а тремя голосами. Так что лучшим способом исправить их неосторожность будет просто помолчать. Братья тоже быстро опомнились и замолчали. Через некоторое время Мишур с Алом-младшим спустились вниз с холма. Сказитель не должен был нарушать молчание, потому что он уже принимал участие в разговоре о злосчастнике. И будет еще хуже, если заговорит сам Алвин, потому что именно о нем шла речь. Поэтому Сказитель пристально посмотрел в глаза Мишуру, пытаясь дать ему понять, что заговорить первым должен он. Мишур ответил на вопрос, который, как ему казалось, ему задавали: "Папа стоит наверху, на скале. Наблюдает". Сказитель услышал, как Калм с Дэвидом вздохнули с облегчением. В том, что сказал третий, не было ничего о злосчастниках, и поэтому Алвин-младший был в безопасности. Теперь у Сказителя появилось время удивиться, почему Миллер считает, что ему необходимо не спускать глаз с каменоломни. "А что может случиться с камнем? Я никогда не слышал, чтобы Краснокожие воровали камни". Мишур подмигнул ему. "Иногда здесь творятся чудные дела. Особенно с мельничными жерновами". Алвин уже завязывал узлы, перешучиваясь с Дэвидом и Калмом. Он изо всех сил старался связать веревки покрепче, но Сказитель видел. что его дар проявлялся вовсе не в вязании узлов. Когда Алвин-младший затягивал веревки, они слегка закручивались и врезались в дерево, сжимая жерди до тех пор, пока они не становились почти сплошным куском дерева. Это происходило едва заметно, и если бы Сказитель не вглядывался, то вряд ли что-нибудь заметил бы. Но это происходило. Все, что завязывал Алвин-младший, было связано на совесть. "Связано так, что сгодилось бы и для плота", отступив назад полюбоваться работой, сказал Алвин-младший. "Ну, на этот раз он поплывет по твердой земле", сказал Мишур. "Па сказал, что на этот раз он даже мочиться в воду не станет". Поскольку солнце было уже низко на западе, они принялись разжигать костер. Днем их грела работа, но ночью понадобится огонь, чтобы отпугивать зверей и спасаться от осеннего холода. Миллер так и не спустился вниз даже на ужин, и когда Калм собрался отнести еду отцу на вершину холма, Сказитель предложил отправиться с ним вместе. "Ну, я не знаю", сказал Калм. "По-моему, тебе незачем это делать". "Я этого хочу". "Па... ему не нравится, если в такое время у камня соберется много народу". Калм выглядел слегка смущенным. "Понимаешь, он мельник, и это его камень". "Один я - это не много народу. Калм не стал больше ничего говорить и Сказитель отправился за ним по тропе среди камней. По дороге они прошли мимо следов, оставшихся после вытесывания первых двух камней. Осколки, оставшиеся от них, были использованы, чтобы сделать ровным покрытие дорожки от скалы до подножия. Ниши были почти идеально круглыми. Сказитель и прежде имел дело с каменотесными работами, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь рубил камень так - чтобы он сразу становился круглым без дополнительной обработки. Обычно вырубалась целая глыба, которая позже закруглялась на земле. Было много причин делать это именно таким образом, но самой главной была та, что заднюю часть камня было просто невозможно обрабатывать, пока глыба не вырублена из скалы. Калм не замедлял шага, поэтому Сказитель не смог посмотреть поближе, но, судя по всему, не было никаких следов того, что каменотес в этой каменоломне как-то обрабатывал заднюю часть камня. В новом месте все выглядело точно так же. Миллер сгребал осколки камня вниз по склону. Сказитель встал за его спиной и принялся в последних лучах дневного света рассматривать скалу. Всего за один день, работая в одиночку, Алвин-младший придал нужную форму передней части камня и сколол все лишнее по окружности. И хотя камень еще не был отделен от поверхности скалы, он уже был фактически отполированным. И к тому же была уже проделана центральная дыра для присоединения жернова к механизму мельницы. И не было никакой видимой возможности установить резец так, чтобы обрубить обратную сторону. "Да, у парня настоящий дар", сказал Сказитель. Миллер согласно пробурчал. "Я слышал, ты собираешься провести ночь здесь". "Правильно слышал". "Не имеешь ничего против, если я составлю тебе компанию?" Калм закатил глаза. Но чуть помедлив, Миллер пожал плечами. "Устраивайся". Калм смотрел на Сказителя широко открытыми глазами и поднял брови, как бы говоря, что чудеса еще случаются. Поставив ужин Миллера на землю, Калм ушел. Миллер уселся на расчищенном от осколков пятачке. "Ты уже ел?" "Я соберу дрова для ночного костра", сказал Сказитель. "Пока еще светло. Ешь ты." "Постерегись змей", сказал Миллер. "Они почти все уже заснули на зиму, но всякое бывает". Сказитель смотрел себе под ноги, ища змей, но ни одной не обнаружил. И вскоре у них уже пылал хороший костер, сложенный из больших бревен, которые будут гореть всю ночь. Завернувшись в свои одеяла, они лежали в свете костра. Сказителю казалось, что Миллер мог бы найти землю помягче в нескольких ярдах от каменоломни. Но, видимо, ему было важней иметь камень все время перед глазами. Сказитель начал разговор. Тихо, но настойчиво он говорил о том, как тяжело, наверное, быть отцом, видеть, как растут сыновья, возлагать на них столько надежд, но в то же время знать, что в любой момент может прийти смерть и забрать кого-нибудь из них. Тема была выбрана правильно, потому что вскоре уже говорил только Миллер. Он рассказал о том, как его первенец Вигор погиб в Хатрак-ривер всего через несколько минут после рождения Алвина-младшего. А потом стал рассказывать о тех бесчисленных случаях, когда Алвин-младший чуть было не погиб сам. "Всегда из-за воды", сказал он в конце своего рассказа. "Никто мне не верит, но это так. Всегда вода". "Весь вопрос в том", сказал Сказитель. "Пытается ли вода совершить злое дело, убив ни в чем не повинного мальчика? Или она творит добро, пытаясь уничтожить злую силу?" Такой вопрос многих бы рассердил, но Сказитель уже перестал пытаться угадать, когда и почему Миллер выходит из себя. На этот раз все обошлось. "Я сам думал об этом", сказал Миллер. "Я давно за ним наблюдаю, Сказитель. Конечно, у него явно есть дар вызывать к себе любовь других. Даже своих сестер. Они нещадно его изводят с тех самых пор, как он стал достаточно большим, чтобы суметь плюнуть им в еду. И среди них уже не найдется ни одной, кто не нашла бы способа преподнести ему сюрприз не из числа тех, которые дарят на Рождество. Они сшивали вместе его носки, пачкали сажей сиденье уборной, утыкивали иголками его ночную рубашку, и все же все они готовы умереть за него". "Я знаю", сказал Сказитель. "что многие люди обладают даром завоевывать любовь других, не заслуживая этого". "Я тоже этого боялся", сказал Миллер. "Но мальчик сам не подозревает о своем даре. Он не заставляет людей делать то, что хочется ему. Он позволяет мне наказывать его, когда он неправ. А ведь если бы он захотел, то смог бы меня остановить". "Как?" "Потому что он знает, что иногда я гляжу на него и вижу моего мальчика Вигора, моего первенца, и тогда я не способен причинить ему никакого вреда, даже если этот вред пойдет ему на пользу". Может, эта причина отчасти и правда, подумал Сказитель. Но правда не вся. Чуть позднее, когда Сказитель пошевелил костер, чтобы дерево лучше разгорелось, Миллер наконец-то рассказал ему ту самую историю, которую Сказитель хотел от него услышать. "У меня есть история", сказал он. "которая может пригодиться для твоей книги". "Давай посмотрим, что это за история", сказал Сказитель. "Впрочем, произошла она не со мной". "Надо, чтобы это было бы что-то, что ты видел бы своими глазами", сказал Сказитель. "Я слышал самые причудливые истории, о которых кто-то слышал, что они произошли с друзьями их друзей". "О, я видел это сам. Все это происходит на протяжении многих лет и я уже говорил с этим человеком несколько раз. Это один из шведов, живущих ниже по реке, и он говорит по-английски так же хорошо, как и я. Когда он только-только приехал, мы помогли ему поставить хижину и амбар, это было через год после нашего приезда. Я тогда, помню, еще к нему присматривался. В-обшем, был у него мальчик, светловолосый шведский мальчик, ну, ты знаешь, какими они бывают". "Волосы почти белого цвета?" "Как изморозь на утреннем солнце, такие белые, и еще сверкающие. Прекрасный мальчик". "Могу себе представить", сказал Сказитель. "Ну, и папа очень любил его. Больше своей жизни. Ты знаешь эту историю из Библии, про отца, который отдал своему мальчику разноцветную одежду?" "Слыхал". "Вот так и он любил своего мальчика. Но я собственными глазами видел как, когда они вдвоем шли вдоль реки, отец вдруг вроде как споткнулся и взял да столкнул своего сына, отправил парня кувырком прямо в Уоббиш. Ну, в-обшем, потом мальчишка зацепился за какую-то корягу и мы с отцом помогли ему выбраться на берег, но все это было ужасно - ведь отец мог убить своего собственного сына. Конечно, он сделал это не нарочно, но это не помешало бы мальчику погибнуть, а отцу всю жизнь винить себя". "Мне кажется, отец этого не смог бы пережить". "Конечно. Вскоре я с ним встретился. Он тогда колол дрова, и вдруг ни с того ни с сего так замахнулся топором, что если бы мальчик в этот момент не поскользнулся и не упал бы, то топор угодил бы ему прямо в голову, а мне еще не довелось встретить никого, кто после такого удара остался бы в живых". "Мне тоже". "И тогда я попытался представить себе, как это могло произойти. О чем мог думать отец. Поэтому однажды я подошел к нему и спросил: "Нильс, ты должен быть поосторожнее с этим мальчиком. Если ты будешь так размахивать топором, то когда-нибудь снесешь ему голову". И Нильс сказал мне, "Мистер Миллер, это была не случайность". Знаешь, я прямо ошалел. Как это так, не случайность? И он сказал мне, "Ты не можешь себе представить, каково мне приходится. Иногда мне кажется, что меня околдовала какая-нибудь ведьма или в меня вселился дьявол, но в тот день я просто работал себе и думал о том, как я люблю этого мальчика, когда внезапно мне захотелось его убить. Впервые меня посетило это чувство, когда он был еще младенцем и я стоял на лестнице с ним на руках. Какой-то голос вдруг сказал мне: "Сбрось его вниз!". И я по-настоящему хотел это сделать, хотя в то же время знал, что это было бы самое ужасное дело на свете. Мне хотелось сбросить его вниз так, как ребенку хочется раздавить таракана коробкой. Я хотел увидеть, как от удара о пол треснет его голова. Ну, я поборол это чувство, загнал его далеко внутрь и прижал к себе моего мальчика так крепко, будто хотел придушить его. И потом, положив его назад в люльку, я уже знал, что никогда больше не смогу пронести его по лестнице. Но ведь не мог же я вообще никогда к нему не подходить! Это был мой мальчик и он вырос таким умным, добрым и прекрасным, что я не мог не полюбить его. Когда я пытался держаться от него подальше, он плакал, потому что его папа с ним не играет. Но если я был с ним, то это чувство возвращалось снова и снова. Не каждый день, но часто, и иногда так внезапно, что я делал что-нибудь, не успев осознать что делаю. Так было и в тот день, когда я столкнул его в воду, я всего лишь оступился, всего лишь подтолкнул его, но я знал, что делаю неверный шаг и не успел остановиться. И я знаю, что когда-нибудь я опять не смогу остановить себя, я не хочу этого, но когда-нибудь, когда этот мальчик окажется у меня под рукой, я убью его". Сказитель видел, как рука Миллера шевельнулась, как если бы он хотел смахнуть слезу со своей щеки. "Ведь это очень странно", сказал Миллер. "Когда кто-нибудь чувствует что-либо подобное к своему сыну". "А у этого человека есть другие сыновья?" "Несколько. А что?" "Мне просто хотелось бы знать, чувствовал ли он желание убить и их тоже". "Никакого, никогда. Я спрашивал его. Я спрашивал и он сказал, нет, ни капли". "Ну так, мистер Миллер, что же ты сказал ему?" Миллер несколько раз вдохнул и выдохнул. "Я не знал, что ему сказать. Некоторых вашей человеку вроде меня просто не понять. Например, почему вода пытается убить моего сына Алвина. И этот швед своего сына. Может, есть дети, которым просто не суждено