-- Да, если так, то конечно невероятно, чтобы он не имел связи с ними, -- заметил капитан, -- возможно даже, что он сам -- член этого племени! -- Или, -- добавил один из офицеров, -- что он достаточно времени прожил среди диких обитателей джунглей -- зверей и людей, чтобы стать искусным в стрельбе и охоте и в употреблении африканского оружия. -- Не прилагайте к нему вашего собственного мерила, -- сказала Джэн Портер. -- Заурядный белый человек, вроде любого из вас, -- простите, я неловко выразилась, -- вернее, белый человек, стоящий выше заурядного в физическом и умственном отношении, никогда бы не смог, уверяю вас, прожить целый год один и голый в этих тропических джунглях! Но этот человек не только превосходит заурядного белого человека в силе и ловкости, он настолько выше даже наших тренированных атлетов и сильных людей, насколько они превосходят новорожденного младенца, а его смелость и свирепость в бою равняют его с диким зверем. -- Он несомненно приобрел себе верного поборника, мисс Портер, -- промолвил, смеясь, капитан Дюфрен. -- Я уверен, что каждый из нас здесь охотно согласился бы сто раз идти навстречу смерти, чтобы заслужить похвалы хотя вполовину столь преданного и столь прекрасного защитника... -- Вы не удивились бы, что я его защищаю, -- сказала девушка, -- если бы вы видели его, как его видела я, сражающимся за меня с огромным волосатым зверем. Он бросился на это чудовище, как бык мог бы броситься на дряхлого старика, -- без малейшего признака колебаний или страха; если бы вы это видели, вы бы тоже сочли, что он сверхчеловек. Если бы вы видели его могучие мускулы напрягающимися под коричневой кожей, если бы вы видели, как он отражал страшные клыки, -- вы бы тоже сочли его непобедимым. А будь вы свидетелями его рыцарского обращения со мною, незнакомой девушкой, -- вы бы чувствовали к нему то же безграничное доверие, которое к нему чувствую я. -- Вы выиграли ваше дело, прекрасный адвокат, -- крикнул капитан. -- Суд признает подсудимого невиновным, и крейсер останется еще на несколько дней, чтобы дать ему возможность вернуться и благодарить прекрасную Норцию. -- Ради господа бога! -- воскликнула Эсмеральда, -- неужели вы, мое сокровище, хотите сказать мне, что останетесь еще, в этой стране зверей-людоедов, когда у нас удобный случай вырваться отсюда! Не говорите вы мне этого, цветочек! -- Эсмеральда! -- воскликнула Джэн Портер, -- как вам не стыдно? Так то вы высказываете благодарность этому человеку? Ведь он вам два раза спасал жизнь? -- Правда, мисс Джэн, все что вы говорите -- правда, но уж поверьте мне, что этот лесной джентльмен вовсе не спасал нас для того, чтобы мы здесь оставались! Он спас нас, чтобы мы могли уехать отсюда. Мне думается, он был бы страх как сердит, если бы узнал, что мы до того одурели, что остались еще здесь после того, как он помог нам уехать. А я-то надеялась, что уж не придется мне больше ночевать в этом геологическом саду и слушать все эти скверные шумы, которые подымаются в джунглях, когда становится темно. -- Я нисколько не осуждаю вас, Эсмеральда, -- сказал Клейтон. -- И вы действительно попали в точку, сказав "скверные" шумы. Я никогда не мог подобрать настоящего слова для них, а это, знаете ли, очень меткое определение: именно "скверные" шумы. -- Тогда вам с Эсмеральдой лучше всего перебраться на крейсер и жить там, -- заявила Джэн Портер насмешливо. -- Что бы вы сказали, если бы должны были прожить всю жизнь в джунглях, как жил наш лесной человек? -- Боюсь, что я оказался бы далеко не блестящим образчиком дикого человека, -- с горечью рассмеялся Клейтон. -- От этих ночных шумов у меня волосы на голове подымаются дыбом. Понимаю, что мне следовало бы стыдиться такого признания, но это правда, -- Не знаю, -- сказал лейтенант Шарпантье. -- Я никогда не думал много о страхе и подобного рода вещах; никогда не пытался выяснить, трус я, или храбрый человек. Но в ту ночь, когда мы лежали в лесу после того, как бедный д'Арно был взят в плен и шумы джунглей подымались и падали вокруг нас, я стал думать, что я в самом деле трус! Меня не столько пугал рев хищных зверей, сколько эти крадущиеся шорохи, которые вы неожиданно слышите рядом с собой и затем ждете повторения их, -- необъяснимые звуки почти неслышно движущегося огромного тела, и сознание, что вы не знаете, как близко оно было и не подползло ли оно еще ближе за то время, когда вы перестали слышать его. Вот эти шумы и глаза ... Mon Dieu! Я никогда не перестану видеть эти глаза в темноте, -- глаза, которые видишь, или которые не видишь, но чувствуешь; ах, это самое ужасное... Все с минуту молчали, и тогда заговорила Джэн Портер: -- И он там! -- она сказала это стихнувшим от ужаса голосом. -- Эти сверкающие глаза будут ночью глядеть на него и на вашего товарища, лейтенанта д'Арно. Неужели вы можете бросить их, джентльмены, не оказав им, по крайней мере, пассивную помощь, задержавшись с крейсером еще на несколько дней? -- Погоди, дитя, погоди, -- сказал профессор Портер. -- Капитан Дюфрен согласен остаться, а я со своей стороны тоже согласен, вполне согласен, как всегда, когда дело шло о подчинении вашим детским причудам. -- Мы могли бы использовать завтрашний день для перевозки сундука с кладом, -- сказал м-р Филандер. -- Совершенно верно, совершенно верно, м-р Филандер; я почти что забыл о кладе! -- воскликнул профессор Портер. Быть может, капитан Дюфрен одолжит нам в помощь несколько матросов и одного пленного с "Арроу", который укажет местонахождение сундука. -- Конечно, дорогой профессор, мы все к вашим услугам, -- ответил капитан. Итак, было условлено, что на следующее утро лейтенант Шарпантье возьмет взвод из десяти человек и одного из бунтовщиков с "Арроу" в качестве проводника и они откопают клад, а крейсер простоит еще целую неделю в маленькой бухте. По окончании этого срока можно будет считать, что д'Арно действительно мертв, а лесной человек не хочет вернуться, пока они еще остаются здесь, и тогда оба судна уйдут со всей экспедицией. Профессор Портер не сопровождал кладоискателей на следующее утро, но, увидев, что они возвращаются около полудня с пустыми руками, поспешно бросился им навстречу. Его обычная рассеянная озабоченность совершенно исчезла и сменилась нервностью и возбуждением. -- Где клад? -- крикнул он Клейтону еще с расстояния ста футов. Клейтон покачал головой. -- Пропал, -- сказал он, подойдя ближе. -- Пропал? Этого быть не может. Кто мог взять его? -- воскликнул профессор Портер. -- Одному богу известно, профессор, -- ответил Клейтон. -- Мы могли бы подумать, что проводник наш солгал относительно его местонахождения, но изумление и ужас его при виде исчезновения сундука из-под тела убитого Снайпса были слишком неподдельны, чтобы быть притворными. И кроме того, под телом действительно было что-то зарыто, потому что под ним имелась яма, закиданная рыхлой землей. -- Но кто же мог взять клад? -- повторил профессор. -- Подозрение могло бы, конечно, пасть на матросов с крейсера, -- сказал лейтенант Шарпантье. -- Но младший лейтенант Жавье уверяет, что никто из команды не имел отпуска на берег и что никто из них с тех пор, как мы встали на якорь, не был на берегу иначе, как под начальством офицера. Я и не предполагал, чтобы вы стали подозревать наших матросов, но очень рад, что фактически доказана полная несостоятельность такого подозрения, -- закончил он. -- Мне никогда и в голову не приходила мысль подозревать людей, которым мы стольким обязаны, -- любезно возразил профессор Портер. -- Я скорей готов был бы подозревать дорогого моего Клейтона, или м-ра Филандера. Французы улыбнулись -- как офицеры, так и матросы. Было ясно, что эти слова облегчили им душу. -- Сокровище пропало уже некоторое время тому назад, -- продолжал Клейтон. -- Когда мы вынули труп, то он развалился, а это указывает, что тот, кто взял клад, сделал это еще тогда, когда труп был свежий, потому что, когда мы отрыли его, он был целый. -- Похитителей должно было быть порядочно, -- сказала подошедшая к ним Джэн Портер. -- Вы помните, что потребовалось четыре человека для перенесения сундука. -- Клянусь Юпитером, -- крикнул Клейтон, -- это верно! Сделали это, должно быть, чернокожие. Вероятно кто-нибудь из них видел, как матросы зарывали сундук, после чего немедленно вернулся с помощниками, и они унесли сундук. -- Всякие такие соображения ни к чему не ведут, -- печально сказал профессор Портер. -- Сундук пропал. Мы его никогда больше не увидим, как не увидим и клада, бывшего в нем. Одна только Джэн Портер понимала, что эта утрата означала для ее отца, но никто не знал, что она означала для нее. Шесть дней спустя, капитан Дюфрен объявил, что выход в море назначен на следующее утро. Джэн Портер стала бы еще просить о дальнейшей отсрочке, если бы сама не начинала думать, что ее лесной возлюбленный не вернется. Вопреки самой себе, ее стали мучать сомнения и страхи. Разумность доводов этих беспристрастных французских офицеров помимо ее воли, действовала на ее убеждение. Что он каннибал, -- этому она никак не могла поверить; но в конце концов ей стало казаться возможным, что он -- приемный член какого-нибудь племени дикарей. Мысли, что он мог умереть, она не допускала; было невозможно представить себе, чтобы то совершенное тело, полное торжествующей жизни, могло перестать существовать. Допустив такие мысли, Джэн Портер невольно постепенно стала подпадать под власть других. Если он принадлежит к племени дикарей, он, должно быть, имеет жену-дикарку, быть может -- целую дюжину жен и диких полукровных детей. Девушка содрогнулась, и когда ей сообщили, что крейсер на утро уходит, она была почти рада. Тем не менее, именно она подала мысль, чтобы в хижине были оставлены оружие, патроны, припасы и много различных предметов, якобы для неуловимой личности, которая подписалась Тарзаном из племени обезьян, и для д'Арно, если он еще жив и доберется до хижины. В действительности же она надеялась, что эти вещи достанутся ее лесному богу, даже если бы он оказался простым смертным. И в последнюю минуту она оставила ему еще весточку, передать которую поручила Тарзану. Джэн последняя покинула хижину, вернувшись туда под каким-то пустым предлогом после того, как все остальные направились к шлюпке. Она стала на колени у постели, в которой провела столько ночей, вознесла к небу молитву за благополучие своего первобытного человека и, крепко прижав к губам его медальон, шепнула: -- Я люблю тебя и верю в тебя! Но если бы даже и не верила, я все же любила бы. Пусть бог сжалится над моей душой за это признание! Если бы ты вернулся ко мне, не было бы другого исхода, и ушла бы за тобой, навсегда ушла в джунгли. XXV НА КРАЮ СВЕТА Когда д'Арно выстрелил, дверь распахнулась настежь, и какая-то человеческая фигура грохнулась ничком, растянувшись во весь рост, на пол хижины. Француз, охваченный паникой, только-что собрался вторично выстрелить в лежащего, как вдруг он увидел, что это белый. Еще одно мгновение -- и д'Арно понял: он застрелил своего друга, своего