лания ослабляли силу удара, отказываясь причинять телу боль. Он швырнул ветвь обратно краснокожему и приказал: - Ударь меня! - Чем больше человек, тем большему количеству людей он служит, - произнес Пророк. - Маленький человек служит только себе. Чуть побольше - служит своей семье. Еще больше - служит племени. Потом - своему народу. Но самый великий служит всем людям и всей земле. Служа себе, ты хочешь продемонстрировать мужество. Но ради твоей семьи, ради твоего племени, ради твоего народа, ради моего народа - ради всей земли и всех населяющих ее людей ты прошел гатлоп без единой отметины. Мера медленно повернулся и приблизился к Такумсе. На коже юноши не проступило ни капли крови. Такумсе снова сплюнул на землю, на этот раз у ног Меры. - Я не трус, - сказал Мера. Такумсе пошел прочь. Заскользил вниз по дюне. Воины также разошлись. Мера остался один на дюне, чувствуя стыд, гнев и унижение. - Иди! - крикнул Пророк. - Следуй на юг! Он сунул Элвину мешочек, мальчик вскарабкался на дюну и передал его Мере. Мера заглянул внутрь. Пеммикан и сушеная кукуруза, чтобы пожевать на ходу. - Ты идешь со мной? - спросил Мера. - Я иду с Такумсе, - ответил Элвин. - Я бы выдержал испытание, - сказал Мера. - Знаю, - кивнул Элвин. - Но если Пророк с самого начала не хотел, чтобы я участвовал в нем, зачем он затеял эту показуху? - Он не говорит, - пожал плечами Элвин. - Но близится нечто ужасное. И он _хочет_, чтобы это случилось. Если бы ты вышел чуточку пораньше, когда я тебе говорил... - Они бы все равно меня поймали, Эл. - Но попробовать стоило. А теперь, покинув это место, ты поступишь так, как хочет того он. - Он добивается, чтобы меня убили? Или еще чего-то? - Он пообещал мне, что ты останешься в живых, Мера. Как и вся наша семья. Он и Такумсе тоже будут живы-здоровы. - Тогда что ж в этом ужасного? - Не знаю. Я просто боюсь того, что должно произойти. Мне кажется, он отсылает меня с Такумсе, чтобы спасти мне жизнь. И все-таки, как говорится, попробовать стоило. - Элвин, если ты любишь меня, пойдем. Элвин расплакался. - Мера, я очень тебя люблю, но не могу, не могу пойти с тобой. Заливаясь слезами, он сбежал с дюны. Мера не хотел, чтобы Элвин провожал его, поэтому развернулся и побрел в сторону леса. На юг, чуть-чуть отклоняясь к востоку. Обратную дорогу он найдет без труда. Но он чувствовал, как его гложет некое предчувствие, и стыдился того, что его все-таки уговорили уйти и бросить брата. "Я все испортил. Я бесполезный, никчемный человек". Он шел весь день, а ночь провел на охапке листьев, забравшись в большое дупло. На следующий день он вышел к ручью, текущему на юг. Лесная речушка, наверное, впадала либо в Типпи-Каноэ, либо в Воббскую реку, одно из двух. Течение оказалось чересчур глубоким, чтобы идти по воде, а берега слишком заросли, чтобы следовать по берегу. Поэтому Мера углубился в лес ровно настолько, чтобы держаться в пределах слышимости бегущей воды, и пошел дальше. Краснокожим ему точно не стать. Его царапали кусты и сухие ветки, кусали насекомые, каждая царапина огнем жгла сгоревшую на солнце кожу. Он постоянно натыкался на буреломы, которые приходилось обходить. Земля как будто превратилась в его врага, задавшись целью помешать ему. Он мечтал о добром коне и хорошей, наезженной дороге. Хотя как ни труден был путь через леса, он медленно, но верно приближался к родным местам. Отчасти потому, что Элвин нарастил ему кожу на ступнях. Отчасти потому, что дыхание его стало глубже, чем раньше. Но дело было не только в этом. Внутри его мускулов кипела такая сила, которой-он прежде не ощущал. Он никогда не чувствовал себя настолько бодрым и полным жизни. И он подумал: "Если б у меня сейчас и была лошадь, я скорее всего предпочел бы идти пешком". Уже под вечер второго дня он вдруг услышал какой-то плеск в речушке. Ошибки быть не могло - через ручей перебирались лошади. Значит, это белые люди, может, жители Церкви Вигора, все еще бродящие по окрестным лесам в поисках его и Элвина. Он, спотыкаясь, бросился к ручью, продираясь сквозь колючие ветви. Они направлялись вниз по течению, четыре человека на лошадях. Но, уже выскочив в ручей и заорав при этом так, что чуть голова не разлетелась на части, он заметил, что они одеты в зеленые мундиры армии Соединенных Штатов. Он что-то не слышал, чтобы армия появлялась в здешних краях. Сюда белые поселенцы старались не забредать, опасаясь нападения обосновавшихся в форте Чикаго французов. Его крик сразу услышали и разом развернули лошадей, чтобы посмотреть, кто это там орет. Увидев его, трое всадников сразу вскинули мушкеты. - Не стреляйте! - в отчаянии закричал Мера. Солдаты неторопливо направились к нему, развернув лошадей против течения. - Ради Бога, не стреляйте, - сказал Мера. - Вы же видите, я не вооружен, у меня даже ножа нет. - А он неплохо болтает по-английски, - сказал один солдат другому. - Конечно! Я же белый человек. - С ума сойти, - удивился третий солдат. - Впервые слышу, чтобы один из них выдавал себя за белого человека. Мера посмотрел на свою кожу. Под палящими лучами солнца она приобрела ярко-красный оттенок, но все равно оставалась куда светлее, чем кожа настоящего краснокожего. Впрочем, он носил набедренную повязку и долгое время не мылся... Но разве они не видят его порядком отросшую бороду? Первый раз в жизни Мера пожалел, что волосы у него на груди и подбородке растут медленно, иначе бы солдаты не ошиблись, потому что у краснокожих растительность на теле практически отсутствует. А так они наверняка не заметили светлых усиков и нескольких волосинок на подбородке. Солдаты не хотели рисковать. От четверки отделился один и подъехал к Мере. Остальные держали мушкеты наготове, намереваясь сразу открыть огонь, если на берегу обнаружится засада. Мера видел, что солдат, направляющийся к нему, перепуган до смерти - он постоянно оглядывался по сторонам, как будто ожидая увидеть натягивающего тетиву лука краснокожего. "Дурак набитый, - про себя решил Мера, - потому что в этих лесах краснокожего не увидишь, пока в тебя не вонзится пущенная им стрела". Близко солдат подъезжать не стал. Он обогнул юношу, заехал сзади. Затем снял с седла веревку, сделал петлю и швырнул Мере. - Надень себе на грудь, под руки, - приказал солдат. - Чего это ради? - Чтобы я тебя вел за собой. - Черта с два, - разозлился Мера. - Если б я знал, что вы потащите меня на веревке по ручью, я бы остался на берегу и сам добрался до дома. - Если ты через пять секунд не наденешь на себя эту веревку, ребята снесут тебе голову из мушкетов. - Что вы такое несете? - заорал Мера. - Я Мера Миллер. Меня вместе с моим братом Элвином примерно неделю назад похитили, и сейчас я направляюсь домой, в Церковь Вигора. - Ты гляди, какая забавная история, - удивился солдат. Он подтащил к лошади намокшую веревку и снова швырнул ее. На этот раз она попала Мере прямо в лицо. Мера схватил ее и собрался было дернуть, но солдат обнажил свою шпагу. - Готовьтесь стрелять, парни! - крикнул солдат. - Это и в самом деле перебежчик! - Перебежчик?! Я... И тут до Меры наконец дошло, что происходит нечто очень странное. Они знали, кто он такой, и все равно намеревались взять его в плен. У них три мушкета и шпага, поэтому существует огромная вероятность, что его просто убьют, попробуй он сбежать. Но это ведь армия Соединенных Штатов? Когда его привезут к командующему, он объяснится, и несправедливость будет исправлена. Поэтому он просунул руки в петлю и затянул ее на своей груди. Пока лошади шли по воде, все было не так плохо. Иногда он просто плыл следом. Но вскоре они выбрались на берег, и ему пришлось бежать прямо по лесу, не разбирая дороги. Они сворачивали на запад, обходя Церковь Вигора стороной. Мера попытался было объяснить, что случилось, но ему быстро заткнули рот. - Я ж сказал тебе, - перебил его один из солдат, - нам было приказано доставлять таких перебежчиков, как ты, живыми или мертвыми. Белый человек, одевающийся как краснокожий, - знаем мы, зачем тебе это понадобилось. Однако кое-какие сведения ему удалось извлечь из их разговоров. Они охраняли окрестности, получив приказ от генерала Гаррисона. Меру при этом известии аж замутило. Местные жители дошли до того, что вызвали к себе на север этого негодяя, этого торговца виски. И он примчался сюда на удивление споро. Ночь они провели на одной из полян. Солдаты так шумели, что Мера даже глазам своим не поверил, когда, проснувшись утром, не увидел вокруг ни одного краснокожего. Он думал, что шум соберет все окрестные дикие племена. На следующий день, когда солдаты снова собрались было накинуть на него веревку, Мера запротестовал: - Я почти голый, у меня нет никакого оружия, так что либо стреляйте меня на месте, либо дайте я поеду вместе с вами. Они могли сколько угодно говорить о том, что им все равно, в каком виде его доставить, но он знал, что это всего лишь разговоры. Они не отличались милосердием, однако никогда бы не осмелились хладнокровно убить белого человека. Поэтому дальше он поехал на спине лошади, держась за пояс одного из солдат. Вскоре они добрались до местности, где были проложены дороги, и дальше поехали быстрее. Примерно в полдень они прибыли в армейский лагерь. Армия оказалась не такой уж и большой - сотня солдат в мундирах и еще пара сотен добровольцев маршировали и отрабатывали упражнения на плацу, бывшем пастбище. Мера не помнил, как звали ту семью, что жила здесь. Они были новенькими, совсем недавно приехали из окрестностей Карфагена. Но оказалось, что его везли вовсе не к фермерам. Их дом занял генерал Гаррисон, приспособив его под штаб. Вот как раз туда-то солдаты и доставили Меру. - Ага, - довольно потер руки Гаррисон. - Перебежчика поймали. - Я не перебежчик, - заявил Мера. - Они привезли меня сюда как пленника. Клянусь, краснокожие обращались со мной лучше, чем ваши солдаты. - Не удивлен, - ответил Гаррисон. - Не сомневаюсь, они с тобой хорошо обращались. А где тот, другой изменник? - Другой изменник? Вы имеете в виду моего брата Элвина? Вы же знаете, кто я, почему не отпустите меня домой? - Ты отвечай на _мои_ вопросы, а затем я подумаю и, может быть, отвечу на твои. - Моего брата Элвина здесь нет, и вы его не найдете. Впрочем, исходя из увиденного здесь, я очень рад, что он не пошел со мной. - Элвин? Ах да, мне сказали, что ты называешься Мерой Миллером. Но мы-то знаем, что Меру Миллера убили Такумсе и Пророк. Мера сплюнул на пол. - Вы _знаете_? Откуда? Определили по окровавленной, порванной одежде? Вы меня не надурите. Думаете, я не вижу, что происходит? - Отведите его в погреб, - приказал Гаррисон. - И обращайтесь с ним повежливее. - Вы _не хотите_, чтобы люди узнали о том, что я жив, потому что тогда вы им больше не понадобитесь! - закричал Мера. - Я бы не удивился, если б узнал, что это вы подкупили чоктавов и подучили похитить нас! - Если это и правда, - прищурился Гаррисон, - я бы на твоем месте вел себя поосторожнее и следил за своим язычком. Как знать, может, тебе вообще не доведется вернуться домой? Посмотри на себя, мальчик мой. Кожа у тебя красная, как перья иволги, на бедрах грязная повязка, и вид у тебя какой-то одичалый. Кошмар да и только. Нет, думаю, если тебя случайно, по ошибке, застрелят, нас никто в этом не обвинит, ни единая живая душа. - Мой отец все поймет, - сказал Мера. - Вы не обманете его, Гаррисон. И Армор, он... - Армор? Этот жалкий червь? Тот человечишка, который продолжает твердить, будто бы Такумсе и Пророк ни в чем не виноваты и нам не следует стирать краснокожих с лица земли? Мера, его больше никто не слушает. - Будут слушать. Элвин жив, и вам его не поймать. - С чего ты взял? - Потому что он с Такумсе. - Ага. И где же? - Во всяком случае, _не здесь_. - Ты видел его? А Пророка? Жадный огонек, засветившийся в глазках Гаррисона, заставил Меру прикусить язык. - Я видел то, что видел, - твердо произнес он. - И буду говорить то, что говорю. - Ты будешь говорить то, что я скажу, иначе умрешь, - пригрозил Гаррисон. - Убейте меня, и я вообще замолкну. Но вот что я вам прежде скажу. Я видел, как Пророк вызвал смерч из бури. Я видел, как он ходил по воде. Я слышал его пророчества, и все они сбылись. Ему известно, что вы намереваетесь здесь сотворить. Вы можете делать что хотите, но в конце концов все равно послужите его