ые она бормотала при этом, очень походили на некую колыбельную, а голос ее был тихим, нежным и сочувствующим. - Она умерла, - сказал Мок Берри. - Но, насколько я вижу, с ребенком все в порядке. Пегги поднялась и показала малыша Моку. Особенно горячих чувств она к этому человеку не испытывала, не то что к его жене. Мок Берри относился к тому роду мужчин, которые могут до крови выпороть ребенка только потому, что тот сказал что-нибудь не так, сделал что-нибудь не этак. И страшнее всего то, что, наказывая сына или дочь, Мок Берри не испытывал никакого гнева. Он вообще ничего не испытывал, такое впечатление, ему все равно - он может причинить боль, а может отпустить с миром. Однако трудился он не покладая рук, и пусть семейство никак не могло покинуть порог нищеты, оно все же как-то существовало; и ни один человек из тех, кто знавал Мока Берри, не обращал внимания на всякие разговоры типа "нет такого черномазого, что не крадет, и нет такой черномазой, которую нельзя было бы зазвать на сеновал". - Здоровый мальчик, - подтвердил Мок и повернулся к маме. - А когда он вырастет и станет большущим, здоровенным чернокожим, вы, мэм, по-прежнему будете называть его своим сыном? Или отправите спать в сарай, вместе со скотом? Да, этот человек не намеревался ходить вокруг да около, сразу брал быка за рога. - Закрой рот, Мок, - приказала его жена. - И дайте-ка мне малютку, мисс. Если б я знала, что скоро у нас объявится такая крошка, я б не отрывала младшенького от груди и молоко еще осталось бы. Два месяца назад я перестала давать сынишке грудь, с той поры от него одни беспокойства, но ты, малыш, не такой, совсем не такой. Она что-то ласково забормотала над ним, как шептала над его матерью, но мальчик даже не проснулся. - Я же сказала, я воспитаю его как родного сына, - сказала мама. - Простите, конечно, мэм, но я ни разу не слышал, чтобы белая женщина так поступала, - пожал плечами Мок. - Я сказала, значит, так и будет, - непреклонно произнесла мама. Мок на секунду-другую задумался. - Я вам верю, - наконец кивнул он. - По-моему, не было такого, чтобы вы нарушали данное вами слово, даже если слово это давали чернокожим. - Он ухмыльнулся. - Многие белые считают, что солгать черномазому - это вовсе не грех, это, мол, не ложь. - Мы сделаем, как вы просите, - вмешалась Анга Берри. - Всем, кто будет спрашивать, я буду отвечать, что это мой мальчик и мы отдали его вам, потому что слишком бедны. - Но не забывайте, что это все ложь, - предупредил Мок. - Вы не думайте, был бы это наш ребенок, мы бы никогда не отдали его. И не думайте, что моя жена, будучи замужем за мной, может позволить белому человеку обрюхатить ее. Мама с минуту внимательно изучала лицо Мока, как бы оценивая стоящего перед ней человека. - Мок Берри, надеюсь, ты как-нибудь заглянешь к нам на огонек, навестишь мальчика и тогда сам убедишься, что белая женщина может держать свое слово. - Да, мэм, - расхохотался Мок, - могу поспорить, вы настоящий борец за права человека. Тут в дом вошел папа, с головы до ног покрытый потом и грязью. Он пожал руку Берри, и ему рассказали о решении, к которому пришли. Он тоже пообещал воспитать мальчика как родного сына. Но он подумал также о том, что даже маме не пришло в голову - он поклялся Пегги, что мальчику не будет отдаваться предпочтения перед ней. Пегги согласно кивнула. Ей не хотелось ничего говорить, потому что каждое слово либо было бы лживо, либо выдало бы ее намерения; она-то прекрасно знала, что в ближайшем будущем ее путь и путь этого мальчика не пересекутся. - Мы, пожалуй, пойдем, миссис Гестер, - сказала Анга, передавая малыша маме. - Вдруг кто-нибудь из моих увидит страшный сон и проснется, так что мне лучше быть поблизости, иначе крики вы даже здесь услышите. - Может, стоит вызвать священника помолиться над ее могилкой? - предложил Мок. Папа как-то не подумал об этом. - Да, кстати, у нас же ночует один священник, - вспомнил он. Но Пегги не дала этой мысли укрепиться у него в голове. - Нет, - отрубила она как можно резче. Папа взглянул на нее и понял, что сейчас она говорит как светлячок. Так что спорить бесполезно. - Да, сегодня не получится. Мок, - согласно кивнул он. - Опасно. Мама проводила Ангу Берри за порог. - Может, мне надо знать что-нибудь особенное? - беспокойно спросила она напоследок. - Чернокожие дети чем-нибудь отличаются от белокожих? - Очень отличаются, - подтвердила Анга. - Но этот малыш наполовину белый, так что заботьтесь как следует о белой половинке, а черная сама о себе как-нибудь позаботится. - Кормить как обычно? Коровьим молоком из свиного пузыря? - продолжала расспрашивать мама. - Вы лучше меня все знаете, - сказала Анга. - Всему, что мне известно, я научилась у вас, миссис Гестер. Как и прочие женщины в округе. Что ж вы меня-то спрашиваете? Мне спать давно пора... Как только Берри ушли, папа поднял тельце девочки и унес из дома. Гробика, чтобы похоронить умершую, не было, но тело наверняка завалят камнями, иначе могилу разроют собаки. - Легкая, как перышко, - удивился он, подняв ее. - Словно головешка от хорошо прогоревшего бревна. И Пегги была вынуждена признать, что он абсолютно прав. Вот и все, что от нее осталось. Прах. Она сожгла себя изнутри. Пока Пегги лазала на чердак и доставала колыбельку, мама возилась с малышом. На этот раз Пегги никого не разбудила, не спал разве что все тот же священник. О, он сидел за дверью глаз не сомкнув, но за порог теперь и носа не высунет. Мама и Пегги приготовили малышу постельку в родительской спальне и уложили ребенка спать. - Да, а что за имя у крошки? Он теперь осиротел, но мы же должны его как-то называть, - вспомнила мама. - Если у него и было имя, его мама ничего об этом не сказала, - ответила Пегги. - В ее племени женщина получала имя, когда выходила замуж, а мужчина - когда убивал свою первую добычу. - Ужас какой, - всплеснула руками мама. - Это не по-христиански. Она ведь так и умерла некрещеной. - Она была крещена, - возразила Пегги. - Об этом позаботилась жена владельца плантации, откуда она бежала, - у них там все чернокожие были крещены. Лицо мамы помрачнело. - Видно, она считала, что этого достаточно, чтобы сделать из человека доброго христианина. Ну ничего, я подыщу для тебя имя, малыш. - Она загадочно улыбнулась. - Пегги, как ты думаешь, как отреагирует наш папа, если я назову крошку Гораций Гестер-младший? - Умрет на месте, - немедленно ответила Пегги. - Вот и я тоже так считаю, - согласилась мама. - А я вовсе не жажду рано овдоветь. Так что назовем его... Пегги, я ничего не могу придумать. Как обычно зовут чернокожих? Или назвать его как самого обыкновенного мальчика? - Я знаю только одно имя, которое бытует среди чернокожих. Отелло, - пожала плечами Пегги. - Страшное какое-то имя, - испугалась мама. - Ты наверняка вычитала его в какой-нибудь из книжек Уитли Лекаринга. Пегги не стала ничего говорить. - Знаю, - встрепенулась мама. - Знаю, как мы его назовем. Будем звать его Кромвелем. Как звали лорда-протектора. - Назови лучше его Артуром, в честь короля, - предложила Пегги. Мама довольно хмыкнула и рассмеялась. - А и правда, малыш. Артур Стюарт! А ежели королю придется не по духу твое имечко, пускай посылает на нас войска, но все равно я ничего не изменю. Пусть уж лучше его величество меняет свое имя. Несмотря на то что Пегги легла в постель далеко за полночь, проснулась она ранним утром. Ее разбудил стук копыт - ей даже не пришлось подходить окну, она и так узнала огонек сердца уезжающего священника. "Езжай, Троуэр, - про себя сказала она. - Не ты последний сбежишь отсюда этим утром, спасаясь от одиннадцатилетнего мальчишки". Вскочив с кровати, она выглянула в выходящее на север окно. Сквозь деревья виднелось расположенное на холме кладбище. Она попыталась отыскать вырытую прошлой ночью могилу, но, как ни всматривалась, не нашла и следа, а искать огонек сердца на кладбище бесполезно, так что и здесь ей не было помощи. Хотя Элвин сразу отыщет ту могилку - в этом она не сомневалась. Прибыв в Хатрак, первым делом он отправится на кладбище, потому что там похоронен его старший брат, юноша по имени Вигор, которого унесла река Хатрак и который пожертвовал жизнью, чтобы спасти мать за час до того, как она родила своего седьмого сына. И Вигор держался, цеплялся за жизнь, как река ни тянула его за собой, он держался до последнего, чтобы Элвин, появившись на свет, стал седьмым живым сыном. Пегги собственными глазами видела, как огонь сердца Вигора мигнул и погас сразу после того, как родился ребенок. Элвин, должно быть, слышал эту историю тысячу раз. Поэтому он прямиком отправится на кладбище, там он сможет заглянуть в землю и найти, что спрятано под ней. Он обнаружит таинственную могилу, на которой не стоит никакого имени и в которой покоится недавно умершее тело. Пегги взяла шкатулку с сорочкой и сунула в котомку вместе с запасным платьем, нижней юбкой и еще не прочитанными книгами, которые недавно привез Уитли Лекаринг. То, что Пегги не хотела встречаться с Элвином, вовсе не означало, что она бросит мальчика на произвол судьбы. Сегодня ночью она снова дотронется до сорочки, может, не ночью, но утром точно, проникнет в его память и при помощи его чувств отыщет могилку безымянной чернокожей девочки. Собрав небогатый скарб, она спустилась по лестнице. Мама вытащила детскую кроватку на кухню и что-то напевала малышу, замешивая тесто и одновременно раскачивая ногой колыбельку, хотя Артур Стюарт крепко спал. Пегги оставила котомку за дверью, вошла в кухню и коснулась маминого плеча. Где-то в душе она надеялась, что мама будет ужасно терзаться и горевать, когда обнаружит, что Пегги сбежала из дому. Но это было не так. Ну да, сначала она, конечно, распалится, но потом, поуспокоившись, будет скучать по Пегги меньше, чем сама считает. Ее целиком и полностью поглотит забота о малыше, которая скроет беспокойство о дочери. Кроме того, мама знала, что Пегги сама может позаботиться о себе. Мама понимала, что Пегги водить за ручку не надо. Тогда как Артур Стюарт очень нуждался в своей новой маме. Пегги не в первый раз видела в матери подобные чувства, поэтому нисколько не обиделась. Это был раз, наверное, сотый, так что она немножко попривыкла к такому равнодушию; она не обращала внимания на внешнюю сторону и смотрела прямо на причину, скрывающуюся за ней. Она любила маму за то, что та была намного лучше, чем большинство остальных людей, и прощала ей, что она больше не любит свою дочь. - Я люблю тебя, мам, - прошептала Пегги. - Я тоже люблю тебя, малышка, - ответила мама. Она даже не подняла глаз, даже не догадалась, что у Пегги на уме. Папа спал. Всю ночь ему пришлось копать могилу, а ведь потом, положив туда тело девочки, он еще засыпал ее землей. Пегги написала записку. Обычно она старалась писать правильно, вставляя множество лишних букв, так, как обычно пишут в книжках, но на этот раз нужно было, чтобы папа сам смог прочитать ее послание. Это означало, что писать надо было так, чтобы буквы четко складывались в звуки, если читать записку вслух. "Я люблю вас папа и мама но мне нужно ухадить я знаю это очень плоха оставлять Хатрак без светлячка но я была сдесь светлячком шеснадцать лет. Я видила будущие и знаю што у меня будит все в парятке так што не беспокойтесь за меня". Она вышла из двери гостиницы и остановилась на дороге. Не прошло и десяти минут, как появился доктор Уитли Лекаринг в своей коляске, направляющийся в далекую Филадельфию. - Надеюсь, ты ждешь меня на дороге не затем, чтобы отдать Мильтона, которого я недавно дал тебе почитать? - улыбнулся Уитли Лекаринг. Она улыбнулась в ответ и покачала головой: - Нет, сэр, я просто хотела попросить вас подкинуть меня до Дикэйна. Хочу навестить одного человека, которого знавал мой отец, так что, если вы не возражаете против компании, я бы не стала тратить деньги зря и нанимать повозку. Уитли Лекаринг на секунду засомневался. Но Пегги и так знала, что он возьмет ее с собой и не спросит ничего у родителей. Он относился к тому типу мужчин, которые считают, что девочка ничем не отличается от мальчика и может сама за себя постоять; кроме того, Пегги нравилась ему, он считал ее вроде своей племянницы. И помнил, что Пегги никогда не лжет, а значит, и у родителей разрешения спрашивать не надо. Да она и не солгала ему, сказала