росил я. Профессор Кортес что-то быстро спросил у жены и, получив ответ, почти воинственно обратился ко мне. - А почему их нельзя воспринимать серьезно, сеньор? Это куда более тонкая игра, чем, скажем, футбол или бейсбол. Шахматы развивают интеллектуальные способности человека, приучают его четко и логично мыслить. Игра неисчерпаема по новизне, стимулирует умственную деятельность. - А вы сами играете? - спросил я. Сеньора Кортес с гордостью сообщила, что ее муж несколько лет назад вышел в финал шахматного турнира страны. На что профессор скромно потупил взор. Я постарался изобразить на лице изумление. Поскольку сеньор Кортес вновь принимал участие в разговоре, я из вежливости опять должен был говорить по-испански и принялся старательно выстраивать фразы одну за другой. - Мне было весьма интересно посетить ваш телецентр, - начал я издалека. - Примечательно, что министр, являющийся членом правительства... э... э... непосредственно возглавляет его. - И с полным правом притом! - убежденно воскликнул сеньор Кортес. - Я полностью разделяю точку зрения доктора Майора, что телевидение является одним из наиболее важных инструментов современного правления. Возьмем, к примеру... Он отмахнулся от жены, пытавшейся что-то сказать. - К примеру, случай, касающийся непосредственно вас. Есть много вещей, о которых мы просто не можем говорить в печати, но о которых непременно должна знать общественность. С твоего позволения, Белита, а ты так же хорошо знаешь, как и я, что наш епископ проклял бы нас по седьмое колено, попытайся мы опубликовать в "Либертад" хотя бы половину того, что тебе удается передать с помощью телевидения. Он снова обратился ко мне. - Ведь вам известно, сеньор, как нас беспокоят обитатели трущоб, незаконно поселившиеся в Сьюдад-де-Вадосе. Вы сами знаете, что творится в их убогих хибарах: зверская жестокость, мерзкие извращения, самые низменные наклонности у детей. Все это процветает только потому, что люди оказались оторванными от родной земли и остались без стабилизирующего воздействия привычной для них среды. Сеньор Кортес откашлялся и важно продолжил: - Я имею честь быть советником муниципалитета и в рамках возложенных на меня обязанностей должен посещать прибежище нищеты под центральной монорельсовой станцией и барачные поселки на окраине города. Вместе с сотрудниками отдела здравоохранения я появлялся без предупреждения и собственными глазами видел самые жуткие сцены. Такой очаг растления и источник инфекций в самом сердце города весьма опасен. У себя же дома, в деревнях, где крестьяне подчиняются определенным формам общественного давления - необходимости уважать местного священника, например, или соблюдению традиций и обычаев, - там, на местах, они чище и приличнее. Можно сказать, даже порядочнее. Он говорил тоном непререкаемого авторитета. - Но я полагаю, - осторожно заметил я, - что и на телевидении вы не можете допустить показ вульгарных сцен. - Традиционным путем не можем, - согласился профессор. - Наш уважаемый епископ... Ах, вот и он сам. Я все удивлялся, почему его нет. Да, сегодня ведь церковный праздник, у него другие обязанности. Так на чем я остановился? Ах да. Епископ, думаю, не похвалил бы нас... И все же определенные факты должны получить огласку в широких кругах общественности. А телевидение является тем каналом, с помощью которого большое число зрителей можно познакомить с правдой. Поэтому для передачи той же информации в несколько иной форме мы прибегаем к методу массового воздействия на подсознание. Для этого необходимо... - Я знаю, - прервал я его, еще не совсем четко понимая, следует ли мне радоваться или удивляться тому, что он так откровенно признал использование техники воздействия на подсознание. Сеньор Кортес восторженно рассмеялся. - Весьма ценный, весьма ценный метод! - воскликнул он. Я неожиданно понял, что передо мной довольно любопытный человек, ярый блюститель нравственности. Я отчетливо представил себе, как он неожиданно входит в какую-нибудь жалкую лачугу на окраине Вадоса, отодвинув в сторону полог из мешковины, и становится свидетелем одной из сцен, которые сеньора Посадор показала мне в видеозаписи. Отчитав бедных обитателей, профессор непременно посоветует им как лучший выход в их положении привязать камень потяжелее и броситься в морскую пучину вниз головой. Сеньора Кортес с беспокойством наблюдала за мной, словно понимала, что я могу и не разделять убеждений ее мужа. Почувствовав, что я не спешу высказать свое мнение, она решила сама вступить в разговор. - Да, мистер Хаклют, мы используем телевидение для подобных пропагандистских целей, но только в тех случаях, когда речь идет о действительно серьезных вещах. Как уже упомянул Леон, в данном конкретном случае мы считаем оправданным применение подобных мер... Не каждый может убедиться собственными глазами, у нас нет другого выхода. В Вадосе немало тех, кто отвергает фактическую сторону дела; и они не остановятся ни перед чем, лишь бы воспрепятствовать тому, чтобы исправить создавшееся положение средствами, которые сочтет необходимыми президент. Некоторых из присутствующих здесь сегодня с полным правом можно назвать противниками его планов. Однако наш президент весьма лоялен. - Да, присутствие некоторых лиц явилось для меня неожиданностью, - заметил я. - Например, главного редактора газеты "Тьемпо" и его брата. - Вы знакомы с братьями Мендоса? - в голосе сеньоры Кортес прозвучало изумление. Я покачал головой. - Ах вы, видимо, слышали о них. Да, тот самый случай. Но надо отдать должное сеньору Христофоро, он пользуется в Вадосе уважением, а сеньор Фелипе известен теперь всему миру. Но все разногласия отступают перед всеобщим восхищением нашим чемпионом, сеньором Гарсиа. И все-таки жаль, что Фелипе Мендоса не нашел лучшего применения своему таланту, чем порочить нашего доброго президента. - Тогда зачем вообще Вадос приглашает таких людей? Она пожала плечами. - Для него, пожалуй, важнее, что Фелипе Мендоса своими книгами принес известность нашей стране. И еще, кажется, он исходит из того, что Христофоро, его брат, достаточно любит Сьюдад-де-Вадос и беспокоится о будущем города. А всякий, кто любит город и привязан к нему, может рассчитывать на дружественное отношение президента. По крайней мере до тех пор, пока он не станет предпринимать что-либо ему во вред. - Совершенно верно, - с чувством подтвердил профессор. - Больше того, он приглашает на приемы даже Марию Посадор. Да-да, я видел список приглашенных. Но она, конечно, не явилась. Он с любопытством посмотрел на меня. - Вы, надо думать, уже слышали о Марии Посадор? - Я встречал ее, - ответил я. - Это вдова человека, которого Вадос победил при выборах на пост президента. Тонкие брови профессора изумленно поползли вверх. Но прежде чем он успел высказаться по этому поводу, жена дернула его за рукав. - Леон, - спокойно произнесла она. Я заметил, что гости стали подниматься к президентскому дворцу. На плитах дорожки расставляли стулья. Музыканты уже убирали свои инструменты. Несколько слуг пронесли рулон плотной ткани и положили его на траву в той стороне лужайки, где находился оркестр. - Ах да, да, конечно, - сказал профессор и взглянул на часы. Мои собеседники без объяснений повели меня к лестнице. Мы поднялись последними. Но стулья были расставлены так, что с любого места была хорошо видна вся лужайка. Занимая свое место, я заметил, что Вадос сидит в первом ряду в центре и оживленно переговаривается с Гарсиа. Служители стали быстро раскатывать рулон, который оказался огромным шахматным ковром. Как только они удалились, с обеих сторон тенистой аллеи появились две шеренги мужчин. Те, что шли с левой стороны, были одеты в белое, а те, что шли справа, - в черное. Головы первых восьми мужчин в каждой команде прикрывали гладкие шапочки. У последующих на головах красовались ладьи, кони и слоны. Под гром аплодисментов шествие заключили две дамы и два кавалера в золотых коронах. Под барабанный бой каждая из фигур, отвесив поклон в сторону президента, заняла свое место на гигантской шахматной доске. Я с немым вопросом повернулся к сеньоре Кортес. - Вы ничего не знали? - удивленно спросила она. - Это высшая честь, которой мы удостаиваем наших победителей чемпионата страны по шахматам или международных турниров. Здесь перед избранной публикой еще раз разыгрывается партия, принесшая победу. Сеньор Гарсиа уже в девятый раз удостаивается такой чести. Но смотрите, игра уже начинается. Удар барабана - белая ферзевая пешка шагнула на две клетки вперед, еще удар - черная пешка сделала шаг ей навстречу. Зрители поудобнее устроились на своих местах, приготовившись к долгому представлению. Я же, наоборот, был настолько захвачен увиденным, что не мог сразу расслабиться. Это была самая необыкновенная партия, которую я когда-либо видел. Конечно, я был наслышан об играх-представлениях, которые устраивали восточные владыки, где рабам, изображавшим выбывшие из игры фигуры, отрубали головы, читал я об инсценированных играх и без варварских жестокостей, но такой спектакль - повторение уже сыгранной партии в столь грандиозных масштабах - превзошел все мои представления. 12 Игра длилась долго - в партии было восемьдесят или девяносто ходов. Шахматист я был слишком заурядный, чтобы по достоинству оценить тонкости финальной части. До тех пор, пока силы противников не сократились до двух пешек и ладьи с каждой стороны, я ощущал какое-то беспокойство. Нечто подобное я уже испытал, наблюдая за игрой Кордобана и доктора Майора. Но растущее чувство нетерпения ощущал не один я, хотя представление было задумано достаточно интересно. Фигуры выводили друг друга из игры ударом кинжала. "Пешки" из стана противника уносили очередную жертву с шахматного поля и укладывали с края на траву. Все происходило в полной тишине, которую нарушали лишь удары барабана, объявлявшие следующий ход. Удачные ходы зрители сопровождали аплодисментами. А с момента, когда игра вступила в затяжной эндшпиль, на лицах гостей уже все отчетливее проступала вежливо скрываемая скука. Все чаще и чаще подзывали официантов, которые сновали с подносами, полными напитков. Исключение составляли лишь Гарсиа и еще несколько человек. Гарсиа, которого я не выпускал из поля зрения, находился в состоянии сильного возбуждения, будто проигрывал партию заново. С таким же напряжением следил за игрой Вадос. Диас же в свою очередь с не меньшим вниманием наблюдал за Вадосом. Однажды в момент паузы между ходами я заметил, как Вадос посмотрел на своего министра внутренних дел. Их взгляды встретились. Скулы на лице Вадоса напряглись. Руки Диаса, которые тот держал на коленях, сжались в кулаки. Дуэль взглядов длилась мгновение, затем оба опустили глаза, словно непослушные дети, осознавшие свою вину, и снова стали смотреть на шахматное поле. Меня удивила явная неприязнь их друг к другу. Даже не неприязнь, нет. Это граничило с ненавистью, не лишенной вместе с тем взаимного уважения. Я уже слышал о их соперничестве и теперь понял, что оно непреодолимо. И если бы не умение сдерживать себя, неприязнь вылилась бы в открытую вражду. "Игра" заканчивалась. Белый король, упав на колени, склонил голову; черный - покинул шахматное поле и, отвесив низкий поклон Гарсиа, вручил ему свой кинжал, затем проводил самого победителя на поле, чтобы тот нанес свой coup de grace [смертельный удар (фр.)]