целям. Вот увидите. - Любопытненько, - хмыкнул Гаррисон. - Значит, следуя твоей логике, твое пленение тоже входило в его планы, да? Он махнул рукой, и солдаты выволокли Меру из дома и бросили в погреб. Они повели себя с ним очень вежливо - испинали и избили, - после чего швырнули вниз по ступеням и заложили тяжелым засовом дверь. Поскольку поселенцы прибыли с окраин Карфагена, на погребе стоял крепкий засов, как, впрочем, и на амбаре. Очутившись среди моркови, картофеля и пауков, Мера первым делом ощупал дверь. Тело его превратилось в один огромный синяк. Царапины и солнечные ожоги - ничто по сравнению с ободранной после езды на лошади кожей на голых ногах. Но даже эти раны не могли сравниться с болью, оставшейся после ударов и пинков, которыми его наградили, пока тащили в погреб. Мера решил не тратить времени зря. Он догадался, что происходит, и понял, что Гаррисон живым его не выпустит. Этот патруль специально искал его и Элвина. Потому что их "воскрешение" спутало бы все планы, а Гаррисон не мог этого позволить, потому что до сей поры все шло согласно его желаниям. Он, как хозяин, обосновался в Церкви Вигора и обучал местных жителей солдатскому ремеслу, тогда как Армора больше никто не слушал. Мере не особенно нравился Пророк, но по сравнению с Гаррисоном Пророк был святым. Впрочем, был ли? Пророк заставил Меру пройти гатлоп - зачем? Чтобы два дня назад он ушел днем, а не ранним утром. Чтобы он добрался до Типпи-Каноэ как раз тогда, когда рядом с нею оказались солдаты. Иначе Мера преспокойненько дошел бы до Града Пророка, после чего переправился бы в Церковь Вигора, не встретив по пути ни одного зеленого мундира. Его бы не поймали, если бы он сам не закричал. Входило ли это в планы Пророка? А если и входило? Может быть. Пророк желал ему только добра, а может, наоборот. Во всяком случае Меру его план в восторг не привел. Но он не собирался сидеть в подвале и ждать, когда же придет в действие следующая часть замыслов Пророка. Он прокопался сквозь картошку к задней стене погреба. На его лице и в волосах значительно прибавилось паутины, но сейчас не время было разводить церемонии. Вскоре он расчистил небольшой участочек, перетаскав картошку поближе к двери. Так что когда дверь откроется, солдаты увидят лишь кучу картошки. А его подкоп не заметят. Погреб был самым обыкновенным. В земле выкопали яму, обложили бревнами, затем покрыли крышей и завалили вместе с крышей землей. Он может прокопаться сквозь заднюю стену и вылезти позади погреба, а в доме ничего и не заметят. Копать пришлось голыми руками, но почва была рыхлой, жирной - настоящая воббская земля. Когда Мера вылезет наружу, он больше будет походить на чернокожего, нежели на краснокожего, но ему наплевать. Вся беда была в том, что задняя стена оказалась не из земли, а из бревен. Их проложили до самого пола. Вот ведь зануды. Хотя пол остался земляным. Это означает, что сначала придется подкапываться под стену, а уже потом направлять туннель вверх. То, что он сделал бы за одну-единственную ночь, может растянуться на несколько дней. И в любое время его могут поймать на месте преступления. Или вытащить наружу и пристрелить. А может, отдать обратно чоктавам, чтобы те довершили начатое - и тогда его тело действительно будет выглядеть так, будто Такумсе и Пророк запытали его до смерти. Все возможно. А родной дом находился в каких-то десяти милях. Это сводило его с ума. Он так близок к дому, а никто из родных об этом даже и не догадывается. Он вспомнил девочку-светлячка из деревни Хатрак, которая много лет назад увидела, что они угодили в разлившуюся реку, и прислала подмогу. "Вот чья помощь пришлась бы сейчас очень кстати. Мне нужен светлячок, кто-нибудь, кто бы обнаружил меня и спас". Но это все вряд ли. Мере никто не поможет. Будь на его месте Элвин, с ним бы сотворилось уже чудес восемь, лишь бы уберечь его от беды. Но Мера мог рассчитывать только на собственные силы. В первые десять минут работы над подкопом он сломал ноготь. Боль была жуткой; он почувствовал, как из пальца ручьем хлынула кровь. Если его сейчас вытащат из погреба, то сразу поймут, что он делал подкоп. Но это его единственный шанс. Поэтому он продолжал копать, превозмогая боль и усталость, лишь время от времени останавливаясь, чтобы выкинуть картофелину, которая закатилась в дыру. Вскоре он снял с себя набедренную повязку и приспособил ее к делу. Он руками рыхлил почву, затем насыпал ее на повязку и выволакивал из дыры. Она, конечно, лопату не заменила, но это все ж удобнее, чем вышвыривать за раз по горсточке. Сколько времени у него осталось? Дни? Часы? 11. КРАСНОКОЖИЙ МАЛЬЧИК И часа не прошло, как ушел Мера. Такумсе возвышался на вершине дюны, рядом с ним стоял Элвин. А перед вождем - Тенскватава. Лолла-Воссики. Его брат, мальчик, который когда-то оплакивал смерть пчел. Якобы пророк. Который якобы выражает волю земли. Который произносит трусливые, пораженческие, разрушительные, отступнические речи. - Это клятва мирной земли, - говорил Пророк. - Надо поклясться никогда не брать в руки оружие белого человека, его инструменты, его одежду, его пищу, его питье и не принимать ни единое его обещание. И более того, мы никогда не должны забирать жизнь, которая не отдает себя добровольно. Краснокожие, слушающие его, слышали эти слова и раньше. Такумсе тоже слышал эти речи. Большинство из тех людей, что пришли с ними на Мизоган, уже отвергли проповедуемый Пророком завет слабости. Они принесли иную клятву, клятву гневающейся земли, клятву, которую предложил им Такумсе. Каждый бледнолицый должен жить по законам краснокожих или оставить эту землю. Или умереть. Оружие белого человека можно использовать, но только с тем, чтобы защитить племена от убийц и воров. Ни один краснокожий не должен пытать или убивать пленника - мужчину ли, женщину или ребенка. Но ни один погибший краснокожий не останется неотомщенным. Такумсе знал, что белого человека еще возможно разбить, если все краснокожие Америки принесут эту клятву. Бледнолицые успешно действовали только потому, что краснокожие не могли объединиться под властью одного вождя. Бледнолицые всегда вступали в соглашение с племенами, которые проводили их сквозь лесные дебри и помогали обнаружить врага. Если среди краснокожих не найдется ни одного изменника, если никто не пойдет по следам племени ирраква и превратившихся в бледнолицых черрики, то белый человек не выживет на этой земле. Он растворится и исчезнет в ней, как раньше происходило с теми, кто приезжал из Старого Света. Когда Пророк закончил свою речь, лишь жалкая горсточка из собравшихся принесла его клятву. На его сторону встала малая часть краснокожих. Такумсе заметил промелькнувшую на его лице печаль. Пророк как будто согнулся под непосильным бременем. Помолчав, он развернулся спиной к оставшимся - к воинам, которым суждено сразиться с бледнолицыми. - Эти люди принадлежат тебе, - произнес Пророк. - Я надеялся, их будет меньше. - Да, они приняли мою сторону, но я считал, что их будет больше. - О, в союзниках у тебя недостатка не будет. К тебе присоединятся чоктавы, крики, чикисавы и коварные семинолы Оки-Феноки. Этого хватит, чтобы собрать огромную армию краснокожих - такую армию, которой эта земля прежде не видывала. И все они будут жаждать крови белого человека. - И в бою они будут стоять рядом со мной, - подтвердил Такумсе. - Убийствами ты не одержишь победу, - ответил Пророк. - Зато я выйду победителем. - Став трупом. - Если земля потребует моей смерти, я с радостью откликнусь на ее зов. - Как и все твои сподвижники. Пророк покачал головой: - Я видел то, что видел. Люди, принявшие мою клятву, принадлежат земле, как принадлежат ей медведь и бизон, белка и бобер, индюшка, фазан и куропатка. Эти животные приходят на твой клич и принимают твою стрелу. Безропотно подставляют шею под твой нож. Склоняют голову перед твоим томагавком. - На то они и животные. Это мясо. - Это живые существа, они живут и умирают, но своей смертью они даруют жизнь другим. - Я - не животное. И мои люди тоже не животные. Мы не станем вытягивать свои шеи, подставляясь под нож бледнолицых. Пророк взял Такумсе за плечи, по лицу его ручьем текли слезы. Они прижался-мокрой щекой к щеке Такумсе. - Когда все закончится, ты найдешь меня за Миззипи, - произнес Пророк. - Я не позволю делить землю, - резко заявил Такумсе. - И не отдам восток белому человеку. - Восточной части нашей земли суждено умереть, - ответил Пророк. - Пойдем со мной на запад, куда белому человеку не будет дороги. Такумсе промолчал. Элвин дотронулся до руки Пророка: - Тенскватава, значит, и я никогда не попаду на запад? - А как ты думаешь, зачем я отсылаю тебя с Такумсе? - рассмеялся Пророк. - Если кто-нибудь и может превратить бледнолицего мальчишку в краснокожего, так это только Такумсе. - Я не хочу, чтобы он шел со мной, - сказал Такумсе. - Ты возьмешь его - или умрешь, - промолвил Пророк. И направился вниз по склону дюны, где ждала его дюжина краснокожих. Из ладоней их капала кровь, предназначенная скрепить клятву. Вместе они пошли вдоль берега. Туда, где ждали их семьи. Завтра они вернутся в Град Пророка. Как раз созревшие для грядущей бойни. Такумсе смотрел вслед, пока Пророк не скрылся за далекой дюной. Затем, повернувшись к сотням оставшихся, он вскричал: - Найдут ли бледнолицые покой? - Только когда уйдут! - раздался дружный рев. - Только когда умрут! Такумсе рассмеялся и протянул к ним свои руки. Он чувствовал жар исходящих от воинов любви и веры, словно солнечные лучи коснулись его тела в холодный зимний день. Немногим доводилось ощутить на себе подобный жар, и каждый раз этот жар губил их, поскольку они не заслуживали оказанного им доверия. Но не Такумсе. Он хорошо знал себя и понимал, что ему под силу все. Только предательство может отнять у него победу, но Такумсе умел смотреть в человеческие сердца. Он сразу видел, стоит ли человеку верить. Сразу различал ложь. Губернатора Гаррисона он раскусил с первого взгляда. Такой человек не способен обмануть Такумсе. Спустя считанные минуты краснокожие стронулись с места. Несколько дюжин мужчин вели женщин и детей на новое стойбище, где на время остановится их кочующая деревенька. Они никогда не задерживались на одном месте больше трех дней - оседлая деревня типа Града Пророка привлекала к себе внимание убийц. Пророка спасала только численность обитателей Града. В нем сейчас жили десять тысяч краснокожих, ни разу эта земля не видела столь огромного поселения. Кроме того. Град был чудесным местом. На одном кукурузном стебле вырастало по шесть початков, толстых, так и брызжущих молоком, и нигде больше не росло подобной кукурузы. Бизоны и олени сами сбредались в город, подходили к кострам и смиренно ложились на землю, ожидая своей смерти. Если же над Градом пролетала стая гусей, то несколько птиц непременно отделялись и опускались на воды Воббской реки и Типпи-Каноэ, поджидая, когда их поймают. Рыба плыла из самого Гайо, чтобы прыгнуть в сети жителей Града Пророка. Но это ничего не означало. Белый человек привезет пушки и пройдется по хрупким вигвамам города краснокожих картечью и шрапнелью. Сеющий смерть металл без труда проникнет сквозь тонкие стены - этот адский дождь не остановят ни шкуры, ни глина. В один прекрасный день краснокожие Града Пророка пожалеют о принесенной ими клятве. Такумсе вел своих воинов через лес. Бледнолицый мальчишка бежал следом за ним. Такумсе специально затеял смертельную гонку - сейчас они бежали вдвое быстрее, чем на пути к Мизогану. От форта Детройт их отделяли две сотни миль, и Такумсе решил покрыть это расстояние за один день. Ни один бледнолицый не способен на такое - подобной скорости даже лошадь не выдюжит. За пять минут Такумсе пробегал милю, но шага не сбавлял, лишь ветер играл его волосами, собранными на затылке в тугой хвост. Этот бег убьет человека за полчаса, если только тот не прибегнет к силе земли. Земля сама подталкивала Такумсе, помогая ему. Кусты раздвигались, открывая потаенные тропки; посреди бурелома вдруг отыскивалась прореха, а по ручьям и речушкам Такумсе бежал так быстро, что его ступни даже не касались дна, отталкиваясь от воды. Его жажда прибыть в форт Детройт к завтрашнему утру была столь велика, что сама земля поила его, даруя целительную силу. И не только Такумсе, но