чистую правду, как поступала всегда, когда говорила не все, что ей известно. Женщина, с которой у отца когда-то была любовь, женщина, которая до сих пор являлась ему во снах и мучила его, жила в Дикэйне - несколько лет назад она овдовела, но положенный период траура давно прошел, поэтому она не откажется от компаньонки. Пегги хорошо знала эту леди, поскольку давным-давно наблюдала за ней из Хатрака. "Когда я постучусь в двери ее дома, мне даже необязательно говорить, что я дочка Горация Гестера, - подумала Пегги. - Она и так меня примет, будет заботиться обо мне и помогать. Но, может быть, я все-таки скажу ей, кому прихожусь дочерью и каким образом узнала о ней. Я поведаю ей, что папа до сих пор с болью вспоминает те несколько дней любви, которые у них были". Коляска, гремя колесами, перевалила через крытый мост, который одиннадцать лет назад, после того как река забрала старшего сына, построили отец Элвина и его братья. Под крышей моста свили гнезда разнообразные пташки. Их веселое, мелодичное чириканье громко отражалось от стен, так что у Пегги создалось впечатление, будто она очутилась в громадном оперном здании. В Камелоте, на юге, была опера. Может быть, в один прекрасный день она окажется там и услышит волшебные голоса певцов. Может, даже увидит самого короля, сидящего в ложе... А может, и нет. Возможно, однажды Пегги удастся обнаружить тропку, которая приведет ее к исполнению этой маленькой и прекрасной мечты, но у нее будет слишком много других дел, ей некогда смотреть на всяких королей и слушать музыку австрийского двора в исполнении облаченных в кружева музыкантов из Вирджинии, играющих в камелотском оперном зале. Элвин куда важнее, чем эта напыщенность; ему обязательно нужно научиться владеть своей силой и понять, что с ней делать. И Пегги - часть жизни этого мальчика. Как-то незаметно она снова принялась мечтать об Элвине. А почему нет? Ведь ее мечты, как бы кратки и труднодоступны ни были, являлись отражением будущего, а для Пегги самым радостным и одновременно печальным будет тот день, когда она сможет коснуться этого юноши, который еще даже не мужчина, который ее никогда не видел. Однако сейчас, сидя в коляске рядом с доктором Уитли Лекарингом, усилием воли она прогнала эти мысли, эти видения. "Что будет, то будет, - подумала она. - Если я найду нужную тропку, то найду, а нет, так нет. Сейчас, по крайней мере, я свободна. Всю жизнь я присматривала за родным Хатраком и строила планы вокруг этого маленького мальчика. Но что, если я до конца жизни так и останусь свободной? Что, если найду другое будущее, в котором Элвина не будет? Ведь это наиболее вероятный исход. Дайте мне немножко времени, и я забуду о мечтах, которыми когда-то терзалась, отыщу хорошую, ровную дорогу к мирной старости; мне уже не придется мучиться, сопутствуя Элвину на его извилистом пути". Гарцующие лошади тянули коляску так быстро, что ветер вовсю играл волосами Пегги. Она закрыла глаза и представила себе, что летит, представила себя беглянкой, впервые в жизни вдохнувшей свободу. "Пускай он сам, без меня, ищет путь к величию. А я заживу счастливой жизнью подальше от него. Пускай какая-нибудь другая женщина займет место рядом с ним, купаясь в лучах его славы. Пусть другая плачет и рыдает на его могиле". 3. ЛОЖЬ Прибыв в Хатрак, одиннадцатилетний Элвин сразу лишился половины имени. В Церкви Вигора, там, где Типпи-Каноэ впадает в Воббскую реку, не было человека, который бы не знал его отца, местного мельника Элвина Миллера. Так что его тезку, его седьмого сына, звали Элвин-младший. Однако в Хатраке и шести человек не наберется, которые встречались бы с его отцом. Так что имя Миллер и приставку "младший" можно было забыть. Он стал просто Элвином, но почему-то при звуке этого короткого имени у мальчика возникало ощущение, будто бы он лишился половины своей души. В Хатрак он пришел пешком, преодолев сотни миль, которые пролегли меж реками Воббской и Гайо. Покинув родной дом, он захватил с собой лишь пару только что сшитых башмаков да небольшую котомку с продуктами и незатейливым скарбом. Не пройдя и пяти миль, Элвин наткнулся на бедную хижину и отдал все съестные припасы семье, жившей там. Спустя еще милю он повстречался с бедным семейством, держащим путь на запад, в новоосваиваемые земли у берегов реки Нойс. Этим людям он подарил тент и одеяло, а поскольку с ними путешествовал тринадцатилетний сын, как раз ростом с Элвина, он, не долго думая, всучил им свои новые башмаки, да еще и носки в придачу. Так что путь он продолжил в одежде, что была на нем, и пустой котомкой за плечами. Конечно, эти люди отказывались от его подарков - лица у них были глупые-глупые, а глаза как плошки, - они беспокоились, что папа Элвина придет в ярость, узнав, что сын раздает направо-налево свои пожитки. Но Элвин уверил их, что эти вещи принадлежат ему, и только ему. - А если я вдруг наткнусь на твоего папу с мушкетом в руках да огромной псиной рядом? - спросил один из бедняков. - Не наткнетесь, сэр, - ответил юный Элвин. - Я ведь из Церкви Вигора, а тамошние поселенцы не особенно горят желанием встречаться с проезжими путниками. Им понадобилось почти десять секунд, чтобы вспомнить, где они слышали имя Церкви Вигора раньше. - Да ведь это те поселенцы, которые участвовали в бойне на Типпи-Каноэ, - сказали они. - Это те люди, на руках которых выступает кровь. - Так что вы с ними не встретитесь, - кивнул Элвин. - А это правда, что они заставляют каждого прохожего выслушать ужасную повесть о том, как они хладнокровно перебили множество краснокожих? - Не сказал бы, чтобы они были так уж хладнокровны во время бойни, - ответил Элвин. - И эту повесть они рассказывают только тем, кто забредает в сам город. Поэтому спокойно проезжайте мимо, не тревожьте их. Перевалив через Воббскую реку, вы снова очутитесь на равнинах, где вас с радостью примут поселенцы. Это десятью милями дальше. Они больше не стали спорить, даже не спросили, почему ему не приходится рассказывать о тех страшных событиях. Одного упоминания бойни на Типпи-Каноэ было достаточно, чтобы заставить замолчать самых говорливых - сразу наступало молчание, проникнутое святым, почтительным отношением, будто ты очутился в церкви. Потому что даже те бледнолицые, которые яро осуждали людей, проливших кровь краснокожих на Типпи-Каноэ, знали, что, оказавшись там, сделали бы то же самое и тогда бы это их руки истекали кровью, пока они не расскажут встречному незнакомцу об ужасном поступке, который когда-то совершили. Это осознание вины держало многих путников в стороне от Церкви Вигора и окрестных поселений в верховьях Воббской реки. Так что бедняки с благодарностью приняли башмаки и одеяла Элвина и двинулись дальше, радуясь, что теперь их от дождя будет закрывать надежная холстина, а ноги сына обуты в крепкие туфли. Вскоре Элвин сошел с дороги и углубился в леса, в непроходимые чащобы. Будь на его ногах обувка, он бы трещал, хрустел и шумел, словно продирающийся сквозь бурелом бизон, - так шумело большинство бледнолицых, которые осмеливались бродить по лесам. Но, отдав башмаки, он стал словно другим человеком. Вместе с Такумсе он обежал все леса этой земли, побывал на севере и на юге, и за время скитаний юный Элвин научился ступать как краснокожий, слышать зеленую песню живого леса и двигаться в совершенной гармонии с нежной зеленой музыкой. На бегу он даже не задумывался над тем, куда поставить ногу, земля сама становилась мягкой под ногами юного Элвина; его вели, ни один сучок не ломался под ступней, ни один куст не вцеплялся в одежду своими колючками. За собой Элвин не оставлял ни единого следа, ни единой сломанной ветки. Он двигался в точности как краснокожий. И вскоре, когда одежды белого человека начали стеснять его, он остановился и разделся, засунув их в котомку, после чего побежал дальше голый, как младенец, ощущая, как листья трутся о его обнаженную кожу. Вскоре бег полностью поглотил его, и он совершенно забыл о своем теле, превратившись в частичку живого леса, двигаясь вперед и вперед, все быстрее, обходясь без еды и питья, но только набираясь сил. Так краснокожий человек может бежать по лесу целую вечность, не остановившись ни разу и покрывая за один день сотни миль. Вот как надо путешествовать. Зачем трястись в скрипучих деревянных повозках, увязающих в песке и тонущих в болотистых дорогах? Зачем влезать на спину лошади, чувствовать, как зверь потеет и устает под твоим весом, становясь рабом спешки? Надо просто стать человеком, войти в лес, почувствовать ступнями землю, подставить лицо ветру и погрузиться в сновидения. Так он и бежал. Бежал он весь день и всю ночь, даже утром не остановился. Как он находил дорогу? Он слышал плеск наезженного тракта слева от себя, ощущал покалывание, зуд притоптанной земли, и хотя дорога эта вела во многие деревушки и городки, он знал, что вскоре она приведет его к Хатраку. Ведь именно по этому тракту ехали его родители, братья и сестры, строя над каждым ручейком и речушкой крепкие мосты, везя новорожденного Элвина в повозке. С тех пор он ни разу не шел по этой дороге, даже не видел ее, но тем не менее знал, куда она ведет. На следующее утро он вышел из леса и очутился на окраине волнами катящегося по холмам поля, покрытого зелеными ростками маиса. Слишком много ферм появилось в освоенной части страны, так что лес потерял силу и уже не мог удержать Элвина в сновидении. Некоторое время он стоял на опушке, приходя в себя и вспоминая, кто он такой и куда направляется. Музыка зеленого леса еще плескалась в нем, постепенно отступая. Он знал лишь, что перед ним находится город, а пятью милями дальше несет воды река - это он чувствовал. Однако рекой этой был Хатрак, а значит, раскинувшийся перед Элвином город и есть то место, куда он направляется. Элвин решил сделать небольшой крюк и добраться до города по лесу. Впрочем, теперь у него не было выбора - последние мили пути он должен преодолеть как обыкновенный белый человек, либо ему даже с места тронуться не удастся. Такого он никогда не видел - он и не представлял себе, что на земле есть настолько освоенные места, что фермы, приткнувшиеся друг к другу, разделяет лишь рядок деревьев или невысокий забор. Не это ли увидел Пророк, заглянув в будущее страны? Мертвый лес оттеснили, и на замену ему пришли бесконечные поля, которые не примут краснокожего, в которых не спрятаться оленю - даже бобру здесь негде будет приткнуться в зимней спячке. Если Пророк увидел именно это, неудивительно, что он увел краснокожих на запад, за Миззипи. Ибо здесь краснокожему человеку жизни нет. Элвину было немножко страшно и чуточку грустно оставлять позади себя живые земли, с которыми он сроднился, словно с собственным телом. Но он не был философом. Он был всего лишь одиннадцатилетним мальчиком, и, честно говоря, ему хотелось поглядеть на настоящий восточный городок, такой благоустроенный и цивилизованный. Кроме того, его здесь ждало одно важное дело, он ждал этой минуты целый год - с тех самых пор, как узнал, что на свете есть некая девочка-светлячок, которая присматривает за ним и помогает стать Мастером. Он вытащил из котомки одежку, неторопливо оделся и побрел по краю поля, пока не вышел на дорогу. Элвин понял, что находится на правильном пути, когда дорога уперлась в ручеек: над маленькой струйкой воды, через которую легко можно было бы перепрыгнуть, стоял крепкий крытый мост. Этот мост, как и все остальные мосты между Хатраком и Церковью Вигора, построили его отец и братья, и случилось это одиннадцать лет назад, когда Элвин был совсем крошкой и цеплялся ручками за мамину грудь, трясясь в катящейся на запад повозке. Элвин двинулся по дороге, идти оставалось совсем чуть-чуть. Он сотни миль пробежал по девственному лесу, но в дорогах белого человека не было зеленой песни, а поэтому мальчику было неоткуда ждать помощи. Через пару миль он сбил себе пятки, покрылся с головы до ног пылью, проголодался и страшно захотел пить. Оставалось надеяться, что он уже близко к цели, иначе ему придется пожалеть, что он отдал свои башмаки. Знак у окраины дороги гласил: "Город Хатрак, территория Гайо". По сравнению с недавно возникшими деревушками поселенцев это был настоящий город. Конечно, он и в подметки не годился французскому Детройту, но то было иностранное место, а этот