то и "Тьемпо", но совершенно по-иному. Почти половина первой страницы была отведена обличению трущоб Сигейраса, а в редакционной статье говорилось, что теперь, когда тщетные попытки сохранить эти пресловутые постройки, позорящие общество, потерпели провал, гражданам Сьюдад-де-Вадоса необходимо предпринять энергичные меры по ускорению расчистки трущоб. Явно изменилась тональность. Если до сих пор "Либертад" вкрадчиво уверяла своих читателей в том, что заботливое правительство очень скоро наведет порядок, то сегодня она обнаружила явное нетерпение и недвусмысленно намекала на то, что у правительства не все получается. Оборванные обитатели трущоб смотрели со страниц газеты на фоне громадных грязных ящиков, более уместных на страницах "Тьемпо". Кастальдо, заместитель министра внутренних дел, которого я видел вместе с Диасом на приеме в президентском дворце, по-видимому, пытался как-то защитить Сигейраса. Однако если он был причастен к назначению адвоката, который стал вести дело Сигейраса вместо Брауна, - а я видел этого адвоката в деле, - то лучше бы ему этих попыток не предпринимать. И тем не менее сеньору Кастальдо, по-видимому, грозила отставка. Итак, если "Либертад" стала вытаскивать на свет грязное белье, то каким громом и молниями разразится "Тьемпо"? Меня удивило также, что ничего не слышно о попытке деквалифицировать судью Ромеро. Возможно, симпатии к Герреро после убийства и неприязнь к Толстяку Брауну после его исчезновения заставили Домингеса не настаивать на санкциях против судьи. Так или иначе, мне это было на руку; именно Ромеро вынес постановление против "Тьемпо" в мою пользу, и пока он остается при исполнении своих обязанностей, оно не потеряет силу. Сложив газету, я задумался над словами Марии Посадор о городе, в котором оказался. Сьюдад-де-Вадос не вписывался в общую картину этой страны, как не мог вписаться он, наверное, ни в одну другую страну мира. Если бы речь шла только об архитектуре, можно было бы добиться совместимости, но дело было в самих жителях. Я представил себе Сьюдад-де-Вадос глазами крестьянина, у которого этот город отнял воду, выбросив его из привычной сельской жизни на свои ультрасовременные улицы и площади с их бешено мчащимися машинами, монорельсовыми дорогами и явившимися из-за океана и принесшими все это людьми. Может быть, снова наступило время конкистадоров? Может быть, и я, сам того не желая, стал одним из них? Тяжело вздохнув, я поднялся и отправился в транспортное управление. У меня уже скопилось достаточно обработанных данных. Энжерс жаждал скорее получить результаты. Я постарался в общих чертах познакомить его с ними. - На мой взгляд, главная проблема связана с районом рынка. Во всем городе нет более подходящего места для сооружения уличного базара, чем в центре Пласа-дель-Уэсте. На площади распространяется законодательство, так что с этим все решаемо. Если ваше финансовое управление сделает хотя бы самые грубые подсчеты, к утру мы будем знать, какую часть из выделенных мне четырех миллионов поглотит этот проект. Затем потребуется несколько дней на уточнение деталей. Далее, как только вы решите проблему с рынком, ваши трущобы исчезнут сами собой. Через несколько месяцев, если вы к этому подтолкнете правительство, слабая миграция в деревни превратится в мощный поток; а исчезнут обитатели - исчезнут и трущобы. Не пройдет и года, как общественное мнение поможет выжить "последних могикан". Насколько я понимаю, именно к таким методам обычно прибегает Вадос. - Ну что же, не буду спешить с выводами. Слово за Вадосом и Диасом. Но все, что вы изложили, вполне реально, - заключил Энжерс. - Год, вы сказали? Ему предстоит быть длинным. Все же... Что вы думаете по поводу муравейника Сигейраса? - Я уже говорил, что здесь все не так серьезно, как кажется на первый взгляд. Все сейчас складывается так, что Сигейраса по суду можно заставить освободить трущобы. Протестовать будут лишь обитатели, которым он их сдает. Откровенно говоря, я удивляюсь тому, что это заняло столько времени. - Причина, может быть, кроется в... Кстати, вы читали утром "Либертад"? - Заметку о, как его имя... Кастальдо? Да, читал. Но мне гораздо интереснее было обнаружить пустую полосу на первой странице "Тьемпо". Энжерс самодовольно ухмыльнулся. - Видите, я оказался прав, когда предложил вам встретиться с Люкасом, не так ли? - Мне следует поблагодарить его. - Дальбан больше вас не беспокоил? Нет? Вчера вечером я переговорил с Аррио. Похоже, он тоже заинтересовался деловыми операциями Дальбана, если так можно назвать его делишки. Удалось кое-что разузнать и о других состоятельных сторонниках народной партии, которые, по словам Аррио, отличаются необязательностью и непорядочностью. Взять, например, историю со штрафом Тесоля. Ведь Тесоль - простой безграмотный сельский парень - оказался весьма полезным Дальбану и его сообщникам, поскольку пользовался авторитетом у необразованных масс. Можно ли было допустить, чтобы его посадили в тюрьму из-за суммы, которая для них ничего не значит. В народной партии немало неприятных типов, Хаклют. - Вы высказали мои собственные мысли, - согласился я. Энжерс посмотрел на часы. - Увы, не могу позволить себе продолжить нашу приятную беседу - масса дел, - сказал он. - Надеюсь, ваши планы осуществятся. Остальную часть дня я занимался расчетами, переводя свои цифры в человеко-часы и кубические метры бетона, и только в половине шестого отнес все на компьютер. Голову распирало от цифр; я решил передохнуть и вышел на улицу чего-нибудь выпить. В городе было неспокойно. Кто-то окатил памятник Вадосу красной краской. На Калле-дель-Соль полиция заталкивала молодых людей в фургоны, на земле виднелись следы крови, а в руке у полицейского я увидел два окровавленных ножа. Днем во время митинга на Пласа-дель-Сур разъяренные сторонники Хуана Тесоля в знак протеста против его заключения в тюрьму повесили на дереве чучело, изображавшее Аррио. Полиции пришлось наводить порядок и там; в вечернем выпуске "Либертад" сообщалось о многочисленных арестах. У моей машины прокололи шины. А Сэм Фрэнсис в тюремной камере покончил с собой... 18 В тот вечер Сьюдад-де-Вадос походил на льва, который еще спит, но уже почувствовал приближение человека. Он не шевелится, а лишь приоткрывает глаза. Но тело его уже не расслаблено, под рыжей шкурой напрягаются сотни мышц. И у меня было ощущение, что я сунул голову в пасть к этому льву. Я позволил себе то, чего не позволял уже многие годы: выпить для храбрости. Закончив дела в транспортном управлении, а удалось мне в этот день сделать не так-то много, я отправился в бар и три часа не отходил от стойки. Уже стали тушить свет, был час ночи. Я смотрел на свои руки, они дрожали. Мне захотелось исчезнуть отсюда. Сейчас же. Сегодня же. Однажды, много лет назад, я встречался с журналистом, которому в двадцатые годы довелось быть в Чикаго в момент расовых волнений. Ему было трудно передать мне ощущения человека, оказавшегося в городе, который, как он выразился, восстал против самого себя. Так вот сейчас я понял, что он имел в виду. После известий о заключении Тесоля и самоубийстве Фрэнсиса жизнь в Вадосе замерла. Люди терялись в догадках. "Самоубийство ли? А может быть..." "Штраф в тысячу доларо? Но почему же такую небольшую сумму не внесли за него? Конечно, мы бедны, а как же те, кто на словах согласен с нами, ведь среди них есть и очень богатые люди!" "Значит, защитники наших прав оказались обмануты! А если так, то обмануты и мы, простые люди!" Мне никогда не стоит пить в одиночку. В компании я обычно не злоупотребляю спиртным - боюсь стать излишне разговорчивым. Недаром я слыву не только приятным собеседником, но и занудой. Когда же я оказываюсь один, рюмка-другая прочищают мои мозги, но стоит мне увлечься, я пью слишком быстро и оттого пьянею. Едва добравшись до постели, я мертвецки уснул, но уже в четыре или пять часов утра начал ворочаться в полузабытьи. Мне снилось, что в длинной до пят ночной рубашке с крыльями за спиной и пылающим мечом в руках я отправился на карнавал. Передо мной мелькали смуглые, молящие о пощаде лица. Я обрушивал на них свой меч, я знал, что он из картона, но после каждого удара головы катились с плеч. Этот кошмар продолжался до тех пор, пока у моих ног не образовалась гора голов и подол рубашки не пропитался кровью. Здесь я проснулся в холодном поту, хотя ночи стояли жаркие. Я умылся, побрился и, не позавтракав, спустился вниз. Попросив утренние газеты, я даже не заглянул в них, не в силах сосредоточиться. Выкурив пару сигарет, я отправился в транспортное управление. - Доброе утро, Хаклют, - приветствовал меня Энжерс. - Я как раз просматривал сметы. Ваши проекты представляются мне вполне обоснованными, а для их реализации понадобится менее двух с половиной миллионов доларо. - Это плохо, - сухо возразил я. - На них должно уйти не больше половины выделенных средств, ведь это и около половины задуманных вами работ. Я попытаюсь кое-что сократить. Если таким образом сократить не удастся, придется начать сначала. - Думаю, в этом нет необходимости. - Энжерс удивленно посмотрел на меня. - Я уверен, что мы сможем получить дополнительные ассигнования. - Мне была названа сумма в четыре миллиона, я должен в нее уложиться, - перебил я. - Я слишком размахнулся в надбавках на рост цен, на алчность поставщиков, даже на взяточничество в транспортном управлении. Не знаю, зачем я добавил последние слова. Энжерс пристально посмотрел на меня. - Вам не следовало бы, Хаклют, бросаться такими словами, - предостерег он. - Даже если вы и читаете "Тьемпо". - Что они опять обрушились на Сейксаса? Я еще не добрался до сегодняшних газет. Энжерс пожал плечами. - Вроде бы сегодня не было ничего особенного. Но этот кретин Фелипе Мендоса в последнее время действительно сыплет обвинения в адрес Сейксаса. Я, как вы знаете, не очень симпатизирую ему, но и ни единому слову Мендосы я тоже не верю. К тому же обвинения Мендосы не повысят авторитет и нашего управления. Он сложил лежавшие перед ним бумаги в аккуратную стопку. - И все же мне хотелось бы познакомить с проектом Диаса. Вы не возражаете? - При условии, если вы скажете, что это еще не окончательный вариант. Я вынул пачку сигарет. - А что вы думаете о нынешнем положении в Вадосе? - Это какой-то ужас! - Энжерс воздел кверху руки. - Никогда не видел ничего подобного. Сейчас, когда я ехал на работу, мою машину забросали камнями. И нигде ни одного полицейского! - Полицейские имеют свойство исчезать именно тогда, когда они особенно нужны. Я вспомнил о той жалкой помощи, которую полиция предложила мне в ответ на угрозу Дальбана. - Кстати, о полиции, - сказал я, помолчав. - Я был бы признателен, если бы сегодня меня сопровождали полицейские. Энжерс кивнул. - Я передам О'Рурку, - он сделал пометку в блокноте. - Значит, вы все же решились согласиться на телохранителя? Не могу сказать, что я вас осуждаю. - Не о телохранителе речь. Просто я собираюсь посетить подземелье Сигейраса. Несколько мгновений Энжерс пытался понять, правильно ли он меня понял. Затем он решительно спросил: - Что вас заставило вдруг пойти на это? - Я полагал, что в техническом отношении его трущобы не представляют сложности. Теперь я намерен взглянуть, как там все выглядит изнутри. Энжерс нервно вертел в руках авторучку. - Однако жилищные проблемы вне вашей компетенции. Пусть об этом заботится наш муниципалитет. - Вы меня неправильно поняли. Здесь затронуты мои профессиональные интересы. Он пошел в атаку с другой стороны. - Но вы должны отдавать себе отчет в том, что отправиться туда сейчас равносильно визиту в клетку к хищникам! Ведь именно там оплот Тесоля, а он посажен в тюрьму, Фрэнсис покончил с собой. Идти туда просто неблагоразумно. - Так уж случилось, - ответил я, - что меня нарекли Даниилом по имени библейского пророка. Бойд Даниил Хаклют. Я уже подумал о возможных последствиях и тем не менее хочу все увидеть своими глазами. - Разве Колдуэлл не в состоянии вам все объяснить? - настаивал Энжерс. - В министерстве здравоохранения есть несколько человек, которые побывали там... - Я уже устал от объяснений, - с раздражением ответил я. - Мне навязали слишком много чужих мнений. Теперь мне необходимо во всем разобраться