и все следующие за ним краснокожие, обладающие чувством земли, находили в себе подобную силу. Они следовали нога в ногу, по одной и той же тропинке, словно один огромный человек шагал через дебри леса. "Мальчишку придется тащить на себе", - думал Такумсе. Но мерный стук пяток позади него - каждый бледнолицый страшно шумит, когда продирается сквозь лес, - не смолкал, наоборот, следовал тому же ритму, что и ноги вождя. Это, разумеется, было невозможно. Ноги мальчишки слишком коротки, поэтому он должен делать больше шагов, чтобы покрыть то же расстояние, что и взрослый. Тем не менее шаг Элвина почти совпадал с шагом Такумсе, словно у вождя выросли еще одни ноги, которые бежали прямо за ним. Минута сменяла минуту, миля - милю, час шел за часом, а мальчишка все бежал. Солнце приблизилось к горизонту, зависнув над левым плечом. Появились звезды, но луна пока что не показывалась, поэтому под кронами деревьев сгустилась кромешная мгла. Однако краснокожие не замедлили бег, они легко находили дорогу сквозь лес, потому что их вели не глаза и не разум - сама земля направляла их, подыскивая безопасные тропинки. Несколько раз Такумсе вдруг замечал, что шагов бегущего позади мальчика не слышно. Он окликал на языке шони следующего за Элвином воина, но тот неизменно отвечал: - Он бежит. Наконец взошла луна, озарив туманным светом лесную землю. Они миновали грозу - трава стала влажной, затем сырой; они пробежали сквозь легкую морось, попали под проливной ливень, который вскоре снова сменился моросью, после чего опять ощутили под ногами сухую землю. Но шаг так и не замедлили. Небо на востоке посерело, затем порозовело, потом по нему разлилась голубизна, и из-за горизонта вынырнуло солнце. По миру разлилось тепло, и солнце уже висело в трех ладонях от края неба, когда они наконец почувствовали дым, разносящийся из печных труб. Над верхушками деревьев показался обвисший трехцветный флаг, за которым маячил крест собора. Попрощавшись с миром зеленой тишины и перейдя на обыкновенный бег, краснокожие в конце концов выскочили на луг неподалеку от города. Из собора доносился звук играющего органа. Такумсе остановился, и мальчик тоже сразу замер. Неужели Элвин, бледнолицый мальчишка, бежал, как краснокожий, всю ночь подряд? Такумсе опустился перед мальчиком на одно колено. Хотя глаза Элвина были открыты, он, казалось, ничего не видел. - Элвин, - по-английски окликнул Такумсе. Мальчик не ответил. - Элвин, ты спишь? К ним подошли несколько воинов. Никто не разговаривал, краснокожие отдыхали после долгого путешествия. Не то чтобы они падали от усталости - земля по дороге непрерывно пополняла их силы, - скорее они молчали потому, что их переполнял священный трепет. Земля сопровождала их на пути; подобное путешествие считалось священным, ибо это был подарок от земли своим самым достойным сынам. Многие краснокожие пытались покрыть за ночь такое расстояние, но силы оставляли их на полдороге, им приходилось остановиться, поспать, отдохнуть и поесть. Им мешали тьма и непогода, потому что их нужда не была столь неотложной, или же они преследовали цели, которые противоречили желаниям земли. Но Такумсе земля никогда не отвечала отказом - все краснокожие это знали. Он был ее братом, именно поэтому его так чтили. Пророк вершил чудеса, но никто не видел того, что видел он. О своих прозрениях он мог лишь рассказывать. Но воины, следующие за Такумсе, видели и чувствовали то же, что и вождь. Однако этот бледнолицый мальчик поразил их до глубины души. Наверное, Такумсе поддерживал его своими силами? Или же сама земля, что невероятно, немыслимо, взяла это дитя белого человека под свою опеку? - Он бел, как и его тело, или в своем сердце он все же краснокожий? - спросил один из воинов на языке шони, но не на обычном, а на тягучем, священном наречии шаманов. К удивлению Такумсе, Элвин сам ответил, поглядев на человека, который задал вопрос. - Я белый, - пробормотал Элвин по-английски. - Он умеет говорить на нашем языке? - изумился краснокожий. Этот вопрос, казалось, смутил Элвина. - Такумсе, - окликнул он, посмотрев на вставшее над горизонтом солнце. - Уже утро. Я что, заснул? - Нет, ты не заснул, - ответил Такумсе на шони, но теперь мальчик, похоже, его не понял. - Нет, ты не спал, - повторил Такумсе уже по-английски. - У меня такое чувство, будто я проспал всю ночь, - сказал Элвин. - Только я стою. - И ты не чувствуешь усталости? Не хочешь отдохнуть? - Усталости? А почему я должен был устать? Такумсе не стал объяснять. Если мальчик сам не понимает, какой подвиг совершил, значит, приданные ему силы были подарком земли. Видимо, Пророк все-таки был прав насчет него. Такумсе должен научить Элвина быть краснокожим. Если он смог выдержать испытание, которое способен пройти только настоящий воин шони, если он смог следовать за краснокожими всю ночь не отставая, значит, этот бледнолицый мальчик действительно может научиться чувствовать землю. Такумсе поднялся и обратился к своим воинам: - Я иду в город. Со мной пойдут только четверо из вас. - И мальчишка, - сказал кто-то. Остальные согласно закивали. Все они помнили пророчество, данное Пророком Такумсе, - пока мальчик будет с ним, вождь не погибнет. Даже если им и владело искушение отделаться от Элвина, его воины никогда этого не допустят. - И мальчишка, - согласно кивнул Такумсе. Детройт был настоящим фортом, не то что жалкие деревянные крепости, окруженные частоколом, которые строили американцы. Стены его, как и стены собора, были сложены из камня, а на пролив, соединяющий озера Гурон и Сен-Клер с озером Канада, глядела огромная пушка. Чтобы предотвратить нападение с суши, на окружающие леса также были нацелены пушки, только поменьше размерами. Но куда большее впечатление на краснокожих произвел сам город, а не форт. На дюжине улочек стояли ровные, опрятные деревянные здания, приветливо распахнули свои ставни магазинчики и лавки, а посредине, на центральной площади, возвышался громадный собор, по сравнению с которым церковь преподобного Троуэра выглядела сущей насмешкой. То там, то здесь мелькало походящее на крылья ворона черное одеяние спешащего по своим делам священника. Смугловатые французы не выказывали к краснокожим той враждебности, которой славились американцы. Такумсе понял причины их доброжелательности - жившие в Детройте французы не относились к поселенцам, поэтому не рассматривали краснокожих как соперников, претендующих на землю Америки. Эти французы просто жили, поджидая благоприятного момента, чтобы вернуться назад в Европу или хотя бы в освоенные бледнолицыми земли Квебека и Онтарио. Исключение составляли лишь трапперы, но и им краснокожие были не враги. Трапперы относились к дикарям с благоговением, пытались научиться у них, каким образом краснокожим удается так легко подстрелить зверя, тогда как бледнолицый охотник тратит чертову уйму времени, пока обнаружит цель. Они, как и прочие бледнолицые, считали, что краснокожие знают какие-то особые штучки, и если подольше понаблюдать за дикарями, то непременно научишься такому же искусству охоты. Только этому им не суждено научиться. Да разве земля примет человека, который убивает бобров в лесных прудах только ради шкурок, бросая мясо гнить? Разве земля допустит, чтобы животные исчезли, так и не принеся выводка молодняка? Неудивительно, что медведи то и дело насмерть задирали трапперов. Этих охотников отвергала сама земля. "Изгнав американцев с территорий, что лежат к западу от гор, - подумал Такумсе, - я прогоню янки из Новой Англии, а потом - роялистов из Королевских Колоний. Когда их не станет, я поверну на испанцев Флориды и французов Канады. Сегодня я воспользуюсь вами в собственных целях, а завтра я и вас заставлю уйти. А те бледнолицые, что останутся здесь, будут представлять из себя трупы. С того дня бобры будут умирать лишь тогда, когда подойдет время, отпущенное им землей". Официально командующим фортом Детройт считался де Морепа, но Такумсе старался не встречаться с этим человеком. О делах можно было говорить только с Наполеоном Бонапартом. - А я слышал, ты сейчас на озере Мизоган, - сказал Наполеон. Говорил он, разумеется, на французском, но Такумсе научился говорить по-французски тогда же, когда заговорил по-английски. И учился он у одного и того же человека. - Проходи, присаживайся. Наполеон с интересом взглянул на Элвина, но ничего не сказал. - Я был там, - подтвердил Такумсе. - Вместе с братом. - Ага, а армия тоже была с вами? - Лишь ее зародыш, малая часть, - сказал Такумсе. - Мне надоело убеждать Тенскватаву. Я создам армию из других племен. - Но когда?! - воскликнул Наполеон. - Ты приходишь сюда по два, по три раза в год и говоришь, что собираешься создать армию. Знаешь ли ты, сколько я уже жду? Четыре года, целых четыре года жалкой, постыдной ссылки. - Я умею считать, - ответил Такумсе. - Ты получишь свою битву. - Когда весь поседею и состарюсь? Ответь мне! Да я скончаюсь от старости, прежде чем ты наконец соберешь силы краснокожих! Тебе известно, насколько я беспомощен здесь. Лафайет и Де Морепа не позволяют мне отдаляться от форта больше чем на пятьдесят миль, мне не дают войск! Пусть сначала соберется армия американцев, твердят они. Американцы, мол, должны набрать войска, с которыми тебе предстоит сражаться. Но только ты можешь заставить этих бесхребетных независимых подлецов объединиться. - Знаю, - кивнул Такумсе. - Такумсе, ты обещал мне армию из десяти тысяч краснокожих. Вместо этого я постоянно слышу о каком-то городе, где поселилось аж десять тысяч _квакеров_! - Они не квакеры. - А, кто бы они ни были! Они отрицают войну, а это одно и то же. - Внезапно голос Наполеона смягчился, в нем появились любовь, настойчивые, просящие нотки. - Такумсе, ты нужен мне, я полагаюсь на тебя, прошу, умоляю, не подведи. Такумсе расхохотался. Наполеон давным-давно понял, что его фокусы срабатывают только с бледнолицыми, изредка - с краснокожими, а на Такумсе не действуют вообще. - Тебе нет никакого дела до меня, а мне нет никакого дела до тебя, - сказал Такумсе. - Тебе нужна одна большая битва и победа в ней, чтобы вернуться в Париж героем. Мне нужна эта битва и победа в ней, чтобы вселить в сердца бледнолицых ужас, чтобы создать под своим предводительством еще большую армию краснокожих, чтобы очистить южные земли и прогнать англичан за горы. Одно сражение, одна победа - вот почему мы сошлись, но после того как мы добьемся своего, ты ни разу не вспомнишь обо мне, а я - о тебе. Наполеона речь Такумсе рассердила, но полководец сумел-таки выдавить улыбку. - Ну, какая-то правда в твоих словах имеется, - сказал он. - Мне нет до тебя дела, но я не забуду тебя. Я многому научился у тебя, Такумсе. Я понял, что любовь к полководцу вернее ведет за собой людей, чем любовь к стране, но любовь к стране - это лучше, чем жажда славы, а жажда славы - лучше, чем страсть к грабежам, и страсть к грабежам - лучше, чем поклонение деньгам. Но лучше всего сражаться за какое-то дело. За великую, благородную мечту. Меня мои воины всегда любили. Они готовы пойти ради меня на смерть. Но ради благого дела они пожертвуют своими женами и детьми и будут считать, что оно того стоит. - Ты этому научился у меня? - спросил Такумсе. - Это речи моего брата, а не мои. - Твоего брата? Мне-то казалось, что он никогда не призывал людей положить жизнь за какое-то дело. - Он весьма волен в вопросах смерти. Он ненавидит убийство. Наполеон рассмеялся, и Такумсе рассмеялся вместе с ним. - А знаешь, ты все-таки прав. Мы не друзья. Но ты мне нравишься. И вот что мне непонятно. Неужели, победив и изгнав бледнолицых со своей земли, ты вот так вот все бросишь и позволишь племенам разбрестись в разные стороны и жить так, как они жили раньше? Неужели ты допустишь, чтобы все снова принялись ссориться друг с другом, чтобы краснокожие вновь стали слабыми? - Не слабыми, счастливыми. Прежде мы были счастливы. Много племен, много языков, но единая живая земля. - Слабыми, - повторил Наполеон. - Знаешь, Такумсе, если б мне удалось объединить под единым флагом _мою_ страну, я бы держал ее так крепко, что мой народ стал бы великой нацией, великой и могучей. Запомни, если у меня это получится, мы вернемся и отнимем у тебя твою землю. Мы захватим все страны на земном шаре. Уж поверь мне. - Это потому, что