с  ними  и  вскоре
крепко срастил друг с другом.
   Но что-то ему не нравилось. Больная нога чем-то отличалась от здоровой.
Разница была незначительной, невидимой глазу. Элвин просто знал,  что  эта
разница, в чем бы она ни заключалась, делает кость больной изнутри. В  ней
будто какая червоточинка поселилась, но Элвин, как ни старался, так  и  не
смог понять, как  ее  исправить.  Это  все  равно  что  снежинки  с  земли
собирать: думаешь, хватаешь что-то твердое, а в руке одна грязь.
   Хотя, может, все пройдет. Может быть, когда он вылечится, больное место
само зарастет.


   Элеанора задержалась у матери допоздна. Армор  ничего  не  имел  против
того, что жена поддерживает отношения с родителями, но возвращаться  домой
в сумерках слишком опасно.
   - Говорят, на  юге  объявились  какие-то  дикие  краснокожие,  -  начал
разговор Армор. - А ты по лесу бродишь по ночам.
   - Я старалась идти побыстрее, - ответила Элеанора, - а дорогу  домой  я
найду всегда.
   - Вопрос не в том, найдешь ты дорогу или нет, - ядовито произнес он.  -
Французы стали раздавать ружья в награду  за  скальпы  бледнолицых.  Людей
Пророка это  не  соблазнит,  но  чоктавы  будут  только  рады  возможности
наведаться в форт Детройт, пожиная по пути урожай скальпов.
   - Элвин будет жить, - сказала Элеанора.
   Армор терпеть не мог, когда она перескакивала с темы на тему. Но  такую
новость он не мог не обсудить.
   - Значит, решили отнять ногу?
   - Я видела рану. Она затягивается. Под вечер  Элвин-младший  проснулся.
Мы даже поговорили с ним немножко.
   - Я рад, что он пришел в себя, Элли, искренне рад, но  надеюсь,  ты  не
обольщаешься этим. Огромная рана может сначала затянуться,  только  вскоре
гной возьмет свое.
   - На этот раз, думаю, все обойдется хорошо, - промолвила она. - Ужинать
будешь?
   - Я сожрал, наверное, батона два, пока бродил по  комнате  взад-вперед,
гадая, вернешься ли ты вообще домой.
   - Живот мужчину не украшает.
   - Не всякий. Мой, к примеру, сейчас отчаянно  взывает  к  пище,  как  и
любое другое нормальное брюхо.
   - Мама дала мне сыру. - Она развернула сверток на столе.
   У Армора имелись определенные сомнения насчет этого  сыра.  Он  считал,
сыр у Веры Миллер получается столь вкусным, потому что она  проделывает  с
молоком всякие _штучки_. Но в то же самое время на обоих берегах  Воббской
реки, да и на Типпи-каноэ не найти сыра вкуснее.
   Каждый раз, ловя себя на том, что мирится с колдовством, Армор  выходил
из себя. А выйдя из себя, он придирался ко всякой мелочи. Вот и сейчас  он
не мог успокоиться, хотя знал, Элли не хочется говорить об Элвине.
   - А почему ты решила, что рана не загноится?
   - Она быстро затянулась, - пожала плечами она.
   - Что, совсем?
   - Почти.
   - И насколько почти?
   Она обернулась, устало закатила глаза и повернулась  обратно  к  столу.
Взяв в руки нож, она принялась нарезать яблоко к сыру.
   - Я спросил, насколько, Элли. Насколько она затянулась?
   - Вообще затянулась.
   - Два дня прошло с тех пор, как жернов содрал все мясо с ноги,  и  раны
уже нет?
   - Всего два дня? - переспросила она. - Мне казалось, неделя, не меньше.
   - Если календарь не врет, минуло два дня, - подтвердил Армор. -  А  это
означает, что там имело место ведьмовство.
   - Насколько я помню Писание, человек, излечивающий раны, не обязательно
колдун.
   - Кто это сделал? Только не надо мне говорить, что твои  папа  с  мамой
открыли вдруг какое-то сильнодействующее снадобье.  Они  что,  дьявола  на
помощь вызвали?
   Она обернулась, сжимая в руках острый нож. Глаза ее яростно вспыхнули.
   - Папа, может, и не любит ходить в церковь, но дьявол никогда не ступал
на порог нашего дома.
   Преподобный Троуэр имел несколько другое мнение, но Армор счел,  что  о
проповеднике сейчас лучше не упоминать.
   - Ага, значит, тот попрошайка...
   - Он честно отрабатывает  свой  стол  и  кров.  И  трудится  не  меньше
остальных.
   - Поговаривают, он знавался с колдуном  Беном  Франклином.  И  ходил  в
знакомых у этого безбожника с Аппалачей, Тома Джефферсона.
   - Он знает много интересных историй. Но мальчика исцелил не он.
   - Тогда кто же?
   - Может, Элвин сам себя исцелил. По крайней мере, нога  еще  _сломана_.
Так что это не чудо. Просто раны на нем заживают как на кошке.
   - Ну да, дьявол обычно заботится о своих выкормышах. Может,  потому  на
нем так быстро все заживает, а?
   Она снова повернулась, и, взглянув ей в глаза, Армор тысячу раз пожалел
о своих словах. Хотя чего он такого сказал? Преподобный Троуэр сам не  раз
говорил, что мальчик этот все равно что Зверь Апокалипсиса.
   Мальчик не мальчик, зверь не зверь, но Элвин приходился  родным  братом
Элли. Большей частью она была тише  воды  ниже  травы,  иного  и  пожелать
нельзя, но если ее разозлить, она превращалась в ходячий ужас.
   - А ну-ка, забери слова назад, - приказала она.
   - В жизни ничего глупее не слышал. Как я могу  забрать  обратно  слова,
которые уже произнес?
   - Ты можешь извиниться и сказать, что это не так, ведь ты сам знаешь.
   - На самом деле я не знаю, так это или нет. Я сказал  "может  быть",  а
если  муж  перед  лицом  собственной  жены  не   имеет   права   выдвигать
предположений, то лучше вообще умереть.
   - Вот здесь ты прав, - сказала она. - И если ты не откажешься от  своих
слов, то сильно пожалеешь, что еще жив!
   И она, судорожно сжав в обоих руках по дольке яблока, пошла на него.
   В большинстве случаев, когда она на него  злилась,  ей  хватало  одного
раза обежать за ним вокруг дома, чтобы злость бесследно испарилась  и  она
начала хохотать. Только не сегодня. Одну половинку  яблока  она  раздавила
ему об голову, вторую швырнула  в  лицо,  после  чего  убежала  в  спальню
наверху и разрыдалась.
   Слез она не любила и плакала очень редко, отсюда  Армор  сделал  вывод,
что ссора разгорелась не на шутку.
   - Элли, я забираю свои слова обратно, - примиряюще  произнес  он.  -  Я
прекрасно знаю, Элвин хороший мальчик.
   - А мне плевать, что ты знаешь, - рыдала она. - Ты вообще ничего  знать
не можешь.
   Немногие мужья способны выслушать подобные речи от жены и  не  съездить
ей по уху. Жаль, Элли  не  понимала,  насколько  выгодно  иметь  в  мужьях
истинного христианина.
   - Ну, кое-что мне все-таки известно, - сказал он.
   - Его хотят отослать в другую деревню, - плакала она. - С  наступлением
весны он пойдет в подмастерья. Ему не хочется, я же вижу, но он не спорит,
просто лежит  в  кровати,  говорит  очень  тихо,  но  смотрит  так,  будто
прощается со всеми.
   - А зачем его отсылают?
   - Я ж объяснила: чтобы в подмастерья отдать.
   - Они так нянчились с этим мальчишкой... Никогда б не поверил, что  его
куда-то отпустят.
   - Он должен будет уехать на восток Гайо, в деревню у форта Дикэйна. Это
на полпути к океану.
   - Ну, ты знаешь, если подумать, в этом есть смысл.
   - Неужели?
   - Здесь краснокожие чего-то колобродят,  вот  они  и  решили  отправить
пацана подальше. Других  пусть  хоть  нашпигуют  стрелами,  но  только  не
Элвина-младшего.
   Она подняла голову и с презрением оглядела его.
   - От твоих досужих домыслов, Армор, меня иногда тошнит.
   - То, что происходит, вовсе не мои домыслы.
   - Да ты человека от брюквы не отличишь.
   - Так ты наконец вытащишь из моих волос это яблоко или  заставить  тебя
языком вылизать голову?
   - Да уж придется помочь, иначе ты мне все простыни извозишь.


   "Наглый ворюга", - думал о себе Сказитель. Семья Миллеров  чуть  ли  не
силой всучила ему кучу подарков на  дорогу.  Две  пары  шерстяных  носков.
Новое одеяло. Накидку из  оленьей  шкуры.  Вяленое  мясо  и  сыр.  Хороший
точильный камень. Да он обворовал этих честных людей!
   Кроме того, он приобрел много такого, о  чем  они  и  не  догадывались.
Тело, отдохнувшее от дорожной усталости и вечных синяков. Легкую  походку.
Добрые лица, которые навсегда останутся  в  памяти.  И  истории.  Истории,
скрытые в запечатанной части книги и написанные его собственной  рукой.  И
правдивые рассказы, которые они занесли в книгу сами.
   Хотя он честно расплатился с ними - во всяком случае попытался. Залатал
крыши на зиму, переделал кучу  мелкой  работы.  И  что  более  важно,  они
увидели почерк самого  Бена  Франклина.  Прочли  фразы,  написанные  Томом
Джефферсоном,  Беном  Арнольдом,  Пэтом  Генри,  Джоном  Адамсом,  Алексом
Гамильтоном - даже Аароном Бурром, перед дуэлью, и Даниэлем  Буном,  сразу
после  оной.  До  прихода  Сказителя  Миллеры  были  обыкновенной  семьей,
частичкой  Воббской  долины.  Теперь  они  попали  на  огромное   полотно,
состоящее из великих историй.  О  Войне  за  Независимость  Аппалачей.  Об
"Американском Соглашении". Они увидели  собственный  путь  через  глушь  и
леса, ниточкой вливающийся в великую картину, и почувствовали  силу  этого
гобелена,  сотканного  из  множества  подобных  нитей.  Впрочем,  нет,  не
гобелена.  Скорее  ковра.  Доброго,  прочного  ковра,  на  котором   будут
основываться  следующие  поколения  американцев.  В  этом  была  поэма,  и
когда-нибудь он напишет ее.
   Он тоже кое-что им оставил.  Любимого  сына,  которого  выдернул  прямо
из-под  падающего  жернова.  Искушаемого  убийством  отца,  который  обрел
наконец силу отослать сына в  другую  деревню.  Имя  для  ночного  кошмара
мальчика, объясняющее,  что  враг  реален  и  существует  на  самом  деле.
Яростный шепот, убедивший раненого юношу исцелить себя.
   И рисунок, выжженный на хорошей  дубовой  доске  кончиком  раскаленного
ножа. Конечно, Сказитель предпочел бы вытравить его воском и  кислотой  на
металле, но такие материалы в здешних краях  были  редкостью.  Поэтому  он
выжег его, постаравшись, как мог. На картине был изображен юноша, попавший
в плен сильной реки, запутавшийся в корнях плавучего дерева. Он задыхался,
но глаза его бесстрашно смотрели в лицо смерти. В  Академии  искусств  это
незамысловатое творение было бы встречено всеобщим презрением. Но  тетушка
Вера разрыдалась, увидев картину, и прижала ее к груди,  заливая  слезами,
похожими на последние капли легкого, завершающего грозу  дождика.  И  отец
Элвин, взглянув на нее, кивнул и сказал:
   - Тебе явилось видение, Сказитель. Ты изобразил мальчика  очень  точно,
хотя никогда не видел. Это Вигор. Мой сын.
   После чего Миллер тоже расплакался.
   Картину поставили на камин. "Это,  разумеется,  не  шедевр,  -  подумал
Сказитель. - Но здесь изображена правда, и рисунок значит для  этой  семьи
больше, чем любой портрет -  для  жирного  старого  лорда  или  заседателя
парламента в Лондоне, Камелоте, Париже или Вене".
   - Вот и утро  настало,  -  сказала  тетушка  Вера.  -  До  заката  путь
неблизкий.
   - Не вините меня за то, что я с неохотой покидаю ваш дом. Хотя я рад за
оказанное доверие и не подведу вас.
   Он похлопал по карману, внутри которого лежало письмо  кузнецу  с  реки
Хатрак.
   - Ты не можешь уйти, не попрощавшись с мальчиком, - напомнил Миллер.
   Сказитель оттягивал момент прощания как можно дольше. Но тут он кивнул,
с сожалением покинул удобные объятия кресла у камина и  зашел  в  комнату,
где провел лучшие ночи в своей жизни. Элвин-младший уже проснулся и широко
распахнутыми глазами смотрел на мир; на лицо его вернулись  краски  жизни,
больше оно не искажалось от нестерпимых страданий и  не  теряло  цвет.  Но
боль не спешила отступать, она по-прежнему таилась поблизости, и Сказитель
догадывался об этом.
   - Уходишь? - спросил мальчик.
   - Да, попрощаться решил.
   Элвин сердито взглянул на него исподлобья:
   - Ты даже не дашь мне написать что-нибудь в твоей книге?
   - Ну, не всякому это позволяется.
   - А папе можно. И маме.
   - Да, и Кэлли тоже.
   - Да, Кэлли точно украсил книгу, - кивнул Элвин. - У него  почерк,  как
у... как у...
   - Как у  семилетнего  мальчишки,  -  пошутил  Сказитель,  но  Элвин  не
улыбнулся.
   - Почему тогда мне нельзя? Кэлли можно, а мне, значит, нет?
   - Потому что в этой книге люди пишут о своем самом  важном  деянии  или
событии, что видели когда-то собственными глазами. Ты бы о чем написал?
   - Ну, не знаю. Может, о жернове.
   Сказитель скорчил рожу.
   - Тогда, наверное, о своем видении. Ты сам  утверждал,  что  оно  очень
важно.
   - Да, и записано где-то еще, Элвин.
   - Я хочу написать что-нибудь в твоей книге, - уперся Элвин. -  Сам  Бен
Франклин оставил в ней свое предложение, я тоже хочу.
   - Не сейчас, - возразил Сказитель.
   - Но когда?!
   - Когда ты как следует отчехвостишь этого Разрушителя. Вот тогда можешь
писать в книге что захочешь.
   - А если я с ним не справлюсь?
   - Тогда и в книге никакого проку не будет.
   На глаза Элвина навернулись крупные слезы:
   - Но вдруг я умру?
   Сказитель почувствовал, как легкий холодок пробежал по спине.
   - Как твоя нога?
   Мальчик пожал плечами. Моргнул, смахивая непрошенные слезы.
   - Это не ответ, парень.
   - Болит не переставая.
   - Так и будет, пока кость не срастется.
   - Кость уже срослась, - болезненно улыбнулся Элвин-младший.
   - Тогда почему ты не встаешь с постели?
   - Нога причиняет мне боль, Сказитель. Болит  и  болит.  Там,  в  кости,
засело что-то плохое, и я еще не понял, как излечить это.
   - Ты справишься.
   - Пока не получается.
   - Один старый траппер как-то сказал мне: "Не думай долго, откуда  лучше
начать - с головы или с хвоста. Главное - содрать с пантеры шкуру, неважно
как".
   - Это присловие?
   - Близко. Ты сумеешь. Не тем, так другим способом.
   - Пока все впустую, - сказал Элвин. - Что бы я ни делал, не получается.
   - Парень, тебе всего десять лет. Ты что, успел устать от жизни?
   Элвин продолжал мять в руках одеяло:
   - Сказитель, я умираю.
   Сказитель всмотрелся в его глаза, пытаясь разглядеть в них  смерть.  Ее
там не было.
   - Не думаю.
   - То плохое место у меня на ноге... Оно растет.  Медленно,  но  растет.
Оно невидимо, оно потихоньку вгрызается  в  твердую  кость,  а  потом  все
быстрее, быстрее...
   - Рассоздает тебя.
   На этот раз Элвин расплакался по-настоящему, руки его задрожали.
   - Я не хочу умирать. Сказитель, но оно внутри, и его никак не выгнать.
   Сказитель взял его пальцы, унимая дрожь.
   - Ты найдешь способ. В этом мире тебе предстоит немало потрудиться, так
что умирать рано.
   Элвин закатил глаза:
   - Пожалуй, это самая большая глупость из тех, что я слышал за весь год.
Ты хочешь сказать, что, если у человека осталось много дел, он  и  умереть
не может?
   - По собственной воле - нет.
   - Но я не хочу умирать.
   - Поэтому ты найдешь способ выжить.
   Несколько секунд Элвин молчал, после чего вновь заговорил:
   - Я много думал. О том, что буду делать,  если  выживу.  К  примеру,  я
почти излечил свою ногу, так я ведь смогу и  других  людей  лечить,  почти
наверняка. Буду дотрагиваться до них, затем распознавать, что  за  болезнь
внутри них, а потом исцелять. Ведь это будет здорово, да?
   - Тебя будут любить за это те, кого ты вылечишь.
   - Могу поспорить, в первый раз труднее всего, да и  не  особо  силен  я
был, когда лечил себе ногу. С другими у меня получится куда быстрее.
   - Возможно. Но даже если в день ты станешь исцелять по  сотне  больных,
потом будешь переходить в другую деревню и исцелять еще  сотню,  за  твоей
спиной умрут десятки тысяч, а к скольким ты не успеешь! И к тому  времени,
как ты умрешь, те, кого ты исцелил, наверняка тоже сойдут под землю.
   Элвин повернулся лицом к стенке.
   - Раз я знаю, как лечить, я должен лечить, Сказитель.
   - Да, должен. Тех, кого сможешь, -  согласился  Сказитель.  -  Но  труд
твоей жизни заключается в другом. Кирпичики в  стене,  Элвин,  -  вот  что
представляют собой люди. Починяя рассыпающиеся в пыль камни, ты никуда  не
успеешь. Исцеляй тех, кто встретится тебе на пути,  но  цель  твоей  жизни
лежит куда глубже.
   - Я умею исцелять людей. И ума не приложу, как  победить  этого  Рас...
Рассоздателя. Я даже не знаю, что это такое.
   - Ты единственный видишь его. Больше надеяться не на кого.
   - Ну да...
   Очередная долгая пауза. Сказитель  понял:  настало  время  уходить.  Он
встал, направляясь к двери.
   - Подожди.
   - Я должен идти.
   Элвин поймал его за рукав.
   - Задержись немножко.
   - Разве что на минутку-другую.
   - По крайней мере... по крайней мере позволь мне прочесть, что написали
другие.
   Сказитель сунул руку в котомку и достал книгу.
   - Только не обещаю, что объясню написанное, - предупредил он, снимая  с
книги влагонепроницаемый чехольчик.
   Элвин быстро пролистал  страницы  и  отыскал  последние,  самые  свежие
записи.
   Маминой рукой было написано: "Вигор он толкнул бревно и не умирал  пака
мальчик ни родился".
   Рукой Дэвида: "Жернов развалился  на  две  палавинки  потом  срося  как
небывало".
   Рукой Кэлли: "Сидьмой сынн".
   - Знаешь, - поднял глаза Элвин, - а ведь это он не обо мне написал.
   - Знаю, - кивнул Сказитель.
   Элвин снова заглянул в  книгу.  Увидел  почерк  отца:  "Он  не  пагубил
мальчика патаму што неснакомец во время пришол".
   - О чем это он? - спросил Элвин.
   Сказитель взял у него из рук книгу и закрыл ее.
   - Найди путь и исцели свою ногу, - сказал  он.  -  Она  должна  вернуть
былую силу - не одному тебе это нужно. Это ты делаешь не ради себя, помни.
   Сказитель наклонился и поцеловал мальчика в лоб. Элвин вскинул  руки  и
крепко обнял старика за шею, так что тот не  мог  выпрямиться,  не  подняв
мальчика  с   постели.   Спустя   некоторое   время   Сказителю   пришлось
высвободиться из этих объятий. Щека его была мокрой  от  слез  Элвина.  Но
вытирать их он не стал. Эти слезы высушил ветерок, когда Сказитель зашагал
по холодной, сухой  тропинке,  по  раскинувшимся  слева  и  справа  полям,
покрытым полустаявшим снегом.
   На втором мостике он на секунду задержался. Оглянувшись назад, странник
подумал: доведется ли ему когда-нибудь вернуться сюда, увидеть этих  людей
вновь? Напишет ли Элвин-младший в книге то, что хочет?  Если  б  Сказитель
был пророком, то знал бы ответ на  вопрос.  Но  он  даже  на  миг  не  мог
проникнуть под покров будущего.
   Он двинулся дальше, в сторону разгорающегося дня.



