леву вообще можно подкупить, если уж на то пошло. Но теперь, повзрослев, он понимал, настоящий позор заключался в неизбывной глупости французского кардинала, который решил подкупить королеву. Единственное, что она могла, это повлиять на короля, а поскольку старый король Луи вообще ни на кого не мог повлиять, на этом все дело заканчивалось, заходя в тупик. Личное унижение - это больно. Унижение рода, фамилии - еще хуже. Унижение социального положения порождает агонию в душе. Но позор нации - это настоящая пытка, самое страшное несчастье, которое может случиться. И вот сейчас он стоял на жалкой барже, на _американской_ барже, привязанной у берега _американского_ канала, и встречал французского генерала. Почему эта канава не носит звание французского канала? Почему французы первыми не изобрели эту хитроумную систему шлюзов, вырыв траншею, огибающую канадские водопады? - Перестаньте пускать пар, мой дорогой Фредерик, - пробормотал Лафайет. - Я не пускаю пар, мой дорогой Жильбер. - Ну тогда перестаньте фыркать. Вы все время фыркаете. - Я не фыркаю, а шмыгаю носом. У меня простуда. "Канада - это настоящая сточная яма для отбросов французского общества, - в тысячный раз подумал Фредерик. - Даже благородство, встречающееся иногда в этих краях, смущает. Взять, к примеру, этого маркиза де Лафайета, члена... нет, _основателя_ Клуба Фельянов [Фельяны - политическая партия во Франции во время Французской революции конца XVIII века; название получила от бывшего монастыря ордена фельянов, в помещении которого члены клуба проводили свои заседания; несмотря на то что сначала фельяны поддержали революцию, впоследствии эта партия встала на сторону монархистов], ведь в этом клубе состоять - все равно что кричать на каждом углу, что ты предаешь короля Карла. Демократ-пустослов. Может, даже якобинец [якобинцы - в период Французской революции члены Якобинского клуба, среди которых были М.Робеспьер, Ж.П.Марат, Ж.Ж.Дантон; якобинцы наиболее яро выступали против французской монархии, и именно эта партия подготовила и осуществила кровавую революцию], как этот мятежник Робеспьер [Робеспьер Максимильен Мари Изидор де (1758-1794) - деятель Французской революции конца XVIII века, один из основных революционеров, ставший впоследствии народным диктатором; после поражения диктатуры был без суда гильотинирован народом]. Правильно Лафайета изгнали в Канаду, здесь он не сможет причинить никакого вреда. Почти никакого, разве что унизить Францию своими беспардонными выходками..." - Наш новый генерал везет с собой нескольких штатных офицеров, - заметил Лафайет, - плюс весь их багаж. Не имеет смысла высаживаться на берег, тащить огромный груз на телегах и повозках, когда он может быть доставлен по воде. Кроме того, нам представляется хорошая возможность познакомиться с генералом поближе, пока мы будем плыть в Канаду. Поскольку Лафайет, выражающийся всегда очень непосредственно (позор аристократии!), продолжал настаивать, упорно не желая принимать разумных доводов, Фредерику пришлось отступить от своих позиций и разъяснить ситуацию таким же простым языком: - Но французский генерал, добирающийся до места своего назначения по иностранной земле... Нонсенс! - Мой дорогой Фредерик, на американскую земли он и ногой не ступит! Пересядет с лодки на лодку, и все. Жеманная улыбочка Лафайета приводила в бешенство. Грязное пятно на чести Франции. Ну почему, почему отец Фредерика не удержался в фаворе у короля хоть чуточку подольше! Фредерик успел бы заслужить продвижение на какую-нибудь элегантную должность типа главнокомандующего итальянской кампанией... А вообще, есть ли такая должность? Неважно, главное, чтобы еда была получше, музыка, танцы, театры - ах, Мольер! Там, в Европе, Фредерик сражался бы с цивилизованными врагами, с австрийцами, пруссаками или даже - хотя здесь слово "цивилизованный" вряд ли подходит - с англичанами. Вместо этого он попал сюда, и ловушка захлопнулась, так что - если, конечно, отцу не удастся хитростью и лестью вернуть фавору короля - Фредерику придется вечно созерцать вторжение на земли французских колоний всяких оборванцев: необразованных англичан, самых отъявленных мерзавцев, выходцев из низов английского общества, не говоря уже о голландцах, шведах и немцах... О, это поистине невыносимо! А союзники, союзники каковы! Племена краснокожих, они ведь даже не еретики, о христианстве здесь вообще речи не идет - они, все как один, язычники, а половина военных операций в Детройте состоит из закупки ужасных кровавых трофеев... - Да, мой дорогой Фредерик, вы и в самом деле дрожите, - отметил Лафайет. - Отнюдь. - Но вас била дрожь. - Я _содрогнулся_. - Кончайте надувать губки и наслаждайтесь. Ирраква была сама услужливость. Они не только предоставили нам личную губернаторскую баржу, но и не потребовали за это никаких денег, сказав, что это жест доброй воли. - Губернаторскую? _Губернаторскую_? Под губернатором вы подразумеваете ту жирную, страшную краснокожую женщину-язычницу?! - С цветом своей кожи она ничего поделать не может, и вовсе она не язычница. По сути дела, она приняла баптистскую веру, это то же самое, что и христианство, только несколько шумнее. - В этих английских ересях сам черт ногу сломит! - Мне кажется, это даже элегантно. Женщина, выступающая в роли губернатора штата Ирраква, краснокожая к тому же! Ее как равную принимают губернаторы Сасквахеннии, Пенсильвании, Нью-Амстердама, Новой Швеции, Нью-Оранжа, Новой Голландии... - А мне иногда начинает казаться, что вы предпочитаете эти отвратительные Соединенные Штаты родному отечеству. - В своем сердце я француз, - спокойно ответил Лафайет. - Но я восхищаюсь американским духом равноправия. Опять это равноправие. Маркиз де Лафайет походил на фортепьяно, настроенное на одну ноту. - Вы совершенно забываете, что наш основной враг в Детройте - эти самые американцы. - Это вы забываете, что настоящий наш враг - орды скваттеров-поселенцев, не имеет значения, какой они расы, незаконно вторгшихся в Резервацию Краснокожих. - Игра слов, не более того. Все они - американцы. Следуя на запад, они проходят через Нью-Амстердам или Филадельфию. Вы же, будучи на востоке, воодушевляете их - всем известно, как вы восхищаетесь антимонархистской философией, проповедуемой этими оборванцами. И мне приходится платить за их скальпы, когда краснокожие на западе учиняют очередную резню. - Тише, Фредерик, тише. Даже в шутку не обвиняйте меня в антимонархизме. Умная машинка для рубки мяса, изобретенная месье Гильотином, ждет не дождется подобных обвинений. - Жильбер, давайте говорить серьезно. Маркиз на нее никогда не попадет. Аристократам, распространяющим безумные демократические идеи, головы не рубят. Их высылают в Квебек. - Фредерик не мог удержаться, чтобы не вставить шпильку. - А самых ненавистных отправляют в Ниагару. - Что ж такого _вы_ натворили, если и вас выслали в Детройт? - как бы про себя пробурчал Лафайет. Опять позор. Будет ли когда-нибудь конец этому бесчестью? "Мария-Филиппа" приблизилась настолько, что можно было разглядеть отдельных матросов и услышать их крики, пока судно ложилось на последний галс, перед тем как войти в порт Ирраква. Самое мелкое из Великих Озер, озеро Ирраква, было единственным, в которое могли заходить морские суда, - далее на пути вставала громада Ниагарского водопада. Последние три года, после того как Ирраква закончила постройку своего канала, почти все поставки, которые нужно было переправить в обход водопадов в озеро Канада, шли через американскую территорию, откуда попадали в Ниагарский канал. Французские портовые городки вымирали, огромное количество французов перебралось на американский берег озера, где Ирраква с радостью снабжала их нужной работой. А маркиз де Лафайет, управляющий делами на юге Канады и к западу от Квебека, казалось, вовсе не возражал против этого. Если к отцу Фредерика когда-нибудь вернется фавор короля Карла, Фредерик лично проследит за тем, чтобы Лафайет стал первым аристократом, испробовавшим на своей шее острый нож гильотины. То, что этот человек творил в Канаде, звалось предательством. Как будто прочитав мысли Фредерика, Лафайет похлопал его по плечу и произнес: - Скоро, скоро уже, потерпите немножко. Безумно, конечно, думать о таком, но, похоже, предатель Лафайет сам только что предрек собственную казнь! Но нет, на самом деле Лафайет имел в виду "Марию-Филиппу", которая подошла совсем близко к пристани. Портовые грузчики Ирраквы приняли линь, брошенный с судна, и намотали его на ворот, после чего, заведя некую монотонную песню на своем неудобоваримом языке, стали подтягивать судно к причалу. Наконец "Мария-Филиппа" ударилась бортом о пристань - с одной стороны грузчики принялись разгружать товары и багаж, с другой стороны установили сходни для пассажиров. - Это же гениально, посмотрите, насколько они умудрились ускорить разгрузку судна! - воскликнул Лафайет. - Они кладут тюки на стоящие на рельсах вагонетки - на рельсах, как в шахте! - а затем вступают в дело лошади, которые отвозят груз туда, куда нужно. Сами видите, по рельсам можно перевозить куда больше груза, чем на обычных тележках. Стефенсон [Стефенсон (Стивенсон) Джордж (1781-1848) - выдающийся английский изобретатель, положивший начало развитию парового железнодорожного транспорта. Работая начальником угольных копей и изыскивая способ замены конной тяги на внутренних рельсовых путях паровой, Стефенсон в 1814 году построил первый паровоз "Блюхер". Позднее изобретатель построил в Англии первую железную дорогу общего пользования (Стоктон - Дарлингтон). Несмотря на то что Стефенсон консультировал строительство подобных дорог в остальных странах Европы, в Америке, куда он переехал в альтернативной истории Орсона Скотта Карда, изобретатель никогда не был.] объяснял мне принцип действия, когда я заглядывал сюда в прошлый раз. А все почему? Потому что не надо ничем управлять... Он трещал без умолку. В который раз он принялся рассказывать о паровой машине Стефенсона, которая, по убеждению Лафайета, вскоре заменит лошадь. Этот изобретатель уже построил пробную модель - то ли в Англии, то ли в Шотландии, то ли еще где. Но совсем недавно он переехал в Америку, и думаете, Лафайет позаботился пригласить Стефенсона в Канаду строить свои паровые машины там? Нет, Лафайет позволил ему работать на Ирракву, обставившись идиотскими оправданиями - мол, Ирраква уже вовсю использует пар, да и основные залежи угля находятся на американской стороне. Но Фредерику де Морепа было известно настоящее положение дел. Лафайет считал, что, благодаря паровой машине, перевозящей вагонетки по рельсовым дорогам, коммерция и путешествия станут намного быстрее и дешевле, так что мир извлечет куда больше пользы, если эта система будет построена на территории _демократии_! Фредерик, разумеется, не верил, что машина может обогнать лошадь, но это не имело значения - главное, Лафайет верил в это, поэтому тот факт, что он не привез изобретателя в Канаду, лишний раз доказывал его предательские намерения. Должно быть, он пробормотал последние несколько слов вслух. Либо это, либо Лафайет действительно умеет читать человеческие мысли - до Фредерика доходили слухи, что Лафайет обладает подобным даром. А может, Лафайет просто догадался, о чем он сейчас думает. Или дьявол ему подсказал... А что, хорошая мысль! Как бы то ни было, Лафайет громко рассмеялся и сказал: - Фредерик, если бы я позвал Стефенсона строить рельсовые дороги в Канаде, вы первый обвинили бы меня в пустой трате государственных денег. Зато сейчас, если вы, написав рапорт, обвините меня в предательстве, в том, что я подучил Стефенсона остаться в Ирракве, вас тут же вызовут домой, во Францию, где заключат в маленькую комнату с обитыми подушками стенами. - Обвинять в предательстве? Вас? - напускно удивился Фредерик. - Да подобной мысли мне и в голову не могло прийти. - И все-таки на всякий случай он перекрестился. Вдруг и вправду сам дьявол шепчет на ушко Лафайету? - Ну не довольно ли любоваться таскающими тюки грузчиками? По-моему, нам следует поприветствовать прибывшего офицера. - Вы так рветесь познакомиться с ним? - спросил Лафайет. - Вчера вы мне все уши прожужжали о его плебейском происхождении. По-моему, вы сказали, что на службу он поступил простым