выжить. А ты что думаешь, Сказитель?" "Я думаю, что есть дети, чья жизнь так важна, что кто-то - какая-то сила в этом мире - может хотеть их смерти. Но всегда есть и другие силы, может, даже более мощные, которым нужно, чтобы они оставались живыми". "Тогда почему эти силы не проявляются, Сказитель? Почему не появится какая-нибудь небесная сила, не подойдет к этому шведу и не скажет: "Не бойся, твой мальчик в безопасности, даже от тебя самого"?" "Может, эти силы не говорят словами. Может, они просто действуют". "Пока действует только сила, желающая смерти". "Я ничего не знаю об этом шведском мальчике", сказал Сказитель. "но мне кажется, что твой сын кем-то очень сильно защищен. Судя по тому что ты рассказал, он уже десять раз должен был погибнуть". "Это верно". "Мне кажется, он находится под чьей-то зашитой". "Не очень-то надежной". "Но вода ведь так и не смогла добраться до него?" "Ей почти удалось это сделать, Сказитель". "И с этим шведским мальчиком то же самое. Я знаю, что кто-то защищает его". "Кто же?", спросил Миллер. "Ну как кто, его собственный отец". "Отец - его враг", сказал Миллер. "Я так не думаю", сказал Сказитель. "Ты не слышал о том, как часто отцы случайно убивают своих детей? Они идут на охоту и пуля летит мимо цели. Фургон наезжает на ребенка или обрушивается на него. Это случается постоянно. Может быть, эти отцы не понимают, что происходит. Но этот швед осторожен, он замечает, что происходит, старается следить за собой и всегда вовремя останавливается". Голос Миллера зазвучал не так безнадежно. "Ты говоришь так, будто этот отец не такой уж плохой человек". "Если бы он был плох, мистер Миллер, его мальчик давно был бы уже мертв и похоронен". "Может быть. Может быть". Миллер надолго задумался. Так надолго, что Сказитель начал уже слегка подремывать. Он очнулся, когда Миллер уже говорил: "... и лучше не становилось, а все хуже и хуже. Труднее защищаться от этого чувства. Не так давно он стоял на чердаке в своей... своем амбаре и сбрасывал вилами солому вниз. А внизу стоял его мальчик и все, что ему нужно было сделать - это случайно выпустить вилы из рук так, чтобы они упали вниз, легче ничего не придумаешь, он мог бы потом сказать, что они выскользнули и никто бы ничего не узнал. Пусть себе летят и проткнут мальчика насквозь. И он был готов это сделать. Ты понимаешь меня? Было так тяжело с этим бороться, куда труднее чем прежде, и он просто сдался. Решил уже, что он возьмет и сделает это. И в этот самый момент в дверях появился незнакомец и закричал: "Нет!". И тогда я опустил вилы", так он сказал. "я опустил вилы, но меня всего так трясло, что я едва мог ходить. Я знал, что незнакомец увидел меня в тот момент, когда в сердце моем царило убийство, и он должен был подумать, что я самый страшный человек в мире, который даже может задумывать убийство собственного сына, он ведь даже догадаться не мог, как я боролся все эти годы..." "Может так статься, что этот незнакомец знал кое-что о тех силах, которые действуют внутри человека", сказал Сказитель. "Ты так думаешь?" "О, я не могу быть уверен, но может этот незнакомец увидел также как этот отец любит своего мальчика. Может, незнакомец долгое время сомневался, но в конце концов догадался, что у этого ребенка могучие, сверхъестественные враги. И еще, может, позже он начал понимать, что сколько бы ни было у мальчика врагов, его отец не среди них. Не среди врагов. И он хотел бы кое-что сказать отцу". "Что же он такое хотел сказать?". Миллер опять протер глаза рукавом. "Что, как ты думаешь, этот незнакомец мог бы захотеть сказать?" "Может быть, он хотел сказать: "Ты сделал все, что мог, и теперь это сильнее тебя. Теперь ты должен отослать мальчика. К родственникам на восток, или подмастерьем в какой-нибудь городок". Это должно быть нелегко для отца, раз он так любит мальчика, но он сделает это, потому что знает, что настоящая любовь проявляется в том, чтобы уберечь мальчика от опасности". "Да", сказал Миллер. "По этой же причине", сказал Сказитель. "Тебе, возможно, стоит сделать что-нибудь подобное и с твоим мальчиком, с Алвином". "Возможно", сказал Миллер. "Ты ведь сам говорил, что тут ему грозит опасность от воды. Кто-то, или скорее что-то защищает его. Но может быть, если бы Алвин жил не здесь..." "Тогда от некоторых опасностей он был бы защищен", сказал Миллер. "Подумай об этом", сказал Сказитель. "Это ужасно", сказал Миллер. "Посылать своего мальчика жить куда-то к незнакомым людям". "Мне кажется, гораздо хуже будет, если придется похоронить его". "Да", сказал Миллер. "Хуже этого нет в мире ничего. Похоронить своего ребенка". Больше они не разговаривали и через какое-то время оба уснули. Утро было холодным, с сильной изморозью и Миллер не позволил Алвину даже подойти близко к скале до тех пор, пока солнце не растопило влагу. Вместо этого они провели все утро, утрамбовывая землю от скалы до саней, чтобы было легче скатить камень с горы. Теперь Сказитель был уже совершенно уверен, что для отделения камня от скалы Алвин, возможно, не понимая этого сам, использовал скрытые силы. Сказитель был очень заинтересован. Чтобы понять их природу, он хотел знать, насколько мошны эти силы. И раз Алвин-младший не понимал что он делает, то Сказитель должен был выпытать это у него незаметно. "А как ты станешь обтачивать свой камень?", спросил он. Миллер пожал плечами. "Раньше я пользовался Бурровским камнем. Когда их привозили, они уже были заточены под серп". "Можешь показать мне, как это?", спросил Сказитель. Острием скребка Миллер нарисовал на изморози окружность. Затем пририсовал несколько исходящих из ее центра к краям дуг. Между каждой парой дуг он нарисовал дугу покороче, которая начиналась на краю, но заканчивалась не ближе чем в двух третях расстояния от центра. "Вот так", сказал Миллер. "У большинства мельниц в Пенсильвании и Сасквахэнни используется заточка под четверть", сказал Сказитель. "Знаешь, как?" "Покажи". Тогда Сказитель нарисовал еще одну окружность. Она получилась не очень хорошо, потому что изморозь уже начала подтаивать, но рисунок был еще достаточно четким. Вместо идущих от центра к кромке кривых он нарисовал прямые линии и линии покороче ответвлялись от них и шли прямо к краю. "Некоторым мельникам это нравится больше, потому что жернов стачивается медленнее. И с этими прямыми линиями тебе было бы легче добиться одинакового рисунка, когда ты станешь обтачивать камень". "Я понимаю", сказал Миллер. "Впрочем, не знаю. Я привык к этой кривой заточке". "Ну что ж, делай как тебе удобнее. Я никогда не был мельником, так что тебе виднее. Я просто рассказываю истории о том, что видел." "О, я не в обиде на тебя за то, что ты мне показал", сказал Миллер. "Совсем не в обиде". Алвин-младший стоял рядом, изучая обе окружности. "Я думаю, если мы все же доберемся с этим камнем до дома", сказал Миллер. "я попробую твою заточку. Должно быть, так помол будет чище". В конце концов земля высохла и Алвин-младший взобрался на поверхность скалы. Остальные братья уже были внизу, начав собирать лагерь и подводить лошадей к каменоломне. Одни только Миллер со Сказителем остались наблюдать за тем, как Ал-младший тащит свой молот к разработке. Ему оставалось не так уж много работы, чтобы закруглить камень до конца. К изумлению Сказителя, когда Алвин-младший вставил резец в нужное место и звякнул по нему молоточком, то целый пласт камня около шести дюймов толщиной отвалился от поверхности скалы и грохнулся о землю. "Э, да этот камень мягкий, как уголь", сказал Сказитель. "Какой же из него выйдет жернов, если он такой непрочный?" Миллер усмехнулся и покачал головой. Ал-младший отступил от камня назад. "Нет, Сказитель, это твердый камень, просто надо знать нужное место, чтобы расколоть его. Попробуй и ты увидишь". Он протянул молот и резец. Сказитель взял их и подошел к камню. Осторожно вложил резец в камень под углом чуть большим перпендикуляра. Затем, после тройного легкого постукивания, он нанес удар молотом. Резец выскочил из его левой руки и отдача от удара была так сильна, что он выронил молот. "Простите", сказал он. "Я уже занимался этим раньше, но наверное потерял навык". "Ну, это просто камень", сказал Алвин-младший. "У него есть свой норов. Он поддается только в особых направлениях". Сказитель осмотрел то место, в котором он пытался расколоть камень. И не смог найти его. Удар, в который он вложил всю свою силу, не оставил на нем даже следа. Алвин-младший поднял инструменты и приложил к камню резец. Сказителю показалось, что он направил его в то же самое место. Но Ал вел себя так, как будто резец был направлен совсем по-другому. "Смотри, это делается под таким вот углом. Вот так". Он ударил молотком, зазвенело железо, раздался треск камня, и отколотый каменный пласт опять обрушился на землю. "Теперь я понимаю, почему ты припас эту работенку для него", сказал Сказитель. "Похоже, у него неплохо получается", сказал Миллер. Всего за несколько минут камень стал полностью круглым. Сказитель стоял, молча наблюдая за тем, что будет делать Алвин. Мальчик отложил инструменты, подошел к жернову и обхватил его руками. Правую руку он засунул за камень, левой начал ощупывать разлом с другой стороны. Потом прижался щекой к камню. Глаза его были закрыты. Со стороны казалось, будто он прислушивается к чему-то, что происходит в глубине. Алвин начал издавать слабый вибрирующий звук. Едва слышный бессмысленный напев. Пошевелил руками. Изменил позу. Приложил другое ухо. "Вот это да", сказал Алвин. "Прямо трудно поверить". "Поверить во что?", спросил его отец. "Похоже, что несколько последних ударов задали настоящую встряску этому камню. Задняя часть уже полностью отделилась от скалы". "То есть, жернов уже ничем не закреплен?" "Я думаю, мы можем попытаться откатить его назад", сказал Алвин. "Без веревок, конечно, не обойтись, но, похоже, мы вытащим его без особого труда". Подоспели братья с веревками и лошадьми. Алвин просунул веревку за камень. И хотя задняя часть камня не подверглась ни одному удару, веревка с легкостью прошла. Потом еще одну веревку, и еще одну, и вот они уже задергались то влево, то вправо, вытаскивая тяжелый камень из его ниши в толще скалы. "Если бы я не видел этого своими глазами", пробормотал Сказитель. "Но ты видел", сказал Миллер. Между камнем и скалой все еще оставался зазор в несколько дюймов, когда они уже перекинули веревки, продев их сквозь дыру в середине и привязав к упряжке лошадей, стоящей выше на холме. "Теперь он и сам прекрасно покатится", объяснил Миллер. "А лошади будут противовесом". "Он должен быть тяжеловат". "Справимся. Если только ты не собираешься лечь на его пути", сказал Миллер. Они принялись осторожно катить камень. Миллер сжал плечо Алвина, держа его подальше - и выше от камня. Сказитель помогал управиться с лошадьми, поэтому он смог взглянуть на обратную сторону камня только тогда, когда тот стоял уже внизу около саней. Он был гладким, как спина младенца. Плоским, как лед в миске. И эту идеальную поверхность нарушала только заточка под четверть - прямые линии, расходящиеся от края центрального отверстия до кромки камня. Алвин подошел и встал около него. "Я все правильно сделал?", спросил он. "Да", сказал Сказитель. "Мне очень повезло", сказал мальчик. "Я как раз почувствовал, что камень готов расколоться вдоль этих линий. Ему самому так хотелось, так что это было легче легкого". Сказитель протянул руку и слегка коснулся режущей кромки. Она была острая. Он взял палец в рот, пососал и почувствовал вкус крови. "Неплохая заточка, верно?", спросил Миллер. У него был такой тон, будто подобные веши случались каждый день. Но Сказитель видел в его глазах благоговейный трепет. "Хорошая работа", сказал Калм. "Лучше я не видел", подтвердил Дэвид. После этого при помощи тянущих в противовес лошадей они затащили камень на волокушу заточенной стороной вверх. "Сказитель, ты не мог бы оказать мне услугу?", спросил Миллер. "Если буду в силах". "Забери Алвина домой. Его работа окончена". "Нет, Папа!", закричал Алвин. Он подбежал к отцу. "Нельзя же отправить меня домой именно сейчас!" "Нам не нужен