        13. ХИРУРГИЯ

   Облокотившись на левую руку, Посетитель удобно  развалился  на  алтаре.
Точно так же, фривольно раскинувшись, сидел  один  денди  из  Камелота,  с
которым преподобному  Троуэру  приходилось  однажды  встречаться.  То  был
страшный распутник и повеса, от души презиравший  добродетели,  к  которым
призывали пуританские церкви Англии и Шотландии. Троуэр отвел глаза: такую
неловкость внушила ему беспардонная поза Посетителя.
   - А что в ней такого? - спросил Посетитель. -  Ты  способен  удерживать
под контролем свои плотские  страстишки,  только  если  сидишь  на  стуле,
выпрямившись как палка,  сжав  колени,  важно  сложив  на  животе  руки  и
переплетя пальцы, однако это вовсе не значит, что я должен  поступать  так
же.
   Троуэр ощутил волну стыда:
   - Несправедливо выговаривать человеку за его мысли.
   -  Справедливо  -  если  его  мысли  устраивают  судилище   над   моими
поступками. Остерегайся заносчивости, друг мой. Надеюсь, ты не мнишь  себя
невероятным праведником, способным судить деяния ангелов.
   В  первый  раз  Посетитель   в   открытую   признал   свое   ангельское
происхождение.
   - Ничего я не признавал, - возразил Посетитель. - Ты  должен  научиться
контролировать  мысли,  Троуэр.  Ты  слишком  легко  приходишь  ко  всяким
умозаключениям.
   - Зачем ты явился ко мне?
   - Хочу узнать, как поживает создатель вот этого вот алтаря,  -  ответил
Посетитель и постучал пальцем по одному из  крестов,  выжженных  в  дереве
Элвином-младшим.
   - Я делал все возможное, но мальчишку невозможно чему  бы  то  ни  было
научить. Он ставит  под  сомнение  все  и  вся,  оспаривает  каждый  пункт
теологии, как будто в религии  применимы  те  же  самые  законы  логики  и
последовательности, что имеют место быть в мире науки.
   - Другими словами, он ищет в твоих доктринах здравый смысл.
   - Он не желает принимать во внимание, что некоторые загадки  подвластны
и доступны только разуму Господа.  Узрев  двусмысленность,  он  дерзит,  а
парадокс вызывает у него открытое неповиновение.
   - Несносный ребенок!
   - Хуже не бывает, - подтвердил Троуэр.
   Глаза Посетителя полыхнули.  Троуэр  почувствовал,  что  сердце  как-то
странно защемило.
   - Я старался, - принялся оправдываться Троуэр. - Я пытался обратить его
в веру Господню. Но влияние отца...
   - Оправдываясь в неудачах, слабак ищет  причину  в  силе  остальных,  -
подчеркнул Посетитель.
   - Но еще ничего не кончено! - воскликнул Троуэр. - Ты сказал, мальчик в
моем распоряжении до четырнадцати лет, а ему всего...
   - Нет. Я сказал, что мальчик в _моем_ распоряжении до четырнадцати лет.
_Ты_ можешь влиять на него, пока он живет в этой деревеньке.
   - Разве Миллеры переезжают? Ничего не  слышал.  Они  недавно  поставили
жернов в мельницу, весной  хотят  начать  молоть  муку,  они  ж  не  уедут
просто...
   Посетитель слез с алтаря.
   - Позволь я изложу суть дела, которое имею к тебе, преподобный  Троуэр.
Опишу  общими  штрихами,  чисто  гипотетически.   Давай   представим,   ты
находишься в одной комнате с  самым  страшным  врагом  тех  сил,  на  чьей
стороне я выступаю. Предположим, враг этот болен,  лежит,  беспомощный,  в
постели. Выздоровев, он скроется, исчезнет, а стало быть, и  дальше  будет
уничтожать то, что нам с тобой так дорого в этом мире. Но если  он  умрет,
наше великое дело будет спасено. А  теперь  представь,  кто-то  вкладывает
тебе в руку нож и просит исполнить весьма сложную хирургическую  операцию,
дабы спасти мальчика. И предположим,  что  если  нож  соскользнет  чуть  в
сторону,  самую  малость,  то  перерубит  основную   артерию.   Ты   вдруг
растеряешься при  виде  крови,  а  жизнь  настолько  быстро  покинет  тело
мальчишки, что спустя считанные  мгновения  он  умрет.  Итак,  преподобный
Троуэр, в чем будут состоять твои обязанности и моральный долг?
   Троуэр был ошеломлен. Всю жизнь он готовился учить, убеждать, увещевать
и призывать. Но сейчас Посетитель предложил ему обагрить руки кровью...
   - Я не подхожу для такого, - ответил наконец священник.
   - А подходишь ли ты для Царствия Божьего? - поинтересовался Посетитель.
   - Но Господь сказал: "Не убий".
   - Да неужто? То ли он сказал Иисусу, отправляя его в Земли Обетованные?
[имеется  в  виду  Иисус,  сын  Навин,  поставленный  Моисеем   во   главе
израильтян] То ли он напутствовал Саулу, посылая его наказать  амаликитян?
[Саул,  первый  царь  Израильский,  получил   повеление   Божье   наказать
амаликитян за оскорбления, причиненные ими Израилю  во  время  путешествия
его из Египта (Библия, Первая книга Царств, глава 15)]
   Троуэр  вспомнил  эти  темные  места  из  Ветхого  Завета  и  задрожал,
охваченный страхом при мысли, что теперь столь страшные  испытания  выпали
на его долю.
   Но Посетитель не отступал:
   - Пророк Самуил приказал  царю  Саулу  не  давать  пощады  Амалику,  но
предать смерти от мужа до жены, от отрока до  _грудного  младенца_.  Но  у
Саула кишка была тонка. Он  пощадил  царя  Амаликитского  и  захватил  его
живым. И что ответил Господь на подобное неповиновение?
   - Он поставил Давида на место Саула, - пробормотал Троуэр.
   Посетитель подступил к Троуэру, глаза его поедом ели священника.
   - А затем Самуил, пророк, _всепрощающий_ слуга Бога, - что он сделал?
   - Он призвал Агага, царя Амаликитского, к себе.
   - И как потом поступил Самуил? - продолжал допытываться Посетитель.
   - Убил его, - прошептал Троуэр.
   - _Что говорит об этом святое Писание_?  -  заревел  Посетитель.  Стены
церкви заходили, стекло в окнах задребезжало.
   Троуэр  расплакался  от  страха,  но  все  же  выдавил  слова,  которых
добивался Посетитель:
   - Самуил разрубил Агага на части... пред лицом Господа.
   Церковь поглотила глубокая тишина - лишь затрудненное дыхание  Троуэра,
который пытался сдержать рвущиеся наружу  истерические  рыдания,  нарушало
покой. Посетитель улыбнулся священнику, глаза его  наполнились  любовью  и
всепрощением. И исчез.
   Троуэр упал перед алтарем на колени и принялся  неистово  молиться.  "О
Отец, я жизнь отдам за Тебя, но не проси меня убивать. Отними эту чашу  от
губ моих, ибо слаб я, недостойный, не возлагай  сию  ношу  на  мои  жалкие
плечи".
   Слезы его упали на алтарь.  Он  услышал  шипящий  звук  и,  изумленный,
отпрыгнул в сторону. Капельки слез танцевали на  поверхности  алтаря,  как
вода на раскаленном железе, пока не испарились совсем.
   "Господь отверг меня, - подумал священник. - Я принес обет служить Ему,
чего бы Он ни испросил, но стоило Ему  поставить  трудную  задачу,  стоило
приказать  мне  исполниться  силы  великих  пророков  древности,   как   я
превратился в разбитый сосуд в перстах Господа.  Я  не  могу  удержать  ту
судьбу, что Он вливает в меня".
   Дверь церкви отворилась, впустив внутрь  порыв  ледяного  ветра.  Холод
вихрем промчался по полу и пустил дрожь по телу священника. Троуэр  поднял
глаза, в страхе думая, что явился ангел, ниспосланный наказать его.
   Однако это был не ангел. То был просто Армор Уивер.
   - О простите, я не хотел прерывать вашу молитву, - извинился Армор.
   - Входите, - сказал Троуэр. - Только дверь закройте. Чем я могу помочь?
   - Помощь нужна не мне... - начал Армор.
   - Идите сюда. Сядьте. Рассказывайте.
   Троуэр надеялся, что, посылая  сюда  Армора,  Господь  подает  какой-то
знак. Не успел он помолиться, как к нему за  помощью  обратился  член  его
паствы - Господь Бог явно давал понять, что  Троуэру  отвержение  пока  не
грозит.
   -  Дело  в  брате  моей  жены,  -  сказал  Армор.  -  В   мальчике,   в
Элвине-младшем.
   Троуэр ощутил, как ледяной холод впился иглами в его плоть, пронзив  до
самых костей.
   - Я знаком с ним. И что же за дело?
   - Вы, наверное, знаете, он ногу покалечил.
   - Слышал.
   - А вам не случалось навещать его до того, как нога зажила?
   - Мне недвусмысленно объяснили, что  мое  присутствие  в  том  доме  не
приветствуется.
   - Тогда я вам расскажу. Нога была в ужасном состоянии. Огромный  лоскут
кожи сорван. Кости переломаны пополам. Но два дня спустя рана зажила. Даже
шрама не разглядеть. А спустя три дня он стал _ходить_.
   - Может, рана оказалась вовсе не так страшна, как вы ее себе рисовали?
   - Говорю вам, нога была _переломана_, а страшнее раны я не  видел.  Вся
семья в мыслях уже хоронила мальчишку. Они и ко мне  обратились  -  хотели
приобрести гвоздей для гробика.  Так  они  скорбели,  так  жалели,  что  я
подумал, как бы не пришлось нам хоронить вместе с  мальчиком  его  маму  и
папу.
   - Значит, нога не  могла  зажить  за  несколько  дней.  Говорите,  рана
затянулась?
   - Ну, не вся, поэтому-то я и обратился к вам. Я знаю, вы не  верите  во
всякие предрассудки, но  голову  даю  на  отсечение,  они  исцелили  парня
ведьмовством. Элли говорит,  он  сам  себя  заколдовал.  Даже  ходить  мог
несколько дней, ступая на больную ногу. Но боль не отпускает его, и теперь
мальчишка утверждает, где-то в его  кости  засела  какая-то  дрянь.  Кроме
того, у него началась лихорадка.
   - Вот прекрасное и естественное объяснение  происшедшему,  -  улыбнулся
Троуэр.
   - Вы думайте что  хотите,  но  я  лично  считаю,  парень  вызвал  своим
ведьмовством дьявола, и теперь нечистый грызет его изнутри. Однако  у  нас
есть вы, духовный слуга Господа Бога, и  я  подумал,  может,  вы  изгоните
дьявола именем Иисуса Христа.
   Упомянутые Армором суеверия и колдовские штучки можно было не принимать
во  внимание,  это  все  ерунда,  но  когда  Уивер  выдвинул  гипотезу   о
поселившемся  в  мальчике  дьяволе,  Троуэр  задумался.   Смысл   в   этом
присутствовал, и история полностью согласовалась с тем, что  он  узнал  от
Посетителя. Может быть, Господь хочет,  чтобы  Троуэр  изгнал  из  ребенка
сатану, освободил его от зла, а вовсе не убивал.  Священнику  представился
шанс  оправдать  себя  в  глазах  Небес  и  искупить  продемонстрированное
несколько минут назад безволие.
   - Я схожу туда, - решительно произнес  он.  Взяв  тяжелую  накидку,  он
завернулся в нее.
   - Но предупреждаю, никто из ихней семьи не  просил,  чтобы  я  приводил
вас.
   - Я готов встретиться с гневом неверующих, -  ответил  Троуэр.  -  Меня
волнует мальчик -  жертва  дьявольских  козней,  а  вовсе  не  его  глупое
суеверное семейство.