капралом. - Сейчас он генерал, и Его Величество счел должным послать его к нам, - сохраняя серьезное выражение лица, возразил Фредерик. Лафайет же продолжал весело ухмыляться. "Ничего, Жильбер, мое время придет, обязательно придет". По пристани ходили несколько офицеров, облаченных в военное обмундирование, но никого с генеральскими погонами среди них не было. Очевидно, герой битвы за Мадрид выжидал, намереваясь эффектно появиться на палубе. А может, он думал, что маркиз и сын графа сами пройдут в его каюту, чтобы первыми поприветствовать национальную знаменитость? Немыслимо! Хотя на самом деле он так не думал. Офицеры отступили на шаг-другой, и де Морепа с Лафайетом, стоящие у поручней баржи, увидели, как некий человечек шагнул с палубы "Марии-Филиппы" на пристань. - Не такого он уж и высокого роста, правда? - вслух подумал Фредерик. - На юге Франции все невысокого роста. - На юге Франции! - презрительно фыркнул Фредерик. - Он родом с Корсики, мой дорогой Жильбер. Его даже французом назвать нельзя. Скорее итальяшка... - За три недели этот итальяшка наголову разбил испанскую армию, пока вышестоящий офицер валялся с приступом острой дизентерии, - напомнил Лафайет. - Акт неподчинения, за который его следовало отдать под трибунал, - нахмурил брови Фредерик. - С этим я не спорю, - согласился Лафайет. - Но, видите ли, он все-таки выиграл войну, поэтому король Карл, добавивший корону Испании к своей коллекции головных уборов, счел несоответствующим судить солдата, который одержал столь славную победу. - Дисциплина превыше всего! Каждый должен знать свое место, где и обязан неотлучно пребывать, - иначе начнется хаос. - Вне всяких сомнений. Но способ наказать его все-таки нашелся. Его повысили до чина генерала и вместе с тем сослали _сюда_. Не хотели, чтобы он путался под ногами во время итальянской кампании. Его Величество, конечно, не откажется от титула венецианского дожа, но генерала Бонапарта случайно может занести не туда - он захватит Коллегию Кардиналов, и придется королю Карлу становиться папой. - Ваше чувство юмора переходит всякие границы. - Фредерик, вы посмотрите на него. - Я и так на него смотрю. - Тогда _не смотрите_ на него. Взгляните на кого-нибудь другого. Посмотрите на его офицеров. Вы когда-либо видели, чтобы солдаты так любили своего командира? Фредерик неохотно оторвал взгляд от генерала-корсиканца и посмотрел на его подчиненных, которые шли следом. Не как толпа придворных - здесь лесть твоему положению не поможет. Скорее, как будто... как будто... Фредерик никак не мог подыскать нужных слов... - Как будто каждый подчиненный знает - Бонапарт любит и высоко ценит его. - Проповедовать подобное - несусветная глупость, - резко воскликнул Фредерик. - Низших чинов следует держать в постоянном страхе, чтобы они крепко цеплялись за свое положение. - Пойдемте поприветствуем его. - Что за абсурд! Это он должен подойти к нам! Но Лафайет, как обычно, не стал разделять слово и дело - быстрым шагом он сошел на пристань и преодолел последние несколько ярдов навстречу Бонапарту. Бонапарт резким движением вскинул руку, отдавая честь. Фредерик, однако, ни на секунду не забывал о своем положении в высшем свете и знал, какое положение в нем занимает Бонапарт, так что к нему корсиканец подойдет сам. Может, Бонапарта и сделали генералом, но звание истинного дворянина просто так не дается. А Лафайет уже расшаркивался: - Генерал Бонапарт, для нас огромная честь принимать вас здесь. Увы, мы не можем предложить вам удобства Парижа... - Милорд губернатор, - сказал Бонапарт, тут же перепутав все возможные формы обращения, - я никогда не знал удобств Парижа. Самые счастливые моменты в моей жизни связаны с полем боя. - Как и в жизни Франции, когда вы выходите на это самое поле. Пойдемте, я представлю вам генерала де Морепа. В Детройте вы будете подчиняться именно ему. Фредерик ясно расслышал небольшую паузу, которую сделал Лафайет перед словом "подчиняться". "Я все запоминаю, Жильбер, и когда-нибудь поквитаюсь". Докеры Ирраквы в считанные минуты переправили весь груз с одного судна на другое; не прошло и часа, как баржа пустилась в путь. Естественно, весь первый день Лафайет только и делал, что рассказывал Бонапарту о преимуществах паровой машины Стефенсона. Бонапарт даже выказал некоторую заинтересованность - расспросил о возможностях транспортировки войск, о том, сколько времени займет прокладка рельс следом за наступающей армией и легко ли враг может разрушить эту железную дорогу. Разговор был столь надуман и скучен, что Фредерик никак не мог понять, каким образом Бонапарту удается его поддерживать. Конечно, офицер обязан _притворяться_, будто на лету схватывает каждое слово губернатора, но Бонапарт слишком уж переигрывал. Вскоре беседа потекла без участия Фредерика, но тот против этого ничуть не возражал. Он с головой погрузился в собственные мысли, вспомнив ту актрису - как там ее звали? - которая так замечательно исполняла роль... в общем, какую-то роль. Или не актриса она была, а балерина? Этого он не помнил, зато в его памяти четко запечатлелись ее ножки, грациозные, стройные ножки, вот только она наотрез отказалась ехать с ним в Канаду, отвергнув его заверения в чистой и искренней любви. А ведь он обещал построить ей дом намного лучше, чем для собственной жены! О, если бы она поехала с ним! Ну да, она вполне могла умереть от той же лихорадки, от которой умерла его жена, - ну и что? Хотя, может, это все к лучшему. Играет ли она еще на сценах Парижа? Бонапарт, конечно, не ответит на его вопрос, но один из подчиняющихся ему офицеров мог встречаться с ней. Надо бы порасспросить. Ужинали они, естественно, за губернаторским столом - поскольку на всей барже это был единственный стол. Губернатор Радуга передала свои сожаления по поводу, что не может лично посетить столь почетных французских гостей, но надеется, что ее команда обеспечит им все возможные удобства. Фредерик, растолковавший ее слова весьма однозначно и посчитавший, что еду им будет готовить какой-нибудь краснокожий, уже приготовился к очередному дикарскому кушанью из жестких оленьих хрящей - такое даже олениной не назовешь, - однако вопреки ожиданиям повар оказался французом! Гугенотом, правда, вернее, потомком гугенотов, но на истинных католиков повар зла не держал, поэтому ужин оказался превыше всяких похвал. Кто бы мог подумать - в такой глуши они вкушали настоящий французский ужин! Причем не какой-то там акадийский, который обычно переперчен и насыщен донельзя специями. За ужином, прикончив все съедобное, что лежало на блюдах, Фредерик честно попытался принять более активное участие в разговоре. Он как можно нагляднее постарался обрисовать Бонапарту ту невозможную военную ситуацию, что сложилась на юго-западе. Перечислил одну за другой все проблемы - неподдающихся дисциплине краснокожих союзников, бесконечный приток иммигрантов. - Но больше всего хлопот доставляют наши собственные солдаты. Как и всякий низкий класс, они чересчур подвержены предрассудкам. Во всем видят какие-то знамения. Какой-нибудь немец или датчанин нарисует на своей двери оберег, и солдат приходится палкой загонять в этот дом. Бонапарт отхлебнул глоток кофе (варварский напиток! но, похоже, генерал им наслаждался не меньше коренного обитателя Ирраквы), после чего откинулся на спинку кресла и смерил Фредерика своими спокойными, пронзительными глазами. - Вы хотите сказать, что вместе с пехотой обыскиваете дома? Снисходительное отношение Бонапарта не лезло ни в какие рамки, но прежде чем Фредерик успел придумать ответ поязвительнее, в разговор, громко рассмеявшись, вмешался Лафайет: - Наполеон, - сказал он, - мой дорогой друг, именно такова природа нашего врага в этой войне. Когда самый большой город в округе пятидесяти миль состоит из четырех домов и кузницы, специально дома не обыскивают. Каждый дом - это вражеская крепость. Лоб Наполеона наморщился: - Неужели они никогда не собирают свои силы в армии? - Они не выступали армией с тех пор, как генерал Уэйн разбил вождя Понтиака [Понтиак - вождь алгонкинского племени оттава (у Карда - оттива), возглавивший восстание индейских племен в 1762 году] много лет назад, да и то это была английская армия. Соединенные Штаты обладают лишь несколькими фортами, но все они раскиданы по Гайо. - Тогда почему эти форты еще стоят? Лафайет снова усмехнулся: - Неужели вы не читали отчетов о войне английского короля против восставших Аппалачей? - Я был занят несколько иными проблемами, - ответил Бонапарт. - Вы можете не напоминать нам о своих победах в Испании, - встрял Фредерик. - Мы бы сами с радостью участвовали в этой войне, выдайся такая возможность. - Да неужели? - пробормотал Бонапарт. - Позвольте, я расскажу вам, - предложил Лафайет, - что случилось с лордом Корнуоллисом [Корнуоллис Чарльз (1738-1805) - английский военный и государственный деятель; командовал английскими соединениями во время войны за независимость США; подписал капитуляцию в Йорктауне; позднее - вице-король и главнокомандующий в Ирландии] и его армией, когда он попытался напасть на столицу Аппалачей город Франклин, что в верховьях реки Теннизи. - Позвольте лучше мне рассказать, - перебил его Фредерик. - Ваш рассказ, Жильбер, обычно чересчур перегружен излишними подробностями. Лафайета, похоже, несколько покоробило беспардонное вмешательство Фредерика в разговор, но ведь именно Лафайет в свое время настоял на том, чтобы они обращались друг к другу по именам, как равные по чину. Если б Лафайет пожелал, чтобы к нему относились как к маркизу, он бы сейчас настоял на протоколе. - Рассказывайте, - кивнул Лафайет. - Корнуоллис пустился на розыски армии восставших Аппалачей. Но ничего не нашел. Наткнулся лишь на пустые хижины, которые не преминул сжечь, несмотря на то что возвести новую хижину ничего не стоит. Зато каждый день по меньшей мере полдюжины его солдат погибали под мушкетным огнем, не говоря уже о раненых. - Стреляли из винтовок, - поправил Лафайет. - Да, конечно, эти американцы предпочитают винтовки, - согласился Фредерик. - Но из них же не дашь нормального залпа, их очень долго перезаряжать, - удивился Бонапарт. - А они вообще их не перезаряжают, если только численностью не превосходят, - пожал плечами Лафайет. - Так вот, - продолжал Фредерик, - добравшись наконец до Франклина, Корнуоллис вдруг понял, что половина его армии мертва, ранена или охраняет обозы. Бенедикт Арнольд, генерал с Аппалачей, возвел вокруг города укрепления - нарыл вокруг канав, рвов и так далее. Лорд Корнуоллис попытался было взять город в осаду, но черрики двигались так бесшумно, что дозоры роялистов даже не слышали, как они пробирались внутрь войск. Эти повстанцы разработали дьявольский план - они подружились с краснокожими и сделали их полноправными гражданами, да, да, представьте себе. Вот где окупилась их доброта. Войска Аппалачей также совершали налеты на обозы Корнуоллиса - в общем, и месяца не прошло, как стало совершенно ясно, что Корнуоллис превратился из осаждающего в осажденного. Закончился его поход тем, что он сдался вместе со всей армией в плен, и английскому королю пришлось пожаловать Аппалачам независимость. Бонапарт мрачно кивнул. - Но основная хитрость заключалась не в способе ведения войны, - заговорил Лафайет. - После того как Корнуоллис сдался, его привезли во Франклин, где он обнаружил, что все семьи поселенцев выехали из города задолго до того, как к нему подступила английская армия. Вот в чем главное преимущество живущих в глуши американцев. Они способны быстро собраться и уехать куда глаза глядят. Они не привязаны к какому-то одному месту. - Да, но их можно убить, - отметил Бонапарт. - Только прежде поймайте, - ответил Лафайет. - Но ведь у них есть поля, есть фермы, - возразил Бонапарт. - Правильно, вы можете пуститься на поиски ферм, - согласился Лафайет. - Но, захватив одно из подобных хозяйств, вы вдруг обнаружите, что живет там обычная фермерская семья - при условии, если в доме вообще кто-то будет. И солдат среди них нет. _Армии_ нет. А когда будете уезжать, кто-то пальнет вам в спину из леса. Может, тот самый смиренный фермер, может, нет. - Интересная проблема, - задумался Бонапарт. - Врага как бы не существует. Он не концентрирует свои силы. - Поэтому мы