одежду в стерилизатор. Затем начался очистительный танец: руки высоко вверх, оборот, присесть, встать - чтобы излучение и газы добрались до всех частей тела. Он глубоко втянул воздух через рот и нос, закашлялся - как всегда - поскольку человеческий организм с трудом выносил эти газы. Полные три минуты со слезящимися глазами и жжением в легких, три минуты размахивания руками, присаживаний и вставаний - наш ритуальный поклон всемогущей десколаде. Именно таким образом мы унижаемся перед абсолютной повелительницей жизни на этой планете. В конце концов, процесс закончился; меня как будто поджарили на вертеле, подумалось Эндеру. Когда свежий воздух наконец-то проник в шлюз, мужчина вынул одежду из стерилизатора и одел, все еще горячую, на себя. Как только он выйдет отсюда, все помещение будет нагрето, и температура любой поверхности намного превысит границы тепловой сопротивляемости вируса десколады. Во время конечного этапа очищения там ничто не могло выжить. Когда туда вновь кто-нибудь зайдет, все будет идеально стерильным. Тем не менее, Эндер никак не мог избавиться от мысли, что вирусу каким-то образом удастся выскользнуть - если даже и не через шлюз, то через тончайшую пленку деструктивного поля, невидимой крепостной стеной защищающего пространство опытного хозяйства. По теории любая молекула, размерами больше ста атомов, при прохождении этого барьера подвергалась распаду. По обеим сторонам ограды защищали людей и свинксов от случайного вхождения в смертоносную зону. Но Эндер частенько представлял, что бы произошло, если бы кто-нибудь попытался пройти через деструктивное поле. Всякая клетка тела немедленно погибнет, поскольку распадутся аминокислоты. Вполне возможно, что тело и останется физически целым, но в собственном воображении Эндер всегда видел, как оно рассыпается в уносимую ветром пыль, даже не успев опасть на землю. Более всего его беспокоил факт, что действие барьера основывалось на том же принципе, что и Система Молекулярной Деструкции. Спроектированная для нападения на космические снаряды и корабли, именно Эндером она была использована против родной планеты жукеров. Это произошло три тысячи лет назад, когда он командовал военным флотом Земли. И то же самое оружие Звездный Конгресс выслал теперь против Лузитании. По словам Джейн, Конгресс уже попытался отдать приказ о его использовании. Она заблокировала распоряжение, ликвидировав связь между флотом и остальным человечеством. Но трудно предугадать, не выстрелит ли, несмотря на отсутствие инструкций, какой-нибудь охваченный паникой после отключения анзибля капитан, как только доберется до планеты. Подобное невозможно представить, и, тем не менее, они это сделали: Конгресс отдал приказ об уничтожении целого мира. Приказ о начале ксеноцида. Неужели Эндер напрасно писал "Королеву Улья"? Неужели уже обо всем забыли? Только для них это не было "уже". Для большинства людей прошло три тысячи лет. И, пускай Эндер написал "Жизнь Человека", повсеместно ему так и не поверили. Книга не повлияла на человеческие умы в той степени, чтобы Конгресс не посмел выступить против pequeninos. Почему они решились на это? По-видимому, точно же по той причине, что и ксенологи решились применять деструктивный барьер: чтобы изолировать грозную инфекцию, не допустить к заражению большую популяцию. По-видимому, Конгресс заботился о том, чтобы отсечь фокус заразы планетарного бунта. Когда сюда доберется флот, с приказом или без него, он сможет применить Малого Доктора для окончательного решения вопроса с десколадой. Если перестанет существовать планета Лузитания, то перестанет существовать и авто-мутирующий, наполовину разумный вирус, который ждет - не дождется, как бы уничтожить все человечество со всеми его достижениями. От опытного поля до новой ксенологической станции было не далеко. Тропинка огибала невысокий холм и бежала по опушке леса, предоставлявшего отцов и матерей, а затем и живое кладбище для племени свинксов. Затем она вела к северным воротам в ограде, окружавшей людскую колонию. Ограда раздражала Эндера. Причина ее постройки исчезла, как только сломалась политика минимализации контактов между людьми и свинксами. Сейчас оба вида свободно моги проходить через ворота. Когда Эндер прилетел на Лузитанию, еще действовало поле, вызывающее ужасные боли у каждого, кто попадал в сферу его действия. Во время борьбы за право свободного контакта со свинксами, самый старший из пасынков Эндера, Миро, на несколько минут был пленен этим полем, в результате чего его мозг подвергся необратимым изменениям. Но инвалидность Миро - это единственное самое болезненное и непосредственное проявление вреда, которое ограждение вызвало в душах людей, замкнутых в его границах. Тридцать лет назад этот психологический барьер был отключен. Все это время не возникало никаких причин, чтобы что-то разделяло обе расы... и, тем не менее, ограда осталась. Так захотели колонисты на Лузитании. Они пожелали, чтобы стена между ними и свинксами стояла. Именно потому ксенобиологические лаборатории и были перенесены с их давнего места над рекой. Если уж свинксы должны были участвовать в исследованиях, то лаборатории должны были располагаться неподалеку от ограды, зато опытные участки перенесли наружу. Это, чтобы люди и поросята не сталкивались неожиданно друг с другом. Когда Миро улетал навстречу Валентине, Эндер верил, что по возвращению парень будет удивлен огромными переменами в мире Лузитании. Ему казалось, что Миро увидит живущих совместно людей и свинксов: две расы, сосуществующих в гармонии. Тем временем, колония почти что и не изменилась. За редкими исключениями, человеческие существа на Лузитании не желали близкого соседства с иной расой. Хорошо еще, что Эндер помог Королеве Улья воспроизвести ее расу подальше от Милагре. Он планировал, что люди и жукеры постепенно узнают друг друга. Тем не менее, и он, и Новинья, и вся их семья по необходимости удерживали существование жукеров в тайне. Если колонисты не могли сосуществовать с млекопитающими pequeninos, то известие о насекомоподобных жукерах наверняка вызвало бы вспышку ксенофобии. Слишком много у меня тайн, думал Эндер. Все эти годы я был Голосом Тех, Кого Нет. Я открывал секреты и помогал людям жить в ореоле правды. Теперь же я не выдаю и половины того, что мне известно. Если бы я рассказал обо всем, правда породила бы страх, ненависть, жестокости, убийства и войну. Неподалеку от ворот, но уже за оградой, росли два отцовских дерева. Левое, если глядеть со стороны ворот, носило имя Корнероя, правое - Человека. Человек был свинксом, которого Эндеру пришлось собственноручно убить, чтобы ритуально подписать договор между людьми и свинксами. После этого Человек возродился в целлюлозе и хлорофилле, уже как взрослый самец, способный плодить детей. В настоящее время Человек до си пор обладал необыкновенным авторитетом, причем, не только среди собственного племени. Эндер знал, что pequenino все еще живет. И все же, когда он глядел на дерево, то не мог не вспоминать о том, как Человек погиб. Контакты с Человеком не доставляли Эндеру никаких хлопот. Много раз он разговаривал с его отцовским деревом. Вот только он никак не мог думать о дереве, как о той самой личности, которую знал еще как pequenino по имени Человек. Умом он понимал, что воля и память создают тождественность личности, и эти самые воля и память перенесены сейчас из свинкса в отцовское дерево. Только вот понимание умом не всегда хватало для веры. Сейчас Человек сделался кем-то совершенно чужим. И все-таки, это был Человек, и он остался другом; проходя мимо, Эндер прикоснулся к коре. Затем, сойдя на несколько шагов с тропинки, он подошел к более старшему отцовскому дереву, к Корнерою. Здесь он тоже прикоснулся к коре. Он никогда не знал Корнероя в виде свинкса - тот погиб от других рук, и дерево его уже было высоким и раскидистым, когда Эндер прибыл на Лузитанию. Когда он разговаривал с Корнероем, не было никакого гнетущего чувства утраты. У подножия дерева, среди корней, лежали палки. Некоторые сюда принесли, другие сбросил с собственных ветвей сам Корнерой. Они служили для разговоров. Свинксы выбивали ими ритм по коре отцовского дерева, а оно само создавало и преобразовывало пустые пространства внутри ствола. Отзвук ударов менялся, что и было неспешной беседой. Эндер тоже мог выстукивать этот ритм, довольно-таки неуклюже, но достаточно умело, чтобы понимать деревья. Но сегодня у него не было никакого желания разговаривать. Пускай Садовник расскажет отцовским деревьям, что еще один эксперимент закончился неудачей. Эндер поговорит с Корнероем и Человеком потом. Поговорит и с Королевой Улья. Поговорит с каждым. И после всех этих разговоров ни на шаг не приблизится к разрешению проблем, омрачавших будущее Лузитании. Ведь и решение от слов не зависело. Оно зависело только лишь от знаний и действий - знаний, которые могут быть усвоены лишь другими людьми, и действий, которые могут быть сделаны только лишь людьми. Сам Эндер ничего не мог сделать, чтобы разрешить хотя бы что-нибудь. Все, что он мог сам, что делал со дня той последней битвы, которую провел еще в качестве ребенка-воина, это лишь выслушивание и провозглашение. В других местах и в другие времена этого было достаточно. Но не сейчас. Лузитании угрожало много видов уничтожения; и некоторые из них принес сюда сам Эндер. И ни одно из них не могло быть унесено в небытие словом, мыслью или деянием Эндрю Виггина. Его собственное будущее, равно как и будущее все обитателей Лузитании, находилось в руках других людей. Разница между ними состояла в том, что Эндеру были ведомы все угрозы, все возможные последствия любой ошибки или поражения. Кто был более проклятым: тот, кто погибал, не осознавая ничего до самого момента смерти, или тот, кто видел собственную гибель, шаг за шагом приближающуюся в течение дней, месяцев и лет? Эндер покинул отцовские деревья и направился по протоптанной тропинке в сторону людской колонии, через ворота, через двери - в ксенобиологическую лабораторию. Доверенный ассистент Элы, свинкс по имени Глухарь, хотя у него наверняка не было ни малейших проблем со слухом, немедленно провел его в кабинет Новиньи. Здесь его уже ожидали она сама, Эла, Квара и Грего. Эндер поднял пакет с кусочком картофельного стебля. Эла покачала головой, Новинья вздохнула. Но они не были разочарованы даже наполовину, как Эндер того ожидал. Все явно думали о чем-то другом. - По-видимому, чего-то такого мы и ожидали, - подтвердила его мысли Новинья. - Тем не менее, попробовать было надо, - прибавила Эла. - Зачем? - спросил Грего. Младшему сыну Новиньи, а с этим и пасынку Эндера, уже давно исполнилось двадцать лет, и он был блестящим ученым. В семейных дискуссиях охотнее всего он брал на себя роль адвоката дьявола, и неважно, о чем шел разговор - о ксенобиологии или подборе краски для стен. - Вводя новые виды, мы только лишь обучаем десколаду, как справиться с любой нашей стратегией. Если мы не уничтожим ее как можно скорее, то она уничтожит нас. А без десколады мы могли бы выращивать нормальную картошку без всяческих дурацких добавок. - Мы не можем этого делать! - крикнула Квара. Эндер был изумлен. Квара всегда очень неохотно вступала в дискуссию. Подобный взрыв эмоций был ей совершенно несвойственен. - Я говорю вам, что десколада живая. - А я говорю, что это всего лишь вирус, - возразил ей Грего. Эндер уж было обеспокоился, что Грего уговаривает всех уничтожить десколаду - это на него не похоже: призывать к чему-либо, способному уничтожить свинксов. Грего практически рос среди них, знал их и разговаривал на их языке лучше, чем кто-либо другой. - Дети, ведите себя тихо и позвольте мне объяснить, - перебила их Новинья. - Мы дискутировали с Элой, что делать, если картофель начнет погибать. Эла сказала... Нет, Эла, объясни ему сама. - Идея довольно-таки простая. Вместо того, чтобы создавать растения, тормозящие развитие вируса десколады, мы должны атаковать сам вирус. - Правильно, - похвалил ее Грего. - Заткнись, - рявкнула Квара. - Будь добр, Грего, окажи уж всем такую любезность и сделай так, о чем так вежливо попросила тебя твоя сестра, - сказала Новинья. Эла вздохнула. - Мы не можем его убить, поскольку тогда погибнет вся туземная