были  поставлены  часовые, и весь  поселок  погрузился в
молчание сна, нарушаемое лишь плачем туземных женщин о своих мертвецах.
     На  следующее  утро  экспедиция  двинулась  в   обратный  путь.  Моряки
предполагали  сначала  сжечь поселок дотла, но эту  мысль не  выполнили и не
взяли с собой пленных. Они остались в поселке плачущие, но все же имея крышу
над головой и палисады для защиты от диких зверей.
     Экспедиция  медленно  шла по вчерашним  следам. Десять нагруженных коек
задерживали ее ход. В  восьми  койках лежали наиболее тяжело раненые, а двое
гнулись под тяжестью мертвецов.
     Клейтон  и лейтенант Шарпантье шли в тылу отряда; англичанин  молчал из
уважения к  горю своего спутника,  так как д'Арно и Шарпантье были с детства
неразлучными друзьями.
     Клейтон не мог не сознавать, что француз тем более остро чувствует свое
горе,  что гибель д'Арно была  совершенно  напрасной; Джэн  Портер оказалась
спасенной  прежде,  чем д'Арно попал в руки дикарей  и, кроме  того, дело, в
котором он потерял жизнь, было вне его службы и было затеяно  ради чужих. Но
когда Клейтон высказал все это лейтенанту Шарпантье, тот покачал головой:
     --  Нет, monsieur, -- сказал он. -- Д'Арно захотел  бы умереть  так.  Я
огорчен лишь тем, что не мог умереть за него, или, по крайней мере, вместе с
ним. Жалею, что вы его не знали
     ближе, monsieur. Он  был настоящим офицером  и  джентльменом --  вполне
предоставленное  многим,   но  заслуженное  очень  немногими.   Он  не  умер
бесполезно,  потому  что  смерть  его за  дело  чужой  американской  девушки
заставит нас, его товарищей, встретить смерть еще смелее,  какова  бы она ни
была.
     Клейтон  не  ответил, но  в  нем  зародилось  новое  чувство уважения к
французам, оставшееся с тех пор и навсегда непомраченным.
     Было очень поздно,  когда они  дошли до хижины на  берегу. Один выстрел
перед тем, как они вышли из джунглей, известил бывших в лагере и на корабле,
что д'Арно не спасен;
     -- было заранее условлено, что  когда они будут в  одной или двух милях
от лагеря, один выстрел  будет означать неудачу, а три -- удачу, в  то время
как  два выстрела означали  бы, что они  не нашли ни д'Арно, ни  его  черных
похитителей.
     Их  встретили печально-торжественно, и не много слов было  произнесено,
пока  мертвые и  раненые,  заботливо размещенные на  шлюпках,  не  были тихо
отвезены на крейсер.
     Клейтон,  изнуренный  пятидневной трудной ходьбой  по  джунглям я двумя
схватками с черными, вошел  в хижину, чтобы съесть что-нибудь и отдохнуть на
сравнительно удобной постели из трав.
     У дверей стояла Джэн Портер.
     -- Бедный лейтенант! -- сказала она. -- Нашли ли вы хоть след его?
     -- Мы опоздали, мисс Портер, -- ответил он печально.
     -- Говорите мне все! Что с ним случилось?
     -- Не могу, мисс Портер! Это слишком ужасно.
     -- Неужели они пытали его? -- прошептала она.
     --  Мы  не знаем, что они  делали с ним перед тем, как  убили  его,  --
ответил Клейтон с выражением жалости на  измученном лице,  делая ударение на
"перед тем".
     -- "Перед  тем'', как они убили его? Что вы хотите сказать? Они не? ...
Они не? ... -- Она подумала о том, что Клейтон сказал о вероятных отношениях
лесного человека с этим племенем, и не могла произнести ужасного слова.
     -- Да, мисс Портер,  они  --  каннибалы, --  сказал он почти с горечью,
потому  что  и ему  пришла  в голову  мысль  о  лесном человеке, и  страшная
беспричинная ревность, испытанная им два дня тому назад, снова охватила его.
