Орсон Скотт Кард. Искупление Христофора Колумба

---------------------------------------------------------------
 © Copyright by Orson Scott Card
 Orson Scott Card's home page (www.hatrack.com)?http://www.hatrack.com/
 Изд: "ТЕРРА" М., 1999, ISBN 5-300-01997-6
 OCR: Проект "Общий Текст" (TextShare.da.ru) ? http://textshare.da.ru
---------------------------------------------------------------



     <B>ОГЛАВЛЕНИЕ</B>

     <B>ПРОЛОГ СЛУЖБА ИЗУЧЕНИЯ ПРОШЛОГО
     ГЛАВА I ПРАВИТЕЛЬНИЦА
     ГЛАВА II РАБЫ
     ГЛАВА III МЕчТА
     ГЛАВА IV КЕМАЛЬ
     ГЛАВА V ВИДЕНИЕ
     ГЛАВА VI ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
     ГЛАВА VII ЧТО БЫЛО БЫ
     ГЛАВА VIII ТЕМНОЕ БУДУЩЕЕ
     ГЛАВА IX ПРОЩАНИЕ
     ГЛАВА X ПРИБЫТИЕ
     ГЛАВА XI ВСТРЕЧИ
     ГЛАВА XII УБЕЖИЩЕ
     ГЛАВА XIII ПРИМИРЕНИЯ
     ЭПИЛОГ</B>






        ПРОЛОГ. СЛУЖБА ИЗУЧЕНИЯ ПРОШЛОГО




     Некоторые   называли  это  время  периодом  "ничегонеделания",  другие,
стремясь дать ему более положительную оценку, называли его "восстановлением"
или  даже  "возрождением" Земли.  Все  эти названия  по-своему  справедливы.
Человечество за свою историю  сделало немало плохого, и теперь настало время
исправить содеянное.
     Многое живое в  мире было истреблено или погибло,  а  сейчас  оно вновь
возвращалось к жизни.  Вот  чем занималось  человечество  в  те  дни:  почву
обширных  тропических лесов удобряли, для того  чтобы  там опять могли расти
деревья, достигая прежних размеров. По  окраинам огромных пустынь  Африки  и
Азии запретили пасти скот и посеяли там траву, чтобы там образовалась степь,
а затем  и саванна, прежде занесенные  песком и камнями. Хотя  расположенные
высоко над землей станции,  изучающие погодные условия, и  не могли изменить
климат, им достаточно часто удавалось направлять ветры таким образом, что ни
один  клочок  земной поверхности не  страдал больше  ни  от  засухи,  ни  от
наводнений,  ни  от  недостатка  солнечного света.  Уцелевшие  в  гигантских
заповедниках животные снова  приучались  жить  в условиях дикой природы. Все
населявшие  Землю народы  имели равные  права на продукты питания, и  теперь
никто не  страшился голода. У  всех детей  были хорошие  учителя,  и  каждый
человек получил  реальную  возможность  заниматься  тем,  что  отвечало  его
наклонностям и способностям.
     Теперь, когда человечество  уверенно двигалось в будущее, в котором все
язвы мира будут исцелены и люди смогут жить безбедно, не стыдясь, что строят
свое  благополучие  за счет  других,  на Земле,  казалось,  должно  было  бы
наступить всеобщее благоденствие. Для многих, возможно, для большинства, так
оно и было.  Но  оставались  еще люди, которые не могли вычеркнуть из памяти
мрачные тени прошлого. Слишком много  живых существ исчезло  с лица Земли, и
их  уже  не  вернуть.  Слишком много  людей, слишком много народов  занесено
песком  забвения. Когда-то на Земле  жило семь миллиардов человек, теперь же
лишь одна десятая  от  этого числа  взращивала земные кущи.  Уцелевшим  было
нелегко  забыть  столетие  войн  и  эпидемий,  засух, наводнений  и  голода,
беспомощной  ярости, переходившей в  отчаяние. Каждый из оставшихся  в живых
ступал по чьим-то могилам. Так по крайней мере казалось.
     Поэтому возрождали не только леса и степи. Люди пытались восстановить в
памяти картины прошлого, рассказы о нем, проследить те переплетающиеся между
собой  судьбы,  которые привели одних  к славе, а других --  к  позору. Были
созданы устройства, позволившие  заглянуть в прошлое.  Сначала  с их помощью
наблюдали  лишь  быструю  смену событий  в потоке столетий,  а позже,  когда
аппаратуру усовершенствовали,  уже  можно было  разглядеть  лица  умерших  и
услышать их голоса.
     Конечно, не  могло быть и речи  о том,  чтобы записать все:  не хватало
людей, чтобы проследить все поступки  и дела  ушедших. Приходилось  выбирать
отдельные моменты истории, отыскивать ответ на какой-то определенный вопрос,
прослеживать судьбу того или иного народа до его  исчезновения. И лишь таким
образом  сотрудники  Службы минувшего  смогли  рассказать своим  согражданам
подлинные  истории  из  прошлого и объяснить, почему возникали и исчезали  с
лица земли целые народы; почему люди завидовали, ненавидели и любили; почему
дети смеялись при свете солнца и дрожали от страха в темноте ночи.
     Служба минувшего сумела восстановить немало забытых историй, воссоздать
множество  утраченных или  поврежденных  произведений  искусства,  возродить
столько обычаев, традиций, шуток и  игр,  религиозных и  философских учений,
что временами казалось, будто на этом  можно  и остановиться.  Казалось, вся
история  человечества  уже  известна. Однако Служба,  подобно  реставратору,
сняла лишь верхний,  тончайший слой  прошлого, и большинство ее  сотрудников
мечтали  о  том,  когда  они,  наконец,  смогут безраздельно  погрузиться  в
детальное изучение давно минувших времен.