самому. - Хорошо, - холодно сказал Энжерс. - Я организую вам эту поездку. Боюсь только, что она состоится во второй половине дня, поскольку с утра у меня назначена встреча с Диасом, которую уже нельзя отменить... - Вы хотите сказать, что поедете со мной? - удивился я. - Конечно. Ведь основную конфликтующую с Сигейрасом сторону представляю именно я. Мне не хотелось бы, чтобы вы вместо меня стали объектом каких-либо нападок. Я попрошу О'Рурка обеспечить нас охраной. Кстати, может быть, полицейским стоит сказать, что они направляются на поиски Брауна? - А насколько это правдоподобно? Разве полиция еще не обыскивала трущобы? - Не знаю, - пожал плечами Энжерс. - Но мне кажется, это неплохой предлог. - Интересно, что стало с Толстяком? - спросил я скорее себя, чем Энжерса. Но он услышал. - Разве дело в том, что с ним стало? Главное, что он не решился появиться. Я промолчал. Что бы там ни говорили, а. Толстяк Браун произвел на меня впечатление честного человека. Знакомство с полицией Вадоса убедило меня в том, что я не ошибся в своем представлении о ней. Нас сопровождали восемь полицейских на двух машинах. Было установлено, что Сигейрас в данный момент находится где-то за городом. У полиции получался неплохой сценарий, чего нельзя было сказать о его воплощении. Меня больше устраивало отправиться в сопровождении одного полицейского. Однако мне дали понять, что если полиции не удалось отговорить непонятливого иностранца от шага, равного самоубийству, то уж столь легкомысленно рисковать жизнью своих людей она не имеет права. Кроме того, блюстители порядка настояли на том, чтобы каждый из нас вооружился автоматическим пистолетом. Энжерс с энтузиазмом принял это предложение; я же всеми силами пытался отказаться от него. После всего того, что обо мне писали газеты, не хватало только появиться с оружием в руках. Когда в конце концов я вынужден был уступить, то старательно спрятал кобуру подальше под пиджак, а сверху повесил фотоаппарат. Машины притормозили на уже знакомой покрытой гравием площадке возле центральной станции. Несколько детишек, что-то напевая, играли у дороги. Увидев нас, они с криками разбежались. Полицейские выскочили из машин и поспешили к спуску в подземелье. Мы с Энжерсом не спеша последовали за ними. Нельзя было не заметить, как по мере распространения новости о приезде полиции кругом воцарялась тишина. Казалось, множество людей слилось в единый чуждый нам организм подобно плотоядному растению, почувствовавшему приближение насекомого. У входа в трущобы какая-то смуглолицая женщина смело попыталась преградить нам путь. Когда же полицейские несколько раз терпеливо объяснили ей причину своего появления, она решительно замотала головой, заверяя, что Толстяка Брауна здесь никогда не было, нет и не может быть, поскольку все говорят, что он уехал из страны. - Тогда вы, очевидно, не будете мешать нам, если только, конечно, его не укрываете, - заметил возглавивший группу лейтенант, отстраняя ее со своего пути. Мы медленно, друг за другом двинулись в смрадную темноту. Двое полицейских мощными фонарями освещали жалкие комнатенки. Теперь я увидел, как они были устроены. Простые деревянные щиты, листы жести, доски, лестницы каким-то образом крепились к металлическим опорам и бетонным перекрытиям монорельсовой станции. Ни о каких уборных здесь, конечно, не могло быть и речи. Вентиляция происходила через зиявшие в едва сбитых перегородках щели. Целая семья каким-то образом ютилась в такой ящикообразной клетушке. Столы и стулья заменяла отслужившая свое тара, а постели - кучи тряпья. Сооружения из жести, в которых сжигали ветки, использовали для приготовления пищи. Дым от них был самым приятным из здешних запахов. Убогость стен скрашивали яркие изображения девы Марии, прошлогодние календари, рекламные плакаты. В некоторых из этих ячеек были свои домашние алтари с распятием, перед которым горели свечи. - Здесь, наверное, часто бывают пожары? - спросил я Энжерса. Он усмехнулся. - Сигейрас старается их не допускать. Он хорошо понимает, что, если его владения запылают, пожарники будут заботиться лишь о том, чтобы пламя не распространилось на расположенную над трущобами станцию, и дадут им выгореть дотла. Кстати, пожар был бы хорошим средством расчистки трущоб. Я не увидел здесь традиционных осликов, должно быть, их сюда не вводили из боязни за прогнивший половой настил, но свиней, кур и коз было множество. Полицейские бесцеремонно откидывали занавески, заменявшие двери. Чаще всего люди равнодушно смотрели на нас, иногда безразличие сменялось настороженностью, кое-кто из обитателей приподнимался при нашем появлении, заискивающе улыбаясь, жестами приглашал войти. Дети издали с любопытством рассматривали незнакомцев. Они выглядели голодными и грязными, но явно больных среди них было немного. Из сотни ребятишек я заметил лишь несколько больных экземой, рахитом и еще каким-то заболеванием, названия которого я не знал. Только изнутри можно было оценить истинные размеры поселения. За двадцать минут мы отошли далеко от входа. Мрачная обстановка и затаенная злоба обитателей этого муравейника стали сказываться на моих нервах. Мы шли по совсем темному проходу, только фонари полицейских освещали нам путь. Навстречу, низко опустив голову, прошла женщина в крестьянском платке. Она несла корзину. Я остановился и посмотрел ей вслед. Никогда не смогу простить себе этого! Энжерс заметил мой взгляд и проследил за ним. - Господи! - тихо сказал он. - Это же жена Брауна! Она появилась здесь неспроста, значит, и он где-то тут! 19 Энжерс произнес эти слова по-английски. Полицейские не сразу поняли его. Он обрушил на них поток грубой брани. Я не представлял себе, что этот всегда уравновешенный, подчеркнуто корректный англичанин способен на подобные всплески. - Не стойте же как истуканы! - взорвался он. - Это жена Брауна! Взять ее, быстро! Наконец до них дошло. Двое полицейских нырнули в темноту. Раздался крик. Через минуту они вернулись, держа с двух сторон за руки сеньору Браун. Она сопротивлялась, платок ее съехал на плечи. - Так, значит, это вы? - злобно проговорил Энжерс, направив луч карманного фонарика ей в лицо. Она отвернулась от слепящего света. - Где твой муж? - злобно крикнул он. Сеньора Браун бросила на Энжерса холодный взгляд. - Не знаю, - спокойно ответила она. - Его здесь нет. Мне показалось, что именно в этот момент она узнала меня и вспомнила, кто я такой. Я почувствовал на себе взгляд ее черных полных ненависти глаз. Я отвернулся, не желая быть соучастником дальнейшего. Энжерс вынул пистолет и медленно снял его с предохранителя, щелчок гулко отозвался в тишине. - Ну ладно, - проговорил он, не спуская глаз с сеньоры Браун. - Отправляйтесь туда, откуда она вышла; он может оказаться именно там. Полицейские послушно отпустили сеньору Браун. Она не двинулась с места. Энжерс направил на нее пистолет, но сеньора Браун лишь усмехнулась. Однако, когда полицейские устремились в проулок, она вся напряглась. - Энжерс, - тихо сказал я, - вам должно быть стыдно за свое поведение. Не глядя на меня, он сухо и равнодушно ответил по-английски: - Браун разыскивается за убийство. И вам это известно. Если он здесь, мы не можем дать ему скрыться. Женщина не понимала, что он говорит, но напряженно следила за тем, как вооруженные полицейские обшаривают светом фонарей жалкие лачуги. Когда они добрались до места, где проулок раздваивался, Энжерс жестом приказал сеньоре Браун следовать за ними. Она не повиновалась, но после очередной угрозы пистолетом уступила и пошла за полицейскими. Я потащился следом. Полицейские громко спорили, куда следует идти. Энжерс, оторвав на секунду взгляд от своей жертвы, приказал им: - Идите направо, идиоты! Ведь слева нет настила! Действительно, в левом проходе настил был сломан. Полицейские направились по правому проходу. Я заметил облегчение в мимолетном взоре женщины, когда она увидела, куда пошли полицейские. Я промолчал. Я надеялся, что, никого не найдя здесь, полицейские откажутся от дальнейших поисков. Они уже почти скрылись из виду, когда Энжерс снова пригрозил своей жертве, приказав следовать за ними. Она пошла вперед, Энжерс за ней, а я чуть было не двинулся следом, когда почувствовал, что слева, в провале, что-то шевельнулось. Из темноты показалась огромная рука. Удар должен был прийтись Энжерсу по затылку. Но этого не произошло. Возможно, нападающий оступился или Энжерс инстинктивно почувствовал опасность и дернулся в сторону. И все же ему задело левое плечо. Он быстро повернулся и выстрелил в темноту. Пуля наповал сразила Брауна. Подбежали полицейские; из уст женщины вырвался страшный протяжный крик. Я бросился прочь. Мне удалось выбраться из подземелья прежде, чем весть о случившемся достигла обитателей трущоб и они обрушили свой гнев на незваных гостей. Только это спасло меня от участи, которая выпала на долю Энжерса и полицейских. Бледный как полотно, с окровавленным лицом выбрался он на поверхность. Один полицейский волочил ногу. С головы до пят они были облиты нечистотами. Я не стал спрашивать, где жена Брауна, вероятнее всего, она осталась рядом с убитым. Полицейские не обращали на меня никакого внимания. Один из них направился к машине и, связавшись с управлением, запросил подкрепление. Энжерс, прижимая платок к лицу, говорил, что на сей раз Сигейрасу несдобровать - он укрывал убийцу. - Пока вина не доказана, человек считается невиновным, - возразил я ему. Он посмотрел мне прямо в глаза. - Нет, - проговорил он. - Ошибаетесь. Согласно нашим законам, как и в Кодексе Наполеона, бремя доказательства невиновности лежит на обвиняемом. Из подземелья стали появляться люди, они с ненавистью следили за нашими действиями, дети швыряли в машины комья грязи. Тогда один из полицейских трижды выстрелил в воздух, и все скрылись. Послышался вой полицейских сирен. Я поднялся по склону к станции, сел на монорельсовый поезд и поехал в сторону Пласа-дель-Сур. Никто не сделал даже попытки меня остановить. Я двигался машинально. Только позже в моей памяти всплыли какие-то обрывочные сцены той поездки. Я не в состоянии был осмыслить случившееся, я мысленно топтался на месте, словно поднимаясь по эскалатору, идущему вниз. А перед глазами стояло лицо сеньоры Посадор, которая повторяла, что независимо от моего желания во всех городских событиях мне отводилась немаловажная роль. Достаточно важная, если я оказался виновен в смерти человека. И что меня дернуло на это посещение трущоб? Не остановись я и не посмотри вслед сеньоре Браун... На Пласа-дель-Сур было немноголюдно. Я пересек площадь и вошел в отель. В холле, как обычно, зажав в пальцах незажженную сигарету, сидела Мария Посадор. По-видимому, она была не одна: на шахматном столике стояли два бокала. Сердито сдвинув брови, она читала какое-то письмо. Я подошел к ней, она холодно кивнула. - Полагаю, вам не безынтересно, - я не узнал собственного голоса, - что они нашли Толстяка Брауна. Она резко выпрямилась в кресле. - О черт! Где? - В трущобах Сигейраса, где же еще? - Я-то полагала, что он в безопасности где-нибудь за границей! Что они с ним сделали? - Энжерс убил его. Я увидел, как мгновенно изменилось выражение ее лица. Оно застыло, глаза остановились. - Конечно, - прошептала она, - конечно, этого следовало ожидать. - Рука ее смяла сигарету. Я промолчал. Она поднялась и, кинув мне, пошла к выходу. Я отправился в бар. Вскоре включили телевизор, но у меня не было сил идти к себе в номер. Программа началась с новостей, сообщили о смерти Брауна. Я узнал насыпь, где только что был. Вокруг нее теперь стояли военные грузовики, и те, кто спешил к станции, обходили их стороной Солдаты вынесли тело Брауна, его опознали. Люди обнажали головы и крестились. Было видно, как обитателей трущоб дубинками выгоняют наружу и, словно бездомных собак, заталкивают в военные грузовики. Начались поиски Сигейраса. Сообщили, что он где-то в городе и, как только его разыщут, ему предъявят обвинение в укрытии преступника. В вечерней программе новостей в восемь ноль пять передали интервью с Энжерсом. Он явно гордился полученным ранением. Затем показали выступление епископа Круса, как и после смерти Эстрелиты Халискос, он посвятил свою проповедь расплате, ожидающей