ловосочетание "американский народ" стало идеей, которая породила эти фразы. - Но янки и роялисты не превратились от этого в американцев. И война не прекратилась, потому что Аппалачи по-прежнему сражаются с королем. - На самом деле все эти люди давно стали американцами, Элвин. Вспомни историю Джорджа Вашингтона. Когда-то он был лордом Потомакским и возглавлял огромную армию короля Роберта, направляющуюся расправиться с жалкими осколками отряда, который возглавлял Бен Арнольд [Арнольд, Бенедикт (1741-1801) - американский генерал во время Войны за Независимость, государственный деятель США; после окончания войны Арнольд, перейдя на сторону Британии, оказывает ей за деньги всевозможные услуги (в частности, шпионаж); в конце концов он в открытую предает Америку и бежит в Англию]. Никто не сомневался в победе Вашингтона - его роялисты с легкостью захватили бы маленькую крепость, подписав смертный приговор восстанию Тома Джефферсона, призвавшему горы стать свободными. Но во время войны с Францией лорд Потомакский сражался плечом к плечу с этими горцами. И Том Джефферсон когда-то был его другом. Сердце Вашингтона разрывалось, когда он думал об исходе завтрашней битвы. Кто такой король Роберт, чтобы во славу ему проливалось столько крови? Восставшие всего лишь хотели получить во владение по клочку земли. Они не желали, чтобы над ними сидели королевские ставленники-бароны и обдирали их как липку налогами. По сути дела, они были такими же рабами, как и чернокожие, гнущие спины в Королевских Колониях. В ночь перед боем Вашингтон не сомкнул глаз. - Он молился, - кивнул Элвин. - Так утверждает Троуэр, - резко произнес Сказитель. - Но точно никто не знает. Когда он на следующее утро обратился к войскам с речью, он даже не упомянул о _молитве_. Говорил он о слове, сотворенном Беном Франклином. Он написал королю послание, в котором снимал с себя полномочия главнокомандующего и отказывался от своих земельных владений и титулов. И подписался он не как "лорд Потомакский", а как "Джордж Вашингтон". Поднявшись рано утром, он встал перед облаченными в голубые мундиры солдатами короля и рассказал им о своем решении. Он сказал, что они вольны выбирать: либо подчиниться офицерам и ринуться в бой, либо встать на защиту великой "Декларации Свободы". "Выбор за вами, - сказал он. - Что же касается меня, то..." Элвин наизусть выучил эти слова - их знали даже маленькие дети. Но сейчас он впервые осознал их великое значение и, не в силах сдержаться, выкрикнул: - "Мой американский клинок не прольет ни капли американской крови!" - Затем, когда его армия большей частью перешла на сторону восставших Аппалачей, забрав с собой ружья и порох, обоз и припасы, Джордж приказал старшему офицеру из тех, что сохранили преданность королю, арестовать его. "Я преступил данную королю клятву, - сказал он. - Как бы ни были высоки цели, которыми я руководствовался, клятва все же нарушена. И я заплачу цену за свое предательство". И он заплатил, заплатил сполна - почувствовав, как меч отделяет голову от тела. Решение королевского двора было единодушным, но разве обвиняли Вашингтона обычные люди? - Никогда, - покачал головой Элвин. - И сколько побед одержали с тех пор королевские войска в войне с Аппалачами? - Ни одной. - Люди, собравшиеся в тот день на поле боя у реки Шенандоа, не являлись гражданами Соединенных Штатов. Ни один из них не подпадал под действие "Американского Соглашения". Но когда Джордж Вашингтон заговорил об американских клинках и американской крови, солдаты вспомнили, что их объединяет. А теперь ответь мне, Элвин-младший, так ли уж не прав был старик Бен, когда сказал, что самое великое его творение заключено в одном слове? Элвин, конечно, ответил бы, но они как раз подошли к крыльцу дома. Стоило им подняться по ступенькам, как дверь от резкого толчка распахнулась, и на пороге возникла мама. Увидев ее лицо, Элвин понял, что на этот раз ему грозит нешуточная беда. И самое главное - он сам был виноват. - Я хотел пойти в церковь, ма! - Многие души стремятся попасть на небеса, - ответила она, - но туда не попадают. - Это полностью моя вина, тетушка Вера, - вступился Сказитель. - Сомневаюсь, - отрезала она. - Мы заговорились, и, боюсь, мальчик совсем забыл, куда мы идем. - Он от рождения страдает забывчивостью. - Мама не сводила пылающих глаз с лица Элвина. - Пошел по стопам отца. В церковь его можно затащить только силком, сам он никогда не пойдет, и если не приколотить его ноги гвоздями к полу - оглянуться не успеешь, как сбежит. Ему уже десять лет, а он ненавидит Господа - я и в самом деле начинаю жалеть, что родила его на свет. Эти слова ужалили Элвина-младшего в самое сердце. - Не стоило этого говорить, - произнес Сказитель. Голос его прозвучал очень тихо, и мама наконец оторвала взгляд от Элвина, внимательно поглядев на старика. - Правду говоря, я никогда так не думала, - в конце концов призналась она. - Прости меня, мам, - сказал Элвин-младший. - Иди в дом, - приказала она. - Я ушла из церкви, чтобы разыскать тебя, но возвращаться теперь поздно, мы не успеем. - Мы о стольком поговорили, мам, - начал рассказывать Элвин. - О моих снах, о Бене Франклине, о... - Сейчас мне хочется услышать лишь одно, - перебила мама, - как ты распеваешь псалмы. Раз ты не пошел в церковь, будешь сидеть со мной на кухне и петь псалмы, пока я готовлю обед. Так что Элвину еще долго не пришлось увидеть фразу, которую написал в книге Сказителя старик Бен. Он работал и распевал церковные гимны до самого обеда, а после еды папа, старшие братья и Сказитель уселись обсуждать завтрашний день. Завтра они собирались отправиться в каменоломню за жерновом для мельницы. - Вот на какие беспокойства я иду ради тебя, - упрекнул папа Сказителя. - Все делаю ради того, чтобы тебе лучше с нами жилось. - О жернове я ни разу не просил. - Дня не проходит, чтобы ты не пожаловался, мол, как жаль, что в такой замечательной мельнице хранится сено, когда местные жители не отказались бы от хорошей муки. - Если не ошибаюсь, я упомянул это только однажды. - Ну, может, и так, - согласился папа. - Но теперь каждый Божий день я вспоминаю о жернове. - Наверное, ты просто жалеешь, что там, куда ты меня швырнул, не оказалось камня побольше. - И вовсе он не жалеет об этом! - закричал Кэлли. - Потому что ты бы тогда умер! В ответ Сказитель лишь улыбнулся, и папа тоже расплылся в улыбке. После чего они продолжили обсуждать детали предстоящей работы. А затем на воскресный ужин пожаловали братья с женами, племянниками и племянницами. Детишки насели на Сказителя, выпрашивая спеть "Смешную песенку". Не в силах противиться уговорам. Сказитель спел ее столько раз, что Элвин готов был заорать благим матом, услышав снова дружный припев "Ха-ха, хи-хи". Наконец, после ужина племянники и племянницы были уведены домой, и Сказитель достал свою книгу. - А я все гадал, открываешь ли ты ее когда-нибудь, - сказал папа. - Я просто ждал подходящего момента. - И Сказитель рассказал, как люди записывают в нее самое важное событие в своей жизни. - Надеюсь, _меня_ ты не будешь просить написать в ней что-нибудь, - нахмурился папа. - Я бы тебе и не позволил этого. Ты еще не рассказал мне свою историю. - Голос Сказителя вдруг смягчился. - Хотя, может быть, ты пока не совершил самого важного в жизни поступка. Папа чуть-чуть сердито - а может, испуганно - взглянул на него. Как бы то ни было, не в силах совладать с любопытством, он встал и подошел к Сказителю. - Ну-ка, покажи мне, чего там такого важного содержится. - А ты читать умеешь? - поинтересовался Сказитель. - К твоему сведению, до женитьбы я получил образование янки в Массачусетсе. Уже потом я осел мельником в Западном Гемпшире и много позже переселился сюда. Конечно, может, мое образование ни в какое сравнение не идет с _лондонским_, которым хвалишься ты, но, могу поспорить, нет такого слова, которое я не смог бы прочитать, разве что на латыни оно будет написано. Сказитель не ответил. Он открыл книгу, и папа прочел вслух первое предложение. - "За свою жизнь я создал только одно - американцев". - Папа недоуменно поглядел на Сказителя. - И кто ж такое написал? - Старик Бен Франклин. - Насколько я слышал, единственный американец, которого он "создал", был незаконнорожденным. - Ну, может, Эл-младший растолкует тебе потом смысл этой фразы, - пожал плечами Сказитель. Пока они переговаривались, Элвин пролез вперед, чтобы посмотреть на буквы, написанные стариком Беном. Они ничем не отличались от других. Элвин даже чуть-чуть расстроился, хотя сам толком не мог сказать, чего ожидал увидеть. Что, старик Бен должен был золотыми чернилами писать? Конечно, нет. Буквы, написанные великим человеком, вряд ли чем отличаются от букв, выведенных глупцом. И все-таки он никак не мог избавиться от разочарования: слова казались такими обычными, такими простыми. Он протянул руку и перевернул страницу, затем еще одну, и еще, и еще. Все слова были похожи друг на друга. Серые чернила на желтеющей бумаге. Вдруг книга сверкнула яркой вспышкой света, на мгновение ослепив Элвина. - Эй, кончай шебуршать страницами, - обратил на мальчика внимание папа. - Порвешь. Элвин повернулся и посмотрел на Сказителя. - А что там за свет? - спросил он. - Та страница, что светится, - что на ней написано? - Светится? - переспросил Сказитель. Элвин понял, что свет виден ему одному. - Ну-ка, найди ее, - кивнул Сказитель. - Он обязательно что-нибудь порвет, - предупредил папа. - Ничего, он осторожно, - успокоил Сказитель. Но в голосе папы внезапно зазвучали злые нотки: - Я сказал, положи книгу, Элвин-младший. Элвин было попятился, но почувствовал на плече руку Сказителя. Голос Сказителя был тих и спокоен, и Элвин почувствовал, как пальцы старика слегка шевельнулись, налагая оберег. - Мальчик что-то увидел в книге, - промолвил Сказитель. - Я хочу, чтобы он нашел для меня это место. К вящему удивлению Элвина, папа спорить не стал. - Ну, если ты хочешь, чтобы какой-то глупый лентяй разодрал тебе всю книгу... - пробормотал он и замолк. Элвин шагнул к книге и осторожно, одну за другой, принялся листать страницы. В конце концов он нашел нужное место, и в глаза ему снова ударило ослепительное сияние. Он сначала зажмурился, но потом свет постепенно погас, так что можно было разглядеть, что исходит он от маленького предложения с горящими буквами. - Ты видишь пламя? - спросил Элвин. - Нет, - покачал головой Сказитель. - Но чувствую легкий дымок. Коснись слов, которые, по-твоему, горят. Указательным пальцем Элвин легонько дотронулся до начала фразы. Пламя, к его изумлению, вовсе не обжигало, хотя чуточку грело. Внезапно это тепло проняло его до самых костей. Он передернулся, выгоняя из тела последние отзвуки осеннего холода. Улыбнувшись, он почувствовал, как весь изнутри пылает. Но пламя, ощутив касание его пальца, сразу съежилось, начало затухать и быстро пропало. - Что там говорится? - спросила мама. Она стояла рядом со столом, прямо напротив них. Читала она не особенно хорошо, да и буквы, если смотреть с ее стороны, были перевернуты вверх ногами. - "Творец на свет появился", - прочитал вслух Сказитель. - Нет иного Творца, - сказала мама, - кроме того, кто превращал воду в вино. - Может быть, - согласился Сказитель, - но она написала именно так. - Кто она? - продолжала выпытывать мама. - Маленькая девочка. Примерно пять лет назад. - А что за история кроется за этим предложением? - поинтересовался Элвин-младший. Сказитель пожал плечами. - Ты же говорил, что не позволяешь писать в книге, если не выслушаешь историю. - Она написала эту фразу тайком, - ответил Сказитель. - И я увидел ее, когда ушел далеко от той деревни. - Тогда откуда тебе знать, что это написала именно она? - удивился Элвин. - Больше некому. Ни один другой человек не смог бы открыть заговор, которым я закрывал книгу в те дни. - Значит, ты не знаешь, о чем говорится в этом предложении? Ты даже не можешь мне объяснить, почему эти буквы горели? Сказитель кивнул. - Если я правильно помню, та девочка приходилась дочерью хозяину постоялого двора. Говорила она редко, но когда все же открывала рот, слова ее все до единого были правдивы. Она никогда не шла на ложь - даже ради добра. Ее считали нелюдимой. Но как гласит присловие: "Всегда говори правду - и зло минует тебя". Или что-то вроде этого. - А как ее звали? - спросила мама. Элвин удивленно взглянул на нее. Мама не видела сияющих букв, почему же она так стремится вызнать, кто их написал? - Увы, - произнес Сказитель. - Я не помню ее имя. А если б даже вспомнил, то не сказал бы. Как не сказал бы, где она живет. Я не хочу, чтобы толпы народа повалили туда, беспокоя девочку вопросами, ответы на которые она, может, не хочет давать. Я могу сказать лишь одно. Она была светлячком и умела видеть мир. Если она написала о рождении Творца, значит, это правда. Вот почему я не вырвал эту страницу. - Я хочу, чтобы как-нибудь ты рассказал мне об этой девочке, - сказал Элвин. - Я хочу понять, почему буквы горели. Он поднял глаза и увидел, что мама и Сказитель сверлят друг друга настороженными взглядами. И вдруг краешком глаза он заметил, как где-то сбоку замаячила тень Рассоздателя, дрожащая, незримая, поджидающая возможности разнести мир в пыль. Неосознанным движением Элвин вытащил из штанов рубаху и быстро связал вместе ее уголки. Разрушитель вздрогнул и ретировался. 