. Вадос зааплодировал первым. Стоя между двумя высокорослыми королями, Гарсиа нервно раскланивался, поблескивая стеклами очков. Диас снова взглянул на Вадоса, на этот раз с улыбкой. Сеньора Кортес поднялась со вздохом облегчения. - Будем считать, что представление окончено, - сказала она с удовлетворением. - Теперь остается только церемония прощания с президентом, гости уже становятся в очередь. - Белита, - профессор окинул жену холодным взглядом. - Ты ведь сейчас поедешь на студию? А мне бы хотелось остаться, чтобы разобрать с Пабло начало партии и все ходы коня. Я еще не встречал у него такой комбинации. - Хорошо, - сдержанно произнесла сеньора Кортес. - Тогда встретимся вечером дома. Кортес стал пробираться среди гостей, которых становилось все меньше. Служители скатывали гигантский шахматный ковер. Я раскланялся с Вадосом и направился к машине. Любопытная страна, думал я по дороге к центру города. Чемпионы по шахматам становятся национальными героями. Общественное мнение создается и определяется путем воздействия на подсознание, чего даже не пытаются скрывать. Самые жалкие лачуги соседствуют со зданиями будущего. По меньшей мере непонятным казалось это "детище" Вадоса... Но что же делать мне? Ведь я понимаю все последствия воздействия на подсознание. Мария Посадор оказалась права, предположив, что моей первой реакцией будет неприятие всего этого. Но профессор Кортес своими рассказами о трущобах смутил меня. Он производил впечатление человека интеллигентного, отличавшегося той старомодной добропорядочностью, которая не приемлет лжи. Чтобы оставаться честным в собственных глазах, я должен быть беспристрастен. И в то же время я спрашивал себя, насколько я действительно искренен в своем желании не вникать в то, что выходит за рамки моей профессиональной деятельности. Добравшись до центра, я отметил, что жизнь в городе снова вошла в обычную колею. Повсюду царило оживление, характерное для вечеров в дни церковных праздников. В барах и ресторанах было полно народу. На площадях и перекрестках играли музыканты. В слабой надежде, что и мое настроение как-то улучшится, я взял блокнот и фотоаппарат и решил еще раз пройтись в район рынка. Однако там улицы оказались пустынными. Я обратил внимание на маленькую нишу в стене одного из домов: мерцающее пламя нескольких свечей освещало глиняную фигурку богородицы. Вокруг одной из свечек я заметил свернутую трубочкой полоску бумаги, на которой было что-то написано. Я снял ее и поднес к глазам. "За душу Марио Герреро, - гласили корявые буквы по-испански. - Его убили те... - затем следовало незнакомое мне слово, возможно бранное, - ...индейцы, у которых нет души". - Эй! - послышался окрик с другой стороны улицы. - Не трогай! Я повернул голову. Из темной двери дома напротив показались двое парней с дубинками в руках. Я невольно напрягся. - Что надо? - угрожающим тоном спросил один из них по-испански. Другой уставился мне в лицо, затем жестом приказал своему товарищу опустить дубинку. - Сеньор Хаклют, да? Я видел вашу честь по телевидению. Извините, сеньор. Мы поставили свечки, чтобы напомнить деревенскому сброду, что смерть Марио Герреро... - он снова ввернул незнакомое слово, - ...не останется без отмщения. Для собственной безопасности вам лучше здесь не появляться. - Спасибо за совет, - сказал я и быстро зашагал дальше по улице. Столкновение с воинственно настроенными приверженцами гражданской партии давало основания предположить, что подобное может произойти и со сторонниками Тесоля. А ни один контракт не стоил того, чтобы ради него рисковать жизнью в какой-нибудь уличной потасовке. Очевидно, повинуясь своему профессиональному долгу, я, не задумываясь, свернул в сторону главной дорожной развязки и провел там два часа, наблюдая за интенсивностью движения, после чего отправился спать. Вероятно, мне требовалась еще неделя, чтобы сделать окончательные выводы. А пока я решил на два дня засесть в транспортном управлении, чтобы перевести мои дорожные подсчеты на язык компьютера и получить первые приблизительные оценки. Из-за относительно небольшого объема информации я справился с этой задачей значительно скорее, чем предполагал. Энжерс был очень удивлен, застав меня в пятницу за составлением предварительной схемы. Но я попытался охладить его пыл, сказав, что обычно мне требуется не менее шести попыток. Однако он воспринял мое признание как проявление излишней скромности и пригласил меня пообедать на Пласа-дель-Сур. Я не выносил этого прилизанного благополучного англичанина. Он был для меня слишком... слишком стерилен. Но следовало отдать ему должное: в дорожно-строительных работах он разбирался неплохо. По его собственному признанию, он уехал из Англии именно потому, что эта страна, имевшая в то время самые несовершенные дороги в мире, не признавала четкого планирования транспортных потоков. Какое-то время он работал в странах Британского содружества на строительстве автострады вдоль западноафриканского побережья, затем участвовал в сооружении двух автомагистралей в США. Потеряв всякую надежду вернуться на родину, так как британцы все еще не намеревались что-либо предпринять для улучшения дорожного движения, он отправился в Вадос. Мы с Энжерсом мирно продолжали нашу беседу, сидя за столиком в ресторане, как вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. Оглянувшись, я увидел Толстяка Брауна. - Хэлло, Хаклют, - сказал он, выпуская облако табачного дыма. - У меня есть новости, которые вас, вероятно, заинтересуют. Казалось, он не замечает присутствия англичанина. Энжерс сам обратился к нему. - Хэлло, Браун! Вас не часто встретишь здесь! Или вы для разнообразия подцепили клиента, который может даже заплатить гонорар? - Это ваш дружок Люкас только тем и занят, что набивает себе мошну, - спокойно возразил Браун. - А я пекусь о торжестве справедливости. Вы разве этого не знаете? Таких, как я, не так уж много в Вадосе. Энжерс помрачнел. Браун снова обратился ко мне. - Как я и предполагал, Хаклют, похоже, нам удастся расправиться с судьей Ромеро: Гонсалес назначил новый процесс. Чтобы отпраздновать успех, я пришел сюда. Если хотите поздравить Мига, он сидит там со мной за столиком. До скорого, Хаклют. Тяжелой походкой он направился на свое место. - Бунтовщик, - прошипел Энжерс ему вслед. - Наше правосудие его совершенно не касается. Но он никак не хочет остановиться и прекратить ковыряться в нем. Он погасил сигарету о пепельницу и поднялся. - Вы еще вернетесь в бюро? - Несколько позже, - ответил я. - Хочу еще захватить пару книг из отеля. До свидания! Книги были лишь предлогом. Я хотел пройтись по Пласа-дель-Сур. Мне не удалось просмотреть утренние газеты, и я хотел знать, хватило ли у народной партии духу для официального выступления. Однако, добравшись до площади, я обнаружил, что там никаких сборищ нет. Если не считать доброй сотни полицейских, которые курили или играли в кости. Двое в окружении товарищей были заняты шахматной партией. Озадаченный, я вернулся в отель. Мелькнула мысль перемолвиться со швейцаром, приветствовавшим меня при входе, но я вовремя сообразил, что он, как и в день моего приезда, скажет, что ничего не знает. Но тут на свое счастье я заметил в холле Марию Посадор. Склонившись над шахматной доской, она праздно передвигала фигуры, держа между пальцами незажженную сигарету. Вид у нее был встревоженный. Приветствуя меня, она слабо улыбнулась и указала на кресло рядом. - Не хотите ли, сеньор, сыграть партию, которую вы мне задолжали? - предложила она. - Мне надо немного отвлечься. - Сожалею, однако должен огорчить вас: мне необходимо вернуться в транспортное управление. Но не объясните ли вы мне, почему сегодня на Пласа-дель-Сур нет никаких митингов? Она пожала плечами. - Вчера в связи с этим возникли крупные волнения. Диас запретил проведение всяких сборищ до тех пор, пока не улягутся волнения, связанные со смертью Герреро. - Это серьезно? - Достаточно серьезно, чтобы разделить город на два враждебных лагеря, - ответила она задумчиво. Разговаривая, она расставила шахматные фигуры по местам, как для начала новой игры. - Кажется, я прибыл в Вадос в неподходящий момент. Я не совсем точно выразил свою мысль, она пристально посмотрела на меня. - Не вы, так появился бы кто-нибудь другой. Вас пригласили только потому, что этого требовала ситуация. Смерть Герреро лишь частность. Можно сказать, лишь симптом болезни, которая отравляет наше бытие. Поражены, загнивают сами корни, и все, что исходит от них, усиливает гниение остального. Вам, по-видимому, известно, что сеньор Сейксас из финансового управления весьма заинтересован в строительстве новых дорог, сколько бы ни ушло средств и каких бы человеческих усилий это ни стоило, потому что именно я его карманы... потечет золото, с помощью которого сегодня здесь можно совершать любые сделки... Она вздохнула. - Ах, ничего нового в этом нет! Однако меня беспокоит наш добрый друг Фелипе Мендоса - человек, которого не развратили успех и признание и который не забыл о долге по отношению к своим согражданам! Как только он попытается разоблачить спекуляции Сейксаса, тот снимет трубку и поговорит со своим другом судьей Ромеро, и тут же заручится необходимой поддержкой против Мендосы, и будет продолжать свои грязные махинации, а правда будет сокрыта от народа. Все это вызывает отвращение. - Она брезгливо скривила рот. - Но, впрочем, хватит. Сеньор Хаклют, вы не думали над тем, что я вам показала? - Признаться, все время думаю над этим, - я осторожно подбирал слова. - Даже имел откровенный разговор с сеньорой Кортес с телевидения и ее мужем, профессором Кортесом, который без обиняков признался, что они используют технику воздействия на подсознание. Мне лично это не по душе. Но, судя по тому, что мне рассказал профессор, этому можно найти оправдание... Сеньора Посадор мгновенно сникла, словно брошенный в огонь цветок. - Да-да, сеньор Хаклют. Не сомневаюсь, что Бельзену тоже было найдено какое-то оправдание, - холодно произнесла она. - Всего хорошего. 13 Весь уик-энд меня не покидало ощущение, будто я бреду по туннелю, своды которого вот-вот рухнут. Предчувствие беды, вызванное смертью Герреро, все еще витало в воздухе. Это было заметно даже по той осторожности, с какой люди показывались на улицах, стараясь как можно меньше попадаться на глаза. Налицо был конфликт, который никого в Вадосе не оставил равнодушным - ни членов правительства, ни простых людей. Я вспомнил слова сеньоры Посадор о двух враждебных лагерях. И все же... Не может быть, чтобы Вадос не пытался контролировать развитие событий. Во всем ощущался едва сдерживаемый мятежный настрой, но открытых столкновений, к счастью, пока не отмечалось. В субботу крупные заголовки на первой странице "Тьемпо" известили о победе Домингеса. Видное место в газете занимало пылкое выступление в защиту Фелипе Мендосы, подписанное его братом, главным редактором этой газеты. Хотя прямых указаний не было, но я предположил, что это явилось реакцией на постановление суда в пользу Сейксаса, о чем упоминала сеньора Посадор. Статья не обошла молчанием достойное поведение Мигеля Домингеса и Марии Посадор и заканчивалась хвалебными словами в адрес Хуана Тесоля, называя его "надежным защитником свободы народа". Весь стиль статьи отличался ура-патриотической напыщенностью. Чем настойчивее я хотел продвинуться в работе над проектом, тем чаще мне стали вставлять палки в колеса. Но хуже всего было то, что ситуация, в которую я невольно оказался втянутым, все более осложнялась. Конечно, и в том и в другом лагере были порядочные люди. Кроме Фрэнсиса, которого не стоило уже принимать в расчет, представители народной партии, от Мендосы до Домингеса, вероятно, имели добрые намерения. И негодование Марии Посадор не было лишено оснований: несомненным было недопустимое в его положении поведение судьи Ромеро. Политическая обстановка в стране напоминала чем-то теплицу. Малейшее событие, которое можно было как-то обыграть политически, обретало почву. Его оберегали, словно хрупкий, нежный цветок, подкармливали и холили до тех пор, пока оно не перерастало все возможные размеры. С момента моего появления единственным серьезным поводом для недовольства обеих сторон послужила смерть Герреро. Но поскольку Фрэнсис уже находился под стражей, волнения носили эмоциональный характер. К моему немалому удивлению, сам факт, что я собственными глазами видел смерть Герреро, мало занимал меня. Случившееся казалось мне почти нереальным. Люди, вероятно, никогда в своей жизни даже не видевшие Герреро, были взволнованы гораздо больше, чем я, непосредственный свидетель события. Это могло означать лишь одно: человек не может так много значить для чужих ему людей, если только он не олицетворяет собой какой-нибудь символ. Символ чего-то важного. Похороны Герреро состоялись в субботу. Заупокойную мессу в соборе отслужил сам епископ Крус. В городе все замерло, толпы любопытных, стоя на тротуарах, провожали траурную процессию. О'Рурк приказал полиции обеспечить безопасность по пути следования траурной процессии. Его