и отступил назад, шелестя многочисленными ветками и сучками. - Меня зовут Вьюн, к вашему сведению, - сказал он. - А меня Петр. - А меня Саша, - сказал мальчик. - А это Ивешка и Малыш, с вашего позволения. Древообразное существо чуть вздрогнуло, и прошелестело своими ветками, когда они все поклонились ему. - Другой раз я бы не позволил этого: дворовику вовсе не место в моем лесу, а русалке вообще нечего делать там, где продолжается жизнь... Но у меня нет выбора. В этот момент сгусток тумана словно молочный вихрь рванулся вверх, распространяясь в пространстве, становясь при этом прозрачнее и приобретая черты поношенного платья, развевающихся на ветру прекрасных волос и еще призрачных рук и, наконец, бледного, испуганного лица Ивешки. - Русалка! - произнес подобревший леший. - Первый, первый и последний раз ты оказалась в моем лесу, с опасностью для жизни, если хоть остатки ее еще сохранились в тебе. Ты слышишь меня? Было заметно, как округлились глаза Ивешки, ее платье и волосы плотно закутали ее, будто подхваченные вихрем, в котором закружились и случайно попавшие листья, и она покраснела от смущенья, но при этом дело не ограничилось слабым розовеющим оттенком лица, а вместе с ним стали отчетливо заметны чуть тусклое золото ее волос и бледная голубизна ее поношенного платья... - Ах! - воскликнула она, глядя на всех широко открытыми глазами, а Малыш с визгом выскочил откуда-то и подбежал к ней, тычась мордой в ее руки, будто желая спрятаться там. - Я не жду от тебя обещаний, - продолжал Вьюн своим пронизывающим до самых костей голосом, - о безопасности моего леса или о безопасности твоих приятелей: ты должна что-то делать, чтобы выжить. И ты, на самом деле, получаешь это. Я же только хочу посоветовать тебе то, что ты уже и так знаешь: колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда он же обманывает самого себя, то совсем, совсем другое. А знаешь ли ты, почему? Ивешка ничего не ответила ему. Она лишь крепче прижала Малыша к себе. Вьюн чуть отступил назад в сторону кустов, будто вновь становясь их частью. - ...Потому что тогда все желания начинают причинять зло, - едва слышно пробормотал Саша вдогонку уходящему лешему. Ивешка взглянула на Сашу, затем на Петра, все еще подернутая легким розовым румянцем, который был особенно заметен на ее губах, с каплями тумана в волосах и отдающими мягкой голубизной глазами. - Петр, - сказала она подрагивающим голосом. Он и сам вздрогнул в тот же момент, как только Саша схватил его за руку. Он знал лучше всех, что происходит. Боже мой, ведь он знал это лучше всех. Она боялась, и он надеялся, что знает, чего именно. Но все, что он мог сделать, это смотреть на нее во все глаза, до тех пор, пока и она не сделала тоже самое, потому что не могла сделать ничего другого, как вернуть этот взгляд назад. - Петр! - сказал Саша, дергая его за руку. Тогда он заморгал глазами и взглянул в сторону, пытаясь сбросить колдовское наваждение и перевести дух. Он увидел свой меч, лежащий в кустах, и, все еще вздрагивая и покачиваясь, подошел и поднял его... Он должен был что-то сделать, потому что он очень хотел ее и знал об этом лучше всех, а еще на его ответственности оставался и Саша. - Мы найдем твоего отца, - сказал он, обращаясь к Ивешке, заставляя себя увидеть деревья, окружающий их лес и Сашу, который очень хмуро смотрел на него. - Он говорит, что может вернуть тебя обратно. Поверь, он так и сделает! Боже мой, подумал Петр, стараясь разогнать внутренний холод, ведь он только что по собственной воле заговорил об Илье Ууламетсе. 21 В лесной чаще сумерки наступали рано, особенно под затянутым облаками небом, но они продолжали свой путь до тех пор, пока не исчез последний луч света. - Далеко ли еще? - поинтересовался Саша у Ивешки, как только они покинули владения лешего. На что Ивешка не смогла ответить с полной уверенностью. - Жив ли еще твой отец? - задал свой следующий вопрос Саша. - Ты можешь сказать об этом? Но Ивешка не была уверена ни в том, ни в другом: она призналась в этом, избегая его взгляда, а затем быстро скользнула в сторону, чтобы двигаться впереди них, но не как привидение, которое может идти не разбирая дороги, не пользуясь тропинками, а как уверенный в себе, знающий каждое дерево проводник, что позволяло ей держаться от них на расстоянии. Она явно не хотела ни присаживаться к их костру, когда они остановились на ночлег, ни ужинать вместе с ними. Она отказалась и от того, и от другого, продолжая сидеть в стороне, когда Саша попытался было уговорить ее, после чего поднялась и подошла к небольшому весеннему ручью, из которого они набирали воду. И опять Саша отметил про себя с беспокойством, что она старалась держаться поближе к воде. На ужин у них была тушеная рыба, ранние грибы и молодые побеги папоротников, которые Ивешка отыскала по дороге и убедила их в том, что они