грешников. Потом последовали похвалы в адрес тех, кто мужественно разыскивал безжалостного убийцу. Было упомянуто мое имя. Я чувствовал, как во мне нарастает негодование. Пусть Браун переспал с девицей Халискос, хотя он это категорически отрицал; пусть вытолкнул ее из окна; пусть, я сам тому свидетель, пытался убить Энжерса. Пусть все это так. Но я не мог согласиться с тем, что он безжалостный убийца, он был честным человеком. Так или иначе, но я не стану соучастником тех, кто пытается голословно осудить покойного. Возможно, в силу профессиональной привычки до сих пор я не проявлял активности, а лишь наблюдал, собирал и накапливал данные, как обычно при начале новой работы. Но теперь все это позади. Я стану говорить, что думаю, и буду поступать так, как считаю нужным. А начну я с того, что покажу этим телевизионщикам, что к чему. Как только закончилась программа новостей, я кинулся к машине и поехал на телестудию. Риоко, редактор программы новостей, уже выходил из телецентра. Вид у него был усталый, он даже не узнал меня, а потом долго не мог (или не хотел) понять, что я ему говорю. Когда же он сообразил, чего я от него хочу, то провел ладонью по лицу и порекомендовал обратиться к доктору Майору. - Ваша проблема политического характера, - сказал Риоко. - Разве это входит в его компетенцию? - Надеюсь, у вас достало ума сообразить, что я сам не решаю, что включать, а что не включать в передачи? - огрызнулся он. - Так что, если хотите, чтобы ваше имя не упоминалось в будущих сообщениях, переговорите с Майором, именно он отдал сегодня распоряжение, чтобы особо подчеркнуть вашу роль в этом деле. Если бы мы успели, то обязательно взяли бы у вас интервью, как и у Энжерса. - Не взяли бы! - взорвался я. - Хорошо, если надо переговорить с Майором, я переговорю с ним. Где, кстати, я могу его найти? - Возможно, в его кабинете - на втором этаже, - Риоко усмехнулся. - Я бы на вашем месте отложил этот разговор. Он сейчас не в лучшем расположении духа... - А в каком же тогда расположении духа прикажете быть мне после того, как я услышал кучу ваших небылиц о себе? Нервы мои были натянуты до предела. Я повернулся и, перескакивая через ступеньки, стал быстро подниматься наверх. Секретарь Майора был атлетического телосложения, рассчитанного явно не только на исполнение секретарских обязанностей. Я прошел мимо него и стенографистки. Они деланно улыбнулись, дав мне понять, что узнали меня. Когда я распахнул дверь кабинета, воцарилось недолгое молчание. Я ожидал, что Майор возмутится моим вторжением, но он после секундного замешательства взял себя в руки. Когда сидевший перед ним посетитель обернулся, к своему удивлению, я узнал в нем Дальбана. Я даже смешался, и Майор тут же воспользовался моей растерянностью. Он откинулся в кресле, поправил очки и с иронией проговорил: - У вас, очевидно, неотложное дело, сеньор Хаклют? О чем речь? Я игнорировал его слова и обратился к Дальбану. - Вам будет приятно узнать, сеньор, что то, чего вам не удалось добиться с помощью взяток и угроз, успешно осуществил господин Майор, министр дезинформации и клеветы, насколько я понимаю. Я старался следить за своими словами. - Говорят, чем грубее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят. Сегодня вечером по всему Агуасулю раструбили о том, что я был подручным этого героя Энжерса, сразившегося с опасным убийцей - Толстяком Брауном. Чудовищная ложь, но очень многие, должно быть, поверили в нее. Но ведь я был там и, прямо вам заявляю, стал свидетелем самого настоящего убийства. Я вдоволь насмотрелся, как ваше, Майор, правительство все красиво подает на словах и совсем иначе - на деле. Но теперь, после сегодняшнего обмана, меня того и гляди вывернет наизнанку. Почти каждое слово я сопровождал ударом кулака по столу. Майор сначала старался казаться равнодушным, но потом вкрадчиво заговорил: - Сеньор Хаклют, вы возбуждены. Я хорошо понимаю, какое потрясение вы пережили. Причем это уже не первая насильственная смерть, свидетелем которой вы явились с момента вашего приезда сюда. Но наш долг состоит в том, чтобы правдиво информировать общественность. - Какое там правдиво! - продолжал кричать я. - Ложь не может заменить факты! - Но ведь трущобы, созданные под центральной монорельсовой станцией, действительно стали прибежищем для человека, подозреваемого в убийстве, не так ли? Вы, думаю, не станете отрицать этот факт? - Подозреваемого! Но не осужденного или хотя бы находящегося под следствием, каким представляет его ваша служба информации. И главное - он уже ничего не может доказать! Вот это - действительно факт! А что представляет собой ваша "самая управляемая страна", Майор?! Да вы же просто рупор правительственной пропаганды, а созданная вами телевизионная сеть - не что иное, как трибуна чванливого диктатора, страдающего манией величия. "Узнай правду и станешь свободным", - смешно, а вот скроешь правду - добьешься своего. В вашей хваленой стране все верят в то, что им говорят, и даже не догадываются, какая грязная правда скрывается за красивой ложью! Лицо Майора покрылось пятнами. Неожиданно вмешался Дальбан. - Сеньор Хаклют, я искренне приношу вам свои извинения. Я виноват перед вами. Пытаться подкупить вас или угрожать вам было ошибкой. Мне не хватало мужества сказать этой марионетке Майору именно то, что я сейчас услышал от вас. Я решался лишь на увещевания и словесные протесты. Больше я не стану молчать. Вы абсолютно правы. Я тоже считаю Майора опасным человеком, он сам страдает манией величия, и до тех пор, пока он навязывает свою извращенную пропаганду нашим гражданам, в Сьюдад-де-Вадосе жить просто небезопасно. Вместе с Кортесом, профессором так называемых общественных наук, они навязывают нашим молодым ученым свою систему поведения, которая якобы призвана их спасти. А чем жить по этой системе, так лучше и достойнее умереть. Мне стало не по себе, возможно, я был просто пьян. А может быть, столь откровенное признание совершенно изменило мое представление о Дальбане. - Думаю, что теперь нам не стоит настаивать на том, чтобы вы покинули Агуасуль, - задумчиво произнес Дальбан. - Доктор Майор, вы выслушали меня, а теперь и сеньора Хаклюта. Собираетесь ли вы как-то исправить положение, создавшееся из-за ваших лживых заявлений? Майор сидел не двигаясь. Я чувствовал, что в дверях, ожидая приказа выставить нас вон, стоит атлетического телосложения секретарь. На лбу Майора выступили капли пота, а щеки покрылись красными пятнами. Когда он наконец заговорил, голос его звучал жестко. - Моя информационная служба является правительственным органом; - начал он. - Она не может подчиняться прихотям частных лиц. Вы, сеньор Хаклют, уважаемый иностранный специалист, приносящий большую пользу нашему городу, но наши дела вас не касаются, к тому же вы сильно пьяны. Мы, говоря мы, я имею в виду наше правительство, все же должны будем обратить внимание на ваше поведение. Вас выручает то, что вы находитесь в привилегированном положении, но умалчивать о том, что вы тут наговорили, я не собираюсь. - Я предложил вашему правительству лишь свои профессиональные услуги, - резко возразил я, - и не позволю обращаться со мной как с мальчишкой! Он не отреагировал на мои слова. - Что же касается вас, Дальбан! - Вдруг я почувствовал, что это говорит человек, явно наделенный гипнотическими способностями. - Вы слишком долго стояли у нас на пути. Как бы ни было велико терпение правительства, ему тоже есть предел, на сей раз вы просчитались, боюсь, что для вас все кончилось. Майор говорил по-прежнему сидя в кресле. Я ощутил, что мне на плечо легла тяжелая рука - наконец секретарь-атлет приступил к исполнению своих истинных обязанностей. Он молча указал на дверь. Дальбан с достоинством поднялся из-за стола. - Вы ошибаетесь, доктор Майор, все только начинается, - тихо проговорил он и направился к двери. Я пошел следом, жалея, что много выпил. В голове роились слова и фразы, которые я не досказал Майору. Одно было хорошо: я сумел сдержать себя и не набросился на Майора - уж слишком велико было искушение придушить его телефонным шнуром. Когда мы вышли из телецентра, Дальбан остановился. - Я хочу еще раз извиниться перед вами, сеньор Хаклют, - смущенно проговорил он. - Принимаю ваши извинения, - ответил я. - Но не уверен, что смогу забыть ваши угрозы. Мне казалось, что здесь ценят честность... - Встреча с Майором, по-видимому, лишила вас последних иллюзий? - Я бы хотел... Боже, я и сам не знаю, что бы я хотел сделать с ним! Он казался мне здравомыслящим человеком, возможно, он таким и был, когда занимался политикой как ученый-теоретик. Может быть, его изменила власть или коррупция, право, не знаю. - Благодаря его теории наша страна прожила двадцать лет в мире. - Дальбан смотрел вверх на освещенные окна. - Но как дорого мы за это заплатили! - Какой же выход? - спросил я. - Кто знает? Но мы его наверняка найдем, сеньор. Зло не может оставаться безнаказанным. Добавить к сказанному было нечего, и я направился к машине. 20 Ночную тишину разорвал вой сирен. Мимо отеля с шумом мчались какие-то машины. Я поднялся и выглянул на улицу. Пожарная машина завернула за угол и исчезла в темноте. Едва не касаясь крыши, пролетел вертолет. Следом за пожарной промчались две полицейские машины. Наконец я сообразил посмотреть в сторону гор. Там стояло кроваво-красное зарево, зловеще освещавшее все вокруг. Сначала я подумал, что это врезался в гору самолет, но быстро понял, что здесь что-то другое. Горел телецентр. Я взглянул на часы. Было три часа утра. Стояла глубокая ночь, и, судя по масштабам пожара, его обнаружили не сразу. Видимо, в здании в тот момент не было ни души. Казалось бы, в столь современном комплексе непременно должна быть установлена противопожарная система и сигнализация. Я вооружился биноклем. Мне не было видно пожарных машин - их скрывали здания, но об их присутствии можно было догадаться по тому, как под напором мощнейших насосов стихали очаги пламени. В первый момент у меня был порыв посмотреть на пожар вблизи, но потом я решил, что зевак там без меня хватает. Только минут через десять, уже лежа в постели, я осознал последствия происшедшего. Министр информации и связи Агуасуля ни сегодня, ни завтра, ни даже в ближайшие месяцы не сможет в пропагандистских целях использовать эфир. И если правительство Вадоса в самом деле так зависит от служб Майора, формирующих общественное мнение в стране, то на время президент сделается безруким. Размышляя подобным образом, я наконец задремал. Но мой сон скоро был прерван. Еще не взошло солнце, было только начало шестого, когда я услышал громкие голоса у двери. - Вот номер 1317, - произнес грубый низкий голос. - Открывайте. Я сел на кровати. Пистолет, который мне всучили полицейские, когда мы отправлялись в трущобы Сигейраса, был еще при мне. Я вынул его из кобуры и, как только дверь распахнулась, включил свет и направил дуло на вошедшего. - В чем дело? - громко спросил я. Человек выругался и сделал шаг вперед, за его спиной я заметил испуганного служащего отеля. - Полиция, сеньор Хаклют, - шепотом проговорил он. Я опустил пистолет. Передо мной стоял Гусман, сержант, который предлагал мне телохранителя. - Что вам угодно, Гусман? - голос у меня срывался от возмущения. - Я попрошу сеньора пройти со мной. - Сеньор никуда не пойдет. Сеньор посылает вас и весь ваш полицейский департамент ко всем чертям. Уходите и найдите более подходящее время для приглашений. Лицо Гусмана оставалось угрюмым. - Сеньор Хаклют, на телецентре чрезвычайное происшествие, саботаж, - терпеливо объяснял он. - Нам известно, что вы были там вчера вечером. Мы думаем, что вы можете оказать нам помощь в расследовании. - Каким образом? Я был там, чтобы заявить вашему дорогому доктору Майору, что я о нем думаю. Риоко видел, когда я приехал туда, а Хосе Дальбан - как я уезжал. А еще ваш человек, который, видимо, следил за мной... Почему бы вам, собственно, не спросить у самого Майора? - Мы не можем его нигде найти, - не моргнув, ответил Гусман. - Известно, что сеньор Майор оставался в здании допоздна, чтобы просмотреть материалы сегодняшних радиопередач. До его кабинета не удалось пока добраться - там еще не сбито пламя. Он посмотрел