вынуждены якшаться с краснокожими, - подтвердил Фредерик. - Мы же не можем собственными руками убивать невинных фермеров и их семьи. - Так что вы платите краснокожим, которые убивают их за вас. - Да. И вроде бы неплохо получается, - кивнул Фредерик. - Во всяком случае иных шагов мы предпринимать не собираемся. - _Неплохо? Неплохо_ получается? - презрительно переспросил Бонапарт. - Десять лет назад к востоку от Аппалачей насчитывалось не более пяти сотен американских хозяйств. На нынешний момент между Аппалачами и Май-Амми живет десять тысяч поселенцев, которые продолжают продвигаться дальше на запад. Лафайет подмигнул Фредерику. Фредерик лютой ненавистью ненавидел Лафайета, когда он вот так ему подмигивал. - Наполеон читал наши отчеты, - весело констатировал Лафайет. - И запомнил наши оценки численности американских поселений в Резервации Краснокожих. - Король желает, чтобы вторжение американцев на французскую территорию было остановлено, остановлено раз и навсегда, - заявил Бонапарт. - Правда? - удивился Лафайет. - Странный же способ он избрал, чтобы продемонстрировать нам свое желание. - Странный? Он послал меня, - напыщенно сказал Бонапарт. - Это значит, что ему нужна только победа. - Но вы всего лишь генерал, - напомнил Лафайет. - У нас уже имеются генералы. - Кроме того, - вмешался Фредерик, - вы ни за что не отвечаете. Здесь командую я. - Вообще-то, высшую власть здесь представляет маркиз, - заметил Бонапарт. Фредерик сразу уловил намек. Стало быть, Лафайет обладает властью поставить Бонапарта над Фредериком, если пожелает того. Он бросил беспокойный взгляд на Лафайета, который с увлечением намазывал гусиный паштет на кусок хлеба. - Генерал Бонапарт находится под _вашим_ командованием, Фредерик. Это изменению не подлежит. Никогда. Надеюсь, я ясно выразился, мой дорогой Наполеон? - Разумеется, - ответил Наполеон. - Я вовсе не желал менять существующие здесь порядки. Но вы должны знать, король посылает в Канаду не только генералов. Весной сюда прибудет тысяча солдат. - Что ж, я немало потрясен известием, что он в очередной раз пообещал прислать сюда побольше солдат, - по-моему, Фредерик, мы слышали подобные обещания дюжину раз, не меньше, вы не помните точно? Я всегда рад услышать очередное обещание от короля. - Лафайет допил остатки вина в бокале. - Но все дело в том, мой дорогой Наполеон, что у нас уже имеются солдаты, которые ровным счетом ничего не делают. Сидят себе в Детройте и Чикаго, расплачиваясь за скальпы бурбоном. Только спиртное зря переводим. Краснокожие хлещут его, как воду, после чего падают замертво. - Но если у нас уже есть генералы, есть солдаты, - снисходительно спросил Бонапарт, - чего, по вашему мнению, нам не хватает, чтобы выиграть эту войну? Фредерик никак не мог решить, то ли ненавидеть Бонапарта, который смел грубить аристократу, то ли влюбиться в него за то, что он нахамил премерзейшему маркизу де Лафайету. - Чего не хватает? Десяти тысяч французских поселенцев, - ответил Лафайет. - В ответ на американца мы должны выставлять француза, на женщину - женщину, на ребенка - ребенка. Надо сделать так, чтобы в этой части страны говорили по-французски, и только. Надо подавить их числом. - Никто не согласится жить в подобной дикости, - объявил Фредерик, уже в который раз выражая свое мнение по этому поводу. - Посулите дармовую землю, и сюда ринутся толпы, - сказал Лафайет. - Всякие подонки и отбросы, - фыркнул Фредерик. - По-моему, мы по горло ими сыты. Бонапарт молча изучал лицо Лафайета. - Эти земли весьма ценны своими мехами и пушниной, - наконец тихо произнес Бонапарт. - Король недвусмысленно высказался на этот счет. Он не желает, чтобы европейцы селились вне фортов. - Тогда король проиграет войну, - радостно заявил Лафайет, - сколько бы генералов он сюда ни послал. И на этом, господа, я думаю, нам следует закончить наш ужин. С этими словами Лафайет поднялся и покинул каюту. Бонапарт повернулся к Фредерику, который тоже встал, собираясь уйти. Генерал протянул руку и коснулся запястья Фредерика. - Останьтесь, пожалуйста, - промолвил он. Нет, на самом деле он сказал одно лишь "останьтесь", но Фредерику показалось, что вместе с тем он произнес "пожалуйста", что он действительно _жаждет_, чтобы Фредерик остался с ним, что он любит и почитает Фредерика. Но он не мог остаться, нет, не мог, ведь Бонапарт простолюдин, и Фредерику не о чем с ним говорить... - Милорд де Морепа, - прошептал корсиканский капрал. Или он сказал просто "Морепа", а Фредерик домыслил все остальное? Какие бы слова он ни произнес, в голосе его прозвучало уважение, проникнутое доверием, надеждой... И Фредерик остался. Бонапарт ничего особенного не сказал. Обычные любезности. "Нам надо действовать вместе". "Мы должным образом послужим нашему королю". "Я помогу вам, чем смогу". Но Фредерик видел за этими простыми словами нечто большее. Обещание будущей славы, возвращение в Париж с победой. Он победит американцев и, что еще важнее, поставит на место Лафайета, восторжествовав над этим предателем, преклоняющимся перед демократией маркизом. Он и Бонапарт сделают это - вместе. Надо лишь потерпеть пару-другую лет, создать из краснокожих огромную армию, и американцы вынуждены будут в ответ поднять свою армию; тогда мы разгромим американские войска и отправимся домой. Вот и все. Надежда и вера лихорадочно бились в сердце, но... Но тут Бонапарт отпустил запястье Фредерика. Через руку Бонапарта в тело Фредерика словно перетекали жизнь и тепло, бьющие из великого источника. Теперь, когда Бонапарт отпустил его, Фредерик ощутил холод и неизмеримую усталость. Но оставалась еще улыбка Бонапарта, и Фредерик, взглянув на него, вспомнил обещания, которые жили в нем мгновения назад. Да как он мог подумать, что сотрудничество с Бонапартом принесет ему нечто иное, кроме как триумф и награды? Этот человек знал свое место, это было видно невооруженным глазом. Фредерик просто _воспользуется_ неоспоримым военным талантом Бонапарта, и, восторжествовав, они вернутся во Францию, овеянные славой... Улыбка Бонапарта потускнела, и снова Фредерик ощутил призрачное чувство потери. - Доброй вам ночи, - сказал Бонапарт. - Увидимся утром, сир. И корсиканец покинул комнату. Если бы Фредерик видел в эти минуты свое лицо, он бы сразу узнал выражение, застывшее на нем: оно точь-в-точь походило на ту любовь и преданность, которую выражали подчиненные Бонапарту офицеры. Но он не мог видеть своего лица. Той ночью он лег в постель со спокойным сердцем - за все годы жизни в Канаде он ни разу не ощущал подобной уверенности и надежды. Внутри него все бурлило. Он чувствовал... "Как бы это назвать? - задумался он. - Ах да. Ум, рассудок". Он даже чувствовал, будто бы внезапно в тысячу раз поумнел. Царила глубокая ночь, но матросы продолжали трудиться, управляя шумной паровой машиной, закачивающей воду в шлюз. Инженерная диковинка, самая невероятная, самая хитроумная система шлюзов, изобретенная человеком. Но остальному миру она была еще неизвестна. Европа по-прежнему считала Америку страной дикарей. Но Соединенные Штаты, воодушевленные примером старого волшебника Бена Франклина, вовсю продвигали и поощряли всевозможные изобретения и отрасли промышленности. Ходили слухи, что человек по имени Фултон [Фултон Роберт (1765-1815) - американский изобретатель. Участвовал в строительстве каналов, шлюзов. В 1803 году во Франции на реке Сене продемонстрировал первое паровое судно, но изобретение не получило одобрения французского правительства, и Фултон вернулся в Англию, а в 1806 году переехал в США, где и построил первый колесный пароход "Клермонт". В августе 1807 года "Клермонт" совершил первый рейс по реке Гудзон от Нью-Йорка до Олбани.] создал работающую на пару лодку, которая уже курсировала вверх-вниз по Гудзону, - паровой корабль, который предлагался королю Карлу и постройку которого монарх наотрез отказался финансировать! В земли Сасквахеннии и Аппалачей вгрызались угольные шахты. А здесь, в штате Ирраква, белого человека в гонке, которую он же сам и затеял, обогнали краснокожие - они роют каналы, строят паровые машины, способные ходить по рельсовым дорогам, ткацкие станки на пару, которые, переработав хлопок Королевских Колоний, превращают его в изумительную ткань, способную конкурировать по качеству с той, что производится в Европе, - мало того, она еще и обходится вдвое дешевле. Это было только начало, задел, но уже большая часть лодок, заходящих в реку Сен-Дени, направлялась не в Канаду, а в Ирракву. Лафайет стоял у поручней, пока шлюз не заполнился водой доверху и огни паровой машины не потухли. Затем - стук-стук-стук - застучали копыта лошадей, и баржа вновь скользнула на чистую воду. Лафайет покинул палубу и спустился по лестнице в свою каюту. На рассвете они прибудут в порт Баффало. Де Морепа и Бонапарт направятся на запад, в Детройт. А Лафайет вернется в свой губернаторский особняк в Ниагаре. Там он снова засядет за дела, будет отдавать бессмысленные приказы и наблюдать за тем, как политика Парижа в Канаде медленно, но верно лишает французов будущего. Лафайет ничего не мог поделать с этими американцами, как с белыми, так и с краснокожими, которые, перевалив через Канаду, отправлялись дальше. Однако кое-что он все-таки мог сделать, он еще поможет Франции превратиться в нацию, которая устремится в будущее не менее решительно, чем Америка. Зайдя в каюту, Лафайет с улыбкой завалился на койку. Он представлял, чем там занимается сейчас Бонапарт, оставшийся наедине с этим бедняжкой, пустоголовым Фредди. Юный граф де Морепа наверняка уже окончательно и бесповоротно очарован. То же самое могло произойти и с Лафайетом, если бы его не предупредили о способностях Бонапарта, о его даре. Люди, подпавшие под влияние Наполеона, без колебаний вверяли ему свои жизни. Конечно, это прекрасный дар для генерала - но до тех пор, пока он использует его на своих солдатах, пробуждая в них желание пойти ради своего полководца на смерть. Но Бонапарт использовал свою силу на каждом встречном, если тот мог принести ему хоть какую-нибудь выгоду. Поэтому старый друг Лафайета Робеспьер выслал ему некий амулет из камней. Противоядие от чар Бонапарта. И скляночку с порошком - окончательное противоядие от Бонапарта, если тот совсем отобьется от рук и с ним никак будет не совладать. "Не беспокойся, Робеспьер, мой старый друг, - думал Лафайет. - Бонапарт будет жить. Он считает, что заставит Канаду послужить его целям, но я сделаю так, что он послужит целям демократии. Бонапарт сейчас и не подозревает об этом, но, вернувшись во Францию, он будет готов принять на себя командование революционной армией. Его дар поможет положить конец тирании правящего класса, я не допущу, чтобы он растрачивался по пустякам, увенчивая бестолковую голову короля Карла новыми бессмысленными коронами". Ибо дар Лафайета состоял вовсе не в умении читать мысли людей, как подозревал де Морепа. Но близко к тому, очень близко. С первого взгляда на мужчину или женщину Лафайет мог определить, чего больше всего на свете он или она жаждет. А зная это, нетрудно догадаться об остальном. Лафайет уже знал Наполеона лучше, чем сам Наполеон знал себя. Он видел, Наполеон Бонапарт хочет править миром. И, может быть, он достигнет желаемого. Но сейчас Лафайет будет править Наполеоном Бонапартом. Он заснул, крепко сжимая в руке амулет, который оберегал его. 4. ЛОЛЛА-ВОССИКИ Покидая Такумсе у ворот форта Карфаген, Лолла-Воссики догадывался, о чем думает брат. Такумсе думал, что Лолла-Воссики украл бочонок, чтобы пить, пить и пить. Но на самом деле Такумсе ничего не знал. Как не знал Бледнолицый Убийца Гаррисон. Никто не знал Лолла-Воссики. Этот бочонок поможет ему продержаться месяца два. Глоточек сейчас, глоточек потом. Осторожные глоточки, маленькие, чтобы не пролить ни капли, выпей именно столько, не больше, заткни дырку пробкой, пускай останется на потом. Может быть, хватит на три месяца. Прежде, чтобы получить чашечку спиртного из темно-коричневого кувшина, ему приходилось держаться рядом с фортом Бледнолицего Убийцы Гаррисона. Однако теперь огненной воды хватит надолго, и он может пуститься на поиски, пуститься в долгое путешествие на север, навстречу зверю сновидения. Никто ведать не ведал, что к Лолла-Воссики по-прежнему в