        ГЛАВА I. ПРАВИТЕЛЬНИЦА




     Лишь  однажды  Колумб пришел  в отчаяние и потерял надежду  осуществить
свою  мечту.  Это случилось в  ночь  на 23 августа  в  порту  Лас-Пальмас на
Канарских островах.
     Наконец-то, после долгих лет борьбы,  три его каравеллы вышли в море из
Палоса. И почти сразу же произошла авария: руль  "Пинты" разболтался и  чуть
не вышел  из строя.  Памятуя о том, как  священники и  аристократы при дворе
королей  Испании и  Португалии сначала  улыбались ему,  а потом,  у него  за
спиной, предавали его, Колумб и тут склонен  был видеть в случившемся чей-то
злой  умысел.  Недаром  Кинтеро, владелец  "Пинты",  так  переживал за  свое
суденышко, отправлявшееся в далекое плавание, что нанялся простым  матросом,
чтобы присматривать за ним. Пинсон рассказал ему  с глазу  на глаз,  что как
раз  перед отплытием  заметил,  как  несколько  человек  собрались на  корме
"Пинты".  Пинсон  сам  исправил руль, когда они выходили в  море, однако  на
следующий день он опять сломался. Капитан был в ярости, но поклялся Колумбу,
что  "Пинта" присоединится  к двум  другим каравеллам в Лас  Пальмасе  через
несколько дней.
     Колумб был так  уверен в способностях Пинсона и  его преданности общему
делу, что особенно не беспокоился за "Пинту". С "Санта-Марией" и "Ниньей" он
поплыл к острову Гомера, правительницей которого была Беатриса де Бобадилья.
Колумб  давно  ждал  этой  встречи,  чтобы  отпраздновать  свою  победу  над
придворными  короля Испании вместе с той, которая не скрывала, что  искренне
желает ему успеха. Однако сеньоры Беатрисы на острове не оказалось. Ожидание
и  без  того было томительно, а тут  еще  ему  приходилось изо  дня  в  день
выслушивать пустую болтовню  придворных  Беатрисы,  они  вдохновенно уверяли
его,  что  иногда  в  ясную  погоду с  острова Ферро,  самого  западного  из
Канарских островов, далеко на  западе  виднеются туманные очертания голубого
острова.  Кто  же в  это  поверит?  Множество судов  уже заплывали далеко на
запад,  но  никто из  моряков  ничего  подобного не видел. Однако Колумб уже
научился   улыбаться  и  одобрительно  кивать,  слушая   самую   невероятную
белиберду. Не овладев этим искусством, нельзя  было бы удержаться при дворе,
а Колумб выдержал это испытание не только при постоянно переезжавших с места
на место дворах  Фердинанда и Изабеллы, но и находясь в окружении куда более
надменных придворных Жуана Португальского. И теперь, прождав не один десяток
лет, чтобы получить в свое распоряжение корабли, людей и необходимые припасы
и,  самое главное,  разрешение  предпринять это путешествие,  он  вполне мог
выдержать еще  несколько дней  общения  с  этими тупыми господами. И  все же
иногда  он  едва сдерживался,  чтобы  не  сказать  им, насколько  ничтожны и
бесполезны они в глазах Господа, да и других людей, если смысл  их  жизни --
лишь  служить  при  дворе правительницы Гомеры, не находя  лучшего  для себя
применения, даже  когда ее нет  дома. Они, несомненно, забавляют Беатрису. В
беседах с Колумбом при королевском дворе в Санта Фе она  недвусмысленно дала
ему  понять, что прекрасно  видит всю никчемность большинства представителей
рыцарского сословия. Без  сомнения,  она  постоянно  отпускала  в  их  адрес
колкости, ирония которых до них даже не доходила.
     Куда более  мучительным  было  отсутствие  вестей из Лас  Пальмаса.  Он
оставил там своих  людей, поручив  им сразу же  сообщить, как только  Пинсон
приведет  "Пинту" в порт.  Однако  шли  дни,  а никаких известий  оттуда  не
поступало. Между  тем тупость придворных  становилась все более невыносимой,
и,  наконец,  терпение Колумба лопнуло. Вежливо распрощавшись с господами из
Гомеры, он  направился  в Лас  Пальмас сам.  Но,  прибыв  туда  23  августа,
обнаружил, что "Пинта" так и не появилась.
     На ум  сразу  же  пришло  самое худшее. Предатели среди экипажа  судна,
полные решимости помешать ему выполнить задуманное, возможно, подняли мятеж,
либо же им  как-то удалось  убедить Пинсона повернуть  назад, в  Испанию.  А
может,  они беспомощно дрейфуют в океане, уносимые течением неизвестно куда.
Или же их захватили пираты, или португальцы,  которые могли заподозрить, что
эта  экспедиция отправилась на поиски испанцев,  пытающихся прибрать к рукам
их  владения на  африканском  побережье. Наконец  Пинсону,  считавшему  себя
имеющим больше прав,  чем Колумб,  возглавить это предприятие  --  хотя  ему
никогда  не  удалось  бы  добиться  королевского покровительства  и  помощи,
поскольку у  него не было  ни  образования,  ни манер,  ни  терпения,  столь
необходимых в таких делах, -- могло  взбрести в голову уплыть дальше самому,
чтобы достичь Индии раньше Колумба.
     Все это было возможно, и,  перебирая в  уме все варианты,  Колумб готов
был поверить в реальность любого из  них. В  тот вечер он уединился в  своей
каюте и, опустившись на колени --  не впервые, конечно, но  с несвойственным
ему гневом, -- обратился к Всевышнему.
     -- Я  выполнил  все,  что  ты  повелел мне, -- произнес он.  -- В какие
только двери не стучал,  но Ты ни разу,  даже в самые трудные времена, ничем
не помог мне. И все же вера в Тебя никогда не покидала меня. И вот, наконец,
я  добился разрешения отправиться  в экспедицию  именно на тех  условиях, за
которые  сражался. Мы подняли  паруса. Мой план был хорош. Время  года  было
выбрано правильно. Люди что  надо, и я даже готов  был простить  им, что они
считают себя более опытными моряками, чем их предводитель. И теперь, я прошу
у Тебя лишь одно -- то, что мне действительно нужно: дай мне немного удачи.
     Не слишком  ли дерзко так обращаться  к Господу? Может быть. Но Колумбу
уже случалось  дерзко  говорить с могущественными людьми,  и  исходившие  из
самого сердца слова легко срывались с языка.  Бог может покарать его за это,
если захочет. Но Колумб уже давно отдал себя в Его руки, а сейчас он слишком
устал.
     -- Господи милостивый, неужели я просил у Тебя слишком многого? Неужели
Тебе понадобилось  отобрать  у меня  третий корабль? Моего  лучшего  моряка?
Неужели Тебе так уж надо было лишить меня  милости сеньоры Беатрисы? Я вижу,
что  не заслужил Твоего расположения. И поэтому прошу Тебя найти мне замену.
Убей меня на месте, если хочешь. Вряд ли это будет больнее, чем убивать меня
по кусочкам, как Ты это делаешь сейчас. Знаешь что? Я готов служить Тебе еще
один день. Пошли мне "Пинту" или подай мне знак, чего еще Ты ждешь от  меня.
Но я клянусь Твоим святым  именем, что ни за  что не  отправлюсь в плавание,
если у меня не будет  трех судов, хорошо оснащенных и с полными экипажами. Я
состарился,  служа  Тебе, и завтра, когда истечет назначенный  мной срок,  я
отойду  от  дел  и буду  жить  на  те  крохи,  которые Ты  сочтешь возможным
пожаловать мне. --  Затем он перекрестился. -- Во имя  Отца и Сына и Святого
Духа, аминь.
     Совершив  эту молитву, скорее похожую на богохульство, Колумб еще долго
не мог уснуть. Наконец, так и не  успокоившись, он  встал с  постели и опять
опустился на колени.
     -- И все же да свершится  воля Твоя,  а не  моя! --  сказал он яростно.
Затем вновь забрался в постель и сразу же уснул.
     Утром  в порт вползла "Пинта". Колумб воспринял это  как  подтверждение
того,  что Бог  и  в  самом деле все  еще  не  утратил интерес к успеху  его
предприятия. Ну  что, хорошо, подумал он. Ты не поразил меня насмерть за мою
непочтительность, о Господи, а послал мне "Пинту". Теперь я докажу Тебе, что
остаюсь и поныне Твоим верным слугой.
     Он начал с того, что довел до исступления чуть ли не половину населения
Лас  Пальмаса,  заставив  людей  заниматься  ремонтом   "Пинты".   На  судне
трудились,  казалось,  все  плотники,  конопатчики,  кузнецы, кожевенники  и
парусных дел мастера,  жившие  в городе.  Пинсон долго  извинялся за  долгое
отсутствие, но в его словах звучало что-то похожее на вызов. Он говорил, что
им пришлось  дрейфовать почти две недели, и  только благодаря его  искусству
мореплавателя, "Пинту" удалось привести туда, куда он обещал. Колумб  не  до
конца поверил ему, но не подал  виду. Как бы там ни  было, Пинсон здесь, а с
ним и "Пинта" с  мрачным от пережитого  Кинтеро.  Так  что пока  Колумб  был
доволен.
     Теперь, когда все мастера и ремесленники Лас Пальмаса работали на него,
ему  наконец  удалось  заставить  Хуана Ниньо,  владельца "Ниньи",  заменить
треугольные   паруса  на  прямоугольные,   которыми  были   оснащены  другие
каравеллы, с тем чтобы все корабли могли одинаково  маневрировать в море и с
Божьей милостью одновременно приплыть ко двору китайского богдыхана.
     За  одну неделю  все  три  судна оказались  подготовленными  к плаванию
лучше,  чем  когда они  покидали Палое,  и на этот  раз никаких  неожиданных
поломок не произошло. Если даже среди экипажей и затаились какие-то недруги,
их, несомненно,  отрезвило то,  что и  Колумб, и Пинсон были полны решимости
выйти  в море любой ценой. К тому же, если бы экспедиция потерпела неудачу и
на этот раз, они  застряли бы на Канарских островах почти без всякой надежды
на скорое возвращение в Палое.
     А Господь так милостиво откликнулся на обращенные к нему  дерзкие слова
Колумба, что, когда они, наконец, пристали к берегам Гомеры, чтобы пополнить
судовые  припасы,  над замком  Сан-Себастьян  развевался флаг  правительницы
острова.
     Все сомнения и страхи Колумба тотчас рассеялись. Беатриса де  Бобадилья
по-прежнему высоко ценит его! Как только ей доложили о его прибытии, она тут
же  отпустила всех придворных, которые еще неделю назад как будто снисходили
до общения с ним.
     -- Кристобаль, друг мой, брат мой! -- воскликнула она. Колумб поцеловал
ей руку, и она повела его из дворца в сад, где  они сели в тени  дерева и он
принялся  рассказывать ей  обо всем, что произошло  со времени их  последней
встречи в Санта-Фе.
     Она слушала с  большим интересом, иногда  задавала  отнюдь не  праздные
вопросы и смеялась, когда Колумб  рассказывал,  какие  палки  в колеса начал
ставить ему король почти сразу после подписания их договора.
     --  Вместо  того чтобы дать  деньги на  три каравеллы, король  раскопал
какое-то преступление, совершенное горожанами Палоса в незапамятные времена,
-- наверняка контрабанду...
     --  Их  главный промысел  в течение многих лет,  насколько  я знаю,  --
подхватила Беатриса.
     --  Ив наказание он потребовал от них уплатить  сумму, равную стоимости
двух каравелл.
     -- Удивляюсь, что он  не  заставил  их  оплатить  все  три, -- перебила
Беатриса.  -- Ведь  он  -- известный  скупердяй,  дорогой старина Фердинанд.
Правда, он оплатил все расходы на войну и не разорился. К тому же, он только
что  выслал из страны всех  евреев, так что  теперь ему,  в случае  чего,  и
занять не у кого.
     -- Ирония судьбы  состоит в том, что семь лет назад  герцог Сидонии был
готов купить мне в Палосе три каравеллы за счет собственной казны, но король
не дал на это разрешения.
     -- Дорогой старина Энрике -- у него всегда было куда больше денег,  чем
у короля,  и он никак не может понять, почему при таком  раскладе его власть
уступает королевской.
     --   Как  бы  там  ни  было,   вы  можете  представить  себе,  как  они
обрадовались,   когда  я,  наконец,  оказался  в  Палосе.  А   затем,  чтобы
окончательно  меня  унизить,  король   объявил,  что  приостановит  судебные
разбирательства по  уголовным и  гражданским  делам  в  отношении  тех,  кто
захочет присоединиться к моей экспедиции.
     -- Не может быть!
     --  Может.  Вы  представляете, каково  было узнать  об  этом  настоящим
морякам Палоса. Им вовсе не хотелось отправляться в столь далекое плавание в
компании преступников и несостоятельных должников. К тому  же, их сограждане
могли бы заподозрить, что они тоже нуждаются в подобной милости короля.
     --  Его  величество, несомненно,  полагал,  что  подобная  мера  сможет
побудить любого принять участие в вашей безумной затее.
     -- Да, его "помощь" чуть не погубила все в самом начале.
     -- Итак,  сколько  же преступников  и  разорившихся должников на  ваших
судах?
     -- Насколько мне известно, ни одного. Слава Богу, он послал нам Мартина
Пинсона.
     -- Да, это человек-легенда.
     -- Вы знаете его?
     -- Рассказы и байки моряков доходят и до Канар. Мы ведь живем у моря.
     -- Мой замысел увлек его,  и как только жители Палоса узнали о том, что
он отправляется с нами,  у  нас тут же  появились добровольцы. А  его друзья
рискнули дать нам свои каравеллы.
     -- Не бесплатно, разумеется.
     -- Они надеются разбогатеть, по своим меркам, конечно.
     -- Точно так же, как и вы -- по своим.
     -- Нет, сеньора, я надеюсь стать богатым в вашем понимании этого слова.
     Она рассмеялась и коснулась его руки.
     --  Кристобаль, как я рада вновь  увидеть вас. Как я рада,  что Господь
избрал вас и благословил на борьбу с Океаном и двором испанского короля.
     Она произнесла  эти слова как  бы невзначай, но они затрагивали  весьма
деликатную тему. Лишь она одна  знала, что он  предпринял  свое путешествие,
следуя  повелению Бога. Священники в Саламанке считали  его дураком. Но если
бы он хоть единым словом намекнул, что сам Господь говорил с ним, его тут же
заклеймили  бы как еретика,  а  это  означало бы не  только  крушение планов
достичь Индии. Вообще-то он не собирался  говорить  ей об этом: не собирался
говорить об этом  никому. Он ничего не  сказал даже своему брату Бартоломео,
даже своей  жене  Фелипе незадолго  до ее смерти, и  даже отцу Пересу  в  Ла
Рабида. Лишь неожиданно для самого себя, проведя час в обществе Беатрисы, он
поделился  с  ней  своими сокровенными мыслями. Не всеми, конечно, а  только
тем, что  Бог сделал  его своим  избранником  и повелел  ему  совершить  это
путешествие.
     Почему он поделился с ней? Возможно потому, что в глубине души знал: он
может доверить ей свою жизнь.  Или, возможно, потому,  что ее всепонимающий,
проницательный  взгляд сказал ему, что убедить  ее  может только правда.  Но
даже и тогда Колумб не поведал ей всего, иначе и она сочла бы его безумцем.
     Но  она  отнюдь  не  считала  его  таковым,  либо  же   она  была  явно
неравнодушна к  таким  безумцам. Это чувство  проявлялось и  сейчас,  и даже
сильнее, чем он ожидал.
     -- Останься со мной до утра, мой Кристобаль, -- сказала она.
     -- О сеньора... -- неуверенно отозвался он, не понимая, правильно ли ее
понял.
     -- В  Кордобе ты  жил с простой  женщиной  Беатрисой, и  у нее от  тебя
ребенок. Не станешь же ты утверждать, что живешь монахом.
     -- Видимо, мне на роду так написано. Не могу устоять перед женщинами по
имени Беатриса.  И ни одну из них даже при сильном  желании  нельзя  назвать
простой или обычной.
     Леди Беатриса рассмеялась:
     -- Тебе  удалось  польстить сразу двум женщинам, -- старой любовнице  и
той,  которая готова  стать  твоей  новой. Неудивительно,  что тебе  удалось
одолеть на своем трудном  пути и  священников, и ученых.  Я  даже думаю, что
королева Изабелла, как и я, влюбилась в твои  рыжие волосы и огонь, пылающий
в глазах.
     -- Боюсь, что теперь у меня больше седых волос, чем рыжих.
     -- Что-то незаметно, -- ответила она.
     -- Сеньора, -- сказал он, -- когда  я прибыл на Гомеру, я лишь молился,
чтобы завоевать вашу дружбу, о большем я не смел и мечтать...
     -- Похоже  на  начало  длинной, изобилующей изящными оборотами  речи, в
конце которой мое откровенное предложение будет отклонено...
     -- О, сеньора Беатриса, не отклонено, а скорее отложено...
     Она протянула руку, наклонилась, и коснулась его щеки.
     -- Знаешь ли, Кристобаль, ведь красавцем тебя не назовешь.
     -- Я тоже всегда так считал, -- ответил он.
     -- И тем не менее от тебя нельзя оторвать глаз. А когда тебя нет рядом,
все  равно продолжаешь думать о тебе. Я потеряла мужа, ты жену. Господу было
угодно   избавить  их  от  земных  мук.  Неужели  нам  следует  мучить  себя
неудовлетворенными желаниями?
     -- Сеньора, а сплетни? Если бы я остался на ночь...
     -- Ив этом все дело? Тогда уйдешь до  наступления полуночи.  Спустишься
вниз через парапет по шелковому канату.
     -- Бог услышал мои молитвы, -- сказал он ей.
     -- А что ему еще оставалось делать, раз ты выполняешь его повеление?
     -- Я не осмелюсь согрешить и впасть в немилость у Него именно сейчас.
     -- Да, мне следовало соблазнить тебя еще в Санта Фе.
     -- И есть еще одно обстоятельство, сеньора. Когда я успешно завершу это
великое  предприятие,  я вернусь домой  не  простолюдином,  приобщившимся  к
дворянству   лишь   благодаря  женитьбе  на  девушке  не  слишком   знатного
происхождения с  острова  Мадейра.  Я  буду  вице-королем. Я  буду адмиралом
флота.
     Он усмехнулся.
     -- Как  видите,  я  последовал  вашему  совету  и заранее оговорил  все
условия в подписанном королем документе.
     --  Неужели  вице-королем?! Боюсь,  тогда  вы и взглядом  не  удостоите
правительницу какого-то далекого острова.
     --  О  нет,  сеньора.  Я буду  адмиралом и,  оглядывая  свои  океанские
владения...
     --  Подобно  Посейдону,   правителю   всех  берегов,  омываемых  водами
океана...
     -- Я никогда не найду  более дорогого  для меня сокровища,  чем  остров
Гомера, и более чудесной жемчужины, чем прекрасная Беатриса.
     --  Ты  слишком  много  времени  провел  при  королевском  дворе.  Твои
комплименты звучат заученно.
     -- Разумеется, ведь я повторял их  изо дня  в день целую неделю,  пока,
терзаясь, ждал вашего возвращения.
     -- Ты хочешь сказать, что ждал возвращения "Пинты".
     -- Вы обе опоздали. Однако ваше рулевое устройство оказалось в порядке.
     Она покраснела, затем рассмеялась.
     -- Вы упрекнули меня, что мои комплименты звучат слишком высокопарно, и
я подумал, что вы оцените комплимент в кабацком духе.
     -- Ах вот как это называется? И  что же, за такие любезности  продажные
девки спят с клиентами бесплатно?
     --   Не   продажные   девки,   сеньора.  Такие   поэтические  сравнения
предназначены не для тех, с кем можно переспать за деньги.
     -- Поэтические?
     -- Ты моя каравелла, с наполненными ветром парусами...
     -- Осторожнее с морскими выражениями, друг мой.
     -- ...С наполненными ветром парусами и  ярко-алыми флагами, трепещущими
на ветру, подобно губам твоим, когда ты говоришь.
     -- А у тебя неплохо получается. Или это было придумано заранее?
     -- Нет, это экспромт. Твое дыхание как благословенный попутный ветер, о
котором молятся моряки, а при  виде твоего руля у бедного моряка  вздымается
мачта.
     Она слегка ударила его по щеке, не желая, однако, причинить боль.
     -- Выходит, я оказался непутевым поэтом.
     --  Поцелуй  меня, Кристобаль. Я  верю в  твою  миссию,  но если ты  не
вернешься, я хотела бы, по крайней  мере, чтобы твой поцелуй напоминал мне о
тебе.
     Он  поцеловал  ее,  потом  еще  раз.  Но  потом  ушел,  чтобы  заняться
последними  приготовлениями  к  отплытию.  Сейчас  ему  надо  выполнить волю
Господню, а когда это будет сделано, наступит время получать земные награды.
Хотя,  в конце концов, кто осмелился бы отрицать, что она  --  его  награда,
ниспосланная небесами? Ведь это  Бог  сделал ее вдовой, и может быть, Он же,
вопреки всем земным законам, заставил ее полюбить сына генуэзского ткача.
     ...Когда  его каравеллы наконец  отчалили,  он увидел,  или  это только
показалось Колумбу,  как она стоя на парапете замка, машет ему алым платком,
как флагом. Он  взмахнул рукой  в  ответ, как  бы  приветствуя  ее, а  затем
обратил  лицо к  западу.  Теперь он  больше  не  будет смотреть на восток, в
сторону Европы, дома,  до  тех  пор, пока не выполнит задачу, возложенную на
него  Богом. Сейчас все препятствия уже  наверняка  позади;  еще десять дней
плавания,  и он сойдет на берег Катея (Прим.: Старинное название Китая.) или
Индии, Островов Пряностей, либо Чипангу (Прим.: Старинное название Японии.).
Теперь ничто его  не остановит, поскольку с  ним Бог.  Как он  всегда и  был
рядом --  с того самого дня на  берегу, когда  Он впервые  явился Колумбу  и
повелел оставить мечты о крестовом походе.
     -- У меня есть для тебя более важное дело, -- сказал тогда Господь.
     И  сейчас Колумб  был близок к  завершению этой миссии. Сознание  этого
пьянило  его  как вино,  озаряло  ему  путь,  гнало его  вперед, как  ветер,
надувавший паруса у него над головой.