городок - он принадлежал американцам. Дома и строения очень напоминали постройки в Церкви Вигора и прочих поселениях, только выстроены они были более умело, да и размерами побольше. Главную дорогу пересекали четыре улицы, на которых стояли банк, парочка лавок и церквей. Здесь имелось даже здание местного суда, и на пути Элвину попалось несколько небольших магазинчиков с табличками "Законник", "Доктор" и "Алхимик". Ну, раз здесь начали селиться ремесленники, значит, город стал настоящим, а не просто "подавал надежды", как это было с Церковью Вигора до бойни на Типпи-Каноэ. Хатрак он впервые увидел чуть меньше года назад. Это случилось, когда Пророк, Лолла-Воссики, увлек Элвина в вызванный с небес смерч. Стены торнадо превратились в хрусталь, и в этом хрустале Элвину явилось множество диковинных вещей, одной из которых было видение Хатрака, каким он выглядел, когда Элвин только родился. Да, за одиннадцать лет, прошедших с тех пор, многое изменилось. Он шел по городу и изумлялся, как тот преобразился. Теперь городок стал таким большим, что прохожие даже не замечали незнакомца - никто и не думал здороваться с Элвином. Однако, пройдя полгорода, он догадался, что причина равнодушия окружающих людей таится вовсе не в том, что Хатрак так вырос. Дело было в дорожной пыли, осевшей на его лице, в босых пятках и пустой котомке, болтающейся за спиной. На него смотрели, окидывали оценивающим взглядом и тут же отворачивались, как будто побаиваясь, что он сейчас подойдет и попросит хлеба или приютить на ночь. С таким отношением Элвин прежде не встречался, однако он сразу понял, что здесь происходит. За прошедшие одиннадцать лет город Хатрак, территория Гайо, научился отличать бедных от богатых. Большие дома закончились. Он прошел через весь город, но не увидел ни кузницы, куда, по идее, должен был первым делом направиться, ни гостиницы, где родился и которую сейчас жадно искал взглядом. Перед ним раскинулась парочка свиноводческих ферм, от которых воняло как от обыкновенных свинарников. Затем дорога поворачивала на юг и скрывалась за поворотом. Но где-то здесь должна быть кузница! Всего полтора года прошло с тех пор, как Сказитель отнес Миротворцу написанный папой контракт, согласно которому Элвин Миллер-старший отдавал своего сына в подмастерья кузнецу из Хатрака. И примерно год назад Сказитель сказал Элвину, что доставил то письмо и Миротворец Смит подтвердил контракт - да, именно так он и выразился, "подтвердил контракт". А поскольку Сказитель зачастую глотал некоторые буквы, Элвину показалось, что Миротворец, по словам Сказителя, "повредил контракт". В конце концов, Сказитель написал эту фразу, и все разъяснилось. В общем, год назад кузнец здесь еще был. Как и девочка-светлячок из гостиницы, та самая, которую он видел в хрустальной башне Лолла-Воссики, - она тоже должна быть где-то здесь. Разве не она написала в книге Сказителя: "Мастер на свет появился"? Эти слова, чьи сияющие буквы были выписаны самим светом, напомнили ему одну библейскую историю, в которой Господь Бог начертал на стене: "Мне, мне, ты упал, сын" - согласно этому пророчеству, по прошествии определенного времени Вавилон и в самом деле пал [Тут-то и дает о себе знать та невнимательность, с которой Элвин слушал уроки преподобного Троуэра. На самом деле Элвин имеет в виду историю, когда на стене чертога царя Вавилонского Валтасара некая рука начертала таинственные слова, которые смог растолковать лишь пророк Даниил (Библия, Книга Пророка Даниила, глава 5). Только слова те были: "Мене, мене, текел, упарсин", просто их звучание совпадает с "мне, мне, ты упал, сын" (английский вариант - "mean, mean, take all apart, son" ("услышь, услышь, разрушь все, сын"). Сам пророк Даниил истолковал их несколько отлично от Элвина: "МЕНЕ - исчислил Бог царство твое и положил конец ему; ТЕКЕЛ - ты взвешен на весах и найден очень легким; ПЕРЕС - разделено царство твое и дано Мидянам и Персам". И в самом деле, согласно этому пророчеству, в ту же ночь Валтасар, царь Халдейский, был убит, а царство его принял Дарий Мидянин.]. Именно свет пророчества насыщал слова в книге Сказителя сиянием. И если этим Мастером является Элвин, а так оно и было, значит, девочка-светлячок может много чего ему рассказать. Она должна знать, что такое Мастер и как им стать. Мастер. Это слово многие люди произносили шепотом. Или с тоской, добавляя затем, что, очевидно, в этом мире уже не родится Мастеров. Да, кое-кто уверял, что старик Бен Франклин был одним из Мастеров, но сам Франклин до самой смерти отрицал свою способность творить. Сказитель, которому Бен Франклин заменил отца, сказал, что Бен за свою жизнь сотворил одну-единственную вещь - Американское Соглашение, тот самый клочок бумаги, который связал голландские и шведские колонии с англичанами и германцами Пенсильвании и Сасквахеннии. И не только с ними, но и - что самое важное - с краснокожим племенем ирраква. Эти земли образовали Соединенные Штаты Америки, на которых краснокожие и бледнолицые, богатые и бедные, торговцы и чернорабочие - все могли голосовать, высказываться во весь голос и никто не имел права заявить: "Я лучше, чем ты". Многие говорили, что это сделало Бена самым великим Мастером, который когда-либо ступал на эту землю, но Сказитель не соглашался. "Бен связал нашу землю, сплотил ее, - говаривал старый странник, - но Мастером он не был". "Я тот Мастер, о котором написала девочка-светлячок. Она коснулась меня, когда я появился на свет, и увидела, что во мне есть способности Мастера. Я должен найти эту девочку, ей сейчас, наверное, уже шестнадцать, и она просто обязана рассказать, что увидела в ту ночь. Потому что у сил, которые я в себе обнаружил, у моих способностей есть высшее предназначение, я это чувствую. Они были даны мне не затем, чтобы я руками вырезал камень, исцелял больных и бегал по лесам как настоящий краснокожий. В моей жизни есть дело, которое я обязан исполнить, а я понятия не имею, как к нему подступиться и как подготовиться к будущему". Он стоял посреди дороги, меж двух свинарников, как вдруг услыхал звонкое дзынь-дзынь, издаваемое железом, бьющим по наковальне. Его все равно что по имени окликнули. "Вот он я, - стучал молот, - иди дальше по дороге, там меня и найдешь". Однако до кузницы он так и не добрался. Завернув за поворот, он увидел ту самую гостиницу, где когда-то родился, - она была точь-в-точь такой же, какой явилась ему в хрустальной башне. Только стены блестели свежей белой краской, еще не успевшей пропитаться летней пылью, - дом, при виде которого радуется всякий усталый путник. Кроме того, внутри гостиницы Элвина должна ждать девочка-светлячок, которая вскоре расскажет ему, какой будет его жизнь. Согласно правилам приличия, Элвин постучался в дверь. Он никогда раньше не заходил в гостиницы, поэтому понятия не имел, что обычно в них входят без стука, поскольку внизу располагается общая гостиная, где гости обычно коротают вечера. Он постучался раз, постучался два, а потом принялся звать хозяев, пока дверь наконец не распахнулась. На пороге стояла женщина, руки ее были вымазаны мукой, а на талии болтался старый передник. Судя по лицу, женщина была очень раздражена - однако Элвин сразу узнал ее. Это была та самая хозяйка, которую он видел в своем видении и которая давным-давно, ловко ухватив пальцами его шейку, вытащила маленького Элвина из чрева матери. - Ты что такое творишь - сначала барабанишь в мою дверь, а потом еще и орешь, будто пожар во дворе! Почему бы тебе не войти и не сесть как обычному человеку, или ты настолько важная птица, что тебе двери должен слуга особый открывать? - Извините, мэм, - как можно почтительнее пробормотал Элвин. - Ну, и что тебе от нас надобно? Если ты попрошайничать вздумал, придется подождать до обеда, тогда и тебе из объедков кое-что перепадет, так что можешь посидеть где-нибудь в сторонке, а если у тебя есть совесть, то и дров немножко нарубить. Хотя, насколько я вижу, тебе и четырнадцати нет... - Мне одиннадцать, мэм. - Да, выглядишь ты не по годам большим, и все равно ума не приложу, что за дело привело тебя к нам. Виски я тебе не дам, даже если ты будешь предлагать мне деньги, которых у тебя, как мне кажется, нет. Это христианский дом, и не просто христианский, мы методисты, а это означает, что мы сами не притрагиваемся к спиртному и не продаем его, а если б и продавали, то во всяком случае не детям. Кроме того, могу поспорить на десяти фунтовый шмат свинины, что за ночлег тебе заплатить нечем. - Нет, мэм, но... - начал было Элвин. - Ну вот, так я и знала. Ты вытащил меня из кухни, а я тесто в печь не успела бросить, да и малыш вот-вот расплачется, молока потребует, небось моим постояльцам не ты будешь объяснять, что обед запоздал из-за мальчишки, который дверь открыть не может. Нет, ты предоставишь выкручиваться мне, что весьма некультурно с твоей стороны, да будет позволено мне так выразиться, а даже если будет не позволено, то я все равно уже выразилась. - Мэм, - сказал Элвин, - мне не нужны ни еда, ни жилье. Ему хватило ума не добавлять, что в доме его отца с радостью встречали любого путника - вне зависимости от того, есть у прохожего деньги или нет. И голодных гостей кормили не объедками, оставшимися после обеда, а сажали вместе с семьей за стол. Элвин начал привыкать к тому, что в цивилизованных городах дела обстоят несколько иначе. - Ну, мы здесь предлагаем лишь еду да комнаты, - ответила хозяйка гостиницы. - Я пришел сюда, мэм, потому что почти двенадцать лет назад родился в этом доме. Женщина мгновенно преобразилась. Владелица гостиницы куда-то подевалась, и на ее месте появилась добрая тетушка. - Ты родился здесь? - Родился в день, когда мой старший брат Вигор погиб в Хатраке. Я подумал, что, может быть, вы помните тот день и, наверное, сможете показать мне место, где похоронен мой брат. Ее лицо вновь изменилось. - Ты... - вымолвила она. - Ты мальчик, который родился у той семьи... Седьмой сын... - Седьмого сына, - закончил Элвин. - Погляди-ка, как вырос! О, то была страшная ночь. Моя дочь стояла рядом, она заглянула в реку и увидела, что твой старший брат еще жив, а значит, тебе нужно побыстрее появляться на свет и... - Ваша дочь, - встрял Элвин, не заметив от волнения, что перебил ее на середине фразы. - Она ведь светлячок? Женщина мигом превратилась в лед. - _Была_, - поправила она. - Больше она этим не занимается. Но Элвин не обратил внимания на то, как похолодело лицо хозяйки гостиницы. - Вы хотите сказать, что она лишилась своего дара? Никогда не слышал, чтобы человек вдруг терял свой дар. Но если она здесь, я все равно хотел бы поговорить с ней. - Нет, ее здесь больше нет, - ответила хозяйка. Тут-то Элвин и понял, что женщине совсем не хочется вспоминать о дочери. - Больше в Хатраке нет светлячка. Некому теперь посмотреть, правильно ли ребенок лежит в утробе. Все, конец. И я даже говорить не хочу о девчонке, которая вдруг ни с того ни с сего убегает из отчего дома, вдруг раз - и нет ее... Горло женщины внезапно перехватило, и она повернулась к Элвину спиной. - Мне нужно печь хлеб, - заявила она. - А кладбище там, на холме. - Она снова обернулась к нему, но на лице ее уже не было ни гнева, ни скорби, ни каких-либо других чувств, которые переполняли ее секунду назад. - Будь дома мой Гораций, он бы проводил тебя, но ты и сам найдешь, туда ведет тропинка. Это семейное кладбище, огражденное невысоким заборчиком. - Она вдруг смягчилась. - А когда сходишь туда, возвращайся к нам, я подыщу тебе что-нибудь получше объедков. Она поспешила на кухню. Элвин последовал за ней. У кухонного стола стояла колыбелька, в которой спал младенец, время от времени беспокойно ворочающийся. Что-то в малыше было не так, но Элвин никак не мог понять, что именно. - Спасибо за вашу доброту, мэм, но я не попрошайка. Я честно отрабатываю свою еду. - Вот слова истинного мужчины - ты как две капли воды похож на своего отца. Мост, который он построил через Хатрак, стоит до сих пор, все такой же крепкий. Но ты иди, навести кладбище и возвращайся. Она склонилась над огромной лоханью теста на столе. Элвину на мгновение показалось, что она плачет и слезы ее незаметно капают прямо в тесто. Ей нужно побыть одной. Он перевел взгляд на малыша в колыбельке, и до него наконец дошло, чем так поразил его