     И тогда с внезапной  грубостью, столь же чуждой  Клейтону, как вежливая
предупредительность чужда обезьяне, -- он сгоряча сказал:
     -- Когда ваш лесной бог ушел от вас, он, наверное, торопился на пир.
     Об этих словах Клейтон пожалел еще раньше,  чем договорил их, хотя и не
знал,  как жестоко  они уязвили девушку.  Его  раскаяние  откосилось к  тому
безосновательному вероломству, которое  он проявил по отношению  к человеку,
спасшему жизнь каждому из них и ни разу не причинившему никому из них вреда.
     Девушка гордо вскинула голову.
     -- На ваше утверждение мог бы быть один подходящий  ответ, м-р Клейтон,
-- сказала ока ледяным тоном, -- и я жалею, что я не мужчина, чтобы дать вам
такой ответ. -- Она быстро повернулась к ушла в хижину.
     Клейтон  был  медлителен, как  истый англичанин, так что девушка успела
скрыться  из  глаз  прежде,  чем он  успел сообразить, какой  ответ  дал  бы
мужчина.
     -- Честное слово, -- сказал он грустно, -- она  назвала меня лгуном!  И
мне сдается, что  я заслужил это,  -- добавил он задумчиво. -- Клейтон,  мой
милый,  я знаю, что вы утомлены и издерганы, но это  не причина  быть ослом.
Идите-ка лучше спать!
     Но  прежде  чем лечь, он тихонько позвал Джэн Портер из-за  парусиновой
перегородки, потому что желал извиниться.  Однако с таким же  успехом он мог
бы обратиться и к сфинксу! Тогда он  написал  записочку на  клочке бумаги  и
просунул ее под перегородку.
     Джэн Портер  увидела бумажку, притворилась, что не  заметила ее, потому
что была очень рассержена, обижена и оскорблена;  но -- она была  женщиной и
потому скоро как бы случайно подняла ее и прочла:
     <i>Дорогая мисс Портер, у меня не было никакого  основания сказать то, что
я  сказал.  Единственное мое  извинение  --  что,  должно  быть,  нервы  мои
расшатались  окончательно;  впрочем,  это  вовсе  не извинение!  Пожалуйста,
постарайтесь  думать, что  я этого не  говорил совсем. Мне очень  стыдно.  Я
никак не хотел обидеть вас, -- вас менее, чем кого  бы то ни было на  свете!
Скажите, что вы прощаете меня.
     Ваш Сесиль Клейтон.<b></i></b>
     --  Нет,  он  думал  так,  иначе он  никогда  бы  этого не  сказал,  --
рассуждала девушка;  -- но  это  не  может быть правдой, и, я знаю, что  это
неправда!
     Одно выражение в записке испугало ее: "Я никак не хотел обидеть вас, --
вас менее, чем кого бы то ни было на свете!"
     Еще неделю тому назад это выражение наполнило бы ее радостью, теперь --
оно угнетало ее.
     Она жалела, что познакомилась  с Клейтоном. Она жалела, что встретилась
с лесным богом, -- нет,  этому она была рада. А тут еще  та, другая записка,
которую  она  нашла  в  траве  перед  хижиной  после своего  возвращения  из
джунглей, любовная записка, подписанная Тарзаном из племени обезьян.
     Кто бы мог  быть этот новый поклонник? Что, если  это еще один из диких
обитателей  страшного леса,  который  может  сделать  все,  что  угодно  для
обладания ею?
     -- Эсмеральда! Проснитесь! -- крикнула  она. -- Как вы раздражаете меня
тем, что можете спокойно спать, зная, что кругом горе!
     -- Габерелле! -- завопила Эсмеральда,  приняв сидячее положение. -- Что
тут опять? Гиппосорог? Где он, мисс Джэн?
     -- Вздор, Эсмеральда,  никого тут  нет. Ложитесь опять!  Вы  достаточно
противны, когда спите, но еще несносней, когда проснетесь!
     --  Деточка вы  моя сладкая, да что  с вами, мое  сокровище? Вы сегодня
будто не в себе, -- сказала служанка.
