знаете, как я отношусь к колдовству, но никогда прежде я и слова не говорил о том, чем вы все занимаетесь в этом доме. Я всегда считал, что это ваше дело, и меня оно никак не касается. Но ваш мальчик платит свою цену за то зло, которому вы позволили здесь расцвести. Он заколдовал свою ногу и теперь в него вселился дьявол, который убивает его. Поэтому я и привел сюда преподобного Троуэра, чтобы он мог изгнать этого дьявола". Добрая Фэйт выглядела недоумевающей. "В этом доме нет никакого дьявола". Ах, бедная женщина, подумал Троуэр. Если бы только ты знала, как давно дьявол пребывает здесь. "Бывает так, что с присутствием дьявола так свыкаешься, что не можешь распознать его" Распахнулась дверь и мистер Миллер попятился задом сквозь дверной проем. "Только не я", сказал он, говоря с кем-то, кто оставался в комнате. "Я никогда не приближусь к мальчику с ножом в руке. Калли вскочил при звуке отцовского голоса и подбежал к нему. "Папа, Армор привел старого Троуэра сюда, чтобы убить дьявола". Миллер обернулся, его лицо исказило какое-то чувство и он посмотрел на гостей так, будто не узнал их. "Этот дом защищен хорошими сильными оберегами", сказала Добрая Фэйт. "Обереги - это призыв к дьяволу", сказал Армор. "Вы думаете, что они предохраняют ваш дом, а на самом деле они отвращают Господа". "Дьявол никогда не входил сюда", настаивала она. "Не сам по себе", сказал Армор. "Вы призвали его своим чародейством. Вы заставили святой Дух покинуть эти стены из-за вашего колдовства и идолопоклонства, и когда вся святость покинула этот дом, на ее место сами собой пришли бесы. Они всегда приходят туда, где видят возможность принести зло". Троуэра понемногу начало беспокоить, что Армор слишком много говорит о вещах, о которых не имеет ни малейшего понятия. Было бы куда лучше, если бы он просто попросил позволения Троуэру помолиться у постели мальчика. Но Армор затронул ту тему, которой лучше было бы не касаться. И что бы теперь не происходило в голове мистера Миллера, сейчас явно было не лучшее время пытаться вывести его из себя. Он медленно стал приближаться к Армору. "Так ты хочешь сказать, что тот, кто приходит со злом, это сам дьявол?" "Я свидетельствую как возлюбивший Господа Иисуса," начал Армор, но Миллер не дал ему закончить эту речь, схватив одной рукой за плечо, другой за ремень штанов и развернув лицом к двери. "Будет лучше, если кто-нибудь откроет дверь," загремел Миллер. "Или прямо в ее середине окажется огромная дыра!" "Что ты намерен сделать, Алвин Миллер!" закричала жена. "Изгнать отсюда дьявола!" крикнул Миллер. Калли широко распахнул дверь. Миллер выволок своего зятя на порог и пнул его так, что тот вылетел вон. Крики возмущения, издаваемые Армором, захлебнулись в снегу, и дальнейшее помешал услышать Миллер, крепко закрыв дверь на засов. "Ну ты и молодец," сказала Фэйт. "Выбросил из дома мужа собственной дочери." "Просто я сделал то, чего, как сказал он, хочет Бог," сказал Миллер и его взгляд остановился на священнике. "Армор говорил только от своего имени," мягко сказал Троуэр. "Если ты поднимешь руку на человека в рясе," сказала Фэйт. "то остаток своей жизни тебе придется спать в холодной постели." "Я не собирался трогать этого человека," сказал Миллер. "но я считаю, что раз я не суюсь к нему, то и ему лучше держаться подальше от моего дома." "Вероятно, вы не верите в силу молитвы," сказал Троуэр. "Я думаю, дело в том, кто читает молитву и кто к ней прислушивается," сказал Миллер. "Даже если это так," сказал Троуэр. "Ваша жена придерживается веры Иисуса Христа, в которой я был обучен и рукоположен в священники. Это ее вера, это также и моя вера, поэтому с моей точки зрения прочтение молитвы у постели больного ребенка может стать эффективным средством излечения". "Если в своей молитве вы используете такие слова", сказал Миллер. "то вряд ли Бог понимает, о чем идет речь". "Хотя вы и не верите, что эта молитва может помочь", продолжал Троуэр. "Она никак не сможет повредить, не так ли?" Миллер посмотрел на свою жену, и потом опять на Троуэра. У того не было сомнений, что, не будь здесь Фэйт, он сейчас валялся бы в снегу около Армора-оф-Года. Но Фэйт была здесь и уже применила угрозу Лисистраты. Если у мужчины родилось четырнадцать детей, это уж точно означает, что постель его жены обладает определенной притягательностью для него. Миллер сдался. "Что ж, давайте", сказал он. "Только не надо надоедать мальчику слишком долго". Троуэр благодарно кивнул. "Не более нескольких часов", сказал он. "Минут!", заупрямился Миллер. Но Троуэр уже направлялся к двери у лестницы, и Миллер не двинулся с места для того, чтобы помешать ему. Теперь, если он того пожелает, в его распоряжении часы, которые он может провести с мальчиком. Священник закрыл за собой дверь. Не стоит предоставлять этим язычникам возможность вмешаться. "Алвин", сказал он. Алвин вытянулся под одеялом, его лоб блестел от пота. Глаза его были закрыты. Через какое-то время он смог открыть рот. "Преподобный Троуэр", прошептал он. "Он самый", сказал Троуэр. "Алвин, я пришел помолиться за тебя, чтобы Господь освободил твое тело от терзающего его дьявола". Около минуты тянулось молчание, как будто словам Троуэра нужно было время, чтобы дойти до мальчика и вернуться назад в виде ответа. Потом Алвин сказал: "Нет дьявола". "Трудно ожидать, чтобы ребенок был хорошо осведомлен в делах религии", сказал Троуэр. "Но я должен сказать тебе, что исцеления удостаиваются лишь те, чья вера тверда". После чего он посвятил некоторое время пересказу истории о дочери сотника и притчи о женщине, страдавшей кровотечением, остановившемся после прикосновения к одежде Спасителя. "Вспомни, что сказал он ей. "Вера исцелила тебя", так он сказал. Так и в твоем случае, Алвин Миллер, твоя вера должна быть крепка, чтобы Господь исцелил тебя". Мальчик не отвечал. Троуэра, призвавшего на помощь все свое красноречие, несколько обидело то, что мальчик скорее всего уснул. Он протянул указательный палец и ткнул Алвина в плечо. Алвин отодвинулся. "Я слышал вас", сказал он. Плохо, что мальчик остался столь же замкнутым, даже услышав светоносное Слово Господне. "Ну и?", сказал Троуэр. "Ты веришь?" "Во что", прошептал мальчик. "В молитву! В Бога, который исцелит тебя, если только ты сможешь смягчить его сердце". "В Бога", прошептал он. "Верю". Этого могло бы быть достаточно. Но Троуэр был слишком хорошо знаком с историей религии, чтобы не попытаться добиться больших подробностей. Признания веры в Божественность было явно недостаточно. Было много разных вер в Бога и все они, кроме одной, были ложными. "В какого Бога ты веришь, Алвин-младший?" "В Бога", сказал мальчик. "Даже язычник Мор поклонялся черному камню Мекки и называл его Богом! Веришь ли ты в истинного Бога и правильно ли ты веришь в Него? Нет, я понимаю, ты слишком слаб и болен, чтобы объяснить мне свою веру. Я помогу тебе, юный Алвин. Я буду задавать тебе вопросы, и ты будешь отвечать "да" или "нет". Алвин тихо лежал в ожидании. "Алвин Миллер, веришь ли ты в Бога, у которого нет тела и нет страстей? Великого нерукотворного Творца, Чье средоточие повсюду и Чью протяженность найти невозможно?" Перед ответом мальчик помедлил, размышляя. "Мне это все кажется бессмысленным", сказал он. "Эти материи не рассчитаны на понимание облеченным в плоть разумом", сказал Троуэр. "И я всего лишь спрашиваю тебя, веришь ли ты в Того, кто сидит на Безграничном Троне. Самодостаточное Существо, которое столь велико, что заполняет Собой всю Вселенную, и в то же время столь всепроникающе, что Оно живет и в твоем сердце". "Как он может сесть на то, что безгранично?", спросил мальчик. "Как может такая огромная штука поместиться в моем сердце?" Мальчик был определенно слишком невежественен и простодушен, чтобы понять сложный теологический парадокс. И все же, ставкой тут была не только жизнь, или даже душа, - а все те души, которые, как утверждал Гость, этот мальчик погубит, если не будет обращен в истинную веру. "Ведь это же прекрасно", с чувством сказал Троуэр. "Бог вне пределов нашего понимания; и все же, полный бесконечной любви, Он приходит спасать нас, невзирая на наши невежество и глупость". "Разве любовь - это не человеческое чувство?" "Если тебе нелегко понять идею Бога", сказал Троуэр. "То позволь мне задать еще один вопрос, который, возможно, раскроет тебе глаза. Веришь ли ты в бездонную адскую Геену Огненную, где грешники страдают в пламени, но никогда не сгорают? Веришь ли ты в Сатану, врага Господнего, вожделеющего похитить твою душу и заточить ее в своем царстве, чтобы вечно мучить тебя?" Мальчик, казалось, несколько оживился, повернув