ты представляешь зле", генерал Бонапарт. Ты хочешь все и вся переделать, подчинить себе. - Это не зло, глупый ты дикарь. Когда люди начнут повиноваться мне, они обретут счастье и покой, обретут мир. И впервые за всю историю они станут свободными. - Они будут жить в мире, пока не восстанут против тебя. Они будут счастливы, пока не возненавидят тебя. И свобода их продлится только до той минуты, пока они не решат поступить против твоей воли. - Вы только посмотрите, краснокожий философствует. А эти крестьяне-поселенцы знают, что ты читал Ньютона, Вольтера, Руссо и Адама Смита? [Смит Адам (1723-1790) - английский экономист, заложивший основы классической политэкономии и первым обратившийся к исследованию экономической истории средневековой Европы.] - Вряд ли им известно, что я умею читать на их языке. Наполеон, наклонившись, облокотился на стол. - Мы уничтожим их, Такумсе, ты и я. Но ты должен привести мне армию. - Мой брат предрек, что у нас будет эта армия еще до конца года. - Пророчество? - Все его пророчества сбываются. - А он не сказал, победим мы или нет? Такумсе усмехнулся: - Он сказал, что ты обретешь славу самого великого европейского генерала за всю историю. А я-буду известен как величайший краснокожий вождь. Наполеон взъерошил волосы и улыбнулся. Теперь он выглядел как настоящий мальчишка. Он умел угрожать, хвалить и преклоняться одновременно. - Ну, это еще неизвестно. Знаешь ли, мертвецов тоже называют великими. - Но люди, проигравшие битву, никогда еще не обретали славу. Их благородством, может быть, мужеством восхищались. Но великими никогда не называли. - Верно, Такумсе, верно. Твой брат, оказывается, провидец. Дельфийский оракул. - Я не знаю этих слов. - Неудивительно, ты ведь дикарь. - Наполеон налил в бокал вина. - Я несколько забылся. Вина? Такумсе покачал головой. - Мальчику, думаю, еще нельзя, - заметил Наполеон. - Ему всего десять лет. - Во Франции это означает, что вино наполовину разбавляется водой. Да, кстати, а что у тебя делает бледнолицый мальчишка? Такумсе, ты что, взялся за похищение детей? - Этот мальчишка, - сказал Такумсе, - нечто большее, чем кажется. - Глядя на его набедренную повязку, этого не скажешь. Он понимает по-французски? - Ни слова, - успокоил Такумсе. - Я пришел, чтобы спросить у тебя... вы дадите нам ружья? - Нет, - сразу ответил Наполеон. - Мы не можем идти против пуль со стрелами, - объяснил Такумсе. - Лафайет запрещает выдавать вам какое-либо огнестрельное оружие. И Париж поддерживает его. Они тебе не доверяют. Боятся, что в один прекрасный день те же самые ружья обратятся против нас. - Какой тогда прок от всей моей армии? Наполеон улыбнулся, сделал глоток из бокала. - Я говорил с некими торговцами из Ирраквы. - Ирраква - это испражнения больного пса, - сказал Такумсе. - Это жестокие, завистливые твари, они были такими до того, как пришел белый человек, а теперь стали еще хуже. - Странно. А англичане, такое впечатление, находят их весьма мирным, добродушным племенем. Лафайет так просто восхищается ими. Но главное здесь не это. Они производят ружья. В больших количествах. Дешево. Это не самые _надежные_ ружья, но во многом они сходны с обычными винтовками. Следовательно, можно сделать так, чтобы пуля лучше подходила под дуло, чтобы цель была вернее. И все равно Ирраква продает свои ружья значительно дешевле. - Ты их купишь нам? - Нет. Ты их сам купишь. - У нас нет денег. - Шкурки, - напомнил Наполеон. - Бобровые шкурки. Ондатровые. Оленьи и бизоньи. Такумсе покачал головой: - Мы не можем просить животных умереть, чтобы на их шкуры потом купить оружие. - Плохо, очень плохо, - искренне огорчился Наполеон. - Ведь у вас, краснокожих, дар к охоте, как мне говорили. - У настоящих краснокожих. Племя ирраква давно забыло об этом даре. Они слишком долго пользовались машинами белого человека, поэтому теперь, как и бледнолицые, они мертвы земле. Иначе бы они пошли и сами добыли нужные им шкуры. - Они еще кое-что согласны принять в уплату. Кроме шкурок, - продолжал Наполеон. - У нас нет ничего такого, что бы было нужно им. - Железо, - уточнил Наполеон. - У нас нет железа. - Разумеется. Но вы знаете, где оно залегает. В верховьях Миззипи и вдоль Мизоты. У восточной оконечности озера Высоководное. Все, что им нужно, это ваше обещание. Вы должны поклясться, что не станете нападать на их лодки, пока они будут перевозить железную руду в Ирракву, и на шахтеров, которые будут добывать железо из-под земли. - То есть они просят мира в обмен на ружья? - Да, - кивнул Наполеон. - А они не боятся, что я обращу эти ружья против них же? - Они просили, чтобы ты пообещал, что так не поступишь. Такумсе тщательно взвесил ответ. - Передай им вот что. Я обещаю, что, если они дадут нам ружья, ни одно из них не обернется против Ирраквы. Все мои воины принесут эту клятву. И мы не станем нападать на их лодки и на их шахтеров, пока те будут разрабатывать землю. - Ты обещаешь? - переспросил Наполеон. - Раз сказал, значит, обещаю, - ответил Такумсе. - Несмотря на всю ненависть к ним? - Я ненавижу их только потому, что сама земля их ненавидит. Когда белый человек уйдет, земля снова исполнится силой, выздоровеет, и тогда землетрясения поглотят шахты, а шторма потопят лодки, и племя ирраква снова вернется к краснокожим - или погибнет. Когда бледнолицые уйдут, земля жестоко рассудит оставшихся детей. Вскоре встреча закончилась. Такумсе поднялся и пожал генералу руку. Элвин, к вящему удивлению обоих мужчин, тоже выступил вперед и протянул руку. Наполеон, подивившись, обменялся с мальчиком рукопожатием. - Передай ему, что он выбрал себе опасных друзей, - сказал Наполеон Такумсе. Такумсе перевел. Глаза Элвина расширились. - Это тебя он имеет в виду? - спросил мальчик. - Думаю, да, - ответил Такумсе. - Но ведь это он самый опасный человек в мире, - изумился Элвин. Наполеон лишь рассмеялся, когда Такумсе перевел ему слова мальчика. - Какой же я опасный? Маленький человечишка, засланный в самую глушь, тогда как центр мира - Европа, и все великие войны свершаются там. А я даже не могу принять в них участие! Такумсе не пришлось переводить - мальчик все понял по голосу и выражению лица Наполеона. - Он опасен потому, что заставляет людей любить себя, хотя сам того не заслуживает. Такумсе почувствовал правду в словах мальчика. То, что творил Наполеон с бледнолицыми, было опасно. Этот человек являлся воплощением зла и тьмы. "И его я прошу о помощи? Прошу стать моим союзником? Но у меня нет выбора". Такумсе не стал переводить, что сказал мальчик, хотя Наполеон очень настаивал. Пока что французский генерал не пытался испробовать силу своих чар на мальчишке. Если б он знал, как тот о нем отозвался, он мог бы прибегнуть к помощи своего дара и подчинить себе Элвина. Этот мальчик постепенно начинал нравиться Такумсе. Хотя, может быть, Элвин слишком силен, чтобы Наполеон его очаровал. Но, может, он станет верным рабом Наполеона, как де Морепа. Лучше не выяснять. Лучше увести его отсюда побыстрее. Элвин настоял зайти посмотреть собор. Один из священников с ужасом бросился наперерез двум дикарям в набедренных повязках, осмелившимся войти в святой храм, но другой упрекнул его и проводил мужчину и мальчика в собор. Такумсе всегда удивлялся статуям святых. Почти каждая из них изображала человека, подвергающегося самым страшным пыткам. Бледнолицые вечно твердили, что краснокожие поступают как настоящие варвары, пытая пленных и заставляя их демонстрировать мужество. А как насчет этих статуй, перед которыми они встают на колени и молятся? Их святые - это люди, которые, подвергшись пытке, показали свое мужество. Нет, белого человека никогда не понять. Покидая город, он и Элвин подробно обсудили этот спорный вопрос. Также Такумсе объяснил мальчику, как у них получается пробегать столь огромные расстояния так быстро. И отметил, что он и его воины были очень удивлены, когда Элвин не отстал от них. Элвин, похоже, понял, каким образом краснокожие сосуществуют с землей. По крайней мере, попытался понять. - По-моему, я тоже это почувствовал. Пока бежал. Я словно вышел из своего тела. Мои мысли были далеко отсюда. Я как будто спал. А пока меня не было, что-то управляло моим телом. Подпитывало его, использовало, вело туда, куда нужно. Вы ощущаете то же самое? Такумсе ощущал абсолютно противоположное. Когда земля входила в него, в нем оживали такие силы, каких у него никогда не было. Он не покидал свое тело, а, наоборот, присутствовал в нем каждую секунду. Но он не стал объяснять это мальчику. В ответ он задал ему свой вопрос: - Ты говоришь, это напоминает сон. А что тебе снилось прошлой ночью? - Мне снова приснились те видения, которые явились мне, когда я вместе с Сияющим... вместе с Пророком посетил хрустальный замок. - Сияющий Человек... Я знаю, что ты зовешь его так, и он рассказал мне почему. - Мне снова приснился хрустальный замок. Только видел я нечто иное. Кое-что я и сейчас помню, а кое-что забыл. - Тебе снилось что-нибудь, чего ты раньше не видел? - Мне снился этот город. Статуи в соборе. И тот человек, к которому мы ходили, генерал. И потом я увидел нечто очень странное. Огромный холм, почти круглый... нет, не круглый, просто у него было восемь сторон. Да, это я отчетливо помню. Холм с восемью ровными склонами. А внутри него находился целый город из маленьких комнатушек, похожий на муравейник, только комнатушки те предназначались для людей. Я находился на самой вершине этого холма и бродил среди очень странных деревьев - листья на них были не зеленые, а серебряные, - и я искал своего брата Меру. Долгое время Такумсе ничего не говорил. Но о многом успел подумать. Ни один белый человек прежде не бывал там - земля еще не утеряла свою силу, поэтому надежно скрывала это место. Однако мальчику оно приснилось. А сон о Восьмиликом Холме просто так не приходит. Он всегда что-то означает. Всегда означает одно и то же. - Нам надо отправиться туда, - сказал Такумсе. - Куда? - На тот холм, что ты видел, - объяснил Такумсе. - А что, он и вправду существует? - Ни один белый человек не видел его. Ибо своим присутствием он... он осквернит это место. - Элвин ничего не ответил, да и что он мог сказать? Такумсе с трудом сглотнул. - Но если оно тебе приснилось, значит, тебе надо там побывать. - А что это такое? Такумсе пожал плечами. - Это место, которое тебе приснилось. Вот и все. Если хочешь узнать больше, обратись к сновидениям. До лагеря они добрались уже в сумерках. На лужайке стояло несколько вигвамов, ибо, судя по небу, ночью собирался дождь. Воины настояли, чтобы Такумсе спал в одном вигваме с Элвином, ради его же благополучия. Но Такумсе наотрез отказался. Этот мальчик пугал его. Земля что-то делала с ним, но Такумсе ничего не объясняла. Однако когда тебе во сне является Восьмиликий Холм, у тебя не остается выбора. Ты должен идти. А поскольку Элвин в одиночку не найдет туда дорогу, Такумсе придется идти с ним. Он не смог бы объяснить этого своим воинам, а если бы и смог, то не стал бы ничего говорить. Слово о том, что Такумсе отвел бледнолицего в древнее священное место, распространится очень быстро, и многие краснокожие откажутся даже видеться с Такумсе. Поэтому утром он сказал, что, исполняя желание Пророка, забирает мальчика на учебу. - Встречаемся через пять дней там, где Пикави впадает в Гайо, - напоследок произнес он. - Оттуда мы пойдем на юг, чтобы поговорить с чоктавами и чикисавами. - Возьми нас с собой, - принялись упрашивать они. - Тебе ведь может грозить опасность. Но он ничего не ответил, и воины замолчали. Он побежал в лес, и Элвин снова пристроился за ним, следуя шаг в шаг. Снова они бежали, словно повторяли путь от озера Мизоган к Детройту. К вечеру они достигнут Земли Кремней. Такумсе намеревался провести там ночь и посмотреть свои сновидения, прежде чем вести бледнолицего мальчишку к Восьмиликому Холму. 