   Элвин лежал на постели, лихорадка сжигала его огнем. Даже  днем  ставни
были плотно прикрыты, чтобы свет  не  резал  ему  глаза.  Они  открывались
только ночью,  по  настоянию  самого  Элвина,  чтобы  впустить  в  комнату
немножко холодного, свежего воздуха, которым он жадно дышал. Поднявшись  с
постели, он увидел, что луга засыпал снег. Сейчас он рисовал себе, что его
с головой покрывает белое одеяло снега. Так он хоть немного отвлекался  от
того пламени, что жарило его тело.
   Частички  лихорадки,  поселившиеся  внутри  него,  были  слишком  малы,
недоступны взгляду. То, что он сотворил с костью, мускулами и кожей,  было
трудно, куда сложнее, чем увидеть трещинки в гранитном камне. Но он  нашел
путь в лабиринте тела, отыскал большие раны, заживил их. А сейчас  он  был
бессилен - просто не успевал уследить за  крошечными  частичками,  которые
стремительно  носились  внутри.  Результат  он  видел,  но  не  видел  его
составляющих и, следовательно, не мог определить, как это происходит.
   То же самое и с костью. Маленький кусочек ее дал  слабинку,  сгнил.  Он
ощущал разницу между  больным  местом  и  хорошей,  здоровой  костью,  мог
определить границы болезни. Но разглядеть, в чем  дело,  не  мог.  Не  мог
помешать рассозданию. А значит, должен был умереть.
   В комнате он был не один. Все время рядом  с  его  постелью  кто-нибудь
сидел. Он открывал глаза и видел маму, папу или  какую-нибудь  из  сестер.
Иногда дежурили братья, а это значило, что они оставили  ради  него  своих
жен и детей. Отчасти это утешало Элвина,  но  одновременно  он  чувствовал
себя виноватым. Он уже стал подумывать, как бы  умереть  побыстрей,  чтобы
его близкие могли вернуться к обычной размеренной жизни.
   Сегодня у него дежурил Мера. Увидев брата, Элвин поздоровался с ним, но
больше разговаривать было не о чем. "Привет, как жизнь?" - "Да  нормально,
умираю помаленьку, а у тебя как?" Трудновато поддерживать такой  разговор.
Мера рассказал ему, как они с близнецами попытались вытесать малый жернов.
Они выбрали камень помягче, чем тот, с которым работал Элвин, но все равно
потратили уйму времени и сил.
   - В конце концов мы бросили его, -  сказал  Мера.  -  Придется  жернову
подождать, пока ты встанешь на ноги, поднимешься на гору  и  сам  вырубишь
его.
   Элвин не ответил, и с тех пор они не обменялись ни словом. Элвин просто
лежал,  потел  и  ощущал,  как  гниение  в  кости   медленно,   но   верно
распространяется. Мера сидел рядом и легонько сжимал его руку.
   Вдруг Мера начал что-то насвистывать.
   Этот звук поразил Элвина. Он настолько глубоко ушел в себя, что музыка,
казалось, доносилась из далекого далека - ему  пришлось  вернуться  назад,
чтобы понять, откуда она исходит.
   - Мера, - крикнул он, но голос подвел его, обратившись в шепот.
   Свист прекратился.
   - Прости, - сказал Мера. - Мой свист тебе мешает?
   - Нет, - прошептал Элвин.
   Мера снова принялся насвистывать. Мелодия была странной,  Элвин  ее  ни
разу не слышал - во всяком случае, не помнил ее. По сути дела, это  вообще
нельзя было назвать мелодией. Она ни разу  не  повторялась,  а  длилась  и
длилась, переливаясь из образа в образ, как будто Мера  сочинял  ее  прямо
сейчас. Элвин лежал  и  слушал,  пока  музыка  не  превратилась  в  карту,
уводящую в дикую глушь. И он последовал за ней. Не то  чтобы  он  _увидел_
что-нибудь, как если бы ориентировался по настоящей карте. Он  очутился  в
центре вещей, и стоило ему о чем-нибудь подумать, как он в  мгновение  ока
оказывался там, где бродили его мысли. Он словно взглянул  на  собственный
ум со стороны, обозрел свои прошлые мысли, касающиеся исцеления кости.  Но
теперь он взирал на них с расстояния - с  вершины  горы,  с  опушки  леса,
оттуда, откуда он мог увидеть _нечто большее_.
   И он кое-что придумал - раньше эта мысль не приходила ему на ум.  Когда
его нога была сломана, а кожа сорвана, рана была открыта взгляду, но никто
не смог помочь ему, кроме него самого. Ему пришлось  исцелить  ее  самому,
изнутри. А нынешняя рана, которая уносит его жизнь, не  видна  никому.  Он
хоть и видит ее, но ничего сделать не может.
   Так, может быть, на этот раз кто-нибудь  другой  поможет  ему.  Забудем
всякие скрытые силы. Прибегнем к старушке хирургии,  к  самому  заурядному
кровавому костоправству.
   - Мера, - прошептал он.
   - Я здесь, - ответил Мера.
   - Я знаю, как исцелить ногу, - сказал он.
   Мера наклонился ближе. Элвин не стал открывать глаза,  но  почувствовал
дыхание брата на своей щеке.
   -  Та  гниль  у  меня  на  кости,  она   растет,   но   пока   она   не
распространилась, - начал объяснять Элвин. - Я ничего сделать не могу,  но
если кто-нибудь вырежет этот кусочек из моей кости и вытащит его из  ноги,
думаю, остальное я как-нибудь залечу.
   - Вырежет?
   - Папина пила... Которой он пилит кости, которые нельзя перерубить  при
рубке мяса. По-моему, она сойдет.
   - Но отсюда до ближайшего хирурга миль триста, не меньше.
   - Тогда придется кому-нибудь из вас исполнить его  роль.  И  побыстрее,
иначе я мертвец.
   Дыхание Меры участилось.
   - Ты уверен, что это спасет тебе жизнь?
   - Ничего лучшего я придумать не смог.
   - Но ногу тебе покромсают изрядно, - предупредил Мера.
   - Мертвому мне будет  не  до  покалеченной  ноги.  Уж  лучше  ходить  с
изрезанной ногой, но живым.
   - Пойду отыщу папу.
   Мера с грохотом отодвинул стул и, бухая башмаками, выбежал из комнаты.