голову к Троуэру, хотя глаз при этом так и не открыл. "Я бы мог поверить во что-нибудь подобное," сказал он. Вот оно что, подумал Троуэр. Какой-то опыт общения с дьяволом у мальчика есть. "Видел ли ты его, дитя мое?" "А как выглядит ваш дьявол?" прошептал мальчик. "Это не мой дьявол," сказал Троуэр. "И если бы ты внимательно слушал во время службы, то знал бы это сам, потому что я многократно его описывал. Там, где у человека на голове волосы, у дьявола бычьи рога. Там, где у человека руки, у дьявола медвежьи когти. У него козлиные копыта и голос его как рев разъяренного льва." К изумлению Троуэра, мальчик улыбнулся и его грудь беззвучно вздрогнула от смеха. "И вы еще называете нас суеверными," сказал он. Троуэр никогда бы не поверил в то, что дьявол способен столь прочно завладеть душой ребенка, если бы не увидел, как мальчик смеется от удовольствия при описании чудовиша-Люцифера. Этот смех должен быть остановлен! Это оскорбление Господа! Троуэр с размаху опустил свою Библию на грудь мальчика, заставив Алвина резко выдохнуть воздух. Затем, нажав рукой на книгу, почувствовал, что из него так и рвутся вдохновенные слова. И он вскричал, вложив в свой голос столько страсти, как никогда в своей жизни: "Сатана, во имя Господа я изгоняю тебя! Я приказываю тебе покинуть этого мальчика, эту комнату и этот дом навсегда! Никогда более не пытайся овладеть душой в этом месте, а не то сила Господня разрушит твои адские владения вплоть до отдаленнейших их пределов!" Последовала тишина. Которую нарушало лишь дыхание мальчика, которое, казалось, было затруднено. В комнате царил такой покой, и изнемогший Троуэр чувствовал такую правоту в собственном сердце, что ему показалось, что дьявол убоялся его проклятия и убежал прочь. "Преподобный Троуэр," сказал мальчик. "Да, сын мой?" "Вы не могли бы теперь снять эту Библию с моей груди? Я думаю, если здесь были какие-нибудь дьяволы, они все ушли." После чего мальчик опять рассмеялся, заставляя Библию подпрыгивать под рукой Троуэра. В этот момент экзальтация Троуэра сменилась горьким разочарованием. Ну что же, тот факт, что мальчик мог столь дьявольски смеяться, когда на его груди покоилась сама Библия, был доказательством того, что никакая сила не способна свернуть его с пути зла. Гость был прав. Троуэр не должен был отказываться от той великой работы, к которой был призван Гостем. Он мог бы стать убийцей Зверя из Апокалипсиса и он оказался слишком слабым, слишком сентиментальным, чтобы внять божественному призыву. Я мог бы стать Самуилом, приговорив к смерти врага Господа. Вместо этого я стал Саулом, слабаком, не сумевшим убить того, кому Бог приказал умереть. Теперь я буду видеть, как вырастает этот мальчик, в котором гнездится сатанинская сила, и я буду знать, что он процветает потому, что я оказался слаб. Теперь комната казалась ему раскаленной, душащей его. До сих пор он не замечал, что его одежда пропитана потом. Дышать стало трудно. И стоило ли удивляться? В комнате присутствовало горячее дыхание ада. Задыхаясь, он схватил Библию, выставив ее между собой и сатанинским ребенком, лихорадочно хихикающим под своим одеялом, и выбежал вон. Тяжело дыша, он остановился в большой комнате. Его появление прервало беседу, но он не замечал этого. Чего стоила беседа этих погруженных в глубины мрака людей в сравнении с тем, что он только что испытал? Я стоял в присутствии адепта Сатаны, прячущегося в обличии юного мальчика; но его глумливость открыла мне его истинное лицо. Я должен был понять, кто он такой еще несколько лет назад, когда ощупал его голову и нашел, что она идеально сформирована. Только подделка могла быть такой безупречной. Этот ребенок никогда не был настоящим. Ах, если бы я обладал силой великих пророков древности, то смог бы поразить врага и отдать плод победы Господу моему! Кто-то дернул его за рукав. "С вами все в порядке, преподобный Троуэр?" Это была Добрая Фэйт, и преподобный Троуэр и не подумал ответить ей. Но при этом она развернула его так, что он мог видеть камин. Там, на каминной доске, он увидел выжженное изображение и будучи в том состоянии, в котором находился, не смог сразу определить, что там изображено. Это выглядело, как лицо страждущей в вечных муках души, окруженной какими-то корчащимися стеблями. Это должно быть пламень, подумал он, а это душа, корчащаяся в сере и пылающая в адском огне. Вид этого изображения был мучителен для него, и в то же время приносил какое-то удовлетворение, поскольку его присутствие в этом доме свидетельствовало о том, как тесно была связана эта семья с адом. Он находился среди врагов. Ему вспомнилось то место из Псалтири, где было сказано: "Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, и можно было бы перечесть все кости мои. Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня?". "Садитесь", сказала Добрая Фэйт. "Сюда". "С мальчиком все в порядке?", спросил Миллер. "С мальчиком?", переспросил Троуэр. Слова давались ему с трудом. Этот мальчик - адский демон, и ты еще спрашиваешь, все ли с ним в порядке? "Он столь благополучен, сколь это возможно в его случае", сказал Троуэр. И они снова отвернулись от него, продолжив свою беседу. Постепенно он начал понимать, о чем идет речь. Похоже, что Алвин хотел, чтобы кто-нибудь вырезал пораженную часть его кости. Мишур даже принес из сарая для забоя скота хорошо отточенную костяную пилу. Спор происходил между Фэйт и Мишуром, потому что Фэйт не хотела, чтобы кто-нибудь резал ее сына, и между Миллером и всеми остальными, потому что Миллер отказывался взяться за это дело, а Фэйт соглашалась только в том случае, если операцию проделает именно он. "Если ты считаешь, что это надо сделать", говорила Фэйт. "То я не понимаю, как ты можешь допустить, чтобы этим занялся кто-нибудь другой?" "Только не я", сказал Миллер. Троуэру внезапно показалось, что этот человек боится. Боится коснуться ножом плоти собственного сына. "Он просил сделать это тебя, Па. Он сказал, что отметит место прямо на ноге там, где нужно ее вскрыть. Тебе нужно будет только надрезать кусок мяса, потом отодвинуть его, тогда ты сможешь работать над костью и тебе останется только вырезать клин в ней так, чтобы удалить больное место целиком". "Я не из слабонервных", сказала Фэйт. "Но мне уже сейчас становится от всего этого дурно". "Если Ал-младший сказал, что так нужно, значит, сделайте это!", сказал Миллер. "Но только без меня!" И тут будто вспышка света озарила темную комнату, и преподобный Троуэр увидел, в чем может состоять искупление его греха. Господь прямо предлагает возможность, которую предсказал Гость. Возможность встать с ножом в руке около мальчика, чтобы вскрыть его ногу, случайно задеть при этом артерию и дать крови течь до тех пор, пока жизнь не уйдет из тела. Теперь он уже стал способен на то, чего убоялся там, в церкви, думая об Алвине, как об обычном ребенке, теперь он совершит это с радостью, после того, как ему воочию открылось зло, принявшее форму этого ребенка. "Я сделаю это", сказал он. Они смотрели на него. "Я не хирург", сказал он. "Но я имею некоторые знания в области анатомии. Я ученый." "Шишки на голове", сказал Миллер. "Вы когда-нибудь резали скот или свиней?", спросил Мишур. "Мишур!", в ужасе закричала его мать. "Твой брат не животное!" "Я просто хотел быть уверен, что его не тошнит при виде крови". "Я видел кровь", сказал Троуэр. "И во мне нет страха, если придется резать во имя спасения". "О, преподобный Троуэр, как мы можем просить вас о таком", сказала Добрая Фэйт. "Теперь мне начинает казаться, что рука Божия привела меня сюда именно сегодня после того, как я так долго не был в вашем доме". "Вас привела сюда рука моего тупоголового зятька", сказал Миллер. "Ну", сказал Троуэр. "Это была, так сказать, просто мелькнувшая у меня мысль. Я вижу, что вы не хотите, чтобы я взял на себя это и я не могу винить вас. Конечно, опасно позволить чужому человеку резать тело своего сына, даже если это может спасти его жизнь". "Вы не чужой", поспешно сказала Фэйт. "Но что если что-нибудь пойдет не так? Моя рука может дрогнуть. Его старая рана могла изменить положение некоторых кровеносных сосудов. Я могу задеть артерию и он в несколько секунд истечет кровью. Тогда на моих руках будет кровь вашего сына". "Преподобный Троуэр", сказала Фэйт. "Мы не можем винить вас в несчастном случае. Все, что может сделать любой из нас - это попытаться". "Если мы ничего не станем делать", сказал Мишур. " То он точно умрет. Он сказал, что мы должны отрезать это больное пятно, пока болезнь не распространилась дальше". "Может, кто-нибудь из ваших старших сыновей", сказал Троуэр. "У