     -- Ах, Эсмеральда,  я сегодня вечером совсем гадкая. Не обращайте вы на
меня внимания -- это будет самое лучшее с вашей стороны.
     -- Хорошо,  сахарная моя,  ложитесь-ка вы лучше всего спать. Ваши нервы
издерганы.  Со всеми этими рассказами массы Филандера о  ринотамах  каких-то
людоедских гениях оно и не удивительно!
     Джэн Портер засмеялась, подошла к кровати  Эсмеральды и, поцеловав щеку
преданной негритянки, пожелала ей спокойной ночи.
     <B>XXIII
     БРАТСТВО</B>
     Когда д'Арно  пришел  в  сознание, он оказался лежащим  на  постели  из
мягких лопухов и трав в шалаше, построенном из веток в виде маленького Л.
     В отверстие шалаша  открывался вид на луг, покрытый  зеленым дерном, за
которым довольно близко подымалась плотная стена кустарников и деревьев.
     Он был весь разбит и очень слаб. Когда  сознание полностью  вернулось к
нему, он почувствовал острую боль многих жестоких ран и  тупую боль в каждой
кости, в каждом мускуле тела -- последствия ужасных побоев, перенесенных им.
     Даже повернуть голову -- и это вызывало в нем такое безумное страдание,
что он долго пролежал неподвижно, закрыв глаза.
     Он пытался по  частям воссоздать подробности того, что с ним  случилось
до  той  минуты, когда он потерял сознание,  чтобы найти  объяснение  своего
теперешнего  положения;  старался понять,  среди  друзей ли  он,  или  среди
врагов.
     Наконец,  ему вспомнилась вся ужасающая сцена у столба и странная белая
фигура, в объятиях которой он впал в бессознательное состояние.
     Д'Арно  не  знал, какая участь  ожидает его.  Он не видел  и не  слышал
кругом никаких признаков жизни.
     Беспрестанный гул джунглей -- шорох листьев, жужжание насекомых, голоса
птиц и обезьянок,  --  казалось, смешались в баюкающее  ласковое мурлыкание.
Казалось,  будто он лежит в стороне, далеко от мириады жизней, звуки которых
долетают до него только как смутный отголосок.
     Наконец, он впал в спокойный сон и проснулся уже после полудня.
     Опять  испытал  он странное  чувство  полнейшей растерянности,  которое
отметило  и  его  первое пробуждение;  но теперь он скоро припомнил недавнее
прошлое и, взглянув через отверстие шалаша, увидел фигуру человека, сидящего
на корточках.
     К нему была обращена широкая мускулистая  спина, и хотя она была сильно
загорелой, д'Арно увидел, что  это спина белого человека, и он возблагодарил
судьбу.
     Француз  тихо окликнул Тарзана. Он  обернулся и,  встав,  направился  к
шалашу. Его лицо было  прекрасно -- самое  прекрасное, -- подумал д'Арно, --
какое он когда либо видел в жизни.
     Нагнувшись, он вполз в  шалаш к  раненому офицеру и дотронулся холодной
рукой до  его лба. Д'Арно заговорил  с ним  по-французски, но человек только
покачал головой с некоторой грустью, как показалось французу.
     Тогда д'Арно попробовал говорить по-английски, но человек снова покачал
головой.  Итальянский,  испанский   и  немецкий  языки  привели  к  тому  же
результату. Д'Арно знал несколько слов по-норвежски, по-русски и по-гречески
и имел  поверхностное представление о наречии  одного из негритянских племен
западного побережья-- человек отверг их все.
     Осмотрев раны д'Арно, незнакомец вышел из шалаша и исчез. Через полчаса
он вернулся с каким-то плодом, вроде тыквы, наполненным водой.
     Д'Арно жадно напился, но ел  немного. Его удивляло, что у него  не было
лихорадки.  Опять попытался он говорить  со своей странной сиделкой,  но его
попытка оказалась опять безрезультатной.