11. ЖЕРНОВ Сказителя разбудила чья-то рука, тряхнувшая за плечо. Снаружи царила кромешная темень, но пора было выезжать. Он сел, потянулся и с удовольствием ощутил, что боль в суставах почти исчезла, излеченная сном на мягкой перине. "Я могу привыкнуть к такой жизни, - подумал он. - Мне нравится этот дом". Шипение бекона, жарящегося на кухне, проникало через плотно затворенную дверь. Он натягивал башмаки, когда постучалась Мэри. - Можно заходить, я более-менее готов, - сказал он. Она вошла, сжимая в руках пару длинных толстых носков. - Я сама связала их, - сказала она. - Таких прекрасных носков я не встречал даже в Филадельфии. - Зимой в Воббской долине бывает очень холодно и... Она не закончила фразу. Смутившись, она склонила голову и поспешила выскользнуть за дверь. Сказитель надел носки, на них - башмаки и довольно притопнул. Он никогда не отказывался от подобных даров. Работал он наравне со всеми и сделал немало, чтобы подготовить ферму к грядущей зиме. Кроме того, он был хорошим кровельщиком: лазать он любил, и голова у него никогда не кружилась. Собственными руками он поправил и подлатал крыши дома, амбаров, сараев и курятников, чтобы там всегда было сухо и тепло. Не спрашивая никого, он в одиночку подготовил мельницу к приему жернова, перекидав солому с пола в телеги - пять повозок вышло. Близнецы, которые еще не успели обзавестись собственным хозяйством, поскольку женились прошлым летом, разгрузили солому в общем сарае. Миллер и не притронулся к вилам - Сказитель специально проследил за этим, незаметно, не привлекая внимания, хотя Миллер не очень-то настаивал. На ферме все шло хорошо, хотя общее положение дел оставляло желать лучшего. Все больше и больше людей уходило из окрестностей Карфаген-сити, напуганных воинственным Такумсе и его краснокожими из племени июни. Конечно, хорошо, что на противоположном берегу реки Пророк основал свой город, где учил тысячи краснокожих никогда и ни по какой причине не проливать человеческую кровь, тем более в войне. Но и у Такумсе было немало последователей, считающих, что бледнолицые должны покинуть берега Атлантики и, на кораблях или вплавь, быть изгнаны обратно в Европу. Распространился слух о близящейся войне, ходили сплетни, что Билл Гаррисон из Карфагена довольно потирает руки, радуясь возможности раздуть пламя ненависти, не говоря уже о французах в Детройте, которые всегда науськивали краснокожих на американских поселенцев, занявших, как они считали, принадлежащие Франции канадские земли. Народ в поселении Церковь Вигора только и говорил о надвигающейся войне, но Сказитель знал, что Миллер эти слухи всерьез не воспринимает. Он считал, что все краснокожие поголовно - сельские клоуны, ведомые жаждой виски и желающие лишь одного: как следует напиться. Сказителю и раньше доводилось встречаться с людьми, считающими так, - хотя было это в Новой Англии. Янки, казалось, никак не могли понять, что все новоанглийские краснокожие, обладающие практической сметкой, давным-давно перебрались в штат Ирраква. Вскоре глаза янки откроются, и они увидят, что Ирраква вовсю работает на паровых машинах, доставленных непосредственно из Англии, а в стране Пальчиковых озер белый человек по имени Эли Уитни [Уитни, Эли (1765-1825) - американский изобретатель; изобрел машину для сбора хлопка, которую у него похитили, прежде чем он успел получить патент; в 1798 году получил правительственный контракт на производство ружей, именно он первым предложил изготавливать каждую часть ружья отдельно, а не отливать все целиком, чем значительно ускорил процесс] помогает краснокожим строить фабрику, которая будет выпускать ружья в двадцать раз быстрее, чем какой-либо оружейный завод. Когда-нибудь янки проснутся и обнаружат, что краснокожие вовсе не такие уж горькие пьяницы, - тогда-то и придется кое-кому подсуетиться, чтобы нагнать прытких туземцев. Ведь тот же самый Миллер не принимал разговоры о близящейся войне всерьез, приговаривая: "Каждый человек знает, что в лесах обитают краснокожие. Ну и пусть себе шатаются там - курицы у меня покамест все целы, так что и проблем нет". - Еще бекона? - спросил Миллер и подвинул доску с кусочками ветчины к Сказителю. - Я не привык наедаться по утрам, - ответил тот. - С тех пор как поселился у вас, за один прием я поглощаю столько пищи, сколько раньше не ел за целый день. - Ничего, ничего, нарасти немного мясца на кости, - усмехнулась Вера, шлепнув ему на тарелку пару горячих блинов, обильно намазанных сверху медом. - Да в меня уже не лезет, - запротестовал Сказитель. Блины мигом стащила чья-то проворная рука. - Я помогу, - предложил Эл-младший. - Не прыгай вокруг стола, - приказал Миллер. - Кроме того, в тебя эти два блина тоже не влезут. Эл-младший в мгновение ока доказал ошибочность утверждений отца. Затем они смыли с рук липкий мед, надели рукавицы и пошли к повозке. На востоке пробивался первый свет, когда подъехали Дэвид и Кальм, жившие неподалеку. Эл-младший вскарабкался на задок повозки, где пристроился среди инструментов, веревок, палаток и корзин с едой, - назад они должны были вернуться не раньше чем через пару дней. - А... близнецов и Меру ждать не будем? - огляделся вокруг Сказитель. Миллер вспрыгнул на повозку. - Мера поехал вперед, валит деревья для дровней. А Нет и Нед останутся дома. Будут кругами по нашим семьям ездить. - Он усмехнулся. - Нельзя ж оставлять женщин одних, когда вокруг только и говорят о кровожадных краснокожих, шляющихся поблизости. Сказитель улыбнулся в ответ, с облегчением отметив, что Миллер вовсе не так беспечен, как кажется. Путь до каменоломни был неблизкий. По дороге они миновали останки телеги с разломанным жерновом, возлежащим посредине. - То была наша первая попытка, - объяснил Миллер. - Но высохшая ось не выдержала и подломилась, а холм, как видишь, крутой - телега так и полетела вниз. Они подъехали к приличной ширины ручью, и Миллер рассказал, как они дважды пытались спустить жернов вниз по течению на плоту, но оба раза плот быстро тонул. - Не везло нам, - развел руками Миллер, но по выражению его лица было видно, что каждую неудачу он воспринимал как личное оскорбление, будто кто-то специально мешал ему привезти жернов на мельницу. - Поэтому-то мы и решили воспользоваться на сей раз дровнями, - встрял Эл-младший, наклонившись с задка телеги. - Они не упадут, не развалятся, а если какая неприятность случится - это всего лишь бревна, которых можно нарубить кучу. - Все будет нормально, - сказал Миллер, - если дождь не пойдет. Или снег. - Небо выглядит чистым, - заметил Сказитель. - Небо - известный притворщик, - хмыкнул Миллер. - Когда доходит до настоящего дела, вода все время становится мне поперек дороги. Они добрались до каменоломни, когда солнце стояло высоко в небе, хотя до полудня было еще далеко. Обратный путь, разумеется, будет куда дольше. К их приезду Мера успел свалить шесть крепких молоденьких деревьев и около двадцати поменьше. Дэвид и Кальм сразу приступили к работе, обрубая ветви и сучки, чтобы не цеплялись за дорогу. Элвин-младший, к удивлению Сказителя, достал инструменты и направился прямиком к скалам. - Ты куда? - окликнул Сказитель. - Пойду найду место получше, - ответил Эл-младший. - Он чувствует камень, - объяснил Миллер. И замолчал, не желая больше ничего говорить. - А когда найдешь, что будешь делать? - спросил у Элвина Сказитель. - Буду рубить жернов. И Элвин уверенно запрыгал вверх по тропинке, гордясь тем, что ему поручена взрослая работа, - типичный мальчишка. - И с камнем обращаться он умеет, - подтвердил Миллер. - Ему всего десять лет, - обратил внимание Сказитель. - Первый свой жернов он вырубил в возрасте шести. - Говоришь, дар у него такой? - Ничего я не говорю. - Так скажи, Эл Миллер! Скажи, ты, случаем, не седьмой сын? - А с чего ты спрашиваешь? - Знающие люди поговаривают, что седьмой сын седьмого сына умеет видеть суть вещей. Из них получаются отличные лозоходцы. - Неужели и вправду так говорят? Подошел Мера и встал лицом к отцу, скрестив руки на груди. Юноша был явно чем-то раздражен. - Пап, что плохого, если ты наконец расскажешь ему? Да все в округе знают об этом. - А может, мне кажется, что Сказитель уже знает больше, чем мне хотелось бы? - Постыдился бы говорить такое человеку, который не раз доказал свою дружбу. - Он не обязан ничего рассказывать, если не хочет, - вступил в спор Сказитель. - Тогда я отвечу тебе, - сказал Мера. - Да, ты прав: папа - седьмой сын. - Как и Эл-младший, - заметил Сказитель. - Верно? Вы никогда об этом не упоминали, но, насколько мне известно, собственное имя дается либо первенцу, либо седьмому сыну. - Наш старший брат Вигор погиб в реке Хатрак за несколько минут до того, как родился Эл-младший, - объяснил Мера. - Хатрак... - проговорил Сказитель. - Ты бывал там? - спросил Мера. - Я бывал везде. Но почему-то мне кажется, я должен был вспомнить об этой речке гораздо раньше, хотя никак не могу взять в толк почему. Седьмой сын седьмого сына... Он магией вызовет жернов из скалы? - О магии мы стараемся не говорить, - сказал Мера. - Он вырубит его, - ответил Миллер. - Как самый обычный каменотес. - Он _большой_ мальчик, но все же очень юн, - намекнул Сказитель. - Скажем так, - снова заговорил Мера, - когда _он_ берется за инструмент, камень становится неизмеримо мягче, чем когда рублю я. - Было бы здорово, - сказал Миллер, - если бы ты остался здесь и помог парням обтесать деревья. Нам понадобятся крепкие дровни и хорошие, гладкие шесты, чтобы выкладывать дорогу. Того, что было у него на душе, он не сказал, но слова его толковались однозначно: "Оставайся внизу и не задавай слишком много вопросов об Элвине-младшем". Поэтому Сказитель все утро и большую часть дня проработал с Дэвидом, Мерой и Кальмом под мерный звон железа о камень, доносившийся сверху. Стук Элвина-младшего задавал ритм всей работе, хотя никто ни словом об этом не обмолвился. Вот только Сказитель не привык работать в тишине. А раз остальные поначалу предпочитали хранить молчание, рассказывал в основном он. И поскольку трудился он на равных со взрослыми мужчинами, а не с детьми, он рассказывал вовсе не о приключениях, героях и трагических смертях. Большую часть времени он посвятил саге о Джоне Адамсе [Адамс, Джон (1735-1826) - государственный деятель США; в 1780 году от Континентального Конгресса был направлен в Гаагу, и в 1782 году добился признания Нидерландами независимости США; с 1797-го по 1801 год - президент США; при нем был принят закон "О чужестранцах", направленный против эмигрантов из Франции и Ирландии, и закон "О подстрекательстве", грозивший тюремным заключением за критику правительства]. Как дом его был сожжен бостонской толпой, после того как Адамс выиграл дело десяти женщин, обвиненных в колдовстве. Как Алекс Гамильтон [Гамильтон, Александр (1757-1804) - государственный деятель США; во время Войны за Независимость пользовался популярностью как оратор и публицист; был секретарем Джорджа Вашингтона; в 1789-1795 годах занимал должность министра финансов; был убит на дуэли Аароном Бурром] пригласил его на остров Манхэттэн, где они вдвоем