Мэрион Зиммер Брэдли. Королева бурь ----------------------------------------------------------------------- Marion Zimmer Bradley. Stormqueen! (1978) ("Darkover" #2). Пер. - К.Савельев. М., "Армада", 1996. OCR & spellcheck by HarryFan, 30 May 2002 ----------------------------------------------------------------------- КЭТРИН МУР - ПЕРВОЙ ЛЕДИ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ. Надеюсь, я создала такое произведение, о котором можно сказать, что оно воплощает в себе самую искреннюю форму лести. Надеюсь, у меня никогда не умрет желание соревноваться и восхищаться, что проявляется у каждой женщины, работающей в жанре фантастики, да и у многих мужчин тоже. 1 В грозе было что-то странное. Донел чувствовал в ней какую-то неестественность. В Хеллерах был разгар лета, и сейчас здесь не могло разыграться другой непогоды, кроме нескончаемых метелей на заснеженных вершинах и редких, но яростных штормов, прокатывавшихся по долине от одной горной гряды до другой, валя деревья и срывая крыши с хижин. Однако, хотя небо было голубым и безоблачным, где-то вдалеке глухо бормотал гром, а воздух казался наэлектризованным. Донел сидел у зубца высокой каменной стены, поглаживая пальцем ястреба, примостившегося на запястье, и рассеянно напевал, успокаивая встревоженную птицу. Он знал, что ястреба пугает насыщенная электричеством атмосфера, предчувствие грозы. Сегодня не следовало брать птицу из клетки, и будет справедливо, если старый сокольничий задаст ему выволочку. Год назад старик, пожалуй, поколотил бы его без малейших сомнений, но теперь обстоятельства изменились. Донелу исполнилось всего лишь десять лет, однако в его короткой жизни успело произойти много перемен, и эта была одной из наиболее значительных. Молодая луна не успела смениться и нескольких раз, а сокольничий, грумы и наставники называли его уже не "это отродье", сопровождая слова щипками и затрещинами, как заслуженными, так и незаслуженными, но обращались к нему с незнакомым, слегка подхалимским уважением - "молодой хозяин Донел". Разумеется, теперь жизнь Донела стала более легкой, но сама перемена причиняла ему смутное беспокойство, ибо не являлась результатом его заслуг. Она была связана с тем фактом, что его мать, Алисиана из Рокравена, ныне делила ложе с Микелом, лордом Алдараном, и вскоре должна была разрешиться от бремени. Лишь однажды, давным-давно (с тех пор миновало два праздника середины лета), Алисиана говорила об этом с сыном: - Слушай внимательно, Донел, потому что я скажу это лишь один раз и больше повторять не буду. Женщине нелегко жить без защиты. Отец Донела погиб в одной из мелких войн, которые вели вассалы горных лордов, прежде чем Донел успел запомнить его лицо; их жизнь проходила на положении приживал в доме то одного, то другого сородича. Донелу доставались обноски двоюродных братьев, он всегда получал самую плохую лошадь в конюшне и мог лишь наблюдать, как кузены и родственники изучали искусство обращения с оружием, пытаясь на слух уловить то, что они выполняли на практике. - Я могла бы отдать тебя на попечение, - продолжала Алисиана. - У твоего отца есть родственники в этих холмах, и, повзрослев, ты бы поступил на службу к одному из них. Но для меня это не означает ничего иного, кроме необходимости навеки превратиться в прачку или швею, а я еще слишком молода для такой участи. Поэтому я поступила певицей ко двору леди Деонары. Она уже немолода, страдает от многих болезней и не родила ни одного живого ребенка. Ходят слухи, что у лорда Алдарана острый глаз на женскую красоту. А я красива, Донел. Донел изо всех сил обнял Алисиану. Без сомнения, она была прекрасна - изящная, похожая на девочку, с огненно-рыжими волосами и серыми глазами. Она казалась слишком юной, чтобы быть матерью восьмилетнего мальчика. - То, что я собираюсь сделать, я делаю частично и ради тебя, Донел. Мой род отвергнет меня за этот поступок. Не суди меня, если услышишь злые речи тех, кто ничего не понимает, но много говорит. Поначалу действительно казалось, что Алисиана сделала это скорее ради блага сына, чем ради собственного благополучия. Леди Деонара была добра, но ее одолевали приступы раздражительности, свойственные всем хроническим больным. Алисиана же вела себя кротко и послушно, терпеливо снося резкости хозяйки и ее мелочную зависть. Зато Донел впервые получил одежду, сшитую для него по мерке, собственную лошадь и ястреба, стал заниматься с наставниками и оружейниками, учившими пажей лорда Алдарана. В то лето леди Деонара родила последнего из нескольких мертворожденных сыновей; поэтому Микел, лорд Алдаран, сделал Алисиану из Рокравена своей барраганьей [официальная любовница, выбираемая лордом для рождения внебрачных детей, в случае отсутствия прямых наследников] и поклялся, что любое ее дитя, женского или мужского пола, будет узаконено и станет его наследником, хотя когда-нибудь в будущем он может стать отцом сына, рожденного в законном браке. Алисиана была признанной фавориткой лорда Алдарана - даже Деонара любила ее и сама выбрала для ложа своего повелителя, - и Донел купался в лучах ее славы. Однажды сам лорд Микел, седой и страшный, позвал Донела к себе и сказал, что получил о нем хорошие отзывы от учителей. Потом он ласково обнял мальчика. - Жаль, что ты не моей крови, приемный сын, - сказал тогда лорд. - Если твоя мать родит мне такого сына, я буду более чем доволен, мой мальчик. - Благодарю тебя, родич, - с запинкой ответил Донел, не осмелившись назвать пожилого мужчину своим отцом. Несмотря на малолетство, он знал, что если мать родит лорду Алдарану единственного живого ребенка, дочь или сына, то он, Донел, станет единоутробным братом наследника Алдарана. Но надвигающаяся гроза... она казалась Донелу дурным предзнаменованием перед рождением ребенка. Он невольно вздрогнул. То было лето странных бурь, сверкающих молний, появлявшихся из ниоткуда, повторявшихся изо дня в день раскатов отдаленного грома. Сам не зная почему, Донел связывал эти явления с гневом - гневом деда, отца Алисианы, грянувшим в тот день, когда лорд Рокравен узнал о решении дочери. Донел, забившийся в угол, всеми забытый, слышал, как лорд Рокравен называл ее сукой, шлюхой и другими прозвищами, которых он вовсе не понимал. Голос старика в тот день едва не заглушал грохот грома, но в голосе матери Донела тоже слышались грозные нотки, когда она закричала в ответ: - Что же прикажешь мне делать, отец? Прозябать дома, штопать старые платья да побираться на прокорм себе и своему сыну во имя твоей обветшавшей чести? Должна ли я видеть, как Донел вырастет наемным солдатом, продажным мечником или станет копаться в твоем саду за кров и миску каши? Ты презираешь предложение, сделанное леди Алдаран... - Я не имел в виду _леди_ Алдаран, - отрезал ее отец. - Ибо не ей ты будешь служить, и ты знаешь это так же хорошо, как и я. - Ты нашел для меня лучший выход? Должна ли я выйти замуж за кузнеца или угольщика? Лучше стать барраганьей лорда Алдарана, чем женой лудильщика или дровосека! Донел знал, что ему нечего ожидать от своего деда. Рокравен никогда не был богатым или могущественным поместьем, а теперь и вовсе обеднел, ибо лорд Рокравен имел четырех сыновей и трех дочерей, из которых Алисиана была самой младшей. Однажды она с горечью сказала, что если у мужчины нет сыновей, то это трагедия; но если у него слишком много сыновей, то это еще хуже, ибо ему придется стать свидетелем их схватки за наследство. Последняя из детей лорда Рокравена, Алисиана вышла замуж за младшего сына мелкого дворянина, погибшего через год после свадьбы и оставившего жену и новорожденного Донела на попечение незнакомых людей. Теперь, сидя на крепостной стене замка Алдаран и глядя в ясное небо, столь необъяснимо озарявшееся вспышками дальних зарниц, Донел расширил восприятие - он почти видел электрические линии и мерцание магнитных полей в предгрозовом воздухе. Иногда он мог призвать молнию; однажды во время буйной грозы он развлекался, отводя электрические разряды туда, куда хотелось. Ему не всегда это удавалось, и мальчик не мог делать это слишком часто, иначе подступала слабость и дурнота. Однажды он кожей почувствовал, сам не зная как, что следующий разряд ударит в дерево, под которым он прячется. Донел потянулся наружу какой-то частью себя - словно невидимая рука ухватила цепочку рвущейся к земле энергии и отклонила ее. Молния с шипением ударила в ближайший куст, превратила его в почерневший скелет и выжгла круг травы, а Донел без сил осел на землю. Его тошнило, в глазах двоилось, голова раскалывалась от боли. Зрение полностью вернулось к нему лишь через несколько дней. Зато Алисиана хвалила его: - Мой брат Кэрил мог это делать, но он умер молодым. Были времена, когда _лерони_ [(муж. леронин) - лица, обладающие развитым психокинетическим даром] из Хали пытались включить управление грозовыми стихиями в программу обучения _ларану_ [ларан - психокинетический дар, присущий членам Одаренных Семей, знати Дарковера], но это оказалось слишком опасно. Я иногда могу _видеть_ грозовые силы, но не могу манипулировать ими. Будь осторожен, Донел. Используй этот дар лишь для спасения своей или чужой жизни. Я не хочу, чтобы мой сын погиб от молний, которыми он стремился овладеть. И Алисиана крепко обняла его. Разговоры о _ларане_, об этом даре, наполняли детство Довела. Да, экстрасенсорные способности служили объектом первоочередного внимания горных лордов; впрочем, на равнинах дела обстояли так же. Если бы он обладал истинно выдающимся даром - например, телепатией, способностью управлять с помощью своей воли ястребом, гончей или страж-птицей, - то его бы внесли в генетические списки _лерони_, хранившие сведения о родстве между теми, в чьих жилах текла кровь Хастура и Кассильды, легендарных предков Одаренных Семей. Но такого дара у него не было. Слабое предвидение, не более того; Донел чувствовал, когда разразится гроза или начнется лесной пожар. Когда-нибудь, немного повзрослев, он займет свое место в пожарной страже, и это поможет довести до совершенства то немногое, чем он обладает. Слабый дар, недостойный распространения. Даже в Хали еще четыре поколения назад отказались от него, и Донел смутно догадывался, что это решение послужило причиной упадка рода Рокравенов. Но эта гроза далеко превосходила его способность к предвидению. Без облаков и дождя, она каким-то образом сосредоточивалась здесь, прямо над замком. "Мама, - подумал он. - Должно быть, это связано с ней". Хотелось найти ее, убедиться, что с ней все в порядке, несмотря на ужасающее, растущее предчувствие бури. Но десятилетний мальчик не может бежать от грозы, как малое дитя, и прятаться на коленях у матери. Тем более что сейчас, в последние дни перед рождением ребенка лорда Алдарана, Алисиана стала почти недоступной; Донел не мог бежать к ней со своими страхами и тревогами. Снова погладив ястреба, он спустился с птицей по лестнице. Он не мог пустить ее в полет перед началом необычной грозы. Небо оставалось голубым (казалось, день был хорош для тренировки ястребов), но Донел ощущал угнетающие магнетические течения в воздухе, угрожающее потрескивание электричества. "Может быть, это страх матери электризует воздух, как это иногда бывало с дедом?" Внезапно Донел тоже испугался. Он знал, как знали все мальчики его возраста, что женщины иногда умирают при родах, и старался не думать об этом, но теперь, снедаемый невыносимой тревогой за мать, слышал в сухом потрескивании молний разряды собственного страха. Никогда еще он не чувствовал себя таким маленьким, таким беззащитным. О, если бы можно было вернуться к нищете и убогости Рокравена или к незавидному положению бедного родственника! Весь дрожа, мальчик отнес ястреба и выслушал мягкую отповедь сокольничего с такой покорностью, что старик усомнился в его здоровье. В это время Алисиана, лежавшая в женских чертогах, прислушивалась к непрерывным раскатам грома. Она тоже ощущала чужеродность надвигающейся грозы, хотя и более смутно, чем Донел. Ей было страшно. Рокравены были исключены из генетической программы по выведению одаренного _лараном_ потомства; как и большинство людей ее поколения, Алисиана считала эту программу возмутительным насилием над человеческой личностью. Ни один свободный житель гор не станет спокойно