сновидениях является зверь. Белый человек не знал этого, потому что ночной зверь никогда не является бледнолицым, они спят все время, беспробудно. А краснокожие не знали, потому что при виде Лолла-Воссики думали, что, поклоняясь виски, он скоро умрет, зверя сновидения у него нет, поэтому он не сможет проснуться. А Лолла-Воссики ничего не говорил. Лолла-Воссики сразу узнал свет, загоревшийся на севере, - впервые он увидел его пять лет назад. Он понимал, это зовет его зверь сновидения, только пойти к нему не мог. Он пять, шесть, двенадцать раз уходил на север, но огненная вода вскоре покидала его кровь, и назад возвращался шум, ужасный черный шум, который причинял ему нестерпимую боль. Когда появлялся черный шум, в его голову будто вонзались сотни крошечных кинжальчиков и начинали поворачиваться, вертеться в ране, пока он окончательно не лишался ощущения земли, пока сияние зверя сновидения не затуманивалось. И тогда ему приходилось возвращаться, выпрашивать огненную воду, утихомиривать шум, чтобы хоть отчасти вернуть способность _мыслить_. В последний раз было хуже всего. Огненной воды не привозили долго, очень долго, и последние два месяца Бледнолицый Убийца Гаррисон не давал ему спиртного - может, чашку в неделю, которой хватало, чтобы продержаться чуть больше нескольких часов. Два долгих месяца продолжался черный шум. От постоянного черного шума Лолла-Воссики не мог ходить прямо. Все колышется, земля прыгает вверх-вниз, как тут походишь, когда земля становится похожей на воду? Поэтому все думали, что Лолла-Воссики пьян, вылитый пьяница краснокожий, который постоянно шатается и падает. "Где он берет спиртное? - спрашивали они. - Ни у кого нет спиртного, а Лолла-Воссики ходит пьяным, как это у него получается?" Но глаза их не видели, что Лолла-Воссики вовсе не пьян. Неужели они не слышат, как он говорит, ведь язык его не заплетается, а слова выходят ясные и четкие? Неужели они не чувствуют, что от него вовсе не пахнет виски? Никто не догадывался, никто не знал, никто не счел должным подумать. Всем известно, что Лолла-Воссики постоянно нуждается в выпивке. И никому не приходит на ум, может, Лолла-Воссики терзает такая страшная боль, что он молит о приходе смерти. А когда он закрывал глаза, чтобы мир перестал волноваться вокруг, как река, все решали, что он спит, и принимались говорить. Они говорили такое, чего никогда бы не сказали ни при одном краснокожем. Это Лолла-Воссики выяснил быстро, поэтому, когда черный шум особенно донимал его, так донимал, что у него появлялось желание улечься на дно реки и навсегда покончить с вечным грохотом, он брел в кабинет Бледнолицего Убийцы Гаррисона, падал на пол у его двери и слушал. Черный шум громом отдавался в голове, но не в ушах, поэтому голоса он слышал даже сквозь непрестанный рев черного шума. Он запоминал каждое слово, доносящееся до него из-под двери. Он знал все, что говорил Бледнолицый Убийца Гаррисон своим помощникам. Но Лолла-Воссики никому не рассказывал о том, что слышит. Лолла-Воссики вообще старался ничего не рассказывать. Все равно ему никто бы не поверил. "Ты пьян, Лолла-Воссики. Стыдись, Лолла-Воссики". Даже когда он не был пьян, даже когда он испытывал такую боль, что готов был убить кого угодно, лишь бы остановить ее, - даже тогда все твердили: "Ужасно, что краснокожий может так напиваться". И Такумсе, находящийся рядом, никогда не возражал - он был сильным и великим, а Лолла-Воссики - слабым и ничтожным. На север, на север, на север шел Лолла-Воссики, беспрестанно напевая про себя: "Тысячу шагов на север, и я сделаю маленький глоточек. Черный шум очень силен, и я не знаю, где север, но все же иду, потому что не смею остановиться". Сплошная темная ночь. Завеса черного шума столь плотна, что земля ничего не говорит Лолла-Воссики. Кажется, светлое сияние зверя сновидения исходит сразу отовсюду. Один глаз видит ночь, другой - черный шум. Должен остановиться. Нужно остановиться. Лолла-Воссики долго выбирал дерево, после чего поставил на землю бочонок и сам опустился на траву, зажав виски между ног. Очень осторожно, поскольку ничего не видел, он ощупал со всех сторон доски, отыскивая затычку. Тук-тук-тук томагавком, тук-тук-тук - и затычка вышла. Он медленно вытащил ее пальцами. Затем наклонился, прижал рот к дырке, как будто целовал крепко-крепко, присосался, словно ребенок к груди, вот как крепко. Теперь поднять бочонок, потихоньку, медленно, очень медленно, не слишком высоко, ага, вот появился вкус, потекла огненная вода, один глоток, два глотка, три глотка, четыре. Четыре - это предел. Четыре - это конец. Четыре - это истинное число, целое число, квадратное число. Четыре глотка. Он вставил затычку обратно в дырку и забил ее томагавком. Выпивка тем временем добралась до головы. Черный шум редеет, редеет. Превращаясь в тишину. В чудесную, прекрасную зеленую тишину. Но зелень также уходит вместе с чернотой. Каждый раз она бесследно пропадает. Чувство земли, зеленое видение, которым обладает каждый краснокожий, - а ведь когда-то Лолла-Воссики видел лучше всех. Но теперь, когда зрение возвращается, сразу за ним следует черный шум. А когда черный шум уходит, когда огненная вода прогоняет его, вместе с ним уходит и зеленая живая тишина. И Лолла-Воссики превращается в настоящего белого человека. Он отрезан от земли. Ветки хрустят и ломаются у него под ногами. Корни цепляют. Животные бегут. Лолла-Воссики надеялся, долгие годы пытался определить точное количество огненной воды, которое нужно выпить, чтобы черный шум ушел, а зеленое видение осталось. Четыре глотка - это наилучший результат, которого он достиг. Черный шум оставался поблизости, прячась за ближайшим деревом. Но и ощущение зелени держалось рядом, там, где он мог до него дотронуться. Только дотронуться. Таким образом он мог притвориться настоящим краснокожим, забыть о власти виски, о том, что на самом деле он превратился в белого. Однако слишком много времени он провел без выпивки - целых два месяца, не считая время от времени перепадавшей чашки-другой. Четыре глотка для него было слишком крепко. Зелень ушла вместе с чернотой. Но сегодня ему было все равно. Все равно ему нужно поспать. Проснувшись утром, он ощутил вернувшийся черный шум. Он не понял, то ли солнце, то ли громыхания разбудили его, впрочем, это не имело значения. Стук по пробке - четыре глотка, стук - заткнули обратно. На этот раз земля осталась рядом, он даже чувствовал ее немножко. Даже сумел обнаружить кролика в норе. Толстая старая ветка. Обрезать здесь, разрезать тут, расщепить так, чтобы острые щепки торчали во все стороны. Лолла-Воссики склонился над кроличьей норой. - Я очень хочу есть, - прошептал он. - И я очень слаб. Отдашь ли ты мне свое мясо? Он напрягся, ожидая услышать ответ, надеясь узнать, прав ли он. Но ничего не услышал, ведь кролики вообще говорят очень тихо. Когда-то, вспомнил он, ему были слышны все живые голоса, в том числе и те, что раздавались за многие мили от него. Может быть, если черный шум когда-нибудь уйдет навсегда, он сможет слышать по-прежнему. Но сегодня он так и не узнал, дал ли кролик свое согласие или нет. Поэтому он так и не понял, правильно ли поступил или нет. Не узнал, взял ли он, как настоящий краснокожий, приняв подарок от земли, или украл, как белый человек, который убивает все, что попало. У него не было выбора. Он ткнул веткой в нору и повернул. Почувствовал, как внутри что-то забилось, услышал чей-то писк и потащил, продолжая поворачивать. Маленький кролик, небольшой, совсем малыш, вырывался из цепких объятий щепок, но Лолла-Воссики действовал быстро, и в тот момент, когда кролика подтащило к выходу из норы, когда тот был готов выскочить и спасаться бегством, Лолла-Воссики подставил свою руку, схватил кролика за голову, поднял его в воздух и резко повернул, ломая шею. Малыш упал на землю мертвым, и Лолла-Воссики отнес его подальше от норы, вернувшись к бочонку, потому что не следует свежевать животное там, где тебя могут услышать или увидеть его родственники, - это оставит в земле пустую дыру. Огонь разводить он не стал. Слишком опасно, не время коптить мясо, когда форт Бледнолицего Убийцы Гаррисона маячит на горизонте. Да и мяса-то было! Он подъел все, съел кролика прямо сырым - конечно, пришлось пожевать, но вкус нес в себе жизнь. Каждый краснокожий знает: не можешь накоптить мяса впрок, унеси все, что возможно, в животе. Он заткнул шкурку за пояс, взвалил бочонок на плечо и направился на север. Впереди сиял белый свет, зверь сновидения звал его, зверь приказывал поторопиться. "Я разбужу тебя, - обещал зверь сновидения. - Я прерву твой вечный сон". Белый человек слышал о зверях сновидения, которые являются в снах. Белый человек думает, что краснокожие уходят в леса и видят там сны. Глупые, непонятливые бледнолицые. Вся жизнь - это долгий сон, одно длинное сновидение. Ты засыпаешь в ту секунду, когда появляешься на свет, и спишь до тех пор, пока в один прекрасный день тебя не позовет зверь сновидения. Тогда ты идешь в лес - иногда достаточно сделать несколько шагов, иногда приходится идти на край света. Ты идешь, пока не встретишь зверя, который звал тебя. На самом деле этот зверь - не призрачное сновидение. Он пробуждает тебя от сна. Зверь учит, кто ты есть, показывает твое место на земле. После чего ты возвращаешься домой, очнувшийся от долгого сна, наконец проснувшийся, и рассказываешь шаману, матери, сестрам, каким был твой зверь сновидения. Медведем? Бобром? Птицей? Рыбой? Ястребом или орлом? Пчелой или осой? Шаман растолкует тебе все, и ты сможешь выбрать себе новое имя. А мать и сестры назовут твоих детей, неважно, родились они уже или еще нет. Братья Лолла-Воссики давным-давно встретились со зверьми из своих сновидений. А мать его уже умерла, две его сестры ушли жить в другое племя. Кто назовет его детей? "Я знаю, - сказал Лолла-Воссики. - Знаю. У Лолла-Воссики, у этого одноглазого, отравленного виски краснокожего никогда не будет детей. Но Лолла-Воссики найдет своего зверя сновидения. Лолла-Воссики проснется. Лолла-Воссики возьмет себе новое имя". И Лолла-Воссики решит, жить ему дальше или умереть. Если черный шум и дальше будет звучать и пробуждение не научит его ничему новому, Лолла-Воссики пойдет спать в реку - пусть она унесет его в море, далеко-далеко от земли и черного шума. Но если пробуждение даст ему причину жить, останется черный шум или нет, тогда Лолла-Воссики будет жить - впереди его ждут многие годы выпивки и боли, боли и выпивки. Каждое утро Лолла-Воссики выпивал по четыре глотка, каждый вечер отпивал из бочонка четыре глотка, после чего засыпал, надеясь, что, когда зверь сновидения разбудит его, он сможет спокойно умереть. Однажды он вышел на берег чистой, прозрачной реки; глаза ему застилал черный шум, раскатами перекатываясь в голове. В воде стоял огромный коричневый медведь. Шлепнув лапой по поверхности, он подбросил в воздух какую-то рыбешку и, тут же поймав ее зубами, дважды чавкнув, проглотил. Но не еда привлекла Лолла-Воссики. Он заметил медвежьи глаза. Один глаз у медведя отсутствовал, в точности как у Лолла-Воссики. Это заставило Лолла-Воссики задуматься, а не этот ли медведь его зверь сновидения. Но такого не могло быть. Белое сияние, зовущее его, по-прежнему светилось на севере, теперь переместившись чуть к западу. Поэтому медведь не мог быть его зверем сновидения, он был частью сна. Однако он мог нести какое-то послание для Лолла-Воссики. Медведь оказался здесь, потому что земля захотела поведать Лолла-Воссики некую историю. И вот что первое заметил Лолла-Воссики: когда медведь подхватывал рыбу когтями, он смотрел здоровым глазом, ловя блестки солнца на рыбьей чешуе. Лолла-Воссики был знаком с этой манерой, потому что сам наклонял голову чуть-чуть набок, как медведь. А вот что второе заметил Лолла-Воссики: когда медведь вглядывался в воду, отыскивая плывущую рыбу, чтобы поймать ее, он смотрел вторым глазом, глазом, которого не было. Этого Лолла-Воссики не понял. Это было очень странно и необычно. Но вот что последнее заметил Лолла-Воссики: когда он следил за медведем, его собственный здоровый глаз был закрыт. А когда он открыл этот глаз, река все еще расстилалась перед ним, солнце играло на ее поверхности, рыбки, выплескиваясь, танцевали в