основали совместное юридическое дело. Как в течение десяти лет они убеждали голландское правительство открыть неограниченный въезд в колонии для неголландских иммигрантов и как англичане, шотландцы, валлийцы и ирландцы составили большую часть поселенцев Нью-Амстердама и Нью-Оранжа, хотя в Новой Голландии их было пока очень мало. Как в тысяча семьсот восьмидесятом году два юриста заставили Англию принять второй официальный язык, как раз перед тем как голландские колонии стали тремя из семи первоначальных штатов, объединенных "Американским Соглашением". - Спорю на что угодно, в конце концов голландцы возненавидели эту парочку, - отозвался Дэвид. - Они были слишком хорошими политиками, чтобы допустить это, - промолвил Сказитель. - И тот, и другой говорили на голландском подчас лучше коренных голландцев, а дети их учились в голландских школах. Они настолько пропитались голландским духом, что, когда Алекс Гамильтон баллотировался на пост губернатора Нью-Амстердама, а Джон Адамс - на пост президента Соединенных Штатов, они набрали больше голосов в голландских районах Новых Нидерландов, нежели в шотландских и ирландских. - Интересно, если бы я баллотировался в мэры, эти шведы и голландцы, что живут ниже по реке, проголосовали бы за меня или нет? - вслух подумал Дэвид. - Вот я бы никогда за тебя не отдал голос, - сказал Кальм. - А я бы отдал, - ответил Мера. - И надеюсь, в один прекрасный день ты и в самом деле будешь баллотироваться в мэры. - Куда баллотироваться? - переспросил Кальм. - У нас даже города как такового нет. - Будет, - пообещал Сказитель. - Я немало повидал подобных поселений. Стоит заработать вашей мельнице, глазом не успеете моргнуть, как между вами и Церковью Вигора поселятся сотни три людей. - Ты считаешь? - Сейчас люди приезжают в лавку Армора раза три, может, четыре в год, - продолжил объяснение Сказитель. - Но за мукой они будут приезжать гораздо чаще. Кроме того, они предпочтут вашу мельницу любой другой в округе, поскольку у вас ровные дороги и добрые мосты. - А если мельница начнет приносить деньги, - сказал Мера, - папа наверняка закажет во Франции бурский камень. У нас был такой в Западном Гемпшире, когда мельницу разрушило наводнением. А бурский камень означает, что у нас будет прекрасная белая мука. - А станем молоть белую муку, дела пойдут еще лучше, - подтвердил Дэвид. - Мы, постарше, помним, как все было. - И улыбнулся тоскливо. - Мы тогда чуть не стали настоящими богачами... - Так вот, - проговорил Сказитель, - когда сюда начнут стекаться повозки, это будет не просто торговая лавка, церковь да мельница. В Воббской долине залегает хорошая белая глина. Наверняка объявится какой-нибудь гончар, который поселится рядом с вами. - Да уж поскорей бы, - кивнул Кальм. - Мою жену, по ее словам, до смерти утомили эти жестяные тарелки. - Вот так возникает город, - подвел итог Сказитель. - Хорошая лавка, церковь, мельница, гончарная. Кирпичи, опять же. А когда появится город... - Дэвид может стать мэром, - закончил за него Мера. - Только не я, - открестился Дэвид. - Политика меня никогда не привлекала. Она нужна Армору, не мне. - Армор мечтает стать королем, - заявил Кальм. - Ты несправедлив к нему, - сказал Дэвид. - Но это правда! - воскликнул Кальм. - Да он и в боги станет набиваться, если увидит, что место освободилось. - Кальм и Армор не сошлись характерами, - повернулся к Сказителю Мера. - Что ж он за муж, если зовет свою жену ведьмой?! - горько возмутился Кальм. - А почему он зовет ее так? - спросил Сказитель. - Сейчас он ее так не называет, - поправил Мера. - Она обещала ему больше не заниматься этим. Ну, не колдовать на кухне. Но какая женщина управится с огромным хозяйством всего лишь двумя руками? - Ладно, хватит, - сказал Дэвид. Краем глаза Сказитель заметил его предостерегающий взгляд. Очевидно, они не очень-то и доверяли Сказителю, раз не хотели посвящать его в правду. Поэтому Сказитель дал им понять, что это уже не тайна для него. - По-моему, Армор и не догадывается, что она не отступилась от своего, - сказал он. - На переднем крыльце я заметил весьма умело замаскированный магический оберег из корзиночек для цветов. Кроме того, когда я пришел в ваш город, я видел, как она успокоила его заклятием. Работа на секунду замерла. Никто не взглянул в его сторону, но на какую-то секунду их руки остановились. Они осмысливали тот факт, что Сказитель знал о секрете Элеаноры и никому не сказал. В том числе и Армору Уиверу. Однако одно дело, когда он знает, а другое - когда они собственными словами подтвердят его знание. Поэтому они, ничего не сказав, снова начали стучать топорами. Сказитель решил вернуться к основной теме: - Так что дело лишь во времени. Вскоре в западных краях поселится достаточно людей, чтобы организовать штаты и послать прошение о вступлении в "Американское Соглашение". А когда это случится, возникнет потребность в честном человеке. - В нашей глуши Гамильтонов, Адамсов или Джефферсонов ты днем с огнем не сыщешь, - сказал Дэвид. - Может, ты прав, - согласился Сказитель. - Но если вы, местные, не организуете собственное правительство, держу пари, найдется множество городских выскочек, которые пожелают сделать это за вас. Именно так Аарон Бурр [Бурр, Аарон (1756-1836) - государственный деятель США, сенатор, вице-президент; соперничая на выборах с Томом Джефферсоном, Аарон Бурр был близок к победе - ему не хватило всего несколько десятков голосов; в 1804 году баллотировался на должность губернатора Нью-Йорка, но несколько лидеров партии федералистов, в которой он состоял, отказали ему в поддержке, что привело к крупной ссоре между Бурром и Александром Гамильтоном; за ссорой последовала дуэль, на которой Гамильтон был убит] и стал губернатором Сасквахеннии, прежде чем Даниэль Бун [Бун, Даниэль (1734-1820) - легендарный американский пионер, первопроходец; участвовал в войнах с индейцами; открыл множество территорий, славен своими подвигами (например, однажды вместе со своим товарищем он преодолел по лесу около 1300 километров за 62 дня!)] пристрелил его в девяносто девятом. - Ты настолько презрительно отозвался об этом, словно Бун совершил убийство, - заметил Мера. - А то была честная дуэль. - Как мне кажется, - ответил Сказитель, - всякие дуэлянты - убийцы, которые пришли к соглашению по очереди попытаться убить друг друга. - Но не в случае, когда один из них - старый поселенец, одетый в звериные шкуры, а другой - лживый вор-горожанин, - вспыхнул Мера. - Мне бы не хотелось, чтобы губернатором Воббской долины стал какой-нибудь тип вроде Аарона Бурра, - сказал Дэвид. - Или вроде того Билла Гаррисона, что правит сейчас в Карфаген-сити. Я уж лучше проголосую за Армора. - А я лучше проголосую за тебя, - произнес Сказитель. Хмыкнув, Дэвид продолжил опутывать веревками стволы молодых деревьев, связывая их вместе. Сказитель занимался тем же, только с другой стороны. Добравшись до середины, Сказитель взял в руки оба конца веревки, собираясь завязать их узлом. - Погоди, - вдруг остановил его Мера. - Я позову Эла-младшего. И затрусил по склону к каменоломням. Сказитель бросил веревку на землю. - Элвин-младший и узлы вяжет? Я думал, что взрослые парни вроде вас затянут куда крепче. - У него дар, - усмехнулся Дэвид. - По-моему, у каждого из вас имеется какой-то дар. - Есть такое дело. - Вот Дэвид, к примеру, умеет обращаться с дамами, - сказал Кальм. - А Кальм танцует, как никто другой. И на скрипке играет - музыкант позавидует, - промолвил Дэвид. - Правда, не всегда в такт попадает, но смычок так и ходит. - У Меры верный глаз, - продолжал Кальм. - Он видит, как никто в здешних краях. - Дарами мы не обделены, - подтвердил Дэвид. - Близнецы чувствуют, где произойдет какая-нибудь беда, и все время оказываются поблизости. - А папа - тот умеет сращивать вещи. Работой по дереву, когда нужно какую мебель для дома сделать, занимается только он. - У женщин - свои умения. - Но Эл-младший один такой, - сказал Кальм. Дэвид мрачно кивнул. - Дело в том, Сказитель, что он, такое впечатление, даже не ведает о своих способностях. Ну, я хочу сказать, он всегда словно удивляется, когда у него что-нибудь выходит гладко и ладно. Он очень гордится, когда мы поручаем ему какую-нибудь работу. И я никогда не видел, чтобы он насмехался над людьми, видя, что они по сравнению с ним ничего не умеют. - Он хороший мальчик, - сказал Кальм. - Правда, немного неуклюжий, - добавил Дэвид. - Ну нет, - не согласился Кальм. - Он как раз ни в чем не виноват. - Проще сказать, всякие неприятности случаются с ним чаще, чем с остальными. - Но я бы не сказал, что он приносит несчастье, - заметил Кальм. - Я о несчастьях тоже не говорил. Сказитель про себя отметил, что оба юноши, пусть ненарочно, но дважды вспомнили о беде. Но он не стал их поправлять. Ведь надо помянуть дурное _трижды_, чтобы оно непременно случилось. Теперь ошибку можно исправить только молчанием. Однако юноши и сами поняли, что натворили. Поэтому тоже примолкли. Вскоре с холма спустился Мера, ведя за собой Элвина-младшего. Сказитель не мог заговорить первым, поскольку участвовал в прежней беседе. Но будет еще хуже, если первым скажет слово Элвин, поскольку именно его имя связывали с несчастьями. Поэтому Сказитель внимательно посмотрел Мере в глаза и чуть-чуть приподнял бровь, показывая, что начать разговор следует ему. - А-а, папа решил остаться наверху. Приглядеть за жерновом, - ответил Мера, думая, что Сказитель удивляется, почему не пришел Элвин Миллер. Сказитель услышал, как Дэвид и Кальм облегченно вздохнули. Третий заговоривший не имел на уме дурного, так что теперь Элвину-младшему ничего не грозило. - А что может случиться с камнем? Никогда не слышал, чтобы краснокожие воровали булыжники, - заинтересовался Сказитель тем, что Миллер решил вдруг приглядеть за каменоломнями. - Порой очень странные вещи случаются, в особенности с жерновами, - поморщился Мера. Завязывая узлы, Элвин перешучивался с Дэвидом и Кальмом. Он старался затянуть веревки как можно крепче, но Сказитель заметил, что дар вязать узлы здесь вовсе ни при чем. Стоило Элвину-младшему потянуть за веревку, как она сразу натягивалась и глубоко впивалась в зарубки на бревнах, надежно стягивая дровни. Если не приглядываться, этого можно было бы и не заметить, но Сказитель видел все собственными глазами. Веревки, завязанные Элом, будут держать вечно. - Ну вот, теперь можно хоть на воду спускать, - поднялся с колен Элвин, чтобы повосхищаться своей работой. - Этот плот поплывет по твердой земле, - сказал Мера. - Папа говорит, что к воде не подойдет, даже чтоб помочиться. Поскольку солнце уже клонилось к западу, они принялись разводить костер. Днем их согревала работа, но ночью понадобится добрый огонь, чтобы отгонять животных и осенние холода. На ужин Миллер не спустился, и когда Кальм принялся собирать еду в корзину, чтобы отнести отцу на холм, Сказитель предложил помочь. - Ну, не знаю, - неуверенно протянул Кальм. - Я и сам справлюсь. - Мне бы очень хотелось побывать наверху. - Папа - он не любит, когда во время работы над камнем вокруг бродит много людей, ну, вот как сейчас. - На лице Кальма промелькнула робость. - Ведь он мельник, и это его будущий жернов. - Я один - не так уж много, - резонно возразил Сказитель. Кальм ничего не ответил. Сказитель последовал за ним по тропинке, вьющейся среди скал. По пути они миновали два камня, из которых были вырезаны предыдущие жернова. Гладкие следы срубов, плавно закругляясь и образуя практически идеальный круг, шли от вершины камней до самой земли. Сказителю за свою долгую жизнь не раз доводилось наблюдать работу каменотесов, но такого он не видел никогда: как будто из скалы взяли и вытащили большой ровный круг. Обычно каменотесы откалывали кусок гранита и обтесывали его на земле. В этом содержалось немало преимуществ, главным из которых было то, что заднюю сторону камня иначе не обтесать, если специально не выбрать плоскую, не очень большую скалу. Кальм не стал задерживаться рядом с разработками, поэтому Сказитель не успел хорошенько разглядеть камни, из которых были вытесаны прежние жернова. Он так и не понял, каким образом каменотесу, трудившемуся здесь, удалось срезать заднюю часть камня. Новое место разработок