защитника, Тарзана из племени обезьян! С мучительным криком отчаянья бросился д'Арно к обезьяне-человеку. Став на колени, он поднял черноволосую голову и прижал ее к своей груди, кромко называя Тарзана по имени. Ответа не было. Тогда д'Арно приложил ухо к его сердцу. С радостью услышал он, что сердце работает равномерно и стойко. Он заботливо поднял Тарзана и уложил его на койку, а затем, торопливо заперев и заложив дверь, он зажег одну из ламп и осмотрел рану. Пуля слегка лишь задела Тарзана по голове. Рана была поверхностная, хотя и безобразная на вид, но не было признаков перелома черепа. Д'Арно облегченно вздохнул и стал смывать кровь с лица своего друга. Вскоре холодная вода привела его в чувство и, открыв глаза, он с изумлением взглянул на д'Арно. Последний перевязал рану кусочками полотна и, увидев, что Тарзан пришел в себя, написал записку, которую и передал обезьяне-человеку. В этом послании д'Арно объяснял ужасную ошибку, которую он сделал, и говорил, как он счастлив, что рана оказалась не столь серьезной. Тарзан, прочитав написанное, сел на край койки и рассмеялся. -- Это ничего, -- сказал он по-французски. Потом, так как запас его слов истощился, он написал: -- Вы бы видели, что Болгани сделал со мной, а также Керчак и Теркоз, прежде чем я убил их, -- тогда бы вы не смеялись над такой маленькой царапиной. Д'Арно передал Тарзану оба письма, оставленные на его имя. Тарзан прочел первое с выражением печали на лице. Второе он долго переворачивал на все стороны, не зная, как его открыть. Тарзан никогда не видал до тех пор заклеенного письма. Д'Арно наблюдал за ним и понял: его привел в замешательство конверт. Казалось так странно, чтобы для взрослого белого человека конверт был загадкой! Д'Арно вскрыл его и передал письмо Тарзану. Усевшись на походный стул, обезьяна-человек разложил перед собой исписанные листы и прочел: Тарзану, из племени обезьян. Прежде, чем я уеду, позвольте мне присоединить мою благодарность к благодарности м-ра Клейтона за данное вами любезно разрешение пользоваться вашей хижиной, Мы очень сожалеем о том, что вы так и не пришли познакомиться с нами. Мы были бы так рады посидеть и поблагодарить нашего хозяина! Есть еще другой, которого я тоже хотела бы поблагодарить, но он не вернулся, хотя я не могу поверить, что он умер. Его имени я не знаю. Он -- большой, белый гигант, носивший брильянтовый медальон на груди. Если вы знаете его и можете говорить на его языке, передайте ему мою благодарность и скажите, что я семь дней ждала его возвращения. Скажите ему также, что я живу в Америке, в городе Балтимора. Там он всегда будет для меня желанным гостем, если пожелает навестить меня. Я нашла записку, которую вы мне написали. Она лежала между листьями над деревом около хижины. Не знаю, как вы, никогда не говорящий со мною, сумели полюбить меня? И я очень огорчена, если это правда, потому что я свое сердце отдала другому. Но знайте, что я всегда останусь вашим другом. Джэн Портер Тарзан почти целый час сидел, устремив взгляд на пол. Из писем ему стало очевидно, что они не знали, что он и Тарзан-- один и тот же человек. -- "Я отдала мое сердце другому" -- повторял он снова и снова про себя. Значит, она не любит его! Как могла она притворяться, что любит, и вознести его на такую высоту надежды только для того, чтобы сбросить в бездну отчаяния? Быть может, ее поцелуи были только знаком дружбы? Что может знать он, он, который ничего не знает о человеческих обычаях? Неожиданно он встал и, пожелав д'Арно доброй ночи, как тот научил его, бросился на постель из папоротников, на которой спала Джэн Портер. Д'Арно потушил лампу и тоже лег. Целую неделю они почти только и делали, что отдыхали и д'Арно учил Тарзана французскому языку. К концу недели они уже могли кое-как объясняться. Раз, поздно вечером, когда они сидели в хижине, собираясь ложиться спать, Тарзан бросился к д'Арно. -- Где Америка? -- спросил он. Д'Арно показал на северо-запад. -- Во многих тысячах миль за океаном. Для чего вам это? -- Я собираюсь туда. Д'Арно покачал головой. -- Это невозможно, друг мой, -- сказал он. Тарзан встал и, подойдя к одному из шкафов, вернулся с основательно зачитанной географией в руках. Раскрыв карту всего мира, он сказал: -- Я никогда не мог хорошенько понять всего этого; объясните, пожалуйста! Д'Арно исполнил его просьбу, сказав, что синяя краска означает всю воду на земле, а пятна других цветов -- континенты и острова. Тарзан попросил указать место, где они теперь находятся. Д'Арно это сделал. -- Теперь укажите, где Америка,-- сказал Тарзан. И когда д'Арно дотронулся пальцем до Северной Америки, Тарзан улыбнулся и, положив на страницу ладонь, измерил ею Атлантический океан, лежащий между обоими материками. -- Вы видите, это не далеко; моя рука шире! Д'Арно рассмеялся. Как бы заставить понять этого человека? Он взял карандаш и сделал крошечную точку на берегу Африки. -- Этот маленький знак на карте, -- сказал он, -- во много раз больше, чем ваша хижина на земле. Видите вы теперь, как это далеко? Тарзан задумался. -- Живут ли белые люди в Африке? -- спросил он. -- Живут. -- Где живут самые близкие? Д'Арно указал на карте точку к северу от них. -- Так близко? -- с удивлением спросил Тарзан. -- Да, -- ответил д'Арно,-- но это совсем не близко. -- А у них есть большие суда для переезда через океан? -- Есть. -- Мы пойдем туда завтра, -- заявил Тарзан. Д'Арно улыбнулся и покачал головой. -- Это слишком далеко! Мы умрем много раньше, чем доберемся туда. -- Вы хотите остаться здесь навсегда? -- спросил Тарзан. -- О, нет, -- ответил д'Арно. -- Ну, тогда мы завтра двинемся с места. Здесь мне больше не нравится. Я готов скорее умереть, чем оставаться здесь. -- Хорошо, -- ответил д'Арно, пожав плечами. -- Не знаю, друг мой, но и я тоже скажу, что предпочел бы умереть, чем жить здесь. Если вы уйдете, и я уйду с вами. -- Значит, решено, -- сказал Тарзан. -- Завтра я отправлюсь в Америку. -- Как же вы поедете в Америку без денег? -- спросил д'Арно. -- Что такое деньги? -- удивился Тарзан. Потребовалось немало времени, чтобы он хоть смутно понял. -- Как люди добывают деньги? -- спросил он, наконец. -- Они их зарабатывают. -- Отлично. Я заработаю. -- Нет, друг мой, -- возразил д'Арно. -- О деньгах вы не должны беспокоиться и вам не нужно будет зарабатывать. У меня их достаточно для двух, достаточно для двадцати, -- гораздо больше денег у меня, чем это полезно для одного человека. И вы будете иметь все, что пожелаете, если мы когда-нибудь доберемся до цивилизации. Итак, на следующее утро они двинулись в путь вдоль берега. Каждый нес ружье и патроны, а также постель и немного провизии и кухонных принадлежностей. Последние показались Тарзану совершенно бесполезным бременем, и он выбросил свои. -- Но вы должны научиться есть вареную пищу, мой друг, -- усовещевал его д'Арно. -- Ни один цивилизованный человек не ест мясо сырым! -- Хватит у меня времени научиться, когда я доберусь до цивилизации. Мне эти вещи не нравятся; они только портят вкус хорошего мяса. Целый месяц шли они к северу, иногда находя себе пищу в изобилии, а иногда голодая по нескольку дней. Они не встречали и признаков туземцев, а дикие звери их не беспокоили. В общем их путешествие было необыкновенно удачно. Тарзан закидывал товарища вопросами и его познания быстро увеличивались. Д'Арно учил его тонкостям цивилизации, даже употреблению ножа и вилки. Но иногда Тарзан с отвращением бросал их, и схватив пищу сильными, загорелыми руками, рвал ее коренными зубами, как дикий зверь. Тогда д'Арно сердился и говорил: -- Вы не должны есть, как скот, Тарзан, когда я так стараюсь сделать из вас джентльмена. Mon Dieu! Джентльмены не делают этого -- это просто ужасно! Тарзан улыбался смущенно и снова брался за вилку и нож, но в душе он их ненавидел. По дороге он рассказал д'Арно о большом сундуке, о том, как матросы зарыли его, и о том, как он его отрыл, перенес на сборное место обезьян и там зарыл снова. Должно быть это сундук с кладом профессора Портера,-- сообразил д'Арно. -- Это очень, очень не хорошо, но, конечно, вы не знали! Тарзан тут только вспомнил и понял письмо, написанное Джэн Портер ее приятельнице, украденное им у нее в первый же день, когда пришельцы устроились в его хижине. Теперь он знал, что это было в сундуке и что он значил для Джэн Портер! -- Завтра мы вернемся назад за сундуком, -- объявил он, обращаясь к д'Арно. -- Назад? -- воскликнул д'Арно. -- Но дорогой мой, мы теперь уже три недели в пути; нам придется употребить еще три недели для обратного путешествия за кладом. И затем, при огромном весе сундука, нести который потребовались четыре матроса, месяцы пройдут раньше, чем мы опять дойдем до этого места. -- Но это нужно, друг мой, -- настаивал Тарзан. -- Идите дальше к цивилизации, а я вернусь за кладом. Один я смогу идти куда скорее. -- У меня есть план получше, Тарзан! -- воскликнул д'Арно. -- Мы вместе дойдем до ближайшего поселения. Там мы наймем гребное судно и вернемся за сокровищем морем вдоль берега, таким образом доставка его будет гораздо легче. Это и быстрее и безопаснее и не заставит нас разлучаться. Что вы думаете о моем плане, Тарзан? -- Идет! -- сказал Тарзан. -- Сокровище окажется на месте, когда бы мы ни явились за ним; и хотя я мог бы сходить туда теперь и нагнать вас через месяц или два, но буду более спокоен за вас, зная, что вы не один в дороге. Когда я вижу, до чего вы беспомощны д'Арно, я часто удивляюсь, как человеческий род мог избежать уничтожения за все те века, о которых вы мне говорили. Одна Сабор могла бы истребить тысячи таких, как вы. Д'Арно засмеялся: -- Вы будете более высокого мнения о своем роде, когда увидите его армии и флоты, огромные города и могучие механические приспособления. Тогда вы поймете, что ум, а не мускулы, ставит человеческое существо выше могучих зверей ваших джунглей. Одинокий и безоружный человек, конечно, не равен по силе крупному зверю; но если десять человек соберутся, они соединят свой ум и свои мускулы против диких врагов, в то время как звери, неспособные рассуждать, никогда не задумаются о союзе против людей. Если бы было иначе, Тарзан, сколько прожили бы вы в диком лесу? -- Вы правы, д'Арно, -- ответил Тарзан. -- Если бы Керчак пришел на помощь Тублату в ночь Дум-Дума, мне был бы конец. Но Керчак не сумел воспользоваться таким подходящим для него случаем! Даже Кала, моя мать, не могла строить планов вперед. Она просто ела, сколько ей было нужно и когда она хотела есть. Даже находя пищу в изобилии в такие времена, когда мы голодали, она никогда не собирала запасов. Помню, она считала большой глупостью с моей стороны обременять себя излишней пищей во время переходов, хотя бывала очень рада есть вместе со мной, когда случайно на пути у нас не встречалось продовольствия. -- Значит, вы знали вашу мать, Тарзан? -- спросил с удивлением д'Арно. -- Знал. Она была большая, красивая обезьяна, больше меня ростом и весила вдвое по сравнению со мной. -- А ваш отец? -- спросил