воздухе и вновь исчезали - но медведя не было. Лолла-Воссики видел его, только когда закрывал здоровый глаз. Лолла-Воссики выпил из бочонка два глотка, и медведь пропал. Вскоре Лолла-Воссики наткнулся на дорогу, проложенную белым человеком, и, ступив на нее, почувствовал, как она забурлила под его ногами, словно река. Течение дороги потащило его за собой. Он сначала споткнулся, но, удержав равновесие, выпрямился и с бочонком на плече зашагал туда, куда его вели. Краснокожие не любили ходить по дорогам белого человека - в сухую погоду их земля чересчур тверда, а в дождливую превращается в лед, да и колеи, оставленные колесами проехавших повозок, хватают за ноги, словно руки бледнолицего, ставят подножки, так и норовят опрокинуть. Но эта земля, как ни странно, была мягкой, словно весенняя трава на речном берегу, - только надо было идти в нужном направлении. Свет уже не сиял где-то впереди, он заключал в мягкие объятия, и Лолла-Воссики понял, зверь его сновидений очень, очень близко. Дорога трижды пересекала воду - два маленьких ручейка и один поток, и над каждым из больших тяжелых бревен и крепких досок, с самой настоящей крышей, которой белый человек обычно украшал свои дома, был возведен мостик. На первом мосту Лолла-Воссики надолго задержался. Он никогда не слышал о таком. Он стоял там, где должна была течь вода, однако мост был настолько крепким и прочным, а стены его - такими толстыми, что он вообще не видел и не слышал воды. Зато чувствовал ненависть реки. Лолла-Воссики слышал, как она злится, как ей хочется добраться до моста и унести его. "Таков путь белого человека, - подумал Лолла-Воссики. - Белому человеку обязательно нужно покорять, отнимать от земли принадлежащее ей". И все же, стоя там, он заметил еще кое-что. Хоть огненная вода практически выветрилась из его тела, черный шум на мосту звучал значительно тише. Впервые за долгое время он расслышал зеленую тишину. Как будто этот черный шум отчасти исходил от реки. Как так может быть? Река никогда не держала зла на краснокожих. И вещь, созданная руками бледнолицых, не способна приблизить краснокожего к земле. Однако здесь он вновь ощутил зеленую тишину. Лолла-Воссики поспешил дальше по дороге; может быть, когда зверь сновидения разбудит его, он сможет это объяснить. Дорога вливалась в широкие луга, на которых стояло несколько строений белого человека. И множество повозок. Стреноженные и привязанные лошади мирно паслись на мягкой траве. Слышались звон металлических молотков, стук вгрызающихся в дерево топоров, скрежет пил и прочие звуки, издаваемые убивающим лес бледнолицым. Город белого человека. Но нет, не совсем. Лолла-Воссики остановился на краю луга. "Чем это поселение отличается от других городков? Чего здесь не хватает? Что я обязательно должен был увидеть?" Частокол. Здесь не было частокола, не было крепости. Но где же бледнолицые прячутся? Где запирают пьяных краснокожих и воров? Где складывают свои ружья? - Поднимайте! Выше! Выше! - словно колокол, разнесся голос белого человека в плотном воздухе жаркого летнего полдня. На поросшем травой холме, находящемся примерно в полумиле от краснокожего, стала подниматься странная деревянная штуковина. Людей, суетящихся вокруг, Лолла-Воссики не видел - их закрывал откос холма. Зато он видел огромный, сияющий свежесрубленной белизной деревянный каркас, поднимаемый шестами. - Теперь боковую стену! Раз, два, взяли! Медленно показался еще один каркас, установленный под углом к первому. Встав вертикально, они уперлись ребрами друг в друга. И тут Лолла-Воссики наконец заметил людей. Белокожие юноши полезли вверх по дереву - зацепившись за бревна, они принялись поднимать и опускать свои похожие на томагавки молотки, вбивая в дерево подчинение. Постучав немножко, они гордо выпрямились, все трое, замерев на самой вершине деревянных стен, - их поднятые молотки напоминали копья, только что вытащенные из туши дикого бизона. Шесты, подпирающие стены, убрали. Стены стояли сами собой, держа одна другую. До Лолла-Воссики донеслись радостные крики. Затем на склоне холма внезапно появились бледнолицые. "Неужели меня заметили? Может, они прогонят меня или бросят за решетку?" Нет, они всего лишь спускались с холма, направляясь туда, где паслись их лошади и стояли повозки. Лолла-Воссики растаял в лесной глуши. Он отпил из бочонка четыре глотка, затем вскарабкался на дерево и засунул бочонок в развилку трех толстых ветвей. Чтобы спрятать и утаить, укрыть и сохранить. Густая листва спрячет его; никто не увидит бочонок с земли - даже краснокожий. Лолла-Воссики отправился обратно кружным путем, но вскоре он вновь подошел к холму, на котором высились новые стены. Лолла-Воссики долго изучал их, но так и не понял, что же за дом это будет. Подобных зданий он никогда раньше не видал, оно было похоже на новый особняк Бледнолицего Убийцы Гаррисона, только намного больше размерами. Столь большого, высокого строения Лолла-Воссики вообще никогда не видел, оно было даже выше крепости. Сначала странные мосты, крепкие, как дома. Теперь это странное здание высотой с деревья. Лолла-Воссики покинул укрывающий его лес и, качаясь из стороны в сторону - земля не могла держать равновесие, когда внутри него переливалось спиртное, - вышел на открытую поляну. Подойдя к зданию, он ступил на деревянный пол. Пол белого человека, стены белого человека, но тем не менее дом казался каким-то иным, каким-то необычным, разительно отличаясь от прочих построек, которые доводилось видеть Лолла-Воссики. Внутри оказалось большое открытое пространство. Очень высокие стены. Белый человек впервые построил здание, внутри которого было просторно и светло. Здесь даже краснокожий чувствовал себя уютно. - Кто там? Кто ты такой? Лолла-Воссики стремительно обернулся на звук голоса и чуть не упал. У края здания стоял рослый белый человек. Высокий пол доходил ему до пояса. Одет человек был не в звериные шкуры - значит, не охотник, - и не в мундир - стало быть, не солдат. Скорее он был одет как фермер, только одежда его была чистой. В Карфаген-Сити Лолла-Воссики никогда не встречал подобных людей. - Кто ты такой? - снова задал свой вопрос мужчина. - Краснокожий, - ответил Лолла-Воссики. - День уже клонится к вечеру, но еще не стемнело. Только слепой не заметил бы, что ты краснокожий. Но я знаю всех живущих поблизости краснокожих, и ты в их число не входишь. Лолла-Воссики рассмеялся. Откуда этот человек знает, из местных он или нет, если бледнолицые одного краснокожего от другого отличить не могут? - У тебя есть имя, краснокожий? - Лолла-Воссики. - Ты пьян. Я чувствую запах, да и ходишь ты не совсем прямо. - Очень пьян. Поклоняюсь виски. - Кто дал тебе спиртное?! А ну говори! Где ты взял выпивку? Лолла-Воссики смутился. Белый человек никогда раньше не спрашивал у него, где он взял свою выпивку. Белый человек и так это знал. - У Бледнолицего Убийцы Гаррисона, - сказал он. - Гаррисон находится в двухстах милях к юго-востоку отсюда. И как ты его назвал? - Губернатор Билл Гаррисон. - Ты назвал его Бледнолицым Убийцей Гаррисоном. - Краснокожий пьян, очень-очень. - Это я и сам вижу. Но ты же не мог напиться в форте Карфаген, а потом пройти такое расстояние и не протрезветь. Где ты взял выпивку? - Ты бросишь меня в тюрьму? - В тю... Куда-куда? А ведь ты и в самом деле пришел из форта Карфаген. Вот что я скажу тебе, мистер Лолла-Воссики, мы здесь пьяных краснокожих в тюрьму не сажаем, потому что краснокожие у нас не пьют. А если такое случается, мы находим белого человека, который дал им выпивку, и устраиваем ему хорошую взбучку. Лучше сразу скажи, где ты взял огненную воду. - Мое виски, - ответил Лолла-Воссики. - Наверное, тебе лучше пойти со мной. - В тюрьму? - Еще раз повторяю, у нас нет... послушай, ты есть хочешь? - Думаю, да, - кивнул Лолла-Воссики. - У тебя есть где поесть? - Ем, где я нахожусь. - В общем, сегодня ты пойдешь со мной и поешь у нас дома. Лолла-Воссики не знал, что и сказать. Может, этот белый человек шутит? Шутки белого человека очень трудно понять. - Так ты голоден или нет? - Думаю, да, - повторил Лолла-Воссики. - Тогда пойдем! На холм поднялся еще один бледнолицый. - Армор! - окликнул он. - Ваша жена беспокоится, куда вы подевались. - Минутку, преподобный Троуэр. По-моему, сегодня за ужином у нас намечается компания. - Кто же это? Армор, глазам своим не верю, это же краснокожий. - Он утверждает, что его зовут Лолла-Воссики. Судя по всему, он июни. И пьян в стельку. Лолла-Воссики был немало удивлен. Бледнолицый, не задав ни одного вопроса, определил, что он из племени шони. Он увидел его обритые волосы и высокий гребень? Но другие краснокожие тоже носят подобные гребни. Бахрома на набедренной повязке? Но бледнолицые никогда таких мелочей не замечают. - Шони, - проговорил вновь прибывший белый человек. - Я слышал, это очень дикое племя. - Честно говоря, преподобный Троуэр, ничего не могу сказать, - пожал плечами Армор. - Знаю только то, что это племя выделяется своей трезвостью. То есть, в отличие от других краснокожих племен, они не испытывают неутолимой страсти к алкоголю. Люди привыкли считать, что безвреден только тот краснокожий, который поклоняется виски, поэтому, видя шони, которые никогда не пьют, они думают, что эти краснокожие опасны. - Похоже, на данного краснокожего ваши наблюдения не распространяются. - Вижу. Я пытался выяснить, кто дал ему виски, но он ничего не скажет. Преподобный Троуэр повернулся к Лолла-Воссики: - Разве ты не знаешь, что виски - это орудие дьявола и служит падению краснокожих? - По-моему, преподобный, он не слишком хорошо изъясняется по-английски, поэтому не понимает, о чем вы говорите. - Виски плохо для краснокожего, - ответил Лолла-Воссики. - Хотя, может, и понимает, - хмыкнув, изменил свою точку зрения Армор. - Лолла-Воссики, если ты понимаешь, что огненная вода - это плохо, почему же от тебя воняет, как от ирландского барыги? - Виски очень плохо для краснокожего, - объяснил Лолла-Воссики, - но у краснокожего страшная жажда. - Вот вам простое научное объяснение происходящему, - заметил преподобный Троуэр. - Европейцы очень давно употребляют алкогольные напитки, поэтому выработали способность сопротивляться действию спиртного. Пристрастившиеся к алкоголю европейцы раньше умирают, у них меньше детей, жизнь которых они не способны обеспечить. Результатом этих предпосылок явилось то, что большинство европейцев сегодня обладают встроенной в организм способностью сопротивляться алкоголю. Но вы, краснокожие, не обладаете этим качеством. - Чистая правда, черт побери! - воскликнул Лолла-Воссики. - Белый человек говорит правду, почему Бледнолицый Убийца Гаррисон еще не убивает тебя? - Послушайте, вы только послушайте, - удивился Армор. - Он уже второй раз называет Гаррисона убийцей. - Вместе с тем он выругался, что мне очень не понравилось. - Видите ли, преподобный, если он действительно пришел из Карфагена, то говорить он учился у людей, которые считают, что "черт побери" - это нечто вроде знака препинания, запятой. Послушай, Лолла-Воссики, этот человек, его зовут преподобный Филадельфия Троуэр, и он является священником Господа Иисуса Христа, поэтому будь любезен, не прибегай в его присутствии к ругательствам. Лолла-Воссики понятия не имел, что такое священник, - подобные люди в Карфаген-Сити ему не встречались. Поэтому он подумал и решил, что священник - это то же самое, что и губернатор, только лучше. - Ты будешь жить в этом очень большом доме? - Жить здесь? - спросил Троуэр. - О нет. Это дом Господа. - Кого? - Господа Иисуса Христа. Лолла-Воссики слышал об Иисусе Христе. Бледнолицые частенько поминали это имя - в особенности когда злились или намеревались соврать. - Очень злой человек, - покачал головой Лолла-Воссики. - Он живет здесь? - Иисус Христос - любящий и всепрощающий Господь, - возразил преподобный Троуэр. - Он будет жить здесь, но не так, как живет в доме обычный белый человек. Сюда будут приходить добрые христиане на богослужение, будут здесь петь псалмы, молиться и выслушивать слово Господне - здесь мы будем собираться. Это церковь - во всяком случае, будет таковой. - Здесь Иисус Христос говорит? - Лолла-Воссики подумал, что было бы любопытно повстречаться с этим могущественным бледнолицым лицом к лицу. - Нет, сам