Почему, спрашивается, я должен беспокоиться в таком случае? - Не делай этого, Петр Ильич! - Тогда отправляйся в Воджвод. Можешь сказать им, что я самый нечестивый из дураков, можешь сказать им, что я похитил тебя, а лесной дьявол расправился со мной, и тебе удалось убежать. Мне все равно, что ты скажешь, но я не хочу выслушивать твою болтовню, парень! Петр не был расположен, и это было несомненно, к шуткам. Он попытался медленно спуститься по склону, помогая себе мечом как опорой, и было видно, как подрагивают от холода или от слабости его колени. Саша, дрожа от волненья, спускался рядом с ним. Каждый неверный шаг или неожиданный толчок беспокоили его рану, мальчик заметил это особенно сегодняшним утром, и он ругался всякий раз, когда боль резко усиливалась. - Ну, пожалуйста, потерпи, - говорил Саша, стараясь, как только мог, поддерживать его. В какой-то момент Петр даже попытался идти чуть быстрее, и тут же поскользнулся на грязи, но, благодаря, может быть, Богу, мальчик успел подхватить его. Петр должен был сказать спасибо и мальчику, который был постоянно так искренне и глубоко добродушен, несмотря на все остальные слабости. Петр стоял некоторое время, держась за него, и наконец похлопал его по плечу, коротко рассмеялся и сказал, часто и тяжело дыша: - Все хорошо, парень. Видишь, мы не упали. - Да, - сказал Саша. - Обопрись на меня. Ему ничего не оставалось, как переложить часть своей тяжести на мальчика, пока они спускались до конца склона, где он наконец смог перевести дыханье. В воздухе немного потеплело, хотя они еще и чувствовали холод от промокшей одежды. - Отвратительное место, - сказал Петр, вглядываясь в стену деревьев, прореженных густым кустарником. Она закрывала все пространство впереди них и безжизненной серой массой тянулась и вдоль их пути. Саша молчал. - Ведь ты знаешь, - сказал Петр, - что Воджвод никуда не исчез и ты все еще можешь вернуться туда, малый. Ведь ты не сделал ничего страшного, и ты можешь всегда наврать им что угодно. Ведь не должен же ты рассказывать о том, что помогал мне... Саша покачал головой, заранее отрицая его предложение. - Ну хорошо, - продолжал Петр, начиная нервничать, - здесь должно быть недалеко до реки, будем надеяться на это. Саша же, согнувшись пониже, взял немного зерна из их запасов и насыпал его на придорожный камень. - Полевик, - сказал он. - Мы уходим, и спасибо тебе. - Затем он поднялся и бросил небольшую горсть зерна в лесную чащу. - Лес, лес, мы только пройдем через тебя, и от нас не будет никакой беды. Петр только покачивал головой. Может быть, подумал он, единственным благоприятным выходом для них будет позаимствовать пищу у здешних белок. Но он все-таки прибавил к сашиной горсти и несколько зерен из своего кармана, чтобы порадовать мальчика, а затем бросил еще два или три в серую лесную стену, и громко сказал, чувствуя себя едва ли не последим дураком: - Лес, лес. Перед тобой двое, безнадежно спасающихся от закона! Мы не причиним тебе вреда, поэтому и ты будь добр к нам и позволь нам безопасно добраться до реки! Ветер переменился. Он теперь дул со стороны леса, и поэтому был заметно холоднее, чем со стороны лугов. - Пока что хорошего мало, - продолжал Петр, сдерживая дыханье от внезапной волны холодного воздуха. Он захромал вперед, приговаривая: - Ну, берегись, черти! - Не шути, - сказал Саша. - Пожалуйста, не шути Петр Ильич. Разве ты не знаешь, что рассказывают? Леса очень опасны, если ты будешь совать нос в их дела. - Я ничего не знаю об этом, и я не хочу беспокоиться из-за подобных сказок. Они приносят лишь один вред. - Есть, например, лешие, у которых ноги вывернуты задом наперед, и мы не должны ступать по их следам, чтобы не заблудиться. А есть лесовики, которые будут привлекать тебя своим пением, а ты будешь идти и идти за ними... - Мы будем придерживаться дороги, - сказал Петр, поглаживая свои скулы. - И ничего не будем трогать. Мы будем разговаривать очень вежливо и с чертями, и с лешими, будем продолжать идти вперед и не будем обращать никакого внимания на певчих, которые могут оказаться на деревьях, и которые должны явно походить на здешних птиц, если они только водятся в этом лесу. - Олени, должно быть, съели здесь все зерно, - сказал Саша. - Они наверняка не сделали этого, к моей радости. - Если только всех оленей не переловили волки. - Послушай, малый... - начал было Петр, но тут же попытался найти более подходящие слова. - Тогда эти волки должны быть сыты, и, следовательно, мы будем в безопасности. Постарайся быть повеселее, а то так ты накличешь на нас беду. - Я-то нет, - воскликнул Саша с негодованием. - Я-то нет, Петр Ильич, а вот ты, накличешь. - Ну, хорошо, хорошо. Но ведь все-таки я не колдун, и какое тогда значение имеют мои слова? Саша с большой опаской взглянул на него, словно не доверяя этому, последнему доводу. - Запомни, что нет ничего другого, кроме удачи, - продолжал Петр, излагая преимущество собственных взглядов на вещи, - которая бывает, например, в игре. И я сомневаюсь, что Отцу Небесному нужна твоя помощь в его собственных делах. Саша застыл на мгновенье с открытым ртом, затем быстро закрыл его, и после этого долгое время путники шли молча. Иногда человек может стесняться самого себя и поэтому может быть замкнутым, но этот мальчик был так чистосердечен... Он действительно относился к той породе людей, которые без оглядки могут пожертвовать собой ради себе подобных. Обычно он и сам во время игры или забавы радовался, найдя кого-нибудь, столь же легковерного, как и Саша. Но тот не терял своей благожелательности, сколько бы Петр ни наблюдал за ним. Возможно, что мальчик попросту был более твердым, чтобы так просто расстаться со своими представлениями об окружающем, чем кто-либо другой, с кем доводилось Петру сталкиваться в жизни. И это, может быть, и было главной причиной того, что Петр потратил много времени, раздумывая над тем, что всем качествам Саши Васильевича можно дать лишь самую высокую цену, если рассматривать его с точки зрения определенной пользы (поскольку в такой ценности была скрыта мораль подлеца, Петр очень точно постарался провести границы, до которых он был намерен использовать его). Кроме того, ему казалось, что мальчику нужен воспитатель и защитник, роль которого Петр благородно решил взять на себя, по крайней мере, чтобы при случае удержать его от самоубийства. Но сегодняшним утром он пересмотрел все свои соображения. Мальчик определенно имел острый ум, он мог распознать негодяя, когда столкнулся бы с одним из них. И теперь, без всякого сомнения, даже если бы Саша и вернулся назад в "Петушок", он должен был бы знать, что его дорогие дядя и тетя были самыми настоящими подлецами. Но он отбросил все это в сторону и сделал, казалось, самый неожиданный выбор из целого клубка собственных перепутанных мыслей: решил определить себя покровителем, и Петр Ильич Кочевиков оказался как раз тем самым дураком, за которым был нужен присмотр. Петр с большим трудом мог понять, как это случилось с ним, и у него возникла очень нерадостная мысль, что возможно ему придется испить полную чашу этой заботы, и кроме того, вполне могло быть, что мальчик имел в голове какой-то собственный гнусный план... Если только исключить то обстоятельство, что он был очень чистосердечен. Это и смущало и соблазняло одновременно... Обдумывая происходящее, Петр Ильич припомнил объяснения, которые делал на этот счет его отец. Он утверждал, что на земле есть лишь два сорта людей, одни из которых живут только умом, а другие всегда полагаются всего лишь на удачу. Следуя этим советам, он постепенно убедился, что удача хороша только при наличии явного обмана, например, как при игре в кости, залитые свинцом... Тем временем, боль в боку не прекращалась, и, скорее всего, от воспоминаний, начала болеть еще и голова. Ведь надо же было вообразить в молодые годы, что верные друзья могут сделать его богатым и счастливым, а пока эта дурь закончилась, он оказался в самом худшем положении, какое можно было вообразить, и Саша был абсолютно прав, жалея его. А еще этот необычайный дурак вбил себе в голову, что он настолько неотразим, что ни одна женщина не может думать ни о чем больше, как только о нем. В общем-то было видно, что Саша Васильевич не так сильно и нуждался в нем, но по-прежнему был очень чутким и внимательным, и упорство, с которым он проявлял свою заботу и которое можно было принять в равной мере и за глупость, и за злодейство, хотя ни то, ни другое никак не сочетались с его знанием определенных вещей, с одной стороны, и с мягкосердечностью, с другой. В конце концов, он устал думать обо всем этом, утомленный тяжелыми ударами в голове и приступами острой боли в боку, едва ли не при каждом шаге. Возможно, что он случайно столкнулся с таким не по годам развитым малым, который каким-то внутренним чувством уловил, что он должен по мере сил защищать этого мерзавца и игрока (с чем он, может быть, и не достаточно хорошо справлялся, но это можно пока оставить в стороне), или, что еще более невероятно, с бедным парнем, который был так захвачен его нравом и образом жизни, что не нашел ничего лучше, как просто посчитать его за господина, которому он должен был помогать. "Я думаю, что ты ошибаешься на мой счет", должен был бы сказать Петр, будучи полным дураком. "Ты должно быть ошибаешься во мне, принимая меня за порядочного человека, Саша Васильевич". Это было бы так, если исключить то, что мальчик мог, на самом деле, видеть, что я из себя представляю. Ведь вряд ли бы мы встретились с ним при лучших обстоятельствах. "...И почему, собственно говоря, нужно быть дураком?" Петр продолжал размышлять, пока они шли, нагибаясь под сухими бьющими по глазам ветками деревьев. "Обдумай свое поведение, Петр Кочевиков! Если мальчик хотя бы наполовину не в своем уме, так подари ему ощущение народного волшебства и не мучай его правдой жизни. Он лучше всяких нормальных людей знает, как ему поступить. ...И когда-то, как только мы минуем весь этот путь, и может быть, доберемся до Киева, где вокруг будут воспитанные и культурные люди, я, возможно, научу его защищаться. ...По крайней мере от других, менее щепетильных негодяев". Утреннее солнце по-весеннему грело их, но к полудню дорога значительно углубилась в лес, где еще виднелись остатки зимних сугробов, а ветки густо нависали вдоль всего их пути, буквально смыкаясь между собой, и день постепенно превращался в сумерки. - Поешь, - настаивал Саша, когда они остановились отдохнуть около поваленного дерева, где было небольшое пространство, освещенное солнцем, и где они набрали немного воды из маленького ручья, чтобы помыть принесенное с собой зерно. Мальчик отдал Петру большую часть всего, что собрал еще на лугу, и, после некоторых раздумий, оценив, насколько холодным был ветер, добавил: - Вот, одень мой кафтан... Его, видимо, все больше и больше охватывала тревога за Петра, у которого стали еще сильнее дрожать руки, кожа посинела, а равнодушие к окружающему проявлялось все заметнее и заметнее. Тетка Иленка наверняка бы сказала в этом случае, что больному человеку для леченья нужна хорошая еда да теплая постель, а Саша ничем не мог ему помочь, ведь у него не было никакой силы произвести ни того, ни другого, да и не предвиделось. Он с внутренней тоской думал о том, что если вспомнить, как тетка Иленка по привычке обвиняла Сашу во всем, что происходило в "Петушке", то Петр действительно имел повод для подобных обвинений: если бы он не загадывал то несчастье, которое кончилось тем, что Михаил попал в лужу, возможно, и Петр покинул бы "Петушок" более отдохнувшим, теплее одетым и с хорошим запасом еды. Но Петр настойчиво отказывался принимать в расчет все сашины промахи, и даже с силой потрепал его по щеке за предложенный кафтан. Все это оставляло в душе мальчика странное ощущение, тем более, что Петр, как казалось, и сам отчетливо понимал, насколько опасен для него холод, но никогда не попросил бы у него кафтан, и потому Саша должен был еще острее ощущать свою ответственность за все теперешние обстоятельства, в которых пребывал Петр Ильич, если под этим подразумевать хотя бы забытые попоны, которые могли бы сейчас