д'Арно. -- Его я не знал. Кала говорила, что он был белая обезьяна и безволосый, как я. Теперь знаю, что должно быть он был белым человеком. Д'Арно долго и пристально рассматривал своего спутника. -- Тарзан, -- сказал он наконец, -- невозможно, чтобы обезьяна Кала была вашей матерью. Если бы это было так, вы унаследовали бы хоть какие-нибудь особенности обезьян. А у вас их совсем нет. Вы -- чистокровный человек и, вероятно, сын высококультурных родителей. Неужели у вас нет хотя бы слабых указаний на ваше прошлое? -- Нет никаких, -- ответил Тарзан. -- Никаких записок в хижине, которые могли бы пролить какой-либо свет на жизнь ее прежних обитателей? -- Я прочел все, что было в хижине, за исключением одной книжки, которая, как я знаю теперь, была написана не по-английски, а на каком-то другом языке. Может быть, вы сумеете прочесть ее. Тарзан вытащил со дна своего колчана маленькую черную книжку и подал ее своему спутнику. Д'Арно взглянул на заглавный лист. -- Это дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока, английского дворянина, и он написан по-французски, -- сказал он, и тут же принялся читать написанный свыше двадцати лет тому назад дневник, в котором передавались подробности истории, уже нам известной -- истории приключений, лишений и горестей Джона Клейтона и его жены Элис со дня их отъезда из Англии. Оканчивался дневник за час до того, как Клейтон был сражен насмерть Керчаком. Д'Арно читал громко. По временам его голос срывался и он был вынужден остановиться. Какая страшная безнадежность сквозила между строками! По временам он взглядывал на Тарзана. Но обезьяна-человек сидел на корточках неподвижный, как каменный идол. Только когда началось упоминание о малютке, тон дневника изменился и исчезла нота отчаяния, вкравшаяся в дневник после первых двух месяцев пребывания на берегу. Теперь тон дневника был окрашен каким-то подавляющим счастьем, производимым еще более грустное впечатление, чем все остальное. В одной из записей звучал почти бодрый дух: Сегодня моему мальчику исполнилось шесть месяцев. Он сидит на коленях Элис у стола, за которым я пишу; это счастливый, здоровый, прекрасный ребенок. Так или иначе, даже против всякой правдоподобности, мне представляется, что я вижу его взрослым, занявшим в свете положение отца, и этот второй Джон Клейтон покрывает новою славой род Грейстоков. И вот, как будто для того, чтобы придать моему пророчеству вес своей подписью, он схватил мое перо в пухленький кулачок и поставил на странице печать своих крошечных пальчиков, перепачканных в чернилах. И тут же, на поле страницы, были видны слабые и наполовину замазанные оттиски четырех крошечных пальчиков и внешняя часть большого пальца. Когда д'Арно кончил читать, оба человека просидели несколько минут молча. -- Скажите, Тарзан, о чем вы думаете? -- спросил д'Арно. -- Разве эта маленькая книжечка не раскрыла перед вами тайну вашего происхождения? Да ведь вы же лорд Грейсток! Голова Тарзана поникла. -- В книжке все время говорят об одном ребенке, -- ответил он. -- Маленький скелетик его лежал в колыбели, где он умер, плача о пище. Он лежал там с первого дня, как я вошел в хижину, и до того дня, когда экспедиция профессора Портера похоронила его рядом с его отцом и матерью, у стены хижины. Это-то и был ребенок, упоминаемый в книжечке, и тайна моего происхождения еще темнее, чем была прежде, потому что последнее время я сам много думал о возможности, что эта хижина была местом моего рождения. Я думаю, что Кала говорила правду, -- грустно заключил Тарзан. Д'Арно покачал головой. Он не был убежден, и в уме его зародилось решение доказать правильность своей теории, потому что он нашел ключ, который мог открыть тайну. Неделю спустя путники неожиданно вышли из леса на поляну. В глубине высилось несколько зданий, обнесенных крепким частоколом. Между ними и оградой расстилалось возделанное поле, на котором работало множество негров. Оба остановились на опушке джунглей. Тарзан уже готов был спустить отравленную стрелу со своего лука, но д'Арно ухватил его за руку. -- Что вы делаете, Тарзан? -- крикнул он. -- Они будут пытаться убить нас, если увидят, -- ответил Тарзан. -- Я предпочитаю быть сам убийцей. -- Но, может быть, они нам друзья, -- возразил д'Арно. -- Это черные люди, -- было единственным ответом Тарзана. И он снова натянул тетиву. -- Вы не должны этого делать, Тарзан! -- крикнул д'Арно-- Белые люди не убивают зря. Mon Шеи, сколько вам еще осталось учиться! Я жалею того буяна, который рассердит вас, мой дикий друг, когда я привезу вас в Париж. У меня будет дела полон рот, чтобы уберечь вас от гильотины. Тарзан улыбнулся и опустил лук. -- Я не понимаю, почему я должен убивать чернокожих в джунглях и не могу убивать их здесь? Ну, а если лев Нума прыгнул бы здесь на нас, я, видно, должен был бы сказать ему: "С добрым утром, мосье Нума, как поживает мадам Нума?" -- Подождите, пока чернокожие на нас бросятся, -- возразил д'Арно, -- тогда стреляйте. Но пока люди не докажут, что они ваши враги -- не следует предполагать этого. -- Пойдемте, -- сказал Тарзан, пойдемте и представимся им, чтобы они сами убили нас! -- И он прямо пошел поперек поля, высоко подняв голову, и тропическое солнце обливало своими лучами его гладкую, смуглую кожу. Позади него шел д'Арно, одетый в платье, брошенное Клейтоном в хижине после того, как французские офицеры с крейсера снабдили его более приличной одеждой. Но вот, один из чернокожих поднял глаза, увидел Тарзана, вернулся и с криком бросился к частоколу. В один миг воздух наполнился криками ужаса убегавших работников, но прежде, чем они добежали до палисада, белый человек появился из-за ограды с ружьем в руках, желая узнать причину волнения. То, что он увидел перед собой, заставило его взять ружье на прицел, и Тарзан, из племени обезьян, вторично попробовал бы свинца, если бы д'Арно не крикнул громко человеку с наведенным ружьем: -- Не стреляйте! Мы друзья! -- Ни с места, в таком случае! -- послышался ответ. -- Стойте, Тарзан! -- крикнул д'Арно. -- Они думают, что мы враги. Тарзан приостановился, а затем он и д'Арно стали медленно подходить к белому человеку у ворот... Последний рассматривал их с изумлением, граничащим с растерянностью. -- Что вы за люди? -- спросил он по-французски. -- Белые люди, -- ответил д'Арно. -- Мы долго скитались по джунглям. Тогда человек опустил ружье и подошел к ним с протянутой рукой. -- Я отец Константин из здешней французской миссии, -- сказал он, -- и рад приветствовать вас. -- Вот это мосье Тарзан, отец Константин, -- ответил д'Ар-но, указывая на обезьну-человека; и когда священник протянул руку Тарзану, д'Арно добавил: -- А я, -- Поль д'Арно, из французского флота. Отец Константин пожал руку, которую Тарзан протянул ему в подражание его жесту, и окинул быстрым и проницательным взором его великолепное сложение и прекрасное лицо. Тарзан, обезьяний приемыш, пришел на первый передовой пост цивилизации. Они пробыли здесь с неделю, и обезьяна-человек, до крайности наблюдательный, многому научился из обычаев людей. А в это время черные женщины шили для него и для д'Арно белые парусиновые костюмы, чтобы они могли продолжать свое путешествие в более пристойном виде. XXVI НА ВЫСОТЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ Месяц спустя они добрались до маленькой группы строений на устье широкой реки. Глазам Тарзана представилось большое количество судов, и снова присутствие множества людей исполнило его робостью дикого лесного существа. Мало-помалу он привык к непонятным шумам и странным обычаям цивилизованного поселка, и никто не мог бы подумать, что этот красивый француз в безупречном белом костюме, смеявшийся и болтающий с самыми веселыми из них, еще два месяца тому назад мчался нагишом через листву первобытных деревьев, нападая на неосмотрительную жертву и пожирая ее сырьем! С ножом и вилкой, которые он так презрительно отбросил месяц тому назад, Тарзан обращался теперь столь же изысканно, как и сам д'Арно. Он был необычайно способным учеником, и молодой француз упорно работал над быстрым превращением Тарзана, приемыша обезьян, в совершенного джентльмена в отношении манер и речи. -- Бог создал вас джентльменом в душе, мой друг, -- сказал д'Арно, -- но нужно, чтобы это проявилось и во внешности вашей. Как только они добрались до маленького порта, д'Арно известил по телеграфу свое правительство о том, что он невредим, и просил о трехмесячном отпуске, который и был ему дан. Он протелеграфировал также и своим банкирам о высылке денег. Но обоих друзей сердило вынужденное бездействие в продолжение целого месяца, происходившее от невозможности раньше зафрахтовать судно для возвращения Тарзана за кладом. Во время их пребывания в прибрежном городе, личность мосье Тарзана сделалась предметом удивления и белых и черных из-за нескольких происшествий, казавшихся ему самому вздорными пустяками. Однажды огромный негр, допившийся до белой горячки, терроризировал весь город, пока не забрел на свое горе на веранду гостиницы, где, небрежно облокотившись, сидел черноволосый французский гигант. Негр поднялся, размахивая ножом, по широким ступеням и набросился на компанию из четырех мужчин, которые, сидя за столиком, прихлебывали неизбежный абсент. Все четверо убежали со всех ног с испуганными криками, и тогда негр заметил Тарзана. Он с ревом набросился на обезьяну-человека, и сотни глаз устремились на Тарзана, чтобы быть свидетелями, как гигантский негр зарежет бедного француза. Тарзан встретил нападение с вызывающей улыбкой, которою радость сражения всегда украшала его уста. Когда негр на него бросился, стальные мускулы схватили черную кисть руки с занесенным ножом. Одно быстрое усилие -- и рука осталась висеть с переломленными костями. От боли и изумления чернокожий мгновенно отрезвел, и когда Тарзан спокойно опустился в свое кресло, негр с пронзительным воплем кинулся со всех ног к своему родному поселку. В другой раз Тарзан и д'Арно сидели за обедом с несколькими другими белыми. Речь зашла о львах и об охоте за львами. Мнения разделились насчет храбрости царя зверей; некоторые утверждали, что лев -- отъявленный трус, но все соглашались, что когда ночью около лагеря раздается рев монарха джунглей, то они испытывают чувство безопасности, только хватаясь за скорострельные ружья. Д'Арно и Тарзан заранее условились, что прошлое Тарзана должно сохраняться в тайне, и кроме французского офицера никто не знал о близком знакомстве Тарзана с лесными зверями. -- Мосье Тарзан еще не высказал своего мнения, -- промолвил один из собеседников. -- Человек с такими данными, как у него, и который провел, как я слышал, некоторое время в Африке, непременно должен был так или иначе столкнуться со львами, не так ли? -- Да, -- сухо ответил Тарзан. -- Столкнулся настолько, чтобы знать, что каждый из вас прав в своих суждениях о львах, которые вам повстречались; но с таким же успехом можно судить и о чернокожих по тому негру, который взбесился здесь на прошлой неделе, или