        ГЛАВА II. РАБЫ




     Хотя Тагири  и сама не  перенеслась в прошлое,  именно она сделала так,
что  Христофор Колумб застрял на острове Эспаньола, и это навсегда  изменило
историю человечества. Она родилась через семь веков после плавания Колумба и
никогда  не  покидала  свою  родную Африку,  но нашла  способ  обратиться  к
прошлому  и предотвратить завоевание Америки европейцами. Это не было  актом
возмездия. По мнению  некоторых это  скорее  напоминало  удаление вызывающей
головную боль кисты мозга у  ребенка. В результате  ребенок не станет вполне
здоровым, но уже не будет больше испытывать страданий. Сама  Тагири, однако,
рассматривала все иначе.
     -- История --  это  не  прелюдия,  --  сказала она однажды.  --  Мы  не
оправдываем страдания  людей  в  прошлом лишь  потому, что  в  дальнейшем, к
моменту  нашего  появления   на  свет,  все  обернулось   вроде  бы   вполне
благополучно.   Их  страдания   значат  нисколько  не  меньше,   чем  мир  и
благополучие, в котором мы живем. Глядя  из  нашего  прекрасного  далека  на
войны и кровопролития, голод  и эпидемии, царившие столетия тому  назад,  мы
испытываем  чувство жалости.  Когда  мы считали, что не  можем  вернуться  в
прошлое и изменить его, нас можно было оправдать за то, что мы, поплакав над
нашими предками,  продолжали вести свой безмятежный образ  жизни. Но если мы
теперь  отвернемся и позволим им страдать, когда знаем,  что  в силах помочь
им,  мы  отравим  свою  счастливую  жизнь,  и  наш  золотой  век  перестанет
существовать.  Настоящий  человек  никогда  не  примирится с  бессмысленными
страданиями другого.
     Нелегко  было  принять то,  о  чем  она просила, но нашлись  такие, кто
согласился с ней. Не все, но в конце концов их набралось достаточно.
     Ничто в ее  происхождении, воспитании и образовании не предвещало того,
что в один прекрасный день, уничтожив один мир,  она  создаст другой.  Как и
многие  другие  молодые люди,  став  сотрудницей  Службы  минувшего,  Тагири
воспользовалась  хроновизором,  чтобы  проследить, поколение  за поколением,
историю  своих  собственных  предков.  Она  догадывалась, что  в  течение ее
первого года работы за ней, как за новичком, будут наблюдать. Но разве ей не
сказали  в  самом начале, что  пока  она будет  учиться управлению и  точной
настройке  хроновизора   ("это  искусство,  а  не  наука"),  ей  разрешается
исследовать  все, что угодно?  В любом случае,  ее нисколько  не  задело бы,
узнай она, что ее  начальники лишь снисходительно кивнули, когда выяснилось,
что она прослеживает историю  своих предков  по материнской линии вплоть  до
того времени, когда они  жили в деревне  Донготона  на берегах реки  Косе. В
Тагири, как и во всех людях нынешнего поколения, текла кровь различных рас и
национальностей,  но  она выбрала  для  исследования наиболее важную для нее
линию,  которая наиболее ярко  проявилась в ней. Донготоной называлось и  ее
племя, и гористая  местность,  где  оно жило. А  деревня  Икото была родиной
предков ее матери.
     Нелегко  было научиться  пользоваться  хроновизором. Хотя  машина  была
снабжена превосходной  системой компьютерной настройки, позволявшей всего за
несколько минут точно попасть  в нужное  место и  время, пока еще не создали
компьютер,  который  мог  бы решить "проблему значимости",  как ее  называли
сотрудники Службы. Тагири  обычно выбирала  наиболее выгодную для наблюдения
позицию вблизи  главной тропы,  петлявшей  среди хижин,  и  задавала отрезок
времени, например, неделю. Компьютер затем следил за  передвижениями людей и
регистрировал все происходящее в этом месте.
     На  все  это  уходило  лишь  несколько  минут  и   огромное  количество
электроэнергии,  однако  на  дворе  было  начало  двадцать  третьего века  и
солнечная  энергия стоила  дешево.  Первые недели работы Тагири  уходили  на
отсеивание  бессодержательных  разговоров  и  ничего  не  значащих  событий.
Поначалу  они  не  казались бессодержательными  и незначащими.  Когда Тагири
только приступила к работе,  она увлеченно  вслушивалась в любые  разговоры.
Ведь  их  вели  реальные  люди из ее  собственного прошлого.  Кто-то  из них
наверняка ее  прямой предок, и рано или поздно она непременно выяснит -- кто
именно. А пока что  ей нравилось  буквально все: и  заигрывающие  с  парнями
девушки,  и  жалующиеся  на  судьбу  и болезни старики,  и усталые  женщины,
покрикивающие  на  расшалившихся ребятишек. Боже мой, эти дети! Эти покрытые
лишаями, голодные, неугомонные  дети, слишком маленькие, чтобы  понять,  как
они бедны, и слишком бедные, чтобы знать, что не все люди в мире просыпаются
голодными по утрам и ложатся  спать вечером тоже голодными. Они такие живые,
такие резвые.
     Однако уже через пару недель Тагири столкнулась с проблемой значимости.
Понаблюдав  за несколькими десятками флиртующих девушек, она поняла, что все
девушки  в  Икото  заигрывают   с  парнями  примерно  одинаково.  Понаблюдав
несколько дней за тем,  как дети дразнят, мучают  друг друга, ссорятся между
собой  или,  наоборот, проявляют добрые чувства,  она поняла, что дальнейшие
наблюдения ничего  нового в  этом плане  ей  не  дадут.  Пока  еще никому не
удалось разработать для  компьютеров хроновизора  такую  программу,  которая
позволяла  бы  распознавать черты  необычного,  непредсказуемого в поведении
людей.  Поначалу  вообще было  трудно  обучить  компьютер выделять  из общей
картины передвижения людей: сотрудникам Службы приходилось продираться через
бесконечные изображения того,  как взлетают и садятся  птицы, снуют по земле
ящерицы и мыши. И все это  лишь затем, чтобы увидеть хоть какие-то сценки из
жизни людей.
     Тагири  нашла  собственное  решение  --  решение  меньшинства.  Однако,
знавшие ее не удивились тому, что она была одной из тех немногих, кто выбрал
этот путь. В то время как большинство сотрудников  Службы начали прибегать в
своих   исследованиях  к   статистическим  методам,   подсчитывая   варианты
различного поведения отдельных людей, а затем составляя доклады о культурных
традициях  и обычаях прошлого,  Тагири избрала  совершенно другой путь.  Она
прослеживала жизнь одного человека от рождения до смерти. Ее интересовали не
схемы поведения  людей, их обычаи, а история их жизни.  Ну  что  ж,  сказали
наблюдавшие за ней, она будет биографом. Она представит нам жизнеописания, а
не данные о культурных традициях.
     Затем в направлении  ее исследований произошел такой  резкий поворот, с
которым  руководители сталкивались до этого всего лишь несколько раз. Тагири
уже изучила жизнь семи поколений предков ее матери, как вдруг отказалась  от
биографического подхода. И, вместо  того чтобы  прослеживать  жизнь  каждого
человека  от рождения  до смерти, она начала наблюдать  жизнь каждой женщины
своего рода в обратном направлении -- от смерти к рождению.
     Для начала  Тагири выбрала  старуху  по  имени Амами  и настроила  свой
хроновизор так,  чтобы  он менял точки  наблюдения,  прослеживая жизнь Амами
вплоть  до момента ее  рождения. Это означало, что Тагири могла понять смысл
слов старой  женщины,  только  перестроив программу  компьютера.  Причины  и
следствия  разворачивались  перед  ней  в   обратном  порядке:  сначала  она
наблюдала результат, и лишь затем  выяснялась его  причина. В старости Амами
заметно  хромала,   и   только   после   нескольких  недель   наблюдения  за
предшествовавшими  событиями  Таги-ри поняла причину хромоты.  Молодая Амами
лежала на  циновке,  истекая  кровью.  Затем  она  как  бы  сползла  с  нее,
разогнулась и  встала на  ноги перед  своим мужем, который  с  силой бил  ее
посохом.
     Но почему он избивал ее?  Еще несколько минут, и Тагири получила ответ:
когда Амами пошла за водой, ее изнасиловали двое крепких мужчин  из соседней
деревни, где жило  племя Лотуко. Муж Амами не  мог признать, что случившееся
было действительно актом насилия, поскольку это означало, что он не способен
защитить свою  жену.  Ему  пришлось бы  отомстить  насильникам,  а это могло
поставить  под угрозу хрупкий мир, существовавший  между племенами лотуко  и
донготона, живших в долине Косе. Поэтому, чтобы не навредить соплеменникам и
не потерять лицо, он вынужден был расценить рассказ своей плачущей жены, как
бессовестную  ложь,  и утверждать, что в действительности она вела себя  как
распутница. Он бил  ее, требуя  отдать деньги, которые  ей заплатили. Тагири
было  совершенно ясно: муж знал, что никаких денег не было,  что его любимая
жена не стала шлюхой и что в действительности он поступает несправедливо. По
его лицу было видно, что ему стыдно. Но это не помешало ему обойтись с женой
столь жестоко. Никогда прежде Тагири не приходилось видеть, чтобы какой-либо
другой житель этой деревни проявлял такую неоправданную жестокость. А он все
бил и бил жену еще долго после того, как она начала кричать,  просить пощады
и,  наконец,  призналась во всех смертных грехах. Поскольку он избивал ее не
потому, что  верил в  свою правоту,  а  для  того,  чтобы убедить соседей  в
заслуженности наказания,  он перестарался. Перестарался,  и хромота Амами до
самой ее смерти оставалась для него немым укором.
     Просил ли он когда-нибудь прощения или раскаивался в душе, Тагири так и
не  узнала.  Он  поступил,  как, по его  мнению, должен был поступить  любой
мужчина  в  Икото, чтобы не уронить своего достоинства.  Мог ли он жалеть об
этом? Пусть  Амами и стала  хромой,  но  у  нее был достойный уважения  муж,
авторитет которого не уменьшился ни на йоту. Неважно, что даже за неделю  до
ее смерти некоторые деревенские ребятишки бегали за ней и  обзывали словами,
которым научились у детей постарше: "Лотуко шлюха!"
     Чем больше внимания уделяла Тагири жителям Икото, и чем  ближе  они  ей
становились, тем больше времени она проводила, живя вместе с ними в прошлом.
Она  следила  за  жизнью  этих  людей  на  экране  хроновизора  и  постоянно
стремилась узнать причины тех событий, которые представали перед ней раньше.
Мир  виделся ей  не  потенциальным  будущим, ожидающим ее  вмешательства,  а
сочетанием необратимых результатов. И  единственное, что она  могла сделать,
это выяснить те необратимые причины, которые привели к нынешней ситуации.
     Начальники  следили за  ее  рвением с  большим интересом:  те  немногие
новички  Службы,  которые  до  этого  занимались  исследованием  прошлого  в
обратном направлении  потока  времени, бросали это занятие довольно  быстро,
поскольку  такая  методика только  дезориентировала их.  Тагири, однако,  не
сдавалась. Она продвигалась  все дальше и дальше в глубь времен. Старухи  на
ее  глазах  возвращались  в  материнское   лоно,  а  за  ними  следовали  их
собственные   матери,  и  так  продолжалось,   пока   она  не  выясняла  все
интересующие ее причины.
     Именно  благодаря  ее увлеченности  и настойчивости начальство продлило
установленный для новичков срок обучения, в течение которого Тагири  училась
обращаться  с хроновизором и искала свое решение проблемы значимости. Вместо
того чтобы подключить ее к работе над одним из  разрабатываемых проектов, ей
разрешили продолжать  изучение  собственного прошлого.  Решение было  весьма
разумным, ибо, занимаясь  изучением хода  истории,  а не закономерностей  ее
развития, она в любом случае не  вписалась бы ни  в один проект.  Таким, как
она,  обычно не мешали заниматься тем, к  чему их влекло. Уникальность, а не
просто  необычность  Тагири  состояла  в  том,  что  она  упорно  продолжала
следовать  своему  методу. Начальникам было  любопытно узнать, каковы  будут
конечные результаты ее упрямства и что будет написано в ее отчете.
     Тагири  же,  если бы она наблюдала за собой  со  стороны,  интересовало
противоположное: не куда приведет ее метод, а откуда он взялся.
     Если  бы  начальникам  пришло  в  голову   спросить  ее  об  этом,  то,
задумавшись на секунду, она ответила бы,  что все дело в ее жизненном опыте.
Причиной всему послужил развод моих родителей, пояснила бы Тагири. Ей всегда
казалось,  что  оба  они  счастливы в  семейной  жизни.  И  вдруг, когда  ей
исполнилось четырнадцать лет, эта  идиллия  рухнула  у  нее  на  глазах. Она
узнала, что  родители разводятся.  В действительности, все эти годы  отец  и
мать  вели жестокую борьбу за главенство  в семье. Тагири не замечала этого,
потому что родители скрывали свое нездоровое соперничество не только друг от
друга,  но  даже  каждый  от  самого  себя.  Однако,  когда  отца  назначили
руководителем проекта  восстановления Судана, в  результате чего он поднялся
на две ступеньки выше по служебной лестнице, чем мать Тагири,  работавшая  в
той же  организации,  их  зависть  к  успехам  друг  друга  в  конце  концов
превратилась в ничем не прикрытую смертельную ненависть.
     Только тогда  Тагири стала вспоминать полные скрытого смысла разговоры,
которые велись  за  завтраком  или ужином,  когда  родители поздравляли друг
друга  с теми  или иными  достижениями  в  работе. Теперь,  утратив  детскую
наивность, Тагири осознала,  что каждым словом родители стремились как можно
больнее  ранить гордость  друг друга. И  так случилось, что, едва перешагнув
порог детства, она  внезапно  заново пережила, но только в обратном порядке,
всю свою жизнь и, переосмыслив  все, поняла истинные причины случившегося. С
тех  пор она стала рассматривать жизнь именно в  таком порядке -- задолго до
того, как  ей  пришло  в  голову использовать  свой  университетский  диплом
специалиста по этнологии и древним языкам, чтобы стать сотрудником Службы.
     Ее никто не спрашивал, почему время в ее исследованиях течет вспять,  и
она никому не давала  объяснений. Хотя ее несколько  беспокоило, что до  сих
пор ей не дали определенного задания, Тагири в то же  время радовалась,  что
может  продолжать  самую  захватывающую  игру  в  своей  жизни,  решая  одну
головоломку за другой. Не слишком ли поздно вышла замуж дочь Амами и, в свою
очередь, не слишком ли рано дочь этой дочери стала  женой человека с гораздо
более  сильным и эгоистичным  характером, чем добрый  и  уступчивый  муж  ее
матери? Каждое поколение отвергало выбор  предыдущего, не задумываясь о том,
чем  он  определялся.  Одно  поколение  прожило счастливую  жизнь, следующее
несчастливую,  но все  в конечном счете  предопределялось  изнасилованием  и
неоправданным избиением  и без того  несчастной женщины. Тагири уловила  все
отголоски  звенящего колокола,  прежде чем добралась  до  него  самого;  она
проследила волны, бегущие  по воде,  прежде  чем  увидела  брошенный  в пруд
камень. Точно так же, как это было в ее детстве.
     Судя по  всему,  ее ожидала  необычная и  многообещающая карьера, а  ее
личное дело  было снабжено серебряной  полоской, что говорило  о  доверии  к
сотруднику.  Теперь любой,  имевший право перевести Тагири на другую работу,
знал, что ее  нужно  оставить в покое и даже помочь  в ее исследованиях. Тем
временем,  втайне  от нее, специальный монитор будет  неотступно следить  за
всеми  ее действиями  и,  если она ничего не опубликует  при жизни  (как это
иногда случалось с такими странными  личностями),  то  после ее смерти будет
обязательно  составлен полный отчет о проделанной ею  работе.  Независимо от
того, какую  ценность  он  будет собой представлять.  Тагири была  удостоена
этого знака  отличия, лишь с пятью другими сотрудниками  станции.  И  Тагири
была самой странной из них.


