е много весьма влиятельных знакомых. И сегодняшнее несоответствие особо бросалось в глаза. Я осторожно наблюдал за ними и отметил, что О'Рурк ел с аппетитом и мало говорил, а Мария Посадор почти не касалась еды и больше говорила. Время от времени О'Рурк непринужденно хохотал, а его спутница в ответ сдержанно улыбалась. Можно было подумать, что встретились давние и близкие друзья. Они уже направлялись в бар, чтобы выпить там кофе за шахматами, когда Мария Посадор заметила меня и пригласила присоединиться к ним. О'Рурк сначала посмотрел на нее, потом на меня, потом снова на нее, но промолчал. Пока он не сделал несколько ходов в ответ на дебют, разыгранный Марией Посадор, его участие в разговоре сводилось к ничего не значащим фразам. Я не мог представить себе человека, занимающего положение О'Рурка, играющим в шахматы в какой-либо другой стране, за исключением, пожалуй, Советского Союза. В Штатах или на моей родине он, чтобы отвлечься, сыграл бы скорее в покер. Тем не менее О'Рурк разбирался в игре, имел свой стиль, вполне отвечавший его темпераменту: действовал активно, даже агрессивно, сосредоточив внимание на основных фигурах, передвигая пешки лишь для того, чтобы они больше мешали противнику. Эта двоякая тактика была небезупречной, хотя, играй он со мной, ему наверняка удалось бы разделать меня, как мальчишку. Однако Марии Посадор приходилось играть с таким мастером, как Пабло Гарсиа, и вскоре она полностью овладела ситуацией на шахматном поле. Пытаясь завязать разговор, я сказал: - Эта игра здесь так популярна, что я удивлен, как это из-за нее не происходит стычек. О'Рурк высокомерно посмотрел на меня. - Мы у себя в стране знаем, что шахматы - честная игра, а боремся лишь против того, что нечестно. Сеньора Посадор возразила. - Но это не всегда так. Случаются ведь потасовки, если не из-за самих шахмат, то из-за ставок, которые делаются на игроков. О'Рурк пошел пешкой и довольно улыбнулся. - Ставки делают дураки. Вообще-то у нас гораздо больше дураков, чем хотелось бы. Мария Посадор взяла его пешку, и он задумавшись почесал подбородок. Перед тем как сделать ответный ход, он взглянул в мою сторону. - А сеньор сам играет в шахматы? - Спросите у сеньоры Посадор, она выиграла у меня без особого труда. - Сеньор Хаклют хорошо чувствует игру, - ответила Мария Посадор, не отрывая глаз от шахматной доски. - Однако ему не хватает опыта в шахматных комбинациях. - Тогда ему надо повнимательней следить за происходящим, - вставил О'Рурк. Он решил рокироваться на ферзевом фланге, правда, так лучше было поступить четырьмя ходами раньше. - Если не считать того, что в жизни лишь немногие следуют правилам, то, наблюдая внимательно, можно многому научиться. Мне показалось, что Мария Посадор предпочла бы, чтобы разговор переключился на другую тему. Но я быстро переспросил: - Каким образом, сеньор О'Рурк? - Шах, - объявила Мария Посадор, взяв еще одну пешку О'Рурка. - Думаю, Томас имел в виду то же, что не так давно говорила вам я. В реальной жизни, как и в шахматах, надо задумываться не только над ближайшим ходом, необходимо представлять себе всю картину в целом. Она мило и загадочно улыбнулась и, как мне показалось, хотя я не был уверен в этом до конца, одновременно наступила под столом на ногу О'Рурку. О'Рурк тут же ее понял, и мне не удалось больше ничего из него выудить. В конце концов я отказался от роли наблюдателя и пошел в бар. Там почти никого не было. Теперь уже никому не нужный телевизор убрали с обычного места, водрузив туда старенький радиоприемник, который явно отыскали где-то в кладовой. Я узнал бодрый голос профессора Кортеса, который временно руководил специальной службой радиовещания. Прислушавшись к его выступлению, я понял, что это пустая болтовня. Кортес снова обрушился на Мигеля Домингеса, выразил сомнения относительно нападок на Колдуэлла и на министерство здравоохранения; затем последовали дифирамбы в адрес президента и господа бога, благодаря которым удастся преодолеть все трудности. Майор действительно был большой потерей для режима, и дело не только в том, что не стало самого телецентра. Кортес по сравнению с ним был просто демагогом. Заткнув уши, я спросил Мануэля, протиравшего за стойкой бокалы: - Сеньора Посадор часто здесь бывает? Мануэль бросил на меня пронзительный взгляд. - Она жила в этом отеле, когда вернулась из изгнания, сеньор, - ответил он. - Мне говорили, ей тут очень нравится. - Да, наверное. Но что удивительно, ведь она не в чести у властей, а влиятельных друзей у нее, видно, немало. - Многие из них дружили с ее мужем, сеньор. - Ах, вот оно что. И шеф полиции был в их числе? - Возможно, сеньор, раз она пригласила его сюда сегодня на ужин. Вы их, должно быть, видели? - Да, видел. Вы прекрасный источник информации, Мануэль. Может быть, вы скажете мне, удалось ли узнать, кто поджег телецентр? Я вспомнил об этом, увидев этот старенький приемник. Он глянул на приемник, продолжая все так же тщательно протирать фужер. - Говорят, что еще нет. И многих это начинает беспокоить. Правда, по разным причинам. Тот, кто лишил нас телевидения, нажил себе немало врагов. К тому же, как вы знаете, начался шахматный чемпионат, а его всегда передавали по телевидению. Ведь из радиопередач трудно понять, что там происходит. Я отпил из бокала. - Видимо, многие хотели бы знать, почему полиция до сих пор не выставила на показ голову виновного. - Вот это точно, сеньор. И я как раз в их числе, сеньор. В этом году мой сын выступает среди юниоров, и мне очень хотелось увидеть его по телевизору. Но... - И он выразительно пожал плечами, прежде чем поставить на полку сверкающий бокал. Я задумался над тем, что только что услышал. Значит, О'Рурк в долгу перед общественностью. Интересно, почему же он до сих пор не нашел какого-нибудь козла отпущения, чтобы отвлечь внимание... А может быть, и нашел. Возможно, они с сеньорой Посадор как раз сегодня это и обсуждали. Я вышел в холл посмотреть, там ли они еще, но их уже не было. Очевидно, они все же о чем-то договорились. На следующее утро "Либертад" писала о том, что полиция занялась городским отделом здравоохранения, действуя, как предполагала газета, скорее всего по указанию Диаса. Полицейские подробно допросили Колдуэлла о положении в трущобах. Цитировались слова О'Рурка о том, что Колдуэлл не имел никакого права делать необоснованные заявления о том, что они являются рассадниками преступности. Полиции об этом ничего не известно, так что подобные выступления лишь незаслуженно подрывают ее авторитет. Другими словами, не суйте нос не в свои дела! Это звучало хорошим предостережением и мне самому. Вадос утвердил мой проект монорельсовой развязки и распорядился сразу же предать его огласке. У меня сложилось впечатление, что он очень нуждался в подобной рекламе, поскольку, естественно, в глазах общественности имя президента было тесно связано со всем, что касалось города. А последние события серьезно подорвали его авторитет. В комментарии к проекту говорилось о моем мастерстве и талантливости. Попадись эта статья на глаза моим будущим работодателям, и мне как специалисту будет нанесен непоправимый ущерб. Что за чертовщина! Я отправился в финансовое управление, чтобы переговорить с Сейксасом о смете. Он встретил меня, расплывшись в улыбке: - Сеньор Хаклют! Подходите! Садитесь! Виски? Сигару? Сегодня на нем был коричневого цвета костюм и галстук с пальмами. Сейксас был явно в прекрасном расположении духа и предложил мне громадную сигару. - Вы сделали мне столько добра, Хаклют, - проговорил он, усаживаясь. - Вы же знаете, как меня обливали грязью, потому что я имею акции какой-то строительной фирмы. Вы, наверное, читали об этом в "Тьемпо". Я кивнул в знак согласия. - Я считал, что буду избавлен от подобных вещей, когда прирезали Фелипе Мендосу, а его брата упрятали в тюрьму. Но не тут-то было! Появляется этот адвокат Домингес, и все начинается снова. Теперь, когда готов ваш план, никто уже не посмеет сказать, что моя компания на нем наживется. Ведь она строит большие автомагистрали, эстакады и тому подобное. И тогда я позвонил Домингесу и предложил ему либо доказать, что мне перепадет от этого проекта, либо немедленно замолчать. И вот что я получаю в ответ. Он выдвинул ящик стола и протянул мне письмо. Оно было напечатано на бланке адвокатской конторы Домингеса. Там говорилось следующее: "Сеньор Домингес желает проинформировать сеньора Сейксаса о том, что он принял к сведению вчерашний телефонный разговор и полностью признает справедливость указанных фактов. Он также заверяет сеньора Сейксаса, что не имеет и не будет иметь отношения к заявлениям, противоречащим упомянутым фактам". - Что вы на это скажете, а? - сказал Сейксас и налил себе очередную порцию своего жуткого коктейля. Я воспринял текст письма как обычный адвокатский трюк, когда все сказано достаточно ясно и в то же время не сказано ничего. Сейксас же был в восторге, и я что-то одобрительно пробормотал. - Этот негодяй будет знать, как иметь со мной дело! - заявил он, убирая письмо в стол. В конце концов мне все же удалось заставить его заняться делом и утвердить предварительную смету. Теперь я не особенно беспокоился о том, что произойдет с проектом, рассчитанным лишь на временное использование. Сейксаса он тоже мало волновал, вероятно, потому, что его фирма действительно не могла на нем нажиться. Поэтому все было решено довольно быстро. На следующий день я встретил Домингеса. Он обедал в одиночестве в ресторане неподалеку от здания суда. Я заметил, с каким недовольным видом он изучал мой проект монорельсовой станции, напечатанный в "Либертад". Все столики были заняты, и я попросил метрдотеля посадить меня к Домингесу. Он холодно кивнул мне в знак приветствия и продолжал просматривать газету. - Вы совершенно правы, сеньор Домингес. Чепуха, не правда ли? - сказал я после затянувшегося молчания. Он отложил газету в сторону и сердито проговорил: - Тогда почему вы допустили это, сеньор Хаклют? - Я работаю по найму, - ответил я. - Вадос с категорической форме предложил учесть его требования и забыть о моем собственном мнении. Вот так. Но я делал все, что было в моих силах: я старался убедить Вадоса, я убеждал Диаса, Энжерса, я объяснял это всем, кому только мог. Я говорил, что если выкинуть бездомных людей просто на улицу, то возникнет крайне нездоровая ситуация, которая вполне может закончиться переворотом. Я направил меморандум Диасу, где изложил свое мнение. Мне сказали, что этот документ даже обсуждался на заседании кабинета министров, но Вадос наложил на него вето. Что мне оставалось делать? Адвокат почувствовал, что я действительно удручен, и немного смягчился. - Очень интересно, сеньор. Я не знал об этом. А вы слышали, что у вас есть влиятельный союзник? - Очевидно, моим самым влиятельным союзником является Сигейрас, - с горечью заметил я. - Но так или иначе, он, я полагаю, все еще скрывается. - Ну да, в определенном смысле. Конечно, если бы потребовалось, его можно было бы разыскать, - спокойно проговорил Домингес. - Но вы, вероятно, задавали себе вопрос, почему до сих пор ничего не предпринималось, чтобы снести эти лачуги под монорельсовой станцией. В конечном итоге ведь именно там укрывали сеньора Брауна, разыскиваемого полицией. - Полагаю, что сейчас уже что-то предпринято? - спросил я. - Пока что нет. А почему, спросите вы? Потому что для этого потребуются войска. Но наш главнокомандующий, генерал Молинас, заявил, что не может доверять своим войскам. Многие из солдат - такие же крестьяне, как и обитатели трущоб, которым не оставалось ничего другого, как пойти служить в нашу игрушечную армию. А офицеры - большей частью выходцы из высших слоев общества, их симпатии скорее на стороне правительственных мошенников. Кроме того, нельзя не учитывать и расовые предрассудки. Как вы, вероятно, знаете, в некоторых странах Латинской Америки существует некая расовая иерархия, основанная на процентном содержании у граждан европейской крови, что как раз весьма характерно для нашей армии. У нас практически невозможно, чтобы продвижения по службе мог добиться негр или индеец. - Любопытно, - задумчиво произнес я. - Спасибо, что рассказали. - Не стоит меня благодарить, сеньор Хаклют. Я