- Нет. Почему? - постарался изобразить удивление я. - Разве  жители  не
хотят иметь настоящий крестьянский рынок в национальном  индейском  стиле?
Могу представить себе и интерес туристов.
   - Чепуха. Вадос - самый современный город мира. Именно поэтому  туристы
сюда и едут. А старое барахло они могут найти где угодно. Здесь они  хотят
увидеть не то, что было позавчера, а то, что будет  послезавтра.  Что,  не
так разве? К тому же зловонье тут тоже на любителя.
   В самом деле, запах пригорелого прогорклого  масла,  жареной  фасоли  и
гниющих фруктов мешался с запахом пота и испражнений, наполняя все  вокруг
едва выносимым смрадом.
   - На что же, скажите мне, должны жить тогда  эти  бедняги,  если  рынок
закроют? Прозябать в дыре у  Сигейраса?  Такого  туристам  не  показывают.
Слышали об этом?
   - Под станцией монорельса?
   Он смерил меня изучающим взглядом.
   - Для туриста вы слишком глазастый. Но там, внизу, ручаюсь, вы  еще  не
были.
   Я кивнул.
   - Так я и думал. В транспортном управлении сидит одна гадина по фамилии
Энжерс. Он только и дерет глотку, чтоб снесли рынок, бараки и все  прочее.
Он и алчная свинья  Сейксас  -  оба  хотят  здесь  поживиться,  -  толстяк
подкреплял свои слова взмахами полупустой бутылки. - Я такой же гражданин,
как и Энжерс. И у  меня,  как  и  у  него,  есть  свои  интересы.  Но  эти
несчастные ничего не имеют здесь, на своей проклятой родине.
   Сказав это, он приложился  к  горлышку  бутылки,  потом  размахнулся  и
запустил ею в дряблую дыню, которая валялась в сточной канаве.
   - Может, выпьете еще пива? Я угощаю, - предложил я.
   - В следующий раз, если нам доведется  встретиться  здесь  снова,  -  с
трудом поднимаясь, ответил  он.  -  С  меня  хватит.  Надо  подумать,  как
проучить Энжерса. Есть еще в этой стране то, что именуется правосудием. На
адвоката я, наверно, мало похож?
   - Да, в самом деле, - согласился я, искренне удивленный.
   - И адвокат я неплохой, к тому же не того пошиба,  что  подонок  Андрес
Люкас с его клиентурой. Я  специально  зашел  выпить  именно  сюда,  чтобы
настроиться на завтрашнюю речь в суде. Сигейрас подал иск на мерзавцев  из
транспортного управления, и я буду  защищать  его  интересы.  Моя  фамилия
Браун, но все меня зовут  здесь  Толстяком.  Да  мне  плевать  на  это.  Я
толстокожий.
   Он уставился на меня с хитрым видом.
   - Спасибо за пиво, - поблагодарил  я,  вставая,  и  подумал,  стоит  ли
сказать ему, что мы с ним здесь еще встретимся.
   - Да не за что, все в порядке, Хаклют. Против вас  лично  я  ничего  не
имею. Паршивая работенка. Энжерсу  я  бы  пива  не  предложил.  Только  не
обвиняйте меня, если ваш заказ сорвется раньше, чем вы  приступите  к  его
выполнению.
   Несколько секунд я стоял как вкопанный.
   - Откуда вы меня знаете?
   - Один из мальчишек Сигейраса видел вас здесь в пятницу и субботу. Меня
эти дни тут не было, как не будет и завтра. Если захотите  угостить  меня,
приходите в суд. До встречи!
   Он исчез в темном проходе бара, но, видно,  тут  же  вернулся.  Едва  я
успел отойти, как снова услышал его голос:
   - Должен предупредить вас.  Эти  двуличные,  продажные  подонки  там  в
верхах не выплатят вам  и  цента,  пока  не  добьются  того,  чего  хотят.
Остерегайтесь!
   И он снова исчез.
   В глубоком раздумье побрел я вниз по улице.



        6

   Три предыдущих вечера я провел на основных городских перекрестках.
   Судя  по  всему,  интенсивность  движения  здесь  не  внушала  тревоги.
Основной объем вечерних  перевозок  падал  на  транзитный  поток  грузовых
автомашин и такси, курсировавших по всему городу.  К  часу  ночи  движение
замирало. Исключение, пожалуй, составлял лишь район  ночных  ресторанов  и
баров вокруг Пласа-дель-Оэсте. Конечно, по вечерам люди  ездили  в  гости,
посещали  театры,  ходили  в  кино,  что  сказывалось  на  неравномерности
загрузки транспорта, но не создавало серьезных помех.
   Я решил закончить работу пораньше и  в  половине  седьмого  вернулся  в
отель.
   Вечер был теплый. На балюстраде на открытом воздухе под широким зеленым
навесом за столиками сидело множество народу.  Дамы  в  вечерних  туалетах
блистали    драгоценностями.    Близость    к    зданию    оперы    делала
"Отель-дель-Принсип" особенно удобным, чтобы перед спектаклем выпить там в
баре аперитив. А сегодня, похоже, ожидалась премьера.
   Я поднялся по ступеням и стал оглядываться в поисках места,  как  вдруг
услышал обращенный ко мне спокойный приглушенный голос:
   - Сеньор Хаклют!
   Я обернулся и увидел Марию Посадор. Она сидела спиной ко входу, поэтому
я ее не заметил. С нею  за  столиком  с  хмурым  видом  сидел  смуглолицый
мужчина. Я уже где-то видел его, но не мог сразу вспомнить, где именно.
   Я подошел к ним и поздоровался. Она подала знак официанту.
   - Вы ведь выпьете  с  нами  что-нибудь?  -  спросила  сеньора  Посадор,
улыбнувшись.  -  После   сегодняшней   жары   не   грех   утолить   жажду.
Присаживайтесь за наш столик.
   Я не мог отказать ей, несмотря на назойливый  совет  Энжерса  держаться
подальше от этой женщины, и занял место рядом с ее собеседником,  который,
глядя в пространство, никак не прореагировал на мое появление.
   Рядом с элегантной сеньорой Посадор  он  выглядел  особенно  неопрятно:
руки  с  коротко  остриженными  запущенными  ногтями,  пестрая  рубашка  и
несвежие белые брюки, туфли на босу ногу.
   - Позвольте представить вам Сэма Фрэнсиса,  сеньор  Хаклют,  -  сказала
сеньора Посадор подчеркнуто официально.  -  Вам,  если  помните,  довелось
слышать его на прошлой неделе на Пласа-дель-Сур. Сэм,  это  специалист  по
транспорту, которого пригласили в наш город.
   Выражение лица Сэма Фрэнсиса не изменилось.
   Я заставил себя улыбнуться, хотя присутствие этого человека вызывало  у
меня недоумение. Интересно, что может делать здесь, среди  людей,  которых
он объявил своими смертельными врагами, "правая рука" Хуана Тесоля?
   Официант в мгновение ока вернулся с моим заказом. Едва успел я  сделать
первый  глоток,  как  Сэм  Фрэнсис  отбросил  сигарету   и,   не   скрывая
раздражения, обратился к сеньоре Посадор.
   - Мария, черт возьми, что тебе тут вообще надо? Дела и так из  рук  вон
плохи, а ты еще тратишь время на пустые  разговоры,  -  кивнул  он  в  мою
сторону. - Почему ты не хочешь дать деньги Хуану Тесолю, чтобы он  уплатил
штраф?
   Он говорил с акцентом, и я с трудом понимал его речь.
   - Мне показалось, сеньора Хаклюта мучит жажда. Ведь я  не  ошиблась?  -
светским тоном произнесла сеньора Посадор и посмотрела на меня.
   Я понял, что до меня они о чем-то спорили.
   - Мне  действительно  хотелось  пить,  -  заметил  я.  -  Благодарю  за
приглашение.
   Сеньора Посадор улыбнулась и, открыв сумочку, достала  из  нее  плоский
золотой  портсигар.  Она  предложила  закурить  мне,  а  затем   протянула
портсигар Фрэнсису, но тот с отвращением отвел его от себя.
   - Я должна вам все объяснить, - сказала она, закуривая. -  Мы  с  Сэмом
разошлись во мнениях. Я утверждаю, что от  непредубежденного  специалиста,
каким являетесь вы, вполне можно ожидать решения, которое удовлетворило бы
нас всех, независимо от наших личных интересов. Я припоминаю ваши слова  о
том, что местные дела и проблемы вас не волнуют. Сэм же...
   Вид  Фрэнсиса  лучше  всяких  слов  говорил  о  его  отношении  к  моей
деятельности.
   - Я очень обрадовалась, увидев вас сегодня здесь, так как  лучше  всего
от вас самого услышать, что вы думаете по этому поводу.
   Мои собеседники так пристально смотрели на  меня,  что  я  почувствовал
себя словно под микроскопом.
   - Должен признаться, - произнес я с раздумьем, - что  мне  не  все  еще
ясно. Подписывая контракт, я понятия не имел,  что  проект  волнует  здесь
столь многих и рождает такие бурные страсти. Меня пригласили, чтобы решить
техническую  проблему.  Речь  шла  исключительно  об  устранении  помех  в
движении городского транспорта. Это моя профессия. Если я  установлю,  что
меня хотят использовать для  искоренения  социальной  проблемы,  а,  между
прочим, за время, проведенное у вас, я  четко  понял,  что  природа  вещей
здесь именно такова, то я  буду  вынужден  сказать  моим  заказчикам,  что
всякая предпринятая полумера пойдет  не  на  пользу  дела,  а  еще  больше
обострит ситуацию.
   Фрэнсис повернулся в мою сторону, его руки,  лежавшие  на  краю  стола,
были сжаты в кулаки.
   -  Что  ж,  будем  надеяться  на  твердое  слово  мужчины.  Ведь  вы  -
специалист, и хочется верить, что говорите честно и серьезно. У нас и  без
того проблем и сложностей сейчас хватает.
   Он откинулся в кресле, хмуро глядя на меня. Сеньора  Посадор  коснулась
его руки.
   - Я нахожу твои слова вполне разумными, Сэм. Позвольте, сеньор  Хаклют,
предложить тост за благоприятное решение вопроса, которое удовлетворило бы
все заинтересованные стороны.
   Тут мое внимание привлек  уже  знакомый  мне  большой  черный  лимузин,
который остановился возле  тротуара.  Из  него  вышли  миловидная  дама  в
вечернем платье с большим декольте и бриллиантовой диадемой  в  волосах  и
поджарый респектабельного вида господин, в котором я сразу же узнал  Марио
Герреро - председателя гражданской партии Вадоса.
   Сэм пристально следил за прибывшей парой, которая направилась в  отель.
Герреро вялым, равнодушным взглядом окинул окружающих, но,  заметив  Сэма,
внезапно остановился и обратился к нему по-испански. За  последнюю  неделю
мой слух к этому языку настолько обострился, что в последовавшей словесной
дуэли я понял каждое слово.
   - О, сеньор Фрэнсис! Добрый вечер! - воскликнул Герреро. - Кто  бы  мог
подумать, что вас можно встретить здесь! Понравится ли вашим сторонникам в
деревне ваш пробуждающийся вкус к шикарной жизни?
   Сэм парировал мгновенно:
   - Возможно, они сочтут, что я заслуживаю этого в большей мере, чем вы!
   Его испанский звучал не менее отшлифованно, чем у Герреро.
   Как по мановению волшебной  палочки,  вокруг  тут  же  собралась  толпа
любопытных и среди них мужчина, вооруженный фотоаппаратом. Взгляд  Герреро
задержался на этом человеке, и он затаенно улыбнулся. Дама, сопровождавшая
Герреро, дернула его за рукав, но он не обратил на это внимания.
   - Откуда фоторепортер? Не из "Тьемпо" ли?
   -  Конечно,  нет!  "Тьемпо"  не  заполняет  свои   колонки   групповыми
портретами бездельников.
   -  Неужели?  -  живо  обернулся  Герреро.  -  У  меня  сложилось   иное
впечатление. В каждом номере непременно увидишь вашу фотографию.
   Я заметил, что мужчина с фотоаппаратом  усмехнулся,  поняв  вдруг,  что
здесь замышлялось.
   - Не сомневаюсь, что те из ваших сторонников, кто достаточно образован,
чтобы при случае почитать "Либертад", с интересом полюбуются тем,  как  вы
здесь развлекаетесь, -  сказал  Герреро,  изобразив  на  лице  приветливую
улыбку, когда фотограф щелкнул затвором.
   Что и говорить, фотография, где "правая  рука"  вождя  народной  партии
дружелюбно беседует с главой оппозиционной партии -  к  тому  же  в  столь
фешенебельной обстановке, - не  могла  не  нанести  урона  репутации  Сэма
Фрэнсиса. Герреро, очевидно, был весьма ловким политиканом.  Однако  Мария
Посадор разгадала его намерения. Она резко  встала  из-за  стола.  Вспышка
фотоаппарата осветила ее спину, загородившую  Сэма  Фрэнсиса.  Герреро  не
сумел удержать на лице улыбку - он был явно раздосадован.
   - Думается, Сэм, мы не вправе дольше  задерживать  сеньора  Герреро,  -
сказал Мария Посадор спокойно, но твердо.  -  Его  ждут  более  неотложные
дела.
   Взгляд сеньоры Посадор задержался на спутнице Герреро: сказанное  можно
было отнести только к ней. Затем они с Фрэнсисом стали пробираться  сквозь
толпу.
   Герреро молча смотрел им вслед, потом вперил пристальный взгляд в  меня
и, уступая настойчивой просьбе своей спутницы, направился в бар.
   Я допил вино и вошел в отель.
   Черт возьми, что за человек была на самом деле Мария Посадор?
   Я подошел к портье за ключом.
   - Сеньор Хаклют! - окликнул меня посыльный. - Вас  спрашивала  какая-то
сеньора.
   "Не иначе как я начинаю пользоваться успехом у  дам",  -  подумал  я  в
надежде, что она уже ушла.
   Но я ошибся. В холле меня ждала стройная седая женщина  средних  лет  в
очках с зеленой оправой. Золотой шариковой ручкой она небрежно  помешивала
лед в стакане. В кресле рядом развалился бритоголовый  молодой  человек  с
перебитой  переносицей.  Он  рассеянно   рисовал   в   блокноте   какие-то
абстрактные фигурки.
   - Сеньор Хаклют, - произнес посыльный и удалился.
   Дама с поспешностью отодвинула свой  бокал,  одарив  меня  восторженной
улыбкой, и протянула мне руку.
   - Сеньор Хаклют, - пролепетала она. - Я  так  рада,  что  нам  все-таки
удалось повидать вас. Присаживайтесь, пожалуйста. - Мой  ассистент  Риоко.
Меня зовут Изабелла Кортес. Я - с телевидения.
   Я присел. Риоко с шумом захлопнул блокнот и отложил в сторону карандаш.
   - Надеюсь, - любезно сказал я, - вам не  слишком  долго  пришлось  меня
ждать?
   - Мы пришли минут десять назад,  -  она  взмахнула  холеной  рукой,  на
которой блеснуло кольцо с  крупным  изумрудом.  -  У  нас  к  вам  большая
просьба.
   Я попытался всем своим видом изобразить, внимание.
   - Я главный редактор программы "Актуальные события дня" на радио  и  на
телевидении,  -  объяснила  сеньора  Кортес.  -  Ежедневно  мы  показываем
передачу о жизни Вадоса, о приезжающих к нам интересных людях и,  конечно,
передаем  выпуск  последних  известий.   Сеньор   Риоко   подготовил   для
сегодняшнего вечера передачу о новых сооружениях,  предусмотренных  планом
городской застройки. Мы весьма сожалеем, что не могли встретиться  с  вами
раньше, но...
   Она взглянула на своего спутника, который одернул пиджак  и  наклонился
вперед.
   - Можно  было  и  самому  додуматься,  конечно,  -  сказал  он  не  без
фамильярности. - ...Но на мысль эту натолкнул нас Энжерс из  транспортного
управления. Сегодня утром мы брали у него интервью,  и  он  порекомендовал
связаться с  вами,  потому  что  вы  единственный,  кто  знает,  как  надо
поступать. И мы кинулись на розыски. Решили  -  самое  надежное  раскинуть
свои сети здесь и, как только вы появитесь, утащить вас в студию.
   Мне показалось,  что  сеньор  Риоко  изучал  английский  не  иначе  как
где-нибудь в окрестностях Луизианы,  а  потом  приправил  его  трафаретным
набором голливудских словечек.
   Он взглянул на часы.
   - Передача начинается через... через час с четвертью, в  двадцать  ноль
пять. Не возражаете прокатиться с нами и сказать телезрителям пару слов?
   - Мы так  надеемся,  что  вы  согласитесь,  -  заискивающе  пролепетала
сеньора Кортес.
   - Не вижу причин для отказа. Дайте мне только  время  привести  себя  в
порядок, и я к вашим услугам.
   - Прекрасно! - воскликнул Риоко.
   Он удовлетворенно откинулся в кресле, приготовившись к ожиданию.