     Внезапно  человек вышел  из шалаша  и через несколько минут  вернулся с
куском коры  и, -- о, чудо из  чудес, -- с графитным карандашом! Усевшись на
корточки  рядом с д'Арно,  он несколько минут  писал  на  гладкой внутренней
поверхности коры;  затем  передал ее французу.  Д'Арно  был  изумлен, увидев
написанную четкими печатными буквами записку по-английски:
     <i>--  Я, Тарзан из  племени  обезьян. Кто  вы?  Можете вы читать  на этом
языке?</i>
     Д'Арно схватил карандаш и приостановился. Этот  странный  человек писал
по-английски. Очевидно, он -- англичанин!
     --  Да, -- сказал д'Арно,  -- я читаю по-английски.  Я и говорю на этом
языке.  Значит,  мы  можем  говорить с  вами!  Прежде  всего  позвольте  мне
поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.
     Человек только покачал головой и снова указал на карандаш и кору.
     -- Mon Dieu! -- воскликнул  д'Арно. -- Если вы англичанин, почему же вы
не можете говорить по-английски?
     И  у него блеснула мысль:  человек  вероятно немой,  возможно  даже  --
глухонемой.
     Итак д'Арно написал на коре по-английски:
     <i>-- Я, Поль  д'Арно, лейтенант французского флота. Благодарю вас за все,
что вы  для меня сделали. Вы мне спасли жизнь, и все, что мне принадлежит --
все ваше! Но разрешите ли спросить: как человек, который пишет по-английски,
не говорит на этом языке?</i>
     Ответ Тарзана привел д'Арно в полное изумление:
     <i>-- Я  говорю только на языке моего племени -- больших обезьян, которыми
правил Керчак. Говорю немножко на языке  слона Тантора и льва Нумы и понимаю
также  языки прочих народов джунглей. С  человеческом существом я никогда не
говорил, исключая одного раза с  Джэн  Портер и то  знаками. Это первый раз,
что я говорю с другим из моей породы путем переписки.</i>
     Д'Арно  был поражен. Казалось  невероятным,  чтобы на земле существовал
взрослый  человек, который никогда не говорил с другим человеком, и казалось
еще  более  нелепым,  чтобы такой  человек  мог  писать и  читать!  Он снова
взглянул на послание Тарзана: "исключая одного раза с Джэн Портер". Это была
американская девушка, унесенная в джунгли гориллой.
     Внезапный  свет  начал  брезжить  в  голове  д'Арно:  --  так  вот  она
"горилла!". Он схватил карандаш и написал:
     <i>-- Где Джэн Портер?</i>
     И Тарзан подписал внизу:
     <i>Она вернулась к родным, в хижину Тарзана из племени обезьян.
     -- Значит она жива? Где же она была? Что случилось с ней?
     -- Она жива. Теркоз взял ее себе в жены, но Тарзан отнял ее у Теркоза и
убил  его раньше, чем  он успел  повредить  ей. Никто  в  джунглях не  может
вступить в бой с  Тарзаном и остаться живым. Я, Тарзан, из  племени обезьян,
могучий боец!</i>
     Д'Арно написал:
     <i>-- Я рад, что она в безопасности. Мне больно писать. Я отдохну немного.</i>
     И Тарзан ответил:
     <i>--  Отдохните! Когда поправитесь,  я  отнесу вас  к  вашим.</i>  Много дней
пролежал д'Арно  на своей постели  из мягких  папоротников.  На  второй день
началась  лихорадка,  и  д'Арно думал,  что  это означает  заражение, и  был
уверен, что он умрет.
     Ему пришла одна мысль в голову. Он удивился, как  раньше не  подумал об
этом?
     Он позвал  Тарзана  и знаками показал, что хочет писать. А когда Тарзан
принес кору и карандаш, д'Арно написал следующее:
     <i>-- Не можете ли вы сходить к моим и привести их сюда? Я напишу записку,
и они пойдут за вами.</i>
     Тарзан покачал головой и, взяв кору, ответил:
     <i>--Я  подумал об  этом в первый же  день, но  не  смел. Большие обезьяны
часто приходят сюда, и если  они найдут вас здесь одного и раненого, они вас
убьют.</i>
     Д'Арно  повернулся  набок  и  закрыл  глаза.  Он не хотел  умирать,  но
чувствовал, что наступает конец, потому что жар все повышался и повышался. В
ту ночь он потерял сознание.