он не говорит. Я говорю за него. С подножья холма донесся рассерженный зов женщины: - Армор! Армор Уивер! Армор сразу засуетился: - Ужин уже готов, вот она и зовет, а она страшно сердится, когда ей приходится по нескольку раз меня кричать. Пойдем, Лолла-Воссики. Пьяный ты или нет, если хочешь хорошо поужинать, можешь пойти со мной. - Надеюсь, ты примешь приглашение, - сказал преподобный Троуэр. - А после ужина я научу тебя словам Господа нашего Иисуса. - Самое очень важное, - сказал Лолла-Воссики. - Вы обещаете не бросать меня за решетку. Я не хочу тюрьмы, я должен искать зверя сновидения. - Мы не будем тебя никуда бросать. В любое время, когда сочтешь нужным, ты можешь покинуть мой дом. - Армор повернулся к преподобному Троуэру. - Видите, как краснокожие начинают относиться к белому человеку, пообщавшись с Уильямом Генри Гаррисоном? Выпивка и тюрьма - все, что они знают. - Меня куда более заинтересовали его языческие верования. Зверь сновидения! Так они представляют себе Бога? - Зверь сновидения - это не Бог, это животное, которое приходит во сне и учит их, - объяснил Армор. - Обычно они совершают долгое путешествие в его поисках, но наконец видят заветный сон и возвращаются домой. Это полностью объясняет, что он делает в двухстах милях от основных поселений шони в низовьях Май-Амми. - Зверь сновидения _настоящий_, - возразил Лолла-Воссики. - Ага, - кивнул Армор. Но Лолла-Воссики понял, что этот человек просто не хочет обижать его. - Это несчастное существо отчаянно нуждается в заветах Иисуса, - провозгласил Троуэр. - Мне так кажется, в настоящий момент он куда больше нуждается в добром ужине. Писания лучше усваиваются на сытый желудок, не правда ли? Троуэр рассмеялся: - Сомневаюсь, Армор, что об этом говорится где-нибудь в Библии, но думаю, вы абсолютно правы. Армор упер руки в бока и снова повернулся к Лолла-Воссики: - Ну, так ты идешь или нет? - Думаю, да, - сказал Лолла-Воссики. Живот Лолла-Воссики был набит доверху, но то была еда белого человека - мягкая, безликая, пережаренная, - поэтому внутри него все бурчало. Троуэр без устали рассказывал всякие странные истории. И все они говорили о первородном грехе и искуплении. Один раз, подумав, что наконец-то в них разобрался, Лолла-Воссики воскликнул: - Что за глупый бог! Из-за него люди не успевают родиться, а уже должны гореть в адском пламени. Почему он злится? Он же сам виноват! Но Троуэр только расстроился и заговорил еще быстрее, поэтому Лолла-Воссики решил больше не делиться с ним своими мыслями. По мере того как Троуэр говорил, черный шум все усиливался и усиливался. Кончается действие виски? Что-то быстро огненная вода покинула его тело. Но стоило Троуэру выйти облегчиться, как черный шум внезапно успокоился. Очень необычно - прежде Лолла-Воссики не замечал, что тот или иной человек способен влиять на черный шум. Хотя, может, это происходит потому, что он находится там, где живет зверь сновидения. Он знал, именно здесь зверь и живет - куда ни глянь, всюду разливалось белое сияние, поэтому он не видел, куда нужно идти. Так что не следует удивляться мостам, которые смягчают черный шум, и белому священнику, в присутствии которого шум усиливается. Не следует удивляться Армору, который рисует картинки земли, кормит краснокожих, не продает и не раздает огненную воду. Пока Троуэр был снаружи, Армор показал Лолла-Воссики карту. - Это картина земли, раскинувшейся вокруг. На северо-западе находится большое озеро - кикипу зовут его Полной Водой. А вот здесь форт Чикаго - владение французов. - Французы. Чашка виски за скальп белого человека. - Да, цена именно такова, - кивнул Армор. - Но местные краснокожие не охотятся за скальпами. Они честно торгуют со мной, а я честно торгую с ними, мы не ходим отстреливать краснокожих, а они не убивают ради награды белых людей. Понимаешь? Когда тебя одолеет жажда, вспомни вот о чем. Четыре года назад сюда забрел пьяница краснокожий из племени вийо и убил маленького мальчика, сына датских переселенцев, заблудившегося в лесу. Думаешь, с ним расправились бледнолицые? Ничего подобного, ты и сам должен знать, что белый человек ни в жизнь не выследит краснокожего в этих лесах, тем более обычный фермер. Нет, спустя два часа, как пропал мальчик, убийцу отыскали шони и оттива. И думаешь, этого краснокожего наказал какой-нибудь бледнолицый? Ничего подобного, краснокожие поймали этого вийо и спросили: "Хочешь показать свою смелость?", - а когда он ответил "да", они целых шесть часов пытали его, прежде чем убить. - Добрая смерть, - сказал Лолла-Воссики. - Добрая? Не сказал бы, - хмыкнул Армор. - Краснокожий ради виски убивает белого мальчика, я никогда не позволю ему показывать храбрость, он умрет - вжик! Вот так, как гремучая змея, не мужчина. - Должен отметить, что у вас, краснокожих, очень странные понятия о смерти, - удивился Армор. - Ты хочешь сказать, что, пытая кого-нибудь до смерти, вы оказываете услугу? - _Не кого-нибудь_. Врага. Ловишь врага, он показывает храбрость, прежде чем умирает, а потом его дух летит домой. Рассказывает матери и сестрам, что он умер как настоящий мужчина, тогда они поют песни и оплакивают его. Если он умер несмело, его дух падает на землю, ты наступаешь и давишь его, он никогда не вернется домой, никто не запомнит его имени. - Хорошо, что Троуэр направился в отхожее место, иначе, услышав подобное учение, он наверняка бы намочил штаны. - Армор, неожиданно нахмурившись, взглянул на Лолла-Воссики. - Так ты говоришь, они _оказали честь_ этому краснокожему, который убил маленького мальчика? - Очень плохо убивать маленького мальчика. Но, может, краснокожий знает, поклонение виски дает жажду, сводит с ума. Это не то что убить человека ради его дома, женщины или земли, как бледнолицые делают все время. - Должен заметить, чем больше я узнаю о вас, краснокожих, тем больше нахожу в вашем поведении здравого смысла. Надо побольше читать Библию на ночь, чтобы самому не превратиться в краснокожего. Лолла-Воссики долго смеялся. - Что я такого смешного сказал? - Многие краснокожие становятся белыми и потом умирают. Но никогда белый человек не становился краснокожим. Я должен рассказать эту историю, все будут смеяться. - Зато ваше чувство юмора я никогда не понимал и, боюсь, не пойму. - Армор постучал по карте. - А вот где находимся мы, в низовьях Типпи-Каноэ, где она вливается в Воббскую реку. Эти пятнышки - фермы белого человека. А эти кружки - деревни краснокожих. Вот здесь живут шони, здесь виннебаго. Видишь? - Бледнолицый Убийца Гаррисон говорит краснокожим, ты делаешь изображение земли, чтобы потом найти наши деревни. И убить там всех, так он говорит. - В принципе ничего иного я от него и не ожидал. Значит, ты слышал обо мне еще до того, как пришел сюда, да? Надеюсь, ты не веришь его вракам? - О нет. Никто не верит Бледнолицему Убийце Гаррисону. - Приятно слышать. - Никто не верит белому человеку. Все ложь. - Я никогда не лгу. Никогда. Гаррисон мечтает стать губернатором и пойдет ради этого на любую ложь. - Он говорит, ты тоже хочешь быть губернатором. Здесь Армор несколько помедлил с ответом. Посмотрел на карту. Взглянул на дверь кухни, где мыла посуду его жена. - М-да, здесь он, пожалуй, не врет. Но в слово "губернатор" я вкладываю несколько иной смысл, нежели он. Я хочу быть губернатором, чтобы все краснокожие и бледнолицые жили в мире друг с другом, вместе обрабатывали землю, ходили в одни и те же школы, пока в один прекрасный день между белым и краснокожим человеком вообще не останется никакого различия. Но Гаррисон, он хочет прогнать всех краснокожих. "Если ты сделаешь краснокожего похожим на бледнолицего, он уже не будет краснокожим. Гаррисон или Армор - в итоге краснокожих не останется вообще", - подумал Лолла-Воссики, но выражать свои мысли вслух не стал. Он понимал, превратить краснокожих в бледнолицых - это плохо, очень плохо, но убить их всех выпивкой, как это замышлял Гаррисон, или изгнать с родной земли, как это собирался сделать Джексон, - это еще хуже. Гаррисон - очень дурной человек. Армор хотел быть хорошим, только не знал как. Лолла-Воссики понял это, поэтому не стал спорить с Армором. Армор тем временем продолжал демонстрировать ему карту: - Вот здесь расположен форт Карфаген, он нарисован квадратиком, потому что это город. Нас я тоже изобразил квадратиком, хоть мы еще не стали настоящим городом. Мы зовем наше поселение Церковь Вигора в честь той церкви, которую мы строим. - Церковь - здание. Почему Вигор? - А, первые поселенцы здесь, те, которые проложили дорогу и построили мосты, - семья Миллеров. Они живут за церковью, ближе к лесу, дальше по дороге. По сути дела, моя жена приходится им старшей дочерью. Они назвали это местечко Вигором в честь старшего сына, которого тоже звали Вигор. Он утонул в реке Хатрак, неподалеку от Сасквахеннии, когда они добирались сюда. Поэтому они и назвали это поселение в честь него. - Твоя жена очень красивая, - похвалил Лолла-Воссики. Несколько секунд Армор слова вымолвить не мог - так он был удивлен. Его жена Элеанора, находящаяся в задней комнате, где они ужинали, должно быть, услышала слова Лолла-Воссики, потому что внезапно появилась в дверном проеме. - Меня еще никто не называл красивой, - тихо произнесла она. Лолла-Воссики был ошеломлен. Большинство белых женщин обладали узкими лицами, бледной, болезненной кожей, а скул у них не было вообще. Элеанора же была смуглая, широколицая, с высокими скулами. - Я считаю тебя красивой, - сказал Армор. - Правда-правда. Лолла-Воссики не поверил ему, как не поверила Элеанора. Впрочем, она все равно улыбнулась, перед тем как исчезнуть за дверью. По лицу Армора можно было сразу сказать - он никогда не считал ее красавицей. Она была красивой с точки зрения _краснокожего_. Неудивительно, что бледнолицые, которые никогда не умели видеть суть, считали ее уродливой. Но также это означало, что Армор женился на женщине, которую считал уродиной. Но он не кричал на нее, не избивал, как бил некрасивую скво краснокожий. А это очень хорошо, решил Лолла-Воссики. - Ты очень счастливый, - сказал Лолла-Воссики. - Это потому, что мы христиане, - объяснил Армор. - И ты тоже будешь счастлив, если станешь христианином. - Я никогда не буду счастливым, - возразил Лолла-Воссики. Он хотел добавить: "Никогда, если вновь не услышу зеленую тишину, если черный шум не оставит меня". Но говорить такое бледнолицым бесполезно, ибо они не знают, что добрая половина происходящего на земле скрыта от их глаз. - Будешь, - успокоил Троуэр. Бурля энергией, он широкими шагами вошел в комнату, готовый вновь развенчивать ересь и язычество. - Ты примешь Иисуса Христа как своего спасителя и обретешь истинное счастье. А вот над этим обещанием стоило призадуматься. Появилась причина поговорить об Иисусе Христе. Может быть, Иисус Христос и есть зверь из сновидений Лолла-Воссики. Вдруг он заставит черный шум отступить и вернет Лолла-Воссики к настоящей жизни, снова сделает его таким, каким он был до того, как Бледнолицый Убийца Гаррисон наполнил мир черным шумом из дула своего ружья. - Иисус Христос разбудит меня? - уточнил Лолла-Воссики. - "Идите за мной, - сказал он, - и я сделаю вас ловцами человеков" [Библия, Евангелие от Матфея, глава 4, 19], - провозгласил Троуэр. - Он пробудит меня? Он сделает меня счастливым? - Тебе обеспечена вечная радость в лоне Отца нашего Небесного, - сказал Троуэр. Лолла-Воссики не понял ровным счетом ничего, но все равно решил попробовать на тот случай, если Иисус действительно разбудит его и _тогда_ он поймет, о чем говорил Троуэр. Пусть даже в присутствии Троуэра черный шум становился громче, может, этот человек способен излечить его. Ночь Лолла-Воссики провел в лесу, а наутро, глотнув из бочонка виски, шатаясь побрел в церковь. Троуэр очень расстроился, увидев, что Лолла-Воссики снова напился, а Армор опять принялся выспрашивать, кто дал ему огненную воду. Поскольку остальные мужчины, работающие на строительстве церкви, собрались вокруг, Армор воспользовался моментом, чтобы довести свои угрозы до сведения каждого. - Если я узнаю, кто спаивает краснокожих, клянусь, я собственными руками сожгу дом этого человека и отправлю его жить к Гаррисону, на Гайо. Здесь живут истинные христиане. Я не могу запретить вам