младенец. - Это ж чернокожий малыш! - воскликнул он. Она перестала месить, оставив руки наполовину погруженными в тесто. - Да, малыш, - сказала она, - _мой_ малыш. Я усыновила его, и он теперь мой сын, а если ты станешь прохаживаться насчет цвета его кожи, я тебя мигом в тесто раскатаю. - Извините, мэм, я не имел в виду ничего постыдного. Просто у него такое лицо, что мне показалось, ну... - Да, он всего лишь наполовину чернокожий. Но я воспитываю его белую половину и воспитываю так, как если б он был моим родным сыном. Мы назвали его Артур Стюарт. Элвин сразу понял соль шутки: - Да, по-моему, еще никто не награждал чернокожего младенца королевским именем. - Не сомневаюсь, - улыбнулась она. - Ну все, иди, мальчуган. У тебя имеется долг перед погибшим братом, и не стоит тянуть с его возвращением. Найти кладбище оказалось нетрудно, и Элвин с благодарностью отметил, что на могиле его брата Вигора стоит камень и ухожена она так же заботливо, как и все остальные. Здесь находилось всего несколько могил. На двух плитах стояло одно и то же имя: "Крошка Мисси" - и даты рождения-смерти, судя по которым девочки умерли еще в младенческом возрасте. На другом камне была вырезана надпись "Деда", вслед за которой шло настоящее имя и даты, свидетельствующие о долгой жизни. Четвертая могила принадлежала Вигору. Он встал на колени у могилы брата и попытался представить, каким был Вигор. Наверное, таким же, как Мера, любимый брат Элвина, с которым Эл попал в плен к краснокожим. Вигор скорее всего был похож на Меру. Или, наоборот, Мера похож на Вигора. Оба не колеблясь шли на смерть ради спасения своей семьи. "Смерть Вигора спасла мне жизнь, когда я еще не родился, - подумал Элвин. - Он держался до последнего вздоха, чтобы, родившись, я стал седьмым сыном седьмого сына". Ведь обязательным условием было то, чтобы все предыдущие шесть братьев были живы. Такое же мужество, такую же силу и готовность к самопожертвованию проявил Мера, который, не убив ни единого краснокожего и чуть не погибнув сам, пытаясь предотвратить бойню на Типпи-Каноэ, принял на себя то же проклятие, что и отец с остальными братьями. Теперь и на его руках будет проступать кровь, если он не расскажет встречному незнакомцу истинную повесть о безжалостном убийстве ни в чем не повинных краснокожих. Поэтому, склонившись над могилой Вигора, Элвин почувствовал, будто бы сидит у могилы Меры, хотя Мера был жив-здоров. Здоров, но не совсем. Подобно остальным жителям Церкви Вигора, он никогда не обретет мир и покой. До конца своих дней ему придется избегать ненужных встреч с путниками, чтобы не напоминать себе лишний раз о бойне, которая случилась одним летним утром. Теперь семье придется держаться друг за друга, за своих соседей, пока, как гласит проклятие, они не умрут. Им придется разделять стыд и одиночество, будто все они внезапно стали родными, все до единого. "Все до единого, кроме меня. На меня проклятие не пало. И я оставил их". Стоя на коленях над могилой Вигора, Элвин ощутил себя всеми брошенным сиротой. А он и есть сирота. Его отослали в подмастерья кузнецу, но что бы он ни сделал, что бы ни смастерил, родные все равно не приедут сюда, чтобы полюбоваться на труды его рук. Время от времени он будет возвращаться в тот мрачный, печальный городок, но даже это кладбище по сравнению с ним выглядит веселым лужком, потому что, хоть здесь и захоронены мертвецы, в городе, раскинувшемся поблизости, живет надежда, бурлит жизнь и люди там смотрят вперед, не оглядываясь на прошлое. Элвину тоже придется смотреть в будущее. Он должен найти свой путь, должен стать тем, кем ему предназначено стать от рождения. "Вигор, брат мой, которого я никогда не встречал, ты умер ради меня. Только я еще не понял, почему так важно было сохранить мою жизнь. Но я обязательно выясню это, и надеюсь, ты будешь гордиться мной. Надеюсь, ты увидишь, что ради меня стоило умереть". Когда в его голове не осталось мыслей, когда его сердце наполнилось скорбью и вновь опустело, Элвин сделал то, чего никогда не делал. Он заглянул под землю. Нет, он не стал разрывать могилу. Дар Элвина состоял в том, что он мог почувствовать, что творится под землей, не прибегая к помощи зрения. Точно так же он умел видеть сквозь камень. Некоторые, конечно, могут счесть, что Эл, заглянув под землю, туда, где лежало тело его брата, осквернил могилу. Но только так Эл мог увидеть человека, который когда-то погиб, спасая его. Поэтому он закрыл глаза, заглянул под почву и отыскал кости, лежащие в сгнившем деревянном гробу. В настоящем взрослом гробу - Вигор был крепким юношей, ведь вес его тела заставил развернуться огромное дерево, несущееся вниз по течению бурной реки. Но души Вигора там не было, и хотя Элвин предчувствовал подобный исход, он все равно был немножко разочарован. Его внимание обратилось на маленькие трупики, от которых осталась кучка праха, затем на обтянутый кожей старый скелет человека по прозвищу Деда, похороненного всего год тому назад. Однако другое тело было зарыто совсем недавно. Тело, могилу которого не венчал надгробный камень. Эта девушка умерла не больше дня назад, плоть ее туго обтягивала кости, и черви до нее еще не добрались. Он даже вскрикнул от удивления - и от скорби, когда в его голову закралось непрошенное объяснение. Неужели здесь похоронена та девочка-светлячок? Ее мать сказала, что она убежала из дому, но беглецы очень часто возвращаются в отчий дом уже мертвыми. Иначе с чего бы матери так горевать? Родная дочь хозяев гостиницы похоронена без могильного камня - о, это говорит об ужасных, страшных вещах. Неужели, сбежав, она покрыла себя таким позором, что родители даже камень ей поставить не удосужились? Ведь над могилой всякого доброго человека стоит надгробие... - Что с тобой, мальчуган? Элвин поднялся, повернулся и оказался лицом к лицу с говорящим. Коренастый мужчина был невысокого роста, и его мрачный вид не располагал к беседам. - Что ты делаешь на этом кладбище, парень? - Сэр, мой брат похоронен здесь, - объяснил Элвин. На мгновение человек задумался, и лицо его просветлело. - Так ты один из того семейства. Но, насколько я помню, тогда их сыновья были одного возраста с тобой... - Я тот самый малыш, который появился на свет в этом городке. Услышав эту новость, мужчина распростер руки и заключил Элвина в объятия. - Тебя, по-моему, назвали Элвином, - воскликнул он, - в честь отца. Здесь мы его кличем Элвин Мостовик, он нечто вроде местной легенды. Дай, дай я на тебя полюбуюсь. Седьмой сын седьмого сына вернулся, чтобы навестить место своего рождения и могилу брата. И думать нечего, ты остановишься в моей гостинице. Я Гораций Гестер, как ты можешь догадаться, и очень рад встретиться с тобой, хотя ты какой-то большой для своего возраста... сколько тебе, десять, одиннадцать? - Почти двенадцать. Говорят, что я очень высокий. - Надеюсь, тебе понравилась плита, которую мы поставили для твоего брата? Его здесь очень почитают, хотя встретились мы с ним только после его смерти и никогда не знали при жизни. - Да, хороший камень, - кивнул Элвин и, не в силах совладать с собой, хотя разумнее было бы держать язык за зубами, задал вопрос, который нестерпимо жег его изнутри: - Но я теряюсь в догадках, сэр, почему на могиле девочки, которая была похоронена здесь вчера, не стоит ни камня, ни таблички с ее именем? Лицо Горация Гестера сделалось бледно-пепельного цвета. - Ну конечно, ты не мог ее не увидеть, - прошептал он. - Перевертыш или нечто вроде. Седьмой сын. Господи, спаси и сохрани. - Она сотворила нечто очень позорное, сэр, раз ей даже таблички не поставили? - спросил Элвин. - Нет, ничего позорного она не совершила, - ответил Гораций. - Бог свидетель, мальчуган, у девчушки была благородная душа, и умерла она праведной смертью. На ее могиле нет камня, чтобы наш дом и дальше мог служить приютом таким, как она. Пообещай, что никогда и никому не расскажешь о том, что здесь нашел. Иначе ты причинишь боль десяткам, сотням потерянных душ, следующих по дороге, ведущей от рабства к свободе. Поверь мне, положись на меня и раздели эту тайну со мной. Надо же, как сложилось, в один и тот же день дочь от меня убежала и эта тайна наружу выплыла. Поскольку я не могу утаить ее от тебя, Элвин, пообещай крепко хранить наш секрет. Хорошо? - Если я сочту благородным делом хранить его, сэр, - пожал плечами Элвин. - Но что ж это за великий секрет такой, если вы собственную дочь похоронили без могильного камня? Глаза Горация расширились, после чего хозяин гостиницы расхохотался так, что чуть всех птиц в окрестных лесах не перепугал. Вдоволь нахохотавшись, он хлопнул Элвина по плечу. - Здесь лежит не моя дочь, паренек, с чего это ты взял, что я ее похоронил? Это чернокожая девочка, рабыня-беглянка, умершая прошлой ночью на пути на север. Тут и сам Элвин понял, что трупик слишком мал, это никак не могла быть шестнадцатилетняя девушка. В могиле лежала маленькая девочка. - А тот малыш у вас в кухне, это ее брат? - Сын, - поправил Гораций. - Но она ж совсем младенец, - изумился Элвин. - Это не остановило белого господина, который обрюхатил ее. Не знаю, мальчуган, как ты относишься к рабству, да и размышлял ли ты вообще на эту тему, но сейчас прошу тебя задуматься. Поразмысли над тем, как рабство позволяет белому человеку лишить чести юную девушку и по-прежнему посещать по воскресеньям церковь, пока девочка стонет от невыносимого стыда, вынашивая сына-ублюдка. - Так вы мансипационист! [слово "эмансипационист" (сторонник равных прав) в устах жителей Америки Орсона Скотта Карда нередко теряет свою первую букву] - догадался Элвин. - Наверное, - согласился владелец гостиницы. - Как и остальные праведные христиане, которые все в своих сердцах мансипационисты. - Наверное, вы правы, - кивнул Элвин. - Надеюсь, ты похож на меня, иначе, если пойдет молва, что я помогал рабыне бежать в Канаду, здесь мигом выставят свои дозоры всякие ловчие да гончие из Аппалачей и Королевских Колоний, и мне уже не придется никому помочь. Элвин оглянулся на могилу и подумал о малыше, лежащем в колыбельке на кухне. - А вы расскажете мальчику, где могила его матери? - Когда он достаточно подрастет и поймет, что об этом говорить не следует, - ответил Гораций. - Я сохраню вашу тайну, если вы сохраните мою. Хозяин гостиницы изумленно вздернул брови и внимательно оглядел Элвина. - Какие могут быть важные тайны у такого юного паренька, как ты, Элвин? - Мне не особо хочется, чтобы всем в округе стало известно, что я седьмой сын. Я пришел сюда поступать в ученики к Миротворцу Смиту, чей молот, насколько я понимаю, стучит вон в той кузнице. - И не хочешь, чтобы местные жители прознали о твоей способности видеть, что творится под землей. - Вы правильно поняли ход моих мыслей, - кивнул Элвин. - Я буду хранить вашу тайну, а вы - мою. - Даю слово, - сказал Гораций. И протянул Элвину руку. Мальчик с радостью пожал ее. Мало кто из взрослых стал бы заключать такой договор с ним, неразумным мальчишкой. Но этот человек протянул руку, считая его за равного. - Вот увидите, сэр, я умею держать слово, - сказал Элвин. - Что же касается меня, то любой человек в округе может подтвердить, что Гораций Гестер ни разу не отступал от обещанного. - После чего Гораций поведал ему, как они решили поступить с малышом, как выдали его за младшего сына семьи Берри, которые якобы отдали мальчика на воспитание старушке Пег Гестер, поскольку им самим его не вырастить, а Пег всегда хотела иметь сыночка. - А насчет сыночка сущая правда, - добавил в конце Гораций Гестер. - Тем более что Пегги убежала. - Пегги - это ваша дочь? - на всякий случай уточнил Элвин. Внезапно глаза Горация Гестера наполнились слезами, и он всхлипнул. Ни разу в жизни Элвин не видел, чтобы взрослый мужчина так переживал. - Да, и она убежала сегодня утром, - произнес Гораций Гестер. - Может, она просто пошла навестить кого-нибудь в городе? - предположил Элвин. Гораций покачал головой: - Прошу прощения, что плачу перед тобой, ты извини меня, честно говоря, я страшно устал - всю ночь не сомкнул глаз, а утром получил такой вот сюрприз. Она оставила записку. Она действительно убежала. - Убежала с мужчиной? С кем? - спросил Элвин. - Может, они поженятся. Так случилось однажды неподалеку от нас, на реке Нойс, там одна девушка-шведка убежала с юношей