   Тщательно бреясь в номере, я все время думал о том, какие еще  дела,  о
которых я и не подозревал, могли твориться за  моей  спиной  и  как  могло
произойти, что до недавнего времени  я  ничего  не  заметил.  Неужели  мое
мнение настолько важно, что ко мне срочно примчались  главный  редактор  и
ответственный  за  передачу?  Если  Энжерс  задумал  подключить   меня   к
телевизионной программе, то, вероятно, мысль эта осенила  его  не  сегодня
утром.
   Но куда больше меня волновало, откуда сеньора Кортес могла знать, что я
так рано появлюсь в гостинице. Ведь все предыдущие вечера  я  задерживался
допоздна.
   Счастливое ли это совпадение или хорошо поставленная информация?
   Можно  было,  конечно,  предположить,  что  и  сеньора   Кортес   и   я
одновременно вошли в отель. Но логика подсказывала мне, что кто-то сообщил
о времени моего прихода. Это означало, что слежка велась за мной с  самого
начала. А значит - мне не доверяли.
   А может, наоборот, меня охраняли?
   Я остановился, внезапно почувствовав, как холодок  пробежал  по  спине.
Впервые я отчетливо представил себе, что  могу  стать  мишенью,  поскольку
вокруг проекта бушевали неподдельные страсти.



        7

   Здание центра теле- и радиовещания возвышалось над городом -  оно  было
возведено на горе. В роскошном автомобиле мы поднимались вверх по  дороге,
минуя многочисленные повороты. За рулем  сидела  девушка  в  темно-зеленом
костюме.
   Вечерний Сьюдад-де-Вадос расстилался внизу,  словно  расшитый  алмазами
ковер.
   - Самая прекрасная городская панорама, какую мне когда-либо  доводилось
видеть, - сказал я сеньоре Кортес.
   - Да, наш город очень красив, - подтвердила она, улыбнувшись. -  И  мне
хочется верить, сеньор, что вы поможете нам сохранить его красоту.
   Риоко, сидевший  рядом  с  девушкой-водителем,  раскатисто  рассмеялся,
хотелось думать собственным мыслям, а не словам сеньоры Кортес.
   Как и многое в Вадосе, здание телестудии впечатляло  своими  размерами.
Мы остановились у  ярко  освещенного  центрального  входа.  Погода  стояла
теплая, и двери были широко раскрыты.
   Дежурный в форме такого же цвета, что и  у  нашей  девушки-водителя,  с
поспешной готовностью распахнул дверцу машины и помог нам выйти.
   В вестибюле с деловым видом сновало множество людей. Некоторые  из  них
кланялись сеньоре  Кортес.  Со  скучающим  видом  прогуливались  актеры  и
комментаторы, грим отличал  их  от  остальных  сотрудников  и  технических
служащих.
   Какой-то мужчина вел перед собой трех аккуратно подстриженных пуделей с
голубыми бантами. Выделялась фигура небритого юноши, бережно  прижимавшего
к себе трубу. Пронеслась стайка высоких, стройных девушек. Судя по осанке,
они были из балетной труппы.
   В общем, атмосфера не отличалась от любой из телестудий мира.
   Миновав вестибюль, мы прошли прямо к лифтам.
   Сеньора Кортес нажала на кнопку  и,  притопывая  ногой  от  нетерпения,
наблюдала за световым табло: "три", "два" и  наконец  "один".  Как  только
лифт остановился, она тут же ринулась в кабину и  с  изумлением  отпрянула
назад. Из лифта вышел епископ в парадном одеянии. По-отечески кивнув  нам,
он с достоинством двинулся к выходу, сопровождаемый многочисленной  свитой
духовных лиц более низкого сана. В вестибюле сразу стало значительно тише.
Прежде чем войти в лифт, я  еще  раз  оглянулся  и  увидел,  как  один  из
танцоров приблизился  к  епископу  и,  опустившись  на  колени,  поцеловал
перстень на его руке.
   Риоко заметил мое удивление и тихо хихикнул.
   - Наш высокочтимый епископ Крус.  Каждую  неделю  он  приходит  сюда  и
читает... читает, как это у вас говорят? Лекцию?
   - Проповедь, - поправил я.
   Он кивнул.
   - Да, точно. Проповедь. Но в таком пышном  одеянии  я  вижу  его  здесь
впервые.
   Он снова захихикал.
   - В первый  момент  мне  показалось,  что  перед  нами  какой-то  герой
театрализованного представления.
   Мы поднялись на последний этаж. В коридоре коренастый лысеющий мужчина,
заметив моих сопровождающих, строгим голосом окликнул их по-испански.
   - Где вы были, Изабелла? Вы ведь знаете, что в вечерней программе мы не
можем  допустить  никаких  ляпсусов.  Какое  право  вы  имели   исчезнуть,
прихватив с собой еще и Риоко?
   Он театрально воздел руки к небу и воскликнул:
   - Невообразимый хаос, невообразимый!
   Слегка побледнев, сеньора Кортес объяснила ему, где она была и с  какой
целью.
   - Сходи в студию к Энрико, - добавила она,  обращаясь  к  Риоко.  -  Не
думаю, что там могло произойти что-то особенное. Но спокойствия ради будет
лучше, если ты проверишь, все ли там в порядке.
   Риоко кивнул и скрылся за дверью.
   Объяснения  сеньоры  Кортес,  вероятно,  успокоили  мужчину,  и  он   с
отсутствующим взглядом почти машинально пожал мне руку.
   - Думаю, мне самому следовало  бы  позаботиться  о  всех  деталях  этой
передачи,  -  сказал  он  каким-то  подавленным   голосом.   -   Изабелла,
проследите, пожалуйста, чтобы все прошло, как можно лучше.
   Он повернулся и пошел дальше по коридору. С явным  облегчением  сеньора
Кортес вновь обратилась ко мне.
   - Прошу вас, следуйте за мной. Я покажу вам студию, из которой мы будем
вести нашу передачу. Многое, конечно, уже сделано в записи, но интервью  с
вами пойдет прямо в эфир. Сюда, пожалуйста!
   Мы вошли в  помещение,  осторожно  переступая  через  кабели  на  полу.
Техники и операторы  настраивали  камеры.  Наконец  мы  нашли  пристанище,
укрывшись в нише рядом со стеклянной кабиной ответственного за передачу.
   Как только Риоко оказался  в  студии,  его  облик  и  манера  держаться
мгновенно изменились. Это уже был собранный мужчина, решительно и деловито
отдававший распоряжения.
   -  Франсиско,  -  обратилась  сеньора  Кортес  к  молодому  человеку  с
приветливым выражением лица, проходившему мимо.
   Он обернулся и подошел к нам. Сеньора Кортес представила его:
   - Франсиско Кордобан - постоянный ведущий нашей передачи.
   - Рад познакомиться с вами, мистер Хаклют, - сказал Кордобан, энергично
пожимая мне руку. - К сожалению, мы обратились к  вам  прямо  перед  самым
началом... И очень благодарны, что вы согласились прийти.  Интервью  будет
коротким - максимум семь-девять минут в  самом  конце  передачи.  Как  ваш
испанский? Я могу вести передачу и по-английски и по-испански. Но в первом
случае мы потеряем больше времени из-за перевода.
   Я пожал плечами.
   - Я слабо знаю испанский. Но если хотите, я попробую.
   - Отлично. Давайте на несколько минут заглянем в режиссерскую.  Энрико,
думаю, понадобится еще несколько минут, прежде чем все будет готово.  А  я
тем временем познакомлю вас с вопросами, которые хотелось бы вам задать. А
заодно мы выясним, сможете ли вы ответить на них по-испански.
   Он приоткрыл стеклянную дверь и пропустил меня вперед.  Как  только  он
закрыл за нами дверь, воцарилась мертвая тишина.
   Кордобан предложил мне стул, а сам прислонился к световому табло.
   - Начну я с вашей биографии, расскажу о работе, которой вы занимаетесь.
Вы ведь специалист по транспорту. Правильно? И имеете опыт работы почти во
всех странах мира? Может быть, следует перечислить какие-либо страны?
   - Э... Э... Индия, Египет, США и, конечно, моя родная Австралия.
   - Хорошо. В начале передачи вы участия не  принимаете.  Потом  я  делаю
небольшое вступление и сразу же начинаю задавать вам  вопросы.  Сначала  -
простые: например, как вы находите Вадос? Давайте прорепетируем.
   Вопросы в основном были  самые  общие,  и  эта  часть  интервью  прошла
довольно хорошо. Затем Кордобан спросил, принял ли я решение  относительно
предполагаемой перестройки города.
   Я ответил, что нахожусь здесь всего несколько  дней,  а  для  серьезных
рекомендаций этого недостаточно.
   - Отлично, - кивнул он. - У нас все прекрасно получится, мистер Хаклют.
До передачи остается еще двадцать минут. Мы можем заглянуть  в  бар,  если
желаете...
   Он посмотрел на съемочную площадку.
   - Энрико сейчас занят пробным прогоном. Оставим его на несколько минут.
Хотите сигарету?
   Я не отказался.
   - Вы выступали когда-нибудь по телевидению? Я совсем забыл спросить вас
об этом. Может быть, вам интересно остаться в студии и посмотреть, как все
происходит?
   - Я довольно часто  выступал  по  телевидению.  В  США,  к  примеру,  я
осуществлял  техническое  руководство  двумя,  нет,  даже  тремя  крупными
проектами. Как только дело принимало конкретные, осязаемые формы,  тут  же
появлялись репортеры.
   - Да-да, - кивнул Кордобан. - Понимаю. Думаю, мы  тоже  подробно  будем
освещать в наших передачах начало работ по новому проекту.
   - Независимо от того, какое развитие он получит?
   Я не мог удержаться от колкого замечания. Но оно не достигло цели.
   Кордобан с удивлением взглянул на меня.
   - Да причем здесь детали? В любом случае - это интересная информация.
   Я нашел его замечание легковесным.
   - Любопытно, - сменил я тему разговора. - У  вас  прекрасный  комплекс,
намного крупнее,  чем  я  предполагал.  Скажите,  объем  вещания,  видимо,
довольно велик?
   - Практически наша аудитория  самая  большая  в  Латинской  Америке,  -
сказал он с гордостью. - За последние двадцать лет мы многого добились.  Я
не знаю  последних  сравнительных  данных,  но,  согласно  проведенному  в
прошлом году  опросу,  нас  постоянно  смотрят  около  двух  третей  всего
населения, ну за исключением таких праздников, как пасха, например.  Но  и
по  этим  дням  в  барах  и  других  развлекательных  заведениях  работают
телевизоры. Даже в самых маленьких деревушках и селениях имеется  хотя  бы
по одному телевизору. Конечно, мы ведем трансляцию и на другие страны.  Но
там так мало аппаратов, что в расчет их можно не принимать.
   Сказанное не могло не произвести на меня впечатления.
   - А каково положение с радиовещанием? - спросил я.  -  Наверно,  вы  не
уделяете  ему  особого  внимания,  если  у   вас   такое   большое   число
телезрителей.
   -   О,   совсем   наоборот!   За   исключением    ежедневной    часовой
общеобразовательной  программы,  наши  телепередачи  обычно  начинаются  с
восемнадцати часов тридцати минут. В дневное время  зрителей  немного,  не
считая воскресенья, когда  трансляция  начинается  с  двух  часов  дня.  А
радиопередачи ведутся с шести часов утра до полуночи. Нас слушают  рабочие
на заводах, водители в автомашинах, домохозяйки. Даже  крестьяне  берут  с
собой транзисторы в поле. Почему же мы должны оставлять без внимания наших
потенциальных слушателей?
   Последние его слова несколько удивили меня, но я ничего  не  сказал,  а
только кивнул.
   Вытянув шею, Франсиско Кордобан рассматривал  что-то  через  стеклянную
перегородку.
   - У Энрико, по-моему, какие-то неполадки, - заметил он.  -  Думаю,  нам
лучше пока ему не мешать.
   Мой взгляд продолжал скользить по режиссерской. Еще во время  разговора
с Кордобаном я разглядел рядом с пультом стопку книг. В большинстве  своем
это были бульварные романы. Вероятно, телемеханики и режиссеры коротали за
ними выдавшиеся свободные  часы.  Однако  мое  внимание  привлекла  книга,
которая, казалось, попала сюда случайно: пухлая, зачитанная, со следами от
сигарет на красной суперобложке, она внешне походила на учебник. Я  решил,
что это какое-то пособие для специалистов и взял ее в руки. Фамилия автора
была мне хорошо знакома: Алехандро Майор.
   Мне вспомнились университетские годы и горячие дискуссии  на  семинарах
вокруг одной из самых спорных книг тех  лет.  Она  называлась  "Управление
государством двадцатого века". Ее автором был Алехандро Майор.
   С интересом  раскрыл  я  новую  книгу  Майора  "Человек  в  современном
городе".
   "Интересно, сохранил ли автор ту же свежесть мысли,  что  и  прежде,  -
подумал я. - Вряд ли".
   В мои студенческие годы  Майор  был  знаменит.  Он  выступал  пламенным
поборником новых идей, с юношеским энтузиазмом защищавшим свои  убеждения.
О курсе лекций, который он читал в Институте общественных наук в Мехико, с
возмущением говорили в научных кругах. С годами он, наверное,  превратился
в умеренного конформиста. Такая судьба постигает многих  реформаторов.  Их
идеи утрачивают свою революционность.
   Кордобан ухмылялся, наблюдая за неслышимыми трудностями Риоко.  Наконец
он повернулся ко мне и заметил, чем я занят.
   - Вы, вероятно, читали эту книгу?
   Я покачал головой.
   - Нет. Но с первой работой Майора я знаком  еще  со  студенческих  пор.
Довольно необычная книга для телестудии, -  сказал  я.  -  Интересно,  что
стало с этим человеком? Я не слышал о нем уже много лет.
   Кордобан с некоторым удивлением взглянул на меня.
   - Серьезно?
   Он посмотрел через стеклянную перегородку, разыскивая кого-то  глазами,
и невольно подтянулся, когда дверь в студию отворилась.
   - Вот он собственной персоной.
   Я увидел коренастого человека, которого мы встретили,  когда  появились
здесь с сеньорой Кортес.
   - Неужели? - поразился я.
   - Конечно. Доктор  Майор  почти  восемнадцать  лет  является  министром
информации и связи Агуасуля.
   - Значит, он стал им еще до основания Сьюдад-де-Вадоса?
   Кордобан кивнул.
   - Совершенно верно. Меня, признаться, поразило ваше замечание, что  вам
кажется странным видеть его работы в студии. Мы же, наоборот,  считаем  их
своими настольными книгами.
   - Действительно,  я  припоминаю,  он  всегда  утверждал,  что  средства
массовой   информации   являются   важнейшим   инструментом   современного
управления.
   Но мне вспомнилось и многое другое.
   - Вы говорите, он уже восемнадцать лет находится  здесь?  Я  тогда  еще
учился в университете. Но мне казалось, что Майор в  то  время  возглавлял
кафедру общественных наук в Мехико.
   - Видимо, так оно и было, - равнодушно сказал Кордобан.  -  Разумеется,
он и теперь преподает в здешних университетах.
   Риоко наконец закончил прогон и, казалось, остался доволен собой.
   - У нас есть еще время заскочить в бар, - сказал Кордобан.
   Я кивнул, и мы перешли в маленький, но  уютный  бар  в  противоположном
конце коридора. У стойки я вернулся к нашему разговору.
   - Доктор Майор говорит по-английски? - спросил я.
   - Думаю, да. Вы хотели бы познакомиться с ним поближе?
   - Да, я был бы вам признателен, -  ответил  я.  -  Возможно,  ему  тоже
небезынтересно будет узнать, что он оказал на  меня  большое  влияние  при
формировании моего собственного стиля работы.
   - Специалисты по транспорту имеют свой  собственный  стиль?  -  не  без
иронии заметил Кордобан.
   - А почему бы и нет? Подобно тому как есть свой  стиль  у  архитектора,
так  есть  свой  стиль  и  у  человека,  разрабатывающего  схемы  движения
транспортных потоков. Сейчас уже имеется полдюжины таких  специалистов  со
своим индивидуальным почерком.
   Кордобан внимательно рассматривал что-то в стакане.
   - Плохо себе это представляю, - сказал он. - Но был рад  узнать  что-то
новое. Вы с вашей профессией принадлежите  к  элите?  Простите  за  глупый
вопрос. Конечно, вы из числа избранных,  иначе  бы  вас  не  пригласили  в
Сьюдад-де-Вадос.
   Он засмеялся.
   - Мы всегда говорим, что для Сьюдад-де-Вадоса все  делается  на  высшем
уровне, и тешим себя этим.
   Он взглянул на настенные часы и отставил в сторону напиток.
   - Пора! Прошу вас.