на часы. - И все же я попрошу сеньора поехать со мной. И побыстрее! - сержант подчеркнул последнее слово. - Ваша взяла, - ответил я, зевнув. - Вот, держите. Это принадлежит вашей конторе. Я протянул ему пистолет. Он взял его, не выразив при этом никаких эмоций, и молча ждал, пока я оденусь. Затем он проводил меня до машины. Меня подробно допросили в полицейском управлении, после чего оставили одного в маленькой комнате, где я просидел битых четыре часа, куря одну сигарету за другой. Кто-то скрасил мне одиночество чашкой крепкого несладкого кофе. Наконец за мной пришел дежурный и провел в кабинет, где меня дожидались сам О'Рурк и Гусман. О'Рурк выглядел усталым. - Вам повезло, сеньор Хаклют, - сказал Гусман, хлопнув по столу протоколом с моими показаниями. - Сеньор Риоко подтвердил время вашего приезда в телецентр, а сеньор Барранкилла видел, как вы оттуда выходили. Он натянуто улыбнулся. - Подтверждено также, в котором часу вы вернулись в отель. Таким образом, во время пожара вы оставались в отеле. - Разве вы еще не связались с доктором Майором? - Его нашли в семь десять утра. Точнее сказать, нашли то, что от него осталось. Ему не удалось выбраться из своего кабинета, и он сгорел заживо. Я почувствовал, как О'Рурк сверлит меня воспаленными глазами. - Мне это кажется невероятным, - тихо проговорил я. - Я полагал, там должны были быть противопожарные устройства... - Да, вы правы. Но в помещении, связывающем эти устройства с центральной пожарной станцией, произошло короткое замыкание. Сработала ли противопожарная система или нет, нам не известно. С половины первого ночи до пяти тридцати утра в здании находился всего один сторож. Похоже, он тоже погиб. Найти его пока не удалось. - Но, черт побери, это же современное здание. Меня в четвертом часу разбудил вой пожарных сирен, и когда я посмотрел в сторону телецентра, он полыхал так, будто сложен из спичек, а не из бетона! Как все это могло произойти? Гусман замялся. О'Рурк посмотрел на него. - Что он хочет? - быстро спросил он по-испански. - Узнать, как произошел пожар, - ответил Гусман. - Расскажите ему! Какое это теперь имеет значение! Гусман кивнул и снова перешел на английский. - Там на складе хранилось восемь тонн горючего для генератора, питающего передатчики на случай перебоев в электроснабжении. Похоже, что зажигательную бомбу подложили именно туда. И тут я вспомнил слова Дальбана: "Вы ошибаетесь, доктор Майор, все только начинается". Конечно, можно жить и без Майора. Однако мне стало не по себе от того, что вещее обещание Дальбана так быстро сбылось. Я с ужасом подумал, что меня могут привлечь в качестве свидетеля и на основании моих показаний Дальбану будет предъявлено обвинение в убийстве. Только этого мне не хватало... - Сеньор Хаклют, - голос Гусмана оторвал меня от горьких мыслей. - Сеньор Барранкилла показал, что он слышал, как в кабинете Майора Хосе Дальбан заявил, что предпочел бы, чтобы доктора Майора не было в живых. А вы это тоже слышали? Я растерялся, заметив на себе усталый взгляд О'Рурка, но потом кивнул. - Кажется, он говорил что-то в этом роде, - нехотя подтвердил я. - Благодарю вас, сеньор. Думаю, пока все. Но возможно, нам придется еще связаться с вами. Было ли все задумано заранее? Случайно ли Майор оказался в здании один? Действительно ли случившееся было тем началом, о котором говорил Дальбан? Я не мог найти ответа на эти вопросы. Выйдя из полицейского управления, я купил свежие газеты и отправился в ресторан, чтобы прочесть их за кофе. Голова гудела, трудно было сосредоточиться. Вряд ли газеты могли что-либо добавить к тому, чему свидетелем я был вчера, но я надеялся получить новую информацию. "Либертад", естественно, торжествовала по поводу смерти Брауна, называя его отъявленным преступником и слово в слово повторяя вчерашний телекомментарий. Луи Аррио, новый председатель гражданской партии, опубликовал большую статью, обличавшую Дальбана. О пожаре, конечно, еще ничего не сообщалось. В статье, сданной в набор, по-видимому, еще вечером, говорилось лишь, чего Дальбан добивался, препятствуя наступлению того дня, когда уважаемый сеньор Хаклют очистит зловонные владения Сигейраса от преступлений и преступников. Аррио превозносил Андреса Люкаса за то, как тот вел дело Сигейраса, а также неоднократно приводил высказывания профессора Кортеса по поводу социальных проблем, порождаемых трущобами. Какого черта они снова возлагают на меня ответственность за существование развалюх Сигейраса? Я изо всех сил пытался доказать, что чисто техническое решение транспортной проблемы не даст желаемых результатов. Только правительственный декрет мог положить конец жилищной проблеме. Но теперь, когда Сигейраса разыскивали за укрытие убийцы, дело, видимо, приняло другой оборот. "Тьемпо" разразилась гневом в мой адрес, не преминув заявить, что постановление судьи Ромеро утратило силу. Но на самом деле это было не так. Вдобавок ко всему Фелипе Мендоса снова выдвигал обвинения в адрес Сейксаса, прямо заявляя, что Вадосу было известно о том, что глава финансового управления брал взятки, но президент смотрит на это сквозь пальцы. Да, наверное, теперь им это так просто не сойдет с рук. Я хотел теперь только одного - уехать. Если получится, закончив работу. Не по собственному желанию попал я в гущу событий, к которым не имел никакого отношения, и по уши погряз в проблемах Вадоса. Я решил пройтись по городу. Скоро я оказался на Пласа-дель-Норте. По-видимому, мысли о Брауне привели меня к Дворцу правосудия. Кто-то уже отмыл статую Вадоса. Под вой сирен в сторону президентского дворца промчались полицейские машины. Я остановился у киоска, решив перекусить. Не успел я расправиться с первым бутербродом, как машины промчались обратно и остановились перед Дворцом правосудия. Полицейские вывели из них несколько задержанных. Я чуть было не пролил на себя кофе, узнав двух арестованных - Христофоре Мендосу и его брата Фелипе. Что же будет _дальше_? Вскоре подъехали грузовики. Полицейские стали выгружать связки не доставленных подписчикам газет, матрицы, набитые бумагами ящики и коробки. Не иначе как они закрывали "Тьемпо". По спине у меня пробежали мурашки. 21 Я вспомнил слова Марии Посадор о необходимости контрпропаганды. Только теперь я понял, что за ними стояло. До настоящего времени "Тьемпо", как и другие оппозиционные источники информации, видимо, не очень серьезно беспокоила Вадоса. В конечном счете одной телепрограммы, подкрепленной техникой воздействия на подсознание и создающей эффект личного присутствия, достаточно, чтобы заменить целую дюжину газетных статей. Вызван ли его новый шаг потерей излюбленного орудия - телевещания? Боялся ли он теперь, что ослабнет его контроль и "Тьемпо" станет серьезной угрозой его безопасности? Я строил самые невероятные предположения, пока не узнал о действительных причинах происшедших событий. Судья Ромеро с утра мучился после чрезмерных возлияний, которым предавался накануне. И насколько я понял, именно это толкнуло его принять решение. Истории известны случаи, когда недомогание властелина становилось причиной гибели целых народов. Редакция "Тьемпо" своими нападками на меня и Сейксаса в сегодняшнем номере несомненно нарушила постановление суда. Ромеро, не уточнив, рассматриваю ли я действия газеты как клевету, решил задержать братьев Мендоса и конфисковать нераспроданные номера. Полиция опечатала помещение газеты и выставила охрану у входа в здание. Уже через час новость облетела город. Реакция оказалась молниеносной и весьма бурной. Сторонники народной партии наводнили Пласа-дель-Сур задолго до начала выступлений ораторов. Толпа пестрела плакатами с лозунгами против Ромеро и других членов кабинета. Гражданская партия в свою очередь выражала гнев по поводу поджога телецентра и гибели Майора. Многочисленные наряды полицейских безуспешно пытались очистить площадь. Я наблюдал за происходящим из вестибюля отеля, служащие которого в любую минуту были готовы забаррикадировать вход. И был момент, когда мне показалось, что это действительно потребуется. Враждующие стороны сначала вступили в словесную перебранку, затем начались драки, потом в дело пошли ножи. Налицо были все признаки начинающегося бунта. - Почему не вызывают войска? - послышалась в холле нервная реплика. - Да разве войска наведут здесь порядок? - отозвался другой голос. И тут на выручку полиции пришла природа. Все утро влажный ветер с океана гнал в сторону гор серые грозовые тучи, и теперь на город обрушились потоки дождя. Ливень успокоил страсти, мокрые и растерянные противники разбегались в поисках крова. Полицейские вместе с санитарами подбирали раненых. Однако я понимал, что это была лишь передышка... И все потому, что один пожилой человек хорошо отужинал вечером! Я прикинул, у кого бы узнать, какие меры принимаются, чтобы взять под контроль взрывоопасную ситуацию. Луи Аррио как председатель гражданской партии, видимо, должен быть в курсе. Я, почти не надеясь, попросил соединить меня с ним. Видимо, мое имя сыграло определенную роль. Оказывается, известность в Вадосе приносит не только неприятности. - Сеньор Аррио, - сказал я. - Сейчас на Пласа-дель-Сур я был свидетелем настоящего бунта. Объясните мне, что произошло с запрещением "Тьемпо"? - О, операцию провели вполне удовлетворительно! - Несмотря на бодрые слова, в голосе его ощущалась тревога. - Главного редактора за неуважение закона посадили в тюрьму, а сотрудникам газеты запрещено ею заниматься до тех пор, пока его не освободят. Надо думать, сие произойдет не так скоро, тем временем и ситуация прояснится... - Вы, полагаете, Ромеро это сойдет с рук? Аррио замолчал, взвешивая, правильно ли он меня понял. Затем произнес: - А почему бы нет, сеньор? Ведь есть же закон! - Народ на площади плевать хотел на такие законы! - резко возразил я. - Что делать, сеньор, закон есть закон, - ответил он сухо и повесил трубку. К моей тревоге добавились досада и жажда действовать, как будто угроза нависла лично надо мной. С кем бы еще связаться, кто способен понять всю опасность положения? И тут я подумал о Мигеле Домингесе. Будучи другом Толстяка Брауна, он, конечно, не мог испытывать ко мне симпатии, особенно если поверил телевизионной передаче. С другой стороны, он был противником судьи Ромеро и пытался добиться отстранения его от занимаемой должности за позорно проведенный процесс над Герреро и его водителем. Удайся ему тогда эта затея, и сегодняшних распоряжений Ромеро могло не быть... Дождь еще не перестал. Я поехал во Дворец правосудия в надежде, что застану Домингеса там. Так и случилось. Один из служащих сказал, что заседание суда закончится через несколько минут. Я ждал от Домингеса более холодного приема. Во всяком случае, мне не пришлось опровергать того, что было официально объявлено о моей причастности к смерти Толстяка Брауна. - Хосе Дальбан передал мне, что вы говорили в кабинете Майора, - сказал мне Домингес. - Мне приятно было это узнать. Мы считали, что вас волнует только контракт и вам безразличны события, происходящие вокруг вас. - Напрасно, - ответил я. - Допустим. Чем могу быть полезен? - Насколько я знаю, сеньор Домингес, - начал я, - вы пытались добиться осуждения Ромеро и освобождения его от занимаемой должности. Возможно ли это как-то ускорить? Закрытие "Тьемпо" вызвало волнения, а на Пласа-дель-Сур практически вспыхнул бунт. Возможно, если бы Ромеро сместили с поста, положение еще можно было как-то спасти. Он посмотрел на меня изучающе. - Продолжайте, сеньор Хаклют, - в его голосе появились мягкие нотки. - Мне кажется, вы правильно все оценили. - Я представляю себе все следующим образом, - продолжил я. - Если сторонников народной партии лишить их печатного органа, они начнут бунтовать. Можно сказать, ливень спас Вадос от начала гражданской войны. Правительство потеряло свой телецентр. (Не важно даже, кто в этом виноват.) На стороне Вадоса двадцатилетний опыт правления. Если даже он сам не готов расправиться с Ромеро, это могли бы сделать Диас или Гонсалес. Только что Луи Аррио пытался убедить меня, что закон есть закон, но ведь на самом деле, черт побери, во всем виновата неправильная политика Вадоса. Мой собеседник чуть сдержанно улыбался. - Совершенно верно, сеньор