   Армор привел Троуэра прямиком к крыльцу  дома  Миллеров  и  постучал  в
дверь. Дочкиного мужа они просто так не  выставят.  Впрочем,  беспокойство
Троуэра  оказалось  напрасным.  Дверь  открыла  тетушка  Вера,  а  не   ее
язычник-муж.
   - О, преподобный Троуэр, - воскликнула она. -  Как  это  мило  с  вашей
стороны, что вы решили заглянуть к нам на огонек.
   Напускная радушность  оказалась  заурядной  ложью,  ибо  встревоженное,
измученное лицо женщины выдавало правду. В этом доме успели  позабыть  про
сон и покой.
   - Это я привел его с собой, мать Вера, - сказал  Армор.  -  Он  пришел,
потому что я попросил.
   - Пастор нашей церкви всегда приветствуется в моем доме, каковы  бы  ни
были причины его прихода, - ответила Вера.
   Хлопоча вокруг,  она  ввела  гостей  в  большую  комнату.  У  очага  на
стульчиках ткали салфетки несколько девушек; заслышав  шаги,  они  подняли
головы. Малыш Кэлли прилежно рисовал углем буквы на чистой доске.
   - Рад, что ты упражняешься в чистописании, - похвалил его Троуэр.
   Кэлли ничего не ответил, лишь угрюмо посмотрел на священника. В  глазах
его таилась  враждебность.  Очевидно,  мальчик  не  хотел,  чтобы  учитель
проверял  его  работу  здесь,  в  родном  доме,   который   малыш   считал
неприступной крепостью.
   - У тебя прекрасно  получается,  -  заметил  Троуэр,  решив  подбодрить
мальчика.
   Кэлли опять ничего не сказал. Он вернулся к  своей  доске  и  продолжил
выписывать слова.
   Армор перешел прямо к делу:
   - Мама Вера, мы пришли сюда из-за Элвина. Ты прекрасно  знаешь,  как  я
отношусь к колдовству, но никогда прежде я слова не  сказал  против  того,
чем вы занимаетесь у себя в доме. Я всегда считал, что это ваше  дело,  не
мое. Но сейчас за те злые дела, что вы практикуете  здесь,  расплачивается
невинный младенец. Он заколдовал свою ногу,  и  в  ней  поселился  дьявол,
который теперь убивает его. Я привел преподобного Троуэра, чтобы он изгнал
порождение ада.
   Тетушка Вера смерила его непонимающим взглядом:
   - Но в этом доме нет никакого дьявола.
   "Бедняжка, - промолвил про себя Троуэр. - Если б ты только  знала,  что
дьявол давным-давно свил здесь гнездовище".
   - К присутствию дьявола тоже можно привыкнуть, - произнес он вслух, - а
привыкнув, перестаешь замечать.
   Дверь у лестницы распахнулась, и из нее шагнул мистер Миллер. Он  стоял
спиной к присутствующим, поэтому не видел гостей.
   - Только не я, - помотал головой он, обращаясь к человеку,  оставшемуся
в комнате. - Я не стану резать мальчика.
   Заслышав голос отца, Кэлли подпрыгнул и подбежал к папе.
   - Пап, Армор привел сюда старика Троуэра, чтобы убить дьявола.
   Мистер Миллер повернулся, лицо  его  непонятно  исказилось.  Словно  не
узнавая, он оглядел вновь прибывших.
   - На дом наложены хорошие, надежные обереги, - сказала тетушка Вера.
   - Эти обереги и есть  дьявольская  приманка,  -  ответил  Армор.  -  Вы
считаете, они защищают ваш дом, а на самом деле они отвращают Господа.
   - Дьявола здесь никогда не было и нет, - упорствовала она.
   - Не было, - подчеркнул Армор. - Но вы призвали его. Свершая колдовство
и идолопоклонство, вы вынудили Святого Духа покинуть ваш дом,  вы  изгнали
отсюда добро, так что дьяволы поселились здесь.  Они  никогда  не  упустят
возможности напакостить и нагадить.
   Троуэр слегка забеспокоился. Слишком уж много Армор  рассуждал  о  том,
чего не понимал. Лучше бы он просто спросил, нельзя ли Троуэру  помолиться
о спасении души Элвина  у  изголовья  его  кровати.  Так  нет  же,  Армору
непременно надо начать войну, в которой нет никакой необходимости.
   Что бы сейчас ни происходило в голове у мистера Миллера,  невооруженным
взглядом было видно, что сейчас этого  человека  лучше  не  провоцировать.
Миллер медленно двинулся к Армору.
   - Ты утверждаешь,  только  дьявол  является  в  дом  к  человеку,  чтоб
напакостить?
   - Как человек, любящий Господа нашего Иисуса, могу поклясться в этом...
- начал было Армор, но Миллер не дал ему закончить проповедь.
   Одной рукой он схватил его за  загривок,  другой  ухватил  за  штаны  и
повернул лицом к двери.
   - Эй, кто-нибудь, ну-ка, дверь откройте! -  проорал  Миллер.  -  Не  то
сейчас прям посреди будет красоваться огромная дырища!
   - Ты что творишь, Элвин Миллер?! - закричала жена.
   - Дьявола изгоняю!
   Тут Кэлли распахнул дверь, Миллер вытащил  своего  зятя  на  крыльцо  и
одним движением швырнул его на дорогу. Гневный вопль Армора заглушил снег,
набившийся ему в рот, а после  этого  воплей  и  вовсе  стало  не  слышно,
поскольку Миллер закрыл дверь и задвинул засов.
   - Ах, какой сильный, смелый мужчина, - съязвила  тетушка  Вера,  -  как
славно ты выкинул из дома мужа собственной дочки...
   - Я сделал то, чего, по его  словам,  требовал  Господь,  -  огрызнулся
Миллер. И обратил взгляд на пастора.
   - Армор говорил от своего лица, - миролюбиво объяснил Троуэр.
   - Если ты посмеешь наложить руку на человека  в  одеждах  Господних,  -
вмешалась тетушка Вера, - то до конца дней своих будешь спать  в  холодной
постели.
   - Даже не думал трогать его, - проворчал Миллер. - Но, насколько помню,
у нас существует договоренность: я не лезу к нему в  дом,  а  он  держится
подальше от моего.
   - Вы можете не верить в силу молитвы... - заговорил Троуэр.
   - Это зависит от того, кто творит молитву и кто ее  слушает,  -  сказал
Миллер.
   - Пусть даже так, - согласился Троуэр, - но ваша жена  верит  в  учение
Иисуса Христа, сановным служителем которого я являюсь. Это ее вера  и  моя
вера, так что вознесенная молитва у изголовья мальчика может послужить его
вящему исцелению.
   - Когда в своей молитве вы станете изъясняться точно так же, -  заметил
Миллер, - я немало удивлюсь, если Господь поймет, о чем вы ведете речь.
   - А поскольку вы не верите, что моя молитва  подействует,  -  продолжал
Троуэр, - значит, вреда она принести точно не сможет, как думаете?
   Миллер перевел взгляд на жену, потом  обратно  на  Троуэра.  Троуэр  не
сомневался, что, если б не Вера, он бы сейчас отплевывался от снега вместе
с Армором. Но Вера уже  предупредила  мужа,  произнеся  угрозу  Лисистраты
[Лисистрата ("уничтожающая походы") - главная героиня комедии  Аристофана;
по ее инициативе женщины воюющих греческих государств приносят  клятву  не
ложиться в постель с мужьями, пока война не закончится]. У мужчины не было
б четырнадцати детей, если бы супружеское ложе  не  влекло  его.  Так  что
Миллер уступил.
   - Заходите, - буркнул он. - Только не мучьте парня чересчур долго.
   - Это займет пару-другую  часов,  не  больше,  -  благодарно  склонился
Троуэр.
   - Минут, а не часов! - стоял на своем Миллер.
   Но Троуэр бодрым шагом направился к  двери  у  лестницы,  и  Миллер  не
спешил воспрепятствовать  ему.  Значит,  он  может  провести  с  мальчиком
несколько часов, если захочет. Войдя в комнату, Троуэр плотно притворил за
собой дверь. Нечего здесь мешаться всяким язычникам.
   - Элвин, - позвал он.
   Мальчик вытянулся под одеялом, лоб его покрывали  крупные  капли  пота.
Глаза Элвина были закрыты. Впрочем, спустя секунду губы его  едва  заметно
шевельнулись:
   - Преподобный Троуэр, - прошептал он.
   - Он самый, - подтвердил Троуэр. - Элвин, я  пришел  помолиться,  чтобы
Господь освободил твое тело от дьявола, который насылает на тебя  порчу  и
болезнь.
   Снова пауза; как будто требовалось время, чтобы слова Троуэра  достигли
Элвина и вернулись обратно, обернувшись ответом.
   - Дьявола не существует, - сказал Элвин.
   - Вряд ли можно требовать от ребенка подкованности в вопросах  религии,
- ответил Троуэр. - Но я должен сказать тебе, исцеление приходит только  к
тем, у кого достаточно веры, чтобы быть исцеленным.
   Следующие несколько минут он  посвятил  рассказу  о  дочери  начальника
синагоги [у одного начальника находилась  при  смерти  дочь,  и  он  решил
обратиться за помощью к Иисусу; Иисус согласился исцелить девушку и  пошел
следом за начальником; по пути им сообщили,  что  дочь  умерла,  но  Иисус
сказал начальнику: "Не бойся, только верь"; увидев тело, Христос  удивился
и промолвил:  "Девица  не  умерла,  но  спит";  над  ним  посмеялись,  но,
прикоснувшись к руке девушки, Иисус повелел: "Встань", - и дочь начальника
ожила (Библия,  Евангелие  от  Марка,  глава  5)]  и  истории  о  женщине,
страдавшей кровотечением и излечившейся прикосновением к одеждам Спасителя
[Библия, Евангелие от Марка, глава 5].
   - Помнишь, что сказал он ей? "Вера твоя спасла тебя", - изрек  он.  Так
вот, Элвин Миллер, вера твоя должна окрепнуть, прежде чем  Господь  спасет
тебя.
   Мальчик ничего не ответил. Поскольку Троуэр,  рассказывая  сии  притчи,
пустил в ход все свое изысканное  красноречие,  то,  что  мальчик  заснул,
несколько задело его. Указательным пальцем он ткнул в плечо Элвина.
   Элвин дернулся.
   - Я слышал вас, - пробормотал он.
   Судя по всему, мальчишка еще больше  помрачнел,  услышав  несущие  свет
слова Господа. Плохо, очень плохо...
   - Ну? - спросил Троуэр. - Веруешь ли ты?
   - Во что? - выдавил мальчик.
   - В Святое Писание! В Господа  Бога,  который  исцелит  тебя,  если  ты
смягчишь свое сердце!
   - Верую, - прошептал Элвин. - В Бога.
   По идее, этого признания было достаточно. Но Троуэр изрядно  поднаторел
в истории религии,  чтобы  довериться  так  легко.  Признаться  в  вере  в
божественность - мало.  Божеств  огромное  число,  но  лишь  одно  из  них
истинно.
   - В _которого_ Бога ты веруешь, Эл-младший?
   - В Бога, - повторил мальчик.
   - Язычник Мур молился черному камню Мекки и  тоже  называл  его  Богом!
Веруешь ли ты в истинного  Господа  и  веруешь  ли  в  Него  правильно?  Я
понимаю, тебя мучает лихорадка, ты  слишком  слаб,  чтобы  толковать  свою
веру. Я помогу тебе, малыш Элвин. Буду задавать вопросы, а тебе надо будет
отвечать "да" или "нет", согласуясь с собственной верой.
   Элвин лежал неподвижно и ждал.
   - Элвин Миллер, веруешь ли ты в Господа  бестелесного,  не  обладающего
членами тела и страстями? В великого  Несозданного  Создателя,  Чей  центр
везде и Чье местоположение не может быть определено?
   Некоторое время мальчик обдумывал слова Троуэра, прежде чем ответить.
   - Мне это кажется полной бессмыслицей, - наконец сказал он.
   - Смертным разумом Его не осмыслить,  -  заметил  Троуэр.  -  Я  просто
спрашиваю, _веруешь_ ли ты в Единого, восседающего на  вершине  Бесконечно
Высокого  Трона,  самосуществующее  Бытие,  которое  столь   велико,   что
наполняет Вселенную, и столь мало, что способно жить в твоем сердце?
   - Как он может сидеть на вершине трона, у которого вообще нет  вершины?
- удивился мальчик. - И как столь великое может уместиться в моем сердце?
   Мальчишке явно не хватало образования, его незамысловатый умишко  не  в
силах был ухватить  суть  сложного  теологического  парадокса.  И  все  же
сегодня на кону стояла не жизнь и даже не душа  -  речь  шла  о  множестве
верующих душ, которые, по словам Посетителя, мальчишка разрушит,  коли  не
будет обращен в истинную веру.
   - В этом-то и заключается красота, - пылко провозгласил Троуэр. - Бог -
вне нашего понимания;  и  вместе  с  тем  в  Своей  бесконечной  любви  Он
стремится спасти нас, невежественных и глупых людишек.
   - Разве любовь - это не страсть? - спросил мальчик.
   - Если тебе трудно воспринять идею Бога, - уступил  Троуэр,  -  позволь
мне поставить перед тобой несколько иной вопрос, который, может,  приведет
нас к какому-нибудь выводу. Веруешь ли  ты  в  бездонное  чрево  ада,  где
грешники корчатся в пламени, вечно горя, но не  сгорая?  Веришь  ли  ты  в
существование сатаны, врага Господа, того, кто желает украсть  твою  душу,
заточить ее в царствии своем и пытать тебя неизмеримую вечность?
   Мальчик снова задумался, чуть повернув голову к Троуэру, хотя глаза так
и не открыл.
   - Ну, в нечто подобное я могу поверить, - ответил он.
   "Ага, - возликовал  про  себя  Троуэр.  -  Мальчишка  и  в  самом  деле
встречался с дьяволом".
   - Видел ли ты его лик, дитя?
   - А как _твой_ дьявол выглядит? - прошептал мальчик.
   - Он не _мой_, - поправил Троуэр. - И если  ты  внимательно  слушал  на
службах, то должен был узнать,  ибо  описывал  я  его  множество  раз.  На
голове, там, где у человека растут волосы, у дьявола выпирают бычьи  рога.
Вместо рук у него когти медведя. Ступает он по земле козлиными копытами, а
голос его - рев ярящегося льва.
   К удивлению Троуэра, мальчик улыбнулся, и грудь его  тихонько  заходила
от смеха.
   - И ты обвиняешь _нас_ в склонности к предрассудкам, - сказал он.
   Троуэр  никогда  бы  не  подумал,  насколько  крепка  хватка,   которой
вцепляется дьявол в душу ребенка, если бы собственными глазами не  увидел,
как мальчишка радостно смеется при описании монстра  Люцифера.  Этот  смех
должен быть остановлен! Какое оскорбление Господу!
   Троуэр хлопнул Библией по груди мальчика, заставив Элвина поперхнуться.
Затем, надавив что было сил на  книгу,  Троуэр  изрек  переполнявшие  душу
слова, вскричал с пылкой страстью, которой прежде не ощущал:
   - Сатана, именем Господним  изгоняю  тебя!  Приказываю  оставить  этого
мальчика, эту комнату, этот дом на  веки  вечные!  И  никогда  не  пытайся
завладеть здесь душой, не то гнев Господний будет  так  велик,  что  самые
глубины ада содрогнутся!
   Наступила тишина, прерываемая затрудненным дыханием мальчика. В комнате
воцарилось умиротворение, праведность наполнила  утомленное  речью  сердце
Троуэра. Священник ни минуты не сомневался,  что  дьявол  в  страхе  бежал
отсюда, забившись обратно в свою преисподнюю.
   - Преподобный Троуэр, - проговорил мальчик.
   - Да, сын мой?
   - Вы не могли бы убрать с моей груди эту Библию? Думаю, если там и были
какие дьяволы, то они давным-давно сделали ноги.
   И  мальчик  снова  рассмеялся,  заставив  Библию  запрыгать  под  рукой
Троуэра.
   Ликование Троуэра мигом обернулось горьким  разочарованием.  Тот  факт,
что мальчишка даже с Библией  на  груди  продолжал  исторгать  дьявольский
хохот, доказывал: никакая сила не способна избавить его от зла. Посетитель
был прав. Троуэру не следовало отказываться от великого  задания,  которое
возложил на его плечи Посетитель. Сейчас он мог бы расправиться со  Зверем
Апокалипсиса, а он был слишком слаб, слишком сентиментален, чтобы  принять
божественное предназначение. "Я мог бы стать Самуилом, расчленившим  врага
Господа. Вместо этого превратился в Саула, слабого и  ничтожного,  который
оказался не способным убить по повелению Бога. Теперь мои глаза открылись,
я вижу, что этого мальчишку взращивает сила сатаны, и знаю, что живет  он,
поскольку я слаб".
   Комната наполнилась удушающей, страшной жарой. Троуэр вдруг ощутил, что
одежда его насквозь пропиталась потом.  Каждый  вдох  давался  с  огромным
трудом. А чего еще он  ожидал?  В  эту  комнату  опаляюще  дышал  сам  ад.
Задыхаясь, Троуэр схватил Библию, поставил ее между собой  и  сатанистским
отродьем, которое возлежало на кровати, лихорадочно хихикая, и бежал.
   В большой комнате он остановился и перевел дыхание. Своим появлением он
прервал все разговоры, но даже не заметил этого. Что значили  беседы  этих
язычников по сравнению с тем, что ему пришлось пережить?! "Я  стоял  перед
прислужником сатаны, прикинувшимся юным  мальчиком,  но  своим  смехом  он
выдал себя. Мне давно следовало догадаться, что это за мальчик, еще в  тот
день, когда я прощупал его череп и  обнаружил,  что  он  идеальной  формы.
Только подделка может быть столь совершенна. Этот ребенок не  настоящий  и
никогда не был  таковым.  О  если  б  я  обладал  силой  великих  пророков
древности,  чтобы  разгромить  врага  и  вернуться  к  Господу  своему   с
трофеями!"
   Кто-то упорно тянул его за рукав.
   - Преподобный отец, с вами все в порядке?
   То была тетушка Вера,  но  преподобный  Троуэр  не  смог  ответить  ей.
Потянув за рукав, она повернула его лицом к камину, на полке  которого  он
увидел выжженную на дереве картину. Пребывая в расстроенных  чувствах,  он
не сразу понял, что на ней изображено. Перед его  взором  предстала  душа,
захваченная бурным потоком и окруженная извивающимися щупальцами. "Да  это
ж языки пламени, - догадался он, - а душа тонет в сере, сгорая в аду".  Он
ужаснулся  картине,  но  одновременно  несколько  успокоился,  ибо  она  в
очередной раз подтверждала, насколько тесными узами связана  эта  семья  с
преисподней. Он стоял посреди толпы врагов человеческих. На ум ему  пришла
фраза из Псалтири: "Множество тельцов  обступили  меня;  тучные  Васанские
окружили меня. Боже мой! Боже мой! для чего  Ты  оставил  меня?"  [Библия,
Псалтирь, псалом 21]
   - Вот, - произнесла тетушка Вера. - Присядьте.
   - С мальчиком все нормально? - угрожающе поинтересовался Миллер.
   - С мальчиком? - переспросил Троуэр.  Слова  давались  ему  с  огромным
трудом. "Этот мальчишка - адово отродье, и вы  спрашиваете,  как  он  себя
чувствует?" - Все хорошо, насколько возможно.
   Они сразу отвернулись от него, снова принявшись что-то  там  обсуждать.
Постепенно до него начал доходить смысл их спора. Похоже, Элвин  попросил,
чтобы кто-нибудь вырезал загнивший кусочек кости из  его  ноги.  Мера  уже
принес заточенную пилу для костей из кладовой. В  основном  спорили  Вера,
которая не хотела, чтобы кто-то из братьев  дотрагивался  до  ее  сына,  и
Миллер, наотрез отказывающийся проделать операцию. Вера же  настаивала  на
том, что только отцу Элвина она позволит выполнить эту сложную задачу.
   - Ты считаешь, что это действительно  необходимо,  -  сказала  Вера.  -
Тогда я не понимаю, почему сам отказываешься резать, продолжая  настаивать
на том, что это должен сделать кто угодно, но не ты.
   - Не я, - кивнул Миллер.
   Троуэр вдруг понял, что Миллер боится. Боится резать ножом плоть своего
сына.
   - Он попросил, чтобы резал именно ты, - вступил в спор Мера. -  Сказал,
что нарисует на коже, где надо резать. Ты просто аккуратно  снимешь  кожу,
поднимешь ее и под ней увидишь  кость,  из  которой  надо  будет  выпилить
маленький клинышек, чтобы помешать гниению.
   - Я не часто падаю в обморок, - поведала Вера, - но от ваших разговоров
у меня голова кругом идет.
   - Раз Эл-младший говорит, что это необходимо, значит, сделайте  это!  -
сказал Миллер. - Кто угодно, только не я!
   Словно яркий свет озарил темную  комнату  -  Троуэр  узрел  возможность
искупить вину пред Господом. Бог давал ему возможность, которую  предрекал
Посетитель. Он возьмет в руку нож,  начнет  вспарывать  ногу  мальчишки  и
_случайно_ перерубит артерию. А вместе с кровью утечет  жизнь.  В  церкви,
считая Элвина обыкновенным мальчиком, он испугался этой задачи, но  сейчас
он исполнит ее  с  радостью,  поскольку  воочию  узрел  зло,  прикрывшееся
обличьем невинного ребенка.
   - Послушайте, - сказал он.
   Все присутствующие оглянулись на него.
   - Я не хирург, - объяснил он, -  но  кое-какими  знаниями  по  анатомии
обладаю. Я ученый.
   - Ага, шишки на голове изучаешь, - хмыкнул Миллер.
   - Вы когда-нибудь резали скот или свиней? - поинтересовался Мера.
   - Мера! - в ужасе  воскликнула  мать.  -  Твой  брат  не  какое-то  там
животное.
   - Я всего-то хотел узнать, не вывернется ли его желудок  наизнанку  при
виде крови.
   - Я видел кровь, - ответил Троуэр. - И страх  меня  не  терзает,  когда
дело касается спасения души человеческой.
   - О, преподобный Троуэр, по-моему, просить от вас о подобном -  это  уж
слишком, - всплеснула руками тетушка Вера.
   - Теперь я понимаю: наверное, провидение привело меня сюда, в этот дом,
в котором я не часто был гостем.
   - И совсем не провидение, а мой тупоголовый зять, - поправил Миллер.
   - Я предложил оказать  посильную  помощь,  -  смиренно  склонил  голову
Троуэр. - Но, вижу, вы не желаете, чтобы это делал я, и не могу винить вас
ни в чем. Хоть речь идет о  спасении  жизни  вашего  сына,  все  ж  опасно
доверять чужому человеку резать тело родного ребенка.
   - Вы нам вовсе не чужой, - возразила Вера.
   - А что если случится что-нибудь  непоправимое?  Я  могу  и  ошибиться.
Вполне возможно, рана изменила местоположение важных кровяных  сосудов.  Я
могу перерезать артерию, тогда он истечет кровью и умрет  через  считанные
секунды. На моих руках будет кровь вашего сына.
   - Преподобный Троуэр, - сказала Вера,  -  человек  не  совершенен.  Нам
остается лишь попробовать.
   - Если мы ничего не предпримем, он точно умрет, -  кивнул  Мера.  -  Он
говорит, мы  должны  поскорей  вырезать  больное  место,  пока  зараза  не
распространилась дальше.
   - Может, кто-нибудь  из  ваших  сыновей  осуществит  это?  -  предложил
Троуэр.
   - У нас нет времени бегать за ними! - закричала Вера. - Элвин, ты нарек
его своим именем. Неужели ты  дашь  ему  умереть  только  потому,  что  не
выносишь пастора Троуэра?!
   Миллер понурился.
   - Режьте, что ж с вами делать, - пробурчал он.
   - Он бы предпочел, чтобы это сделал _ты_, папа, - напомнил Мера.
   - Нет! - яростно воскликнул Миллер. - Кто угодно, но не я! Пусть он, но
только не я.
   Троуэр заметил, что на лице Меры отразилось разочарование, перешедшее в
презрение. Священник встал и подошел к  молодому  человеку,  крутившему  в
руках нож и костяную пилу.
   - Юноша, - произнес он, - не спеши судить человека, обзывая его трусом.
Откуда знать, что за причины кроются в его сердце?
   Троуэр повернулся к Миллеру  и  увидел,  что  тот  смотрит  на  него  с
удивлением и благодарностью.
   - Дай ему инструмент, - приказал Миллер.
   Мера протянул нож и  пилу.  Троуэр  достал  платок,  и  Мера  аккуратно
положил операционные инструменты на чистую ткань.
   Все оказалось проще простого. И пяти минут не прошло,  как  они  дружно
стали  упрашивать  его  принять  нож,  заранее  прощая  всякую  несчастную
случайность, которая может  произойти.  Он  даже  заработал  признательный
взгляд от Элвина Миллера - намек на будущую дружбу. "Я провел вас всех,  -
ликовал Троуэр. - Я истинный соперник вашему хозяину, дьяволу.  Я  обманул
великого обманщика и вскоре пошлю его поганое творение обратно в ад".
   - Кто будет держать мальчика? - спросил Троуэр. -  Мы,  конечно,  дадим
ему вина, но этого недостаточно. Он будет прыгать от  боли,  если  его  не
прижать к кровати.
   - Я подержу его, - сказал Мера.
   - И вино он пить не станет, - добавила Вера. - Говорит, что голова  его
должна оставаться ясной.
   - Ему десять лет, - удивился Троуэр. - Если вы прикажете ему выпить, он
должен послушаться.
   Вера покачала головой.
   - Он сам знает, как лучше. А боль терпеть он умеет. Ничего подобного вы
не видели.
   "Не  сомневаюсь,  -  хмыкнул  Троуэр.   -   Дьявол   внутри   мальчишки
наслаждается болью, а потому не желает, чтобы вино притупило экстаз".
   -  Что  ж,  тогда  давайте  приступим,  -  решительно  произнес  он.  -
Откладывать больше не имеет смысла.
   Он первым вошел в комнату  мальчика  и  недрогнувшей  рукой  сбросил  с
Элвина одеяло. Мальчик задрожал, ощутив внезапный  холод,  хотя  лихорадка
по-прежнему выжимала пот из его тела.
   - Вы говорили, он должен пометить место, где следует резать.
   - Эл, - позвал Мера. - Операцию сделает преподобный Троуэр.
   - Папа, - прошептал Элвин.
   - Его упрашивать бесполезно,  -  ответил  Мера.  -  Он  ни  за  что  не
согласится.
   - Ты уверен, что  не  хочешь  глотнуть  чуточку  вина?  -  встревоженно
спросила Вера.
   Элвин вдруг расплакался:
   - Нет. Я хочу, чтобы папа хотя бы подержал меня.
   - Ладно, - с угрозой промолвила Вера. - Он может  отказываться  резать,
но он будет присутствовать при этом, или я его задницу  в  камин  запихну.
Либо то, либо другое.
   Она вихрем вылетела из комнаты.
   - Вы сказали, что мальчик пометит место, - повторил Троуэр.
   - Давай, Эл, давай я тебя приподниму. Я принес кусочек угля,  и  сейчас
ты должен нарисовать на ноге, где именно нужно сделать разрез.
   Элвин еле слышно застонал, когда Мера усадил его и прислонил  спиной  к
подушке, но собрался с силами и твердой рукой  начертил  на  ноге  большой
прямоугольник.
   - Подрежьте кожу снизу, а верх  оставьте,  -  глухо  сказал  он.  Слова
тянулись как резина, каждый слог давался с видимым усилием. -  Мера,  пока
он будет резать, ты будешь отгибать лоскут.
   - С этим справится мама, - ответил Мера. - Мне нужно держать тебя, чтоб
ты не вертелся.
   - Не буду, - пообещал Элвин. - Если рядом со мной сядет папа.
   В комнату медленно вошел Миллер,  за  ним  по  пятам  с  грозным  видом
следовала жена.
   - Я подержу тебя, - сказал он.
   Заняв место Меры, он обвил обеими руками мальчика, прижав его к себе.
   - Я подержу тебя, - еще раз повторил он.
   - Что  ж,  вот  и  прекрасно,  -  улыбнулся  Троуэр.  И  встал,  ожидая
дальнейших шагов.
   Ждать пришлось долго.
   - Преподобный отец, вы ничего не забыли? - в конце концов  не  выдержал
Мера.
   - Что именно? - спросил Троуэр.
   - Нож и пилу, - пожал плечами Мера.
   Троуэр посмотрел на платок, свисающий с левой руки. Пусто.
   - Они ж только что были здесь.
   - Вы положили их на стол, когда направились сюда, - напомнил Мера.
   - Пойду принесу, - сказала тетушка Вера и поспешила из комнаты.
   Они ждали, ждали, потом снова ждали. Наконец Мера встал.
   - Ума не приложу, где она задержалась.
   Троуэр последовал за ним. Они нашли Веру в большой комнате - она сидела
вместе с девочками и кроила салфетки.
   - Ма, - окликнул Мера. - А как же пила и нож?
   - Господи Боже, - воскликнула Вера. - И  что  это  на  меня  нашло?!  Я
начисто позабыла, зачем пришла сюда.
   Она взяла нож и пилу и пошла обратно в комнату  к  Элвину.  Мера  кинул
взгляд на Троуэра, недоуменно пожал плечами и двинулся следом. "Ну вот,  -
подумал Троуэр. - Сейчас я исполню то, что наказал мне Господь. Посетитель
увидит, что я истинный друг  Спасителя,  и  место  на  небесах  мне  будет
обеспечено. Тогда как этот бедный, несчастный грешник будет вечно жариться
в адовом пламени".
   - Преподобный, - позвал Мера. - Что вы делаете?
   - Этот рисунок, - показал Троуэр.
   - Рисунок, и что с того?
   Троуэр  вгляделся  в  картину,  стоящую  на  каминной  полке.  На   ней
изображалась вовсе не попавшая в ад душа. Это  было  изображение  старшего
сына Веры и Элвина, Вигора, который тонул в реке. Священник выслушивал эту
историю раз десять, не меньше. Но почему он застрял здесь и  рассматривает
картинку, когда в соседней комнате его ожидает великая и ужасная миссия?
   - Вы хорошо себя чувствуете?
   - Прекрасно, чувствую себя просто замечательно, - сказал Троуэр. -  Мне
нужно было вознести молитву небесам, прежде чем я примусь за операцию.
   Твердым шагом он направился в комнату и сел на стул рядом с кроватью, в
которой дрожало дитя сатаны, ожидая прикосновения праведного ножа.  Троуэр
огляделся, ища взглядом орудия священного заклания. Пилы и ножа  нигде  не
было видно.
   - А где же нож? - спросил он.
   Вера посмотрела на сына.
   - Мера, разве ты не принес их? - удивилась она.
   - Ты должна была принести их, - ответил Мера.
   - Но когда ты пошел  за  пастором,  ты  унес  инструменты  с  собой,  -
объяснила она.
   - Неужели? - смутился Мера. - Наверное, оставил  их  где-то  в  большой
комнате.
   Он встал и вышел за дверь.
   Троуэр начал понимать, что происходит нечто очень странное, хотя  никак
не мог определить, что именно. Он подошел к двери и стал ждать возвращения
Меры.
   Рядом возник Кэлли, по-прежнему сжимая в руках доску с буквами.  Задрав
голову, он посмотрел на священника.
   - Ты собираешься убить моего брата? - спросил он.
   - Это очень недостойные помыслы, нельзя о таком  думать,  -  нахмурился
Троуэр.
   Появился Мера и смущенно вручил инструменты Троуэру.
   - Поверить не могу, я оставил их на каминной полке.
   Юноша протиснулся мимо Троуэра в комнату.
   Мгновением спустя Троуэр  последовал  за  ним  и  занял  свое  место  у
вытянутой ноги Элвина, прямо напротив черного, выведенного углем квадрата.
   - Куда на этот раз вы их задевали? - поинтересовалась Вера.
   Троуэр вдруг понял, что его руки пусты,  нет  ни  ножа,  ни  пилы.  Вот
теперь он полностью растерялся. Мера передал их ему из рук в руки. Где  он
мог потерять их?
   В комнату сунулся Кэлли.
   - Зачем вы сунули мне эти штуки? - спросил он.  И  в  руках  он  сжимал
инструменты.
   - Хороший вопрос, - взглянул на священника  Мера.  -  Зачем  вы  отдали
инструменты Кэлли?
   - Я не отдавал, - принялся оправдываться Троуэр. - Наверное,  ты  отдал
их ему.
   - Я вручил их вам, - сказал Мера.
   - Мне их дал пастор, - подтвердил Кэлли.
   - Ладно, неси-ка это сюда, - прервала спор мать.
   Кэлли послушно вошел в комнату, держа  пилу  и  нож  наперевес,  словно
военные трофеи. Словно возглавляя огромное войско. Да,  огромное,  великое
войско, подобное армии израильтян, которую  привел  Иешуа,  сын  Навин,  в
Землю Обетованную. Так они несли свое оружие, потрясая  им  над  головами,
маршируя вокруг града  Иерихона  [речь  идет  о  взятии  Иерихона  Иисусом
Навином (Библия, Книга Иисуса Навина, глава  6)].  Они  шагали  и  шагали.
Шагали и шагали. А на седьмой день остановились, подули  в  трубы,  издали
победный крик - и пали стены, и войско, сжимая в  руках  мечи  и  кинжалы,
ворвалось в город, разрубая пополам мужчин,  женщин,  детей,  всех  врагов
Господних, дабы очистить Землю Обетованную  от  грязи,  подготовить  ее  к
приходу людей Господа. Под конец дня они по  колено  утопали  в  крови,  и
посреди войска возвышался Иешуа, величайший пророк. Вскинув  окровавленный
клинок над головой, он закричал. Что он там закричал?
   "Никак не вспомнить, что ж он там кричал. Если б я вспомнил, что именно
он кричал, то понял бы, почему стою посреди леса,  на  дороге,  окруженной
покрытыми снегом деревьями".
   Преподобный Троуэр посмотрел на руки, посмотрел  на  деревья.  Каким-то
образом он убрел на полмили от дома Миллеров. Совершенно позабыв захватить
накидку.
   Но затем правда открылась ему.  Дьявола  обмануть  не  удалось.  Сатана
перенес его сюда в мгновение ока, не  позволив  уничтожить  Зверя.  Троуэр
прозевал возможность обрести величие. Он прислонился  к  ледяному  черному
стволу и горько разрыдался.