десятилетний мальчишка под ногами, пока мы тащим такой здоровенный камень, ", сказал отец. "Но я должен присмотреть за камнем, чтобы он не разбился и не раскололся, Па!" Старшие сыновья выжидательно смотрели на отца. Интересно, чего они ждут, подумал Сказитель. Они явно уже слишком взрослые, чтобы обижаться на особую привязанность отца к седьмому сыну. И конечно, они хотели бы уберечь мальчика от опасности. В то же время для них было очень важным, чтобы камень добрался до места целым и невредимым и мельница наконец-то заработала. Не было сомнений что Алвин обладал особой властью, способной уберечь камень. "Можешь ехать с нами до заката", в конце концов сдался Миллер. "Тогда мы уже будем недалеко от дома и ты со Сказителем отправишься домой и ляжешь спать." "Я не против," сказал Сказитель. Алвин-Младший был явно недоволен, но не стал возражать. Они вытащили волокушу на дорогу еще до полудня. Две лошади спереди и две сзади - для тормоза, были привязаны прямо к камню. Камень был положен на деревянную раму саней, которые катились по семи - восьми жердям одновременно. Волокуша двигалась вперед, подминая под себя новые жерди, положенные заранее поперек дороги. Как только жердь показывалась из-под задка саней, кто-нибудь из братьев сразу выпутывал ее из веревок задней упряжки, бежал вперед и клал сразу после передней. То есть каждый из них на одну милю пути пробегал почти по пять миль. Сказитель тоже хотел присоединиться к ним, но Дэвид, Калм и Мишур и слышать не хотели об этом. В конце концов он стал присматривать за задней упряжью, а Алвин забрался на одну из лошадей. Миллер вел переднюю упряжку, все время оглядываясь чтобы убедиться что сыновья поспевают за ним. Так они шли час за часом. Миллер предложил им остановиться передохнуть, но братья, казалось, не особо устали и Сказитель удивлялся, как хорошо жерди выдерживают нагрузку. Ни одна не раскололась о камень на дороге или от тяжести камня. Они, правда, сильно истерлись и выщербились, но не более того. И, когда от солнца остался только кусочек в два пальца толщиной среди багряно-красных облаков, Сказитель увидел, как дорога привела их на знакомый луг. Весь путь им удалось проделать всего за один день. "Я думаю у меня самые сильные братья в мире," тихо сказал Алвин. В этом-то я не сомневаюсь, подумал Сказитель. Если тебе удалось вырубить камень без помощи рук, потому что ты "нашел правильные направления" в камне, то не удивительно, что твои братья смогли найти в себе столько сил, сколько ты захотел в них увидеть. Сказитель опять попытался, как делал это уже не раз прежде, разгадать природу скрытых сил. Конечно, был какой-то закон природы, которому они подчинялись - Старый Бен всегда утверждал это. И вот перед нами мальчик, который своими верой и простым желанием сделать это способен резать камень как масло и придавать силы собственным братьям. Есть такая теория, что скрытыми силами обладает человек, связанный с одной из стихий, но которая именно из них помогает Алвину? Земля? Воздух? Огонь? Наверняка не вода, потому что Сказитель верил рассказам Миллера. Как же так получается что, стоит Алвину захотеть, и сама земля расступается по его желанию, а другие, сколько бы усилий они не прилагали, не могут даже ветер заставить подуть? К тому времени, когда они вкатили камень в двери мельницы, им уже понадобились свечи. "Может, успеем еще поставить его на место", сказал Миллер. Сказитель понял, какие страхи обуревают Миллера. Если он просто оставит камень стоять, утром он наверняка покатится и задавит одного ребенка, когда тот будет, ничего не подозревая, нести в дом воду. Раз уж камень был каким-то чудом привезен сюда с горы за один день, было бы глупо оставлять его где-нибудь кроме специально отведенного ему в мельнице места, основания из утрамбованной земли и камня. Они завели упряжку лошадей внутрь и привязали ее к камню точно таким же образом, как во время спуска с горы. Чтобы, пока они будут опускать камень на основание, лошади могли тянуть против его веса. Пока же камень находился на утрамбованной земле около круглого каменного основания. Мишур и Калм пристраивали под него два лома чтобы в нужный момент подтолкнуть так, чтобы он упал точно на отведенное ему место. Пока они занимались этим, камень слегка покачивался. Дэвид придерживал лошадей, потому что если лошади натянут веревки раньше времени, то камень грохнется на грязную землю как раз своей хрупкой заточенной поверхностью. Сказитель стоял в стороне, наблюдая за тем, как Миллер направляет сыновей своими совершенно бесполезными командами: "Осторожней!", "Давай!". Алвин стоял рядом с ним с тех самых пор, как они занесли камень внутрь. Одна из лошадей начала биться. Миллер сразу заметил это, крикнув: "Калм, помоги брату с лошадьми!" и сам сделал шаг в их сторону. В этот момент Сказитель внезапно обнаружил, что Алвин больше не стоит около него. Мальчик быстро шел к камню, неся в руках метлу. Наверное, он увидел валяющиеся на основании камешки и решил смести их. Лошади осадили назад; веревки провисли. И когда Алвин стоял уже позади камня, Сказитель вдруг понял, что теперь, когда веревки ослабли, уже ничего не мешает камню свалиться назад, если ему вдруг вздумается это сделать. По всем законам разумного мира у камня не было никаких причин падать именно сейчас, но теперь Сказитель знал, что когда дело касается Алвина-младшего, ожидать чего-либо разумного не приходится. У мальчика был невидимый могучий враг и он не упустит такой удачи. Сказитель кинулся вперед. Когда он подбежал почти к самому камню, он почувствовал, как земля слегка вздрогнула у него под ногами и утоптанная грязь чуть-чуть подалась. Несильно, всего лишь на несколько дюймов, но этого оказалось достаточно, чтобы дрогнул и камень. А поскольку он находился в неуравновешенном состоянии, то достаточно и для того, чтобы остановить падение было уже невозможно. Камень падал прямо на подготовленное ему место на каменном основании, туда, где стоял Алвин. Сказитель с криком схватил Алвина за руку и выдернул его из-под камня. Только теперь мальчик увидел падающий прямо на него громадный жернов. Рывок Сказителя был достаточно сильным, чтобы откинуть Алвина на несколько футов, но этого было недостаточно. Ноги мальчика все еще лежали в тени камня, который стремительно падал, слишком быстро, чтобы Сказитель мог что-нибудь предпринять. И ему оставалось только смотреть, как камень калечит ноги Алвина-младшего. Он знал, что такая рана означает неминуемую смерть, разве что мучения продолжатся дольше. Он не сумел спасти мальчика. И вдруг, наблюдая убийственное падение камня, он увидел, как в нем появилась трещина, менее чем через мгновение превратившаяся в разлом через всю толщину камня. Половинки разошлись, причем именно таким образом, чтобы упасть около ног Алвина, не задев их. И, когда Сказитель уже увидел сквозь эту щель в камне свет фонаря, раздался крик самого Алвина: "Нет!" Постороннему наблюдателю показалось бы, что Алвин кричит от страха неминуемой смерти при виде валящегося на него камня. Но для Сказителя, лежавшего на земле рядом с мальчиком, ослепленного светом фонаря, бьющего прямо через середину камня, этот крик означал и еще кое-что. Как и все дети, не думающий о грозящей ему опасности, Алвин закричал протестуя против порчи камня. После того, как он лично вытесал этот камень, после всех усилий, предпринятых братьями, чтобы дотащить его до этого места, он просто не мог видеть, как жернов разрушается у него на глазах. И раз он не мог этого видеть, этого и не произошло. Половинки камня прыгнули друг к другу как иголка, которая прыгает к магниту, и камень упал целым и невредимым. Тень камня оказалась больше места его падения. Он не раздробил обеих ног Алвина. Его левая, поджатая под себя нога, осталась полностью невредимой. И все же правая нога попала прямо под кромку камня, которая разрезала его голень на глубину двух дюймов. Поскольку в это время Алвин как раз подтягивал ногу к себе, удар камня отбросил ногу в направлении движения. Он ободрал кожу и мускулы до самой кости, но все же не отрезал ногу полностью. Нога могла бы даже оказаться не сломленной, если бы под ней не лежала метла. Ударом камня нога была прижата к рукоятке метлы с такой силой, что обе кости нижней части ноги сломались. Острые края костей прорвали кожу и зажали рукоятку метлы как две стороны тисков. И все же нога осталась вне упавшего камня и поэтому кости были просто переломаны, а не стерты в пыль под весом камня. В воздухе звенели грохот от удара камня о камень, крики изумления и горя, и над всем этим пронзительный страдающий крик мальчика, который никогда еще не казался таким маленьким и беззащитным, как сейчас. Еще до того, как кто-нибудь успел подойти, Сказитель увидел, что обе ноги Алвина свободны от камня. Алвин пытался сесть и осмотреть свою рану. То, что он увидел, вместе с болью от раны, оказались слишком тяжелы для него и он потерял сознание. Первым подбежал отец Алвина; он не был ближе остальных, но двигался быстрее сыновей. Сказитель пытался успокоить его, потому что пока кости зажимали рукоятку, нога казалась целой. Миллер попытался поднять сына на руки, но зажатая нога не пускала его и боль вызвала у мальчика даже в бессознательном состоянии резкий стон. И тогда Мишур заставил себя, превозмогая боязнь причинить боль, нажать на ногу брата и освободить ее от рукояти метлы. У Дэвида в руках уже был фонарь, и пока Миллер нес Алвина-младшего, он бежал сбоку и освещал путь. Мишур и Калм хотели идти за ними, но Сказитель позвал их. "Там есть женщины и Дэвид с вашим отцом", сказал он. "Надо, чтобы кто-нибудь приглядел за всем этим". "Верно", сказал Калм. "Отцу теперь долго будет не до того". Молодые люди приподняли камень ломами так, чтобы Сказитель смог вытащить из под него рукоятку метлы и веревки, все еще привязанные к лошадям. Втроем они вынесли все снаряжение из мельницы, потом оседлали лошадей и убрали все инструменты и припасы. Только после этого Сказитель вернулся в дом и обнаружил, что Алвин-младший спит в его кровати. "Я надеюсь, вы не против", тревожно спросила Анна. "Конечно же нет", сказал Сказитель. Остальные девочки и Калли убирали со стола после ужина. В комнате, бывшей раньше комнатой Сказителя, Фэйт с Миллером, оба мертвенно-бледные и с поджатыми губами, сидели около кровати, на которой лежал замотанный бинтами и бандажом Алвин. У двери стоял Дэвид. "Это был чистый перелом", прошептал он Сказителю. "Но эти разрывы кожи... - мы боимся заражения. Он потерял всю кожу на передней части голени. Я даже не знаю, можно ли залечить такую рану, когда обнажена кость". "Вы приложили кожу назад?", спросил Сказитель. "Мы приложили на место все то, что от нее осталось, и Мама пришила ее там". "Правильно сделано", сказал Сказитель. Фэйт подняла голову. "Вы понимаете что-нибудь в медицине, Сказитель?" "Столько, сколько может знать человек, годами старавшийся помочь чем может и живущий среди людей, знающих так же мало как и он сам". "Как же это случилось?", спросил Миллер. "Почему именно сейчас, после того, как столько раз все заканчивалось хорошо?" Он поднял глаза на Сказителя. "Мне начинало казаться, что у мальчика есть защитник". "Он есть у Алвина". "Тогда этот защитник не смог его защитить". "Смог", сказал Сказитель. "На какое-то мгновение, пока падал этот камень, я видел, как он раскололся, и щель была достаточно широка для того, чтобы вообще не коснуться мальчика". "Как шпиль", прошептала Фэйт. "Отец, мне кажется, я тоже это видел", сказал Дэвид. "Но когда он упал целым, я решил, что видел то, что хотел бы видеть, а не то, что было на самом деле". "Сейчас в нем нет и трещины", сказал Миллер. "Нет", сказал Сказитель. "Потому что Алвин-младший не захотел, чтобы жернов раскололся". "Ты хочешь сказать, что он вновь срастил камень? Чтобы он ударил его и покалечил его ногу?" "Я хочу сказать, что он думал не о ноге", сказал Сказитель. "А о камне". "О, мой мальчик, мой дорогой мальчик", прошептала Мама, бережно лаская бессознательно протянутую ей мальчиком руку. Когда она перебирала его пальцы, они слегка согнулись в ее руке, потом