нас нет времени, чтобы вызвать их сюда!", крикнула Фэйт. "О, Алвин, ведь ты же выбрал этого мальчика, чтобы дать ему свое имя! И ты хочешь позволить ему умереть просто потому, что невзлюбил нашего священника?" Миллер с жалким видом покачал головой. "Тогда сделайте это". "Па, он хотел, чтобы ты сделал это", сказал Мишур. "Нет!", горько вскричал Миллер. "Лучше кто угодно, лишь бы не я. Лучше пусть даже он". Троуэр увидел на лице Мишура недоумение, даже презрение. Он встал и подошел к тому месту, где сидел, держа в руках нож и костяную пилу, Мишур. "Молодой человек", сказал он. "Никогда не обвиняйте человека в трусости. Вы не можете знать, какие причины прячет он в глубине своего сердца". Троуэр обернулся к Миллеру и увидел выражение удивления и благодарности. "Дай ему инструменты", сказал Миллер. Мишур протянул нож и пилу для костей. Троуэр вытащил платок, чтобы Мишур мог уложил в него инструменты. Как легко у него получилось. Всего за несколько минут он добился того, чтобы они сами начали просить его взять нож, освободив его при этом заранее от ответственности за все, что может случиться. Он даже умудрился заложить первые зерна дружбы с Алвином Миллером. Ага, я обвел всех вас вокруг пальца, торжествующе подумал он. Я достойный соперник вашего повелителя - дьявола. Я обманул великого обманщика, и менее чем через час пошлю назад в ад предавшегося ему адепта. "Кто будет держать мальчика?", спросил Троуэр. "Даже если опоить его вином, все равно он будет дергаться от боли, если никто не станет его удерживать". "Держать могу я", сказал Мишур. "Он не будет пить вина", сказала Фэйт. "Он сказал, что хочет иметь ясную голову". "Он всего лишь десятилетний мальчик", сказал Троуэр. "И если вы прикажете ему выпить вина, он обязан вам подчиниться". Фэйт покачала головой. "Он знает, как лучше. И он хорошо переносит боль. Вы никогда такого еще не видели". Могу себе представить, сказал себе Троуэр. Дьявол, владеющий мальчиком, без сомнения упивается болью и не хочет, чтобы действие вина ослабляло его блаженство. "Ну что ж, хорошо", сказал он. "В таком случае нет причин больше медлить". Он прошел в спальню и стащил одеяло с тела Алвина-младшего полностью. Мальчик немедленно принялся дрожать от холода, хотя и не переставал потеть из-за высокой температуры. "Вы говорите, он обозначит место, где нужно резать?" "Ал", сказал Мишур. "Преподобный Троуэр собирается проделать эту операцию". "Папа", сказал Алвин. "Бесполезно просить его", сказал Мишур. "Не хочет ни в какую". "Ты уверен, что не хотел бы выпить немного вина?", спросила Фэйт. На глазах Алвина показались слезы. "Нет", сказал он. "Если Папа будет держать меня, то все будет в порядке". "А он будет держать", сказала Фэйт. "Резать он отказался, но он останется здесь с мальчиком, или я заткну им одну из печных труб!", она с грохотом вышла из комнаты. "Вы сказали, что мальчик покажет место," сказал Троуэр. "Давай, Ал, я помогу тебе сесть. Тут я принес немного угля, отметь точно то место, где нужно разрезать." Алвин застонал, когда Мишур приподнял его в сидячее положение, но его рука, которой он начертил на своей голени большой прямоугольник, была тверда. "Режьте снизу, но не отрезайте верхнюю часть полностью," сказал он. Его голос был густым и медленным, каждое слово давалось с трудом. "Мишур, пока он режет, ты должен приподнимать надрезанный кусок." "Это может сделать и Ма," сказал Мишур. "Я должен держать тебя, чтобы ты не дергался." "Я не буду дергаться," сказал Алвин. "Если Па будет держать меня." Миллер медленно вошел в комнату, за ним шла его жена. "Я буду держать тебя," сказал он, сел вместо Мишура позади мальчика, обхватив его руками. "Я буду держать тебя," повторил он. "Что ж, хорошо," сказал Троуэр. Он стоял, готовясь приступить. И простоял так долго. "Вы кажется, что-то забыли, Преподобный?" спросил Мишур. "Что?" спросил Троуэр. "Нож и пилу." ответил Мишур. Троуэр посмотрел на свою руку и зажатый в ней платок. "Как так, они же были здесь." "Вы по дороге положили их на стол," сказал Мишур. "Я принесу их," сказала Добрая Фэйт. И быстро вышла из комнаты. Они ждали долго. В конце концов Мишур встал. "Не пойму, чего она так долго." Троуэр вышел вслед за ним. Они нашли Добрую Фэйт сидящей у камина вместе с девочками и помогающей им обшивать квадраты стеганого одеяла. "Ма," сказал Мишур. "А как насчет пилы и ножа?" "Боже милосердный," сказала Фэйт. "не могу представить себе, что это приключилось со мной. Я начисто забыла, зачем пришла сюда." Она схватила пилу с ножом и вернулась в спальню. Мишур поглядел на Троуэра, пожал плечами и последовал за ней. Теперь, подумал Троуэр. Теперь я сделаю то, чего ждет от меня Господь. Я докажу Гостю, что я истинный приверженец Спасителя и заслужу свое место на небесах. Меня не будет ждать участь этого бедного и ничтожного грешника, страждущего в адском пламени. "Преподобный," спросил Мишур. "Что вы делаете?" "Эта картина..." сказал Троуэр. "Что с ней такое?" Троуэр пригляделся поближе к картине над очагом. Это была вовсе не душа в аду. Это было изображение старшего сына в этой семье, Вигора, и он тонул в реке. Он слышал эту историю по меньшей мере дюжину раз. Но почему же он стоит и смотрит на нее, когда в соседней комнате его ждет великая и ужасная миссия? "С вами все в порядке?" "Я чувствую себя превосходно," сказал Троуэр. "Мне просто нужна была пара минут для тихой молитвы и сосредоточенности перед тем, как я возьму на себя выполнение этой задачи." Уверенной походкой он отправился в комнату и сел на стул у кровати, на которой лежало дитя Сатаны, дрожа в ожидании ножа. Троуэр оглянулся, ища орудия священного убийства. Нигде в поле зрения их не было. "Где нож?" спросил он. Фэйт посмотрела на Мишура. "Разве ты не принес их обратно?" спросила она. "Это ты принесла их сюда," ответил Мишур. "Но ведь когда ты пошел назад, чтобы позвать священника, разве ты не взял их с собой?" "Разве?" Мишур выглядел пристыженным. "Должно быть, я оставил их где-то там." Он встал и вышел из комнаты. Троуэр начал осознавать, что, хотя он еще не успел пошевелить и пальцем, здесь уже происходит нечто странное. Он подошел к двери и стал ждать, когда вернется Мишур. У двери стоял Калли, держа свою грифельную доску и глядя на священника. "Ты собираешься убить моего брата?" спросил он. "Никогда даже не думал о таком," ответил Троуэр. Отдавая инструменты Троуэру, Мишур выглядел немного смущенным. "Не могу понять, как это я так оставил их на каминной доске." После этого молодой человек протиснулся за спиной Троуэра в комнату. Через несколько секунд Троуэр последовал за ним и занял свое место у обнаженной ноги. "Ну и куда же вы их подевали?" спросила Фэйт. Троуэр внезапно понял, что ни ножа, ни пилы у него нет. Он был в полной растерянности. Только что перед дверью он сам взял их у Мишура. Как же он мог их потерять? В дверях стоял Калли. "Зачем вы отдали мне это?" спросил он. И действительно, инструменты находились у него в руках. "Неплохой вопрос," сказал Мишур, хмуро глядя на пастора. "Зачем же вы отдали их Калли?" "Я ничего не давал," сказал Троуэр. "Должно быть это вы передали их ему." "Я отдал их прямо в ваши руки," сказал Мишур. "Пастор дал их мне," сказал Калли. "Ну, так неси их сюда," сказала его мать. Калли послушно зашел в комнату, размахивая инструментами как военными трофеями. Он шел, как великая армия в атаку. О, да, великая армия, такая, какой была армия Израильтян, ведомая Иисусом Навином в землю обетованную. Так вот, высоко над головами своими, держали они оружие свое во время движения вокруг Иерихона. И шли они и шли. Шли и шли. И на седьмой день остановились, вознесли трубы свои и издали ужасный зов, и рухнули стены, и держали они мечи и ножи свои высоко над головами, и вступили в город, уничтожая мужчин, женщин и детей, уничтожая всех этих врагов Господа, чтобы Земля Обетованная была очищена от их скверны и готова принять людей Господа. И к концу дня были они запятнаны кровью, и воскричал Иисус Навин, великий пророк Господа, подняв над головой окровавленный меч. Что же он кричал? Не могу вспомнить, что он кричал. Если бы мне только удалось это вспомнить, я бы понял, почему я стою здесь на дороге, среди заснеженных деревьев. Преподобный Троуэр взглянул на свои руки, потом перевел свой взгляд на деревья,. Каким-то образом он прошел уже полмили от дома Миллеров. И даже не надел свое тяжелое пальто. Теперь он увидел правду, как она есть. Ему так и не удалось одурачить дьявола. Сатана легко, как пушинку, переместил его сюда и не позволил убить Зверя. Троуэр упустил случай добиться величия. Он рухнул на холодное черное бревно