заменить им одеяла. Но он никогда не обвинял и не ругал Сашу за это. Все слова, что Петр сказал по этому поводу, заключали лишь одну или две насмешки, похожие на то, как он подшучивал над собственным везеньем. Это были почти дурацкие шутки, которые скорее беспокоили, чем обижали. И они беспокоили его именно из-за состояния Петра. Разумеется, Саша думал, что если он, может быть, виноват в том, что Петр упустил свою удачу, он должен отвечать и за все то, что природа скрыла от ушей и глаз Петра Ильича, хотя возможно, что и полевик может слышать Петра Ильича не намного лучше, чем слышит его сам Петр Ильич, и не больше, чем Петр Ильич чувствует холод, поселившийся в этом лесу, и не больше Петра Ильича понимает те шушуканья, которые часто можно услышать на кухне "Петушка", и из которых следует, что дорога на восток - гиблое место для путников. - Я слышал, - заговорил Саша, когда они отдыхали у подветренной стороны поваленного дерева, - я слышал, что на этой дороге часто попадаются хутора. А еще я слышал, что здесь были и путешественники, и города и многое другое, но потом в этих местах появились разбойники, и царь велел построить новую дорогу, которая шла прямо на юг, потому что ничего не мог поделать с ними... - Чего только ты не наслушался, - сказал Петр хрипловатым голосом, затем опустил руки в холодную воду и чуть обмыл свое лицо, прежде чем гримасничая и покусывая губы все-таки натянул на себя кафтан. - Позволь, я лучше расскажу тебе про Киев, малый. Там есть дворцы высотой с гору, а крыши их отделаны золотом. Ты когда-нибудь слышал про такое? А ближайшая к городу река течет к Южному теплому морю, где водятся диковинные чудовища. - Что это за чудовища? - Они похожи на драконов, - сказал Петр. - На драконов, чьи зубы остры, как копья, и расположены по обе стороны рта. Когда они плачут, то из глаз катятся жемчужины. - Жемчужины! - Так рассказывают. - А ты не веришь даже в банника! Как же может дракон плакать, чтобы вместо слез из глаз выпадал жемчуг? Саша не должен был бы задавать этого вопроса. Петр некоторое время раздумывал над этим, и постепенно его веселое настроение пропало. Он выглядел измученным и бледным. - Действительно, - сказал он, переводя дух после попыток одеть кафтан. - Насчет драконов и у меня есть сомненья, это так. Но в Киеве живет Великий Князь, и все, что я знаю об этом, истинная правда. Правитель Киева богат, богаты и его бояре, а богатый народ сорит золотом направо и налево, расставаясь с ним так же легко, как птицы с перьями. Вот что я слышал. И все золото, какое есть, рано или поздно, попадает в Киев. Поэтому наверняка там должно быть припасено немного для тебя и меня. Глаза у Петра даже заблестели, когда он говорил о золоте. И он еще сказал "тебя и меня", чего Саше ни разу в жизни не приходилось слышать, сколько бы он ни напрягал память. Услышать вот это "тебя и меня" было гораздо более удивительным и гораздо более желанным по сашиному счету, чем слушать о драконах, плачущих жемчужинами. Петр сомневался в существовании полевика, а Саша, в свою очередь, сомневался в существовании Киева и отделанных золотом дворцов, но это "тебя и меня" было для него самым дорогим и реальным, оно было здесь и сейчас. Пока они отдыхали, Саша знал, что Петру было немного лучше, но постоянно наблюдая за ним, он видел, что настроение его падает... - Да, - сказал он, чтобы доставить ему хоть какую-то радость. - Да, мне хотелось бы увидеть все это, и, разумеется, я верю, что Киев есть на самом деле. Однако больше всего он верил в то, что они были пропащими людьми: ведь если они вернуться назад в Воджвод, то слуги закона повесят Петра, а, может быть, их обоих, но если они будут продолжать свой путь через лес и не найдут здесь никакой пищи, то надежда на жизнь и с этой стороны исчезнет. - Когда мы доберемся до Киева... - начал Петр, как только они отправились в путь. И он рассказал ему о слонах с ногами, обвитыми змеями, и о сказочной птице Рух, которая несла огромные яйца при дворе индийского короля. - Это более похоже на правду, чем говорящий банник, - сказал Петр, подмигивая ему, и тут же зацепился ногой за торчащий из земли корень и едва не упал, резко наклонившись в сторону мальчика. - Со мной все хорошо, - сказал он, весь побледневший и дрожащий. Но, тем не менее, не разрешил Саше взглянуть на свою рану. - Оставь ее в покое, - сказал он, отмахиваясь от него. - Оставь ее. Но бледность с его лица не исчезала, и теперь, пока они шли, Петр даже не пытался шутить или рассказывать свои обычные небылицы. Постель, которую они приготовили на ночь, на этот раз состояла из кучи полусгнивших листьев, которую они сложили около старого бревна. Даже вечер был настолько холодным, что в сумеречном свете было заметно, как дыхание превращалось в иней. Поэтому Саша и пытался извлечь огонь, из всех сил натирая палкой кусок сухого дерева, которое использовал как трут. Но он преуспел лишь в том, что разогрелся сам да истер все руки, но не получил даже ни одного завитка дыма. Он подумал, что, возможно, ему попалось слишком влажное дерево, даже среди того, что здесь можно было считать сухим, а возможно, у него ничего не вышло и потому, что в глубине собственного сердца он знал, что огонь был тем единственным заклинанием, которого он боялся, что огонь убил его родителей, что огонь был его проклятьем и его бедой, и что он страшно боялся его, несмотря на безнадежное положение, в котором они сейчас находились. - Жаль, но ничего не выходит, - сказал он, тяжело дыша, на что Петр заметил: - Остановись, малый. Ведь ты уже в кровь стер себе руки. Так ты все равно ничего не получишь. Но по крайней мере он разогрелся, и ему хотелось поделиться своим теплом. Они укрылись кафтаном, и Петр предположил, что сегодняшняя ночь не должна быть столь тяжелой, как предыдущая, а утром он будет чувствовать себя еще лучше. Возможно, он пробормотал что-то еще, вроде того, что им следует встать пораньше, когда кругом будет самый холод, и остаток ночи повести в дороге, а отдыхать позже, когда будет совсем тепло. Но перед рассветом было то самое время, когда Петр наконец засыпал, а кроме того, дорога, по которой им предстояло идти, делала поворот, и Саше показалось, что будет слишком глупо сбиться с пути, потеряв таким образом последнюю надежду на спасенье. Поэтому, на следующее утро, проснувшись с восходом солнца, они не сказали друг другу ничего о том, что хотели отправиться в путь еще до рассвета. Петр потратил еще долгое время в попытках подняться на ноги. Когда ему наконец удалось это, и он встал, весь покрытый потом, то отметил, что сегодняшнее утро было гораздо теплее, хотя Саша этого явно не ощущал, наблюдая, как дыханье по-прежнему схватывается морозом, теперь уже в отблесках рассвета, проникающих через толщу деревьев. С возрастающей остротой Саша чувствовал, что их обстоятельства подчинены какому-то несчастному року, когда Петр вновь начал повторять свои несвязные рассказы о Киеве, о княжеском дворе, о слонах, сказочных птицах и золоченых крышах, о том, как его отец однажды видел Великого Князя, и как его дед водил караваны на Великий Восток. Но о матери Петр не упомянул ни разу, и поэтому Саша наконец спросил его: - А у тебя была тетка или кто-нибудь еще? - Нет, - очень быстро и легко ответил Петр, и Саша почувствовал, что он врет. - Они мне были просто не нужны: ведь отец выиграл меня в кости. - Но такого не может быть. - Ого, - рассмеялся Петр, но негромко, стараясь не дышать очень глубоко. - Ты, я вижу, уже кое-что знаешь. Может быть, у тебя есть и девица? - Нет. - Нет даже на примете? - Нет. - Это приводило его в замешательство и заставляло говорить какую-то глупость. - Вокруг нас было не так много людей. - Но в это вообще нельзя было поверить, потому что вокруг "Петушка" было множество соседей. - Во всяком случае, очень мало моего возраста, - добавил он. - И совсем не было девиц? - Нет. - А то вот есть Маша, дочка дубильщика... Саша чувствовал, что его лицо начинает гореть, и подумал, что Петр Ильич и его друзья знают наперечет весь город. - Или дочка пивовара, - сказал Петр, - Катя. Не знаешь ее? Та, что всегда в веснушках? - Нет, - ответил он с тоской. - Никого? - Нет, Петр Ильич. - И нет ни одной знакомой ведьмочки или колдуньи? - Нет, - сказал Саша, на этот раз очень резко. - Какая девушка захочет разделить мою судьбу? - А, - сказал Петр, неожиданно чуть хмурясь, словно все услышанное было явной новостью для него. Он слегка подтолкнул Сашу локтем. - Но если бы у тебя были бы деньги, ты мог бы иметь сколько угодно и проклятий, и бородавок, все равно, любой папаша в Воджводе прямо вытолкал бы за тебя свою дочь. И ни один из них не заметил бы ни одной бородавки. Тепло от солнечных лучей начинало разогревать сашино лицо, и в какой-то момент он был даже рад, что в лесу столько тени. - Девицы же в Киеве, - начал было Петр и вдруг остановился, опершись рукой о ствол дерева, и некоторое время не говорил ни слова, а Саша беспомощно стоял рядом. - Черт возьми! - наконец сказал Петр, с трудом переводя дыхание. - Петр, позволь мне взглянуть на твой бок. Дай мне посмотреть, что я могу сделать. - Не надо! - ответил тот, сделав еще один вдох и добавил более спокойно: - Не надо, мне сейчас будет лучше. Это лишь минутная острая боль, она приходит и уходит... Саша почувствовал, как к нему внезапно подступает холод, хотя сейчас была не ночь, когда все страхи непомерно возрастали, а ясный день, и все шутки Петра были бессильны, чтобы разогнать его. - Разреши мне осмотреть повязку, - сказал он. - Петр, пожалуйста, прошу тебя. - Нет. - Ну не будь дураком, разреши мне помочь тебе. - Уже все в порядке, черт возьми. Оставь меня в покое! - Петр оттолкнулся от дерева и вновь пошел по дороге, помогая себе мечом, как посохом. Это был уже не тот Петр, который досаждал тетке Иленке, разъезжая по двору и размахивая шапкой. Сейчас по дороге шел усталый измученный человек, сгорбившийся, с опущенными плечами, ступающий медленно и неуверенно. Саша молил Бога, чтобы Петр Ильич вернул назад свою былую силу, и был полностью уверен в том, что это очень справедливое желание. А может быть, Петр был прав, и он просто безобидный дурак, потому что, несмотря на все его старания, тот не стал чувствовать себя лучше ни сразу, ни какое-то время спустя после этого. Единственное, что можно было сказать, так это то, что Петр по-прежнему оставался на ногах, медленно, но передвигал их, и у него пока не было новых приступов острой боли, однако Саша не мог сказать, хорошо это было или плохо. Он не смог развести огонь, он не смог найти ничего больше, чем застывшую мелкую рыбешку, вмерзшую в ледяную кромку ручья, и нашел несколько ягод, вместо того, чтобы отыскать пушную или пернатую дичь, которая наверняка водилась в этих лесах. Все кругом будто вымерло. В такое время года, когда зима медленно умирает, но все еще не покидает землю, а весна еще не обретает жизнь, в таких заброшенных местах выжить могли только призраки, а больные и старые должны были умереть: вот так обычно говорили люди в городе. И в последнюю ночь, перед тем, как вся природа пробуждалась навстречу весне, городские женщины выходили на улицу с распущенными волосами и, развязав пояса, копали небольшой ров около городской стены. При этом они играли на волынках и зазывали Весну. Мужчины в это время прятались по домам. Исключение составляли лишь колдуны, которые тоже принимали участие в обряде и тоже играли на волынках, обращаясь с просьбами к богам и добрым духам, чтобы они отвели от них все несчастья в этом сезоне. Так они и шли: Петр в одолженном на время кафтане, который трещал на его могучих плечах, и мальчик, прослывший неудачником. И если было на земле самое злополучное место, так оно было именно в этом лесу, в котором кроме двух скрывающихся от закона людей, и диких зверей, которых они смертельно боялись, были только мертвые деревья, мертвые кусты, бесплодная земля и безжизненные ручьи. Может быть, здесь и был лесовик, но Саша пока не чувствовал его присутствия. Он даже прошлой ночью тайно выложил на старый сухой лист несколько засохших ягод и зерен, и, сдерживая дыханье, тихо приговаривал, чтобы не услышал Петр: "Пожалуйста, сделай так, чтобы мы не заблудились. Пожалуйста, сделай так, чтобы Петр не спотыкался, это причиняет ему боль. Пожалуйста, приведи нас в какое-нибудь благополучное место". Казалось, что подобного умиротворения очень мало для неосязаемого и безмолвного духа, который к тому же, может быть, враждебно настроен к путникам, а может быть и сам нездоров от пребывания в таком лесу. Поэтому Саша взял колючку, проколол себе палец и выдавил из него несколько капель крови. Он слышал от кого-то, что так частенько делают колдуны. Он слышал страшные вещи про то, как иногда подношение в виде крови может только ухудшить дело, несмотря на то, что там же находились и другие подношения, хорошо известные духам. - Ради Бога, скажи мне, что ты там делаешь? - спросил его Петр, когда они остановились на отдых в защищенном от ветра месте. Саша очень испугался, что Петр может сказать что-то, вызывающее раздражение у невидимых глазу обитателей леса, поэтому с чувством полной безнадежности сказал: - Отыскиваю съедобные корешки. - Не очень-то похоже, чтобы ты что-то искал, - сказал Петр без прежней бодрости в голосе, а, главное, в тот самый момент, когда Саша только что сообразил, что он врет в самый неподходящий момент. А что, если его услышат злые духи? Что будет тогда с ними в этом лесу? "Человек с дурным глазом", подумал он, обвиняя себя во всех грехах. "Ах, Отец Небесный, отведи от нас все несчастья. Петр никогда не обидел никого, и он не заслужил таких страданий". Но Небесный Отец был, видимо, не из той породы богов, которые позволяли часто беспокоить себя, особенно в тех случаях, когда в беду попадали негодяи и беглецы, и было бы слишком ожидать, что он будет спасать дурака от его собственной глупости, какую бы цену за это ни давали. 