смотреть, когда людей скрещивают как скот ради получения желаемых характеристик. Однако всю жизнь она слышала разговоры о летальных и рецессивных генах, несущих желанный _ларан_. Как женщина может вынашивать ребенка без страха в подобных условиях? Однако теперь, ожидая рождения ребенка, который может стать наследником Алдарана, она понимала, что лорд выбрал ее не за красоту (хотя и без всякого тщеславия осознавала, что именно ее красота впервые привлекла его внимание), не за превосходный голос, сделавший ее лучшей исполнительницей баллад в свите леди Деонары, - но за то, что она уже родила сильного и здорового сына, одаренного _лараном_; за то, что доказала свои материнские способности и могла пережить роды. "Вернее, пережила однажды. Что это доказывает, кроме моей удачливости?" Словно отзываясь на ее страх, еще нерожденное дитя резко заворочалось, взбрыкнув ножкой. Алисиана положила руку на струны ррила, маленькой арфы, которую держала на коленях. Музыка оказывала успокаивающее воздействие на плод. Начав играть, женщина уловила оживление среди горничных, посланных прислуживать ей. Леди Деонара искренне любила свою певицу и прислала к ней самых искусных сиделок и акушерок. Потом в комнату вошел Микел, лорд Алдаран, - крупный мужчина в расцвете лет, с преждевременно поседевшими волосами. Он был гораздо старше Алисианы, которой в прошлом году исполнилось двадцать четыре. Его поступь была тяжелой; она больше напоминала уверенный шаг одетого в броню воина на поле битвы, чем осторожную походку мужа, опасающегося потревожить роженицу. - Ты играешь ради собственного удовольствия, Алисиана? Я думал, что музыкант получает наибольшее удовольствие от аплодисментов, однако часто вижу, как ты играешь для себя и своих служанок, - с улыбкой произнес он. Взяв легкий стул, лорд уселся рядом с постелью. - Как ты себя чувствуешь, мое сокровище? - Все хорошо, но я немного устала, - ответила она, улыбаясь. - Ребенок беспокойный, и я играю частично потому, что музыка успокаивает его. - Может быть, может быть, - проворчал Алдаран. Увидев, что она отложила арфу, добавил: - Нет, Алисиана. Спой нам, если ты не слишком устала. - Как пожелаете, мой лорд. Она взяла несколько аккордов и тихо запела любовную песню, сложенную в далеких холмах: Где ты теперь? Где блуждает моя любовь? Не в холмах, не у мглистого побережья, Не в далеких морях. Любовь моя, где ты теперь? Ночь темна, и я устала искать, Любимый, когда же закончится мое искание? Тьма повсюду, за мной и вокруг меня. Где же блуждаешь ты, моя любовь? Микел наклонился к женщине и мягко провел тяжелой ладонью по блестящим волосам. - Какая печальная песня, - тихо произнес он. - В ней звучит неизбывная тоска. Правда ли, что любовь так печальна для тебя, моя Алисиана? - Конечно же нет, мой лорд, - ответила она, изобразив веселье, которого не чувствовала. Страхи и разговоры о них были уделом изнеженных жен, а не барраганьи, чье положение зависело от умения веселить и ублажать повелителя. - Но самые красивые песни о любви почему-то всегда печальны. Доставлю ли я вам больше удовольствия, если спою радостные песни? - Твое пение всегда радует меня, мое сокровище, - ласково сказал Микел. - Если ты устала или грустишь, тебе не нужно изображать передо мною веселье, карья [ласковое обращение]. Заметив недоверие, промелькнувшее в ее глазах, Алдаран подумал: "Я слишком чувствителен; должно быть, приятно пребывать в неведении о том, что творится в умах других. Любит ли она меня или лишь ценит свое положение фаворитки? И даже если любит, то как: ради меня самого или лишь потому, что я богат и могуществен?" Микел сделал повелительный жест. Остальные женщины отступили в дальний конец просторного зала, оставив его наедине с любовницей. Они не могли уйти в силу приличий, не позволявших оставить роженицу наедине с мужчиной, но отодвинулись за пределы слышимости. - Я не доверяю этим женщинам, - сказал он. - Мой лорд, я думаю, что Деонара действительно любит меня. Она не послала бы ко мне никого, кто мог бы желать зла моему ребенку. - Деонара? Да... наверное, ты права. - Микел вспомнил о том, что Деонара была его женой в течение двадцати лет и разделяла его стремление иметь ребенка. Теперь она больше не могла обещать даже надежды на рождение наследника и потому приветствовала его выбор, когда он полюбил Алисиану и сделал ее барраганьей. - Но у меня есть враги, не принадлежащие к этому дому, - продолжал он. - Очень легко заслать шпиона, обладающего _лараном_, который может передавать все происходящее в моей семье моим врагам. Мои родственники способны пойти на многое, лишь бы предотвратить рождение моего наследника. Я не удивляюсь твоей бледности, мое сокровище: трудно поверить в злобу, готовую нанести удар нерожденному ребенку, - однако я убежден, что Деонара пала жертвой кого-то, кто убивал детей нерожденными в ее чреве. Сделать это нетрудно; даже едва умея обращаться с матриксом, можно разорвать хрупкое звено, соединяющее ребенка с жизнью. - Но любой, кто желает тебе зла, знает также, что ты обещал узаконить моего ребенка, и должен был обратить свое зло на меня, - успокаивающим тоном сказала Алисиана. - Однако моя беременность проходила без болезней и потрясений. Твои опасения напрасны, любимый. - Хвала богам, если ты права! Однако у меня есть враги, которые не остановятся ни перед чем. Перед родами я позову _лерони_, чтобы испытать женщин; у твоей постели не будет находиться ни одна, которая не сможет подтвердить под заклятием правды, что желает тебе только добра. Злая воля может отбить у новорожденного тягу к жизни. - Но такой _ларан_ встречается редко, мой лорд. - Не так редко, как хотелось бы, - эхом отозвался Микел, лорд Алдаран. - В последнее время меня посещают странные мысли. Мое же оружие повернулось против меня; я, прибегавший к волшебству, чтобы обрушить огонь и хаос на головы своих врагов, чувствую, что теперь они набрались сил и готовы отплатить той же монетой. В молодости я считал _ларан_ даром богов. Они назначили меня править этой землей и наделили _лараном_, дабы укрепить мое правление. Но к старости он кажется мне скорее проклятием, чем даром. - Ты не так стар, мой лорд, и никто здесь не осмелится бросить вызов твоему правлению. - Никто не осмелится бросить вызов открыто, Алисиана, но мне приходится противостоять тем, кто таится по темным углам, ожидая, пока я не умру бездетным. У меня есть жирные куски для голодных псов... да будут боги благосклонны к нам и даруют тебе сына, карья! Алисиана вздрогнула всем телом. - А если нет, мой возлюбленный лорд? - Ну что ж, мое сокровище, тогда тебе придется родить другого ребенка, - ласково сказал он. - Но даже если этого не случится, у меня будет дочь, которая унаследует мое поместье и привлечет ко мне сильных союзников. Даже ребенок женского пола значительно упрочит мое положение. А твой сын будет ее сводным братом, защитником в беде, утешителем в печали. Я в самом деле люблю твоего сына, Алисиана. - Знаю, мой лорд. Как могла она попасться в такую ловушку - обнаружить, что любит мужчину, которого поначалу хотела лишь пленить чарами своей красоты? Микел оказался добрым и великодушным. Он возвысил ее, хотя мог бы взять как законную добычу. Даже без ее просьбы обещал: будущее Донела будет обеспечено. Сначала Алисиана ценила его великодушие, потом полюбила, а теперь боялась за него. "Попалась в собственную ловушку!" - Мне не нужно таких заверений, мой лорд. Я не сомневалась в тебе. Алдаран улыбнулся, словно читая ее мысли: - Но женщины в такое время становятся пугливыми. Теперь Деонара, конечно, не родит мне ребенка, даже если я попрошу ее об этом. Знаешь ли ты, Алисиана, как больно видеть детей - долгожданных, желанных, любимых еще до появления на свет - умирающими в первые мгновения жизни? Я не любил Деонару, когда мы поженились. Я никогда не видел ее до свадьбы, ибо нас выдали друг за друга ради союза между семьями. Но мы многое вытерпели вместе, и хотя это может показаться тебе странным, дитя, любовь иногда рождается из разделенного горя так же, как и из разделенной радости. - Его лицо омрачилось. - Я люблю тебя всем сердцем, карья миа, но не за твою красоту и даже не за великолепие твоего голоса. Ты знаешь, что Деонара не была моей первой женой? - Нет, мой лорд. - Впервые я женился совсем молодым человеком. Кларисса Лейнье принесла мне двух сыновей и дочь, здоровых и сильных... Тяжело терять детей в младенчестве, но еще тяжелей потерять их в юности. И однако они умерли в муках от пороговой болезни, этой чумы нашего народа. Я сам готов был умереть от отчаяния. - Мой брат Кэрил умер такой же смертью, - прошептала Алисиана. - Я знаю; однако он был единственным, с кем это случилось, а у твоего отца было много сыновей и дочерей. Ты сама рассказывала мне, что твой _ларан_ проявился не в юности, опустошая тело и разум, но развивался медленно, с самого младенчества, как и у многих из рода Рокравенов. И я вижу, что такая тенденция доминирует в вашей линии. Хотя Донелу едва исполнилось десять лет и я не думаю, что его _ларан_ развился в полную силу, однако ему многое дано, и он, по крайней мере, не умрет на пороге юности. Хотя бы в этом отношении я не боюсь за твоих детей. Деонара тоже происходит из рода с ранним проявлением _ларана_, но ни один из рожденных ею детей не прожил достаточно долго, чтобы мы могли узнать, кого потеряли. Лицо Алисианы исказила страдальческая гримаса. Лорд Алдаран с тревогой положил руку ей на плечо: - Что случилось, моя дорогая? - Всю жизнь я питала отвращение к этому... разводить людей, словно племенной скот! - Человек - единственное животное, думающее об улучшении породы, - жестко произнес Микел. - Мы управляем погодой, строим замки и дороги с помощью нашего _ларана_, изучаем все более великие дары разума... Разве нам не подобает искать путей к улучшению самих себя, так же как и нашего мира? - Его лицо смягчилось. - Но я понимаю, что такая молодая женщина, как ты, не мыслит в категориях столетий и поколений. Пока человек молод, он думает только о себе да о своих детях, но в моем возрасте естественно думать и о тех, кто придет после нас и наших детей. Впрочем, такие вещи не для тебя, если ты сама не желаешь размышлять о них. Думай о ребенке, любимая, думай о том, как скоро мы будем держать ее в объятиях. Алисиана испуганно вздрогнула. - Значит, ты знаешь, что я рожу тебе дочь? - прошептала она. - И ты не сердишься? - Я уже сказал тебе, что не рассержусь. Если я опечален, то лишь потому, что ты недостаточно доверяешь мне и не дала мне знать раньше. - Голос Микела звучал так мягко, что слова не казались укоризной. - Полно, Алисиана, забудь свои страхи. Если ты не подаришь мне сына, то не забывай, что ты уже подарила мне крепкого приемного сына, а твоя дочь со временем подарит мне хорошего зятя. И у нее будет сильный _ларан_. Алисиана улыбнулась и ответила на его поцелуй. Однако ее по-прежнему не покидало напряжение от тревожного предчувствия различимого в отдаленном рокоте летней грозы. Казалось, гром раздается в унисон с волнами ее страха. "Может быть, Донел боится рождения этого ребенка?" - подумала молодая женщина. На мгновение ей страстно захотелось обладать даром предвидения, _лараном_ клана Алдаранов, чтобы убедиться в том, что все будет хорошо. 