распоряжение оказалось не лишним, поскольку были попытки беспорядков. Вначале я предположил, что они произошли по вине народной партии, но позднее выяснил, что это именно против нее выступали студенты университета. Похороны вызвали новые волнения, которые поднялись следом за ними подобно зыби. Я понял из всего этого только одно: мне следует хорошенько взвесить, на чем основан, мой собственный незаслуженно высокий престиж в городе. "Не вы, так появился бы кто-нибудь другой, - сказала Мария Посадор. - Вас пригласили только потому, что этого требовала ситуация". Совершенно верно. Как невроз, вызванный депрессией, может принять такие формы, когда уже невозможно распознать причину породившего их недуга, так и в Сьюдад-де-Вадосе то там, то здесь проявлялись симптомы сдерживаемых волнений, не имевшие на первый взгляд между собой никакой связи. Они на какое-то время как бы фокусировались вокруг определенного явления или личности. По стечению обстоятельств я невольно стал одной из центральных фигур, вокруг которых развивались главные события. И как можно было воспрепятствовать уже начатому процессу? И как бороться с этим клубком волнений, страстей, опасений, которые в настоящий момент владели Вадосом? Я ощутил себя узником, судьбу которого решали какие-то неведомые мне силы. Я лишился свободы, которой на протяжении всей своей жизни особенно дорожил, - творческой свободы, без которой не мыслил своего труда. Прошли еще два дня обманчивого спокойствия. Большую часть времени я проводил в транспортном управлении, пытаясь увидеть за цифрами, что чувствуют, проходя по улицам, простые жители города. За работой я отключился от повседневных городских тревог, как забыл и об иске Сигейраса против транспортного управления. Утром в среду Энжерс напомнил мне о нем. Оказалось, вероятность того, что судебное постановление будет обжаловано, весьма невелика. Люкас смог добиться отсрочки, перенеся слушание на более поздний срок, а полученное время использовал для подготовки к ведению дела Сэма Фрэнсиса. Однако исход процесса ни у кого не вызывал сомнений. Я аккуратно собрал свои бумаги, зажег сигарету и откинулся в кресле, внимательно глядя на Энжерса. - Итак, вы полагаете, что придется воспользоваться повесткой в суд, которую вы мне однажды вручили? - Люкас обратил мое внимание на такую возможность, - ответил Энжерс. - Я хочу уточнить один момент, - сказал я. - Мне непонятна система правовых отношений у вас в стране. Я полагал, что адвокаты обычно специализируются по гражданскому или уголовному праву. А ваш Люкас занимается как гражданскими, так и уголовными процессами. В чем здесь дело? - О, это сложный вопрос, - вздохнул Энжерс. - Думаю, самым коротким ответом на него будет то, что это - часть теории управления государством по Майору. Майор оказывает очень сильное влияние на Вадоса, вы ведь это знаете. Согласно его учению, всякое правонарушение является компетенцией государства. Поэтому в самом Сьюдад-де-Вадосе нет четкого различия между уголовным и гражданским правом, хотя, мне думается, в остальных частях страны - положение иное. Каждый гражданин, который, например, не в состоянии предъявить иск обидчику, имеет право в частном порядке обратиться в государственные органы с жалобой, и государство от его имени может ходатайствовать перед судом о возбуждении дела. И такие случаи у нас нередки. Что касается Люкаса, то он является адвокатом по уголовным делам и в то же время юрисконсультом гражданской партии, отчего круг его деятельности весьма широк. Кроме того, он принимал участие в разработке гражданского правового кодекса Сьюдад-де-Вадоса. Поэтому вполне естественно, что его привлекают к таким делам, как иск Сигейраса. - Похоже, что у него действительно много работы. - Так оно и есть. - В свое время вы предположили, что мне следует ожидать приглашения в суд в качестве свидетеля со стороны Брауна. Чем это кончилось? Повестки от него я не получал. - Положению Брауна не позавидуешь, - не без самодовольства ответил Энжерс. - Насколько мне известно, он отказался от своего намерения, как только узнал, что мы собираемся сделать то же самое. Люкас говорил, что Браун немного запутался. Вероятно, закрутился с дельцем, которое состряпал его дружок Домингес. - Браун не похож на человека, которого легко сбить с толку, - вставил я. - А что сделал Домингес? - Разве вы не знаете? В конце прошлой недели в "Тьемпо" опять появился пасквиль за подписью Христофоро Мендосы, в котором он в заносчивой форме защищал Домингеса от обвинений Ромеро. Домингес написал открытое письмо в "Тьемпо" и "Либертад", заявив, что не нуждается в поддержке печатного органа партии, чьи лидеры средь бела дня способны совершать убийства. - И "Тьемпо" опубликовала его письмо? - Нет, конечно, нет. Но "Либертад" это сделала. Я в задумчивости кивнул головой. - Итак, он предпочел вступить в союз с партией, которая совершает убийства ночью? - Что вы имеете в виду, Хаклют? - спросил Энжерс ледяным тоном. - Ничего, - спокойно ответил я. - Абсолютно ничего. Я ведь должен быть объективен, не забывайте! Я считаю своим долгом одинаково беспристрастно относиться к обеим партиям. - Но ведь гражданскую и народную партии и сравнить нельзя! - заключил Энжерс не терпящим возражений тоном. Решив не вдаваться в бесплодное обсуждение, я попросил его подробнее рассказать о Домингесе. - Мне больше нечего добавить, - резко ответил он. - Кроме того, что Ромеро теперь, естественно, имеет зуб на Брауна. Браун, видимо, подстрекал Домингеса... Понимаете? - Написать в "Либертад"? - Ну что вы! - с раздражением воскликнул Энжерс. - Конечно, нет. Не могу понять, Хаклют, к чему вы клоните. Но сегодня вы явно хотите казаться тугодумом. - У меня голова устала от цифр, - ответил я. - Хотя любые расчеты мне порой понятнее политических интриг. Корда мне надо явиться в суд? - Возможно, сегодня после обеда. Я сообщу вам дополнительно. Меня попросили быть в суде к половине второго. Однако, как выяснилось позже, мне не следовало спешить. Я едва не стоптал башмаки, шагая взад и вперед по приемной в напрасном ожидании, пока наконец не появился один из служащих и не сообщил мне, что судебное заседание на сегодня закончилось. Мне оставалось только крепко выругаться по поводу волокиты в местном судопроизводстве. Проходя мимо зала заседаний, я увидел, как в коридор, с грохотом хлопнув дверью, выскочил Толстяк Браун. Увидев меня, он остановился. - Добрый вечер, Хаклют, - сказал он. - Предупреждаю, сделаю из вас отбивную, если Люкас притащит вас с собой. Расправляться со свидетелями - мой конек. А эти типы слишком уж возомнили о себе. Пойдемте, пропустим по одной. Правда, это несколько необычная картина, когда адвокат истца выпивает со свидетелем защиты. Узнав, Люкас непременно разразится бранью, обвинив меня в попытке подкупа. Да черт с ним, с этим Люкасом! Пошли! Мне было безразлично, с кем сидеть после столь бездарно потерянного времени. Мы зашли в тот же бар, в котором были после смерти Герреро. Браун заказал один из своих любимых местных напитков. Я попросил принести водки. Мы чокнулись. - Не хочу уточнять, что вы намерены говорить в роли свидетеля, - произнес он, отпив из бокала. - Скорее всего вы заявите, что просто будете отвечать на вопросы. Я же предпочитаю на процессах импровизировать. Нащупав слабые места свидетеля, я бью по ним. Надеюсь, я вас не очень напугал? - Не особенно, - ответил я. - Не будем больше говорить об этом деле, - предложил он. - Э... э... Вы поняли суть истории с Мигом? - Что он отмежевался от статьи, которая появилась в "Тьемпо"? Энжерс мне рассказывал. - Ага. Думаете, мы с Мигом были единственными в Вадосе, кто знал обо всем с самого начала? Хитро! Ловко! Мне следовало бы подумать об этом раньше. - О чем? Он посмотрел на меня с некоторым изумлением. Его глаза превратились в узкие щелки, когда он разразился громовым хохотом. - Вы в самом деле сочли, что он отказался от нас? О-хо-хо-хо! Хаклют, когда вы хотите, вы кажетесь глупее самого тупого из жителей Вадоса! Это ведь так... чтобы посмешить людей! И вот вы тоже купились! Ха-ха-ха-ха! Я ждал, пока он перестанет смеяться. - Если вы находите, что всех так ловко обошли, - Браун начинал раздражать меня, - может быть, вы объясните в чем дело? - Среди юристов я всегда оказываюсь козлом отпущения. Миг попал в весьма затруднительное положение. Ромеро, как только мог, подмочил его репутацию. Вот Мигу и надо было обелить себя в глазах почтенных жителей Вадоса. Потому и появилось то "достойное" заявление. Все это болтовня, понятно, но жители Вадоса, как я уже говорил, непростительно тупы. Во всяком случае, люди смотрят теперь на Мига другими глазами и говорят: "Не такой уж, видно, плохой он парень! Правильно поступил!" В результате произошел поворот в общественном мнении. Ромеро не знает, останется ли он на своей должности, чтобы закончить то, что он задумал с Тесолем. Вы, наверное, знаете, что приговор по делу Тесоля вынесен им? Нет? Можете быть уверены, что старая лиса использует любую возможность, чтобы разделаться с народной партией. Он ненавидит ее всей Душой. - Я так и думал, - согласился я. - Но что вы имеете в виду, говоря "закончить то, что он задумал с Тесолем?" Разве денежный штраф еще не уплачен? - Ромеро дал Тесолю время, чтобы тот внес деньги наличными. По всей видимости, он хотел заставить его извиваться как ужа на сковородке. Не иначе Ромеро считает, что у Домингеса кишка тонка провернуть затею против него. И Ромеро делает ход конем! Он решает выступить по телевидению в одной из дерьмовых передач, которые стряпает Риоко. Он сидел в студии безвылазно. Я узнал обо всем от одного тамошнего сотрудника... Болтовню Ромеро передадут по телевидению сегодня вечером. Он собирается "отделать" Тесоля, из "лучших" побуждений пару раз хлестануть Христофоро Мендосу, а под занавес расскажет, что произойдет, если денежный штраф не будет уплачен к сроку. Браун отпил из бокала. - Думаете, Ромеро за это время стал порядочнее? И тем не менее его представят как выдающегося поборника справедливости. Судите сами, что произойдет, когда Миг разоблачит его, как старого хвастливого петуха, который даже не знает, что такое свидетельские показания. - Вы имеете в виду процесс по делу шофера Герреро? Браун допил бокал и кивнул мне. Его щека нервно подергивалась. Я решил повторить заказ. - За то, чтобы вы запутались в своих показаниях, - ухмыльнувшись, сказал он. - Долой адвокатов, - парировал я. В баре включили телевизор. Было восемнадцать часов. Я увидел знакомое лицо Франсиско Кордобана, с улыбкой смотрящего на меня сверху, и демонстративно повернулся спиной к аппарату. Возможно, кадры, которые вставлялись в передачи, чтобы воздействовать на подсознание телезрителей, в какой-то мере и отвечали действительности, а возможно - и нет. Во всяком случае, я предпочитал иметь собственное суждение. Мне снова вдруг вспомнилось, как Мария Посадор сидела передо мной в ангаре, покачивая длинными стройными ногами... - Значит, до завтра, - сказал Браун после непродолжительного молчания. - Обещаю запутать вас окончательно. До свидания. Я пробыл в баре еще несколько минут, затем отправился в отель, где собирался поужинать. Но прежде следовало подняться в номер, чтобы принять душ и сменить рубашку. День стоял жаркий, и было очень влажно. В моей комнате, листая справочник, сидел какой-то мужчина. Я резко остановился, не вынимая ключа из скважины. - Как вы сюда попали, черт возьми? - спросил я, не веря своим глазам. Он спокойно закрыл книгу и с невозмутимым видом поднялся навстречу мне. - Добрый вечер, сеньор Хаклют, - проговорил он. - Пройдите, пожалуйста, и закройте за собой дверь. Человек был высок и широкоплеч. Толстый справочник в его громадных ручищах казался невесомым. Кожа его, пожалуй, была смуглее, чем самый сильный загар, волнистые волосы красиво обрамляли чуть вытянутое скуластое лицо. Серый костюм, шелковая сорочка, ручной работы туфли, бриллиантовые запонки, дорогие часы свидетельствовали о том, что передо мной явно состоятельный человек. Он был килограммов на двадцать тяжелее меня. Я не мог сразу вышвырнуть его из комнаты. Во всех случаях следовало объясниться. Я закрыл дверь. - Благодарю вас, - произнес он на хорошем английском