     Ее  жизнь могла бы  идти и  дальше по этому  пути, поскольку  никому не
разрешалось вмешиваться в ее  деятельность.  Однако  в  конце  второго  года
работы Тагири столкнулась с событием,  происшедшим в  деревне Икото, которое
заставило  ее  изменить  направление  исследований.  А это,  в свою очередь,
коренным образом  изменило ход  истории человечества. Она прослеживала жизнь
женщины по имени  Дико.  Ни  к одной из других женщин  Тагири не  испытывала
столь искренней симпатии. С момента  ее смерти и  дальше, назад, к  годам ее
молодости, на ней лежала печать глубокой скорби, что делало ее фигурой почти
трагической. Люди,  окружавшие  ее, тоже  ощущали  это.  К ней  относились с
большим почтением,  часто обращались за советом даже мужчины, хотя она и  не
обладала даром предвидения и соблюдала обряды не более ревностно, чем другие
представители племени донготона.
     Эта скорбь  не покидала  ее  и  в  ту пору, когда она была еще  молодой
женой,  но однажды она вдруг сменилась страхом, яростью  и даже рыданиями. Я
близка к  разгадке, подумала Тагири. Я узнаю,  наконец,  истинную причину ее
печали. Возможно, и в этом случае виной всему был муж? Но в это  трудно было
поверить. Супруг  Дико казался мягким и  добрым человеком. Он радовался тому
уважению, которым  его  жена  пользовалась среди  односельчан, и  никогда не
пытался воспользоваться этим в своих  целях. В нем не  было ни заносчивости,
ни  жестокости. И когда  он  оставался  наедине  с  женой, было  видно,  как
искренне  они любят друг  друга. И какова  бы  ни была причина  непреходящей
скорби Дико, муж всегда служил ей утешением.
     Но вот наступил момент, когда ярость Дико  ушла и остался только страх.
Теперь   вся  деревня   была  поднята  на  ноги.  Люди  прочесывали  заросли
кустарника,  лес,   окружавший  деревню,  берега  реки  в  поисках   чего-то
пропавшего. Исчез скорее всего человек, поскольку ни у одного жителя деревни
не было ничего ценного, что  заслуживало бы столь тщательных поисков.  Такой
ценностью могло быть  только  человеческое существо, ибо его ничто  не могло
заменить.
     Потом  пришел  день, когда поиски еще  не  начались, и  Тагири  впервые
увидела,  какой  могла быть  Дико,  необремененная скорбью:  она  улыбалась,
смеялась, пела, лицо ее отражало радость  бытия, которое даровали ей боги. И
тогда же  Тагири  впервые  увидела  того, чью  утрату  Дико  оплакивала  всю
оставшуюся жизнь: мальчика лет восьми  -- смышленого, бойкого и счастливого.
Мать  звала  его Аго, и все  время  разговаривала  с  ним,  своим постоянным
товарищем в работе и играх. Наблюдая сменяющиеся поколения, Тагири встречала
и хороших, и плохих матерей, но никогда не видела, чтобы сын доставлял такую
радость матери, а та --  ему. Мальчик любил, конечно, и отца и учился у него
всему,  что  должен  знать  и уметь  мужчина. Однако муж  Дико  был  не  так
разговорчив, как его жена и первенец; он только смотрел на них и  радовался,
слушая их веселую болтовню, и лишь изредка принимал в ней участие.
     Тагири так  долго и  с  таким неослабевающим интересом доискивалась  до
причины  безысходной печали  Дико, и  за это  время так полюбила ее, что  не
смогла продолжать свои наблюдения, как  делала это раньше, до  появления Аго
на свет,  а затем до  детских лет  и  рождения  самой Дико. Исчезновение Аго
изменило так много не только в  жизни матери, но, через нее, и в жизни  всей
деревни, что Тагири просто не могла оставить неразгаданной  эту  тайну. Дико
так никогда  и не  узнала,  что случилось  с ее мальчиком,  но у Тагири была
возможность выяснить это.  Конечно,  ей потребуется  изменить направленность
наблюдений  и  какое-то  время продвигаться  не  в  прошлое,  а  в  будущее,
прослеживая жизнь не женщины, а мальчика. Но это по-прежнему будет частью ее
основного  исследования. Она докопается до причины исчезновения Аго, которое
повлекло за собой безутешную скорбь матери.
     В те времена в  реке Косе  водились бегемоты.  Обычно  они плавали в ее
верховьях, а у деревни встречались редко.  Тагири приходила в ужас при одной
мысли о том, что  ей, возможно, придется стать свидетельницей того, как тело
несчастного  Аго  погружается  под   воду,  зажатое  в  челюстях  громадного
бегемота. Именно так объясняли жители деревни исчезновение Аго.
     Однако виновником случившегося было не животное, а человек.
     Это  был  чужак, говоривший  на  языке, неизвестном  в  этих  местах, в
котором Тагири сразу узнала арабский. Светлая кожа  незнакомца и борода, его
одежда и  тюрбан на голове -- все это вызвало любопытство у вечно полуголого
Аго. До сих пор мальчик видел только людей с темно-коричневой кожей, если не
считать иссиня-черных туземцев из племени динка, которые иногда охотились  в
верховьях  реки. Не почудился  ли ему незнакомец? Аго  не испугался его и не
убежал, как сделали бы другие мальчишки на  его месте. А когда тот улыбнулся
ему и произнес  что-то на своем  тарабарском языке (Тагири  поняла,  что  он
сказал: "Подойди  ко мне, малыш,  я тебя не обижу"),  Аго остался  стоять на
месте и даже улыбнулся в ответ.
     Но тут человек взмахнул палкой и ударил Аго по  голове, так что тот без
сознания упал  на землю.  На мгновение  мужчина, по-видимому, испугался, что
убил мальчика, но потом  с удовлетворением отметил, что тот еще дышит. Затем
араб свернул бесчувственное тельце  калачиком, запихнул в мешок и, перекинув
через плечо,  направился  к реке, где  в лодке  его  ожидали  два товарища с
такими же мешками.
     Работорговцы,  сразу же поняла  Тагири. Она  не  предполагала,  что они
заходят  так  далеко  в  горы. Обычно они  покупали  рабов у племени  динка,
жившего в низовьях Белого Нила и не отваживались  появляться в горах  такими
маленькими  группами.  Они предпочитали  напасть на деревню, убить мужчин  и
забрать на продажу всех маленьких детей и красивых  девушек, оставив  позади
себя лишь голосивших от горя старух.  Большинство работорговцев-мусульман не
похищали  людей  сами,  а  покупали  и продавали их.  А  эти  трое  нарушили
заведенный  порядок.  В  более  поздних  обществах,  основанных на  рыночной
экономике, которые чуть не  привели к  гибели все человечество, в этих людях
увидели бы, подумала  Тагири, энергичных и изобретательных предпринимателей,
пытающихся получить больше прибыли, обойдясь без посредников.
     Тагири собралась было уже вернуться к наблюдениям за жизнью матери Аго,
но  почувствовала,  что  не может этого сделать. Компьютер был  настроен  на
поиск новых точек наблюдения за Аго, и ей нужно было только протянуть руку и
подать команду на  возврат  к прежней программе, но  она  ничего не сделала.
Тагири просто сидела и смотрела, смотрела на экран, чтобы узнать на этот раз
не причину случившегося, а последствия. Что же будет с этим чудным смышленым
ребенком, которого так любила Дико?
     Сначала его  чуть  не освободили,  хотя могли  при этом и убить. Дело в
том,  что трое охотников за  живым товаром хватали  свои жертвы, продвигаясь
вверх по реке. Но они не думали о том, что возвращаться им придется мимо тех
самых деревень,  где они похитили детей. У  одной такой деревни, чуть дальше
вниз по течению, мужчины из племени лотуко, хорошо вооружившись, устроили им
засаду. Двух арабов они убили и обнаружили в их мешках детей своего племени.
Но третьему, в мешке у которого был Аго, позволили ускользнуть.
     Уцелевший  работорговец  добрался до деревни,  где  двое его чернокожих
рабов сторожили верблюдов. Привязав на спину  одного из  верблюдов  мешок  с
Аго,  троица тут же отправилась  в путь. Тагири с возмущением отметила,  что
араб даже не потрудился развязать мешок и посмотреть, жив ли мальчик.
     Путешествие   к   низовьям  Нила  закончилось  в   Хартуме,  на   рынке
невольников.  За  всю дорогу работорговец  открыл мешок только  раз  в день,
чтобы  плеснуть  немного  воды  в рот  мальчика. Все  остальное  время малыш
проводил в темноте, скрючившись, в позе человеческого зародыша. Он  вел себя
молодцом, не плакал. После того как  в ответ на  жалобные  просьбы  мальчика
отпустить его, похититель несколько раз пнул Аго ногой,  тот больше ни о чем
не просил своего  мучителя. Он  молчал,  и только в глазах его застыл страх.
Мешок  весь  промок  и  провонял мочой  и фекалиями, но  под  жгучим солнцем
пустыни  довольно быстро  высох.  Поскольку  Аго  ничем  не  кормили,  через
некоторое  время он уже не пачкал  мешок  своими испражнениями.  Само  собой
разумеется,  мальчика  ни  разу  не   выпустили  из  мешка  справить  нужду.
Работорговец боялся, что он убежит. Араб был  преисполнен решимости  извлечь
хоть  какую-то выгоду  из  своего  предприятия,  стоившего  жизни  двум  его
товарищам.
     Неудивительно,  что,  прибыв  в Хартум,  Аго в  первый день даже не мог
ходить. Однако, каша из сорго и побои, которыми щедро награждал его  хозяин,
вскоре  заставили  его  встать  на   ноги.   Через   пару  дней  его   купил
торговец-оптовик, заплатив за мальчика вполне приличную для Хартума цену.
     Тагири непрестанно следила за тем, как  Аго везли вниз по Нилу: сначала
в лодке,  потом на верблюде, пока, наконец, его не продали в Каире. Торговец
отмыл и подкормил мальчика, и теперь он  заметно выделялся среди  снующих по
улицам жителей этого арабо-африканского города, культурного центра мусульман
в те времена. Новый  хозяин Аго, богатый  купец, выложил за него кругленькую
сумму и оставил жить у себя в доме.
     Аго  быстро  выучил  арабский  язык, и хозяин,  заметив незаурядный  ум
мальчика,  позаботился о его  образовании.  Со временем  Аго стал доверенным
лицом  в доме  и  фактически заправлял  всем хозяйством, когда  купец  был в
отъезде. После его смерти старший сын унаследовал все  имущество отца вместе
с Аго. Он еще больше доверял Аго, и в  конце концов тот стал управлять всеми
делами. Причем так успешно, что вскоре  проник  на  новые  рынки и  расширил
ассортимент товаров.  В  результате  семья стала одной  из  самых  богатых в
Каире, а  когда Аго умер,  его не только  искренне оплакивали, но и устроили
необычно пышные для раба похороны.
     Тагири  не могла забыть, что  на  протяжении всех  этих  лет  рабства в
глубине глаз Аго таилась тоска, печаль, отчаяние. Взгляд его как бы говорил:
"Я здесь  чужой,  я ненавижу это место, ненавижу  свою  жизнь". Этот  взгляд
убедил  Тагири,  что Аго тосковал  о  своей  матери  так  же долго  и так же
глубоко, как и она о нем.
     Именно тогда Тагири отказалась от изучения  прошлого  своих  предков  и
принялась за проект, работа над которым продлится, как она  считала, всю  ее
жизнь: она будет исследовать историю рабства. Остальные  сотрудники  Службы,
занимавшиеся  жизнеописанием отдельных людей,  выбирали в  качестве объектов
исследования знаменитых  или,  по крайней мере, влиятельных людей  прошлого.
Тагири,  однако,  решила  изучать  жизнь  рабов,  а не их  хозяев. Она будет
прослеживать историю  не  сильных  мира  сего,  у  которых  была возможность
выбора,  а тех,  кто навсегда ее  утратил. Она поставила  перед  собой  цель
возродить  память  о  забытых людях,  чьи мечты были  безжалостно задушены в
самом зародыше, кто  не принадлежал самому себе, кто не  мог влиять даже  на
собственную  судьбу.  Тех,  по  лицам  которых  было  видно, что они  ни  на
мгновение не забывают о том, что не принадлежат самим себе, и поэтому лишены
мало-мальских радостей в жизни.
     Она узнавала  это  выражение  на  лицах  всех рабов.  Да, временами она
видела  и вызов,  и  открытое неповиновение,  но с  подобными людьми  всегда
обращались  особым  образом, и,  если после такой специальной обработки  они
оставались  живы,  вызов в  их глазах сменялся  выражением отчаяния, как и у
всех  других. Это  был взгляд раба,  и Тагири обнаружила,  что почти  во все
периоды истории человечества такой взгляд был у огромного множества людей.