и... Гораций аж покраснел от гнева: - Ты всего лишь маленький мальчик, поэтому я прощаю тебя, ведь ты еще не знаешь, что можно говорить, а что нельзя. Так вот, она убежала не из-за какого-то там мужика. Она - чистая, достойная девушка, и никто не уличал ее в чем-то дурном. Нет, паренек, она убежала одна. Много странных вещей успел повидать Элвин за свою недолгую жизнь - торнадо, превращающийся в хрустальную башню; холст, в котором сплелись души людей; убийства и пытки, сказочные чудеса. О белом свете Элвин знал куда больше, чем большинство его одиннадцатилетних сверстников. Но ничего более необычного он не встречал - подумать только, шестнадцатилетняя девушка вдруг, ни с того ни с сего, покидает отчий дом, причем ни суженого у нее нет, ни каких-либо других весомых причин. Прежде Элвин слыхом не слыхивал, чтобы женщина уходила одна дальше собственного двора. - А с ней... с ней ничего дурного не случится? Гораций горько хмыкнул: - Дурного? Нет, конечно. Она светлячок, Элвин, лучший светлячок, о котором я когда-либо слышал. Она способна видеть людей за многие мили, ей ведомы их сердца; не родился на свет такой человек, который смог бы подкрасться к ней, замышляя зло, - нет, она сразу увидит, что у него на уме и как избавиться от него. Так что за нее я не беспокоюсь. Она может позаботиться о себе ничуть не хуже здорового мужика. Я просто... - Вы просто скучаете по ней, - сказал Элвин. - Верно, и чтобы это понять, вовсе не обязательно быть светлячком. Мне действительно не хватает ее. И несколько обидно, что она вот так взяла и ушла без всякого предупреждения. Я ведь только благословил бы ее на дорогу, скажи она мне о своем решении. А мать сделала бы парочку добрых оберегов, хотя малышке Пегги они без надобности, или собрала поесть в дорожку. Но нет, ничего подобного, никаких тебе "прощайте, родители". Такое впечатление, что она бежала от какого-то ужасного, клыкастого чудовища. Словно у нее времени было ровно на то, чтобы бросить в котомку запасное платье да выскочить из двери. "Она бежала от какого-то чудовища" - эти слова огнем ожгли сердце Элвина. Она была светлячком, поэтому скорее всего видела, что Элвин вот-вот прибудет в город. Она убежала в то самое утро, когда он должен был появиться здесь. Не обладай она способностями светлячка, это вполне могло оказаться простым совпадением. Но она была светлячком. Она видела, что Элвин вот-вот будет здесь. Она знала, что он надеется встретиться с ней и хочет просить о помощи - попросить помочь ему найти верный путь и стать тем, кем он должен быть от рождения. Она увидела это и убежала. - Мне очень жаль, что она покинула вас, - признался Элвин. - Спасибо за сочувствие, дружок, ты очень добр. Я лишь надеюсь, что ее отсутствие не затянется. Наверное, она сделает то, что должна, и вернется через пару-другую деньков или недель. - Он снова хмыкнул, а может, всхлипнул - определить было трудно. - Я даже не могу обратиться за помощью к знаменитому светлячку из Хатрака, который сразу сказал бы, что ее ждет. Потому что тот самый светлячок ушел из дому. И Гораций снова разрыдался. Спустя некоторое время он взял Элвина за плечи и внимательно посмотрел ему в глаза, не пытаясь скрыть текущих по щекам слез. - Запомни, Элвин, ты видел, как я плачу, словно девчонка какая-то, но ты должен знать, что каждый отец испытывает к своему ребенку подобные чувства. Вот что ощущает сейчас твой папа, зная, что ты находишься за много миль от него. - Я понимаю, - кивнул Элвин. - А теперь, если не возражаешь, я хотел бы побыть один, - сказал Гораций Гестер. Элвин на мгновение прикоснулся к его руке и ушел. Но направился он вовсе не в гостиницу, чтобы получить обещанный старушкой Пег Гестер обед. Он был слишком расстроен, чтобы сидеть с ними за одним столом и спокойно поглощать еду. Элвин не мог объяснить им, что именно он стал причиной их переживаний, что это именно из-за него девочка-светлячок убежала из дому. Нет, ему придется хранить молчание. Ответы, которые он искал в Хатраке, испарились вместе с шестнадцатилетней девушкой, которая не захотела встречаться с ним. "Наверное, она заглянула в мое будущее и возненавидела меня. Может, я и в самом деле страшное чудовище, являющееся в кошмарах в непогожие ночи". Он последовал на звук кузнечного молота. Вскоре он вышел на едва заметную тропку - она вела к домику, стоящему на ключе, который бил прямо из склона холма. Свернув в сторону, преодолев чистый, поросший нежно-зеленой травой склон, Элвин очутился неподалеку от кузницы. Из печной трубы валил жаркий дым. Обойдя здание, он оказался прямо напротив открытой двери, заглянув в которую Элвин увидел кузнеца, бьющего по наковальне, на которой лежала полоска раскаленного железа. Элвин молча стоял и смотрел, как трудится кузнец. Даже на улице ощущался жар кузнечного горна; внутри же, должно быть, творился настоящий ад. Мускулы кузнеца напоминали веревочные тросы, перекатывающиеся и бугрящиеся под кожей каждый раз, когда молот взлетал в воздух. Звон железа по железу нестерпимым колокольным гулом отдавался в ушах, тем более что наковальня, словно камертон, разносила звонкий непрекращающийся "дзынь" по всей округе. С тела кузнеца ручьем лил пот, мужчина был гол по пояс, его белая кожа покраснела от нестерпимого жара и почернела от копоти, несущейся из горна. "Меня отдали в подмастерья самому дьяволу", - невольно подумалось Элвину. Но он отмел всякие глупости, лезущие в голову. Это всего лишь трудолюбивый человек, честно исполняющий свою работу и зарабатывающий на жизнь ремеслом, которое необходимо каждому городу, если тот надеется процветать и расти. Судя по размерам стойла для лошадей, которые ждали своей очереди быть подкованными, и кучам железных пластин, которые вскоре превратятся в серпы и плуги, топоры и пилы, дела у кузнеца шли хорошо. "Обучившись этому ремеслу, я никогда не буду голодать, - подумал Элвин, - и всякая деревня с радостью примет меня в свои объятия". Однако, помимо всего этого, в кузнице присутствовало что-то еще. Нечто, связанное с жарким огнем и пламенеющим железом. То, что происходило в этом домике, было некоторым образом сродни акту творения. Элвин понял это потому, что когда-то сам трудился над камнем в каменоломнях, вырубая жернов для мельницы отца. При помощи своего дара он сможет проникнуть в железо и сделать его таким, каким пожелает, но ему придется кое-чему научиться у горна и молота, у мехов, огня и плескающейся в бочонках воды - эта наука поможет ему стать тем, кем он должен стать. Теперь он смотрел на кузнеца не как на сильного, мускулистого мужчину, а как на свое будущее отражение. Он видел, как растут мускулы на его плечах и спине. Тело Элвина было закалено рубкой леса, колкой дров, тасканием бревен и прочей работой, которую он исполнял, зарабатывая монетки на соседских фермах. Но этот труд заставляет вкладывать в каждое движение все тело. Когда замахиваешься топором, то становишься как бы продолжением рукояти, твои ноги, бедра, спина - все движется вслед за острием. Однако кузнец, он держит в клещах жаркое железо, прижимая его к наковальне, и пока правая рука, в которой зажат молот, замахивается, остальное тело должно оставаться полностью неподвижным, а левая рука становится тверже скалы. Тело кузнеца сложено иначе, руки его гораздо сильнее, чем руки какого-то там фермера, на шее и груди бугрятся огромные мускулы, которые не обретет трудящийся на полях рабочий. Заглянув внутрь себя, Элвин увидел, как будут увеличиваться его мускулы, и сразу понял, где и какие перемены произойдут. Это было частью его дара, он двигался внутри живой плоти так же легко, как внутри прожилок растущего из земли камня. Поэтому он заранее начал оценивать себя, обучая тело, каким оно должно стать, чтобы приноровиться к новому ремеслу. - Эй, парень, - окликнул кузнец. - Сэр, - отозвался Элвин. - У тебя ко мне какое-то дело? По-моему, я тебя здесь раньше не видел, а? Элвин шагнул вперед и протянул письмо, написанное отцом. - Прочитай-ка, что там написано, паренек, а то мои глаза не очень-то востры для чтения. Элвин развернул письмо: - "От Элвина Миллера из Церкви Вигора. Миротворцу, кузнецу города Хатрак. Посылаю к тебе моего сына Элвина, который, как мы договаривались, будет твоим учеником, пока ему не стукнет семнадцать. Он будет трудиться не покладая рук и исполнять все, что ты скажешь, а ты научишь его всему, что должен знать человек, надеющийся стать добрым кузнецом. Он хороший мальчик". Кузнец протянул руку за письмом и поднес его к глазам. Губы легонько шевелились, пока он перечитывал несколько последних фраз. Дочитав до конца, кузнец хлопнул письмом по наковальне. - Вот уж оборот так оборот, - воскликнул он. - Ты сам-то знаешь, что опоздал почти на целый год, а, парень? Ты должен был прибыть сюда прошлой весной. Мне пришлось отказаться от трех подмастерьев, ведь твой папа поклялся, что ты уже едешь. Целый год я трудился здесь один, потому что твой отец не сдержал слова. А теперь, выходит, я должен взять тебя, и ты будешь работать на меня аж на целый год меньше, чем указано в контракте. И никаких вам "извините-простите"... - Простите, сэр, - склонив голову, произнес Элвин. - Но в прошлом году у нас случилась война. Я выехал из дому и направлялся сюда, когда меня схватили чоктавы. - Схватили чок... да ладно тебе, парень, врать. Сказки ты мне будешь рассказывать. Попади ты в лапы к чоктавам, твою головку не украшала бы такая роскошная шевелюра! Да и пальцев на руках у тебя недоставало бы. - Меня спас Такумсе, - попытался объяснить Элвин. - Ага, а потом ты встретился с самим Пророком и ходил вместе с ним по водам. Если уж на то пошло, именно так все и было. Однако Элвин предпочел прикусить язык, поскольку голос кузнеца звучал отнюдь не дружелюбно. Поэтому Элвин ничего не сказал. - А где твоя лошадь? - поинтересовался кузнец. - У меня ее нет, - пожал плечами Элвин. - Твой отец проставил на письме число, и это было два дня назад! Ты, наверное, скакал сюда на лошади. - Да нет, я бежал. - И Элвин сразу пожалел о вырвавшихся словах, осознав, что совершил большую ошибку. - _Бежал_? - переспросил кузнец. - Без башмаков? Да отсюда до Воббской реки миль четыреста, не меньше! У тебя ноги должны были стереться по самые колени! Все, кончай заливать, парень! Терпеть не могу врунов! Перед Элвином встал трудный выбор. Он мог объяснить, что умеет бегать как краснокожий. Но Миротворец Смит ни за что не поверит ему, и тогда Элвину придется продемонстрировать пару-другую фокусов из своего арсенала. Это будет несложно. Он может согнуть ударом руки кусок железа. Сделать из двух камней один. Но Элвин поклялся ни в коем случае не рассказывать местным жителям о своих способностях. Иначе ему не придется стать подмастерьем - народ толпой повалит в кузницу с просьбами, чтобы Элвин вырезал жернов, починил сломанное колесо или где еще помог своим даром. Кроме того, он не привык выставлять свои способности напоказ, забавляя народ всякими штучками. Дома он прибегал к помощи скрытых сил только тогда, когда возникала необходимость. Поэтому он твердо решил держать эту тайну при себе. И никому не говорить о том, что он умеет. Просто учиться, как учатся обыкновенные ребятишки, и трудиться над железом, как трудится обыкновенный кузнец, постепенно наращивая мускулы на руках и плечах, на груди и спине. - Я пошутил, - ответил Элвин. - Меня подвез один добрый человек, у него была лишняя лошадь. - Не нравятся мне такие шутки, - покачал головой кузнец. - И уж тем более мне не нравится, что ты так легко солгал в ответ на мой вопрос. Ну что мог сказать Элвин? Он даже возразить ничего не смог, потому что действительно солгал, когда придумал, будто его подвезли. Так что он действительно врун, кузнец правильно его отругал. Разница заключалась только в том, что Миротворец возмутился, когда Элвин сказал чистую правду, и поверил, когда мальчик солгал. - Извините, - понурился Элвин. - В общем, парень, в подмастерья я тебя не возьму. Да я и не обязан это делать, ты ведь на целый год опоздал. А теперь еще лжешь напропалую. Нет, такого ученика мне не надо. - Сэр, простите меня, - взмолился Элвин. - Этого больше не случится. Дома я не слыл вруном, и вы увидите, что я честен. Позвольте мне убедить вас в этом! Если вы поймаете меня на лжи или на отлынивании от работы, то можете