ничем не отличалось от предыдущих. Миллер сгребал обломки гранита в ровную кучку перед будущим жерновом. Сказитель задержался поодаль и, воспользовавшись тем, что солнце не совсем село, внимательно осмотрел скалу. За один день, без чьей-либо помощи, Элвин-младший гладко обтесал внешнюю сторону камня и обрезал по краям, сделав окружность. Создавалось впечатление, будто к скале зачем-то прилепили новенький мельничный жернов. Даже дырка в середине камня, где пройдет ось мельничного механизма, была уже просверлена. За один-единственный день Элвин проделал всю работу. Правда, никакой резец в мире не сможет отделить камень от скалы. - У мальчика действительно дар, - удивился Сказитель. Миллер буркнул что-то невнятное. - Слышал, ты собираешься провести здесь всю ночь, - продолжил Сказитель. - Правильно слышал. - Не возражаешь, если я присоединюсь? Кальм закатил глаза. Но Миллер, подумав немножко, пожал плечами: - Устраивайся. Кальм, широко раскрыв глаза, смерил Сказителя удивленным взглядом. Потом вздернул брови, как бы намекая на чудеса, которые еще случаются. Поставив корзину с ужином для Миллера, юноша зашагал вниз по тропке. Элвин-старший опустился на землю рядом с кучей каменных осколков. - Поесть успел? - Я лучше наберу хвороста для костра, - ответил Сказитель. - Пока совсем не стемнело. Ты ешь. - Поосторожней там, на змею не наступи, - предупредил Миллер. - В основном они уже расползлись по норам, готовясь к зимней спячке, но всякое бывает. Сказитель внял предупреждению, но ни одной змеи так и не увидел. Вскоре перед ними весело плясали жаркие огоньки, жадно пожирая огромное бревно, которое будет гореть до самого утра. Завернувшись в одеяла, они легли рядом с костром. Сказителю вдруг пришло на ум, что Миллер мог бы найти местечко поуютнее, чем лежать чуть ли не на куче щебня. Но, видимо, по каким-то причинам мельнику не хотелось спускать глаз с будущего жернова. Сказитель завел разговор. Он отметил, как, должно быть, тяжело отцам воспитывать детей - надежда наполняет сердца, но смерть приходит нежданно и отнимает ребенка. Сказитель правильно угадал тему, потому что вскоре говорил в основном Элвин Миллер. Он рассказал, как его старший сын Вигор погиб в реке Хатрак спустя считанные минуты после рождения Элвина-младшего. Затем принялся описывать всевозможные переделки, в которые за свою жизнь попадал Эл-младший, каждый раз проходя на волосок от смерти. - И в каждой передряге всегда участвовала вода, - подвел итог Миллер. - Мне никто не верит, но я говорю чистую правду. Во всем была виновата вода. - Вопрос состоит в том, - догадался Сказитель, - несет ли вода зло, пытаясь уничтожить хорошего и доброго мальчика? Или, наоборот, пытается сделать добро, стерев с лица земли злую силу? Многие, услышав похожие слова, наверняка бы разозлились, но Сказитель давным-давно отчаялся научиться предугадывать вспышки гнева Элвина-старшего. К примеру, сейчас он вовсе не разъярился. - Я сам об этом думал, - признался Миллер. - Я все время приглядываюсь к нему, Сказитель. Он обладает даром вызывать у людей любовь. Даже сестры обожают его. Он беспощадно измывается над ними с тех самых пор, как достаточно подрос, чтобы плюнуть им в тарелку. И они платят ему той же монетой, подстраивая всякие гадости, - и не только на Рождество. То носки зашьют, то измажут сажей стульчак в туалете, то иголок в ночную рубашку напихают, но вместе с тем они готовы умереть за него. - Мне приходилось встречаться с людьми, - промолвил Сказитель, - которые обладали даром завоевывать любовь ближних, вовсе не заслуживая ее. - Вот и я боюсь того же, - вздохнул мельник. - Но парнишка даже не подозревает о своем даре. Он не вертит людьми как попало. Совершив проступок, он сносит заслуженное наказание. Хотя мог бы остановить меня, если б захотел. - Как же это? - Ему хорошо известно, что иногда, глядя на него, я вижу Вигора, своего первенца. И тогда я не способен поднять на него руку, хоть это и пошло бы ему на пользу. "Может, отчасти, так, - подумал про себя Сказитель. - Но это еще не вся правда". В воздухе повисла тишина. Чуть спустя, когда Сказитель приподнялся на локте, чтобы поправить лежащее в огне полено, Миллер наконец решился рассказать то, за чем пришел Сказитель. - Есть у меня одна история, - сказал он, - которая подошла бы для твоей книжки. - Ну, попробуй, - пожал плечами Сказитель. - Но случилась она не со мной. - Тогда ты должен был присутствовать при происходящем, - произнес Сказитель. - Я выслушивал самые сумасшедшие басни, которые якобы случились с другом брата одного знакомого. - О, я видел все собственными глазами. Много лет подряд это случается, и я не раз обсуждал происходящее с тем человеком. Это один из шведских поселенцев, что живет в низовьях реки, по-английски он говорит не хуже меня. Мы помогали ему строить хижину и амбар, когда он переехал сюда, спустя несколько лет после нас. Уже тогда я стал присматриваться к нему. Видишь ли, у него есть сын, белокурый мальчик, ну, в общем, типичный швед. - Волосы абсолютно белые? - Ну да, словно иней при первых лучиках солнца, аж сияют. Красивый парнишка. - Вижу как наяву, - кивнул Сказитель. - Тот парнишка... в общем, отец очень любил его. Больше жизни. Наверное, ты слышал ту библейскую историю, в которой отец подарил сыну разноцветное платье? [имеется в виду история об Израиле, который сшил своему любимому сыну Иосифу разноцветную одежду: "Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын старости его..." (Библия, Бытие, глава 37)] - Приходилось. - Он любил своего сына не меньше. Так вот, однажды я увидел, как они гуляли вдоль реки. Вдруг на отца что-то нашло, он со всех сил пихнул своего сына, и тот свалился прямо в воду. Малышу повезло, он ухватился за бревно, что проплывало рядом, и его отец и я вытащили мальчика. Я, помню, страшно перепугался: не верил собственным глазам, ведь отец мог убить любимого сына. Но не подумай, он вовсе не хотел убивать его, однако если б мальчик утонул, тщетно отец винил бы себя. - Представляю. Отец, наверное, не пережил бы этого. - Конечно, нет. Потом я еще пару раз встречался с тем шведом. Как-то раз он рубил дерево и так размахнулся топором, что, если б мальчик в ту секунду не поскользнулся и не упал, лезвие вонзилось бы прямо ему в голову. После такого удара вряд ли бы кто выжил. - Уж я бы точно помер. - И я попытался представить, что было бы дальше. О чем бы думал отец. Поэтому, заглянув к нему в гости, я сказал: "Нильс, тебе бы быть поосторожнее с мальчишкой. В один прекрасный день ты раскроишь ему голову, если и дальше будешь бездумно махать топором". А Нильс мне и ответил: "Мистер Миллер, то была вовсе не случайность". Помню, услышав его ответ, я немало растерялся и даже забыл, где нахожусь. Что он имел в виду, говоря, будто бы это не случайность? Но он мне объяснил: "Вы и не подозреваете, что происходит на самом деле. Может, ведьма какая наслала на меня проклятие или дьявол мозги похитил, но стучал я мирно топором, думал, как сильно люблю своего сына, и вдруг ощутил страшное желание убить его. Впервые подобное затмение нашло на меня, когда он был грудным младенцем, а я держал его на руках, стоя у нас дома, на лестнице, что вела на второй этаж. Словно голос чей-то в моей голове заговорил, подзуживая: "Брось, ну, брось его вниз". И мне страшно захотелось подчиниться этому настоянию, хотя я знал, что совершу страшнейший грех в мире. Я мечтал бросить сына об пол, я превратился в мальчишку, давящего жука булыжником. Я _жаждал_ увидеть, как голова его расколется, ударившись о доски пола. Но я поборол желание, подавил его и прижал сына к себе так крепко, будто хотел задушить. Положив наконец мальчика в колыбельку, я понял, что отныне никогда не буду ходить с ним на руках по лестницам. Но я же не мог позабыть о его существовании, ведь он мой родной сын. Он рос чистым, хорошим, замечательным мальчиком, и я не мог не любить его. Если я начинал избегать его, он плакал, потому что папа не играл с ним. Но, оставаясь с ним, я ощущал прежнее желание убить - оно возвращалось снова и снова. Не каждый день, но довольно часто. Иногда оно завладевало мной настолько стремительно, что я какое-то время не осознавал, что творю. Как в тот день, когда я сбил его в реку. Я тогда споткнулся и ударил его, но, делая шаг, я знал, что непременно споткнусь и обязательно собью с ног сына - я _знал_, но не успел остановить себя. И я понимаю, что когда-нибудь не смогу остановиться и убью своего сына, если он попадется под руку". Сказитель заметил, что рука Миллера слегка дернулась, как будто смахивая со щеки слезы. - Неправда ли, странно? - спросил Миллер. - Отец питает столь противоречивые чувства к собственному сыну. - А у того шведа есть другие сыновья? - Есть несколько, постарше. А что? - Я вдруг подумал, а не хотелось ли ему когда-нибудь и их убить? - Никогда, ни разу. Я тоже его об этом спросил. Спросил, и он ответил: "Ни разу". - И что же, мистер Миллер, вы ему посоветовали? Миллер несколько раз глубоко вдохнул. - Я не знал, что ему и посоветовать. Некоторые вещи я просто не могу осмыслить - они слишком велики для меня. К примеру, почему вода хочет убить моего Элвина? И этот швед со своим сыном... Может быть, некоторым детям нельзя становиться взрослыми. Ты как думаешь, Сказитель? - По-моему, иногда рождаются дети, которые настолько важны для всего мира, что кто-то - некая неведомая сила - желает им смерти. Однако той силе всегда противостоят другие стихии, может быть, куда более могущественные, которые охраняют детей. - Тогда почему эти силы никак не проявляются? Почему не явится кто-нибудь и не скажет... не явится к тому бедняге шведу и не скажет ему: "Ты не бойся, твоему мальчику больше ничего не грозит!" - Вероятно, эти силы не умеют говорить, а могут проявить себя только поступками. - Единственная сила, которая проявляется в этом мире, - та, что убивает. - Ничего не могу сказать насчет того мальчика шведа, - промолвил Сказитель, - но мне кажется, что _твоего_ сына защищает нечто весьма могущественное. Судя по твоим словам, чудо, что он вообще ходит по свету, поскольку должен по меньшей мере десять лет назад лечь в могилу. - Это правда. - Я думаю, что-то или кто-то его бережет. - Плохо бережет. - Но ведь вода пока не добралась до него? - Ты представить себе не можешь, Сказитель, насколько близко она подбиралась. - Если ж говорить о шведе, то я точно знаю, что его кто-то бережет. - Кто же? - поинтересовался Миллер. - Да его собственный отец хотя бы. - Отец - его злейший враг, - покачал головой Миллер. - Я так не считаю, - возразил Сказитель. - Знаешь ли ты, сколько отцов случайно убивают своих сыновей? Идут на охоту, и ружье вдруг случайно выстреливает. Или телегой переезжают сына, или падает он откуда-нибудь. Такое происходит везде и всюду. Может, те отцы просто _не видят_, что происходит. Однако твой швед очень умен, он видит и поэтому следит за каждым своим шагом, вовремя себя удерживая. - Послушать тебя, он вовсе не так уж плох, как кажется, - в голосе Миллера прозвучала толика робкой надежды. - Если б он был дурным человеком, мистер Миллер, его сын давно бы лежал в могиле. - Возможно, возможно. Миллер снова задумался. На этот раз он молчал долго - Сказитель даже успел задремать. Проснулся он, когда Миллер говорил: - ...