     Три дня он бредил, а Тарзан сидел около него, мочил ему голову и руки и
омывал его раны.
     На четвертый день лихорадка  прошла так же внезапно, как и началась, но
от д'Арно осталась одна тень. Он страшно  исхудал  и  ослабел. Тарзан должен
был поднимать его, чтобы он мог пить из тыквы.
     Лихорадка не была вызвана заражением, как думал лейтенант, а была одной
из  тех  лихорадок, которую  обыкновенно схватывают  европейцы в джунглях  и
которая или убивает их, или же внезапно покидает, что и было с д'Арно.
     Два дня спустя француз  бродил, шатаясь, по амфитеатру,  и сильная рука
Тарзана поддерживала его, чтобы он не упал.
     Они уселись в  тени большого дерева,  и  Тарзан добыл  несколько кусков
гладкой коры, чтобы они могли разговаривать.
     Д'Арно написал первую записку:
     <i>-- Чем могу отплатить вам за все, что вы для меня сделали?</i>
     Тарзан ответил:
     <i>--Научите меня говорить языком людей.</i>
     Д'Арно начал тотчас  же, показывая на  обычные предметы  и повторяя  их
названия  по-французски,  потому что он  думал,  что ему  легче  всего будет
научить этого человека своему родному  языку, который он сам знал лучше всех
остальных.
     Для  Тарзана это  было,  конечно,  безразлично,  потому что  он не  мог
отличать один язык от другого. Когда он указал на слово "man" --  "человек",
которое он написал по-английски на коре печатными буквами, то д'Арно  научил
его произносить homme, и таким же образом научил произносить аре -- singe --
обезьяна, и three -- arbre -- дерево.
     Тарзан  был  очень  ревностным  учеником,  и  через  два  дня настолько
освоился с  французским  языком, что мог произносить  маленькие предложения,
вроде:  "это  дерево", "это трава", "я голоден"  и тому подобное; но  д'Арно
нашел, что  трудно учить французскому построению речи  на основе английского
языка.
     Лейтенант  писал маленькие  уроки  по-английски, а  Тарзан  должен  был
произносить их  по-французски; но так как буквальный перевод  оказывался  из
рук вон плохо, то Тарзан часто становился в тупик.
     Д'Арно понял теперь,  что он сделал большую ошибку, но ему казалось уже
слишком поздно начинать все сызнова и переучивать Тарзана,  особенно потому,
что они уже быстро подходили к возможности разговаривать друг с другом.
     На  третий  день  после  прекращения  лихорадки д'Арно, Тарзан  написал
записку, спрашивая его,  чувствует ли он себя достаточно окрепшим, чтобы его
можно было  отнести в хижину. Тарзан так же  сильно стремился  туда,  как  и
д'Арно:
     ему так хотелось снова увидеть Джэн Портер!
     Ему было  нелегко  оставаться с французом все эти  дни,  когда  все его
существо  рвалось  к  маленькому  домику  у  моря,  и  то,  что  он это  так
самоотверженно делал, говорило  более ярко о благородстве его характера, чем
даже спасение им французского офицера из когтей Мбонги.
     Д'Арно, только и желавший этого, написал:
     <i>-- Но вы не сможете нести меня  все это расстояние через этот  дремучий
лес!</i> Тарзан засмеялся.
     -- Mais oui, --  сказал он, и д'Арно тоже громко засмеялся, услыхав  от
Тарзана эту фразу, которую он так часто употреблял.
     Итак, они отправились в  путь, и  д'Арно  так же,  как и Клейтон и Джэн
Портер, изумился поразительной силе и ловкости обезьяны-человека.