жизнь Лузитании, - продолжила она. - Именно потому я и хотела создать новый вид десколады. Он должен исполнять роль нынешнего вируса в репродукционных цикла всех лузитанских форм жизни, но должен быть лишен способности адаптироваться к новым видам. - И ты можешь выделить эту часть вируса? - спросил у нее Эндер. - Тебе удастся ее обнаружить? - Это маловероятно. Но мне кажется, что смогу отыскать те фрагменты, которые активны в свинксах и во всех остальных растительно-животных парах. Эти мы оставим, а все остальные отбросим. Прибавим рудиментарную способность к воспроизводству и вставим несколько рецепторов, чтобы вирус соответствующим образом реагировал на изменения в организмах носителей. Все это хозяйство помещаем в небольшой органелле - и замена десколады готова. Свинксы и остальные местные виды остаются в безопасности, а наши неприятности заканчиваются. - А потом вы опрыскаете всю планету, чтобы ликвидировать оригинальные вирусы? - спросил у нее Эндер. - Но что будет, если способный к сопротивлению вид уже появился? - Нет, не опрыскаем, поскольку тогда погибли бы и все вирусы, уже встроенные в тела всех существ на Лузитании. В этом месте как раз начинаются проблемы... - Как будто все остальное - это легкая штучка, - вмешалась Новинья. - Создать из ничего новую органеллу... - Мы не можем просто-напросто ввести эти органеллы нескольким или даже всем свинксам. Их следовало бы ввести в организмы каждого местного животного, дерева, травинки... - Это невозможно, - согласился Эндер. - Поэтому мы должны включить механизм, способный универсальным образом распространить органеллу и, одновременно, уничтожить раз и навсегда вирусы десколады. - Ксеноцид, - заявила Квара. - Как раз в связи с этим мы и ссоримся, - объяснила Эла. - Квара считает, что десколада обладает разумом. Эндер присмотрелся к своей самой младшей падчерице. - Разумная молекула? - Они имеют собственный язык, Эндрю. - Когда ты об этом узнала? - спросил Эндер. - Он пытался представить, каким образом способна разговаривать генетическая молекула, пускай даже такая длинная и сложная как вирус десколады. - Я уже давно это подозревала. Только мне не хотелось говорить, пока не будет стопроцентной уверенности, только вот... - Что означает - ты не уверена, - с триумфом в голосе заметил Грего. - Но я практически уверена. Только, пока мы не узнаем этого, вам нельзя уничтожить весь вид. - А как они разговаривают? - захотелось узнать Эндеру. - Понятное дело, что не так как мы. Они делятся информацией на молекулярном уровне. Первый раз я заметила это, когда работала над проблемой, каким образом новые, резистентные штаммы десколады распространяются так быстро и за столь короткое время заменяют все старые вирусы. Ответа мне найти не удалось, поскольку я неправильно ставила вопрос. Они не заменяют старые виды. Они просто передают информацию. - Ну да, перебрасываются стрелками, - буркнул Грего. - Это я так это назвала, - возразила Квара. - Я не поняла, что это и есть их язык. - Потому что это и не язык, - заявил Грего. - Это было пять лет назад, - заметил Эндер. - Ты утверждала, что эти стрелки несут с собой необходимые гены. Все вирусы, получившие такие стрелки, перестраивают собственную структуру, чтобы ввести новый ген. Да, это трудно признать языком. - Но ведь они посылают стрелки не только в этих случаях. Информационные молекулы выстреливаются и перехватываются все время, и, как правило, они вовсе не вводятся в структуру десколады. Они прочитываются несколькими фрагментами вируса и передаются следующему. - И это должен быть язык? - спросил Грего. - Пока что нет, - согласилась Квара. - Но иногда, когда вирус прочитает подобную стрелку, он создает новую и посылает ее дальше. И вот теперь нечто, из чего я делаю вывод, что это язык: передняя часть новой стрелки всегда начинается последовательностью, похожей на концовку стрелки, на которую отвечает. Это позволяет поддерживать направление разговора. - Разгово-о-ора... - презрительно бросил Грего. - Замолчи, а не то я тебя прибью, - предупредила его Эла. Эндеру пришло в голову, что даже спустя много лет голос Элы все еще обладал силой, способной притормаживать настроения Грего... во всяком случае, иногда. - Я прослеживала эти разговоры до сотни обменов. Большинство из ни заканчивается намного раньше. Некоторые из таких сообщений затем встраиваются в структуру вируса. Но, что самое интересное, это может быть абсолютно случайные фрагменты. Иногда один вирус перехватывает стрелку и сохраняет ее, а остальные этого не делают. Случается, что большинство вирусов сохраняет какую-то особенную стрелку. Только вот область, куда они ее вводят, именно та, которую нам исследовать труднее всего. Труднее, потому что она не является частью их структуры. Это их память, а отдельные представители вирусов между собой разнятся. Обычно получается так, что если принимают слишком много стрелок, то отбрасывают некоторые фрагменты памяти. - Завлекательно, - оценил Грего. - Только это совсем не наука. Эти стрелки можно объяснить сотней различных путей, в том числе эти случайные включения и отбрасывания... - И вовсе не случайные! - возмутилась Квара. - Все равно, это еще не язык. Эндер проигнорировал их ссору, поскольку в передатчике, похожем на драгоценный камень, который он носил в ухе, зашептала Джейн. Теперь она вспоминала о нем гораздо реже, чем в давние годы. Эндер слушал внимательно, без всяческого предубеждения. - Она зацепила нечто важное, - заявила Джейн. - Я проверила ее результаты. В данном случае происходит что-то такое, чего не случается ни в одной из субклеточных структур. Я провела множество самых различных анализов всех ее данных. Чем больше моделирую и тестирую этот особый тип поведения десколады, тем меньше это напоминает генетическое кодирование, а более всего - язык. В данный момент мы не можем исключать того, что вирус обладает разумом. Когда Эндер возвратился к дискуссии, речь держал Грего: - Ну почему это все, чего нам не удается объяснить, мы обязаны превращать в какие-то мистические переживания? - Он прикрыл глаза и затянул: - Я нашел новую жизнь! Я обнаружил новую жизнь! - Перестань! - крикнула Квара. - Вы начинаете перегибать палку, - вмешалась Новинья. - Грего, старайся не переходить границы рациональной дискуссии. - Это очень трудно, поскольку вся эта теория совершенно иррациональная. Ate agora quem je imaginou microbiologista que se torna namorada de uma molecula? Слыхал ли кто-нибудь про микробиолога, который бы налетал на молекулу? - Хватит! - резко оборвала его Новинья. - Квара точно такой же ученый, как и ты, и... - Была, - буркнул Грего. - И... если ты ненадолго заткнешься и позволишь мне закончить... она имеет право, чтобы ее выслушали. - Новинья рассердилась, только на Грего это, как и всегда, это никакого впечатления не произвело. - Ты должен уже знать, Грего, что довольно часто идеи, на первый взгляд самые абсурдные и противоречащие интуиции, становятся источником фундаментальных изменений. - Вы и вправду считаете это одним из таких переломных открытий? - Грего поочередно заглядывал всем прямо в глаза. - Говорящий вирус? Se Quara sabe tanto? Porque ela nao diz o que e que aqueles bichos dizem? Если Квара об этом столько знает, так почему не расскажет нам, о чем же разговаривают эти малые монстры? Грего перешел на португальский, вместо того, чтобы говорить на старке - языке науки и дипломатии. Это был знак, что дискуссия выходит из под контроля. - Разве это так важно? - спросил Эндер. - Важно! - подтвердила Квара. Эла обеспокоено поглядела на Эндера. - Имеется в виду разница между излечением угрожающей болезни и уничтожением целой разумной расы. Мне кажется, что это важно. - Нет, я спрашивал, - терпеливо объяснял Эндер, - важно ли то, что они разговаривают. - Нет, - ответила ему Квара. - Скорее всего, мы никогда не поймем и язык, только это вовсе не меняет того, что они разумны. Впрочем, о чем бы могли разговаривать вирусы с людьми? - Может мы попросили бы: "Перестаньте нас убивать"? - предложил Грего. - Если бы тебе удалось догадаться, как сказать это на языке вирусов, такая штука нам бы пригодилась. - Один только вопрос, Грего, - ответила ему Квара с притворной миленькой улыбкой. - Кто с кем разговаривает, мы с ними, или они с нами? - Сейчас мы не можем решать об этом, - решительно сказал Эндер. - Какое-то время мы еще можем подождать. - Откуда ты знаешь? - запротестовал Грего. - Откуда тебе знать, а вдруг завтра у нас все начнет чесаться, болеть, сами мы будем блевать, у нас поднимется температура, и в конце концов мы все не умрем, потому что за ночь вирусы десколады найдут способ, как раз и навсегда стереть нас с лица планеты? Тут такое дело - мы или они. - Мне кажется, что как раз сейчас Грего нам и объяснил, почему нам следует обождать, - ответил на это Эндер. - Вы слыхали, как он говорил про десколаду? "Найдут способ", чтобы нас уничтожить. Даже он считает, что вирусы обладают волей и принимают решения. - Ну, я просто сказал так. - Мы все так говорим. И думаем. Поскольку мы все чувствуем, что находимся с десколадой в состоянии войны. А это уже нечто большее, чем борьба с болезнью. Все это так, будто перед нами разумный, способный противник, противодействующий всем нашим начинаниям. За всю историю медицинских исследований еще не боролись с болезнью, у которой имеется столько способов преодоления используемых против нее стратегий. - Только лишь потому, что еще никто не боролся с микробом, имеющую настолько разросшуюся и сложную генетическую молекулу, - не сдавался Грего. - Именно, - согласился Эндер. - Этот вирус - единственный в своем роде. Вполне возможно, что он может обладать такими способностями, которых мы не можем себе представить ни у какого менее сложного по структуре вида, чем у позвоночных. Слова Эндера на мгновение повисли в воздухе. В этот момент Эндер представлял, что, возможно, в этой дискуссии он исполнил положительную роль, потому что, как обычный Говорящий, смог добиться хоть какого-то понимания. Но Грего тут же вывел его из заблуждения. - Если даже Квара и права, если угадала, что все вирусы десколады без исключения имеют научные степени по философии и публикуют статьи на тему, как бороться с людьми, пока те не издохнут, так что с того? Нам что, валиться на спину и лапки кверху, только лишь потому, что желающий прикончить нас вирус такой чертовски шустрый? - Квара должна продолжать свои исследования и дальше, - спокойно ответила Новинья. - Мы должны выделить ей побольше средств. А Эла должна вести свои. На сей раз запротестовала Квара. - А зачем мне мучаться над тем, как их понять, если вы все хотите их уничтожить? - Разумный вопрос, - согласилась Новинья. - А с другой стороны, зачем тебе мучаться, стараясь и понять, если они вдруг откроют способ пробиться через наши химические барьеры, чтобы убить всех нас? - Мы или они, - повторил Грего. Эндер знал, что Новинья выбрала правильное решение: вести исследования в обои направлениях, а впоследствии, когда узнают побольше, выбрать наиболее перспективное. Только ни Квара, ни Грего не заметили самого главного. Оба предполагали, что все зависит только лишь от того, обладает ли десколада разумом. - Даже если вирусы и разумны, - продолжил Эндер, - это вовсе не означает, что они неприкасаемы. Вся штука в том, кем они окажутся - раменами или варельсе. Если раменами... если нам удастся их понять, а они сумеют понять нас достаточно хорошо, чтобы мы смогли жить рядом... тогда все в порядке. Мы будем в безопасности, и они тоже. - Великий политик собирается подписывать договор с молекулой? - спросил Грего. Эндер проигнорировал его издевательский тон. - С другой стороны, если они пытаются нас уничтожить, если мы не сможем с ними договориться, тогда они варельсе: разумные чужие, но абсолютно враждебные и опасные. Варельсе - это чужие, с которыми мы не сможем сосуществовать. Варельсе - это чужие, с которыми мы самым естественным образом ведем постоянную войну. И тогда у нас нет никакого иного выбора: нашей моральной обязанностью будет делать все, чтобы победить. - Вот это правильно, - согласился Грего. Несмотря на триумфальный тон в голосе брата, Квара внимательно слушала Эндера, взвешивая каждое слово. В конце концов она кивнула. - При