12. ПУШКИ Мера услышал приближающиеся шаги буквально за секунду до того, как лязгнул засов, дверь отворилась и в погреб хлынул яркий свет. Он как раз успел стряхнуть грязь, затянуть на набедренной повязке пояс из оленьей шкуры и выбраться из туннеля на кучу картошки. Повязка была настолько грязной, словно он облепился ниже пояса комьями земли, но это все мелочи. Солдаты не стали тратить время на осмотр тюремного помещения, поэтому туннеля, которого было прокопано уже добрых два фута, они не заметили. Вместо этого они схватили юношу подмышки и вытащили наружу, хлопнув за его спиной тяжелой дверью. Свет ударил в глаза так внезапно, что практически ослепил его. Мера даже не разглядел, кто его тащит и сколько солдат за ним послали. Впрочем, какая разница? Местные жители сразу узнают его, поэтому Гаррисон наверняка послал своих прислужников. А значит, ничего хорошего его не ожидает. - Свинья и есть свинья, - отметил Гаррисон. - Отвратительно. Ты выглядишь как настоящий краснокожий. - Сами засунули меня под землю, - огрызнулся Мера. - Вы что, думали, я там мылся? - Мальчик мой, я дал тебе на раздумья одну долгую ночь, - сказал Гаррисон. - Теперь ты должен решать. Ты мне так и так пригодишься. Хочешь остаться в живых, расскажи всем, как твоего брата запытали до смерти, как он каждую секунду кричал. Ты сумеешь сочинить хорошую историю и поведаешь, как Такумсе и Пророк обмывали свои руки в крови мальчика. Если ты согласишься рассказать что-нибудь подобное, тебя стоит оставить в живых. - Такумсе спас мою жизнь от _ваших_ краснокожих чоктавов, - закричал Мера. - И ничего больше я рассказывать не буду. Разве что упомяну, как вы заставляли меня скрыть правду. - Так я и подумал, - нахмурился Гаррисон. - Даже если б ты солгал мне и пообещал рассказать все, как я попрошу, я бы тебе не поверил. Стало быть, выхода не остается. Мера догадывался, что Гаррисон собирается предоставить Церкви Вигора его труп со следами пыток на нем. Мертвый, он никому не сможет рассказать, кто его резал и жег. "Что ж, - решил Мера, - ты увидишь, что я с достоинством приму смерть". Но поскольку перспектива близкой смерти его не слишком-то прельщала, он подумал, что, может быть, стоит еще раз попробовать переубедить Гаррисона. - Гаррисон, послушайте, мы можем договориться. Вы меня отпускаете и отзываете свои войска, и тогда я держу свой рот на замке. Просто отпустите меня, а потом притворитесь, что все это было ужасной ошибкой, отведите своих парней домой и оставьте Град Пророка в покое. Тогда я не скажу ни слова. На такую ложь я охотно пойду. Гаррисон на секунду заколебался, и Мера почувствовал, как внутри зародилась призрачная надежда. Может, внутри этого человека еще теплится искорка добра и он опомнится, прежде чем обагрит свои руки кровью. Но потом Гаррисон улыбнулся, потряс головой и махнул рукой здоровому уродливому речному матросу, который стоял прислонившись к стене. - Бездельник Финк, перед тобой сейчас стоит юноша-изменник, который добровольно участвовал в злых деяниях Такумсе и его банды насильников и детоубийц. Надеюсь, у тебя получится переломать ему пару-другую косточек. Финк окинул юношу оценивающим взглядом: - Боюсь, шума будет много, губернатор. - На вот, засунь ему в рот кляп. - Гаррисон вытащил из кармана своего сюртука платок. - Держи, запихай эту тряпку ему в рот и завяжи вот так. Финк повиновался. Мера пытался не смотреть на него, пытался успокоить дрожь, которая сводила его живот и наполняла мочевой пузырь. Начав делать медленные, глубокие вдохи через нос, он постепенно обрел самообладание. Финк обвязал красным шарфом лицо Меры и затянул узел так туго, что кляп чуть не провалился в желудок. Юноше снова пришлось сосредоточиться на дыхании, чтобы подавить позывы к рвоте. Если он вдохнет ртом, платок пройдет прямо ему в легкие, и тогда Мера точно умрет. Хотя глупо сейчас думать об этом - Гаррисон все равно вознамерился расправиться с ним. Может, лучше задохнуться платком, чем терпеть боль, которую ему причинит Финк. Но Мера слишком крепко цеплялся за последнюю ниточку жизни, чтобы умереть так просто. Он вытерпит боль и умрет мужественно, легкий путь - не для него. - Краснокожие обычно не ломают кости, - услужливо напомнил губернатору Финк. - Они обычно режут ножами и жгут. - У нас нет времени, чтобы резать его на части, а тело ты можешь сжечь после того, как он умрет. Главное, Финк, заполучить труп покрасивше. Боль нам неважна, ведь мы ж, в конце концов, не дикари какие-то. По крайней мере, не все мы окончательно одичали. Бездельник понятливо усмехнулся, затем развернулся, взял Меру за плечо и ударом ноги сбил на пол. Мера никогда так ясно не ощущал своего бессилия, как в тот момент, когда ударился о доски пола. Ростом Финк был не выше его и на вид ничуть не сильнее, а Мера знал несколько борцовских приемчиков, но Бездельник и не собирался драться по-честному. Он схватил и ударил - и Мера вмиг очутился на полу. - Может, его сначала связать? - предложил Гаррисон. В ответ Финк быстро схватил Меру за ногу и поднял в воздух. Опереться ему было не на что, поэтому он даже пнуть Бездельника не смог. Затем Финк с размаху опустил ногу Меры на свое колено. Кости хрустнули, как сухая ветка. Мера заорал и чуть не проглотил платок. Такой дикой боли он в жизни не испытывал. "Наверное, Элвин ощутил то же самое, когда ему на ногу упал жернов", - промелькнула у него в голове безумная мысль. - Не здесь, - приказал Гаррисон. - Уволоки его отсюда. Это можно проделать и в погребе. - Сколько костей ему переломать? - уточнил Финк. - Все. Финк поднял Меру за ногу и за руку и одним движением швырнул себе на плечи. Несмотря на боль, Мере удалось ткнуть его кулаком разок-другой, но Финк быстро схватил руку и переломал ее в локте. Как его тащили до погреба. Мера помнил смутно. Он услышал, как кто-то издалека крикнул: - Кого поймали? - Краснокожего шпика, шлялся здесь по округе! - проорал в ответ Финк. Далекий голос показался Мере знакомым, но он никак не мог сосредоточиться и вспомнить, кто же это говорит. - Разорви его на кусочки! - напутствовал человек. Финк не ответил. Он не стал опускать Меру на землю, чтобы открыть дверь погреба, хотя надо было наклониться и откинуть ее, чтобы пролезть под низкий косяк. Финк подцепил дверь носком сапога, и та распахнулась. Стукнувшись о землю, она подпрыгнула и начала было закрываться, но к тому времени Финк уже шагнул на лестницу. Дверь ударилась о его бедро и снова упала на землю. Мера услышал лишь какой-то стук и почувствовал, как его встряхнуло. Нога и рука снова заныли. "Почему я еще не потерял сознание? - с удивлением подумал он. - Вот бы пришлось кстати". Но он так и не потерял сознание. Обе его ноги были переломаны в двух местах, пальцы выкручены и чуть ли не растерты в порошок, в руках не осталось ни единой целой косточки. Но сознание упорно отказывалось покидать его, хотя боль постепенно куда-то отдалилась, превратившись в смутное напоминание. Когда стрекочет одна цикада, кажется, будто скрип ее крылышек эхом разносится по всей округе; две или три цикады трещат намного громче. Но когда к хору присоединяется двенадцатая цикада, их стрекотание не становится громче - просто слух у тебя притупляется, ты глохнешь и уже не слышишь навязчивой песни. То же самое случилось и с Мерой. Где-то поблизости раздались дружные восторженные крики. Кто-то заглянул в погреб. - Губернатор говорит заканчивать побыстрее. Ты срочно понадобился ему. - Еще минутку, - ответил Финк. - А потом сожгу. - Некогда, - сказал солдат. - Давай побыстрее! Финк распрямился и наступил огромной ножищей на грудь юноши. Ребра громко захрустели, пронзая кожу и внутренности. Затем он поднял Меру за руку и за волосы и откусил ему ухо. После чего резко свернул шею. Мера услышал, как позвонки звонко сломались. Финк швырнул безжизненное тело на кучу картошки. Юноша скатился прямо в дыру, которую копал. Он почувствовал под щекой землю, после чего желанное забвение наконец нахлынуло на него, и все вокруг заволокла тьма. Финк ногой закрыл дверь, задвинул засов и направился в дом. Из-за дома по-прежнему неслись приветственные, ликующие крики. Гаррисон встретил его на пороге кабинета. - Можно не беспокоиться, - сказал Гаррисон. - Подогревать толпу нет необходимости, поэтому труп нам не понадобится. Только что пушки прибыли. Утром мы выступаем. Гаррисон сбежал с крыльца, и Бездельник Финк безропотно зашлепал следом. Пушки? При чем здесь пушки? И почему теперь не нужен труп? Он что, держит Финка за какого-нибудь убийцу? Убить Рвача - одно, убить человека в честном поединке - это справедливо. Но убивать юношу, чей рот заткнут кляпом, - это совсем другое. Откусывая ухо, Финк не ощутил прежнего восторга. Этот трофей он добыл в нечестной схватке. У него аж сердце защемило. Он даже не откусил второе ухо. Бездельник стоял рядом с Гаррисоном и смотрел, как лошади тянут четыре пушки. Он знал, для чего Гаррисону понадобились орудия, слышал его планы. Две пушки он поставит здесь, две - там, чтобы сразу с двух сторон обрушить огонь на город краснокожих. На их головы посыплются картечь и шрапнель, осколки металла будут рвать и терзать тела краснокожих, не жалея ни мужчин, ни женщин, ни детей. "Это не моя драка, - подумал Бездельник. - Да и еще тот парень... Какая здесь слава, это все равно что лягушат каблуком давить. Даже думать не надо, раз - и все. Только мертвых лягушат не собирают и не вешают на стены. Так никто не делает. Это не моя драка". 13. ВОСЬМИЛИКИЙ ХОЛМ Земля у реки Мчащейся была совсем другая. Элвин не сразу это заметил, поскольку бежал, если можно так выразиться, ничего не видя и не слыша. Поэтому мало что замечал. Пока он бежал, ему снился один долгий сон. Но как только они с Такумсе ступили на Землю Кремней, сновидение сразу изменилось. Все вокруг, куда бы он ни повернул взор, расцветилось маленькими искорками угольно-черного огня. Только это была не та пустота, что всегда маячила неподалеку. И не та глубокая чернота, что поглощала свет и не отпускала обратно. Нет, этот черный цвет сиял и переливался, испуская огоньки. Когда они остановились и Элвин очнулся от сна, черные огоньки чуточку померкли, но все еще периодически сверкали. Недолго думая, Элвин подошел к одному такому черному светлячку, проглядывающему в море зелени, нагнулся и поднял его. Кремень. Большой, хороший кремень. - Добрый наконечник для стрелы, - заметил Такумсе. - Он сияет черным и обжигает холодом, - сказал Элвин. Такумсе кивнул. - Хочешь стать краснокожим? Тогда делай со мной наконечники. Элвин быстро приноровился. Он и раньше работал с камнем. Когда он вырубал жернов, он делал поверхность плоской, гладкой. Но с кремнем дело обстояло несколько иначе. Здесь важен был режущий край, а не поверхность. Первые два наконечника вышли кривыми, но потом он наконец проник в камень, отыскал в нем естественные трещинки, складки породы и последовал им. Свой четвертый наконечник он даже не обрабатывал. Он покрутил его в пальцах, после чего осторожно очистил от осколков. Лицо Такумсе ничего не выражало. Бледнолицым казалось, что он все время так выглядит. Они считали, что краснокожие, и в особенности Такумсе, никогда ничего не чувствуют, поскольку воины не выставляли свои чувства напоказ. Хотя Элвин видел, как они смеются и плачут, видел, как на их лицах отражаются самые разнообразные эмоции. И раз лицо Такумсе ничего не выражало, значит, внутри вождь буквально бурлит. - Я раньше много работал с камнем, - почти извиняющимся голосом проговорил Элвин. - Кремень - это не просто камень, - ответил Такумсе. - Галька в реке, булыжники - это камни. А это живая скала, скала, содержащая внутри огонь, затвердевшая земля, которая приносит нам себя в дар. Она не видела тех истязаний и пыток, которые видело железо, прошедшее через руки белого человека. - Он поднял наконечник, сделанный Элвином, тот самый, который мальчик очистил пальцами. - У стали никогда не будет столь острого края. - И в самом деле ничего острее я в жизни не видел, - признался Эл. - Никаких отметин, - сказал Такумсе. - Ни одной царапины. Краснокожий посмотрит на этот кремень и скажет: "Сама земля вырастила его таким". - Но ты-то знаешь, что это не так, - произнес Эл. - Ты-то знаешь, что у меня просто такой дар. - _Дар_ калечит землю, - возразил Такумсе. - Как калечит поверхность реки водоворот. Белый человек портит землю, пытаясь изменить ее. Но ты другой. Элвин ненадолго задумался. - Ты хочешь сказать, что видишь, когда люди накладывают заклинание, чары или оберег? - наконец спросил он. - Я ощущаю дурной запах, словно кто-то опустошил кишечник, - ответил Такумсе. - Но ты - ты делаешь все очень чисто. Как будто ты часть земли. Я думал, что научу тебя быть краснокожим. Вместо