все хуже и хуже. Все труднее ему бороться с этими желаниями. Недавно он работал на сеновале на... в сарае, скидывая на телегу солому. А сразу под ним стоял его мальчик - ему и надо было всего лишь выпустить из рук вилы. Легче легкого, а потом бы он сказал, что вилы сами выскользнули у него из рук, и никто бы ничего плохого не подумал. Надо было просто отпустить их, чтобы насквозь прошить мальчишку. И он уже собрался это сделать. Ты понимаешь? Он больше не мог бороться с нарастающим желанием, оно было сильнее, чем обычно, и он _поддался_. Решил уступить и покончить с этим сумасшествием. Но в тот самый миг, откуда ни возьмись, в дверях объявился незнакомец и закричал: "Нет!" И я опустил вилы... это он так сказал: "Я опустил вилы, но тело мое так дрожало, что я шагу ступить не мог. Я знал, что незнакомец разглядел живущую в моем сердце жажду убийства и, наверное, посчитал меня самым ужасным человеком в мире, раз я замыслил убийство собственного сына. Он и догадываться не мог, какую упорную борьбу я вел все прошлые годы..." - А может быть, тот незнакомец знал кое-что о силах, обитающих в сердце каждого человека? - предположил Сказитель. - Ты думаешь? - Ну конечно с полной уверенностью я утверждать этого не могу, но скорее всего тот незнакомец понял, насколько отец любит сына. Возможно, долгое время незнакомец пребывал в растерянности, но наконец понял, что ребенок, обладая исключительными силами, нажил весьма могущественных врагов. А после, поразмыслив как следует, пришел к выводу, что скольких бы врагов мальчик ни имел, его отец не входит в их число. Что он не враг ему. И у него нашлись бы слова, которые он мог бы сказать отцу того мальчика. - И что же это были бы за слова? - Миллер снова провел по щеке рукавом. - Как ты считаешь, что мог бы сказать незнакомец? - Может, ему захотелось бы сказать: "Ты сделал все, что было в твоих силах, теперь ты должен отступить. Должен отослать мальчика подальше от себя. К родственникам на восток или подмастерьем в какой-нибудь город". Решение будет не из легких, потому что отец очень любит своего сына, но вместе с тем он знает, что любить - значит защищать. - Верно, - кивнул Миллер. - И если уж мы заговорили на эту тему, - продолжал Сказитель, - может быть, тебе следует подумать о том же. Касательно Элвина. - Возможно, - согласился мельник. - Ты же сам утверждал, что вода угрожает ему. И его кто-то защищает - кто-то или _что-то_. Но если случится, что Элвин уедет отсюда... - Часть опасностей отступит, - пробормотал Миллер. - Ты подумай, - посоветовал Сказитель. - У меня сердце щемит при одной мысли отсылать сына к чужим людям, - сказал Миллер. - Оно еще больше защемит, когда ты станешь зарывать его в землю. - Да, - кивнул Миллер. - Похоронить собственного сына - что может быть страшнее? Больше они не разговаривали, заснув вскоре крепким сном. Утро выдалось холодным, траву покрыл толстый слой инея, и Миллер не подпускал Элвина-младшего к скале, пока солнце не растопило снежный налет. Все утро они посвятили разравниванию тропы, ведущей от каменоломен к дровням, чтобы легко скатить жернов с холма. К тому времени Сказитель полностью уверился, что Эл-младший пользовался скрытыми силами, чтобы отделить жернов от камня, пусть даже сам этого не понимал. Сказитель сгорал от любопытства. Ему не терпелось увидеть, насколько могущественны его силы, - тогда он сможет кое-что понять об их природе. А поскольку Эл-младший не понимал, что делает, Сказитель тоже должен был действовать осторожно. - А как вы обрабатываете жернов? - спросил Сказитель. Миллер пожал плечами: - Раньше я всегда использовал бурский камень. На нем идет серповидная нарезка. - А ты нарисовать можешь? - попросил Сказитель. Острым камешком Миллер начертил круг на тонкой изморози инея. Затем нанес на него несколько полукружий, начинающихся у центра и идущих к краям. Между двумя большими полукружиями он пририсовал по маленькой дуге, которая начиналась у края жернова, но, не дойдя примерно одной трети до центра, обрывалась. - Вот так примерно он выглядит, - сказал Миллер. - Жернова, которые я видел в Пенсильвании и Сасквахеннии, носят большей частью четвертную нарезку, - проговорил Сказитель. - Ты видел ее когда-нибудь? - Нарисуй. Сказитель начертил еще один круг. Он вышел не таким ладным, поскольку иней начал стаивать, но кое-что было видно. Вместо полукружий Сказитель нарисовал прямые линии, от которых, заканчиваясь у края жернова, отходили линии поменьше. - Некоторые мельники предпочитают эту нарезку, поскольку она меньше тупится. Кроме того, линии прямые, а стало быть, их легче наносить, обрабатывая камень. - Ага, вижу, - кивнул Миллер. - Хотя не знаю. Я привык к изгибам. - Ну, дело твое, - пожал плечами Сказитель. - Я на мельнице никогда не работал, так что не знаю. Я лишь рассказываю о том, что видел. - Да нет, я вовсе не против, - сказал Мельник. - Вовсе не против. Подошел Эл-младший и встал рядом, изучая оба круга. - Думаю, если мы таки притащим этот камень домой, - решил Миллер, - попробую я эту четвертную нарезку. Вроде бы ее и в самом деле будет полегче натачивать. Наконец земля просохла, и Эл-младший подошел к скале. Остальные юноши остались внизу, собирая лагерь или занимаясь лошадьми. Только Миллер и Сказитель остались у каменоломни, когда Элвин снова взялся за молот. Ему надо было немного подровнять жернов, чтобы по всей окружности он углублялся на равное расстояние. К удивлению Сказителя, Эл-младший едва ударил по резцу, как от скалы откололся сразу целый кусок гранита, длиной дюймов шесть, не меньше. - Этот камень не тверже угля! - воскликнул Сказитель. - Что же за жернов из него получится, если он крошится от малейшего стука? Миллер ухмыльнулся и потряс головой. Эл-младший отступил на шаг от камня. - Нет, Сказитель, на самом деле это _очень_ твердый камень. Надо просто знать, как и куда бить. Хочешь, сам убедись. Он протянул резец и молот. Сказитель взял инструменты и приблизился к скале. Осторожно приладив к камню резец, чуть-чуть под углом от перпендикуляра, он пару раз на пробу стукнул по нему. Наконец он размахнулся и ударил со всех сил. Резец зайцем выпрыгнул у него из левой руки, а отдача от удара была так велика, что он выронил молот. - Извините, - поморщился он. - Мне доводилось заниматься обработкой камня, но, должно быть, я несколько утратил навык... - Да нет, это камень такой, - сказал Эл-младший. - Он немного своенравный. И поддается, только если бить по нему в определенных направлениях. Сказитель осмотрел место, где пытался отколоть кусочек. И ничего не нашел. Его сильный удар даже царапины не оставил на скале. Эл-младший подобрал инструменты и снова приладил резец к камню. Сказителю показалось, что и он ставил туда же. Но Эл объяснял, что якобы резец стоит совсем по-другому: - Видишь, вот такой угол надо держать. Примерно. Он взмахнул молотом, железо зазвенело, на камне появилась трещина - и снова щебенка застучала по земле. - Теперь я понимаю, почему вы доверяете ему обрабатывать жернов, - признался Сказитель. - Да, так меньше хлопот, - подтвердил Миллер. Спустя пару минут камень образовал идеальный круг. Сказитель не произнес ни слова, наблюдая, что Эл будет делать дальше. Мальчик положил на землю резец и молот, подошел к жернову и обхватил его руками. Правая рука ухватилась за изгиб. Пальцы левой руки проникли в трещину напротив. Щекой Элвин прижался к камню. Глаза его были закрыты. Казалось, будто бы он прислушивается к тому, что творится внутри скалы. Затем он начал тихонько напевать. Что-то неразборчивое. Он передвинул руки. Переместился немного в сторону. Прислушался другим ухом. - М-да, - сказал наконец Элвин. - Трудно поверить. - Чему? - спросил отец. - Последние несколько ударов, наверное, всю скалу растрескали. Задняя половина полностью отделилась. - Ты хочешь сказать, что жернов стоит сам по себе? - удивился Сказитель. - Думаю, мы можем катить его, - кивнул Элвин. - Придется повозиться с веревками, но вытащить его можно без особых проблем. Вскоре подошли братья, неся веревки и ведя лошадей. Элвин закинул веревку за камень. И несмотря на то что заднюю половину и не пытались отбить от скалы, веревка легко провалилась. За ней последовала еще одна веревка, потом - другая, и вскоре Элвин-старший, его сыновья и Сказитель принялись дружно тянуть: сначала влево, затем вправо, раскачивая и постепенно вытаскивая тяжеленный камень из углубления в скале. - Если б я собственными глазами не видел... - пробормотал под нос Сказитель. - Но ведь видел же, - усмехнулся Миллер. Камень вылез на несколько дюймов. Они сменили веревки, пропустив их через отверстие посредине жернова, и впрягли в них лошадей, стоящих выше на склоне холма. - Он сам покатится вниз, - пояснил Миллер Сказителю. - Лошади его придержат немного, чтобы не слишком разгонялся. - Тяжелый он. - Да, ложиться под него всяко не стоит. Осторожно они покатили камень. Миллер ухватил Элвина за плечо и удерживал мальчика подальше от жернова. Сказитель помогал управляться с лошадьми, поэтому ему так и не удалось взглянуть на заднюю сторону камня, пока жернов не встал рядом с дровнями. Поверхность была гладкой, как попка младенца. Как лед в ведерке. Лишь острые линии проходили по ней, образуя четвертную нарезку и протянувшись от дыры в центре к краям. Элвин подошел к Сказителю. - Все правильно? - спросил он. - Да, - кивнул Сказитель. - Очень повезло, - сказал мальчик. - Я вдруг почувствовал, что камень готов треснуть прямо по этим линиям. Он рад был отделиться таким образом, и делать ничего не пришлось. Сказитель протянул руку и тихонько провел пальцем по линии нарезки. Что-то защипало. Он сунул палец в рот, пососал и почувствовал на языке вкус крови. - Камень бывает ужасно острым, да? - полюбопытствовал Мера. Его голос звучал вполне обыденно, словно подобное случается каждый Божий день. Но Сказитель уловил восхищение, скользнувшее в его глазах. - Отличная работа, - сказал Кальм. - Лучше не видел, - согласился Дэвид. Лошади снова натянули веревки, и камень медленно лег на дровни нарезкой вверх. - Окажешь мне одну услугу, Сказитель? - подошел к старику Миллер. - Все, что в моих силах. - Забирай Элвина и поезжай домой. Он отлично справился со своей частью работы. - Папа, нет! - закричал Элвин, подбежав к отцу. - Теперь я точно никуда не поеду. - Мне не нужно, чтобы под ногами болталась всякая мелюзга, пока мы будем тащить этот камень, - ответил отец. - Но я должен присмотреть за ним. Вдруг он треснет или еще что случится, пап? Старшие сыновья молча смотрели на отца, ожидая его решения. Сказитель попытался представить, о чем они сейчас думают. Они уже не маленькие, поэтому вряд ли завидуют той особой любви, с которой отец относится к своему седьмому сыну. Они, наверное, не меньше его хотят, чтобы мальчик вернулся живым и здоровым. Однако не менее важно, чтобы жернов прибыл целым и невредимым и мельница наконец заработала. В том, что Элвин способен помочь сохранить камень, сомневаться не приходилось. - Поедете с нами до заката, - наконец решил Миллер. - А там уже и до дома будет недалеко, так что вы со Сказителем сможете провести ночь в уютных кроватях. - Я - за, - согласился Сказитель. Элвин-младший не испытывал особого восторга от решения отца, но ничего в ответ не возразил. В путь они двинулись незадолго до полудня. Двух лошадей запрягли в жернов спереди, и двух - сзади, чтобы тормозить. Камень величественно возлежал на деревянных дровнях, а сами дровни - на семи или восьми шестах. Дровни двигались вперед, перекатываясь по шестам. Всякий раз, когда один из кольев выскакивал сзади, кто-нибудь из юношей выхватывал его из-под веревок, которыми были привязаны лошади, бежал вперед и снова подкладывал под дровни. Это означало, что на каждую милю пути камня приходилось пробегать по пять миль. Сказитель попытался было помочь, но Дэвид, Кальм и Мера ничего и слышать не захотели. Кончилось все тем, что его поставили надзирать за двумя задними лошадьми, на спине одной из которых гордо восседал Элвин. Миллер вел вперед первую пару лошадей, периодически оглядываясь, чтобы посмотреть, не быстро ли он тащит и успевают ли сыновья. Час за часом они шли вперед. Миллер предложил остановиться и передохнуть, но юноши, казалось, не устали, да и колья, что подкладывали под дровни, к огромному изумлению Сказителя, еще держались. Ни один не расщепился о случайный булыжник на дороге или под весом жернова. Шесты слегка обтрепались да ободрались - и больше ничего. Когда солнце зависло в двух пальцах от западного горизонта, полуутонув в пурпурных облаках, Сказитель вдруг узнал открывшийся перед ними луг. Весь путь они проделали за один день. - Иногда мне кажется, что у меня самые сильные братья на свете, - пробормотал Элвин. "Не сомневаюсь, - согласился молча Сказитель. - Ты способен голыми руками отколоть от скалы огромный камень, якобы "следуя" тоненьким жилкам в граните; неудивительно, что в твоих братьях находится ровно столько силы, сколько ты в них видишь". В который раз Сказитель попытался проникнуть в природу скрытых сил. Наверняка ими управляют какие-то естественные законы - и старик Бен думал точно так же. И вот