условии, что мы заранее не станем предполагать, что они варельсе. - И даже тогда имеется шанс, что имеется третий выход, - заметил Эндер. - А вдруг Эле удастся преобразовать все вирусы десколады, не разрушая их системы языка и памяти. - Нет! Нет! - бурно запротестовала Квара. - Вы не можете... даже права не имеете оставлять им воспоминания, отбирая при том способность к адаптации. Ведь это так же, как будто бы они провели над всеми нами лоботомию. Война так война. Убейте их, но не оставляйте памяти, забирая одновременно волю. - Это уже не имеет значения, - вмешалась Эла. - Я и так поставила перед собой невыполнимую задачу. Десколаду трудно оперировать. Как я могу усыпить молекулу, чтобы та не покалечилась, когда будет наполовину ампутированной? Возможно десколада и слабо разбирается в физике, но намного лучше, чем я в молекулярной хирургии. - Как и раньше, - буркнул Эндер. - Как и раньше, мы ничего не знаем, - заявил Грего. - Разве, что десколада старается убить нас все. А мы все еще рассуждаем - нужно ли нам сражаться. Какое-то время я еще смогу спокойно сидеть и ждать. До времени. - А как же со свинксами? - спросила Квара. - По-видимому, они ведь имеют право голоса относительно трансформации молекулы, которая не только позволяет им размножаться, но и, скорее всего, сделала из них разумную расу? - Этот вирус пытается нас убить, - не согласился Эндер. - Если Эле удастся ликвидировать десколаду, не нарушая репродукционного цикла pequeninos, то, я считаю, они не имеют права протестовать. - А вдруг они считают по-другому. - В таком случае, они, по-видимому, не должны знать, что мы делаем, - заметил Грего. - Нам нельзя говорить никому, ни людям, ни свинксам о проводимых здесь исследования, - сурово заявила Новинья. - Это могло бы вызвать страшные недоразумения, ведущие к насилию и смерти. - Выходит так, что мы, люди, являемся судьями для всех остальных существ, - рыкнула Квара. - Нет, Квара. Мы, ученые, собираем информацию, - сказала на это Новинья. - И пока мы ее не соберем достаточно много, никто ни о чем решать не может. Потому-то все здесь присутствующие обязаны хранить тайну. Это касается и Квары с Грего. Вы не расскажете никому, пока я вам этого не позволю, а я не позволю, пока мы сами не узнаем чего-нибудь побольше. - Пока не разрешишь ты? - с вызовом спросил Грего. - Или пока не разрешит Голос Тех, Кого Нет? - Это я здесь главный ксенобиолог, - холодно объявила Новинья. - И только мне решать, достаточно ли много нам известно. Это вам понятно? Она подождала, пока все не подтвердили. Новинья поднялась с места. Встреча подошла к концу. Квара и Грего вышли практически сразу; Новинья поцеловала Эндера в щеку, после чего выпихнула и его, и Элу из кабинета. Эндер задержался в лаборатории, чтобы поговорить с Элой. - Существует ли способ распространить твой вирус-заменитель по всей популяции коренных видов Лузитании? - Не знаю, - призналась та. - Это легче, чем вводить его во все клетки отдельных организмов настолько быстро, чтобы десколада не успела приспособиться или же сбежать. Мне придется создать что-то вроде носителя для вируса и, по-видимому, основать его строение на модели самой десколады. Это единственный известный мне паразит, который атакует носителя так быстро и настолько всесторонне, как должен делать мой носитель. Это смешно... я пытаюсь заменить десколаду, применяя методы, применяемые ее же вирусами. - Это совершенно не смешно, - заартачился Эндер. - Именно так и функционирует мир. Кто-то мне сказал, что единственный стоящий твоего внимания учитель - это твой враг. - Тогда Квара и Грего должны вручить друг другу докторские степени. - Они ведут друг с другом здоровую дискуссию, - согласился Эндер. - Они заставляют нас взвешивать каждый аспект наших начинаний. - Она перестанет быть здоровой, как только хоть один из них переведет дискуссию за рамки семьи, - заявила Эла. - Эта семья никогда не разговаривает о своих проблемах с чужими, - напомнил ей Эндер. - Я знаю про это лучше всех. - Совсем наоборот, Эндер. Ты должен лучше всех знать и то, как сильно мы желаем поговорить с кем-то чужим... когда посчитаем, что наши потребности это обосновывают. Эндер должен был согласиться с тем, что Эла права. Когда он сам прилетел на Лузитанию, очень трудно было склонить Квару, Грего, Миро, Квимо и Ольхадо, чтобы те доверились ему и начали с ним разговаривать. Зато Эла стала общаться с ним с самого начала, в конце концов к ней присоединились и все остальные дети Новиньи. А потом и сама Новинья. В этой семье все были исключительно верны друг другу, но каждый имел такие же исключительно сильные убеждения и собственные мнения; и свой собственный взгляд на вещи считал более правильным. Грего или Квара могли посчитать, что уведомление кого-либо, не входящего в семью, совпадает с интересами Лузитании, человечества или же науки, и тогда тайне конец. Именно таким вот образом был нарушен принцип невмешательства в общество свинксов еще до того, как Эндер появился на планете. Как это мило, подумал он. Еще одна возможная причина катастрофы, над которой я совершенно не властен. Выходя из лаборатории, Эндер - как это случалось уже множество раз - пожелал, чтобы рядом с ним очутилась Валентина. Вот она прекрасно умела распутывать моральные дилеммы. Вскоре она здесь появится... вот только, не будет ли уже поздно? Эндер понимал, и в большинстве случаев соглашался как с точкой зрения Грего, так и Квары. Более же всего для него была болезненной необходимость сохранения тайны. Он не мог поговорить с pequeninos, даже с одним только Человеком, о том решении, которое повлияет на жизнь свинксов в той же степени, что и на жизнь колонистов с Земли. И все же - Новинья была права. Публичное рассмотрение этого вопроса - сейчас, когда неизвестно даже, а имеется ли у этого вопроса решение - в наилучшем случае вызовет беспокойство, а в наихудшем - анархию и кровопролитие. Пока что свинксы жили мирно, но в их истории было множество кровавых войн. Эндер вышел через калитку и направился к экспериментальному полю. Там он увидал Квару с палками в руках, погруженную в беседе с отцовским деревом человека. По стволу она не стучала, иначе Эндер наверняка бы это услыхал. Выходит, она хотела поговорить с Человеком наедине. Прекрасно. Он пойдет по дальней дороге, обойдет, чтобы не слишком приближаться и не подслушивать. Но когда Квара заметила, что Эндер глядит в ее сторону, она тут же закончила разговор и быстрым шагом направилась по тропинке к воротам. Естественно, при этом она столкнулась с ним нос к носу. - Какие-то секреты? - спросил он. Это должно было прозвучать как шутка. Но, когда слова были уже сказаны, а у Квары на лице появилось таинственное выражение, Эндеру вдруг стало ясно, о каком секрете могла она беседовать. И ее ответ подтвердил все его подозрения. - Понятие честности у мамы не всегда совпадает с моим, - заявила она. - У тебя, кстати, тоже. Эндер догадывался, что девушка сделать подобное, но ему и в голову не могло придти, что она сделает это так скоро, после того как обещала молчать. - А разве честность - это самое главное? - спросил он. - Для меня - да. Квара попыталась обойти Эндера и пройти к воротам, но тот схватил ее за руку. - Отпусти меня. - Рассказать Человеку - это дело одно, - сказал Эндер. - Человек весьма умен. Но ничего не рассказывай другим. Некоторые свинксы, особенно самцы, могут повести себя очень агрессивно, если посчитают, что имеют к этому причину. - Это не самцы, - ответила ему Квара. - Сами себя они называют братьями, а мы, скорее всего, обязаны называть их мужчинами. - Она победно усмехнулась. - Ты даже наполовину не лишен всех предубеждений, как сам хочешь в это верить. После чего оттолкнула Эндера и побежала через ворота в Милагре. Эндер подошел к отцовскому дереву. - Что она говорила тебе, Человек? - спросил он. - Неужто сказала, что, скорее умрет, чем позволит уничтожить десколаду, если при том пришлось бы в чем-то ущемить тебя и твой народ? Понятное дело, что Человек не отвечал, поскольку Эндер и не собирался бить говорящими палками, используемыми для разговора на языке отцов, по стволу. Если бы он это сделал, самцы свинксов услыхали бы и тут же примчались. Доверительного разговора между свинксами и отцовскими деревьями просто не могло существовать. Если бы отцовское дерево пожелало конфиденциальности, оно всегда могло беззвучно поговорить с другими деревьями - они общались разумами, как королева улья с жукерами, служившими ей глазами, ушами, руками и ногами. Вот если бы я смог сделаться элементом этой коммуникативной сети, вздохнул Эндер. Мгновенный контакт, чистейшая мысль, пересылаемая в любую точку вселенной... И все же, ему нужно было поговорить, измене Квары следовало что-то предпринять. - Человек, мы делаем все, что в наши силах, чтобы спасти и людей, и pequeninos. Если будет возможным, мы постараемся сохранить даже вирус десколады. Эла с Новиньей очень хорошие специалисты в своем деле. Точно так же, как и Грего с Кварой. Но пока что, пожалуйста, доверься нам и никому этого не повторяй. Прошу тебя. Если люди и свинксы узнают, какая опасность им всем грозит, пока нам не удастся с нею справиться, последствия могут быть страшными. Ничего больше сказать Эндер не мог. Он направился к экспериментальному полю. Еще до заката он с Садовником закончил обследования, после чего очистили все поле и сожгли растения. В деструктивном поле никакие крупные молекулы не могли выжить. Поэтому Эндер с Садовником сделали все, чтобы удостовериться в том, что десколада забыла обо всем, чему могла научиться на этой территории. Единственное, чего они не могли сделать, это избавиться от вирусов в клетках собственных организмов. А вдруг Квара была права? Если десколада внутри барьера уже успела "рассказать" вирусам, переносимым в телах Эндера и Садовника, о том, что успела узнать из нового сорта картофеля? О тех блокадах, которые пытались ввести Эла с Новиньей? О способах борьбы с десколадой? Если вирус и вправду разумен, если у него имеется язык для распространения информации и передачи образчиков поведения... то как же Эндер или кто-либо иной могут питать надежды на коечную победу? Ведь в таком случае, вирусы могут оказаться самым эластичным видом, лучше всего приспособленным к завоеванию новых миров и к исключению более сильных, чем люди, свинксы, жукеры или какие-либо иные проживающие на планета создания, соперников. С этой мыслью Эндер ложился спать; эта мысль терзала его даже тогда, когда он занимался с Новиньей любовью. Она пыталась утешить его, как будто это он - не она - несла на себе бремя забот этого мира. Эндер пытался оправдывать сам себя, но быстро понял, что это напрасное занятие. Зачем же к заботам жены прибавлять еще и свои собственные? Человек выслушал слова Эндера, вот только выполнить его просьбу он не мог. Молчать? Не тогда, когда люди создают новые вирусы, грозящие изменением жизненного цикла pequeninos. Понятное дело, Человек ничего не расскажет незрелым братьям и женам. Но может - и он сделает так - рассказать всем отцовским деревьям на Лузитании. Они имеют право знать, что происходит, чтобы совместно подумать, что делать, если вообще что-то делать. Еще до заката каждое отцовское дерево уже знало, как и Человек, о планах людей и о том, насколько - по его мнению - им можно доверять. Большинство с ним согласилось: пока что разрешим людям продолжить исследования. Но следует внимательно следить за всем и приготовиться к тому моменту, который случиться может - хотя и будем надеяться, что он никогда не наступит - когда люди и pequeninos начнут войну друг против друга. В этой войне шансов у нас никаких, но, прежде чем люди нас перебьют, может найдется какая-нибудь лазейка, чтобы хоть некоторые сбежали. Еще до рассвета они составили планы и связались с королевой улья, единственным внечеловеческим источником развитой техники на планете. И не успел этот день подойти к концу, как строительство звездолета, способного покинуть Лузитанию, уже началось. 