разогнулись опять. "Разве так может быть", спросил Дэвид. "Чтобы камень раскололся, а потом сросся опять, и все меньше чем за секунду?" "Может быть", сказал Сказитель. "Потому что это случилось". Фэйт опять коснулась пальцев сына, но на этот раз они не упали бессильно. Пальцы Алвина потянулись к материнской руке быстрее, чем прежде, потом сжались в кулак, и опять раскрылись. "Он проснулся", сказал отец. "Я принесу немного рому для мальчика", сказал Дэвид. "Чтобы унять боль. У Армора в лавке есть". "Нет", прошептал Алвин. "Мальчик сказал нет", сказал Сказитель. "Он же ничего не соображает из-за боли". "Парень должен быть в полном сознании", сказал Сказитель. Он встал у кровати на колени справа от Фэйт так, чтобы быть ближе всех к лицу мальчика. "Алвин, ты слышишь меня?" Алвин застонал. Это должно было значить "Да". "Тогда послушай меня. Твоя нога очень сильно повреждена. Кости переломаны, но они остались на месте и могут срастись. Но кожа была ободрана, и хотя твоя мать пришила ее назад на место, вполне возможно, что кожа умрет и начнется гангрена, которая убьет тебя. Большинство хирургов отрезало бы тебе ногу, чтобы спасти жизнь". Алвин замотал головой туда обратно, пытаясь закричать. Это прозвучало, как стон "Нет, нет нет!" "Ты делаешь еще хуже", сердито сказала Фэйт. Сказитель посмотрел на отца, взглядом ища разрешения продолжать. "Не надо мучить мальчика", сказал Миллер. "Есть поговорка", сказал Сказитель. "Яблоня не спрашивает у бука, как ей растить плоды, а лев у лошади, как ему схватить добычу". "Что это значит?", спросила Фэйт. "Это значит, что я был бы дураком, если бы пытался научить его использовать силы, природу которых не понимаю. Но раз уж он не знает, как ими пользоваться, я думаю, мне стоит попытаться?" Миллер на секунду задумался. "Давай, Сказитель. Лучше, чтобы он знал всю правду и смог понять, способен он себя вылечить или нет". Сказитель осторожно сжал руку мальчика своими руками. "Алвин, ведь ты хочешь сохранить свою ногу? Тогда думай о ней так, как ты думал о камне. Ты должен думать о коже на ноге, о том, как она прирастает на место, как к кости опять прирастает мясо и все становится как раньше. Ты должен подробно представить себе все это. У тебя будет куча времени, пока ты лежишь здесь. Не думай о боли, думай о том, какой должна стать твоя нога, вновь целой и сильной". Алвин лежал, зажмурив глаза от боли. "Ты сделаешь это, Алвин? Попытаешься?" "Нет", сказал Алвин. "Ты должен победить боль, тогда ты сможешь использовать свой дар сохранять форму вашей". "Я не буду", сказал Алвин. "Но почему?", закричала Фэйт. "Сияющий Человек", сказал Алвин. "Я обещал ему". Сказитель вспомнил клятву Алвина, данную Сияющему Человеку, и у него опустилось сердце. "Кто это - Сияющий Человек?", спросил Миллер. "Это... видение, которое у него было, когда он был маленьким". "Как же так получилось, что мы об этом ничего не слышали?", спросил Миллер. "Это было в ту ночь, когда раскололся шпиль", сказал Сказитель. "Алвин обещал Сияющему Человеку, что никогда не станет использовать свою силу для собственной выгоды". "Но Алвин", сказала Фэйт. "Это ведь не чтобы сделать тебя богатым или что-нибудь такое, а для того, чтобы спасти твою жизнь." Мальчик лишь поморщился от боли и покачал головой. "Не могли бы вы оставить меня наедине с ним", сказал Сказитель. "Всего на несколько минут, чтобы я мог с ним переговорить". Сказитель не успел договорить, как Миллер уже вытолкал Фэйт за двери. "Алвин", сказал Сказитель. "Ты должен выслушать меня. Ты знаешь, что я не стану тебе лгать. Нет ничего важнее клятвы и я бы не стал толкать человека на клятвопреступление, даже чтобы спасти ему жизнь. Так что я не прошу тебя использовать свою власть для собственной пользы. Ты слышишь меня?" Алвин кивнул. "Подумай вот над чем. Подумай, как по всему этому миру проходит Разрушитель. Никто не видит, как он делает свою работу, как рушит и уничтожает все на земле. Никто кроме одного мальчика. Кто этот мальчик, Алвин?" Губы Алвина прошептали слово, хотя ни одного звука не было слышно. Я. "И этому мальчику дана сила, которую он сам еще полностью не понимает. Сила создавать против силы разрушать, которая есть у врага. И более того, Алвин, желание создавать. Мальчик, который на каждый промельк Разрушителя отвечает крупицей Созидания. Теперь скажи мне, Алвин, тот, кто помогает Разрушителю, друг или враг человечеству?" Враг, прошептали губы Алвина. "А если ты помогаешь Разрушителю уничтожить его самого опасного противника, тогда ты враг человечеству или нет?" "Ты все переворачиваешь", с трудом выдавил из себя мальчик. "Я все проясняю", сказал Сказитель. "Ты поклялся никогда не использовать свою силу для собственной пользы. Но если ты умрешь, то это принесет пользу только Разрушителю, а если ты будешь жить, если вылечишь свою ногу, то это будет на пользу всему человечеству. Да, Алвин, раз уж это принесет пользу всему человечеству, то тут не о чем больше говорить". Алвин заплакал, и заставила его плакать не боль тела, а та боль, которую он чувствовал в своей душе. "Но твоя клятва была ясной, так ведь? Никогда для собственной пользы. Так почему бы тебе не дать еще одну клятву, чтобы не нарушать старую. Поклянись, что ты посвятишь свою жизнь борьбе с Разрушителем. Если ты сдержишь эту клятву - а ты сдержишь, Алвин, ты мальчик, который держит свое слово - если ты сдержишь эту клятву, тогда спасение твоей жизни принесет пользу только другим, а вовсе не тебе самому". Сказитель ждал, ждал, и, наконец, Алвин кивнул головой. "Алвин-младший, клянешься ли ты, что проживешь свою жизнь для того, чтобы победить Разрушителя, чтобы делать веши целыми и правильными?" "Да", прошептал мальчик. "Тогда я говорю тебе, что согласно твоему собственному обещанию, ты должен исцелить себя". Алвин ухватился за руку Сказителя. "Как?", прошептал он. "Этого я не знаю, мальчик", сказал Сказитель. Как использовать свою власть - ответ на этот вопрос ты должен отыскать в себе. Могу сказать тебе, что ты должен попытаться, или враг одержит победу и я должен буду закончить твою историю описанием того, как твое тело будет опушено в могилу". К удивлению Сказителя, Алвин улыбнулся, и тогда Сказитель понял, что действительно сказал смешную вещь. Эта история закончится могилой, что бы Алвин сегодня не делал. "Ты прав, мальчик", сказал Сказитель. "Но я был бы не против вписать еще несколько страниц, пока не кончилась Книга Алвина". "Я постараюсь", прошептал Алвин. Если он действительно постарается, то все будет в порядке. Защитник Алвина слишком много сил потратил на него, чтобы взять и оставить его умирать. Сказитель не сомневался, что у Алвина хватит сил исцелить себя, главное чтобы он знал, как это сделать. Его тело было устроено гораздо сложнее, чем камень. Но если он хотел выжить, то должен был понять, как работает это тело и как он может срастить переломанные кости. Сказителю постелили в большой комнате. Он предложил поспать на полу у кровати Алвина, но Миллер покачал головой и ответил: "Это мое место". Оказалось, что заснуть в эту ночь Сказителю было нелегко. И в середине ночи он сдался, зажег фонарь щепкой из очага, надел свою куртку и отправился наружу. Ветер был резким. Собиралась буря и, судя по запаху, которым был наполнен воздух, со снегом. В большом хлеву беспокойно метались животные. Сказителю подумалось, что снаружи он мог оказаться не один. В ночи могли таиться Краснокожие, они могли даже бродить среди строений фермы, наблюдая за ним. Он даже слегка поежился, но потом отбросил страх. Этой ночью было слишком холодно. Даже самые кровожадные и ненавидящие Белых Чок-Тавы и Кри-Эки, лазутчики которых иногда приходили с юга, были не так глупы, чтобы оказаться на открытом пространстве, когда близится такая сильная буря. Скоро выпадет снег, первый в этом году, но сильный. Завтра он будет идти целый день, Сказитель чувствовал это, он знал, что воздух за грозовыми облаками будет еще холоднее, такой холодный, что снег будет сухим и пушистым, такой снег обычно валит часами, покрывая землю все более и более толстым слоем. Если бы Алвин не помог им дотащить камень до дома за один день, им бы пришлось пытаться дотащить его среди снежной бури. Стало бы скользко и могло б случиться что-нибудь похуже происшедшего. Сказитель очнулся от раздумий, стоя внутри мельницы и рассматривая камень. Он выглядел таким массивным, что трудно было представить себе, что его можно было тащить. Сказитель вновь прикоснулся к режущей кромке, пытаясь не порезаться. Провел пальцами по мелким бороздкам заточки, где будет собираться мука, когда большое водяное колесо повернет ось и заставит жернов вращаться и вращаться на мельнице так же неуклонно, как Земля все вращается и вращается вокруг Солнца, год за годом превращая время в пыль так же, как мельница превращает зерно в муку. Он посмотрел вниз на то место, где земля слегка подалась под камнем, качнула его и почти убила мальчика. Дно ямки блеснуло при свете фонаря. Сказитель встал на колени и погрузил свой палец на полдюйма в воду. Должно быть, она долго собиралась здесь, подтачивая грунт, вымывая почву. И так, чтобы никто не мог увидеть влагу. Но вполне достаточно для того, чтобы под давлением большой тяжести она поддалась. Эй, Разрушитель, подумал Сказитель, покажись же мне и я построю такой дом, что ты навсегда будешь заточен в нем. Но как он не старался, ему не удавалось увидеть то дрожание воздуха, которое было видно седьмому сыну Алвина Миллера. В конце концов Сказитель поднял фонарь и вышел из мельницы. Первые хлопья снега уже падали. Ветер почти утих. Снег шел все быстрее и быстрее, танцуя в свете фонаря. И когда он подошел к дому, земля уже посветлела от снега и лес был больше не виден. Он вошел в дом, лег на пол, даже не снимая ботинок, и мгновенно уснул. 12. КНИГА Днем и ночью они поддерживали огонь из трех больших бревен так, что от каменных стен пыхало жаром и воздух в комнате был сухим. Алвин неподвижно лежал на кровати, нога его весом бандажей и повязок была прижата к кровати как якорь, а тело плыло, покачивалось и металось по всей кровати. У него кружилась голова и слегка поташнивало. Но он не замечал ни веса ноги, ни головокружения. Врагом его была боль, чьи биение и толчки отвлекали его разум от той задачи, которую поставил ему Сказитель: излечить себя. Но боль была и его союзником. Она выстроила вокруг него такую стену, что он едва сознавал, что находится в доме, в комнате, на кровати. Внешний мир мог сгореть и превратиться в пепел и он этого не заметил бы. Сейчас Алвин был погружен только в свой внутренний мир. Сказитель и наполовину не представлял себе того, о чем говорил. Дело тут было не в том, чтобы просто представить себе что-нибудь. Если он представит себе, что его нога излечилась, то лучше ей от этого не станет. Но все же, в главном Сказитель был прав. Если Алвин мог чувствовать камень, находить его сильные и слабые места и приказывать им где ломаться, а где оставаться прочными, почему бы ему не сделать этого с кожей и костью? Сложность была в том, что плоть и кость были так перемешаны. Камень был одинаковым везде, но каждый слой плоти отличался от предыдущего, и было очень нелегко разобраться что как устроено. Так он и лежал на кровати с закрытыми глазами, впервые пытаясь вглядеться внутрь своего собственного тела. Вначале он попытался проследить источник боли, но это ничего не давало, потому что когда он добрался до этого места, там все было раздавлено, разорвано и перемешано так, что невозможно отличить верх от низа. После долгих попыток Алвин решил применить другой подход. Он стал прислушиваться к биению собственного сердца. Первое время боль отвлекала его, но вскоре его внимание было полностью замкнуто на этом звуке. Даже если во внешнем мире и существовал какой-нибудь шум, он об этом ничего не знал, потому что боль отгородила его от всего. А сам ритм сердцебиения если и не полностью, то хотя бы отчасти отгородил его от боли. Он проследил движение крови, крупных сильных потоков и маленьких ручейков. Иногда он в них терялся. Иногда импульс боли от ноги пробивался и замутнял его сознание. Но