перед ним стоит мальчик, который простой верой и желанием может резать камень, как масло, и вселять силу в братьев. Существовала теория, что скрытая сила связана с какой-то определенной стихией, но какая стихия способна сотворить то, что сделал сегодня Элвин? Земля? Воздух? Огонь? Уж всяко не вода, ибо Сказитель знал, что рассказанное Миллером - правда. Тогда почему, стоит Элвину-младшему пожелать, и земля склоняется перед его волей, в то время как остальные целую жизнь тратят, а даже жалкого ветерка создать не могут? Чтобы закатить жернов в мельницу, потребовалось бы зажечь лампы. - Ничего, полежит ночку на улице, - пробурчал Миллер. Сказитель подумал о страхах, которые терзали сейчас мельника. Если он оставит жернов рядом с мельницей, то камень непременно скатится утром со склона и раздавит некоего мальчика, когда тот невинно понесет воду в дом. А поскольку жернов каким-то чудом спустили с каменоломен за один день, было бы глупо не положить его туда, где он и должен лежать, - на землю и щебень внутри мельницы. Они втащили камень внутрь, после чего запрягли лошадей так, как запрягали, когда укладывали камень на дровни. Снова лошади будут придерживать его, постепенно опуская на основание. Но пока камень покоился на горке земли рядом с кругом щебня, Мера и Кальм просовывали под него шесты, чтобы приподнять и перетащить его на место. Жернов тихонько покачивался из стороны в сторону. Дэвид держал лошадей, чтобы те не потянули слишком сильно и не перевернули камень, уложив его нарезкой в обыкновенную грязь. Сказитель стоял неподалеку, наблюдая, как Миллер руководит сыновьями ненужными "Сейчас осторожней" и "Теперь потихоньку". С тех пор как они втянули камень внутрь мельницы, Сказитель старался придерживать Элвина рядом. Одна из лошадей отчего-то вдруг заволновалась. - Кальм, помоги брату управиться с лошадьми! - приказал Миллер. И сам сделал шаг к упряжке. В эту секунду Сказитель осознал, что Элвин куда-то подевался. Мальчик тащил метлу, быстро приближаясь к жернову. Может быть, он заметил горку камней в основании и решил разровнять ее. Лошади шарахнулись назад; веревки ослабли. Увидев, что Элвин скрылся за камнем, Сказитель понял: теперь, когда веревки не натянуты, ничто не удержит жернов, если тот вдруг решит перевернуться. В мире, где действуют физические законы, он никогда бы не перевернулся. Но за сегодняшний день Сказитель успел убедиться, что в этом мире не действуют никакие законы. У Элвина-младшего был могучий невидимый враг, который ни за что не упустит такой удобной возможности. Сказитель рванулся вперед. И, поравнявшись с камнем, почувствовал, как твердая земля под его ногами чуть-чуть просела. Ненамного, всего на несколько дюймов, но этого вполне хватило, чтобы нижний край камня подался вперед, а верхняя часть разом переместилась фута на два - это произошло так быстро, что падение было не остановить. Жернов должен был упасть прямо на основание, похоронив под собой Элвина-младшего, растерев его в пыль, как зерно. С громким криком Сказитель ухватил Элвина за руку и рванул мальчишку назад, вытаскивая из-под камня. Только тогда Элвин заметил громаду, падающую на него. Сказителю достало силы, чтобы протащить мальчика несколько футов - и все же этого оказалось мало. Ноги Элвина по-прежнему лежали в надвигающейся тени жернова. Теперь камень падал быстрее, куда быстрее, и Сказитель не успевал ничего сделать. Он мог лишь смотреть, как огромный вес перемалывает ноги Элвина. Он знал: остаться без ног равносильно смерти, правда, конец наступает несколько позднее. Он ошибся и не успел. Вдруг на его глазах по неотвратимо падающему камню пробежала глубокая трещина, а меньше чем через мгновение жернов начал трескаться пополам. Вместо целого камня падали две половинки, и каждая двигалась по плавной дуге, так что обломки должны были опуститься на землю по обе стороны от ног Элвина, не коснувшись его. Но одновременно с тем, как сквозь твердь жернова пробился лучик света от лампы, Элвин отчаянно закричал: - Нет! Всем остальным могло показаться, что мальчик кричит, испугавшись камня, который нес несомненную смерть. Но Сказитель, который лежал на земле рядом с Элвином и ясно видел лампу, ослепительно сияющую сквозь трещину в жернове, воспринял этот крик несколько иначе. Позабыв о нависшей опасности, как это свойственно детям, Элвин кричал, протестуя против того, чтобы жернов разламывался. Он столько трудился над камнем, столько сил ушло, чтобы привезти его сюда, - Элвин не мог вынести, что жернов вот-вот превратится в ненужные осколки. Все произошло согласно его желаниям. Половинки камня немедля прыгнули обратно навстречу друг другу, как иголка прыгает к магниту, и жернов вновь стал целым. Громадная вытянувшаяся тень покрыла следы Элвина. На самом деле только одна, правая нога Элвина попала под камень. Его левая нога, подвернувшись, оказалась вне досягаемости. А вот правая легла так, что жернов захватывал по меньшей мере два дюйма голени. Поскольку Элвин продолжал подтягивать ногу к себе, падающая громада, защемив, протолкнула ее немного вперед. Она содрала огромный кусок кожи и мускулов, дойдя до самой кости, но всю ногу не отняла. Дело обошлось бы одной раной, если б не метла, попавшая под ногу. Камню, прижавшему голень Элвина к лежащей на земле метле, было достаточно легкого нажатия, чтобы переломать нижнюю кость ноги на две ровные половинки. Острые концы кости прорвали кожу и одновременно вышли сразу с двух сторон, словно тисками зажав палку метлы. И все же нога не осталась похороненной под жерновом, а перелом был чистым, кости не растерлись в ничто, попав под вес камня. Воздух был наполнен треском камней, отчаянными криками мужчин, но весь шум легко перекрыл пронзительный, страдальческий крик маленького мальчика, который никогда не был так юн и хрупок, как в эту минуту. Сказитель, поскольку находился ближе всех, первым заметил, что камень не захватил ног Элвина. Элвин попытался сесть и взглянуть на рану. То ли вид, то ли боль от нее окончательно сломили его, и он потерял сознание. Тут же его подхватили сильные руки отца - Миллер, стоявший дальше всех от места происшествия, двигался куда быстрее братьев Элвина. Сказитель попытался ободрить его, сказав, что, хоть кости и вышли наружу, перелом не опасен. Миллер поднял сына, но нога не поддалась, и боль была настолько ужасна, что Элвин бессознательно вскрикнул. Взяв себя в руки. Мера опустился на колени и, надавив на ногу мальчика, освободил ее от метлы. Дэвид сжимал в руках ярко горящую лампу. Шагнув за порог, Миллер понес мальчика к дому, а Дэвид бежал рядом, освещая путь. Мера и Кальм было ринулись следом, но их окликнул Сказитель: - В доме есть женщины, туда пошли Дэвид и ваш отец, - сказал он. - Но кому-то надо прибраться в мельнице. - Ты прав, - кивнул Кальм. - Вряд ли в ближайшее время отец здесь появится. При помощи шестов юноши немного приподняли жернов, чтобы Сказитель мог вытащить метлу и освободить веревки, привязанные к лошадям. Втроем они навели порядок внутри, поставили лошадей в конюшню и забрали из повозки инструмент и прочие вещи. Только после этого Сказитель вернулся в дом. Элвин к тому времени забылся сном в постели Сказителя. - Мы подумали, ты не станешь возражать, - с беспокойством объяснила Энн. - Конечно, нет, - ответил Сказитель. Остальные девочки и Кэлли мыли тарелки, оставшиеся после ужина. В комнате, в которой раньше спал Сказитель, поджав губы, сидели пепельно-серые Вера и Миллер. На кровати лежал Элвин, нога его была туго перебинтована. - Перелом оказался чистым, - шепотом объяснил Сказителю стоящий у дверей Дэвид. - Но рана... мы боимся заражения. Ему содрало всю кожу с передней части голени. Там кость видна, даже не знаю, как теперь это заживет. - Вы приложили кожу обратно? - спросил Сказитель. - Ту, что осталась, мы прижали к ране, а мама пришила. - Все правильно, - кивнул Сказитель. Вера подняла голову: - Стало быть, ты и во врачевании кое-что смыслишь, Сказитель? - Ровно столько, сколько смыслит человек, пытающийся делать, что в его силах, и живущий рядом с людьми, которые знают не больше его. - Как могло так случиться? - произнес Миллер. - Почему? Ведь столько раз он мог пострадать, а оказывался жив-здоров. - Он поднял голову и поглядел на Сказителя. - А я начал подумывать, что мальчика и впрямь кто-то защищает. - Защищает. - Значит, защитник его подвел... - Защитник сделал, что мог, - возразил Сказитель. - Я лежал рядом и видел, как падающий камень на секунду треснул. Еще немного, и нога Элвина осталась бы целой. - Все в точности, как с той балкой, - прошептала Вера. - И мне показалось то же самое, отец, - встрял Дэвид. - Но когда жернов упал и я увидел, что он цел, решил, что мне просто привиделось то, чего я очень желал. - Сейчас в камне ни трещинки, - сказал Миллер. - Да, - кивнул Сказитель. - И это потому, что Элвин-младший так решил. - Ты хочешь сказать, он восстановил жернов? Дозволил, чтобы тот упал на него и повредил ногу? - Я хочу сказать, что в ту секунду он не думал о ноге, - поправил Сказитель. - Его мысли были заняты ломающимся жерновом. - О мой мальчик, мой милый мальчик, - пробормотала мать, нежно баюкая руку, которая безвольно лежала на простынях. Пальцы Элвина покорно сгибались, когда она на них нажимала, и тут же возвращались в прежнее положение. - Возможно ли такое? - изумился Дэвид. - Чтобы камень треснул, а потом вдруг снова стал целым, и все за какое-то мгновение? - Возможно, - ответил Сказитель. - Потому что это произошло. Вера опять согнула пальцы своего сына, но на этот раз они не разогнулись. Наоборот, согнулись еще больше, сжались в кулак и уже потом тихонько распрямились. - Он проснулся, - заметил отец. - Пойду, поищу ему рому, - сказал Дэвид. - Это уймет боль. Вроде бы у Армора в лавке завалялась пара бутылок. - Нет, - прошептал Элвин. - Мальчик говорит "нет", - промолвил Сказитель. - Да что он понимает, боль, наверное, адская... - Он должен сохранить разум, - пояснил Сказитель, вставая на колени перед кроватью, справа от Веры, и наклоняясь над мальчиком. - Элвин, ты слышишь меня? Элвин застонал. Вероятно, это означало "да". - Тогда слушай внимательно. Твоя нога очень сильно повреждена. Кости сломаны, но их поставили на место - прекрасно заживут сами. Но содрана вся кожа, и хоть твоя мать пришила ее обратно, существует вероятность, что она отомрет, а следовательно, начнется гангрена, которая убьет тебя. Большинство хирургов отрезали бы ногу целиком, чтобы спасти тебе жизнь. Элвин замотал головой по подушке, отчаянно пытаясь кричать. Но с губ его сорвался лишь негромкий стон: - Нет, нет, нет! - Своими разговорами ты только бередишь его! - сердито рявкнула Вера. Сказитель посмотрел на отца, как бы спрашивая разрешения продолжать. - Не пытай мальчика, - сказал Миллер. - Есть одно присловие, - вспомнил Сказитель. - Не учит яблоня бука, как цвести, ни лев - коня, как жертву загонять. - И что это означает? - спросила Вера. - Это означает, что не мое дело учить _его_ использовать силы, которые выше моего понимания. Но поскольку он сам ничего не умеет, я должен попробовать. Вы разрешаете? Миллер на секунду задумался. - Давай, Сказитель. Уж лучше пусть сразу узнает, что дела плохи, а исцелится он или нет - посмотрим. Сказитель нежно зажал ручку мальчика в пальцах. - Элвин, ты же не хочешь лишиться ноги, правда? Тогда подумай о ней, как ты думал о камне. Ты должен представить, что кожа на ноге снова нарастает и вновь крепится к кости, как было. Ты должен научиться. Времени у тебя много, все равно лежишь. Не думай о боли, думай о том, какой должна стать твоя нога. Она должна опять стать здоровой и сильной. Элвин, сжимая веки, боролся с наступающей болью. - Ты сделаешь это, Элвин? Сможешь попробовать? - Нет, - выдавил Элвин. - Ты должен бороться с болью, чтобы воспользоваться своим даром возвращать целостность. - Не буду, - прошептал Элвин. - Почему?! - воскликнула Вера. - Сияющий Человек, - еле-еле ответил Элвин. - Я обещал ему. Сказитель вспомнил, какую клятву принес Элвин Сияющему Человеку, и сердце его опустилось. - Что еще за Сияющий Человек? - спросил Миллер. - Э-э... видение, которое явилось к нему в раннем детстве, - раскрыл тайну Сказитель. - А почему мы