Хаклют. Действительно, мы предприняли шаги, чтобы провести новое разбирательство дела водителя Герреро. Мы хотим также, чтобы судья Ромеро понес заслуженное наказание. Если я не ошибаюсь, вы присутствовали на том судебном заседании? К сожалению, из-за напряженной обстановки, вызванной смертью Герреро, было решено не спешить с повторным разбирательством. Что-либо более конкретное прояснится лишь через несколько дней. Одному богу известно, что может произойти за это время. Правда, судья Ромеро, который слишком засиделся на своем посту, и здесь пытается выйти сухим из воды. - Что же будет, если его отстранят? - В таком случае все вынесенные Ромеро решения утратят силу, а все дела, рассмотренные под его председательством, будут пересмотрены. Это касается и "Тьемпо". Никто из судей не решится запретить газету. Но тем временем многое может еще произойти... - Он развел руками. - Я согласен с вами, сеньор. Оттягивать дольше нельзя. Действовать следует незамедлительно, и я этим займусь. Я уехал, но мое беспокойство не проходило. На следующее утро "Либертад" большое внимание уделила сообщению о том, что Домингес требовал снятия судьи Ромеро. Диас официально распорядился провести по этому делу расследование. На второй странице была помещена резкая статья Андреса Люкаса, посвященная Ромеро и его карьере. Люкас писал, что судье, который всегда преданно служил интересам страны, нанесено грубое оскорбление. Мне представилось, что с такой речью в защиту своего клиента можно выступить, только будучи уверенным в его виновности. После всего, что я узнал, можно было предположить, что Ромеро выбывает из игры. Читая статью Люкаса, я понял между строк, что он испугался Домингеса, увидев в нем потенциального соперника, который может лишить его ведущей роли в юридическом мире. Насколько реальна была эта угроза? Видимо, не очень, пока за плечами Люкаса стоит мощная поддержка гражданской партии. Так случилось, что я встретил Люкаса в тот же вечер. Он ужинал в ресторане на Пласа-дель-Норте, где под пальмами снова накрыли столики, хотя после ливня было еще прохладно. Удрученный вид Люкаса напомнил мне Хуана Тесоля, когда он понуро брел после суда. Его использовали в качестве партийного трибуна и тут же бросили на произвол судьбы, превратив в великомученика. Не иначе, Люкас представил себя в подобном положении, возможно, впервые осознав, сколь грязной игрой может быть политика. Но в данный момент я не испытывал к нему сострадания. В воскресенье ко мне в отель, предварительно позвонив, заглянул Энжерс. Мне показалось, что он чем-то озабочен, даже утратил свою обычную самоуверенность. Когда мы уселись в холле, я дал ему возможность первым начать разговор. Он порылся в своем портфеле и, найдя какие-то бумаги, откашлялся. - Я... хм, приехал, кажется, с неважными новостями, - проговорил он. - Диас изучил план застройки района рынка, который вы подготовили. Он его не одобряет и хочет внести существенные изменения. Я, конечно, пытался возражать, но... - Я предупреждал вас, - вяло ответил я. - Нынешний проект слишком дорог. И Диас вправе критиковать отдельные детали. Если только он не ставит под сомнение фактический объем транспортного потока. Мне казалось, я объяснил вам это, передавая проект. Энжерс посмотрел на меня. Потом немного помолчал и, прежде чем снова заговорить, опустил глаза. - Вы очень переживаете происшедшее с Брауном? - спросил он. - Да. Он уставился на свои руки, не зная, очевидно, как продолжить разговор. Наконец он произнес. - И я тоже, черт побери! Я, я испугался, Хаклют. Вы должны меня понять. Почувствовав, что мне пытаются нанести удар сзади, я повернулся и увидел его лицо - лицо маньяка или дикого зверя! Промедли я хоть секунду, он задушил бы меня голыми руками. - Вы обошлись с его женой далеко не по-джентльменски, - вставил я. Он покраснел, краска залила не только его лицо, но и шею. - Она, она, - о боже, Хаклют! Что ни говорите, а Брауна подозревали, в убийстве. Он же предпочел скрыться вместо того, чтобы предстать перед судом, как поступил бы невиновный. - Перестаньте себя уговаривать, - перебил я. - Я видел, с каким благоговением вы схватили оружие, которое дала вам полиция. Какого же черта вы не занимаетесь своим делом? Вы же специалист по транспорту, а строите из себя героя, заботящегося о моральных устоях Сьюдад-де-Вадоса! А ведь удовольствие, полученное вами от исполнения этой роли, стоило жизни отличному адвокату и честному человеку. Я с интересом наблюдал за его лицом: сначала оно стало надменным и снова побагровело, затем все краски на нем слиняли, словно на попавшей в воду маске из папье-маше. - Мне хотелось бы убедить вас в том, что вы неправы, - проговорил он. - Вряд ли это вам удастся. Он вынул сигарету, но не закурил и горько усмехнулся. - Вы просто недолюбливаете нас да и нашу страну, не так ли, Хаклют? - У меня не было особых оснований полюбить ее. - И все же вы могли бы постараться понять таких, как я, граждан иностранного происхождения. Мы, как говорится, кровью и потом заслужили свою звезду - Сьюдад-де-Вадос. Мы вложили в город наше сердце и душу. Мы отказались от всего, что могла уготовить нам судьба, может быть от богатства, успеха где-нибудь в другом месте, потому что нашли в Сьюдад-де-Вадосе то, что отвечало нашим сокровенным мечтам. И теперь, когда мы видим, как люди, подобные Брауну и Сигейрасу, оскверняют нашу мечту, мы не можем спокойно смотреть на это. Может быть, они по-своему правы, но мы-то ради нашего города отказались от всего. И когда люди, которые никогда ни от чего не отказывались, поскольку им не от чего было отказываться, пока не появились мы и не дали им все, забывают об этом, мы приходим в бешенство. Я промолчал. Энжерс немного подождал, надеясь на мое запоздалое понимание, и наконец поднялся. - Вы будете утром в управлении? - спросил он. - Да, буду, - ответил я. - Непременно. 22 В тот же день поздно вечером покончил с собой Хосе Дальбан. Это подействовало ошеломляюще. Никто не мог понять, почему он так поступил. Он был одним из самых состоятельных людей в стране, которому неизменно сопутствовала удача. Его успех, насколько я знал от Гусмана, был связан с деятельностью, которая, хотя и не вызывала восторга у властей, однако не выходила за рамки закона. За ним укрепилась репутация умного, процветающего дельца. Он был добропорядочным семьянином, имел жену, четверых детей, двое из них уже учились в университете в Мехико. Известно было также, что у него есть любовница в Куатровьентосе. "Удивительно, - подумал я, - как мало порой мы знаем о человеке, пока он жив". Именно поэтому после смерти Дальбана я узнал о нем гораздо больше, чем мне было известно при его жизни. К концу дня прояснились причины происшедшего. Предприятиям Хосе Дальбана грозил финансовый крах. Подобно многим дельцам, он манипулировал главным образом чужими средствами. Так случилось, что на данный, момент дефицит составил громадную сумму. И вот тут-то Луи Аррио воспользовался случаем, чтобы расправиться с Дальбаном. Аррио постепенно установил контроль над всеми кредиторами Дальбана, скупил у них закладные, завладел авансами под ценные бумаги, а затеи уведомил Дальбана, что намерен получить с него по всем векселям. Общая задолженность составляла около двух миллионов доларо, причем три четверти миллиона нужно было уплатить немедленно. И вот тут после бутылки коньяку Дальбан четырежды полоснул себя бритвой по сонной артерии. Все это я узнал в понедельник от Изабеллы Кортес и ее мужа, когда они перед оперой заехали в бар моего отеля. Я поинтересовался у сеньоры Кортес, что она думает о причинах пожара. - Прежде всего тех, кто это сделал, я бы публично заживо сожгла на костре! - гневно выпалила она. - Это злосчастное отребье прошлого, на борьбу с которым Алехандро потратил столько лет! Прошлого, в котором царили дикое насилие и распри! Мне стыдно, что я живу в городе, где Алехо нашел такую ужасную смерть! - С другой стороны, Белита, - неожиданно мягко проговорил ее муж, - впервые за многие годы мы провели вместе три ночи подряд. - Не надо шутить, когда речь идет о смерти, Леон! - сеньора Кортес даже побледнела. - Клянусь вам, Сьюдад-де-Вадос никогда не был таким. Ушел из жизни Хосе Дальбан, а до него - Марио Герреро... Кто мне может объяснить, что происходит? Профессор воспринял ее риторический вопрос обращенным к нему. Он почесал подбородок, подумал и проговорил: - Честно говоря, Белита, на твой вопрос нельзя ответить однозначно. Можно лишь предположить, что сейчас наружу вырвалось то, что до сих пор накапливалось в виде мелких разногласий, к которым мы все уже привыкли. Но чтобы серьезно разобраться в происходящем, и жизни, пожалуй, не хватит. Потом сеньор Кортес рассказал о причинах смерти Дальбана. - В определенном смысле сеньор Аррио совершил общественно полезный поступок, - заметил профессор. - Слишком уж долго и безнаказанно Дальбан наживался на низменных инстинктах людей. - Но кое-кому он помогал, - заметила его жена. - Интересно, как теперь будет чувствовать себя сеньор Мендоса? Я решил, что она имеет в виду Христофоро Мендосу, редактора "Тьемпо". Но поскольку газету закрыли, я не понимал, каким образом потеря финансовой поддержки со стороны Дальбана отразится на нем. Разве только распоряжение о запрещении газеты отменили, о чем я мог не знать. Однако сеньора Кортес, по-видимому, говорила не о нем, поскольку профессор сурово посмотрел на жену. - Изабелла, тебе хорошо известно мое мнение: мир не пострадает, если он никогда ничего больше не напишет... - Простите, - перебил я. - Но я не улавливаю связи. Кортес пожал плечами. - Тщеславие заставляло Дальбана меценатствовать. Похоже, все, что он ни делал, служило низменным вкусам, потому-то он и протежировал Фелипе Мендосе, Он предоставил в его распоряжение дом, поддерживал материально, особенно когда книги плохо расходились. - Понимаю. Но ведь Мендоса без труда отыщет себе другого покровителя. У него же мировая известность... - Тем не менее я не потерплю, чтобы в моем доме читали его книги. - Он может нравиться или нет, - сказала сеньора Кортес, - но надо признать, что он талантлив и своеобычен. Однако, сеньор Хаклют, нового покровителя Фелипе Мендосе в этой стране отыскать будет не просто - ведь он в опале у властей. - А разве не сам он в том повинен? - воинственно проговорил профессор. Супруги наверняка продолжили бы эту оживленную дискуссию, если бы сеньора Кортес не вспомнила, что они опаздывают на спектакль. Они уехали, а я в задумчивости остался у стойки. В противоположном конце бара больше для себя, чем для зрителей, что-то вполголоса напевала девушка с гитарой. Я уже не первый раз видел ее здесь. Я взял свой бокал и сел поближе, чтобы лучше ее слышать. События развивались так, будто мой приезд в Вадос послужил толчком для целой цепи неожиданных и порой кровавых событий. Хотелось верить, что все было просто делом случая, роковым стечением обстоятельств. Ясно было одно, что и приглашение приехать сюда, и все последовавшее явилось следствием политических интриг. А в результате все в Вадосе, от президента до девушки с гитарой, оказались под действием сил, неподвластных отдельным лицам. Здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, конечно, предпринимались попытки взять эти силы под контроль. Ведь недаром Майор заявлял, что их страна "самая управляемая в мире". Но по-видимому, это было не так просто. - Сеньорита, - обратился я к девушке с гитарой. Она посмотрела на меня своими темно-карими глазами. Девушка не была красавицей: крупный нос, большой рот, неровные зубы. - Сеньорита, что вы думаете о книгах Фелипе Мендосы? Вопрос ее удивил. - Мне трудно сказать, сеньор, - проговорила она. - Мы - католики, а католикам не дозволено читать его книги. Это все, что мне известно. Я вздохнул. - А что вы думаете по поводу смерти сеньора Дальбана? - Говорят, он был очень плохим человеком. Видно, его мучила совесть. Должно быть, он был большой грешник, раз сам лишил себя жизни. - Предположим, сеньорита, что ваша соперница украла у вас все, что вам дорого, все, чем вы зарабатываете себе на жизнь, - вашу гитару, ваши песни, соблазнила вашего жениха, если он у вас есть. Я говорю - предположим. Как бы вы поступили, попади