6 Петр в конце концов все-таки уснул, подложив под разболевшуюся голову руку, и проснулся уже утром, почувствовав, как падавший сквозь завесу деревьев солнечный свет неожиданно ослабел, и в лесу стало темнеть. Пробуждение от сна в какой-то момент чуть-чуть приободрило его, пока он не услышал раскаты грома и не увидел над собой угрожающе темное небо. - Черт возьми, - сказал он, снова прикрывая глаза и чувствуя, как вновь возвращается утомление и подавленность: ему не хотелось двигаться, не было никакого желания предаваться надеждам и мечтам. Киев был всего лишь мечтой, сказочным сном, а такой сон мог стать реальностью только для очень удачливых людей. А вся удача Петра Кочевикова на сегодняшний день состояла из холодной постели на мерзлой земле посреди нескончаемого леса, да ожидавшая и его, и мальчика голодная смерть, к которой они неумолимо приближались после множества самых глупых ошибок. Одной из таких ошибок было то, что они выбрали именно эту дорогу. Ошибочны были их надежды и ожидания неизвестного, как ошибочно было и то, что они не пошли полем, а углубились в этот лес. Уж лучше было бы повеситься, чем испытать такой конец. На самом деле, лучше. Вот уже и капля дождя упала ему на лицо, а за ней другая. - Небесный Отец, - в отчаянии произнес Саша, встав на колени, - прошу тебя, не делай этого. - Небесный Отец, видать, выпил лишнего прошлой ночью, и теперь у него самое скверное расположение духа. - Слова Петра оказались еще более грубыми, чем породившие их мысли. - Пожалуйста, не говори такое. Мальчик, как всегда бывало в таких случаях, сильно испугался. Ведь он верил в банников и в лесовиков, и это вселяло дополнительный страх перед вероломством изрыгающего гром неба. Но он все-таки подошел к Петру, помог ему встать на ноги и поднял с земли меч, который тот по-прежнему использовал как опору в пути. Неожиданно, когда они шли под мелким моросящим дождем, Саша заметил кустарник, на котором было много оставшихся на зиму засохших ягод. Он даже разодрал о колючки руки, пока снимал этот сохранившийся с прошлого года урожай, и кровь бежала по его пальцам, смешиваясь с каплями дождя. - А вот и завтрак, - сказал Саша, и Петр взял протянутую ему пригоршню сухих ягод и попытался съесть их, но у него запершило в горле, когда он выдавил из них кислый терпкий сок: он явно не испытывал аппетита к такому угощению. Сегодняшнее утро ему показалось теплым, несмотря на мелкий дождь, который до блеска отмыл ветки деревьев и устроил под ногами кашу из размокших гнилых листьев. - Возьми кафтан, хотя бы на время, - сказал Петр. - Я уже разогрелся от ходьбы. Однако мальчик отказался. - Мне тоже сейчас тепло, - сказал он, но Петр знал, что он врет. Неожиданно Петр поскользнулся. Это, должно быть, причинило ему сильную боль, но он удержался на ногах, не подавая виду, испытывая легкое головокружение. Он помахал рукой перед сашиным бледным и испуганным лицом, рассмеялся, поглядывая вверх, и сказал: - А вот попробуй, помешай этому дождю. Небесный Отец не смог добраться до нас с помощью молний, и поэтому он до сих пор не может унять своего раздражения. Это очень похоже на поступки богатых людей: они очень часто срывают зло подобным образом. - Будь осторожен, - умолял Саша, пытаясь взять его за руку, но Петр отмахнулся от него и начал самостоятельно спускаться вниз по склону, чаще всего просто съезжая на ногах. Он подыскивал место, относительно защищенное от моросящей влаги, где можно было бы остановиться, и вглядывался в сетку дождя, постоянно моргая глазами от падающих водяных капель. - Петр! - Старче, - обращался тот, тем временем, к небу, пытаясь даже поднять вверх руку. - Попробуй еще раз! Покажи все, на что ты способен! - Петр! - Саша бросился вниз, сам поскользнулся и упал на колени. Петр пожимал плечами и разводил в стороны руки. - Подумать только, не способен даже на самый плохонький удар! Видимо, старичок уже расстрелял все свои заряды. Да, видимо он порядочно одряхлел. Он наверное уже перекидал и перебил все свои горшки и выбросил все обломки, а теперь опустился просто до тихой бессильной злобы. - Петр покачал головой и наблюдал, как Саша поднимается с колен, а затем пошел по дороге, которую раскинул перед ними лес. Возможно, ее можно было и не считать дорогой, потому что в любой момент она могла навсегда исчезнуть среди зарослей дикой травы и безжизненных деревьев. Она скорее походила на призрачное пространство, на мираж, на сон, подобный тем снам, в которых беглецам грезился далекий Киев. Она была так же обманчива и ложна, как надежды на обретение богатства. Но дорога была также опасна и обманчива, как то тепло, которое помогало Петру переносить дождь, которое старалось убедить его, что он может идти, не чувствуя холода. Так он шел, пробираясь сквозь низко опущенные ветки, и вдруг, неожиданно для себя, упал, оказавшись на коленях, а мальчик стоял рядом с ним и дергал его за руку, упрашивая подниматься и идти. Весь этот день отложился в его памяти как сплошное море раскачивающихся веток, как склоны, сплошь усыпанные полусгнившими листьями, как стена голых безжизненных деревьев, и идущий рядом с ним мальчик, который вот и сейчас не переставал говорить: - Петр, Петр, вставай, ты должен идти... Но сам он только и смог сказать хриплым голосом, еле-еле ворочая языком: - Я устал, я очень устал, малый. - В этот момент он неожиданно ощутил, каково было ему на самом деле: голова раскалывалась от боли, казалось, что весь мир превратился в сплошное бесконечное переплетение безжизненных лишенных листьев веток, все уголки леса с неумолимой жестокостью были похожи друг на друга, каждое дерево походило на соседнее, одна груда гнилых листьев ничем не отличалась от другой, и боль с безысходной неотвратимостью вновь начала преследовать его, только теперь он чувствовал, что его не столько беспокоила рана, сколько голова. В какой-то момент он почувствовал резкий внутренний толчок и едва не ослеп. - Но послушай, - собираясь с силами, возразил он мальчику, - это глупо. День и так уже клонится к вечеру. - Поднимайся, - сказал Саша. - Пожалуйста, Петр Ильич, поднимайся. Ведь это запах дыма, разве ты не чувствуешь его? Вряд ли он мог ощущать с заложенным носом и простуженным горлом какой-то слабый запах. Скорее всего, мальчик опять врал, и Петр был уверен, что Саша делал это с единственной целью: чтобы заставить его идти вперед. И все-таки он шел, поддерживаемый мальчиком, который направлял его неуверенные шаги. Теперь они вновь вышли на более или менее заметную дорогу, где земля между мертвыми деревьями была еще гуще засыпана старыми листьями, а кора на стволах почти облупилась, как будто эти деревья умерли уже много лет назад. Он находился в таком отчаянии, что в конце концов смог, как во сне, представить себе и не только этот дым, а смог даже отчетливо вообразить, что впереди, среди сухих деревьев, лежит ровная широко открытая дорога, за которой виднеется серый дощатый сарай, забор и серый, полуразвалившийся дом, покрытый лишайником и обросший мхом, как и те деревья, которые окружали его. Но, оказалось, что это все-таки был не сон. Петр остановился, стараясь унять дрожь, и ухватил за плечо Сашу, который продолжал тащить его вперед. - Ведь ты сам говорил мне о разбойниках... - А что еще нам остается делать? Где еще мы сможем найти помощь? Петр стоял опершись на меч и пытался оторвать руку от плеча мальчика. По правде говоря, он не мог себе представить, почему был таким дураком. Ведь только на первый взгляд казалось благоразумным, чтобы кто-то из них подошел к этой двери. Петр шел с большим трудом, тяжело покачиваясь из стороны в сторону, и Саша придерживал его, помогая переставлять ноги, и в результате, оба они шли медленным петляющим шагом. В слабеющем сумеречном свете серые бревна и серые деревья сливались в одну расплывающуюся серую массу, как будто высохшие деревья и дом срослись друг с другом, одновременно состарились и лишились жизни. Никакой свет не пробивался сквозь закрытые ставни. Столбы, поддерживающие крыльцо, покосились, старые бревна поросли лишайниками, двор зарос сорной травой. За деревьями, окружавшими дом, можно было видеть речку, небольшой причал, столб, на котором висел колокол, и лодку, такую же дряхлую, как и сам дом. - Боже мой, - сказал Петр, видимо от боли переходя на шепот, - скорее всего, это дом перевозчика, а это - старая переправа. Мы, должно быть, оказались близко от какой-то большой дороги. Когда они проходили мимо ворот, Петр подумал о разбойниках. Он осторожно двигался по вытоптанной грязной дорожке, которой, это было видно, часто пользовались и которая вела к длинному деревянному настилу, примыкающему к крыльцу. Он успел подумать и о том, что у них есть все шансы быть убитыми здесь, и о том, что с ними могут произойти и другие, не менее ужасные вещи. Раздумывая над этим, он стоял, прислонившись к стене, прислушиваясь, как мальчик стучал в дверь. - Наверняка, дома никого нет, - сказал Саша, и Петр обратил внимание, что голос мальчика становится таким хриплым и неуверенным, как и его собственный. Он бросил взгляд вверх, где находилась задвижка, явно опущенная вниз. - Да, гостей здесь видно не ждали, - сказал он, - и сейчас, я думаю, не стоит проявлять щепетильность. Вполне возможно, что сам перевозчик находится где-то рядом, и нам остается только потянуть за веревку, чтобы открыть дверь. Пожалуй, мы войдем в дом без приглашения - по крайней мере, деревенские приличия допускают это. Саша потянул за кончик веревки, задвижка пришла в движение, и, как только он слегка подтолкнул дверь, она тут же открылась. - Хозяева? - позвал Саша, скорее от страха застать в доме кого-нибудь спящего или же просто глуховатого. Петр стоял сзади, почти на самом пороге, и поглядывал то на него, то на полки, расположенные около печки, на кровать и на стол, на беспорядочно расставленные горшки, связки трав, куски веревок и инструменты, на все, что было видно сквозь дверной проем. Освещенные слабым огнем, горевшим в очаге, все предметы, находящиеся в доме, отбрасывали по сторонам причудливые тени. Тепло и запахи пищи вызвали аппетит у промерзших и голодных путников. - Есть здесь кто-нибудь? Мы хотим поискать у вас приюта. - Мы благодарны за любую помощь, какую нам только смогут оказать, - пробормотал Петр из-за его плеча и подтолкнул мальчика вперед, через порог, чтобы самому встать немного