и горько зарыдал. Калли зашел в комнату, неся инструменты над головой. Мишур уже был готов крепко зажать ногу, когда старый Троуэр ни с того ни с сего вскочил и вышел из комнаты с такой поспешностью, как будто ему срочно понадобилось в уборную. "Преподобный Троуэр", закричала Ма. "Куда же вы?" Но Мишуру теперь все было ясно. "Пусть идет, Ма", сказал он. Они услышали, как открылась входная дверь дома и раздались звуки тяжелых шагов священника на крыльце. "Калли, сходи закрой входную дверь", сказал Мишур. На этот раз Калли послушался без пререканий. Ма посмотрела на Мишура, потом на Па, потом опять на Мишура. "Я не могу понять, почему это он вот так вот взял и ушел". Мишур едва уловимо усмехнулся ей в ответ и посмотрел на Папу. "Ты ведь знаешь, правда, Па?" "Может быть", сказал он. Мишур объяснил матери, "Эти самые ножи, и пастор, штука в том, что они не могут быть в этой комнате одновременно с Алом-младшим". "Но почему?", сказала она. "Он же собирался проделать эту операцию!" "Ну, так теперь он точно этого не сделает", сказал Мишур. Нож и костяная пила лежали на одеяле. "Па", сказал Мишур. "Только не я", сказал Па. "Ма", сказал Мишур. "Я не могу", сказала Фэйт. "Ну ладно", сказал Мишур. "Кажется, придется мне стать доктором". Он посмотрел на Алвина. Лицо мальчика было смертельно бледным, что выглядело еще хуже, чем когда на нем был горячечный румянец. Но он смог выдавить из себя что-то вроде улыбки и прошептать: "Мне тоже так кажется". "Мама, ты будешь сдвигать отрезанный кусок". Она кивнула. Мишур поднял нож и приложил его к нижней линии метки. "Мишур", прошептал Ал-младший. "Да, Алвин?", спросил Мишур. "Я смогу терпеть боль и молчать, если ты будешь свистеть". "Если я буду в это время резать, то насвистывать песню не смогу. Только то, что взбредет в голову". "Не надо песню", сказал Алвин. Мишур посмотрел мальчику в глаза и решил, что он должен делать так, как он говорит. В конце концов, речь идет о его ноге и если ему нужен посвистывающий доктор, то он его получит. Мишур глубоко вздохнул и начал свистеть, просто так, без всякой мелодии. Он снова приложил нож острием к черной линии, и начал надрез. Сперва неглубоко, потому что услышал, как Алвин со свистом втянул в себя воздух. "Продолжай свистеть", прошептал Алвин. "До самой кости". Мишур опять засвистел, и на этот раз сделал надрез глубоко и быстро. До самой кости, в самой середине черты. Расширил надрез ножом. Затем сделал то же самое по бокам, и сдвинул кусок мяса и мускулов назад. Кровь вначале хлынула очень сильно, но почти мгновенно кровотечение остановилось. Мишур решил, что кровь перестала течь так быстро, потому что Алвин что-то сделал внутри себя. "Фэйт", сказал Па. Ма наклонилась и положила руку на окровавленный кусок мяса. Ал протянул трясущуюся руку и обозначил клин на залитой кровью кости своей собственной ноги. Мишур положил нож и поднял пилу. Когда он начал пилить, раздался омерзительный звук, но Мишур продолжал пилить и свистеть, свистеть и пилить. И очень скоро в руке у него оказался костяной клин. На вид он ничем не отличался от остальной кости. "Ты уверен, что это то самое место?", спросил он. Ал медленно кивнул. "Я вырезал его полностью?", опять спросил Мишур. Ал просидел несколько секунд неподвижно, затем снова кивнул. "Ты хочешь, чтобы Ма пришила все назад?", спросил Мишур. Ал ничего не ответил. "Он потерял сознание", сказал Па. Кровь опять начала течь, совсем чуть-чуть, просачиваясь в рану. У Ма были иголка и нитки в подушечке, которую она носила на шее. Не медля ни секунды она пристроила кусок кожи назад и стала пришивать его ровными плотными стяжками. "Продолжай свистеть, Мишур", сказала она. Он продолжил свистеть, и она шила до тех пор, пока вся рана не была крепко зашита, Алвин не был положен на спину и не стал посапывать во сне как новорожденный. Все трое встали, чтобы уйти. Папа положил руку на лоб мальчика, так нежно, как только мог. "Мне кажется, жар прошел", сказал он. И когда они выскользнули за дверь, Мишур начал свистеть все тише и тише, и, наконец, совсем замолк. 14. НАКАЗАНИЕ Стоило Элли увидеть его, как она сразу начала хлопотать, отряхивая снег, стаскивая тулуп, и даже намеком не пытаясь задать ему вопрос о том, как это случилось. Но какой бы заботливой она ни была, это уже не имело никакого значения. Он был опозорен перед собственной женой, потому что рано или поздно она услышит эту историю от одного из детей. Вскоре об этом узнает каждый вверх и вниз по Уоббиш. О том, как Армор-оф-Год Вивер, владелец лавки на западной окраине, будущий губернатор, был сброшен своим тестем с крыльца прямо в снег. Они станут смеяться над ним, прикрывая рты ладонями, уж можете быть в этом уверены. Они будут смеяться над ним повсюду. Конечно, не в лицо, потому что вряд ли найдется между озером Канада и Нойзи-ривер человек, не задолжавший ему денег или не нуждающийся в его картах чтобы, обозначив в них свой земельный участок, заявить на него права. Придет время, когда страна Уоббиш станет штатом, а они все еще будут пересказывать эту историю на каждом углу. Можно неплохо относиться к человеку, над которым смеешься, но уважать его, а, значит, и голосовать за него они не будут. Это было крушением всех его планов и в его жене было слишком много от этой семейки Миллеров. Для женщины из приграничья она была довольно хорошенькой, но сейчас ему не было никакого дела до красоты. Ему не было никакого дела до горячих ночей и нежных утр. Ему было наплевать, что она бок о бок с ним работала в лавке. Все, что он чувствовал сейчас, были стыд и ярость. "Прекрати". "Тебе нужно снять эту мокрую рубашку. Как это ты умудрился набрать снега прямо за шиворот?" "Я сказал тебе, убери свои руки!" Она отступила назад в удивлении. "Я просто хотела..." "Я знаю, чего ты "просто хотела". Бедный маленький Армор, ты прижмешь его к себе как маленького мальчика, и ему сразу станет лучше". "Ты же простудишься..." "Скажи это своему отцу! Если я выкашляю свои кишки, тогда может он поймет, что значит бросать человека в снег!" "Что?", закричала она. "Я не могу поверить, что Папа мог..." "Видишь? Ты даже не веришь собственному мужу". "Я верю тебе, просто это так непохоже на Папу..." "Нет уж, сударыня, это похоже на самого дьявола, вот на кого это похоже! Вот чем полон этот твой дом! Дух зла! И если кто-нибудь осмеливается произнести в этом доме хоть слово о Господе, они выбрасывают этого человека прямо в снег!" "Что ты делал в этом доме?" "Пытался спасти жизнь твоего брата. Теперь он уже наверняка мертв". "Как ты можешь спасти его?" Возможно, она и не хотела, чтобы это прозвучало так пренебрежительно. Теперь это было уже неважно. Потому что он знал, что она имела в виду. Раз он не владеет никакими скрытыми силами, то и не способен никому помочь. После всех этих лет, что они прожили вместе, она, как и ее родичи, возлагает все свои надежды только на колдовство. Он не сумел хоть чуть-чуть изменить ее. "Ты все та же", сказал он. "Зло так глубоко угнездилось в тебе, что я не могу изгнать его молитвой, не могу сделать это проповедью, не могу любовью, не могу криком!" Когда он сказал "молитвой", то слегка встряхнул ее, чтобы она поняла это получше. Когда он сказал "проповедью", то встряхнул еще сильнее, так, что ей пришлось отступить на шаг назад. Сказав "любовью", он взял ее за плечи и так мотанул, что волосы ее выбились из узла, в который были уложены, и разметались вокруг головы. Когда же дошла очередь до "крика", он толкнул ее так, что она не удержалась на ногах. И еще прежде, чем она коснулась пола, он ощутил, как его пронзил стыд, который был куда сильнее стыда от того, что ее отец бросил его в снег. Сильный человек дал мне почувствовать мою слабость, и тогда я отправился домой и сделал с собственной женой то, что сделал со мной этот человек. Я всегда был христианином, который не ударял и не причинял вреда мужчине или женщине и вот теперь я сшиб с ног прямо на пол мою собственную жену, плоть от плоти моей. Такие вот мысли пронеслись у него в голове и он был уже почти готов броситься на колени, разрыдаться как ребенок и просить прошения. И он бы сделал это, если бы она, увидев его лицо искаженным от стыда и гнева, и не зная, что теперь его гнев направлен на самого себя, не сделала бы того, что было естественно для женщины, воспитанной так, как была воспитана она. Она сложила пальцы, чтобы сделать знак умиротворения и прошептала слово, чтобы остановить его. Он не мог упасть перед ней на колени. Он не мог даже сделать и шага к ней. Он не мог даже подумать о том, чтобы сделать к ней шаг. Ее оберег был таким сильным, что он отшатнулся назад, повернулся