7. ТАЙНАЯ НАПЕРСНИЦА Правда ли это, что в давние дни, когда вы запускали космолеты, чтобы заселять новые миры, то всегда могли разговаривать друг с другом, как будто бы стояли в одном и том же лесу? Мы предполагаем, что то же самое будет и с вами. Когда вырастут новые отцовские деревья, они всегда будут с вами. Расстояния не имеют никакого влияния на филотические соединения. Вот только, будем ли мы соединены? Мы же не вышлем в полет деревьев. Только братьев, несколько жен и сотню малых матерей, чтобы они родили новые поколения. Путешествие продлится десятки лет. Как только они доберутся на место, лучшие из братьев будут переведены в третью жизнь, но пройдет, самое малое, год, пока первое из отцовских деревьев вырастет настолько, чтобы дать поросль молоди. Как же этот первый отец в новом мире узнает, как с нами связаться, как с нами заговорить? Как мы приветствуем его, еще не зная, где он находится? Пот стекал по лицу Цинь-цзяо. Она наклонялась, а капли стекали по щекам, к глазам, по носу. А уже оттуда пот капал в мутную воду, заливавшую рисовые чеки, или же на проклюнувшиеся над поверхностью воды ростки. - Почему ты не вытрешь лица, праведная? Цинь-цзяо подняла голову, чтобы узнать, кто же это очутился достаточно близко, чтобы заговорить с нею. Обыкновенные люди, занятые праведным трудом, обычно держались от нее подальше. Присутствие богослышащей заставляла их чувствовать себя не в своей тарелке. Это была девчонка, моложе Цинь-цзяо - лет, возможно, четырнадцать. У нее была мальчишеская фигурка и очень коротко подстриженные волосы. В ней была какая-то открытость, полнейшее отсутствие робости, что показалось Цинь-цзяо весьма странным и не совсем приятным. Поначалу ей захотелось просто-напросто проигнорировать девчонку. Только это было бы проявлением спесивости. Это было так, как будто бы она сказала: поскольку я богослышащая, то могу и не отвечать, когда со мной заговаривают. Никто и не догадается, что не отвечает она, поскольку размышления о чем-либо другом, кроме невозможном для выполнения задании, поверенном ей великим Хань Фей-цы, доставляет ей чуть ли не физическую боль. Поэтому она ответила... но вопросом. - А почему я обязана вытереть лицо? - А разве тебе не щекотно? Ну, от пота, что стекает у тебя по лицу? Разве он не заливает тебе глаз, и они потом не жгут? Цинь-цзяо опустила голову и на какой-то миг вернулась к работе. На сей раз она уже обращала внимание на собственные чувства. И правда, было щекотно, а глаза жгло от попадавшего в них пота. Весьма неприятное и раздражающее чувство. Цинь-цзяо медленно выпрямилась... и заметила, как это больно, как протестует позвоночник, когда меняешь позу. - Да, - сказала она, - и жжет, и щекочет. - Так вытри его, - посоветовала девочка. - Рукавом. Цинь-цзяо глянула на рукав. Он и так уже пропитался ее потом. - А разве вытирание помогает? - спросила она. И вот тут девчонка открыла нечто, что ранее никогда не приходило ей в голову. Она размышляла некоторое время, а потом вытерла лоб рукавом. Потом усмехнулась. - Нет, праведная. Нисколечко не помогает. Цинь-цзяо мрачно кивнула и вернулась к работе. Но щекотание стекающего пота, жжение в глазах и боль в спине мешали теперь намного сильнее. Неудобства позволили забыть о надоедливых мыслях... хотя, должно ведь быть наоборот. Девочка только усилила ее страдания, обратив на них внимание... И все же, как это ни странно, дав понять Цинь-цзяо о страданиях ее тела, она освободила ее от осаждавших ее разум вопросов. Цинь-цзяо рассмеялась. - Это ты надо мной смеешься, праведная? - спросила девочка. - Нет, это я по-своему тебя благодарю, объяснила ей Цинь-цзяо - Пускай всего на мгновение, но ты сняла с моей души огромное бремя. - Ты смеешься надо мной за то, что я посоветовала тебе вытереть пот, хотя это никак не помогает. - Я же сказала, что смеюсь вовсе не потому, - повторила Цинь-цзяо. Она выпрямилась и поглядела девочке прямо в глаза. - Я не лгу. Девочка, казалось, опешила, но вовсе не так, как следовало бы. Когда богослышащий говорит именно таким тоном, как только что высказалась Цинь-цзяо, все тут же начинали кланяться и проявлять свое уважение к ним. Но эта малышка всего лишь обдумала слова Цинь-цзяо и кивнула. Цинь-цзяо могла сделать только один вывод. - Ты тоже из богослышащих? - спросила она. Девочка широко раскрыла глаза. - Я? - удивилась она. - Мои родители из низкого сословия. Отец разбрасывает навоз на полях, а мать моет посуду в ресторане. Понятно, что это еще ничего не доказывало. Конечно, чаще всего боги отбирали детей богослышащих, но иногда обращались и к таким, родные которых никогда божественного голоса не слыхали. Но все считали, что боги никогда не интересовались детьми низких сословий. И правда, они редко обращались к тем, родители которых не были всесторонне образованными. - Как тебя зовут? - спросила Цинь-цзяо. - Си Вань-му, - ответила девочка. Цинь-цзяо сделала глубокий вдох и стиснула губы, чтобы не рассмеяться. Но Вань-му не рассердилась - она лишь скривилась, как бы с нетерпением. - Извини, - сказала Цинь-цзяо, как только лишь к ней вернулась способность нормально говорить. - Но ведь это же имя... - Царственной Матери Запада, - закончила Вань-му. - Что я могу сделать, если такое мне выбрали родители? - Это очень благородное имя. Моя прародительница-сердце была великой женщиной, но всего лишь смертной поэтессой. А твоя принадлежит к самым древним среди богов. - И что мне с того? Родители согрешили гордыней, назвав меня именем столь исключительной богини. Потому-то боги никогда ко мне и не обратятся. Горечь слов Вань-му опечалила Цинь-цзяо. Если бы только девочка знала, с какой охотой поменялась она сама поменялась бы с ней местами. Освободиться от голоса богов! Никогда уже больше не наклоняться над полом и не прослеживать линии слоев в древесине, никогда не мыть рук, разве что те просто запачкаются... И все же, Цинь-цзяо не могла объяснить этого девочке. Та просто бы не поняла. Для Вань-му богослышащие были привилегированной, бесконечно мудрой и недоступной элитой. Если бы Цинь-цзяо стала убеждать, что бремя, несомое богослышащими, намного больше, чем все вознаграждения за него, это прозвучало бы как ложь. Разве что, для Вань-му богослышащие не были такими уж недоступными - она ведь заговорила первой. Поэтому Цинь-цзяо и решила признаться, что лежит у нее на сердце. - Си Вань-му, я бы с охотой прожила остаток собственной жизни в слепоте, лишь бы только могла освободиться от голоса богов. Вань-му была настолько шокирована, что даже раскрыла рот. Цинь-цзяо тут же пожалела о собственных словах. - Я пошутила, - объяснила она. - Нет, - запротестовала Вань-му. - Вот теперь ты обманываешь. А перед тем говорила правду. - Она подошла поближе, волоча ноги по воде и топча рисовые побеги. - Всю свою жизнь я видала богослышащих в чудесных шелках, которых в носилках несут в храмы. Все им кланялись, все компьютеры были открыты для них. Когда они говорят, их слова будто музыка. Так кто бы не захотел стать одним из них? Цинь-цзяо не могла ответить откровенно, не могла признаться: каждый день боги унижают меня, приказывая выполнять глупые, бессмысленные действия, которые должны меня очистить... и на следующий день все начинается сначала. - Ты не поверишь мне, Вань-му, но уж лучше жить здесь, на полях. - Нет! - крикнула Вань-му. - Тебя всему научили! Ты знаешь все, что можно знать! Ты умеешь говорить на многих языках, ты можешь прочесть все слова, твои мысли превышают мои настолько, насколько мои превышают мысли какого-нибудь червяка. - У тебя ясная и выразительная речь, - заметила Цинь-цзяо. - Ты должна была ходить в школу. - В школу! - скорчила презрительную мину Вань-му. - Да какое им дело до школ, предназначенных для таких как я детей? Нас учили читать, но лишь настолько, чтобы читать молитвы и уличные вывески. Нас учили считать, но лишь для того, чтобы мы умели делать покупки. Мы заучивали на память мудрые мысли, но только такие, которые поучают радоваться своему месту в жизни и слушаться более мудрых. Цинь-цзяо не имела представления о том, что школы могут быть именно такими. Она верила, что детей в школах учат тому же самому, что и она узнавала от своих преподавателей. Но она сразу же поняла, что Вань-му говорит правду: один учитель никоим образом не способен передать трем десяткам учеников всего того, что Цинь-цзяо узнала как единственная ученица у множества преподавателей. - Мои родители бедны, - заявила Вань-му. - Так зачем же им терять время, обучая меня больше, чем нужно служанке? Ведь это моя самая большая надежда: сделаться служанкой в доме какого-нибудь богача. Они бы уже проследили, чтобы я умела хорошо мыть полы. - Кое-что про полы я знаю. - Кое-что ты знаешь обо всем. Так что не говори мне о том, как тяжело быть богослышащей. Боги никогда не подумали обо мне. И, уверяю тебя, это гораздо хуже. - А почему ты не побоялась заговорить со мной? - Я решила ничего не бояться. Ну что ты сможешь сделать такого, чтобы еще сильнее ухудшить мою жизнь? Я могу приказать тебе каждый день мыть руки, пока те не начнут кровоточить. Но в этот момент в мыслях Цинь-цзяо что-то перещелкнуло, и до нее дошло, что девочка не обязательно воспримет это как ухудшение судьбы. Возможно, что она бы с радостью скребла бы свои руки, пока не остался бы клочок кожи у запястий, лишь бы только иметь доступ к знаниям. Цинь-цзяо мучило задание, поверенное ей отцом, но задание это - выполнит она его или нет - изменит историю. Вань-му никогда не получит задания, которого она не сможет выполнить и на следующий день; она всегда будет выполнять лишь такую работу, которая будет отмечена и оценена лишь в том случае, если будет выполнена плохо. Работа служанки была столь же бессмысленна, как и ритуалы очищения. - Жизнь служанки должна быть тяжкой, - отметила Цинь-цзяо. - Я рада, что тебя еще никто не нанял. - Мои родители ждут, надеясь, что я сделаюсь красивой женщиной. Тогда, если меня примут на службу, они получат больше денег. Может статься, что управляющий какого-нибудь богатея захочет взять меня в услужение к жене своего хозяина... и, может, богатая дама выберет меня своей тайной наперсницей... - Ты уже и сейчас красива, - заметила Цинь-цзяо. Вань-му пожала плечами. - Мою подружку, Фан-лю, уже взяли на службу. Она говорит, что уродины работают больше, но мужчины к ним не цепляются. Некрасивые служанки могут думать все, что им угодно. Им не приходится говорить своим хозяйкам приятных вещей. Цинь-цзяо подумала о слугах в собственном доме. Она знала, что ее отец никогда не пристает к горничным. И никто никого не заставлял, чтобы ей говорили только приятное. - В моем доме все иначе, - сказала она. - Но ведь я не служу в твоем доме, - парировала Вань-му. И вдруг все сделалось ясным. Это не импульс склонил Вань-му начать эту беседу. Она заговорила, тая в душе надежду, что получит работу в доме богослышащей. Наверняка ведь все местечко сплетничает о том, что у молодой богослышащей дамы, Хань Цинь-цзяо, которая уже закончила учебу и получила первое взрослое задание, до сих пор нет еще ни мужа, ни тайной наперсницы. И Вань-му наверняка приложила старания, чтобы попасть в ту же самую группу праведного труда, что и Цинь-цзяо, чтобы завести этот разговор. На какое-то мгновение Цинь-цзяо даже рассердилась. Но тут же и подумала: а почему бы Вань-му и не сделать того, что она сделала? Самое худшее, что могло произойти, это если бы я разгадала ее намерения, рассердилась и не приняла девушку на работу. Так что ее жизнь никак не будет хуже, чем до того. А если бы я не разгадала ее, то полюбила и взяла ее на службу, и она сделалась бы тайной наперсницей богослышащей. Разве на ее месте я не поступила бы точно также? - Неужели тебе кажется, будто ты способна меня обмануть? - спросила она. - Будто я не пойму, как ты все распланировала, чтобы я взяла тебя к себе? Вань-му, казалось, смутилась, на глазах у нее показались слезы, она явно перепугалась. Но при всем при этом она благоразумно молчала. - Почему ты не разозлишься? - спросила Цинь-цзяо. - Почему не отрицаешь, что заговорила со мной не только лишь за этим? - Потому что это правда, - призналась Вань-му. - А теперь я уже уйду. Именно это и хотелось услыхать Цинь-цзяо: честный ответ. Она вовсе не собиралась позволить девушке уйти. - Сколько из того, что ты рассказывала, правды? О том, будто ты хочешь учиться? Что желаешь в жизни чего-то большего, чем просто попасть на службу? - Все. - В голосе Вань-му прозвучала страстность. - Только, разве имеет