с едва уловимым местным акцентом. - Я должен, конечно, извиниться перед вами за вторжение. Но уверяю вас, это вызвано необходимостью. Садитесь, пожалуйста, - он жестом предложил мне кресло, в котором сидел сам. Я покачал головой. - Наш разговор займет какое-то время, но если вы предпочитаете вести его стоя, я не возражаю. Меня зовут Хосе Дальбан, сеньор. Я пришел сюда, чтобы поговорить с вами о вашем пребывании в Сьюдад-де-Вадосе. - А что здесь обсуждать? - резко ответил я. - О, очень многое. К примеру, почему вы сюда приехали, чем занимаетесь. Но, пожалуйста, прошу вас, только не говорите, что вы здесь потому, что подписали контракт и, согласно ему, выполняете свою работу. Я как раз хотел объяснить вам, что ваш проект принесет слишком многие лишь нищету и унижение. - Сеньор Дальбан, - я глубоко вздохнул. - Это я слышу здесь уже не в первый раз. Мне хорошо известно, что выполнение контракта, из-за которого я сюда приехал, действительно сопряжено с тем, что часть жителей временно останутся без крова. Но я не знаю, что может быть ужаснее так называемых "домов", в которых они живут в настоящее время. Рано или поздно правительство должно будет взглянуть фактам в лицо и приступить к коренному решению проблемы. А до тех пор моя роль не так уж велика, как вам кажется. - Я представляю здесь группу частных лиц, - казалось, он произносит давно заученную речь, - которые опасаются, что осуществление правительственных планов послужит поводом к гражданской войне в Агуасуле. И я обращаюсь к вам с предложением отказаться от выполнения ваших обязательств. Разумеется, вы не пострадаете материально, скорее наоборот. - Это исключено, - возразил я. - Я работаю по найму. Я потратил годы, чтобы получить признание. Если я откажусь от выполнения данной работы, пострадает мой профессиональный престиж. - Сеньор Хаклют, - волнение Дальбана выдавало лишь нервное подергивание века, - я говорю от имени бизнесменов. Мы можем гарантировать вам доходы до конца дней за пределами Агуасуля. - Да разве в деньгах дело! Я занимаюсь своей работой только потому, что она мне по душе! И в одном вы можете мне поверить: изолировать меня - не значит решить проблему. Вовсе нет. Если я откажусь от контракта, моей работой, вероятно, займутся Энжерс и его сотрудники из транспортного управления, потому что правительство не откажется от своих намерений. Но эти люди недостаточно компетентны. В результате вы получите легкий косметический ремонт, а положение окажется хуже сегодняшнего. Дальбан молча внимательно смотрел на меня. - Я еще раз должен извиниться, - сказал он наконец. - Мне казалось, вы не представляете себе, что делаете. Теперь я вижу, это не так. Я сожалею лишь о том, что вы пришли к неправильным выводам. - Если в Агуасуле разразится гражданская война, то это произойдет не по моей вине, - возразил я. - Так утверждать просто смешно. - Однако, сеньор, ваш отъезд, с нашей точки зрения, намного уменьшил бы вероятность ее возникновения, - спокойно произнес Дальбан. - Мне совершенно ясно, что вы оказались здесь и обстановки вам выбирать не приходилось. Но от интеллигентного человека мы вправе ожидать понимания. Порой самое незначительное решение может, помимо желания, затронуть судьбы многих. Поэтому я должен, к сожалению, внести ясность: или вы все еще раз взвесите и добровольно исполните наше желание, или мы найдем способ принудить вас к этому. Если вы захотите поговорить со мной, вы найдете мой номер в телефонном справочнике: Хосе Дальбан. Всего доброго, сеньор Хаклют. Он стремительно прошел мимо меня и скрылся за дверью. Не теряя ни минуты, я схватил телефонную трубку и попросил портье задержать моего непрошенного гостя, а заодно поинтересовался, как он мог попасть в мой номер. - Дальбан, сеньор? - переспросил портье вкрадчивым голосом. - Что вы, сеньора Дальбана я бы сразу же узнал в любое время дня и ночи. Но его нет и не было в отеле. Я обратился к директору отеля, но и от него ничего не смог добиться. С горечью подумал я о том, что в Вадосе, когда надо, умеют держать язык за зубами. - Кто он вообще, этот Дальбан? - спросил я. - О, сеньор Дальбан - бизнесмен, весьма благородный и богатый человек. Если бы ему что-нибудь понадобилось, он не пришел бы сам, а послал бы кого-нибудь. - Так вот, пришлите мне полицейского чиновника, - сказал я. - Да, именно полицейского чиновника. И поскорее! Появился мужчина с маловыразительным лицом, не иначе старший брат директора. Он выслушал меня с таким видом, словно речь шла о причудах бестолкового иностранца; записав все корявым почерком, он пообещал передать акт в полицейский участок. Я очень сомневался, что он действительно так поступит, и решил сам позвонить в полицейское управление. Я потребовал лично О'Рурка. Его на месте не оказалось. Дежурный нудным голосом задавал мне вопросы, записал мою фамилию и показания. Когда я положил трубку, на смену гневу пришла апатия. Происшествию не стоило придавать большого значения. Ведь, по словам Энжерса, за мной следили, когда я покидал отель. Я мог лишь надеяться, что моя охрана хорошо поставлена. Но кем бы ни был Дальбан и кого бы он ни представлял, не от большого ума эти люди начали с угроз и подкупа. Я не хотел иметь с ними ничего общего и намерен был, несмотря ни на что, продолжать свою работу. Но иногда бывали моменты, когда мне казалось, что я просто упрямый осел. 14 - Я так и думал. Это в духе деятелей из народной партии. Они всегда действуют подобными методами, - задумчиво сказал Энжерс. - Я рад, что вы прогнали Дальбана, Хаклют... Я всегда, несмотря на наши расхождения, считал, что вы честный человек. Зная Энжерса, я понял, что он хочет мне польстить. Я оценил это, не подав виду. - Вы хотите сказать, что Дальбан связан с народной партией? - спросил я. - Но если у них есть средства на взятки, почему бы им не заплатить штраф Тесоля? Энжерс пожал плечами. - Им на него наплевать. А о тех, кто стоит за народной партией и кто в действительности всем заправляет, говорят, что они не брезгуют ничем. - Думаю, служащие отеля наверняка подкуплены и потому отрицают, что пропустили Дальбана ко мне в номер. Да и от полиции я не надеюсь узнать больше. - Я уже ничему не удивляюсь, - Энжерс издал циничный смешок. - Если в дошедших до меня слухах есть хоть доля правды, Дальбана давно изгнали бы из страны, не подкупи он полицию. Вы слишком глубоко копаете, Хаклют. - Дальбан тоже дал мне это понять. На губах Энжерса снова мелькнула его холодная усмешка. - Не огорчайтесь, Хаклют. Позвольте вас заверить, вы представляете для нас слишком большую ценность. Что бы Дальбан ни говорил, его положение сложное. Однажды он ходил уже по острию ножа, и малейший промах может обернуться против него. Разглагольствовать он может сколько угодно, но его угрозы многого не стоят. Он поморщился. - И все же не знаю, должны ли мы ограничиться лишь простой констатацией факта: ведь попытка подкупа эксперта, приглашенного правительством, - случай из ряда вон выходящий. Я хотел высказаться по поводу существующей в стране коррупции, но Энжерс взглянул на настенные часы и поднялся с кресла. - Лучше отправимся в суд, - сказал он. - Заседание начинается в десять. Не думаю, что сегодня вам снова придется ждать. В коридорах Дворца правосудия царило оживление, атмосфера была накалена, словно сюда проникали лучи жаркого латиноамериканского солнца. Энжерс извинился, сказав, что ему нужно кое-что обсудить с Люкасом, и оставил меня одного. Я огляделся вокруг в поисках кого-либо из знакомых и заметил Толстяка Брауна, горячо обсуждавшего что-то с Сигейрасом. Несмотря на разный цвет кожи, они чем-то походили друг на друга: оба тучные, неопрятные, оба чрезмерно громкие в разговоре, оба подкрепляли свои слова бурной жестикуляцией. - Д...доброе утро, мистер Хаклют, - промямлил кто-то рядом. Обернувшись, я увидел Колдуэлла, молодого сотрудника из городского отдела здравоохранения, и маленького задиристого вида человечка с копной растрепанных волос. Сквозь очки в роговой оправе поблескивали холодные глаза. Сеньора Кортес показывала мне этого мужчину на приеме у президента, но я никак не мог припомнить ни его имени, ни рода занятий. - Доброе утро, - ответил я. - Вы здесь тоже по делу? - К...конечно! - с готовностью подтвердил Колдуэлл. - Доказательства, к...которые собрал наш отдел об у...ужасных у...условиях, о...очень важны. В разговор вступил его спутник. - Простите, Ники, мою бестактность. Сеньор Хаклют, позвольте мне самому представиться вам. Моя фамилия Руис, Алонсо Руис. Очень рад познакомиться с вами. Я врач, - последние слова он произнес подчеркнуто скромно. Я пожал его руку. - Если не ошибаюсь, вы являетесь министром здравоохранения и гигиены, - неожиданно вспомнил я. - Рад с вами познакомиться. Вы выступаете тоже в качестве свидетеля? - Да, сеньор Хаклют! Я располагаю статистическими данными, согласно которым Сигейрас несет ответственность за то, что заболеваемость тифом в Сьюдад-де-Вадосе за последние десять лет возросла на сто двадцать процентов. Судебный чиновник прошел по коридору, напоминая, что через пять минут начнется заседание. Я бросил взгляд на дверь приемной, где вчера бесцельно провел полдня, и пожалел, что не прихватил с собой хорошую книгу. В этот момент ко мне быстро подошел Энжерс. - Все хорошо, Хаклют, - сказал он, не переводя дыхания. - Я договорился с Люкасом, что в связи с особо важными обстоятельствами тот попросит у судьи разрешить сегодня свидетелям присутствовать в зале заседаний. Он обещал это устроить. Люкас действительно все устроил. Через несколько минут после начала заседания я получил разрешение сесть рядом с Энжерсом. Я почувствовал на себе негодующий взгляд Брауна. Не иначе, он только что потерпел неудачу. Я внимательно осмотрелся. Зал был полон, как и в день процесса над водителем Герреро. Я непроизвольно подтянулся, заметив среди публики Марию Посадор и Фелипе, Мендосу. Она равнодушно кивнула мне. Я отвел глаза. Любопытно, что оба они снова сидели здесь при слушании дела, явно имевшего политическую подоплеку. Складывалось впечатление, что в этом городе при разборе доброй половины дел суд становился полем битвы двух соперничающих партий. Как только Толстяку Брауну удалось преодолеть свое раздражение, он со скучающим видом попросил слова. - Мне хотелось бы знать, - начал он, - почему председательствующий не уточняет, находятся ли в зале суда свидетели или нет. Как нельзя замаскировать лжесвидетельства, так нельзя замаскировать и тот факт, что налицо сговор между представителями транспортного управления и муниципалитета. Они собрались для того, чтобы урезать гражданские права моего клиента и, кроме того, оставить без крова многие сотни людей. - Возражаю, - гневный голос Люкаса раздался одновременно с ударом молоточка судьи. - Принимается во внимание, - сказал судья. - Исключить из протокола. Сеньор Браун, подобные отступления от темы перед лицом суда со всей очевидностью служат иным целям. Уверяю вас, на меня они не производят впечатления. - Безусловно, ваша честь, - невозмутимо произнес Браун. - Мое заявление для прессы. Судья, представительный мужчина лет пятидесяти, едва смог подавить улыбку - ему явно поправилось замечание Брауна. Я посмотрел туда, где находились места для журналистов, и увидел пятерых мужчин и девушку. - Дело, вероятно, привлекает к себе внимание? - поинтересовался я у Энжерса. - Да. А вы не видели сегодняшних газет? Судья неодобрительно взглянул на нас, и Энжерс, пробормотав извинение, резко откинулся в кресле. - Продолжайте, сеньор Браун, - обратился судья к Толстяку Брауну. Браун выглядел немного спокойнее. Вероятно, суть иска он уже изложил суду на прошлом заседании. Теперь он старался обобщить сказанное, ссылаясь на показания свидетелей; с их точки зрения, сеньор Сигейрас являлся благодетелем, так как дал им пристанище, после того как они вынуждены были покинуть свои деревни, когда воду из тех мест отвели в Сьюдад-де-Вадос. Затем Браун процитировал гражданский кодекс и в заключение попросил у суда разрешения вторично пригласить его свидетелей в случае, если заявления защиты будут противоречить его показаниям. После Брауна слово получил Люкас. Должен признаться, он был мастером своего дела. Он квалифицированно