     Тагири  исполнилось тридцать лет, из которых почти восемь она посвятила
изучению  истории  работорговли.  Вместе  с ней над проектом работал десяток
сотрудников  Службы,  специалистов  по  выявлению  закономерностей  развития
общества,  и еще  двое,  как  и она, историографов.  И вот наступил решающий
момент, когда она подошла к личности Колумба, а отсюда -- и к переделке всей
последующей  истории  человечества.  Хотя Тагири никогда не  покидала Джубу,
город, где  находилась  станция Службы, хроновизор позволял следить за  всем
происходящим в любой точке планеты. Когда  на смену  устаревшим хроновизорам
пришел  Трусайт  II,  она  смогла  расширить  сферу  и  глубину  наблюдений,
поскольку  он  был снабжен  устройством для элементарного  перевода  древних
языков. И ей теперь  не нужно было самой изучать  каждый  язык, чтобы понять
основной смысл происходящего на ее глазах.
     Тагири  часто посещала станцию, где трудился  один из ее историографов,
молодой  человек  по  имени  Хасан.  Прежде,  когда  он  работал  со  старым
хроновизо-ром, она довольно редко приходила  туда, потому что не понимала ни
одного из языков племен, населявших Антильские острова. А он как раз пытался
восстановить  эти  языки  на  основе их сходства с другими  языками  народов
Карибского бассейна  и  индейцев племени аравак. Теперь ему удалось  обучить
Трусайт  понимать основы аравакского диалекта, на котором говорило изучаемое
им племя.
     -- Это  деревня в горах, -- пояснил он, увидев, что Тагири тоже смотрит
на  голограмму. --  Климат  тут  куда более умеренный,  чем на побережье,  а
значит и сельскохозяйственные культуры совсем другие.
     -- А что именно ты сейчас наблюдаешь? -- спросила она.
     -- Я слежу за тем, как  жизнь горной  деревни будет нарушена появлением
испанцев, -- ответил Ха-сан. -- Всего  через несколько недель их  экспедиция
доберется до  горы, чтобы угнать людей и  превратить их  в  рабов.  Испанцам
катастрофически не хватает рабочих рук на побережье.
     -- Они что, расширяют плантации?
     -- Вовсе нет, -- сказал Хасан. -- Фактически они терпят неудачу. Дело в
том, что индейцы-рабы у них умирают один за другим.
     -- И что, испанцы даже не пытаются что-то сделать?
     -- Большинство из них пытается. Конечно,  встречаются и  такие, которые
убивают  рабов  из  спортивного  интереса:  обладая абсолютной  властью  над
человеком,  они хотят  использовать ее до конца. Но, в  основном, священники
контролируют ситуацию и действительно пытаются спасти рабов от смерти.
     Священники контролируют, подумала Тагири, а против рабства никто из них
и не поднимет голос. И хотя эта мысль, как всегда, вызвала в ней горечь, она
ничего не  сказала Хасану: в конце концов, он работает над тем же проектом и
сам все видит.
     -- Жители деревни Анкуам прекрасно знают о том, что происходит. Они уже
поняли,  что остались последними индейцами, которых еще не угнали в рабство.
Они делали все, чтобы  испанцы их не заметили: не  жгли костров, не покидали
деревню.  Но  внизу, в долинах, нашлось немало  араваков и  карибов, которые
сотрудничают  с  испанцами  в   обмен  на  толику  свободы.  Они   помнят  о
существовании деревни,  поэтому  скоро туда отправится  экспедиция, и жители
знают об этом. Вон, смотри.
     Тагири увидела старика  и женщину средних лет,  сидящих на корточках  у
небольшого костерка,  на котором кипел горшок с водой. Тагири улыбнулась при
виде  новых  достижений  техники,  возможность  увидеть  пар  на  голограмме
потрясла ее. Ей почудилось, что она вот-вот ощутит и запах.
     -- Варят табак, -- сказал Хасан.
     -- Они пьют раствор никотина?
     Хасан кивнул.
     -- Я уже видел такое раньше.
     -- Почему же они так неосторожны, ведь от костра идет дым.
     --  Трусайт, возможно, усиливает изображение  дыма на  голограмме, а на
самом  деле  он может  быть не так заметен, --  сказал Хасан. -- Но так  или
иначе, нельзя сварить табак  без огня, а они  сейчас  близки к отчаянию.  Уж
лучше пойти на риск, что их заметят, чем провести  еще один день, не услышав
ни слова от богов.
     -- Значит, они пьют...
     -- Пьют, чтобы предаваться грезам, -- сказал Хасан.
     -- То есть  они больше верят таким снам, чем тем, которые приходят сами
собой? -- спросила Тагири.
     -- Они знают, что чаще всего сны ничего не означают.  Они надеются, что
их ночные кошмары тоже ничего не означают -- это  сны страха, а не настоящие
сны.  Они  пьют табачный отвар, чтобы боги открыли  им  истину. Там внизу, в
долине, араваки  и карибы принесли бы богам человеческую жертву или  сделали
бы себе кровопускание, как поступают люди племени майя. Но в этой деревне не
было обычая жертвоприношений, и  ее жители так  и  не переняли этот обычай у
соседей.  Я  думаю,  они  придерживаются  каких-то  иных  традиций,  подобно
некоторым племенам в верховьях Амазонки. Им не нужна чужая смерть или кровь,
чтобы разговаривать с богами.
     В этот момент мужчина и женщина погрузили в  воду концы трубок и начали
втягивать  жидкость  из горшочка,  как  будто через соломинку для  коктейля.
Женщина поперхнулась, а мужчина, видимо, привык к этому  зелью. Женщине явно
стало нехорошо, но мужчина заставил ее выпить еще.
     -- Женщину зовут  Путукам, что значит "дикая  собака", -- сказал Хасан.
--  Она известна в деревне как  ясновидящая, однако до сих пор почти никогда
не пробовала табачный отвар.
     -- Ясно почему, -- заметила Тагири.
     В этот момент женщину по  имени Путукам начало  тошнить. Старик сначала
попробовал  помочь  ей,  но  тут  и  его  стало  рвать,  и  потоки жидкости,
смешавшись, потекли в золу.
     --  А Байку, между прочим, знахарь, поэтому  он чаще пользуется разными
снадобьями. По сути дела, постоянно. Он делает  это для  того, чтобы его дух
проник в тело больного и узнал, в чем там дело. Чаще всего он пользуется для
этой  цели табачным отваром. Конечно,  его тоже рвет.  Эта гадость  вызывает
рвоту у каждого, кто ее попробует.
     -- У него есть все шансы заболеть раком желудка.
     -- Он проживет еще долго, -- ответил Хасан.
     -- А боги действительно разговаривают с ними? Хасан пожал плечами.
     --  Давай проскочим дальше  и  посмотрим.  Они переключились  на  более
высокую скорость. Путукам и Байку,  наверное,  проспали уже несколько часов,
однако для  наблюдателей прошла  лишь  пара  секунд.  Каждый раз, когда  они
шевелились, Трусайт автоматически слегка снижал скорость; только когда стало
ясно,  что они  вот-вот  проснутся,  Хасан  переключил Трусайт на нормальный
режим  и увеличил  громкость. Поскольку  Тагири тоже  была тут,  он  включил
компьютер-переводчик, хотя сам в нем не нуждался.
     -- Я видела сон, -- сказала Путукам.
     -- Я тоже, -- сказал Байку.
     -- Расскажи мне хороший сон, который исцеляет, -- попросила Путукам.
     -- Ничего исцеляющего в нем нет, -- сказал он мрачно и печально.
     -- Все стали рабами?
     --  Все,  кроме  тех, кому  повезло,  и  они были  убиты или умерли  от
болезней.
     -- А что было потом?
     -- Все умерли.
     --  Значит наше  спасение в этом, -- сказала  Путукам. --  Умереть.  Уж
лучше бы мы попали в руки карибов. Пусть бы они вырвали у нас сердце и съели
печень. Тогда, по крайней мере, мы были бы принесены в жертву богу.
     -- А что ты видела?
     -- Я видела безумный сон, -- сказала она. -- В нем нет ни капли правды.
     -- Тот, кто видит сон,  не может судить об этом, -- возразил Байку. Она
вздохнула.
     -- Ты можешь подумать,  что  я плохая ясновидящая и  боги  не любят мою
душу. Мне  снилось, что за нами наблюдают какие-то мужчина и женщина. Они --
взрослые, и все же во сне мне привиделось, что они на сорок поколений моложе
нас.
     -- Останови, -- сказала Тагири. Он выключил систему.
     -- Перевод точный?  --  спросила она.  Хасан  вернул  изображение  чуть
назад, и вновь просмотрел его, на этот раз отключив устройство перевода. Так
он дважды прослушал разговор.
     --  Перевод достаточно точен, -- сказал он. -- Слова,  переведенные как
"мужчина" и "женщина",  взяты из какого-то более  старого языка и, возможно,
означают "мужчина-герой" и "женщина-героиня". Еще не боги, но уже не простые
смертные. Они  часто пользуются этими  словами, говоря друг  о друге,  но не
называют так людей из других племен.
     -- Хасан, -- сказала она, -- меня не интересует этимология. Я спрашиваю
о смысле того, что она сказала. Он изумленно посмотрел на нее.
     -- Не думаешь ли ты, что она видела нас?
     -- Но этого не может быть, -- ответил Хасан.
     -- Сорок поколений. По  времени вроде бы совпадает? Мужчина  и женщина,
наблюдающие за ними.
     -- Разве во сне не может быть видений будущего? -- спросил  Хасан. -- И
поскольку в наши  дни  Служба так  тщательно прочесывает все периоды истории
человечества, неужели не может случиться так, что иногда наблюдатель услышит
рассказ о сновидении, в котором, как ему кажется, фигурирует он сам?
     -- Вероятность совпадения, -- задумчиво ответила Тагири.
     Она,   конечно,  была  знакома  с  этим  принципом,  который   подробно
рассматривался  на  заключительных  этапах  обучения.  Но здесь  было что-то
другое.  Она  была уверена. Когда  Хасан показывал всю сцену  в третий  раз,
Тагири почудилось, что, рассказывая  свой  сон, Путукам все  время  смотрела
прямо на них. Да так пристально, словно действительно видела какие-то, пусть
и не совсем четкие, фигуры.
     -- Довольно неожиданно, не правда ли? -- усмехнулся Хасан, посмотрев на
нее.
     --  Покажи  мне  дальше,  --  сказала Тагири.  Конечно  увиденное  было
неожиданным,  но не менее неожиданной была усмешка Хасана, обращенная к ней.
Никто  из ее  подчиненных  никогда не позволил бы  себе подобной  усмешки  и
фамильярности.   Правда,  непохоже,  чтобы  это  была  дерзость...   скорее,
проявление дружеских чувств, да, пожалуй, именно так.
     Он включил Трусайт и они стали смотреть дальше.
     -- Мне снилось, что они смотрели на  меня трижды, -- говорила  Путукам,
-- и, похоже, женщина знала, что я ее вижу.
     Хасан быстро нажал кнопку "Пауза".
     -- Нет бога, кроме Бога, -- пробормотал он по-арабски, -- и Мухаммед --
пророк его.
     Тагири знала, что  иногда мусульманин говорит так  в тех случаях, когда
христианин просто выругается.
     --  Вероятность   совпадения?  --  задумчиво  сказала  она.  --  А  мне
показалось, что она действительно видит нас.
     -- Если  мы опять просмотрим эту сцену, -- сказал Хасан,  --  тогда это
будет в четвертый раз, а не в третий.
     -- Но когда она впервые упомянула  об  этом, мы действительно наблюдали
за ней в третий раз. Изменить это невозможно.
     -- Трусайт никогда  не влияет  на прошлое,  -- сказал Хасан. --  Машину
невозможно увидеть там.
     -- А откуда мы это знаем? -- спросила Тагири.
     -- Потому что это невозможно.
     -- Теоретически.
     -- И потому что такое никогда не случалось.
     -- До сих пор.
     --  Тебе  хочется  верить,  что она действительно  видела  нас в  своем
никотиновом сне?
     Тагири  пожала плечами, изображая  безразличие, которого  она  в данный
момент вовсе не испытывала.
     --  Если она видела нас, Хасан, пойдем дальше  и посмотрим, как она это
объяснит.
     Медленно,   несколько  нерешительно,   Хасан   включил  Трусайт,  чтобы
продолжить наблюдение.
     -- Тогда это видение будущего, -- сказал Байку. Кто знает, какие чудеса
сотворят боги через сорок поколений?
     -- Я всегда считала, что  время движется большими  кругами,  и жизнь --
это огромная корзина, куда вплетены все мы, и каждое поколение образует свой
круг,  --  сказала  Путукам.  -- Но  откуда  же  тогда взялись эти белокожие
чудовища, пришедшие из моря?  Разве они были в  каком-то из  кругов? Видимо,
корзина  порвалась, время прервалось и весь мир вывалился из корзины прямо в
грязь.
     -- А что означают эти мужчина и женщина, наблюдавшие за нами?
     --  Ничего,  --  ответила Путукам.  -- Они просто  наблюдали.  Им  было
интересно.
     -- А сейчас они нас видят?
     --  Они  видели  все муки  и страдания, приснившиеся тебе,  --  сказала
Путукам. -- Им это было интересно.
     --Что значит "интересно"?
     -- Мне кажется они были опечалены, -- сказала Путукам.
     -- Но... ведь они же  белые? Выходит, они смотрели, как страдают другие
люди, и им было все равно, как и всем белым?
     -- Они темнокожие. А женщина совсем  черная.  Мне  никогда не случалось
видеть человека с такой темной кожей.
     -- Тогда почему они не помешают белым людям превратить нас в рабов?
     -- Может быть, это не в их силах, -- сказала Путукам.
     -- Если они не могут спасти нас, --  сказал Байку,  -- тогда почему они
смотрят на  нас?  Значит,  они чудовища, которым нравится  видеть  страдания
других людей?
     -- Выключи это,  -- сказала Тагири Хасану. Он остановил изображение и с
изумлением взглянул на нее. У Тагири было в лице что-то такое, что заставило
его наклониться к ней и коснуться ее руки.
     --  Тагири,  --  ласково  сказал  он, -- из всех людей, кто  когда-либо
наблюдал прошлое, тебя единственную никогда, даже на  мгновение, не покидало
чувство сострадания.
     -- Она должна понять, -- прошептала Тагири, -- я бы помогла ей, если бы
только это было в моих силах.
     -- Но как же она может понять это? --  спросил Хасан. -- Даже если  она
действительно видела нас каким-то образом, в обычном сне, вряд ли она сможет
постичь,  что  наши возможности не безграничны. Если  мы  можем  заглянуть в
прошлое, то для нее  мы -- боги. Поэтому она думает,  конечно, что  мы можем
сделать все, что угодно,  но просто не захотели  вмешиваться. Но ведь ты и я
знаем, что мы не всесильны, и в данном случае у нас вообще нет права выбора.
     -- Боги, не  обладающие властью  богов,  --  сказала Тагири.  -- Что за
ужасный дар!
     -- Прекрасный  дар,  -- возразил Хасан. --  Ты же знаешь,  что истории,
которые мы раскопали, изучая рабство, пробудили большой интерес и сочувствие
во всем мире. Ты не можешь изменить прошлое, но ты уже изменила настоящее, и
эти  люди  отныне  не забыты.  Нашим  современникам  они  ближе,  чем  герои
древности. Это и есть та единственная помощь, которую ты могла им оказать. И
ты это сделала. Теперь их помнят и знают об их страданиях.
     -- Этого недостаточно, -- сказала Тагири.
     -- Если это все, что ты можешь сделать, -- возразил  Хасан, -- то этого
достаточно.
     -- Ну, я готова, -- сказала Тагири. -- Покажи остальное.
     -- Может, нам лучше подождать?
     Она молча наклонилась и сама нажала кнопку воспроизведения.
     Путукам и Байку собирали землю и золу, смешанные с их рвотой, и бросали
в  табачный  отвар.  Огонь  под горшком  потух  и  пар  из  него  больше  не
поднимался,  но они  стояли  на коленях, склонив головы над  горшком, вдыхая
запах грязи, рвоты и табака.
     Путукам заговорила нараспев:
     -- Из  моего  тела, из  земли,  из  дурманящей  воды, я...  Трусайт  II
автоматически остановился.
     -- Он не может перевести это слово,  -- сказал Хасан.  -- И я тоже. Оно
не встречается в  разговорном языке. Во  время магических обрядов они иногда
используют какие-то архаичные  выражения. А это слово,  возможно, восходит к
старому корню, означающему "придавать форму", "делать".  Таким  образом, она
говорит что-то вроде <i>"я</i> леплю тебя".
     -- Продолжим, -- сказала Тагири. Путукам вновь затянула свой речитатив:
     -- Из моего  тела, из земли, из дурманящей воды, я леплю  вас,  о  дети
сорока поколений, смотрящие на меня из моего сна. Вы видите, как страдаем мы
и жители всех других деревень.  Вы видите белых  чудовищ, которые превращают
нас  в рабов  и убивают нас. Вы  видите,  как  боги посылают болезни,  чтобы
спасти благословенных, и оставляют в  живых только проклятых, чтобы те несли
эту страшную кару. О, дети сорока поколений, смотрящие на меня из моего сна!
Обратитесь к  богам,  научите их милосердию! Пусть  они  нашлют чуму,  чтобы
убить всех нас, чтобы земля опустела, и белые чудовища искали бы нас от моря
до моря и не нашли никого, вообще никого, даже пожирающих человеческое  мясо
карибов! Пусть земля опустеет и на ней останутся только наши тела, тела тех,
кому посчастливится умереть  свободными. Заступитесь за нас перед богами,  О
мужчина! О женщина!
     Так продолжалось довольно долго. Когда  Путукам, устав, умолкала. Байку
подхватывал песнопение. Вскоре и другие жители деревни собрались вокруг них,
и  время  от времени  присоединялись  к  пению. Особенно  дружно  тянули они
нараспев  имя  тех,  к  кому  обращались с  мольбой: Дети сорока  поколений,
которые смотрят на нас из сна Путукам...
     Пение все продолжалось,  когда на тропе  появились едва волочившие ноги
от усталости испанцы, вооруженные  мушкетами, пиками и  мечами;  впереди шли
два   смущенных   индейца-проводника.   Жители   деревни   и   не   пытались
сопротивляться. Они не  переставали петь даже тогда, когда их всех схватили,
даже  когда всех стариков, и Байку в  том числе,  проткнули мечами и пиками.
Даже когда у них на глазах насиловали девушек,  все, кто еще не потерял дара
речи,  продолжали  свое  песнопение,  молитву,  заклинание,  пока,  наконец,
командир испанцев, потеряв самообладание, не подошел к Путукам  и не  вонзил
ей меч  в  основание горла --  как  раз в то  место,  где сходятся  ключицы.
Захрипев, она умерла, и пение прекратилось. Ее молитва, как и молитва Байку,
не остались без ответа. Она умерла, оставшись свободной.
     Когда  все  жители деревни погибли, Тагири  вновь потянулась  к  кнопке
управления. Но Хасан опередил ее, выключив изображение.
     Тагири вся дрожала, хотя внешне пыталась казаться спокойной.
     -- Мне уже случалось видеть такие ужасы и раньше, -- сказала она, -- но
на этот раз она видела меня. Видела нас.
     -- Похоже, что да.
     -- Наверняка видела, Хасан.
     -- Похоже. -- На этот раз он, казалось, был согласен с ней.
     -- В своем сне  она видела что-то из нашего времени, из нашего сегодня.
Может быть, она продолжала видеть нас даже тогда, когда проснулась. Мне даже
показалось, что она  смотрит прямо на нас.  Пока  она спала, у  меня не было
такого ощущения, но потом, когда она проснулась,  мне стало ясно, что она не
только видит нас, но  и понимает, что мы видим  все происходящее. Это уже не
может быть просто совпадением.
     --  Если так, -- сказал Хасан, -- то  почему  оставались  незамеченными
другие наблюдатели, работавшие с Трусайт II?
     -- Может быть, потому, что нас видят только те,  кто отчаянно нуждается
в этом.
     --  Это невозможно, --  возразил Хасан. --  Ведь нам говорили об этом с
самого начала.
     -- Нет, --  сказала Тагири. --  Вспомни курс "История  создания  работы
Службы". Теоретики  не  были  в этом полностью  уверены,  не так  ли? Только
многие  годы наблюдений  убедили  их в  том, что  эта теория верна. Однако в
самом   начале  существования  Службы  было  много  разговоров  относительно
возможности "отката" времени.
     -- А ты, оказывается, была куда более  внимательной на занятиях, чем я,
-- заметил Хасан.
     -- "Откат" времени, --  задумчиво повторила Тагири. -- Понимаешь ли ты,
как это опасно?
     -- Если это правда и они действительно видели нас, то это не может быть
опасно, потому что, в конечном счете, ничего не изменилось!
     --  Но если бы  и  изменилось,  --  размышляла  она, -- мы все равно не
заметили бы этого, потому что жили бы в варианте настоящего, созданном новым
прошлым. Кто знает, сколько перемен -- больших и малых мы могли бы совершить
и никогда  не узнать об  этом. Потому что они, в  свою  очередь, изменили бы
наше настоящее, и мы даже не представляли бы себе, что оно может быть иным.