это какое-нибудь значение? Ведь ты же несешь ужасающее бремя голоса богов. Последние слова Вань-му произнесла с таким презрительным сарказмом, что Цинь-цзяо чуть не расхохоталась. Но ей удалось сдержаться. Ей не хотелось, чтобы Вань-му злилась еще сильнее. - Си Вань-му, дочь-сердца Царственной Матери Запада, я приму тебя на службу в качестве собственной тайной наперсницы, но лишь в том случае, если ты согласишься со следующими условиями. Во-первых, я буду твоей учительницей, а ты будешь со всем тщанием учить все, что тебе задам. Во-вторых, ты будешь обращаться ко мне как к равной, не будешь бить поклонов и называть меня "святейшей". И в-третьих... - Как же я могу это сделать? - удивилась Вань-му. - Если я не буду обращаться к тебе с надлежащим уважением, другие скажут, что я недостойна, и накажут, когда ты не будешь видеть. Это опозорит нас обеих. - Понятное дело, что тебе придется проявлять ко мне уважение, когда нас будут видеть другие. Но когда мы останемся одни, ты и я, будем относиться друг к дружке, как равные. В противном случае я отошлю тебя домой. - А третье условие? - Ты никому не выдашь ни единого слова из того, что я тебе скажу. На лице Вань-му появилось гневное выражение. - Тайная наперсница никогда не болтает. В наших мыслях возводят специальные барьеры. - Эти барьеры лишь напоминают о том, чтобы не болтать. Но, если тебе по-настоящему хочется, их можно обойти. А есть и такие, которые попытаются тебя убедить в том, чтобы ты предала. Цинь-цзяо подумала о карьере отца, обо всех тайнах Конгресса, которые он хранил в памяти. Он не выдавал их никому; у него не было никого, с кем он мог бы поговорить... за исключением - иногда - Цинь-цзяо. Если Вань-му окажется достойной доверия, у Цинь-цзяо такой человек появится. Она уже не будет столь одинокой, как ее отец. - Ты меня понимаешь? - задала она вопрос. - Остальные подумают, что я принимаю тебя на службу как тайную наперсницу. А мы обе будем знать, что на самом деле, ты приходишь в мой дом в качестве ученицы, и что ты должна быть моей подругой. Изумленная Вань-му глядела на нее. - Неужели ты сделаешь это, раз боги выдали тебе, что я подкупила надзирателя, чтобы он направил меня в твою группу и не помешал нам поговорить? Понятное дело, что ничего подобного боги и не говорили. Но Цинь-цзяо лишь усмехнулась. - А почему тебе не пришло в голову то, что боги, возможно, сами желают того, чтобы мы подружились? Опешив, Вань-му сцепила пальцы и нервно рассмеялась. Цинь-цзяо взяла ее за руки и убедилась в том, что они дрожат. Девочка не была такой уж нахальной, как ей хотелось казаться. Вань-му поглядела на собственные ладони, а Цинь-цзяо тоже глянула на них. Руки были покрыты грязью, уже подсохшей, поскольку девушки долго стояли выпрямившись и не погружали рук в воду. - Мы ужасные грязнули, - захихикала Вань-му. Цинь-цзяо давно уже научилась не обращать внимание на грязь праведного труда. Эта грязь не нуждалась в покаянии. - Мои руки бывали гораздо грязнее, чем сейчас, - ответила она. - Когда ты закончишь праведно трудиться, пойдешь со мной. Я скажу отцу о нашем плане, а он уже решит, сможешь ли ты сделаться моей тайной наперсницей. Вань-му скривилась. Цинь-цзяо с удовольствием отметила, что у девочки очень выразительное лицо. - Что случилось? - спросила она. - Отцы всегда обо всем решают. Цинь-цзяо кивнула, удивившись тому, что Вань-му заявляет нечто столь очевидное. - Это начало мудрости, - заявила она. - А кроме того, моя мать уже умерла. Праведный труд заканчивался рано пополудни. Официально потому, чтобы живущие далеко люди имели время на то, чтобы вернуться домой. В действительности же причиной была традиционная пирушка, которая устраивалась по выполнению праведного труда. Люди работали во время пополуденной дремоты, потому чувствовали себя сонными, как будто не спали всю ночь. Остальные были мрачными и ленивыми. И то, и другое становилось причиной того, чтобы выпить и закусить с приятелями, а потом завалиться в постель гораздо раньше обычного, как бы вознаграждая утраченную сиесту и отдыхая после тяжкой работы. Цинь-цзяо была из тех, кто чувствовал себя неуютно; Вань-му, явно, точно так же. А может все это было потому, что Цинь-цзяо мучалась проблемой Лузитанского Флота, в то время как Вань-му сделалась тайной наперсницей богослышащей. Цинь-цзяо провела девочку через все этапы приема на работу в доме Хань: ванная, отпечатки пальцев, контроль служб безопасности... пока, наконец, не поняла, что ни мгновения больше не сможет выдержать болтовни Вань-му. И она ушла. - Неужели я рассердила свою госпожу? - услыхала Цинь-цзяо встревоженный голосок Вань-му, когда поднималась по лестнице в свою комнату. - Богослышащие отвечают совсем другим голосам, а не твоему, малышка, ответил Ю Кунь-мей, охранник дома Хань. Он ответил мягко. Цинь-цзяо часто удивлялась деликатности и мудрости тех людей, которых принимал на работу отец. Она подумала, а смогла бы она сама сделать настолько удачный выбор. Лишь только она подумала об этом, то сразу же поняла, что поступила недостойно, приняв решение столь быстро и не посоветовавшись с отцом. Вань-му наверняка окажется неподходящей, и отец накажет ее саму за недостаток серьезности. Девушка представила его укоры, и одного этого было достаточно, чтобы боги тут же разгневались. Цинь-цзяо сразу же почувствовала себя нечистой. Она побежала в свою комнату и закрыла за собой двери. Горькой иронией было то, что она сама могла бесконечно рассуждать о том, сколь ненавистны ей ритуалы, которых требуют боги, сколь пусты богослужения... но достаточно было одной только мысли о нелояльности к отцу или Конгрессу, и тут же следовало выполнять обряд покаяния. Обычно ей удавалось сопротивляться полчаса, час, иногда даже больше - сопротивляясь призыву богов, оставаясь нечистой. Но сегодня девушка не могла дождаться очищения. В какой-то мере ритуал имел смысл, структуру, начало, конец и установленные правила. Совершенно не так, как проблема Лузитанского Флота. Уже стоя на коленях, она сознательно выбрала самый узенький, самый незаметный слой на самой светлой половице. Нынешнее покаяние должно было стать тяжелым; и может после него боги посчитают ее чистой и укажут ей путь разрешения поставленного ей отцом задания. Дорога через всю комнату заняла у Цинь-цзяо полчаса, поскольку линия все время терялась с глаз, и приходилось начинать заново. В конце концов, измученная, с высохшими от прослеживания древесного слоя глазами, она хотела только одного - заснуть. Но вместо этого она уселась на полу перед терминалом и вызвала резюме всей своей предшествующей работы. После изучения и исключения всех бесполезных и абсурдных выводов, которые накопились за время ее работы, остались только три общие категории объяснений. Первая: что причиной исчезновения флота была естественная причина, которую - в связи с ограниченностью скорости света - астрономы пока что еще не увидали. Вторая: что прекращение связи произошло в результате либо саботажа, либо решения, принятого командованием флота. И третья: что причиной был заговор на одной из планет. Первую категорию, в связи с характером перемещения в пространстве, можно было практически исключить. Дело в том, что космолеты летели слишком далеко друг от друга, чтобы какой-то естественный феномен уничтожил всех их одновременно. Перед отлетом эскадры корабли даже не встречались - это было бы только напрасной потерей времени, совершенно излишней, благодаря существованию анзиблей. Корабли отправились в строну Лузитании из тех мест, где они находились в момент включения их в экспедицию. Даже теперь, когда до цели оставалось, самое большее, год пути, расстояния между ними были слишком огромны, чтобы какое-либо вообразимое природное явление могло одновременно их всех достать. Вторая категория причин тоже казалась практически столь же невозможной. Прежде всего, потому что исчез весь флот, без каких-либо исключений. Разве могли бы люди реализовать собственные планы с такой эффективностью? Причем, не оставив каких-либо следов в базах данных, профилях личности и реестрах сеансов связи, хранимых в планетарных компьютерах. Не было доказательств и того, чтобы кто-то изменял или стирал данные, или же скрывал какие-то сообщения. Если даже план родился внутри флота, этому не было никаких доказательств. То же самое отсутствие следов говорило, что теория заговора на планетах еще менее реальна. И все три возможности оказывались совершенно неправдоподобными, если принять во внимание одновременность явления. Насколько можно было утверждать, корабли прервали связь через анзибли практически в один и тот же миг. Разница по времени составляла несколько секунд, ну, может, минут... но наверняка не больше, чем пять, никогда на столь долго, чтобы на одном корабле хоть кто-то обнаружил исчезновение другого. Резюме было весьма элегантным в собственной простоте. Оно принимало во внимание абсолютно все возможности, все аспекты, все накопленные доказательства. И все указывало на то, что никакое объяснение вообще невозможно. Так зачем же отец поступил со мной так, подумала Цинь-цзяо уже не в первый раз. И мгновенно - как и всегда - почувствовала себя недостойной, раз вообще задала подобного рода вопрос, усомнившись в абсолютной правоте всех отцовских решений. Ей нужно было умыться - немного, лишь бы избавиться от нечистоты своих мыслей. Но этого она не сделала, позволив, чтобы глас богов набухал в ней, чтобы божественный приказ сделался более суровым. Но на сей раз она сопротивлялась не ради тренировки выдержки. Девушка совершенно сознательно пыталась обратить внимание богов к собственной персоне. Только уже когда потребность в очищении стало мешать ей дышать, когда любое прикосновение к собственному телу поднимало волну отвращения, только лишь тогда высказала она собственный вопрос. - Ведь это же сделали вы, правда? - обратилась Цинь-цзяо к богам. - То, чего не мог сделать ни один человек, совершили вы. Это вы протянули свою десницу и отсекли Лузитанский Флот от всего мира. Ответ пришел, только выраженный не словами, но нарастающим желанием очиститься. - Но ведь Конгресс и адмиралтейство не идут Путем. Они не могут представить себе Золотых Врат в Городе Нефритовой Горы на Западе. Если отец скажет им: "Боги спрятали ваш флот, дабы покарать вас за недостойность", они только станут его презирать. А презрение к нему, самому величайшему из всех живущих политиков, распространится и на всех нас. Когда же из-за отца вся планета Дао будет унижена, это его убьет. Так не ради ли этого вы так все устроили? Цинь-цзяо расплакалась. - Не позволю вам уничтожить отца. Найду какой-нибудь иной способ. Найду какой-нибудь другой ответ, который их удовлетворит. Сама же буду против вас. Но как только она это промолвила, боги покарали девушку наиболее подавляющим чувством отвратительной нечистоты, который она когда-либо испытывала. Чувство это было настолько сильным, что Цинь-цзяо даже не могла дышать. Она упала, в последний момент ухватившись за терминал. Она пыталась что-то сказать, молить о прощении, но только лишь успевала сглатывать слюну, чтобы не ее не вырвало. Ей казалось, что ее собственные руки измазывают липкой грязью все, к чему только не прикасаются. Когда же она с огромным трудом поднялась на ноги, платье прилипло к телу, как будто все ее тело было покрыто густой черной мазью. Но Цинь-цзяо не побежала мыться. Но и не пала на колени, чтобы прослеживать слои в дереве. Спотыкаясь, она добралась до двери, чтобы спуститься в комнату отца. Вот только двери перехватили ее. Не в физическом смысле - они открылись как всегда легко. Тем не менее, Цинь-цзяо не могла переступить через порог. Она слыхала, что боги могут пленять своих непослушных слуг, но с ней ничего подобного никогда не случалось. Ей никак не удавалось понять, что ее держит. Тело могло двигаться совершенно свободно. Никаких барьеров не существовало. Но только от одной мысли о преодолении порога Цинь-цзяо испытывала столь обессиливающее впечатление, что ни за что не могла решиться сделать хотя бы шажок. Боги требовали какого-то иного покаяния, какого-то иного искупления вины. В противном случае, они никогда ее не выпустят. Ни прослеживание за древесными прожилками, ни яростное оттирание рук... Чего