     Довольно поздно после полудня добрались они до открытой поляны, и когда
Тарзан спустился на землю  с ветвей  последнего  дерева,  сердце его  громко
стучало в груди в ожидании  так  скоро увидеть  вновь Джэн  Портер. Но около
хижины не было заметно никого, и  д'Арно недоумевал, увидав, что ни крейсер,
ни "Арроу" не стоят на якоре в бухте.
     Чувство  одиночества  было  разлито  по   всей   местности  и  внезапно
сообщилось обоим мужчинам, направлявшимся к хижине.
     Оба молчали, но оба еще раньше, чем открыли запертую дверь, знали  уже,
что они найдут за нею. Тарзан поднял щеколду, и тяжелая дверь повернулась на
своих  деревянных петлях.  Оказалось то, чего они так боялись:  хижина  была
пуста!
     Мужчины  обернулись и  посмотрели  друг  на друга.  Д'Арно  понял,  что
товарищи считают его мертвым,  но Тарзан  думал только  о женщине, которая с
любовью целовала его, а теперь бежала, пока он оказывал  услугу одному из ее
же породы!
     Великая  горечь  поднималась в  его  сердце. Он скроется  в  джунгли  и
вернется к своему  племени. Никогда не захочет он вновь увидеть кого-либо из
своей  породы; мысль  о возвращении в хижину  -- тоже  невыносима для  него.
Навсегда оставит он ее позади себя, вместе с бузумной  надеждой,  которую он
здесь вскормил, надеждой найти свой собственный  род  и сделаться  человеком
среди людей.
     А француз? А д'Арно?  Что ж такое? Пусть идет он своей  дорогой,  как и
Тарзан. Видеть его Тарзан больше не желает. Он хочет одного -- уйти, уйти от
всего, что может напомнить ему Джэн Портер!
     Пока Тарзан стоял на пороге, погруженный в свои мысли,  д'Арно  вошел в
хижину. Он увидел, что  в ней  значительно больше вещей, чем  раньше. Немало
предметов  оказалось тут  с  крейсера --  походная  кухня,  посуда,  ружье и
значительное  количество  патронов,  консервы,  одеяло,  два  стула,  койка,
несколько книг и журналов, большей частью американских.
     -- Они  намерены вернуться,  --  подумал  д'Арно. Он  подошел к  столу,
который  столько  лет  тому  назад смастерил Джон  Клейтон в виде пюпитра, и
увидел на нем две записки, адресованные Тарзану из племени обезьян.
     Одна была написана твердым мужским почерком. Другая, написанная женским
почерком, была запечатана.
     -- Здесь  есть два послания вам, Тарзан! -- крикнул д'Арно, обернувшись
к двери, но его спутника не было.
     Д'Арно подошел к  двери и выглянул. Тарзана нигде не было видно. Д'Арно
громко позвал его, но не получил ответа.
     -- Mon  Dieu, -- воскликнул д'Арно, -- он бросил меня! Я  это чувствую.
Он вернулся в джунгли и покинул меня здесь одного.
     И тогда он вспомнил взгляд  Тарзана, вошедшего в пустую хижину -- такой
взгляд бывает у раненого оленя, которого так весело подстрелил охотник.
     Тарзану был нанесен жестокий удар. Д'Арно это было ясно  теперь,  -- но
почему? Он не мог понять.
     Француз посмотрел  кругом  себя. Одиночество и ужас  местности начинали
действовать на его нервы, уже ослабленные страданиями и болезнью.
     Быть  оставленным   здесь   совершенно  одиноким,  рядом  со  страшными
джунглями,  никогда не слышать человеческого голоса, не видеть человеческого
лица -- в беспрерывном  страхе перед  дикими  зверьми  и еще более страшными
дикими людьми  --  и  погибнуть от  одиночества  и  безнадежности!  Это было
ужасно!
     А там  далеко к востоку Тарзан,  обезьяний  приемыш, мчался по  средним
террасам ветвей назад  к своему племени. Он никогда не путешествовал с такой
безрассудной поспешностью,  как теперь.  Тарзан  чувствовал, что он бежит от
самого себя, -- что, несясь по  лесу, как  испуганная белка, он спасается от
собственных мыслей. Но как быстро он не мчался, мысли не отставали от него.