решить сплеча, что все белые -- трусы, встретив одного трусливого европейца. Среди низших пород, джентльмены, столько же индивидуальностей, сколько и среди нас самих. Сегодня вы можете натолкнуться на льва с более чем робким нравом, -- он убежит от вас. Завтра вы нарветесь на его дядю, или даже на его братца-близнеца, и друзья ваши будут удивляться, почему вы не возвращаетесь из джунглей. Лично же я всегда заранее предполагаю, что лев свиреп, и всегда держусь настороже. -- Охота представляла бы немного удовольствия, -- возразил первый говоривший, -- если бы охотник боялся дичи, за которой охотился! Д'Арно улыбнулся: Тарзан боится! -- Я не вполне разумею, что вы хотите сказать словом страх, -- заявил Тарзан: -- Как и львы, страх тоже различен у различных людей. Но для меня единственное удовольствие охоты заключается в сознании, что дичь моя настолько же опасна для меня, насколько я сам опасен для нее. Если бы я отправился на охоту за львами с двумя скорострельными ружьями, с носильщиком, и двадцатью загонщиками, мне думалось бы, что у льва слишком мало шансов, и мое удовольствие в охоте уменьшилось бы пропорционально увеличению моей безопасности. -- В таком случае остается предположить, что мосье Тарзан предпочел бы отправиться на охоту за львами нагишом и вооруженный одним лишь ножом? -- рассмеялся говоривший раньше, добродушно, но с легким оттенком сарказма в тоне. -- И с веревкой, -- добавил Тарзан. Как раз в эту минуту глухое рычание льва донеслось из далеких джунглей, словно бросая вызов смельчаку, который решился бы выйти с ним на бой? -- Вот вам удобный случай, мосье Тарзан, -- посмеялся француз. -- Я не голоден, -- просто ответил Тарзан. Все рассмеялись, за исключением д'Арно. Он один знал, насколько логична и серьезна эта причина в устах обезьяны-человека. -- Признайтесь, вы боялись бы, как побоялся бы каждый из нас, пойти сейчас в джунгли нагишом, вооруженный только ножом и веревкой, -- сказал шутник. -- Нет, -- ответил ему Тарзан. -- Но глупец тот, кто совершает поступок без всякого основания. -- Пять тысяч франков -- вот вам и основание, -- сказал другой француз. -- Бьюсь об заклад на эту сумму, что вы не сможете принести из джунглей льва при соблюдении упомянутых вами условий: нагишом и вооруженный ножом и веревкой. Тарзан взглянул на д'Арно и утвердительно кивнул головой. -- Ставьте десять тысяч,-- предложил д'Арно. -- Хорошо, -- ответил тот. Тарзан встал. -- Мне придется оставить свою одежду на краю селения, чтобы не прогуляться нагишом по улицам, если я не вернусь до рассвета. -- Неужели вы пойдете сейчас? -- воскликнул бившийся об заклад. -- Ведь темно? -- Почему же нет? -- спросил Тарзан. -- Нума бродит по ночам, будет легче найти его. -- Нет, -- заявил тот. -- Я не хочу иметь вашу кровь на совести. Достаточно риска, если вы пойдете днем. -- Я пойду сейчас! -- возразил Тарзан и отправился к себе в комнату за ножом и веревкой. Все остальные проводили его до края джунглей, где он оставил свою одежду в маленьком амбаре. Но когда он собрался вступить в темноту низких зарослей, они все пытались отговорить его, и тот, кто бился об заклад, больше всех настаивал на том, чтобы он отказался от безумной затеи. -- Я буду считать, что вы выиграли,-- сказал он,-- и десять тысяч франков ваши, если только вы откажетесь от этого сумасшедшего предприятия, которое обязательно кончится вашей гибелью. Тарзан только засмеялся, и через мгновение джунгли поглотили его. Сопровождавшие его постояли молча несколько минут и затем медленно пошли назад, на веранду отеля. Не успел Тарзан войти в джунгли, как он взобрался на деревья и с чувством ликующей свободы помчался по лесным ветвям. Вот это -- жизнь! Ах, как он ее любит! Цивилизация не имеет ничего подобного в своем узком и ограниченном кругу, сдавленном со всех сторон всевозможными условностями и границами. Даже одежда была помехой и неудобством. Наконец он свободен! Он не понимал до того, каким пленником он был все это время! Как легко было бы вернуться назад к берегу и двинуться на юг к своим джунглям и к хижине у бухты! Он издали почуял запах Нумы потому, что шел против ветра. И вот его острый слух уловил знакомый звук мягких лап и трение огромного, покрытого мехом, тела о низкий кустарник. Тарзан спокойно перепрыгивал по веткам над ничего не подозревавшим зверем и молча выслеживал его, пока не добрался до небольшого клочка, освещенного лунным светом. Тогда быстрая петля обвила и сдавила бурое горло, и подобно тому, как он это сотни раз делал в былые времена, Тарзан прикрепил конец веревки на крепком суку и, пока зверь боролся за свободу и рвал когтями воздух, Тарзан спрыгнул на землю позади него и, вскочив на его большую спину, вонзил раз десять длинное узкое лезвие в свирепое сердце льва. И тогда, поставив ногу на труп Нумы, он громко издал ужасный победный крик своего дикого племени. С минуту Тарзан стоял в нерешительности под наплывом противоречивых душевных стремлений: верность к д'Арно боролась в нем с порывом к свободе родных джунглей. Наконец, воспоминание о прекрасном лице и горячих губах, крепко прижатых к его губам, победило обворожительную картину прошлого, которую он нарисовал себе. Обезьяна-человек вскинул себе на плечи неостывшую еще тушу и опять прыгнул на деревья. Люди на веранде сидели почти молча в продолжение часа. Они безуспешно пытались говорить на разные темы, но неотвязная мысль, которая мучила каждого из них, заставляла их уклоняться от разговора. -- Боже мой! -- произнес, наконец, бившийся об заклад. -- Я больше не могу терпеть. Пойду в джунгли с моим скорострельным ружьем и приведу назад этого сумасброда. -- Я тоже пойду с вами, -- сказал один. -- И я, и я, и я, -- хором воскликнули остальные. Эти слова как будто нарушили чары какого-то злого ночного кошмара. Все бодро поспешили по своим комнатам и затем, основательно вооруженные, направились к джунглям. -- Господи! Что это такое? -- внезапно крикнул один англичанин, когда дикий вызов Тарзана слабо донесся до их слуха. -- Я слышал однажды нечто подобное, -- сказал бельгиец, -- когда я был в стране горилл. Мои носильщики сказали мне, что это крик большого самца-обезьяны, убившего в бою противника. Д'Арно вспомнил слова Клейтона об ужасном реве, которым Тарзан возвещал о своей победе, и он почти улыбнулся, несмотря на свой ужас, при мысли, что этот раздирающий душу крик вырвался из человеческого горла -- и из уст его друга! В то время, когда все собравшееся общество остановилось на краю джунглей и стало обсуждать, как лучше распределить свои силы, все вдруг содрогнулись, услыхав рядом с собою негромкий смех, и, обернувшись, увидели, что к ним, перекинув на плечи львиную тушу, приближается гигантская фигура. Даже д'Арно был как громом поражен, потому что казалось невозможным, чтобы с тем жалким оружием, которое взял Тарзан, он мог так быстро покончить со львом, или чтобы он один мог принести огромную тушу сквозь непроходимые заросли джунглей. Все окружили Тарзана, засыпая его вопросами, но он только пренебрежительно усмехался, когда ему говорили о его подвиге. Тарзану казалось, что это все равно, как если бы кто стал хвалить мясника за то, что он убил корову. Тарзан так часто убивал ради пищи или при самозащите, что его поступок нисколько не казался ему замечательным. Но в глазах этих людей, привыкших охотиться за крупной дичью, он был настоящим героем; кроме того, он неожиданно приобрел десять тысяч франков, потому что д'Арно настоял на том, чтобы он их взял себе. Это было очень существенно для Тарзана, потому что он начинал понимать, какая сила кроется в этих маленьких кусочках металла или бумажках, которые постоянно переходят из рук в руки, когда человеческие существа ездят, или едят, или спят, или одеваются, или пьют, или работают, или играют, или отыскивают себе приют от холода, дождя и солнца. Для Тарзана стало очевидным, что без денег прожить нельзя. Д'Арно говорил ему, чтобы он не беспокоился, так как у него денег больше, чем нужно для обоих. Но обезьяна-человек многому научился и, между прочим, и тому, что люди смотрят сверху вниз на человека, который берет деньги от других, не давая взамен ничего равноценного. Вскоре после эпизода с охотой за львом, д'Арно удалось зафрахтовать старый парусник для каботажного рейса в закрытую бухту Тарзана. Это было счастливое утро для них обоих, когда, наконец, маленькое судно подняло парус и вышло в море. Плавание вдоль берегов совершилось благополучно, и на утро после того, как они бросили якорь перед хижиной, Тарзан с лопатой в руках отправился один в амфитеатр обезьян, где был зарыт клад. На следующий день он вернулся к вечеру, неся на плечах большой сундук; при восходе солнца маленькое судно вышло из бухты и пустилось в обратный путь на север. Три недели спустя Тарзан и д'Арно уже были пассажирами на борту французского парохода, шедшего в Лион. И, проведя несколько дней в этом городе, д'Арно повез Тарзана в Париж. Приемыш обезьян страстно стремился скорей уехать в Америку, но д'Арно настоял на том, чтобы он сперва съездил с ним в Париж, и не хотел объяснить ему, на какой безотлагательной надобности основана его просьба. Одним из первых дел д'Арно по приезде в Париж был визит старому приятелю, крупному чиновнику департамента полиции, -- куда он взял с собой и Тарзана. Д'Арно ловко переводил разговор с одного вопроса на другой, пока чиновник не объяснил заинтересовавшемуся Тарзану многие из современных методов или захвата и опознавания преступников. Тарзана особенно поразило изучение отпечатков пальцев, применяемое этой интересной наукой. -- Но какую же ценность могут иметь эти отпечатки, -- спросил Тарзан, -- если через несколько лет линии на пальцах будут совершенно изменены отмиранием старой ткани и нарастанием новой? -- Линии не меняются никогда, -- ответил чиновник. -- С детства и до старости отпечатки пальцев каждого индивида меняются только в величине, ну и разве что поранения изменяют петли и изгибы. Но если были сняты отпечатки большого пальца и всех четырех пальцев обеих рук, индивид должен потерять их все, чтобы избегнуть опознания. -- Изумительно! -- воскликнул д'Арно. -- Хотел бы я знать, на что похожи линии на моих пальцах? -- Это мы можем сейчас увидеть, -- объявил полицейский чиновник, и на его звонок явился помощник, которому он отдал несколько распоряжений. Чиновник вышел из комнаты, но тотчас вернулся с маленькой деревянной шкатулкой, которую он и поставил на пюпитр своего начальника. -- Теперь, -- сказал чиновник, -- вы получите отпечаток ваших пальцев в одну секунду. Он вынул из маленькой шкатулки квадратную стеклянную пластинку, маленькую трубочку густых чернил, резиновый валик и несколько белоснежных карточек. Выжав каплю чернил на стекло, он раскатал ее взад и вперед резиновым валиком, пока вся поверхность стекла не была покрыта очень тонким и равномерным слоем чернил. -- Положите четыре пальца вашей правой руки на стекло, вот так, -- сказал чиновник д'Арно. -- Теперь большой палец... Хорошо. А