опроверг толкование Брауном соответствующей статьи закона, в пух и прах разбив его аргументы. Браун недовольно ерзал. Было очевидно, что спор, по существу, шел не о букве закона. Закон позволял городу ставить планы своего развития выше прав отдельных граждан. Сигейрас, однако, утверждал, что, если бы не намерение именно его лишить преимуществ аренды, не возникло бы необходимости перестройки. Браун со своей стороны пытался доказать, что муниципалитет и транспортное управление во главе с Энжерсом в своих действиях против Сигейраса руководствовались не заботой о благе горожан, а недоброжелательством. В конце концов все свелось к выяснению вопроса, является ли поведение Сигейраса нарушением общественного порядка. Люкас заявил, что он опровергает наличие злого умысла в действиях ответчиков, но не ставит под сомнение осквернение норм морали истцом. Судья, внимательно слушавший Люкаса, благосклонно заулыбался ему. Затем Люкас вызвал в свидетели Энжерса, который категорически опроверг упрек в злонамеренности действий муниципалитета и его представителей. Огонек, поблескивавший в глазах Брауна, когда тот лениво поднялся со своего места, не предвещал ничего хорошего. - Сеньор Энжерс, вы серьезно утверждаете перед лицом суда, что недовольны именно тем, что участок земли под центральной станцией не используется для технических целей? - Конечно, нет. - Мешает ли нынешнее использование участка подходу к станции? Или, скажем, потоку пассажиров? - Предельно ясно, что это не может не раздражать пассажиров, - нахмурился Энжерс. - Не о том речь. Можете ли вы предложить что-нибудь конкретное для оздоровления данного участка? Энжерс беспомощно посмотрел на меня. Пытаясь выручить его, поднялся Люкас и объяснил, что по данному пункту выступит другой свидетель. Вероятно, он имел в виду меня. Но Браун, видимо, попал в цель и умело использовал это. - Действительно, - быстро проговорил он, - чтобы скрыть вашу попытку насильно выселить Сигейраса, вы пригласили в страну иностранного специалиста. Вы выдумали, я подчеркиваю это слово, новый вариант использования участка, ущемляющий законные права Сигейраса. Так это или нет? - с напором спросил Браун. - Э... э... - пробормотал Энжерс. Браун с презрением махнул в его сторону рукой и сел на место. Все старания Люкаса не могли сгладить неудачных показаний Энжерса. Не повезло Люкасу и со следующим свидетелем - Колдуэллом. Бедный парень заикался больше обычного. Люкас, правда, попытался и на том нажить капитал, изображая живейшее сострадание. Он добился согласия суда на свое предложение давать свидетельские показания об угрозе трущоб Сигейраса здоровью и благосостоянию граждан под присягой. Но Браун не уступал. Он более часа допрашивал Колдуэлла, выдавливая из него признания одно за другим. Выяснилось, что условия жизни в трущобах не хуже, чем в некоторых кварталах Пуэрто-Хоакина, и что у бедняков не было других возможностей для проживания. Короче говоря, причиной всему была нищета. Надо было в целом улучшать положение. Сигейрас же оказался единственным, кто предпринял какие-то практические шаги. - Вполне разумно, - шепнул я на ухо Энжерсу. Энжерс все еще не мог прийти в себя после поединка с Брауном. Я тоже без особого энтузиазма ожидал момента, когда мне нужно будет давать показания. Затем наступила очередь Руиса. Уцепившись обеими руками за перила, словно за поручни капитанского мостика в бурю, он ринулся в бой. Руис приводил цифры о росте числа заболеваний, говорил о низкой нравственности обитателей трущоб, о тревогах родителей, которые должны посылать своих отпрысков в одни школы с испорченными трущобными детьми. Когда Люкас закончил задавать Руису дополнительные вопросы, время заседания уже почти истекло. На долю Брауна оставалось совсем немного времени, а Руис стал отвечать ему намеренно пространно с жаром профессионального оратора. Мария Посадор и Фелипе Мендоса обменялись тревожными взглядами. Люкас и Энжерс тайно торжествовали. - Он знает свое дело! - шепнул мне Энжерс. - Умный человек. Личный врач президента. Один из лучших врачей страны. - Меня не интересует положение в Пуэрто-Хоакине! - запальчиво воскликнул Руис. - Меня волнует исключительно ситуация в Сьюдад-де-Вадосе. И речь здесь идет именно об этом! Я утверждаю, что здешние трущобы представляют опасность для духовного и физического здоровья населения. И чем скорее будут предприняты какие-либо меры по их ликвидации, тем лучше. Если трущобы сотрут с лица земли, рано или поздно на их месте что-то будет построено! - Вы закончили допрос свидетеля, сеньор Браун? - вмешался судья. Толстяк отрицательно покачал головой. - Однако, к сожалению, мы должны отложить дело до завтра. На сегодня заседание закончено. Брауну оставалось только вытереть пот с лица. Я поспешил выйти из здания суда и у выхода столкнулся с Марией Посадор и Фелипе Мендосой. Пробормотав приветствие, я проследовал было дальше, но сеньора Посадор окликнула меня, чтобы представить своего собеседника. - Наш великий писатель, о котором вы, вероятно, уже слышали. Я холодно кивнул Мендосе. - Читал ваши нападки на меня в "Тьемпо", - сказал я небрежно. - Они направлены не лично против вас, сеньор, а против тех, кто втянул вас во всю эту историю, речь шла о движущих мотивах их поведения и поступков. - Ну, это можно было бы, мне кажется, и объяснить читателям. - Если бы вам были известны факты, лежащие в основе написанной мною статьи, думаю, у вас не возникло бы вопросов, сеньор Хаклют. - Ну хорошо, - согласился я не без раздражения. - Я плохо информированный иностранец, а обстоятельства чрезвычайно запутаны и сложны. Так поведайте мне о них. Объясните, например, почему именно этот процесс вызвал такой огромный общественный интерес. - Простите, сеньор Хаклют, - вмешалась Мария Посадор. - Поверьте, у нас больше оснований для огорчений, чем у вас. Мендоса смотрел на меня горящими глазами. - Да, вы здесь чужой, сеньор, - мы стараемся этого не забывать. Нам приходится бороться за то, чтобы в гражданском кодексе учитывались права людей, которые родились на этой земле. Мы стараемся оберегать их от интриг и махинаций иностранцев. Земля, на которой мы стоим, сеньор, не только территория города, но и часть страны, а интересы страны мы ставим превыше всего. Граждане иностранного происхождения, живущие в нашем городе, подобно вам, пекутся лишь о Сьюдад-де-Вадосе. А для нас он неотделим от всей нашей земли со всем населяющим ее народом. Но, к сожалению, кое-кто пытается разрушить свободы, которые мы однажды завоевали для него. - Но граждане иностранного происхождения тоже должны иметь здесь свои права, - возразил я. - Они покинули родину, чтобы отдать свои силы созданию Сьюдад-де-Вадоса, и, естественно, не хотят спокойно наблюдать, как рушатся плоды их труда. Руис в своем выступлении достаточно ясно дал понять, что этот процесс связан исключительно с проблемами данного города. К тому же не будь здесь иностранцев, не было бы на этом месте никакого города. - Руис, - Мендоса не скрывал отвращения. - Я открою вам, что скрывается за этим пошлым, наглым лицом. - Фелипе, - предостерегающе тронула его за руку Мария Посадор. Мендоса не обратил на это внимания. - Вот вам факт для размышлений. Наш президент был уже однажды женат. Как верующий католик он не мог рассчитывать на получение развода, когда жена стала ему в тягость. Однажды она занемогла. Ее лечил доктор Руис. Не прошло и недели, как она умерла. Это не помешало Вадосу назначить того же Руиса министром здравоохранения и гигиены. - Вы хотите сказать, что Руис виновник ее смерти? - Фелипе, ты не должен так легко говорить о подобных вещах, - поспешила вмешаться сеньора Посадор. - Вы совершенно правы! - поддержал я ее. - Нельзя на страницах прессы с легкостью разбрасываться обвинениями "этот - продажен", "тот - убийца", не приводя никаких доказательств. - Доказательства имеются, - возразила сеньора Посадор. Ее задумчивые глаза остановились на моем лице. - Доказательств предостаточно, и можно гарантировать, что в случае падения режима Вадоса "доброго" доктора Руиса ожидает расстрел... Если он, конечно, не успеет спастись бегством. - Так какого же дьявола вы до сих пор их не используете? - Дело в том, - спокойно заметила сеньора Посадор, - что пока Вадос находится у власти, всякий, кто выступит против Руиса, неизбежно выступит и против самого Вадоса, а следовательно, приведет страну к катастрофе. Мы реально мыслим, Хаклют. Что изменится, если еще один убийца до поры до времени будет свободно разгуливать по улицам? Попытка же наказать его сейчас может повлечь за собой гражданскую войну. Здесь вокруг столько людей, которые взяли на свою совесть нечто более страшное, чем убийство. - Пойдем, Фелипе... - обернулась она к писателю. - До свидания, сеньор! Она взяла Мендосу под руку, и они направились к выходу. Я почувствовал горький привкус во рту. 15 В отеле меня ожидал мрачный полицейский. Он назвался Карлосом Гусманом и предъявил свое удостоверение. - Речь идет об угрозе в ваш адрес, - заявил он на сносном английском и ограничился этим утверждением. - Продолжайте, - сказал я. - Якобы некий Хосе Дальбан... - добавил он и снова замолчал. - Послушайте, - не выдержал я. - Говорить - так говорить, иначе мы не кончим. Он огляделся вокруг. В холле было немноголюдно. - Что ж, хорошо, сеньор, - шумно вздохнул он. - Я думал, вам больше по душе, чтобы наш разговор не привлекал внимания... Но как вам будет угодно. Мы не можем начать следствие на основании ваших ничем не подтвержденных косвенных улик. - Иного я и не ожидал, - резко ответил я. Он выглядел недовольным. - Мы не сомневаемся в истинности ваших слов, сеньор. Но сеньор Дальбан - слишком известный и уважаемый человек... - Особенно полицией! - Мне вспомнилось замечание Эижерса, и я решил сделать пробный ход. - Уважаемый настолько, что вы закрываете глаза на все его махинации? Гусман покраснел. - Ваши слова несправедливы, - приглушенно ответил он. - Сеньор Дальбан занимается экспортно-импортными операциями и... - Сбытом запрещенных товаров, контрабандой. Я был почти уверен, что главным источником доходов Дальбана является марихуана или нечто в этом роде, поэтому ответ Гусмана меня удивил. - Сеньор, - сказал он, укоризненно покачав головой. - Ваша честь - католик? Я пожал плечами и ответил, что нет. Гусман вздохнул. - А я верующий, таких, как я, обычно называют ярыми приверженцами католической церкви. И все же я не стал бы осуждать сеньора Дальбана за то, чем он занимается... Я выходец из многодетной семьи, и в детстве мы очень часто голодали. Я понял, что промахнулся. - Что же это за темный бизнес? - осторожно спросил я. Гусман снова посмотрел по сторонам. - Сеньор, в католической стране это считается бесчестным делом, но... Я невольно рассмеялся, вспомнив внушительный вид и деланные манеры Дальбана. - Не иначе, Дальбан занят продажей противозачаточных средств? Гусман спокойно ждал, пока мое лицо снова станет серьезным. - Они ведь не запрещены, сеньор, - решил успокоить он меня. - Они... скажем так, непопулярны в определенных влиятельных кругах. Но мы, по крайней мере многие из нас, находим, что он оказывает людям хорошую услугу. - Что ж, прекрасно. Согласен. Но он все же был у меня и заверил, что если я не уберусь по собственной воле, то меня заставят сделать это силой. Гусман сидел с несчастным видом. - Сеньор, мы готовы предоставить вам личную охрану, если хотите... Полицейского, который день и ночь будет находиться возле вас. У нас есть крепкие ребята, хорошо подготовленные. Нужно только ваше согласие, и мы вам выделим любого из них. Какое-то время я колебался. Вероятно, я и согласился бы, если бы не вспомнил полицейского, который отобрал деньги у нищего паренька. - Нет, - ответил я. - Из рядов вашей полиции мне охрана не нужна. И даже скажу вам почему. Он с невозмутимым видом выслушал меня; Когда я замолчал, он едва заметно кивнул. - Я знаю об этом случае, сеньор. Того молодчика на следующий день уволили со службы. Он вернулся в Пуэрто-Хоакин, может, ему удастся устроиться докером. Он единственный кормилец в семье. Отец погиб во время пожара. Но и нищий, которого он хотел ограбить, возможно, тоже был единственным кормильцем в своей семье. Он поднялся. - Я