к двери, открыл ее и выбежал наружу в одной рубашке. Сегодня перед ним предстало воочию то, чего он боялся больше всего на свете. Возможно, у него больше и не оставалось никаких шансов как у политика, но это не имело никакого значения перед лицом того, что в его собственном доме его собственная жена использовала колдовство, использовала против него и он оказался перед ним беззащитен. Она ведьма. Ведьма. И дом его осквернен. Было холодно. У него не было ни куртки, ни даже жилета. Его рубашка была и без того мокрая, теперь она облепила его тело и холод пробирал его до кости. Ему нужно было зайти в дом, но мысль о том, чтобы постучаться в чьи-нибудь двери была ему невыносима. Оставалось только одно место. Наверх, в церковь. У Троуэра там припасены дрова и он сможет обогреться. И в церкви он сможет помолиться и понять, почему Господь оставил его. Господи, разве не тебе я служил изо всех моих сил? Преподобный Троуэр открыл дверь церкви и медленно, боязливо зашел внутрь. Его ужасала мысль о встрече с Гостем после того, как его миссия столь бесславно провалилась. Потому что вина лежала на нем самом, теперь ему было это ясно. Сатана не должен был обладать над ним такой властью, чтобы так вот выгнать из дома. Рукоположенный священник, действующий как посланник Господа и следующий указаниям, данным ангелом - Сатана просто не мог выкинуть его из дома, да еще так, что он только потом стал понимать, что происходит. Он сбросил свое пальто, затем свой сюртук. В церкви было жарко. Должно быть, огонь в камине горел дольше, чем он предполагал. Или, возможно, ему было жарко от стыда. Не могло быть так, что Сатана оказался сильнее Господа. Единственно возможным объяснением было то, что сам Троуэр был слишком слаб. Его подвело то, что он не был достаточно крепок в вере. Троуэр встал на колени перед алтарем и принялся выкрикивать имя Господа. "Прости меня за неверие мое!", кричал он. "В руках у меня был нож, но Сатана встал передо мной и я утратил силу!". Он прочел покаянную литанию, перечисляя до полного изнеможения все поражения, которые претерпел за этот день. И только тогда, когда глаза его покраснели от плача, и голос ослабел и охрип, он осознал, когда именно вера оставила его. Это произошло, когда он стоял в комнате Алвина и пытался добиться, чтобы мальчик объяснил, в чем его вера, на что тот отвечал измывательством над Божьими таинствами. "Как он может сидеть на том, что безгранично?" Хотя Троуэр и отмахнулся от этого вопроса, сочтя его результатом невежества и порочности, вопрос этот тем не менее засел у него в сознании и принялся подтачивать твердыню его веры. Веши, которые всю жизнь оставались для него неоспоримыми, внезапно были подвергнуты сомнению вопросами невежественного мальчика. "Он похитил мою веру", сказал Троуэр. "Я вошел в его комнату человеком Господа и вышел усомнившимся". "Это уж точно", произнес голос позади него. Голос, который был ему знаком. Голос, который сейчас, в момент своего унижения, он одновременно и боялся и жаждал услышать. О, прости меня, утешь меня, мой Гость, друг мой! Прости, но и накажи меня ужасным гневом Бога ревнивого. "Наказать тебя?", спросил Гость. "Как же я могу наказать тебя, являющегося столь превосходным образцом гуманизма?" "Я не могу быть образцом", жалко пролепетал Троуэр. "Ты всего на всего человек", сказал Гость. "По чьему образу и подобию ты был сделан? Я послал тебя в этот дом, чтобы принести туда мое слово, и вместо этого они едва не обратили тебя в свою веру. И как же мне называть тебя теперь? Еретиком? Или всего лишь скептиком?" "Христианином!", вскричал Троуэр. "Прости меня и назови опять христианином!" "В твоей руке был нож, но ты опустил его". "Но я не хотел!" "Слаб, слаб, слаб, слаб, слаб..." - каждый раз, повторяя это слово, Гость произносил его все медленнее и медленнее, пока оно не стало звучать как песня. И распевая его, он начал обходить церковь. Он не бежал, но шел очень быстро, много быстрей, чем мог идти обычный человек. "Слаб, слаб..." Он двигался так быстро, что Троуэр должен был поворачиваться, чтобы не потерять его из виду. Теперь уже Гость шел не по полу. Он несся по стенам с проворством и легкостью таракана, затем еще быстрее, пока не стал смутной тенью, и Троуэр перестал следить за ним. Священник оперся об алтарь, лицом к пустым скамьям, смотря на то, как Гость появлялся снова , снова и снова. Понемногу Троуэр начал замечать, что Гость меняет обличье и вытягивается, как длинное тонкое животное, ящерица или сверкающий яркой чешуей аллигатор, становится все длиннее и длиннее, пока в конце концов тело Гостя не превратилось в длинного, опоясавшего всю церковь огромного червя, зажавшего свой хвост между зубов. И Троуэр понял, как он мал и ничтожен в сравнении с этим великолепным существом, сверкающим тысячью различных цветов, вспыхивающим огненными блестками, вдыхающим тьму и выдыхающим свет. Я поклоняюсь тебе! - беззвучно вскричал он. Никто кроме тебя не нужен мне! Подари мне поцелуй, полный своей любви, чтобы я мог ощутить ее величие! Внезапно Гость остановился и громадные челюсти приблизились к нему. Не для того, чтобы расправиться с ним, потому что Троуэр знал, что недостоин даже быть пожранным этим прекрасным созданием. Он увидел, в каком ужасном положении находится человек: он увидел, что на самом деле он висит над адскими безднами, как паук на тонкой нити, и единственной причиной, почему Господь не позволяет ему упасть, является та, что он не достоин разрушения. Бог не может ненавидеть его. Он столь мерзок, что Бог презирает его. Троуэр посмотрел в глаза Гостя, и его охватило отчаяние. Потому что в них не было ни любви, ни прошения, ни гнева, ни порицания. Глаза эти были абсолютно пусты. Чешуйки слепили его, брызжа искрами внутреннего огня. Но в глазах не было и следа огня. Они даже не были черными. Они совершенно отсутствовали здесь, их ужасающая пустота дрожала, не на секунду не оставаясь неподвижной, и Троуэр знал, что видит в этих глазах свое собственное отражение, что именно он и является никчемной пустотой и продолжать свое существование для него означает бесполезную трату пространства, занимаемого им, и единственный оставшийся для него выход - исчезнуть, раствориться, чтобы мир смог, очистившись от него, прийти к тому состоянию, в котором он находился б, если бы преподобный Троуэр никогда не появлялся на этот свет. Молитва Троуэра разбудила Армора. Он лежал, свернувшись, у камина. Может быть, он растопил камин чересчур жарко, но ему было это необходимо, чтобы промерзшие кости могли отойти. Ведь когда он зашел в церковь, его рубашка превратилась в ледяной футляр. Потраченный уголь он может возместить священнику потом. Он хотел сразу же подать голос, чтобы преподобный Троуэр знал о его присутствии, но когда он услышал слова этой молитвы, то не знал, что и сказать. Троуэр говорил о ножах и артериях и о том, как нужно истреблять врагов Господних. Через минуту ему стало ясно: Троуэр ходил в дом на холме не для того, чтобы спасти мальчика, а для того, чтобы убить его! Что же это творится, думал Армор, если муж-христианин бьет свою жену, жена-христианка наводит порчу на своего мужа, а христианский священник замышляет убийство и молит о прошении за то, что это убийство ему не удалось совершить! В это время Троуэр внезапно прекратил молитву. Его голос был таким хриплым, а лицо так покраснело, что Армор подумал, не хватил ли его удар. Но нет. Троуэр поднял голову так, будто слушал кого-то. Армор тоже стал прислушиваться и услышал что-то, это звучало так, как звучит разговор двух людей во время сильного ветра, который никто, кроме их двоих не может разобрать. Я знаю, что это такое, подумал Армор. Преподобного Троуэра посетило видение. И точно, Троуэр говорил и ему отвечал невнятный голос, а потом Троуэр начал кружиться вокруг своей оси, все быстрее и быстрее, будто наблюдая за чем-то, что находилось на стенах. Армор попытался увидеть, что именно он разглядывает, но так ничего и не добился. Это выглядело, будто какая-то тень промелькнула на солнце - ты не можешь увидеть, как она движется, но на секунду становится темнее и холоднее. Примерно это Армор и увидел. Затем это остановилось. Армор увидел мерцание в воздухе, какие-то световые всполохи, похожие на солнечные зайчики. Видел ли Троуэр, как Моисей, сияние Господа? Вряд ли, судя по выражению его лица. Армор никогда прежде не видел такого лица. Такое лицо могло бы быть у человека, увидевшего, как у него на глазах убивают его ребенка. Мерцание и сполохи прекратились. В церкви настала тишина. Армор хотел бежать к Троуэру и спросить, что ты видел? Что это было за