     Тарзан пролетел над гибким телом львицы, шедшей  в обратном направлении
-- к хижине, покинутой им.
     Что мог предпринять д'Арно против  Сабор? Что сделает он,  если горилла
Болгани нападет на него? Или лев Нума, или жестокая Шита?
     Тарзан приостановил свое бегство.
     --  Кто  вы  такой,  Тарзан?  --  спросил  он громко.  -- Обезьяна, или
человек? Если вы обезьяна,  то поступайте, как поступают обезьяны,  оставляя
одного  из своих умирать в джунглях. Если же вы человек, то вернитесь, чтобы
защитить  своего  соплеменника.  Вы не  должны убегать  от  одного из своих,
потому что другой сбежал от вас.
     Д'Арно крепко запер дверь. Он был очень нервен. Даже храбрые люди, -- а
д'Арно был храбр, -- иногда боятся одиночества.
     Он  зарядил одно из  ружей  и положил его поблизости от себя. Тогда  он
подошел к  пюпитру и взял  незапечатанное письмо, адресованное Тарзану. Быть
может, в нем  было сообщение, что корабли только временно покинули бухту. Он
чувствовал, что не будет нарушения этики, сели  он прочтет письмо,  и потому
он вынул его из конверта и стал читать:
     <i>Тарзану, из  племени обезьян. Благодарим вас за то, что мы пользовались
вашей хижиной, и огорчены  тем, что вы нас лишили удовольствия видеть вас  и
поблагодарить лично. Мы ничего не испортили у вас и оставили много вещей для
удобства и безопасности вашей в вашем одиноком доме.
     Если вы  знаете странного  белого человека, который  столько раз спасал
нам жизнь и  приносил нам пищу,  и  если вы общаетесь с ним, поблагодарите и
его от нашего имени за его доброжелательность к нам.
     Мы  отплываем через час, чтобы никогда больше не вернуться; но хотелось
бы нам, чтобы вы и другой наш друг в джунглях знали, что мы всегда будем вам
благодарны за все, что вы сделали для чужестранцев на вашем берегу; а также,
что и мы сумели  бы гораздо лучше отблагодарить вас обоих, если бы вы только
доставили нам для этого благоприятный случай.
     С уважением Уильям Сесиль Клейтон.<b></i></b>
     -- "Чтобы никогда больше не  вернуться", --  повторил д'Арно и бросился
ничком на койку.
     Час спустя  он вскочил и прислушался. За дверью  был кто-то, пытавшийся
войти.
     Д'Арно достал заряженное ружье и взял на прицел.
     Уже смеркалось, и в хижине было очень  темно: но он видел, что  щеколда
двигается со своего места.
     Он почувствовал, как волосы стали подниматься дыбом у него на голове.
     Дверь  осторожно приотворилась, и сквозь тонкую  щель можно было видеть
что-то стоящее как раз за  дверью. Д'Арно навел  в щель вороненое дуло ружья
-- и спустил курок.
     <B>XXIV
     ПРОПАВШЕЕ СОКРОВИЩЕ</B>
     Когда экспедиция  вернулась  после бесполезных попыток  спасти  д'Арно,
капитан Дюфрен выразил желание отплыть как можно  скорее,  и все были с этим
согласны, исключая одной Джэн Портер.
     -- Нет, -- решительно  сказала  она капитану Дюфрену, -- я  не поеду, и
вам не  следовало бы  ехать. В  джунглях  осталось два наших  друга, которые
придут оттуда,  надеясь на то, что их будут ждать. Один из них ваш офицер, а
другой --  лесной человек, который спас  жизнь каждому из членов  экспедиции
моего отца. Он простился со мной на краю джунглей два  дня тому назад, чтобы
поспешить, как он думал, на  помощь моему отцу и  м-ру Клейтону, и  остался,
чтобы спасти лейтенанта д'Арно; в  этом  вы можете быть уверены! Если бы его
помощь лейтенанту оказалась запоздалой, он давно уже был бы здесь. Тот факт,
что он этого не сделал, служит для  меня вернейшим доказательством того, что
или  лейтенант д'Арно ранен и он задерживается с ним, или же, что он  должен
был  разыскивать его похитителей  дальше  поселка,  который  атаковали  ваши
матросы.