   За две минуты до начала передачи мы  снова  вошли  в  студию.  Кордобан
указал мне на кресло за камерой, сказав, что, как только  наступит  время,
он подаст мне знак, чтобы я занял место рядом с ним. Затем он сел напротив
первой камеры и кивнул Риоко, что можно начинать.
   Зажглась красная лампочка.  Технический  уровень  передачи  был  весьма
профессиональным,  но  ее  содержание  показалось  мне  довольно  наивным.
Программа длилась  примерно  тридцать  пять  минут,  и  большая  ее  часть
состояла из заранее отснятого  материала.  Я  следил  за  изображением  по
монитору.
   Вначале   дали   хронику:   планирование   и   строительство    Вадоса;
торжественная закладка первых домов с участием самого президента; движение
транспорта по широким улицам. Я без труда понимал  комментарий  Кордобана.
Говорил он четко и ясно. В течение всей передачи мой интерес не ослабевал.
   "Действительно, великолепный город, - думал я,  -  в  самом  деле,  его
можно назвать одним из достижений двадцатого века".
   Сначала Кордобан говорил высокопарно, затем, пустив  слезу,  перешел  к
новым, недавно возникшим проблемам Вадоса и  его  окрестностей.  Появились
кадры, изображающие жалкие, убогие кварталы  бедноты;  хилые,  болезненные
дети, вынужденные жить в лачугах под одной крышей со  свиньями  и  ослами;
недостаток жилья и высокая рождаемость.
   Контраст с чистым, привлекательным  городом  был  разителен.  Вероятно,
оператору все же удалось проникнуть  в  трущобы  Сигейраса.  Вид  светлых,
залитых  солнцем  платформ  станции  особенно  подчеркивал   мрачность   и
запущенность закутков под ними.
   Затем следовало короткое интервью с Колдуэллом, молодым специалистом из
городского отдела здравоохранения, с которым  я  познакомился  в  кабинете
Энжерса. Он привел тревожные цифры  о  количестве  заболеваний  и  случаев
дистрофии в трущобах.
   Затем последовало более  продолжительное  интервью  с  Энжерсом  в  его
кабинете на фоне огромной карты города. Он говорил о сложившейся  ситуации
с серьезной озабоченностью. Энжерс  был  впечатляюще  мрачен  и  несколько
повеселел, лишь когда возвестил  телезрителям,  что  их  мудрый  президент
лично предпринял ряд конкретных мер, чтобы улучшить положение.
   Энжерс упомянул мое имя, и Кордобан подал мне знак. Я подошел к нему  и
сел так, чтобы преждевременно не попасть в камеру. Кордобан бодрым голосом
сообщил зрителям, что имеет честь представить им человека, который  должен
помочь городу в устранении трудностей.
   - Сеньор Хаклют присутствует у нас в студии,  -  сказал  он,  и  камера
повернулась в мою сторону.
   Просмотрев отснятый материал, я вложил в  свои  ответы  гораздо  больше
страсти, чем на  предшествовавшей  репетиции.  Мой  испанский  не  подвел.
Кордобан каждый раз, когда был за кадром, одобрительно кивал,  подбадривая
меня. Мне действительно казалось, что трущобы позорят Сьюдад-де-Вадос, и я
заверил телезрителей, что постараюсь найти оптимальное  решение  возникших
проблем.
   Передача закончилась. Кордобан встал и, улыбнувшись, поздравил  меня  с
успешно выдержанным экзаменом по  испанскому.  Подошли  сеньора  Кортес  и
Риоко, чтобы еще раз поблагодарить за выступление.
   В студию заглянул Майор и похвалил сеньору Кортес за хорошую передачу.
   Суматоха и шум постепенно стихали. Кордобан сделал мне знак, чтобы я не
уходил. Сам он стоял рядом с Майором, ожидая, пока тот закончит  беседу  с
сеньорой Кортес. Я почувствовал на себе проницательный  взгляд  его  карих
глаз. Он внимательно выслушал Кордобана, на какое-то мгновение  замер,  но
не от нерешительности - что-то в его манере  держаться  подсказывало  мне,
что он не колеблясь принимал решения, - затем кивнул и улыбнулся. Улыбка у
него была деланной, как  маска,  которую  при  необходимости  можно  легко
надеть и снять.
   Я подошел к нему со смешанным  чувством.  Долгое  время  имя  Алехандро
Майора ассоциировалось у меня не с реально  существующим  человеком,  а  с
рядом концепций.
   Он быстро пожал мне руку.
   - Я думал, мне известно о вас все, - сказал он на хорошем английском, -
однако, оказывается, это не так. Мне приятно было узнать, что вы  считаете
себя в какой-то степени моим учеником.
   Он склонил голову набок, словно ожидая ответа.
   - В самом деле, доктор Майор, - сказал  я,  -  ваша  книга  "Управление
государством двадцатого века" оказала на меня сильное влияние.
   Он слегка поморщился.
   - Ах, эта, - отмахнулся он. - О, в ней масса неправильных  обобщений  и
пустых догадок. Я отрекся от нее. Фейерверк, поток острословия и не более.
   - Ну почему же?
   Майор широко развел руками.
   - Когда я  писал  ее,  у  меня  почти  не  было  опыта  государственной
деятельности. Я допустил тысячу, тысячи мелких ошибок,  которые  выявились
на практике. Книгу эту я  могу  оправдать  лишь  тем,  что  она  пробудила
интерес президента к моей персоне.
   Кто-то  из  служащих  отвлек  его  внимание.  Майор  извинился,   а   я
воспользовался паузой, чтобы восстановить в памяти, что же  в  той  книге,
которую он объявлял теперь своим заблуждением, произвело на  меня  в  свое
время особое впечатление.
   "Фейерверк". Пожалуй, довольно метко сказано.
   Книга была полна парадоксов: противоречивые аргументы преподносились  в
такой форме, что опровергнуть их было не просто.
   Так, он утверждал, что демократическое  государство  является  вершиной
общественного развития. Затем начинал скрупулезно  разъяснять,  что  такое
государство слишком нестабильно, чтобы выжить, и неизбежно обрекает  своих
граждан на нищету и гибель.
   Тоталитарную систему он представлял как  стабильную,  долговременную  и
экономически более эффективную. Затем он беспощадно обнажал один за другим
факторы, которые неизбежно влекут за собой распад такого общества.
   Когда у  читателей  в  голове  была  полная  неразбериха,  он  выдвигал
невероятные предложения для устранения общественных недостатков.
   Студентам того времени, как и мне, представлялось, что, окончив  учебу,
мы окажемся между Сциллой и Харибдой - атомной  войной  и  демографическим
взрывом, когда население планеты уже к концу двухтысячного  года  превысит
шесть миллиардов. Нам тогда казалось, что этот человек в  состоянии  найти
правильный путь и спасти положение. Для меня лично  книга  Майора  явилась
полнейшим откровением.
   Даже сейчас, почти два десятилетия спустя, я с трудом представлял  себе
просчеты, о которых он говорил. Конечно, прочитай  я  книгу  еще  раз  или
познакомься с его новыми работами, и я понял бы, что он имел в виду.
   Значит, когда я прочел его первую книгу, он уже был министром и мог  на
практике применить свою теорию управления государством.  Я  вспомнил,  что
меня больше всего поразило тогда в его работе.
   Он писал там, что народ не против государства и не против  того,  чтобы
им управляли, народ лишь  против  того,  чтобы  демонстрировали,  как  это
делается. С ростом грамотности и развитием средств массовой информации  на
нашей маленькой планете все больше людей видят трибуны и  трибунов  и  все
больше лиц выступают  против  них.  Как  обеспечить  правление,  скрыв  от
стороннего наблюдателя его  каркас?  В  этом  Майор  видел  тогда  главную
проблему современного общества.
   Отказался ли Майор от  своего  положения?  Если  да,  то  тогда  многое
становилось объяснимым.
   Он снова вернулся к нам, точнее, ко мне.
   - Вы ужинали уже, сеньор Хаклют? - спросил он.
   Я покачал головой.
   - Тогда позвольте пригласить вас. Должен отметить, что ваше выступление
оказало нам неоценимую услугу.
   За ужином я все время думал о его словах. Мы  устроились  в  баре,  где
перед началом передачи я побывал с Кордобаном.  Сеньора  Кортес,  Риоко  и
Кордобан сидели вместе с нами. Они обсуждали с Майором по-испански будущие
программы на актуальные темы, и лишь к концу ужина мне  удалось  завладеть
его вниманием.
   - Доктор Майор, в чем суть просчетов в вашей первой книге? - спросил я.
- И какие из них наиболее существенные?
   - Я недооценивал прогресс, сеньор Хаклют, - коротко ответил Майор. - Вы
новый человек в Агуасуле и посему, видимо, склонны оспаривать утверждение,
будто здесь самая совершенная система государственного управления.
   Явно мне бросали перчатку.
   - Допустим, - сказал я, - я не согласен с вами. Докажите мне обратное.
   - Доказательства вы встретите повсюду. Мы поставили перед собой задачу:
знать мнение народа  и  направлять  его  мысли.  И  заметьте,  сеньор,  не
испытываем при этом никаких угрызений совести.  Согласитесь,  сегодня  нам
известны многие факторы, которые создают и определяют общественное мнение,
как и вам знакомы определенные факторы, влияющие на транспортный поток,  и
вы в состоянии оценить место и роль каждого из них. Что такое,  по-вашему,
человек в социальном  плане?  Перед  ним  всегда  обширный  выбор,  но  он
предпочитает идти по пути наименьшего сопротивления. Поэтому мы,  управляя
человеком, не подавляем его  нездоровые  инстинкты,  а  широко  раскрываем
перед ним возможности, которые он жаждет получить.  Именно  поэтому  вы  и
оказались здесь.
   - Прошу вас, продолжайте, - сказал я после некоторого молчания.
   Он подмигнул мне.
   - Скажите лучше, что вы думаете. Почему, по  вашему  мнению,  мы  пошли
сложным окольным путем, пригласив  стороннего  дорогостоящего  специалиста
для деликатного  разрешения  нашей  проблемы,  вместо  того  чтобы  просто
сказать: "Сделать так-то и так"?
   Я помедлил, затем задал встречный вопрос:
   - В таком случае речь идет о реализации вашей политики на  практике,  а
не о поисках компромиссного решения, которое устроило бы обе оппозиционные
партии?
   - Ну конечно же! - воскликнул он, словно удивленный моей тупостью.
   -  Совершенно  очевидно,   что   между   двумя   фракциями   существуют
разногласия,  но  разногласия  в  этой  стране  _создаем_  мы!  Конформизм
означает медленную смерть; анархия - быстрый конец. Но между ними  имеется
контролируемая зона, которая... - он засмеялся,  -  которая,  как  дамский
корсет, одновременно и стесняет и дает ощущение свободы. Мы правим страной
с такой четкостью, которая вас безусловно удивит, -  его  глаза  блестели,
словно у рыцаря-крестоносца при первом взгляде на Иерусалим.
   Затем  взгляд  его  потускнел:  не  иначе  созданный  его  воображением
идеальный город в действительности был отнюдь не столь величественным, как
хотелось бы.
   Кордобан, который  прислушивался  к  разговору  без  всякого  интереса,
воспользовался моментом, чтобы прервать нас.
   - Может, сыграем партию в шахматы, доктор? - предложил он.
   Майор повернулся и язвительно заметил:
   - Хотите попробовать еще раз, Франсиско?
   Щелкнув пальцами, он подозвал официанта и приказал  принести  шахматную
доску.
   Сеньора Кортес и Риоко,  придвинувшись  поближе,  тоже  склонились  над
шахматной доской. Хотя я был весьма заурядным шахматистом, еще никогда мне
не доводилось следить за игрой с таким интересом.
   Несомненно,  оба  игрока  были  старыми  соперниками.  Они  молниеносно
обменялись первыми шестью ходами. Потом Кордобан  самодовольно  улыбнулся,
сделав нетрадиционный ход пешкой. Майор прищурился и потер подбородок.
   - Вы делаете успехи, Франсиско, - с одобрением заметил он. -  С  каждой
игрой вы прогрессируете.
   Затем он  взял  пешку.  Последовала  серия  разменов,  которая,  словно
пулеметная очередь, очистила шахматное поле.  И  когда  у  каждого  игрока
осталось по три пешки, игра вступила в затяжной эндшпиль. Эта  часть  игры
интересовала меня обычно не больше, чем простые шашки. Но сеньора Кортес и
Риоко, судя по всему, не разделяли моего мнения. Они были возбуждены,  как
болельщики на финальном матче, лихорадочно выжидающие, будет ли  забит  во
втором тайме решающий гол.
   И действительно, их ожидания  оправдались.  Примерно  после  пятнадцати
ходов Майор еще раз почесал подбородок, покачал головой и указал на клетку
рядом с королем противника. Я не понял, что он имел  в  виду,  но  сеньора
Кортес  и  Риоко  одновременно  с  облегчением  вздохнули,  а  Кордобан  с
удрученным видом откинулся в кресле.
   - Вам бы  следовало  сыграть  так!  -  Майор  быстро  передвинул  пешку
противника на одну клетку назад, а стоявшую рядом фигуру вперед.
   Несколько секунд мы молча смотрели  на  шахматную  доску.  Затем  Майор
что-то невнятно пробормотал и поднялся:
   - На сегодня - достаточно.
   Он повернулся ко мне и протянул руку.
   - До свидания, сеньор Хаклют. Если удастся выкроить время до отъезда из
Агуасуля, может быть, заедете к нам и  познакомитесь  поближе  с  системой
наших радиопередач?
   Я пожал ему руку.
   - С удовольствием. Благодарю вас.
   "Непременно воспользуюсь этим  предложением",  -  подумал  я.  Я  хотел
проанализировать высказывание Майора о том, что в Агуасуле действует самая
совершенная система управления.
   Может, здесь принимают желаемое за действительное.  Система,  если  она
вообще существовала и функционировала, вряд  ли  застрахована  от  ошибок.
Взять хотя бы необходимость наряда полицейских для пресечения  беспорядков
на  Пласа-дель-Сур  в  день  моего  приезда.  На  практике  я  не  находил
подтверждения теории Майора о тонком управлении.  А  если  -  и  это  меня
особенно тревожило - правительство допускало такие вещи,  как  привлечение
полиции, поскольку население ожидало  от  него  нечто  подобное?  В  таком
случае можно предположить, что правительство запретило проведение митингов
на Пласа-дель-Сур, отбивая  в  дальнейшем  у  народа  всякую  охоту  в  их
участии.
   Могло ли так быть на самом деле? Могло ли? Энжерс что-то  говорил,  что
Вадос всерьез придерживается принципа, согласно  которому  правитель  либо
прислушивается к мнению общественности, либо становится его жертвой...
   Я призвал себя к спокойствию. К числу неоспоримых фактов можно  отнести
лишь мое присутствие в Вадосе, специфику полученного мною задания, а также
результаты собственных наблюдений. Однако и этого было вполне  достаточно,
чтобы сделать вывод, что в Агуасуле  -  вопреки  торжественным  заверениям
Майора - действует не что иное, как авторитарный режим. Страной, достигшей
успеха и процветания, правили со знанием дела, якобы  не  очень  притесняя
народ, который и не считал необходимым что-либо изменить.
   Двадцать лет пребывания Вадоса  у  власти  подтверждали  успех  теории,
провозглашенной Майором или кем-то другим.
   Но как вам нравится после этого формулировка "самая совершенная система
государственного управления"?