доложу шефу. Приятного вечера, сеньор Хаклют. Я ничего не ответил. У меня было ощущение, будто я ступил на какую-то твердь, а оказался по шею в воде и в любой момент меня может подхватить и унести течением. На следующий день дело Сигейраса практически почти не продвинулось. Браун обрабатывал доктора Руиса с невероятной настойчивостью, а тот сопротивлялся с равным упорством. Настроение Брауна явно ухудшалось, хотя допрос он вел со свойственной ему напористостью и остроумием. Руис становился все более резким. Когда судья объявил, что следующее заседание переносится на понедельник, зал вздохнул с облегчением. В течение недели город успокоился. Мне казалось, что положение нормализовалось и я могу вернуться к прерванной работе. К тому же Люкас, возглавивший гражданскую партию, был очень занят, и я надеялся на временное затишье на политической арене, по крайней мере пока не завершится слушание дела Сигейраса. Поэтому в субботу я вновь отправился в район рынка. Дойдя до дома, где в нише я видел зажженные в память Герреро свечи, я с удовлетворением увидел одинокую фигурку богородицы. Однако спокойствие сохранялось недолго. В воскресенье утром конфликт разгорелся с новой силой. Поводом для волнений явилась статья в воскресном выпуске "Тьемпо", посвященная делу Сигейраса. Она содержала ряд выпадов в адрес Руиса, речь шла о его тесных связях с президентом, делался прозрачный намек на то, что эти связи сопряжены со смертью первой жены Вадоса. Мне трудно было судить, какое впечатление статья могла произвести на тех, кто не располагал дополнительной информацией. Для меня же цель ее написания была совершенно очевидна. Я полагал, что Христофоро Мендоса рассчитывает на предъявление иска за клевету, чтобы использовать судебное разбирательство как трибуну, с которой вопреки мнению сеньоры Посадор можно будет пролить свет на всю историю. Если только улики окажутся действительно неопровержимыми, удар придется и по самому Вадосу. Вадос будет вынужден избавиться от обвинителей. Противники режима поднимутся с оружием в руках - вот и гражданская война, которую предсказывала Мария Посадор. Однако кое-кто, видимо, понял подтекст статьи. Уже в воскресенье после обеда, впервые после многодневного перерыва, можно было наблюдать смелые выступления представителей народной партии. Зайдя в бар, я даже явился свидетелем поножовщины. Высокорослый парень в огромном сомбреро громогласно утверждал, что считает Руиса убийцей, а несколько хорошо одетых подростков кинулись на него. Моя работа грозила перейти в стадию обычной рутины. Для сбора информации я мог бы прибегнуть к помощи нескольких специалистов. Но я придавал большое значение собственным непосредственным наблюдениям. Дело было не только в том, чтобы установить, сколько машин и каких марок проедут в том или ином месте. По внешнему виду и поведению шофера, когда он подъезжал к светофору, я старался определить, местный ли это житель, частый ли посетитель этих мест или случайный, спешил ли он или располагал временем, знал ли, куда ехать, или нет. Время от времени я должен был делать перерыв, чтобы передохнуть. Правила уличного движения в Вадосе соблюдались безупречно, что подтверждало одну из моих теорий: плохие дороги порождают плохих водителей. В хорошо спланированной транспортной системе Вадоса редко можно было потерять терпение, попав в пробку и застыв со стиснутыми зубами в ожидании, не надо было тратить уйму времени в поисках стоянки. Потому у водителей не было нужды дергаться, срезать углы и рисковать, чтобы наверстать упущенное время. Можно было только желать, чтобы в Вадосе и все остальное протекало так же безупречно, как автодорожное движение. Было довольно поздно, когда я заглянул в бар. Там, как всегда, работал телевизор. Только я успел сделать заказ у стойки, как услышал позади себя в зале зычный голос: - Ах, это Хаклют, черт бы его побрал! Маленький Бойдик собственной персоной! В зеркале я увидел отражение Толстяка Брауна. Вместе с ним за столиком сидели индеец и женщина средних лет с усталым лицом. Она с грустью следила за Брауном. На столе стояла почти пустая бутылка рома и единственный стакан. - Идите к нам, - позвал Браун. Свой пиджак он, видимо, где-то оставил. Мокрая от пота рубашка плотно облегала тело. - Присоединяйтесь к нам, Бойдик. Хотите сигару? Он стал шарить в нагрудном кармане несуществующего пиджака. Без особой охоты я направился к его столику. - Я не надолго, - сразу же предупредил я, надеясь, что Браун достаточно трезв, чтобы понять меня. - Я еще должен сегодня поработать. - Дерьмовая работа, если надо работать и в субботний вечер! Сегодня... все должны гулять! Я внимательно посмотрел на его собеседников. Женщина ответила на мой взгляд, печально склонив голову. - Моя жена... прекрасная женщина! По-английски не говорит. Старик с мышиным лицом - мой шурин. Тоже не говорит по-английски. И не хочет веселиться. Противный, да? Не хочет отпраздновать со мной... - в его тоне сквозила горечь. - Что же вы сегодня отмечаете? - спросил я. Он как-то странно посмотрел на меня и, перегнувшись через стол, тихо произнес: - Только никому не говорите. Я должен стать отцом. Как вы это находите... а? Я не знал, что сказать, и он заметил это по моему выражению лица. - Д-да. Так она, во всяком случае, говорит. Да, она говорит, что я буду папашей. Я ее и в глаза ни разу не видел. Вот проклятье. С ума можно сойти. Стать отцом ребенка, ни разу не столкнувшись с его матерью. Каково? - А кто же она? - поинтересовался я. - Маленькая тварь по имени Эстрелита. Эстрелита Халискос. - Он прикрыл глаза. - Шлюха, дружок. Размалеванная и разодетая как кукла. "У меня будет ребенок", - сказала она мне вдруг, появившись сегодня. Правда. Ей, видите ли, нужны десять тысяч доларо, иначе она пойдет к Руису и скажет, что ребенок у нее от меня. Д-да, брат. С десятью тысячами доларо она могла бы заплатить ему за услуги. Говорят, он это хорошо делает, у него большая практика. Браун открыл глаза и, неуверенно потянувшись к бутылке, плеснул немного рома в свой стакан. Он предложил и мне, но я отказался. - Вот какие дела! Я счастлив в браке, понимаешь. Может, моя жена, которая сидит здесь, и не первая красавица, но, черт возьми, она самая лучшая женщина из всех, которые мне встречались! - последние слова он почти прокричал. - Что мне делать с несовершеннолетней потаскухой? А? Я слишком стар для этого... Знаешь, мне ведь уже почти шестьдесят... У меня есть сын - адвокат в Милуоки и замужняя дочь, которая живет в Нью-Йорке. Ведь я уже дедушка. А эта вонючая Эстрелита утверждает... Да плевать мне на нее! Он сделал еще глоток. - Может, это ее собственная идея, - размышлял он вслух. - А может, и нет. У нее ума не хватит самой додуматься. Наверно, ее кто-то надоумил. Не исключено, Энжерс. И все же мне кажется, что за всем этим стоит Люкас, будь он проклят! Знаешь ли ты, что все это для меня значит?! Это значит, что я пропал. Вот так! Люди будут потешаться надо мной. Он ткнул в меня своим мясистым пальцем. - Не веришь, да? Не веришь, что такая мелочь может раз и навсегда погубить человека, да? Тогда я скажу тебе. Я не на той стороне, вот в чем дело. Они считают, что я должен держаться, как они, и выглядеть так же респектабельно, как Люкас, чтоб он сдох, и вся их шайка. Я ведь тоже гражданин иностранного происхождения. Я у них бельмо на глазу. Они не могут понять, почему я трачу силы и время на бедняков, которым _по праву принадлежит_ эта страна. Понимаешь? Я не лезу из кожи вон, чтобы урвать гонорары повыше, потому что я знаю закон и говорю, что он не на стороне обездоленных. Такая вот легкомысленная несовершеннолетняя дурочка им очень кстати. Поверь, они спят и видят, как бы дать мне по шапке! Он обхватил голову руками и смолк. Мне было неловко видеть печальные глаза его жены. - Сеньора Браун. - Она взглянула в мою сторону. - У меня есть машина. Вы позволите подвезти вас? - сказал я по-испански. - Благодарю вас, сеньор, - ответила она. - Браун, - я осторожно тряхнул его за плечи. - Можно подвезти вас домой? Он поднял голову. - У тебя есть машина, старик? С тех пор как я приехал сюда, у меня нет автомобиля. Десять тысяч хочет эта паршивка. Десять тысяч мне не заработать и за два года! - Давайте я подвезу вас домой, - настойчиво повторил я. Он кивнул и неуклюже поднялся, словно гиппопотам. - Я бы ее охотно выпорол... Проклятье. Она ведь еще ребенок, совсем ребенок. И притом не в моем вкусе. Мне не нравятся такие молоденькие и тощие... Нам с трудом удалось втолкнуть его в машину. Жена Брауна назвала адрес и села с ним на заднее сиденье. Шурин занял место рядом со мной. По дороге я посматривал в зеркало. Толстяк постепенно успокаивался, он сидел тихо и не мог не вызывать сострадания. Он держал жену за руку, неловко поглаживая ее, словно застенчивый юноша в темноте кинозала. Путь был недолгим. Супруги Браун жили неподалеку в многоквартирном доме, где обитали в основном люди среднего достатка. Я высадил всех троих и подождал, пока Брауна не довели до подъезда. Когда мы прощались, сеньора Браун полушепотом поблагодарила меня. Ее слова все еще звучали у меня в ушах, когда я ехал на свой наблюдательный пункт у перекрестка. Примерно через четверть часа после моего прибытия на место полицейский, обычно скучавший в своей будке, стал проявлять признаки активности. На пульте рядом с его телефоном замигала лампочка. Он поднес микрофон к губам и стал нажимать на кнопки. Зажегся красный свет. Движение приостановилось. Раздался вой сирен, мимо промчались двое полицейских на мотоциклах и полицейский автомобиль. За ними проследовала машина скорой помощи. Снова дали зеленый, и транспорт пришел в движение. Лишь утром следующего дня я узнал из газет, что это были за машины. Из окна жилого дома, где я накануне вечером высадил чету Браун, выбросилась, разбившись насмерть, Эстрелита Халискос, а Толстяк Браун бесследно исчез. 16 Сигейрас едва не плакал, когда в понедельник утром возобновилось слушание дела. Его можно было понять. Место Толстяка Брауна занял какой-то апатичного вида адвокат. Он покорно согласился на продолжение слушания вместо того, чтобы потребовать перерыва, дабы ознакомиться с материалами, собранными его предшественником. Люкас, стараясь скрыть ликование, постарался побыстрее провернуть дело. Он не стал вызывать меня в качестве свидетеля. Адвокат Сигейраса в своей заключительной речи перепутал все и вся, судья, основываясь на представленных показаниях, постановил, что само существование трущоб Сигейраса является нарушением общественного порядка. Права же граждан иностранного происхождения на подобные случаи не распространялись. Сигейрас, вскочив, прокричал своему апатичному адвокату, чтобы тот немедленно подал апелляцию. Из зала послышались негодующие возгласы. Я же думал только о том, как бы поскорее выбраться на свежий воздух. Еще в зале я обратил внимание на человека, явно наблюдавшего за мной. Когда мы с Энжерсом уходили, он подошел к нам. Мне показалось, что я уже где-то видел этого высокого черноволосого, безукоризненно одетого мужчину, но где - вспомнить не мог. - Доброе утро, Луи, - тепло приветствовал его Энжерс. - Поздравляю с новым назначением! - Сеньор Хаклют, - добавил он, повернувшись в мою сторону, - познакомьтесь с сеньором Луи Аррио, новым председателем гражданской партии Вадоса. Аррио с приветливой улыбкой пожал мне руку. - Очень рад, сеньор Хаклют, - воскликнул он. - Мне еще на приеме у президента хотелось познакомиться с вами. Так вот где я его видел. Это его имя красуется на добром десятке крупных магазинов. - Итак, - продолжал он, - сегодня это небольшое дельце удалось утрясти без вашего содействия. Вынесенное решение знаменует еще одну победу цивилизации. Оно, как и ваша, сеньор Хаклют, деятельность, поможет сделать наш прекрасный город еще лучше. - Благодарю вас, - ответил я. - Но для меня проект - лишь работа по очередному контракту. Причем я жалею, что согласился на нее. Он посмотрел на меня с сочувствием. - Да, да. Я все прекрасно понимаю. Ваш уважаемый коллега, - он кивнул в сторону Энжерса, - сказал мне, что наглец Дальбан и его сообщники угрожали вам. Однако, сеньор, хочу вас заверить, что вам не стоит их опасаться. Мы, граждане