в столь безысходное положение? Она пожала плечами, пытаясь понять, к чему я клоню, потом гордо ответила: - Я бы стала молиться, сеньор. Я повернулся к ней. - Послушайте, сеньорита. Я не инквизитор. Я приезжий, которого интересует, что думают в Вадосе о событиях последних дней. Посмотрите! Ведь сеньора Дальбана _убили_. Это не он себе, а ему перерезали горло. Его предприятие прогорело, неожиданно всплыли огромные долги. Он потерял все, ради чего трудился всю свою жизнь. Но это была не кара божья, а месть конкурента. Разве месть - не грех? - О да, сеньор! Страшный грех! - Ну, так разве справедливо лишать конкурента жизни? Она не ответила. - Что же касается человека, который жаждал мести, - продолжал я, - то вы, видимо, слышали о сеньоре Аррио? - Конечно! Он замечательный человек. Мой отец работает в одном из его магазинов, он уже помощник управляющего, может быть, когда-нибудь он станет и управляющим. Наконец она поняла мой вопрос. - Вы хотите сказать, что сеньор Аррио - тот человек, который мстил? - Именно. Сеньор Аррио очень богат; сеньор Дальбан был тоже весьма состоятельным бизнесменом. Естественно, что они были конкурентами. - Я не верю, - твердо заявила девушка. - Сеньор Аррио не может быть плохим человеком. Все, кто работает у него, хорошо о нем отзываются. Он открыл много прекрасных магазинов не только в Сьюдад-де-Вадосе, но и по всей стране. - А как им еще о нем отзываться? - пробормотал я. - А еще, - сказала она тоном, не допускающим возражений, - если сеньор Дальбан больше беспокоился о деньгах, чем о спасении своей души, и убил себя из-за денег, значит, он был порочным человеком. Причина всех несчастий - любовь к деньгам. - Но тогда кто из них любил деньги больше - сеньор Дальбан или сеньор Аррио, который забрал все деньги Дальбана, хотя сам и так богат? Мой вопрос сбил ее. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, не зная, что ответить. Тогда я решил действовать с другой стороны. - Вы помните, что на днях убили сеньора Брауна? - Да, сеньор, я читала в газетах. - Что вы знаете об этом? И что Браун такого сделал? Она опустила глаза. - Но, сеньор, все знали, кто такая Эстрелита Халискос, и то, что он сделал... Я уже собирался помочь девушке выйти из затруднительного положения, в которое сам ее поставил, как вдруг с запозданием понял, что она имела в виду. Я чуть было не опрокинул бокал, буквально подскочив в кресле. - Вы сказали, все знали, кто она такая? - Ну да, конечно! Разве не так? - Вы сказали, что все знали, - настаивал я, - а не все знают? Вам было известно, что за девица была Эстрелита Халискос, до того, как все произошло? Или вам это пришло в голову после того, как по телевидению выступил епископ? - Нет же, сеньор! Да нам, в нашем квартале, и не надо ничего говорить. Мы уже несколько лет знаем, чем она занималась. Она стала встречаться с молодыми людьми с четырнадцати лет; она любила выпить, даже пила водку и ром. Говорили, что она... что она даже торговала своей честью. Последние слова девушка произнесла с явным вызовом, как бы отбрасывая всякие сомнения на сей счет. - Короче говоря, - продолжил я, - все знали, что Эстрелита Халискос - настоящая потаскуха? - Сеньор! - проговорила она осуждающе и залилась румянцем. Я повернулся и позвал бармена. - Если бы вы были столь невинны, как хотите казаться, - проговорил я, - вы не знали бы, что значит это слово. Я обязан вам за весьма ценную информацию и хотел бы вас угостить. Что вы будете пить? Она нервно хихикнула. - Сначала лучше я вам спою, - ответила она. - Мануэль, бармен, - друг моего отца; он всегда присматривает за мной, когда я прихожу сюда. Я спою, и когда вы станете меня угощать, скажите, что вы довольны моим пением, хорошо? Я улыбнулся. - Полагаю, что с молодыми людьми вы тоже встречаетесь? - заметил я. - Сеньор! - Хорошо, ведь я не собирался приглашать вас. Лучше спойте. Как насчет "Кукарачи"? - Это плохая песня, сеньор. Она о марихуане. Разрешите я спою вам что-нибудь свое. Это была обычная мелодия, которую можно услышать по радио в любое время суток в любой части Латинской Америки. Я наблюдал за ней, пока она пела. На самом деле она лишь отчасти походила на ту скромную фиалку, за которую выдавала себя. Очевидно, Мануэль не так уж хорошо за ней присматривал. Итак, кое-что я прояснил из разговора. Эстрелита Халискос была проституткой, торговавшей собой с четырнадцати лет. И именно по ее вине завтра будут хоронить Толстяка Брауна. Если бы он появился на суде и представил показания свидетелей, обвинения прокурора рассыпались бы, как карточный домик. Но тогда почему он сам не рискнул предстать перед судом? В тот вечер, когда я встретил его, он сказал, что Эстрелита Халискос - шлюха. Он знал все юридические тонкости и мог обвинить ее в шантаже, сняв тем самым выдвинутое против него обвинение в убийстве. Существовало лишь одно объяснение - Браун был убежден, что претензии Эстрелиты выдуманы не самой юной хищницей и ему никогда не дадут добиться своего оправдания. Кто же тогда так настойчиво боролся против него? Его соперник адвокат Люкас? Нет. Люкасу такой исход был невыгоден. Или - выгоден? Чтобы ответить на этот вопрос, мне предстояло разузнать о Люкасе побольше. Лучше всего помочь мне в этом мог его другой соперник, который одновременно являлся другом Толстяка Брауна, - Мигель Домингес. Интересно, удастся ли мне разыскать его сейчас? Я поднялся, и девушка сразу же перестала петь, обиженно взглянув на меня. - Ах да! - сказал я, вспомнив. - Мануэль! Бармен, улыбаясь, подошел ко мне. - Принесите молодой даме то, что она обычно пьет, и впишите это в мой счет. Я еще вернусь. - То, что обычно, сеньор? - повторил он, выразительно посмотрев на меня. - Ну да, то, что она любит. Двойную текилу или что-нибудь в таком роде. Я усмехнулся, взглянув на разгневанную девушку. - Извините, сеньорита, но на мой взгляд, вы поете ужасно. Тем не менее вам не повредит пара бокалов за мой счет. Со временем вам не будет цены. До сих пор не пойму, почему она не плюнула мне в лицо. 23 Должно быть, я поднял Домингеса из-за стола или оторвал от каких-то важных дел, поскольку он с раздражением ответил на мой телефонный звонок. Узнав о причине звонка, он немного успокоился. - Благодарю вас за сообщение, сеньор Хаклют, - сказал он. - Но должен вас огорчить: дело Брауна в суде не разбиралось, а потому сведения об этой Халискос представляют чисто дилетантский интерес. Правда, было бы справедливо реабилитировать его в глазах вдовы. - На мой взгляд, следовало бы положить конец всем пересудам, сеньор, - ответил я. - Толстяк Браун был хорошим человеком, лучше многих из тех, кого я встретил здесь, в Вадосе. Однако все, начиная с епископа, склоняют его имя. Теперь, когда вам удалось отразить нападки судьи Ромеро, ваше положение в среде адвокатов не хуже, чем у Люкаса... - Я бы этого не сказал, - сухо перебил он. - Но многие так считают. Послушайте, Толстяк был убежден, что Эстрелита Халискос - самая обычная девка, и ей самой никогда в голову бы не пришло шантажировать Брауна. Ее научили. И если за ее спиной кто-то был, то его-то и следует вывести на чистую воду... - Сеньор, мне представляется, что вы слишком большое внимание уделяете словам какой-то девушки. - В голосе Домингеса слышалось явное сожаление. - С нашей стороны было бы ошибочно, так же как и со стороны тех, кто обвиняет сеньора Брауна, пытаться использовать первую попавшуюся версию. Нам просто многое не известно. Я могу лишь обещать, что мы, старые друзья Брауна, сделаем все, что в наших силах, для него и особенно для его вдовы. Я добивался совсем другого, но приходилось довольствоваться и этим. Хоронить Брауна должны были на следующий день. Но мне так и не удалось узнать где. Похоже, я натолкнулся на заговор молчания. Видимо, опасались волнений, подобных тем, что произошли в день похорон Герреро. Вряд ли Брауна могли хоронить за счет муниципалитета, не был он и осужденным преступником, однако, обзвонив известные мне кладбища, я выяснил, что там погребения не будет. Конечно, Браун не посещал регулярно католическую церковь, но на всякий случай я позвонил в епископат; секретарь подтвердил, что Браун не был прихожанином и ему ничего не известно о похоронах. Таким образом, тело Брауна собирались предать земле в тайне от всех. И мне ничего другого не оставалось, как вновь вернуться к своей работе. Все складывалось довольно гладко. После небольшого уточнения первоначальную смету проекта удалось сократить на четверть миллиона доларо, однако возражения Диаса оказались весьма серьезными. Я поручил финансистам заняться подсчетами и отправился на встречу с Энжерсом. Когда я заглянул в его кабинет, он весь как-то сжался, словно опасаясь, что я могу его ударить, и только в течение разговора принял свой обычный вид. - Я зашел к вам, - начал я, закуривая сигарету, - по поводу трущоб Сигейраса. Энжерс промолчал, ожидая, что я скажу дальше. Я старался говорить не спеша. - Как я уже указывал ранее, но чему не придавалось никакого значения, вы в основном сводили все к тому, чтобы выгнать обитателей лачуг. В нынешнем положении вам, по-видимому, потребуется добавить к этому какое-то обоснование, вроде того, что это место понадобилось для складских помещений, или что-то в этом роде, что не соответствует действительности. Центр города был хорошо спланирован, там все предусмотрено. Так вот: готовы ли власти сами выставить Сигейраса или мне по-прежнему необходимо придумывать формальные предлоги? - Мы не можем так просто избавиться от него, - недовольно проговорил Энжерс. - Сам по себе факт, что человек, разыскиваемый полицией, скрывается, еще не является проступком, за который его можно лишить гражданства. Будь по-иному, все оказалось бы гораздо проще. Нам нужен план перестройки района, чтобы законным образом лишить его всех прав. Я промолчал, вспомнив последнее посещение трущоб. Увидев тогда сеньору Браун, я совершенно забыл о цели своего приезда. Мне настойчиво пытались внушить, что выселению обитателей трущоб нет альтернативы. Но я понимал, что выгнать их - значило обострить проблему до такой степени, что правительство вынуждено будет наконец принять меры. Пусть крестьяне не привыкли жить в современных квартирах, так постепенно привыкнут. Аналогичные проблемы возникают всегда, когда подобные трущобы сметают с лица земли. - Полагаю, мне придется составить подробный отчет для Диаса, - сказал я. - Я могу договориться, чтобы он принял вас лично, если хотите, - произнес Энжерс. Его предложение прозвучало как просьба о перемирии. - Спасибо. Я, видимо, откажусь от встречи с ним. Мне не удастся изложить все по-испански так, как хотелось бы. А разговор через переводчика - пустая трата времени. Но я скажу вам, о чем собираюсь написать. Я посмотрел на карту, висевшую на стене, и постарался собраться с мыслями. - Грубо говоря, все сводится к следующему, - спокойно начал я. - Я могу подготовить проект перестройки района, который может использовать муниципалитет, чтобы избавиться от Сигейраса так, что ни у кого это не вызовет возражений. Однако, если не будут приняты меры по размещению обитателей трущоб, когда план начнут реализовывать, может вспыхнуть гражданская война. - Ну уж. Слишком сильно сказано! - Энжерс пристально посмотрел на меня. - Я не шучу. Я полагаю, что решение проблемы не в том, чтобы построить под монорельсовой станцией стоянки для автомашин. Наилучший выход - рассредоточить обитателей трущоб по религиозным и прочим признакам, субсидировав строительство новых деревень, а монорельсовую станцию оставить в своем нынешнем виде. Имеющиеся фонды следует использовать не для того, чтобы перестраивать район, а для того, чтобы переселить этих людей за пределы города. Постройте им новые дома, дайте им скот, землю и машины, которыми они будут ее обрабатывать. Пригласите пару хорошо подготовленных экспертов из ООН, которые расскажут им, как надо жить в наш век. Вот так вы разрешите проблему. Энжерс отрицательно покачал головой. - Диас не пойдет на это, - сказал он. - Хотя я тоже считаю, что в принципе такое решение явилось бы наилучшим выходом из положения. И для города было бы неплохо, чтобы крестьяне снова вернулись в свои деревни. Однако не думаю, что они захотят возвратиться