этого земля сама забрасывает тебя своими дарами. И снова Элвин увидел укор в его глазах. Как будто Такумсе злился, когда видел, на что способен Элвин. - Я никого не просил об этом, - пожал плечами он. - Просто я седьмой сын седьмого сына и тринадцатый ребенок. - Эти числа - семь, тринадцать... Вы, бледнолицые, придаете им какое-то значение, а для земли они ничто, пустое место. Земля любит истинные числа. Один, два, три, четыре, пять, шесть - эти числа ты можешь найти в лесу, оглянувшись по сторонам. Но где семь? Где тринадцать? - Может быть, именно поэтому они так сильны, - заметил Элвин. - Потому что они рождены не природой. - Почему тогда земля относится с такой любовью к тому, что ты творишь? - Не знаю, Такумсе. Мне всего десять лет, одиннадцатый пошел. Такумсе рассмеялся: - Десять? Одиннадцать? Очень слабые числа. Ночь они провели на границе Земли Кремней. Такумсе поведал Элвину историю этой земли, как она прославилась своими кремнями по всей стране. Сколько бы краснокожих сюда ни приходило, сколько бы кремней они с собой ни уносили, их появлялось все больше. Они лежали и ждали, когда их подберут. За прошедшие годы то одно, то другое племя неоднократно пыталось завладеть этим краем. Сюда приходили воины и убивали всех, кто осмеливался явиться за кремнями. Они считали, что таким образом получат власть - у них будут стрелы, тогда как другим стрелять будет нечем. Но из этого никогда ничего хорошего не выходило. Потому что, стоило племени изгнать отсюда всех краснокожих и завладеть землей, как кремни исчезали, будто и не было. Ни одного не оставалось. Члены племени искали, искали, но ничего не находили. И им ничего не оставалось делать, кроме как покинуть эти места, но за ними приходили другие краснокожие и обнаруживали, что кремни никуда не делись, что их столько же, сколько и прежде. - Это место принадлежит всем. Здесь краснокожие находятся в мире друг с другом. Здесь не случается убийств, не бывает войн и раздоров - иначе племя не получит кремней. - Вот если б весь мир был таким, - мечтательно произнес Элвин. - Послушай подольше моего брата, бледнолицый мальчик, и начнешь думать, что так оно и есть. Нет, нет, не надо объяснений. Не защищай его. Он избрал свою дорогу, я избрал свою. Мне кажется, что на его пути погибнет куда больше людей, как краснокожих, так и бледнолицых, чем на моем. Ночью Элвину приснился сон. Он бродил вокруг Восьмиликого Холма, пока не нашел место, где начиналась тропка, ведущая вверх по крутому склону. Поднявшись по ней, он вскоре добрался до вершины. И увидел деревья, деревья с серебряной листвой, которая, тихонько шелестя на легком ветерке, пускала ему в лицо солнечные зайчики. Он приблизился к одному из деревьев и обнаружил на нем гнездо иволги. И на всех остальных деревьях было по одному гнезду иволги. Но одно дерево отличалось от своих собратьев. Оно было значительно старше, извилистые корни буравили землю, а ветви, вместо того чтобы устремляться к небу, клонились под собственным весом. Словно у плодоносящего дерева. И листья его были золотыми, а не серебряными, поэтому сверкали не так ярко, но цвет их был нежным и густым. На дереве он увидел круглый белый плод и почему-то сразу понял, что тот созрел. Протянув руку, чтобы сорвать и съесть плод, он вдруг услышал громкий смех. Оглянувшись, Элвин увидел, что вокруг собрались все его близкие, друзья и знакомые и насмехаются над ним. Только один человек не смеялся - Сказитель. Сказитель посмотрел ему в глаза и произнес: - Ешь. Элвин снова поднял руку и сорвал плод с дерева, поднес его к губам и откусил. Сочная мякоть наполнила его рот. Она была сладкой и горькой, соленой и кислой одновременно, настолько терпкой, что по телу Элвина побежали мурашки. Однако плод оказался невообразимо вкусным, и Элвину хотелось ощущать его сладость вечно. Он хотел было откусить еще раз, когда увидел, что рука его пуста, а на дереве не осталось больше ни одного плода. - Ты откусил от него один раз, и пока что этого достаточно, - промолвил Сказитель. - Запомни его вкус. - Я никогда его не забуду, - поклялся Элвин. Собравшиеся вокруг люди продолжали смеяться, заходясь от хохота, но Элвин не обращал на них никакого внимания. Он вкусил плода, и сейчас ему больше всего хотелось привести к дереву своих родных и дать им испробовать того же. Ему хотелось собрать здесь всех своих знакомых и незнакомых тоже и дать им ощутить вкус плода. "Стоит им его попробовать, - подумал Элвин, - и они все поймут". - Что именно? - спросил Сказитель. Элвин не смог подыскать подходящего ответа. - Просто поймут, - наконец пожал плечами он. - Узнают все на свете. Все, что хорошо. - Правильно, - кивнул Сказитель. - Сначала ты получаешь _знание_. - А если откусить второй раз? - Ты обретешь вечную жизнь, - объяснил Сказитель. - Но этого лучше не делать. Лучше даже не представляй, что сможешь жить вечно. Элвин проснулся утром, ощущая во рту вкус плода из ночного сновидения. Ему пришлось чуть ли не силой вдалбливать себе в голову, что это был всего лишь сон. Такумсе уже поднялся. Он разжег небольшой костерок и вызвал двух рыб из реки. Сейчас насаженные на палочки рыбешки коптились над костром. Такумсе протянул одну из них Элвину. Но Элвину не хотелось есть. Если он поест, вкус плода пропадет. Он тогда забудет его, а ему хотелось навсегда запомнить сочную мякоть. Он, разумеется, знал, что когда-нибудь поесть придется - если все время отказываться от еды, легко иссохнуть донельзя с голодухи. Но сегодня, сейчас, ему не хотелось есть. Глотая слюнки, он глядел на шипящую форель. Такумсе что-то говорил, рассказывая, как надо вызывать рыбу и остальных животных, когда захочешь поесть. Надо просто попросить их прийти. Если земля пожелает, чтобы ты поел, они придут. Может, на твой зов откликнется совсем не то животное, что ты звал, но ты все равно не умрешь с голоду - ты будешь есть то, что дает земля. Элвин подумал о жарящейся рыбе. Разве земля не знала, что он не будет есть этим утром? Или она послала эту рыбу специально, принуждая его поесть? Ни то ни другое. Потому что не успела рыба толком прокоптиться, как они вдруг услышали треск и буханье шагов, говорящее о том, что к реке направляется белый человек. Такумсе напрягся, но рука его не потянулась к ножу. - Если земля привела белого человека _сюда_, значит, он не враг мне, - объяснил Такумсе. Через несколько секунд на полянку выбрался пожилой мужчина. Волосы его были чисто-белыми от седины - там, где не сверкала лысина. Поношенная шляпа была сдвинута набок. На плече висела полупустая сума, но ни винтовки, ни ножа не было видно. Элвин даже гадать не стал, он и так знал, что находится в той сумке. Смена белья, немножко еды и книга. Одну треть этой книги составляли небольшие фразы, в которых обыкновенные люди описывали самую важную вещь, что видели в своей жизни. А другие две трети книги были запечатаны кожаным ремешком. Туда Сказитель записывал собственные истории, те, в которые он верил и которые, по его мнению, представляли важность. Да, да, именно он это и был. Сказитель собственной персоной, хотя Элвин думал, что им уже не суждено повстречаться еще раз. Внезапно, увидев старого друга, Элвин понял, почему на зов Такумсе откликнулись две рыбешки. - Сказитель, - окликнул Элвин, - надеюсь, ты проголодался, потому что я специально для тебя прокоптил хорошую форель. Сказитель улыбнулся: - Рад видеть тебя, Элвин, и не менее рад видеть рыбу, которую ты держишь в руках. Элвин вручил ему завтрак. Сказитель сел на траву, прямо напротив Элвина и Такумсе. - Большое тебе спасибо, Элвин, - поблагодарил Сказитель. Он вытащил маленький ножик и принялся аккуратно срезать полоски рыбы. Они обжигали ему губы, но он лишь облизывался да причмокивал. Вскоре от форели ничего не осталось. Такумсе также ел свою рыбу, а Элвин тем временем наблюдал за обоими. Такумсе не сводил со Сказителя глаз. - Это Сказитель, - представил Элвин. - Этот человек научил меня исцелять. - Ничему я тебя не учил, - возразил Сказитель. - Я просто подкинул тебе пару-другую идеек, как этому можно научиться. И убедил тебя попробовать. - Сказитель повернулся к Такумсе. - Представляете, он твердо решил умереть и наотрез отказывался прибегать к своему дару! - А это Такумсе, - сказал Элвин. - О, я понял это в ту же самую минуту, как увидел вас. Вы знаете, что среди поселенцев о вас слагают легенды. Вы словно Саладин [Саладин (Салах-ад-дин) (1138-1193) - египетский султан, участвовавший в войнах с крестоносцами и прославившийся храбростью, благородством и подвигами] эпохи крестовых походов - вами восхищаются куда больше, чем собственными управителями, хотя знают, что вы поклялись биться до последней капли крови, пока не изгоните из Америки последнего бледнолицего. Такумсе ничего не ответил. - Я встретил не меньше двух дюжин ребятишек, названных в вашу честь, большинство из них были мальчиками, но все без исключения были белыми. А какие истории о вас ходят! О том, как вы спасли белых пленников от сожжения на костре, о том, как приносили еду людям, чтобы они не умерли с голоду, хотя сами же выгнали их из домов. Я даже поверил некоторым из этих историй. Такумсе доел рыбу и положил палочку в костер. - А также по пути сюда я слышал историю о том, как вы похитили двух мальчиков из Церкви Вигора и послали окровавленные одежды их родителям. О том, как вы запытали их до смерти, чтобы продемонстрировать свою решимость уничтожить каждого белого поселенца - убить не только мужчин, но и всех женщин, детей. О том, как вы сказали, что время присоединяться к цивилизации прошло и теперь вы пойдете на любую жестокость, чтобы изгнать бледнолицых из Америки. - _Этой_ истории вы тоже поверили? - промолвил Такумсе первую фразу с тех пор, как прибыл Сказитель. - Честно говоря, нет, - усмехнулся Сказитель. - Но только потому, что я уже знал правду. Видите ли, я получил послание от одной знакомой девочки - на самом деле она уже юная леди. Послание пришло письмом. Он вытащил из кармана три сложенных листочка и передал Такумсе. Такумсе, даже не посмотрев, передал письмо Элвину. - Прочти вслух, - сказал он. - Но ты ж умеешь читать по-английски, - удивился Элвин. - Здесь не умею, - ответил Такумсе. Элвин посмотрел на письмо, повертел в руках странички, но, к его изумлению, не смог прочесть ни слова. Буквы выглядели знакомо. Он даже мог назвать их - "м-а-с-т-е-р-у-н-у-ж-н-а-т-в-о-я-п-о-м-о-щ-ь". Так начиналось письмо, но Элвин никак не мог разобрать, что в нем написано, даже язык для него был каким-то непонятным. - Я тоже не могу прочитать, - пожал плечами он и вернул листочки Сказителю. Сказитель некоторое время изучал написанные на бумаге буквы, после чего весело рассмеялся и сунул письмо обратно в карман. - Что ж, замечательная история для моей книги. О месте, где человек разучивается читать. Как ни удивительно, но Такумсе тоже улыбнулся: - Даже ты его не можешь прочесть? - Я знаю, о чем в нем говорится, потому что читал его раньше, - ответил Сказитель. - Но сегодня я не могу разобрать ни слова. Хотя знаю, что за слова должны в нем содержаться. Где мы очутились? - В Земле Кремней, - пояснил Элвин. - Мы находимся в тени Восьмиликого Холма, - поправил Такумсе. - Не знал, что белый человек допускается сюда, - хмыкнул Сказитель. - Я тоже, - сказал Такумсе. - Но рядом со мной сидит белый мальчик, а прямо напротив - белый мужчина. - Ты мне снился прошлой ночью, - встрял Элвин. - Мне снилось, что я поднялся на вершину Восьмиликого Холма и там встретил тебя. Ты объяснял мне всякие вещи. - Э-э, нет уж, - запротестовал Сказитель. - Вряд ли я что-нибудь могу разъяснить насчет этого Восьмиликого Холма. - Но как ты попал сюда, - спросил Такумсе, - если не знал, что направляешься в Землю Кремней? - Она написала, что я должен подняться по Муски-Ингум, а когда увижу белый валун, свернуть по тропинке налево. Она сказала, что Элвин Миллер-младший будет сидеть рядом с Такумсе у костра и жарить рыбу. - Кто это "она"? - удивился Элвин. - Девушка, - ответил Сказитель. - Светлячок. Она написала, что видела тебя, Элвин, внутри хрустального замка где-то неделю назад. Это она сняла с твоего лица сорочку, когда ты родился. И с тех пор наблюдает за тобой. Она вместе с тобой проникла в хрустальный замок и смотрела твоими глазами. - Пророк действительно