2 - Вот предательница! Алисиана внутренне сжалась от гнева, звучавшего в голосе лорда Алдарана, когда он тяжелой походкой вошел в зал, подталкивая перед собой женщину. За его спиной семенила _лерони_, домашняя колдунья. Она носила матрикс, синий звездный камень, каким-то образом усиливавший природный дар ее _ларана_. Это была хрупкая женщина с волосами песочного цвета; невыразительные черты лица сделались суровыми в предчувствии бури, которую она вызвала своим искусством. - Мейра, - потрясение прошептала Алисиана. - Я считала тебя своей подругой и верной служанкой леди Деонары. Что заставило тебя желать зла мне и моему ребенку? Мейра - одна из горничных Деонары, плотная женщина средних лет - стояла перед ней, удерживаемая на месте сильными руками лорда Алдарана, испуганная, но не сломленная. - Я ничего не знаю о том, что эта сучка колдунья сказала обо мне. Может быть, она завидует моему положению? У нее нет никакой полезной работы. Она умеет лишь копаться в головах у тех, кто лучше ее. - Ты не поможешь себе, ругая меня, - возразила _лерони_ Маргали. - Я задала всем женщинам лишь один вопрос под заклятьем правды и могла распознать ложь в их ответах. Вопрос был прост: предана ли ты Микелу, лорду Алдарану, и его супруге, _ваи домне_ [титул и уважительное обращение к особе женского пола] Деонаре? Если кто-то отвечал мне "нет" или "да" с сомнением или отрицанием в своих мыслях, я спрашивала, снова под заклятьем правды: предана ли ты своему мужу, отцу или своему господину? Только от нее я не получила правдивого ответа - лишь знание о том, что она все скрывает. Я сказала лорду Алдарану, что если и есть предательница, то это Мейра. Микел отпустил женщину и повернул уличенную служанку к себе - не грубо, но повелительно. - Это правда, что ты долго находишься в услужении в моем доме, Мейра, - сказал он. - Деонара относится к тебе как к приемной сестре. Кому ты желаешь зла: мне или моей леди? - Моя леди была добра ко мне, - дрожащим голосом ответила та. - Я рассердилась потому, что другая заняла ее место на ложе моего лорда. - Нет, лорд Алдаран, она опять говорит неправду, - бесстрастным тоном произнесла _лерони_, стоявшая за ее спиной - Она не питает любви ни к тебе, ни к твоей леди. - Ложь! - Голос Мейры поднялся почти до крика. - Ложь! Я не желаю вам никакого зла, вы сами навлекли его на себя, лорд, взяв в постель эту шлюху из Рокравена. Это она наложила заклятье на вашу мужественность, злобная гадюка! - Молчать! - Казалось, лорд Алдаран собирается ударить женщину, но его слова оказалось достаточно: воцарилась мертвая тишина. Алисиана затрепетала. Лишь однажды раньше она слышала, как Микел пользовался "командным тоном". Немногие могли обрести достаточный контроль над _лараном_, чтобы использовать его; это был не врожденный дар. Такой тон требовал как таланта, так и долгой тренировки, и когда Микел, лорд Алдаран, командовал "Молчать!", никто в пределах слышимости не мог произнести ни слова. Тишина в комнате была такой, что Алисиана могла слышать малейшие звуки: шорох насекомого, копошившегося за обшивкой стен, испуганное дыхание женщин, отзвуки грома. "Кажется, гром не смолкал все лето, - подумала она. - Такого года еще не было... Какая чушь лезет мне в голову теперь, когда я стою перед женщиной, которая могла принести смерть мне и моему ребенку, если бы присутствовала при родах!" Микел взглянул на нее - дрожащую, цепляющуюся за спинку стула. - Помоги леди Алисиане, - обратился он к _лерони_. - Пусть она сядет или ляжет в постель, если ей так будет лучше. Алисиана почувствовала, как сильные руки Маргали опускают ее на стул. Ее передернуло от гнева за слабость, которую она не могла контролировать. "Этот ребенок истощает мои силы куда больше, чем Донел. Почему я так ослабела? Неужели из-за злой воли этой женщины, из-за ее черных заклинаний..." Маргали положила ладонь на лоб Алисиане, и та почувствовала, как в нее вливается живительная прохлада. Она попыталась успокоиться, дышать ровнее, чтобы ослабить мелкие, судорожные движения ребенка в своем чреве. "Бедняжка! Она тоже боится, и неудивительно..." - Ты! - приказал голос лорда Алдарана. - Мейра, скажи мне, почему ты желаешь мне зла или намереваешься как-то повредить леди Алисиане и ее ребенку? - Сказать _тебе_? - Ты знаешь, что тебе придется это сделать, - произнес Микел. - Ты расскажешь все, неважно, сделаешь ли ты это по доброй воле, или же мне придется вытягивать из тебя признание раскаленными клещами! Я не люблю пытать женщин, Мейра, но я не потерплю ядовитого скорпиона в своем доме. Избавь нас от бесполезного сопротивления. Но Мейра молчала, продолжая смотреть ему в лицо. Микел едва заметно пожал плечами хорошо известным Алисиане жестом, и по его лицу пробежала тень. - Да падет твой грех на твою голову, Мейра. Маргали, принеси звездный камень... нет, лучше пошли за киризани [наркотик]. Алисиана вздрогнула, хотя Микел, по сути дела, выказывал милосердие. _Киризани_ был одним из полудюжины наркотиков, получаемых из растительных смол цветов киресета, он представлял собой фракцию осадка, которая ослабляла барьеры против телепатического контакта, обнажая разум жертвы перед допрашивающим. Это лучше, чем пытка, и все же... Она ужаснулась, глядя на непреклонную решимость, отражавшуюся на лице Алдарана, на дерзкую улыбку Мейры. Все стояли в молчании, пока не принесли _киризани_ - дымчатого цвета жидкость в небольшой склянке прозрачного хрусталя. Открыв склянку, Микел тихо спросил: - Ты примешь его добровольно, Мейра, или мне приказать женщинам держать тебя и влить снадобье тебе в глотку, словно непокорной лошади? Лицо Мейры вспыхнуло, она плюнула в лорда. - Ты думаешь, что сможешь заставить меня говорить колдовством и наркотиками, лорд Микел? Ха! Я плюю на тебя! Тебе не нужно моего злого умысла: зло уже расползлось по твоему дому и в чреве твоей шлюхи-любовницы! Настанет день, когда ты пожалеешь о том, что не умер бездетным! Ты больше никого не возьмешь в свою постель! Ты уже сделал достаточно, когда сучка из Рокравена понесла от тебя дочь-колдунью! Моя работа закончена, _ваи дом_! [титул и уважительное обращение к особе мужского пола] Уважительное обращение в ее устах прозвучало грубой насмешкой. - Мне больше ничего не нужно! С этого дня ты не станешь отцом ни сыну, ни дочери, и твои чресла будут пусты, словно иссохшее дерево! Ты будешь плакать и молиться... - Усмирите эту злобную ведьму! - приказал Микел. Маргали, стоявшая за спиной Алисианы, подняла матрикс, но женщина снова плюнула, истерически расхохоталась, ахнула и осела на пол. Маргали подошла к ней и положила руку ей на грудь. - Лорд Алдаран, она умерла! Должно быть, она была заговорена так, чтобы умереть на допросе. Мужчина обескураженно смотрел на безжизненное тело служанки. Вопросы, оставшиеся без ответов, замерли у него на губах. - Теперь мы никогда не узнаем, что она сотворила и кто был врагом, пославшим ее к нам. Я готов поклясться, что Деонара ничего не знает об этом. Но в его словах содержался невысказанный вопрос. Маргали положила руку на синий самоцвет и тихо произнесла: - Клянусь своей жизнью, мой лорд: леди Деонара не желала зла ребенку леди Алисианы. Она часто говорила мне, что рада за вас, а я могу распознать правду. Микел кивнул, но Алисиана видела, что морщины на его лбу и в уголках глаз не разгладились. Если Деонара, ревнуя к избраннице лорда Алдарана, желала причинить вред Алисиане, то это, по крайней мере, можно было понять. Но кто, спрашивала она себя, мог желать зла такому хорошему человеку, как Микел? Кто мог ненавидеть настолько сильно, что заслал в дом шпионку, способную погубить ребенка барраганьи, а возможно, и наложить усиленное _лараном_ заклятье на его семя? - Уберите ее отсюда, - наконец сказал Алдаран не совсем твердым голосом. - Повесьте ее тело на стене замка, на поживу стервятникам. Она не заслужила честного погребения. Он бесстрастно ждал, пока стражники выносили тело Мейры. Алисиана услышала рокот грома; сначала вдалеке, затем все ближе и ближе. Но Алдаран уже шел к ней. Его голос смягчился, в нем слышалась нежность: - Ничего не бойся, мое сокровище; ее больше нет, и зло ушло вместе с ней. Мы еще посмеемся над ее проклятиями. Микел опустился в кресло и взял ее за руку, но через прикосновение Алисиана ощущала, что он расстроен и даже испуган. У нее же вообще не осталось сил. Проклятья Мейры звенели в ее ушах, словно эхо в каньонах Рокравена, когда еще ребенком она кричала там ради забавы, слушая, как голос возвращается к ней, многократно отразившись от каменных стен. "Ты не станешь отцом ни сыну, ни дочери... Твои чресла будут подобны иссохшему дереву... Настанет день, когда ты пожалеешь, что не умер бездетным..." Слова вновь и вновь звучали в мозгу, оглушая и подавляя; Алисиана откинулась в кресле, едва осознавая, что происходит вокруг. - Алисиана, Алисиана... - Женщина почувствовала, как сильные руки обнимают ее, поднимают, несут в постель. Микел положил ей под голову подушку и сел рядом, нежно гладя ее лицо. - Не следует бояться теней, Алисиана. Вздрогнув, женщина сказала первое, что пришло в голову: - Она прокляла тебя, мой лорд. - Но я почему-то не чувствую, что мне угрожает опасность, - улыбаясь, отозвался лорд. - Однако, пока я была в тягости, ты никого не брал в свою постель, как было заведено раньше. Слабая тень омрачила лицо Микела. В этот момент их души так сблизились, что Алисиана пожалела о своих словах. Ей не следовало будить его собственный страх. - Ну что ж, Алисиана, я уже не молод и могу несколько лун прожить без женщины. Думаю, Деонара не жалеет о свободе: мои объятия никогда не означали для нее ничего, кроме мертворожденных детей. Теперь все женщины, кроме тебя, кажутся мне не такими соблазнительными, как в молодости. Мне нетрудно воздержаться от того, что не доставило бы тебе удовольствия, но когда родится наш ребенок и ты снова поправишься, то убедишься, оказали ли слова этой злобной фурии какое-то воздействие на мою мужскую силу. Ты еще можешь подарить мне сына, Алисиана; а если и нет, то, по крайней мере, мы проведем вместе много радостных дней. - Да будет Властелин Света благосклонен к нам, - прошептала она. Он наклонился и нежно поцеловал ее, но эта ласка снова заставила разделить его страх. Микел выпрямился, потрясенный собственными ощущениями. - Сюда! - крикнул Алдаран. - Будьте у ложа моей леди и прислуживайте ей во всем. Алисиана удержала его руку. - Микел, я боюсь, - прошептала она и уловила его мысль: "Воистину, недоброе предзнаменование, что ей суждено рожать после злобного карканья этой ведьмы..." Одновременно ощутила суровую дисциплину, помогавшую ему сдерживать и контролировать даже свои мысли, подавляя малейшие проявления слабости. - Ты должна думать только о нашем ребенке, Алисиана, и вливать в него свою силу, - с мягкой настойчивостью сказал он. - Думай только о ребенке и о моей любви. Солнце клонилось к вечеру. За замком Алдаран угрожающе громоздились грозовые облака, но там, где парил Донел, небо оставалось голубым и безоблачным. Его гибкое тело вытянулось вдоль деревянного каркаса, сбитого из легких планок, между широкими крыльями из кожи, натянутыми на хрупкую основу. Увлекаемый воздушными течениями, он парил в воздухе, уравновешивая движениями рук сильные порывы ветра. Подъемная сила создавалась воздушными потоками и маленьким матриксом, вделанным в крестовину каркаса. Донел сделал планер своими руками, лишь с небольшой помощью мастеровых. Некоторые из ребят имели такие игрушки, поскольку их обучение искусству владения звездными камнями требовало развития навыков левитации. Но большинство подростков сейчас находилось на занятиях; Донел незаметно пробрался на крепостную стену и улетел, хотя знал, что в наказание ему на несколько недель могут запретить пользоваться планером. Повсюду в замке ощущались напряженность и страх. Предательница умерла, сраженная смертельным заклятьем. Но перед смертью она прокляла лорда Алдарана... Слухи разнеслись по замку со скоростью степного пожара, разжигаемые несколькими женщинами, присутствовавшими в покоях Алисианы. Они видели слишком много, чтобы хранить молчание, но слишком мало, чтобы дать правдивый отчет о произошедшем. Служанка прокляла маленькую барраганью, и Алисиана из Рокравена изнемогала в родовых муках. Она прокляла лорда Алдарана, он и в самом деле ни с кем не делил ложе - он, менявший женщин с каждой переменой лун. Еще одно зловещее предположение заставило Допела вздрогнуть. Не была ли леди из Рокравена той, кто наложил заклятье на мужскую силу Микела, чтобы навеки сохранить место в его постели и сердце? Один из стражников, грубый вояка, со смехом сказал: - Если бы леди Алисиана обратила взгляд своих хорошеньких глазок на меня, то я бы с радостью рискнул здоровьем. - Замолчи, Радан, - осадил его пожилой оружейник. - Такие разговоры не к лицу молодым парням. Займись-ка лучше делами. Нечего торчать здесь и сплетничать. Когда солдат ушел, оружейник ласково обратился к Донелу: - Такие разговоры не подобают мужчинам, но он всего лишь шутил; он расстроен, потому что у него нет женщины. Не считай это признаком неуважения к твоей матери. Воистину, в Алдаран придет праздник, если Алисиана из Рокравена подарит нашему лорду наследника. Тебе не следует сердиться на бездумные