видение? Что-то вроде пророчества? Но Троуэр выглядел так, что было ясно - ему не до вопросов. Взглянув на его лицо, становилось понятно, это - лицо человека, желающего умереть. Очень медленно священник отошел от алтаря. Он слепо бродил среди скамей, иногда натыкаясь на них и не глядя вокруг, как будто ему было все равно, где находится его тело. В конце концов он закончил свой путь у окна, стоя лицом к стеклу, но Армор знал, что он не видит там ничего, а просто стоит с открытыми глазами, похожий на саму смерть. Преподобный Троуэр поднял свою правую руку, растопырил пальцы и положил ладонь на оконное стекло. И начал давить. Он надавил и толкнул стекло так сильно, что Армор увидел, как оно выгнулось наружу. "Остановитесь!", закричал Армор. "Вы порежете себя!" Троуэр не подавал вида, что слышит что-нибудь и продолжал давить. Армор стал приближаться к священнику. Он должен был остановить этого человека, пока он не разбил стекло и не порезал руку. Стекло раскололось с треском, и рука Троуэра прошла насквозь до самого плеча. Священник улыбнулся. Он сдвинул свою руку немного назад. И начал водить ею по кругу, распарывая ее торчащими из рамы осколками. Армор попытался оттащить Троуэра прочь от окна, но тот проявил такую недюжинную силу, которой Армор не мог и подозревать в нем. В конце концов Армор был вынужден разбежаться и сбить его с ног прямо на пол. Все было забрызгано кровью. Армор схватил Троуэра за руку, мокрую от крови. Троуэр попытался от него откатиться. Теперь у Армора не оставалось выбора. Впервые с тех пор, как он стал христианином, он сжал пальцы в кулак и ударил Троуэра прямо по груди. Удар откинул священника назад, он ударился головой о пол и потерял сознание. Надо остановить кровь, подумал Армор. Но вначале нужно вынуть осколки. Некоторые крупные куски проникли неглубоко и он с легкостью вытащил их. Но другие осколки, помельче вошли глубже, и снаружи оставалась только маленькая их часть, они были скользкими из-за покрывавшей их крови и вытащить их было нелегко. И все же, в конце концов он вынул все стекло, которое только мог найти. К счастью, сильного фонтанирующего кровотечения не было, а значит, большие вены не были задеты. Он снял свою рубашку и остался по пояс голым на холодном сквозняке из разбитого окна, которого он, впрочем, почти не замечал. Армор разодрал рубашку на лоскуты для перевязки, перевязал раны и остановил кровотечение. После чего сел и стал ждать, когда очнется Троуэр. Троуэр был удивлен, обнаружив, что он еще жив. Он лежал на спине, на твердом полу, накрытый тяжелым пальто. Голова у него болела. Рука болела еще сильнее. Он помнил, что пытался порезать эту руку и знал, что должен сделать это еще раз, но никак не мог заставить себя испытывать ту жажду смерти, которая терзала его прежде. Даже помня о Госте в обличии великого ящера, даже помня его пустые глаза, Троуэр не мог опять вызвать в себе это чувство. Единственное, что он помнил - это что ничего хуже этого ощущения он никогда не испытывал. Его рука была туго перебинтована. Кто же перевязал его? Потом он услышал плеск воды. И шлепок удара влажной тряпкой по дереву. В рассеянном свете зимних сумерек из окна он едва различил фигуру человека, моющего стену. Один из оконных проемов был прикрыт деревянной доской. "Кто это?", спросил Троуэр. "Кто вы?" "Это я". "Армор-оф-Год?" "Я мою стены. Это церковь, а не сарай мясника". Конечно, все вокруг было в крови. "Простите", сказал Троуэр. "Мне нетрудно убраться здесь", сказал Армор. "Я думаю, я вынул из вашей руки все стекла". "Вы раздеты", сказал Троуэр. "Моя рубашка на вашей руке". "Вам, должно быть, холодно". "Было немного, но я прикрыл окно и от камина воздух нагрелся. А вот у вас как раз лицо такое белое, что вы похожи на помершего неделю назад мертвеца". Троуэр попытался сесть, но не смог. Он был слишком слаб, и его рука слишком сильно болела. Армор опять уложил его. "А теперь полежите-ка спокойно, преподобный Троуэр. Просто полежите. Вам сегодня уже и так досталось". "Да". "Я надеюсь, вы не будете в обиде, но когда вы вошли, я уже был в церкви. Я спал у очага - моя жена выкинула меня из дома. За сегодня это был уже второй раз". он засмеялся, но в его смехе не было веселья. "Так что я видел вас". "Видел?" "У вас было видение, так?" "Вы видели его?" "Я мало что видел. В основном я смотрел на вас, но было еще какое-то мелькание или что-то вроде. Что-то бегало по стенам". "Значит, вы видели", сказал Троуэр. "О, Армор, это было ужасно и это было прекрасно!" "Вы видели Бога?" "Видел Бога? У Бога нет тела, чтобы его можно было увидеть, Армор. Нет, я видел ангела, ангела наказующего. Я уверен, что именно его и видел Фараон, ангела смерти, прошедшего по городам Египта и забравшего всех первенцев". "О", сказал Армор встревожено. "Тогда не должен был бы я дать вам умереть?" "Если бы мне было предопределено умереть, вы не смогли бы спасти меня", сказал Троуэр. "Раз уж вы спасли меня, раз вы оказались здесь в момент моего отчаяния, это явный знак, что мне предопределено жить. Я был наказан, но не уничтожен, Армор-оф-Год, и у меня еще есть шанс". Армор кивнул, но Троуэр видел, что его все еще что-то тревожит. "Что еще?", спросил Троуэр. Вы о чем-то хотите спросить меня?" Глаза Армора расширились. "Вы слышите то, что я думаю?" "Если бы я мог, то не стал бы спрашивать вас". Армор улыбнулся. "Думаю, не стали бы". "Я расскажу вам обо всем, что вы хотели бы узнать, если это будет в моих силах". "Я слышал, как вы молились", сказал Армор. Он замолчал, как будто в этом и состоял вопрос. Хотя Троуэр и не знал точно, о чем именно его спрашивают, он замешкался с ответом. "Я был в отчаянии, потому что потерпел поражение в деле Господа. Мне была поручена миссия и в ответственный момент в моем сердце поселилось сомнение". Он протянул свою руку и попытался ухватиться за Армора. Но его пальцы дотянулись лишь до штанины стоявшего рядом с ним на коленях Армора. "Армор-оф-Год", сказал он. "Никогда не позволяй сомнению коснуться твоего сердца. Никогда не подвергай сомнению то, что ты знаешь как истину. Это лазейка, позволяющая Сатане овладеть тобой". Но это был не тот ответ, которого ждал Армор. "Спроси меня то, что хочешь спросить", сказал Троуэр. "Я скажу тебе правду, если смогу". "Вы молились об убийстве", сказал Армор. Троуэр никогда не думал о том, чтобы рассказать кому-нибудь о той ноше, что возложил на него Господь. И все же, если б Господь хотел, чтобы это хранилось в тайне от Армора, он не позволил бы ему находиться в церкви и слышать все. "Я верую", сказал Троуэр. "Что именно Господь Бог привел тебя ко мне. Я слаб, Армор, и я не смог исполнить волю Господа. Но теперь я вижу тебя, человека веры, посланного мне быть другом и помощником". "В чем же воля Господа?", спросил Армор. "Не в совершении убийства, брат мой. Господь никогда не захотел бы от меня убийства человека. Дьявола был послан я убить. Дьявола во плоти человеческой. Живущего в том доме". Глубоко задумавшись, Армор сжал губы. "Мальчик не просто одержим, это вы имеете в виду? И вы не можете просто изгнать это из него". "Я пытался, но он смеялся над Свешенной Книгой и издевался над словами экзорцизма. Он не одержим, Армор-оф-Год. Он сам из колена диаволова". Армор покачал головой. "Моя жена не дьявол, а она его родная сестра". "Она отказалась от ведьмовства и стала чиста". Армор коротко и горько рассмеялся. "Я думал так". Теперь Троуэр понял, почему Армор искал прибежища в церкви - доме Господа: его собственный дом был осквернен. "Армор-оф-Год, поможешь ли ты мне очистить эту страну, этот город, этот дом и эту семью от влияния зла, овладевающего ими?" "Спасу ли я этим мою жену?", спросил Армор. "Положит ли это конец ее тяге к колдовству?" "Может быть", сказал Троуэр. "Возможно, Господь свел нас, чтобы мы помогли друг другу очиститься". "Чего бы это не стоило", сказал Армор. "Я с вами и против дьявола". 