Вадоса, позаботимся об этом, можете на нас положиться. Он выглядел таким же целеустремленным, как и статуя "Освободителя" на Пласа-дель-Норте. К тому же он ни на секунду не сомневался, что его устами глаголет истина. - Конечно, сеньор Люкас и я позаботимся о том, чтобы ничто подобное больше не повторилось, - продолжил он. - Я убежден, что надо правильно информировать общественность. Когда люди поймут, какие это сулит им преимущества, никто не станет противиться переменам. Сеньор, вы окажете мне честь, если согласитесь как-нибудь поужинать со мной и моей семьей. - Благодарю вас, - ответил я. - К сожалению, в ближайшее время я занят. Именно по вечерам я занимаюсь изучением транспортных потоков. - Ну конечно же! - воскликнул он, как бы упрекая себя за несообразительность. - Вы ведь заняты не только днем, но и по вечерам. Вам, сеньор, не позавидуешь. Однако я восхищаюсь вашей самоотверженностью. Тогда, может быть, мы пообедаем вместе, причем не откладывая, прямо сейчас? Он посмотрел на Энжерса. - Вы присоединитесь к нам? Энжерс кивнул в знак согласия. Мы заняли столик под пальмами. Через несколько минут к нам подсел и Люкас. Разговор шел главным образом о внутренних делах гражданской партии. Я особенно не вмешивался и воспользовался случаем, чтобы понаблюдать за собеседниками. И прежде всего за Люкасом. Я уже успел убедиться в том, что он знает свое дело. Однако ему не хватало увлеченности Брауна. Люкас поражал своим умением хладнокровно сопоставлять и анализировать факты, к тому же он производил впечатление человека, лишенного фанатизма, но, как и Энжерс, достаточно догматичного и упрямого. Я заметил, что последнее вообще характерно для людей, покинувших родную страну. Они не могут отрешиться от сознания собственного превосходства над гражданами своей второй родины. Что же касается Аррио, то это был актер. Причем роль свою он выбрал смолоду и вжился в нее. Честно говоря, образ, который он создал, производил впечатление, хотя я прекрасно понимал, что человек и актер слились в нем воедино. Таким образом, передо мной сидели трое весьма известных и, надо думать, добропорядочных граждан Сьюдад-де-Вадоса. Возможно, и в жизни на них можно было так же положиться, как и в профессиональном отношении. (Я должен был признаться себе, что меня подсознательно продолжали беспокоить угрозы Дальбана, как бы я ни пытался не обращать на них внимания.) В конце обеда Аррио, извинившись, покинул нас - ему нужно было ехать на телестудию дать интервью по случаю своего нового назначения. Я попросил его передать привет сеньоре Кортес и Франсиско Кордобану, подумав при этом, станут ли они изображать Аррио ангелом. Во всяком случае, он подходил для этой роли гораздо лучше, чем я. Вслед за Аррио мы тоже поднялись из-за стола, решив немного пройтись. Энжерс, подумав о чем-то, спросил меня: - Хаклют, вы, по-видимому, рады, что избежали допроса Брауна? - В некоторой степени, да, - согласился я. - Это известный интриган, - небрежно заметил Люкас. - Он наверняка распинался вам о том, с какой легкостью разделывается со свидетелями. - В общем-то... Люкас, усмехаясь, закивал головой. - То же самое он сулил и нашему дорогому доктору Руису, правда, на него это не произвело никакого впечатления. Довольно забавна вся эта история с Толстяком. - Забавна? - переспросил Энжерс. - От него всего можно ожидать. - Видимо, вы правы, - согласился Люкас. - Я слышал, сегодня с каким-то важным сообщением по телевидению должен выступить епископ. - В самом деле? - спросил Энжерс равнодушно. Видно, проблемы церкви его мало волновали. - Возможно, это и слухи, но как будто он собирается говорить о падении нравов в Вадосе. Они многозначительно переглянулись, и я понял, на что намекает Люкас. - Надеюсь, его проповедь не сведется к тому, что грех карается смертью? - натянуто улыбнулся Энжерс. - Трудно сказать, - Люкас пожал плечами. - Я слышал, он склоняется дать разрешение захоронить девушку на церковном кладбище. Я не выдержал и вмешался в разговор. - Вы полагаете, что его преосвященство уже успел установить, что она не покончила жизнь самоубийством? Дело в том, что вчера вечером я встретил в баре Толстяка Брауна с женой и ее братом, я даже подвез их домой. Я знаю обо всей истории от него самого. Он клялся, что никогда в жизни даже не видел эту... эту шлюху. Оба удивленно посмотрели на меня. - Как профессионал, сеньор Хаклют, - произнес Люкас, сделав паузу, - хочу заверить вас, что все, что сказал вам Браун, не имеет никакого значения. Если он невиновен, почему же тогда он скрылся? Можно, конечно, делать самые разные предположения. Девушка могла, отчаявшись, сама выброситься из окна; ее могли напугать - и тогда она вывалилась из окна; ее могли сгоряча толкнуть - все возможно. И все же брат сеньоры Браун говорит, что она держалась уверенно и прекрасно знала, чего хочет. Человек, готовый к самоубийству, выглядел бы растерянным. Она чувствовала, что имеет основания для материальной поддержки от отца ее будущего ребенка. - Несмотря на то, что Браун это категорически отрицал? - настаивал я. - Он говорил мне, что Эстрелита Халискос потребовала десять тысяч доларо, но у него не было таких денег. - Он мог при желании их раздобыть, - заметил Энжерс. - Однако Браун, видно, испугался, поняв, что оправдываться ему не с руки. Будь все дело только в деньгах, уверен, народная партия не пожалела бы десяти тысяч для такого искусного лгуна. - Адвоката, - поправил его Люкас. - Я знаю, что говорю, - Энжерс зло усмехнулся. - Прошу извинить меня, - Люкас посмотрел на часы. - У меня еще много дел. До встречи, Дональд. До свидания, сеньор Хаклют. Он вежливо откланялся и перешел улицу. - В Вадосе теперь следует ждать перемен, - констатировал Энжерс. - Аррио и Люкас в одной упряжке всякий воз сдвинут. - Вы полагаете, что Аррио лучше Герреро? - Несомненно. Он - молодчина, человек дела. Мне нравятся такие люди. В тот вечер я не видел ни выступления Аррио, ни проповеди епископа. Однако, возвращаясь около часа ночи из района рынка, обратил внимание, что в нише у богородицы горят свечи. Я огляделся и, не заметив никого, решился посмотреть, что написано на очередной бумажной ленточке. В полутьме я разобрал два слова: "Эстрелита Халискос". "Бедный Браун", - подумал я, вспомнив, что он говорил накануне. Однако Люкас, видно, был прав - трудно сказать, что произошло с Эстрелитой Халискос на самом деле. Не исключено, что ее и убили. У меня вошло в привычку по утрам читать "Либертад" и "Тьемпо". Причем первоначальное намерение улучшить тем самым мое знание испанского языка отошло на второй план перед желанием быть в курсе городских событий. На следующее утро, просмотрев "Либертад", я обнаружил, что ее издатели верны себе. Прежде всего в газете освещались назначение Аррио и его интервью по телевидению, а также излагалась обвинительная речь епископа Круса. Я был удивлен резкостью, с которой служитель церкви клеймил нравственные устои жителей Вадоса. Город оставалось только сравнить с Содомом и Гоморрой. Осуждая тех, кто развращает молодежь, епископ недвусмысленно дал понять, что все пороки в этом некогда высоконравственном городе порождаются трущобами, в том числе небезызвестными лачугами Сигейраса. Далее он намекал на то, что всякая защита Сигейраса может квалифицироваться только как стремление увековечить эти рассадники порока. Много материалов в газете было также отведено исчезновению "Брауна. Приводились интервью министра юстиции Гонсалеса и шефа полиции О'Рурка. Гонсалес уверял, что Браун будет найден, а О'Рурк заявил, что полиция проверяет различные версии гибели девушки. Затем я взял "Тьемпо", мне было любопытно, как им удалось выкрутиться из всей этой истории. Ведь нельзя же было в открытую оправдывать Брауна. Я полагал, они попытаются отвлечь внимание читателей... И я не ошибся. В центре первой страницы была помещена карикатура, на которой Сьюдад-де-Вадос изображался в виде райских кущ. На переднем плане ангел обрушивал свой огненный меч на нищих крестьян: мужчину со шляпой в руках и женщину с ребенком. Крестьяне спрашивали: "Разве бедность - это грех?" На груди ангела жирными черными буквами было выведено мое имя. 17 Не веря собственным глазам, я смотрел на карикатуру, когда в дверь тихонько постучали. Вошла горничная с утренней почтой. Я разорвал принесенные ею два конверта. Первое письмо было от друга, которому я обещал написать и, как часто со мной случается, все откладывал это. Во второй конверт была вложена первая страница утренней "Тьемпо", та самая, которую я только что держал в руках, с той лишь разницей, что карикатуру обвели красным карандашом и рядом по-английски написали: "Итак?" - Не иначе, дело рук Дальбана, - произнес я вслух. Пора было этому положить конец. И именно теперь. "Тьемпо", видимо, слишком легко сходили с рук клеветнические высказывания и выпады в адрес противников. Однако, по словам Марии Посадор, Сейксасу удалось добиться постановления суда, запрещавшего газете обвинять его во взяточничестве. Кое-кому придется позаботиться, чтобы и я был огражден от ее нападок. Вложив газетную страницу в конверт, я сунул его в карман и отправился в ведомство Энжерса. Я показал ему карикатуру и в сердцах стукнул кулаком по столу. - Такие вещи преследуются законом! Вы не должны это так оставить! Энжерс прикусил губу. - И вы полагаете, что за этим стоит Дальбан? Вам, Хаклют, лучше всего переговорить с Люкасом. Давайте я узнаю, сможет ли он с нами пообедать? Он взял конверт и посмотрел на почтовую отметку. - Отправлено сегодня рано утром или вчера вечером. Пожалуй, сегодня утром, если только тому, кто это состряпал, не удалось заполучить сигнальный оттиск. Он поднял трубку внутреннего телефона и попросил секретаршу связать его с Люкасом. Я ждал, чувствуя, как мой пыл постепенно стихает. Люкас оказался свободен. В полдень за обедом я рассказал ему обо всем. - Да, сеньор Хаклют, - мрачно проговорил он. - В обоих случаях мы имеем дело с тем, что обычно называют "крепким орешком". Братья Мендоса поднаторели в том, как чернить неугодных людей в приличных выражениях, чтобы не навлечь на себя закон. Однако, поскольку вы являетесь гостем правительства, я считаю вполне возможным привлечь виновных к ответственности. По меньшей мере мы добьемся того, что заставим их замолчать. - Неплохо, но недостаточно, - сказал я. - Я прошу расследовать роль Дальбана. Если это дело его рук, то хотелось бы, чтобы и он понес наказание. Полиция не очень-то отреагировала на мою жалобу, правда, мне предложили телохранителя, но я отказался, поскольку у меня уже был опыт общения с полицией. Люкас записал что-то в свой небольшой блокнот. - Я попрошу провести расследование, - произнес он. - К сожалению, не секрет, что влиятельный человек способен, скажем прямо, охладить рвение наших полицейских. Дальбан, несомненно; принадлежит к числу таких людей. Если говорить откровенно, мне самому небезынтересно узнать, что происходит с Дальбаном. Я лично ожидал, что он вступит в игру раньше. - В какую игру? - живо поинтересовался Энжерс. - Вы, конечно же, помните о штрафе, который наложили на Хуана Тесоля? Пока штраф не уплачен, фанатики из их партии наскребли только несколько сотен доларо. Но сегодня истекает двадцатидневный срок, установленный для уплаты. Многие хотели бы знать, действительно ли стоящие за партией лица ценят Тесоля так высоко, что готовы внести за него штраф. Энжерс кивнул. - Вы правы. Если за парня не внесут выкуп, это значит, что он больше никому не нужен, ведь он был тесно связан с Фрэнсисом. Тесолю приходится отвечать за него. - Из них двоих Тесоль, пожалуй, более темная личность, - задумчиво проговорил Люкас. Затем, улыбнувшись, добавил. - И все же интересно, раскошелятся ли они на тысячу доларо. Энжерс, сосредоточенно о чем-то размышлявший, наконец сказал: - Кажется, вы готовы согласиться с тем, что за всем этим стоит Дальбан. А имеет ли он влияние на "Тьемпо"? Мне всегда казалось, что за газетой стоит Мария Посадор. Люкас пожал плечами. - Мне представляется, что Мария Посадор - э... э... - как бы поточнее выразиться? - скорее прикрытие. Я считаю, что согласие на предложение Вадоса вернуться в Агуасуль значительно ослабило ее влияние. Теперь же я пристально слежу за