поудобней. Саша повернулся и обошел Петра слева, чтобы помочь ему пройти к самому теплому месту в этом доме, к печке, где в чугунном горшке уж давно прел чей-то ужин. По запаху это напоминало рыбную уху и пахло просто великолепно. Петр намеревался только посидеть у огня, на теплых камнях, но Саша сдвинул крышку горшка, сунул туда палец и попробовал, каково было содержимое. Это действительно была рыбная уха, заправленная репой. Петр с тяжелым вздохом прислонился спиной к теплым камням очага и, запрокинув голову, сказал: - Все, чего бы я хотел сейчас, малый, так это выпить. Поищи, может быть, в доме есть что-нибудь? Саша, слушая его, чувствовал угрызения совести: своровать что-то на кухне был один грех, но воровать в доме, словно грабитель, совсем другой. Однако, состояние, в котором находился Петр, было вполне уважительной причиной для кражи, мальчик был абсолютно уверен в этом. Он наполнил котелок водой из стоявшего у дверей бочонка и постарался, насколько это было возможно, отмыть грязь со своих рук, оставляя небольшие лужи на пыльном полу. Вытереть руки ему было нечем, и тогда, в конце концов, он вытер их о свою грязную рубашку, мысленно представляя себе, какое недовольство по поводу этого дома могла бы выразить тетка Иленка, если бы увидела окружающий беспорядок и пыль... Но сейчас он считал, что все было просто прекрасно. Этот дом, вместе со всем его деревенским беспорядком и неустроенностью, был для него словно царский дворец, если смотреть на вещи со стороны их сиюминутной значимости для двух путников, заблудившихся в дремучем лесу. Он долго смотрел на котелок, потом подошел с ним к печке и зачерпнул из горшка немного того восхитительно пахнущего блюда, которое хозяева приготовили себе на ужин, и, встав на колени, протянул котелок Петру. - Сейчас я поищу, есть ли в этом доме что выпить, - сказал он. - А ты пока поешь, если сможешь. Затем он подумал, что раз он позаимствовал какую-то часть ужина для двоих, то он обязательно должен добавить в горшок немного репы и подлить немного воды. Поэтому он вытащил из висевшей рядом связки пару самых больших реп, отыскал на столе нож, разрезал их, положил в горшок и, добавив еще немного воды и соли, попробовал полученный результат и решил, что небольшая добавка из дикорастущего укропа была бы как раз тем, что нужно для настоящего вкуса. Он отыскал укроп в связке травы, подвешенной на потолочной балке, отломал несколько стеблей, размял их руками, бросил в горшок и помешал. Затем, через некоторое время, он наполнил едой котелок и для себя. Петр уже закончил свою порцию, очистил котелок до дна, и, облизывая палец, спросил с выражением явной тоски: - Так можешь ты отыскать эту выпивку, в конце-то концов. - Не знаю. - Саша поставил свой котелок на печь рядом с горшком и проверил один за другим стоящие недалеко кувшины. Он пошатывался от усталости и боялся что-нибудь разбить, когда переставлял их непослушными руками. В основном везде было различных сортов масло, а в одном из кувшинов было что-то такое, от чего он неожиданно начал чихать. Он всегда с большим беспокойством совал нос куда бы ни было, что отличалось по запаху от масла. Все остальное, как казалось ему, пахло ядом. Он знал, например, что с помощью ядов травят домашних насекомых-паразитов: в трактире тоже приходилось ими пользоваться. Хранили их там обычно в старом сарае, потому что тетка боялась держать их в доме: на кухне всегда было много разных помощников, и она боялась любой ошибки, которая могла бы привести к несчастью. Он заметил в полу небольшой лаз в подвал. Там было темно и пахло так, как обычно и должно пахнуть в подвале. Он встал на колени и долго всматривался внутрь, но не смог разглядеть ничего, кроме деревянных ступеней спускающихся вниз, где виднелся деревянный пол, стоящие вдоль стен многочисленные горшки и кувшины и свисающие сверху куски веревок... То, что он намеревался сделать, было почти откровенное злоумышленное воровство. А ведь в доме непременно должны быть сторожа, и совершенно неважно, во что верит или не верит Петр. Волосы дыбом встали у него на затылке, когда он осторожно спустился по узким ступенькам в это мрачное сырое место, где был застоявшийся холодный воздух. Всего ступеней было пять или шесть. В этой проросшей плесенью темноте, на одной из полок, он нашел кувшины, сама форма которых подсказывала ему, что внутри них было то, что нужно. Он взял один, открыл и вдохнув носом, фыркнул. Разумеется, никаких сомнений на этот раз быть не могло. Это была не отрава и не какое-нибудь ядовитое масло. Он слышал, какие-то звуки в самом дальнем углу подвала, будто там что-то слабо скреблось, как обычно скребется насекомое. Однако он не бросился, как угорелый, наверх по ступенькам. Он был спокоен и даже, как ему казалось, имел некоторый запас смелости, и едва слышно убеждал сам себя, что никакой домовой не будет возражать против кувшина с водкой, если уж он не противился в тот момент, когда они только открывали дверь в дом. - Пожалуйста, прости меня. Мой приятель, на самом деле, очень нуждается в этом, но мы никакие не воры, - бормотал он извинения себе под нос. Он даже капнул несколько раз на пол из кувшина, чтобы задобрить домовика, если тот слышал его, а затем поднялся наверх и очень осторожно опустил крышку лаза, стараясь успокоить колотящееся от испуга сердце. Спустя еще некоторое время он почувствовал себя дураком и подумал, что Петр обязательно уличит его в том, что он беседовал в этом подвале с крысами и прибавит еще какие-нибудь шутки. Петру в этот самый момент было явно не до них: его грязное, заросшее щетиной лицо отражало боль и терпеливое страданье. - Я очень торопился, - сказал Саша. Он отыскал на кухонном столе глиняную чашку, наполнил ее и протянул ему, а когда заметил в углу кровати кучу стеганых одеял, то разложил одно из них на горячих камнях, прямо под спиной Петра, пока тот пил. Петр выпил чашку до дна, придерживая ее грязными окровавленными руками, и выглядел при этом таким слабым, таким жалким и несчастным, как будто начал терять присутствие духа, как бывает с человеком при неожиданной и тяжелой болезни, когда он лишается последних сил и его охватывает лихорадка. Саша подумал, что будь кто-то другой на его месте, то возможно, что помощь Петру была бы оказана гораздо скорее и лучше. А у него вся лечебная практика сложилась из опыта ухода за лошадьми, и сама мысль о том, что ему придется иметь дело с раненым человеком, повергала его в страх. Но он все же надеялся, что перевозчик вот-вот вернется, надеялся на то, что он знает гораздо лучше него, что следует делать в подобных случаях. Саша же сейчас мог, по крайней мере, приготовить горячую воду для компрессов, и если в доме есть полынь и прованское масло, то для начала можно было бы использовать еще и их. Поэтому он подвесил котел с водой на свободный крюк над огнем и уселся доедать свою порцию рыбной ухи, и ни больное горло, ни страх перед ожидающим их не смогли заставить его отказаться от этого. Сейчас, по крайней мере, казалось, что Петр выглядит не таким удрученным и, видимо, чувствует себя значительно лучше, судя по тому как спокойно и безмятежно он наблюдает за ним и за окружающим. Но одновременно Саша заметил и то, что у Петра видимо начался резкий приступ боли, и он даже замер на мгновенье, не донеся ложку до рта. Петр же лишь коротко и торопливо сказал: - Все хорошо. - И тут же перевел разговор на другое, сомкнув брови, так что между ними пролегла глубокая складка. - Что там интересного в подвале? - Я толком и не разглядел. Кувшины, какие-то вещи, связки репы. - Он едва не добавил про крыс, чтобы хоть чем-то вывести Петра из оцепенения и что, по его мнению, тому должно было понравиться. Он он боялся вот так, походя, легко шутить над подобными очень естественными вещами: это было противно его натуре. Он сделал было попытку, но она оказалась безуспешной. - Что-то внезапно стукнуло, и я побыстрее поднялся наверх. - Я понимаю, - с пьяной настойчивостью продолжал Петр, и при этом складки между бровей постепенно разглаживались. Он говорил так, будто, на самом деле, беспокоился о том, что Саша так быстро поднялся из подвала. Но это было лишь под влиянием выпитого. - Хорошо еще, что там не оказался хозяин. - Нет, его не было там, - заверил его Саша, ожидая, что Петр непременно пустит одну из своих насмешек по поводу привидений, но в этот момент складка вновь появилась у него меж бровей, а его губы вытянулись в безжизненную белую линию. Эта картина окончательно расстроила сашин аппетит. - Тут есть немного теплой воды, сказал он. - Может быть, ты хочешь умыться? Было видно, что Петр не очень-то был рад предложению мальчика. Саша встал, отыскал кусок холста и, намочив его в горячей воде, протянул Петру, чтобы тот протер как следует лицо и руки. Затем очень осторожно, и Петр при этом уже не возражал, он снял с него кафтан. Рубашка под ним оказалась вся пропитана кровью, причем рядом со старыми подсохшими пятнами появилось большое новое. Петр старался держаться как можно увереннее, но, на самом деле, выглядел явно больным и был ужасно обеспокоен состоянием своей раны: - Хочешь еще выпить? - спросил Саша. Петр кивнул. Саша наполнил его чашку, и Петр пил медленно, чуть запрокинув голову назад, к теплым камням. А Саша в это время развязал его пояс, поднял рубашку и попытался ослабить повязку. - Ай! - едва не задыхаясь, неожиданно закричал Петр, и часть содержимого чашки выплеснулось ему на грудь и потекло вниз, до самой перевязи. - А-ах, Боже мой, - простонал он, когда она немного намокла, - ах-х-х... - Он побледнел и откинулся всей спиной к печке, у него не было даже сил, чтобы держать чашку в руке. Саша взял ее, а Петр опустился на стеганое одеяло, обливаясь потом. Теперь и у Саши задрожали руки. Эти рана по своей тяжести не имела ничего общего с теми, которые, как часто случалось, получали лошади. Она была слишком тяжелой, чтобы он мог применить к ней свои познания, и он не придумал ничего лучшего, как чуть-чуть смочить повязку. - Немного легче, - задыхаясь проговорил Петр. Он пытался восстановить дыханье между словами. - Но оставь ее в покое на ночь, тогда я смогу дотерпеть до утра. - Но мне кажется, что дело ухудшается, - сказал Саша, поминутно вздрагивая, будто от холода, хотя и сидел рядом с огнем. - Раны вызывают небольшую лихорадку. Это всегда говорит о заживлении. - Но с лошадьми бывает всегда по-другому, - сказал Саша. - Я на всякий случай смочил повязку теплой водой и приложил лекарственные травы. Петр только покачал головой. - Мы ведь даже не знаем, кому принадлежит этот горшок с рыбой. Если ты будешь продолжать свои упражнения и дальше, я буду вообще ни на что не способен, и я не думаю, что это... Неожиданно до них донеслись звуки шагов: кто-то медленно и тяжело шел по деревянному помосту к крыльцу. Сашино сердце начало биться в такт с этими звуками, напоминающими глухие удары, как только Петр схватился за свой меч. - Помоги мне подняться, - сказал он, и Саша, понимая, что у них нет другого выхода, на тот случай, если придется защищаться, подошел к Петру с таким расчетом, чтобы подставить свое плечо под его здоровый бок. Он безнадежно старался поднять его, в то время как Петр все пытался ухватиться за выступ печи. В этот момент щеколда поднялась, дверь распахнулась, и худой, с редкой бородой старик, одетый в рваный кафтан, медленно перешагнул через порог, освещаемый светом горевшего очага. - Разбойники! - закричал он в припадке негодования. - Воры! - Его злобный взгляд чем-то напоминал дьявола, а в руке он держал крепкий посох, который явно был готов использовать. - Нет! - закричал Саша, удерживая Петра за руку, наполовину от страха, что Петр может пустить в ход свой меч, а наполовину потому, что он был единственным, что еще как-то удерживало Петра на ногах. - Пожалуйста, господин! Мы никакие не воры. Мы вошли сюда потому, что мой приятель ранен. Старик перехватил посох и пристально посмотрел на них. Один его глаз видел явно лучше другого, а рука, сжимавшая посох, была шишковатой, по старчески кривой, но все еще достаточно крепкой, чтобы двумя ударами разделаться с мальчиком и с Петром, если учесть