        8

   - Итак, вы выступали вчера по телевидению, сеньор Хаклют? -  услышал  я
спокойный, чуть глуховатый голос.
   Я оторвал взгляд от газеты, которую просматривал  за  чашкой  утреннего
кофе в холле отеля: передо мной стояла Мария Посадор.
   - Доброе утро, сеньора, - поднялся  я  и  указал  на  свободное  кресло
рядом. - Совершенно верно. Вы видели передачу?
   Она присела, не ответив на улыбку и не  сводя  пристального  взгляда  с
моего лица.
   - Нет, но слышала о ней. Смотреть телевизионные передачи в  Агуасуле  -
дело опасное.
   - Опасное?
   Она кивнула.
   - Вы - иностранец, и вас нельзя  упрекать  за  это.  Именно  поэтому  я
считаю своим долгом сообщить вам кое-что.
   Я тщетно пытался понять по выражению лица истинный смысл ее слов.
   - Прошу вас, - сказал я, пожав плечами. - Я готов выслушать вас. Хотите
сигарету?
   - Если не возражаете, я буду курить свои.
   Она достала из сумочки золотой  портсигар.  Я  протянул  ей  зажигалку.
Прикурив, она откинулась в кресле и посмотрела мне прямо в глаза.
   - Вам известно, наверное, чем  прославился  наш  министр  информации  и
связи Алехандро Майор?
   - Да, он  получил  признание  как  автор  одной  из  теорий  управления
государством.
   - Если бы только теории! - на какое-то  мгновение  сеньора  Посадор  не
смогла скрыть  досаду.  -  Сегодня  это  уже  реальность,  применяемый  на
практике метод, правления.
   - Когда в студенческие  годы  я  читал  его  книгу,  мне  казалось,  он
способен на большие свершения.
   - Надеюсь, сеньор простит  меня,  если  я  замечу,  что  это  было  лет
пятнадцать-двадцать назад. Не так ли? С тех  пор  многое  изменилось.  Вам
стоило бы  почитать  последние  книги  Майора,  хотя  в  них  масса  чисто
технических моментов. Но, кажется, уже много лет ни один из его трудов  не
переводился на английский. Майор слишком увлечен  своими  обязанностями  в
Вадосе, да и к тому же его учение не представляет интереса для большинства
англоязычных стран.
   - Насколько я помню, он говорил там о достаточно общезначимых вещах.
   - О, в какой-то  мере  это  так...  -  Она  стряхнула  пепел.  -  Но...
поговорим о вчерашней передаче. Она вам понравилась?
   - Я нашел,  что  она  хорошо  сделана,  прилично  подобран  фактический
материал.
   Большие глаза Марии Посадор изучающе смотрели на меня.
   - Может быть, вы сможете уделить мне час времени, сеньор Хаклют? И если
я не ошибаюсь в вас, то вам это покажется довольно любопытным.
   Я никак не мог понять, к чему она клонит.
   - Если вы хотите доказать мне, что вчера в телестудии говорили  чепуху,
то ошибаетесь, - сказал я.
   Она устало улыбнулась какой-то вымученной улыбкой и внезапно  сделалась
похожей на девочку.
   - О нет! Уверяю вас, это не входит в мои намерения.
   Для меня все связанное с этой женщиной по-прежнему оставалось загадкой.
Почему  она  поддерживала  дружбу  с  Сэмом   Фрэнсисом?   Почему   Энжерс
настоятельно предостерегал меня  от  общения  с  ней?  Почему  она  только
говорила  о  несправедливости  по  отношению  к  Тесолю,  но  не  пожелала
заплатить за него денежный штраф? Но тут неожиданно я понял, что,  пытаясь
найти подход ко  мае,  она  совершенно  не  прибегала  к  своему  женскому
обаянию,  которым,  бесспорно,  была  наделена.  Она  вела  себя  со  мной
по-деловому, как мужчина с мужчиной.
   - Хорошо, - согласился я. - Один час.
   Она с облегчением встала, и мы вышли из отеля. У тротуара стоял большой
лимузин. Она достала из сумочки ключи  и  жестом  пригласила  меня  занять
место в машине. Я  заколебался,  вспомнив,  что  за  мной  могут  следить.
Заметив это, она снисходительно улыбнулась и протянула  золотой  брелок  с
ключами.
   - Хотите, можете сесть за руль.
   Я отрицательно покачал головой.
   Машина прямо-таки летела. Казалось, мы только покинули отель, как сразу
же оказались на окраине Вадоса, в  самом  фешенебельном  его  районе,  где
виллы утопали в зелени садов. Когда машина свернула в боковую аллею, вдоль
которой тянулись прекрасные пальмы, сеньора Посадор нажала какую-то кнопку
на щитке. Раздался зуммер, и я увидел, как кованые ворота перед въездом  к
одному  из  домов  отворились,  словно  по  мановению  волшебной  палочки.
Автомобиль проскользнул в них.  Она  снова  нажала  на  кнопку,  и  ворота
бесшумно закрылись за нами. Машина остановилась  перед  густыми  зарослями
темно-зеленого кустарника, в которых исчезала узкая дорожка.
   - Приехали, - произнесла сеньора Посадор.
   Я вышел из машины, с удивлением оглядываясь по сторонам.
   - Сюда, пожалуйста. Идите за мной, - позвала она и пошла по дорожке.
   Я последовал за ней, осторожно пробираясь среди  кустов,  и,  к  своему
немалому  удивлению,  увидел  небольшое  скрытое  за  зеленью  сооружение,
похожее на ангар или, скорее, благодаря  толстым  стенам  на  бункер.  Над
крышей возвышалась антенна, а через сук ближайшего дерева  был  переброшен
электрокабель, тянувшийся к дому.
   Сеньора Посадор открыла висячий замок, и мы  вошли  внутрь.  Сначала  я
ничего не мог разглядеть - единственным источником света служило маленькое
зарешеченное окошко. Но  когда  она  зажгла  свет,  я  был  удивлен  уютом
помещения:  мягкие  удобные  кресла,   телевизор   с   огромным   экраном,
видеомагнитофон.
   - Садитесь, пожалуйста, - предложила сеньора Посадор.
   Я присел на ручку кресла. Она направилась к видеомагнитофону.
   - Я прокручу вам вчерашнюю передачу, в которой вы принимали участие,  -
тихо проговорила она.
   На телеэкране появился Кордобан, и передача пошла своим  чередом.  Я  в
недоумении взглянул на сеньору Посадор.
   - Я же все это уже видел по монитору и не совсем понимаю, что вы хотите
мне всем этим сказать.
   Она выключила магнитофон и прокрутила пленку назад; затем, не глядя  на
меня, ответила:
   - В Вадосе немного мест, где безопасно смотреть телевизор, это одно  из
них. Я пользуюсь устройством, которое  по-английски,  кажется,  называется
блинкером. Я воспроизвела сейчас запись без этого устройства.
   - Насколько мне  известно,  -  вставил  я,  -  это  приставка,  которую
подключают, чтобы не видеть  коммерческой  рекламы.  Но  в  передаче  ведь
реклама отсутствовала.
   - Вы уверены? - спросила она  с  той  же  кроткой  усталой  улыбкой.  -
Сеньор, вы слышали когда-нибудь о подсознательном восприятии?
   Я нахмурил брови.
   - Да, конечно.
   - Вы подтверждаете, что это запись той передачи,  в  которой  вы  вчера
вечером принимали участие?
   Я кивнул.
   - А теперь смотрите внимательно, сеньор Хаклют.
   Она перемотала бобину до появления первых кадров, снятых в трущобах,  и
снова просмотрела их, не снимая пальца с кнопки "стоп", которая находилась
рядом с головкой воспроизведения.
   - Трудно сразу найти что надо, - пробормотала она. - А! Вот здесь!
   Изображение на экране показалось мне чем-то знакомым, хотя я не помнил,
что видел его вчера в передаче или сейчас при ее воспроизведении.  Грязная
нищенская лачуга. Крупным планом показали полуобнаженного негра  и  вокруг
него стайку детей лет двенадцати. Описание того,  чем  они  занимались,  я
предпочитаю опустить. Я отвернулся.
   - Нельзя, сеньор, просто закрывать  глаза  на  такие  вещи,  -  холодно
заметила сеньора Посадор. - Пожалуйста, присмотритесь.
   Я  придвинулся  к  телеэкрану.  Действительно,  что-то  в   изображении
показалось мне странным...
   - Это не снимок, - сказал я, - а графика.
   - Точнее говоря, заставка, - согласилась  она.  -  Пожалуйста,  следите
внимательно.
   Бобины снова завертелись. Появился еще один кадр, которого  я  тоже  не
заметил во вчерашней передаче,  но  который  опять  показался  мне  чем-то
знакомым. В кадре маленький мальчик при одобрении  матери  отправлял  свои
физиологические  нужды  возле  полотна  на  библейские  темы.  Четко  были
различимы крест и нимб вокруг головы Христа.
   - Вы верующий, сеньор Хаклют? - спросила Мария Посадор.
   Я отрицательно покачал головой.
   -  Большинство  жителей  Вадоса  -  католики.  Каждый   тотчас   узнает
репродукцию с "Распятия Христа", которое украшает алтарь в  нашем  соборе.
Оно принадлежит одному из наши-х самых известных художников.
   Сеньора Посадор прокрутила пленку дальше. Следующий  кадр,  на  который
она обратила внимание,  демонстрировал  сцену  избиения  ребенка:  мужчина
кнутом хлестал по обнаженной спине маленькую девочку.
   - Стоит ли показывать дальше? -  тихо  произнесла  сеньора  Посадор.  -
Давайте лучше посмотрим кадры, которые вставили в ваше интервью.
   Пленка крутилась дальше.
   - Здесь находится сеньор Хаклют, - сказал телезрителям Кордобан.
   Мое улыбающееся лицо появилось в кадре. А потом я увидел себя - вернее,
человека, похожего на меня, - у входа в собор опускающим пальцы в чашу  со
святой водой. В следующем кадре мне пожимал руку сам  президент.  Затем  я
стоял коленопреклоненный перед епископом, с которым  столкнулся  в  здании
телецентра. Последний снимок - до повторного наплыва тех же кадров  -  был
уже совершенно фантастическим: словно архангел я летел в белом  одеянии  с
огненным  мечом  в  руках  над  центральной  станцией  монорельса,  из-под
которой, будто встревоженные муравьи, выползали маленькие фигурки людей.
   -  Думаю,  достаточно,  -   сказала   сеньора   Посадор   и   выключила
видеомагнитофон. - Теперь, мне кажется, вы должны были все понять.
   Я в недоумении покачал головой.
   Она отодвинула пустые коробки из-под пленки и устроилась на тумбе возле
видеомагнитофона.
   - Тогда попытаюсь вам объяснить.  -  Она  взяла  сигарету  и  рассеянно
закурила.
   - Вы говорили, что слышали о подсознательном восприятии?
   Я нахмурил брови.
   - Да, я слышал о технике воздействия на подсознание. На  телеэкран  или
киноэкран вводится  наплывом  и  проецируется  на  какие-то  доли  секунды
определенная информация. Подобные эксперименты проводились в кино. В кадры
фильма включали  такие  простые  понятия,  как,  скажем,  "мороженое"  или
"оранжад". Некоторые утверждали, что ощущали на себе  их  действие,  и  им
хотелось  полакомиться.  Некоторые,  наоборот,  заявляли,   что   никакого
воздействия на них все это не оказывало. Я считал, что все эти трюки давно
вышли из моды.
   - Это не совсем так. Эксперименты  в  самом  деле  оказались  не  очень
удачными.  Но  метод,  безусловно,  в  какой-то  степени  оправдал   себя.
Некоторые  цивилизованные  страны  тотчас  же  оценили  его   как   важное
политическое оружие. Применяя такой метод длительное время, можно  привить
населению определенные доктрины.  Одним  из  первых,  кто  разглядел  это,
был... Алехандро Майор.
   Сохранившиеся в моей памяти выдержки из первой  книги  Майора  в  самом
деле подтверждали это. Я кивнул в знак согласия.
   - Двадцать лет назад,  -  сказала  сеньора  Посадор,  глядя,  как  тает
струйка дыма  от  ее  сигареты,  -  Хуан  Себастьян  Вадос  выставил  свою
кандидатуру на пост президента. Это были первые выборы  после  ненавистной
диктатуры. Телевидение в нашей стране тогда  только  зарождалось.  Вначале
передачи могли смотреть  только  жители  Куатровьентоса,  Астория-Негры  и
Пуэрто-Хоакина. Но директор был сторонником Вадоса.  Кто  впервые  обратил
внимание на возможности, о которых мы  только  что  говорили,  сказать  не
могу. Все держалось в строгом секрете.  Во  многих  странах  использование
таких средств воздействия на подсознание карается законом - многочисленные
тесты доказали их антигуманный характер. Но в Агуасуле  такого  закона  не
было.  Единственным  препятствием  являлась   безграмотность   большинства
населения, что, впрочем, не изменилось и по сей день. В то же  время  было
установлено, что действенность картинки, изображения гораздо большая  даже
для грамотных людей. Со словесной аргументацией можно не  соглашаться,  но
визуальное восприятие откладывается в подсознании надолго.
   Сеньора Посадор пристально рассматривала  свою  сигарету,  но  явно  не
видела ее - столбик пепла ссыпался на пол. Голос ее звучал жестко.
   - Вадос по совету Майора, который стал его другом,  на  практике  начал
применять этот метод. Так, он весьма часто проецировал на телеэкран кадры,
на которых его политический противник был представлен в  самом  невыгодном
свете. Телевидение в стране было явлением новым, и люди проводили все свое
свободное время перед  телевизорами.  Кончилось  тем,  что  на  противника
Вадоса посыпался град оскорблений, в дом его ежедневно летели камни.  И...
и он не выдержал - покончил с собой.
   Наступило длительное молчание. Затем  сеньора  Посадор  снова  овладела
собой.
   - Итак, мой друг, те из нас, кто знает все  это  и  не  одобряет  такой
политики, никогда не ходят в кино и не смотрят телевизионные программы без
блинкера. С годами последователи Майора понабрались опыта,  и  сегодня  вы
видели  типичную  передачу,  в  которой  применены  современные   средства
воздействия на психику.  Вот  почему  многие  наши  граждане  думают,  что
обитатели  трущоб  и  лачуг  прививают  своим  детям  животные  инстинкты,
развращают молодежь и глумятся над христианской верой.  Теперь  они  также
знают, что вы хороший человек, верующий католик, близкий друг  президента,
хотя на самом деле вы, вероятно, его ни разу и не видели.
   - Однажды издали, когда он ехал в машине, - вставил я.
   Она пожала плечами.
   - Я сама едва узнала вас во время передачи в образе ангела отмщения,  -
сказала она.  -  Видимо,  все  было  хорошо  подготовлено  заранее.  Среди
зрителей было много детей, а они верят в то, что видят.  Жители  маленьких
городов и деревень и даже Куатровьентоса и  Пуэрто-Хоакина  в  большинстве
своем  -  простые,  неграмотные  люди,   они   воспринимают   такие   вещи
непосредственно. По сравнению с  жителями  Сьюдад-де-Вадоса  вы  свободный
человек, сеньор Хаклют. Вы приехали сюда и  уедете  обратно,  и  на  вашем
образе мышления это существенно не отразится. И все же я  не  советую  вам
смотреть телевизор в Агуасуле.
   - Вы хотите сказать, что все телевизионные передачи заполнены, простите
меня, такой дрянью?
   Она поднялась  и,  нагнувшись,  приоткрыла  дверцу  тумбы,  на  которой
сидела.
   - Взгляните сюда, - показала она на  многочисленные  кассеты.  -  Здесь
видеозаписи передач последнего месяца. Могу  продемонстрировать  любую  из
них.
   - Не стоит, - ответил я.
   Она сочувственно взглянула на меня.
   - Как я и предполагала,  вы  порядочный  человек,  сеньор  Хаклют.  Вам
неприятно это открытие. Вот какими методами пользуются в стране  "с  самой
совершенной системой управления".
   Я закурил сигарету.
   - Вчера вечером я беседовал  с  доктором  Майором,  -  сказал  я  после
непродолжительного молчания. - Он употребил это же выражение. Означает  ли
оно что-нибудь на практике?
   - Для обычного гражданина? О, это ему почти  ничего  не  говорит.  Наше
правительство  применяет  весьма  ловкие  приемы  и  орудует  в   лайковых
перчатках. Для большей части народа двадцать лет правления Вадоса в  самом
деле можно назвать счастливыми. Никогда еще  в  Агуасуле  не  было  такого
спокойствия и процветания, и люди никогда не были так довольны. Но  те  из
нас, кто знает, что к чему, кто видит длинные невидимые цепи, которыми нас
опутали, - а таких, сеньор, немного,  -  боятся  за  будущее.  Кто  может,
например, предсказать, что будет, когда Майор умрет? Помимо того,  что  он
теоретик, он еще и блестящий импровизатор. Его искусство  состоит  в  том,
что он блистательно умеет поставить в нужную  сторону  парус  прежде,  чем
подует ветер. А потом, состарится ведь и сам Вадос. Кто знает, как  далеко
заглянул Майор вперед, в будущее, чтобы преемник Вадоса смог крепко  взять
бразды правления в свои руки и уверенно повел страну дальше по намеченному
курсу.  Есть  еще  одна  опасность.  Опасность  того,  что  это  правление
продержится еще очень долго, так долго, что, когда возникнет необходимость
перемен,  мы  не  сможем  уже  правильно  и  своевременно  реагировать  на
происходящее.
   Она беспомощно взмахнула своей холеной рукой и притушила сигарету.
   - Я вовсе не пытаюсь вести с вами политические беседы, сеньор Хаклют. Я
знаю, вы приличный человек. А то, что происходит здесь в  Агуасуле,  имеет
значение для всего мира. Если мы  пошли  неправильным  путем,  все  должны
знать об этом, чтобы избежать наших ошибок. Ваше время истекло, сеньор.  Я
подвезу вас, куда вы пожелаете.