шаг за шагом он нашел путь к неповрежденным кости и плоти здоровой ноги. Ток крови здесь не был и наполовину так стремителен, но он вел туда, куда нужно. Плоть ноги состояла здесь из множества слоев, как в луковице. Он изучил их порядок, разобрался в том, как переплетаются между собой мускулы, как мельчайшие венозные сосуды пронизывают ногу насквозь, как происходит сжатие и растяжение ткани и как плотно все связано внутри нее. Только после этого он разыскал путь к раненой ноге. Кусок мяса, пришитый Мамой, почти совсем омертвел и начал гнить. Теперь Алвин-младший уже знал, что нужно этой части тела для того, чтобы она могла жить. Он нашел разорванные концы артерий вокруг раны и попытался приказать им расти так, как он делал это с камнем, когда заставлял трещины внутри него разрастаться. Сделать это с камнем было очень просто, если сравнить с нынешней задачей, надо было только начать. С живой плотью все происходило гораздо медленнее, и вскоре он отказался от мысли восстановить кровеносную систему целиком и занялся только крупными артериями. Алвин начал понимать, как использовать различные кусочки для перестройки ткани. Многие веши происходили так быстро, были такими мелкими и сложными, что мальчик не мог охватить их своим сознанием. Но он мог заставить свое тело вырабатывать то, что нужно было артериям для роста. Он мог посылать это в нужное место, и через некоторое время омертвевшая ткань была уже соединена артериями с остальным телом. Работа эта была нелегкой, но в конце концов он разыскал все концы пересохших артерий, соединил их и послал поток крови в пришитый кусок. Слишком рано и слишком быстро. Он ощутил на своей ноге теплоту от крови, сочащейся из дюжины мест на мертвом куске кожи. Она не смогла выдержать такого объема посланной туда крови. Медленней, медленней, медленней. Он опять послал кровь в поврежденное место, но не толчком, как прежде, теперь она едва сочилась, и вновь присоединил сосуды и артерии к венам, пытаясь сделать их такими же, как на неповрежденной ноге. В конце концов дело было сделано и нормальное кровообращение восстановилось. Многие участки мертвого мяса ожили, когда кровь вернулась. Другие же оставались мертвыми. Алвин продолжал и продолжал омывать рану кровью, смывая мертвую ткань, размывая ее в такие маленькие кусочки и частички, что уже не мог их различить. Но живая ткань их различала и начинала перерабатывать. Куда бы ни дотягивался Алвин, везде плоть начинала расти. До тех пор, пока он так не устал от тяжелой работы, не дававшей ему даже подумать, что против своей воли заснул. "Я не хочу его будить". "Нельзя поменять перевязку, не прикоснувшись к ней, Фэйт". "Ну ладно, тогда - ох, осторожней, Алвин! Нет, дай мне!" "Я уже делал это прежде..." "С коровами, Алвин, а не с маленькими мальчиками!" Алвин-младший почувствовал на своей ноге давление. Что-то сдавило его рану. Боль была уже не такой сильной, как вчера. Но он все еще был слишком усталым для того, чтобы открыть глаза. Даже для того, чтобы издать стон и дать им понять, что он очнулся и может их слышать. "Судя по всему, Фэйт, он потерял ночью много крови". "Мама, Мэри сказала, что я должен..." "Закрой рот и выметайся отсюда, Калли! Ты что, не видишь, что Мама..." "Не надо кричать на мальчика, Алвин. Ему только семь лет". "Семь лет - это достаточно для того, чтобы держать рот на замке и оставлять взрослых в покое, когда они... Посмотри-ка сюда". "Я не могу поверить". "Я ожидал увидеть, что гной течет как молоко из вымени коровы". "Чище и не бывает. Ни следа гноя". "И мясо нарастает, видишь? Похоже, пришитый кусок приживается". "Я не могла и надеяться, что мясо будет жить". "Даже кости уже не видно". "Господь Бог благословил нас. Я молилась все ночь, Алвин, и смотри, что сделал Господь". "Ну, тогда неплохо бы тебе помолиться получше, чтобы он излечился полностью. Мне нужен этот мальчик для работы". "Не богохульствуй в моем присутствии, Алвин Миллер." "Просто меня тошнит от того, как люди сваливают все на Бога. Может, Алвин просто хороший целитель, не приходило тебе это в голову?" "Смотри, твоя мерзкая болтовня разбудила мальчика". "Спроси, не хочет ли он воды." "Хочет или нет, он ее получит." Алвин очень хотел. Пересох не только рот, но все его тело; ему нужно было вернуть себе ту влагу, которую оно потеряло с кровью. Поэтому он проглотил столько воды из поднесенной ко рту оловянной кружки, сколько смог. Много разлилось по лицу и шее, но едва ли он замечал это. Главным было то, сколько воды попало ему в желудок. Он откинулся назад и попытался разглядеть изнутри, что происходит с его раной. Но ему было слишком тяжело опять вернуться туда, слишком трудно сосредоточиться. Он сдался не пройдя и половины пути до поврежденного места. Алвин снова проснулся и подумал, что либо опять наступила ночь, либо задернуты занавески. Он не смог выяснить этого точно, потому что боль вернулась с новой силой и хуже того: рана начала так зудеть, что он с трудом сдерживался, чтобы не расчесать ее. Через некоторое время он все же оказался способен добраться до раны, чтобы помочь расти новым слоям. Пока он спал, образовался тонкий, но сплошной слой здоровой ткани, закрывающий рану полностью. Тело под этим слоем продолжало восстанавливать уничтоженные мускулы и сращивать сломанные кости. Но больше не было ни потерь крови, ни открытой раны, в которую могла попасть инфекция. "Посмотри-ка на это, Сказитель. Видел что-нибудь подобное?" "Кожа как у новорожденного младенца." "Может быть я сошел с ума, но не вижу причины держать эту ногу в перевязке, разве что оставить шины для сломанной кости." "Ни следа раны. Да, ты прав, бинты тут уже не нужны." "Может, моя жена права, Сказитель. Может, Господь послал чудо и исцелил моего мальчика." "Вряд ли мы можем говорить о чем-то с уверенностью. Может, когда мальчик проснется, у него будет, что рассказать нам." "Об этом пока нечего и думать. Все это время он даже не открывал глаза." "В одном мы можем быть уверены, мистер Миллер. Этот мальчик умирать не собирается. И это больше, чем то, на что я мог надеяться вчера." "Я уже был готов сколотить ему ящик и упрятать под землю. Не надеялся, что он может выжить. Видишь, каким здоровым он выглядит? Хотел бы я знать что или кто защищает его." "Что бы его не защищало, мистер Миллер, мальчик еще сильнее. Тут есть над чем задуматься. Защитник расколол для него камень, но Алвин-младший соединил его снова и защитник оказался бессилен что-либо изменить." "Думаю, он должен понимать, что делает?" "У него должно быть какое-то представление о своих силах. Он знал, что может сделать с камнем." "Честно говоря, я никогда не слышал, чтобы у кого-нибудь был такой дар. Я рассказал Фэйт о том, как он заточил заднюю часть камня даже не коснувшись его инструментом. А она стала читать мне из Книги Даниила и кричать об исполнении пророчеств. Хотела прибежать сюда и предупредить мальчика о глиняных ногах. Одуреть можно! Религия сводит их с ума. Я еще не встречал ни одной женщины, которая не рехнулась бы на религии." Дверь приоткрылась. "Убирайся отсюда! Ты что, полный идиот, что я должен повторять тебе двадцать раз, Калли? Где его мать, разве это так трудно держать одного семилетнего мальчишку подальше от..." "Полегче с парнем, Миллер. В любом случае, он уже ушел." "Я не могу понять, что с ним происходит. С тех пор, как Ал-младший слег, я вижу лицо Калли везде, куда бы не взглянул. Как будто он гробовщик, который ищет работенку." "Может, ему это очень странно. Что Алвин ранен." "Сколько раз Алвин был на волосок от смерти..." "Но ни разу не пострадал." Долгая тишина. "Сказитель." "Да, мистер Миллер?" "Ты был хорошим другом для нас здесь, хотя иногда мы сами мешали этому. Но я думаю, ты по-прежнему путешественник?" "Я им и остаюсь, мистер Миллер." "То что я хочу сказать, не означает, что я тебя прогоняю, но если вдруг ты когда-нибудь куда-нибудь вскорости отправишься, и если ты решишь двинуться в восточном направлении, то как ты думаешь, не смог бы ты передать письмо от меня?" "Я буду рад. И совершенно бесплатно, для тебя и для твоего адресата". "Это похоже на тебя. Я вот думал о том, что ты сказал. О мальчике, которого нужно отослать от некоторых опасностей. И я стал воспоминать, где на земле есть такие люди, которым я мог бы доверить присмотреть за мальчиком. Там, в Новой Англии, у нас не осталось родни, о которой стоило бы говорить - и я не хотел бы, чтобы мальчика воспитали как пуританина". "Я рад слышать это, мистер Миллер, потому что у меня самого нет особой охоты снова увидеть Новую Англию". "Если ты отправишься по дороге, проложенной нами когда мы шли на запад, то рано или поздно придешь в одно место на Хатрак-ривер, которое находится примерно в тридцати милях к северу от Хио и неподалеку от форта Дикэйн. Там будет, или, по крайней мере, был постоялый двор с кладбищем на задворках. На этом кладбище есть надгробный камень с надписью: "Вигор. Он умер, чтобы спасти родных". "Ты хочешь, чтобы я взял мальчика с собой?" "Нет, конечно нет, не сейчас, когда выпал снег. Вода..." "Я понимаю". "Там есть кузнец и, думаю, ему может понадобиться подмастерье. Алвин еще мал, но для своего возраста он крупный, и мне кажется, что кузнец не прогадает, взяв его". "Подмастерьем?" "Ну, а что ж мне, в рабство его продать, что ли? На то, чтобы послать его в школу, у меня нет денег". "Я отнесу письмо. Но я хотел бы остаться до тех пор, пока мальчик не проснется, чтобы я мог попрощаться с ним". "А разве я собираюсь посылать тебя в путь на ночь глядя? Или даже завтра, когда снега навалит уже столько, что в нем запросто может утонуть зверь размером с кролика?" "Оказывается, ты еще способен замечать, какая снаружи погода". "Погоду, при которой под ногами вода, я замечаю всегда", он криво усмехнулся и они вышли из комнаты. Алвин-младший лежал и пытался понять, почему Папа отсылает его. Разве всю свою жизнь не старался он поступать правильно? Разве не старался помочь всегда, когда знал, как это сделать? Разве не ходил в школу Преподобного Троуэра, хотя тот делал все, чтобы разозлить Алвина и заставить его выглядеть глупым? И, в конце концов, разве не он добыл с горы отличный камень, всю дорогу следя за тем, чтобы тот не раскололся и был быстрее довезен до дома. И разве не он рисковал собственной ногой ради того, чтобы камень остался целым? А теперь они собираются отослать его отсюда. Подмастерье! У кузнеца. За всю свою жизнь он не видел еще ни одного кузнеца. До ближайшей кузницы было три дня езды и Папа никогда не брал его с собой. Никогда в жизни он еще не был дальше десяти миль от родного дома. В-обшем, чем больше он думал обо всем этом, тем сильнее злился. Ведь он все время упрашивал Маму с Папой разрешить ему гулять одному по лесу, и они всегда отказывали ему. Всегда кто-нибудь присматривал за ним, как будто он пленник или раб и нужно следить за тем, чтобы он не убежал. И если он опаздывал куда-нибудь хоть на пять минут, они отправлялись искать его. Он никогда не отправлялся в дальний путь - самой дальней целью его поездок была каменоломня. И теперь, после того, как он всю свою жизнь провел взаперти, будто рождественская индейка, они собрались отослать его куда-то на край света. Это было так ужасно несправедливо, что слезы подступили к его глазам, скопились в уголках глаз, и скатились по щекам прямо в уши, а это было так глупо, что он рассмеялся. "Над чем это ты смеешься?" спросил Калли. Алвин не слышал, как он зашел. "Тебе уже лучше? Крови больше нигде нет, Ал?" Калли прикоснулся к его щеке. "Ты плачешь, потому что тебе больно?" Возможно, Алвину и удалось бы ответить, но ему казалось, что открыть рот и попытаться выдавить из себя какие-то слова так тяжело, что он просто покачал головой, медленно и осторожно. "Ты собираешься умереть, Алвин?", спросил Калли. Он снова качнул головой. "Эх", сказал Калли. Он выглядел таким разочарованным, что это немного разозлило Алвина. Разозлило достаточно для того, чтобы он все-таки открыл свой рот. "Извини", пробормотал он. "И вообще это нечестно", сказал Калли. "Я не хотел, чтобы ты умер, но они все говорили, что ты собираешься