речи; если прислушиваться к лаю каждой собаки, мудрым не станешь. Возвращайся к своим занятиям, Донел, не трать время на слухи и суждения невежественных простолюдинов. Донел взял планер и сейчас парил в воздушных потоках над замком. Тревожные мысли остались позади, память временно отключилась. Мальчика захватило очарование полета, он то закладывал широкую дугу к северу, то поворачивал на запад, где над горными пиками висело огромное пурпурное солнце. "Похоже на ястреба в свободном полете..." Крыло из кожи и дерева слегка наклонилось, повинуясь движению кисти. Он сосредоточился на воздушном потоке, позволяя ветру нести планер. Его разум слился с самоцветом. Донел видел небо не как голубую пустоту, но как огромную сеть полей и течений, сотканную для полета. Он скользил вниз, пока не начинало казаться неизбежным столкновение с темной громадой утеса, а потом, в последнюю секунду, позволял восходящему потоку уносить себя в сторону, танцуя вместе с ветром. Мальчик бездумно порхал, отдавшись чистой радости полета. Зеленая луна Идриель тусклым полумесяцем висела в пламенеющих небесах над самым горизонтом; серебряный серп Мормаллора, казалось, был соткан из бледнейших теней, а сияющий знак неистового Лириэля, самого крупного из спутников, сейчас только начинал выплывать из-за горизонта. Низкий рокот грома, исходивший от грозовых облаков с противоположной стороны замка, пробудил в Донеле воспоминания и тревожные предчувствия. Возможно, в такое время ему не сделают выговор за пропуск занятий, но если он не вернется в замок после захода солнца, то его наверняка ждет наказание. На закате поднимался сильный ветер, и около года назад один из пажей разбил планер и сломал плечо на скалистом утесе. Ему еще повезло, что он остался в живых. Донел озабоченно поглядывал на крепостные стены, подыскивая восходящий поток, который поднимет его туда, иначе придется сесть на склон холма и нести свой планер - пусть легкий, но довольно громоздкий. Ощущая малейшие перемены направления ветра, усиленные матриксом, он поймал поток, который, если тщательно рассчитать, вынесет его прямо над замком, откуда можно спокойно спланировать на крышу. Поднявшись выше, Донел с содроганием увидел обнаженное тело женщины, свисавшее со стены. Ее лицо уже исклевали стервятники, с хриплыми криками летавшие вокруг. Мейра была по-своему добра к нему. Неужели она в самом деле прокляла его мать? Первая настоящая встреча со смертью глубоко потрясла мальчика. "Люди умирают. Они в самом деле умирают, и стервятники клюют их мертвые тела. Моя мать тоже могла умереть при родах..." Он замер от неожиданного ужаса и заметил, как хрупкие крылья планера, освобожденные от контроля разума, затрепетали и обвисли. Быстро овладев собой, Донел выровнял аппарат, левитируя вместе с ним, пока снова не поймал восходящий поток. Но теперь он чувствовал слабое напряжение в воздухе, усиливающееся потрескивание статического электричества. Загрохотал гром; над замком Алдаран вспыхнула молния. Донел ощутил запах озона и гари. Он видел игру вспышек в кучевых облаках, сгрудившихся в темнеющем небе за башнями. "Нужно спуститься вниз, - испуганно подумал мальчик. - Опасно летать перед грозовым фронтом". Его неоднократно предупреждали о необходимости тщательно смотреть, нет ли в облаках молний, прежде чем отправляться в полет. Донела подхватило внезапное и сильное нисходящее течение, стрелой пославшее маленький аппарат вниз. Не на шутку испуганный, мальчик крепко ухватился за планку. Ему хватило благоразумия не сопротивляться в первые же моменты. Ощущение было такое, словно его вот-вот расплющит о каменистую поверхность, но он заставил себя расслабиться, направив свой разум на отчаянные поиски поперечного потока. Он сосредоточился как раз в нужный момент, сфокусировав сознание на матриксе, и почувствовал мягкий рывок подъемной силы; встречное течение снова понесло его вверх. "Теперь быстро, но осторожно. Я должен подняться на уровень замка и поймать первый же нисходящий поток. У меня нет времени". Но воздух стал плотным и тяжелым. Донел больше не мог угадывать направление потоков. Охваченный цепенящим ужасом, он раскинул свое сознание во всех направлениях, но ощущал лишь сильные магнетические заряды приближающейся грозы. "Гроза неестественная, такая же, как вчера! Это не гроза, а что-то иное. Мама! Что с ней?" Испуганному ребенку казалось, что он слышит голос Алисианы, в страхе восклицающей: "О Донел! Что будет с моим мальчиком!" Его тело непроизвольно содрогнулось, и планер вновь вышел из-под контроля, падая вниз... Если бы аппарат был более тяжелым, не с такими широкими крыльями, то он бы уже разбился о скалы, но воздушные течения, хотя и неразличимые для Донела, удержали его на лету. Через несколько секунд падение замедлилось, и планер начало сносить вбок. Теперь, используя _ларан_ и свое тренированное сознание, ищущее следы течений в сумятице бури, Донел начал бороться за жизнь. Он вытеснил голос, звучавший в ушах, голос матери, плачущей от страха и душевной боли. Вытеснил ужас, рисовавший ему собственное тело, лежавшее внизу среди обломков планера, и заставил себя полностью сосредоточиться на _ларане_, сделав крылья планера продолжением раскинутых рук, ощущая течения, бившие и трепавшие хрупкую конструкцию, которая временно стала неотъемлемой частью его тела. "Теперь немного вперед... достаточно... постарайся набрать немного высоты к западу..." Донел заставил себя расслабиться, когда очередная молния ударила из облака. "Нет контроля... он никуда не направляется... нет осознания..." Нет, думай о _лерони_, научившей тебя тому малому, что знаешь: "Тренированный разум всегда может овладеть силами природы". Донел повторял эти слова про себя словно заклинание. "Не нужно бояться ветра, шторма или молнии. Тренированный разум может овладеть..." Но Донелу было всего лишь десять лет. И приходилось ли Маргали когда-либо управлять планером во время подобной грозы? Оглушительный раскат грома на мгновение лишил его рассудка. Внезапный шквал дождя окатил продрогшее тело мальчика. Он боролся с дрожью, угрожавшей нарушить контроль над трепещущими крыльями планера. "Сейчас! Держись крепче! Вниз, вниз, вместе с этим течением... направо, к земле, вдоль склона... не время играть с другим восходящим потоком. Там, внизу, я буду в безопасности". Ноги почти коснулись земли, когда новый резкий порыв ветра подхватил аппарат и снова отбросил его вверх, прочь от твердого склона. Всхлипывая, Донел заставил планер скользить вниз. Он перегнулся через край планки и повис, держась за перекладину над головой, позволяя широким крыльям замедлить неизбежное падение. Интуиция предупредила об очередном ударе молнии, и потребовались все силы, чтобы отклонить удар, направить его в другое место. Из последних сил цепляясь за перекладину, Донел услышал треск, похожий на звук раздираемой пополам портьеры, и помутившимся взором увидел, как один из огромных валунов на склоне горы раскололся надвое. Его ноги ударились о землю. Мальчик тяжело упал, перекатываясь с одного бока на другой и чувствуя, как трещат и ломаются в щепки деревянные планки. У него осталось достаточно самообладания, чтобы расслабиться, как его учили на занятиях по боевым искусствам. Падать нужно расслабившись, иначе можно переломать кости. Весь в синяках, но живой, Донел лежал на каменистом склоне и тихонько всхлипывал. Повсюду беспорядочно сверкали молнии, гром перекатывался от одного горного пика к другому. Восстановив дыхание, Донел с трудом поднялся на ноги. Деревянные планки обоих крыльев планера превратились в щепки. Но аппарат можно починить; повезло, что планером не придавило руку. Зрелище расколотого надвое валуна вызвало у мальчика тошноту и головокружение. В висках пульсировала боль, но Донел понимал, что, несмотря ни на что, может называть себя счастливчиком. Он сложил сломанные крылья и начал медленно подниматься по склону к воротам замка. - Она ненавидит меня! - в ужасе воскликнула Алисиана. - Она не хочет появляться на свет! Сквозь темноту, обволакивавшую разум, роженица почувствовала прикосновение рук Микела. - Это глупости, любимая, - прошептал он, прижимая женщину к себе. Хотя лорд тоже ощущал странную чужеродность молний, вспыхивавших за высокими окнами, но страх Алисианы угнетал его гораздо больше. Казалось, что помимо испуганной женщины и невозмутимой Маргали, сидевшей у ложа со склоненной головой, в комнате присутствовал кто-то еще. На лице _лерони_ играли голубые отблески матрикса. Она посылала импульсы утешения и спокойствия, стараясь внушить эти чувства окружающим. Микел пытался подчинить собственное тело и разум этому спокойствию, слиться с ним. Он глубоко, ритмично задышал. Этому приему лорд научился еще в детстве. Спустя какое-то время он почувствовал, как Алисиана тоже расслабилась и поплыла вместе с ним в невидимом потоке. "Где, откуда этот страх, эта борьба? Это она, еще не рожденная. Это ее страх, ее сопротивление... Рождение - это испытание страхом. Должен быть кто-то, кто успокоит ее, кто с любовью ожидает ее появления на свет..." Алдаран присутствовал при рождении всех своих детей, ощущая инстинктивный страх и ярость еще не ожившего разума, выбрасываемого в мир силами, которых он не мог постигнуть. Теперь, вернувшись к воспоминаниям ("Был ли хоть один из детей Клариссы таким сильным? А младенцы Деонары, жалкие маленькие создания, неспособные бороться за свою жизнь..."), Микел потянулся мыслью к ребенку, нащупывая разум, терзаемый осознанием страданий матери. Он искал контакта, чтобы послать утешение. Не в словах - ибо новорожденный не знал человеческого языка, - но в эмоциях, оставляющих ощущение радостного и теплого приветствия. "Тебе не нужно бояться, маленькая; скоро все кончится... Ты будешь жить и дышать, а мы возьмем тебя на руки, будем любить тебя... Ты долгожданная и давно любимая..." Микел продолжал мысленно успокаивать дочь, изгоняя из разума воспоминания о погибших сыновьях и дочери, когда вся его любовь не могла последовать за ними в непроглядную тьму, наброшенную на их души внезапным пробуждением _ларана_. Он старался вычеркнуть память о слабых детях Деонары, не сумевших дотянуть даже до первого вздоха. "Разве я достаточно сильно любил их? Если бы я тогда любил Деонару сильнее, стали бы ее дети упрямее цепляться за жизнь?" - Задерните портьеры, - приказал лорд минуту спустя. Одна из женщин на цыпочках подошла к окну и закрыла потемневшее небо тяжелой портьерой. Но гром продолжал греметь, а вспышки молний пробивались даже сквозь плотную ткань. - Сейчас начнется, - прошептала одна из сиделок. Маргали неслышно встала, подошла к Алисиане и осторожно положила руки на тело женщины, регулируя ее дыхание и следя за процессом родов. Женщину, обладающую _лараном_ и вынашивающую ребенка, нельзя исследовать физически из-за опасности повредить плод. Только _лерони_ могут заниматься этим, пользуясь восприятием телепатических и психокинетических сил роженицы. Алисиана ощутила успокаивающее прикосновение. Ее лицо разгладилось, но, как только Маргали убрала руки, она с неожиданным ужасом воскликнула: - О Донел, Донел! Что будет с моим мальчиком? Леди Деонара Ардаис-Алдаран, хрупкая стареющая женщина, бесшумно подошла к ложу Алисианы и погладила ее тонкие пальцы. - Не бойся за Донела, Алисиана, - успокаивающе прошептала она. - Да хранит нас милосердная Аварра, но клянусь, что, если в том возникнет нужда, с завтрашнего дня я стану ему приемной матерью и буду относиться к нему с такой же нежностью, как если бы он был моим сыном. - Ты так добра ко мне, Деонара, - прошептала Алисиана. - А ведь я забрала у тебя Микела. - Дитя, сейчас не время для подобных мыслей. Если ты сможешь дать Микелу то, чего не смогла я, я буду относиться к тебе как к сестре и любить тебя так же, как Кассильда любила Камиллу. - Деонара наклонилась и поцеловала бледную щеку Алисианы. - Успокойся, бреда: [бреда, бредила, бредива - ласковое обращение к женщине] думай только о малютке. Я тоже буду любить ее. Алисиана знала, что здесь, в присутствии отца ее ребенка и Деонары, поклявшейся обращаться с ее дочерью как со своей собственной, она может ни о чем не беспокоиться. Однако когда молнии сверкали за портьерами, а гром сотрясал стены замка, в душе женщины неотвратимо