     -- Но ведь мундир бедного д'Арно и все принадлежащее ему было найдено в
этом  поселке, мисс  Портер, -- возразил  капитан,  --  и  туземцы  выказали
большое возбуждение, когда их расспрашивали о судьбе белого человека.
     --  Да, капитан, но  они не  признали, что он убит! А  что касается его
одежды и вещей, --  что же? И  более  цивилизованные народы, чем эти  бедные
негры, отбирают у своих пленных все ценное, собираются ли они их убивать или
нет. Даже солдаты моего родного Юга грабили не только живых, но и мертвых. Я
готова согласиться с  вами, что это очень  важная улика,  но ведь это еще не
достоверное доказательство!
     -- Возможно, что и сам лесной ваш человек попался в плен к дикарям, или
был ими убит, -- намекнул капитан. Девушка засмеялась.
     --  Вы его  не  знаете!  -- возразила она,  чувствуя, как легкая  дрожь
гордости пробежала  по всем ее нервам при мысли,  что она говорит о том, кто
принадлежит ей.
     --  Пожалуй,  что  этого  вашего  сверхчеловека, и  правда,  стоило  бы
подождать, -- сказал капитан, смеясь, -- я очень бы желал видеть его.
     --  В таком  случае подождите его, дорогой мой капитан,  --  настаивала
девушка. -- Я во всяком случае останусь!
     Француз  был бы до крайности  удивлен,  если бы мог вникнуть в истинное
значение слов девушки.
     Они  шли  от  берега к хижине, разговаривая  таким  образом,  и  теперь
присоединились  к  маленькой группе,  сидящей  на  походных  стульях в  тени
большого дерева у хижины.
     Тут  были  профессор  Портер и м-р  Филандер  и  Клейтон  с лейтенантом
Шарпантье  и двумя из его товарищей офицеров, а  Эсмеральда ходила  тут  же,
вставляя  время от времени свои  замечания. Офицеры  встали и  отдали честь,
когда приблизился их начальник,  а Клейтон уступил Джэн Портер свой походный
стул.
     --  Мы  только что  обсуждали судьбу бедного  Поля, --  сказал  капитан
Дюфрен.  -- Мисс Портер  настаивает  на  том,  что у  нас нет  положительных
доказательств его  смерти, и действительно их у нас нет.  С  другой  стороны
мисс Портер уверяет, что продолжительное отсутствие нашего всемогущего друга
в  джунглях указывает на то, что  д'Арно еще нуждается в  его помощи или как
потому, что он ранен, или потому, что он все еще в плену в  более отдаленном
поселке туземцев.
     -- А тут  предполагали, -- заявил  лейтенант. Шарпантье,  -- что  дикий
человек,  быть  может,  состоял  членом племени  чернокожих, напавших на наш
отряд, и что он спешил помогать им.
     Джэн Портер бросила быстрый взгляд на Клейтона.
     -- Это имеет все данные казаться правдоподобным,  --  сказал  профессор
Портер.
     -- Я не согласен с вами, -- возразил м-р Филандер. -- Он имел полнейшую
возможность сам повредить нам, или же повести против  нас свое племя. Вместо
того, в продолжение долгого нашего  пребывания здесь, он  никогда не изменил
своей роли нашего защитника и поставщика.
     --  Это правда, -- вмешался Клейтон, однако мы не должны пренебречь тем
фактом,  что  за  исключением  его,   на  сотни  миль  кругом,  единственные
человеческие существа -- дикие каннибалы. Он был вооружен совершенно так же,
как они, а это предполагает поддержку с  ними каких-то постоянных отношений.
Самый факт, что он -- единственный белый среди, возможно, тысячи чернокожих,
указывает  на то, что отношения  эти едва ли могли  быть  иными, как  только
дружескими!