накладывать на дома обереги, пользоваться заклятиями, хоть они и подтачивают вашу веру в Господа, но я никому _не позволю_ травить народ, который, следуя воле Господней, населил эти земли. Все меня поняли? Бледнолицые закивали, сказали "да", "все правильно", "так и должно быть". - Никто из них не дает мне виски, - произнес Лолла-Воссики. - Может быть, он принес с собой в чашечке! - выкрикнул один из них. - А может, он родник какой в лесу нашел! - предположил другой. И все засмеялись. - Прошу вас, проявите почтение, - обратился к ним Троуэр. - Этот язычник принимает Господа Иисуса Христа. Его коснется святая вода, которая когда-то коснулась самого Иисуса. Пусть это станет первой вехой в великом миссионерском деле среди краснокожих, населяющих американские леса! - Аминь, - дружно пробормотали рабочие. Вода была холодной, вот и все, что заметил Лолла-Воссики, - не считая того, что, когда Троуэр брызнул на него, черный шум усилился. Иисус Христос не показался, значит, это не он был зверем сновидения. Лолла-Воссики был очень разочарован. Но преподобный Троуэр, напротив, еще больше воодушевился. Вот что самое странное в бледнолицых. Они, такое впечатление, не замечают, что творится вокруг них. Троуэр совершил акт крещения, которое ничего не изменило, не принесло ни капли добра, зато весь остальной день этот человек ходил, гордо задрав нос, будто бы только что зазвал бизона в истощенную жестоким зимним голодом деревню. Армор был так же слеп, как и Троуэр. В полдень, когда Элеанора принесла рабочим обед, Лолла-Воссики пригласили разделить еду. - Мы ж не можем гнать христианина, правда? - пошутил один рабочий. Но никто не захотел садиться рядом с Лолла-Воссики, наверное, потому, что от него слишком несло виски и он постоянно шатался. Закончилось все тем, что рядом с Лолла-Воссики, несколько в стороне от остальных, сел Армор, и они принялись разговаривать. Разговор протекал весьма мирно, пока Лолла-Воссики не спросил у Армора: - Иисус Христос, он не любит оберегов? - Верно. Он есть путь, а колдовство и всякие волшебные штучки - это святотатство. Лолла-Воссики мрачно кивнул: - Нарисованный оберег - плохо. Краска никогда не была живой. - Нарисованный, вырезанный - все одно. - Деревянный оберег сильнее. Дерево когда-то жило. - Мне безразлично, нарисован он или вырезан из дерева, у меня в доме нет оберегов. Нет ни заклятий, ни манков, ни ограждений - ничего подобного. Настоящий христианин полагается на молитву. Господь - Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться [Библия, Псалтирь, псалом 22, 1]. И тогда Лолла-Воссики понял, что Армор так же слеп, как и Троуэр. Потому что дом Армора защищали самые сильные обереги, что Лолла-Воссики когда-либо видел. Отчасти именно поэтому Лолла-Воссики восхищался Армором - его дом был действительно надежно защищен, ведь этот человек умел создавать обереги из живых вещей. Вьющиеся растения на крыльце, семена, несущие в себе жизнь и посаженные в верно расставленные горшочки, чеснок, потеки ягодного сока - все пребывало на своем месте, так что даже сквозь огненную воду, бурлящую в нем и приглушающую черный шум, Лолла-Воссики чувствовал, как обереги и заговоры тянут и толкают его. Однако Армор даже не догадывался, что в доме его имеются обереги. - Вот родители моей жены Элеаноры постоянно пользуются оберегами. Ее маленький братец Эл-младший, такой шестилетний пацан, борющийся вон там с белокурым шведом, - видишь? Поговаривают, что он и в самом деле мастер на всякие резные обереги. Лолла-Воссики взглянул туда, куда показывал Армор, но мальчика почему-то не рассмотрел. Он отчетливо видел белокурого мальчишку, с которым тот боролся, но мальчик, которого имел в виду Армор, почему-то ускользал от взгляда, расплывался и исчезал. Непонятно. Армор тем временем продолжал говорить: - Да, да, представь себе! Такой юный, а уже поворачивается к Иисусу спиной. В общем, Элеаноре трудно было отказаться от оберегов и прочих магических штучек. Но она отказалась. Поклялась мне - иначе бы мы никогда не поженились. В этот момент к ним и подошла Элеанора - нет, эта женщина в самом деле красавица, хоть бледнолицые и считают ее уродиной. Она пришла забрать опустевшую корзинку, поэтому услышала последние слова, произнесенные ее мужем, но виду, будто они что-то для нее значат, не подала. Правда, забирая у Лолла-Воссики опустевшую миску, она пристально вгляделась в его единственный глаз, как бы спрашивая: "А ты видел эти обереги?" Лолла-Воссики улыбнулся ей, улыбнулся самой широкой улыбкой, показывая, что он вовсе не собирается ничего говорить ее мужу. Она недоверчиво улыбнулась в ответ. - Тебе понравился обед? - спросила она. - Очень пережарено, - ответил Лолла-Воссики. - Вкуса крови нет. Глаза ее расширились. Но Армор лишь рассмеялся и от души хлопнул Лолла-Воссики по плечу. - Вот что значит цивилизация. Перестаешь пить кровь, и это факт. Надеюсь, крещение натолкнет тебя на путь истинный - сразу видно, ты слишком долго скитался в потемках. - Я подумала... - начала была Элеанора и замолкла, поглядев на набедренную повязку Лолла-Воссики, потом на своего мужа. - А, да, мы же говорили об этом вчера вечером. У меня есть старые брюки и рубашка, которые я больше не ношу, да и все равно Элеанора мне шьет новый сюртук, поэтому я подумал, раз ты принял крещение, тебе следует одеваться как настоящему христианину. - Очень жарко, - сказал Лолла-Воссики. - Ну да, христиане веруют в скромность платья, Лолла-Воссики. Рассмеявшись, Армор снова хлопнул его по плечу. - Я принесу одежду чуть позже, - предложила Элеанора. Лолла-Воссики счел эту идею весьма глупой. Краснокожие всегда выглядят глупо в одежде белого человека. Но ему не хотелось спорить с этими людьми, потому что они пытались стать ему друзьями. А может быть, крещение все-таки сработает, если он наденет одежды белого человека? Может, черный шум наконец уйдет? Поэтому он ничего не сказал в ответ. Он лишь снова взглянул туда, где кругами бегал беловолосый мальчик. "Элвин! Элли!" - кричал он. Лолла-Воссики напряг зрение, чтобы рассмотреть того, за кем он гоняется. Он увидел ногу, коснувшуюся земли и поднявшую клуб пыли, махнувшую руку, но самого мальчика не разглядел. Очень странно. Элеанора ждала ответа. Но Лолла-Воссики молчал, поскольку с головой погрузился в разглядывание мальчика, которого на самом деле не было. В конце концов Армор, усмехнувшись, сказал: - Принеси одежду, Элеанора. Мы оденем его как христианина, и, может, завтра он поможет нам в церкви, начнет учиться христианскому делу. Возьмет в руки пилу, к примеру. Последних слов Лолла-Воссики не слышал, иначе тут же без оглядки удрал бы в леса. Он видел, что происходило с краснокожими, которые начинали пользоваться инструментами белого человека. Видел, как они отрезали от земли по кусочку, по частичке, как поклонялись металлу. Даже ружьям. Начав использовать для охоты ружье и один-единственный раз нажав на курок, краснокожий сразу становится наполовину белым; краснокожий может применять ружье лишь для убийства белого человека - так всегда говорил Такумсе и был прав. Но Лолла-Воссики не слышал слов Армора насчет пилы, поскольку только что сделал замечательное открытие. Мальчика он видел, когда закрывал здоровый глаз. Как того одноглазого медведя в реке. Стоило снова открыть глаз, как появлялся белокурый мальчишка-швед, но Элвин Миллер-младший бесследно пропадал. Закрой глаз, и не останется ничего, кроме черного шума и полосок зеленой тишины, - но вдруг, прямо посреди, возникает тот самый мальчик, сияющий ярким светом, как будто солнце спрятал в задний кармашек, и его веселый голос звучит словно музыка. Неожиданно исчез и он, оставив за собой непроницаемый черный шум. Лолла-Воссики открыл глаз. Перед ним стоял преподобный Троуэр. Армор и Элеанора ушли, рабочие вернулись к постройке церкви. Ясно как день, это Троуэр заставил исчезнуть мальчика. Впрочем, нет, не так уж ясно - теперь, когда рядом находился Троуэр, Лолла-Воссики отчетливо видел мальчика здоровым глазом. Как любого другого ребенка. - Лолла-Воссики, мне внезапно пришло на ум, что тебе следовало бы принять христианское имя. Прежде я никогда не крестил краснокожих, поэтому, не подумав, воспользовался твоим нецивилизованным прозвищем. Но теперь тебе придется принять новое имя, имя христианина. Это необязательно должно быть имя какого-нибудь святого - мы не паписты, - но ты обязан назваться как-нибудь, чтобы доказать свое обращение к Христу. Лолла-Воссики согласно кивнул. Он знал, что ему понадобится новое имя, если крещение все-таки сработает. Как только он встретит зверя своих сновидений и вернется домой, он обязательно примет новое имя. Он попытался объяснить это Троуэру, но бледнолицый священник ничего не понял. В конце концов он ухватил суть, догадавшись, что Лолла-Воссики и сам не прочь взять новое имя и надеется оное вскоре обрести, поэтому сразу успокоился. - Кстати, пока мы наедине, - сказал Троуэр, - я хотел спросить, нельзя ли мне осмотреть твою голову. Я разрабатываю некие новые категории для френологии, науки, недавно появившейся на свет. Вкратце суть ее состоит в том, что выдающиеся таланты и способности, залегающие в человеческой душе, отражаются - а может, даже порождаются - выпуклостями и впадинами человеческого черепа. Лолла-Воссики ни слова не понял из речей Троуэра, поэтому молча кивнул. Это обычно срабатывало, когда бледнолицые начинали нести всякую чушь, и Троуэр не стал исключением из правил. Кончилось все тем, что Троуэр увлеченно ощупал всю голову Лолла-Воссики, периодически прерываясь, чтобы что-то зарисовать или написать на клочке бумаги. На протяжении всего исследования священник беспрестанно бормотал себе под нос: "Интересненько", "Ха!" и "Ох уж эти теоретики". Закончив, Троуэр от души поблагодарил Лолла-Воссики: - Мистер Воссики, вы оказали неоценимую помощь делу науки. Вы есть живое доказательство, что краснокожий человек вовсе не обязательно обладает шишками, символизирующими дикость и каннибализм. Вместо этого вы имеете вполне нормальный набор даров и способностей, свойственных самому обычному человеку. Краснокожие не столь разительно отличаются от белого человека, во всяком случае различия эти не заметны глазу и фактически не поддаются категоризации. По сути дела, ваша голова демонстрирует, что у вас есть все шансы стать выдающимся оратором и вы глубоко чувствуете религию. Поэтому вовсе не случайно вы оказались первым американским краснокожим, принявшим святые писания из моих рук. Должен отметить, ваш френологический рельеф весьма напоминает мой собственный. Короче говоря, дорогой мой новообращенный христианин, я не удивлюсь, если вы сами вскоре начнете проповедовать. Проповедовать многочисленным толпам краснокожих мужчин и женщин, преподнося им понимание Небес. Обдумайте эту перспективу, мистер Воссики. Если не ошибаюсь, это есть ваше будущее. Лолла-Воссики лишь отчасти уловил суть напыщенной речи Троуэра. Он что-то говорил о том, что Лолла-Воссики станет проповедником. Что-то там насчет будущего. Лолла-Воссики попытался извлечь смысл - не получилось. К заходу солнца Лолла-Воссики был одет в одежды белого человека и выглядел как полный дурак. Действие огненной воды давно закончилось, а он так и не смог вырваться в лес, чтобы сделать четыре целительных глотка, поэтому черный шум заполнил все вокруг. Что еще хуже, ночь обещала быть дождливой, темной, одним глазом он ничего не увидит, а черный шум, охвативший его, помешает найти спрятанный бочонок. В результате он шатался больше обычного. Напившись виски, он и то падал не так часто - сейчас земля качалась и бросалась из стороны в сторону. Попытавшись вылезти из-за стола, за которым они вместе с Армором ужинали, Лолла-Воссики упал. Элеанора настояла на том, чтобы он провел ночь в доме. - Мы же не можем выгнать его ночевать в лес, когда на улице льет дождь, - сказала она. Как бы поддерживая ее, вслед ее словам раздался удар грома, по крышам и стенам застучали крупные капли. Пока Армор и Троуэр обходили дом, закрывая ставни, Элеанора разложила кровать на кухонном полу. Благодарный Лолла-Воссики заполз в постель, не позаботившись снять неудобные, режущие везде брюки и рубашку. Прикрыв глаз, он попытался справиться с ноющей болью внутри головы, болью черного