желаю только одного, чтобы мы встретились при других обстоятельствах, поскольку в нынешней ситуации я, как и те, кто думает так же, как я, вынужден рассматривать вас как врага. Вы служите интересам наших противников, помогаете им реализовать их весьма опасные планы. Говорю вам откровенно, сеньор, мне кажется, вам следует воспринять это как совет, а не как обиду. - Постараюсь, - ответил я. - Итак, - он сложил газету, - давайте поговорим о чем-нибудь другом! - Я бы предпочел задать вам еще один вопрос на ту же тему, если вы не возражаете, - сказал я. - Вчера я разговаривал с Сейксасом. Домингес рассердился. - Я знаю заранее, что вы скажете. Сейксас - хитрец, но не более. - Мне интересно, почему вы... вы отступили перед ним. Я не могу разобраться, заслуживает ли он полного осуждения или достаточно его время от времени покритиковать. - Да, о нем идет дурная слава. Но нам следует обращать внимание на более важные вещи. Рано или поздно отъявленные мошенники сами покончат с собой. Нам же надо разоблачать более серьезные формы коррупции. Затем, пока не настало время уходить, мы говорили на ничего не значащие темы. Меня просил встретиться Колдуэлл, не объяснив, правда, зачем. Я нашел его в ужасном состоянии. Он выглядел очень уставшим и заикался больше обычного. Колдуэлл нервно кивнул мне на кресло, предложил закурить и взял сигарету сам, забыв, что в пепельнице дымится только что зажженная им сигарета. - В-виноват, - он нервно засмеялся. - Мне н-не по себе с тех п-пор, как этот н-негодяй О'Рурк н-набросился н-на меня. Вы слышали? Я кивнул. - Б-безобразие, - возмущенно продолжал Колдуэлл. - Я у-уверен, что О'Рурк преследует к-какие-то интересы, скрывая п-правду. Если бы не эти ж-жалкие трущобы, он б-бы остался б-без работы. - Это напоминает мне старую шутку о врачах, которые заинтересованы в том, чтобы не исчезали болезни, - вставил я, придя в себя от неожиданности. - Нет же, вы н-не поняли! - раздраженно возразил Колдуэлл. - Я г-говорю о том, что к-кто-то платит ему, к-как это н-называется... от-от... - Откупные? - подсказал я удивленно. - Но зачем? - В-вот именно? З-зачем? Чтобы они, естественно, молчали о т-том, что т-там т-творится. Он провел руками по взъерошенным волосам и вызывающе посмотрел на меня сквозь очки. - Послушайте, Колдуэлл, - произнес я, - вы явно переутомились за последнее время. Я сам был во всех этих трущобах. Все обстоит там не совсем так. Во всяком случае, телевизионные передачи многое преувеличивают. - Это вы б-были там д-днем! - воскликнул Колдуэлл. - С-сегодня утром я все рассказал ж-журналисту, к-когда б-беседовал с ним. Я рассказал ему все к-как есть. - Вы имеете в виду "Либертад"? Вы сказали, что О'Рурк что-то скрывает? - Я с-сказал п-правду, - с достоинством ответил Колдуэлл. - И т-теперь я с-собираюсь доказать это. Вы приезжий, Хаклют, п-поэтому вы можете б-быть б-беспристрастным с-свидетелем. Я х-хочу, чтобы вы сегодня п-поехали т-туда и увидели все с-сами. Я чуть было не сказал: "Вы, должно быть, не в своем уме", но потом сдержался. Глядя на дикое выражение его лица, я подумал, что он, видно, на самом деле потерял рассудок. Вместо этого я спросил: - Что же, по-вашему, там все же происходит? - Т-там п-процветает разврат, Х-хаклют! Я с-сам все видел. И если вы с-сегодня п-поедете со мной, я в-вам все п-покажу. Я поежился и промолчал. Естественно, в трущобах можно встретить проституток. Но виной тому - нищета. Не обвинять же на этом основании шефа полиции во взяточничестве, а местных полицейских в попустительстве, что само по себе вполне возможно. - Т-так вы п-поедете со мной? - настаивал он. Я тяжело вздохнул, и он поднялся и пожал мне руку. - Вы с-сами убедитесь! - заявил он. Недовольный, я отправился в транспортное управление, договорившись встретиться с Колдуэллом в районе трущоб в восемь вечера. Я зашел к Энжерсу, чтобы посоветоваться. Он встретил меня довольно тепло. - Мы приступаем к разработке вашего проекта, - заявил он. - Отличный проект! Я ухмыльнулся. Его энтузиазм по поводу плана, который я сам считал никчемным, только раздражал меня. - А что думает о нем Диас? - спросил я. - Он, конечно, потерпел фиаско. Ему можно посочувствовать. Я тоже оказался в незавидном положении - формально Диас мой начальник, но Вадос - мэр города, и его слово решающее. Однако должен отметить, спор был весьма интересным, жаль, что вы не являетесь гражданином города, поскольку был затронут один очень важный аспект. - Меня удивляет, почему этот злосчастный город не получил самоуправления, а зависит от правительства всей страны. Энжерс громко рассмеялся. - Они здесь, в Латинской Америке, обожают всякую путаницу, Хаклют. Вас бы отправить в Бразилию для сравнения. - С меня хватит и Агуасуля. Энжерс, что вы можете сказать о поведении Колдуэлла в последнее время? - Что вы имеете в виду? - Дело в том, что он пригласил меня к себе, и я только что оттуда. Он одержим какими-то навязчивыми идеями, будто О'Рурк подкуплен и с его помощью укрываются притоны. Чтобы убедиться в этом, я должен совершить с ним сегодня вечером поездку в трущобы. Как вы думаете, есть ли для всех этих разговоров какие-нибудь основания? Или это плоды слишком богатого воображения? - О боже! - воскликнул Энжерс, заморгав. - Конечно, общеизвестно, что О'Рурк не блещет воспитанием, однако я всегда считал его вполне порядочным человеком - в противном случае Вадос не стал бы его терпеть. И кто же дает ему взятки? Известно конкретно кто? - Спросите что-нибудь полегче. Честно говоря, мне кажется, что Колдуэлл может свихнуться. Кто его шеф? Руис? Кому-то надо за ним присмотреть. Я хочу сказать, что на О'Рурка вылито уже достаточно грязи; конечно, что-то к нему и прилипнет, но такое обвинение - полная чушь, насколько я могу судить. - Откровенно говоря, не знаю. Колдуэлл молод и усерден; но он всегда какой-то нервный, к тому же он - заика. Возможно, конечно, в его словах есть какая-то доля правды. С другой стороны, О'Рурк все отрицает, не так ли? Он записал что-то в свой блокнот. - Я переговорю с Руисом, если хотите. Может быть, Колдуэллу стоит отдохнуть. Когда вечером я встретился с Колдуэллом, он показался мне более спокойным. Он был не один, его сопровождали двое полицейских и фотограф. Интересно, известно ли было О'Рурку о них. Думаю, он не пришел бы в восторг, узнав, что они помогают Колдуэллу собирать данные против него. Было облачно, но тепло. Скопище лачуг походило на съемочную площадку какого-то неореалистического фильма. Нас встретила атмосфера молчаливой враждебности. Если бы мы шли поодиночке, нас бы наверняка забросали гнилыми фруктами. Колдуэлл по-хозяйски нес впереди фонарь. Мы проходили мимо участка взрыхленной земли, где, очевидно, можно было что-то выращивать. Он направил луч света вниз. - Взгляните! Я увидел какое-то растение. - Это г-гашиш, - произнес Колдуэлл. - Из н-него получают марихуану, - с торжеством выговорил он. - Вы в-видите, Хаклют? Я не удивился. Практически ничто из того, что показывал мне Колдуэлл, не было для меня внове. Мы видели лачуги, где спали семьи по пять-шесть человек. Колдуэлл явно хотел, чтобы я отнесся к этому осуждающе. У одной из хижин он остановился и повернулся ко мне, призывая к тишине. - Тут живет проститутка, - доверительно прошептал он. - Их з-здесь д-десятки! - Их везде полно! - раздраженно отозвался я. Пока что самой большой неожиданностью для меня было его спокойствие и, если хотите, самоуверенность. Он подошел ближе и распахнул дверь лачуги. Луч фонаря осветил пустое помещение. - Ушла в поисках очередного клиента, - проговорил он все так же тихо и испытующе посмотрел на меня, ожидая моей реакции. Постепенно уверенность начала покидать его. - Послушайте, Колдуэлл, - сказал я предельно мягко. - То же самое вы обнаружите в любом большом городе, где царит нищета. Вам не искоренить этого пока, как не удавалось это сделать и до вас. Боюсь, вы не доказали ничего нового. Он высокомерно выпрямился. - Ошибкой было то, что нас сюда пришло так много, - он даже перестал на минуту заикаться. - Извините, Хаклют, - добавил он некоторое время спустя. - Мне следовало п-показать вам. ч-что происходит у Сигейраса, однако п-появляться там опасно. Мы молча вернулись к машинам. Колдуэлл что-то бурчал себе под нос, когда мы остановились. Я попросил его повторить. - Я с-сказал, что Мендоса з-знал и описал все в-в одной из с-своих книг. Все т-точно так, к-как я сам видел. К-кто это п-покрывает? Кто? Почему? Мы д-должны в-выяснить, Хаклют! - Скажите наконец, - спросил я, глубоко вздохнув, - какие из пороков вы видели сами, а что почерпнули из рассказов Фелипе Мендосы? Он с достоинством вскинул голову. - З-заявляю вам, что я в-видел все с-сам! - выдавил он сквозь зубы. - Ладно. - Я окончательно потерял терпение. - Что касается меня, то с полным основанием могу заявить: это одно из самых благочестивых мест, которые я когда-либо видел. До свидания! Я пошел к своей машине, кипя от злости и чувствуя, как он обиженно смотрит мне вслед. Как бы то ни было, Колдуэлл сумел найти аудиторию, поверившую его измышлениям. Одним из первых в драку ввязался епископ Крус. Выступая перед студентами теологического факультета университета, он заявил, что Сигейрас просто-напросто состоит в родстве с самим сатаной и что его трущобы открывают прямую дорогу в ад. Он, по-видимому, сам не ожидал реакции, которую вызвало его выступление. Не скрывая удивления, но приняв на веру слова епископа, авторитет которого для них был весьма велик, простодушные обитатели трущоб пришли в смятение от того страшного греха, в котором пребывали, и, собрав свои нехитрые пожитки и скот, перебрались к дороге, которая вела в Пуэрто-Хоакин, где основали новое нагромождение лачуг. Полиции и национальным гвардейцам потребовалось двое суток, чтобы водворить их обратно. Причем действия полиции не отличались особой вежливостью. Некоторые прямо обвиняли О'Рурка, однако он, не обращая внимания на нападки, в свою очередь продолжал атаковать Колдуэлла. Говорили также, что генерал Молинас наотрез отказался посылать регулярные войска против новых поселенцев, и на заседаниях кабинета по этому поводу разгорелись жаркие баталии. Вторым влиятельным лицом, поддержавшим Колдуэлла, был его шеф, министр здравоохранения доктор Руис. Руис долгое время хранил молчание, боясь, вероятно, снова навлечь на себя обвинения в смерти первой жены Вадоса. Кроме того, после разоблачений Люкаса прекратились всякие официальные выступления по поводу того, что Сигейрас укрывал преступника. Видимо, это и не понравилось Руису, и теперь он с удвоенной энергией включился в борьбу, повторяя все то, что заявлял на суде в своих ответах Толстяку Брауну. Поверив его словам, можно было лишь удивляться, что обитатели трущоб Сигейраса до сих пор живы. Сам факт, что за дело принялись сразу три такие фигуры, как Колдуэлл, Руис и епископ, предвещал, что число сторонников сноса трущоб возрастет. Сам же я относился к происходящему весьма сдержанно. Именно это я и попытался втолковать корреспонденту из журнала "Автодороги", который специально прилетел из Нью-Йорка, чтобы собрать материал для статьи о моем новом проекте. Я пригласил его в бар, угостил виски и изложил все в весьма неприглядном свете. Когда я закончил, он сочувственно посмотрел на меня и взволнованно, но уже заплетающимся языком проговорил: - Черт, ну и в переделку вы попали. Затем он улетел обратно в Нью-Йорк, отказавшись от мысли писать статью. Где-то в душе я ожидал, что Сигейрас в свою очередь обрушится на Руиса. Но его кто-то отговорил. На стороне Сигейраса были Домингес и генерал Молинас, который по-прежнему отказывался бросить войска против бедняков. Это обеспечило Сигейрасу передышку, и он через прессу пригласил полдюжины врачей посетить его трущобы, дабы воочию убедиться в том, что они не являются рассадником инфекции. - Если эти люди больны, - заявил он, - почему же тогда от них никто не заразился? Врачи выявили то же, что видел и я сам, - рахит, авитаминоз, а также кожные заболевания, вызываемые жалкими условиями существования. Однако в конечном счете о трущобах Сигейраса перестали говорить не из-за медицинского заключения. Недвусмысленное указание поступило от самого Вадоса. Как выяснилось, одной из