об этом никогда прежде не слышали? - удивился Миллер. - Это случилось вечером того дня, когда на Элвина упала балка, - ответил Сказитель. - Элвин пообещал Сияющему Человеку, что никогда не воспользуется своим даром ради собственной выгоды. - Но, Элвин, - сказала Вера, - это ж не ради того, чтоб разбогатеть. Ты спасаешь себе _жизнь_. Мальчик поморщился, борясь с очередным приступом боли, и помотал головой. - Пожалуйста, оставьте нас наедине, - попросил Сказитель. - На пару минут, чтобы я мог перемолвиться с мальчиком. Не успел Сказитель договорить, как Миллер уже вытолкал из комнаты Веру и Дэвида и вышел сам. - Элвин, - произнес Сказитель. - Ты должен выслушать меня, выслушать внимательно. Ты знаешь, я не стану лгать тебе. Клятва - ужасная вещь, и я бы никогда не посоветовал человеку отступиться от данного слова, даже ради спасения жизни. Поэтому я не буду убеждать тебя использовать силу себе на благо. Ты слышишь меня? Элвин кивнул. - Но сам подумай. Вспомни Разрушителя, идущего по миру. Никто не видит его, а он тем временем делает свое дело, разрушает и уничтожает. И никто не способен справиться с ним, кроме одного маленького мальчика. Кто этот мальчик, Элвин? Губы Элвина чуть-чуть двинулись, как бы произнося слово, хотя не раздалось ни звука: "Я". - И этому мальчику была дана сила, которую он сам понять не может. Сила создавать, препятствуя врагу. Больше того, Элвин, ему было дано _желание_ создавать. На каждый шаг Рассоздателя мальчик отвечает маленьким творением. А теперь скажи мне, Элвин, те, кто помогает Рассоздателю, - враги они или друзья человечеству? - Враги, - беззвучно прошептали губы Элвина. - Стало быть, раз ты помогаешь Рассоздателю уничтожить его самого опасного противника, ты - враг всему живому. Мальчик издал страдальческий стон. - Ты все переиначиваешь, - сказал Элвин. - Наоборот, я разъясняю, - ответил Сказитель. - Ты дал клятву никогда не использовать дар на собственное благо. Но от твоей смерти выиграет один Рассоздатель, а если же ты выживешь, если нога заживет, все человечество ощутит добро, сделанное тобой. Нет, Элвин, ты излечишь себя ради нашего мира, вот в чем дело. Элвин заплакал - сейчас ему куда большую боль причиняли страдания души, нежели боль тела. - Ты дал клятву. Никогда не пользоваться даром ради собственной выгоды. Так почему бы не принести еще одну клятву, Элвин? Поклянись, что посвятишь всю свою _жизнь_ борьбе с Разрушителем. И если ты выполнишь _эту_ клятву - а ты ее выполнишь, Элвин, потому что умеешь держать слово, - если ты ее сдержишь, значит, спасение собственной жизни пойдет на благо других людей. Сказитель стал ждать. Прошло довольно много времени, прежде чем Элвин наконец еле заметно кивнул. - Клянешься ли ты, Элвин-младший, посвятить жизнь борьбе с Рассоздателем, будешь ли творить только добро и справедливость, восстанавливая наш мир? - Да, - прошептал мальчик. - Тогда, чтобы исполнить данную тобой клятву, ты должен исцелить себя. Элвин схватил Сказителя за руку. - Но как? - спросил он. - Этого я не знаю, малыш, - покачал головой Сказитель. - Секрет владения силой ты должен найти внутри себя. Я могу лишь посоветовать не отступать до последнего, иначе враг одержит победу, и мне придется закончить историю на том, как тело твое опустили в могилу. К удивлению Сказителя, Элвин улыбнулся. Затем Сказитель понял смысл шутки. Его история так и так закончится на кладбище, что бы сегодня ни произошло. - Да, ты прав, малыш, - согласился Сказитель. - Но мне хотелось бы написать еще пару-другую страниц в Книге Элвина, прежде чем поставить последнюю точку. - Я постараюсь, - прошептал Элвин. Если он постарается, то практически наверняка достигнет успеха. Неведомый защитник-покровитель не для того охранял Элвина десять лет, чтобы позволить ему так просто умереть. Сказитель не сомневался: Элвину достанет сил излечить себя - главное, чтобы он нашел способ, как это сделать. Его тело было сложнее обыкновенной скалы. Но чтобы выжить, он должен узнать тропки собственной плоти, зарастить трещины в костях. Кровать Сказителю устроили в большой комнате. Он было предложил лечь спать на полу у кровати Элвина, но Миллер покачал головой и ответил: - Это мое место. Сказитель долго крутился с боку на бок, но сон не шел. Посреди ночи он наконец не выдержал, зажег лампу лучиной из очага, накинул куртку и вышел на улицу. Ветер яростно набросился на него. Надвигалась буря и, судя по запаху, витавшему в воздухе, несла снег. В большом сарае беспокойно перекликались животные. Сказитель вдруг подумал, что, может быть, не он один гуляет сегодня ночью. В тенях могли затаиться краснокожие, могли бродить среди пристроек фермы, следя за ним. Он вздрогнул и усилием воли прогнал страх. Слишком холодно сегодня. Даже самые кровожадные, больше всех ненавидящие бледнолицых чоктавы и крики, живущие на юге, не такие дураки, чтобы бродить по лесу, когда вот-вот разразится буря. Вскоре с неба повалит снег, первый за эту осень, но быстро он не стает. Сказитель чувствовал: снежить будет весь завтрашний день, потому что воздух, идущий за бурей, был еще холоднее. Снежинки будут пушистыми и сухими, такой снегопад длится час за часом, все выше громоздя сугробы. Если бы Элвин не поторопил их, настояв доставить жернов за один день, им пришлось бы тащить камень сквозь пургу. Пробираясь через грязь и слякоть. И переломанной ногой дело бы не обошлось. Сказитель сам не заметил, как добрел до мельницы. Он очнулся от раздумий, стоя у жернова. Камень казался неимоверно огромным, даже невозможно было представить, что кто-то смог поднять его. Сказитель снова дотронулся до верхней части жернова, осторожно, чтобы не порезаться. Пальцы пробежались по глубоким нарезкам-желобам, в которых будет скапливаться мука, когда большое водяное колесо закрутится и стронет с места малый жернов. Так же степенно крутится Земля вокруг Солнца, год за годом, перемалывая время в пыль, как мельница превращает зерно в муку. Он внимательно осмотрел пол, там, где земля подалась под весом жернова, заставив его перевернуться и чуть не убив мальчика. Дно выемки поблескивало в свете лампы. Сказитель сел на корточки и дотронулся до блестящей поверхности пальцем: с полдюйма воды. Она, должно быть, давно собралась под землей, подмыв ее изнутри. Так, чтобы сверху ничего не было видно. Чтобы немедленно провалиться, когда что-нибудь большое попробуют прокатить по мельнице. "Ага, Рассоздатель собственной персоной, - подумал Сказитель. - Наконец-то ты проявился, но я построю вокруг тебя крепкие стены, и ты никогда не выберешься из своей тюрьмы". Но, как странник ни напрягал зрение, он так и не увидел дрожащего воздуха, о котором упоминал седьмой сын Элвина Миллера. В конце концов Сказитель поднял с полу лампу и покинул мельницу. С неба падали первые снежинки. Ветер почти утих. За какие-то секунды снегопад усилился настолько, что в свете лампы затанцевали целые рои снежинок. К тому времени, как Сказитель добрался до дома, землю покрыл серый налет снега, а лес совсем исчез за снежным покрывалом. Странник зашел в дом, не снимая ботинок, упал на свое ложе у очага и быстро заснул. 12. КНИГА В очаге день и ночь полыхал огонь, и камни настолько раскалились, что светились от жара; воздух в комнате Элвина был сух и горяч. Мальчик без движения лежал на постели, правая нога, обмотанная тяжелыми бинтами, словно якорь, приковывала его к постели. Остальное тело казалось невесомым, оно плавало, ныряло, перекатывалось, ныло. Голова кружилась. Но ни веса ноги, ни головокружения Элвин не замечал. Его врагом была боль, постоянные приступы мешали сосредоточиться на задаче, поставленной перед ним Сказителем: излечить себя. И в то же самое время боль была ему другом. Она возвела вокруг него настолько высокие стены, что он даже не осознавал, где находится, - лишь краем разума он продолжал отмечать, что лежит в каком-то доме, в какой-то комнате, в какой-то постели. Внешний мир мог гореть ярким пламенем, рассыпаться в прах - он бы этого не заметил. Сейчас Элвин исследовал внутренний мир. Сказитель и половины не знал из того, о чем говорил. Нарисовать в уме картинку - мало. Его нога не излечится, если он притворится, будто бы с ней все нормально. И все же Сказитель подкинул ему одну верную мысль. Если Элвин умел чувствовать сквозь скалу, мог находить в камне слабые и сильные стороны и учить его, где ломаться, а где держаться крепко, то почему бы ему не проделать то же самое с кожей и костью? Сложность заключалась в том, что кость и кожа были неотделимы друг от друга. Скала отдаленно напоминала человеческое тело, но кожа слой за слоем менялась, поэтому разобраться, что откуда, оказалось вовсе не легко. Он лежал с закрытыми глазами и впервые в жизни заглядывал в собственную плоть. Сначала он пытался следовать за болью, но эта тропа никуда его не привела, он добрался лишь до места, где все было разрублено, раздавлено и перемешано - верх от низа не отличить. Спустя некоторое время он предпринял другую попытку. Он прислушался к биению сердца. Сначала отвлекала боль, но вскоре он полностью замкнулся на мерном стуке. Если что-то и происходило в окружающем мире, он не знал этого, потому что боль отсекла все звуки. А ритм ударов сердца заслонил собой боль - не полностью, но большей частью. Элвин пустился в путь по венам, следуя широкими, сильными потоками, затем ручейками. Несколько раз он сбивался с дороги. Иногда в сознание врывался особо сильный укол боли в ноге и требовал внимания. Но постепенно, начиная снова и снова, он нашел тропку, ведущую к здоровой коже и кости левой ноги. Там кровь неслась не так стремительно и вскоре привела его туда, куда нужно. Он рассмотрел слои кожи, напомнившие ему луковицу. Он изучил и запомнил их порядок, узнал, как связываются друг с другом мускулы, как крепятся крошечные вены, как вытягивается и облегает кость кожа. После этого он снова пробрался в больную ногу. Лоскут кожи, который пришила мама, большей частью отмер, начав загнивать. Однако Элвин-младший уже знал, как можно спасти его - не весь, но хотя бы часть. Он нащупал раздавленные концы артерий вокруг раны и начал принуждать их срастись, точно так же, как когда-то проделывал трещинки в скале. С камнем, впрочем, было неизмеримо легче: чтобы создать трещинку, нужно было чуть-чуть поднажать, вот и все. С живой плотью дело шло медленнее, чем ему бы хотелось, поэтому он отказался от попыток залечить все разом и сосредоточился на одной, основной артерии. Он стал изучать, каким образом она использует кусочки того, кусочки сего, как и чем восстанавливается. Большей частью происходящее было слишком сложно для восприятия Элвина. Миниатюрные комочки стремительно сновали то туда, то сюда. Однако он сумел заставить тело освободиться от оков и позволить артерии зарасти самой. Он посылал ей все необходимое, и довольно скоро она приросла к загнившей коже. Потратив немножко времени на поиски, он наконец обнаружил концы раздавленной артерии, совместил их и послал кровь по вновь возведенному мостику. И поспешил. Он почувствовал, как по ноге разлилось волной тепло - из-под мертвой кожи забил десяток фонтанчиков крови: артерия не сумела вместить всю кровь, которую он протолкнул. Медленнее, медленнее, медленнее. Он проследовал за кровью, которая теперь сочилась, а не била, и заново принялся сращивать кровяные сосуды, артерии с венами, пытаясь следовать образцу, который видел в левой ноге. Наконец с этим было покончено - более или менее. Кровь мерно текла по венам. С ее возвращением ожили частички кожи. Но часть лоскута все равно оставалась мертвой. Элвин кружил и кружил по своей ноге вместе с кровью, обрывая мертвые кусочки и разбивая их на мелкие части, которые и глазом не видно. Зато живая кожа сразу узнавала их, принимала и перестраивала. Там, где проходил Элвин, начинала расти здоровая плоть. В конце концов кропотливое складывание по частичкам настолько утомило его, что он сам не заметил, как заснул. - Я не хочу будить его. - Иначе бинты не сменить, Вера. - Ну, ладно, хорошо... ой, осторожнее ты, Элвин! Нет, дай лучше я! - Я не раз менял бинты... - На коровах, Элвин, а не на маленьких мальчиках! Элвин-младший почувствовал, как на ногу что-то надавило. Что-то тянуло за кожу. Хотя