     -- Мы  вообще  не  можем ничего  изменить,  -- сказал Хасан.  --  Иначе
изменилась бы вся история человечества. И даже если бы наша  Служба в другом
времени все-таки существовала, обстоятельства, побудившие нас сидеть здесь и
наблюдать за этой деревней, никогда не  сложились бы точно таким образом, и,
следовательно, изменение,  которое мы внесли в прошлое, ликвидировало бы для
нас саму возможность произвести  это изменение.  И  поэтому  этого  не могло
произойти. Она нас не видела.
     -- Хасан,  я не  хуже тебя  знаю обратное  доказательство,  --  сказала
Тагири. --  Но  как раз этот случай доказывает его  несостоятельность. Ты не
можешь отрицать, что она видела нас. Ты  не  можешь назвать это совпадением.
Ведь она даже увидела, что я чернокожая.
     Он усмехнулся.
     -- Ну, поскольку их дьяволы были белыми, тогда, быть может,  ей  просто
необходимо было выдумать чернокожего бога, как ты.
     -- Но она также увидела, что нас  было двое, что  мы наблюдали  за  ней
трижды, и  я  знала, что она  видела  нас. Она даже почти  точно определила,
сколько  времени  разделяет нас.  Она увидела все это и поняла.  Значит,  мы
изменили прошлое.
     Хасан пожал плечами.
     --  Понимаю, -- сказал он, кивнув  в знак согласия. --  Но  потом вдруг
встрепенулся, найдя новый довод.
     --   Но    это   совсем   не   опровергает   справедливости   обратного
доказательства. Испанцы  поступили точно так, как  всегда,  поэтому, если  и
было хоть какое-то изменение от того, что она видела, как мы следим  за ней,
то это никак не повлияло  на будущее.  Потому что вскоре и она, и все жители
деревни были убиты. И может быть, это тот единственный пример, когда Трусайт
II обнаруживает  возможность "отката" времени.  Когда этот "откат"  не может
вызвать никаких  изменений  в  прошлом. Поэтому прошлому наше  вмешательство
никак не угрожает. Значит, и нам тоже ничего не грозит.
     Тагири не стала спорить и доказывать, что, хотя  испанцы убили и угнали
в рабство всех до единого жителя  деревни,  это  не отменяет того факта, что
люди,  когда  их забирали,  продолжали  громко молиться именно  потому,  что
Путукам видела их обоих во сне.  Это не могло каким-то образом не  сказаться
на испанцах;  сама  необычность  происходившего у них на  глазах должна была
хоть  чуточку  изменить  их жизни.  Любое  изменение  в  прошлом  непременно
вызывает  какие-то  последствия  и  в будущем.  Как  тот  пример с  крыльями
бабочки, о котором им рассказывали  еще в  школе.  Кто  знает, разразился бы
шторм в Северной Атлантике, если бы  в конце длинной цепи причин и следствий
бабочка в  Китае не  взмахнула бы  крыльями?  Но спорить с Хаса-ном  не было
смысла.  Пусть пока верит, что нас это не коснется. На самом же деле  отныне
им не гарантирована безопасность. Но, с другой стороны, и наблюдатели теперь
имеют власть над прошлым.
     --  Она  видела меня,  -- сказала  Тагири. --  В  минуту  отчаяния  она
поверила, что я -- божество. И, глядя на ее страдания,  я жалею, что  это не
так.  Чего бы я только  не сделала, чтобы помочь  этим людям. Хасан, раз она
видела нас, значит мы  посылаем что-то в прошлое. А если мы хоть что-то туда
посылаем, то, возможно, смогли бы как-то помочь.
     -- Но как мы могли спасти ту деревню? -- спросил Хасан. -- Даже если бы
путешествие  назад  во  времени  было  возможно,  что могли  бы мы  сделать?
Возглавить армию  мстителей, чтобы  уничтожить  испанцев,  пришедших  в  эту
деревню?  Но что  бы это  дало?  Спустя  какое-то время из  Европы пришли бы
другие  испанцы  или  англичане,  или  еще  какие-нибудь  завоеватели.  А  в
результате наше  собственное время  было бы уничтожено,  и уничтожено  нашим
собственным  вмешательством.   Нельзя  изменить  целые  исторические  эпохи,
помешав свершиться  какому-то  небольшому событию. История все  равно  будет
идти своим чередом.
     --  Дорогой  Хасан, -- сказала она, -- сейчас  ты  доказываешь мне, что
история   настолько  неумолимая   сила,  что  мы   не  можем   изменить   ее
поступательное движение. Но всего лишь минуту назад ты утверждал, что любая,
даже самая незначительная перемена, настолько изменит историю, что уничтожит
наше время и нас. Разве одно не противоречит другому?
     -- Конечно противоречит, но это не значит, что я неправ. История -- это
хаотическая система.  Детали  могут бесконечно меняться,  но форма  в  целом
остается  постоянной.  Стоит  что-то  слегка  изменить  в  прошлом,  как это
вызывает  столько  изменений деталей в настоящем,  что мы, например, уже  не
встретились  бы точно в  этом месте и  времени, чтобы  наблюдать именно  эту
сцену. Но при  этом  великие  исторические события в  основном  остались  бы
прежними.
     --  Ни  ты,  ни  я  -- не  математики, -- сказала Тагири. --  Мы просто
занимались логическими играми. Ты же не будешь отрицать,  что Путукам видела
нас. Значит, существует какой-то канал связи настоящего  с прошлым. А это  в
корне  меняет   все,  и   я  надеюсь,  что  скоро  математики  найдут  более
убедительные и верные объяснения принципа действия наших машин времени, и уж
тогда мы  увидим:  что возможно, а что -- нет. И если окажется, что мы можем
попасть  в прошлое намеренно и с определенной целью, тогда мы сделаем это --
ты и я.
     -- Но почему?
     -- Потому  что она видела именно нас. Потому что она... как бы вылепила
нас... придала нам форму.
     -- Она молила нас наслать чуму, которая уничтожила бы всех индейцев еще
до  того,  как  там появились  первые европейцы.  Неужели ты  принимаешь эту
просьбу всерьез?
     -- Если мы собираемся стать богами,  -- сказала Тагири, -- то я считаю,
что мы должны найти более удачное решение, чем то, о котором молили  нас эти
люди.
     -- Но мы же не собираемся стать богами, -- возразил Хасан.
     -- Похоже, ты слишком уверен в этом, -- заметила она.
     -- Потому  что я уверен  в  том,  что  нашим  современникам  отнюдь  не
понравится идея уничтожить нынешний мир ради того, чтобы облегчить страдания
небольшой кучки людей, давным-давно умерших.
     -- Не уничтожить, -- поправила Тагири. -- Переделать.
     -- Ты  такая же сумасшедшая, как  христиане, если  не  хуже, --  сказал
Хасан. -- Они верят, что страдания и смерть одного человека были оправданны,
потому что  это спасло все  человечество. А вот ты... ты готова пожертвовать
половиной   всех  людей,   когда-либо   живших  на  земле,   ради   спасения
одной-единственной деревни.
     Она обожгла его взглядом.
     -- Ты прав. Ради одной деревни этого не стоило бы делать.
     И ушла.
     Да, это было реальностью, она знала это. Трусайт II проникал в прошлое,
но и оттуда люди каким-то образом могли видеть  наблюдателей, если они очень
в этом  нуждались и умели смотреть.  Так что же  теперь делать?  Она  знала,
найдутся  такие,  которые  потребуют  ликвидации   Службы,  чтобы  устранить
опасность   того,   что    какие-то   изменения   прошлого   могут   вызвать
непредсказуемые  и  даже  губительные  последствия  в настоящем. Но будут  и
другие, охотно принимающие на веру все парадоксальное.  Они сочтут, что люди
прошлого могут увидеть сотрудников Службы только  при таких обстоятельствах,
когда   это   не   может  повлиять   на   будущее.   Продиктованная  страхом
перестраховка, как и чрезмерное благодушие были одинаково неприемлемы. Они с
Хасаном уже изменили кое-что в прошлом, и это кое-что действительно изменило
настоящее.  Возможно,  их  вмешательство  никак не  повлияло  на жизнь  всех
последующих  поколений,  но оно,  несомненно изменило  Хасана и  ее. Теперь,
услышав  молитву  Путукам, они уже никогда  не будут думать и поступать так,
как  если  бы она  не прозвучала в их ушах. Они  изменили прошлое, а прошлое
изменило  настоящее.  Итак,  это  реально.  Парадоксы не  помеха.  Людям  их
золотого века дано больше, чем просто наблюдать, записывать и помнить.
     Но если это  так, то как быть с теми страданиями,  которые прошли перед
ее глазами  за все  эти годы?  Возможно ли  что-то поправить? А если прошлое
можно изменить,  то  вправе  ли  она  отказаться  от этого? Они  "вылепили",
создали  ее, как говорила Путукам. Конечно, это ничего не значит, это просто
суеверие, и все  же  в  тот вечер она не смогла заставить  себя  ни есть, ни
спать, вновь и вновь вспоминая ту странную молитву.