прокатывались все новые и новые волны ужаса. "Чей это ужас - мой или ребенка?" Сознание уплывало во тьму под тихое пение _лерони_, под животворным потоком мыслей Микела, несущих любовь и нежность. "Ради меня или ради ребенка?" Это больше не имело значения. Алисиана не могла видеть, что будет дальше. Раньше в ее разуме всегда присутствовало слабое предощущение того, что случится в будущем, но теперь казалось, что в мире не осталось ничего, кроме ее страха и ужаса еще не родившегося ребенка - бесформенного, бессловесного неистовства. Казалось, что спазмы фокусируются раскатами грома, родовые схватки совпадают со вспышками молний... гром гремел не снаружи, но внутри измученного чрева... молнии взрывались вспышками слепящей боли. Задохнувшись, Алисиана попыталась вскрикнуть, но тут ее разум угас, и она почти с облегчением погрузилась в черноту и молчание, в ничто... - Ай! Вот маленькая фурия! - воскликнула акушерка, едва удержав брыкающегося младенца - Вам нужно успокоить ее, _домна_, прежде чем я отрежу ее жизнь от материнской, иначе она может истечь кровью... но она сильная, горячая девочка! Маргали склонилась над малюткой. Личико девочки, искаженное яростным криком, имело кирпично-красный оттенок; щелочки полузакрытых глаз сверкали голубизной. Круглая маленькая головка была покрыта густым рыжим пухом. Маргали приложила свои изящные узкие ладони к обнаженному тельцу ребенка, что-то тихо воркуя ему на ухо. Ее прикосновение немного успокоило малышку. Акушерка перерезала пуповину, но едва она взяла новорожденную на руки и завернула в теплое одеяло, та снова начала вопить и барахтаться. Женщина поспешно положила сверток и отдернула руку, вскрикнув от боли. - Ай! Милосердная Эванда, она одна из _этих_! Когда малышка вырастет, ей не придется бояться насилия, раз она уже сейчас может бить своим _лараном_. Я никогда не слышала о таком у новорожденных! - Ты испугала ее, - улыбнулась Маргали. Как и все женщины из свиты Деонары, она любила маленькую Алисиану. - Бедное дитя - потерять мать в первый же день своей жизни! - грустно добавила _лерони_. Микел, лорд Алдаран, стоял на коленях у ложа женщины, которую любил. Его лицо было искажено страданием. - Алисиана, Алисиана, любимая моя! Потом он поднял невидящие глаза. Деонара взяла у Маргали спеленутого младенца и прижала его к своей плоской груди со всей жаждой неутоленного материнства. - Теперь ты довольна, Деонара? Никто не будет оспаривать у тебя права на этого ребенка. - Такие слова недостойны тебя, Микел, - ответила Деонара. - Я всем сердцем любила Алисиану, мой лорд. Что бы ты предпочел: чтобы я отказалась от ее дочери или вырастила ее с такой же нежностью и заботой, как если бы она была моей собственной? - Несмотря на все усилия, леди Алдаран не могла скрыть горечи, звучавшей в ее голосе. - Она - твое единственное живое дитя, и если она уже сейчас обладает _лараном_, то тем большей заботой и любовью нам следует ее окружить. Мои дети не прожили даже так долго. Она положила девочку в руки Микела, который с бесконечной нежностью и печалью смотрел на своего единственного ребенка. Проклятье Мейры эхом отдавалось в его сознании: "С этого дня ты не станешь отцом ни сыну, ни дочери... Твои чресла будут пусты, словно иссохшее дерево! Ты будешь плакать и молиться..." Его тревога словно передалась малышке, она снова заворочалась и захныкала. За окном бушевала гроза. _Дом_ Микел вглядывался в лицо дочери. Бесконечно дорогой казалась она пожилому мужчине. Тельце малышки изогнулось. Девочка запищала, крохотное личико исказилось, словно пытаясь выразить всю ярость бури, бушевавшей снаружи. Крошечные розовые кулачки были крепко стиснуты. Однако уже сейчас лорд мог видеть в ее лице миниатюрную копию лица Алисианы - выгнутые дугой брови, высокие скулы, сверкающую синеву глаз, шелковистые рыжие волосы. - Алисиана умерла, вручив мне этот бесценный дар, - произнес он. - Назовем ли мы ее в память о матери? Деонара передернула плечами и отступила на шаг: - Неужели ты хочешь дать своей единственной дочери имя только что умершей женщины, мой лорд? Поищи более удачное имя! - Как тебе будет угодно. Назови ее так, как тебе нравится, _домна_. - Я собиралась назвать нашу первую дочь Дорилис. - Голос Деонары дрогнул. - Пусть малышка носит это имя в залог того, что я буду ей любящей матерью. Она прикоснулась пальцем к розовой щечке ребенка: - Тебе нравится это имя, крошка? Смотри, она заснула. Наверное, устала плакать... Гроза, бушевавшая за окнами чертога, в последний раз что-то глухо пробормотала и замерла. Воцарилась тишина. Снаружи не доносилось ни звука, кроме перестука последних капель дождя. 3 Одиннадцать лет спустя В предрассветный час снег тихо падал на монастырь Неварсин, уже почти погребенный под глубокими сугробами. Колокол прозвенел беззвучно, неслышимо, где-то в комнате отца настоятеля. Однако в кельях и дормитории [общая спальня, обычно в монастырях] беспокойно зашевелились монахи, ученики и послушники, словно этот бесшумный сигнал пробудил их от сна. Эллерт Хастур из Элхалина проснулся сразу: что-то в его сознании оставалось настроенным на зов колокола. В первые годы он часто просыпал заутреню, но никто в монастыре не имел права будить спящего товарища. Послушники должны учиться слышать неслышимое и видеть невидимое. Хастур не почувствовал холода, хотя согласно правилам укрывался лишь полою длинной рясы; тренированное тело могло выделять тепло, согреваясь даже во сне. Не нуждаясь в свете, он встал, натянул рясу на грубое нижнее белье, которое носил днем и ночью, и сунул ноги в плетеные соломенные сандалии. Потом рассовал по карманам маленький молитвенник, пенал, рожок с чернилами, ложку и чашку. _Дом_ Эллерт Хастур еще не был полноправным членом братства Святого Валентина-в-Снегах в Неварсине. Оставался еще год, прежде чем он сможет дать последний обет и отказаться от мира - волнующего и беспокойного мира, о котором он вспоминал каждый раз, когда застегивал кожаный ремешок сандалий. В землях Доменов слово "сандаленосец" было величайшим оскорблением для мужчины. Даже теперь, возясь с пряжкой сандалии, Эллерт был вынужден успокоить свой разум тремя медленными вдохами и выдохами, сопровождаемыми едва слышной молитвой во здравие оскорбившего. Однако он мучительно осознавал иронию ситуации. "Молиться за душевное спокойствие моего брата, который унизил меня? Ведь по его милости я и отправился сюда!" Чувствуя, что гнев и возмущение так и не утихли, Эллерт снова приступил к ритуалу очистительного дыхания, изгоняя мысли о брате, вспоминая слова отца настоятеля: "У тебя нет власти над миром и мирскими вещами, сын мой; ты отказался от всякого вожделения такой власти. Власть, ради которой ты пришел сюда, это власть над внутренним миром. Покой снизойдет на тебя лишь тогда, когда ты полностью осознаешь, что ты управляешь разумом, а не твои мысли и воспоминания. Именно ты, и никто иной, можешь призывать мысли и удалять их по собственному желанию. Человек, позволяющий собственным мыслям мучить себя, подобен тому, кто прижимает к груди ядовитого скорпиона". Эллерт повторил упражнение, и воспоминания о брате наконец исчезли. "Ему нет здесь места, даже в моей памяти". Полностью успокоившись, он покинул келью и медленно пошел по узкому коридору. Часовня, путь к которой лежал по короткой тропинке между сугробами, была самой старой постройкой монастыря. Четыреста лет назад первые братья монахи пришли сюда, чтобы возвыситься над миром, который отвергли. Они воздвигли монастырь из цельной скалы, углубив пещерку, в которой, по преданию, обитал святой Валентин-в-Снегах. Рядом с могилой отшельника вырос целый город: Неварсин, или Город Снегов. Каждое здание было построено руками монахов. По обету, данному братьями, ни один камень не мог быть сдвинут с места с помощью матрикса или любого вида магического искусства. В часовне было темно. Единственный маленький огонек теплился в нише, где над местом упокоения святого стояла статуя Святого Носителя Вериг. Двигаясь быстро и с закрытыми глазами, как того требовал обычай, Эллерт прошел на свое место между рядами скамей и преклонил колени. Он слышал шорох ног какого-нибудь послушника, все еще полагавшегося на внешнее зрение вместо внутреннего, чтобы перемещать бренное тело во тьме монастыря. Ученики, прожившие в Неварсине лишь несколько недель и еще не принесшие обетов, также спотыкались в темноте и недоумевали, почему монахи ограничиваются столь скудным освещением. Иногда они падали, но в конце концов все заняли свои места. И снова не последовало никакого сигнала, но монахи поднялись с колен единым движением, повинуясь невидимому знаку отца настоятеля, и их голоса слились в утреннем гимне: Единая Сила сотворила Небо и землю, Горы и долины, Тьму и свет, Мужчину и женщину, Человеческое и нечеловеческое. Эту Силу нельзя увидеть, Нельзя услышать, Нельзя измерить Ничем, кроме разума - Частицы той Силы, Которую мы называем Божественной... Каждый день наступал этот момент, когда все искания, вопросы и разочарования Эллерта полностью исчезали. Слушая голоса поющих братьев - старые и молодые, ломающиеся по неопытности и дребезжащие от старости, - он сливался с хором. Хастур осознавал, что является частицей чего-то неизмеримо большего, чем он сам, частицей великой силы, руководящей движением лун, звезд, планет и всей необъятной вселенной; что он часть общей гармонии; что если он исчезнет, то во Вселенском Разуме останется пустота, которую уже ничто не сможет заполнить. Слушая пение, Эллерт пребывал в мире с собой. Звук собственного голоса, отлично тренированного тенора, доставлял ему удовольствие, но не большее, чем звук любого голоса в хоре, даже скрипучий и немузыкальный баритон старого брата Фенелона, стоявшего рядом с ним. Каждый раз, начиная петь вместе со своими братьями, он вспоминал первые слова, которые прочел об обители Святого Валентина-в-Снегах, слова, которые приходили к нему в годину величайших мучений и даровали первые мирные минуты со времени туманного детства: "Каждый из нас подобен голосу в огромном хоре; голосу, не похожему на другие. Каждый из нас поет краткий миг, а затем умолкает навсегда, и на его место приходят другие. Но каждый голос уникален, и ни один не может звучать лучше другого или петь чужую песню. Нет ничего хуже, чем петь на чужой лад или с чужого голоса". Прочитав это, Эллерт понял, что с самого детства он по приказу отца, братьев, учителей, грумов, слуг и старших по званию пытался петь на чужой лад и с чужого голоса. Он стал христофоро [монахом], что считалось недостойным наследника рода Хастуров, потомка Хастура и Кассильды, наделенных даром _ларана_; недостойным Хастура из Элхалина близ святых берегов Хали, где когда-то гуляли сами боги. Все Хастуры с незапамятных времен почитали Властелина Света, однако Эллерт стал христофоро, и пришло время, когда он покинул родню, отверг наследство и пришел сюда, чтобы стать братом Эллертом. Даже монахи из Неварсина теперь едва ли помнили, откуда он родом. Забыв о себе и вместе с тем остро осознавая свое неповторимое место в хоре, в монастыре и во вселенной, Эллерт пел утренние гимны. Потом занялся обычной утренней работой, разнося завтраки послушникам и ученикам, собравшимся в трапезной, - кувшины с чаем, от которых поднимался парок, и горячую бобовую кашу; раскладывая пищу в каменные чашки, замечая, как озябшие руки тянулись к посуде в надежде согреться. Большинство ребят были еще слишком малы и не овладели искусством сохранения тепла. Он знал, что некоторые из них заворачиваются в одеяла, которые прячут под рясами. Эллерт ощущал к ним сдержанную симпатию, вспоминая, как страдал от холода, пока разум не научился согревать тело. Но послушники получали горячую пищу и спали под одеялами - а ведь чем больше они будут мерзнуть, тем скорее научатся бороться с холодом. Эллерт хранил молчание, хотя знал, что ему следовало бы укорить учеников, жаловавшихся на грубую пищу; здесь, в помещениях для детей, еда была обильной и даже изысканной. После принятия монашеского обета он сам лишь дважды пробовал горячую пищу, и оба раза после тяжелейшей работы по спасению путников, заблудившихся в горных ущельях. Отец настоятель рассудил, что охлаждение тела угрожало здоровью, и приказал Эллерту в течение двух дней есть