вытурить взашей, без всяких разговоров. Разрешите только доказать, что я умею трудиться, сэр. - Да и не выглядишь ты на одиннадцать лет, честно-то говоря. - Но мне и в самом деле одиннадцать, сэр. Вы сами это знаете. Вы же собственными руками вытаскивали из реки тело моего брата Вигора в ночь, когда я родился. Так мне, по крайней мере, рассказывал папа. Глаза кузнеца затуманились, словно мыслями он обратился в далекое прошлое. - Да, он верно тебе сказал, именно я его вытащил. Уже умерев, твой брат продолжал цепляться за корни того дерева. Я даже решил, что придется рубить сучья, чтоб освободить его. Ну-ка, парень, поди сюда. Элвин подошел ближе. Кузнец пощупал мускулы у него на руках. - Что ж, вижу, ты не из лентяев. У лентяев мускулы - желе, а ты силен, как настоящий фермер. Этого у тебя не отнять. И все же ты еще не отведал, что такое настоящий труд. - Я готов учиться. - В этом я не сомневаюсь. Многие мальчишки с радостью поступили бы ко мне в обучение. Остальные ремесла приходят и уходят, но кузнечное дело всегда ценилось и будет цениться. Да, тело у тебя крепкое. Теперь проверим, есть ли у тебя мозги. Ну-ка, взгляни на эту наковальню. Вот это носик, вот здесь, видишь? Повтори. - Носик. - Это шейка. А вот это столешница - она не отделана полированным железом, поэтому если ты будешь бить по ней долотом, долото не затупится. Так, теперь желоб, который находится на стальной части, где работают с раскаленным железом. А это отверстие, на котором я работаю гладилкой, рихтовальным молотком и ковочным молотом. При помощи вот этой дырки я пробиваю тонкие пластины - горячее железо само вылетает через нее. Все запомнил? - Думаю, да, сэр. - Назови мне части наковальни. Элвин перечислил части наковальни. Точное назначение каждой он назвать не смог, но ошибся всего пару раз, так что кузнец в конце концов улыбнулся и довольно кивнул. - Да, с головой у тебя также все в порядке, учишься ты быстро. И то, что ты не по годам здоров, тоже ладно. Не придется держать тебя на метле да на мехах первые четыре года, как я обычно поступаю с мальчиками поменьше. Но твой возраст, вот в чем загвоздка. Срок ученичества обычно составляет семь лет, а в бумаге, которую мы подписали с твоим папой, говорится, что ты будешь работать на меня, пока тебе не исполнится семнадцать. - Мне почти двенадцать, сэр. - О чем я и говорю. Я хочу, чтобы ты отработал на меня все семь лет, если это будет нужно. Мне вовсе не хочется, чтобы ты улизнул от меня сразу, как только начнешь приносить хоть какую-то пользу. - Семь лет, сэр. Мой контракт истечет весной, когда мне должно будет исполниться девятнадцать. - Семь лет - это долгий срок, парень, и я намерен удержать тебя до самого конца. Большинство мальчишек начинают учиться, когда им исполняется девять или десять, иногда попадаются даже семилетние, так что они начинают сами зарабатывать на жизнь и искать жену в шестнадцать или в семнадцать. Я этого не потерплю. Ты должен будешь жить как истинный христианин, и с девчонками из города я тебе якшаться не позволю, понял меня? - Да, сэр. - Ну и ладно тогда. Мои подмастерья спят на чердаке, над кухней, есть будешь за общим столом вместе с моей женой, детьми и мной самим, но в доме открывать рот будешь только в том случае, если к тебе обратятся, - терпеть не могу, когда ученик начинает считать, что он обладает теми же правами, что и мои дети. Запомни, тебе таких прав не дано. - Да, сэр. - А сейчас мне нужно снова раскалить вот эту железяку. Так что давай за мехи. Элвин подошел к рукояти мехов. Своей формой она напоминала букву "Т", чтобы за нее было удобно браться обеими руками. Но Элвин повернул ее конец таким образом, что он стал похож на рукоять молота, поднятого кузнецом в воздух. И начал качать мехи одной рукой. - Эй, парень, ты что творишь?! - заорал новый хозяин Элвина. - Ты и десяти минут не продержишься, качая так мехи. - Через десять минут я переменю руку, - ответил Элвин. - Мне же надо подготовиться к работе с молотом, а качая мехи двумя руками сразу, я буду лишь кланяться, вот и все. Кузнец сердито поглядел на него, но затем рассмеялся. - А язычок у тебя бойкий, мальчуган, но здравый смысл в твоих словах имеется. Делай по-своему, пока сил хватает, но смотри не выдохнись раньше времени - огонь мне нужен жаркий, это куда важнее, чем мощь, которую ты сейчас нагоняешь в руки. Элвин принялся качать мехи. Вскоре он почувствовал, как по шее, груди и спине распространяется боль, вызванная непривычными усилиями мускулов. Но он не останавливался, приучая тело к работе; мехи мерно вздымались и опускались. Он мог быстро нарастить мускулы, прибегнув к скрытой силе. Но Элвин не затем поступал в ученики. Поэтому он, стиснув зубы, терпел боль, и тело его менялось естественным путем, каждый новый мускул рос сам по себе. Правой рукой Элвин проработал пятнадцать минут и десять минут продержался левой. Он чувствовал, как мускулы сводит от боли, и эта боль нравилась ему. Миротворец Смит пока что ни словом его не попрекнул, видимо, был доволен работой нового ученика. Элвин понимал, что здесь ему предстоит измениться и эта работа сделает из мальчика сильного, умелого мужчину. Мужчину, но не Мастера. Он так и не ступил на дорогу, которая была назначена ему от рождения. Но, как говаривал народ, настоящего Мастера не видывали на этой земле по меньшей мере тысячу лет, так что _этому_ ремеслу ни у кого не научишься. 4. МОДЕСТИ Уитли Лекаринг остановил коляску перед прекрасным особняком в одном из самых престижных районов Дикэйна и учтиво помог Пегги спуститься на землю. - Может, проводить тебя до двери, вдруг никого нет дома и тебя не встретят? - участливо осведомился он, но Пегги видела, что спросил он из чистой учтивости, догадываясь, что она все равно ему этого не позволит. Уж кто-кто, а доктор Уитли Лекаринг прекрасно знал, что Пегги не нравится, когда ее обхаживают. Поэтому она поблагодарила его и распрощалась. Подойдя к двери и постучав дверным молотком, она услышала, как коляска за спиной тронулась с места и лошадь звонко зацокала копытами по булыжной мостовой. Дверь открыла служанка, девочка, которая, судя по всему, недавно приехала из Германии, так что она даже имени Пегги не сумела спросить. Служанка жестом пригласила Пегги войти, усадила на скамеечку в холле и протянула ей серебряное блюдо. Зачем ей это блюдо? Проникнув в мысли девочки-чужестранки, Пегги отчаянно пыталась разобраться, чего от нее добиваются. Так, она ждала от Пегги... что ж ей нужно? Какая-то полоска бумаги, но Пегги понятия не имела, на что служанке сдалась эта бумажка. Девочка снова ткнула в ее сторону подносом. Пегги ничего не оставалось делать, кроме как пожать плечами. В конце концов девочка отступилась и ушла. Пегги сидела на скамеечке и ждала. Она поискала мысленным оком огоньки сердец живущих в доме людей и нашла тот, который искала. Только тогда она поняла, зачем ей совали поднос - служанка просила ее визитную карточку. Городские жители, во всяком случае те, что побогаче, все носили с собой маленькие картонки, на которых было написано их имя, чтобы объявить о своем прибытии, приходя в гости. Пегги припомнила, что однажды читала об этом в одной книжке, но книга та была написана в Королевских Колониях, и Пегги в голову не пришло, что люди, живущие в свободной стране, придерживаются подобных условностей. Вскоре появилась хозяйка дома, за которой тенью следовала служанка-немка, боязливо выглядывающая из-за богатого дневного наряда своей госпожи. Заглянув в сердце женщины, Пегги поняла, что платье это было вполне обычным нарядом и по городским меркам не отличалось особой роскошью, но Пегги показалось, что перед ней предстала сама королева. А еще в ее сердце Пегги увидела именно то, на что так надеялась. Дама вовсе не разозлилась, что в ее дом пожаловала какая-то бедная девушка, ей было просто любопытно. Конечно, дама сразу окинула ее оценивающим взглядом - Пегги ни разу не приходилось встречать человека (уж кто-кто, а она сама этим зачастую грешила), который при первом взгляде на незнакомца не пытался бы вынести то или иное суждение. Однако суждение этой женщины несло в себе доброту. Взглянув на незатейливый наряд Пегги, она увидела перед собой сельскую девушку, а не попрошайку; переведя глаза на напряженное, безразличное лицо Пегги, дама разглядела за ним ребенка, который познал в жизни немало боли, а не девочку-дурнушку. И, почувствовав живущую в Пегги боль, женщина всем сердцем захотела помочь девушке, попробовать исцелить ее. Все-таки Пегги была права, что пришла сюда. В сердце этой леди жила доброта. - К сожалению, мы вроде бы незнакомы, - произнесла дама. Голос ее был мягок, добр и прекрасен. - Да, миссис Модести, - кивнула Пегги. - Меня зовут Пегги. Но вы знавали моего отца - много лет тому назад. - Возможно, но как же его зовут? - Гораций, - произнесла Пегги. - Гораций Гестер из Хатрака. В душе женщины это имя породило настоящую бурю чувств - то были радостные воспоминания, однако отчасти их омрачал страх, ибо кто ведает, что замыслила эта незнакомка? Но страх быстро исчез - муж женщины несколько лет назад умер, и ничто не могло причинить ему боль. Ни одно из этих переживаний не отразилось на лице дамы, оно по-прежнему хранило участливое, дружелюбное выражение. Модести повернулась к служанке и что-то быстро произнесла по-немецки. Служанка сделала реверанс и удалилась. - Тебя послал твой отец? - спросила дама. Но на самом деле за этим вопросом скрывался несколько иной смысл: "Поведал ли тебе твой отец, что я значила для него, а он - для меня?" - Нет, - покачала головой Пегги. - Я пришла сюда по собственной воле. Он бы умер на месте, узнай, что мне известно ваше имя. Видите ли, миссис Модести, я светлячок. И он ничего не может утаить от меня. Как любой другой человек. Пегги немало удивило, как Модести восприняла это сообщение. Другие люди вспомнили бы о своих самых сокровенных тайнах, про себя надеясь, что она ничего не узнает. Но стоящая перед ней дама подумала о том, какую ужасную ношу приходится нести Пегги. - И давно ты светлячок? - мягко поинтересовалась она. - Надеюсь, не с малых лет. Господь милосерден и не позволит маленькому ребенку нести подобные знания. - Боюсь, Господь не слишком-то заботился о моих чувствах, - пожала плечами Пегги. Леди протянула руку и коснулась щеки Пегги. Пегги знала, что леди заметила дорожную пыль, осевшую на лице и одежде девушки после долгой дороги из Хатрака. Но в основном мысли леди занимала вовсе не чистота и не запачканное платье. "Светлячок, - думала она. - Так вот почему у этой юной девушки столь холодное, отстраненное лицо. Тайны, которые приходится ей хранить, ожесточили ее". - Почему ж ты пришла ко мне? - спросила Модести. - Вряд ли ты хочешь причинить боль мне или своему отцу за то, что было между нами когда-то. - О нет, мэм, - быстро ответила Пегги. Раньше она не обращала внимания на свой голос, но по сравнению с этой леди она каркала, как ворона. - Будучи светлячком, я смогла увидеть ваш секрет, но вместе с тем я поняла, что в нем, кроме греха, скрывается немало добра. Что же касается греха, то папа до сих пор помнит о своем прегрешении, расплачиваясь вдвойне, втройне за каждый год жизни. На глаза Модести навернулись слезы. - А я-то надеялась... - прошептала она. - Я надеялась, что время сгладит стыд того поступка и сейчас он вспоминает о нашей встрече с радостью. Словно об одном из старинных английских гобеленов, чьи краски поблекли, но рисунок несет в себе отражение истинной красоты. Пегги могла бы сказать, что он испытывает нечто большее, чем радость, при воспоминании о ней, что он испытывает к ней столь же сильные чувства, словно их встреча случилась вчера. Но эта тайна принадлежала отцу, и Пегги не могла говорить о ней. Модести промокнула глаза платочком, смахивая дрожащие на ресницах слезы. - За все эти годы я ни разу не обмолвилась о нас ни единой живой душе. Я изливала сердце только Господу, и он простил меня; однако, когда я говорю об этом с человеком, чье лицо вижу наяву, а не в грезах, былые чувства воскресают вновь. Скажи же мне, дитя, если ты не карающий ангел, так, может, ты принесла прощение? Миссис Модести выражалась настолько прекрасно, что Пегги невольно припомнила язык книг, которые когда-то читала, и попыталась прибегнуть к его помощи. - Я прибыла