состояние, в котором тот находился. - Брось меч! - приказал старик, тем временем, уравновешивая в руке посох. - Я думаю, что нам следует быть благоразумными, - обратился Саша к Петру, который почти всей тяжестью повис на его плече, и Саша едва выдерживал его вес. - Петр, ведь этот дом принадлежит ему, а нам некуда больше идти, поэтому делай, что он говорит! - Брось его! - повторил старик, угрожающе направляя тяжелый конец посоха в ту сторону, где перед ним находились две ничем незащищенные головы, в то время как Петр постепенно слабел, беспомощно опускаясь на пол и стукаясь головой о печные камни. Он медленно, но упорно терял сознание. Саша опустил на одеяло и взглянул на старика, не обращая внимания на посох, который подрагивал в воздухе на расстоянии руки от его лица. - Господин, - сказал он, стараясь унять дрожь, от которой у него постукивали зубы, - меня зовут Саша Васильевич Мисаров, а это Петр Ильич Кочевиков, мы оба из Воджвода. И мы не воры. Петр ранен, и в таком состоянии прошел со мной через этот лес... - Ни один порядочный человек даже близко не подходит к этому лесу. - Но нам пришлось бежать! - Это в таком-то возрасте? - Конец посоха вновь сделал угрожающее движение. - Лучше говори правду. - У него была любовная интрижка со знатной госпожой, но женщина проболталась об этом, а ее муж ранил его мечом. Я же помог ему убежать. - А теперь украл мою еду, мои одеяла и еще к тому же по-хозяйски расположился у меня в доме! - Деньги, - пробормотал Петр и сделал слабое движение рукой. - У меня есть деньги. Дай их ему. - Деньги! Что здесь можно купить на них? Разве ты видел хоть кого-нибудь здесь? Я ловлю рыбу и гну спину на своем огороде, а ты предлагаешь мне деньги! - Он толкнул Сашу в плечо концом посоха, причем сделал это не один раз. - Но с другой стороны... - Теперь посох опустился, с грохотом ударяясь об пол, и Саша вновь взглянул на лицо старика, поражаясь тому, что он никогда еще не видел ни такой усмешки, которую можно встретить лишь у волка, ни таких глаз, напоминающих те, что чаще всего встречаются на изображениях дьявола. - С другой стороны... ты не похож на законченного вора. - Нет, уверяю вас в этом. - А умеешь ли ты работать, мальчик? - Да, господин, - сказал Саша едва слышно. Это прозвучало как заключение сделки и подразумевало пищу и крышу над головой, и внезапно он почувствовал в этом хоть маленькую надежду для них обоих. Ему не очень-то понравилось, когда старик вцепился в его руку, поднимая его на ноги, и долго смотрел ему в глаза, пока Саша не почувствовал, что уже не может отвести своего взгляда. Пальцы у старика были крепкие и очень сильные, а темные глаза влажно блестели, и невозможно было определить, что они выражают на самом деле. - И ты будешь делать все, что тебе прикажут? - Да, господин. Петр, тем временем, пытался сесть. В этот момент тяжелый конец посоха опустился вниз. Раздался легкий звон, и меч, за которым потянулся было Петр, оказался от него еще дальше, почти у самых ног старика. Саша упал на колени между посохом и головой Петра и замер, чувствуя, как у него вот-вот остановится сердце. Но внезапно в очаге зашипело: это кипящий в горшке ужин начал уходить через край. - А ну-ка, останови его! - сказал старик. - Дурак! - И Саша, подпрыгнув едва ли не на месте, завернул рукав на ладонь и, развернув крюк, на котором был подвешен горшок, отвел его от огня. Старик, тем временем, подхватил меч и, пройдя через комнату к столу, смахнул с него концом меча очистки репы. - Я уже вижу, ты ел мой ужин, ты разворовал мои запасы... - Я всего лишь добавил немного репы в горшок, господин, с учетом того, что нас было двое... - Я должен поужинать, - сказал старик, пододвигая лавку поближе к столу. Он поставил свой посох и меч, отобранный у Петра, около стены по обеим сторонам стола, и ударил костяшками пальцев по деревянной поверхности. - Малый! Я жду! - Ведь он сумасшедший, - прошептал Петр, безуспешно пытаясь подняться, и соскальзывая вниз вдоль печной стены. - Будь осторожен. - Мальчик! Саша схватил черпак, наполнил котелок из горшка, поставил его на стол и положил рядом с ним ложку, а когда старик принялся за еду, то он успел наполнить водкой чашку и поставил ее перед ним. - Узнал, где взять это? - сердито проворчал старик. - Вор! - Я прошу прощенья, господин. - Саша сделал короткий нервный поклон и встал, заложив руки за спину, когда старик все-таки решил сделать глоток-другой. Клочковатые брови старика медленно поднимались и опускались по мере того, как он ел. - Что ты умудрился сделать с этим? - Я положил только соль. Ну, еще немного укропу... - Но ему показалось слишком самонадеянным продолжать рассказывать об этом. Саша прикрыл свой рот и прикусил губу. Брови задвигались вновь, но на это раз уже не были столь сердито насуплены. Старик проглотил вторую и третью ложку и, казалось, был вполне доволен поданным ужином. Он выпил еще, затем последовала четвертая ложка, а чашка с водкой была мгновенно выпита почти залпом, и лишь небольшие капли остались на его редкой бороде. - Еще, - сказал старик, подсовывая котелок прямо в руки мальчику. Тот наполнил его еще раз, а старик без лишних разговоров заработал ложкой. - Ты пришел прямо из Воджвода? - спросил он, не поднимая головы. - Да, господин. - И он тоже? - Да, господин. - И его ранили прямо в Воджводе? - Да, господин. Старик ударил кулаком по столу. - Меня зовут Ууламетс, Илья Ууламетс. А это мой дом, а вокруг него моя земля. Здесь единственным законом является только мое слово. Насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы твоему приятелю оказали помощь? - Да, господин. - Чтобы его покормили, перевязали рану и сделали все, что положено? - Да, да, господин... Если только вы сможете. - Саша обрел надежду, но одновременно почувствовал и тревогу. Все складывалось уж слишком удачно. - Может быть, вы знаете, как следует лечить такие раны? Мне приходилось ухаживать лишь за лошадьми, я... Старик слегка пристукнул рукой по столу, проглотил еще ложку. - Лечение целебными травами и уход за больным мне очень хорошо знакомы, парень, можешь поверить на слово. Но здесь есть один сложный вопрос: я не знаю, как мне получить вознаграждение за труды. А кроме всего, я должен получить вознаграждение еще и за то, что ты будешь здесь есть, а так же будет есть и твой друг, вы будете пользоваться моим очагом и моими одеялами, да и неудобство, которое он создает мне, тоже чего-то да стоит. Так вот, для того, чтобы хоть как-то скомпенсировать все это, я должен использовать тебя. Не возражай, - сказал он, как только Саша открыл было рот. - Делай то, что я буду говорить, и не пытайся раздражать меня, иначе я выкину вас обоих на дождь и холод, и как тогда будет поживать твой друг, как ты думаешь?.. Как ты думаешь, он будет поживать?.. Наверное ему придется помирать, не так ли?.. И как тебе это понравится? - Нет, мне совсем не понравится это, господин, - сказал мальчик и сглотнул комок в горле. - Не подпускай ко мне этого сумасшедшего, - раздавался откуда-то из-за его спины слабый голос Петра. - Оставь меня в покое, мне не нужна его помощь. - Пожалуйста, не слушайте его, - сказал Саша. - У него лихорадка, и она не кончается уже несколько дней. - Мне не нужна его помощь! - продолжал кричать Петр и вновь пытался встать. - Извините меня, - сказал Саша и, торопливо поклонившись, подбежал к Петру, чтобы вовремя удержать его от ненужных напряжений. - Ну, пожалуйста, Петр, не делай этого... - Это сумасшедший старик, - с бешенством прошептал Петр. - Не подпускай его ко мне, вот и все. Со мной и так ничего не случится... - Я буду следить за ним, - сказал мальчик, но Петр привалился больной стороной к каменной кладке и сказал: - Он не должен прикасаться ко мне. А тем временем, старик Ууламетс добавил еще порцию водки в свою чашку, поднялся с лавки, пошарил на соседней полке, где отыскал какую-то бутылку и добавил из нее немного темной жидкости в водку. Саша предположил, что это было своего рода лекарство, наблюдая за стариком, который теперь направился к ним. - Я не буду пить это, - сказал Петр. - Это как раз облегчит твою боль, - сказал Ууламетс, - потому что она еще впереди. - Затем старик сделал движение, как будто хотел выплеснуть содержимое чашки на пол, но в этот момент Саша с криком вскочил со своего места, стараясь спасти чашку, которую Ууламетс в конце концов протянул ему. - Ну пожалуйста, - сказал Саша, обращаясь к Петру, усаживаясь перед ним на колени и протягивая чашку. - Пожалуйста, выпей это. - Он поступал так потому, что больше ничего не оставалось делать и больше некого было просить о помощи. Единственной надеждой был этот старик и его медицинские познания, который, видимо, мог остановить начинавшееся воспаление. - А то, чего доброго, ты умрешь. Петр нахмурился и протянул руку к чашке с черной жидкостью. Он одним глотком выпил ее и вдруг вздрогнул, будто на вкус она была такой же отвратительной, как и на вид. После этого он оглянулся на старика, который громыхал ножами в шкафу. - Что он там делает? - спросил Петр. - Малый, что он ищет там? Саше не хотелось отвечать ему. Он видел, что Ууламетс достал из шкафа: множество ножей, кувшинов, горшочков и небольших коробков. Саша чувствовал под своей рукой, как Петр постепенно опускается на пол, и слышал его затихающее бормотанье: - Останови его, малый, Бога ради, не дай ему зарезать меня... Но как человек, хоть однажды имевший дело с лечением лошадей, Саша понимал, что происходит. Он осторожно, как только мог, поддерживал полусонного Петра, пока его голова не свалилась, а затем осторожно же уложил его и помог старику снять с раны старую повязку. - Она присохла, господин, - сказал он, громко шмыгая носом и торопливо вытирая его рукавом. - Пожалуйста, будьте осторожны. - Ты еще будешь учить меня, что мне следует делать? Нагрей воду. Чтобы был кипяток! И пошевеливайся, чтобы и от тебя была польза. - Да, да, господин, - сказал он, торопливо подвешивая над огнем котелок с водой, чтобы тут же возвратиться и быть уверенным, что Ууламетс не сделает ничего плохого. - Так значит, рана сквозная? Спереди и сзади? - спросил старик. - Да. - Он был ранен мечом? - Я думаю, что да. Старик что-то бормотал себе под нос, а затем надавил на рану. Петр вскрикнул. - Пока хорошего мало, - сказал старик, но Саша мог бы и сам сказать то же самое. Ууламетс намочил маслом кусочек мха и положил его на оставшуюся присохшую часть повязки, затем встал и еще раз наполнил чашку. Он выпил медленно, глоток за глотком, пока доставал то один, то другой предмет из шкафа. Саша в этот момент не осмеливался произнести ни слова, а лишь продолжал придерживать почти бесчувственную руку Петра, шмыгал простуженным носом и временами подрагивал, несмотря на тепло от очага и несмотря на обещания старика сделать все как следует. Дела были плохи, он уже понял это, когда Ууламетс подошел к ним вновь, чтобы снять остатки повязки. Мальчик хотел даже закрыть глаза, но не мог, помня о том, что обещал Петру проследить за его леченьем. 