горячую пищу и спать под одеялом. Эллерт настолько научился контролировать тело, что время года не имело для него значения, а еда, горячая или холодная, усваивалась полностью и без остатка. Один мальчик, изнеженный сын богача из Нижних Доменов, несмотря на рясу и одеяла, дрожал так сильно, что Эллерт, накладывая ему вторую порцию каши (растущим детям позволялось есть столько, сколько им заблагорассудится), негромко произнес: - Скоро тебе станет лучше. Еда согреет тебя, и, кроме того, ты тепло одет. - Тепло? - недоверчиво спросил мальчик. - У меня нет даже мехового плаща! Мне кажется, я скоро умру от холода... Он готов был разрыдаться. Эллерт успокаивающим местом положил руку ему на плечо: - Ты не умрешь, маленький брат. Ты узнаешь, что человеку может быть тепло и без одежды. Знаешь ли ты, что здешние послушники спят обнаженными на голом каменном полу? И тем не менее ни один не умер от холода. Животные не носят одежды, однако не гибнут от холода. - У животных есть мех, - капризно запротестовал ребенок. - А у меня только кожа! - Это служит доказательством того, что тебе не нужен мех, - с улыбкой отозвался Эллерт. - В противном случае ты родился бы пушистым, маленький брат. Тебе холодно, потому что тебя учили, что зимой должно быть холодно, и твой разум поверил этой лжи. Но еще до начала следующего лета ты тоже будешь спокойно бегать босиком по снегу. Сейчас ты не веришь мне, дитя, но запомни мои слова. А теперь ешь кашу и почувствуй, как она перерабатывается в твоем организме, разнося тепло по телу. Эллерт похлопал по мокрой от слез щеке и вернулся к своей работе. В свое время он тоже восставал против суровой дисциплины, но доверял монахам, и их обещания сбылись. Его тело стало покорным слугой и делало то, что полагалось, не требуя большего, чем было необходимо для здоровья. За годы своего пребывания в монастыре группы новичков прибывали в монастырь четыре раза. Сначала почти все были требовательными и испорченными, жаловались на грубую пищу и жесткие постели, плакали от холода. Через год-другой они уходили, научившись выживанию, разобравшись в своем прошлом и приобретя уверенность в будущем. И эти дети, включая изнеженного мальчика, боящегося умереть от холода без мехового плаща, покинут эти стены закаленными и дисциплинированными. Взгляд Эллерта невольно переместился в будущее. Ему хотелось узнать, что станет с ребенком, хотя он понимал, что его сегодняшняя суровость была оправданной... Внезапно Хастур напрягся, чего не случалось с первого года жизни в монастыре. Он автоматически задышал, чтобы расслабиться, но ужасное видение не покидало его. "Меня здесь нет. Я не вижу себя в Неварсине в будущем году... Вижу ли я свою смерть, или же мне предстоит покинуть это место? Святой Носитель Вериг, укрепи меня!" Именно мысль о смерти привела его сюда. Он не был, подобно некоторым из Хастуров, эммаска - ни мужчиной, ни женщиной, долгоживущим, но, как правило, стерильным существом. Хотя в Неварсине были монахи, родившиеся такими, и лишь здесь они нашли способ жить в мире со своей природой. Нет, с самого детства Эллерт сознавал себя мужчиной и воспитывался соответственно, как подобает потомку королевского рода, пятому в линии наследования трона Доменов. Но еще в детстве у него возникли трудности иного рода. Юноша научился прозревать будущее еще до того, как научился говорить. Однажды он не на шутку испугал отца, обрадовавшись тому, что тот вернулся домой на черной лошади, а не на серой, как собирался сначала. - Откуда ты знаешь, что я собирался вернуться на серой лошади? - спросил отец. - Я видел, как ты едешь на серой лошади, - ответил Эллерт. - Твоя переметная сума отстегнулась и упала в пропасть, а ты повернул обратно. А потом увидел, как ты едешь на черной лошади, и все было в порядке. - Алдонес милосердный! Я действительно едва не потерял переметную суму на перевале. Если бы это случилось, мне пришлось бы повернуть обратно, почти без еды и питья для долгой дороги! Очень медленно Эллерт начал осознавать природу своего _ларана_: он видел не одно будущее, единственное и неизменное, но все варианты будущего. Каждый сделанный шаг порождал десяток новых возможностей. В пятнадцать лет, когда он был объявлен мужчиной и предстал перед Советом Семи, чтобы получить татуировку со знаком королевского дома, дни и ночи превратились в настоящий кошмар. На каждом шагу юноша мог видеть перед собой десятки дорог и сотни выборов, порождавших новые возможности. Это сковывало его волю. Он не смел сделать ни одного движения из-за страха как перед известным, так и перед неизвестным и при этом не знал, как избавиться от дара, и не мог жить с ним. Во время тренировочных поединков Эллерт неожиданно замирал, наблюдая во всех подробностях продолжение боя после каждого удара. Его выпад мог обезоружить или убить партнера. Любая контратака противника заканчивалась неудачей Эллерта. Тренировки превратились в настоящее бедствие. В конце концов он мог лишь неподвижно стоять перед учителем фехтования, дрожа как испуганная девушка, не в силах поднять меч. _Лерони_ его семьи пытались исследовать его разум и показать выход из этого лабиринта, но Эллерта сбивали с толку разные способы, подсказываемые ими, и его растущая тяга к женщинам. В итоге он заперся в своей комнате и отказался выходить, считая себя уродом, безумцем... Когда Эллерт наконец сподвигся на долгую и пугающую поездку - он видел, как ошибается, делает неверный шаг, сбрасывавший его в пропасть, видел себя убитым, или искалеченным, или бегущим, поворачивающим в обратную сторону. Отец настоятель приветствовал его и спокойно выслушал историю юноши. - Ты не урод и не сумасшедший, Эллерт, - сказал он. - Но ты страдаешь от тяжелого недуга. Я не могу обещать тебе, что ты найдешь здесь истинный путь или выздоровеешь. Но возможно, мы научим тебя, как можно жить с этим. - _Лерони_ считала, что я могу научиться контролировать дар с помощью матрикса, но я слишком боялся, - признался Эллерт. Впервые он мог свободно говорить о своем страхе. Страх для Хастуров был запретной эмоцией, а трусость - пороком, слишком низменным даже для упоминания. - Хорошо, что ты убоялся матрикса, - кивнув, заметил отец настоятель. - Он мог бы овладеть тобою через твой страх. Думаю, мы сможем научить тебя жить без страха, а если не получится, то ты научишься жить со своими страхами. Для начала ты должен понять, что твои страхи принадлежат _тебе_. - Я всегда знал об этом, - возразил Эллерт. - Я чувствовал себя виноватым, и... Но старый монах лишь улыбнулся: - Нет. Если бы ты действительно верил, что это _твои_ страхи, то не ощущал бы вины, негодования или гнева. То, что ты видишь, находится вне тебя, вне твоего контроля. Но твой страх - действительно твой. Он принадлежит тебе, как голос, или пальцы, или память, а следовательно, ты можешь его контролировать. Если страх обессиливает тебя, значит, ты еще не признал его частью своего существа и не можешь поступать с ним по своему усмотрению. Ты умеешь играть на рриле? Изумленный неожиданным поворотом беседы, Эллерт ответил, что в детстве его учили играть на маленькой ручной арфе. - Поначалу, когда струны издавали не те звуки, которые тебе хотелось услышать, разве ты проклинал инструмент или свои неумелые руки? Однако полагаю, пришло время, когда пальцы стали послушны твоей воле. Не проклинай _ларан_ лишь потому, что сознание еще не научилось владеть им. Отец настоятель позволил Эллерту немного подумать над своими словами, а затем добавил: - Варианты будущего, которые ты видишь, приходят извне. Они не являются порождением твоей памяти или твоего страха. Страх возникает в тебе самом, парализуя возможность выбора. Это ты, Эллерт, создаешь страх. Когда ты научишься управлять им, то сможешь безбоязненно смотреть на множество путей и выбирать из них наиболее подходящий. Твой страх подобен неумелой руке на струнах арфы. - Но что я могу поделать? Ведь я _не хочу_ бояться! - Скажи мне, какие боги поразили тебя страхом, словно проклятием? - серьезно спросил отец настоятель. Эллерт пристыженно промолчал. Монах тихо добавил: - Ты говоришь, что боишься, однако страх - это нечто, сотворенное тобой из-за недостатка воли. Ты научишься смотреть на вещи по-иному и самостоятельно выбирать, когда тебе следует бояться, а когда нет. Но прежде всего ты должен признать, что страх принадлежит _тебе_ и ты можешь управлять им. Начни вот с чего. Когда ты чувствуешь, что твой страх мешает выбору, спроси себя: "Что заставляет меня бояться? Почему я ощущаю, что страх мешает мне, вместо того чтобы ощущать свободу выбора?" Страх должен стать способом подчинения рефлексов нуждам твоего разума. Судя по твоим словам, в последнее время ты избрал полное бездействие, чтобы не произошло ни одно из тех событий, которых ты боишься. Поэтому выбор был сделан не тобою, а твоим страхом. Начни с этого, Эллерт. Я не могу обещать, что избавлю тебя от страха, но обещаю, что придет время, когда ты окажешься победителем и страх не будет сковывать твою волю. - Он улыбнулся. - Ты же пришел сюда, разве не так? - Я больше боялся остаться, чем прийти, - со вздохом отозвался Эллерт. - По крайней мере, ты все еще можешь выбирать между большим и меньшим страхом, - заметил отец настоятель. - Теперь ты должен научиться контролировать страх и быть выше его. Настанет день, когда ты поймешь, что он - слуга, подвластный твоей воле. - Да будет на то Божье соизволение, - прошептал Эллерт. Так шесть лет назад началась его жизнь в монастыре. Медленно, один за другим, он победил свои страхи и научился управлять потребностями тела, научившись выбирать из устрашающих вариантов будущего один, выглядевший наиболее безопасным. Затем будущее сузилось, и наконец он увидел себя лишь в одном месте, живущим лишь одним днем, выполняющим только самое необходимое: не больше и не меньше. Но теперь, шесть лет спустя, Эллерт внезапно увидел впереди потрясающий поток образов: путешествие, заснеженные скалы, незнакомый замок, свой старый дом, лицо женщины... Эллерт закрыл лицо руками, поддавшись напору старого, парализующего ужаса. "Нет! Нет! Не буду! Я хочу остаться здесь, примириться со своей участью. Я не хочу петь чужие песни с чужого голоса..." В течение шести лет он был предоставлен собственной судьбе. Теперь перед ним снова распахивался внешний мир. Кто-то за пределами монастыря сделал шаг, тем или иным образом вовлекающий его в чужую игру. Снова нахлынули страхи, подавленные годами дисциплины, но Эллерт сумел выстоять, глубоко дыша и думая так, как его учили: "Мой страх принадлежит мне. Я командую им, и только я могу выбирать..." Хастур снова и снова искал среди теснящихся образов одно будущее, в котором останется простым монахом, живущим в мире с собой, работающим на благо других... Но такого пути не было, и это кое о чем говорило: что бы ни вмешивалось в его жизнь, он окажется не в силах отказаться от неизбежного. Эллерт долго стоял коленопреклоненным на холодном каменном полу кельи, стараясь заставить разум принять новое знание. В конце концов силы, обретенные в Неварсине, помогли ему совладать со страхом. Когда придется столкнуться с вызовом, он сможет безбоязненно встретить свою судьбу. К полудню Эллерт просмотрел множество вариантов будущего, которые разворачивались перед ним, разветвляясь в критических точках, и, по крайней мере частично, понял, что его ожидает. Особенно часто он видел лицо отца, попеременно принимавшее сердитое, шутливое и невозмутимо вежливое выражение. Это было первым из предстоявших ему испытаний. Когда отец настоятель позвал его к себе, он встретил старого монаха, сохраняя полное бесстрастие. - Твой отец приехал и хочет поговорить с тобой, сын мой. Ты можешь увидеться с ним в северном приделе, в помещении для гостей. Эллерт на мгновение опустил глаза, но тут же в упор взглянул на своего наставника: - Отец, должен ли я говорить с ним? Его голос звучал спокойно, но отец настоятель слишком хорошо знал цену этого спокойствия. - У меня нет причин отказывать ему, Эллерт. Эллерт подавил сердитый ответ "зато у меня есть!", уже готовый сорваться с его губ. Тренировка снова одержала верх. - Большую часть сегодняшнего дня я готовился к этому, - тихо сказал он. - Я не хочу покидать Неварсин. Я обрел здесь мир и полезную работу. Помоги мне найти