главных достопримечательностей Сьюдад-де-Вадоса был самый низкий уровень смертности по сравнению с другими городами Латинской Америки. Опасались, что обвинения Руиса, как и недавние волнения, могут неблагоприятно сказаться на притоке в страну туристов. Тогда же профессор Кортес был назначен исполняющим обязанности министра информации и связи. Интересно, с легким ли сердцем Вадос назначал Кортеса вместо Алехандро Майора? Однако он был самой подходящей кандидатурой, да и правительственная пропаганда была теперь вне конкуренции - ведь "Тьемпо" больше не существовала. Именно, вне конкуренции. Правда, время от времени стали появляться неофициальные информационные бюллетени, которые тут же запрещались властями, однако на следующий день появлялись снова, но под другими названиями. Казалось, смирившись с судьбой "Тьемпо", ни на что большее, кроме этих бюллетеней, народная партия уже не рассчитывала. Однако вскоре стали раздаваться возмущенные голоса в защиту Христофоро Мендосы и требования снять арест с газеты. Этим же вопросам уделялось внимание и в бюллетенях. Кроме того, много говорилось в них и о бездействии О'Рурка - обнаружение преступников, которые совершили поджог телецентра, сняло бы с народной партии обвинение в ответственности за этот акт. Меня удивляло, насколько живучими оказались эти бюллетени. Они издавались и распространялись подпольно, причем один такой бюллетень мог ходить по рукам в течение недели, и не только среди бывших читателей "Тьемпо", их охотно расхватывали и те, кто выступал за возобновление телепередач. У меня на сей счет были свои соображения. Я не встречал Марию Посадор с того вечера, когда она ужинала с О'Рурком. А ведь именно она всегда утверждала, что существование оппозиционной прессы в Сьюдад-де-Вадосе необходимо поддерживать любой ценой. Вероятно, Вадос преждевременно надеялся, что она будет доставлять ему меньше хлопот, если будет жить в Агуасуле, а не за его пределами. Мануэль держал у себя под стойкой бара подборку бюллетеней для своих клиентов. Я просматривал один из номеров, который назывался "Вертад" и до того не попадался мне на глаза. Мое внимание привлекла заметка, где говорилось о том, что шеф полиции О'Рурк согласовал с генералом Молинасом вопрос о снесении трущоб и что мой пресловутый план о перестройке площадки под центральной монорельсовой станцией был для правительства лишь предлогом, чтобы избавиться от Сигейраса. Конечно, дело обстояло именно так. Но больше всего меня потрясли слова, которые заметка приписывала О'Рурку: "И если они действительно реализуют свой план, то мы сможем вышвырнуть из нашей страны Хаклюта и вдогонку ему его проекты". 26 При сносе башни, старой заводской трубы или высокой стены бывает такой момент, когда кажется, что громадная махина, весящая сотню тонн, как бы плывет по воздуху. Это длится лишь какую-то долю секунды, но наблюдателям кажется, что гораздо дольше, а все вокруг как бы тоже замирает, ожидая неизбежной развязки. Теперь такой развязки ждал я. Хуже того, судя по всему, я находился именно там, куда махина должна рухнуть. Я сложил бюллетень так, чтобы статья об О'Рурке оказалась сверху, и позвал Мануэля. Он подошел ко мне. Вид у него был озабоченный. - Вы читали это, Мануэль? - спросил я, указывая на статью. Он вздохнул. - Да, сеньор. Я думал, что вы уже видели ее. - Нет, не видел... Как вы к этому относитесь? Что вы сами думаете о моей работе здесь? Сначала мне показалось, что он не хочет мне отвечать. Я почувствовал, как раздраженно и резко прозвучал мои собственный голос: - Не тяните, Мануэль. Скажите, что вы думаете. - У меня нет своего мнения, сеньор Хаклют, - неохотно отозвался он. - У меня неплохая работа. Мне, считайте, повезло. Раньше я работал в маленьком отеле в Пуэрто-Хоакине, а теперь сами видите... И все же мне кажется, что есть и такие, кто пострадал от города, поэтому легко понять, почему они считают иначе. - А каким образом шеф полиции вдруг оказался среди тех, кто считает иначе? Мануэль наклонился вперед, оперевшись локтями о стойку, и доверительно зашептал: - Некоторые, и я в том числе, знают высший свет. Я видел многих богачей и знаменитостей и здесь, и еще в Пуэрто-Хоакине, когда меня приглашали обслуживать большие приемы. Еще вчера человек бродил по Сан-Франциско или Токио, а сегодня я угощаю его в Агуасуле. Мне это нравится. И меня может считать другом каждый, кто приходит ко мне в бар. Но есть еще и те, кто заявляют: "Это все наше, и не надо ничего менять". Такие люди отличаются друг от друга так же, как президент, которого я, кстати, тоже обслуживал, и сеньор Диас. Вот вам мое мнение. Но ведь я всего лишь бармен. - Ну, и многие, по-вашему, думают в Сьюдад-де-Вадосе так же, как шеф полиции? - Как вы могли сами, сеньор, убедиться, судя по демонстрациям, многие. Слишком многие. Я кивнул и взял со стойки бюллетень. - Вы не возражаете, если я заберу его? - спросил я. - Пожалуйста, сеньор. - Он глянул под стойку. - У меня еще остались два экземпляра. - Благодарю. Не знаю, получится ли что-нибудь, но я так этого не оставлю. Утром первым делом я решил зайти к Энжерсу. Еще в дверях я увидел Колдуэлла. Выглядел он еще более усталым - необычную бледность лица подчеркивали темные круги под глазами. Усаживаясь в кресло, я заметил, что Энжерс чем-то обеспокоен. Но Колдуэлл помешал мне поинтересоваться чем. - Хаклют, что, п-по-вашему, н-на самом деле мешает очистить т-трущобы Сигейраса? - спросил он. Я удивленно пожал плечами. - Насколько я слышал, генерал Молинас отказывается посылать войска, а О'Рурк предостерегает о возможных волнениях. Более того, я полностью с ним согласен. - Нет. Вы ошибаетесь, - победоносно заявил Колдуэлл. - Это п-политика. Все д-дело снова в народной п-партии. - Не думаю, - я покачал головой. - Последние три-четыре дня не отмечалось никаких политических выступлений. Гражданская партия подобна обезглавленному змею - она осталась без Герреро, Люкаса и Аррио. Все трое уже вне игры. У народной партии тоже нет лидеров, на которых можно было бы опереться. Домингес, хоть ее и поддерживает, но не входит в руководство. Действия же Муриетты против Аррио вызваны скорее его литературной привязанностью к Фелипе Мендосе, чем политическими мотивами. Однако Колдуэлл придерживался иного мнения. Улыбаясь, он стал доставать из кармана какие-то бумаги. - С-сегодня я б-был в финансовом управлении, - сказал он. - Я п-просматривал д-документы, изъятые из к-конторы Брауна. К-кто, как вы д-думаете, уплатил ему г-гонорар по делу Сигейраса п-против муниципалитета? Я пожал плечами. - Педро Муриетта, - сухо проговорил Энжерс. Колдуэлл раздраженно посмотрел в его сторону, он явно был недоволен, что его лишили возможности озадачить меня. - Полагаю, Муриетта интересовался делом, поскольку финансировал издание книг Мендосы? - поинтересовался я. - Нам т-так пытались внушить, - надменно сказал Колдуэлл. - Но з-за этим кроется г-гораздо большее. Именно это я с-собираюсь изложить профессору К-кортесу, - заявил он. - Люди должны з-знать, что происходит на самом д-деле. Когда он вышел, я недоуменно посмотрел на Энжерса. - Вы полагаете, что все действительно так серьезно, как он себе представляет? - спросил я. Энжерс пожал плечами. - Честно говоря, не знаю, - ответил он. - До вашего прихода он недвусмысленно намекал на причастность Муриетты к каким-то темным делишкам, якобы совершаемым в трущобах, в частности в районе монорельсовой станции. - Ах, опять! - воскликнул я. - Вы же знаете, он уже возил меня по порочным местам Вадоса. И все, что он смог показать, - это клочок земли, где кто-то, по его словам, выращивал марихуану, и лачугу проститутки, которой не оказалось на месте. Думаю, он просто нездоров и стал жертвой собственного больного воображения. - Я был бы готов согласиться с вами, - заметил Энжерс после небольшой паузы, - если бы ему не вторил доктор Руис. - Да Руис и сам-то не в очень завидном положении. Ведь когда он давал показания по делу Сигейраса, в его адрес прозвучали слишком серьезные обвинения. - Если бы там действительно что-то было, - резко ответил Энжерс, - то народная партия не упустила бы случая за это ухватиться. А тут они только, как всегда, распускают порочащие слухи. Это их обычный трюк - раздуть слух так, что малый проступок превращается в уголовное преступление. Прибег ли Колдуэлл к методу, о котором говорил Энжерс, или нет, но за субботу и воскресенье он весьма преуспел. Произошло это следующим образом. "Либертад" опубликовала заметку о том, что Муриетта оплачивал расходы по делу Сигейраса. Причем Кортес предварительно проверил достоверность данных Колдуэлла. По стечению обстоятельств Муриетта как раз вылетел в Нью-Йорк по своим делам, а его личный секретарь подтвердил факты. По словам секретаря, о помощи Сигейрасу к Муриетте обратился Фелипе Мендоса, и Муриетта удовлетворил просьбу, поскольку всегда проявлял особую заботу о правах частных граждан. Только это и нужно было Колдуэллу. Он заявил, что под правами частных граждан Муриетта, должно быть, понимает право на употребление наркотиков и на сексуальные извращения, поскольку Сигейрас как раз и специализировался на предоставлении такого рода услуг. Вдобавок Колдуэлл заключил, что и сам Муриетта ничем не лучше обычного сутенера. Заявление это явно было санкционировано городским отделом здравоохранения. За день до возвращения Муриетты история благодаря слухам обросла кучей подробностей. Даже мне доверительно сообщили, что во владениях Сигейраса в специально отведенных местах состоятельным клиентам по установленной таксе предлагались дети, целомудренные девушки, проститутки и, конечно, наркотики. Как ни невероятно было представить рафинированную клиентуру Муриетты в жутких, антисанитарных условиях лачуг, к понедельнику страсти накалились до предела. Беззащитных обитателей трущоб забрасывали на улицах камнями. Полицию дважды вызывали в район монорельсовой станции, чтобы рассеять толпы не только негодующих демонстрантов, но и жаждущих удовлетворить свои низменные страсти. К тому же, к немалому неудовольствию деловых кругов и городского туристского бюро, большая группа американских бизнесменов отменила посещение Вадоса - их отпугнули слухи о падении нравов в городе. В понедельник утром Колдуэлл снова появился в кабинете Энжерса. Мы с Энжерсом обрушились на него. По реакции Колдуэлла можно было понять, что мы были далеко не первыми. - Г-говорю же вам, ч-что я все видел своими г-глазами! - настаивал Колдуэлл, дрожа от ярости. - Если так, - не выдержал я, - то вы, должно быть, сами - единственный клиент Муриетты! Я ожидал, что он бросится на меня с кулаками, но в этот момент распахнулась дверь и один из помощников Энжерса растерянно заглянул в кабинет. - Сеньор Энжерс, - начал он, - пожалуйста... Больше он ничего не успел сказать, потому что был оттерт в сторону рослым мужчиной в открытой рубашке и грубошерстных брюках. На мгновение показалось, что темнокожий великан отрезал нас от остального мира. - Где Колдуэлл? - требовательно спросил он. Заметив сразу вжавшегося в кресло Колдуэлла, великан ухмыльнулся и, повернувшись, подал знак кому-то сзади себя. В комнату вошел невысокого роста человек в безупречно сидевшем белоснежном костюме и легкой кремовой шляпе. В одной руке он держал сигару, а в другой - трость с серебряным набалдашником. Тонкие усики подчеркивали безукоризненно белые зубы. Колдуэлл словно прирос к креслу. Незнакомец, словно дуло, направил на него трость. - Извините, сеньоры, за вторжение, - он не отрывал взгляда от побелевшего как мел Колдуэлла. - Но у меня дело к этому псу. Энжерс с достоинством поднялся из-за стола. - Как понимать ваше вторжение в мой кабинет? - спросил он. - Позвольте представиться, - спокойно проговорил незнакомец, - Педро Муриетта. Насколько я понимаю, сеньор Колдуэлл оклеветал меня. Он заявил, будто я, гражданин Сьюдад-де-Вадоса, о котором никто никогда не сказал дурного слова, - сводник. Сутенер. Пособник безнравственности. Клянусь богом, это отъявленная ложь! Трость чиркнула по лицу Колдуэлла, оставив на щеке тонкий красный след. - Скажи, что это ложь, недоношенный ублюдок! С Колдуэллом началась истерика. Муриетта, опершись на трость, не без удовлетворения наблюдал за ним. - Сеньор