     Тагири поднялась  с  циновки и  взглянула на  часы.  Уже  перевалило за
полночь, а она так  и не заснула. Служба разрешала своим сотрудникам, где бы
они ни  жили,  сохранять  привычный  образ  жизни  и  быта,  и в  Джубе  это
соблюдалось  особенно ревностно. Итак, она  лежала на  сплетенной из  камыша
циновке  в  хижине, где прохладу создавал только ветер, свободно проникавший
сквозь стены. Сегодня как раз дул бриз,  и в хижине  было прохладно. Поэтому
не жара была  причиной  ее бессонницы. Ей не давала заснуть молитва  жителей
Анкуаш.
     Она натянула  на  себя  платье  и пошла  в  лабораторию, где кое-кто из
сотрудников еще  работал. У  них не было  фиксированного рабочего  дня.  Она
велела  своему Трусайту опять  показать ей  Анкуаш,  но  уже через несколько
секунд  не выдержала и  переключилась  на  другое. Высадка Колумба  на берег
Эспаньолы.  Крушение  "Санта-Марии",  форт,  построенный   им  для  людей  с
погибшего корабля, которых он  не мог взять с собой домой.  Ей нелегко  было
увидеть все  это еще  раз  --  то, как  матросы пытались  превратить в рабов
жителей близлежащих  деревень, а те  пытались  спастись бегством;  похищение
девушек, групповые изнасилования, кончавшиеся смертельным исходом.
     Затем индейцы нескольких  племен начали оказывать сопротивление. Это не
были обычные схватки с целью  захвата пленников,  которых  потом приносили в
жертву  богам.  Не походило  это и на вооруженные набеги карибов. На сей раз
это была  война нового типа -- война-отмщение. А может  быть, не такая уж  и
новая,   осознала   Тагири.  Эти,  уже  не  раз   наблюдавшиеся  ею   сцены,
сопровождались  полным  переводом  и,  по-видимому,  у  туземцев уже  было и
название для этой войны  на уничтожение.  Они называли ее "война с  деревней
белых людей". Как-то раз утром экипаж "Санта-Марии" проснулся и увидел куски
тел своих часовых, разбросанные по всему форту, и пятьсот воинов-индейцев, в
великолепных боевых нарядах, украшенных перьями, внутри ограды.  Разумеется,
испанцы тут же сдались.
     В  этом  случае,  однако,  индейцы  не  соблюдали  традиционный  ритуал
усыновления своих пленников перед жертвоприношением. Они вовсе не собирались
превращать этих жалких насильников,  воров  и  убийц в богов  перед смертью.
Прежде  чем взять  пленника под  стражу, никто не произносил обычной формулы
"Он мне как сын любимый".
     Жертвоприношения  не будет,  но это не означает, что не  будет  крови и
мучений. Смерть, когда она, наконец, наступала, была  желанным  избавлением.
Тагири  знала, что некоторые из  туземцев получали удовольствие, наблюдая за
происходящим, ибо это была одна  из немногих побед  индейцев над  испанцами,
одна из первых побед темнокожих людей над самонадеянными белыми. Тагири была
не в силах просмотреть все до конца: ей не доставляло никакой радости, когда
у  нее на глазах мучили и убивали  людей,  пусть даже  они были  чудовищными
преступниками, мучившими и  убивавшими  других. Она  слишком хорошо усвоила,
что  в  глазах испанцев  их жертвы не были людьми.  Очевидно, это заложено в
нашей  природе, подумала  она.  Когда мы собираемся получить удовольствие от
собственной жестокости, нам  необходимо представить себе, что наша жертва --
либо  зверь,  либо  бог.  Испанские  моряки  видели  в  индейцах   животных;
единственное, что доказали  индейцы  своей  жестокой местью -- это то, что и
они поступают таким же образом.
     К  тому  же, в этих  сценах не  было ничего из того, что  ей нужно было
увидеть.  Она переключила Трусайт  на изображение каюты Колумба на "Нинье" в
тот момент, когда он писал письмо королю Арагонскому и королеве Кастильской.
В  нем он  описывал несметные  богатства в виде  золота и пряностей,  ценной
древесины, экзотических животных  и  необъятных  земель,  население  которых
можно обратить в христианскую веру, а также  заполучить несчетное количество
рабов.  Тагири  уже видела  эту сцену раньше, и  лишь  поражалась  тому, что
Колумб   не  усматривал  никакого  противоречия,  обещая  своим  повелителям
превратить в христиан и рабов один и тот же народ. Однако на этот раз Тагири
отметила еще  кое-что, поразившее ее. Она хорошо знала, что Колумб не  нашел
никаких золотых  гор:  у индейцев  он мог увидеть не  больше золота,  чем  у
самого богатого крестьянина в любой испанской  деревушке.  То есть несколько
золотых вещиц. Он не понял почти ничего из  того, что  ему говорили индейцы,
хотя был убежден,  что они рассказывали ему о золоте, которое  можно найти в
глубине  страны.  В  глубине  страны? Они  указывали ему на запад, в  страну
Карибского моря, но Колумб не мог знать об этом. Он  не  видел даже отблеска
тех несметных богатств, которыми владели инки и мексиканцы. Европейцы увидят
их лишь спустя двадцать с лишним лет. И к тому времени, когда золото оттуда,
наконец, потечет рекой  в Испанию, Колумб будет мертв. И все же,  просмотрев
эту сцену подряд два раза,  она подумала: он  не  лжет. Он знает, что золото
там есть. Он совершенно уверен в этом, хотя никогда не видел его и никогда в
жизни не увидит.
     Тагири поняла,  что именно  так  ему удалось обратить взоры  Европы  на
Запад. Силой своей  непоколебимой убежденности.  Если бы  король и  королева
Испании   принимали   решение   только   на   основании   тех   вещественных
доказательств, которые Колумб привез с собой, никто больше не  отправился бы
по его пути. Где же пряности? Где золото?  Все,  что он привез в Испанию, не
возместило расходов даже на его  собственную экспедицию.  Кто же будет после
этого бросать деньги на ветер?
     Колумб  сделал свои  многообещающие  заявления без каких  бы то ни было
реальных  доказательств.  Он  открыл  Чипангу;  Катей  и  Острова  Пряностей
находились неподалеку. Все  это было обманом, иначе Колумб привез бы товары,
доказывающие это. И все же все, кто его видел, слышал или знал, поверили бы,
что этот человек  не  лжет,  что он  всей  душой верит  в  то,  что говорит.
Благодаря его силе  убеждения финансировались новые экспедиции, отправлялись
в путь все  новые  и новые корабли;  пали  великие цивилизации,  а  золото и
серебро заморского континента  потекли на восток;  миллионы людей  умерли от
эпидемий,  а  оставшиеся  в живых бессильно взирали  на  то,  как  чужеземцы
навсегда воцарились на их земле.
     И все  потому, что  никто  не  усомнился в  правоте  Колумба, когда  он
говорил о том, чего сам не видел.
     Тагири  просмотрела  записи  сцены  в  Анкуаше, с  того  момента, когда
Путукам рассказывала о своем сне. Она видела меня и Хасана, подумала Тагири.
А  Колумб  видел  золото.   Непонятно  как,  но  он   видел  его,   хотя   в
действительности его  увидят лишь несколько десятилетий  спустя. Мы с  нашей
аппаратурой можем заглянуть только в прошлое, а этот генуэзец и эта индианка
увидели  то,  чего  не  мог  увидеть  никто.  И  они  не ошиблись, хотя  это
невозможно было объяснить ни рассудком, ни логикой.