        9

   На обратном пути, пока роскошный автомобиль мчал меня  в  город,  чтобы
нанести очередной визит Энжерсу, я не проронил ни слова. Настроение у меня
было подавленное.
   Я прибыл в Вадос для выполнения чисто технической  задачи,  которая  на
первый взгляд требовала лишь опыта и умения, хотя сам  заказ  был  намного
престижнее прежних моих контрактов из-за особого  статуса  города.  Но  на
месте оказалось, что на мою долю выпало вынесение морального приговора.
   То, что показала мне сеньора Посадор, меня без преувеличения  потрясло.
Оставив в  стороне  этическую  сторону  вопроса,  мне  отвратительно  было
сознавать, что я сам стал участником этой игры. Тот факт, что телезрителям
обманным путем внушали ко мне симпатию, только ухудшал положение.
   И все же...
   За двадцать лет правления Вадоса в стране не было  ни  переворотов,  ни
гражданских войн, ни экономических спадов и кризисов, ни каких-либо других
серьезных потрясений. И он впервые за стопятидесятилетнюю  бурную  историю
страны на столь длительный период даровал  народу  мир.  В  то  время  как
соседние государства тратили  средства  и  силы  на  распри,  ему  удалось
построить  прекрасную  столицу,  значительно  повысить  жизненный  уровень
населения, в какой-то  мере  преодолеть  голод,  нищету,  неграмотность  и
болезни.
   Народ платил ему за это  уважением.  Большинство  граждан  готовы  были
многое простить своему президенту, хотя бы  за  одно  то,  что  он  явился
создателем Сьюдад-де-Вадоса.
   А что же оставалось делать мне? Показать правительству спину?
   Один  необдуманный  шаг  мог  надолго  подорвать  мою  репутацию.   Мне
понадобились многие годы труда, чтобы достичь нынешнего положения,  разрыв
столь завидного  контракта  послужил  бы  основанием  заподозрить  меня  в
профессиональной несостоятельности. Никто и не подумал бы поинтересоваться
его причиной. Да и в финансовом  отношении  я  не  очень  мог  себе  такое
позволить, хотя конкуренция среди  специалистов  на  моем  уровне  -  а  я
считался экспертом высшего класса в данной области -  не  так  уж  велика,
чтобы остаться без работы.
   Взвесив все "за и против", я постарался выделить самое важное. Откажись
я  от  контракта,  вероятнее  всего,  Энжерс   получит   распоряжение   от
правительства  решить  проблему  по  своему  усмотрению,   а   вернее,   в
соответствии с желанием наиболее влиятельных кругов. А  добра  от  Энжерса
ждать не приходится.
   "В конечном счете, - сказал я себе, - совесть не позволяет  тебе  умыть
руки". Что бы то ни было, долг призывал  меня  выполнить  эту  работу  как
можно лучше, не причинив никому вреда, а если последнее нереально, то так,
чтобы пострадало как можно меньшее число людей.
   Когда я вошел в кабинет, Энжерс, холодно поздоровавшись со мной,  сразу
же без обиняков спросил:
   - Где вы сейчас были, Хаклют?
   - В гостях у друзей, - небрежно ответил я. - А что?
   Я с удивлением посмотрел на него.
   - С каких пор вы считаете Марию Посадор своим другом? Ведь вам же  ясно
было сказано, чтобы вы избегали знакомства с ней.
   - Итак, вы следите за мной. Я это подозревал. Вы что же думаете, я не в
состоянии заниматься работой и буду отсиживаться в  барах,  если  меня  не
контролировать? Если так, к черту! Найдите себе кого-нибудь другого! Но  я
уж позабочусь, чтобы ни  один  из  моих  мало-мальски  знающих  коллег  не
оказался на моем месте.
   Резкость моего тона  явно  подействовала.  Энжерс  с  глубоким  вздохом
откинулся в кресле.
   - Послушайте, Хаклют, ведь вы же не знаете ситуации  здесь,  в  Вадосе,
иначе бы вы боялись сеньоры Посадор, как чумы.  Должен  признаться,  мы  в
самом деле не упускаем вас из виду, но в ваших же интересах. Не  исключена
попытка вас... э... э...  убрать.  Ведь  для  Тесоля,  Фрэнсиса  и  прочих
бунтарей из народной партии вы представляете действительную опасность.
   - Клянусь, если бы мне прежде, чем заключить контракт, сказали,  что  я
послужу футбольным мячом в игре двух политических партий, я бы и  шагу  не
ступил в Агуасуль, - заявил я. - Я серьезно думаю о том,  чтобы  разорвать
контракт!
   Я говорил совершенно искренне и, будь у  меня  под  руками  официальный
документ, порвал бы его в клочья.
   - Прошу вас, успокойтесь! - воскликнул Энжерс. - Уверяю  вас,  пока  вы
выполняете работу, которую мы вам доверили, вы  -  вне  опасности.  Но  вы
пренебрегаете   просьбой    оставаться    объективным,    непредубежденным
специалистом. Сеньора Посадор - красивая, умная  женщина,  не  сомневаюсь,
она может произвести впечатление. Но позвольте сообщить вам то,  чего  она
сама,  вероятно,  о  себе  не  расскажет.  Ее  супруг   был   политическим
противником Вадоса на президентских выборах. После победы Вадоса, узнав  о
своем поражении, он застрелился.
   У меня заломило затылок.
   - Продолжайте, - сказал я, доставая сигарету.
   - Да... э... э. Впрочем, иного  трудно  было  и  ожидать.  В  ту  пору,
двадцать лет назад, сеньора  Посадор  была  совсем  молода,  только  вышла
замуж... Совершенно очевидно, что смерть мужа не могла не повлиять  на  ее
рассудок, она очень  неуравновешенна,  поступки  ее  трудно  предсказуемы.
Вскоре после тех  событий  она  вместе  с  несколькими  сторонниками  мужа
покинула страну, и  долгое  время  из-за  границы  сыпались  ее  угрозы  и
клевета. Со временем все, конечно, поняли, что  в  ее  обвинениях  нет  ни
толики правды. Кончилось тем, что лет пять назад Вадос предложил ей  снова
вернуться в Агуасуль. Но вместо того, чтобы оценить его великодушие - а со
стороны Вадоса после всех тех слухов, которые  она  распускала  о  нем  по
свету, этот шаг действительно был актом великодушия, - она никак не  могла
успокоиться, продолжая возбуждать общественное мнение и сеять  беспорядки.
Если бы Диас, несмотря на политические  разногласия,  не  являлся  в  свое
время другом ее покойного мужа, никто, надо думать, не стал бы столь долго
терпеть выходки этой дамы. Конечно, лучше держать ее под присмотром здесь,
чем допустить продолжение подобной подрывной  деятельности  из-за  рубежа.
Однако говорят, последнее время она заходит слишком  далеко.  Поэтому  вам
следует избегать контактов  с  ней  -  рано  или  поздно  сеньору  Посадор
призовут к порядку.
   - Я не знал этого, - задумчиво произнес я.
   Энжерс уловил мое внутреннее смятение и перешел в наступление.
   -   Естественно,   сеньора   Посадор   любыми    средствами    пытается
дискредитировать Вадоса. Она очень богатая женщина, поговаривают, что  она
финансирует "Тьемпо" - липовую газетенку, которую и  печатным  органом  не
назовешь. Лишь ее добрые отношения с Диасом спасают  газету  от  закрытия.
Трудно представить, какой поток грязи выливается на президента  и  кабинет
министров со страниц "Тьемпо". Но...  -  Энжерс  улыбнулся  своей  обычной
холодной улыбкой, - мне кажется, стоит оставить эту тему. Давайте займемся
нашими делами. Поверьте, -  неожиданно  тепло  проговорил  он,  -  мне  не
хотелось бы отрывать вас от ваших дел, но, видимо, это все же  необходимо.
Помните, в вашем присутствии Колдуэлл сообщил, что Сигейрас направил в суд
жалобу,  дабы  помешать  нам  экспроприировать  у  него  участок  земли  и
уничтожить трущобы на нем. И как  всегда,  когда  разбираются  дела  между
иностранцами  и  представителями  местного  населения,   министр   юстиции
Гонсалес  настоял  на  незамедлительном  предварительном  слушании,  и  на
сегодня назначено заседание  суда.  Нам  удалось  выяснить,  что  Браун  -
адвокат Сигейраса - намерен вызвать вас в суд в качестве свидетеля.
   - Серьезно? - как мог равнодушнее спросил я.
   - Насколько нам известно - да. И вот мы подумали,  что  сможем  сразить
его, в свою очередь пригласив вас выступить в качестве эксперта  от  имени
муниципального  совета.  Если  вы  будете  свидетелем  у  Сигейраса,   это
произведет неблагоприятное впечатление. Люди тотчас сделают вывод, что  вы
на его стороне, независимо от того, поможете ли вы своим выступлением  его
делу или нет.
   - Честно говоря, не уверен, стоит ли мне вообще представлять какую-либо
из сторон.
   Энжерс пожал плечами.
   - О, я бы пока не торопился с решением. Нам кажется, что  Браун  просто
хочет выступить с позиции силы. Если мы выставим с нашей стороны  вас,  он
тут же подожмет хвост. И вам, вероятно,  даже  не  понадобится  появляться
перед судом. Браун хитер как бес.
   -  Мне  довелось  встретиться  с  ним.  И  на  меня  тоже  он  произвел
впечатление человека весьма непростого.
   - О да!  Он  однажды  уже  вел  дело  Сигейраса.  Браун  -  выходец  из
Нью-Йорка, и у него есть большое преимущество - он  опрашивает  свидетелей
как на английском, так и на испанском языках. К тому же он  весьма  ловкий
адвокат. Но наш город представляет Андрес Люкас, и потому я  нисколько  не
сомневаюсь в исходе дела. Люкас - лучший адвокат в Агуасуле.
   - Тот самый Люкас, который является секретарем партии Герреро?
   - Да, именно он. Он принимал весьма  деятельное  участие  в  разработке
прав гражданина нашего города. Как  только  Браун  начнет  апеллировать  к
гражданским правам, то сразу же получит сокрушительный отпор.
   - Кстати, коль  скоро  мы  заговорили  о  Люкасе.  Не  он  ли  является
защитником Герреро по делу о нарушении правил дорожного движения.  Мне  бы
хотелось узнать, в чем там суть?