верный путь, отец настоятель. Старик вздохнул. Его глаза оставались закрытыми - он мог ясно видеть внутренним зрением, - и Эллерт знал, что сейчас за ним пристально наблюдают. - Ради твоего блага, сын мой, мне хотелось бы найти такой путь. Ты доволен своей жизнью здесь и даже счастлив, насколько может быть счастлив человек, несущий в себе тяжкое проклятье. Но боюсь, что спокойное время закончилось. Тебе следует понимать, мальчик, что немногим было даровано столько времени для дисциплины и самопознания; будь благодарен за то, что получил. "Меня тошнит от благочестивых разговоров о каких-то ношах, возложенных на наши плечи!" Эллерт отмахнулся от гневной мысли, но отец настоятель поднял голову, и его глаза, бесцветные, как металл, встретились с глазами ученика. - Видишь ли, мой мальчик, на самом деле ты не обладаешь качествами настоящего монаха. С нашей помощью ты до определенной степени научился управлять своими естественными наклонностями, но твой дух мятежен по природе. Он жаждет изменить, что в его силах, а перемены могут происходить только там. - Настоятель указал на мир, распростершийся у подножия скал. - Ты никогда не согласишься остановиться на достигнутом, сын мой. Теперь у тебя есть силы для разумной борьбы, а не для слепых метаний, порожденных страданиями. Ты должен идти, Эллерт, и изменить в мире то, что окажется тебе по силам. Эллерт спрятал лицо в ладонях. До этого момента он все еще верил, - "как ребенок, как доверчивый ребенок!" - что старый монах обладает некой властью над событиями и поможет избежать неминуемого. Он знал, что шесть лет жизни в монастыре не позволили ему избавиться от этого заблуждения; теперь чувствовал, как исчезают последние остатки детства, и ему хотелось плакать. - Ты горюешь из-за того, что в свои двадцать три года не можешь остаться ребенком, Эллерт? - с ласковой улыбкой спросил отец настоятель. - Лучше будь благодарен, что после стольких лет обучения ты наконец готов стать мужчиной. - Подобными речами меня кормили с утра до вечера - я еще недостаточно взрослый и не могу занять свое место в мире. Не хочу слышать их от _вас_, отец, иначе годы, проведенные здесь, покажутся мне сплошным обманом! - Но когда я говорю, что ты готов встретить будущее как мужчина, я имею в виду не то же самое, что и твой отец, - возразил отец настоятель. - Думаю, ты понимаешь, что я понимаю под зрелостью. Или я ослышался, когда ты сегодня утром утешал и наставлял плачущего ребенка? Не делай вид, будто ты не понимаешь разницы, Эллерт. - Суровый голос смягчился. - Не слишком ли ты гневаешься, чтобы встать на колени и принять мое благословение? Эллерт упал на колени и ощутил прикосновение сознания старика к его разуму. - Святой Носитель Вериг да укрепит тебя для грядущих свершений! Я люблю тебя всем сердцем, но удерживать тебя здесь будет пустой самонадеянностью. Ты слишком нужен тому миру, который пытался отвергнуть. Когда Эллерт встал, отец настоятель на несколько секунд обнял и поцеловал его. - Ты получил мое благословение на уход отсюда. Если желаешь, надень мирское платье, прежде чем предстать перед своим отцом. - Старик последний раз прикоснулся к лицу Эллерта. - Мое благословение пребудет с тобою всегда. Возможно, мы больше не встретимся в этом мире, но я буду молиться за тебя во дни, что грядут. Пришли когда-нибудь ко мне своих сыновей, если будет на то твоя воля. А теперь иди. Отец настоятель сел, надвинув капюшон на лицо, и Эллерт понял, что его присутствие здесь больше не имеет смысла. Его не чувствовали и не замечали. Хастур не воспользовался разрешением переодеться. Он сердито подумал о том, что остается монахом, и если отцу это не нравится, то он не сможет надавить на сына. Однако частично его возмущение объяснялось тем, что, обратив мысли в будущее, он не увидел себя в монашеской рясе - ни во внешнем мире, ни здесь, в Неварсине. Неужели он никогда не вернется в Город Снегов? Шагая к комнате для гостей, Эллерт старательно следил за дыханием, пытаясь успокоиться. Что бы там ни собирался сказать отец, разговор не станет легче, если ссора вспыхнет в самом начале встречи. Он распахнул дверь и вошел в просторную комнату с каменным полом. В резном кресле возле пылающего камина, жестко выпрямив спину, сидел седой старик. Его пальцы крепко сжимали ручки кресла, на лице лежала печать высокомерия, свойственная Хастурам с равнины. Услышав шелест рясы Эллерта, задевающей за каменный пол, он раздраженно кашлянул: - Еще один бездельник в рясе? Пришлите сюда моего сына! - Ваш сын здесь и готов служить вам, _ваи дом_. Старик изумленно уставился на него: - Всемогущие боги! Это ты, Эллерт? Как ты осмелился предстать передо мной в подобном обличье? - Я предстаю таким, какой я есть, сир. Вас разместили с удобствами? Позвольте мне принести вам еду и вино, если пожелаете. - Меня уже обслужили, - отозвался старик, мотнув головой в сторону подноса и кувшина на столе. - Мне нужно лишь поговорить с тобой, ради этого я и отправился в эту злосчастную поездку. - Повторяю, сир, я здесь и к вашим услугам. Трудным ли было путешествие? Что побудило вас отправиться в столь долгий путь в зимнее время? - Ты, - проворчал отец. - Когда ты наконец соберешься вернуться на положенное тебе место, к своему наследию, семье и клану? Эллерт опустил глаза и сжал кулаки, так что ногти глубоко, до крови, впились в кожу ладони. То, что он увидел в этой комнате за короткие мгновения, прошедшие с начала встречи, наполнило его ужасом. В одном из вариантов будущего, ветвившихся от каждого слова, Стефан Хастур, лорд Элхалин, младший брат Региса II, восседавшего на троне в Тендаре, лежал на каменном полу со сломанной шеей. Эллерт понимал, что закипающий в нем гнев, холодная ярость, которую ощущал к отцу с тех пор, как мог себя помнить, легко могла вырваться наружу в смертельной атаке. Старик снова заговорил, но Эллерт ничего не слышал, отчаянно пытаясь подчинить себе тело и рассудок. "Я не хочу наброситься на своего отца и убить его голыми руками! Я не хочу, не хочу! И не буду!" - Мне очень жаль, сир, но вынужден огорчить вас, - тихо сказал молодой монах, когда к нему вернулось самообладание. - Я полагал, вам известно о моем желании провести всю жизнь в этих стенах, став целителем. В середине лета этого года я собираюсь принести последние обеты, отрекшись от своего имени и наследства, и жить здесь до самой смерти. - Однажды, в безумии юности, ты вел подобные речи, - глухо произнес _дом_ Стефан Хастур. - Но я думал, что, когда твой дух и рассудок исцелятся, это пройдет. Что с тобой стряслось, Эллерт? Ты выглядишь сильным и здоровым. Похоже, эти сумасшедшие христофоро не заморили тебя голодом и вечными молитвами... пока что. - Разумеется, нет, сир, - спокойно отозвался Эллерт. - Как видите, тело вполне повинуется мне, а разум пребывает в покое. - Вот как, сын? Тогда я не стану сожалеть о годах, проведенных тобою здесь. Какими бы методами монахи ни добились этого, я навеки останусь благодарен им. - Они заслужили вашу благодарность, _ваи дом_, предоставив мне право оставаться в обители, где я спокоен и счастлив. - Невозможно! Это безумие! - Могу я спросить почему, сир? - Я забыл, что ты еще не знаешь. - Лорд Элхалин немного успокоился. - Твой брат Лаурен умер три года назад. Он обладал твоим _лараном_, но в еще худшей форме: не мог отличить прошлое от будущего. Когда на него накатило со всей силой, он замкнулся в себе, перестал разговаривать и реагировать на внешние воздействия. А вскоре умер. У Эллерта болезненно сжалось сердце. Когда он уехал из дома, Лаурен был еще ребенком. Мысль о страданиях мальчика глубоко опечалила его. С каким трудом ему самому удалось избегнуть подобной участи! - Мне очень жаль, отец, - сказал молодой монах. - Какая жалость, что вы не послали его сюда! Возможно, он мог бы излечиться. - Вполне достаточно одного сына-юродивого, - отозвался _дом_ Стефан. - Нам не нужны худосочные сыновья; лучше умереть молодым, чем передать такой дефект своим потомкам. У его величества, моего брата Региса, остался единственный наследник. Его старший сын погиб в бою с захватчиками при Серраисе, а Феликс слаб здоровьем. Я следующий, а за мною - твой брат Дамон-Рафаэль. Ты стоишь в четырех шагах от трона, а старому королю скоро стукнет восемьдесят. У тебя нет сына, Эллерт. - Ты бы хотел, чтобы я передал по наследству проклятье, которое ношу в себе? - спросил юноша в порыве яростного негодования. - Ты же сказал мне, что Лаурену оно стоило жизни! - Однако мы нуждаемся в даре предвидения, - возразил Стефан Хастур. - А ты сумел овладеть им. _Лерони_ из Хали разработали план закрепления этого дара в нашей линии без отклонений, поставивших под угрозу твой рассудок и погубивших Лаурена. Я пытался говорить об этом с тобой прежде, чем ты оставил нас, но тогда ты был не в состоянии думать о нуждах нашего клана. Мы заключили договор с семейством Эйлардов на брак с представительницей их рода, чьи гены изменены таким образом, что станут доминантными. Поэтому твои дети будут обладать даром предвидения и научатся пользоваться им без опасности для своей жизни. Ты женишься на этой девушке. У нее также есть две сестры-недестро. _Лерони_ из Башни изобрела методику, следуя которой ты станешь отцом единственных сыновей у всех троих. Если эксперимент окажется удачным, твои сыновья получат дар предвидения и смогут управлять им. Заметив гримасу отвращения на лице Эллерта, старик с яростью спросил: - Ты что, по-прежнему всего лишь истеричный мальчишка? - Я христофоро. Первая заповедь Учения Целомудрия гласит: "Не бери женщину без ее желания". - Сойдет для монаха, но не для мужчины! Однако уверяю тебя, что никто из них не выкажет нежелания, когда ты возьмешь их. Если захочешь, то те двое, которые не будут твоими женами, даже не узнают твоего имени. Сейчас у нас есть снадобья, после которых у них останутся лишь воспоминания о приятно проведенной ночи. И не забудь о том, что каждая женщина мечтает иметь сына от наследника Хастура и Кассильды. Эллерт страдальчески сморщился: - Я не хочу обладать женщиной, одурманенной воздействием наркотика, покорной и бессознательной. Нежелание означает не только сопротивление грубому насилию; оно также означает свободу воли для того, кто собирается зачать ребенка. Наркотики уничтожают ее. - Я бы не стал этого предлагать, - сердито отозвался старик. - Но ты ясно дал понять, что не собираешься добровольно выполнить свой долг перед семьей и кланом. В твоем возрасте Дамон-Рафаэль имел дюжину сыновей-недестро от такого же количества добровольно отдавшихся ему женщин. Но ты... ты, сандаленосец... Эллерт склонил голову, борясь с инстинктивным гневом, побуждавшим свернуть отцу шею. - Дамон-Рафаэль достаточно часто высказывался по поводу моего мужского естества, отец. Должен ли я выслушивать то же самое от тебя? - А что ты сделал, чтобы у меня возникло лучшее мнение о тебе? Где _твои_ сыновья? - Я не согласен с вами, сир, о мужчине не судят лишь по количеству сыновей. Но не буду спорить с вами на эту тему. Я не хочу передавать по наследству проклятие, которое несу в крови. Я кое-что знаю о _ларане_ и чувствую, что вы не правы, пытаясь добиться большей силы от моего дара. Вы можете видеть на моем примере, а тем более на примере Лаурена, что человеческий мозг не способен справиться с таким даром. Вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю о генах? - Ты собираешься учить меня моему делу, юнец? - Нет, отец, но, со всем уважением к вам, я не собираюсь принимать в этом участие. Если мне когда-либо придется иметь сыновей... - Здесь нет никаких "если"! Ты должен иметь сыновей! Голос старика звучал так уверенно, что Эллерт тяжело вздохнул и покачал головой. Отец просто не слышит его. О да, он слышит слова, но не вслушивается, потому что Эллерт не соглашается с кредо лорда Элхалина: первейшая обязанность сына знатного рода - зачинать и воспитывать сыновей, обладающих сказочным даром Хастура и Кассильды, _лараном_ великих Доменов. - Отец, умоляю тебя выслушать меня. - Теперь Эллерт не сердился и не спорил, но лишь отчаянно хотел, чтобы его поняли. - Говорю тебе: от этой генетической программы, превращающей женщин в простые орудия для выведения монстров разума без признаков человечности, нельзя ждать ничего, кроме зла. Я не могу пойти