сказал, что кто-то еще находится рядом с нами, - подтвердил Элвин. - Она смотрела и через его глаз тоже, - кивнул Сказитель, - и видела, что вас ожидает в будущем. Пророк погибнет. Завтра утром. Будет застрелен из ружья твоего отца, Элвин. - Нет! - закричал Элвин. - Если только Мера не поспеет вовремя, - продолжал Сказитель. - Он убедит твоего отца, что вы живы-здоровы и что ни Такумсе, ни Пророк вас пальцем не трогали. - Но ведь Мера ушел много дней назад! - Верно, Элвин. Только его схватили люди губернатора Гаррисона. Он находится в лапах у Гаррисона, и сегодня, может, в эту самую минуту, один из подручных губернатора убивает твоего брата. Ломает ему кости, сворачивает шею. Завтра Гаррисон нападет на Град Пророка, его пушки убьют всех. Всех до единого. От крови воды Типпи-Каноэ станут ярко-красными, а Воббская река донесет эту кровь аж до Гайо. Такумсе резко поднялся: - Я должен вернуться. Должен... - Вам не успеть, и вы это знаете, - промолвил Сказитель. - Ваши воины далеко отсюда. Даже если вы будете бежать день и ночь, так, как могут бегать только краснокожие... - Завтра днем я буду там, - сказал Такумсе. - К этому времени он уже будет мертв, - вздохнул Сказитель. Такумсе вскричал во весь голос, так громко, что несколько птиц, испугавшись, вспорхнули с луга. - Стоп, стоп, придержите лошадей, подождите минутку. Если бы из положения не было выхода, та девушка не послала бы меня за вами, как вы думаете? Разве вы не видите, что мы исполняем чью-то великую волю? Почему так получилось, что нанятые Гаррисоном чоктавы похитили именно Элвина и Меру? Почему вы оказались здесь - и я вместе с вами - именно сегодня, именно в тот день, когда возникла нужда в нашей помощи? - Наша помощь нужна _там_, - промолвил Такумсе. - Я так не думаю, - возразил Сказитель. - Мне кажется, если б мы были нужны там, мы бы там и оказались. Мы нужны _здесь_. - Мой брат тоже хотел, чтобы я повиновался его планам. А теперь объявился ты! - Я бы очень хотел походить на вашего брата. Ему являются видения, он видит, что ждет нас, тогда как мной руководит лишь весточка, посланная светлячком. Но вот он я, а вот вы, и, если нам не суждено было появиться здесь, нас бы здесь не было. А протестовать можно сколько угодно. Разговор зашел о том, что суждено, а что не суждено, и Элвину это не понравилось. Кто выносит суждения? Что имеет в виду Сказитель? Неужели они всего лишь марионетки, дергающиеся на ниточках? Неужели их кто-то заставляет двигаться то туда, то сюда, удовлетворяя свои прихоти? - Если кто-то и ответствен за происходящее, - вступил в спор Элвин, - то зачем он тратил столько сил, чтобы свести нас вместе? Сказитель ухмыльнулся: - Вижу, мой мальчик, ты так и не пристрастился к религии? - Я просто не считаю, что кто-то управляет нами. - А я этого и не говорил, - успокоил его Сказитель. - Я говорю, что из самого сложного положения всегда можно найти выход. - Тогда хотелось бы послушать предложения. Что, по мнению этой леди, я должен сделать? - спросил Элвин. - Она пишет, что ты должен взойти на гору и исцелить Меру. И не задавай мне больше никаких вопросов - это все, что она написала. В этих краях вроде бы нет никакой горы, а Мера сейчас лежит в погребе за домом Кислятины Райли и... - Я знаю то место, о котором она говорит, - перебил его Элвин. - Я был там. Но я не могу... Я хочу сказать, я никогда не пытался исцелить человека, который находится за много миль от меня. - Хватит болтовни, - вдруг сказал Такумсе. - Восьмиликий Холм явился в твоем сновидении, бледнолицый мальчик. Этот человек пришел, чтобы передать тебе, что ты должен подняться на гору. Все начнется тогда, когда ты взойдешь на Холм. Если, конечно, взойдешь. - Некоторые вещи заканчиваются на Восьмиликом Холме, - заметил Сказитель. - Откуда бледнолицему знать о священном месте? - презрительно фыркнул Такумсе. - Ниоткуда, - примирительно произнес Сказитель. - Просто много лет назад я стоял у ложа умирающей женщины из племени ирраква, и она рассказала мне о событии, которое считала самым важным в своей жизни. Она была последней из племени ирраква, чья нога ступала на Восьмиликий Холм. - В своих сердцах ирраква давным-давно приняли завет бледнолицых, - нахмурился Такумсе. - Восьмиликий Холм не подпустит их к себе. - Но я ведь бледнолицый, - напомнил Элвин. - Это проблема, - согласился Такумсе. - Восьмиликий Холм даст тебе свой ответ. Может быть, тебе не будет позволено взойти, и все умрут. Пойдем. Он провел их по обнаружившейся неподалеку тропинке, и вскоре они вышли к крутому склону холма, густо поросшему кустарником и низенькими деревьями. Дальше дороги не было. - Это Лик Краснокожего, - объяснил Такумсе. - Здесь поднимаются все краснокожие. Но тропы нет. Ты здесь подняться не сможешь. - Но где тогда? - спросил Элвин. - Откуда мне знать? - пожал плечами Такумсе. - Предания гласят, что каждый склон скрывает за собой абсолютно иной Холм. Предания гласят, что если ты поднимешься по Лику Строителей, то найдешь их древний город, который еще живет внутри Холма. Если же ты изберешь Звериный Лик, то очутишься в земле, которой правит гигантский бизон, странное животное с рогами, растущими изо рта, и носом, напоминающим ужасную змею. Даже кугуары с зубами, словно копья, склоняются перед ним и почитают этого бизона как бога. Кто знает, правдивы ли эти предания? Никто уже не поднимается по этим склонам. - А есть ли Лик Белого Человека? - поинтересовался Элвин. - Есть Лик Краснокожего, Лик Строителей, Лик Целителей и Звериный Лик. Остальных четырех лиц Холма мы не знаем, - ответил Такумсе. - Может быть, один из них - Лик Белого Человека. Пойдем. Он повел их кружным путем. Холм высился слева. Как они ни искали, ни одной тропинки не открылось перед ними. Элвин узнавал то, что видел прошлой ночью во сне. Сказитель опять был с ним, и он обходил Холм, прежде чем подняться на его вершину. Наконец они вышли к последнему из неизвестных ликов. Тропки опять не было. Элвин побежал дальше. - Без толку, - окликнул его Такумсе. - Мы обошли Холм кругом, и ни один лик не пустил нас. Сейчас мы снова выйдем к Лику Краснокожего. - Знаю, - кивнул Элвин. - Но вот же тропинка. И действительно перед ними открылась тропинка, прямая как стрела. Она шла по самому краю Лика Краснокожего и неизвестного склона, слева от него. - Ты и вправду наполовину краснокожий, - изумился Такумсе. - Иди же, - подтолкнул Сказитель. - В моем сне ты был рядом со мной, - пожаловался Элвин. - Может, и так, - согласился Сказитель. - Но дело все в том, что я не вижу тропки, о которой вы говорите. Сплошной кустарник и заросли. Стало быть, меня не зовут. - Иди, - приказал Такумсе. - Не теряй времени. - Значит, ты должен пойти со мной, - уперся Элвин. - Ты ведь видишь тропинку? - Мне Холм не являлся в сновидении, - возразил Такумсе. - И та дорожка, что ты видишь, наполовину бежит по склону краснокожих, а наполовину по другому склону, который я не способен увидеть. Иди же, у нас мало времени. Наши с тобой братья умрут, если ты не сотворишь то, зачем привела тебя сюда земля. - Мне хочется пить, - сказал Эл. - Попьешь наверху, - ответил Такумсе, - если Холм предложит тебе воду. И поешь, если он поделится с тобой едой. Эл шагнул на тропку и полез вверх по холму. Склон его был крутым, но под рукой всегда оказывался удобный корешок, за который можно было ухватиться, а нога сразу находила нужный уступ. Вскоре заросли остались позади, и тропка вывела Элвина на вершину Восьмиликого Холма. Раньше он думал, что Холм - это одна гора с восемью склонами. Но только теперь он увидел, что на самом деле каждый склон представляет из себя отдельный холм, а посредине восьми гор находится огромная глубокая чаша. Долина казалась слишком уж большой, и дальние холмы лишь призрачно маячили вдали. Неужели Элвин, Такумсе и Сказитель обошли вокруг всего Холма за одно утро? Внутри Восьмиликий Холм был куда больше, чем казалось снаружи. Элвин осторожно спустился по поросшему травой склону. Трава приятно холодила ноги, влажная твердая почва чуть-чуть пружинила. Спускался он намного дольше, чем поднимался наверх. Наконец, оказавшись в долине, он увидел вдруг огромный луг, поросший деревьями с серебряной листвой, - его сон сбывался. Значит, сновидение было правдиво, и он ничего не придумал - место, которое он видел, существовало на самом деле. Но как ему найти и исцелить Меру? При чем здесь Холм? Солнце уже стояло высоко в небе, они слишком долго бродили вокруг Холма, и Мера, наверное, уже умирает, а Элвин даже представления не имел, чем ему можно помочь. Ему оставалось лишь идти вперед. Он решил пересечь долину и посмотреть поближе на какую-нибудь из далеких гор. Но странное дело, сколько он ни шел, сколько серебряных деревьев ни миновал, холм, к которому он направлялся, ни чуточки не приблизился. Сначала он испугался - а не застрял ли он здесь навечно? - и поспешил назад, туда, откуда пришел. Через несколько минут он достиг места, где спустился со склона, - его следы отчетливо виднелись на влажной почве. Но ведь он ушел куда дальше! Предприняв еще пару попыток, Элвин убедился, что долина тянется бесконечно во все стороны. Он словно находился в самом ее центре, но уйти оттуда не мог. Вернуться он мог только на тот Холм, с которого спустился. Элвин поискал взглядом золотое дерево с белым плодом, но ничего не нашел. И неудивительно. Вкус плода из сновидения до сих пор стоял у него во рту. И Элвину не суждено еще раз отведать его, наяву или во сне, ведь, откусив от плода второй раз, человек обретает вечную жизнь. В принципе Элвин не очень жалел о том, что ему больше не доведется испробовать плод. Юный мальчик еще не ощущает дыхание смерти, которое приходит с годами. Он услышал журчание воды. Журчание ключа, чистого, холодного, прыгающего с камешка на камень. Но это невозможно. Долина Восьмиликого Холма со всех сторон закрыта. Судя по бойкому звону капель, она давно должна была превратиться в озеро. Почему снаружи горы он не видел ни одного ручейка? Да и откуда здесь ручью взяться? Этот холм был явно создан руками человека, как и многие другие холмы, разбросанные по стране, хотя ни один из них не был так стар. А из холмов, созданных человеком, ручьи не текут. Он с некоторым подозрением отнесся к воде, которой здесь просто не могло быть. Хотя если хорошенько подумать, с ним за последнее время произошло много невероятного, и это явление не из самых выдающихся. Такумсе сказал попить, если Холм предложит воду, поэтому Элвин встал на колени и напился. Он опустил лицо в ручей и пил, пока не утолил жажду. Вода не смыла вкус плода. Наоборот, он только усилился. Напившись, Элвин уселся на берегу ручья и принялся изучать противоположный берег. Там вода текла совершенно иначе. Вместо того чтобы струиться, она накатывала на берег тяжелыми океанскими волнами, и внезапно Элвин заметил, что _форма_ противоположного берега в точности соответствует карте восточного побережья, которую когда-то показывал ему Армор. Он постарался как можно подробнее припомнить карту. Вот здесь, где берег немного выгибается, находится Каролина, одна из Королевских Колоний. Этот залив назывался Чеса-пикским, а вот устье реки Потти-мак, которая разделяет Соединенные Штаты и Королевские Колонии. Элвин встал и перешагнул через ручеек. Обыкновенная трава. Он не увидел ни рек, ни городов, ни границ, ни дорог. Но, стоя на "побережье", он различил очертания территории Гайо, нашел, где стоит Восьмиликий Холм. Он сделал два шага и чуть не наткнулся на Такумсе и Сказителя, сидящих на земле прямо перед ним. Краснокожий вождь и бледнолицый странник с равным изумлением воззрились на Элвина. - Ага, значит, вы все-таки поднялись на Холм, - сказал Элвин. - Ничего подобного, - покачал головой Сказитель. - Мы сидим здесь с тех самых пор, как ты ушел на гору. - Почему ты спустился? - спросил Такумсе. - Никуда я не спускался, - удивился Элвин. - Я нахожусь здесь, в долине Холма. - В долине? - переспросил Такумсе. - Мы никуда не уходили, мы сидим возле склона Холма, - объяснил Сказитель. И тогда Элвин понял, что произошло. Объяснить этого он не мог, зато мог воспользоваться этой особенностью, этим даром Холма. Он мог путешествовать по лику земли, шагая через сотни миль, и видеть людей, которых хотел увидеть. Людей, которых он знал. Мера. Элвин