   - Нарушение правил уличного движения! Что за чепуха! -  с  раздражением
воскликнул Энжерс. - Да  это  просто  очередная  клеветническая  кампания,
развязанная народной партией против Герреро. Они не могут победить честным
путем, поэтому и прибегают к грязным методам и лжи. Домингес, предъявивший
иск, тоже, кстати, адвокат. Юрисконсульт народной партии. Его нападкам  на
Люкаса и Герреро нет конца. Поговаривают, что он просто  завидует  Люкасу,
лучшему адвокату в стране, Домингес мне не нравится. Слишком мягок.
   - Чем же все кончится?
   - Понятия не имею,  как  уж  там  поступят  с  водителем,  но  Герреро,
разумеется, оставят в покое. Со стороны народной партии выставят двух-трех
свидетелей,  но  всем,  естественно,  известно,   к   какой   партии   они
принадлежат. Люкас даст им прикурить.
   Энжерс  открыл  ящик  письменного  стола  и  вынул  из  него  папку   с
золотистыми тесемками.
   - Тут у меня ваша повестка в суд. Вы вызываетесь  в  качестве  эксперта
муниципального совета по делу Сигейраса. Думаю, являться туда  вам  скорее
всего не придется, но если такая необходимость возникнет, мы известим вас.
Да, чуть было не забыл: президент изъявил  желание  познакомиться  с  вами
лично. Завтра в пятнадцать часов в его резиденции состоится прием в  честь
нашего местного шахматиста - победителя турнира стран Карибского  региона.
Если у вас есть желание побывать там, приглашение на ваше имя будет  ждать
вас в отеле.
   - С благодарностью приму его, - церемонно ответил я.
   Энжерс улыбнулся.
   - Готов держать пари, президент произведет на вас сильное  впечатление.
Незаурядная личность.
   Честно говоря, я вышел от  Энжерса  в  смятении.  Оказывается,  сеньора
Посадор - вдова того самого соперника Вадоса, о котором она мне  говорила.
"Пытается всеми средствами дискредитировать Вадоса..." - сказал Энжерс.  И
все же мне не хотелось верить, что она пригласила  меня  сегодня  утром  к
себе для того, чтобы столь изощренным способом ввести в заблуждение.
   Думая обо всем этом, я шел мимо здания суда к парку, где  обычно  стоял
мой служебный автомобиль. И тут мое  внимание  привлекла  знакомая  тучная
фигура, склонившаяся над витиеватыми перилами террасы,  куда  вела  крутая
лесенка. У Брауна в руках были его неизменные сигара и бутылка лимонада  с
торчащей из нее соломинкой.
   - Эй, Хаклют, - обратился он ко мне. - Идите сюда!
   Я поднялся по ступеням.
   - На этот раз вы мне позволите угостить вас?
   - Сегодня я не прочь выпить чего-нибудь покрепче. Но скажите, хотите вы
узнать страну, где находитесь? Хотите? Хотите посмотреть, как  выглядит  в
Вадосе правосудие? Хотите увидеть убийство?
   - Не понимаю, что вы имеете в виду?
   - Там внутри... - показал он большим пальцем через  плечо,  осыпав  при
этом пеплом свой пиджак... - судья разделывает  как  мальчишку  одного  из
лучших адвокатов Вадоса.  Судья,  которому  неведомы  такие  понятия,  как
право, справедливость,  свидетельские  показания.  Адвоката  зовут  Мигель
Домингес. Слышали про такого?
   - Это о нарушении Герреро правил дорожного движения? Вот уж  не  думал,
что такое дело может принять столь серьезный оборот, чтобы  разбираться  в
высшей судебной инстанции.
   Браун сплюнул.
   -  Для  Герреро  все  делается  на  высшем  уровне.  Только  так,  сэр!
Попробовали  бы  только  передать  дело,  как  обычно,  в  суд  по   месту
жительства. Он поднял бы такой шум, что слышно было бы даже в Мехико.  Вам
для собственной пользы следовало бы сходить туда и посмотреть, что здесь у
нас происходит в действительности. Зайдите! Зайдите!
   Он схватил меня за рукав и почти насильно втолкнул в здание,  продолжая
говорить:
   - Кроме того, дело касается непосредственно вас, Хаклют. Ваше  имя  уже
упоминалось по меньшей мере раз шесть. Мне до того надоело сидеть там, что
я вышел на несколько минут глотнуть свежего воздуха.  Я  ожидал  рядом,  в
палате по гражданским делам, когда объявят о начале слушания дела по  иску
Сигейраса. Но похоже, разбор нашего дела затянется. Может, придется  ждать
день, а то и все два. Вот я и решил посмотреть,  что  происходит  у  Мига.
Боже мой, настоящее избиение, скажу вам.
   - А при чем здесь я, черт возьми?
   - Старик Ромеро - это судья, которому уже, наверно, все сто стукнуло, в
старческом слабоумии забыл  все,  что  когда-то  вбивали  в  его  башку  о
свидетельских показаниях. Так вот. Он с самого начала дал ясно понять, что
обвинение, выдвинутое против Герреро, -  попытка  оклеветать  невиновного.
Четверть часа он  распинался  о  пагубной  деятельности  народной  партии,
назвав Мига подкупленным лжесвидетелем, и заявил,  что  считает  чертовски
подходящим случай избавиться городу от крестьян, за счет которых  держится
народная партия. Вот тут-то помянули и вас, дружочек. Мне просто  противно
повторять всю эту болтовню.
   Мы подошли к залу заседаний. Служитель открыл нам дверь,  и  мы  заняли
места в рядах для публики. Зал был полон. В первом  ряду  с  хмурым  видом
сидел Сэм Фрэнсис, рядом с ним еще несколько человек, которых я уже  видел
на Пласа-дель-Сур во время митингов.
   На скамье подсудимых, точнее говоря, в удобном кресле  с  самодовольной
улыбкой восседал Герреро. На месте защитника в небрежной  позе  развалился
тоже улыбающийся Андрес Люкас. На противоположном конце того же стола,  за
которым  сидел  Люкас,  я   разглядел   мертвенно   бледного   мужчину   с
подергивающейся щекой.
   - Это Миг, - шепнул Браун.
   Судье, маленькому сморщенному старикашке, может быть,  и  не  было  ста
лет, как утверждал Браун, но определенно давно перевалило за  восемьдесят.
Молоточек, который он держал в скрюченной, высохшей руке, казался для него
невероятно тяжелым. Голос судьи звучал пронзительно  пискливо.  Смысл  его
слов в общих чертах я понял.
   - ...Невозможно признать  доказательства,  выдвинутые  в  обвинительном
акте, - заявил он. -  Налицо  личная  вражда  и  политические  соображения
самого низкого свойства. Вот уже тридцать лет  я  веду  дела  в  различных
судах, но никогда еще мне никто не осмелился представить  на  рассмотрение
такой вздор.  Естественно,  я  считаю  своим  долгом  поставить  вопрос  о
поведении  адвоката  Домингеса  на  заседании  коллегии  адвокатов.  Я   с
нетерпением жду дня - а он уже не за горами, - когда  лица,  ответственные
за бесчестный выпад против человека столь безупречной репутации, -  поклон
в сторону Герреро, - будут выметены как сор. Мне  остается  лишь  объявить
официальный приговор: господин Герреро невиновен. Заседание закончено.
   Удар молоточка как бы послужил сигналом для Сэма Фрэнсиса, вскочив,  он
стал выкрикивать по-английски, вероятно забыв в пылу страстей свой  родной
язык.
   - Это невозможно! Беспринципный старый маразматик! Ты только...
   Снова раздался стук молоточка, потонувший в  гудении  зала.  Судья  дал
знак секретарю открыть дверь и удалился.
   - Пошли отсюда, - сказал Браун немного погодя. -  Мне  стыдно  смотреть
Мигу  в  глаза.  Его  сейчас  оклеветали,  опорочили,  нанесли  урон   его
профессиональной репутации. Нравится вам эта страна, Хаклют? Я  нахожу  ее
прекрасной, если бы не кучка бесстыдных, мерзких подлецов.
   - Но как удалось Ромеро протащить такое решение?
   - А кто его может остановить? - фыркнул Браун. - Ромеро - главный судья
страны, председатель верховного суда, а самое существенное - марионетка  в
руках Вадоса. Скорее, скорее на воздух!
   Браун вел меня по коридорам суда так быстро, что даже запыхался.
   - Ну, вот теперь вы знаете цену  нашему  правосудию.  -  Он  достал  из
кармана большой носовой платок и вытер лицо. - Понравилось?
   Не  успел  я  ответить,  как  из  здания  суда,  возбужденно   обсуждая
происшедшее, вышел Сэм Фрэнсис. Следом за ним показалась группа  оживленно
беседующих людей, в центре которой были Люкас и Герреро. Они  остановились
на площадке неподалеку от нас. Один из мужчин поспешно сбежал по  ступеням
вниз. Я узнал в нем шофера Герреро.
   - А что с ним? - тронул я Брауна за рукав.
   - Ромеро отклонил дело. Он считает, что это предлог очернить Герреро.
   - Очернить Герреро? - так громко повторил Сэм Фрэнсис, что его услышали
все. - Да можно ли очернить этого темного человека?
   Герреро замолк на полуфразе и ровным, размеренным шагом  приблизился  к
Фрэнсису. Его сторонники сгрудились за ним. Он холодно посмотрел  Фрэнсису
в глаза. На какой-то момент, казалось, все затаили дыхание.
   - Довольно нелепо слышать такое утверждение именно от вас. Ведь  черный
из нас - вы.
   Лицо Фрэнсиса исказила гримаса. Одним прыжком он подскочил к Герреро  и
нанес ему сокрушительный удар в скулу. Герреро, потеряв равновесие, словно
кукла, просчитал все ступеньки сверху донизу. Несколько человек кинулись к
нему. Кто-то, кажется Люкас, попытался приподнять ему голову.  Руки  этого
человека окрасились кровью.
   - Ну и  идиот!  -  тихо  сказал  Браун,  глядя  на  учащенно  дышавшего
Фрэнсиса. - Какой идиот!
   Со всех сторон сбегались люди. Раздвигая толпу, подошел  полицейский  и
профессиональным жестом стал прощупывать пульс. Наконец он  поднялся  и  с
угрожающим видом стал подниматься по ступеням к Сэму Фрэнсису,  который  в
оцепенении продолжал стоять наверху.
   Браун взглянул на меня. Лицо его было непривычно серьезным.
   - Извините, Хаклют. Когда я говорил вам об убийстве, то не предполагал,
что оно произойдет на самом деле.