     Было четыре часа утра, когда Тагири подошла к двери хижины Хасана. Если
бы она  хлопнула в ладоши или позвала  его, то разбудила бы  других. Поэтому
она тихонько вошла внутрь и увидела, что и он еще не спит.
     -- Ты знал, что я приду, -- сказала Тагири.
     -- Я  бы сам  пришел  к тебе, если бы  у меня хватило  духу, -- ответил
Хасан.
     -- Это  можно сделать, --  выпалила  она. -- Мы  можем это изменить. Мы
можем кое-что  предотвратить.  Нечто  ужасное. Мы  можем сделать  так, чтобы
этого не произошло. Мы можем вернуться в прошлое и сделать его лучше.
     Он не вымолвил ни слова. Он ждал.
     -- Неужели ты  считаешь, я не думал об этом? -- спросил Хасан. -- Вновь
и вновь. Взгляни  на мир  вокруг  нас, Тагири.  Человечество, наконец, живет
мирно, без войн. Ушли в прошлое эпидемии. Дети больше не умирают от голода и
не  остаются неграмотными. Мир постепенно исцеляется.  А ведь все могло быть
иначе, намного хуже. Какие же изменения, внесенные нами в прошлое, могли  бы
оправдать утрату всего того, чего достигло человечество?
     --  Я скажу тебе, какое изменение стоило бы этого, -- ответила  она. --
Человечество не нуждалось бы в возрождении, если бы его не уничтожили.
     --  Стало быть,  ты считаешь, что мы могли бы сделать что-то такое, что
изменило бы к лучшему  природу человека?  Уничтожило бы  соперничество между
народами?  Убедило  бы  людей,   что  делиться  друг  с  другом  лучше,  чем
завидовать?
     --  А изменилась ли  природа  человека даже в  наше  время? -- спросила
Тагири.  --  Думаю, что  нет. Разве сейчас  исчезли жадность, жажда  власти,
тщеславие  и  злоба? Единственная  разница  в том,  что мы знаем последствия
всего  этого  и  боимся  их.  Мы научились владеть собой. Мы стали, наконец,
цивилизованными людьми.
     --  Итак,  ты полагаешь,  что мы  можем  сделать цивилизованными  наших
предков?
     -- Я  думаю, -- ответила Тагири, -- что если  мы  можем найти  какой-то
способ осуществить это, надежный способ помешать человечеству раздирать себя
на  части, как оно делало в прошлом, то мы обязаны сделать это. Проникнуть в
прошлое и предотвратить болезнь лучше, чем начать лечить больного, когда  он
уже  на  пороге  смерти.  Мы  должны   создать  мир,  где  убийцы  не  будут
торжествовать победу.
     -- Насколько я тебя знаю, Тагири, --  сказал Ха-сан, -- ты не пришла бы
сюда ночью, если бы уже не знала, как можно решить эту проблему.
     -- Колумб, -- сказала она.
     -- Всего-навсего один моряк? И он явился причиной краха всего мира?
     -- Дело  в том, что когда он отправился в путь, его экспедиция на Запад
не была чем-то неизбежным. Португальцы должны были вот-вот  найти  дорогу на
Восток. Никто и  понятия  не  имел  о существовании  какого-то  неизвестного
континента. Самые сведущие люди знали, что мир огромен, и считали, что между
Испанией  и  Китаем  простирается  вдвое  более  широкий океан,  чем  Тихий.
Португальцы решились бы поплыть на Запад, лишь построив судно,  которое,  по
их  мнению, могло бы  пересечь этот  океан. Даже если бы им удалось случайно
добраться  до  берегов  Бразилии, то  они не  извлекли бы из  этого  никакой
выгоды.  Это  сухая,  выжженная солнцем земля с редким  населением, которая,
наверняка,  не  привлекла бы  их внимания, как  раньше их  не заинтересовала
Африка. Ее  они  стали осваивать  лишь  спустя четыре  века после  того, как
исследовали побережье.
     -- Ты неплохо подготовлена, -- заметил Хасан.
     --  Я  просто  размышляла,  --  ответила  Тагири.  --  Все это  я знала
давным-давно. То,  что произошло потом, объясняется тем, что Колумб, приплыв
в Америку,  был  абсолютно убежден,  что достиг Востока.  Просто  обнаружить
новый  континент  или новые  земли  еще  ничего не  значит, --  ведь викинги
высадились в Америке  до Колумба.  И к чему это привело? Если бы  кто-нибудь
другой случайно добрался до берегов Кубы или восточной оконечности Бразилии,
то это повлекло бы  за собой ничуть не больше последствий, чем бессмысленные
высадки в Винланде или на побережье Гвинеи. Другие мореплаватели последовали
за  Колумбом  только  потому,  что   поверили  его  сообщениям  о  несметных
богатствах открытой  им земли, хотя они подтвердились лишь после его смерти.
Неужели ты не понимаешь?  Завоевание европейцами  Америки и,  таким образом,
мира, произошло не потому, что кто-то вообще поплыл на Запад, а потому,  что
это был Колумб.
     -- Получается, что один человек в ответе за опустошение нашей планеты?
     --  Конечно  нет, -- возразила Тагири. -- Ив любом случае я говорю не о
моральной ответственности.  Я рассуждаю о причине. Европа  в те  времена уже
была Европой,  и Колумб  не  имел  к  этому никакого отношения. Те  страшные
религиозные  и династические войны, которые бушевали в  Европе на протяжении
многих поколений,  финансировались за счет  награбленных в Америке богатств.
Если бы Европа не завладела Америкой, разве могла бы она распространить свое
влияние на весь  мир? Неужели ты  думаешь, что  мир, где господствовал ислам
или  китайская демократия, уничтожил бы себя так, как это сделали мы,  --  в
мире, где каждая нация пыталась стать как можно более европейской?
     -- Конечно уничтожил бы, -- сказал Хасан.  --  Ведь  грабеж изобрели не
европейцы.
     --  Согласна,  но они  изобрели машины и  механизмы,  сделавшие  грабеж
невероятно эффективным. Машины, которые высосали всю нефть из земных недр. А
потом  войны и голод распространились по всем континентам,  и в итоге девять
десятых всего человечества погибло.
     -- Так, значит, это Колумб несет ответственность за развитие техники?
     -- Ну как ты не понимаешь, Хасан, я вовсе не ищу виноватых.
     -- Да, я понимаю, Тагири.
     --  Я ищу  такую точку в истории, когда  малейшее, простейшее изменение
избавило бы мир от значительной части пережитых им страданий. При этом  было
бы потеряно наименьшее количество цивилизаций, минимальное  количество людей
попало  бы  в рабство; наименьшее число видов растительного и животного мира
исчезло  бы  с  лица  земли,  и  наименьшее  количество  природных  ресурсов
оказалось  бы на грани истощения. Все сходится к  тому моменту, когда Колумб
вернулся в Европу со своими  рассказами  о  золоте, рабах и народах, которых
можно превратить в христиан, подданных короля и королевы.
     -- Значит, ты хочешь убить Колумба? Тагири вздрогнула.
     --  Нет,  --  ответила  она. -- Да  и возможно  ли это,  даже  если  мы
когда-нибудь и смогли бы физически перенестись в прошлое? Да и зачем убивать
его? Единственное, что нужно сделать,  это убедить его  отказаться от своего
плана отправиться на Запад. Прежде чем  решить, как это сделать,  мы  должны
узнать,  какими  возможностями  располагаем.  Но на  убийство я  никогда  не
соглашусь. Колумб вовсе не был чудовищем. Все это знают с тех самых пор, как
хроновизор показал  нам  его историю. Его  пороки  были  пороками времени  и
общества, а  по  своим достоинствам он  превосходил многих современников. Он
был  великим человеком.  Я отнюдь не  собираюсь ликвидировать жизнь великого
человека.
     Хасан задумчиво кивнул.
     --  Давай скажем  так: если  бы мы знали, что можем  заставить  Колумба
отказаться  от  своей  затеи,  и  если  после  тщательного  исследования  мы
удостоверимся,  что,  помешав ему, мы  действительно  изменим с того момента
гибельный  для человечества путь  развития, то  тогда, возможно,  стоило  бы
ликвидировать наш век, как совершенно ненужный.
     -- Да, -- промолвила Тагири.
     --  Чтобы  найти  ответы  на эти вопросы,  возможно,  потребуется жизнь
нескольких поколений.
     -- Может быть, -- сказала Тагири. -- Но, может быть, и нет.
     --  И даже  если  мы  будем  полностью уверены  в  правильности  своего
решения, может оказаться, что мы ошиблись, и мир может  стать еще  хуже, чем
был.
     -- С одной лишь  разницей, --  возразила  Тагири.  -- Если мы  помешаем
Колумбу, мы можем быть уверены: Путукам и Байку никогда не умрут под ударами
испанских мечей.
     -- Пока что  я с тобой согласен, -- сказал Хасан. -- Но давай попробуем
выяснить, насколько возможно и желательно осуществить подобную задачу. Нужно
узнать,  согласны ли наши  современники  с  тем,  что  такую  попытку  стоит
предпринять и что она оправданна.  И если они согласятся, я буду участвовать
вместе с тобой в этом предприятии.
     Он говорил с такой уверенностью! Но Тагири почему-то почувствовала, что
у  нее  кружится голова,  как будто она стоит на  краю глубокой пропасти,  а
земля  вокруг  чуть  покачнулась у нее под ногами.  Какой же  дерзостью надо
обладать, чтобы просто представить себе,  что ты можешь проникнуть в прошлое
и что-то изменить там?! Кто я такая, подумала она, чтобы отважиться ответить
на молитвы, обращенные к богам?
     И  все же, несмотря на  эти сомнения, она приняла решение. У европейцев
уже было свое будущее, когда осуществились  их самые смелые мечты; именно их
будущее стало сейчас темным прошлым ее мира,  и именно последствия их выбора
теперь предстояло стереть с лица Земли.
     Эти сбывшиеся мечты европейцев  привели к тому, что ее мир только начал
выздоравливать  после  тяжелой  болезни,  и лечение будет  продолжаться  еще
тысячу  лет.  Столько всего  было утеряно безвозвратно, сохранившись лишь на
лентах голограмм Службы! Поэтому, если в моих силах помешать тому, чтобы эти
мечты возникли вообще, и создать будущее  для  совершенно других людей,  кто
посмеет  сказать,  что я неправа? Ведь не  будет же от этого хуже! Христофор
Колумб --  Кристобаль Колон, как называли  его испанцы; Кристофоро  Коломбо,
как он был крещен в Генуе, -- он  так  и не откроет Америку, если она найдет
способ помешать ему. Молитва жителей деревни Анкуаш будет услышана.
     Ответив на эту молитву, она утолит и свою жажду, которая так мучает ее.
Конечно,  ей никогда  не  удастся  заглушить безнадежную тоску в глазах всех
рабов  всех  времен.  Ей никогда  не  удастся  стереть скорбь с  лица  своей
пра-пра...бабушки Дико и ее малыша Аго, когда-то такого веселого мальчугана.
Она никогда  не сможет ни воскресить  рабов, ни вернуть им  свободу. Но  она
может осуществить свой  план и, сделав это, она сбросит, наконец, с  себя то
бремя, которое  копилось в  ней все эти  годы.  И  так она будет  знать, что
сделала все возможное, чтобы исцелить прошлое.
     На  следующее  утро  Тагири и Хасан доложили начальству  обо  всем, что
произошло.  В  течение многих  недель самые высокопоставленные  руководители
Службы  и множество  начальников  из  других  организаций  приходили  к  ним
посмотреть  ленту с голограммой и обсудить,  что бы  это  могло значить. Они
слушали  ответы Тагири  и  Хасана на свои  вопросы и  предлагали собственные
решения. В конце  концов, они дали согласие на новую  программу исследования
того, что могло бы означать видение Путукам, и назвали ее проектом "Колумб".
Название было вполне удачным, поскольку по размаху проект напоминал безумное
путешествие Колумба, начатое им в 1492 году,  а также потому, что проект мог
ликвидировать великое открытие Колумбом Америки.
     Само собой разумеется,  Тагири продолжала и работу по изучению рабства,
но  теперь  они,  вместе  с Ха-саном и  совершенно особой по составу группой
сотрудников,  запустили  новый  проект.  Хасан руководил  группой, изучавшей
историю, задачей которой  было выяснить,  даст  ли желаемый результат отмена
путешествия Колумба,  а  также, не  существует ли какое-нибудь другое, более
желательное  и  легко осуществимое  изменение для  достижения  той же  цели.
Тагири  же  делила   свое  время   между  проектом  по  изучению  рабства  и
координацией  деятельности  десятка  физиков  и инженеров,  пытавшихся точно
определить  механизм  действия "отката"  времени, а  также усовершенствовать
машины времени настолько, чтобы получить возможность изменять прошлое.
     Еще  в  начале своей  совместной  работы  Тагири  и Хасан поженились, и
теперь у них  были сын  и дочь. Дочь  они назвали Дико, а сына --  Аго. Дети
росли крепкими и умными, окруженные родительской любовью, и уже с ранних лет
приобщились к интересам родителей,  связанным с проектом "Колумб". Аго вырос
и стал летчиком, проносясь над землей быстро и  легко, как птица. Дико же не
покинула  родительский  дом.  Она  изучала аппаратуру и языки,  связанные  с
работой ее  родителей, слушала и запоминала их  рассказы, проводя с ними все
свое время. Не раз Тагири, глядя на мужа и детей, думала:  что если какой-то
чужеземец украл бы  моего сына, сделал  из него  раба, и я никогда больше не
увидела бы  его?  Что если вторглась  бы какая-то армия, и солдаты убили  бы
моего  мужа  и изнасиловали мою дочь?  И что если  в  каком-то другом  месте
другие люди  безмятежно смотрели бы на происходящее  и ничем не  помогли  бы
нам, боясь нарушить свое  счастье? Что  бы я  подумала о них? Что же  это за
люди, которые могут поступать таким образом?





        ГЛАВА III. МЕЧТА




     Иногда Дико казалось, что  она  выросла вместе с Христофором  Колумбом,
что он был ее  дядей,  дедушкой, старшим братом. Он  всегда  присутствовал в
работе ее матери, сцены из  его жизни вновь  и вновь проигрывались  перед ее
глазами.
     В одном из  ее самых  ранних  воспоминаний Колумб отдавал  своим  людям
приказ захватить нескольких  индейцев, чтобы увезти их в Испанию  в качестве
рабов.  Дико   была   слишком  мала,  чтобы   до  конца   осознать  значение
происходящего. Но она  понимала, что люди в голограмме ненастоящие, и, когда
мать как-то раз  с  яростью закричала: "Я не дам тебе этого сделать!".  Дико
подумала, что она обращается к ней, и расплакалась.
     --  Успокойся, -- сказала мама, качая ее на  руках,  -- я говорила не с
тобой, а с человеком в голограмме.
     -- Но он тебя не слышит, -- возразила Дико.
     -- Когда-нибудь услышит.
     -- Папа говорит, что он умер сто лет назад.
     -- Гораздо раньше, моя малышка.
     -- Почему ты так рассердилась на него? Он что, -- плохой?
     --  Он  жил в  плохое  время,  --  объяснила  мама. --  Он  был великим
человеком в плохое время.
     Дико  не понимала  моральной  подоплеки всего этого. Единственное, чему
научил  ее  этот  эпизод,  было  то, что  каким-то образом люди в голограмме
все-таки реальны, и что человек по  имени Кристофоро Коломбо, или Кристобаль
Колон, или Христофор Колумб, был очень, очень важен для мамы.
     Он  стал  важным и для Дико. Мысли  о нем  никогда не оставляли ее. Она
видела, как он играет, будучи еще ребенком. Видела, как он ведет бесконечные
споры со священнослужителями в  Испании.  Она  видела его коленопреклоненным
перед королем Арагонским  и  королевой Кастильской.  Видела, как  он  тщетно
пытается  на латинском,  испанском  и португальском  языках,  на  генуэзском
диалекте  заговорить с индейцами. Она видела, как  он навещает своего сына в
монастыре Ла Рабида.
     Когда ей исполнилось пять лет. Дико спросила мать:
     -- Почему его сын не живет вместе с ним?
     -- С кем?
     -- С Кристофоро, --  ответила Дико. -- Почему его маленький сын живет в
монастыре?
     -- Потому что у Коломбо нет жены.
     -- Я знаю, -- сказала Дико, -- она умерла.
     --  Поэтому,  пока  он пытается  получить разрешение короля  и королевы
отправиться в плавание на Запад, кто-то  должен  позаботиться о  его сыне  и
дать ему образование.
     -- Но у Кристофоро ведь есть другая жена, -- возразила Дико.
     -- Это не жена.
     -- Они спят вместе, -- удивилась Дико.
     -- Чем ты занималась, пока меня не было? --  спросила мама. -- Смотрела
голограммы?
     -- Но ты же всегда здесь, мама, -- сказала Дико.
     -- Это не ответ, хитрая девчонка. Так что же ты видела?
     -- У Кристофоро есть еще один мальчик, от другой жены, -- сказала Дико.
-- Он никогда не будет жить в монастыре.
     -- Это пот