умереть. И я уже начал представлять себе, на что это может быть похоже, когда они станут заботиться и обо мне. Они все время смотрят только на тебя, а стоит мне сказать хоть самую малую малость, как мне говорят: "Убирайся, Калли!" или: "Заткнешься ты когда-нибудь наконец, Калли?" или: "Тебя никто не спрашивает, Калли!", "Тебе уже давно пора быть в постели, Калли!". И им наплевать, чем я занимаюсь. Лишь бы я не дрался с тобой, тогда они начинают орать: "Не устраивай здесь драк, Калли!" "Для полевой мышки ты дерешься неплохо", хотел сказать Алвин, но так и не узнал наверняка, удалось ли ему хотя бы пошевелить губами. "Знаешь, что я сделал однажды, когда мне было шесть лет? Я вышел из дома и попытался потеряться в лесу. Я шел и шел куда глаза глядят. Иногда я закрывал глаза и поворачивался несколько раз вокруг, так что я совсем не знал, где нахожусь. Должно быть, я бродил где-то целых полдня. И как ты думаешь, хоть кто-то отправился меня искать? В конце концов мне пришлось вернуться и разыскать дорогу домой самому. Никто не сказал мне: "Калли, где ты был целый день?". Мама сказала только: "Твои руки грязные, как зад больной лошади, иди и вымойся". Алвин опять рассмеялся, почти беззвучно, и грудь его заколыхалась. "Это смешно тебе. Все смотрят только на тебя". Алвин долго старался, чтобы на этот раз его было слышно. "Ты хочешь, чтобы я ушел?". Калли долго молчал перед тем, как ответить. "Нет. Кто тогда станет играть со мной? Останутся только старые глупые двоюродные братья. Среди них всех не найдется никого, с кем бы было интересно побороться". "Я уйду", сказал Алвин. "Да нет, куда ты уйдешь. Ты седьмой сын и они никогда не отпустят тебя". "Уйду". "Конечно, если считать по-моему, тогда я буду седьмым сыном. Дэвид, Калм, Мишур, Вэйстнот, Вонтнот, Алвин-младший - это ты, и потом я - получается семь". "Вигор". "Он умер. Он уже давно умер. Кто-нибудь должен сказать это Маме с Папой". Алвин лежал, почти полностью обессиленный теми несколькими словами, которые он произнес. Больше Калли ничего такого особенного не сказал. Просто сидел около него, не говоря ни слова и очень крепко держа Алвина за руку. Очень скоро в голове у Алвина начало все плыть и он уже не был уверен, действительно ли Калли что-нибудь говорил или это был просто сон. Но все же он слышал, как Калли сказал, "Я никогда не хотел, чтобы ты умер, Алвин". А потом, кажется, еще добавил, "Я всегда хотел быть тобой". Но Алвин уже все равно поплыл в сон, и когда он опять проснулся, рядом с ним не было никого, а в доме стало тихо, не считая обычных ночных шорохов, и только ветер скрипел ставнями, а балки дома и дрова в амбаре трещали, сжимаясь от холода. Алвин вновь отправился в путь по собственному телу и продолжил работу над раной. На этот раз он не стал касаться кожи или мускулов. Теперь настало время заняться костью. Его удивило то, что кость внутри оказалось не сплошь твердой, как камень, а была вся испещрена маленькими пустотами, напоминая кружево. Но вскоре он разобрался в ее устройстве и срастить разлом оказалось не такой уж сложной задачей. И все же с этой костью по-прежнему что-то было не так. Что-то в его раненой ноге отличалось от неповрежденной. Но это что-то было таким маленьким, что он так и не смог его отыскать. Но Алвин знал, что чем бы это "что-то" ни было, из за него вся кость по-прежнему оставалась больной, все дело было в этом участке, который был очень мал, но сделать с ним что-либо никак не получалось. Как будто ты пытаешься поднять с земли снежинку - тебе кажется, что в руках у тебя что-то есть, а на самом деле там либо нет вообще ничего, либо что-то такое маленькое, что увидеть это вообще невозможно. Хотя, может, это "что-то" само как-нибудь исчезнет. Может, если все остальное выздоровеет, это больное место пройдет само собой. Элеанор вернулась из родительского дома очень поздно. Армор считал, что жена должна поддерживать крепкие связи с родной семьей, но возвращаться домой в сумерках было опасно. "Ходят толки о диких Краснокожих с юга", сказал Армор-оф-Год. "А ты шляешься тут по ночам". "Я спешила домой", сказала она. "И я знаю дорогу в темноте". "Дело не в том, знаешь ты дорогу или нет," сказал он сердито. "Французы раздают ружья в обмен на скальпы белых. Это не соблазнит людей Пророка, но есть еще немало диких Чок-Тавов, которые не прочь посетить Форт-Детройт, собирая по дороге скальпы." "Алвин, похоже, поправляется," сказала Элеонор. Армор терпеть не мог, когда она вот так переводила разговор. Но это была такая новость, что он не мог не спросить "Значит они решили отрезать ногу?" "Я видела ногу. Ей уже лучше. И Алвин-младший очнулся сегодня ближе к вечеру. Я даже говорила с ним." "Честное слово, Элли, я рад что он очнулся, но я надеюсь, ты не ждешь, что ноге станет лучше. Такая большая рана некоторое время может выглядеть так, будто она заживает, но гангрена все равно рано или поздно начнется" "Не думаю, что на этот раз будет так," сказала она. "Ты хочешь есть?" "Я, наверное, сжевал уже две буханки хлеба, расхаживая по дому и думая, когда же ты наконец вернешься." "Для мужчины нехорошо, когда у него такое брюхо." "Ну да, у меня есть брюхо, и оно просит хорошей еды точно так же как брюхо любого другого человека." "Мама дала мне с собой сыру," она вытащила его и положила на стол. У Армора были большие сомнения. Он подозревал, что сыр у Фэйт Миллер получался таким хорошим отчасти из-за того, что она что-то делала с молоком. В то же время, ни у кого не было такого хорошего сыра не только на берегах Уоббиш, но и вверх по течению Типи-Каноэ-Крик. И все же каждый раз ему было из-за этого сильно не по себе, ведь получалось, что он мирится с ведьмовством. И раз уж он был не в духе, то не мог так просто оставить предыдущую тему, хотя и видел, что Элеонор не хочет об этом говорить. "Почему ты думаешь, что гангрены не будет?" "Нога выздоравливает очень быстро," сказала она. "Как быстро?" "Рана почти зажила" "Как это почти?" Элеанор обернулась, закатила глаза и опять отвернулась от него. Она начала резать яблоки, чтобы подать их вместе с сыром. "Я спросил, как это - почти, Элли? Как это - почти выздоровела?" "Совсем выздоровела." "Через два дня после того, как мельничный жернов подмял под себя всю верхнюю часть ноги, она уже выздоровела?" "Только два дня?" сказала она. "Мне показалось прошла целая неделя." "По календарю прошло два дня," сказал Армор. "И это значит, что тут не без колдовства." "Я читала Писание и там человек, который умел исцелять не назывался колдуном." "Кто сделал это? Только не говори мне, что твои Па и Ма внезапно обрели такую силу. Они, что связались с дьяволом?" Она обернулась, и нож все еще был в ее руках. В глазах у нее пылал гнев. "Па, может, и не из числа тех, кто ходит в церковь, но ноги дьявола в нашем доме не было никогда". Преподобный Троуэр говорил другое, но Армор знал, что его лучше не впутывать в этот разговор. "Значит, это тот попрошайка?" "Он работает за свой ночлег и пропитание. Не менее всех остальных". "Говорят, он знал этого старого колдуна Бена Франклина. И этого безбожника с Аппалачей, Тома Джефферсона". "Он рассказывает хорошие истории. И он не исцелял мальчика". "Ну, так кто-то же это сделал?" "Может, он просто сам исцелил себя? В любом случае, нога все еще сломана. Значит, это никакое не чудо. Он просто очень хороший целитель". "Может, он такой хороший целитель потому, что дьявол заботится о своих". Она обернулась, и взглянув ей в глаза, Армор почти что пожелал взять свои слова обратно. Но, разрази меня Бог, говорил же Преподобный Троуэр, что этот мальчик опасен почти так же, как Зверь из Апокалипсиса. Но кем бы он ни был, зверем или мальчиком, в первую очередь это был брат Элли, и хотя обычно она была тихой и сдержанной, но, раз выйдя из себя, она становилась настоящим кошмаром. "Возьми свои слова назад", сказала она. "Ну вот, глупее этого я уж точно ничего не слышал. Как я могу взять назад то, что уже сказал?" "Сказав, что ты знаешь, что это не так". "Я не знаю, что это так, и я не знаю, что это не так. Я сказал - "может быть", а если мужчина не может рассказать о своих догадках даже собственной жене, то видать с женой ему не особо повезло". "Вот это похоже на правду", сказала она. "И если ты не возьмешь свои слова назад, то у тебя будет причина считать, что с женой тебе не повезло!" И она начала подходить к нему с двумя половинами яблока, по одной в каждой руке. Обычно, когда она начинала вести себя так, то он начинал беготню от нее вокруг дома и она, даже если и была рассержена всерьез, в конце концов не выдерживала и начинала хохотать. Но на этот раз было не так. Она расплющила одну из половинок яблока у него на голове, кинула в него другую, и ушла, проделав это, наверх, в свою спальню плакать. Она была не из плаксивых, и поэтому Армор решил, что действительно обидел ее. "Я беру свои слова назад, Элли", сказал он. "Он хороший мальчик, я знаю это". "Мне все равно, что ты думаешь", сказала она. "Все равно ты ничего не понимаешь". Вряд ли нашлось много мужей, которые, услышав такое от своей жены, не закатили бы ей оплеуху. Армору иногда хотелось, чтобы Элли побольше ценила те преимущества, которые дает ей благочестие ее мужа. "Кое-что я все-таки понимаю", сказал он. "Они собираются отослать его", сказала она. "Когда придет весна, они хотят отправить его в подмастерья. По-моему, его это мало порадовало, но он не пытается спорить, просто лежит в своей кровати, говорит очень тихо, но смотрит на меня и остальных так, будто прощается навсегда". "Зачем же они хотят отослать его?" "Я же сказала тебе, чтобы он учился ремеслу". "После того, как они столько нянчились с этим ребенком, трудно поверить, что они выпустят его из-под своего наблюдения." "Они собираются послать его далеко. Куда-то на восточную окраину Территории Хио, около Форта Дикэйн. Это же целых полпути к океану." "А ты знаешь, если призадуматься, в этом есть свой смысл". "Смысл?" "Они хотят, чтобы он убрался подальше, раз уж началась эта заваруха с Краснокожими. Кто угодно может рисковать получить стрелу в голову, но только не Алвин-младший". Она посмотрела на него с откровенным презрением. "Иногда ты так подозрителен, Армор-оф-Год, что меня тошнит от тебя". "Когда говоришь о том, что происходит на самом деле, подозрительность тут не причем". "Ну да, если бы еще у тебя хватало ума, чтобы понять, что происходит". "Кстати, собираешься ли ты смыть эти кусочки яблока из моих волос, или мне надо заставить тебя вычистить их твоим собственным языком?" "Я думаю, мне стоит сделать с этим что-нибудь, а не то все это будет на моем постельном белье". Сказителю пришлось тащить с собой столько всякого барахла, что он чувствовал себя почти что вором. Две пары толстых чулок. Новое одеяло. Плащ из лосиной шкуры. Вяленое мясо и сыр. Хороший точильный камень. И многое другое из того что они, сами не подозревая об этом, дали ему. Отдохнувшее тело, избавившееся от боли и ломоты. Легкая походка. Приветливые лица, которые были еще свежи в его памяти. И истории. Истории, занесенные в запирающуюся часть книги, те, которые записывал он сам. И правдивые истории, с трудом накарябанные их собственными руками. И он отплатил им, по мере своих сил, сторицей. Залатанной на зиму крышей, и многими другими вещами, сделанными его руками. И, что более важно, все они видели книгу с записями Бена Франклина, заметками Тома Джефферсона, Бена Арнольда, Пата Генри, Джона Адамса, Алекса Гамильтона - и даже Аарона Бурра, относящиеся к времени до дуэли, и Дэниела Буна после дуэли. До прихода Сказителя они были частью семьи, частью страны Уоббиш, и это было все. Теперь они знали куда больше. Война за независимость в Аппалачах. Американский Договор. Теперь, находясь в этой глуши, они тоже видели свой путь как одну из нитей среди множества других и чувствовали силу всей пряжи, состоящей из этих нитей. Нет, "пряжи" - сказано неудачно. Ковра. Хорошего, толстого, прочного ковра, на который смогут ступить те многие поколения американцев, которые придут после них. В этом есть своя поэзия: и когда-нибудь он напишет об этом поэму. И еще кое-что