        10

   Прибыла машина скорой помощи, и появился наряд полицейских.  Репортеры,
присутствовавшие на суде, почуяли сенсацию. Защелкали фотоаппараты.
   С воем подлетела черно-белая  полицейская  машина,  из  которой  легко,
словно мяч, выпрыгнул шеф полиции О'Рурк.
   В своем кабинете он показался мне тупым и флегматичным, теперь  же  его
ленивую небрежность как рукой сняло. Резко, громким голосом О'Рурк отдавал
приказания,  которые  мгновенно   выполнялись.   Были   записаны   фамилии
свидетелей; сделаны необходимые снимки.
   Толпа заметно росла. Стали раздаваться выкрики в адрес  Сэма  Фрэнсиса,
который по-прежнему неподвижно, словно изваяние, стоял рядом с полицейским
вверху  на  лестнице.  Я  видел,  как  О'Рурк  крутил   головой,   пытаясь
определить, от кого исходят эти угрозы.
   Мне хотелось спросить Брауна, почему О'Рурк ничего не предпринимает, но
адвокат подошел поближе  к  пострадавшему  и  молча  не  отрывал  от  него
неподвижного взгляда.
   Санитары положили Герреро на носилки и в наступившей тишине  понесли  к
машине. Кое-кто из стоявших поближе осенил  себя  крестом.  Дверцы  скорой
помощи захлопнулись. И как по сигналу,  волнение  снова  стало  нарастать.
Что-то взлетело в воздух. Удар  пришелся  Фрэнсису  в  плечо,  и  брызгами
спелого помидора его обдало с ног до головы.
   На какое-то время я потерял из виду О'Рурка, но тут заметил  его  -  он
продвигался сквозь  толпу,  словно  бык,  готовый  к  атаке.  В  следующее
мгновение шеф полиции  уже  тащил  к  месту,  где  недавно  лежал  убитый,
упирающегося мужчину в дешевом белом костюме. На его левой  щеке  виднелся
свежий кровоподтек. Последним ударом О'Рурк толкнул мужчину в руки  одного
из полицейских и, не переводя дыхания, повернулся к любопытствующим. Он не
произнес ни слова. Но толпа тут же  стала  редеть.  Люди  понуро  покидали
площадь.
   Двое полицейских схватили Фрэнсиса и втолкнули его  в  машину  О'Рурка.
Люкас с перекошенным от ненависти лицом прошипел вслед Фрэнсису,  что  тот
живым больше никогда уже не выйдет из тюрьмы.
   Толстяк Браун дотронулся до моей руки и хрипло произнес:
   - Теперь нам надо выпить. Ваш черед платить, помните?
   В  баре  на  другом  конце  площади  приглушенными  голосами  обсуждали
случившееся. Мы пили молча. Наконец я не выдержал и спросил:
   - В Агуасуле применяется смертная казнь?
   Браун покачал головой.
   - Очень редко. В последнее время такие приговоры  не  выносились.  Хотя
законом и предусмотрено, как высшая  мера  наказания...  с  правом  выбора
через повешение или расстрел. С тех пор как Вадос пришел к власти,  парней
шесть расстреляли, последнего - пять лет назад.
   Снова наступило молчание. Браун пожал плечами и поудобнее  устроился  в
кресле.
   - Нельзя же все время издеваться над человеком... А Сэм и так  был  уже
зол как черт. Это,  конечно,  надолго  запятнает  народную  партию.  Вадос
наверняка посмеется, когда узнает о случившемся.
   Я представил себе состояние Фрэнсиса, когда он осознал, что натворил.
   - За ним что-нибудь подобное водилось? - спросил я.
   - Не слышал. Но я встречал в Гарлеме таких  парней.  Понимаете,  что  я
имею в виду? Однажды я видел,  как  один  такой  ненормальный  запустил  в
белого разбитой бутылкой за то, что он назвал его черномазым  подонком.  А
Сэм всегда отличался вспыльчивостью.
   - У меня такое ощущение, что он мог свернуть  шею  и  мне,  прежде  чем
накинулся на Герреро.
   Толстяк Браун пристально посмотрел на меня.
   - Вы были знакомы с Фрэнсисом?
   - Да. Мария Посадор познакомила нас однажды в отеле, где я живу.
   - Вы знаете Марию? - спросил Браун с  недоверием.  -  Хаклют,  вы  меня
озадачили: вот бы не подумал, что вы принадлежите к тому типу  мужчин,  на
которых Мария захочет взглянуть второй раз.
   - Возможно, я и не красавец, - не  без  раздражения  заметил  я,  -  но
причем здесь ее вкус?
   - Успокойтесь! - пробормотал Толстяк. -  Успокойтесь!  Я  имел  в  виду
другое... Э... э... скажем так: вы приехали по приглашению Вадоса. А Мария
спит и видит, чтобы Вадоса склевало воронье. Вот меня и удивляет, что  она
не плюнула вам в лицо. Я, конечно, могу и заблуждаться. Очень может  быть,
я ошибаюсь.
   Он осушил стакан.
   - Вам хорошо, - сказал он. - Вас не  вызовут  свидетелем  по  делу.  Но
Люкас... - будь он проклят - немало бы отдал за то,  чтобы  привлечь  меня
для показаний в суде... И мне кажется, он попытается втянуть в эту историю
и Мига Домингеса. А у нас и так достаточно проблем, у Мига и у меня. Лучше
мне сейчас, Хаклют, отправиться домой, чтобы порыться в бумагах. Я  должен
вытянуть Мига из петли, которую на него накинул  Ромеро.  У  Мига  хорошие
отношения с Диасом. Одно время он даже был его любимцем. Да и  теперь  они
остались  добрыми  друзьями.  Надо  достать  для  Диаса  копию   протокола
утреннего судебного  заседания.  Если  он  захочет,  то  может  предложить
Гонсалесу сместить Ромеро  по  причине  профессиональной  непригодности  и
назначить  новое  судебное   слушание.   Законом   это   предусмотрено   в
исключительных  случаях.  Если  Диас  нам  подыграет,  Ромеро  получит  по
заслугам.
   Он встал и расплатился за себя.
   - Пойду узнаю, как отнесется к моей идее  Миг.  Было  бы  глупо  с  его
стороны сидеть сложа руки. До встречи, Хаклют. Еще увидимся.


   Не знаю, прав ли был судья Ромеро или нет,  оценив  жалобу,  выдвинутую
против Герреро, как сугубо политический маневр. Но факт оставался  фактом:
Фрэнсис был до  такой  степени  озлоблен,  будто  действительно  сорвалось
заранее обдуманное и разыгранное словно по нотам дело, и потому в приступе
ярости убил Герреро.
   И так поступил политический лидер. Что же тогда можно было  ожидать  от
рядовых членов партии?
   Подошло время обеда, но под впечатлением происшедшего я все  еще  никак
не мог обрести равновесие. Медленным  шагом  возвращался  я  в  отель.  На
Пласа-дель-Сур сегодня вниманием прохожих  полностью  владела  гражданская
партия. На трибуне под приспущенным флагом с  траурной  лентой  незнакомый
мне оратор произносил  высокопарно-напыщенную  речь,  посвященную  кончине
Герреро, и клятвенно обещал жестоко  отомстить  народной  партии.  Видимо,
Тесоль уже знал о случившемся. На площади не было видно ни его самого,  ни
его сторонников.
   В отеле, заглянув в ящик для корреспонденции, я  обнаружил  приглашение
на прием к президенту, о котором говорил Энжерс. Я вложил его в бумажник с
мыслью о том, не послужит ли смерть Герреро достаточным поводом для отмены
приема.


   Смерть Герреро была главной темой  вечерней  "Либертад".  На  следующее
утро опубликовала материалы, посвященные  происшествию,  и  "Тьемпо".  Там
подробно говорилось о намеренной провокации со стороны Герреро и  делались
попытки найти оправдание  действиям  Фрэнсиса.  И  все  же  большего,  чем
надежду на замену смертной казни  пожизненным  заключением,  "Тьемпо"  при
всем желании внушить не могла.
   Писатель Фелипе Мендоса  посвятил  этому  передовицу.  Ничто  не  могло
скрыть того факта, что Фрэнсис самым опасным образом проявил свой  гнев  и
теперь должен понести наказание.
   На мой взгляд, газета,  стараясь  как-то  смягчить  печальную  картину,
уделила слишком много места недостойному разбору иска  против  Герреро.  В
номере поместили фото Толстяка  Брауна  с  вызывающим  выражением  лица  и
Мигеля Домингеса, который производил впечатление тихого ягненка.
   Толстяк Браун заявил в одном из интервью, что  Фрэнсис,  вероятно,  был
чрезвычайно возмущен пародией на понятие о справедливости. Но он никак  не
объяснил, почему тот вообще присутствовал на судебном заседании, если  иск
был действительно обоснованным.  Скорее  всего  к  делу  был  политический
интерес.
   Прочитав статью, я сделал для себя ряд выводов. Прежде всего  Домингес,
очевидно, выполнял замысел Толстяка Брауна избавиться от Ромеро  и  начать
новый судебный процесс. Вначале я не понял, как это можно  сделать,  затем
сообразил, что Ромеро отклонил иск против водителя без допроса свидетелей,
а это, вероятно, и давало повод для повторного слушания дела.
   Кроме того, в статье содержалась дополнительная информация о  Фрэнсисе.
Как я и предполагал, он не являлся ни представителем  местного  населения,
ни получившим право гражданства жителем Вадоса.  Между  строк  можно  было
понять, что его выслали сначала из Барбадоса, где он родился, а  затем  из
Гайаны, Гондураса, Пуэрто-Рико за политические акции; в Вадосе он, видимо,
продолжал заниматься тем же. У меня сложилось впечатление, что Фрэнсис был
профессиональным демагогом. А я терпеть не мог таких людей. Они  постоянно
недовольны, однако не стремятся что-либо сделать сами,  а  навязывают  эту
деятельность другим независимо от того, хотят те этого или нет.
   С другой стороны, нельзя было  не  отдать  должного  таким  людям,  как
Герреро, Люкас, Энжерс, которые  хотели,  чтобы  Сьюдад-де-Вадос  в  своем
дальнейшем развитии шел по пути, намеченном  при  его  создании,  то  есть
вобрал в себя  лучшие  достижения  современного  градостроительства.  Я  в
определенной степени разделял такой подход.


   На следующий день был  какой-то  религиозный  праздник.  Предполагалось
интенсивное движение транспорта. Рано  утром,  как  обычно,  я  отправился
поработать, но спустя пару часов вынужден был прекратить свои наблюдения.
   Город выжидал, словно улитка в ракушке. Из церквей и даже  из  главного
кафедрального собора выходило гораздо  меньше  людей,  чем  после  обычной
церковной службы. Многие были  в  трауре  или  с  траурными  повязками  на
рукаве. Ночью  на  стенах  появились  надписи,  направленные  против  Сэма
Фрэнсиса и народной партии.
   Подойдя куличному базару, где в праздничные дни по  обыкновению  бывало
особенно много народу, я с  удивлением  обнаружил,  что  и  там  вполовину
меньше  посетителей,  чем  в  обычные   дни.   Повсюду   виднелись   следы
беспорядков: то выбитая витрина,  то  опрокинутый  фургон  с  овощами,  то
полуобгорелый деревянный кузов. Окна бара, где Толстяк Браун  угощал  меня
пивом, были заколочены досками. На  стенах  зданий  красовались  пятна  от
тухлых яиц и гнилых фруктов.
   Под палящими лучами солнца  Сьюдад-де-Вадос  словно  затаился,  подобно
мине замедленного действия. И было непонятно, то ли откажет взрыватель, то
ли произойдет взрыв.