Муриетта, вам известно, почему стали распространять о вас такие слухи? - спросил я. - Он невменяемый, - ответил Муриетта спустя некоторое время и повернулся в нашу сторону. - Я не мстительный человек, но я вынужден был поступить так, когда узнал о том, какую клевету он обо мне опубликовал. Конечно, он просто умалишенный. Сегодня утром мы вместе с полицией были у него дома - согласно нашим законам он преступник - и обнаружили у него такие книги и фото, которые это подтверждают. Он внимательно посмотрел на меня. - А разве вам это не было известно? Почему вы или кто-то другой не остановили его? Мы, конечно, докажем, что он безумец, однако эта история нанесет мне большой урон. - Сеньор, меня уже перестало волновать все происходящее в Сьюдад-де-Вадосе, - ответил я устало. - Я жду лишь часа, когда смогу уехать отсюда. - Тогда уезжайте! - отрезал Муриетта и отвернулся. Сопровождавший его гигант куда-то исчез и через минуту появился в сопровождении полицейского и двух санитаров в белых халатах. При их виде Колдуэлл застонал. Наблюдать за тем, как человек теряет человеческий облик, - зрелище не из приятных. Когда все было позади и Колдуэлла упрятали в санитарную машину, я предложил Энжерсу пойти выпить, и он тут же принял мое предложение. Позже, уже в баре, он с удивлением сказал: - Кто бы мог подумать? Он всегда был уравновешенным и трудолюбивым, на него можно было положиться, и вдруг такое! - Может быть, это просто догадка, - ответил я, подумав, - но если они им займутся всерьез, то непременно установят, что он имел дело с какой-нибудь девицей из трущоб и не смог избавиться от чувства вины. Кроме того, полагаю, он страдал всегда и от своего заикания, короче говоря, он был достаточно закомплексован. - Возможно, - нетерпеливо проговорил Энжерс. - Но меня интересует другое - как это отразится на проекте? Мы полагались на мнение министерства здравоохранения, на него ориентировалось и общественное мнение. Но что произойдет, когда выяснится, что это был бред сумасшедшего? - Да все просто лягут от смеха, - ответил я. И оказался прав. Жители Вадоса, имея весьма слабое представление о душевнобольных, действительно хохотали до упаду. И не только над Колдуэллом, но и над теми, кто, хотя бы ненадолго, поверил в его россказни. В самом же незавидном положении оказался профессор Кортес, который санкционировал публикацию в "Либертад". Пытаясь отвлечь от себя внимание, он снова обрушился на Мигеля Домингеса. Однако адвокату удалось одним махом отмести нападки: он доказал, что Андрес Люкас подстроил обвинение против Толстяка Брауна. Мне интересно было, как в этой новой обстановке поведет себя О'Рурк. Я предпочел не провоцировать его на новые заявления о моем выдворении из страны, но было похоже, что ему сейчас было не до меня - его занимал доктор Руис. Это все я узнал от Мануэля, который, как обычно, был в курсе событий. Он чувствовал себя передо мной неловко - ведь именно через него я узнал о нападках О'Рурка - и теперь изо всех сил старался сообщить мне что-нибудь приятное. По его словам, О'Рурк пригрозил Руису, что если тот не прекратит своих обвинений, то полиция привлечет его к ответственности за содействие клевете, а также начнет расследование причин смерти первой жены Вадоса. - Ну как, есть еще бюллетени? - спросил я. - Или их снова запретили? - Не знаю, запретили их или нет, сеньор, - грустно проговорил Мануэль, - но я не могу их больше доставать. Вы не читали сегодня "Либертад"? Он развернул на стойке газету и указал на броский заголовок. Я прочел: "Епископ Крус запретил католикам покупать или читать нелегальные информационные бюллетени". - Я ведь католик, - сказал Мануэль с сожалением, - а надеялся собрать все бюллетени. Там регулярно сообщают о шахматном турнире и часто пишут о моем сыне, он выступает очень удачно. - Значит, вы теперь перестанете снабжать меня неофициальной информацией? - пошутил я. Мануэль на это только улыбнулся. - Сеньор, до бармена так или иначе доходят все новости. Он в самом деле не хвастал. Через день он сообщил мне то, о чем не писала "Либертад" и молчало радио. Генерал Молинас заявил о полной поддержке армией О'Рурка и полиции. Он предупредил также, что в случае волнений, вызванных сносом трущоб, не сможет предоставить войска в распоряжение правительства. Известие это вызвало у меня гораздо больший интерес, чем все официальные сообщения. В свое время я не обратил особого внимания на угрозы, которые Сигейрас посылал в адрес Энжерса. Я принял их просто за горячность. Правда, я понимал, что этот негр - решительный человек. Однако теперь, когда гражданская партия практически контролировала ход событий, он увенчал отчаянные демарши народной партии поступком, который нельзя было расценить иначе как геройский. Энжерс, естественно, придерживался другого мнения. 27 Отправив жену на время волнений в Калифорнию, Энжерс пару раз приглашал меня к себе после работы. Первый раз я отговорился, однако во второй раз не смог - стало его как-то жаль. Под панцирем, который он на себя надел, порой проглядывало что-то человеческое, но я не простил ему воинственности, которая стоила жизни Толстяку Брауну. Мы отправились, закончив обработку очередных расчетов, выданных компьютером. Энжерс сидел за рулем. В квартале от дома он неожиданно сбросил скорость. - Интересно, что здесь происходит? - озабоченно спросил он. У входа в дом толпилось человек пятьдесят. Они пытались что-то разглядеть в окнах и бурно реагировали на увиденное. - Что бы там ни было, но они явно в восторге от того, что видят, - сказал я. - Похоже, они очень веселятся. - Что-то случилось с моей квартирой! - воскликнул Энжерс, приоткрыв дверцу машины. В этот момент стекло одного из окон разлетелось вдребезги, и в проеме появилась козлиная голова... - Боже мой! - пробормотал Энжерс и выскочил из машины. Он бегом пересек улицу и остановился возле привратника, который стал ему что-то объяснять. Но тут на глаза Энжерсу попался корреспондент, который, присев поудобнее, собирался сфотографировать козла, в поисках пищи пробовавшего губами занавески. Мне не приходило в голову, что Энжерс когда-либо играл в футбол. Тем не менее он весьма профессионально пробил по фотоаппарату, который, ударившись о стену дома, разлетелся вдребезги. Незадачливый фотограф, протестуя, вскочил на ноги, но Энжерс уже проталкивался сквозь толпу зевак. Я последовал за ним. Послышался вой приближающихся полицейских машин. Когда зрители поняли, что появился хозяин квартиры, толпа стала быстро редеть. Я уже без труда пробрался ко входу. Энжерс был крайне взволнован, с трудом он вставил ключ в замочную скважину, но оказалось, что дверь забаррикадирована изнутри. Он лихорадочно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого. Заметив на стене огнетушитель, он схватил его и стал бить им в дверь. Дверь слетела с петель, и мы попали в квартиру. Там оказался не только козел, но и люди. В гостиной играли четверо голых ребятишек. Куклой им служила статуэтка инков, сделанная по меньшей мере четыре столетия назад. На диване сидела старуха в ребосос, ее колени покрывала шелковая подушка, на которой она перебирала четки. На шум из спальни вышел испуганный крестьянин с жареной фасолью в руке. Откуда-то сзади послышался резкий женский голос. Женщина спрашивала, что еще разбили дети. Энжерс медленно оглядел комнату. В раме блестели остатки зеркала, повсюду валялись осколки разбитой посуды. Теперь было понятно, почему поднятый нами шум не очень обеспокоил женщину. По тюкам и узлам, разбросанным на полу, можно было предположить, что семья намеревалась остаться здесь насовсем. Они уже водрузили на комод семейное распятие, перед которым, заливая воском полированную поверхность, горели свечи. В дверях второй спальни появилась девушка лет двадцати. Она разразилась такой отборной бранью, которой мне прежде не доводилось слышать. Из-за нее выскочил поросенок и с визгом стал носиться по гостиной. Мужчина бросил фасоль на ковер и, схватив настольную лампу, пытался загнать его обратно в спальню. Я невольно восхитился Энжерсом. Не шелохнувшись, он наблюдал за происходящим и, когда поросенок выскочил в другую комнату, ледяным: голосом спросил: - Что вы делаете в моем доме? Подоспели полицейские. Посмотреть на происходящее из спальни вышла и подававшая голос женщина. В руке у нее тоже была жареная фасоль. Четверо ребятишек заревели почти одновременно, тихо завыла старуха. А девушка обрушила на полицейских не только ругань, но и один за другим бокалы, которые стояли на буфете. Только после того, как двум здоровенным стражам порядка удалось оттащить ее на кухню, мы попытались разобраться в происшедшем. Объяснения давал обескураженный крестьянин. Они перебрались в город из горной местности. Приехали сегодня. Летом у них была сильная засуха, и люди голодали. Их родственники и знакомые еще раньше перебрались в город и подыскали себе жилье, конечно, не такое хорошее и просторное, как этот дом. Когда они доехали до города и спросили, куда им дальше направиться, их привели сюда. Здесь им очень понравилось: есть и место для скота, и много воды, и мягкие полы. Только вот нет дров и негде развести огонь, поэтому завтра им придется соорудить печь. А сегодня они очень устали с дороги, пожарили на костерке немного фасоли и теперь хотели бы поскорее лечь спать. Ни больше, ни меньше. "Костерок" они устроили в раковине, использовав вместо хвороста книги. Им было трудно поверить, что вода здесь есть постоянно, и они заполнили ею все емкости, которые только нашли в доме. Сосуды с водой были на шкафах, на полках, в кладовке, под кроватями. Казалось невероятным, как за такое короткое время можно перевернуть квартиру вверх дном. - Все это, - сухо сказал Энжерс, - дело рук Сигейраса. Вы помните, Хаклют, как он угрожал мне? Я действительно вспомнил слова Сигейраса, услышанные при первом осмотре его трущоб. - Узнайте у них, не Сигейрас ли их сюда привел, - приказал Энжерс полицейскому. Однако крестьяне даже и не слышали такого имени. - Как же, черт возьми, им удалось попасть в квартиру? - требовал ответа Энжерс. - Да еще со скотом! Где, наконец, этот идиот привратник? Едва не плачущий испуганный привратник поспешил свалить все на своего помощника, двадцатилетнего парня, известного своими симпатиями к народной партии. Его же самого сегодня вызвали проверить жалобы на работу уборщиков мусора. А помощник куда-то запропастился. - Отправляйтесь искать его в трущобы! - приказал полицейским Энжерс. - Немедленно! И задержите Сигейраса, если он там! Полицейские арестовали только Сигейраса. Честно говоря, я не понимал, на что он надеялся. Это был эффектный, рассчитанный на публику демарш, но он неизбежно должен был повлечь за собой возмездие. И оно последовало. На все вопросы Сигейрас с вызовом отвечал, что он обо всем предупреждал Энжерса. Когда страсти несколько утихли и семью крестьянина убрали из квартиры, Энжерс с угрюмым видом оценил нанесенный ущерб. - Вот теперь, - заявил он, - надо пригласить корреспондентов. На следующий день снимки разоренной квартиры не только заполнили страницы "Либертад", но и оказались расклеенными на стенах домов. Комментарии были излишни: они наглядно иллюстрировали, что произойдет, если обитателей трущоб поместить в нормальные городские условия! Результат не замедлил сказаться. В тот же день в три часа полиции пришлось использовать слезоточивые газы и брандспойты, чтобы рассеять толпу молодежи, кинувшейся с палками в руках очищать от обитателей трущобы в районе монорельсовой станции. Не будь тюрьма хорошо защищена, такая же толпа вытащила бы из тюрьмы Сигейраса и просто-напросто линчевала бы его. В районе шоссе, ведущего в Куатровьентос, такие же смутьяны подожгли несколько лачуг. В ответ крестьяне выкатили на шоссе бочки из-под нефти. Обычно машины мчатся здесь со скоростью пятьдесят-шестьдесят миль в час, и из-за такого неожиданного препятствия несколько машин разбилось. Страсти продолжали накаляться, и я вспомнил дни, когда властям пришлось установить пулеметы на Пласа-дель-Сур. Я же тем временем засел в отеле с тем, чтобы поскорее закончить последнюю часть проекта, связанную с районом окраинных трущоб. Необходимо было так организовать здесь транспортные потоки, чтобы