оставил он им. Любимого сына, выхваченного из под падающего камня. Отца, который наконец-то набрался мужества, чтобы отослать сына подальше, чтобы не убить его своими руками. И имя, обретенное кошмаром мальчика, который теперь может понять, кто его настоящий враг. И мужество исцелить себя, нашептанное отчаявшемуся ребенку. И еще простенький рисунок, выжженный острием раскаленного ножа по дубовой доске. Он предпочел бы сделать это при помощи воска и кислоты на металле, но нигде здесь не было ничего подобного. Поэтому он попытался выжать из себя все, что мог, занявшись обычным выжиганием по дереву. На картине был изображен молодой человек посреди могучей реки, запутавшийся в корнях плывущего дерева, ловящий ртом воздух и уже бесстрашно глядящий в глаза собственной смерти. Картинка была так проста, что в Академии Искусств Лорда-Протектора не вызвала бы ничего, кроме насмешек. Но Добрая Фэйт, увидев ее, прижала картину к груди и расплакалась, ее слезы капали на картину как последние капли дождя с карниза. И Алвин-отец, увидев ее, кивнул и сказал: "У тебя было видение, Сказитель. Ты никогда не видел его и нарисовал лицо похожим, как две капли воды. Это Вигор. Это мой мальчик". Сказав это, он тоже заплакал. Они повесили его прямо над камином. Может, это и не великое искусство, подумал Сказитель, но в этой картине правда, и она значит для этих людей больше, чем может значить любой портрет для старого толстого лорда или депутата в Лондоне, Камелоте, Париже или Вене. "Утро уже наступило", сказала Добрая Фэйт. "Тебе еще предстоит долгий путь до темноты". "Не вините меня за то, что я медлю с уходом. Хотя я рад, что вы доверили мне свое послание и я не подведу вас". Он похлопал себя по карману, в котором лежало письмо к кузнецу с Хатрак-ривер. "Не можешь же ты уйти, даже не попрощавшись с мальчиком", сказал Миллер. Он все откладывал и откладывал это прощание до тех пор, пока это только было возможно. Теперь он кивнул, оторвался от удобного кресла у огня и вошел в комнату, где ему спалось лучше, чем когда бы то ни было в жизни. Он был рад увидеть, что Алвин-младший уже открыл глаза, его лицо было живым, а не застывшим и искаженным от боли, как долгое время прежде. Но боль еще не ушла. Сказитель знал это. "Ты уходишь?", спросил мальчик. "Я уже считай ушел, осталось только сказать тебе до свидания". Алвин выглядел немного обиженным. "И ты даже не позволишь мне записать что-нибудь в твоей книге?" "Ну знаешь, не все же пишут там что-нибудь". "Папа писал. И Мама". "И Калли тоже". "Уверен, у него получилось неплохо", сказал Алвин. "Он пишет как... как..." "Как семилетний мальчик", - это было не совсем справедливо, но не вызвало у Алвина никаких признаков неудовольствия. "Так почему же нельзя мне? Калли можно, а мне нет?" "Потому что я разрешаю людям писать только о самых важных делах, которые они совершили сами или видели собственными глазами. Что можешь написать ты?" "Не знаю. Может, о мельничном камне". Сказитель скривил лицо. "Тогда, может, о моем видении. Это важно, ты сам сказал". "Это уже записано в другом месте, Алвин". "Я хочу записать в Книге", сказал он. "Я хочу, чтобы моя запись была вместе с записью Создателя Бена". "Не сейчас", сказал Сказитель. "А когда!" "Когда ты расправишься со стариной Разрушителем, парень. Вот тогда я позволю тебе написать в моей книге". "А если я никогда не смогу с ним расправиться?" "Ну, тогда и сама эта книга мало на что пригодится". Слезы подступили к глазам Алвина. "А вдруг я умру?" Сказитель ощутил внезапный укол страха. "Как твоя нога?" Мальчик пожал плечами. Он сморгнул слезы и они пропали с его глаз. "Это не ответ, парень". "Боль все не утихает". "Так будет, пока не срастется кость". Алвин-младший устало улыбнулся. "Кость уже срослась". "Тогда почему ты не начал ходить?" "Мне больно, Сказитель. Боль все никак не перестанет. Там, на кости, есть порченое место и я все никак не пойму, как мне исправить его". "Ты поймешь, как". "Пока не могу". "Один старый охотник сказал мне, Неважно, откуда начинать свежевать пантеру, если в конце концов у тебя в руках останется шкура". "Это притча?" "Что-то вроде. Ты найдешь способ вылечить ногу, даже если он будет не такой, как ты думаешь!" "Я ничего не думаю", сказал Алвин. "Все у меня выходит наперекосяк." "Тебе десять лет, парень. Ты уже успел разочароваться в этом мире?" Алвин продолжал теребить пальцами край одеяла. "Сказитель, я умираю". Сказитель принялся всматриваться в его лицо, пытаясь увидеть в нем следы смерти. "Я так не думаю". "Это порченое место на моей ноге. Оно растет. Медленно, но растет. Оно невидимо, и оно съедает твердую основу кости, и скоро оно начнет расти быстрее, и быстрее, и..." "И Разрушит тебя". Теперь Алвин уже начал плакать по-настоящему и его руки принялись дрожать. "Я боюсь умирать, Сказитель, но эта штука внутри меня и я не могу от нее избавиться". Сказитель положил свою руку на все еще трепещущую руку мальчика. "Ты найдешь способ сделать это. В этом мире тебя ждет слишком большая работа, чтобы вот так вот взять да умереть". Алвин закатил глаза. "Это почти что самая большая глупость, которую я слышал за весь этот год. Ты считаешь, что если человеку есть чем заняться, то он не помрет." "Я считаю, что он не умрет добровольно." "Я умираю не по своей воле." "Именно поэтому ты найдешь способ выжить." Алвин несколько секунд молчал. "Я вот что думаю. Насчет того, что я буду делать, если выживу. Это насчет того, как я почти вылечил свою ногу. Я уверен, что могу это делать и с другими людьми. Я могу класть на них руки и чувствовать, что творится у них внутри, а потом приводить их в порядок." "Они, все эти люди, которых ты вылечишь, будут любить тебя." "Мне кажется, первый раз это было труднее всего и я был не совсем в силах, когда сделал это. Уверен, с другими я смогу это делать быстрее." "Может быть. Но даже, если ты будешь лечить сотню больных каждый день, потом перебираться в другое место и лечить еще сотню, все равно десять тысяч людей будет умирать, не дождавшись твоей помощи, и к тому времени, как умрешь ты сам, даже те, кого ты вылечил, будут в большинстве своем мертвы." Алвин отвернулся. "Если я знаю, как лечить их, я буду лечить, Сказитель." "Ты должен лечить их, всех кого сможешь," сказал Сказитель. "Но дело твоей жизни в другом. Алвин, люди - это как кирпичи в стене. Ты ничего не добьешься, если будешь чинить крошащиеся кирпичи и только. Лечи тех, кто окажется у тебя под рукой, но твоя главная задача куда глубже, чем целительство." "Я знаю как лечить людей. Но я не знаю, как победить Раз... Разрушителя. Я даже не знаю, что он такое." "Тут уж ничего не поделаешь, раз ты единственный, кто может его видеть, то только у тебя есть хоть какая-то надежда победить его." "Может, и у меня ее нет." Еще одна пауза. Сказитель знал, что ему пора идти. "Погоди". "Мне уже пора уходить." Алвин схватил его за рукав "Подожди еще." "Ну, разве только немного." "Хотя бы - хотя бы дай мне прочесть, что написали другие." Сказитель открыл свою сумку и вытащил пакет с Книгой. "Я не обегаю тебе, что смогу объяснить, что они имели в виду," предупредил Сказитель, вынимая книгу из ее водонепроницаемой упаковки. Алвин быстро отыскал последние, новейшие записи. Почерком его матери: "Вигор талкнул сучок и не памирал пока малчик не радился." Рукой Дэвида: "Мелнишный камень раскалолся на два и слажился бес тресчины". Рукой Калли: "Сидмой сын". Алвин поднял голову: "А знаешь, ведь он говорит не обо мне". "Знаю", сказал Сказитель. Алвин опять посмотрел в книгу. Рукой отца в ней было написано: "Он не убил малчика, потому што появился низнакомец". "О чем это Папа?", спросил Алвин. Сказитель забрал книгу у него из рук и закрыл ее. "Попытайся вылечить свою ногу", сказал он. "Это важно не только для тебя, но и для многих-многих других. Помни, ты делаешь это не для себя!" Он наклонился и поцеловал мальчика в лоб. Алвин приподнялся и обхватил его обеими руками, повиснув на нем так, что Сказитель не мог распрямиться, не вытащив мальчика из кровати. Через некоторое время Сказитель был вынужден поднять руки и оторвать Алвина от себя. Его щека была мокра от слез мальчика. И он не стал вытирать их. Пусть ветер осушит эти слезы, когда он побредет по промерзшей дороге, мимо простирающихся вокруг полей полурастаявшего снега. Около второго крытого моста он на секунду остановился. Этого мига хватило ему для того, чтобы задуматься, вернется ли он сюда когда-нибудь и увидит ли их опять. И будет ли у него в Книге запись Алвина-младшего. Будь он пророком, он знал бы это наверняка. Но сейчас он не имел об этом ни малейшего представления. И он зашагал, направляясь навстречу утру. 13. ОПЕРАЦИЯ Гость с удобством развалился на алтаре, облокотившись на него своей левой рукой, что выглядело довольно развязно. Преподобный Троуэр как-то видел такую же бесцеремонную позу у одного заезжего щеголя из Камелота, распутника, явно презиравшего все то, что было свято для пуританских церквей Англии и Шотландии. Так что Троуэру было сильно не по себе от этого зрелища. "Но почему?", спрашивал Гость. "Если единственно возможный путь справиться со своими плотскими страстями для тебя - это сидение на своем стуле сдвинув колени, осторожно положив на них руки и сплетя пальцы, то это вовсе не означает, что я должен делать то же самое". Троуэр пришел в замешательство. "Можно ли осуждать меня всего лишь за мысли?" "Можно, если твои мысли осуждают мои действия. Берегись гордыни, друг мой. Не считай себя достаточно праведным, чтобы позволить себе судить ангелов". Ангелом Гость назвал себя впервые. "Я никем себя не называл. Ты должен научиться держать в узде свои мысли, Троуэр. Слишком уж легко ты делаешь выводы". "Зачем ты пришел ко мне?" "Все дело в том, кто изготовил этот алтарь", сказал Гость. Он пощелкал по одному из крестов, выжженных Алвином-младшим по дереву. "Я сделал все, что мог, но мальчик безнадежен. Он сомневается во всем и обсуждает теологические вопросы так, будто к ним применимы те же законы логики и причинно-следственных связей, что действуют в мире науки". "Другими словами, он пытается разыскать какой-нибудь смысл в твоих доктринах". "Он не склонен воспринять идею, что некоторые веши содержат в себе тайну, постижимую лишь Богом. Когда он встречается с многозначностью, то становится дерзким, а парадокс вызывает в нем открытый бунт". "Нахальный ребенок". "Хуже я еще не встречал", сказал Троуэр. Глаза Гостя вспыхнули. Троуэр почувствовал внезапное стеснение внутри. "Я пытался", сказал Троуэр. "Я пытался обратить его к службе Господу. Но влияние его отца..." "Слабый всегда считает причиной своих поражений силу других", сказал Гость. "Я еще не понес поражения!", вскричал Троуэр. "Ты ведь сказал, что у меня есть в запасе время до тех пор, пока ему не исполнится четырнадцать". "Нет. Я сказал тебе, что у меня есть в запасе время, пока ему не исполнится четырнадцать. У тебя есть только то время, которое он находится здесь". "Я ничего не слышал о том чтобы Миллеры собирались переезжать. Они только-только установили жернов на мельницу, которую собираются пустить в ход весной, и они не уедут, пока..." Гость встал с алтаря. "Разрешите мне сделать одно предположение, преподобный Троуэр. Чисто гипотетическое. Предположим, что ты находишься в одной комнате со злейшим врагом всего того, за что стою я. Предположим, он болен и лежит беспомощный на кровати. Если он оправится, то уйдет из пределов твоей досягаемости и примется уничтожать то, что мы с тобой любим в этом мире. Но если он умрет, наше великое дело будет спасено. И еще предположим, что некто вложил в твою руку нож и стал умолять тебя произвести на мальчике тончайшую операцию. И тогда твоя рука дрогнет, совсем чуть-чуть и рассечет важнейшую артерию. А если ты к тому же слегка помедлишь, то кровь вытечет так быстро, что через несколько мгновений он умрет. В этом случае, преподобный Троуэр, что будет твоим долгом?" Троуэр стоял, пораженный ужасом. Всю свою жизнь он готовился к тому, чтобы учить, убеждать, увещевать и разъяснять. Но вовсе не к тому, чтобы совершить кровавое зверство, которое предложил ему Гость. "Я не гожусь для подобных вещей", сказал он. "А для царства Господа нашего ты годишься?", спросил Гость. "Но Господь сказал: "Да не убий!"