назад. От привычки бездельничать и попрошайничать не так легко избавиться, в вонючих жилищах Сигейраса они отвыкли трудиться. Но я уверен, что Диас будет возражать. Нет, согласиться с вашим планом - значило бы признать наше превосходство над ними. А Диас сам - один из них, и для него отказать им - то же, что и отказать своим близким. Не сомневаюсь, например, что рядом с Вадосом он испытывает чувство собственной неполноценности. Вадос - человек образованный, высокой культуры, объездивший полмира. Диас же - человек от земли, выходец из крестьян. Он фанатично верит в то, что его народ ничуть не хуже нас - я имею в виду тех иностранцев, кто получил здесь гражданство, и местных выходцев из высших кругов. Хаклют, давайте смотреть правде в глаза: именно тут, как говорится, и собака зарыта. Я разделяю вашу точку зрения, что народу надо прививать современный образ жизни, но для Диаса признать необходимость нововведений - значит признать свою неполноценность. - Я не согласен с вами. Я никогда не встречался с Диасом, однажды только видел его на приеме у Вадоса, но я не могу поверить в то, что человек, поднявшийся до его уровня, откажется признать обоснованные факты. Энжерс вздохнул. - Ну, хорошо, попробуйте. Я постараюсь, чтобы он не сразу отклонил ваше предложение. Большего я обещать не могу. - Я подготовлю документ сегодня же. Потом я хочу взять денек для отдыха. Поезжу, посмотрю, как плохо, по вашим словам, обстоит дело с транспортом в других частях страны. Ваш чертов город уже стал сводить меня с ума своим сверхмодерным фасадом, скрывающим самые примитивные инстинкты. Хочу взглянуть на что-нибудь другое. - Вы обнаружите, что за пределами Вадоса все выглядит иначе, - неопределенно ответил Энжерс. - Я сообщу в полицию, что вы уедете, дабы вас не разыскивали. Когда вы планируете вернуться? - Завтра же. - Желаю приятно провести время. Он слегка улыбнулся. - Перемена обстановки, как говорится, тоже отдых. Со времени моего приезда в Вадос я не выезжал за пределы города. Теперь же я намеревался наверстать упущенное. Пуэрто-Хоакин был шумным городом, раскинувшимся в устье Рио-Рохо. Его крупные портовые сооружения были построены всего несколько лет назад после страшного пожара. И тем не менее по сравнению с величественным убранством Вадоса этот городишко, казалось, принадлежал к далекому прошлому. Куатровьентос - бывшая столица, город нефти, отличался низкой стоимостью рабочей силы и весьма льготными условиями налогообложения. Было гораздо выгоднее использовать здешние месторождения, чем приступать к разработке новых, хотя и разведанных, где-либо на континенте. И наконец, Астория-Негра - город, тоже расположенный на побережье, южнее Пуэрто-Хоакина. Но их сходство на том и кончалось, Астория-Негра не обслуживала крупные морские суда, и сюда не доходил нефтепровод. Жизнь города зависела от залива, здесь процветали рыбный промысел и оживленная прибрежная торговля. Тут же находились судоремонтные мастерские. Для меня визит в Астория-Негру был подобен путешествию в девятнадцатый век. Трудно было даже вообразить, насколько плачевно там обстояли дела. Жизненный уровень в целом можно было сравнить только с окраинами Вадоса - сплошные лачуги. Конечно, попадались и исключения - несколько современных многоэтажных жилых домов и десяток красивых старинных особняков, окруженных прекрасными парками. Но в основном все вокруг напоминало итальянский фильм времен неореализма: потрескавшиеся стены, кривые улочки, мусор под ногами. Даже отголоски столичных волнений сюда не докатились. Основная автомагистраль, проходившая через Астория-Негру, связывала Вадос со всем миром, но местные жители, казалось, никакого отношения не имели к ней. Я разговаривал с разными людьми: со старым индейцем, с молодым парнем-рабочим. Беседовал я и с крестьянином, вырезавшим из дерева традиционные фигурки, чтобы продавать их заезжим туристам, которые прибывали а Астория-Негру морем и следовали дальше в Вадос. Всех их волновали лишь две темы: нехватка денег и местный шахматный чемпионат, который был в разгаре. Резчик был просто помешан на шахматах, в его лавке было выставлено множество самых разных вырезанных им шахматных фигур самой разной величины. При всем их разнообразии все они напоминали древних ацтекских богов. Никого, очевидно, не волновало будущее города, хотя тратить те самые четыре миллиона доларо следовало именно здесь. Происходящее в Вадосе в глазах жителей Астория-Негры касалось только правительства, а простых людей это не тревожило. На каждом шагу я видел, на что можно было бы использовать отведенные мне средства. И в то же время я понимал, что если бы Вадос вместо строительства новой столицы провел реконструкцию города, это не было бы оправданным. Городу уже нельзя было помочь, ему следовало дать умереть естественной смертью, оставив только портовые службы и новые районы, протянувшиеся в глубь материка и составляющие примерно четверть его площади. Я вернулся в лавчонку резчика по дереву и купил у него набор шахмат. 24 Я возвращался в Вадос вечером. Даже однодневного отсутствия было достаточно, чтобы там произошло немало событий. Милях в двух от города я увидел мигающие огни полицейских машин. Дальше весь транспорт двигался в один ряд. Вооруженные полицейские проверяли документы, некоторые машины поворачивали назад. Когда очередь дошла до меня, я поинтересовался, в чем дело. Полицейский, проверявший мои документы, ответил: - Вам, сеньор Хаклют, небезопасно передвигаться по городу без охраны. Поезжайте прямо в отель и, как только доберетесь, позвоните в наше управление. В противном случае мы пошлем людей разыскивать вас, - он посмотрел на часы, - скажем, через полчаса. - Но чем все это вызвано? - настаивал я. - Когда сеньор въедет в город, он увидит сам, - последовал ответ. Полицейский отошел в сторону, разрешив мне проехать. Я действительно убедился во всем сам. В Астория-Негре ничего не было известно о волнениях в столице. Местным информационным службам, по-видимому, запретили сообщать об этом. Однако сами беспорядки не запретишь... Я проезжал мимо одного из торговых центров Аррио, в его витрину бросили самодельную бомбу. Пожарные все еще сбивали пламя, и в воздухе стоял удушливый смрад. По пути мне попалось несколько сожженных автомобилей, на одной из улиц было перекрыто движение - там рухнул вниз монорельсовый поезд. В целом же в городе было спокойно. На каждом углу рядом с полицейским стоял солдат национальной гвардии. Военные в плохо подогнанной форме с карабинами через плечо патрулировали улицы. Прежде чем я добрался до спасительного отеля, меня несколько раз останавливали для проверки документов. Положение несколько прояснила надпись на газетном стенде, которую я прочел по пути в гостиницу, а затем в баре я узнал и подробности. Мне стало понятно, почему так уклончиво говорил со мной Домингес - он уже тогда готовился к решающему бою. Домингес представил суду свидетеля - брата покойной Эстрелиты Халискос, который под присягой показал, что его сестра шантажировала Брауна по наущению Андреса Люкаса. Сторонники народной партии вышли на улицы, требуя наказания виновных; дом Люкаса забросали камнями и едва не подожгли, а самого Люкаса "в целях безопасности" взяла под охрану полиция. Мне потребовалось немного времени, чтобы уточнить детали, но одно было несомненно: в данный момент Мигель Домингес больше кого-либо другого способен был влиять не только на положение в Сьюдад-де-Вадосе, но даже и на самого президента. Я достал газету и прочел заявление, которое Домингес сделал для прессы. Даже "Либертад" опубликовала это заявление почти полностью. Домингес заявил, что позорный случай с Люкасом - лишь одно из проявлений всеобщей коррупции. Другим примером служило беспардонное проталкивание Сейксасом плана перестройки транспортных магистралей, выгодного строительным компаниям, одним из владельцев которых был он сам. Упоминался и Колдуэлл, который явно сгущал краски, чтобы подготовить общественное мнение по делу Сигейраса. Когда разъяренные этим заявлением сторонники гражданской партии в свою очередь вышли на улицы, пришлось вызвать войска. Был введен комендантский час. Я был рад, что пропустил уличную потасовку. Особенно после того, как Мануэль, бармен отеля, показал мне царапину от шальной пули, залетевшей в помещение. Где-то в полночь на окраинах еще слышалась стрельба. Но в последних вечерних новостях, которые передала военная радиостанция, сообщалось, что положение нормализуется. В чем я сильно сомневался... Утром у меня в номере зазвонил телефон. Это был Энжерс. Он интересовался, все ли у меня в порядке, и посоветовал быть поосторожнее. Я поблагодарил его и спросил о реакции Диаса на подготовленный мною проект. - Реакция! - взорвался Энжерс. - Не смешите меня! Он по уши занят этим чертовым бунтом! Совет соблюдать осторожность оказался не таким уж бесполезным. Когда я утром вышел на площадь, то увидел, что там на случай выступлений установили пулеметы. Просмотрев газету и прочитав в холле объявление о том, что в случае опасности жильцы могут укрыться в подвале отеля, я решил не покидать своего пристанища. Я поиграл сам с собою в шахматы, купленные накануне. Так прошла большая часть утра. Приближалось время обеда, и я спустился в бар выпить аперитив. - Ну, какие новости, Мануэль? - спросил я бармена. - Говорят, будет дуэль, сеньор. Будто бы сеньор Аррио вызвал сеньора Мендосу. - Что за чушь вы несете?! - вспылил я, подозревая, что он смеется надо мной. Но он говорил вполне серьезно. - И из-за чего же дуэль? - Да все из-за очень смешного рассказа об одном бизнесмене, который написал сеньор Мендоса. Сеньор Аррио считает, что в рассказе высмеивают его. Но если он обратится с жалобой в суд, тогда уже никто не станет сомневаться, что сеньор Аррио узнал себя, все станут смеяться над сеньором Аррио. А этого он не может стерпеть. Поэтому... - Бармен развел руками. - Но ведь дуэли в Агуасуле запрещены законом? - Да, сеньор. Но мало ли что запрещено законом. Тем более, что официально обо всем станет известно лишь после самой дуэли. Я понял разницу. - И когда же намечается дуэль? - спросил я. - Вот это как раз и не известно, - глубокомысленно заметил Мануэль. - Знай время и место, многие бы кинулись посмотреть, тогда бы не обошлось без вмешательства полиции. - И чья, по-вашему, возьмет? Мануэль прищурился как заправский игрок, ставящий на лошадь. - Поскольку вызвали сеньора Мендосу, за ним право выбора оружия. Известно, что сеньор Аррио один из лучших стрелков во всей Америке. Поэтому они будут драться на шпагах, а тут трудно предсказать исход. Потом мне рассказали, что Аррио, похоже, переживал, ранив противника. Мендосу доставили в госпиталь, где спустя два часа он скончался. Хотя мне самому не доводилось читать книги Мендосы, однако известие о его смерти меня потрясло. Я подумал о том, что его смерть будут оплакивать множество людей, живущих за многие тысячи километров отсюда, в то время как, например, известие о смерти даже самого Вадоса прошло бы для них незамеченным. И я даже немного позавидовал писателю. События продолжали развиваться. В игру теперь вступил некто Педро Муриетта, которого я видел вместе с братьями Мендоса в президентском дворце. Он был связан с Дальбаном и с издательством, выпускавшим книги Фелипе Мендосы. Похоже, его все знали, он слыл в Агуасуле своим человеком. Он сделал все, чтобы Аррио оказался в тюрьме по обвинению в убийстве. Интересно, как складывалось теперь соотношение сил двух враждующих партий? Народная партия понесла урон: она лишилась Хуана Тесоля и Сэма Фрэнсиса. Гражданская партия потеряла Андреса Люкаса, обвиненного в сговоре, и Аррио, задержанного за убийство. К концу недели публичных столкновений стало меньше. Тюремные камеры были переполнены. Правда, однажды полиция была вынуждена применить против бунтовщиков на Пласа-дель-Сур пулемет. К воскресенью уже почти не осталось следов от недавних уличных схваток, разве что зияло несколько разбитых витрин и кое-где, там, где пытались воздвигнуть баррикады, были разобраны мостовые. Когда я ехал сюда, то был уверен, что Агуасуль - самая спокойная латиноамериканская страна. Или я приехал не вовремя, или официальной пропаганде удавалось искусно