шума, острыми лезвиями кромсающей его мозг на кусочки. А они, естественно, решили, что он заснул. - По-моему, даже утром он не был так пьян, - сказал Троуэр. - Я следил за ним весь день, он ни на минуту не отлучался с холма, - ответил Армор. - Он просто не мог раздобыть выпивку. - Говорят, когда пьяный трезвеет, - заметил Троуэр, - сначала он ведет себя так, будто опьянел еще больше, хотя алкоголь из него уже выветрился. - Надеюсь, дело именно в этом, - покачал головой Армор. - Мне кажется, от крещения он ожидал нечто большего, - поделился Троуэр. - Конечно, мысли дикаря понять невозможно, но... - Я бы не назвала его дикарем, преподобный Троуэр, - перебила Элеанора. - По-своему он очень цивилизованный, культурный человек. - Точно так же можно назвать цивилизованным бобра, - фыркнул Троуэр. - Во всяком случае, по-своему он очень даже окультурен. - Я хотела сказать, - продолжала Элеанора, только голос ее зазвучал несколько тише, мягче, а значит, она говорила нечто очень важное, весомое, - я видела, как он читал. - Вы имеете в виду, переворачивал страницы, - поправил Троуэр. - Он не мог _читать_. - Нет. Он именно читал. Он проговаривал слова про себя, и губы его шевелились, - настаивала на своем Элеанора. - В большой комнате, где мы обслуживаем покупателей, висят разные таблички. Он читал слова. - А знаете, ведь это возможно, - вмешался Армор. - Я точно знаю, что жители Ирраквы читают ничуть не хуже любого белого человека. Мне не раз приходилось заезжать туда по своим торговым делам, так что могу поклясться чем угодно, я собственными глазами видел, какие они контракты пишут. Краснокожий может научиться читать, это факт. - Но этот, этот пьяница... - Кто знает, кем бы он мог стать, если бы выпивка не отравила его? - задумчиво произнесла Элеанора. Затем они перешли в другую комнату, после чего вообще покинули дом, решив проводить Троуэра до хижины, в которой он жил. Дождь мог усилиться, и тогда священнику пришлось бы ночевать здесь. Оставшись один, Лолла-Воссики попытался разобраться в случившемся за день. Крещение не пробудило его от сна. Как не пробудили одежды белого человека. Может, Элеанора была права, ему стоит провести ночь без спиртного, и тогда все закончится. Боль сводила его с ума, гоня сон прочь. Но все равно, что бы ни случилось, он знал - зверь сновидения ждет его где-то поблизости. Белое сияние окутывало его как туман; этот город был тем самым местом, где Лолла-Воссики суждено было проснуться. Может быть, если бы он не пошел сегодня на холм, если бы немного побродил по лесам вокруг Церкви Вигора, зверь сновидения сам бы нашел его. Одно несомненно. Больше ни одной ночи он не проведет без виски. Тем более что у него имеется бочонок, спрятанный в развилке дерева, который может прогнать черный шум и подарить желанный сон. Лолла-Воссики исходил все леса в округе. Он видел множество животных, но все до единого бежали от него; черный шум и огненная вода захватили его целиком, поэтому он не принадлежал земле, и животные пугались его, как бледнолицего. От разочарования он стал больше пить, хотя знал, что виски скоро кончится. Он все реже заходил в лес и все чаще появлялся на тропинках и дорогах белого человека, бродя по окрестным фермам. Некоторые женщины при его появлении кричали и убегали, уносили младенцев и уводили детей в лес. Другие наставляли на него ружья, приказывая убираться. Кое-кто кормил и разговаривал с ним об Иисусе Христе. В конце концов Армор посоветовал ему не соваться днем на фермы, когда мужчины трудятся на постройке церкви. Лолла-Воссики потерял всякую надежду. Он знал, зверь сновидения близко, но он никак не мог отыскать его. Он не ходил в лес, потому что животные бежали от него, а сам он постоянно, все чаще и чаще, спотыкался и падал, - испугавшись, что может сломать ногу и умереть от голода, поскольку даже самые маленькие зверушки не откликнутся на его зов, он вообще перестал ходить в чащобу. Заглядывать на фермы ему тоже было запрещено, поскольку мужчины сердились на него. Поэтому круглыми днями он лежал на лугу, спал пьяным сном или строил всякие планы, которые помогли бы ему справиться с болью черного шума. Иногда у него хватало сил, чтобы подняться на холм и понаблюдать за мужчинами, работающими на строительстве церкви. Каждый раз, когда он там появлялся, кто-нибудь обязательно кричал: "Вот идет краснокожий христианин", - и в дружном смехе, следовавшем за словами, звучали злоба и издевка. В тот день, когда упала кровельная балка, его не было в церкви. Он спал на лужайке неподалеку от дома Армора, когда до его ушей донесся громкий треск. Подпрыгнув, он сразу проснулся, и черный шум накатил на него глубокой волной - хотя утром Лолла-Воссики выпил аж восемь глотков и должен был оставаться пьяным по меньшей мере до сумерек. Он валялся, схватившись руками за голову, когда со строительства начали возвращаться рассерженные и ругающиеся мужчины, обсуждающие странное происшествие, случившееся днем. - Что произошло? - спросил у них Лолла-Воссики. Ему непременно нужно было узнать, что там случилось. Черный шум ревел у него в голове, разрывая мозг на кусочки, - подобной боли Лолла-Воссики никогда не испытывал. - Убили кого-то? - Черный шум обычно следовал за ружейным выстрелом. - Бледнолицый Убийца Гаррисон пристрелил кого-то? Сначала на него не обращали внимания, поскольку думали, что он мертвецки пьян. Но наконец один из рабочих откликнулся на его отчаянные призывы и рассказал, что сегодня произошло в церкви. Они уже поставили на место первую из кровельных балок, на которые должна была лечь крыша, когда подпорка, поддерживающая ее, внезапно треснула и подбросила огромное бревно в воздух. - Она так и полетела вниз, словно пята Господа Бога, ступающая на землю, и как ты думаешь, кому она свалилась на голову? Маленькому Элвину Миллеру, сынишке Эла Миллера, который оказался прямо под ней. Ну все, подумали мы, конец парню. Балка со всей мочи грохнулась об пол, вот ты и подумал, будто из ружья выстрелили. А дальше - дальше ты не поверишь. Глядим, балка-то сломалась ровно пополам, прямо в том месте, где стоял Элвин. И, сломавшись, упала по обе стороны от него, не тронув даже волоска на его голове. - Есть что-то странное в этом мальчишке, - заключил приятель рассказчика, стоявший рядом. - Да чего здесь думать, ангел-хранитель его бережет, - встрял другой рабочий. Элвин-младший. Мальчик, которого здоровый глаз Лолла-Воссики не видит. В церкви уже никого не было, когда Лолла-Воссики добрался до холма. Рухнувшую балку убрали, мусор вымели, так что и следа от происшествия не осталось. Но Лолла-Воссики смотрел не глазом. Еще не успев приблизиться к церкви, он почувствовал что-то необычное. Ощутил некий водоворот, по краям он был едва заметен, но усиливался с каждым шагом. Водоворот сияния, и чем ближе Лолла-Воссики подходил, тем слабее становился черный шум. Наконец он ступил на пол церкви, туда, где стоял мальчик. Откуда Лолла-Воссики узнал, где находился в тот момент Элвин? Просто черный шум практически пропал. Не совсем, конечно, отголоски боли еще остались, но сквозь нее Лолла-Воссики вновь почувствовал зеленую землю - чуть-чуть, не так, как раньше, но все равно почувствовал. Под полом кипела жизнь крошечных существ, в луговой траве неподалеку затаилась белочка - пьяным ли, трезвым, но такого он не ощущал многие годы, с тех самых пор, как ружейный выстрел черным шумом ворвался в его голову. Лолла-Воссики обернулся по сторонам - ничего, пустые стены церкви. Тогда он закрыл здоровый глаз. И увидел водоворот, вихрь, белое сияние, кружащее вокруг и гонящее черный шум прочь. Его сновидение подошло к концу - он понял это, стоило только закрыть глаз. Перед ним простиралась сияющая тропинка, целая дорога, сверкающая, как небо в полдень, рассыпающая лучи, словно заснеженный луг под ясным солнцем. Он уже видел, куда ведет эта тропинка. Вверх по холму, переваливает на другую сторону, снова взбирается на холм и заканчивается у дома, стоящего на берегу полноводного ручья. У дома, где живет бледнолицый мальчик, которого обыкновенным глазом не увидишь. Теперь, когда черный шум отступил, он снова двигался бесшумно. Он сделал вокруг дома круг, еще и еще один. Никто его не услышал. Изнутри доносились смех, вопли и крики. Счастливые дети ругались и ссорились друг с другом. Строгие голоса родителей. Если б не различие в языках, он бы подумал, что находится в родной деревне. Посреди братьев и сестер, вновь вернувшись в радостные дни, когда отец его был еще жив. Бледнолицый человек, Элвин Миллер, вышел из дома и направился в отхожее место. Чуть спустя появился мальчик и быстрым шагом, словно чего-то боялся, пересек двор. Прикрикнул на закрытую дверь. Сейчас, когда глаз был открыт, Лолла-Воссики видел только, что кто-то переминается с ноги на ногу рядом с отхожим местом и кричит. Но только он закрыл глаз, как лучащийся ярким сиянием мальчик появился вновь, и голос его музыкой разнесся по ферме, словно птичья песенка над речной гладью, хоть слова этой песенки были глупы - слова самого обычного ребенка: - Если ты сейчас не выйдешь, я наделаю прямо перед дверью, тогда-то ты попляшешь, вляпавшись прямо в мои дела! Тишина. Лицо мальчика обеспокоенно вытянулось, и он стукнул себя кулаком по лбу, как бы говоря: "Дурак, дурак, дурак". Элвин-младший поднял голову, посмотрев куда-то вверх; открыв глаз, Лолла-Воссики увидел, что из отхожего места вышел отец и что-то говорит мальчику. Пристыженный Элвин ответил ему. Отец переспросил. Лолла-Воссики снова закрыл глаз. - Да, сэр, - сказал мальчик. Наверное, опять заговорил отец, только теперь Лолла-Воссики уже не слышал его. - Извини, пап. Затем отец, должно быть, ушел, потому что маленький Элвин тут же скрылся в сарайчике, бормоча что-то себе под нос, чтобы никто не услышал. Но Лолла-Воссики слышал все, что он сказал. - Построил бы еще один туалет, все бы было нормально. Лолла-Воссики рассмеялся. Глупый мальчик, глупый отец, так похожие на остальных мальчишек и отцов. Мальчик закончил дела и направился обратно в дом. "Я здесь, - молча окликнул Лолла-Воссики. - Я следовал за сияющей тропой, я пришел сюда, увидел глупости, творимые бледнолицыми, но где же ты, зверь моих сновидений?" Слепящее сияние пропало внутри дома, поднявшись по ступенькам вслед за мальчиком. Но для Лолла-Воссики стены не преграда. Он видел, как осторожно ступает мальчик, как ищет взглядом воображаемого врага, ждет нападения. Добравшись до спальни, он стремительно нырнул внутрь комнаты, быстренько прикрыв за собой дверь. Лолла-Воссики настолько ясно видел Элвина, что практически читал его мысли. "Наверное, это потому, - подумал он, - что сон мой близится к концу и скоро последует пробуждение". Он и в самом деле слышал мысли мальчика, испытывая то же, что и он. Оказывается, Элвин боялся сестер. Глупый спор, начавшийся с насмешек, превратился в настоящую войну - и теперь Элвин боялся мести сестер. Которая не замедлила осуществиться, когда он скинул одежду и натянул на голову ночную рубашку. "Кто-то укусил меня! Насекомые, - в панике подумал мальчик. - Пауки, скорпионы, ядовитые змеи!" Он отбросил рубашку в сторону и принялся хлопать руками по телу, всхлипывая от боли, изумления, страха. Но Лолла-Воссики слышал зеленую тишину, а поэтому знал - никаких насекомых там нет и в помине. Ни на теле мальчика, ни в рубашке. Хотя в комнате жило множество маленьких существ. Крошечная жизнь, крошечные животные. Тараканы - целые сотни их гнездились в щелях стен и пола. Однако тараканы жили не везде. Только в комнате Элвина-младшего. Все доходного насекомые обитали в его спальне. И дело здесь не во вражде. Тараканы слишком малы, чтобы питать ненависть к кому-либо. Этим маленьким существам знакомы всего три чувства. Страх, голод и - чувство земли. Вера в то, каков должен быть порядок. Неужели мальчик кормит их? Нет, они явились к нему за другим. Лолла-Воссики никогда бы не поверил, если бы не сам ощутил это в тараканах. Мальчик каким-то образом призвал их. Этот мальчик обладал чувством земли - во всяком случае, он сумел позвать этих крошечных существ. Но зачем? Кому нужны тараканы? Хотя он всего лишь мальчишка. Вряд ли он руководствовался каким-то здравым смыслом. Он просто наслаждался тем, что маленькая жизнь откликается на п