   Кэлли вошел в комнату, держа нож и пилу наперевес. Мера  собрался  было
покрепче ухватить ногу Элвина, как Троуэр неожиданно  поднялся  и  стрелой
вылетел из комнаты, будто ему вдруг страшно приспичило по нужде.
   - Преподобный Троуэр, - крикнула вслед мама. - Куда это вы?
   Но Мера все понял.
   - Пускай идет, ма, - сказал он.
   Они услышали, как передняя дверь  открылась  и  по  крыльцу  простучали
тяжелые шаги священника.
   - Кэлли, иди закрой дверь, - приказал Мера.
   Впервые Кэлли без малейшего возражения повиновался. Мама  взглянула  на
Меру, затем на папу, потом снова на Меру.
   - Никак не пойму, чего это он убежал, - произнесла она.
   Мера улыбнулся ей и повернулся к папе.
   - Но ты-то понял, да, па?
   - Может быть, - нахмурился тот.
   - Видишь ли, - объяснил маме Мера, - ножи и  этот  священник  не  могли
находиться в одной комнате одновременно с Элом-младшим.
   - Но почему? - воскликнула она. - Пастор же хотел делать операцию!
   - Ну, сейчас он этого точно не хочет, - пожал плечами Мера.
   Нож и пила лежали на одеяле.
   - Па, - позвал Мера.
   - Только не я, - ответил он.
   - Ма, - обернулся Мера.
   - Не могу, - сказала она.
   - Что ж, - сдался Мера. - Придется тогда мне освоить ремесло хирурга.
   Он поглядел на Элвина.
   Лицо   мальчика   приняло   смертельно   бледный   оттенок,   сменивший
лихорадочный румянец на щеках.  Положение  с  каждой  минутой  ухудшалось.
Однако Элвину удалось-таки выдавить из себя подобие улыбки и прошептать:
   - Видимо, так.
   - Ма, будешь оттягивать кожу.
   Она кивнула.
   Мера взял нож и прижал лезвие к нижней черте.
   - Мера, - шепнул Эл-младший.
   - Да, Элвин?
   - Я выдержу боль и ни разу не дернусь, если ты будешь свистеть.
   - Я не могу одновременно резать и придумывать мелодию, - возразил Мера.
   - А и не нужно никакой мелодии, - сказал Элвин.
   Мера всмотрелся в глаза мальчика. У него не было выбора, и он поступил,
как его просили. Ведь нога принадлежала Элу, а если ему хочется, чтобы его
оперировал хирург-музыкант, так тому  и  быть.  Мера  глубоко  вздохнул  и
принялся насвистывать - не мелодию,  отдельные  ноты.  Он  снова  приложил
лезвие  к  черной  черте  и  начал  резать.  Сделав  легкий   надрез,   он
остановился, поскольку услышал судорожный вздох Элвина.
   - Продолжай насвистывать, - выдавил Элвин. - И режь прямо до кости.
   Мера засвистел. На этот раз он  рубанул  сильно  и  глубоко.  Прямо  до
кости. Глубокий разрез разошелся по сторонам. Мера подрезал ножом  углы  и
поднял кожу вместе с мускулами. Сначала кровь хлестала фонтаном, но  очень
быстро остановилась. Элвин, наверное, сотворил внутри себя  что-то  такое,
что остановило кровотечение, решил Мера.
   - Мать, - окликнул папа.
   Мама наклонилась и отогнула кровавый лоскут плоти.  Дрожащими  пальцами
Эл провел две линии на покрытой красными потеками кости ноги. Мера положил
нож и взял пилу. Впившись в кость, она издала противный  скрипучий  хруст.
Но Мера насвистывал  и  пилил,  пилил  и  насвистывал.  Вскоре  зараженный
кусочек оказался у него в руках. Он ничем не отличался от обычной кости.
   - Ты уверен, что я правильно отрезал? - спросил он.
   Эл медленно кивнул.
   - Я все вырезал, ничего не осталось? - уточнил Мера.
   Несколько мгновений Эл сидел молча, а потом опять кивнул.
   - Может быть, мама пришьет кожу обратно?
   Эл ничего не сказал.
   - Он потерял сознание.
   Снова  заструилась  кровь,  понемножку  заполняя  рану.  Из  подушечки,
которую мама специально носила на шее, торчала иголка с ниткой.  Не  теряя
времени, Вера приложила кожу обратно и ровными, глубокими  стежками  стала
пришивать ее.
   - Продолжай свистеть, Мера, - приказала она.
   Он свистел, а она шила. Вскоре рану перебинтовали, и Элвина уложили  на
спину -  мальчик  спал  сном  младенца.  Поднявшись,  они  склонились  над
кроватью. Папа положил руку на лоб мальчика, нежно, чтобы не  побеспокоить
сон.
   - По-моему, лихорадка ушла, - сказал он.
   Выйдя за дверь, Мера засвистел какой-то веселый, бойкий мотивчик.