7 А затем была лишь ужасающая боль, разорвавшая на куски его сознание. Он так и не понял, каким чудом оказался в лесу, заблудившись в самой его чаще, где, обессилевший, упал в окружении бесчисленных леших и бесов. Многие из них почему-то имели лица его давних друзей или знакомых, некоторые были с лошадиными головами, а у других были головы черных и белых кошек. Но вот он вновь оказался в мрачной лачуге, около горящего очага, а над ним пел какую-то заунывную песню все тот же ужасный старик. Казалось, что он пел не для него, а потому лишь, что сидел рядом с ним, наклоняясь вперед и выпуская прямо ему в лицо дым из костяной трубки. Петр закашлялся. Он с ужасом вглядывался в этот словно бы рисованный призрак, освещенный отблесками огня, и как будто в продолжение своих ночных кошмаров он увидел тут же, рядом с собой, лицо Саши Мисарова, плавающее в облаках дыма. Освещенное огнем, оно одним своим присутствием напоминало о злорадстве всего происходящего, в то время как звуки пения, подобно колоколу, гудели в его ушах, а едкий дым раздирал его горло. Он снова закашлялся. Тогда пение неожиданно прекратилось. - Укрой его, чтобы он был в тепле, - сказал старик. Он забрал свою трубку, вместе с которой исчез и раздражавший Петра отвратительный дым. Сам же старик превратился в огромную тень, растворяющуюся где-то вверху, среди беспорядочных потолочных балок. Саша склонился над Петром. Весь его облик, странным образом искаженный, навевал что-то зловещее. И едва Петр смог пошевелиться и чуть-чуть вздохнуть, как Саша подтянул на нем одеяло до самого подбородка и расправил его со всех сторон. Теперь Петр был бессилен, чтобы хоть как-то противодействовать тому, что бы ни делали с ним Саша или старик. - Лежи и не двигайся, - сказал мальчик, и его слова отдались в ушах неприятным гулом. - Лежи тихо. Теперь все будет хорошо. Самое страшное позади, и сейчас ты можешь поспать. Он никак не мог вспомнить, о чем говорил мальчик. Слова, произнесенные им, звучали угрожающе и пугали Петра. Он наблюдал, как по потолку метались причудливые тени, напоминающие кошек, мчащихся по потолочным балкам. Эти странные созданья постоянно меняли свои причудливые формы, то замирали на какое-то мгновенье, сливались, разлетались в стороны и исчезали, чтобы появиться вновь. - Я все время буду рядом, - сказал Саша. - Хорошо, - ответил Петр, едва шевеля губами. Он все еще не был уверен, что может доверять Саше, или по крайней мере, этому видению, которое имело с ним сходство. Виденье было таким призрачным и хрупким, что Петр невольно вспомнил о том, что его друзья частенько проделывали над ним злые шутки. Сейчас он не мог лишь припомнить, когда и сколько их было. Но он был почти уверен, что теперешнее его состояние и место, где он сейчас находился, были результатом одной из них. - Этот старик - колдун, - шептал, тем временем, Саша, в очередной раз подтягивая одеяло ему на подбородок. - Я знаю, ты не веришь в колдунов, но этот самый-самый настоящий. Он говорит, что ты мог бы умереть, если бы не добрался до этого дома. А еще он сказал, что ты должен лежать очень тихо и не пытаться вставать, если даже и почувствуешь небольшое улучшение. Петр не был уверен, что ощущает себя хоть на чуточку лучше. В голове у него стучало и звенело, возможно, от дыма, а, может быть, от странного пения, а его бок был так крепко перевязан, что казался полностью онемевшим. Но в этот момент он услышал, как Саша сказал: - Я собираюсь поспать, прямо здесь, рядом с тобой, и никуда не исчезну. Дневной свет ворвался в окружавший их ночной хаос, разрушая его. Это был привычный дневной свет, в лучах которого беспорядочно плясали пылинки, и Саша наслаждался, лежа в приятном тепле, и думал о том, что его теперешние ощущения могли бы поспорить с теми, которые он имел в своей комнате в "Петушке", хотя этот странный убогий дом перевозчика явно отличался от трактира. Он наблюдал, лежа под одеялом, как Ууламетс с треском и грохотом открывает одну за другой ставни на окнах и в комнате становится светлее и светлее. В таком тепле выздоровел даже сашин нос, а горло побаливало лишь чуть-чуть, несмотря на столько дней, проведенных на холоде. И рядом с ним был Петр, который изредка шевелился под стеганым одеялом, натянутым на голову. Все это не могло не радовать Сашу. В течение ночи он просыпался время от времени, чтобы убедиться, что Петр жив и чувствует себя хорошо. И всякий раз, когда его вновь клонило в сон, ему чудились всякие ужасы, от которых он даже боялся засыпать. Но теперь, когда он видел, что Петр проснулся настолько, что смог укрыть себя от проникающего в дом дневного света, ему захотелось еще немного поспать и, отгородившись от солнечных лучей, испытать настоящий отдых. Но если в этот самый момент ставни открывала бы тетка Иленка, она бы тут же схватила метлу и немедленно подступила бы к мальчику, все еще потягивающемуся в постели, независимо от того, как тяжело было тому подниматься сегодняшним утром. Но у него не было никакого желания портить отношения со стариком. Поэтому он встал и, пригладив рукой волосы, с почтительным поклоном подошел к Ууламетсу. - Могу ли я чем-нибудь помочь, господин? - Бери ведро, - сказал старик, - и отправляйся на речку. Тебе следует наполнить вот этот бочонок. Когда будешь черпать воду, соображай, не захватывай песок. - Хорошо, господин, - сказал Саша, накинул свой пропитанный кровью грязный кафтан, висевший на деревянном колышке рядом с дверью, схватил ведро и выскочил за порог. Ему пришлось несколько раз подняться по узкой дорожке, ведущей от реки к дому, каждый раз проходя под аркой из переплетенных ветвей безжизненных деревьев. Ясное солнечное утро отчетливо высветило контуры всего окружающего, и хотя в воздухе попахивало морозом, к полудню должно было быть настоящее тепло: это предвещал яркий солнечный свет над широкой окаймленной деревьями рекой, которая вела к великому златоглавому Киеву. Саша тут же подумал о том, что однажды, когда их долги Ууламетсу будут так или иначе выплачены, он наконец-то сможет выполнить свое заветное желание: путешествие вниз по реке. А там их ждет Киев. Он старался не думать сейчас о своем долговом соглашении, заранее зная, что Петр будет очень зол на него, когда догадается, что он вступил со стариком в торговую сделку, в которой сам оказался предметом торга. Это был в высшей степени бессрочный и очень неопределенный договор, по которому Саша обязывался оказывать всяческую помощь старику, но сам старик при этом так и не сказал, сколь долго это будет продолжаться и в какой форме будет выражаться оказываемая помощь... Он пытался мысленно разговаривать с самим собой и с Петром, отчетливо представляя себе, что Петр несомненно будет возражать против такого соглашения, если даже и учесть, что сделка была мерой платы за его собственную жизнь. Петр все равно будет настаивать на разрыве и попытается убедить его в том, что при этом ничего страшного не случится, поскольку и сам Ууламетс, на его взгляд, такой же насквозь фальшивый колдун, как и те, которых можно было встретить в Воджводе... Может оказаться так, что Петр будет настолько зол, что попытается даже сбежать в Киев и оставить его здесь, а перспектива остаться один на один с этим стариком... Саша припомнил и дым и огонь, и весь остальной ужас, который вселял в него Ууламетс всякий раз, когда Саша отступал от его приказаний. Он старался пошире открыть глаза навстречу солнечному свету, чтобы поскорее избавиться от этих кошмарных картин и почти от физического ощущения ужаса, который пробрал его до костей. Он догадывался в глубине души, что наверняка было что-то ужасно опасное и зловещее, связанное с Ууламетсом, что скрывалось за, теперь уже простым и очевидным, фактом, определявшим его принадлежность к колдунам. Теперь он был абсолютно уверен, что этот дом, стоящий на перевозе, никогда не был тем самым местом, где Ууламетс провел большую часть своей жизни. Во всяком случае, не в большей степени, чем эта лодка, огромная, потемневшая от времени, которая теперь стояла на якоре у причала, вряд ли когда-нибудь принадлежала Ууламетсу... и, следовательно, каким-то образом он заполучил это место. Лишь один Бог знал, когда это было, что сталось с перевозчиком, а так же и то, что этот старик вообще делал здесь, в этом лесу, настолько безжизненном, что в нем нельзя было встретить даже зайца... Ууламетс возился в подвале, разбирая хранившиеся там коренья, когда Саша вернулся в дом с первым ведром. Он перелил его в бочонок и вновь отправился к реке, даже не попытавшись удостовериться, что Петр по-прежнему спит и ему ничего не угрожает. Он поступил так потому, что у него появилась внезапная ужаснувшая его мысль, что Ууламетс являет собой одну из разновидностей лесовиков, самого злобного свойства, который, в силу каких-то причин может быть известен с этой стороны лишь загадочным лесным созданьям, и совершенно бессилен по отношению к людям. Но вот по отношению к одиноко спящему человеку... Это, разумеется, был всего лишь приступ детского страха, и даже ему было известно, что достаточно спрятать голову под одеяло, как тут же можно избавиться от домового. Если и было что-то, чего Ууламетс почему-либо не сделал прошлой ночью, когда он возился с ножами, то... Саша никак не мог выбросить из головы того факта, что Ууламетс попытался вчера пролить на пол часть содержимого чашки, сопровождая это движение странным отвратительным взглядом, который выражал его полное удовлетворение всем проделанным... Но все-таки в его взгляде, скорее всего, было не отвращение. Может быть, злорадство и ненависть, а может быть, желание заставить Петра страдать... Саша ускорил шаг, зачерпнул ведром воду и поднялся в дом. Но когда он появился на пороге, то увидел, что там ничего не изменилось: старый Ууламетс, сидя за столом, в желтоватом свете, падавшем в комнату через пергамент оконной рамы, сосредоточенно листал какую-то книгу, а Петр все еще спал, укрывшись с головой, мирно и спокойно. Саша решил, что был полным дураком, и отправился за третьим ведром, отгоняя от себя мысли о бесах с длинными когтями и лесовиках. Ууламетс был колдун, и это было абсолютно точно: он убедился в этом, когда наблюдал прошлой ночью, когда Ууламетс держал свои руки над раной, как лицо Петра, покрытое потом и перекошенное от боли, стало постепенно обретать свой прежний цвет и покой. Ни один колдун в Воджводе не мог сделать этого... или, может быть, не было раненых людей, которым было доступно подобное леченье. Почти каждый человек в городе знал бы его, люди стадами шли бы к этому колдуну и, в конце концов, могли бы сделать его таким богатым, как не приснилось бы и во сне ни одному боярину. Ведь, пожалуй, тогда он мог бы даже стать царским лекарем. А Ууламетс действительно мог бы спуститься по реке до Киева и поискать там своей удачи при таком-то уменье... А разве нет? Тогда почему же он сидел в этой лачуге рядом с речным перевозом, где уже давным-давно никто не появлялся, среди этих лесов, в которых не селились ни белки, ни зайцы? Он назвал их с Петром разбойниками, при первой же встрече. Но где же в этом лесу могли жить разбойники, в которых так любили верить люди, жившие в городе? А если все-таки у них и было какое-то тайное жилище в глубине лесной чащи, так чем же они могли здесь кормиться, когда кругом не было ни путешественников, которых можно было бы грабить, ни дичи, на которую можно было бы охотиться, если, конечно, не допускать той мысли, что они жили так, как заявлял о себе Ууламетс: ловили рыбу и выращивали овощи? Но едва ли можно представить, что такие люди могли позволить себе подобный образ жизни. Перед Сашей открылось противоречие его теперешнего бытия, как несоответствие правды солнечного утра и неправды всего остального, окружавшего его, и опасность которого могла во много раз превысить ту радость, которую он получал, греясь под теплыми солнечными лучами. И очень возможно, он был бы прав, если бы был благоразумен и захотел вернуться в Воджвод, где по утрам продолжал бы ухаживать за лошадьми или поджидал выходящую прогуляться по перилам кошку, которая всякий раз желала ему доброго утра... и делать множество обычных домашних дел, которых он был лишен здесь, в этом затхлом пыльном месте, на берегу реки, по которой, наверное, никогда не проплыла ни одна лодка. Хорошо еще, что рядом с ним был Петр, без которого он не знал бы, что ему и делать. Ведь уже сама мысль остаться наедине со стариком пугала его, и он не мог даже выразить словами причину этого страха, хотя и не был так наивен, как считал Петр: например, он очень хорошо знал, каких именно клиентов дяди Федора следует избегать и как именно можно ускользнуть от нежелательных встреч. Подтаскивая к дому уже третье ведро, он продолжал раздумывать над тем, почему все-таки в тот момент Ууламетс пронзил его взглядом своих глаз, не позволявших ему отвернуться в сторону, которые однажды остановившись на нем, сделали его полным дураком, так что он промямлил "да" на предложение старика, согласившись заплатить цену, размер которой заранее был ему неизвестен... И сам тут же нашел для этого необходимый ответ: потому что в противном случае Петр мог бы умереть, а ему пришлось бы оставаться одному в этом доме. Он полагал, что Петр не смог бы уйти без него, не смог бы проявить такую