!" "Да ну? Разве это сказал Он Иисусу Навину, посылая его в Землю Обетованную? Разве это сказал Он Саулу, посылая его против Амалакитян?" Троуэр подумал об этих темных местах Ветхого Завета и вздрогнул от страха, представив себя принимающим участие в подобных делах. Но Гость был неумолим. "Первосвященник Самуил повелел Царю Саулу убить всех Амалакитян, всех мужчин и женщин, всех детей. Но у Саула не хватило на это духа. Он спас царя Амалакитян и оставил его в живых. И как поступил за этот грех неповиновения с Саулом Господь?" "Избрал Давида вместо него на царство", прошептал Троуэр. Гость стоял перед Троуэром вплотную, обжигая его огнем своим глаз. "И что потом сделал первосвященник Самуил, кроткий слуга Господа, так как же поступил он?" "Он велел привести Агагу, царя Амалакитийского". Гость не смягчался. "И что же сделал Самуил?" "Убил его", прошептал Троуэр. "И что же говорит нам писание, как он сделал это?", загремел Гость. Стены церкви закачались, оконные стекла треснули. Троуэр всхлипнул от ужаса, но произнес те слова, которых добивался Гость. "Самуил разрубил перед лицом Господа Агагу на куски". Теперь единственным звуком, слышным в церкви, было сдавленное дыхание Троуэра, пытавшегося унять свое истерическое всхлипывание. Гость улыбнулся, глядя на Троуэра, глаза его были полны любви и всепрощения. Затем он исчез. Троуэр упал на колени у алтаря и начал молиться. О Отец, я умру за тебя, но не заставляй меня убивать. пронеси эту чашу мимо меня, я слишком слаб, я недостоин, не возлагай это бремя на мои плечи. Слезы его падали на алтарь. Вдруг он услышал шипящий звук и, ошеломленный, отскочил от алтаря. Его слезы пузырились на поверхности алтаря как вода на раскаленной сковородке, пока в конце концов полностью не исчезли. Господь отвергает меня, подумал он. Я дал обет служить Ему, чего бы Он не пожелал, и теперь, когда Он просит меня совершить нечто трудное, когда Он велит мне быть сильным, как великие пророки древности, я оказываюсь сломленным орудием в руках Господа. Я не могу вместить предназначения, которое Он хочет вложить в меня. Дверь церкви приоткрылась, впустив порыв морозного воздуха, просквозившего по полу и заставившего священника поежиться. Он оглянулся в ужасе, ожидая увидеть ангела, посланного, чтобы наказать его. Но это был не ангел, а всего лишь Армор-оф-Год Вивер. "Я не хотел прерывать вашу молитву," сказал Армор. "Входите," сказал Троуэр. "Закрывайте двери. Чем я могу вам помочь?" "Не мне," сказал Армор. "Входите, присаживайтесь и рассказывайте." Троуэр надеялся, что приход Армора был знаком Господним. Один из паствы пришел просить его о помощи сразу после молитвы - Господь явно хочет дать знать ему, что он прошен. "Дело в брате моей жены," сказал Армор. "Мальчике, Алвине-младшем." Троуэр почувствовал, как страх пронзил его, заставив похолодеть до костей. "Я знаю его. И что с ним?" "Вы знаете, наверное, что ему раздавило ногу." "Я слышал об этом." "Вы не заходили к ним навестить его?" "У меня есть все основания полагать, что в этом доме не рады будут видеть меня." "Ну что ж, тогда я объясню вам, дело обстоит плохо. Целый кусок мякоти почти оторван, кости сломаны. Но всего через два дня все уже было вылечено. Даже шрама не осталось. Через три дня он уже ходил. "Это должно быть не так плохо, как кажется вам." "Я же говорю вам, нога была сломана и рана была тяжелой. Все в семье считали, что мальчик умрет. Они спрашивали, можно ли у меня купить гвоздей для гроба. И они так горевали, что я не был уверен, что нам не придется заодно хоронить маму и папу мальчика." "Значит, рана не могла быть полностью исцелена, как вы говорите." "Ну, она выздоровела не совсем, поэтому-то я и пришел к вам. Я знаю, вы в такие веши не верите, но я вас уверяю, они как-то вылечили его ногу колдовством. Элли говорит, что этим колдовством занимается сам мальчик. Он даже несколько дней проходил на этой ноге. Но боль все никак не унималась и теперь он говорит, что на кости осталось больное место. К тому же у него жар." "Всему существует разумное научное объяснение," сказал Троуэр. "Ну хорошо, пусть будет так, если вам так нравится, но по-моему своим колдовством мальчик призвал дьявола и теперь дьявол грызет его изнутри. И так как вы рукоположенный священник Господа Бога, я подумал, что вы могли бы изгнать этого дьявола именем Господа Иисуса." Все эти предрассудки и суеверия конечно ерунда, но когда Армор предположил возможность того, что дьявол овладел мальчиком, это стало иметь смысл. И это совпадало с тем, что он узнал от Гостя. Возможно, Господь хочет, чтобы он не убивал ребенка, а изгнал из него беса. Для Троуэра это был шанс оправдать себя после того, как несколькими минутами ранее его охватила столь постыдная слабость. "Я иду," сказал он. Взял свой тяжелый плащ и набросил его на плечи. "И, я думаю, будет лучше, если я вас предупрежу - никто в доме не просил меня привести вас." "Я был подготовлен к тому, чтобы противостоять гневу нечестивых," сказал Троуэр. "Меня интересует судьба этой жертвы дьявола, а не ее глупые и суеверные родичи." Алвин лежал на кровати, сжигаемый жаром горячки. Хотя был день, они держали ставни закрытыми, чтобы свет не ранил его глаз. Впрочем, ночью он заставлял их приоткрывать окна, чтобы немного холодного воздуха попадало в комнату. Свежий воздух облегчал боль. За те несколько дней, когда он мог ходить, он увидел, что снег совсем уже покрыл луг. Теперь он попытался представить себя лежащим под снежным одеялом. Какое облегчение после огня, сжигающего все его тело. Он не смог опять взглянуть внутрь себя: то, что интересовало его сейчас, было слишком мелким. Даже после всего того, что он сделал с костью, с волокнами мускулов и слоями мяса, было по-прежнему очень трудно обнаружить какие-нибудь трещины в глубине костной ткани. Но он мог ощущать свои внутренние органы сквозь лабиринт тела, находить большие раны и помогать им закрыться. Но все же большинство происходящего внутри него было слишком мелким и происходило слишком быстро, чтобы он мог это понять. Он мог видеть результат, но не те процессы, которые к этому результату привели, не мог разобраться, как и что происходит. Именно так все и случилось с этим порченым местом. Всего лишь маленьким участком кости, который начал размягчаться и загнивать. Он мог ощутить разницу между больным местом и хорошей здоровой костью и мог видеть границы пораженного участка. Но разобраться во всем этом он не мог. Как и не мог ничего изменить. Он был готов умереть. Алвин знал, что находится в комнате не один. Кто-нибудь всегда сидел у его кровати. Он мог бы открыть глаза и увидеть Маму или Папу или кого-нибудь из девочек. Иногда даже кого-нибудь из братьев, хотя это и означало, что они оставили ради него жену и хозяйство. Это было удобно для Алвина, но одновременно и нелегко. Ему начинало казаться, что ему стоит поторопиться и умереть побыстрей, чтобы все они могли вернуться к нормальной жизни. Сегодня на этом месте сидел Мишур. Когда он зашел, Алвин сказал ему "привет", но больше говорить было особо не о чем. Ну как ты? Я умираю, спасибо, а ты как? Как-то нелегко складывается разговор. Мишур рассказывал, как они с близнецами пытались вытесать из камня точило. Они выбрали для этого камень полегче, чем тот, с которым работал Алвин, и все же потратили черт знает сколько времени на работу. "В конце концов нам надоело", сказал Мишур. "и мы оставили это до тех пор, когда ты сам сможешь подняться в гору и добыть для нас камень". Алвин ничего не ответил на это, и больше они не стали говорить друг с другом. Алвин молча лежал, весь покрытый потом, чувствуя, как гниение медленно, но верно пожирает его кость. Мишур сидел около, слегка придерживая его за руку. Мишур принялся насвистывать. Этот звук показался Алвину очень необычным. У него было впечатление, что эта мелодия слышна очень издалека и ему нужно пройти какое-то расстояние, чтобы обнаружить откуда она исходит. "Мишур", крикнул он, но его голос прозвучал как шепот. Свист прекратился. "Извини", сказал Мишур. "Тебе это мешает?" "Нет", сказал Алвин. Мишур опять начал насвистывать. Это был странный мотив, ничего похожего Алвин не мог припомнить. Он не был похож на песню, он никогда не повторялся, все время звуча по-разному, как будто Мишур придумывал его на ходу. Алвин лежал, вслушивался и ему казалось, что этот мотив был как карта, ведущая сквозь дикие дебри, и он пошел туда, куда она вела его. Конечно, он ничего не видел, как было бы, если б он пошел по настоящей карте. Просто ему казалось, будто кто-то ему указывает в самую сердцевину окружающих его вещей, и когда он о чем-нибудь думал, то думал таким образом, будто действительно находился в этом месте. Он как будто увидел все свои прежние попытки найти способ излечить это омертвелое пятнышко на кости, но увидел их теперь совсем с другой точки, может, с вершины горы или с поля, откуда-нибудь с того места, откуда было бы видно больше. И теперь он подумал кое о чем, что раньше не приходило ему в голову. Тогда, когда его нога была сломана и все мясо с нее ободрано, все видели, что ему очень трудно, но никто не мог ничем помочь, все должен был сделать он сам. Он должен залечить все, что мог, изнутри. Теперь же никто не мог видеть той раны, которая убивала его. И хотя сам он был способен увидеть ее, справиться с ней своими силами он не мог. Поэтому, может быть, теперь ему поможет кто-нибудь другой. Причем без использования каких-нибудь скрытых сил. Просто обычная старая добрая хирургия. "Мишур", прошептал он. "Я тут", сказал Мишур. "Я знаю, как вылечить мою ногу", сказал он. Мишур наклонился поближе. Алвин не открывал глаз, но мог чувствовать дыхание брата на щеке. "Это мертвое пятно на моей ноге, оно растет, но оно не разрослось еще повсюду", сказал Алвин. "Я ничего не могу с этим поделать, но мне кажется, что если кто-нибудь вырежет эту часть кости, и вытащит ее из меня, то я смогу залечить все остальное". "Вырежет кость". "Это можно сделать папиной костяной пилой, которой он пользуется, когда разделывает мясо". "Но на 300 миль вокруг не найдется ни одного хирурга!" "Тогда, мне кажется, кто-нибудь должен научиться этому очень быстро, а то я умру". Дыхание Мишура участилось. "Ты думаешь, если отрезать тебе эту часть ноги, то это спасет тебе жизнь?" "Это лучшее, что я могу придумать". "Но это может очень сильно искалечить тебя". "Если я умру, мне будет все равно. Если же я выживу, то это будет стоить покалеченной ноги". "Я пойду схожу за Па". Раздался звук отодвигаемого стула и грохот тяжелых шагов Мишура, удаляющихся прочь из комнаты. Троуэр попросил Армора довести его до порога дома Миллеров. Вряд ли они не пустят к себе на порог мужа своей дочери. Впрочем, его опасения оказались беспочвенными. Двери открыла Добрая Фэйт, а не ее язычник-муж. "Очень любезно с вашей стороны, преподобный Троуэр, что вы решили навестить нас", сказала она. Но судя по выражению лица, радость ее была притворной. В этом доме явно не знали последнее время доброго сна. "Это я привел его, матушка Фэйт", сказал Армор. "Он пришел только потому, что я попросил его об этом". "Пастырь нашей церкви - желанный гость в этом доме, когда бы он не захотел посетить нас", сказала Фэйт. Она провела их в большую комнату. Девочки, обшивавшие, сидя на стульях у камина, квадраты стеганого одеяла, подняли на него глаза. Малыш Калли выписывал углем из очага буквы на своей доске. "Я рад видеть тебя усердно выполняющим домашнее задание", сказал Троуэр. Калли молча смотрел на него. В глазах его блеснуло что-то похожее на враждебность. Мальчик был явно недоволен тем, что учитель видит его за работой дома, в том месте, которое он считал своим убежищем. "У тебя неплохо получается", сказал Троуэр, пытаясь завоевать его расположение. Калли промолчал и на этот раз, опустив взгляд на свою переносную грифельную доску, и продолжал выцарапывать слова. Армор приступил к делу напрямую. "Матушка Фэйт, мы пришли из-за Алвина. Вы