же они хотели? И вдруг до нее дошло, почему боги не позволяют ей выйти. Это клятва, которую потребовал от Цинь-цзяо отец, присяга именем матери. Присяга, что она станет служить богам, что бы ни случилось. Сейчас же она очутилась на самой грани бунта. Прости меня, мамочка! Я не буду противостоять богам. Но мне нужно пойти к отцу, объяснить ему, в каком страшном положении нас поставили. Мамочка, помоги мне пройти через эту дверь! И как бы в ответ на ее мольбы, в голову пришло осознание того, что теперь ей можно выйти. Нужно всего лишь уставиться в точку сразу же за правым крайним углом двери и, не спуская с нее глаз, перенести за порог правую ногу, затем левую руку, повернуться в левую сторону, перенося назад левую ногу, а потом - правую руку вперед. Все это было ужасно запутанно, сложно, будто в танце. Цинь-цзяо шевельнулась - медленно и осторожно - но в конце концов ей все удалось. Двери выпустили ее. И хотя Цинь-цзяо все еще испытывала, как давит ее вина, ей стало чуточку легче. Она уже могла выдерживать это состояние. Могла дышать, глубоко не вдыхая, могла говорить без того, чтобы у нее не перехватывало горло. Она сбежала по лестнице и потянула шнурок маленького колокольчика, висевшего у двери отцовских комнат. - Не моя ли это дочка, моя Блистающая Светом? - спросил отец. - Да, благородный. - Я готов принять тебя. Цинь-цзяо открыла двери и прошла в комнату - на сей раз не потребовалось никакого ритуала. Девушка сразу же направилась к тому месту, где на стуле перед терминалом сидел Хань Фей-цзу. Подойдя к нему, она опустилась на колени. - Я проэкзаменовал Си Вань-му, - сообщил отец дочери. - И считаю, что твой первый выбор был правильным. В первый момент Цинь-цзяо не поняла, что отец имеет в виду. Си Вань-му? Почему он вспомнил о древней богине? Она удивленно подняла голову и проследила взглядом за взглядом отца: на служанку в чистой серенькой одежде, покорно на коленях с покорно свешенной головой. В этот момент она никак не могла вспомнить девочки с рисового поля, вспомнить о том, что та должна была стать ее тайной наперсницей. Но как же могла она об этом забыть? Ведь они расстались буквально пару часов назад. Тем не менее, за это время она вступила в битву с богами, и если даже не победила в ней, то, по крайней мере, и не проиграла. Чем, по сравнению со сражением с богами, был прием служанки в дом? - Вань-му девушка дерзкая и амбициозная, - сообщил отец. - Но вместе с тем, она откровенна и намного умнее, чем я мог ожидать. Из этого я сделал вывод, что вы обе планируете сделать ее твоей ученицей, а не только тайной наперсницей. Вань-му тихонько ойкнула. Цинь-цзяо отметила, как девочка перепугана. Ну да... она боится того, что я подумаю, будто она выдала отцу наши планы. - Не беспокойся, Вань-му, - успокоила ее Цинь-цзяо. - Отец почти всегда разгадывает тайны. Я знаю, что ты ни о чем ему не сказала. - Хотелось бы мне, чтобы все тайны были столь же легкими, как ваша, - вздохнул отец. - Дочь моя, я должен похвалить тебя за твое великодушие. Боги станут уважать тебя за это, как делаю это я. Слова признания были словно лечебная мазь на щемящую рану. Может потому бунт не уничтожил Цинь-цзяо, что какая-то из богинь сжалилась над нею и указала, как ей можно выйти из собственной комнаты. И все из-за того, что она умно и великодушно отнеслась к Вань-му, прощая ей дерзость, и в связи с этим Цинь-цзяо хоть в какой-то мере простили ее невыносимое чванство? "Вань-му не жалеет о собственных амбициях", - думала Цинь-цзяо. - "И я не стану жалеть о собственном решении. Не допущу, чтобы отца уничтожили лишь потому, что сама не способна найти - или хотя бы придумать - причины исчезновения Лузитанского Флота, не связанной с божественным вмешательством. И все же... как могу я противостоять божественному промыслу? Это они, боги, уничтожили или спрятали флот. Божьи поступки должны распознаваться их послушными слугами, хотя их и надлежит скрывать от неверных из других миров". - Отче, - заговорила Цинь-цзяо. - Мне нужно поговорить с тобой о моем задании. Отец неправильно понял ее сомнения. - Мы спокойно можем говорить и при Вань-му. Она была принята в дом в качестве твоей тайной наперсницы. Оплата за нее ее отцу уже отослана, а в мозг уже введены первые блокады. Мы можем довериться ей. Она нас выслушает и никому ничего не расскажет. - Хорошо, отец. - Цинь-цзяо уже забыла, что Вань-му находится в комнате. - Отче, я знаю, кто спрятал Лузитанский Флот. Но ты должен мне пообещать, что никогда не откроешь этого Звездному Конгрессу. Обычно спокойный, отец взволновался. - Я не могу обещать этого, - ответил он. - Было бы недостойно, если бы я повел себя столь нелояльно. Что же сделать ей в подобной ситуации? Можно ли ей говорить? И в то же время, как можно ей не говорить? - Кто же владычествует над тобою? - заплакала Цинь-цзяо. - Конгресс или боги? - В первую очередь боги. У них всегда первенство. - В таком случае, я тебе скажу: мне удалось открыть, что именно боги и укрыли флот от нас. Но если ты сообщишь об этом Конгрессу, они тебя высмеют, и слава твоя ляжет в развалинах. - И тут Цинь-цзяо в голову пришло нечто совершенно иное. - Но, отче, если это боги остановили флот, выходит, он был выслан вопреки их воле. А раз Звездный Конгресс послал флот вопреки воле... Отец остановил ее жестом руки. Цинь-цзяо тут же замолчала и склонила голову в ожидании. - Ну конечно же, это боги, - заявил Хань Фей-цзу. Его слова принесли Цинь-цзяо как облегчение, так и унижение. "Ну конечно же", - сказал он. Неужели же он знал об этом с самого начала? - Боги делают все, что происходит во вселенной. Но нельзя утверждать, будто бы ты знаешь, зачем они это делают. Ты сказала, что они флот задержали потому, что воспротивились его заданию. Но я отвечаю, что Конгресс не смог бы выслать эту эскадру, если бы того же не хотели боги. Посему, не остановили ли ее, ибо ей следовало исполнить задание столь огромное и благородное, что человечество оказалось недостойным его? А если они укрыли флот, чтобы как можно лучше испытать тебя? Одно остается неоспоримым: боги позволили, чтобы Конгресс управлял практически всем человечеством. И пока он управляет по воле небес, мы, живущие на Дао, без малейшего сопротивления станем исполнять их распоряжения. - Я и не хотела противиться... - Цинь-цзяо никак не могла закончить это предложение, столь очевидным образом лживое. Но отец, естественно, прекрасно ее понял. - Я слышу, как умолкает твой голос, как стихают твои слова. И все потому, что ты понимаешь, что эти слова неправдивы. Тем не менее, ты хотела не подчиниться Звездному Конгрессу. - Его голос сделался более мягче. - Ты хотела это сделать ради меня. - Ты ведь мой предок. И мои обязанности по отношению к тебе гораздо большие, чем по отношению к ним. - Я твой отец. Предком стану только лишь после собственной смерти. - Тогда по отношению к матери. Если когда-либо я утрачу доверие небес, я сделаюсь их самым страшным противником, поскольку буду служить богам. Только Цинь-цзяо знала, что слова эти - опасная полуправда. Еще мгновение назад, еще до того, как двери пленили ее, она хотела воспротивиться воле богов ради добра собственного отца. Я самая недостойная, самая гадкая дочь на свете. - А теперь я скажу тебе, моя Блистающая Светом дочь, что сопротивление воле богов не может принести мне добра. И тебе тоже. Но я прощаю тебе эту твою чрезмерную любовь. Это самый малый, самый мягкий из всех грехов. Он улыбнулся. И эта улыбка успокоила Цинь-цзяо, хотя она и знала, что никак не заслужила отцовского одобрения. Теперь ей вновь разрешалось мыслить, вернуться к загадке. - Ты знал, что все это устроили боги, но, тем не менее, приказал мне искать ответ. - Но правильно ли ты поставила вопрос? - ответил на это отец. - Тот вопрос, ответ на который мы ищем, звучит так: каким образом сделали это боги? - Ну откуда же могу я это знать? - удивилась Цинь-цзяо. - Они могли уничтожить флот, спрятать его или же перенести в какое-нибудь укромное местечко на Западе... - Цинь-цзяо! Глянь на меня. Выслушай меня внимательно. Девушка поглядела. Суровый голос отца помог ей собраться и успокоиться. - Это как раз то, чему всю жизнь я пытался тебя научить. Но сейчас, Цинь-цзяо, ты сама обязана понять это. Боги являются причиной всего происходящего. Но они никогда не действуют открыто, непосредственно. Всегда под маской. Ты меня слышишь? Цинь-цзяо кивнула. Сотни раз слыхала она эти слова. - Ты слышишь, но, тем не менее, меня не понимаешь, даже сейчас. Боги избрали народ Дао. Только мы удостоены привилегии слушать их голос. Только нам позволено знать и видеть, что боги являются причиной того, что есть и что будет. Для всех остальных людей их деяния всегда скрыты. Твоим же заданием является не поиски причин исчезновения Лузитанского Флота. Вся наша планета сразу же поняла бы, что истинная причина в том, что это боги пожелали сделать именно так. Твоим же заданием остается выяснить, какой маской воспользовались боги при этом. Цинь-цзяо чувствовала, что в голове у нее все запуталось. Еще недавно она была абсолютно уверена, что нашла ответ, что исполнила задание. Теперь же оказывалось, что ничего сделано не было. Ответ оставался истинным, вот только задание было совершенно иным. - В этот момент, поскольку мы не способны открыть естественного объяснения, боги встали открытыми пред всем человечеством, пред верующими и неверующими. Боги остаются нагими, мы же обязаны укрыть их наготу. Мы обязаны представить ряд естественных событий, которые вызвали боги, чтобы объяснить исчезновение флота, дабы сделать их естественными для неверующих. Я считал, что ты это понимаешь. Мы служим Звездному Конгрессу, но исключительно затем, что таким образом служим и богам. Боги желают, чтобы мы обманули Конгресс, а Конгресс и сам желает быть обманутым. Цинь-цзяо кивнула с разочарованием того, что задание не было выполнено. - Неужели я произвожу впечатление бессердечного человека? - задал вопрос отец. - Неужели я бесчестен? Жесток к неверующим? - Разве дочь осуждает собственного отца? - прошептала Цинь-цзяо. - Конечно же, осуждает. Каждый день мы осуждаем друг друга. Вся проблема в том, справедливо ли мы осуждаем. - Тогда осуждаю, что не является грехом говорить с неверующими языком их неверия, - призналась Цинь-цзяо. Неужели улыбка появилась в уголках отцовских губ? - Ты поняла, - сказал Хань Фей-цзу. - Если когда-нибудь случится, что Конгресс прибудет к нам в покорном желании истины, тогда мы укажем им Путь, и они станут частицей Дао. До тех же пор мы служим богам, помогая недоверкам обманывать самих себя и верить, что у всех вещей имеются свои естественные причины. Цинь-цзяо кланялась все ниже, чуть ли не касаясь лбом досок пола. - Много раз ты пытался научить меня этому, хотя до этого времени я не получала задания, к которому бы относился этот принцип. Прости глупость своей недостойной дочери. - Нет у меня недостойной дочери, - не согласился отец. - У меня имеется лишь одна, и это Блистающая Светом. Принцип, который ты сегодня узнала, мало кто с Дао воспримет во всей его полноте. Потому-то мало кто из нас способен непосредственно контактировать с людьми из иных миров, не вызывая при этом их замешательства. Сегодня ты меня удивила, дочь. Не потому, что не понимала данного принципа, но потому, что поняла его в столь юном возрасте. Мне было почти на десять лет больше, чем тебе, когда я открыл этот принцип. - Как же могу я познать что-либо раньше тебя, отче? - Да разве можно подумать о том, чтобы ей удалось превысить любое из его свершений. - Поскольку у тебя имеюсь я, чтобы тебя учить, - объяснил отец. - В то время, как я должен был открывать это самостоятельно. Но я вижу, как испугала тебя мысль о том, что, возможно, ты узнала что-то раньше меня. Неужели ты считаешь, что для меня будет оскорблением, что моя дочь в чем-то меня превысила? Совсем наоборот: нет большей гордости для родителя, чем иметь ребенка, который превысил его. - Я не могу превысить тебя, отче. - В каком-то смысле, это так, Цинь-цзяо. Ты мое дитя, поэтому все твои свершения являются и моими, они остаются подмножеством моих свершений, как и то, что все мы всегда являемся подмножеством наших предков. Но в тебе столь огромный потенциал величия... Я верю, что