как проситель, - сказала она. - Я пришла к вам за помощью. Мне нужно изменить свою жизнь, и я подумала, что вы, та, которая некогда любила моего отца, - может, вы проявите доброту к его дочери. - Если ты действительно светлячок, как уверяешь, то должна знать мой ответ, - улыбнулась дама. - Какой помощи ты ищешь? Мой муж после смерти оставил мне достаточно денег, но почему-то мне кажется, что ты в них нисколько не нуждаешься. - Да, мэм, - подтвердила Пегги. Но что на самом деле ей нужно? Как объяснить, зачем она пришла сюда? - Мне не нравилась жизнь, которая ожидала меня в Хатраке. И я... - И ты сбежала? - Нечто вроде, но не совсем. - Ты хочешь стать другой, не такой, как была, - сказала дама. - Да, миссис Модести. - Так кем же ты хочешь стать? Пегги никогда не задумывалась над словами, которые могли бы описать ее мечты, но сейчас, после того как Пегги встретилась с миссис Модести, у нее не возникло трудностей в выражении своих желаний. - Я хочу стать вами, мэм. Леди улыбнулась и коснулась своего лица, провела пальцами по волосам. - О, дитя мое, в жизни есть куда более высшие цели, нежели эта. Самое лучше, что имеется во мне, подарил твой отец. Его любовь научила меня, что, наверное... да нет, какое там "наверное", что я достойна любви. С тех пор я научилась многому, узнала, что такое женщина и как ею быть. Видимо, это и есть симметрия любви, ведь сейчас я верну его дочери частичку мудрости, которой он когда-то поделился со мной. - Она нежно рассмеялась. - Даже и не думала никогда, что у меня будет ученица. - Скорее последовательница, миссис Модести. - Нет, не ученица, не последовательница. Надеюсь, ты погостишь у меня? Позволишь ли ты мне стать твоей подругой? И хотя Пегги сейчас не видела тропок своей будущей жизни, она ощутила, как они открываются внутри ее, как будущее, на которое она так надеялась и которое ждало ее в этом доме, расстилается перед ней. - О мэм! - прошептала она. - С радостью. 5. ЛОЗОХОД Хэнк Лозоход за годы странствий повидал немало учеников и подмастерьев, но ни разу не видел столь живого, необычного паренька, как этот. Миротворец Смит только склонился над левым передним копытом старушки Озорницы, прилаживая гвоздь, как мальчишка подал голос. - Этот гвоздь не пойдет, - заговорил подмастерье кузнеца. - И вгонять его надо чуть левее. Ага, из своего опыта Хэнк знал, что кузнец сейчас вдарит мальчишке по уху и отошлет заливающегося слезами пацана в дом. Но ничего подобного не случилось. Миротворец Смит кивнул и поднял голову на паренька. - Ну что, Элвин, может, сам ее подкуешь? - спросил мастер. - Кобыла большая, но вижу, ты кое-чему научился за последнее время. - Подкую, - пожал плечами мальчишка. - Эй, эй, коней попридержите, - встрял Хэнк Лозоход. - Озорница моя единственная лошадь, и мне вовсе не улыбается покупать себе новую тягловую силу. Пускай твой подмастерье учится ставить подковы на других животных, а мою старушку оставьте в покое. - Не сумев сдержать язык, Хэнк так и продолжал болтать, дурак, он и есть дурак: - И вообще, кто здесь мастер, а кто - подмастерье? - поинтересовался он. Вот этого говорить не следовало. Хэнк понял свой промах в ту же секунду, как слова слетели с его губ. Такие вопросы задавать ни в коем случае нельзя - тем более в присутствии ученика. Уши Миротворца Смита, разумеется, сразу налились кровью, и кузнец выпрямился во все шесть футов роста, сложив на груди похожие на ляжки быка руки и сжав кулаки, которые спокойно могли раздавить башку медведю. - Мастер здесь я, - процедил он, - и когда я говорю, что мой подмастерье может исполнить работу, стало быть, так оно и есть, а если ты что-то имеешь против, то можешь забирать свою кобылу и тащить ее к другому кузнецу. - Да ладно, коней попридержи, - только и смог выдавить Хэнк Лозоход. - Я и держу. Держу, между прочим, твою лошадь, - указал Миротворец Смит. - По крайней мере, ее ногу. Между прочим, вес все равно немалый, а тут ты еще начинаешь расспрашивать, кто мастер в моей кузнице. Любой человек, у которого мозги не совсем вытекли, скажет вам, что злить кузнеца, который должен подковать твою лошадь, все равно что стучать палкой по улью, перед тем как залезть туда за медом. Хэнку Лозоходу оставалось надеяться, что Миротворца будет легче успокоить, чем тех самых пчел. - Ну конечно, конечно, - поспешно согласился Хэнк. - Я ж ничего не хотел сказать, просто удивился, что твой ученик так скор на язык. - Это потому, что у него дар, - огрызнулся Миротворец Смит. - Этот мальчишка, Элвин, он видит, что творится внутри лошадиного копыта - куда надо забить гвоздь, чтоб держался, где можно поранить лошади ногу и так далее. Подковывать лошадей - это его дар. И если он говорит, что гвоздь не годится, я знаю, что этот гвоздь вгонять в копыто не следует, иначе лошадь либо озвереет от боли, либо начнет хромать. Хэнк Лозоход извиняюще ухмыльнулся. Денек стоял жаркий, поэтому свары вспыхивали быстро. - Я уважаю дар, кроющийся в человеке, - кивнул он. - И точно "так же ожидаю от других людей, чтобы они уважали мой дар. - В таком случае я достаточно возился с твоей лошадью, - буркнул кузнец. - Давай, Элвин, подкуй ее. Если б парнишка фыркнул, ухмыльнулся или бросил победный взгляд, Хэнк точно взбеленился бы. Но подмастерье Элвин молча сунул в рот гвозди, наклонился и поднял левое переднее копыто. Озорница не замедлила навалиться на него, но паренек был высок и легко выдержал ее вес - хотя на его лице не было и следа пробивающейся бороды, он являлся настоящим близнецом своего мастера, когда речь заходила о перекатывающихся под кожей мускулах. Не прошло минуты, как подкова была ловко прибита к копыту. Озорница даже не вздрогнула, не говоря уже о ее привычке пританцовывать на месте, пока ей ставят новые подковы. И сейчас, призадумавшись над этим, Хэнк вспомнил, что к этому копыту Озорница всегда относилась с особым трепетом, как будто что-то ей там мешало. Однако Хэнк так свыкся с привычками своей лошади, что прежде не задумывался ни о чем подобном. Подмастерье отступил от Озорницы на шаг-другой, причем он не кривлялся и не ерничал. Он даже не усмехнулся, и все-таки Хэнк чувствовал какой-то необоснованный гнев на мальчишку. - Сколько ему? - поинтересовался Хэнк. - Четырнадцать, - ответил Миротворец Смит. - Он поступил ко мне в ученики, когда ему было одиннадцать. - Немножко поздновато для подмастерья, а? - спросил Хэнк. - Да, он опоздал на год - из-за той войны с краснокожими и французами. Он ведь с Воббской реки... - Да, туго им тогда пришлось, - кивнул Хэнк. - Мне-то повезло, я сидел в Ирракве. Копал ямы под ветряные мельницы вдоль железной дороги, которую они тогда строили. Четырнадцать, говоришь? Высокий паренек, наверное, наврал он тебе насчет возраста... Если парню и не понравилось, что его за глаза обозвали вруном, он этого ничем не показал. Однако его безразличие еще больше взбесило Хэнка Лозохода. Мальчишка был словно заноза в заднице - любая его реакция только злила Хэнка. - Да нет, - фыркнул кузнец. - Уж мы-то его возраст знаем. Он родился в Хатраке четырнадцать лет назад, когда его семья ехала на запад. Вон там, на холме, похоронен его старший брат. Хотя мальчуган выглядит не по годам рослым, что скажешь? Точно так же они могли обсуждать лошадь. Но подмастерье Элвин, казалось, ничуть не возражал. Он молча стоял на месте и смотрел сквозь мужчин, будто они были сделаны из стекла. - Так, значит, у тебя еще четыре года из тех, что он должен отработать по контракту? - уточнил Хэнк. - Немножко больше. Он должен работать на меня почти до девятнадцати лет. - Ну, если он так хорош, как ты говоришь, думаю, он выкупит себя пораньше и отправится искать работу по стране. - Хэнк кинул взгляд на мальчика, но тот, такое впечатление, остался полностью равнодушен к высказанной Лозоходом мысли. - Вряд ли, - пожал плечами Миротворец Смит. - Он неплохо разбирается в лошадях, но работать с горном у него кишка тонка. Подковать лошадь может любой кузнец, но только настоящий мастер сумеет сделать плуг или, скажем, обод для колеса, и в этом дар ставить подковы не поможет. Чтобы доказать, что я достоин стать кузнецом, в конце своего ученичества я выковал якорь! А ведь в то время я жил в Неттикуте, а там ковать якоря не больно-то умели... Озорница фыркнула и переступила с ноги на ногу, однако не так, как обычно танцуют кони, когда новые подковы беспокоят их. Что ни говори, работа была сделана на славу. Но даже _это_ подхлестнуло гнев, который Хэнк испытывал к мальчишке. Он понятия не имел, с чего так злится. Паренек поставил Озорнице хорошую подкову - причем подковал ногу, которая могла охрометь, попади лошадь в руки другому кузнецу. Мальчишка хорошо показал себя. Так почему ж в Хэнке бурлит такая ярость, которая только растет, что бы ни сказал и ни сделал паренек? Хэнк передернул плечами, отгоняя неприятные мысли. - Что ж, работа исполнена справно, - кивнул он. - Теперь моя очередь платить. - Мы оба знаем, что вырыть добрый колодец стоит больше, чем подковать лошадь, - возразил кузнец. - Так что, если тебе еще что потребуется, знай, я в долгу перед тобой и не замедлю расплатиться. - Я еще вернусь, Миротворец Смит. Моей кобыле пригодятся добрые подковы. - А поскольку Хэнк Лозоход был истинным христианином и испытывал некоторый стыд перед мальчиком, которого ни за что ни про что возненавидел, он и парнишку не забыл похвалить. - И надеюсь, к тому времени контракт паренька не истечет, ведь у него и в самом деле дар. Юноша словно не слышал адресованной ему похвалы, а кузнец только усмехнулся: - Не ты один обещаешь вернуться. Тут Хэнк Лозоход понял нечто такое, что в другом случае мог упустить из виду. Дар парнишки ставить подковы очень выгоден для дела, а Миротворец Смит вовсе не тот человек, который выпустит такого работника из своих когтей раньше времени - ведь он зарабатывает себе славу тем, что под рукой его подмастерья еще ни одна лошадь не охромела. От жадюги мастера всего лишь требуется объявить, что мальчишка не научился управляться с горном или еще с чем, и, пользуясь этим предлогом, он может держать ученика до самого последнего дня истечения контракта. А тем временем паренек сделает ему славу лучшего кузнеца в западном Гайо. Деньги рекой потекут в карман Миротворца Смита, а подмастерье останется ни с чем - ни денег ему, ни свободы. Закон есть закон, и кузнец его не преступил - он имел право держать мальчугана у себя до последнего дня. Однако, по негласному обычаю, учеников отпускали, как только они полностью овладевали ремеслом и могли прокормить себя в этом мире. Иначе, если мальчишка не сможет надеяться пораньше обрести желанную свободу, зачем ему упорно учиться и работать не покладая рук? Поговаривали, что даже рабовладельцы в Королевских Колониях разрешали своим лучшим рабам зарабатывать немножко денег на стороне, чтобы те иногда успевали выкупить себя и умереть свободными людьми. Нет, Миротворец Смит не преступил закон, однако он нарушил обычай мастеров, а это Хэнку очень не понравилось; плох тот мастер, который будет удерживать паренька, научившегося всему, что учитель мог ему дать. Однако, понимая, что подмастерье прав, а его мастер поступает несправедливо, при виде паренька Хэнк все равно ощущал холодную, влажную ненависть. Хэнк вздрогнул, в который раз попытавшись избавиться от этого чувства. - Так, говоришь, колодец тебе нужен? - сказал он. - Зачем он тебе - чтобы пить, чтоб белье там стирать или для кузницы? - А что, есть какая-то разница? - удивился кузнец. - Ну, кое-какая есть, - усмехнулся Хэнк. - Пьешь ты обычно чистую воду, а для белья требуется вода, которая не принесет никаких болезней. Что же касается работы в кузнице, то, думаю, железу безразлично, чистой водой его остужают или мутной. - Ключ, бьющий из холма, с каждым годом приносит все меньше и меньше воды, - пожаловался кузнец. - Мне нужен колодец, на который я могу рассчитывать. Глубокий и чистый. - Ты и сам понимаешь, почему иссякает родник, - ответил Хэнк. - Все в округе копают колодцы и выкачивают воду, а весной она восполниться не успевает. Твой колодец станет последней каплей, если можно так выразиться. - Этому я не удивлюсь, - пожал плечами кузнец. - Но я ж не могу запретить рыть колодцы, да и вода мне нужна. Я обосновался здесь в основном из-за ручья, а он почти пересох. Я, конечно, могу