Дальбаном. Он посмотрел на часы, затем поднялся из-за стола. - Прошу извинить, я заговорился. Сеньор Хаклют, не волнуйтесь, вашим делом займутся безотлагательно. Его обещание не заставило себя ждать. На следующее утро на подносе с завтраком я обнаружил пакет. В нем находилось постановление суда, подписанное Ромеро, к которому была приколота записка со словами: "С уважением, Андрес Люкас", а также утренний выпуск "Тьемпо". На первой странице бросалось в глаза пустое место с факсимиле официального цензора. Надпись гласила, что в этом разделе содержался материал, не соответствующий какому-то параграфу закона об общественном порядке. Вот это другое дело! Как я узнал позже, полицейские в соответствии с указаниями Ромеро рано утром прибыли в редакцию "Тьемпо" и изъяли статью, в которой снова содержались нападки на меня. Просмотрев газету, я понял, что Ромеро вчера пришлось потрудиться. По его распоряжению Тесоль за неуплату штрафа был арестован и заключен в тюрьму. Дальбан же и его сообщники не шевельнули пальцем, чтобы помочь ему. Оказывается, эти члены народной партии - на самом деле жестокая публика. Пока безграмотный крестьянин-трибун был им полезен, они пользовались его доверием; когда же дело обернулось иначе, они бросили его на произвол судьбы. Я развернул газету и еще раз убедился, как ловко поступают братья Мендоса. Люкас был прав. На этот раз Фелипе Мендоса обрушился на коррупцию в финансовом управлении. Имени Сейксаса не упоминалось, но из приведенных в статье фактов без труда можно было узнать, о ком шла речь. Мне стало не по себе. Значит, постановление суда против братьев Мендоса еще не служит гарантией от нападок и клеветы. Правда, Люкас обещал расследовать роль Дальбана во всем этом деле. Если им удастся договориться, я смогу спокойно заниматься своей работой. Признаться, я молил бога о том, чтобы поскорее с ней развязаться. Следовало при первой же возможности нанести Люкасу визит, чтобы поблагодарить его. Завтрак я заканчивал уже в более приятном расположении духа, чем это было накануне. В холле отеля с унылым видом сидела Мария Посадор. Она изучала шахматную позицию, двигая пешкой и не решаясь, как с ней поступить. Что, черт побери, она все-таки вечно делает здесь, будто у нее нет собственного дома? Просто ли ей тут нравится или она встречается с кем-то? Или занимается делами народной партии? Я подошел к ней. - Сеньора Посадор! Позвольте побеседовать с вами. - Пожалуйста, сеньор Хаклют, - ответила она, не глядя на меня. - Присаживайтесь. Она показала на кресло. - Полагаю, мое общество вам не очень приятно, - начал я. - Имеете ли вы отношение к тому, что недавно писала обо мне "Тьемпо"? Она уронила пешку, которой поигрывала, и откинулась в кресле, закинув ногу на ногу. - Я не отвечаю за то, что печатает "Тьемпо". Кто вам сказал, что я имею к ней отношение? - Какая разница. Но вы как-то связаны с газетой? - Я иногда передавала средства Христофоро Мендосе и не более того. Насколько я могу судить, она говорила откровенно, прямо отвечая на заданный вопрос. Я почувствовал некоторое облегчение. - Если вы дружны с братьями Мендоса, то, наверное, могли бы ответить, почему они обрушились на меня именно сейчас? Сеньора Посадор некоторое время молча разглядывала меня. Наконец она сказала: - Сеньор Хаклют, вы, видимо, полагаете, что газеты издают исключительно в целях информации? - последние слова она произнесла особенно отчетливо. - "Тьемпо" не содержит особых новостей. Нет их и у "Либертад". Обе они лишь средства для обработки общественного мнения. "Либертад" служит не только запасным каналом для радио и телевидения, но и несет дополнительную информацию для тех образованных и влиятельных лиц, которые в конечном счете и определяют политику в стране. Оппозиция противопоставляет им свой рупор - "Тьемпо". Успех политической линии Вадоса в том, что ему удалось сохранить доверие общественности к его пропагандистскому аппарату. А ведь обычно правительственным органам, излагающим официальную позицию, редко удается в течение двадцати лет сохранить свой авторитет. Чаще всего в таких случаях заявляют: "Я им больше не верю! Я читал - или видел, или слышал - слишком много явной лжи". Здесь вы такого не услышите. - Это ничего не значит. - Напротив. Вы что, сеньор, на самом деле ангел? - Что вы имеете в виду? - Вы ведь не станете утверждать, что вы ангел. Тем не менее разве вы стали протестовать, когда вас представили таковым на телевидении? Именно против этого попыталась выступить "Тьемпо", изобразив вас в менее благоприятном, но более близком к истине свете. Мы все легко ранимы и далеко не всезнающи. Естественно, что вы возражаете против изображения вас в неприглядном свете. Я вас не осуждаю. Мне бы хотелось только, чтобы у нас была одна цель. - В сотый раз, - перебил я, - повторяю, что я не встану на чью-либо сторону, я не желаю вмешиваться во внутренние дела Вадоса. Меня наняли как специалиста, и обращаться со мной как с наемным убийцей просто несправедливо. - Хотите вы этого или нет, - тихо проговорила она, - но вы стали уже определенным символом. Наверное, лучше, если вы уедете, не закончив свою работу, чем окончательно потеряете возможность влиять на ход событий и окажетесь поверженным стихией, которая неумолимо надвигается. - Вы не сомневаетесь, что катастрофа неизбежна, - сказал я. - А что же делают ваши друзья - братья Мендоса, чтобы предотвратить ее? Ничего. Похоже, они содействуют ее приближению. В воскресенье вечером я случайно наблюдал поножовщину, поводом для которой послужили нападки "Тьемпо" на доктора Руиса. К счастью, это пока не привело к более серьезным последствиям. - Только потому, что дело провалилось, сеньор Хаклют. Только потому, что исчез сеньор Браун. Я считаю, что Фелипе напрасно настаивал на публикации этого материала; но, как я вам уже говорила, я не могу влиять на политику "Тьемпо". Я лишь считаю оправданным и необходимым ведение в Сьюдад-де-Вадосе какой-то контрпропаганды. - Хорошо, допустим, что оппозиции нужна своя пресса. Согласен. Однако хотелось бы знать, должна ли она быть клеветнической? - При нынешних условиях она должна быть настолько резкой, насколько допускает закон. Молоко и вода, сеньор, не могут заменить читателям более крепкие напитки. Что касается доктора Руиса, то, полагаю, со временем он все поймет. Я довольна, что Фелипе отказался от своего намерения, иначе сейчас на площадях были бы баррикады, а вас, чего доброго, пырнули бы ножом. Она посмотрела на шахматную доску. - Поверьте мне, сеньор Хаклют, я понимаю вас. Наши проблемы не очень волнуют вас, но тем не менее они существуют. И мы, обитатели Вадоса, не можем отказаться от борьбы за свои интересы лишь потому, что на нашем пути оказался иностранец, к которому мы не питаем неприязни. Разве это несправедливо? Я поднял руки вверх. - Сеньора, ваша логика безупречна. Однако я не могу оставаться равнодушным, когда со мной так обращаются. И еще один вопрос. Вы случайно не знакомы с человеком по имени Хосе Дальбан? Зрачки ее несколько расширились. Она кивнула. - Тогда при случае передайте ему от моего имени, что, если он еще хоть раз допустит выпад против меня, ему не поздоровится. - Объясните подробнее. - Он поймет, что я имею в виду. Он уже дважды пытался запугать меня. В третий раз это не пройдет. Откровенно говоря, у меня есть сведения, что вы, сеньора Посадор, вместе с Дальбаном организовали в прессе атаки против меня. Я могу поверить вам, но не Дальбану, если даже он поклянется на распятии. Ее голос прозвучал очень спокойно, когда она сказала: - Я передам ему. Если его увижу. Вы должны понять, сеньор Хаклют, что и здесь вами руководит предубеждение. Мне представляется, что вы мыслите категориями обычных политических партий; вы ищете аналогий с правительствами других стран. Здесь есть президент, конгресс, правительство, члены которого, как и в Соединенных Штатах, например, назначаются президентом, но гражданская и народная партии имеются только в Сьюдад-де-Вадосе. Это вам, должно быть, известно. Но вы, видимо, не потрудились узнать, что в Пуэрто-Хоакине проживают вдвое больше людей, чем здесь, а в двух других крупнейших городах, Куатровьентосе и Астория-Негре, в общей сложности столько же жителей, сколько и в столице. Кроме того, не забывайте, что это еще не вся страна. Мы как раз выступаем против изоляции Вадоса, против того, чтобы город становился привилегированным государством в государстве. Сколько времени вы уже здесь? Наверное, три недели? Мы ведем борьбу уже более десяти лет, и она стала смыслом всей нашей жизни. - Похоже, - она коснулась своими длинными пальцами шахматных фигур, - что борьба эта может даже заменить нам шахматы в качестве общенационального увлечения. Я промолчал. - Полагаю, было бы уместно, - сказала она после небольшой паузы, не отрывая глаз от шахматной доски, - в знак нашей дружеской неприязни сыграть партию. Последние слова она произнесла с явным вызовом. Помедлив, я кивнул в знак согласия. Она улыбнулась, ловко зажала в руках черную и белую пешки и предложила мне сделать выбор. Я выбрал правую, она оказалась белой. - Ваш ход, - сказала она и наконец зажгла сигарету, которую долго держала в руке. "Да, - подумал я, - сейчас она вытрет о меня ноги". Я никогда серьезно не играл в шахматы, а в этой стране, охваченной шахматной лихорадкой, каждый школьник в два счета справится с любой комбинацией, которую я ему предложу. И все же я рискнул и пошел королевской пешкой, затем тоже закурил. Она приняла королевский гамбит, что меня порядком удивило, но я продолжал разыгрывать комбинацию, пытаясь припомнить следующие ходы. Очень скоро я убедился, что черные играют нетривиально и продолжают блестяще развертывать главные фигуры. После восьмого хода я откинулся в кресле, задумавшись. - Кажется, я свалял дурака, - признался я. - Насколько я понимаю, мне где-то здесь уготована расправа. Сеньора Посадор кивнула, не улыбнувшись. - Сожалею, что вы поставили себя в такое положение. Моя комбинация была разыграна в прошлом месяце против нашего чемпиона Пабло Гарсиа на турнире стран Карибского региона. К слову, я вчера обсуждала с ним эту партию и подумала, что стоит попробовать ее еще раз. - Да, но Гарсиа - большой мастер, - ответил я. - Вероятно, эту партию он проиграл. - Отнюдь, - спокойно произнесла сеньора Посадор. - Он выиграл на двадцать седьмом ходу. Я посмотрел на доску, у меня был выбор - либо потерять королеву, либо вернуть ее в исходную позицию; так или иначе я отставал на ход и через несколько ходов был обречен на потерю фигур. - Извините, - проговорил я. - Я не очень-то хороший игрок. Если вы позволите... - Я бы рекомендовала пойти вот так. Вы понимаете, конечно, почему. Далее так, потом так, так, так. Затем берете пешку, и положение меняется, не правда ли? - Именно так сыграл Гарсиа? - предположил я, изучая новую позицию. - Нет. Он уже потом решил, что следовало так сыграть. Такая комбинация ведет к проигрышу черных примерно на пятнадцатом ходу. Гарсиа говорит, что он ленив. Он играет длинные партии лишь в тех случаях, когда это неизбежно. - Да, та партия, которую играли во время приема в его честь, была довольно длинной, - заметил я. - Мне кажется, было сделано около девяноста ходов. - Его противник оказался упрямым и отклонил ничью. Что вы, сеньор, предпочитаете, продолжить или начать новую партию? - Позвольте мне попробовать еще раз, - сказал я. - Я не играл несколько месяцев, да и вообще я играю слабо. Тем не менее рискну еще раз... Мы начали новую партию; на сей раз мне удалось продержаться подольше; где-то на сорок пятом ходу я обнаружил, что моя королева попала в элегантную западню, и сдался, чтобы избежать полного разгрома. - Уже лучше, - хладнокровно заметила сеньора Посадор. - Если вы позволите, сеньор Хаклют, я дала бы вам один совет... - Буду признателен. - Все дело в комбинации. Каждый ход следует увязывать в соответствии с ней, как и в реальной жизни. Я бы советовала вам иметь это в виду. Счастливо оставаться, сеньор. Она поднялась и, улыбнувшись, удалилась. Я попросил официанта убрать шахматы и принести утреннюю "Либертад", чтобы узнать, что пишет о сегодняшних событиях правительственная газета. Как и обычно, она сообщала те же новости, ч