вполне съедобны. Саша с некоторым опасением смотрел на собственноручно приготовленный ужин, и с таким же опасением взглянул на Петра, который наблюдал за Ивешкой. - Я не совсем уверен в этих грибах, - сказал Саша. - Разве ей так необходимо нас отравить? - весьма сдержанно отреагировал Петр. Разумеется, нет, это было ясно. Саша лишь пожал плечами и начал раскладывать приготовленное блюдо, которое, благодаря Ивешке, было не просто сушеной рыбой распаренной в пустой воде, а приобрело вкус и аромат, а коль скоро она еще и отказалась от еды, то каждому из них досталась еще и добавка. - Ты знаешь, что она не хочет отвечать ни на какие вопросы? - заметил Саша. Петр зачерпнул из котелка и долго дул на ложку, что давало ему возможность промолчать, тоже пропуская вопрос мимо ушей. Саша выделил немного угощения и для Малыша. Тот обнюхал предложенное блюдо и начал лаять на него, то ли от того, что было слишком горячо, то ли от того, что ему не нравился грибной запах. Саша с большой осторожностью взял маленький остывший кусочек и, проглотив его, нашел, что блюдо было более чем просто вкусным. Он вновь взглянул на Петра, который не отрываясь смотрел на деревья, туда, где сидела Ивешка, думая о чем-то своем, так что Сашу даже охватил испуг, и он стал смотреть совсем в другую сторону, помимо своих желаний. Возможно, ему следовало отнестись к этому с сочувствием, но сейчас он был раздражен, даже более чем раздражен, видя с какой нежностью Ивешка смотрит на Петра, чего никак не должно быть, учитывая тот простой факт, что ее сердце должно было бы остановить ее, если оно было хоть в каком-то смысле разумным. Разумеется, Саша пытался остановить это, стараясь направить свои усилия не на нее, где, как он предполагал, ему пришлось бы затратить значительно больше сил, чем он имел в запасе, а на Петра... хотя и здесь требовалось гораздо больше усилий, чем он собирался потратить, сопротивляясь естественному стремлению, что может справиться с кем-то, у кого и вовсе нет никакого сердца. Но учитывая то, что Ивешка, кроме всего, не могла поддерживать свое состояние с помощью пищи, которую использовали они... - А ты заметил, что она совсем не ест, - сказал Саша, в надежде, что Петр поддержит и разовьет дальше эту тему. - М-м-н, - откликнулся Петр. - Ведь она же не живая, Петр, она не может есть, она должна получать силы откуда-то еще, и уж никак не из леса... - Мы должны отыскать ее отца, - сказал Петр и вновь занялся своей рыбой. Это и была вся помощь, которую он получил от Петра. Саша молча ел, присматривая за костром и радуясь хотя бы тому, что перестал идти дождь. Наконец он сказал Петру: - Если поиски ее отца затянутся, и если он сам ничего не сможет сделать... Петр, она не сможет долго оставаться в таком обличье, как сейчас. Ведь ты слышал, что сказал этот леший: она не сможет помочь себе. - Прекрати, - сказал Петр. Но даже это резкое предупреждение не вывело его из себя. В другое время возможно, но сейчас его мысли были достаточно ясными, чтобы он мог отвлекать свое внимание на путаные мысли Петра. - Ее судьба зависит от нас, - сказал Саша, напоминая ему, - или от ее отца, если мы сумеем быстро отыскать его. Я заметил, как она ведет себя... - В ее поведении нет ничего плохого, просто именно сейчас она не хочет быть рядом с нами. - Не стоит защищать ее. Она не может справиться с этим, вот что сказал нам тот леший... - Я знаю об этом, и тебе не зачем мне это повторять. - Но я вынужден это делать, потому что ты не слушаешь. Петр бросил на него раздраженный взгляд и спросил: - А что это был разговор про сердце? Что говорил об этом леший? Саша пожал плечами. Ему не хотелось углублять этот разговор с Петром особенно ночью, или пытаться как-то объяснить это, отчетливо понимая, что Ивешка не упустит случая смешать вся и все, и, кстати, прежде всего запутать самого Петра. Юноша, мысли которого заняты девушкой, был гораздо ближе к сашиному пониманию, но Саша не имел никакого представления о том, что можно было сделать с мужчиной, чьи поступки и намерения были так сложно переплетены с судьбой фактически мертвой девушки, которая, к тому же была чрезвычайно опасна, и с чувствами, которые вызывали у него глубокий страх, прежде всего потому, что они исходили не от самой русалки. Кто и как мог объяснить подобную возможность Петру, причем достаточно убедительно? - А это лесное чудище, - продолжал упорствовать Петр, - сказало, что у нее вообще нет никакого сердца и что она забирает его у моего друга. Что оно хотело этим сказать? - Я не знаю. - Как это может быть, чтобы кто-то мог забрать чужое сердце, помилуй Бог? - Я не знаю, я ничего не знаю. Ешь, иначе твой ужин будет холодным. - Я хочу знать, что ты сделал, Саша, не откажи мне в этом! Я хочу знать, что происходит. - Я не знаю, уверяю тебя! Я вообще не знаю, что происходит в мире, ведь я родился не всезнающим. Я