придет время, когда меня причислят к великим в большей мере из-за твоих, а не моих достижений. Если народ Дао признает меня когда-нибудь достойным какой-то особой чести, по сути своей это будет результатом как твоих, так и моих свершений. И говоря это, отец поклонился ей. Это не был обыденный, вежливый поклон прощания. Нет, это был глубокий поклон, наполненный крайним уважением. Отец чуть ли не касался лбом пола. Не совсем, поскольку это могло бы стать оскорблением, чуть ли не издевкой, если бы он и вправду склонился столь низко, чтобы отдать честь собственной дочери. Но отец сделал абсолютно все, что позволяло его достоинство. Это удивило и перепугало Цинь-цзяо... Но тут же она поняла. Когда отец намекал на то, что шанс его выбора в боги Дао зависит от ее величия, он не говорил о каком-то неопределенном событии в будущем. Нет, он говорил о ее нынешней задаче. Если она откроет маску богов, если обнаружит естественную причину исчезновения Лузитанского Флота, тогда выбор в боги Дао будет для него гарантирован. Вот насколько он доверял ей. Вот какой важности было поверенное ей задание. Так чем же было ее дозревание по сравнению с божественностью отца? Ей нужно работать гораздо больше, мыслить более действенней и обрести успех там, где понесли поражение все организации военных и Конгресса. Не для нее лично, но ради матери, ради богов и ради шанса того, чтобы отец стал одним из них. Цинь-цзяо покинула покои Хань Фей-цзу. Переступив порог, она оглянулась и глянула на Вань-му. Одного взгляда богослышащей было достаточно, чтобы девочка пошла за ней. Цинь-цзяо еще не дошла до своей комнаты, но уже дрожала от еле сдерживаемого желания очиститься. Все, что сегодня совершила она плохого: непокорство, проявленное по отношению к богам, отказ от предшествующего покаяния, глупость, выразившаяся в неспособности понять задание отца... все это вернулось к ней. Она не чувствовала себя грязной: ей не хотелось принять ванную, и она даже не испытывала отвращения к себе. Ведь ее недостойное поведение было смягчено похвалой отца; а богиня показала ей, как выйти из двери, а еще был удачный выбор Вань-му. Через все эти испытания Цинь-цзяо прошла с честью. Но она сама желала очищения. Ей хотелось, чтобы сами боги были рядом с нею, когда она будет служить им. Вот только ни один из всех известных ей видов покаяния не будет достаточен для успокоения ее неудержимого желания. И вдруг до нее дошло: она обязана проследить по одному слою на каждой из половиц. Девушка мгновенно избрала начальную точку, в юго-восточном углу комнаты. Каждый раз она будет начинать у восточной стены, чтобы ритуал вел ее к западу, в сторону богов. А на конце ее ожидала самая короткая половица, в северо-западном углу - меньше метра. Это награда: последнее прослеживание будет недолгим и легким. Цинь-цзяо слыхала, как Вань-му тихонечко входит за ней в комнату, но сейчас у нее не было времени на простых смертных. Боги ждали. Она опустилась на колени в углу и обследовала слои в поисках того, который нужно будет проследить по воле богов. Обычно она решала сама и при этом выбирала самый сложный, чтобы не заслужить божеского презрения. Но сегодня Цинь-цзяо испытывала абсолютную уверенность в том, что боги сами сделают выбор за нее. Первая линия была широкая, волнистая, но очень выразительная: боги с самого начала были милостивы к ней. Сегодняшний ритуал будет чуть ли не беседой между Цинь-цзяо и богами. Сегодня она переломила невидимый барьер, приблизилась к чистому пониманию собственного отца. Возможно, что когда-нибудь боги обратятся к ней столь открыто, как - по мнению обычных людей - обращались они ко всем богослышащим. - Святейшая, - заговорила Вань-му. Цинь-цзяо неожиданно почувствовала себя так, будто радость ее была отлита из стекла, а Вань-му специально расколотила ее. Неужели ей не известно, что прерванный ритуал нужно начинать с самого начала? Девушка поднялась на ноги и гневно посмотрела на служанку. Вань-му должна была заметить бешенство на лице своей хозяйки. Только вот его причины она не понимала. - Извини меня, - быстро сказала она и грохнулась на колени, склонив голову до самого пола. - Я совершенно забыла, что не должна называть тебя "святейшей". Но мне только хотелось спросить, чего ты ищешь, чтобы помочь тебе. Цинь-цзяо чуть ли не расхохоталась от этой ошибки. Ну конечно, Вань-му никак не могла знать, что боги обращаются к Цинь-цзяо. Сейчас, когда злость испарилась, она даже устыдилась, что так перепугала девочку. Тайная наперсница не должна касаться лбом пола. Цинь-цзяо не любила глядеть, чтобы кто-либо другой столь унижался. Каким же образом я так перепугала ее? Я так радовалась, что боги обратились ко мне столь явно и выразительно. Но радость эта была самолюбивой, и когда девочка невинно заговорила со мною, сама я обратила к ней лицо, переполненное ненавистью. Разве так обязана я отвечать богам? Они проявляют ко мне свою любовь, я же перевожу ее в ненависть, причем, к тем людям, которые от меня зависят? Вновь боги указали на мое недостойное поведение. - Вань-му, ты не должна мешать мне, когда увидишь, что я склонилась над половицами. После чего Цинь-цзяо рассказала про ритуал очищения, которого требуют боги. - А я тоже обязана так делать? - спросила Вань-му. - Нет, разве что сами боги потребуют этого от тебя. - А откуда я об этом узнаю? - Если такого не случилось до нынешнего дня, то, скорее всего, никогда уже и не случится. Но если же произойдет, ты сама все поймешь, поскольку не найдешь в себе силы сопротивляться гласу богов в собственных мыслях. Вань-му очень серьезно кивнула. - А как я могу тебе помочь... Цинь-цзяо? - Имя своей госпожи девочка произнесла очень осторожно и уважительно. Впервые в жизни до Цинь-цзяо дошло, что это имя, столь сладкое и нежное в отцовских устах, может прозвучать так возвышенно, когда его произносят с таким восхищением. Но это же приносило ей чуть ли не страдание, когда ее называли Блистающей Светом в тот самый момент, когда она так явно поняла свои недостатки. Только она не станет запрещать Вань-му произносить это имя. Ведь должна же девочка как-то обращаться к ней, а переполненный уважением тон станет постоянным, ироническим напоминанием того, как мало она этого уважения заслуживает. - Ты сможешь мне помочь, если не будешь мешать, - ответила Цинь-цзяо. - Может мне выйти? Цинь-цзяо уже хотела было согласиться, как вдруг поняла, что, по какой-то причине, боги пожелали, чтобы Вань-му стала элементом ее покаяния. Откуда ей стало известно об этом? Дело в том, что сама мысль об уходе девочки была столь же невыносимой, как и память о неоконченном слое. - Останься, прошу тебя. Можешь ли ты ожидать молча... и смотреть на меня? - Да... Цинь-цзяо. - Ты можешь выйти, если это продлится так долго, что тебе не удастся выдержать. Но лишь тогда, когда я сама буду передвигаться с западной стороны в восточную. Это будет означать, что один слой я закончила, и твой уход не помешает мне следить последующие. Только ты не должна заговаривать со мной. Вань-му широко открыла глаза. - Ты собираешься делать это с каждым древесным слоем на каждой половице? - Нет, - успокоила ее Цинь-цзяо. Боги не были бы столь жестокими! Хотя, чуть ли не одновременно она осознала, что может прийти такой день, когда они потребуют именно такого покаяния. Ужас пробудил в ней тошноту. - Всего лишь по одной линии на каждой доске в этой комнате. Следи за мной, хорошо? Девушка заметила, что Вань-му украдкой глянула на показатель времени над терминалом. Уже пришло время сна, а ведь обе к тому же пропустили пополуденный отдых. Это было неестественно, чтобы человек так долго функционировал без сна. Сутки на Дао были наполовину длиннее, чем на Земле, поэтому здешнее время никогда не совпадали с внутренними часами человеческих организмов. Не поспать днем, а потом еще и не отойти ко сну в обычное время - все это было настоящим подвигом. Только у Цинь-цзяо не было иного выбора. Если Вань-му не сможет бодрствовать, ей придется выйти немедленно, хотя богам это и не понравится. - Тебе нельзя засыпать, Вань-му, - предупредила девушка. - Если ты заснешь, мне придется заговорить с тобой, чтобы ты передвинулась и не закрывала слой, который я обязана проследить. Если же я заговорю, мне придется все начать с начала. Сможешь ли ты выдержать это, молча и не засыпая? Вань-му кивнула. Цинь-цзяо верила, что девочка делает это честно, но не в то, что ей удастся выдержать. Только вот боги настаивали на том, чтобы ее новоприобретенная тайная наперсница осталась... а кто такая перед ними Цинь-цзяо, чтобы отказывать требованиям богов? Она возвратилась в угол и вновь вернулась к совершению ритуала. С облегчением убедилась она, что боги остались к ней столь же милостивыми. На следующих половицах они указывали ей самые четкие, самые легкие для прослеживания слои. Когда же иногда она получала от них слой потруднее, более легкий обязательно исчезал на полдороги или же сворачивал к краю. Боги заботились о ней. Вань-му старалась, как могла. Пару раз, возвращаясь с западной стороны в восточную, Цинь-цзяо заметила, что девочка заснула. Но, продвинувшись к тому месту, где лежала Вань-му, она замечала, что тайная наперсница проснулась и перешла в то место, где Цинь-цзяо уже была. И прошла она так тихонько, что Цинь-цзяо даже не слышала даже малейшего звука ее перемещений. Хорошая девочка. Прекрасный выбор в тайные наперсницы. В конце концов, после долгого времени, Цинь-цзяо добралась до последней половицы в самом углу комнаты. Она чуть ли не вскрикнула от радости, но вовремя удержалась. Рассеявшись от звука собственного голоса и неизбежного ответа Вань-му, ей наверняка пришлось бы все повторить сначала. А это недопустимое безумие. Цинь-цзяо склонилась над доской, в неполном метре от северо-западного угла комнаты, и начала продвигаться вдоль самой четкой, самой толстой линии... прямо к стенке. Она закончила. Цинь-цзяо оперлась о стенку и облегченно рассмеялась. Но она так устала, что для Вань-му ее смех наверняка прозвучал словно всхлип. Девочка тут же очутилась рядом и прикоснулась к плечу хозяйки. - Цинь-цзяо? - спросила она. - Неужели ты так страдаешь? Та придержала руку Вань-му. - Нет. Во всяком случае, не так, чтобы этих страданий не смог излечить сон. Я закончила. И теперь я очищена. Да, очищена, чтобы без всякого держать Вань-му за руку, чтобы ее кожа могла касаться другой кожи. Она не испытывала никакого чувства нечистоты. Она получила дар от богов: кого-то, кого могла взять за руку, когда ритуал пришел к концу. - Ты вела себя очень здорово, - похвалила Цинь-цзяо тайную наперсницу. - Мне было легче сконцентрироваться на прослеживании, когда ты была со мной в комнате. - Но один раз я точно заснула. - Может и два. Только ведь ты вовремя проснулась, и ничего плохого не произошло. Вань-му заплакала. Она даже не прикрыла лицо руками, позволяя, чтобы слезы катились по щекам. - Почему ты плачешь, Вань-му? - Я и не знала... Ведь это так трудно быть богослышащей. Я и не представляла. - Настоящей подругой богослышащей тоже трудно быть, - ответила на это Цинь-цзяо. - Именно потому я и не хотела, чтобы ты стала моей служанкой, называла меня "святейшей" и дрожала от страха при звуке моего голоса. Такую служанку мне пришлось бы отсылать всякий раз, когда боги обратились бы ко мне. Слезы Вань-му покатились настоящим ручьем. - Си Вань-му, неужели тебе так трудно находиться рядом со мной? - спросила Цинь-цзяо. Девочка отрицательно покачала головой. - Если тебе станет слишком тяжко, я пойму. И тогда ты сможешь меня покинуть. Я уже была одна и одиночества не боюсь. Вань-му снова покачала головой, на сей раз еще сильнее. - Как же я могу покинуть тебя теперь, когда знаю, как это трудно для тебя? - Значит, в рассказах и записях будет повторено: Во время ритуала очищения Си Вань-му всегда находилась рядом с Хань Цинь-цзяо. Вдруг лицо Вань-му осветилось улыбкой. Она глянула весело на хозяйку, хотя на щеках все еще блестели слезы. - Неужели ты не поняла той шутки, которую только что сама и произнесла? - спросила она. Мое имя... Си Вань-му. Когда эту историю станут рассказывать, никто и нее догадается, что рядом была твоя тайная наперсница. Все подумают, что это Царственная Мать Запада. Цинь-цзяо тоже