теперь, в таком же положении, опустите их на эту карточку, сюда, нет, немного правее. Мы должны оставить еще место для большого пальца и для четырех пальцев левой руки. Так! Теперь то же самое для левой руки. -- Тарзан, идите сюда, Тарзан! -- крикнул д'Арно. -- Посмотрим, на что похожи ваши петли. Тарзан тотчас же согласился, и во время операции забросал чиновника вопросами. -- Показывают ли отпечатки пальцев различие рас? -- спросил он. -- Могли ли бы вы например определить только по отпечаткам пальцев, принадлежит ли субъект к черной или к кавказской расе? -- Не думаю, -- ответил чиновник, -- хотя некоторые утверждают, будто у негра линии менее сложны. -- Можно ли отличить отпечатки обезьяны от отпечатков человека? -- Вероятно да, потому что отпечатки обезьяны будут куда проще отпечатков более высокого организма. -- Но помесь обезьяны с человеком может ли выказать отличительные признаки каждого из двух родителей? -- Думаю, что да, -- ответил чиновник, -- но наука эта еще не достаточно разработана, чтобы дать точный ответ на подобные вопросы. Лично я не могу довериться ее открытиям дальше распознавания между отдельными индивидами. Тут она абсолютна. Вероятно, во всем мире не найдется двух людей с тождественными линиями на всех пальцах. Весьма сомнительно чтобы хоть один отпечаток человеческого пальца мог сойтись с отпечатком иным, как только того же самого пальца. -- Требует ли сравнение много времени и труда? -- спросил д'Арно. -- Обыкновенно лишь несколько минут, если отпечатки отчетливы. Д'Арно достал из своего кармана маленькую черную книжку и стал перелистывать страницы. Тарзан с удивлением взглянул на книжечку. Каким образом она у д'Арно? И вот д'Арно остановился на странице, на которой было пять крошечных пятнышек. Он передал открытую книжку полицейскому чиновнику. -- Похожи ли эти отпечатки на мои, или мосье Тарзана? Не тождественны ли они с отпечатками одного из нас? Чиновник вынул из конторки очень сильную лупу и стал внимательно рассматривать все три образца отпечатков, делая в то же время отметки на листочке бумаги. Тарзан понял теперь смысл посещения ими полицейского чиновника. В этих крошечных пятнах лежала разгадка его жизни. Он сидел, напряженно наклонившись вперед, но внезапно как-то сразу опустился и откинулся, печально улыбаясь, на спинку стула. Д'Арно взглянул на него с удивлением. -- Вы забываете, -- сказал Тарзан с горечью, -- что тело ребенка, сделавшего эти отпечатки пальцев, лежало мертвым в хижине его отца, и что всю мою жизнь я видел его лежащим там. Полицейский чиновник взглянул на них с недоумением. -- Продолжайте, продолжайте, мосье, мы расскажем вам всю эту историю потом, если только мосье Тарзан согласится. Тарзан утвердительно кивнул головой и продолжал настаивать, -- Вы сошли с ума, хороший мой д'Арно! Эти маленькие пальцы давно похоронены на западном берегу Африки. -- Я этого не знаю, Тарзан, -- возразил д'Арно. -- Возможно, что так. Но если вы не сын Джона Клейтона, тогда скажите мне именем неба, как вы попали в эти богом забытые джунгли, куда не ступала нога ни одного белого, исключая его? -- Вы забываете Калу, -- сказал Тарзан. -- Я ее даже вовсе не принимаю в соображение! -- возразил д'Арно. Разговаривая, друзья отошли к широкому окну, выходившему на бульвар. Некоторое время они простояли здесь, вглядываясь в кишащую внизу толпу; каждый из них был погружен в свои собственные мысли. -- Однако, сравнение отпечатков пальцев берет немало времени, -- подумал д'Арно и обернулся, чтобы посмотреть на полицейского чиновника. К своему изумлению он увидел, что тот откинулся на спинку стула и спешно и тщательно исследует содержание маленького черного дневника. Д'Арно кашлянул. Полицейский взглянул и, встретив его взгляд, поднял палец, приглашая молчать. Д'Арно снова отвернулся к окну, и тогда полицейский чиновник заговорил: -- Джентльмены! Оба они повернулись к нему. -- Очевидно, от точности этого сравнения зависит многое. Поэтому прошу вас оставить все дело в моих руках, пока не вернется мосье Дескер, наш эксперт. Это будет делом нескольких дней. -- Я надеялся узнать немедленно, -- сказал д'Арно. -- Мосье Тарзан уезжает завтра в Америку. -- Обещаю вам, что вы сможете протелеграфировать ему отчет не позже как через две недели, -- заявил чиновник. -- Но сказать, какой будет результат, я сейчас не решусь. Сходство есть несомненно, по пока лучше это оставить на усмотрение мосье Дескера. XXVII ОПЯТЬ ВЕЛИКАН Перед старомодным домом одного из предместий Балтимора остановился таксомотор. Мужчина около сорока лет, хорошо сложенный, с энергичными и правильными чертами лица, вышел из автомобиля и, заплатив шоферу, отпустил его. Минуту спустя, приехавший входил в библиотеку старинного дома. -- А! М-р Канлер! --воскликнул старик, вставая навстречу ему. -- Добрый вечер, мой дорогой профессор! -- сказал гость, радушно протягивая ему руку. -- Кто вам открыл дверь? -- спросил профессор. -- Эсмеральда. -- В таком случае она сообщит Джэн о вашем приезде, -- заявил старик. -- Нет, профессор, -- ответил Канлер, -- потому что я первоначально хотел повидаться именно с вами. -- А, очень польщен, -- сказал профессор Портер. -- Профессор! -- начал Канлер с большой осторожностью, старательно взвешивая свои слова. -- Я пришел сегодня, чтобы поговорить с вами относительно Джэн. Вам известны мои стремления, и вы были достаточно великодушны, чтобы одобрить мое ухаживание. Профессор Архимед Кв. Портер вертелся на своем кресле. Этот сюжет разговора был ему всегда неприятен. Он не мог понять-- почему. Канлер, ведь, был блестящей партией! -- Но, -- продолжал Канлер, -- я не могу понять Джэн. Она откладывает свадьбу то под одним предлогом, то под другим. У меня всякий раз такое чувство, что она с облегчением вздыхает, когда я с ней прощаюсь. -- Не волнуйтесь, -- сказал профессор Портер, -- не волнуйтесь, м-р Канлер! Джэн в высшей степени послушная дочь. Она исполнит то, что я ей скажу. -- Значит, я все еще могу рассчитывать на вашу поддержку? -- спросил Канлер с тоном облегчения в голосе. -- Несомненно, милостивый государь, несомненно! -- воскликнул профессор Портер. -- Как могли вы сомневаться в этом? -- А вот этот юный Клейтон, знаете, -- заметил Канлер, -- он болтается здесь целые месяцы. Я не говорю, что Джэн им интересуется; но помимо его титула, он, как слышно, унаследовал от отца очень значительные поместья, и не было бы странным, если бы он в конце концов не добился своего, разве только ... -- и Канлер остановился. -- Ой, ой, м-р Канлер, разве только что? -- Разве только вы нашли бы удобным потребовать, чтобы Джэн и я, мы, повенчались тотчас же, -- медленно и определенно договорил Канлер. -- Я уже намекал Джэн, что это было бы желательно! -- печально проговорил профессор Портер. -- Мы не в состоянии больше содержать этот дом и жить сообразно с требованиями ее положения. -- И что же она вам ответила? -- спросил Канлер. -- Она ответила, что еще ни за кого не собирается выходить замуж, -- сказал профессор, -- и что мы можем перебраться жить на ферму в северном Висконсине, которую ей завещала мать. Ферма эта приносит немножко больше того, что нужно на жизнь. Арендаторы жили на этот доход и могли еще посылать Джэн какую-то безделицу ежегодно. Она решила ехать туда в начале будущей недели. Филандер и м-р Клейтон уже там, чтобы все приготовить к нашему приезду. -- Клейтон поехал туда? -- воскликнул Канлер, видимо огорченный. -- Отчего мне не сказали? Я тоже с радостью поехал бы и принял все меры, чтобы все устроить удобно. -- Джэн считает, что мы и так уже слишком в долгу у вас, м-р Канлер, -- ответил профессор Портер. Канлер только что собирался возразить, когда раздались из приемной шаги, и Джэн Портер, вошла в комнату. -- О, прошу извинить меня! -- воскликнула она, останавливаясь на пороге. -- Я думала, что вы один, папа! -- Это только я, Джэн, -- заявил Канлер, вставая. -- Не хотите ли вы войти и присоединиться к семейной группе? Как раз была речь о вас. -- Благодарю вас, -- сказала Джэн Портер, входя и взяв стул, придвинутый для нее Канлером. -- Я только хотела сказать папа, что Тобей придет завтра из колледжа и упакует книги. Очень бы я желала, папа, чтобы вы определенно указали, без чего вы можете обойтись до осени! Пожалуйста, не тащите за собою всю библиотеку в Висконсии, как вы бы потащили ее в Африку, если бы я не помешала этому. -- Тобей здесь? -- спросил профессор Портер. -- Да, я только что говорила с ним. Он и Эсмеральда заняты теперь своими религиозными диспутами у черной лестницы. -- Ну, ну, -- я должен еще повидать его, -- крикнул профессор. -- Извините меня, дети, я на минуточку уйду, -- и старик поспешно вышел из комнаты. Как только он ушел настолько, что ничего не смог слышать, Канлер обратился к Джэн Портер. -- Вот что, Джэн, -- сказал он грубо. -- Долго будете вы еще оттягивать? Вы не отказались выйти за меня замуж, но и не обещали определенно. Я хочу завтра получить разрешение, и тогда, не дожидаясь оглашения, мы могли бы спокойно обвенчаться до вашего отъезда в Висконсин. Обвенчаемся без треска и шума; я уверен, что и вы это предпочтете. Девушка вся похолодела, но храбро подняла голову. -- Ваш отец желает этого, -- добавил Канлер. -- Да, я знаю. Она говорила почти шепотом. -- Понимаете ли вы, м-р Канлер, что вы меня покупаете? -- сказала она, наконец, ровным, холодным голосом. -- Покупаете за несколько жалких долларов? Конечно, вы это знаете, Роберт Канлер! Надежда на такое стечение обстоятельств несомненно была у вас на уме, когда вы дали пале денег взаймы на сумасбродную экспедицию, которая чуть было не кончилась так неожиданно блестяще. Но если бы нам повезло, то вы, м-р Канлер, были бы поражены больше всех! Вам и в голову не приходило, что эта затея может оказаться удачной. Для этого вы слишком хороший делец. И не в вашем духе давать деньги на поиски зарытых в землю кладов, или давать деньги взаймы без обеспечения, если вы не имеете каких-нибудь особых видов! Но вы знали, что без обеспечения честь Портеров вернее у вас в руках, чем с обеспечением. Вы знали, что это лучший способ, не подавая и виду, принудить меня выйти за вас замуж. Вы никогда не упоминали о долге. Во всяком другом человеке я сочла бы это за великодушие и благородство. Но вы себе на уме, м-р Роберт Канлер! Я вас лучше знаю, чем вы думаете. Мне, конечно, придется выйти за вас замуж, если не будет другого выхода, но надо нам раз и навсегда понять друг друга. Пока она говорила, Роберт Канлер попеременно то краснел, то бледнел, а когда она окончила, он встал и с наглой улыбкой на энергичном лице сказал: -- Вы меня удивляете, Джэн. Я думал, что у вас больше самообладания, больше гордости. Конечно, вы правы: я вас покупаю и я знал, что вы это знаете, но я думал, что вы предпочтете делать вид, что это не так. Я хотел думать, что самоуважение и гордость Портеров не допустят вас до признания даже себе самой, что вы продажная женщина. Но пусть будет по вашему, деточка, -- добавил он весело. -- Вы будете моей, и это