        14. НАКАЗАНИЕ

   Завидев мужа, Элли бросилась  навстречу.  Заботливо  отряхнула  с  плеч
снег, помогла раздеться, даже не спросив, что произошло.
   Впрочем, это не имело значения - какую бы доброту  она  ни  выказывала.
Его пристыдили в глазах его же  жены,  потому  что  рано  или  поздно  она
услышит о случившемся от кого-нибудь из детей. Скоро рассказ о его  позоре
распространится по всей Воббской долине. Все будут знать, как Армор Уивер,
владелец лавки, что на западе, будущий губернатор, был  выброшен  из  дома
прямо в снег своим тестем. И в спину ему будут лететь смешки. Его высмеют.
В лицо, конечно, смеяться не осмелятся, потому что нет человека меж озером
Канада и рекой Нойс, который не был бы должен ему денег или не нуждался  в
его картах, чтобы доказать свои притязания на  землю.  Но  когда  Воббской
долине придет время становиться штатом, об этом случае будут  трепаться  у
каждой избирательной будки. Можно симпатизировать  человеку,  над  которым
смеешься,  но  уважать  -  никогда.  Следовательно,  никто  за   него   не
проголосует.
   Далеко идущим планам пришел конец, а жена его происходила из той  самой
семьи Миллеров. Она была весьма красива для  переселенки,  но  сейчас  эта
красота его не трогала. Ему плевать было на сладкие ночи  и  томные  часы.
Плевать на ее работу, которую она исполняла наравне с ним в лавке.  В  нем
бушевали стыд и гнев.
   - Кончай.
   - Ты должен снять рубашку, она насквозь промокла. Откуда у тебя снег за
воротником?
   - Я сказал, убери руки!
   Она удивленно отступила:
   - Я просто...
   - Знаю, что ты  "просто".  Бедняжка  Армор,  надо  погладить  его,  как
младенца, и он сразу почувствует себя лучше.
   - Ты можешь заболеть...
   - Папе своему это скажи! Когда у меня кишки от кашля полезут, объяснишь
ему, что значит выкидывать человека в сугроб!
   - О нет! - воскликнула она. - Не может быть! Чтобы папа...
   - Вот видишь! Ты собственному мужу не веришь.
   - Я верю тебе, но это не похоже на папу...
   - Конечно, нет, то был сам дьявол, вот на что это было похоже! Вот  кто
поселился нынче в доме твоей семейки! Дух зла! И  когда  человек  пытается
произнести под их крышей слово Господне, его вышвыривают на улицу, в снег!
   - Что тебя туда понесло?
   -  Хотел  спасти  жизнь  твоему  ненаглядному  братцу.  Но  сейчас  он,
наверное, уже мертв.
   - _Ты_-то как мог спасти его?
   Может, она вовсе не хотела вкладывать в свои слова  столько  презрения.
Без разницы. Он понял, что она  хотела  сказать.  Он  скрытыми  силами  не
обладает, стало быть, помочь никому не может. Спустя столько лет  семейной
жизни она все еще верила в колдовство, как и ее родственники. Она ни капли
не изменилась.
   - Ты все та же, - сказал он.  -  Зло  глубоко  угнездилось  в  тебе,  и
молитвами его из тебя не выгонишь, никакими проповедями не прогонишь. Даже
любовь здесь бессильна, и криком ничего не добьешься!
   Упомянув молитвы, он пихнул ее легонько, чтобы она прислушалась  к  его
словам. Сказав о проповедях, он толкнул ее сильнее, и ей пришлось  сделать
шаг назад. Произнеся "любовь", он  схватил  ее  за  плечи  и  встряхнул  -
длинные волосы, уложенные в узел, рассыпались  и  взлетели,  создав  ореол
вокруг ее головы. Вымолвив "криками", он швырнул ее с такой силой, что она
покатилась по полу.
   Увидев, что она упала, - она и пола коснуться не успела, как  он  вдруг
ощутил неимоверный стыд. Он так не стыдился, когда ее отец выкинул  его  в
сугроб. "Будучи униженным силой, я пошел домой и стал унижать  свою  жену,
какой же из меня мужчина! Совсем недавно  я  был  праведным  христианином,
который пальцем не трогал ни мужчину,  ни  женщину,  а  сейчас  я  избиваю
собственную жену, плоть от плоти моей, швыряю ее на пол".
   Он  хотел  было  броситься  на  колени,  расплакаться,  как   младенец,
испросить прощения.  Он  бы  не  преминул  это  сделать,  если  б  она  не
истолковала выражение его лица ошибочно. Оно было перекошено  от  стыда  и
ярости, правда, Элли не знала, что он сердится на себя, она знала, что  он
ей причинил боль, поэтому она  поступила  так,  как  поступила  бы  каждая
женщина на ее месте, воспитанная  в  колониях.  Она  шевельнула  пальцами,
создавая оберег, и прошептала слово, которое должно было удержать мужа.
   Он не смог упасть перед ней на колени. Он шагу к ней  не  мог  ступить.
Даже _подумать_ об этом не мог. Оберег получился  настолько  сильным,  что
Армор попятился назад, нащупал ручку  входной  двери,  потянул  за  нее  и
выбежал на мороз в одной рубашке.  Сегодня  сбылись  все  его  страхи.  Он
лишился будущего как политик, но ничто не могло сравниться  с  происшедшим
секунду назад: его  жена  сотворила  колдовство  прямо  в  стенах  дома  и
направила его против _собственного мужа_,  тогда  как  он  ничего  не  мог
поделать. Ведьма. Ведьма. И в его доме поселился нечистый.
   На улице было холодно. Куртка осталась дома, а свитера на нем не  было.
Промокшая рубашка прилипла к телу, словно корка льда. Он мог  бы  зайти  в
какой-нибудь  дом,  но  не  вынес  бы  позора  проситься  к  чужим  людям.
Оставалось одно. Идти на холм, в церковь. У Троуэра есть хворост,  там  он
сможет согреться. В  церкви  он  помолится  и  попытается  понять,  почему
Господь не помог ему? "Господи, разве я не служил тебе верой и правдой?"


   Преподобный Троуэр открыл дверь церкви и медленно,  терзаемый  страхом,
вошел внутрь.  Он  подвел  Посетителя  и  теперь  не  мог  вынести  позора
взглянуть ему в глаза. Ибо подвел он его по собственной  вине,  виноват  в
этом был он один. Сатана не должен был овладеть  им,  не  должен  был  так
легко изгнать его из дома. Он священник и действует в качестве  посланника
Бога, следуя инструкциям, данным ему ангелом; а тем временем он  и  понять
ничего не успел, как сатана вышвырнул его в лес.
   Он содрал куртку, снял шляпу. Церковь была жарко протоплена.  Наверное,
огонь в камине горел дольше, чем он думал. А может, Троуэра сжигал стыд.
   Быть того не может, чтобы сатана  возобладал  над  Богом.  Единственное
возможное объяснение заключается в  том,  что  Троуэр  слишком  слаб.  Его
подвела собственная вера.
   Троуэр упал на колени перед алтарем и выкрикнул имя Господне,  призывая
его.
   - Прости мое неверие! - зарыдал он. - Я держал нож в руках,  но  против
меня выступил сатана, и силы моей оказалось недостаточно.
   Он прочитал молитву самобичевания и перебирал в уме неудачи  дня,  пока
окончательно не лишился сил.
   Лишь когда глаза его опухли от рыданий, голос сорвался и  захрипел,  он
увидел минуту, когда вера его подверглась испытанию. Это случилось,  когда
он  стоял  в  комнате  Элвина,  умоляя  мальчишку  исповедоваться,  а  тот
насмехался над таинствами Божьими. "Как он может сидеть на вершине  трона,
у которого вообще нет вершины?" Хотя Троуэр и отверг сей вопрос,  посчитав
его плодом невежества и зла, фраза глубоко въелась в его сердце, проникнув
под кору веры. Непреложные факты, которые питали его большую часть  жизни,
рухнули перед вопросом необразованного мальчишки.
   - Он украл мою веру, - промолвил  Троуэр.  -  Я  вошел  в  его  комнату
верующим в Господа, а покинул ее сомневающимся ничтожеством.
   -  Разумеется,  -  произнес  голос  позади  него.  Голос,  который   он
моментально узнал.
   Этого голоса сейчас, в момент поражения,  он  и  страшился,  и  жаждал.
"Прости меня, успокой, мой Посетитель, мой друг! Не угрожай мне наказанием
Небес, ужасным проклятием злопамятного Бога".
   - Наказанием Небес? - переспросил Посетитель. - Как я  могу  наказывать
тебя, столь великолепного представителя человечества?
   - Я вовсе не великолепен, - прохныкал Троуэр.
   - Ты человек, вот и все, - ответствовал Посетитель. - По чьему образу и
подобию ты сотворен? Я послал тебя нести мое слово в  тот  дом,  а  вместо
этого _тебя_ чуть не обратили. Как мне  теперь  тебя  называть?  Еретиком?
Или, может, скептиком?
   - Христианином! -  вскричал  Троуэр.  -  Прости  меня  и  снова  назови
христианином!
   - У тебя был нож в руке, но ты отложил его в сторону.
   - Я не хотел!
   - Ты слаб, слаб, слаб, слаб, слаб...
   Все чаще повторяя это слово, Посетитель растягивал его дольше и дольше,
пока каждый повтор сам по себе не превратился в песню.  Ведя  свою  песнь,
Посетитель принялся ходить кругами по церкви. Он не  бегал,  но  ноги  его
двигались необычайно быстро, намного быстрее ног обычного человека.
   - Слаб, слаб...
   Он двигался стремительно, и Троуэру  приходилось  вертеться  на  месте,
чтобы не упустить его из виду. Ноги Посетителя уже не  касались  пола.  Он
скользил по стенам, плавно и легко,  как  таракан,  сливаясь  в  движении.
Потом он принялся  мелькать  еще  быстрее,  пока  не  превратился  в  одну
сплошную  полосу,  и  Троуэр  уже  не  мог  уследить  за  ним.   Священник
облокотился на алтарь, обратившись лицом к  пустым  церковным  скамьям,  и
стал смотреть за мельканием Посетителя. Раз, еще раз, еще.
   Постепенно Троуэр  понял,  что  Посетитель  изменил  форму,  вытянулся,
превратившись в длинного  ловкого  зверя,  ящера,  аллигатора,  блестящего
сияющей чешуей. Он рос, пока тело его не вытянулось, полностью  окольцевав
комнату, - вокруг священника метался громадный  червь,  зажавший  в  зубах
собственный хвост.
   И Троуэр осознал, насколько ничтожен, никчемен он по сравнению  с  этим
прекрасным созданием, которое переливалось  тысячами  цветов  и  оттенков,
сияло внутренним огнем, вдыхало тьму и выдыхало свет. "Я поклоняюсь  тебе!
- закричал Троуэр про себя. - Ты олицетворяешь то, чего я  всегда  жаждал!
Поцелуй меня, изъяви свою любовь, дабы и я мог вкусить твоей славы!"
   Внезапно Посетитель остановился, и к священнику  протянулись  громадные
челюсти. Вовсе не затем, чтобы поглотить целиком, ибо Троуэр знал,  он  не
стоит даже этого. Теперь он осмыслил ужасное положение человека: он  висел
над адской пропастью, как паучок на тоненькой ниточке. И  Бог  поддерживал
его только потому, что даже разрушения он не стоил.  Бог  не  испытывал  к
нему ненависти. Троуэр был отвратителен, и Бог презирал его.
   Троуэр заглянул в глаза Посетителя и отчаялся. Ибо ни любви  в  них  не
было,  ни  прощения,  ни  гнева,  ни  презрения.  Глаза  зияли  абсолютной
пустотой. Чешуйки слепили, рассыпая искры внутреннего огня. Но глаза  огня
не испускали. Даже черноты в  них  было  не  видно.  Их  просто  не  было,
ужасающая пустота дрожала вместо них, ни секунды не  стоя  на  месте.  Это
было отражение Троуэра, он представлял собой ничто, и  если  он  останется
жить на этой земле, то будет бесполезно занимать драгоценное пространство.
Оставался единственный выход - самоуничтожиться,  рассоздаться  и  вернуть
миру былую славу, которую бы он обрел в случае, если б Филадельфия  Троуэр
никогда не появлялся на свет.