15. ОБЕЩАНИЯ Кузнец выслушал письмо, прочитанное ему Сказителем с начала и до конца. "Вы помните эту семью?", спросил Сказитель. "Помню", сказал Мэйкпис Смит. "Одним из первых на нашем кладбище был их старший мальчик. Я вытащил его тело из реки своими собственными руками". "Ну так что же, возьмете вы его в подмастерья?" В сторону кузницы шел юноша лет шестнадцати, несущий ведро со снегом. Он посмотрел на гостя, кивнул ему головой, и подошел к стоявшей около амбара бочке с водой для охлаждения. "Видите, у меня уже есть подмастерье", сказал кузнец. "Он выглядит довольно взрослым", сказал Сказитель. "Похоже на то", согласился кузнец. "Это правда, Бози? Ты уже готов приняться за собственное дело?" Бози чуть улыбнулся, потом подавил улыбку и кивнул. "Да, сэр", сказал он. "Я нелегкий хозяин", сказал кузнец. "Алвин добрый мальчик. Он будет хорошо трудиться для вас". "Но будет ли он слушаться меня? Я хочу, чтобы меня слушались без разговоров". Сказитель опять взглянул на Бози. Он был занят тем, что вываливал снег в бочку. "Я же сказал, он хороший мальчик", сказал Сказитель. "Он будет послушным, если вы будете честны с ним". Кузнец выдержал его взгляд. "Я справедлив с учениками. Я никогда не бью мальчиков, которых беру. Тронул ли я тебя когда-нибудь, Бози?" "Никогда, сэр". "Видите ли, Сказитель, подмастерье может быть послушным из страха и может быть послушным из жадности. Но если я - хороший мастер, он будет слушаться потому что будет знать, что так он сможет многому научиться". Сказитель усмехнулся кузнецу. "Оплаты за учение не будет", сказал он. "Мальчик отработает все. И он должен ходить в школу". "Насколько я знаю, кузнецу буквы ни к чему". "Многое изменится, когда Хио станет частью Соединенных Штатов", сказал Сказитель. "Мальчику нужно будет голосовать и читать газеты. Человек, который не умеет читать, знает только то, что рассказывают другие". Мэйкпис Смит посмотрел на Сказителя с едва скрытой усмешкой. "Вот как? А как насчет того, что сейчас рассказываете вы? Выходит, и это тоже то, что другой, то есть вы, рассказал мне?" Сказитель рассмеялся и кивнул. На этот раз кузнец здорово поддел его. "Я хожу по миру, рассказывая истории", сказал Сказитель. "Так что мне известно о том, как много всего можно узнать от других людей. А он уже читает много лучше, чем это бывает в его возрасте, так что если он проведет какое-то время без школы, сильно это ему не повредит. Но его Ма хочет, чтобы он знал буквы и цифры, как настоящий школяр. Поэтому, пожалуйста, пообещайте мне, что вы не будете возражать против его учебы, если он захочет этого, и оставим этот разговор". "Даю слово", сказал Мэйкпис Смит. "И вам незачем записывать это где-нибудь. Мужчине, который держит свое слово, не надо писать или читать. Но человек, которому нужно записывать свои обещания, вот за таким стоит присматривать. Я это точно знаю. У нас в Хатраке уже появились свои адвокаты". "Это путь цивилизованного человека", сказал Сказитель. "Если человек не может больше заставить других верить своей лжи, тогда он нанимает себе профессионалов, чтобы они врали вместо него". Они вместе посмеялись над этим, сидя на двух крепких чурбаках в кузнице, за их спинами огонь слабо коптил кирпичную трубу, а за дверями на полустаявшем снегу сверкало солнце. Над утоптанной, покрытой сухой травой и навозом землей у входа в кузню пролетела птица - красный кардинал. На какое-то время это привлекло внимание Сказителя - такое явное несоответствие бело-коричнево-серым цветам поздней зимы. И вот именно тогда, наблюдая за полетом красного кардинала, Сказитель почувствовал уверенность (хотя и не смог бы объяснить почему), что пройдет немало времени, прежде чем Разрушитель позволит юному Алвину добраться до этого места. И когда он все же доберется сюда, то будет также, как появившийся не в сезон красный кардинал, привлекать внимание местных жителей, думающих, что его поступки так же обычны, как и полет птицы, и не понимающих, какое это настоящее чудо - птица, скользящая по воздуху. Сказитель заставил себя встряхнуться и в тот же момент ясное видение исчезло. "Ну, тогда все в порядке и я напишу им, чтобы они посылали мальчика". "Я жду его к первому апреля. Не позже!" "Если вы не считаете, что парень способен управлять погодой, то стоит немного продлить этот срок." Кузнец проворчал что-то и взмахом руки дал понять Сказителю, что он может идти. Что ж, в конечном итоге, разговор сложился удачно. Сказитель ушел с сознанием того, что поручение выполнено. Послать письмо с каким-нибудь фургоном, отправляющимся на запад, будет несложно - каждую неделю несколько обозов проезжало через Хатрак-таун. Хотя Сказитель давненько не бывал в этих местах, он все еще помнил дорогу от кузницы к постоялому двору. Эта дорога была хорошо утоптана и недлинна. Теперь постоялый двор выглядел побольше, чем в прошлый раз и позади него появилось уже несколько лавок. Галантерейная, шорная и сапожная мастерские. В обшем то, в чем нуждаются проезжающие. Он не успел ступить на порог, как дверь открылась и старая Пэг Гестер вышла с распростертыми руками, чтобы обнять его. "А, Сказитель, давненько тебя не было видно, заходи, заходи!" "Рад вас снова увидеть, Пэг," сказал он. Гораций Гестер, стоявший за стойкой бара в гостиной комнате и обслуживающий желающих выпить посетителей, при виде Сказителя заворчал "Вот уж кого мне тут не хватало, так это еще одного трезвенника!" "Раз так, то у меня хорошая новость для тебя, Гораций," радостно сообщил Сказитель. "Чая я больше тоже не пью." "Что же ты пьешь, воду что ли?" "Воду и кровь старых ворчунов," сказал Сказитель. Гораций махнул рукой жене "Последи, чтобы этот человек держался подальше от меня, слышишь, Пэг?" Старая Пэг помогла ему избавиться от всех одежек. "Посмотреть на тебя," сказала она, смерив его взглядом. "Так на твоих костях не найдешь достаточно мяса для хорошей отбивной." "Зато медведи и пантеры обходят меня стороной, им нужна добыча получше," сказал Сказитель. "Заходи и расскажи мне парочку историй, пока я готовлю ужин для всей этой компании." За этот вечер много прозвучало всяких разговоров и болтовни, особенно когда Дедушка пришел помогать со стряпней. Старость начала уже брать свое, но он все еще заправлял на кухне и, надо сказать, к счастью для остальных; старая Пэг знала толк и работала старательно, но все же у некоторых людей есть дар к своей работе, а у некоторых нет. Но Сказитель пришел сюда не ради еды, и даже не ради хорошей беседы и через некоторое время он почувствовал, что ему пора приступить к делу. "Где же ваша дочка?" К его удивлению, старая Пэг стала вести себя натянуто и ее голос зазвучал холодно и отчужденно. "Она теперь не такая уж маленькая. Она теперь сама себе голова и уж наверняка сама первая об этом расскажет." И тебе это не по вкусу, подумал Сказитель. Но дело, которое привело его сюда, было куда важнее семейных ссор. "Она все еще..." "Ведунья? О, да, она выполняет свои обязанности, но для людей не доставляет большого удовольствия иметь с ней дело. Холодная задавака, вот кто она. Ее так называют за злой язык." На мгновение лицо Старой Пэг смягчилось. "Она была такой хорошей девочкой." "Я никогда еще не видел, чтобы доброе сердце становилось злым", сказал Сказитель. "По крайней мере, без особой причины". "Ну, какие бы у нее не были причины, она как раз тот человек, чье сердце затвердело как вода в ведре зимой". Сказитель решил попридержать свой язык и не учить людей, как им себя вести, хотя и мог бы рассказать Старой Пэг о том, что если лед расколоть, он замерзнет опять, но если занести его в дом, он согреется, растает и превратится в свежую воду. Не стоит встревать в семейные дрязги. Сказитель достаточно знал о том, как нелегко людям ужиться вместе, чтобы отнести эти ссоры к таким же стихийным явлениям, как холодные ветра и короткие дни весной, или как гром после молнии. Большинство родителей не знают, что делать с ребенком, когда он почти вырос. "Мне нужно кое о чем поговорить с ней", сказал Сказитель. "Так что я уж рискну тем, что мне могут снести голову с плеч". Он нашел ее в конторе доктора Уитли Физикера, занимающейся бухгалтерскими подсчетами. "Я и не знал, что ты стала счетоводом", сказал он. "А я и не знала, что вы интересуетесь медициной", ответила она. "Или вы просто пришли поглазеть на чудо-девушку, возящуюся со счетами и цифрами?" О, да, язык у нее был острый. Сказитель знал, какую реакцию такое поведение может вызвать у некоторых, ожидавших от молодой женщины, что она будет говорить мягко, опустив глаза и лишь изредка бросая робкий взгляд из под опушенных ресниц. В Пэгги не было ничего от молодой леди. Она смотрела Сказителю прямо в глаза, не отводя взгляда. "Я пришел не для того, чтобы меня подлечили," сказал Сказитель. "Или предсказали будущее. Или даже привели в порядок мои счета." Ага, вот оно. В тот момент, когда вместо того, чтобы разозлиться, он ответил ей шуткой, на губах ее мелькнула улыбка на мгновение изменившая все ее лицо. "Что-то я не припоминаю, чтобы у тебя было что подсчитывать," сказала она. "Ничего плюс ничего дает ничего." "Тут ты не совсем права, Пэгги," сказал Сказитель. "У меня есть целый мир. Правда, населяющие его люди не особенно щедры." Она опять улыбнулась и отложила в сторону бухгалтерскую книгу доктора. "Раз в месяц я вожусь с его записями, а он привозит мне кое-что почитать из