все, что мне надо! Не говоря ни слова, Джэн повернулась и вышла из комнаты. Джэн Портер не вышла замуж перед своим отъездом с отцом и Эсмеральдой в маленькую висконсинскую ферму, и когда она из вагона отходящего поезда холодно попрощалась с Робертом Канлером, он крикнул ей, что присоединится ним через неделю или две. На станции их встретил Клейтон и м-р Филандер в огромном дорожном автомобиле, принадлежавшем Клейтону, и они быстро помчались через густые северные леса к небольшой ферме, которую девушка ни разу не посетила после раннего детства. Домик мызы, стоявший на маленьком пригорке, на расстоянии каких-нибудь ста ярдов от дома арендатора, испытал полное превращение за три недели, проведенные там Клейтоном и м-р Филандером. Клейтон выписал из отдаленного города целый отряд плотников, штукатуров, паяльщиков и маляров. И то, что представляло собой лишь развалившийся остов, когда они приехали, являлось теперь уютным, маленьким, двухэтажным домиком со всеми современными удобствами, которые можно было достать в такое короткое время. -- Что ж это такое, м-р Клейтон, что вы сделали? -- крикнула Джэн Портер. И сердце у нее упало, когда она прикинула в уме вероятный размер сделанных затрат. -- Т-с... -- предупредил Клейтон, -- не говорите ничего вашему отцу. Если вы не скажете ему, он никогда не заметит, а я просто не мог допустить мысли, чтобы он жил в той ужасной грязи и запустении, которые м-р Филандер и я застали здесь. Я сделал так мало, когда бы мне хотелось сделать так много, Джэн. Ради чего, прошу вас, никогда не упоминайте об этом. -- Но вы знаете, что мы не сможем отплатить вам! -- крикнула девушка. -- Зачем вы хотите так ужасно меня обязать? -- Не надо, Джэн, -- сказал Клейтон печально. -- Если бы это было только для вас, поверьте, я не стал бы этого делать, потому что с самого начала знал, как это повредит мне в ваших глазах. Но я просто не мог представить себе дорогого старика живущим в дыре, которую мы здесь нашли. Неужели вы мне не верите, что я это сделал именно для него, и не доставите мне по крайней мере это маленькое удовольствие? -- Я вам верю, м-р Клейтон, -- ответила девушка, -- потому что знаю, что вы достаточно щедры и великодушны, чтобы сделать все именно ради него, -- и, о, Сесиль, я бы хотела отплатить вам, как вы того заслуживаете и как вы сами желали бы! -- Почему вы этого не можете, Джэн? -- Я люблю другого. -- Канлера? --Нет. -- Но вы выходите за него замуж! Он сказал мне это перед моим отъездом из Балтимора. Девушка вздрогнула. -- Я не люблю его, -- объявила она почти гордо. -- В таком случае из-за денег, Джэн? Она кивнула. -- Значит, я менее желателен, чем Канлер? У меня денег довольно, более чем достаточно для всяких нужд, -- промолвил он с горечью. -- Я не люблю вас, Сесиль, -- возразила она, -- но я уважаю вас. Если я должна унизить себя торговой сделкой с каким-нибудь мужчиной, я предпочитаю, чтобы это был человек, которого я и без того презираю. Я чувствовала бы отвращение к тому, которому продалась бы без любви, кто бы он ни был. Вы будете счастливее без меня, сохранив мое уважение и дружбу, чем со мною, если бы я стала вас презирать. Он не стал больше настаивать, но если когда-либо человек таил жажду убийства в груди, то это был Уильям Сесиль Клейтон, лорд Грейсток, когда неделю спустя Роберт Канлер подъехал к домику мызы в своем шестицилиндровом автомобиле. Прошла неделя без всяких приключений, но напряженная и неприятная для всех обитателей маленького дома висконсинской мызы. Канлер не переставал настаивать на том, чтобы Джэн немедленно с ним обвенчалась. Наконец, она уступила просто из отвращения к его беспрерывной и ненавистной докучливости. Было условлено, что следующим утром Канлер поедет в город и привезет разрешение и священника. Клейтон хотел уехать, как только узнал о принятом решении; но усталый, безнадежный взгляд девушки удержал его. Он не в силах был ее бросить. Что-нибудь могло еще случиться, -- старался он мысленно утешить себя. А в душе он знал, что достаточно пустяка, чтобы его ненависть к Канлеру перешла в действие. Рано утром на следующий день Канлер уехал в город. На востоке, низко над лесом, стлался дым, лес горел уже целую неделю недалеко от них, но ветер все время продолжал быть западным, и опасность им не угрожала. Около полудня Джэн Портер пошла на прогулку. Она не позволила Клейтону сопровождать ее. -- Мне хочется побыть одной, -- сказала она, и он подчинился ее желанию. Дома профессор Портер и м-р Филандер были погружены в обсуждение какой-то серьезной научной проблемы. Эсмеральда дремала на кухне, а Клейтон, сонный после проведенной без сна ночи, бросился на кушетку в столовой и вскоре погрузился в беспокойный сон. На востоке черные клубы дыма поднялись выше, неожиданно повернули и стали быстро нестись к западу. Все ближе подходили они. Семьи арендатора не было, так как был базарный день, и никто не видел быстрого приближения огненного демона. Вскоре пламя перебросилось через дорогу и отрезало путь позвращения Канлеру. Легкий ветер направил огонь к северу, затем повернул назад, и пламя стало почти неподвижно, будто какая-то властная рука держала его на привязи. Неожиданно с северо-востока показался бешено мчавшийся большой черный мотор. Он остановился перед коттеджем. Черноволосый гигант выскочил из него и бросился к двери. Не останавливаясь, вбежал он в дом. На кушетке лежал спящий Клейтон. Человек содрогнулся от изумления, но одним прыжком очутился около спавшего. Он его резко потряс за плечо и крикнул: -- Боже мой, Клейтон, вы здесь все с ума сошли? Разве вы не знаете, что вы почти окружены огнем? Где мисс Портер? Клейтон вскочил на ноги. Он не узнал человека, но понял слова и бросился на веранду. -- Скотт! -- крикнул он арендатора, и затем, вбегая в комнату: -- Джэн! Джэн! Где вы? В одну минуту сбежались Эсмеральда, профессор Портер и м-р Филандер. -- Где мисс Джэн? -- закричал Клейтон, схватив Эсмеральду за плечи и грубо тряся ее. -- О, Габерелле! Масса Клейтон, мисс Джэн пошла прогуляться. -- Она еще не вернулась? -- и, не дожидая ответа, Клейтон помчался во двор, сопровождаемый другими. -- В какую сторону пошла она? -- спросил черноволосый гигант Эсмеральду. -- Вот по этой дороге! -- крикнула испуганная негритянка, указывая на юг, где взор встречал сплошную, высокую стену ревущего пламени. -- Сажайте всех в ваш автомобиль, что стоит под навесом, -- закричал незнакомец Клейтону -- и везите их по северной дороге. Мой автомобиль оставьте здесь. Если я найду мисс Портер, он нам понадобится. А не найду -- никому он не будет нужен. Делайте, как я сказал, -- добавил он, заметив, что Клейтон колеблется. И вслед затем они увидели, как гибкая фигура метнулась через поляну к северо-востоку, где лес еще стоял нетронутый огнем. В каждом из присутствовавших поднялось непостижимое чувство облегчения, будто большая ответственность была снята с их плеч; чувствовалось нечто вроде безотчетной веры в незнакомца: он спасет Джэн Портер, если ее еще можно спасти. -- Кто это? -- спросил профессор. -- Не знаю, -- ответил Клейтон. -- Он назвал меня по имени, и он знает Джэн, потому что назвал ее. И Эсмеральду он назвал по имени. -- В нем что-то поразительно знакомое, -- воскликнул м-р Филандер, -- а между тем я знаю, что никогда раньше не видел его. -- Да! -- крикнул профессор Портер. -- В высшей степени замечательно! Кто бы это мог быть, и почему я чувствую, что Джэн спасена теперь, когда он отправился за нею в поиски? -- Не могу сказать вам, профессор, -- ответил Клейтон задумчиво,-- но я испытываю такое же странное чувство. -- Однако, пойдемте! -- воскликнул он, -- мы сами должны выбираться отсюда, или будем отрезаны. -- И все присутствовавшие поспешили к автомобилю Клейтона. Когда Джэн Портер повернулась, чтобы идти домой, она испугалась, заметив, как близко подымался теперь дым лесного пожара. Она торопливо пошла вперед, и скоро испуг ее перешел почти в панику. На глазах у нее громадные языки пламени быстро прокладывали себе дорогу между ней и коттеджем. Путь был отрезан! Джэн свернула в густой кустарник, пытаясь пробить себе дорогу на запад, обойдя огонь, и таким образом добраться до дому. Но скоро бесплодность ее попыток стала очевидной, она поняла, что ее единственная надежда -- повернуть назад на дорогу и бежать к югу по направлению к городу. Она снова бросилась назад. Ей понадобилось не менее двадцати минут, чтобы выбраться на дорогу, -- но и за эти двадцать минут огонь успел снова отрезать ей отступление. Пробежав немного вниз по дороге, ей пришлось остановиться в полнейшем ужасе; перед нею подымалась сплошная стена огня. Полоса пламени перекинулась на полмилю к югу от главного очага пожара, захватив и этот небольшой участок дороги в свои неумолимые объятия. Джэн Портер поняла, что пробраться через кустарник немыслимо. Уж раз пыталась она это сделать, и ей это не удалось. Теперь она видела ясно, что через несколько минут протянутые с севера и юга горящие щупальцы сольются в сплошную массу волнующегося пламени. Девушка спокойно стала на колени в пыли дороги и стала просить небо о том, чтобы оно дало ей сил мужественно встретить свою судьбу и чтобы оно спасло отца и друзей от смерти. Она и не подумала о спасении себя самой, -- так очевидно было, что никакой надежды нет и что даже сам бог не мог бы теперь спасти се. Внезапно она услышала, что кто-то громко зовет ее по имени. -- Джэн! Джэн Портер! -- прозвучало сильно и громко, но голос был незнакомый. -- Здесь! Здесь! -- крикнула она в ответ. -- Здесь! На дороге! И тогда увидела она, что по веткам деревьев к ней мчится с быстротой белки какая-то исполинская фигура. Порыв ветра обволок их облаком дыма, и она потеряла из вида человека, который спешил к ней. Но вдруг ее охватила большая рука и подняла куда-то вверх. Она почувствовала напор ветра и изредка легкое прикосновение ветки в быстром полете вперед. Она открыла глаза. Далеко под ней расстилались мелколесье и земля. Вокруг струилась листва. Гигантская фигура, которая несла Джэн Портер, перепрыгивала с дерева на дерево, и ей казалось, что она в каком-то сне, снова переживает приключение, выпавшее на ее долю в далеких африканских джунглях. О, если бы это был тот самый человек, который тогда нес ее сквозь запутанную зелень листвы! Но это невозможно. И однако, кто же другой во всем мире достаточно силен и ловок, чтобы делать то, что делает сейчас этот человек? Она украдкой бросила взгляд на лицо, близко склонившееся к ее лицу, и у нее вырвался слабый, испуганный вздох: -- это был он. -- Мой возлюбленный! -- шепнула она. -- Нет, это предсмертный бред! Должно быть, она сказала это громко, потому что глаза, по временам скользившие по ней, засветились улыбкой. -- Да, ваш возлюбленный, Джэн, ваш дикий, первобытный возлюбленный, явившийся из джунглей потребовать свою подругу -- потребовать женщину, которая от него убежала, -- добавил он почти свирепо. -- Я не убежала, -- прошептала она. -- Я согласилась уехать только после того, как целую неделю