   Армора разбудила истовая молитва Троуэра.  Свернувшись  в  комочек,  он
спал у плиты Франклина. Может быть, растопив ее так  жарко,  он  чуть-чуть
перестарался, но тогда он ничего не ощущал -  холод  сжигал  его.  К  тому
времени, как он добрался до церкви,  рубашка  покрылась  коркой  льда.  За
сожженный уголь он расплатится, привезя пастору вдвое больше угля.
   Армор хотел заговорить,  дать  Троуэру  знать  о  своем  присутствии  в
церкви, но, услышав молитву, мигом позабыл все слова. Священник говорил  о
ножах и артериях, о том, что  ему  следовало  разрезать  на  части  врагов
Господа. Спустя минуту-другую до Армора дошел смысл молитвы: Троуэр  пошел
с ним не затем, чтобы спасти мальчика, он хотел убить его! "Да что ж такое
происходит? - подумал Армор. - Христианин  избивает  жену,  верующая  жена
заколдовывает мужа, а священник задумывает убийство и просит прощения, что
не смог совершить это ужасное преступление!"
   Молитва  Троуэра  неожиданно  оборвалась.  Голос  его  охрип,  а   лицо
покраснело - такое впечатление, что его вот-вот должен  хватить  удар.  Но
нет. Троуэр поднял голову, как будто к кому-то прислушиваясь.  Армор  тоже
напряг слух и действительно что-то  расслышал:  далекий  разговор,  словно
люди кричат друг другу в бурю, а ветер тут же уносит их слова, и не можешь
расслышать, о чем именно идет речь.
   "А, знаю, в чем дело, - догадался Армор. - Преподобному Троуэру явилось
видение".
   И в самом деле, Троуэр говорил, а далекий,  призрачный  голос  отвечал.
Внезапно священник завертелся на одном месте,  быстрее  и  быстрее,  будто
разглядывая что-то на стенах. Армор  попытался  рассмотреть,  что  он  там
увидел, но ничего не понял. Словно тень внезапно набежала на солнце  -  ее
приближения не видно, и уходит она  незаметно,  только  на  секунду  вдруг
становится темнее и холоднее. Вот что увидел Армор.
   Затем тень пропала. Армор увидел  дрожь  в  воздухе,  отдельные  лучики
ослепительного  сияния,  которое  испускает  солнце,  попавшее  в  стакан.
Неужели Троуэру  явился  в  своем  сияющем  обличье  Господь,  как  явился
когда-то к Моисею? Судя по лицу пастора, вряд ли. Армор никогда в жизни не
видал подобного лица. Так выглядит человек, на глазах у  которого  секунду
назад убили сына.
   Дрожь и сияние бесследно растворились. Церковь поглотила тишина.  Армор
хотел подбежать к Троуэру, спросить его: "Что ты видел? Какое видение тебе
явилось? Было ли это пророчество?"
   Но, похоже, Троуэру не хотелось выслушивать какие-либо вопросы. На  его
лице по-прежнему стояло желание смерти. Проповедник очень медленно, шаркая
ногами,  отошел  от  алтаря.  Он   побродил   среди   церковных   скамеек,
периодически натыкаясь то на одну, то на другую, очевидно,  ему  было  все
равно, куда идет его тело. В конце концов он остановился у окна,  глядя  в
стекло. Но Армор понимал, что сейчас священник не видит ничего  и  никого,
просто стоит с широко открытыми глазами, побледнев, как сама смерть.
   Преподобный Троуэр поднял правую руку, разжал пальцы и  положил  ладонь
на стекло. Надавил. Он нажал на него  так  сильно,  что  стекло  прямо  на
глазах у Армора выгнулось, готовое вот-вот треснуть.
   - Остановитесь! - закричал Армор. - Вы порежетесь!
   Троуэр не подал и виду, что слышал окрик. Он  продолжал  давить.  Армор
направился к нему. Надо остановить этого человека, прежде чем он  разобьет
стекло и перережет себе все вены на руке.
   С громким звоном стекло разбилось. Рука  Троуэра  по  плечо  исчезла  в
ночной  темноте.  Проповедник  улыбнулся.  Подавшись  немного  назад,   он
приложил запястье к торчавшим из рамы зубьям острых осколков и  с  видимым
наслаждением принялся водить рукой по битому стеклу.
   Армор попробовал оттащить Троуэра от окна, но священник  проявил  силу,
которой Армор раньше в нем никогда не замечал. Армору ничего не оставалось
делать, кроме как разбежаться и в прыжке сбить пастора с ног. Капли  крови
расплескались по полу. Армор схватил руку  Троуэра,  из  которой  хлестала
кровь. Троуэр попытался откатиться от  него.  Выбора  у  Армора  не  было.
Впервые с тех пор, как он стал христианином,  Армор  сжал  кулак,  коим  и
врезал Троуэру прямо в челюсть.  Голова  священника  откинулась  назад,  с
громким стуком врезалась в пол, и Троуэр на время потерял сознание.
   "Надо как-то кровь остановить", - подумал Армор. Но  сначала  следовало
вытащить из раны стекло. Некоторые осколки едва вонзились в кожу,  поэтому
их удалось просто стряхнуть. Но другие, особенно  мелкие,  вошли  глубоко,
торчали самые кончики, а скользкая и густая кровь мешала  как  следует  их
ухватить. Наконец  Армор  вытащил  все  осколки,  которые  смог  найти.  К
счастью, кровь не  лилась  сплошным  потоком,  значит,  основные  вены  не
пострадали. Армор стащил через голову рубашку, оставшись голым по пояс. Из
разбитого окна дул морозный воздух, но  он  не  замечал  холода.  Разодрав
рубаху на  полосы,  Армор  сделал  бинты.  После  чего  перевязал  раны  и
остановил кровь. Бессильно опустившись на пол,  он  стал  ждать,  когда  к
Троуэру вернется сознание.


   Очнувшись, Троуэр изрядно удивился, обнаружив себя живым. Он  лежал  на
спине на твердом полу, укрытый каким-то одеялом. Голова  раскалывалась  от
боли. Рука саднила. Он помнил, что пытался перерезать вены,  и  знал,  что
должен попробовать покончить с  собой  еще  раз,  но  настойчивое  желание
смерти, которое он ощущал  прежде,  исчезло.  Он  вызвал  в  памяти  образ
Посетителя, обернувшегося громадным ящером, его пустые глаза - не помогло.
Троуэр не мог вспомнить, что он тогда ощутил. Хотя знал: ничего ужаснее он
не видел.
   Рука была туго перевязана. Кто наложил бинты?
   Он услышал звук падающих капель. Затем хлопки мокрой тряпки по  дереву.
В тусклом зимнем свете он  разглядел,  что  кто-то  моет  стены.  Одна  из
оконных рам была наспех заделана деревянной панелью.
   - Кто здесь? - спросил Троуэр. - Кто ты?
   - Это всего лишь я.
   - Армор.
   - Стены мою. Это церковь, а не скотобойня.
   Ну конечно, кровь, наверное, забрызгала все вокруг.
   - Извини, - произнес Троуэр.
   - Да ничего, я справлюсь, - ответил Армор. -  Надеюсь,  я  вытащил  все
осколки из вашей руки.
   - На тебе ничего нет, - заметил Троуэр.
   - Моя рубашка на вашей руке.
   - Тебе, должно быть, холодно.
   - Было. Но я кое-как прикрыл окно и пожарче растопил печку. Ну и лицо у
вас было, доложу я вам, словно вы были мертвы по крайней мере неделю.
   Троуэр попытался сесть, но не смог. Он слишком ослаб, да  и  рука  ныла
нестерпимо.
   Армор осторожно снова уложил его на пол.
   - Лежите, лежите,  преподобный  Троуэр.  Просто  лежите.  Вам  пришлось
многое пережить.
   - Да.
   - Надеюсь, вы не против того, что я зашел в церковь, когда вас не было.
Я заснул за печкой - жена выгнала меня из дома.  За  сегодняшний  день  на
улицу меня вышвыривали целых два раза. - Он рассмеялся, но веселья  в  его
смехе было мало. - А потом я проснулся и увидел вас.
   - Увидел?
   - Вам явилось видение, да?
   - Ты узрел его?
   - Плохо. _Вас_ было видно хорошо, но кое-что я уловил, блики  какие-то.
Они кружились по стенам.
   - Ты видел, - сказал Троуэр. - О Армор, это было ужасно и  одновременно
так чудесно.
   - К вам снизошел Господь?
   -  _Господь_?  Бог  бестелесен,  его  нельзя  увидеть,  Армор.  Нет,  я
свидетельствовал ангела, ангела наказания. Наверное, именно  его  лицезрел
фараон, когда ангел смерти  прошел  по  городам  Египта,  забрав  царского
первенца [здесь говорится о фараоне, при котором случились  десять  казней
египетских; десятой, последней, была смерть всех первенцев, в том числе  и
первенца фараона (Библия, Исход, глава 11)].
   - Ого, - задумчиво промолвил Армор. - Значит, мне  следовало  позволить
вам умереть?
   - Если б мне надо было умереть, ты бы не смог спасти меня, -  улыбнулся
Троуэр. - А поскольку ты спас меня, поскольку очутился в церкви  в  момент
моего крайнего отчаяния, это можно счесть знаком, что мне суждено остаться
в живых. Я подвергся наказанию, но не был уничтожен. Армор, мне дан второй
шанс.
   Армор кивнул, но Троуэр заметил, что он чем-то очень обеспокоен.
   - В чем дело? - спросил Троуэр. - Что за вопрос ты хочешь задать?
   Глаза Армора расширились:
   - Вы читаете мои мысли?
   - Если б читал, то не спрашивал бы, что тебя так волнует.
   - Ну да, верно, - улыбнулся Армор.
   - Обещаю, если смогу, я отвечу тебе.
   - Я слышал вашу молитву, - произнес Армор. И замолк,  подразумевая  тем
самым вопрос.
   Но поскольку Троуэр не понял, что хотел спросить Армор, поэтому ответил
наугад:
   - Я был в отчаянии, потому что подвел доверие  Господа.  На  меня  была
возложена миссия, но в самый ответственный момент в мое  сердце  закрались
сомнения.
   Протянув здоровую руку, он схватил  Армора.  Пальцы  впились  в  колено
стоящего рядом мужчины, ощутив грубую ткань штанов.
   - Армор Уивер, - взмолился Троуэр, - не позволяй сомнениям вторгаться в
твое сердце. Никогда не задавайся вопросом, правда  ли  то,  что  известно
тебе. Именно через эту дверь проникает сатана, чтобы завладеть тобой.
   Но не это хотел услышать Армор.
   - Спроси меня, что ты хочешь спросить, - сказал Троуэр. -  И  я  отвечу
тебе правдой, если смогу.
   - В своей молитве вы говорили об убийстве, - промолвил Армор.
   Троуэру не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о  ноше,  которую  возложил
Господь на его плечи. Но если бы Бог желал сохранить все в тайне. Он бы не
позволил Армору оказаться в церкви и подслушать молитву.
   - Я верую, - произнес Троуэр, - что тебя ко мне привел сам Господь Бог.
Я слаб, Армор, и я потерпел поражение, не исполнив волю небес. Но теперь я
вижу, именно Он направил ко мне тебя, человека верующего, в качестве друга
и помощника.
   - Что потребовал Господь? - спросил Армор.
   - Не убийства,  брат  мой.  Господь  никогда  не  просил  меня  убивать
человека.  То  был  дьявол,  которого  меня  послали   убить.   Дьявол   в
человеческом обличье. Поселившийся в том доме.
   Армор надул щеки, погрузившись в собственные мысли.
   - Значит, мальчик не просто одержим, - это  вы  хотите  сказать?  Стало
быть, то, что находится в нем, не изгонишь?
   - Я пытался, но он хохотал над Священным Писанием и насмехался, когда я
читал молитву, изгоняющую дьявола. Он не одержим, Армор.  Это  сын  самого
дьявола.
   Армор потряс головой:
   - Моя жена не дьяволица, а она ему приходится родной сестрой.
   - Она бросила ведьмовство и очистилась, - объяснил Троуэр.
   - Я тоже так думал, - горько хмыкнул Армор.
   Тогда Троуэр наконец догадался, почему Армор нашел прибежище в  церкви,
в доме Господа Бога: в его собственном жилище поселился нечистый.
   - Армор, поможешь ли ты мне очистить эту страну, этот город, этот  дом,
эту _семью_ от злого влияния, что захватило здесь власть?
   - А спасет ли это мою жену? - спросил Армор. - Поможет ли ей избавиться
от страсти к колдовству?
   - Скорее всего, - кивнул Троуэр. - Возможно, Господь свел нас, чтобы мы
совместными усилиями очистили наши дома.
   - Чем бы ни закончилась эта битва, - ответил Армор, - я вместе с  тобой
буду сражаться с дьяволом.