маскировать истинное положение вещей? Верным оказалось первое. Подтверждением тому служила и реакция Энжерса. В воскресенье вечером он заехал ко мне в отель и рассказал, что за те десять лет, которые он прожил в Вадосе, ничего подобного ему не приходилось видеть. Он только вернулся из аэропорта, где провожал жену, которую отправил к друзьям в Калифорнию, пока положение здесь не нормализуется. Оснований полагать, что это может произойти в ближайшее время, не было. Крупным событием конца недели стало резкое выступление профессора Кортеса, направленное против Домингеса. Кортес не пытался оправдывать Люкаса, однако утверждал, что обвинения Домингеса против Колдуэлла беспочвенны. Он заверял, что своими глазами видел в трущобах Сигейраса и на окраинах города кое-что почище того, о чем сообщалось в докладах министерства здравоохранения. Я не знал, как относиться к словам Кортеса. Ведь многое я тоже видел своими глазами. Вряд ли Кортес, который пользовался большим авторитетом, стал бы умышленно искажать факты. Однако у него было слишком богатое воображение. Домингес хладнокровно ответил, что он выражал не только свое личное мнение, но и основывался на данных официального отчета, подготовленного Гийраном, следователем министерства внутренних дел. Другими словами, Домингес намекал, что если кто захочет опровергнуть его высказывания, ему следует обращаться непосредственно к Диасу. Кортес, очевидно, не был готов к такому повороту дела, и перепалка прекратилась. В Агуасуле поистине имелись большие возможности для всякого рода междоусобиц и борьбы за сферы влияния. Отчасти это объяснялось автономным статусом Сьюдад-де-Вадоса, который обеспечивал ему большую независимость по сравнению с остальными районами страны, и личным покровительством президента Вадоса. Однако каждое новое событие нагнетало напряженность вокруг привилегированного положения города. И люди стали реагировать на происходящее гораздо более активно. Меня интересовало, как эти перемены были связаны с потерей Алехандро Майора и прекращением его манипуляций со средствами массовой информации. Любопытно было также, оправдаются ли опасения Марии Посадор за будущее страны, когда создателей необычной системы управления государством уже не будет в живых. Последние события подтверждали ее правоту. Рано утром в понедельник мне снова позвонил Энжерс. - Приятный сюрприз для вас, Хаклют, - сказал он полушутя. - Сам президент сегодня посетит управление и хотел бы встретиться с вами. В вашем распоряжении ровно тридцать минут. Вы успеете? - Вряд ли, - ответил я. Я попал в управление только через сорок минут. К счастью, сам Вадос тоже задержался. Он выглядел гораздо старше, чем в последний раз, когда я видел его в президентском дворце. Что и говорить, бремя многолетних забот - ведь страной он правил уже давно - не могло молодить. Я встретился с ним в кабинете Энжерса, где он изучал рельефную карту города. Самого Энжерса не было. В кабинете присутствовал еще один человек, который спокойно сидел в стороне. Он изучающе посмотрел на меня, Вадос не обращал на него внимания. - Пожалуйста, присаживайтесь, сеньор Хаклют, - предложил он. - В трудные времена приехали вы в наш замечательный город, не правда ли? Я кивнул в знак согласия. Он откинулся на спинку кресла и опустил одну руку в карман пиджака. - По существу, сеньор, я пригласил вас, чтобы попросить о любезности. Он говорил так, будто ему было неловко выступать в роли просителя. Видимо, он хотел польстить мне. - Вы мой работодатель, - сказал я, пожав плечами. - Прекрасно! Вадос посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся. Он вынул из кармана серебряное распятие размером не больше двух дюймов и во время беседы поглаживал его кончиками пальцев. - Итак, сеньор, я ознакомился с вашими предложениями относительно сноса трущоб под монорельсовой станцией. Этот документ направлен министру внутренних дел Диасу, и он упомянул о нем вчера во время чрезвычайного заседания кабинета. Документ достаточно аргументирован и носит весьма гуманный характер по отношению к тем, кого он касается. Но, к сожалению, он бесполезен. - Простите, почему? Вадос нахмурил брови. - Сеньор, я рассчитываю на вашу порядочность. Вы никогда до этого не бывали в нашей стране и, вероятно, в скором времени покинете нас и будете работать в Никарагуа, Новой Зеландии или Небраске. Вокруг проекта, который вы предлагаете, разгорелись бурные споры. - Вполне естественно, - произнес я. - Сеньор президент, как трезвый политик вы должны понимать, что когда поручают какую-то работу и затем говорят, что выполнить ее надо наполовину, то исполнитель легко догадывается, что его хозяева не понимают до конца, что они хотят. Энжерс предостерегал меня, что сеньор Диас наверняка отклонит мои предложения, однако я уверен, что только они могут окончательно разрешить проблему. Президент лишь устало улыбнулся. - Окончательные решения нам не подходят, сеньор! Года через два они, может быть, и пригодятся, но сейчас нам просто необходимо выиграть время, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу. Как вы правильно заметили, Диас не в восторге от вашего плана. Наше правительство в определенном смысле объединяет единомышленников. Это так. Однако приходится иногда при особых обстоятельствах создавать коалиционные правительства, а в ряде стран нашего континента, как вы знаете, постоянно сохраняется чрезвычайное положение. Но я не диктатор, сеньор. Я возглавляю правительство, куда входят люди разных взглядов, которых объединяет общая цель. Диас и я не только давние коллеги, но и старые враги. Он посмотрел на меня, ожидая ответа. Я пробормотал что-то вроде "я вас прекрасно понимаю, сеньор президент". - Но кое-что отличает меня от всех остальных. Этот город - возможно, я вам уже говорил - мое детище, я создал его. У меня две должности: я - президент Агуасуля и мэр Сьюдад-де-Вадоса. Я кивнул. - Я несу ответственность не только перед народом этой страны, людьми, которые родились здесь, поскольку у них не было другого выбора, но также и перед теми, кто поверил в мою мечту, в мои планы и отказался от всего того, что было уготовано им на родине, чтобы сделать Сьюдад-де-Вадос реальностью. И было бы несправедливо предать этих людей. Хотя за годы моего правления благосостояние Агуасуля возросло, тем не менее наша страна не так уж богата. Если я стану раздавать одной рукой, то другой мне придется отбирать, но все, что я мог бы отобрать, уже обещано другим! Я не могу выделить средства на строительство нового жилья и на обеспечение людей, обитающих в лачугах и хибарах под монорельсовой станцией до тех пор, пока существуют такие же кварталы нищеты в Астория-Негре и Пуэрто-Хоакине. Я должен сдержать обещания, данные моим гражданам - выходцам из других стран. Без них и их помощи здесь ничего бы не было. Усвоив это, вы поймете, почему я попросил вас разработать проект, помогающий нам избавить город от трущоб. Это позволит нам урегулировать разногласия в правительстве, а затем разработать долгосрочные планы. Однако, как вы, сеньор Хаклют, наверное, понимаете, приступи мы сегодня к осуществлению вашего проекта, нам удалось бы расчистить трущобы не раньше чем через два года. Через два года! При нынешней ситуации за это время у нас могла бы произойти революция! - Думаю, - вставил я, - что революция произойдет гораздо быстрее, если вы просто... Он перебил меня, гневно сверкнув глазами. - Если бы я был диктатором и самодержцем, я бы приказал войскам сжечь дотла эти жалкие лачуги и заставил бы их обитателей вернуться в деревню. Я бы сегодня же расстрелял Сигейраса, а других отправил бы в лагеря и тюрьмы! Но я предпочитаю, чтобы граждане моей страны бросали мне под ноги цветы, а не бомбы. Он швырнул маленькое распятие. Оно глухо ударилось о стол. - Пожалуйста, сеньор, не учите меня, как управлять страной. Ведь я не предписываю вам, как надо решать ваши транспортные проблемы. - Честно говоря, - не удержался я, - предписываете. Он пристально посмотрел на меня, затем ухмыльнулся. - К сожалению, вы правы, - признался он. - Однако мне бы хотелось, чтоб вы поняли и мое положение. - Но и вы должны постараться понять меня, - ответил я. - Мне, естественно, ничего другого не остается, как выполнять ваши распоряжения. Но в результате вы не достигнете главного. План перестройки для вас всего лишь предлог и не больше. Ничто не будет улучшено или дополнено - это так называемые изменения ради самих изменений. Безусловно, я сделаю все, что в моих силах. Но в конечном счете вы получите то же самое, как если бы отправили на снос трущоб свои войска. Вы лишь делаете вид, что добиваетесь чего-то грандиозного, а на самом деле впустую расходуете средства. Некоторое время он молчал, затем, вздохнув, поднялся. - Никогда не занимайтесь политикой, сеньор Хаклют. Вы слишком большой идеалист. За те двадцать с лишним лет, что я нахожусь у власти, я часто убеждался, что не стоит раскрываться перед людьми до конца. И все же благодарю вас. Надеюсь скоро увидеть результаты вашей работы. Он протянул руку, только в последнее мгновение поняв, что сжимает в ней распятие. Собираясь переложить его в другую руку, он встретился со мной взглядом и молча раскрыл ладонь. - Вы верующий? - спросил он. Я отрицательно покачал головой, и он снова сжал распятие. - Я вам в некотором роде завидую. Зачастую трудно одновременно быть исправным христианином и успешно руководить страной. - Я бы даже сказал, что это невозможно, - добавил я. - Ведь решать дела страны - значит заниматься днем сегодняшним, а почти во всех религиях главное - жизнь в потустороннем мире. В этом и скрыто основное противоречие. - И все же есть цель, к которой мы стремимся, - тяжело вздохнув, проговорил Вадос. - Подлинно христианское правительство для общества верующих - а у нас почти все веруют... Вы должны в ближайшие дни пообедать со мной во дворце. Мне очень редко доводится видеться с иностранцами, которые так близко к сердцу принимают наши заботы. Обычно я встречаюсь с банкирами, ведущими переговоры о займах, промышленниками, добивающимися выгодных тарифов, торговцами, жаждущими прорваться на наши рынки. Иногда я даже завидую тому, кто мог бы, если бы все сложилось иначе, занимать мое место... Однако я, сеньор, видимо, утомил вас. До свидания. Он опустил распятие в карман, пожал мне руку и снова принялся внимательно изучать карту города. 25 Мне с трудом уже верилось, что всего пять недель назад я был счастлив и горд тем, что именно на меня пал выбор властей Сьюдад-де-Вадоса. Теперь от этих чувств не осталось и следа. Мне предстояло выполнить бессмысленное задание, получить причитающиеся деньги и убраться восвояси. Вот об отъезде я как раз и думал без всякого сожаления. Мне потребовалось четыре с половиной часа, чтобы подготовить проект центральной монорельсовой станции, который точно соответствовал требованиям Вадоса. Были предусмотрены две новые пассажирские линии, складские помещения и стоянки для автомашин, которые и по праздникам будут заполняться лишь наполовину. Внешне же все выглядело превосходно; я постарался соблюсти все пропорции. Но беда состояла в том, что в моем проекте не было никакой нужды. Это походило на тот случай, когда вы благодаря отлично поставленной рекламе искусственно создаете спрос, а затем сами хвалите себя за удовлетворение назревших потребностей. По сравнению с проектом, который я подготовил для рыночной площади, где предусматривалась действительно необходимая модернизация, соответствовавшая генеральному плану застройки города, это был план-пустышка. К концу рабочего дня я передал проект в вычислительный центр. Применительно к нему трудно было говорить о рациональном расходовании средств. Да и какое это уже имело значение! Я вернулся в отель поужинать. Когда я уже приступил к еде, в ресторане появилась Мария Посадор. Я не видел ее несколько дней и, признаться, даже стал беспокоиться. Она появилась в обществе мужчины, которого я сразу не узнал, уж очень изменила его облик штатская одежда. Ее сопровождал шеф полиции О'Рурк. Но даже и в штатском он не смотрелся рядом с элегантной сеньорой Посадор. У Марии Посадор, положение которой в Сьюдад-де-Вадосе нельзя было назвать особенно прочным, было на удивлени