уйти в другое место, но у меня жена и трое детишек, да и нравится мне здесь, люблю я это место. Вот я и решил: уж лучше вырыть колодец, чем с места сниматься. Хэнк подошел к небольшой ивовой рощице, склонившейся над почти пересохшим ручьем неподалеку от того места, где ключ появлялся из-под старого домика, которым давно не пользовались. - Твои деревца? - крикнул Хэнк. - Да нет, старого Горация Гестера, того самого, который владеет местной гостиницей. Хэнк отыскал тонкий ивовый прутик, раздваивающийся посредине, и начал подрубать ножом веточку. - Вижу, от домика уже немного пользы. - Я ж сказал, ручей вот-вот пересохнет. Летом здесь воды не хватит, чтоб пару банок сметаны охладить. Вот и от домика немного проку, раньше-то в нем было холодно, там продукты хранили, а теперь... Хэнк последний раз ударил ножом, и ивовая ветвь отделилась от ствола. Он зачистил ее комель в форме острого колышка, затем обрубил маленькие веточки и листья, обтесав ветвь как можно аккуратнее. Некоторые лозоходы утверждают, что прут может быть каким угодно, но Хэнк-то знал, что вода не всегда рвется на волю - иногда она скрывается и не хочет, чтобы ее нашли, вот тогда и нужен гладкий ивовый прутик. Были и такие лозоходы, которые использовали везде одну и ту же лозу, таская ее за собой год за годом, из города в город, но от этого тоже было мало проку. Потому что лоза должна быть вырезана из растущей поблизости ивы, по крайней мере из орешника-гикори, который растет на воде, которую тебе нужно найти. Эти лозоходы были обыкновенными шарлатанами, хотя негоже так говорить о незнакомых людях. А воду они находили лишь потому, что вода есть почти везде - главное, копнуть поглубже. Но Хэнк делал все честь по чести, у Хэнка был настоящий дар. Он чувствовал, как ивовая веточка дрожит в его руках, слышал, как вода поет ему из-под земли. И на первый зов воды он не откликался. Он искал чистую воду, расположенную у самой поверхности земли, воду, которую будет нетрудно достать. Хэнк _гордился_ своей работой. Хотя его работа не снискала среди людей такого уважения, как та, которую исполнял подмастерье - как его там? - а, Элвин. Хэнка так не уважали. А у кузнеца как - либо человек может подковать лошадь, чтобы животное не охромело, либо нет. Если лошадь под его руками хоть разочек охромеет, люди дважды подумают, прежде чем снова обратиться к этому кузнецу. Но с лозоходами - с ними все обстоит иначе. Такое впечатление, народу все равно, найдет он воду или нет. Назовись лозоходом, сруби где-нибудь раздвоенную палку, и люди будут платить тебе за поиск воды - они даже не позаботятся разузнать, есть у тебя какой дар или нет. Может, именно поэтому Хэнк возненавидел парнишку? Потому что тот, несмотря на юность лет, снискал себе имя настоящего ремесленника, тогда как Хэнка ни одна собака не знает, хотя он, наверное, единственный настоящий лозоход, забредавший в эти края за долгое-долгое время. Хэнк опустился на поросший пышной травой берег ручейка и стащил башмаки. Но только он наклонился, чтобы поставить второй башмак на валун, подальше от всяких букашек-таракашек, как вдруг увидел два блестящих глаза, наблюдающих за ним из тени густого кустарника. Перепугался он дай Боже как, поскольку решил, что там медведь какой сидит или краснокожий, охотящийся за скальпом проезжего лозохода, - хотя ни о медведях, ни о дикарях в этих краях давным-давно слыхом не слыхивали. Нет, в кустах прятался всего-навсего чернокожий мальчуган. Мальчик был полукровкой, полубелым, получерным, это Хэнк заметил первым делом, после того как оправился от испуга. - Ну, чего уставился? - рявкнул Хэнк. Глаза мигнули, и личико скрылось. Куст весь затрясся и зашептал, некто, сидевший там, поспешно ретировался. - Да ты не обращай внимания, - успокоил Миротворец Смит. - Это всего лишь Артур Стюарт. Артур Стюарт! Это имечко было не слишком известно в Новой Англии или Соединенных Штатах, но зато в Королевских Колониях его знали все - от мала до велика. - Ага, а я, стало быть, лорд-протектор, - хмыкнул Хэнк Лозоход. - Оказывается, у короля кожа вовсе не так уж бела, как говорят. Эта новость, когда я разнесу ее по Гайо и Сасквахеннии, обеспечит меня бесплатными обедами и ужинами до скончания жизни. Миротворец хмыкнул. - Да, Гораций Гестер удачно пошутил, назвав так мальчонку. Гораций и старушка Пег Гестер, они взяли мальчика себе на воспитание, поскольку его настоящая мама слишком бедна, чтобы воспитать его. Правда, лично мне кажется, здесь кроется кое-что еще. Слишком уж светла у него кожа. Так что Мок Берри, муж его матери, совершенно прав, запрещая пареньку сидеть с угольно-черными детишками за одним столом. Хэнк Лозоход принялся снимать носки. - А может, старик Гораций Гестер принял его к себе потому, что он также отчасти виновен в цвете кожи мальчонки, а? - Заткни пасть, Хэнк, и думай, что несешь, - нахмурился Миротворец. - Гораций не из тех. - Ты был бы очень удивлен, если б узнал, сколько моих знакомых оказались на поверку "теми самыми", - буркнул Хэнк. - Хотя насчет Горация Гестера я ничего не говорю. - Неужели ты считаешь, старуха Пег Гестер приняла бы в свой дом чернокожего ублюдка, зачатого ее собственным мужем? - А что если она ничего не подозревает? - Быть такого не может. Ее дочь Пегги некогда была в Хатраке светлячком. И все до единого знали, что малышка Пегги Гестер никогда не лжет. - Да, я слыхал о светлячке из Хатрака задолго до приезда сюда. Но почему я ее не видел? - А она здесь больше не живет, вот почему, - пожал плечами кузнец. - Ушла три года назад. Сбежала. И ты поступишь очень мудро, если не будешь расспрашивать о ней в гостинице Гестеров. Они не больно-то любят вспоминать о своей дочери. Хэнк опустил голые пятки на влажный берег ручья. Подняв голову, он вдруг снова увидел Артура Стюарта, который, спрятавшись за деревьями, продолжал внимательно следить за ним. А, пускай таращится, что здесь плохого? Ничего. Хэнк шагнул в ручей и почувствовал ногами ледяную воду. "Я вовсе не желаю причинить тебе вреда, - молча обратился он к воде. - Я не нарушу твое течение, не осушу тебя. Колодец, который я выкопаю, ничего не испортит. Я всего лишь открою тебе еще один выход, дам новое лицо, руки, еще один глаз. Не прячься от меня, Вода. Покажи, где ты поднимаешься к поверхности, где стремишься прорваться к небу, и я посоветую выкопать колодец именно в том месте, чтобы освободить тебя и выпустить на землю. Вот увидишь, я сдержу свое обещание". - Эта вода тебя устраивает? - спросил Хэнк кузнеца. - Ну да, чище и быть не может, - кивнул Миротворец. - Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, напившись из этого ключа, заболел. Хэнк опустил острый конец лозы в воду у ног. "Почувствуй ее вкус, - сказал он лозе. - Ощути, как она пахнет, и запомни. Найди, где течет такая же сладкая вода". Лоза рванулась из рук. Можно начинать искать воду. Хэнк вытащил веточку из ручейка; она сразу успокоилась, но время от времени продолжала легонько подрагивать, показывая, что живет, живет и ищет. Все, время слов и разговоров прошло, теперь думать нельзя. Прикрыв веки, чтобы зрение не отвлекало от легкого покалывания в руках, Хэнк последовал за лозой. Лоза не подведет его, а открыть глаза равносильно признанию, что веточка не сможет вывести к воде. Поиски заняли почти полчаса. Несколько мест, где можно рыть колодец, он нашел сразу, только они его не устраивали. Хэнк Лозоход по одному наклону лозы мог мгновенно определить, далеко ли вода от поверхности и хороший ли выйдет колодец. Хэнк был настолько хорош в своем деле, что большинство людей принимало его за перевертыша, а это - лучшая похвала для всякого лозохода. Но поскольку перевертыши очень редки, в основном это седьмые сыновья да тринадцатые дети, Хэнк никогда не завидовал их способностям - а если и завидовал, то очень, очень редко. Лоза "клюнула", да так резко, что почти на три дюйма ушла в землю. Все, здесь и должен быть колодец. Хэнк улыбнулся и открыл глаза. От кузницы его отделяло не больше тридцати футов. Даже с открытыми глазами, и то удачнее места не найдешь. Ни один перевертыш не справился бы с работой лучше, чем Хэнк. И кузнец, похоже, тоже так подумал. - Вот это да, - присвистнул он. - Спроси ты меня, где бы я хотел вырыть колодец, я указал бы тебе на это самое место. Хэнк кивнул, принимая заслуженную похвалу. Глаза его были все еще полуприкрыты, а тело дрожало и пело от той силы, с которой вода взывала к нему. - Я не хочу вытаскивать лозу, пока вы не окопаете ее, чтобы пометить место, - сказал Хэнк. - За лопатой, быстро! - прикрикнул кузнец на подмастерье. Элвин умчался в поисках инструмента. Хэнк заметил, что Артур Стюарт кинулся вслед за ним, ковыляя на коротеньких ножках так быстро, что того и гляди упадет. И, разумеется, он упал, прямо на живот, а поскольку бежал со всех ног, то еще проехался где-то с ярд. Когда мальчик поднялся, его одежка спереди была вымазана ярко-зеленым травяным соком. Однако это его не остановило. Он заковылял дальше и вскоре скрылся за углом кузницы, куда незадолго до него нырнул подмастерье Элвин. Хэнк повернулся к Миротворцу Смиту и притопнул пяткой. - Я, конечно, не перевертыш, чтоб говорить наверняка, - как можно скромнее произнес Хэнк, - но могу тебя уверить, что и десяти футов не прокопаешь, как наткнешься на воду. Она будет чистой и свежей, такой ключ редко где встретишь. - Ну, копать - это не моя забота, - пожал плечами Миротворец. - Ничего, твой подмастерье и один справится, парень-то он с виду не слабый, если, конечно, не любит брякаться на бок да храпеть, стоит тебе отвернуться. - Да нет, он не из ленивых, - возразил Миротворец. - Ты, наверное, остановишься на ночь в гостинице? - Вряд ли. Одна семья, что в шести милях к западу, попросила найти им землю посуше, чтобы выкопать добрый глубокий погреб. - Это ж нечто вроде _анти_-лозоходства? - Так оно и есть, и это куда сложнее, в особенности в ваших краях, где земля очень влажная. - Ну ладно, только ты обязательно возвращайся, - сказал Миротворец. - Я приберегу для тебя кружечку первой воды, набранной из твоего колодца. - Непременно, - кивнул Хэнк, - и с радостью. - Такой чести его редко когда удостаивали - разделить первую воду, добытую из колодца. В первой воде, если ее подносить как угощение, крылась огромная сила, и Хэнк не мог не улыбнуться. - Вернусь через пару дней, можешь не сомневаться. Подмастерье принес лопату и принялся копать. Он выкопал вокруг лозы небольшую канавку, но Хэнк обратил внимание, что юноша окопал место будущего колодца не кругом, а квадратом, причем на глаз, без всяких там мер, и каждая сторона канавки была идеально ровной, а ее углы, насколько мог судить Хэнк, в точности соответствовали сторонам света. Хэнк не трогался с места, боясь выпустить погруженную в землю лозу из рук, но внезапно, когда паренек приблизился к нему практически вплотную, он ощутил какое-то неприятное чувство в желудке. Живот свело, но вовсе не так, как бывает, когда ты за завтраком съел что-то несвежее. Нет, это неприятное ощущение переросло в адскую боль, в какое-то безумное насилие, поднимающееся изнутри; Хэнку страшно захотелось вырвать из рук юноши лопату и изо всех сил ударить наглого юнца по голове. Он словно окаменел, сжимая в руках дрожащую лозу. Но это вовсе не Хэнк так ненавидел мальчишку, нет. Эту ненависть испытывала _вода_, которой исправно служил Хэнк, это _вода_ желала мальчику смерти. Стоило этой мысли прийти в голову, как Хэнк отчаянным усилием воли подавил рвущуюся наружу ненависть, возникшее в животе неприятное чувство. Надо же, какая чушь иногда лезет на ум! Вода есть вода. Круг ее желаний весьма прост - вырваться на поверхность, пролиться из облаков да разбежаться по лику земли ручейками. Вода не несет в себе злобы. В ней нет желания убивать. Хэнк Лозоход был истинным христианином, баптистом к тому же, придерживаясь вероисповедания, которого, по его мнению, должен придерживаться всякий настоящий лозоход. И людей в воду погружают вовсе не затем, чтобы утопить, а для того чтобы покрестить и привести к Иисусу. Хэнк не нес в своем сердце убийства, там жил его Спаситель, наставляющий любить врагов, учащий, что даже простая ненависть к человеку есть убийство. Хэнк про себя вознес молитву Иисусу. В ней Хэнк просил Господа изгнать ярость - он не хотел смерти