исключить "завихрения", влекущие за собой разрастание этих поселений. Проект, как мне казалось, удался, по крайней мере я был им доволен. Оставалось подсчитать его стоимость, отработать отдельные детали, и я мог послать Сьюдад-де-Вадос ко всем чертям. В понедельник утром я положил Энжерсу на стол чертежи, предварительные расчеты и прочую документацию. - Готово, - сказал я. - Здесь все. Энжерс посмотрел на меня с кислым видом и покачал головой. - Боюсь, Хаклют, - ответил он, - что это еще далеко не все. Вот, посмотрите. Он протянул мне через стол какую-то бумагу. Я пробежал ее глазами. На бланке министерства внутренних дел за подписью самого Диаса было напечатано: "По делу о лишении собственности Фернандо Сигейраса. Сеньору Энжерсу запрещается предпринимать какие-либо действия по реализации плана, представленного его ведомством, без специальных на то указаний со стороны, вышеназванного министерства". - Что это значит? - воскликнул я. - Разве он правомочен давать такие указания?! - Представьте, правомочен, - вяло ответил Энжерс, откинувшись в кресле. - Путаница в нашем безумном городе еще почище, чем взаимоотношения штатов и федеральных властей в США. Как начальник транспортного управления Сьюдад-де-Вадоса я подотчетен только самому Вадосу как мэру города, но в то же самое время в качестве автодорожного инспектора я подчиняюсь Диасу и министерству внутренних дел. А этим злосчастным проектом желают руководить сразу оба! Мне ничего не остается, как подчиниться в одном моем качестве, не подчиниться - в другом и подать в отставку - в обоих! - И такое случается часто? - Не реже двух раз в неделю, - с горечью проговорил Энжерс. - Но на сей раз - особый случай. Посмотрите, что они еще прислали. И он передал мне лист бумаги с перечнем подобных прецедентов. Их там было около двадцати. - Готов поклясться, это работа Домингеса. - Энжерс внимательно посмотрел на меня. - Во всех этих случаях решение выносилось не в пользу муниципалитета, поскольку имелись доказательства, что участвующий в разбирательстве служащий испытывал личную неприязнь к обвиняемому. Ну, а уж относительно моих чувств к Сигейрасу сомневаться не приходится. Нас это свяжет по рукам и ногам. Может потребоваться несколько месяцев, чтобы доказать, что прецеденты не имеют отношения к нашему делу. Похоже на то, что Домингес не дурак. Он ведет себя чертовски умно, затягивая разбирательство. - Что касается лично меня, - я положил оба листа на стол, - то работу я почти закончил. Вы получаете проект, а исполнение его уже не моя забота. Я свою задачу выполнил и, клянусь богом, Энжерс, никогда еще не был так рад завершению контракта. 28 В моей работе есть одна особенность. Закончив проект, я начинаю смотреть на него как бы со стороны. Еще вчера я представлял себе город в виде колонок цифр, а его жителей исключительно как водителей и пешеходов. С сегодняшнего дня у меня наступили каникулы. Завтра я, пожалуй, узнаю, принято ли решение о строительстве скоростной автомагистрали в Питермарицбурге. И если решение утверждено, я предложу им свои услуги. Сегодня же... Я отпил из бокала и представил себя туристом, тепло встреченным Сьюдад-де-Вадосом. Я приехал сюда, чтобы воочию убедиться в достижениях этого города, где самое большое в мире количество кондиционеров на душу населения, где нашли воплощение достижения человеческого гения в области градостроительства, где никогда не бывает заторов и пробок на улицах и проспектах... И где, кстати, в настоящий момент отсутствует телевидение и выходит одна-единственная газета. Я расслабился в кресле, стараясь забыть на время о происходящих здесь событиях. Однако снова представить себя туристом мне не удалось. Я почувствовал, как кто-то сел в кресло рядом. Я поднял глаза и увидел Марию Посадор. - Вы что-то перестали здесь бывать в последнее время, сеньора? - сказал я. - А жаль. В ответ она, как обычно, устало улыбнулась. - Много всяких забот, - уклончиво произнесла она. - Мне сказали, что вы уже закончили свои дела в Вадосе. - Совершенно верно. - Это значит, что вы уезжаете? - К сожалению, не сразу. Мне придется задержаться еще на несколько дней, возможно, даже на неделю. Нужно закончить последние подсчеты, утрясти детали и, надеюсь, получить гонорар. Но в принципе я работу закончил. - Вы говорите об этом без особого энтузиазма, - заметила она после небольшой паузы. - Разве вы плохо провели здесь время? - Ну, этого вы могли бы и не спрашивать. Слишком часто у меня было желание оказаться подальше от этого города. Она не спеша вынула свой золотой портсигар, достала тонкую сигарету и закурила. - Мне сказали, - она пустила облако дыма, - что вы не очень-то довольны результатами своей работы? - Я и не пытаюсь скрывать этого. Ведь когда я приехал сюда, мне сказали, что моя работа состоит в том, чтобы разделаться со всем тем, что мешает нормальному кровообращению города. Идея мне понравилась. И только потом я понял, сколь неблагодарную роль мне отвели. Она изучающе смотрела на меня своими красивыми глазами, как бы подбирая нужные слова. Наконец она заговорила: - Сеньор Хаклют, меня удручает, сколь безответственно вы подходите к своей работе. Я полагаю, вы просто поверхностный человек. Слишком много внимания вы уделяете внешней стороне вопросов и не утруждаете себя тем, чтобы разобраться, что скрывается внутри. - Часть моей работы как раз и состоит в том, чтобы разбираться, что скрывается внутри, - я был уязвлен ее словами. - В таком случае вы не того уровня специалист, каким хотите казаться, - проговорила она решительно. - Кстати, что вы, например, думаете о президенте Вадосе? - Как о человеке или как о президенте? - Человек и президент - одно лицо, - ответила она. - Мне бы хотелось, чтобы вы ответили откровенно. - Тогда я могу вам сказать, что я хорошего мнения о нем как о главе государства. Он честолюбив, и ему наверняка удастся еще многого добиться... - И его имя по-прежнему недобрым словом будут вспоминать простые люди в Астория-Негре, - закончила сеньора Посадор. - А в Пуэрто-Хоакине с наступлением темноты по-прежнему будут жечь на кострах его портреты. Или, может быть, я вас несправедливо назвала поверхностным человеком? Но ведь вы - перекати-поле. Вы живете там, где работаете, а работаете вы в разных концах света. И, пожалуйста, не считайте, что, пробыв столь недолго в Агуасуле, вы стали разбираться во всем, что в стране происходит. Затем как бы для самой себя она добавила: - Вы уедете, а здесь все так и останется. - Я знаю, - твердо ответил я. - И мне кажется, я отчетливо себе представляю, какие здесь происходят процессы. Но у меня не было времени, чтобы докопаться до их истоков. Я стал лишь свидетелем того, как они подспудно влияли на окружающих. В моей работе необходимо быть беспристрастным. Но именно здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, мне это не всегда удается. А вы мою объективность принимаете за поверхностность. Именно когда вы подошли, я думал о том, как приятно видеть в людях людей, а не элементы транспортных потоков. Хотя человек как составляющая социальной группы неизбежно становится элементом транспортных потоков! Можно провести определенную параллель между поведением людей в транспорте и их естественным поведением. Я уверен, что кто-то подобный Алехандро Майору мог бы раскрыть внутренний механизм этого, а не только ограничиться, как я, общей схемой. - Продолжайте, пожалуйста, сеньор. Мария Посадор казалась глубоко заинтересованной. В этот момент в холле появилась уже знакомая мне троица: человек с блокнотом и множеством авторучек и двое могучих сопровождающих. Человек с блокнотом, торжественно подойдя к одному из официантов, обратился с вопросом. Официант ему ответил, и троица снова вышла на улицу. - Чем они интересуются на сей раз? - спросил я сеньору Посадор, сообразив, что еще ни разу не видел результатов этих опросов в печати. - Какими-то санкциями против Сигейраса, - нетерпеливо ответила она. - Прошу вас, продолжайте! - У меня действительно сложилось впечатление от ранних работ Майора, что он ставит перед собой именно эту цель. Я делаю свои обобщения, рассматривая поведение людей, как поведение идентичных молекул газа, а потому заимствую для расчетов формулы из гидродинамики и механики жидкостей. Толпой спешащих на работу людей перед входом в метро движут некие силы, которые не менее эффективны, чем, скажем, мощный вентилятор. Эти силы не зависят от того, хорошо ли выспалась тетушка Мэй или ребенок кричал до четырех утра или проспал ли сегодня Педро, не успев выпить свою привычную чашку кофе, или нет. В этот момент действует совершенно конкретная сила, которая движет людьми, формируя из них видимый поток. Я сделал паузу. - Теперь возьмем рекламу. Реклама, по существу, не сила, а импульс к мотивированному устремлению, которое зиждется на естественных инстинктах - чувстве голода, жажды, потребности в одежде и крове, а также на привнесенных желаниях. Желании, например, быть не хуже других. Тем не менее специалисты по рекламе управляют потоком наших эмоций. В итоге они добиваются того, что мы совершаем те или иные конкретные действия, в частности отправляемся в магазин и покупаем рекламируемый товар. Конечно, здесь процесс уже намного сложнее, однако он тоже поддается управлению и может прогнозироваться. Можно, например, определить, что столько-то покупателей приобретут данный продукт за такой-то период времени, точно так же как я могу утверждать, что столько-то пассажиров при таких-то и таких-то условиях заполнят метро через десять минут после окончания рабочего дня. Насколько я понимаю, мы не можем разработать систему прогнозирования и влияния на поступки человека в течение всей его жизни лишь потому, что у нас нет возможности собрать необходимую информацию о каждом лице, участвующем в этих процессах. - Сеньор, - тихо проговорила Мария Посадор, - известно, что Алехандро Майор стремился контролировать действия и устремления людей в масштабах страны. Я сама показала вам один из методов, к которым он прибегал. Но имеется ли в виду, что таким образом можно управлять поведением каждого человека? - Им уже управляют, - удивленно ответил я. - Посмотрите на человека, который утром едет на работу в метро. Он контролирует свое поведение не больше чем пешка на шахматной доске! Он едет на работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Выбор работы для него жестко лимитирован. Может быть, он склонен, скажем, к широкому общению с людьми, поэтому он хочет стать коммивояжером. Однако его товар идет туго. Над семьей нависает угроза голода, и ему приходится заниматься тем, чего он терпеть не может - обработкой данных для компьютера. Получает он теперь, возможно, даже больше, однако пользы от него меньше, нежели от установки, которая бы автоматически считывала исходные данные. А что ему, собственно, остается? Он может только перерезать себе вены - иногда и такое случается, - но для католика самоубийство - тяжкий грех. Вот потому он и едет вместе со всеми в метро. - Вы, сеньор, циник, - сказала Мария Посадор. Даже золотистый загар плохо скрывал ее бледность. Она часто дышала. - Напротив, - возразил я. - Мне кажется, я понял все это, еще учась в колледже. Мне попалась первая книга Майора "Управление государством в двадцатом веке", где я и почерпнул эти идеи... Я выбрал себе такую сферу деятельности, где требовалось ограниченное число специалистов, а потому эта сфера избегнет автоматизации. В результате я сравнительно свободно выбираю себе работу. Мне она нравится, говорят, я неплохой специалист и к тому же, как вы выразились, перекати-поле. - Итак, вы хозяин своей судьбы, чего нельзя сказать о нас, жителях Сьюдад-де-Вадоса? - Сеньора Посадор говорила ровным голосом, однако глаза выдавали ее беспокойство. Я покачал головой. - Я сказал, что относительно свободен. В конечном итоге я нахожусь во власти все тех же неизвестных сил. Я должен есть и пить, спать и одеваться и так далее. Я также несу бремя желаний, либо навязанных рекламой, либо приобретенных в силу привычки. Я курю, выпиваю, люблю поразвлечься, когда позволяет время. Наконец, я играю в шахматы. И по существу, я такая же пешка, которой управляют те же процессы, благодаря которым развивалась наша цивилизация