прождали вашего возвращения. Они уже выбрались из полосы огня, и он повернул обратно к поляне. Они шли теперь рядом к коттеджу. Ветер опять повернул, и огонь гнало обратно; еще час -- и все должно было погаснуть. -- Отчего вы тогда не вернулись? -- спросила она. -- Я ухаживал за д'Арно. Он был тяжело ранен. -- Ах, я знала это! -- воскликнула она. -- А они уверяли, будто вы присоединились к неграм и что вы были из их племени. Он засмеялся. -- Но вы им не верили, Джэн? -- Нет! Как мне звать вас? -- спросила она. -- Я не знаю, как вас зовут. -- Я был Тарзан из племени обезьян, когда вы меня впервые узнали, -- сказал он. -- Тарзан из племени обезьян? -- крикнула она. -- Так это была ваша записка, на которую я уезжая ответила? -- Да! Чья же еще она могла быть? -- Я не знала; только она не могла быть вашей: ведь Тарзан, из племени обезьян, писал по-английски, а вы не понимали ни слова ни на каком языке! Он опять засмеялся. -- Это длинная история: я написал то, чего не мог сказать, а теперь. д'Арно еще ухудшил дело, выучив меня говорить на французском языке вместо английского. -- Идем! -- добавил он. -- Садитесь в мой автомобиль, мы должны догнать вашего отца; они лишь немного впереди нас. Когда они отъехали, он снова обратился к ней: -- Значит, когда вы написали в записке к Тарзану, что любите другого, вы подразумевали меня? -- Да, -- ответила она просто. -- Но в Балтиморе, -- о, как я искал вас там, -- мне сказали, что вы, быть может, теперь уже замужем! Что человек, по имени Канлер, приехал сюда, чтобы повенчаться с вами! Правда ли это? -- Правда. -- Вы его любите? --Нет. -- Любите ли вы меня, Джэн? Она закрыла лицо руками. -- Я дала слово другому. Я не могу ответить вам, Тарзан! -- крикнула она. -- Вы мне ответили. Теперь скажите мне, как вы решаетесь выйти замуж за человека, которого вы не любите? -- Мой отец ему должен много денег. В памяти Тарзана неожиданно всплыло письмо, которое он прочел, и имя Роберта Канлера, и то горе, на которое ока намекала в письме и которое он тогда не мог понять. Он улыбнулся. -- Если бы ваш отец не потерял своего клада, вы были бы все же вынуждены сдержать ваше обещание этому Канлеру? -- Я могла бы просить его вернуть мне мое слово. -- А если бы он отказал? -- Я дала свое слово. С минуту они молчали. Автомобиль бешено мчался по изрытой неровной дороге, потому что огонь снова стал угрожать им справа и новая перемена ветра могла мгновенно перебросить его через этот единственный путь к спасению. Наконец, они миновали опасное место и Тарзан замедлил ход. -- Предположим, что я его попрошу? -- предложил Тарзан. -- Едва ли он согласится исполнить просьбу незнакомца, -- ответила девушка, -- особенно такого, который сам желает меня получить. -- Теркоз согласился, -- мрачно промолвил Тарзан. Джэн Портер вздрогнула и с испугом взглянула на него. -- Здесь не джунгли, -- сказала она, -- и вы уже больше не дикий зверь. Вы джентльмен, а джентльмены не убивают хладнокровно и зря. -- Я все еще дикий зверь в душе, -- проговорил он тихо, как бы про себя. Они снова помолчали некоторое время. -- Джэн Портер! -- сказал наконец Тарзан, -- если бы вы были свободны, вышли бы вы за меня? Она не ответила сразу, но он ждал терпеливо. Девушка старалась собраться с мыслями. Что знала она о странном существе, сидящем рядом с нею? Что знал он сам о себе? Кто был он? Кто были его родители? Даже имя его было отзвуком его таинственного происхождения и его дикой жизни. У него не было человеческого имени. Могла ли она быть счастлива с мужем, который всю жизнь провел на вершинах деревьев в африканских пустынях, который с детства играл и сражался с антропоидами, вырывая куски из трепещущего бока свежеубитой добычи и вонзал крепкие зубы в сырое мясо, в то время как товарищи его рычали и дрались кругом него за свою часть? Мог ли он когда-нибудь подняться до ее общественного круга? Могла ли она вынести мысль о том, чтобы спуститься до его уровня? Будет ли кто-нибудь из них счастлив в таком ужасном неравном браке? -- Вы не ответили, -- сказал он. -- Вы боитесь причинить мне боль? -- Я не знаю, что ответить, -- печально проговорила Джэн Портер. -- Я не могу разобраться в своих мыслях. -- Значит, вы меня не любите? -- спросил он ровным голосом. -- Не спрашивайте меня. Вы будете счастливее без меня. Вы не созданы для мелочных ограничений и условностей общества. Цивилизация скоро стала бы вам невыносима, и вы стали бы рваться к свободе вашей прежней жизни -- жизни, к которой я так же не приспособлена, как и вы к моей. -- Я думаю, что понял вас, -- спокойно ответил он. -- Я не буду больше настаивать. Для меня важнее видеть вас счастливой, чем быть счастливым самому. Я сам понимаю теперь, что вы не смогли бы быть счастливой -- с обезьяной! В его голосе прозвучала слабая нотка горечи. -- Не надо, -- умоляюще проговорила она. -- Не говорите так! Вы не поняли! Но прежде, чем она успела сказать что-либо дальше, неожиданный поворот дороги привез их в середину маленького лагеря. Перед ними стоял автомобиль Клейтона, окруженный всем обществом, которое он привез из коттеджа. XXVIII ЗАКЛЮЧЕНИЕ При виде Джэн Портер, крики облегчения и восторга сорвались со всех уст, и когда автомобиль Тарзана остановился рядом с другим автомобилем, профессор Портер схватил дочь в свои объятия. Одну минуту никто не обратил внимания на Тарзана, который продолжал молча сидеть на своем месте. Первым вспомнил о нем Клейтон и, обернувшись, протянул ему руку. -- Как сумеем мы когда-либо отблагодарить вас? -- воскликнул он. -- Вы спасли всех нас. В коттедже вы назвали меня по имени, но я никак не могу припомнить, где мы встречались, и как вас зовут, хотя в вас есть что-то очень знакомое. Мне кажется, что я вас знал при совершенно других обстоятельствах и много времени тому назад. Тарзан улыбнулся и пожал протянутую руку. -- Вы правы, мосье Клейтон, -- ответил он по-французски. -- Простите, что не говорю с вами по-английски. Как раз учусь этому языку и, хотя понимаю его очень хорошо, но говорю на нем еще очень плохо. -- Но кто же вы? -- спросил Клейтон, на этот раз по-французски. -- Тарзан, из племени обезьян. Клейтон отшатнулся от удивления. -- Клянусь Юпитером, -- воскликнул он, -- верно! И профессор Портер и м-р Филандер продвинулись вперед, чтобы присоединить свою благодарность к благодарностям Клейтона и высказать Тарзану свое изумление и удовольствие встретить своего друга из джунглей так далеко от его дикой родины. Все пошли в бедную деревенскую гостиницу, где Клейтон тотчас же сделал распоряжение, чтобы их устроили и накормили. Они сидели в убогой маленькой гостиной, когда их внимание было привлечено отдаленным пыхтением приближающегося автомобиля. М-р Филандер, стоявший у окна, выглянул в то время, как мотор остановился перед гостиницей рядом с другими автомобилями. -- Господь мой, -- сказал м-р Филандер с тенью неудовольствия в голосе. -- Это м-р Канлер. А я-то уж надеялся... Я думал ... Э ... Впрочем мы все очень рады, конечно, что он не попал в полосу пожара, -- докончил он с грехом пополам. -- Ой, ой, м-р Филандер, -- сказал профессор Портер. -- Ой, ой! Я часто увещевал моих учеников считать до десяти, прежде чем начинать говорить. Будь я на вашем месте, м-р Филандер, я считал бы, по крайней мере, до тысячи, и все же даже и после того хранил бы скромное молчание! -- Спаси, господи! Вы правы, -- сконфуженно согласился м-р Филандер. -- Но что это с ним за джентльмен крерикального вида. Джэн побледнела. Клейтон беспокойно задвигался на стуле. Профессор Портер нервно снял очки, подышал на них и надел их снова на нос, забыв протереть стекла. Вездесущая Эсмеральда заворчала. Только один Тарзан не понимал ничего. И вот Роберт Канлер влетел в комнату. -- Слава богу, -- крикнул он. -- Я боялся наихудшего, пока не увидел вашего автомобиля, Клейтон! Пожар отрезал меня на южной дороге, и мне пришлось вернуться в город, а оттуда направиться на запад по этой дороге. Я уже думал, что никогда не доберусь до коттеджа. Никто не выказал большого восторга. Тарзан наблюдал за Робертом Канлер, как Сабор наблюдает за своей добычей. Джэн Портер взглянула на него и нервно кашлянула. -- М-р Канлер, -- сказала она, -- это мосье Тарзан, старый Друг. Канлер обернулся и протянул руку. Тарзан встал и поклонился так, как только один д'Арно мог научить джентльмена кланяться; но, казалось, он не заметил протянутой руки Канлера. Канлер, по-видимому, не обратил на это внимания. -- Вот пастор, почтенный м-р Туслей, Джэн, -- объявил Канлер, повернувшись к священнику, стоявшему позади него. -- М-р Туслей, мисс Портер! М-р Туслей поклонился и засиял. Канлер познакомил его и с остальным обществом. -- Джэн, обряд венчания может быть совершен немедленно, -- сказал Канлер. -- Тогда мы сможем еще с вами поспеть на ночной поезд в город. Тут Тарзан сразу все понял. Он посмотрел из-под полуопущенных век на Джэн Портер, но не шевельнулся. Девушка колебалась. Комната была полна напряженного молчания. Все нервы были натянуты. Все глаза обратились к Джэн Портер, ожидая ее ответа. -- Нельзя ли подождать еще несколько дней? -- промолвила она наконец. -- Я так потрясена! Столько пришлось мне пережить сегодня. Канлер почувствовал враждебность, исходящую от всех присутствовавших. Это его разозлило. -- Мы ждали до тех пор, покуда я соглашался ждать, -- резко ответил он. -- Вы обещали выйти за меня замуж. Я не позволю дольше играть собой. У меня в руках разрешение, и тут вот священник. Идемте, мистер Туслей! Идем, Джэн! Свидетелей здесь довольно, даже больше, чем надо, -- добавил он неприятным тоном. И, взяв Джэн Портер за руку, он повел ее к уже ожидавшему священнику. Но едва успел он сделать шаг, как тяжелая рука опустилась ему на плечо, сжав его плотно стальными пальцами. Другая рука схватила его за горло и мгновение спустя так легко тряхнула его в воздухе, как кошка может трясти мышь. Джэн Портер в ужасе и изумлении обернулась к Тарзану. И когда она взглянула ему в лицо, то увидела на его лбу красную полосу, которую уже видела в далекой Африке в тот раз, когда Тарзан, из племени обезьян, вышел на смертный бой с большим антропоидом -- Теркозом. Она знала, это в этом диком сердце таится убийство, и с легким криком ужаса бросилась вперед, чтобы упросить обезьяну-человека отказаться от своего намерения. Но она боялась больше за Тарзана, чем за Канлера. Живо представила она себе суровое возмездие, которым правосудие цивилизованных стран наказывает убийцу. Однако, прежде чем она что-либо сказала, Клейтон уже подскочил к Тарзану и попытался вырвать Канлера из его тисков. Одним взмахом могучей руки англичанин был отброшен, полетев через всю комнату. И тогда Джэн Портер твердо положила белую ручку на кисть руки Тарзана и взглянула ему в глаза. -- Ради меня, -- сказала она только. Рука немного отпустила сжатое горло Канлера. -- И вы желаете, чтобы вот это жило? -- спросил он с удивлением. -- Я не желаю, чтобы он умер от ваших рук, мой друг, -- возразила она. -- Не желаю, чтобы вы стали