рассмеялась. Но ей пришло в голову, что Царственная Мать и вправду является прародительницей-сердцем Вань-му. И если Вань-му останется рядом с нею, сама она особенным образом сблизится к этой богине, одной из древнейших. Вань-му разложила спальные подстилки, хотя Цинь-цзяо и пришлось ей показать, как это делается. Конечно, это было обязанностью тайной наперсницы, и Цинь-цзяо позволила ей сделать это, хотя и сама могла бы этим заняться, не испытывая ни малейшего стеснения. Когда же девушки улеглись на матах, сдвинутых так близко, что между ними не было видно ни единого слоя дерева, сквозь щели в окнах уже сочился серый рассвет. Они не спали целый день, а теперь уже и чуть ли не всю ночь. Вань-му благородно отказалась от собственного отдыха. Она будет настоящей приятельницей. Но, через несколько минут, когда Вань-му уже спала, Цинь-цзяо - которая и сама начала подремывать - внезапно задумалась. Каким это образом Вань-му, безденежной девочке, удалось подкупить надзирателя группы праведного труда, чтобы тот позволил ей без помех поговорить с Цинь-цзяо? Возможно, за нее заплатил какой-нибудь шпион, чтобы девочка проникла в дом Хань Фей-цзу? Нет... Ю Кунь-мей, страж Дома Хань, немедленно узнал бы об этом, и никогда не принял бы Вань-му на службу. Выходит, Вань-му совершила подкуп не деньгами. Ей было только четырнадцать лет, но она была красивой девушкой. Цинь-цзяо прочла уже достаточно исторических и биографических книг, чтобы знать, каким образом женщины обычно оплачивали подобного рода услуги. Она решила тайно проверить это подозрение. Если оно подтвердится, надзирателя с позором выгонят. Во время следствия имя Вань-му не будет названо, так что с ней никакой беды не случится. Цинь-цзяо всего лишь намекнет обо всем этом Ю Кунь-мею, а тот уже за всем проследит. Цинь-цзяо поглядела на сладкое личико спящей служанки, своей достойной приятельницы. Более всего ее печалила нее цена, которую Вань-му заплатила надзирателю, но то, что заплатить ее пришлось за бесполезное, болезненное, чудовищное положение тайной ее наперсницы. Если уж женщина вынуждена продать врата собственного лона, как пришлось это сделать стольким женщинам в истории человечества, боги наверняка обязаны вознаградить ее чем-то ценным. Вот почему Цинь-цзяо уснула только под самое утро, еще более укрепившись в решении учить Вань-му. Она не может позволить, чтобы это помешало в борьбе с тайной Лузитанского Флота, но станет использовать любую свободную минутку. Вань-му обретет надлежащее благословение в доказательство уважения к понесенной жертве. И наверняка боги, взамен за предоставление ей такой замечательной тайной наперсницы, требуют, самое малое, этого. 8. ЧУДЕСА В последнее время Эндер не дает нам покоя. Все время талдычит он нам, что мы обязаны найти какой-нибудь способ путешествовать быстрее скорости света. Ты же говорила, что такое невозможно. Мы так считаем. Так считают ученые людей. Только Эндер утверждает, что раз анзибли переносят информацию, то должен быть возможен и перенос материи с той же скоростью. Понятно, что это бессмыслица. Между информацией и физической реальностью нет никакого сравнения. А почему же его так волнует передвижение со скоростью быстрее света? Ведь дурацкая идея, правда? Добраться куда-либо еще раньше своего изображения. Это все равно, что пройти через зеркало, чтобы встретиться с самим собой на другой стороне. Эндер и Корнерой частенько беседовали об этом. Я сам их слыхал. Эндер предполагает, что, возможно, материя и энергия состоят исключительно из информации. Физическая реальность - это ничто иное как известия, которыми обмениваются между собою филоты. И что на это Корнерой? Он утверждает, что Эндер наполовину прав. Корнерой считает, что физическая реальность - это и вправду известие... и известием этим является вопрос, который филоты безустанно задают Богу. Что же это за вопрос? Всего лишь одно слово: Зачем? И как отвечает им Бог? Жизнью. Корнерой утверждает, что жизнь - это способ, с помощью которого Бог указует цель Вселенной. Вся семья вышла приветствовать возвращающегося на Лузитанию Миро. Ведь его же любили. Он тоже всех их любил, а после проведенного в космосе месяца уже успел по всем ним соскучиться. Он знал, по крайней мере, умом понимал, что этот месяц превратился для них в четверть века. Он уже приготовился к морщинам на лице мамы... даже Грего и Квара уже станут взрослыми людьми, старше тридцати лет. Он не мог предусмотреть, во всяком случае, не почувствовал того, что они сделаются чужими. Нет, даже хуже. Чужими, которые жалели его, считали, будто прекрасно его знают, и глядели как на пацана. Все были старше его. Все... И все были моложе, поскольку боль и утрата не коснулись их так, как его самого. Эла, как и всегда, оказалась самой лучшей - обняла его и расцеловала. - Рядом с тобой я чувствую себя более смертной, - сказала она. - Но я рада, что вижу тебя молодым. У нее, по крайней мере, хватило отваги признать, что между ними имеется барьер, хотя и притворялась, что этим барьером стал возраст. Да, так, Миро вернулся точно таким, каким его запомнили... во всяком случае, внешне. Давным-давно потерявшийся брат, возвращенный теперь из мертвых; упырь, что прибыл сюда для преследования семьи; вечно молодой. Но истинным барьером для всех было то, как Миро двигался. Как разговаривал. Все явно уже позабыли, что он калека, и тело его не реагирует на приказы поврежденного мозга. Неуклюжие шаги, с трудом понимаемый язык... их память давно уже ликвидировала эти неприятные факты, и теперь все вспоминали его таким, каким он был до аварии. В конце концов, они ведь видели его калекой всего несколько месяцев, пока он не отправился в сжимающее время путешествие. О неприятностях забыть легко и помнить Миро, которого они все знали столько лет. Сильным, здоровым, единственным, который был способен противостоять человеку, которого называли отцом. Теперь же они не были способны скрыть своего испуга. Миро видел это в их сомнении, неуверенных взглядах, попытках игнорировать факт, что он ходит медленно, и что так трудно понять то, о чем он говорит. Миро чувствовал их нетерпение. А через несколько минут заметил, что по крайней мере некоторые пытаются уйти. Ведь столько еще работы... На ужине встретимся. Все были настолько ошарашены, что предпочитали сбежать, а потом уже потихоньку привыкать к этому вернувшемуся Миро. А может и продумать, как в будущем избегать его. Грего и Квара были хуже всех, им больше всех хотелось уйти. Вот это кольнуло больнее всего... когда-то они его чуть ли не обожествляли. Естественно, Миро понимал, что именно потому им так трудно согласиться с появившимся перед ними братом калекой. Их представление о Миро было наиболее наивным, следовательно - и шок самым сильным. - Мы думали о торжественном ужине, - сообщила Эла. - Маме очень хотелось этого, только я подумала, что лучше немножко обождать. Дать тебе чуточку времени. - Надеюсь, что вы все эти годы не ждали меня с ужином, - ответил на это Миро. По-видимому, только лишь Эла и Валентина поняли, что Миро шутит. Лишь они отреагировали естественно - тихим смехом. А остальные... возможно они не поняли ни слова. Они стояли в высокой траве возле посадочной площадки - вся семья. Маме уже больше шестидесяти, с серо-стальными волосами, с лицом, как всегда стянутым в выражении собранности. Но теперь это же выражение глубоко вошло в морщины на лбу, в черточки возле губ. Шея сделалась ужасной. Миро неожиданно пришло в голову, что когда-нибудь она умрет. Нет, не в ближайшие тридцать или сорок лет, но когда-нибудь. Но вот приходило ли ему хоть однажды, насколько красивой женщиной она была? Ему казалось, что супружество с Говорящим за Мертвых каким-то образом успокоит ее, возродит. И, возможно, Эндрю Виггин и вправду сделал ее молодой духом. Но вот тело поддалось действию времени. Мать была старой. Эла, сорокалетняя... Рядом с нею не было мужа, хотя, возможно, замуж она и вышла, а тот просто не пришел. Но, скорее всего, нет. Или она вступила в брак со своей собственной работой? Могло показаться, что она и в самом деле рада его видеть, хотя ей и не удавалось скрыть озабоченности и сочувствия. Но неужели она и на самом деле ожидала, что брат излечится за этот месяц путешествия со скоростью света? Неужто рассчитывала на то, что он выйдет из космического парома пружинистым шагом, сильный и смелый, словно космический бог из чьего-то романа? Квимо в облачении священника... Джейн говорила, что младший брат сделался великим миссионером. Он уже окрестил более десятка лесов pequeninos и, согласно полномочиям, данным ему епископом Перегрино, помазал избранных свинксов в священники, чтобы те уделяли священные таинства собственному народу. Эти же крестили всех свинксов, выходящих из материнских деревьев, всех малых матерей перед смертью, всех стерильных жен, которые заботились о маленьких матерях и молодняке, всех братьев, ищущих славной смерти и все деревья. Но только братья и жены могли принимать причастие. Что же касается брака, то трудно подумать о каком-нибудь осмысленном ритуале между отцовским деревом и слепыми, неразумными червями, которые с ним копулируют. Тем не менее, Миро видел в глазах Квимо некий вид возбуждения, отблеск мудро используемой силы. Квимо, единственный из семейства Рибейра, всю свою жизнь знал, чего ему хочется делать. Он и теперь делал это. Ему было плевать на теологические проблемы - он сделался святым Павлом свинксов, и это наполняло его радостью. Ты служил Богу, братишка, и Бог сделал тебя своим слугой. Ольгадо стоял с блестящими глазами, обнимая рукой красивую женщину. Их окружало шестеро детей; самый младший всего лишь ползал, старший уже был подростком. Хотя глаза у всех детей были здоровыми, но от отца они переняли одинаковое, безразличное выражение. Они не видели, а только... наблюдали. Миро был обеспокоен мыслью, что Ольгадо, возможно, породил семейство наблюдателей, ходячих регистраторов, которые воспринимают опыт, чтобы впоследствии его только лишь воспроизвести. Но никогда до конца не увлекаются делом. Но нет, наверняка это только так кажется. В присутствии Ольгадо Миро всегда чувствовал себя не в своей тарелке, и все подобие детей с отцом тоже будило его беспокойство. Мать у них была очень красива. Ей наверняка еще нет сорока. Сколько же ей было, когда она выходила за Ольгадо? Что же это за женщина, раз приняла мужчину с искусственными глазами? Не случалось ли так, что Ольгадо записывал их сближения, а впоследствии воспроизводил картины того, как выглядела она в его глазах? И сразу же Миро устыдился собственных мыслей. Неужто только лишь об одном может он думать, видя Ольгадо: о его физическом недостатке? Ведь я же знаю его столько лет. Как же я сам могу требовать, чтобы, глядя на меня, они видели нечто иное? Нет, улет был прекрасной идеей. Я рад, что Эндрю Виггин предложил мне это сделать. Вот только возвращаться смысла не имело. Что я тут делаю? Чуть ли не вопреки себе Миро обернулся и поглядел на Валентину. Та улыбнулась ему, обняла рукой и прижала к себе. - Все не так уж и плохо, - сказала она. Не так плохо, как что? - Ко мне на встречу вышел только брат, - объяснила она. - Тебя же встречает вся семья. - Это правда. И вот только теперь отозвалась Джейн; в ее голосе слышалась издевка: - Не вся. Заткнись, беззвучно приказал ей Миро. - Только один брат? - спросил Эндрю Виггин. - Только я? Говорящий за Мертвых подошел и обнял сестру. Неужто Миро и у него заметил неуверенность? Разве возможно такое, чтобы Валентина и Эндрю Виггин чувствовали себя не в своей тарелке? Ведь это же смешно. Твердая, словно сталь, Валентина - ведь это же она была Демосфеном - и Виггин, ворвавшийся в их жизни и перестроивший всю семью даже без малейшего d'licenca [лицензия, позволение (порт.)]. Испытывали ли они робость? Или уже были чужими друг другу? - Ты ужасно постарела, - заявил Эндрю. - Худая как палка. Разве не мог тебя Якт кормить получше? - А Новинья что, тоже не умеет готовить? - парировала Валентина. - К тому же ты выглядишь более глупым, чем когда либо. Я прибыла сюда в самую пору, чтобы стать свидетелем твоей полнейшей умственной деградации. - А я тут считал, будто ты прибыла спасать мир. - Вселенную. Но вначале - тебя. Валентина вновь обня