от времен, когда человек впервые встал на две конечности. - Вы удивляете меня, сеньор Хаклют, - произнесла сеньора Посадор после недолгого молчания. - Вы, должно быть, понимаете, что ваше пребывание у нас заложило основы продолжительной и кровопролитной борьбы... Я прервал ее, хлопнув кулаком по ладони. - Заложило основы, черт побери! - воскликнул я. - Не обвиняйте меня в непонимании сложившейся ситуации. Виной всему - решение Вадоса о создании этого города, что в свою очередь могло быть вызвано тем, что его жена слишком дорожила своей фигурой и не хотела иметь детей. Или, может быть, детей не было по иным причинам, одним словом, что-то должно было ему их заменить. Как бы то ни было, им движут те же силы, что и нами. Я старался сделать все, что мог. Конечно, я выполнял указания, а потому мне не всегда удавалось смягчать удары. Однако если Вадос в течение нескольких недель сумеет избежать открытого бунта, то, полагаю, относительное спокойствие в стране сохранится года на два. Но и через два года ситуация коренным образом не изменится. Возникнут новые проблемы. И вот тогда-то, возможно, возьмутся наконец за разрешение основных проблем - нищеты и неграмотности. А возможно, и не возьмутся. Люди не часто поступают логично. - Но ведь только что вы говорили, что поведение людей можно предугадать. Разве из этого не следует, что они руководствуются логикой? - Нет, нет же... Если вы опираетесь на такие понятия, как религия или генетическая предрасположенность, то вам придется отказаться от логики. Хотя теоретически, я думаю, и тут можно отыскать какие-то логические обоснования. Предположим, что в далеком будущем ученые смогут сказать: "У этого человека в генах преобладание таких-то аминокислот обусловит недостаточный кровообмен в ногах, попросту у него будут мерзнуть ноги, поэтому он станет постоянным потребителем электрических одеял". А на самом деле в детстве этого человека ударило током, и он станет до смерти бояться электричества, так что будет пользоваться только простыми грелками. Сеньора Посадор как-то беспомощно развела руками, не находя нужных слов. - Но если верить вам, что при наличии времени и необходимой информации можно легко предугадать поведение отдельного человека - почти так же, как и реакцию людей, спешащих на работу, - то жизнь в таком случае лишается смысла. Если, конечно, вы не относитесь к числу тех, кто собирает и использует эту информацию, а не является ее жертвой. Я покачал головой. - Нет-нет. Этому процессу настолько легко противостоять, что он никогда не станет реальностью. - Как же так? Вы ведь только что говорили совсем о другом... - Сеньора, вы сами помогли мне с примером. После того как вы показали мне, каким образом телевидение используется для воздействия на подсознание зрителей, я перестал его смотреть. Может ли хороший шахматист оставить фигуру под ударом, если он достаточно ориентируется в ситуации? Вряд ли. Скорее всего он передвинет ее в безопасное положение или, если никто не заметит, просто-напросто смахнет с доски фигуру противника. Та абсолютная система, о которой я говорил, может функционировать лишь в условиях глубочайшей тайны. В повседневной жизни не должно быть никаких изменений. И я, и вы, и этот официант должны, как обычно, есть, пить, спать, влюбляться и болеть. А вдруг такая система уже функционирует, можем ли мы это проверить? А если мы с вами не более чем пешки на шахматной доске, которым не известны правила игры? Но мы предпочитаем делать вид, что ни о чем не подозреваем, так как не можем сами двинуться на другое поле и ждем, когда это сделают за нас. - Вы представляете себе все в слишком мрачных тонах, сеньор Хаклют, - проговорила сеньора Посадор после продолжительной паузы. - Не совсем. Мы привыкли считать, что наши возможности ограничены неподвластными нам силами. До тех пор, пока эти силы не подвластны никому и мы все в одинаковом положении, мы миримся с этим. Однако знать, что есть люди, которые управляют этими незримыми силами, - совсем другое дело. - И все же нами управляют другие, ведь нередко мы имеем дело с абсолютистскими режимами. И даже вами с вашей свободой действий, разве вами не руководят люди, контролирующие какие-то моменты в экономике? Скажем, хотя бы те, кто оплачивает ваш труд? - Это меня особенно не волнует. Меня волнует нечто совсем другое. Допустим, в каком-нибудь ресторане в полдень повара готовят определенное количество каких-то блюд, столько приблизительно, сколько клиентов выберет их в сегодняшнем меню. Повара уверены, что постоянные посетители выберут именно эти блюда и у них не останется ничего лишнего. Видите ли, в этом и скрыт весь ужас: даже сами повара не заметят, что что-то изменилось. Сеньора Посадор поежилась. - Простите, если я сказал что-то неприятное, - извинился я. - Отнюдь, сеньор. - Она посмотрела на часы. - Но я чувствую себя как-то неловко с вами, сама не знаю почему. Она поднялась, явно занятая какими-то своими мыслями. - Прошу простить меня, но у меня назначена встреча. Хочу надеяться, что, - она мило улыбнулась, - незримые силы не помешают нам увидеться до вашего отъезда. До свидания, сеньор. И желаю вам успеха в вашей игре. Я быстро поднялся. - Благодарю вас. Желаю вам того же. Не согласитесь ли вы поужинать со мной до моего отъезда, чтобы хоть как-то скрасить мои последние дни здесь? Она покачала головой, уже не улыбаясь. - Нет, - спокойно ответила она. - Я не могу воспринимать вас больше просто как человека. Поймите меня, вы для меня - подручный тех сил, против которых я борюсь. Я предпочла бы, чтобы все было иначе... Она повернулась и вышла. 29 Вечером я не находил себе места. Мне хотелось расслабиться, я спустился в бар, но и это не помогло. Я решил пройтись. Вечер был теплым, дул легкий бриз. Гуляя, я вспомнил о мужчине, который сидел рядом со мной в самолете, летевшем из Флориды, том самом, который одинаково хвастался и своим европейским акцентом, и приютившей его страной. Когда я расплачивался за ужин, то обнаружил в бумажнике его визитную карточку. Звали его Флорес. Я вспомнил, как думал тогда про себя, что знаю о его городе больше, чем он, хотя ни разу там не был. Что я знал тогда? И знал ли вообще что-нибудь? Тогда я не мог бы сказать, как могу сейчас, что вон тот мужчина, который слишком быстро проскочил перекресток на европейской спортивной машине, вероятнее всего, сторонник гражданской партии, а потому длиннолицый индеец, зажигающий свечу перед фигуркой богоматери в стене, из принципа ненавидит его. Я не мог тогда сказать, что вон та старуха, которая несет на руках заспанного младенца, больше беспокоится о здоровье принадлежащего семье скота, чем ребенка, - ведь калека годен еще на то, чтобы просить подаяния, а вот больное животное не годно ни на что. Господи, какое могущество ждет всякого, у кого есть решимость и терпение использовать знание человеческой натуры! На протяжении всей истории демагоги и диктаторы пользовались этим! Но это были дилетанты, эмпирики, и в конечном счете отсутствие знаний приводило их к катастрофе. Нельзя управлять людьми, если вы не контролируете полностью не только внешней стороны их жизни - условий существования, свободы передвижения, законов, правил, но и гораздо более тонких моментов - предрассудков, страхов, убеждений, любви, неприязни. Я безответственно болтал тогда, что хорошо бы создать математические модели, аналогичные тем, которыми я пользовался в своей работе, которые были бы предназначены для определения поведения человека вообще и в конкретной ситуации в частности. Сейчас же меня осенило, что теперь я, пожалуй, располагаю чем-то похожим на такие модели. Допустим, я поеду отсюда работать над питермарицбургским проектом - крупнейшей планируемой в Африке транспортной системой. Там я буду вынужден считаться с местными условиями, следовать указаниям, предусмотреть все, что положено для белых и цветных. То же самое и здесь. Учитывать обстановку на месте... Зачем меня вообще втянули в это дело? Отнюдь не потому, что возникла реальная транспортная проблема. Просто совокупность политико-правовых аспектов потребовала решить транспортную проблему, чтобы легче прошло непопулярное решение. Мне очень хотелось верить, что я сделал все, что мог. Но факт остается фактом: я не выполнил свою работу. Моя работа осталась несделанной. Я выполнил грязную работу за людей, у которых не было необходимых знаний, чтобы сделать ее самим. Хорошо, что я здесь посторонний. Я могу покинуть Сьюдад-де-Вадос и забыть о конфликте между сторонниками народной и гражданской партий, между уроженцами других стран и коренными жителями, между Вадосом и Диасом. Возможно, когда будут подведены окончательные итоги, обнаружится значение проделанного. История помнит подобные случаи - работы барона Османна в Париже, снесение лачуг в Сен-Жиле в Лондоне, когда перепланировку улиц и расчистку трущоб использовали для того, чтобы избавиться от рассадников преступности и разврата. Но там кроме наживы преследовалась цель улучшить планировку города. А вот исподволь вызывать социальные перемены, воздействуя на баланс факторов, породивших нежелательные условия, - это гораздо тоньше и совсем другое, принципиально другое. Господи, я не ошибся! Иногда какие-то факты могут быть у вас перед глазами, но вы не пользуетесь ими, не понимая их истинного значения вообще или ценности для вас. Я надеялся, что ко мне больше подходит второе. Я только теперь понял, что обладаю могуществом, о котором раньше не подозревал. Здесь в Вадосе, столице "самой управляемой страны в мире", родилась идея использовать меня как своего рода рычаг, чтобы вызвать желаемые социальные перемены. Сами они не представляют, как это можно сделать, но отлично понимают, где получить такие знания. Теперь когда дело сделано, найдутся подражатели. Секрет - специальные знания. Я вспомнил об одном из своих предшественников по специальности. Ему принадлежал первый крупный успех в своей области: перед ним стояла задача улучшить сообщение между этажами небоскреба, в вестибюле которого люди постоянно толпились в ожидании лифтов. Он изучил обстановку и предложил установить в холле справочный стол. Входившие в здание посетители замедляли движение и либо сразу шли к справочному столу, либо делали это после некоторых колебаний. В результате ритм движения изменился и лифты стали справляться с ним. Я мог бы попробовать другое. В Южной Африке ненависть, порожденная апартеидом, бурлит не только на поверхности. Предположим, я спроектировал бы центральную пересадочную станцию таким образом, что два сегрегированных потока пассажиров - белых и черных - сталкивались бы друг с другом или пересекали друг другу дорогу. Умело оценив накапливающееся раздражение, можно сделать так, что в какой-то особенно жаркий день, когда возбужденные и усталые люди будут возвращаться после работы, оно станет непреодолимым. Достаточно одному человеку толкнуть другого, оказаться сбитым - и пожалуйста вам взрыв! Если критические точки очевидны, их замечают при планировании и требуют изменений. Но кому придет в голову, что такие факторы могут быть заложены сознательно? И здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, многое могли обнаружить при планировании города. Конечно, они не располагали достаточной информацией. Кто знал, что Фернандо Сигейрас окажется упрямым и настойчивым, как мул, или что Фелипе Мендоса получит известность не только у себя на родине и в испаноязычных странах, по и во всем мире, или что судья Ромеро впадет в маразм? Но вот что лишенные воды крестьяне хлынут в город, они могли предположить, как могли бы учесть и возможность ревностного отношения местных жителей к пришельцам. Можно было бы догадаться еще и о многих других вещах. Нет, не догадаться. Додуматься. Но создатели города - увы! - пренебрегли этим. И вот теперь призвали меня с моими знаниями и использовали, как им было нужно. Заставили ходить, как пешку на шахматной доске. Я увидел большую толпу и только тут сообразил, куда меня занесло. Каким-то образом я вышел на Пласа-дель-Оэсте и стоял теперь перед городским спортивным залом. Афиши гласили, что сегодня вечером состоятся финальные игры регионального шахматного турнира Сьюдад-де-Вадоса. Играет Пабло Гарсиа. Я понял, что