убийцей. Тарзан снял руку с горла Канлера. -- Освобождаете ли вы ее от обещания? -- спросил он. -- Это цена вашей жизни. Канлер, с трудом дыша, утвердительно кивнул головой. -- Вы обещаете уйти и никогда больше ее не тревожить? Канлер опять кивнул головой. Лицо его было еще искажено страхом смерти, которая так близко к нему подошла. Тогда Тарзан отпустил его совсем; Канлер, шатаясь, направился к двери. Еще мгновение -- и он ушел, а за ним вышел и пораженный ужасом пастор. Тарзан обернулся к Джэн Портер. -- Могу я минуту поговорить с вами наедине? -- спросил он. Девушка кивнула головой и направилась к двери, которая вела на узкую веранду гостиницы. Она ушла туда, чтобы там объясниться с Тарзаном, и потому не слышала последовавшего разговора. -- Стойте! -- крикнул профессор Портер, когда Тарзан направился идти вслед за Джэн. Профессор совершенно терялся от неимоверного темпа событий, сменившихся за эти несколько последних минут. -- Прежде чем входить в дальнейшие разговоры, милостивый государь, я желал бы получить объяснение того, что случилось. По какому праву вы, милостивый государь, решились вмешаться в отношения между моей дочерью и м-ром Канлер? Я обещал ему ее руку, милостивый государь, и, не взирая на то, нравится ли он нам или не нравится, обещание необходимо сдержать. -- Я вмешался, профессор Портер, -- ответил Тарзан, -- потому, что ваша дочь не любит м-ра Канлера, она не желает выйти замуж за него. Для меня этого вполне достаточно. -- Вы не знаете, что вы сделали, -- сказал профессор Портер. -- Теперь он без сомнения откажется жениться на ней. -- Непременно откажется, -- заявил Тарзан выразительно и энергично, и добавил: -- Вам не следует бояться, что гордость ваша может пострадать, профессор Портер! Вы будете иметь возможность уплатить этому Канлеру все, что вы ему должны, в ту же минуту, как вернетесь домой. -- Ну, ну, милостивый государь! -- воскликнул профессор Портер. -- Что вы этим хотите сказать? -- Ваш клад найден, -- заявил Тарзан. -- Что, что вы сказали? -- крикнул задыхаясь профессор. -- Вы с ума сошли! Это невозможно. -- Однако, это так. Сокровища ваши украл я, не зная ни ценности клада, ни кому оно принадлежит. Я видел, как матросы зарывали его; я по-обезьяньи вырыл его и снова закопал, но уже в другом месте. Когда д'Арно сказал мне, что это такое и что эти деньги ваши, я вернулся в джунгли и достал его. Этот клад причинил так много преступлений, страданий и горя, что д'Арно счел лучшим не пытаться привезти его сюда, как я намерен был сделать. Вот почему я привез только аккредитив. Возьмите его, профессор Портер,-- и Тарзан, вынув из кармана конверт, передал его изумленному профессору. -- Тут двести сорок одна тысяча долларов. Клад был тщательно оценен экспертами, но на случай, если у вас могли бы появиться какие-либо сомнения, д'Арно сам купил его и хранит для вас. -- К без того уже огромной тяжести нашего долга перед вами, -- сказал профессор Портер дрожащим голосом, -- вы добавили еще одну величайшую услугу. Вы даете мне возможность спасти мою честь. Клейтон, вышедший из комнаты минуту спустя после Канлера, теперь вернулся. -- Извините, -- сказал он, -- я думаю, что лучше попытаться добраться в город еще засветло и выехать с первым поездом из этого леса. Туземец, только что приехавший верхом с севера, сообщил, будто пожар медленно движется уже в этом направлении. Заявление Клейтона прервало дальнейшие разговоры, и все общество направилось к ожидавшим моторам. Клейтон с Джэн Портер, профессором и Эсмеральдой заняли автомобиль Клейтона, а Тарзан взял с собою ассистента. -- Спаси, господи! -- воскликнул м-р Филандер, когда мотор их двинулся за автомобилем Клейтона. -- Кто мог когда-либо считать это возможным! Последний раз, когда я видел вас, вы были настоящим диким человеком, прыгавшим среди ветвей тропического африканского леса; а теперь вы везете меня по висконсинской дороге во французском автомобиле. Господь бог мой! Но ведь это в высшей степени замечательно! -- Да, -- согласился Тарзан и, после некоторого молчания, добавил: -- Филандер, можете ли вы припомнить подробности относительно нахождения и погребения трех скелетов, лежавших в моей хижине на краю африканских джунглей? -- Могу и очень точно, милостивый государь, очень точно! -- ответил м-р Филандер. -- Не было ли чего-нибудь особенного в одном из скелетов? М-р Филандер пристально взглянул на Тарзана. -- Отчего вы это спрашиваете? -- Для меня это имеет очень большое значение, -- возразил Тарзан. -- Ваш ответ разъяснит тайну. Во всяком случае, он не может сделать что-либо худшее, как только оставить тайну тайной. За последние два месяца у меня в мыслях была своя теория относительно этих скелетов, и я прошу вас ответить мне открыто и начистоту: были ли все скелеты, которые вы похоронили, человеческими скелетами? -- Нет, -- ответил м-р Филандер, -- самый маленький скелет, найденный в колыбели, был скелетом обезьяны-антропоида. -- Благодарю вас! -- сказал Тарзан. В автомобиле ехавшем впереди, Джэн Портер лихорадочно обдумывала свое положение. Она поняла намерения Тарзана, когда он попросил позволения сказать ей несколько слов, и она знала, что должна быть готова дать ему ответ. Он не такой человек, от которого можно было отделаться кое-как! И вдруг эта мысль вызвала в ней удивление и она усомнилась, не боится ли она его на самом деле? А могла ли она любить того, кого боялась? Она понимала, очарование, овладевшее ею в глубине столь далеких джунглей, но здесь в прозаичном Висконсине не могло быть такой сказочной любви. И безупречно одетый молодой француз не будил в ней первобытную женщину, как тот лесной бог. Любила ли она его? Этого она сама теперь не знала! Она украдкой взглянула на Клейтона. Вот человек, воспитанный в той же среде и обстановке, в которых была воспитана она; человек с таким общественным положением и культурой, которые она была приучена считать главной основой для подходящего брака. Неужели ее чутье не указывало на этого английского джентльмена? Ведь его любовь была такой, какую ищет всякая цивилизованная женщина в своем товарище жизни... Могла ли она полюбить Клейтона. Она не видела причины, по которой не могла бы. Джэн Портер не была по природе существом холодно-рассудочным, но воспитание, обстановка и наследственность -- все совместно научили ее рассчитывать даже и в сердечных делах. То, что она была так безумно увлечена силой молодого гиганта, когда его большие руки обнимали ее в далеких африканских джунглях и сегодня в лесу Висконсина, могло, как ей начинало казаться, быть приписано только временному возврату к прототипу, к психологическому отклику первобытной женщины, таившейся в ней, на зов первобытного мужчины. -- Если он никогда больше не коснется ее, -- рассуждала она, -- она никогда не почувствует к нему влечения. А в таком случае она, значит, не любит его. Это было не более, как временная галлюцинация, вызванная возбуждением и физическим контактом, но, если бы она вышла за Тарзана замуж, то все очарование окончательно притупилось бы в совместной жизни. Она опять взглянула на Клейтона. Он был красив и был джентльменом с головы до ног. Таким мужем она могла бы очень гордиться! И в это время он заговорил -- минутой раньше или минутой позже, и три жизни пошли бы совершенно иначе; но судьба вмешалась и указала Клейтону психологический момент. -- Теперь вы свободны, Джэн, -- заявил он. -- Скажите "да", и я посвящу всю свою жизнь, чтобы сделать вас вполне счастливой. -- Да, -- шепнула она. В тот же вечер, в маленьком зале для ожидающих на станции, Тарзану удалось застать Джэн Портер одну. -- Теперь вы свободны, Джэн, -- сказал он, -- и я пришел сквозь века, из далекого и туманного прошлого, из логовища первобытного человека, чтобы требовать вас себе по праву: ради вас я сделался цивилизованным человеком, ради вас я переправился через океан и материки, ради вас я сделаюсь тем, чем вы захотите, чтобы я был! Я могу дать вам счастье, Джэн, в той жизни, которую вы знаете и которую любите. Выйдете вы за меня замуж? В первый раз она поняла глубину его любви к ней и все, что он из-за любви совершил в столь короткое время. Она отвернулась и закрыла лицо руками. Что она сделала! Оттого, что испугалась возможности уступить зову этого гиганта, она сожгла за собой все мосты, и, от страха сделать жизненную ошибку, сделала ошибку еще более ужасающую! И тогда она сказала ему все, сказала ему всю правду, слово в слово, не пытаясь обелить себя или оправдать свой поступок. -- Что же нам делать? -- спросил он. -- Вы признались, что любите меня. Вы знаете, что я люблю вас, но я не знаю этики общества, которою вы руководствуетесь. Оставляю решение вопроса в ваших руках, потому что вы лучше понимаете, что может устроить ваше благополучие! -- Я не могу отказать ему, Тарзан! -- заявила она. -- Он тоже любит меня, и он хороший человек. Я никогда не смогу взглянуть в лицо ни вам, ни другому честному человеку, если я откажу Клейтону. Мне придется сдержать данное слово, и вы должны помочь мне нести это бремя, хотя, быть может, мы больше не увидим друг друга после сегодняшнего вечера. В это время вошли в комнату остальные, и Тарзан отошел к окошку. Но он ничего не видел. Перед его глазами неотступно стояла залитая солнцем лужайка, окаймленная спутанной массой роскошных тропических растений, над ней колебалась листва могучих деревьев, а над всем этим сверкала лазурь экваториального неба. В центре лужайки сидела молодая женщина на маленьком земляном валу и рядом с ней молодой гигант. Они ели чудесные плоды, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Они были очень счастливы и были одни. Мысли его прервал приход станционного служащего, который спросил, нет ли тут джентльмена, по имени Тарзан. -- Я -- мосье Тарзан, -- сказал обезьяна-человек. -- Вам депеша из Парижа, пересланная из Балтимора. Тарзан взял конверт и вскрыл его. Депеша была от д'Арно. В ней значилось: Отпечатки пальцев доказывают, что вы Грейсток. Поздравляю! Д'Арно. Когда Тарзан прочел телеграмму, вошел Клейтон и направился к нему с протянутой рукой. Тарзан смотрел на него. Вот человек, который носит титул Тарзана, владеет его поместьями! Он женится на женщине, которую любит Тарзан и которая любит Тарзана. Одно лишь слово его перевернет жизнь этого человека. Оно отнимет у него титул, отнимет поместья и замки, оно отнимет их также и у Джэн Портер. -- Знаете ли, старина? -- крикнул Клейтон. -- Я все еще не имел случая благодарить вас за то, что вы для нас сделали. Вы только и делали, что спасали нам жизнь и в Африке и здесь. Страшно рад, что вы сюда приехали. Мы должны поближе познакомиться. Знаете ли, я часто думал о вас и о замечательных обстоятельствах окружающей вас обстановки. Хотелось бы мне спросить вас, если позволите: каким образом, черт возьми, попали вы в те далекие страшные джунгли? -- Я там родился, -- спокойно ответил Тарзан. -- Моя мать была обезьяна и, само собой разумеется, не могла мне много об этом рассказать. Отца своего я никогда не знал.