        11

   Несмотря на смерть Герреро, Вадос не  отменил  прием.  Энжерс  объяснил
мне, что  гордость  за  победителя  шахматного  турнира  стран  Карибского
региона  столь  же  велика,  как  и  скорбь  в  связи  с  кончиной  лидера
гражданской  партии.  Было  решено  не  лишать  гроссмейстера  заслуженных
почестей.
   Направляясь в президентский дворец, расположенный на  склоне  холма,  я
понял,  почему  Вадос  избрал  для  себя,  вернее  для  резиденции   главы
государства, именно это место. Отсюда открывалась незабываемая по  красоте
панорама города. Внизу у подножия гор раскинулся аэродром.
   Когда я подъехал к воротам дворца,  полицейские  отдали  мне  честь.  Я
предъявил приглашение и проехал, куда мне указали.
   На большой квадратной лужайке перед дворцом были накрыты столы. С  трех
сторон лужайку обрамляли живописные клумбы. Слева бил красивый фонтан.  Из
павильона  напротив  доносились   звуки   вальса,   исполняемого   военным
оркестром.
   Дворец окружала  увитая  плющом  каменная  стена,  к  лужайке  от  него
спускались две лестницы. Внизу вдоль стены за утопающей в зелени  беседкой
протянулась тенистая аллея. Между нею и стеной я заметил  едва  различимый
двойной ряд колючей проволоки. Разглядеть ее можно было только со  стороны
входа, солнечные лучи, отражаясь системой зеркал,  освещали  пролет  между
рядами проволоки.
   Один из полицейских указал мне место для парковки -  теннисный  корт  с
твердым покрытием неподалеку. Другой тут же направил меня к лужайке.
   Возле лестницы меня снова попросили предъявить  приглашение.  При  этом
полицейский  окинул  меня  таким  пристальным  взглядом,  словно   пытался
запомнить лицо потенциального убийцы.
   Вначале  я  не  встретил  никого  из  знакомых.  Официант,  разносивший
напитки, подошел ко мне. Я что-то выбрал и, прихватив  с  другого  подноса
канапе, решил пройтись.  Честно  говоря,  я  не  ожидал  для  себя  ничего
интересного на столь официальном мероприятии, хотя здесь  собрался  высший
свет Вадоса. Красочностью туалетов, как ни странно, отличались  отнюдь  не
дамы, наряды которых были выдержаны в пастельных  тонах,  а  представители
высших воинских чинов. Своими роскошными мундирами они напоминали бабочек:
светло-серую форму офицеров  украшали  красно-золотые  аксельбанты,  белые
парадные мундиры военно-морских чинов сверкали золотом, а  небесно-голубая
форма летчиков поражала обилием серебра и бронзы.
   Наконец я увидел первое знакомое  лицо  -  адвоката  Мигеля  Домингеса.
Вокруг него щебетали три хорошенькие девушки, но,  видимо,  погруженный  в
свои мысли, он не проявлял к ним никакого внимания.
   Кто-то окликнул меня по-английски. Повернувшись,  я  увидел  Энжерса  и
Сейксаса с  супругами,  Худой,  угловатый  Энжерс  на  фоне  широкоплечего
тучного Сейксаса  выглядел  комично.  Сейксас  бурно  приветствовал  меня,
хлопнув по плечу, и предложил одну  из  своих  бразильских  сигар.  Энжерс
терпеливо дождался конца этой  сцены,  затем  представил  мне  свою  жену,
увядшую блондинку с  выступающими  вперед  зубами.  Дорогое  платье  плохо
сидело на ней. Оказалось, она родом из Шотландии. Я обратил внимание,  что
она все время искоса поглядывает на сеньору Сейксас.
   Супруга Сейксаса под стать мужу была женщиной крупной, с большим бюстом
и пухлыми белыми руками, унизанными браслетами. Однако она обладала легкой
походкой бывшей балерины, и скромный голубой костюм был ей явно к лицу.
   Конечно, речь зашла о смерти Герреро. Сейксас стал говорить о том,  как
следует обойтись с Сэмом Фрэнсисом; жена его при этом одобрительно  кивала
головой. Вдруг на полуслове Сейксас театральным жестом указал на  лестницу
и, хлопнув себя по лбу, отвернулся в сторону, словно ему стало дурно.
   По лестнице спускались два седых, похожих друг на друга человека.  Один
из них - тот, что постарше, - был, видимо, всем хорошо известен:  он  мило
раскланивался по сторонам, отвечая на приветствия. Как только он сошел  на
лужайку, гости тотчас окружили его плотным кольцом.
   - Ну, это уж слишком! - воскликнул Энжерс, нахмурив брови.  -  Терпение
Вадоса переходит все допустимые пределы.
   - Да, но он ведь так знаменит, - робко заметила его жена.
   - Это роли не играет, - отрезал Энжерс. - Дело в принципе. Особенно при
сложившейся ситуации.
   Я никак не ожидал от Энжерса критики в  адрес  столь  высокочтимого  им
президента.
   - Прошу прощения за свою неосведомленность, - обратился я к нему. -  Но
о ком идет речь?
   - О типе, который только что появился. Его  зовут  Фелипе  Мендоса.  Он
писатель. Некоторые даже называют его латиноамериканским Фолкнером. Романы
Мендосы посвящены малоприятным сценам из сельской жизни. Я их не  приемлю.
Но он использует свое  имя  и  популярность,  чтобы  строчить  недостойные
статейки о правительстве. Совсем недавно в одной из них он поносил сеньора
Сейксаса.
   - Мендоса - прекрасный писатель, - осмелилась заметить супруга  Энжерса
с неожиданной горячностью.
   - Х-ха! - выдохнул Сейксас, смерив мрачным взглядом Мендосу. - Пасквиль
есть пасквиль, хорош он или плох. И  я  думаю,  что  выскажу  Вадосу  свое
отношение к этому приглашению...
   Он внезапно замолчал, заметив предостерегающий взгляд жены.
   - Вы, разумеется, совершенно правы, - согласился Энжерс,  скорее  всего
из антипатии к Мендосе. -  Убежден,  что  его  художества  никогда  бы  не
увидели света, не будь его брат главным редактором этого  грязного  листка
"Тьемпо".
   - Так вместе с ним шел его брат?
   - Совершенно верно. Его зовут Христофоро. Он, его  брат  и  человек  по
фамилии Педро Муриетта, финансирующий издание книг Фелипе Мендосы, диктуют
читателям литературные  вкусы,  которые  зачастую  граничат  прямо-таки  с
порнографией...
   Откуда-то сверху прозвучало сообщение. Я уловил лишь конец фразы:
   - ...его превосходительство - президент.
   Разговоры смолкли, оркестр заиграл пианиссимо.
   Появился президент в сопровождении молодой  красавицы  жены.  Вместе  с
ними вышел мужчина в очках, с взъерошенными волосами. Даже на расстоянии в
нем ощущалась какая-то нервозность.
   Раздались  аплодисменты.  Энжерс,  Сейксас   и   их   супруги   особого
воодушевления не проявили. Рукоплескания длились до тех пор, пока трио  не
достигло верхней лестничной площадки. Там Вадос жестом  пригласил  мужчину
спускаться первым. Тот прошел вперед, щуря глаза от  солнца  и  застенчиво
улыбаясь.
   - Это Гарсиа, наш гроссмейстер, - тихо проговорил Энжерс,  наклонившись
ко мне.
   Затем по ступеням сошел и сам Вадос. Он, его супруга  и  Гарсиа  заняли
три кресла, которые неизвестно откуда появились на лужайке.
   - Теперь мы построимся и будем водить церемониальный хоровод, -  сказал
Энжерс со вздохом.
   Я с удивлением посмотрел на  него,  но  тут  все  присутствующие  стали
выстраиваться вереницей, и процессия двинулась против часовой стрелки.
   Проходя мимо президента, каждый гость или гостья отвешивали ему поклон.
Вадос  благосклонно  улыбался  или  в  знак  особого  расположения  жестом
приглашал приблизиться, чтобы обменяться несколькими словами.
   Мужчина в  темном  костюме,  вероятно  секретарь,  стоявший  за  спиной
президента, время от времени что-то говорил ему на ухо. Я  следовал  между
супругами Энжерс и Сейксас. Президент пригласил меня подойти.
   -  Очень  рад  познакомиться  с  вами,  сеньор  Хаклют,  -  сказал   он
по-английски почти без акцента. - Я уже имел удовольствие  видеть  вас  по
телевидению.
   - Мне больше повезло,  ваше  превосходительство.  Мне  довелось  воочию
видеть вас и вашу супругу, -  я  поклонился  сеньоре  Вадос,  -  когда  вы
проезжали по Пласа-дель-Сур.
   Жена  президента  действительно  была  хороша  собой.  Но,  видимо,  не
понимала по-английски и никак не прореагировала на мои слова.
   - Ну, это не назовешь знакомством, - ответил президент.
   - Зато я познакомился с Сьюдад-де-Вадосом, - я был предельно любезен. -
И город произвел на меня огромное впечатление.
   - Да, вы упомянули об этом в своем интервью, - сказал Вадос,  улыбаясь.
- Мне всегда, даже десять лет  спустя,  приятно  слышать  добрые  слова  о
городе. Это мое детище - с той  разницей,  что  всякий  ребенок  такой  же
индивидуалист, как и каждый из нас. А город, город живет  для  людей.  Это
лучшее, что может остаться  после  человека.  Но...  -  тут  Вадос  тяжело
вздохнул, - иногда развитие города, как и развитие  ребенка,  проходит  не
совсем  так,  как  хотелось  бы.  Однако  это  тема  не  для  сегодняшнего
разговора.   Не   стоит   омрачать   послеобеденные    часы    обсуждением
профессиональных вопросов. Надеюсь, пребывание  в  Агуасуле  доставит  вам
удовольствие, сеньор.
   Он дал понять, что аудиенция окончена.
   - Сеньор президент, - почтительно склонил я голову. -  Сеньора,  сеньор
Гарсиа.
   Я сделал  шаг  назад.  Гроссмейстер  без  особого  интереса  следил  за
движением процессии; в ответ  на  мое  обращение  лицо  Гарсиа  осветилось
улыбкой,  и  он,   словно   мальчик,   которого   угостили   конфетой,   с
воодушевлением проговорил:
   - Благодарю, сеньор, благодарю.


   - Вам была оказана большая честь, мистер Хаклют,  -  услышал  я  голос,
обращенный ко мне.
   Я обернулся - передо мной стояла Изабелла Кортес, она опиралась на руку
респектабельного  господина  лет  шестидесяти  в  старомодном  пенсне.   Я
обрадовался встрече. Именно с ней мне хотелось поговорить об использовании
подсознательного восприятия.
   - Леон, - обратилась сеньора Кортес к своему спутнику,  -  познакомься,
пожалуйста,  с  сеньором  Хаклютом,  которого  ты  недавно  видел  в  моей
передаче. Мой муж - профессор кафедры общественных наук университета.
   Профессор улыбнулся недоумевающей, но доброй улыбкой и тепло пожал  мне
руку. Затем он взглянул на жену, будто хотел удостовериться, правильно  ли
поступил. Она улыбнулась.
   -  Пожалуйста,  не  обижайтесь,  -  объяснила  она.  -  Мой  муж  знает
английский хуже меня.
   - Прошу вас, говорите по-испански,  -  сказал  я,  поскольку  от  меня,
видимо, этого ждали.
   Сеньора Кортес еще раз объяснила мужу, кто я; он снова пожал мне руку и
заверил, что весьма рад встрече.
   - Мне кажется, у вас здесь не очень много знакомых? - осведомилась она.
   Я согласно кивнул.
   - Тогда давайте вместе  пройдем  к  столу,  и  я  покажу  вам  наиболее
известных  гостей.  Кстати,  еще  раз  благодарю  вас  за  выступление  по
телевидению.
   - Буду весьма признателен, - сдержанно ответил я.
   Мы говорили по-испански, чтобы  профессор  мог  участвовать  в  беседе.
Подошел официант с подносом,  на  котором  стояли  напитки,  и  профессор,
улыбаясь, поднял бокал.
   - За успешное завершение вашей трудной задачи, - провозгласил он.
   - Спасибо, - с чувством сказал я. - С удовольствием выпью за это.
   Мы поставили бокалы, и сеньора Кортес,  придвинувшись  ко  мне,  начала
называть присутствующих.
   -  Вон  там,  видите?  -  К  моему  облегчению  она  снова  перешла  на
английский. - Впереди - генерал Молинас. Он... о... я  не  знаю,  как  это
по-английски... Он командует всеми вооруженными силами.
   - Военный министр? - предположил я.
   Она рассмеялась.
   - Война, сеньор? Мы  давно  уже  не  ведем  никаких  войн.  Нет,  он...
Вспомнила. Он - главнокомандующий. А вон там - наш  министр  информации  и
связи, доктор Майор, с которым вы  уже  знакомы.  Мужчина,  с  которым  он
сейчас разговаривает, - сеньор Диас, министр внутренних дел.
   Я с интересом посмотрел на Диаса. Высокого роста,  нескладный  -  таких
обычно  называют  здоровяками.  Большие  ручищи  и  крупные   черты   лица
свидетельствовали о его  индейском  происхождении.  Хорошо  сшитый  костюм
казался на нем мешковатым.  Диас  так  страстно  жестикулировал,  что  его
собеседники вынуждены были  отступить  назад.  Среди  окружавших  Диаса  я
заметил Мигеля Домингеса.
   - А рядом с  сеньором  Домингесом  стоит  министр  юстиции  Гонсалес  -
коренастый мужчина в темных очках. Затем сеньор  Кастальдо  -  заместитель
министра внутренних дел, это лицо, пользующееся большим доверием  Диаса...
Мне кажется, здесь присутствуют все министры кабинета... - Да, а  вон  там
министр здравоохранения и гигиены - доктор Руис.
   Руис,  небольшого   роста   экзальтированный   мужчина,   беседовал   с
Колдуэллом,   заикающимся   молодым   человеком   из   городского   отдела
здравоохранения.
   - Многих  из  присутствующих  я  не  знаю,  -  сказала  сеньора  Кортес
извиняющимся тоном и, улыбнувшись, продолжила: - Здесь  есть  и  известные
бизнесмены. Вон, видите, там с Андресом Люкасом беседует сеньор Аррио. Вы,
наверное, уже заметили его фамилию на вывесках крупнейших магазинов.
   Люкас был в строгом черном  костюме.  Всем  своим  видом  он  стремился
показать, что на прием его привело исключительно чувство долга.
   Я мельком взглянул на сеньора Аррио. Обилие новых имен  меня  несколько
утомило.
   Сеньора Кортес огляделась  по  сторонам,  высматривая  кого-то  еще.  Я
воспользовался паузой и спросил:
   - А чем занимается сеньор Гарсиа помимо шахмат?
   - О, он чемпион по шахматам и все. Раньше, мне кажется,  он  преподавал
математику в маленькой  школе  в  Пуэрто-Хоакине.  А  теперь  он  директор
национальной школы шахматной игры в Вадосе.
   - Вы в самом деле у себя в стране серьезно относитесь к шахматам, или я
ошибаюсь? - невинно сп