собравшихся привело сюда отсутствие телевидения. Поддавшись порыву, я пробился через толпу к кассе. В вестибюле было полно народу, люди спешили занять свои места. Молоденькая кассирша с улыбкой покачала головой. - Сеньор, вы, очевидно, приезжий, - сказала она не без самодовольства. - Иначе вы бы знали, что все билеты проданы, как обычно, еще два дня назад. Она отвернулась, чтобы выдать кому-то заказанные билеты. Я направился к выходу, так и не поняв, зачем мне понадобилось сюда заходить, тем более что перспектива сидеть весь вечер и наблюдать за шахматной партией меня вовсе не привлекала. Я с трудом спустился по лестнице из-за валивших навстречу мне болельщиков. Внезапно на улице послышалась сирена. Словно из-под земли появились полицейские, которые стали оттеснять толпу, освобождая проход к залу. Я оказался у возникшего людского коридора, и в это время подъехала машина президента. Подвижный маленький человек в вечернем костюме - возможно, директор спортивного комплекса - и полная женщина с официальным значком шахматной федерации приветствовали появившихся из машин Вадоса и его жену. Улыбаясь и кивая в ответ на аплодисменты собравшихся, они направились ко входу. Проходя мимо, Вадос заметил меня. - Сеньор Хаклют! - произнес он, останавливаясь. - Вам не повезло с билетом? Я признался, что это действительно так. - Но это неважно, - добавил я. - Тем более что я оказался здесь случайно... - Нет, очень важно! - с воодушевлением воскликнул Вадос. - Мне доложили, что ваша работа закончена и вы скоро покинете нас. Немыслимо уехать, не повидав игру, которая занимает в нашей жизни столь важное место! Он повернулся к сопровождавшему его подвижному человеку. - Поместите еще одно кресло в президентскую ложу! - скомандовал он. - Сеньор Хаклют - мой гость. Я проклял про себя его любезность, но, пробормотав слова благодарности, направился следом за ним. Из просторной ложи отлично были видны четыре стола, на которых шла игра. Но я сразу же почувствовал себя тут лишним - кроме Вадоса с женой и полной женщины, которая оказалась секретарем шахматной федерации города, здесь уже сидел Диас. Он встал пожать руку Вадосу, и фотовспышка осветила этот впечатляющий момент. Взрыв аплодисментов прокатился по переполненному залу; зазвучал записанный на пленку национальный гимн. Гроссмейстеры, которые дошли до финала, заняли свои места. Улыбающийся Гарсиа раскланялся и был награжден овацией. Затем главный судья призвал к тишине, и игра началась. Каждый сидящий в зале мог свободно следить за тем, что происходило на столах, кроме того, ходы повторялись на больших освещенных табло, расположенных по всему периметру зала. Я вспомнил, что видел такие же табло перед входом, но не понял тогда их предназначения. Некоторое время я старательно делал вид, что мне весьма интересно присутствовать на матче. Но когда за шахматными досками воцарилось тяжелое раздумье, мне стало совсем скучно. Я украдкой взглянул на сеньору Вадос. Лицо ее выражало только спокойствие, и я решил, что она в совершенстве овладела искусством светской жизни. Посмотрел я и на Диаса. Надо думать, он должен испытывать некоторое напряжение в присутствии президента после того, как отменил его указание, данное Энжерсу. И действительно, я заметил, как играли мышцы на его больших руках и время от времени он косил глаза на Вадоса. Сам же Вадос казался полностью погруженным в игру. Всплеск аплодисментов, которые служители не смогли остановить, и тут же возмущенное шипение. Я заметил, как Гарсиа с удовлетворением выпрямился в кресле, а его партнер буквально стал чесаться от волнения. Коварный ход, надо полагать. Но аудитория интересовала меня больше, чем игра. Кто они - эти любители шахмат? Казалось, здесь были представлены все слои общества. Небрежно одетый мужчина, похожий на рабочего, повторял ходы Гарсиа на видавших виды карманных шахматах, наблюдая за игрой по табло. Сидящая неподалеку женщина, поглядывая на игроков, вязала. Целый сектор был плотно набит подростками. На другом конце зала более дорогие места, откуда был отлично виден стол Гарсиа, занимали мужчины во фраках и женщины с глубокими декольте, более подходящими для оперы, чем для спортивного зала. Там были и белые, и смуглокожие... И тут у меня мелькнула мысль, что зал подобен шахматной доске: черные против белых. Я стал вглядываться в лица зрителей и почувствовал, как по спине побежали мурашки. Может быть, это совпадение? Не похоже. Диас сидел справа от Вадоса, и большинство зрителей с его стороны были индейцы и мулаты. Попадались тут и белые, но смуглокожих было большинство. В противоположной стороне зала все было наоборот; темные лица встречались по одному среди множества белых. Я вспомнил, каким одиноким почувствовал себя в смуглолицей толпе на Пласа-дель-Сур в один из первых дней своего приезда. Тогда я не придал этому никакого значения. И тут мне стало совершенно очевидно, что две стороны, игравшие на площадях города в гораздо более опасную, чем шахматы, игру были, как и шахматные фигуры, поделены на черных и белых. 30 - А! - внезапно воскликнул Вадос. - Хорошо! Прекрасно! Ход пешкой гроссмейстера Гарсиа только что появился на табло. Но поскольку в отличие от всех я не очень внимательно следил за развитием игры, то не заметил в его ходе ничего примечательного. Увидел за ним что-то и противник Гарсиа, он минут пять раздумывал и потом, качнув головой, отодвинул назад свое кресло. Зрители разразились аплодисментами. Гарсиа как-то отрешенно улыбнулся в ответ и пожал руку противнику. Потом жестами попросил аудиторию вести себя тише и не мешать другим игрокам. Началось движение в сторону выхода, те, кто пришли только ради того, чтобы увидеть триумф чемпиона, покидали зал. В ответ на приглашение Вадоса Гарсиа подошел к президентской ложе принять поздравления. Появился официант с кофе, бренди и бисквитами; Вадос тихо говорил о чем-то с Гарсиа и Диасом. Слишком увлеченный своим новым открытием, я не обращал на них особого внимания и не прислушивался к их беседе. Не потому ли эти политики так любят шахматы, что мечтают именно о таком порядке, таком подчинении власти и в реальной жизни? Согласно легенде, шахматы были изобретены как развлечение, чтобы один властелин отдохнул за ними от непредсказуемого поведения подданных. Вполне возможно, так оно и было. Мои мысли прервал Вадос, с немым раздражением смотревший на меня. Я принес извинения, что не расслышал его слов. - Я говорил, сеньор Хаклют, что приглашаю вас отужинать в президентский дворец до вашего отъезда. А поскольку времени осталось мало, не согласитесь ли вы присоединиться к нам с гроссмейстером Гарсиа завтра вечером? - Буду очень рад, - ответил я. - Извините, если я показался невежливым - я задумался о шахматах и искусстве управления. Я сказал это по-испански, поскольку ко мне обратились на этом языке. В результате оба - и Диас и Вадос - удивленно вперили в меня взгляды. Несколько смущенный, я смотрел то на одного, то на другого. - В самом деле? - проговорил Вадос после паузы. - И какова же здесь связь, хотел бы я знать? - Я не очень хороший шахматист, - начал я довольно неуверенно. - И уж совсем никакой политик. Особенного сходства я не углядел - фигуры на шахматной доске должны идти туда, куда их ставят. Людей же передвигать гораздо труднее. Диас немного расслабился и впервые обратился непосредственно ко мне. - Для вас наблюдать за шахматной игрой - своего рода разрядка. Приходится только мечтать, чтобы в сфере управления все было организовано так же хорошо, как и на шахматной доске. - Об этом я и думал, - с готовностью согласился я. Диас и Вадос обменялись взглядами. Мне показалось, что мгновенная искра проскочила между ними. - Мы, наверное, отправимся? - обратился Вадос к жене, которая согласно улыбнулась в ответ. - Сеньор Диас, вы поедете с нами? Смуглый, нескладный мужчина кивнул. Они любезно попрощались с полной женщиной, с Гарсиа и наконец обменялись рукопожатием со мной. Я остался, выкурил последнюю сигарету и, когда закончилась следующая из четырех партий, вышел из зала. Было около одиннадцати. Секретарь шахматной федерации объяснила мне, что турнир будет продолжаться до конца недели и днем, и по вечерам и что победители региональных финалов примут участие в национальном чемпионате через неделю. - Я полагаю, что победителем, как обычно, станет Пабло Гарсиа? - спросил я. - Боюсь, что так, - вздохнула она. - Зрители начинают терять интерес - он намного сильнее других наших шахматистов. Но я не видел, что люди теряют интерес. Вернувшись в отель, я обнаружил, что все, кроме, быть может, туристов, собрались в баре у приемника. Вряд ли это можно было назвать репортажем: сообщения об очередном ходе прерывали музыкальную передачу. Мануэль установил за стойкой четыре демонстрационных табло и тут же переносил каждый ход, как только его объявляли. Шахматы в этот вечер мне уже порядком надоели. Я вышел в холл, здесь шахматная лихорадка носила более спокойный характер. Правда, играли и тут. В частности, Мария Посадор играла против незнакомого мне мужчины, но по крайней мере никто не говорил о чемпионате. Я подсказывал ходы сеньоре Посадор, пока игра не закончилась. Когда ее противник исчез на несколько минут, она с улыбкой поинтересовалась: - Вы провели приятный вечер, сеньор Хаклют? - Я был гостем Вадоса на шахматном турнире, - сказал я. Она неопределенно кивнула. - И вам понравилась игра? - Не очень. Меня гораздо больше заинтересовала аудитория. И без всякой задней мысли, просто потому, что мое открытие казалось мне достаточно любопытным, чтобы обсудить его, я рассказал о необычном делении на смуглолицых и белых, которое я заметил в зале. - О, в некотором отношении вы совершенно правы, - задумчиво ответила она. - В какой-то мере конфликт в Сьюдад-де-Вадосе связан с цветом кожи. Кстати, я должна вас поздравить. Я только что поняла, что вы стали очень хорошо говорить по-испански. - В своих служебных поездках я приобрел привычку изучать языки, - ответил я. - Арабский, хинди, немножко суахили... Но, пожалуйста, продолжайте. Что вы имеете в виду, говоря в какой-то мере? Она развела руками. - Видите ли, в Латинской Америке в целом проблема цвета кожи отсутствует. То, что у нас смуглое местное население и довольно много граждан с кожей посветлее, родившихся за границей, - результат условий, в которых Вадос основал город. Возможно, это усугубляет проблему. Но не оно породило ее. - Понимаю. Не исключено, мне мешало мое воспитание. Вы знаете, вероятно, что расовой проблемы нет и у меня на родине, в Австралии. И все же черт знает какие встречаются предрассудки в отношении цвета кожи, особенно в связи с иммиграционной политикой. Теперь меня это не волнует. Я работал по всему миру и не нахожу, что с людьми с темной кожей труднее иметь дело, чем с белыми. Но возможно, какое-то предубеждение сохранилось и во мне. Может быть, я вижу проблему, где ее вовсе нет. Я предложил ей сигарету. Как обычно, она покачала головой. - Я не признаю этот бледный табак, сеньор. Пожалуйста, попробуйте одну из моих. Мне кажется, они покрепче и у них особый аромат. Она раскрыла маленький золотой портсигар и вытолкнула из него сигарету для меня. Я взял. - Я думаю, - сказала она, ожидая, когда я предложу ей зажигалку, - что лучше видеть несуществующие проблемы, чем вовсе не замечать их. Знай мы больше о таком предубеждении у кое-кого из наших рожденных за границей граждан, и у нас, наверное, было бы меньше забот. Естественно, пришельцы привозят с собой свои представления. Некоторые из них оказались, судя по всему, заразными. Она наклонилась, чтобы прикурить, потом взглянула на часы. - Вот и еще один день закончился, - со вздохом проговорила она. - Уже поздно, мне пора. Когда мой партнер возвратится, извинитесь, пожалуйста, за меня. - Непременно, сеньора Посадор. Спокойной ночи. - Доброй ночи, сеньор. Я решил пропустить стаканчик перед сном и закурил предложенную сигарету. Человек, с которым Мария Посадор играла в шахматы, не появлялся. Меня неудержимо потянуло в сон. Осушив стакан, я поднялся в номер. Должно быть, я впал в полное забытье, как только добрался до постели. Проснулся я от ощущения крайнего неудобства. Поверхность, на которой я лежал, была твердой и