жестокость, а, наоборот, должен был быть благодарен ему... за то, что он, не оказавшись в действительности сколь-нибудь способным колдуном, чтобы вылечить его, заключил самую дурацкую сделку с тем, кто мог оказать реальную помощь. К полудню Ууламетс заставил его отмыть и выскоблить бревенчатый настил и крыльцо (для чего понадобилось воды еще больше, чем он принес до этого), починить болтающуюся обшивку и сломанный ставень. В полдень проснулся Петр. Он был все еще болезненный и слабый, но он должен был признаться самому себе, что больше не чувствовал прежней боли. Он выпил немного чаю, который Ууламетс предписал ему, затем встал, завернувшись в остатки своей рубашки, и с помощью Саши подрагивающей походкой неверной походкой вышел на воздух. Петр был немногословен. Он лишь заметил, что чай очень хороший и что самочувствие его значительно улучшилось. И лишь под самый конец прогулки, когда они вернулись назад к крыльцу, он сказал, что в самом лучшем случае они задержатся здесь на пару дней, а затем снова отправятся в путь. - Мы не сможем, - страдальческим голосом произнес Саша. Мы не сможем "снова отправиться в путь". Старик держит нас расчетом за твое лечение. - Но мы можем заплатить ему. - Мы ведь уже пытались сделать это, - сказал Саша, догадываясь, что Петр мог и не вспомнить очень многого из того, что происходило прошлой ночью, и ему даже пришлось остановиться, чтобы продолжить разговор, пока они были одни. - Он колдун, и он сказал, что не хочет брать деньги. Петр рассмеялся. Его голос был все еще слаб, но в нем слышались оттенки отчаяния, смешанного с безрассудством. - Все колдуны хотят получать деньги, и это единственное, в чем они действительно преуспели. - Но только не этот. - Этот старик очень способный лекарь, умело использующий травы. Его лекарства очень хорошо помогают. Мы заплатим ему серебром, у меня еще кое-что осталось, мы заплатим за жилье, еду и, может быть, даже за нашу дорогу, если мы сможем убедить этого старого козла уступить нам лодку... - Он не перевозчик. Я даже не думаю, что здесь в ближайшее обозримое время вообще был какой-нибудь перевоз, во всяком случае с тех самых пор, когда закрылась дорога на Восток. И он не захочет взять деньги, Петр. Он не заинтересован в этом. - Хорошо. Что же тогда он хочет? Это был тот самый вопрос, ответа на который у Саши до сих пор не было, и он просто пожал плечами. - Я думаю, что возможно ему нравится, как я готовлю обед, а, может быть, ему просто-напросто нужна хоть какая-то компания на несколько дней... - Конечно, все это звучало как полнейшая чепуха. - А может быть, я помогу ему что-то сделать по хозяйству. Я обещал, что сделаю это. Тебе нужен отдых, а я буду скрести его полы, таскать воду, и это пока все, что он просил меня сделать. - Этот старый козел заставил тебя работать все утро, по крайней мере с тех самых пор, как я проснулся. - Петр слегка побледнел от попыток самостоятельно стоять и теперь наклонился, чтобы ухватиться за перила крыльца. - Мне кажется, что ты нашел себе нового дядю Федора, который слишком озабочен тем, чтобы сделать тебе несложное одолжение и иметь все время чисто вымытые полы. Я уже понаблюдал за этим старичком! Я ему просто не верю. Но при этом в глазах Петра был заметен и очевидный страх. Саше хотелось бы знать, как много из событий прошлой ночи может тот припомнить, или, возможно, в его голове все еще звучит та самая странная ночная песня? - Колдуны есть, - сказал Саша. - И этот старик как раз один из них. У меня нет на это счет никаких сомнений, и мне кажется, что очень небезопасно обманывать его. Нельзя даже представить себе, что он может сделать. - Это чертовски верно, что нельзя даже представить, что он сделает! Он может подсыпать зелья в наш чай, а потом приготовить из нас ветчину, вот что он может сделать! Послушай меня! - Петр еще крепче ухватился за перила. - Мне очень не нравится его взгляд, и мне не нравится иметь дело с сумасшедшими. Я не хочу есть и пить с сумасшедшим, который готовит чай, хотя во всех подобных случаях, которые мы знаем, врачи предписывают обычный суп. И ты не можешь себе представить, что нечто подобное может происходить в мире. Ради Бога, парень... не верь этому человеку и, пожалуйста, не считай себя обязанным ему за что-либо. - Да, но я обещал ему... - Но послушай, ведь я тоже мог бы помочь человеку на скорую руку, если бы он истекал кровью у меня на полу, а ведь меня едва ли можно назвать порядочным человеком! А что, в конце концов, ему стоила эта помощь? Уверяю тебя, что не больше той работы, которую ты для него уже сделал, а поскольку ты закончил ее, то мы можем уходить. - Но он колдун! - не сдавался Саша. - Петр, пойми, ведь ты уже умирал, а он вернул тебя почти с того света... - Вздор! Я всего-навсего лишь устал и замерз. Мне была нужна постель и еда... - Ты ничего не помнишь! Я видел все, что он делал! Посмотри на себя. Ты весь в поту и белый, словно призрак, и ты не сможешь никуда идти, во всяком случае в ближайшие дни. - Все, что ты видел, было лишь очень хорошее представление, парень. Я никогда не умирал, и, разумеется, я не умирал и сегодняшним утром. Поэтому у меня нет планов оставаться здесь после того, как я почувствую себя в норме. Он все-таки продолжал говорить об этом, а сам едва ли мог стоять без посторонней помощи. - И не думай об этом, - сказал Саша. Это прозвучало почти как приказ, но поскольку перед ним был не вполне здравомыслящий человек, по крайней мере таким Петр казался в это утро, то Саша попытался слегка смягчить свое замечание. - Пожалуйста, Петр Ильич. Пожалуйста, наберись терпенья и делай то, что он просит, хотя бы несколько дней, и пожалуйста, прошу тебя, не сбегай и не оставляй здесь меня одного... Петр неожиданно начал дрожать, у него даже постукивали зубы. Воздух был все еще слишком прохладен для него, а рубашка, которой пытался прикрыться, ничем не отличалась от рваного лоскута. - Я не оставлю тебя здесь, - сказал он. - Будь я проклят, если я сделаю это. Но только не обещай ничего этому старому козлу, и не позволяй ему запугивать тебя. Если же он будет угрожать, то скажи об этом мне. - Но я уже обещал ему, - сказал Саша. Он тут же добавил, как бывало, что-то еще, чтобы предотвратить возражения, и отвел Петра в дом, где влил в него очередную чашку горячего чая. Были вещи, которые Петр обычно понимал, и были другие, которые он понимать отказывался, не говоря уже о том, чтобы просто в них поверить, во всяком случае до тех пор, пока уже не становилось поздно. Возможно, что это было просто глупо, частенько думал Саша, а возможно, что и нет. И если Петр когда-то бывал чем-то чрезмерно напуган, то сейчас его страх полностью относился к этому месту и к этому человеку. Доводы Петра звучали достаточно убедительно, кроме одного момента: попытки уйти из этого дома вдоль берега реки. Саша очень сомневался, что Ууламетс позволит им сделать это прямо сейчас или хотя бы в ближайшее время. Теперь вопрос состоял именно в том, когда он разрешит это, если разрешит вообще. Сначала Ууламетс заставил его привести в порядок шкафы и вытереть пыль, а после этого Саша должен был заняться приготовлением обеда. Пока он смахивал пыль с многочисленных горшочков, часть из которых была запечатана глиной, он обнаружил на этих глиняных пробках нанесенные острым предметом царапины, на счет которых он подумал, что это могли быть либо таинственные знаки, либо, скорее всего, такие же пометки, какие делала тетка Иленка, не умевшая ни читать, ни писать. В этом случае знаки должны были просто означать, что здесь находились грибы, там - мох или лишайник, а в следующем - горькая полынь. Кроме горшочков, в шкафу были и другие предметы, названия которых он просто не знал. Что же касается Ууламетса, то он почти все свободное время провел за чтением книги, делая иногда какие-то записи. Он начал читать ее еще при дневном свете, но продолжал читать и в сумерках, при свече. Перерыв в этом занятии он использовал для того, чтобы сходить на реку, откуда вернулся с двумя вполне приличными рыбами, которых отдал Саше, чтобы тот почистил их. Петр же предложил свою помощь, чтобы почистить репу, пока Саша возился с рыбой в конце двора. Внезапный шум и потрескивание крыльев заставили мальчика отвлечься от рыбы, и он с тревогой взглянул вверх. Там он увидел, как недалеко от него, прямо на землю сел ворон и с достоинством направился к рыбным потрохам. Это была первая птица, первое живое существо, которое он увидел во всей округе, за исключением рыбы, предназначавшейся на обед. Птица, тем временем, поглядывала на него единственным поблескивающим черным глазом: второго у нее просто не было. Он был рад скормить ей все отбросы после чистки, только бы она оставила рыбу в покое. - Добро пожаловать, - сказал Саша этому летающему созданью, и оно сделало головой странное движенье, которое должно было, скорее всего, означать поклон, а может быть, было просто-напросто частью ритуала, сопровождающего осмотр места обеда. - Думаешь, что тебе здесь приготовили целое стадо? Пару кроликов? А может быть, оленя? Ворон взглянул на него очень холодно, удерживая в полузакрытом клюве болтающиеся рыбные потроха, а затем, после надлежащего обдумывания, захлопнул его совсем. - Ах, да, - сказал Саша, - слишком много вопросов. Прошу прощенья, братец Ворон. Тот ухватил очередную порцию и взглянул на мальчика явно не без корысти. При обычных обстоятельствах никто бы и не обратил внимания на это летающее созданье, но только не в этом лесу. Саша с радостью оставил ему потроха и, прихватив рыбу, отправился в дом, даже не обернувшись в сторону незваного гостя. Ведь это был всего-навсего лишь обычный ворон, большой любитель полакомиться рыбой. - У реки летает какая-то черная птица, - сказал он старику, который по-прежнему был занят своей книгой. - Она часто появляется здесь, - сказал Ууламетс, даже не взглянув его сторону. Поэтому Саше ничего другого не оставалось, как сунуть рыбу в кипящую воду, после чего он отмыл руки и полез за горшочками с приправой. Петр в это время дремал в углу, а может быть, просто благоразумно притворялся спящим, чтобы избежать нечаянной ссоры. Мальчик оказался хорошим поваром. Петр понял это по приготовленному им рыбному блюду. Сейчас у него не было настроения возражать против чего-либо, и он старался держать голову опущенной вниз и следовать здравому смыслу, на который указал ему Саша. Ведь он и на самом деле был слаб, как новорожденный котенок, а поэтому не должен не считаться с присутствием старика и его тяжелого посоха. Но он внимательно приглядывался ко всему окружавшему его в этом странном доме, рассчитывая, что здесь можно будет найти что-нибудь необходимое им, например, чистую рубашку, а, может быть, даже кафтан или одно, а то и целых два одеяла. Особенно он не спускал глаз с Ууламетса и прислушивался к тем указаниям, которые в этот вечер старик давал по поводу готовящихся рыбы и чая. Он делал это на тот случай, если их очаровательный хозяин захочет добавить что-либо к уже опробованному им рецепту. Ууламетс просидел весь день над книгой, сгорбившись и водя по строчкам пальцем, и отрывался лишь ненадолго, чтобы дать очередные приказания мальчику. Возможно, что это были его обычные занятия, за которыми он проводил время в этом запустелом месте: сидеть целыми днями за столом и читать книгу, ставить на реке сети, готовить рыбу и вновь возвращаться к чтению. Один Бог знал, что он вычитывал в ней или какие мысли завладевали им на долгие часы, под шелест страниц да под звуки капающего со свечи воска. Эта картина никак не укладывалась у него в голове: старик в безжизненном лесу, зачитывающийся своей книгой до того, что слова, казалось, истощали его мозг. И, видимо, единственным наслаждением теперь для него была сашина стряпня. - Вкусно, - сказал Ууламетс, постукивая ложкой по котелку. - Положи еще. А когда мальчик в очередной раз наполнил его котелок, старик сказал: - Закрой окна снаружи. Саша вежливо поклонился и вышел. Ночной мрак, окружавший дом, казался еще гуще, когда внутри дома было относительно светло. Петр очень внимательно вглядывался в темноту сквозь открытую дверь и не мог понять, почему у него шевелятся