        15. ОБЕЩАНИЯ

   Сказитель  открыл  письмо  и  прочел  его  вслух  от  начала  до  конца
внимательно слушающему кузнецу.
   - Ты помнишь эту семью? - спросил Сказитель.
   - Помню, - кивнул Миротворец Смит.  -  Их  старший  сын  был  одним  из
первых, кто нашел приют на нашем кладбище. Я собственными  руками  вытащил
его тело из реки.
   - Ну, так что ты решил? Возьмешь его к себе в подмастерья?
   Юноша лет, наверное, шестнадцати вошел в кузню, волоча  набитую  снегом
корзину. Бросив взгляд на гостя, он склонил голову и направился к  бочонку
с холодной водой, стоящему рядом с горном.
   - Как видишь, у меня уже имеется ученик, - ткнул пальцем кузнец.
   - Он почти взрослый, - заметил Сказитель.
   - Да, растет, - согласился кузнец. - Правильно, Бози? Готов отправиться
на поиски собственной работы?
   Бози улыбнулся краешком рта, но быстро подавил улыбку и кивнул.
   - Да, сэр, - ответил он.
   - Характер у меня тяжелый, - предупредил кузнец.
   - У Элвина доброе сердце. Он будет трудиться изо всех сил.
   - Но будет ли он повиноваться мне? Мне нравится, когда меня слушаются.
   Сказитель снова взглянул  на  Бози.  Тот  усердно  перекидывал  снег  в
бочонок.
   - Я же сказал, у него доброе сердце, - проговорил Сказитель. - Если  ты
станешь поступать с ним по справедливости, то и он будет слушаться тебя.
   Кузнец, не дрогнув, снес пристальный взгляд странника.
   - Я всегда поступаю честно.  Привычки  избивать  учеников  не  имею.  Я
когда-нибудь тебя хоть пальцем тронул, Бози?
   - Никогда, сэр.
   - Вот видишь, Сказитель, подмастерье может повиноваться  из  страха,  а
может слушаться из жадности. Но коли я хороший мастер, он будет  исполнять
мои повеления, поскольку знает, что таким образом он учится.
   Сказитель широко улыбнулся.
   - Платы за него  не  дают,  -  предупредил  Сказитель.  -  Мальчик  сам
отработает  содержание.  Кроме  того,   он   должен   получить   некоторое
образование.
   - Насколько мне известно, кузнецу всякие там буквы без надобности.
   - Очень скоро Гайо войдет в Соединенные Штаты, - возразил Сказитель.  -
Мальчик должен будет голосовать и читать газеты. Человек, который не умеет
читать, знает жизнь только по рассказам других людей.
   Миротворец Смит посмотрел на Сказителя с плохо скрываемой усмешкой:
   - Правда? И это ты мне рассказываешь? Разве  я  плохо  узнал  жизнь  по
рассказам других людей, к примеру, по тем историям, которыми  вечно  полон
ты?
   Сказитель расхохотался и кивнул. Этим выстрелом кузнец  попал  прямо  в
яблочко.
   - Я разношу по миру всевозможные истории, - согласился Сказитель,  -  и
сам убедился, что один  звук  человеческого  голоса  несет  в  себе  массу
знаний. Элвин уже читает не по  годам,  и,  если  он  пропустит  пару  лет
занятий, это ему не повредит. Но его  мама  решительно  настроена  на  то,
чтобы он научился обращаться с буквами и цифрами,  как  настоящий  ученый.
Пообещай мне, что не встанешь между ним и образованием,  если  он  захочет
вдруг продолжить его. И на этом мы договоримся.
   - Даю слово, - пообещал Миротворец Смит. - И можешь это не  записывать.
Человеку, который держит свое слово, не обязательно уметь читать и писать.
Но вот человек, который обязательно  должен  записать  свои  клятвы,  -  с
такого типа глаз  не  своди.  Знаю  точно.  Недавно  в  Хатраке  поселился
законник.
   - Вот оно, проклятие цивилизации, - покачал головой Сказитель. -  Когда
человек не может  заставить  окружающих  верить  своей  лжи,  он  нанимает
профессионала, который будет лгать за него.
   И они дружно расхохотались. Они сидели на  двух  небольших  чурбанчиках
рядом с дверью кузни, в  сложенном  из  кирпича  камине  полыхало  веселое
пламя, на полустаявший снег  снаружи  падали  теплые  лучики  солнца.  Над
покрытой жухлой травой, перепаханной землей порхнул  красногрудый  зяблик.
Его яркое  оперение  на  секунду  ослепило  Сказителя  -  так  удивительно
смотрелась птичка на фоне бело-серо-коричневых цветов отступающей зимы.
   Неожиданно, в момент изумления полетом  зяблика,  Сказитель  осознал  -
хотя сам не понял, с чего он это  взял,  -  что  пройдет  немало  времени,
прежде чем Рассоздатель позволит  юному  Элвину  стать  учеником  кузнеца.
Появившись в этом городке, мальчик будет похож на зяблика, порхающего  над
зимними снегами. Он ослепит и озарит окрестности, а люди  примут  его  как
само собой разумеющееся, как летящую птичку, не  догадываясь,  какое  чудо
происходит каждый раз, когда птица взлетает в воздух.
   Сказитель встряхнулся, и видение, посетившее его, рассеялось.
   - Значит, договорились. Я напишу, чтобы Элвин выезжал.
   - Буду ждать его к первому апреля. Не позднее!
   - Ты что, думаешь, мальчишка умеет управлять погодой?  Пожалуй,  точную
дату назначать не стоит.
   Кузнец что-то буркнул и махнул рукой, выпроваживая Сказителя из  кузни.
В целом разговор прошел удачно. Сказитель ощутил небывалую легкость  -  он
исполнил  свои  обязанности.  А  письмо  можно  отослать  с   какой-нибудь
повозкой, следующей на запад, - каждую неделю через Хатрак проезжали семьи
переселенцев.
   Он давненько не бывал в этом городе, но  не  забыл,  как  добраться  от
кузни до постоялого двора. Дорога была накатанной и  недлинной.  Гостиница
разрослась, увеличившись в  размерах,  чуть  дальше,  как  грибы,  выросли
несколько  лавок.  Галантерейщик,  шорник,  сапожник.  Их  услуги   всегда
придутся кстати путнику.
   Не успел он ступить на крыльцо, как дверь отворилась, и  из  гостиницы,
распахнув объятия, выбежала старушка Пэг Гестер.
   - А, Сказитель, давно тебя не видали, ну, заходи, заходи!
   - Рад снова видеть тебя, Пэг, - сказал он.
   Из-за стойки, построенной в большой комнате, приветственно помахал  ему
Гораций Гестер, обслуживающий нескольких терзаемых жаждой посетителей.
   - Явился не запылился! Только  еще  одного  трезвенника  мне  здесь  не
хватало!
   - Тогда у меня к тебе хорошие новости, - добродушно крикнул  Сказитель.
- Я и чай бросил пить.
   - Чем же ты теперь утоляешь жажду? _Водой_?
   - Водой и кровью жирных стариков, - поведал Сказитель.
   - Эй, Пэг, ты лучше держи его от меня подальше, слышишь? -  предупредил
жену Гораций.
   Старушка Пэг помогла Сказителю освободиться от зимних одежек.
   - Ты посмотри, - всплеснула руками она, меряя его взглядом. - Да твоего
мяса даже на похлебку не хватит.
   - Зато медведи и пантеры обходят меня стороной, ищут добычу пожирнее, -
мудро объяснил Сказитель.
   - Давай устраивайся и  расскажи  мне  парочку  новых  историй,  пока  я
готовлю ужин для честной компании.
   Начались болтовня и переругивание, которые усилились,  когда  на  кухню
притащился  помочь  деда.  Он  изрядно  сдал,  но  все  еще  не   оставлял
жарку-парку, чему столующиеся здесь были  неимоверно  рады;  старушка  Пэг
старалась изо всех сил и работала не покладая рук,  но  у  некоторых  есть
дар, а у некоторых его нет, и ничего тут не попишешь. Но Сказителя  привел
сюда не голод, да и не нужда в доброй беседе. Спустя  некоторое  время  он
наконец задал вопрос, который его терзал:
   - А где ж ваша дочь?
   К его удивлению, старушка Пэг сразу как-то напряглась и нахмурилась,  а
в голосе прорезались ледяные, жесткие нотки.
   - Она уже не маленькая. У нее свой ум есть, отвечать научилась.
   "А тебе это не особо и нравится", - подумал Сказитель. Но дело, которое
он имел к дочке хозяев гостиницы, было куда важнее местных сплетен.
   - Она по-прежнему...
   - Светлячок? Да, обязанности свои она прилежно исполняет, да вот  народ
теперь неохотно обращается к ней. Стала какая-то напыщенная,  холодная.  И
язык взяла привычку распускать. - На мгновение лицо Пэг  смягчилось.  -  А
когда-то была такой доброй девочкой...
   - Никогда не видел,  чтобы  доброе  сердце  превращалось  в  камень,  -
удивился Сказитель. - По крайней мере, просто так, без причины.
   - Ну, не знаю, причина, там, не причина, но сейчас сердце ее напоминает
ведро с водой, выставленное на улицу в морозную зимнюю ночь.
   Сказитель прикусил язык, решив обойтись без  нравоучений.  Он  не  стал
говорить, что, если разбить лед, он снова замерзнет, а  если  занести  его
внутрь, он тут же оттает. Не дело встревать в  семейные  ссоры.  Сказитель
достаточно близко был знаком с  местной  жизнью,  поэтому  воспринял  этот
раздор как нечто естественное, как холодные ветры и короткие  дни  осенью,
как следующий за молнией гром. Большинство родителей мало пользы находят в
детях, которые начали взрослеть.
   - Мне надо обсудить с ней кое-что,  -  заявил  Сказитель.  -  Так  что,
пожалуй, я рискну, пускай она мне откусывает голову.


   Он отыскал ее в кабинете доктора Уитли Лекаринга: перебирая счета,  она
подсчитывала и раскладывала их по порядку.
   - Вот уж не знал, что ты счетовод, - заметил он.
   - А я никогда не думала, что ты увлекаешься лекарствами,  -  парировала
она. - Или ты пришел поглазеть на чудо-девочку, которая умеет складывать и
вычитать?
   О да, язычок у нее был подвешен дай Боже. Многие  люди  чувствуют  себя
неудобно при виде остроумной девицы: они-то ожидают, что  девушка  опустит
глаза, заговорит еле слышно, послушно, бросая робкие взгляды из-под густых
ресниц. В Пэгги не было ничего от  юной  леди.  Она  открыто  смотрела  на
Сказителя.
   - Я явился не затем, чтобы меня исцелили, - объяснил Сказитель. - И  не
за предсказанием будущего. И даже не затем, чтобы ты проверила мои счета.
   Ну вот. Получив прямой, незамысловатый ответ, увидев, что стоящий перед
ней человек не смутился, она сразу улыбнулась - подобной улыбкой снимаются
чары с заколдованных принцев.
   - Да, вряд ли тебе требуется что-то посчитать, - сказала  она.  -  Ноль
плюс ноль равно ноль, если я не ошибаюсь.
   - Ошибаешься, Пэгги, - возразил Сказитель. - Я владею всем этим  миром,
правда, люди постоянно задерживают с оплатой по счетам.
   Она опять улыбнулась и отложила бухгалтерию доктора в сторону.
   - Я проверяю его счета раз в месяц, а он возит мне книги из Дикэйна.
   Она принялась рассказывать о том, что недавно  прочитала,  и  Сказитель
увидел, как сердце ее тоскует по далеким  краям,  раскинувшимся  за  рекой
Хатрак. Подметил он и  кое-что  другое:  она,  будучи  светлячком,  успела
узнать живущих в округе людей, а потому решила, что в дальних краях  живут
только те, у кого сердце как бриллиант, кто не разочарует девочку, которая
умеет заглядывать в самую глубь души.
   Она молода - этим все сказано.  Со  временем  она  научится  любить  то
добро, что рядом с ней, и прощать остальное.
   Вскоре появился доктор,  и  Сказитель  немного  поболтал  с  ним.  День
клонился к вечеру, когда Сказитель наконец вновь остался наедине с Пэгги и
смог задать вопрос, ответ на который так хотел узнать.
   - Насколько далеко ты видишь, Пэгги?
   Усталость, словно толстый бархатный занавес, упала на ее лицо.
   - Надеюсь, ты не посоветуешь мне приобрести очки, - сказала она.
   - Я просто вспомнил одну девочку,  которая  когда-то  написала  в  моей
книге: "Творец на свет появился". Я вот думаю, следит ли она  еще  за  тем
Творцом, оберегая каждый его шаг.
   Она  отвернулась,  уставившись  на  высокое  окно,  закрытое   огромной
занавеской. Солнце почти  село,  а  небо  посерело,  но  лицо  Пэгги  было
исполнено светом -  Сказитель  видел,  как  она  источает  его.  Порой  не
обязательно быть светлячком, чтобы распознать, что творится в человеческом
сердце.
   - Кроме того, я засомневался, видел ли тот светлячок кровельную  балку,
которая однажды упала на мальчика, - продолжал Сказитель.
   - Может, и видел, - ответила она.
   - И случай с жерновом...
   - Все возможно.
   - А не та ли девочка каким-то образом расщепила балку на две половинки,
и не она ли проделала в жернове трещину, так что  некий  старый  сказитель
увидел свет лампы сквозь толщу камня?
   На глазах ее заблестели слезы.  Не  то  чтобы  она  готовилась  вот-вот
разрыдаться, нет - она словно смотрела на  яркое  солнце,  и  резкий  свет
заставил капельки влаги навернуться на глаза.
   - Берешь сорочку младенца,  растираешь  ее  кусочек,  и  сила  мальчика
переходит тебе. На пару-другую творений хватит, - тихо объяснила она.
   - Но теперь ему самому  кое-что  известно  о  собственном  даре,  и  он
способен помешать твоим действиям.
   Она кивнула.
   - Наверное, чувствуешь страшное одиночество,  когда  смотришь  на  него
отсюда, из этой дали, - промолвил Сказитель.
   Она помотала головой.
   - Я вовсе не одинока.  Вокруг  меня  постоянно  толкутся  люди.  -  Она
подняла глаза на  Сказителя  и  криво  улыбнулась.  -  Проводить  время  с
мальчиком, который ничего от меня  не  требует,  -  настоящее  облегчение,
потому что он даже не ведает, что я существую.
   - Зато ведаю я, - напомнил Сказитель. - Но мне от тебя тоже  ничего  не
нужно.
   - Старый врунишка, - улыбнулась она.
   - Ну ладно. Я и в самом деле хотел попросить тебя кое о чем, но не  для
себя. Я сошелся с этим мальчиком и, пусть я не умею заглядывать в  сердца,
как это делаешь ты, близко узнал его. Мне кажется, я догадываюсь,  кем  он
может стать, что он может сделать. Поэтому хочу сказать: как  только  тебе
потребуется моя помощь, любая помощь, пошли за мной. Просто напиши, что  я
должен сделать, и, если это будет в моих силах, я помогу.
   Она не ответила, даже не посмотрела на него.
   - Пока что ты обходилась без посторонней помощи, - произнес  Сказ