холодной. Я чувствовал, что если глубоко вдохну, то начну кашлять. Но я должен был сделать глубокий вдох. Я закашлялся - мучительно, до боли в горле. Кашель заставил меня вскочить. Вокруг была полная темнота. Когда я уперся руками, чтобы встать, то понял, что лежал на бетонном полу. Но как я мог сюда попасть? На мне была только пижама, так что мои ноги и руки совершенно закоченели. Господи, где же я?.. У меня не было ни зажигалки, ни спичек. Весь подобравшись, настороже против любого, кто мог находиться в этой комнате - если это вообще была комната, - и сдерживая кашель, я водил руками перед собой, будто слепой. Скоро я наткнулся на что-то твердое. Оказалось, это скамья, она была завалена какими-то мелкими предметами. Шаря руками над скамьей, я нащупал стену и стал пробираться вдоль нее. Голова разламывалась, горло свербило, и я никак не мог понять, явь ли это или кошмарный сон. Дрожащими пальцами я нащупал выключатель. В мерцающем неестественно белом свете я узнал бункер, куда меня привозила Мария Посадор, чтобы показать видеозапись. Как я мог здесь оказаться? Послышался лязгающий звук. Кто-то вставлял ключ в замок тяжелой входной двери. Я схватил металлический брус и выключил свет. В темноте я увидел пробивающийся сквозь щель свет фонаря в чьей-то руке. Я подошел ближе к двери. Тот, кто посадил меня сюда, получит той же монетой. Дверь распахнулась - ее рванули с силой. Я прыгнул вперед, успев заметить в неясном предутреннем свете, что фигура в дверях держит не только фонарь, но и пистолет. Босой ногой я споткнулся о толстый электрический кабель на полу. Боль была неожиданной. Я не смог удержаться на ногах и уронил брус. Раздался выстрел. Что-то ударило меня в левое плечо. Ощущение было такое, будто гигантские раскаленные щипцы сжимают его. Удар швырнул меня навзничь. Шершавый бетон обжег кожу на щеке. В голове зазвенело от резкой боли. Зажегся свет. Я пытался повернуть голову, но увидел лишь пару мягких тапочек и полотняные брюки песочного цвета. Кто-то тихо произнес: - Боже мой! Как он сюда попал? Это была Мария Посадор. Я слышал, как лязгнул металл, когда она в спешке бросила фонарь и пистолет на скамью; затем она опустилась на колени рядом со мной и стала осторожно ощупывать мою залитую кровью руку. - А я ведь в сознании, - довольно глупо произнес я и захлебнулся новым неудержимым приступом кашля. Мария Посадор с удивлением смотрела на меня. - Но как вы сюда попали? - повторила она, качая головой. - Вас надо доставить в дом. И скорее! Трава была прохладной и мягкой; свежий, чистый воздух помог мне прийти в себя. Возле дома Мария Посадор позвала на помощь. Я позволил ввести себя в комнату и уложить на диван. Мне пришлось сжать зубы, когда она разрезала рукав моей пижамы и стала обрабатывать рану. Полная женщина, чем-то напоминавшая жену Толстяка Брауна, принесла бренди, и меня заставили выпить. Мария Посадор наблюдала за мной. Ее лицо ничего не выражало. - Я прошу извинить меня, - наконец сказала она. - Однажды вскоре после моего возвращения в Агуасуль, это было пять лет назад, мне приготовили засаду. Меня ударили по голове и оставили умирать. Она подняла руку и отвела от левого виска гладкие черные волосы. На виске я увидел неровный шрам. - Итак, - спокойно произнесла она, - я не часто ходила в бункер с тех пор, как сожгли телецентр. Но вчера ночью я слышала странные звуки и решила посмотреть, не случилось ли что. Возможно, глупо было идти туда одной. Подойдя к бункеру, я увидела свежие царапины на замке, будто кто-то пытался отпереть его не тем ключом. Я вернулась за пистолетом, а дальше - вы знаете. Я кивнул. В стакане оставалось еще немного бренди. Я осторожно допил его. - Наверно, я вас тоже напугал? - спросил я. - Но кто мог это сделать? Кто мог притащить меня сюда? - Мы выясним, - сказала она голосом, в котором, казалось, ломались льдинки. - Мы выясним. Полная служанка вернулась в комнату с подносом, на котором был сервирован завтрак - горячий кофе, соки, полдюжины местных холодных блюд в маленьких стеклянных розетках. - Выпейте кофе, - посоветовала Мария Посадор. - Он подкрепит вас. Меня немного знобило, хотя в комнате было очень тепло. - Знаете, - сказал я, - если бы не тот кабель, из-за которого я упал, я уверен, меня бы уже не было в живых. - Не сомневаюсь, так и планировалось, - хмуро кивнула она. Что-то наконец прояснилось у меня в голове, и я не сдержал возгласа удивления. - Сигарета, которую вы мне дали вечером, была с начинкой? Я даже привстал, охваченный подозрением. Она спокойно смотрела на меня. - Нет, насколько мне известно. Кто мог добраться до моего собственного портсигара? Кто был уверен в том, что я дам вам именно эту сигарету, а не другую? - Вы, - сказал я. Некоторое время мы оба молчали. - Да, я - произнесла она наконец. - Но в таком случае я ведь не промахнулась бы. - Возможно. Действительно, зачем нужно было бы так все усложнять. Я умолк, чувствуя, что и так уже наговорил глупостей. - Конечно, все можно было бы сделать проще, - холодно ответила она. - Вы орудие в борьбе, которая на грани открытой гражданской войны. Достаточно тех, кто ненавидит вас за это. Так что несложно было бы подобрать убийцу. Нет, сеньор! Ваше уничтожение наверняка должно быть связано и с моим устранением. В этом нет сомнений. Но одна попытка не удалась, может быть вторая. Я предложила бы вам немедленно, сегодня же покинуть страну, но они, конечно, найдут какую-нибудь формальность, чтобы затруднить ваш отъезд... Я сожалею, что вы оказались втянутым во все это. Но, как вы сами говорили мне, мы во власти неведомых сил. - Мне кажется, что эти силы не такие уж безликие, - мне было не до шуток. - Думаю, что мной манипулируют по прихоти вполне определенных лиц, будто я одна из фигур на той шахматной доске в президентском дворце! Какая еще неведомая сила могла перенести меня из отеля и поместить туда, где вы вполне могли подумать, что я устроил вам засаду? Мне представляется, что кто-то - будь то Вадос, или Диас, или кто другой - двигал нами, как если бы мы были кусочками резного дерева, которые переставляют с клетки на клетку! - Сеньор, - решительно произнесла Мария Посадор, - вы должны понять, что двадцать лет президент с помощью покойного, но отнюдь не оплакиваемого Алехандро Майора правит страной. По собственной прихоти он приводит в движение не только отдельных лиц, но и целые массы людей. Когда-то давно я еще была способна воспринимать все так же, как и вы сейчас... Но я была очень молода, когда мой муж... - Ее голос дрогнул. - Прошло семнадцать лет. Я вышла замуж очень рано. Когда-то я клялась, что уйду за ним, когда-то я клялась, что до могилы буду ходить только в черном, потом думала уйти в монастырь... А потом... как видите, я здесь. - До сегодняшней ночи я собирался убраться отсюда как можно скорее, - сказал я. - Но теперь я не буду просто ждать, когда со мной расплатятся. Меня это уже не интересует. Я хочу плату другого рода и еще не знаю, кто будет платить по счету. Но кто-то заплатит, это я заявляю совершенно твердо. 31 Полная служанка в смятении ворвалась в комнату. - Сеньора! - воскликнула она. - У ворот полицейские машины! Панчо попытается задержать их, но это ненадолго. Мария Посадор мгновенно приняла решение. - Наверное, кто-то подсказал им, чтобы они явились сюда искать тело. Вам надо быстро отправиться в погреб. Я сделала там тайник. Тайник напоминал каморку для священника в старом английском стиле, он был удобен и хорошо проветривался. Он остался со времен возвращения Марии Посадор, когда она боялась, что Вадос в любой момент может уничтожить ее. - Мне, правда, самой никогда не пришлось воспользоваться им, - добавила она. - Но политические противники Вадоса не раз прятались здесь; я хотела предложить это убежище Брауну... Я забрался в тайник и просидел в нем больше часа, жалея, что не захватил сигарет. В конце концов слуга выпустил меня оттуда и помог вернуться в гостиную. Мария Посадор сидела в кресле, задумчиво постукивая ногтями по ручке. - Отгадайте, - были ее первые слова, - кто забеспокоился первым и прислал сюда полицейских за справками? Я покачал головой. - Сеньор Энжерс. - Господи! Но полагаю, что они назвали хоть какой-нибудь липовый предлог для визита, вроде того, что вы были последней, с кем меня видели вчера вечером. - Вы хорошо понимаете ход мыслей нашей полиции. Конечно же, методы у них самые примитивные. Мне удалось их пока выпроводить, но я должна ликвидировать след пули, которую выпустила в вас, - она должна была оставить отметку на стене. И кто-то, они сказали, слышал выстрел. Думаю, что для нас обоих будет лучше, если вы останетесь в тайнике еще некоторое время. - Я с радостью буду держаться подальше от полиции до вечера, - произнес я. - Но у меня сегодня встреча, которую я ни за что не пропущу. Я приглашен на ужин в президентский дворец и намерен сказать Вадосу, что я думаю о его любимом городе. Она улыбнулась. - Я усвоила в жизни довольно рано, что привязанности человека всегда оказываются глубже, чем ему хотелось бы. Каждый связан с каким-то определенным миром. Нередко он предпочел бы, чтобы было иначе. Но есть определенные связи и обязательства, которые нельзя порвать. Если бы я покинула свою страну, уехала куда-нибудь, где меня не знают, мне все равно не удалось бы уйти от самой себя, от сознания того, что я не выполнила своего долга... Печаль слышалась в ее сочном голосе. - Что же, тогда, - закончила она уже более деловым тоном, - останьтесь здесь до вечера. Одежду я вам достану. А когда вы захотите отправиться в президентский дворец, за вами заедет машина. Водитель - человек надежный и сдержанный, что бы ни говорилось в городе о вашем исчезновении, он не станет задавать вопросов. В течение дня дважды в доме появлялась полиция - первый раз с ордером на обыск, откуда следовало, что кто-то был твердо уверен в моем местонахождении. Во второй раз заглянул сам О'Рурк. Он извинился перед сеньорой Посадор за доставленное ей беспокойство и сообщил интересную новость, что Вадос требует от него результатов расследования. Что касается его самого, то он убежден, что меня в доме нет. Действительно меня там не было. Я находился в тайнике, в подвале. Привезли обещанную одежду; смокинг сидел как влитой. Рука отекла и ныла, но кровотечения не было, и я мог двигать ею. Мне не сказали, когда я должен приехать во дворец, но я счел, что восемь часов было наиболее подходящим временем для ужина. Мария Посадор подтвердила мое предположение. Она предложила мне свой пистолет, однако я отказался. Мне претила манера Энжерса играть в полицейских и воров, да и спрятать его было некуда. Если бы я попытался пройти к Вадосу с пистолетом, меня стали бы допрашивать; вопросы же в тот вечер во дворце собирался задавать я. Машина подошла точно в назначенное время. С осунувшимся лицом Мария Посадор попрощалась со мной. - Я почти завидую вам, - задумчиво произнесла она. - Возможно, у тех, кто не имеет корней, есть свои преимущества. Происходящее в моей стране причиняет мне боль. Но я знаю, что если сделаю самую малость, чтобы поправить положение, это принесет больше вреда, чем пользы. Вы приедете сюда или вернетесь в отель? - Вернусь в отель, - ответил я. - После того что я собираюсь сказать Вадосу, думаю, меня перестанут беспокоить. - Тогда пожелаю вам удачи. Мы постараемся по мере возможности выяснить, кто пытался вас уничтожить и привез сюда. До свидания... - Она повернулась и вошла в дом. Садясь в машину, я подумал, как прекрасна эта женщина. Какая яркая личность. У меня было предчувствие, что из создавшегося положения мы можем выйти настоящими друзьями. И это было бы мне справедливым - даже щедрым - вознаграждением. Путь к президентскому дворцу был коротким. Я заметил, что нас уже пропустили к подъезду: очевидно, меня еще ждали. Во всяком случае, охрана, видимо, знала о моем приезде. Служитель открыл дверцу машины и показал водителю, где ее можно поставить. Прежде чем войти, я взглянул на лужайку и увидел, что гигантская шахматная доска снова развернута на ней. При свете прожекторов несколько человек репетировали новую партию. Президентский дворец украшала колоннада, и он выглядел традиционно. В то время как интерьер был свободен от излишеств. Я ждал в