Дикэйна." Она начала рассказывать о прочитанном и Сказитель стал понимать, что сердце ее принадлежит вещам, находящимся далеко от Хатрак-ривер. И еще кое-что он увидел - обладая даром ведуньи, она знает местных жителей слишком хорошо и ей кажется, что в отдаленных местах она встретит людей, чьи души чисты, как бриллиант и никогда не заставят девушку, для которой они открыты, прийти в смятение. Она просто еще слишком молода, вот и все. Дайте ей время и она научится ценить добро, которое можно встретить в людях, и прощать им все остальное. Вскоре пришел доктор и они немного поболтали. Когда же Сказитель остался с Пэгги наедине и смог спросить о том, ради чего пришел, было уже далеко за полдень. "Как далеко ты можешь видеть, Пэгги?" Он почти увидел, как подозрительность затенила ее лицо как тяжелая вельветовая занавесь. "Я полагаю, ты спрашиваешь меня не о том, нуждаюсь ли я в очках", сказала она. "Я просто хочу поговорить с девушкой, которая когда-то написала в моей книге: "Родился Создатель". И я хочу спросить, способна ли она была наблюдать за этим Создателем раньше и может ли она это делать сейчас так, чтобы постоянно знать, что с ним". Она смотрела мимо него и взгляд ее остановился на высоком окне, прикрытом занавеской. Солнце было низким и небо снаружи посерело, но лицо ее было полно света, Сказитель видел это. Иногда не обязательно быть ведуном, чтобы увидеть, что происходит в сердце человека. "Хотелось бы знать, не видела ли эта ведунья упавший на него однажды шпиль". "Хотелось бы", сказала она. "Или, скажем, мельничный камень". "Может быть". "И мне хотелось бы узнать, не приходилось ли ей каким-нибудь образом расщепить этот шпиль напополам или расколоть этот камень так, что один старый Сказитель смог увидеть свет фонаря, бьющий прямо через середину этого камня". Слезы замутнили ее глаза, но это выглядело не так, будто она готова расплакаться, а так как бывает, когда долго смотришь прямо на солнце. "Кусок родовой пелены, почти совсем уже истершийся - этого достаточно для того, чтобы использовать его собственную силу и проделать несколько неуклюжих Созданий", сказала она мягко. "Но теперь и ему известно кое-что о собственном даре и он смог переиначить то, что ты сделала для него". Она кивнула. "Наверное, чувствуешь себя одиноко, все время наблюдая за ним из такого далека", сказал Сказитель. Она покачала головой. "Только не я. Вокруг меня все время люди". Она посмотрела на Сказителя и устало улыбнулась. "Проводить время с этим мальчиком, которому от меня не нужно ничего, потому что он даже не подозревает о моем существовании - иногда я даже чувствовала облегчение от этого". "Понимаю", сказал Сказитель. "Мне тоже ничего не нужно от тебя". Она улыбнулась. "Ах, ты старый обманщик". "Ну хорошо, мне нужно кое-что от тебя, но это не для себя лично. Я встретил этого мальчика, и хотя я не могу смотреть в его сердце так, как это делаешь ты, мне кажется, что я знаю его. Мне кажется, я знаю, кем он может стать, что он может совершить и я хочу сказать, что если тебе понадобиться моя помощь в чем-нибудь, то тебе надо только дать мне знать, сказать, что нужно сделать, и я сделаю все, что будет в моих силах". Она ничего не ответила и даже не посмотрела на него. "До сих пор тебе не нужна была помощь", сказал Сказитель. "Но теперь у него есть своя голова на плечах и ты не сможешь делать то, что для него необходимо. Опасность теперь будет исходить не только из-за того, что что-нибудь салилось на него и поранило его тело. Не меньшую опасность несет то, что вздумает совершить он сам. Я просто хочу тебе сказать, что если ты увидишь такую опасность и тебе потребуется моя помощь, то я приду несмотря ни на что". "Это будет удобно", сказала она. Сказано достаточно честно, Сказитель почувствовал это; но она имела в виду нечто большее, чем было сказано, и это он почувствовал тоже. "И я хотел тебе сказать, что к первому апреля он придет сюда, чтобы стать учеником кузнеца". "Я знаю, что он собирается сюда", сказала она. "Но к первому апреля его здесь не будет". "О?" "И даже в этом году". Страх за мальчика сжал сердце Сказителя. "Получается, я все-таки пришел, чтобы спросить о будущем. Что еще ждет его? Что случится?" "Произойти может многое", сказала она. "И было бы глупо пытаться угадать, что именно. Я вижу это так, будто перед ним открыты тысячи дорог одновременно. Но из них очень мало таких, что приведут его к первому апреля сюда, и куда больше тех, на которых он будет мертв с томагавком Краснокожего в голове". Сказитель наклонился к ней через письменный стол доктора и накрыл ее руки своими. "Он будет жить?" "Пока хватит моих сил", сказала она. "И моих", ответил он. Какое то мгновение они сидели молча, рука в руке и глаза в глаза, пока она вдруг не рассмеялась и не отвела взгляд в сторону. "Обычно, когда люди смеются, я понимаю над чем", сказал Сказитель. "Я просто подумала, что если представить себе, какие у этого мальчика враги, то их нас двоих никудышные заговорщики". "Это верно", сказал Сказитель. "Но при этом наша цель такова, что в нашем заговоре будет участвовать вся природа, тебе так не кажется?" "И Бог тоже", добавила она уверенно. "Об этом мне ничего не известно", сказал Сказитель. "По-моему, священники и богословы так зажали своими догмами бедного Отца, что не оставили ему возможности действовать самому. Теперь, когда они разработали безопасное и удобное толкование Библии, меньше всего на свете им хотелось бы, чтобы Он еще раз сказал свое слово или чтобы Его властная рука опять стала направлять этот мир". "Я вижу Его властную руку в рождении несколько лет назад седьмого сына от седьмого сына", сказала она. "Если хочешь, называй это природой, раз уж ты обучался у всех этих философов и волшебников. Я знаю только одно - этот мальчик связан с моей жизнью так же прочно, как если бы мы были рождены из одной утробы". Следующий вопрос Сказитель не обдумывал заранее, он просто сам собой сорвался с его губ. "Ты рада этому?" Она посмотрела на него, и в глазах ее была невыразимая печаль. "Не особо", сказала она. И выглядела такой усталой, что Сказитель не смог удержаться, он обошел вокруг стола, встал у ее стула и обнял так, как отец обнимает дочь. Долгое время они провели в неподвижности и он так и не узнал, плакала ли она или продолжала сдерживать слезы. В конце концов она освободилась и опять отвернулась к бухгалтерской книге. Он ушел, ни сказав больше ни слова. Сказитель не торопясь направился опять в постоялый двор. Было время ужина и ему еще предстояло рассказать много историй и проделать какую-нибудь домашнюю работу, чтобы заработать себе на пропитание. И все же все эти истории блекли перед той историей, которую он не мог рассказать, той историей, конца которой он еще не знал. На лугу у мельницы стояло с полдюжины фермерских фургонов, за которыми присматривали люди, проделавшие долгий путь, чтобы получить муку свежего помола. Их женам больше не придется потеть над ступкой и пестиком, чтобы растолочь зерно в грубую муку для тяжелого и комковатого хлеба. Мельница работала исправно и все фермеры на многие мили вокруг возили свое зерно в городок Вигор-Черч. Вода понеслась по мельничной канавке и гигантское колесо начало поворачиваться. Внутри мельницы сила вращения колеса передавалась зубчатым механизмом, заставлявшим вращаться заточенный "под четверть" жернов". Мельник засыпал зерно на жернов, который растирал его в муку грубого помола. Он тщательно счищал ее перед следующим помолом, затем ссыпал в корзину, которую держал его сын, десятилетний мальчик. Мальчик пересыпал муку в сито и просеивал хорошую муку в холщовый мешок. После этого он ссыпал остававшееся в сите в силосный бак и поворачивался к отцу за следующей порцией муки. Когда они работали вместе, мысли их текли совершенно одинаково. Этим вот я бы хотел заниматься всегда, думал каждый из них. Вставать рано утром, идти на мельницу и работать весь день бок о бок с ним. И неважно, что желание это было невыполнимо. Неважно, что после того, как мальчик отправится к месту своего рождения и будущего ученичества, они могут никогда больше не увидеть друг друга. Это только обостряло ощущение переполнявшего их счастья, счастья, которое вскоре станет воспоминанием, станет далеким сном. Примечания 1 Лорд-Протектор - глава государства в Англии в период Протектората (первый Протектор-Оливер Кромвель). "PROTECTOR" значит по-английски также "покровитель" 2 Баги (BUGY) - привидение, пугало. 3 Пигги (PIGGY) - свинка 4 Мишур (MEASURE) - отмерять, снимать мерку, мера 5 Армор-оф-Год (ARMOR-OF-GOD) - Доспех Господа 6 Вигор-черч (VIGOR-CHURCH) - церковь Вигора