волосы на затылке. Он не успокоился, пока Саша не вернулся и не закрыл за собой дверь. Петр подумал, что глупо бояться темноты. Никакой разницы не может быть между этой ночью и теми, которые они уже пережили. Но он, тем не менее, даже расплескал свой чай, когда совсем рядом со ставнями раздалось хлопанье крыльев. Саша обернулся и взглянул на окно, как будто сомневаясь в его надежности. - Ради Бога, скажите, что это? - пробормотал Петр. - Это всего-навсего лишь птица, - сказал Ууламетс. - Просто птица. Это действительно было так, у Петра не было сомнений на этот счет. Скорее всего, это мог быть один из голубей, которых сам же старик разводил, чтобы из них готовить обед. - Сегодня ночью, - продолжал Ууламетс, указывая ложкой в сторону каждого из них, - сегодня ночью будет новолуние. И поэтому ночью мне предстоит кое-какая работа. Я имею в виду корни. Их нужно выкопать из земли. - Седые брови поползли вверх, была наполнена очередная ложка. Старик некоторое время сидел, причмокивая губами, затем добавил: - Я очистил весь горшок, чтобы ничего не пропадало. - Он отставил свой котелок и встал из-за стола. - А уж после работы я отправлюсь спать. Ты не хочешь пойти со мной, а, малый? - Нет, господин, - сказал Саша, а Петр бросил быстрый оценивающий взгляд в сторону своего меча, который по-прежнему стоял у стены, рядом с посохом старика. Ууламетс пожал плечами и снял с колышка свой кафтан. Петр тоже поднялся со своего места, обошел стол и взял в руки меч и посох, протягивая их старику. Тот протянул руку и взял лишь посох. - Это тяжеленная работа, - сказал Ууламетс, - выкапывать корни. - Он поднял задвижку. - Молодые никогда не любят грязную работу, им нужен только результат. Вот точно такой же была и моя дочь. И вот этот засохший старик, оказывается, имел дочь? Это показалось Петру невероятным. Ууламетс вышел в ночной мрак и захлопнул дверь. Защелка опустилась. Наконец-то Петр смог вздохнуть. - Мы уходим отсюда, - сказал он. - Сегодня ночью. Саша лишь испуганно посмотрел на него, но ничего не сказал. Петр подошел к двери, снял висевшую на колышке рубаху и одел на себя. Саша по-прежнему стоял неподвижно, будто разом лишился способности говорить и что-нибудь делать. - Возьми одеяла и несколько веревок, - сказал Петр, а когда увидел, что Саша все еще колеблется, добавил: - Или мне это сделать самому? Возьми одну связку репы. А еще я видел там вяленую рыбу. Ведь путь до Киева очень долог. - Петр, ведь он не простой старик, и, кроме того, не забывай, что он помог нам! Петр пристально посмотрел на мальчика. - ...По крайней мере, - продолжал Саша слабеющим голосом, - по крайней мере, мы не должны брать ничего лишнего. Достаточно одного одеяла и одной связки репы: от этого мы можем только выиграть, мало ли что может случиться. Неодобрение, которое высказывал мальчик, неприятно обжигало своим безрассудством. Петр медленно подошел к печке, подобрал оба одеяла и, чертыхаясь, видимо от затрудненного дыхания, бросил одно из них на пол и снял с потолочной балки висящий там моток веревок, пока Саша доставал связку репы. - А сколько верст ты сможешь пройти, Петр? Выдержишь ли ты дальний переход? - спросил Саша, спрыгивая с лавки со связкой репы в руках и вопросительно глядя в сторону Петра. - Послушай, Петр, ведь есть и другие возможности. Давай не будем делать этого. Ведь мы даже представить не можем, на что способен этот старик... - Со мной ничего не произошло, как видишь. Просто старый шарлатан устроил хорошее представление. Скорее всего, он лишь чем-то одурманил меня. Ты сам пил этот чай. Один Бог знает, что он намешал в него. Он ведь мог сделать это прямо у тебя на глазах. - Петр разложил одеяло на столе и завернул в него репу, подвернув концы одеяла в середину. - Захвати нож, он нам наверняка пригодится. - Я не могу воровать! - Это не воровство, запомни, а всего-навсего справедливая плата за твою работу. Возьми вон тот нож. И еще возьми рыбу, она ему достается даром. - Нет, - сказал Саша. - Дурак, - пробормотал Петр и связал веревкой углы одеяла. Взяв в руки концы веревки, он закинул этот импровизированный мешок за спину, взял стоявший у стола меч, прихватил нож, а затем снял с колышков свой пояс и сашин кафтан. - Послушай, парень, если тебе хочется оставаться в этом доме, рядом с ним, то ты, конечно, можешь так и поступить. Но если у тебя есть хоть капля здравого смысла... - Я иду с тобой, - едва слышно, прерывая дыхание, сказал Саша, а Петр накинул на него кафтан, завязал свой пояс, поднял задвижку и открыл дверь. И в то же мгновенье, что-то огромное, похожее на собаку, с диким рычаньем бросилось на них. - Боже мой! - закричал Петр. Он так быстро захлопнул дверь, что страшилище ударилось со всей силой об нее, издавая громкий лай и толкая дверь снаружи, в то время как он толкал ее изнутри. Саша бросился к двери. Теперь они вдвоем удерживали ее, а она содрогалась под ударами когтей. Еще до них доносился злобный хриплый лай. - Что это за чудище? - едва взвизгивая спросил Петр, стараясь опустить еще один засов, чтобы противостоять сыпавшимся на дверь ударам. - Что это за исчадие ада? Наконец засов встал на свое место, и они услышали стук когтей на крыльце: неизвестное существо спустилось вниз. В следующий момент новый удар был нанесен в окно и сопровождался скрежетом когтей о ставень. От такой неожиданной атаки запоры на окне затрещали и едва не выскочили. - Боже мой, - только и мог произнести Петр. Его колени дрожали, но он старался не показывать страха. Он встал подальше от двери, чтобы было удобнее управляться с мечом, который он теперь держал в руке. Так он стоял и прислушивался к происходящему вокруг дома. Тем временем, атаки на окно прекратились, и скрежет когтей вновь послышался на крыльце. Опять посыпались удары. Зверь царапал дверь когтями и лаял как собака. - Это наверняка "маленький старичок", - прошептал Саша. - Какой же это человек, черт возьми! Это проклятая черная собака! - Это не собака. Это не собака, Петр. Это существо знает, что кое-что украли в этом доме... Петр слышал звуки скребущихся о дерево когтей. Возможно, что это был всего-навсего глупый обман, вызванный их поспешными сборами в дорогу и окружающей темнотой, из-за чего им это существо и показалось особенно страшным: темная густая шерсть и огромные черные зубы. Он даже попытался представить себе, как обычно выглядит собак, какая у нее пасть и какой звук она издает, если щелкает зубами. Вновь последовал удар в дверь. Он был так силен, что затрещал засов. Затем раздались шаги тяжелых лап. Петр почувствовал, что его рука, сжимавшая меч, была мокрой от пота. И в этот момент он услышал, какое-то новое движенье, но оно происходило внизу, под самым полом. - Мы должны вернуть все, что мы взяли, - прошептал Саша. - Но ведь это же просто-напросто собака! Ну, послушай меня, ради Бога! - Это не собака... - Саша расстегнул кафтан и вновь повесил его на прежнее место, на колышек около двери. Он протянул к Петру руку. - Ну, пожалуйста. И теперь тот почувствовал себя полным дураком. Ведь если бы он не был так слаб от раны, то немедленно распахнул бы дверь и отрубил бы голову этому бесовскому созданью. Если оно было там лишь одно. Послышалось свистящее шипенье и треск двери, а в следующий миг раздался пронзительный кошачий визг. Петр вздрогнул. - Петр! Тогда он сбросил одеяло с плеча, и Саша бросился со всех ног, чтобы развязать веревку и положить все на прежнее место. Удары и скрежет когтей о дверь не прекращались. - Вот видишь, твоя уловка ничем не помогла, - сказал Петр. - Черт побери, малый, а ведь оно таки не прислушалось к твоим бабушкиным сказкам. - Не нужно насмехаться, Петр, пожалуйста! Сейчас не время шутить... - Клянусь тебе, что "маленький старичок" в "Петушке" мне понравился гораздо больше. Очень приятная кошечка. Целыми днями чистит уши и вообще прилично себя ведет. Но этот... Боже мой! Очередной удар когтями в дверь был нанесен с такой силой, что от неожиданности Петр чуть не упал, и даже подогнул колени, а из дверного косяка полетели щепки. А под полом, на том самом месте, где он стоял, раздался тяжелый глухой удар. Петр продолжал держаться на ногах, но чувствовал, как у него останавливается дыхание и он погружается в ночной кошмар, из которого нет хода назад, и что многие вещи просто потеряли смысл с тех пор, как они вошли в этот дом, и что вполне может случиться так, что вряд ли вновь все встанет на свои места. У него не было никакого желания быть убитым этим привидением, в которое он решительно отказывался верить. - Я вижу, сегодня неудачная ночь? - спросил он Сашу. - Но попробуй все-таки пожелать, чтобы это существо исчезло отсюда. Ведь это как раз по твоей части? - Спрячь свой меч, - сказал Саша в ответ. - Это раздражает его. Убери, пожалуйста, прошу тебя. Мальчик был очень серьезен. Но достаточно серьезным было и существо, поджидавшее их на крыльце. И Петра охватило странное, отдающее смертельным ужасом подозрение, что этой ночью, прямо сейчас, все, в чем он сомневался чего не знал наверняка, оказалось самым настоящим и реальным. - Спрячь его! - не унимался Саша. Он убрал меч в ножны и вновь вернулся в середину комнаты, пожимая плечами и слегка важничая, но, тем не менее, с опасением поглядывая в сторону двери. Однако за ней стояла полная тишина. Он так же мало верил в сашины умозаключения, как и в собственное желание проверить, что же все-таки находилось под полом. Саша же немедленно схватил кувшин с водкой, стоявший на столе, и выдернул затычку, на что Петр очень живо среагировал. Но мальчик лишь капнул несколько раз на пол, чтобы жидкость затекла в щели между досками. - Не хватало, чтобы ты еще напоил его, - сказал Петр. - Разве мало у нас было неприятностей? Саша пристально посмотрел на Петра, но однако, несмотря на волнение, все же закончил весь ритуал умиротворения духов. Этот мальчик, столько времени проводивший в конюшне, в этот момент был единственным, кто ни на мгновенье не сомневался в правоте своих поступков. Петр тут же поднял вверх руки в знак примирения. - Прости меня, - сказал он. - И у них я тоже совершенно искренне прошу прощенья. За этим последовала тишина, изредка прерываемая скрипом половиц. Петр и Саша некоторое время молча переглядывались. Но было слышно лишь завывание ветра. - Я приготовлю чай, - сказал Саша. - Мне кажется, что это нам сейчас не повредит. Петр, однако, с большим удовольствием выпил бы водки. Но почему-то сейчас ему было стыдно признаться в этом, и он присел за стол, уговаривая самого себя, что дрожь и слабость в коленях и руках была лишь следствием раны, да тех нескольких дней, проведенных в холоде и голоде, пока они пробирались через этот безжизненный лес. Тем не менее, он был рад тому, что мальчик суетился, занявшись хотя бы таким простым делом, как заварка чая, что, возможно, отвлекало его от размышлений о происходящем за дверью. Чай, в конце концов, давал и ему возможность хоть как-то унять дрожь в руках, не говоря уже о том, что он согревал. - Я думаю, что "он" успокоился, - сказал Саша, усаживаясь за стол против Петра. - Какой такой "он"? - с наигранным удивлением спросил Петр. - Я не могу себе даже представить, какую живность может держать старик... Саша смотрел, насупив брови, и с выражением откровенного огорчения прикусил губу. Петр подумал, что этот взгляд вполне мог означать обвинение его в глупости, которая выражалась прежде всего как раз в том, что он отрицал то самое безрассудство, которое только что происходило на его глазах. Но от внутреннего страха он не видел этого сколь-нибудь отчетливо, или не успел разобрать, что это могло быть на самом деле. Если все эти ужасы действительно явились перед ним, выйдя из бабушкиных сказок, и тут же набросились на него, лишь только он собрался переступить порог, то в этом случае реальным должно было бы быть и все остальное, о чем у него даже не было никакого желания вспоминать. Он уронил голову на сложенные руки и подумал о том, что в своих странствиях они выбрали явно не ту дорогу. Но, однако, здесь была лодка. И хотя он не имел никакого представления о том, как следует управлять ни маленькой, небольшой лодкой, тем не менее, предполагал,