против своей совести, не могу заниматься этим. Отец оскалил зубы в хищной улыбке: - Выходит, ты любитель мальчиков? - Нет, - ответил Эллерт. - Но я не познал женщины. Если я проклят злым даром... - Замолчи! Ты поносишь наших великих предков и самого Властелина Света, одарившего их _лараном_! Юноша снова рассердился: - Это вы богохульствуете, сир, если считаете, будто богов можно склонять к выполнению человеческих планов. - Ты, дерзкий... - Отец резко выпрямился, но затем с неимоверным усилием совладал с душившей его яростью - Сын мой, ты молод и связан монашескими предрассудками. Вернись в свой дом, и тогда ты поймешь, что к чему. То, что я прошу от тебя, - справедливо и необходимо для процветания рода Хастуров. Нет, - он жестом принудил Эллерта к молчанию, - ты еще невежествен в этих вопросах, и твое образование должно продолжиться. Мужчина-девственник... - несмотря ни на что, лорд Элхалин не смог скрыть презрения в голосе, - такой мужчина не способен судить здраво. - Поверьте мне, я не безразличен к женским чарам, - пробормотал Эллерт. - Но я не желаю передавать по наследству мое проклятие. Не желаю и не буду. - Этот вопрос не обсуждается, - угрожающе произнес _дом_ Стефан. - Ты обязан повиноваться мне, Эллерт. Будет настоящим позором, если моему сыну придется зачать своих сыновей одурманенным, словно упрямой девице, но есть средства, которые вынудят тебя к этому, если не оставишь нам другого выбора. "Святой Носитель Вериг, укрепи меня! Как мне удержаться и не убить его прямо здесь!" - Сейчас не время спорить, сын мой, - уже тише продолжал лорд Элхалин. - Ты должен убедиться в том, что твои предрассудки беспочвенны. Я прошу тебя, оденься как подобает мужчине из рода Хастуров. Подготовься к поездке. Ты так нужен нам, дорогой сын... и знаешь ли ты, как мне не хватало тебя? Неподдельная любовь, прозвучавшая в его голосе, пронзила болью сердце Эллерта. Тысячи детских воспоминаний замелькали перед взором, затуманивая прошлое и будущее. Да, он был пешкой в отцовской игре, но вместе с тем лорд Элхалин искренне любил своих сыновей и действительно опасался за здоровье и рассудок Эллерта, иначе никогда бы не послал его в монастырь христофоро - последнее место, которое он мог бы считать пристанищем, достойным своего сына. "Я даже не могу ненавидеть его... - подумал Эллерт. - Насколько было бы проще, если бы я мог!" - Я поеду, отец, - сказал он вслух. - Поверь мне, я не хотел прогневить тебя. - И я не хотел сердить тебя, мой мальчик. - _Дом_ Стефан раскрыл ему объятия. - Знаешь, ведь мы так и не приветствовали друг друга, как родственники. Или эти христофоро обязали тебя отречься от родственных уз, сынок? Эллерт обнял отца, ощутив костлявую хрупкость стариковского тела и хорошо понимая, что суровость лорда Элхалина была лишь маской, скрывавшей страх перед безжалостным наступлением старости. - Пусть боги проклянут меня, если я сделаю это, отец, - прошептал он. - Позволь мне идти и приготовиться к поездке. - Иди, сынок. Когда я вижу тебя в тряпье, не подобающем мужчине, это расстраивает меня больше, чем можно выразить словами. Эллерт не ответил, поклонился и ушел переодеваться. Да, он поедет с отцом и будет исполнять роль покорного сына... до определенных пределов. Но теперь он знал, что имел в виду отец настоятель. В мире назрели перемены, и он не может отгораживаться от жизни. Юноша видел себя скачущим вдаль, видел огромного ястреба, парящего в небе, видел лицо женщины... Женщины. Он так мало знал о женщинах, а теперь они собираются вручить ему не одну, но сразу троих, покорных и безгласных... _этому_ он будет противиться изо всех своих сил. Он не станет принимать участия в чудовищной генетической программе Доменов. Никогда! Сняв монашеское одеяние, Эллерт в последний раз преклонил колени на холодных камнях пола кельи. "Святой Носитель Вериг, укрепи меня и дай вынести испытания..." - пробормотал юноша. Потом встал и переоделся в обычное дворянское платье Доменов, впервые за шесть лет пристегнув меч к поясу. "Святой Валентин-в-Снегах, да пребудет со мной твое благословение в мире..." - со вздохом прошептал он и в последний раз обвел взглядом свою келью. С горьким внутренним прозрением осознал, что больше не вернется сюда. 4 Червин, маленький дарковерский олень-пони, неторопливо трусил по тропе и время от времени встряхивал рогами, выражая свое негодование из-за возобновившегося снегопада. Они уже спустились с гор; до Хали оставалось не более трех дней пути. Эллерту поездка показалась долгой, гораздо дольше семи дней, которые прошли в действительности. У него возникло чувство, будто он путешествует целые годы, преодолев бесконечные лиги дорог, претерпев жесточайшие невзгоды. Юноша очень устал. Потребовалась вся его выдержка, приобретенная в Неварсине, чтобы без ужаса преодолеть немыслимую мешанину образов - легионы вариантов будущего, словно дороги, по которым можно отправиться, новые возможности, рожденные каждым словом и поступком. Пока они ехали по опасным горным тропам, Эллерт мог предвидеть каждый неверный шаг, ведущий к падению в пропасть, одновременно с верным шагом, сохранявшим жизнь. В Неварсине он научился преодолевать страх, но бесконечные усилия истощали и тревожили его. Присутствовала также другая возможность. Снова и снова за время путешествия Эллерт видел отца умирающим у его ног в какой-то незнакомой комнате. "Я не хочу начинать жизнь вне монастыря с отцеубийства! Святой Носитель Вериг, укрепи меня!" Юноша сознавал свой гнев, но бездействие из-за страха тоже могло привести к катастрофе. "Гнев принадлежит мне, - настойчиво напоминал он себе. - Я могу управлять своим гневом и могу воздержаться от убийства". Но видение снова и снова проносилось перед его мысленным взором: он стоял над телом отца, распростершимся на полу комнаты с зелеными портьерами, шитыми золотом, возле огромного кресла, покрытого затейливой резьбой. Глядя на лицо отца, было трудно удержаться от жалости и ужаса, видя перед собой человека, только что погибшего ужасной смертью. Еще труднее было не показывать свои чувства перед лордом Элхалином. На время поездки отец оставил презрительные речи о монашеских предрассудках Эллерта и больше не ссорился с ним. Он ласково обращался к сыну, рассказывая в основном о его детстве в Хали, о временах, когда проклятие еще не поразило Эллерта, или о родственниках и бытовых мелочах. Он поведал о горнорудных работах в Хали, когда сила матриксного круга извлекала железную, медную и серебряную руду на поверхность земли; об экспериментах по выведению новых животных, предпринимаемых его братом, - о ястребах цвета радуги или червинах с фантастическими рогами из драгоценных камней, похожих на волшебных зверей из старых легенд. День за днем к Эллерту возвращались частицы былой детской любви к отцу - любви тех дней, когда его _ларан_ и вера христофоро еще не разделили их. Он раз за разом ощущал муку утраты, созерцая образ проклятой комнаты с зелеными портьерами, огромным резным креслом и побелевшее, заострившееся лицо отца, даже в смерти сохранившее удивленное выражение. Снова и снова другие лица проплывали перед ним. Большинство из них Эллерт игнорировал, как научился в монастыре, но два или три возвращались с непонятной настойчивостью. Он понял, что это лица тех людей, кто _непременно_ войдет в его жизнь. Одно из них принадлежало брату Дамону-Рафаэлю, называвшему его трусом и сандаленосцем. Дамон-Рафаэль был бы только рад избавиться от соперника, оставшись единственным наследником Элхалина. "Как бы мне хотелось, чтобы мы с Дамоном-Рафаэлем были друзьями и любили друг друга, как подобает братьям! Однако я не вижу этого ни в одном из возможных вариантов будущего..." Также перед мысленным взором Хастура вставало лицо женщины, которую он раньше не видел. Маленькая, изящно сложенная, с бледным лицом и черными волосами, похожими на массу литого непрозрачного стекла; печальное, прекрасное лицо с темными глазами, глядевшими на него с безмолвной мольбой. "Кто ты? - спрашивал он. - Зачем являешься мне?" После лет, проведенных в монастыре, для Эллерта казались странными и чуждыми эротические видения, связанные с этой женщиной. Он видел ее смеющейся, флиртующей, ее лицо с закрытыми глазами приближалось к нему для поцелуя... "Нет! - думал юноша. - Не имеет значения, какое искушение приготовил для него отец с помощью этой женщины. Он не породит ребенка, несущего в крови проклятье гибельного _ларана_". Однако лицо женщины продолжало появляться, ее присутствие ощущалось во сне и наяву, и он понял: это одна из тех, кого отец выбрал ему в невесты. Возможно, мрачно подумал Эллерт, он окажется не способен противостоять ее красоте. "Я уже наполовину влюбился в нее! - злился юноша. - А ведь я даже еще не знаю ее имени!" Как-то вечером, когда они спускались в широкую зеленую долину, отец снова заговорил о будущем: - Перед нами лежит Сиртис. Жители Сиртиса на протяжении столетий были вассалами Хастуров. Там мы ненадолго прервем наше путешествие. Полагаю, ты будешь рад снова поспать в настоящей постели? - Мне все равно, отец, - рассмеялся Эллерт. - Во время нашей поездки я спал с куда большим комфортом, чем когда-либо в Неварсине. - Возможно, мне не повредила бы монашеская выносливость, если я хочу, чтобы мои старые кости и дальше выдерживали подобные путешествия, - проворчал старик. - В отличие от тебя буду очень рад мягкой постели. Теперь мы всего лишь в двух днях езды от дома и можем поговорить о твоей свадьбе. В десятилетнем возрасте ты был обручен со своей родственницей Кассандрой Эйлард, не помнишь? Как Эллерт ни старался, он не мог вспомнить ничего, кроме праздника, когда его одели в новый костюм и заставили часами слушать длинные речи взрослых. Он сказал об этом отцу, тот пожал плечами: - Я не удивлен. Наверное, в то время девочки там даже не было. Тогда ей, кажется, исполнилось всего лишь четыре года. Надо признать, я не вполне одобрял этот брак. В жилах Эйлардов течет кровь чири [мифические бесполые существа, наделенные психокинетическими способностями], и они производят на свет время от времени дочерей-эммаска - с виду прекрасных женщин, но не способных ни выходить замуж, ни рожать детей. Однако их _ларан_ силен, поэтому я решился обручить вас. Когда девочка подросла, я поручил _лерони_ из нашего дома обследовать ее в присутствии акушерки. Обе высказали мнение, что Кассандра полноценная женщина и может рожать детей. Я не видел ее с тех пор, когда она была совсем малюткой, но мне говорили, что она выросла красавицей. Эйларды находятся в союзе с нашим кланом. Нужда в таком браке велика. Эллерт заставил себя говорить спокойно: - Ты знаешь мое мнение в этом вопросе, отец. Не буду спорить с тобой, но не изменю свои взгляды. Я не хочу жениться и плодить сыновей с проклятием в крови. Более мне нечего сказать. И снова перед потрясенным взором юноши возникла комната с зелеными портьерами, обшитыми золотом, мертвое лицо отца... Видение было таким сильным, что ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы разглядеть _дома_ Стефана, ехавшего рядом. - Эллерт. - В голосе старика слышалась теплота. - За время нашего с тобой путешествия я слишком хорошо узнал тебя, чтобы верить подобным речам. В конце концов, ты - мой сын, и когда займешь место, принадлежащее тебе по праву, то быстро избавишься от этих монашеских догм. Давай не будем говорить об этом, пока не настанет срок. Боги знают, у меня нет желания ссориться с сыном, которого они мне подарили. В горле у Эллерта встал горький комок. "Ничего не поделаешь. Я полюбил своего отца. Неужели в конце концов он сломит мою волю - не насильно, а добротой?" Он снова увидел мертвое лицо отца в комнате с зелеными портьерами, а затем перед затуманившимся взором проплыло лицо темноволосой девушки из его грез. Замок Сиртиса был древней каменной цитаделью с крепостным рвом и подъемным мостом. Каменные и деревянные надворные постройки радовали глаз своим мощным великолепием, а сам двор закрывал тент из разноцветного стеклоподобного вещества. Под ногами разбегались мозаичные узоры мостовой, выложенные с искусством и точностью, недоступными обычным мастеровым. Эллерт понял, что обитатели Сиртиса широко пользовались возможностями матрикса для создания великолепных вещей. "Как ему удалось собрать столь