прикоснулся ко лбу, как бы салютуя на прощанье Такумсе и Сказителю, и сделал маленький шажок. Они исчезли. Найти Церковь Вигора особой трудности не составило. Первым человеком, которого он там увидел, был Армор Уивер, склонивший голову в молитве. Элвин не стал заговаривать с ним, побоявшись, что Армор сочтет его за призрак умершего. Где Армор может находиться? У себя дома? В таком случае ферма Кислятины Райли вон там, к востоку от города. Элвин повернулся. И увидел отца, разговаривающего с матерью. Папа чистил свинцовые пули для мушкета, а мама что-то сердито шептала ему. Судя по ее лицу, она была очень зла, впрочем, как и папа. - В том городе живут женщины, дети. Даже если Такумсе и Пророк действительно убили наших сыновей, женщины и дети этого не делали. Ты будешь не лучше этих дикарей, если поднимешь на них руку. Когда ты вернешься, я больше не посмотрю тебе в глаза и уйду навсегда, если ты убьешь там хоть одного человека. Клянусь, Элвин Миллер. Папа молча выслушивал ее речи, полируя пули. Лишь один раз он ответил ей: - Они убили моих мальчиков. Элвин попытался было вмешаться, открыть рот и сказать: "Но я жив, пап!" Однако у него ничего не вышло. Он не смог произнести ни слова. Его привели сюда не для того, чтобы явиться видением родителям. Ему нужно найти Меру, или же пуля, выпущенная из мушкета отца, убьет Сияющего Человека. Ферма Райли находилась совсем рядом, даже шага делать не пришлось. Элвин чуть-чуть двинул ногу вперед, и мама с папой исчезли. Он мельком увидел Кальма и Дэвида, стреляющих из ружей, вероятно, по мишеням. Заметил Нета и Неда, что-то катящих - катящих дуло пушки. Видел он и других людей, но, поскольку он не знал их, они промелькнули перед ним размытыми образами. Наконец он отыскал Меру. "Я опоздал, - подумал Элвин. - Он, наверное, уже мертв". Судя по неестественному наклону головы, его шея была сломана, все кости на руках и ногах жестоко переломаны. Элвин не осмелился двинуться, иначе перенесся бы за много миль отсюда и Мера исчез бы, как и все остальные. Элвин замер и послал искорку своего сердца в тело брата, лежащего перед ним на земле. Никогда в жизни Элвин не испытывал такой дикой боли. Она теперь принадлежала ему. Элвин чувствовал порядок вещей, знал, какими они должны быть, но внутри тела Меры все было неправильно. Частично он уже умер, кровь скопилась у него в животе, изгоняя жизнь, мозг больше не управлял телом. Это была самая ужасная мешанина из костей и мяса, которую Элвин когда-либо видел, все было перепутано так, что он даже смотреть не мог, а боль была настолько страшна, что он расплакался. Но Мера его не слышал. Мера уже ничего не слышал. И если он еще не умер, то смерть уже дышала ему в лицо. Перво-наперво Элвин проверил его сердце. Оно билось, но в венах осталось не так много крови; вся она перелилась в живот и грудь Меры. Этим следовало заняться в первую очередь - надо было исцелить кровяные сосуды, срастить их и вернуть кровь туда, где она когда-то бежала. Время, на это потребовалось много времени. Ребра были переломаны, а внутренние органы порваны. Кости приходилось соединять на глаз, на место их было не установить - а некоторые из костей вышли наружу, так что он вообще не мог их исцелить. Надо было подождать, пока Мера очнется и поможет ему. Поэтому Элвин проник внутрь мозга Меры, внутрь нервов, бегущих вниз по его позвоночнику, и исцелил их, вернул на место. Проснувшись, Мера закричал - долгим, ужасным, страдальческим криком. Он был жив, и боль вернулась, она снова терзала его, только стала еще пронзительнее. "Извини, Мера. Я не могу исцелить тебя, не причиняя боли. Но я должен исцелить тебя, иначе погибнет множество невинных людей". Элвин даже не заметил, что на улице ночь. Впереди его ждала большая работа. 14. ТИППИ-КАНОЭ В ту ночь в Граде Пророка только дети спали мирным сном. Взрослые же чувствовали приближение армии бледнолицых; обереги и заговоры, воздвигаемые солдатами, словно трубы и флаги, возвещали о том, что беда близится. Не все из краснокожих нашли в себе мужество сдержать данную клятву, когда железно-огненная смерть подступила к городу. Некоторые собрали свои семьи и тихонько покинули Град Пророка, незаметно проскользнув меж отрядами бледнолицых солдат, которые даже не услышали проходящих мимо краснокожих. Они не смогли умереть, не встав на защиту своих семей, поэтому ушли, чтобы не мешать плану Пророка. Пророк не желал вступать в бой с бледнолицыми. Тенскватава не удивился тому, что кое-кто оставил город; его гораздо больше удивило, что столько его собратьев осталось. Остались почти все. Многие верили ему, и они подтвердят свою веру кровью. Этим утром на него нахлынул страх. Боль единственного убийства на много лет наделила его черным шумом. Правда, тогда был убит его отец, поэтому боль была больше, но тех, кто жил в Граде, Пророк любил не меньше, чем отца. И все же он должен забыть о черном шуме, должен собраться с силами, иначе их смерти будут бесполезны. Он шел на это, зная, что их жизни не будут отданы зазря. Сколько раз он искал в хрустальном замке ответ, пытаясь найти решение, тропку, которая приведет к чему-нибудь хорошему. Но наилучшим выходом оказалось разделить землю - краснокожие должны были уйти на запад от Миззипи, а бледнолицые - остаться на востоке. Однако тропки, ведущие к этому решению, оказались чересчур узкими. Слишком много легло на плечи бледнолицых мальчиков, слишком многим пришлось пожертвовать Тенскватаве, слишком многое зависело от Бледнолицего Убийцы Гаррисона. Ибо на путях, где Гаррисон выказывал какое-то милосердие, кровавая бойня на Типпи-Каноэ ни к чему не приводила, она была не в силах остановить гибель краснокожих и, следовательно, земли. На этих тропках краснокожих ждал упадок, их изгоняли в самые дальние уголки страны, а землю захватывали бледнолицые. Они силой ставили ее на колени, раздевали, издевались над ней, насиловали, травили искусственными зельями, снимая огромные урожаи, которые выглядели жалкой насмешкой по сравнению с гигантскими возможностями к плодородию, заключающимися внутри земли. Но все же был один день - завтрашний, и все должно было свершиться именно здесь - в Граде Пророка. Будущее свернет на незаметную, маленькую тропку, которая ведет к совсем иному исходу. Она ведет к живой земле, усеченной, но живой, на которой когда-нибудь встанет хрустальный город, сияющий солнечными бликами и дарящий видения правды своим обитателям. Тенскватава надеялся, что, пережив завтрашнюю боль, они попадут в яркое будущее; их страдания, их кровь, черный шум убийства приведут к исходу, который изменит мир. Не успели первые, едва различимые солнечные лучики коснуться темного неба, а Тенскватава уже почувствовал приближающийся рассвет. Он различил его в пробуждающейся на востоке жизни, ибо видел дальше, чем любой краснокожий. Также он ощутил движение среди бледнолицых, которые готовились поднести запалы к пушкам. Четыре огонька, защищенных и вместе с тем выставленных на всеобщее обозрение заклинаниями и колдовством. Четыре пушки, нацеленные на город, чтобы пройтись по нему смертельным градом металла. Тенскватава двинулся по узким улочкам, тихонько, монотонно напевая. Его услышали и разбудили детей. Бледнолицые рассчитывают напасть на краснокожих, пока те будут еще спать, и перерезать их в вигвамах и хижинах. Но краснокожие не стали дожидаться прихода войск, они сами направились на широкий луг рядом с городом. Места, чтобы всем рассесться, не хватило. Поэтому они стояли - отцы прижимали к себе матерей и детей, ожидая, когда бледнолицые прольют их кровь. - Земля не впитает вашу кровь, - пообещал им Тенскватава. - Она стечет в реку, и я использую силу ваших жизней и смертей, чтобы сохранить жизнь земле и оставить белого человека на землях, которые он уже захватил и убил. Тенскватава стоял на берегу Типпи-Каноэ и смотрел, как луг наполняется его людьми, многие из которых умрут, потому что поверили его словам. - Встаньте сегодня рядом со мной, мистер Миллер, - произнес генерал Гаррисон. - Сегодня мы мстим за кровь ваших детей. Я хочу, чтобы вы приняли на себя почетную обязанность первым сделать выстрел в этой войне. Бездельник Финк посмотрел на мельника, в глазах которого горел неудержимый гнев. Тот прочистил дуло мушкета и забил туда пулю. Бездельник узнал жажду убийства, поселившуюся в этом человеке. Порой на мужчину находит некое безумие, и тогда он становится смертельно опасным, совершая поступки, которые не под силу нормальному человеку. Бездельник лишь еще раз порадовался, что мельник понятия не имеет, когда и как умер один из его сыновей. Конечно, губернатор Билл не сказал своему подчиненному, кем был тот юноша, которому Бездельник переломал кости, но Финк - не маленький мальчик, он все понимает. Гаррисон ведет опасную игру. Он был готов на все, лишь бы возвыситься и захапать больше земли и людей под свою власть. И Бездельник Финк догадывался, что Гаррисон держит его под рукой, только пока нуждается в нем. Видите ли, самое забавное заключалось в том, что Бездельник Финк не считал себя убийцей. Жизнь для него была состязанием, и смерть становилась наградой тем, кто приходил вторым. Это ведь не убийство, это честная драка. Так он убил Рвача - Рвачу не следовало терять бдительность. Рвач мог заметить, что среди работников на берегу Бездельника нет, Рвач мог вести себя осмотрительнее, не доверять никому, и тогда бы, вполне возможно, печальный исход постиг не его, а Бездельника Финка. Но Рвач проиграл состязание с Финком и вместе с тем лишился жизни. Однако тот парнишка вчера - он в игре не участвовал. Он ни с кем не состязался. Он просто хотел вернуться домой. Бездельник Финк никогда не боролся с человеком, который отказывался драться, и ни разу он не убивал мужчину, который не намеревался убить его. Вчера он впервые убил человека по чьему-то приказу, и ему это не понравилось, совсем не понравилось. Очевидно, губернатор Билл подумал, что Рвача Бездельник убил потому, что ему приказали. Но это было не так. Так что сегодня, увидев разъяренного отца юноши, Бездельник Финк сказал ему - молча, чтобы никто не услышал: "Я на твоей стороне. Я согласен, что убийца твоего сына должен умереть". К сожалению, тем убийцей был Бездельник Финк. Поэтому ему было стыдно. И те краснокожие в Граде Пророка... Что же это за состязание такое? Их разбудит шрапнель, ворвавшаяся в их вигвамы, дома загорятся, их тела будет разрывать металл - тела детей, женщин, стариков... "Нет, эта драка не по мне", - в который раз подумал Бездельник Финк. Неба коснулся первый луч солнца. Град Пророка покрывали тени. Пришло время наступать. Элвин Миллер нацелил мушкет в гущу домов и выстрелил. Несколькими секундами спустя грохотом отозвались пушки. Прошла еще пара-другая секунд, и в городе заполыхал первый пожар. Пушки снова выстрелили. Однако из вигвамов не донеслось ни единого вопля. Даже из тех, что горели. Неужели никто ничего не заметил? Неужели они еще не поняли, что краснокожие покинули Град Пророка? А раз они ушли, значит, были готовы и сейчас, может быть, лежат в засаде. А может, они в страхе бежали или... Амулет Бездельника Финка чуть не обжег его, так он раскалился. Финк знал, что это означает. Пришло время уходить. Если он останется, с ним случится что-то очень, очень плохое. Он незаметно выскользнул из шеренги солдат - так называемых солдат, воинскому искусству этих фермеров обучали всего день или два. Никто не обратил внимания на Бездельника Финка. Всех занимало зрелище пылающих вигвамов. Кое-кто в конце концов заметил, что, похоже, в городе краснокожих никого нет. Люди зашушукались, обсуждая предположение. Но Бездельник ничего не сказал - он молча пробирался к речке. Пушки стояли на холмах, и их грохот сотрясал окрестности. Бездельник выбрался из леса на лужайку, которая прилегала к реке. При виде открывшегося зрелища он замер на месте. Рассвет лишь серой черточкой озарил горизонт, но ошибиться он не мог. На лугу плечом к плечу стояли тысячи и тысячи краснокожих. Некоторые тихо плакали - шрапнель и случайные пули наверняка долетели и сюда, поскольку две пушки были установлены прямо на противоположной стороне города. Но краснокожие даже не пытались защищаться. Это была не засада. У них не было оружия. Эти краснокожие специально собрались здес