было не так больно, как вчера. Но он слишком устал, чтобы открыть глаза. Он не мог даже звука издать, чтобы дать понять родителям, что не спит, хотя отчетливо слышал их беседу. - Боже мой. Вера, у него ночью, наверное, кровотечение открылось. - Мама, Мэри говорит, я должен... - Тихо, Кэлли! Убирайся отсюда! Разве ты не видишь, что мама занята... - Не надо кричать на мальчика, Элвин. Ему всего семь лет. - Он достаточно вырос, чтобы научиться держать рот закрытым и не вмешиваться в дела взрослых... ты только посмотри. - Глазам своим не верю. - Я-то думал, гной сочится, как сливки из коровьего вымени... - А тут все чисто. - И кожа приросла, смотри, смотри! Правильно ты сделала, что пришила ее. - Я и не надеялась, что она приживется. - Кости совсем не видно. - Господь благословляет нас. Я молилась всю ночь, Элвин, и посмотри, что сотворил Господь. - Ну, может, если бы ты молилась чуточку поупорнее, он бы вообще всю рану залечил. Тогда бы я отдал мальчика в церковный хор. - Не святотатствуй, Элвин Миллер. - Да нет, просто мне иногда бывает обидно при виде того, насколько ловко Господь умеет подвернуться под руку и присвоить чужую славу. Может, Элвин сам себя залечил, ты об этом не подумала? - Посмотри, твои грязные речи разбудили малыша. - Спроси, не хочет ли он воды. - Он ее выпьет, хочет или нет. Элвину очень хотелось пить. У него не только рот пересох, все тело жаждало воды: она была нужна, чтобы восстановить потерянную кровь. Поэтому он пил и не мог напиться, с жадностью глотая из жестяной чашки, поднесенной рукой мамы к его губам. Большей частью вода проливалась на лицо, текла по шее, но он не замечал этого. Важна была та влага, что плескалась сейчас у него в животе. Он откинулся на подушку и попытался заглянуть внутрь себя, чтобы проверить, как поживает рана. Но это ему не удалось: слишком много сил потребовалось. Он провалился в сон, не добравшись и до половины пути. Проснувшись снова, он решил, что на улице опять ночь, - а может, занавески были задернуты. Проверить он не мог, потому что слишком уж невыносимо было открывать глаза. Кроме того, вернулась прежняя боль, с новой яростью впиваясь в его тело, а нога ужасно чесалась, и он едва удерживался от того, чтобы не дотянуться до нее и не начать драть ногтями. Сосредоточившись, он проник в область раны и вновь принялся помогать коже расти. За время сна открытая плоть успела затянуться тонкой пленкой. Под ней тело все еще трудилось, восстанавливая порванные мускулы, сращивая сломанные кости. Но потеря крови больше Элвину не грозила, как, впрочем, и заражение. - Взгляни, Сказитель. Ты когда-нибудь видел подобное? - Кожа как у новорожденного. - Может, я свихнулся, но если б не перелом, бинты можно было бы снять. - Да, раны как не бывало. Ты прав, бинты действительно больше не нужны. - Наверное, моя жена правду говорила, Сказитель. Может быть, это Господь решил поступиться принципами и сотворил чудо с моим мальчиком. - Доказательств тому нет. Когда малыш проснется, возможно, он нам что-нибудь объяснит. - Вряд ли он что-нибудь понимает - за все время даже глаз не открыл. - Одно несомненно, мистер Миллер. Угроза смерти миновала. Хотя вчера я думал совсем наоборот. - А я вообще собрался сколачивать ему гробик, чтоб в землицу опустить, вот так вот. Даже представить не мог, что он выживет. А ты посмотри, каким здоровым он выглядит сейчас! Интересно все же, что его защищает - или кто? - Кто бы его ни защищал, мистер Миллер, мальчик куда сильнее. Тут есть над чем поразмыслить. Его защитник разломил камень, но Эл-младший срастил его обратно, и покровитель не смог помешать ему. - Думаешь, он знал, что делает? - Да, ему кое-что известно о таящихся внутри силах. Он мог сотворить с камнем что угодно. - Сказать прямо, никогда не слышал о подобном даре. Я рассказал Вере о том, как он обтесал камень, нанеся нарезку без всякого инструмента, так она сразу принялась читать мне Книгу Пророка Даниила и что-то верещать о исполнившемся пророчестве. Хотела бежать к мальчику в комнату и предупредить о железных и глиняных ногах [в книге Пророка Даниила рассказывается о сне, который приснился царю Навуходоносору и который толковал Даниил; во сне том был истукан с головой из золота, грудью и руками из серебра, чревом из меди и ногами частью из железа, частью из глины; истукана убил камень, сорвавшийся с горы и ударивший его в ноги (Библия, Книга Пророка Даниила, глава 2)], но я ее остановил. Разве не глупо? Религия превращает людей в буйнопомешанных. Я ни разу не встречал женщины, которая бы не сходила с ума по религии. Дверь открылась. - А ну вон отсюда! Ты что, настолько туп, Кэлли, что тебе двадцать раз повторять приходится? Так, где мать, неужели она не может держать семилетнего пацана подальше от... - Помягче с парнишкой, Миллер. Он уже убежал. - Не знаю, что с ним случилось. С той поры, как Эл-младший слег, куда ни брошу взгляд, повсюду вижу Кэлли. Он как гробовщик, выбивающий плату. - Может, он растерян. Он ведь никогда не видел Элвина больным... - Элвин неоднократно был на волосок от смерти... - Но ни разу не пострадал. Долгое молчание. - Сказитель... - Да, мистер Миллер? - Ты был нам хорошим другом, хотя порой мы этого не заслуживали. Я хочу спросить, ты ведь не завязал со странствиями? - Вроде нет, мистер Миллер. - Не то чтобы я тебя из дому гоню, но если ты в ближайшее время решишь пуститься в путь и, мало ли, направишься на восток, не мог бы ты отнести одно письмецо? - С радостью. И не возьму ни монеты - ни с отправителя, ни с получателя. - Спасибо тебе большое. Я долго обдумывал твои слова. Ну, насчет мальчика, которого следует отослать, чтобы избегнуть опасностей, угрожающих ему. Я вдруг подумал: а есть ли вообще такие люди, которым бы я мог доверить присмотр за ним? Там, откуда мы приехали, то есть в Новой Англии, особых родственников у нас не имеется, да и, кроме того, мне что-то не хочется, чтобы моего сына превратили в фанатика-пуританина. - Я рад слышать это, мистер Миллер, потому что сам не горю желанием вновь посещать земли Новой Англии. - Но если ты пойдешь по дороге, по который мы ехали сюда, на запад, то рано или поздно выйдешь к одной деревеньке, что на берегу реки Хатрак, милях в тридцати к северу от Гайо, недалеко от форта Дикэйна. Там есть один постоялый двор, по крайней мере был когда-то, за ним еще кладбище, на котором стоит камень с надписью: "Вигор - он погиб, спасая жизнь брата". - Ты хочешь, чтобы я отвел туда мальчика? - Нет, нет. Пока снег лежит на земле, я никуда его не пущу. Вода... - Понимаю. - В той деревеньке есть кузня, и я подумал, может, тамошнему кузнецу сгодится подмастерье. Элвин молод годами, но для своего возраста он вымахал дай Боже. Думаю, он будет стоящим приобретением для кузнеца. - Подмастерьем? - Ну, мне не хочется делать из него раба. А денег, чтобы послать его в школу, у меня нет. - Я отнесу письмо. Но, надеюсь, могу задержаться еще на пару дней? Хочу дождаться, когда мальчик очнется, чтоб попрощаться. - Да я ж не выталкиваю тебя прямо сегодня ночью. На улице слишком глубокие сугробы, так что и завтра ты никуда не пойдешь. - Вот уж не подозревал, что за эти дни ты хоть раз выглянул в окно. - Воду под ногами я замечу всегда. Он сухо засмеялся, и они покинули комнату. Элвин-младший лежал на кровати и тщетно пытался разобраться, почему папа хочет отослать его в другую деревню. Разве Элвин плохо себя вел? Разве не старался помогать всем, чем мог? Разве не ходил в школу преподобного Троуэра, пусть проповедник твердо вознамерился превратить его в сумасшедшего или дурака? И, кроме того, не он ли выточил прекрасный жернов, следил за ним, наставлял, каким быть, а в самом конце разве не он рисковал ногой, лишь бы камень не раскололся? И вот теперь его собираются куда-то отправить. Подмастерьем! К кузнецу! За десять лет жизни он в глаза кузнеца не видел. До ближайшей кузни три дня пути, и папа никогда не брал его с собой. За всю свою жизнь он ни разу не отходил от дома дальше чем на десять миль. По сути дела, чем больше он раздумывал над словами отца, тем больше злился. Он ведь столько раз умолял маму и папу позволить ему погулять по лесу одному, но они не отпускали его. Все время рядом с ним должен был кто-то находиться, будто он пленник или раб, норовящий сбежать. Если он опаздывал куда-нибудь хотя бы на пять минут, вся семья дружно бросалась на поиски. Он никогда не уезжал далеко от дома - лишь пару раз добирался с папой до каменоломен. И вот теперь, продержав его десять лет на коротком поводке, как рождественского гуся, они вознамерились отправить его на другой конец земного шара. От подобной несправедливости на глаза навернулись слезы. Он крепко сжал веки, и капельки побежали по щекам, скатились в уши и защекотали. Он почувствовал себя ужасно глупо и рассмеялся. - Ты чего смеешься? - спросил Кэлли. Элвин не слышал, как малыш вошел. - Тебе лучше? Кровь больше не течет, Эл. Кэлли дотронулся до его щеки. - Ты плачешь, потому что тебе больно? Элвин мог бы поговорить с ним, но не было сил, ведь сначала нужно открыть рот, потом выдавить слова... Поэтому он медленно покачал головой. - Ты умрешь, Элвин? - спросил Кэлли. Он снова помотал головой. - А-а, - протянул Кэлли. Голос его звучал так разочарованно, что Элвин даже взбесился. Ровно настолько, чтобы все-таки открыть рот. - Ну, извини, - прокаркал он. - Это нечестно, - сказал Кэлли. - Я не хотел, чтобы ты умирал, но все только и говорили о твоей смерти. И я представил, а что будет, когда они начнут заботиться обо мне так, как сейчас о тебе. Все время за тобой кто-нибудь приглядывает, а на меня, стоит словечко вымолвить, сразу орут: "Уматывай, Кэлли!", "Заткнись, Кэлли!" Никто не спросит: "Кэлли, а разве тебе не пора в кроватку?" Им плевать на меня. За исключением тех случаев, когда я начинаю бороться с _тобой_. Тогда мне говорят: "Кэлли, не дерись". - Для мыши-полевки ты дерешься неплохо. - Так по крайней мере хотел сказал Элвин, правда, он не знал, получилось ли у него что-нибудь. - Знаешь, что я сделал, когда мне исполнилось шесть лет? Я ушел из дому и заблудился в лесу. Я шел и шел. Иногда закрывал глаза и несколько раз проворачивался на пятках, чтобы наверняка потеряться. Я плутал полдня, не меньше. И хоть одна живая душа побежала искать меня? В конце концов мне пришлось развернуться и самому искать дорогу домой. И никто не спросил: "Кэлли, а где ты был весь день?" Мама только сказала: "Твои руки вымазаны, как задница у страдающей поносом лошади, иди умойся". Элвин рассмеялся, почти неслышно, его грудь тяжело заходила. - Тебе смешно. О тебе-то все заботятся. На этот раз Элвину пришлось собрать все силы, чтобы спросить: - Ты хочешь, чтоб я ушел? Кэлли долго не отвечал, но потом произнес: - Да нет. Кто со мной играть будет? Кузены - дураки все. Из них никто бороться толком не умеет. - Я уеду скоро, - прошептал Элвин. - Никуда ты не уедешь. Ты седьмой сын, тебя не отпустят. - Уеду. - Я много раз пересчитывал, и каждый раз выходило, что это я седьмой. Дэвид, Кальм, Мера, Нет, Нед, Элвин-младший - это ты, а затем иду я. Получается семь. - Вигор. - Он умер. Давным-давно. Почему-то никто не сказал об этом маме и папе. Те несколько слов, что пришлось произнести, израсходовали все силы. Элвин чувствовал себя вымотанным до крайности. Кэлли больше ничего не говорил. Сидел тихонько, как мог. И крепко сжимал руку Элвина. Вскоре Элвина закачали волны сна, поэтому он так и не понял, приснились ему или нет следующие слова Кэлли. Но вроде бы он точно слышал, как Кэлли произнес: "Я никогда, никогда не хотел, чтобы ты умер, Элвин". А потом он, похоже, добавил: "Вот если б я был тобой..." Элвин провалился в сон, а когда снова проснулся, никого рядом не было. Дом был погружен в ночную тишину, изредка разрываемую стуками-шорохами - то ветер ставней грохнет, то балки затрещат, сжимаясь от холода, то бревно выстрелит в очаге. Элвин опять заглянул внутрь себя и пробрался к ране. Этой ночью он не стал возиться с кожей и мускулами. Теперь он должен поработать над костями. Приглядевшись, он удивился: кости словно сотканы из кружев и усеяны крошечными дырочками. В отличие от камня, они были прозрачными и ломкими. Однако он довольно быстро научился управляться