не знаю, о чем говорил этот леший... Колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда он же обманывает самого себя, то совсем, совсем другое... - А ты, случаем, ничего не потерял? - спросил Петр. - Я в полном порядке! Я чувствую себя очень хорошо! Даже еще лучше, как оказалось: я сумел удержать тебя. Разве не так? Вот что значит настоящее волшебство, Петр, а не просто одни лишь желания... - Но какое отношение ко всему этому имеет разговор о сердце? О чем тогда говорило это существо? А что имел в виду водяной, когда говорил в то утро, будто Ивешка потеряла свое сердце?.. Разве она забрала что-нибудь у тебя? - Нет! - Он вздрогнул от звуков собственного голоса, и казалось, что вместе с ним задрожала вся их нехитрая посуда, словно горшки на полке, так что он даже испугался, что они могут упасть и разбиться, если Петр и дальше будет продолжать свою болтовню, как это назвала бы тетка Иленка, которая не преминула бы сказать: "Прекрати, Петр Ильич! Ты доводишь меня до головной боли!" Так оно и было. - А что ты имел ввиду, когда говорил о том, какую выгоду можно извлечь даже из леса? - спросил Петр. - И что ты сделал, что едва не свело лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша проглотил кусок рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра с таким чувством, которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай Бог, вырвалось наружу. Но оно ушло в глубину его сознания, где в опасном беспорядке метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли он какой ошибки своим чрезмерным желаньем, которое привело в беспомощную ярость лешего, и могло очень далеко завести и его самого... - Я не знаю, почему, - сказал он. - Так что же все-таки ты сделал? - Столь мало, насколько мог! Я ошибался, когда беспокоился о происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных возможных последствиях, пока не смог убедиться, что таким образом добиваюсь всего-навсего лишь того, чтобы не случилось чего-то заранее ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю? - Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни о чем. А, тем временем, мы находимся в самой чаще этого леса никак не можем отыскать старика, и, тем не менее, ты говоришь, что не хочешь ни о чем беспокоиться! - Это не то, что я имел в виду! - Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия. - Нет, со мной все в порядке! Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем положил ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя на Сашу, освещенного отблесками костра. - От этого мне не становится лучше... Ведь если Ууламетс находится в этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом? Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о лешем было вполне достаточно, чтобы его мысли ушли куда-то совсем в другую сторону, ускользая от него. Этот факт подсказал ему, что, на деле беспокойство по поводу происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться в таких делах на одну лишь память и пытаться уподоблять лешего Гвиуру было равносильно тому, как черпать неводом воду. - Саша, что происходит? Он вновь потерял ускользнувшую мысль, которая только что начала принимать законченные формы где-то в уголке его сознания... Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка. Это показалось Саше таким же существенным, как и все то, о чем только что спрашивал Петр. Это было похоже на предвестье беды. В ситуации, подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным, и не было никакого способа уравновесить влияние вещей без глубокого понимания. Сейчас он потерял все нити, с помощью которых намеревался связать окружающие его вещи и явления друг с другом... Петр встал и, обойдя слабеющий огонь, обхватил Сашу за плечо и сильно тряхнул его. - Саша, черт возьми! Он скорее почувствовал это. Как он чувствовал все остальное. Петр отошел, а он следил за тем, куда тот направился. Не туда, куда Саша хотел. Он подумал было, что следует остановить его, если бы он был в состоянии выделить это событие из ряда других, которые происходили при этом, включая потрескивание костра и шелест листьев. Все это предвещало опасность, подумал он рассеянно. Постепенно его мысли начинали вновь обретать форму. Этим вечером Ивешка приобрела окраску. Видимо, леший обеспечил ей жизненные силы, и возможно, что на несколько дней... Сейчас она стала гораздо сильнее, чем была прошлой ночью, намного сильнее, ярче, и крепче... - Петр, - начал было он, но тот был уже на берегу ручья, где Ивешка уже повернула голову, чтобы взглянуть на него... это простое движение из обыденной жизни, подсказывало сколь реальной стала она в этот вечер. Он загадал желание... и эта попытка дорого обошлась ему: сердце рванулось в груди, и он вздрогнул от толчка крови в жилах и от порыва ветра в окружающей листве. И то и другое напоминало ему звук движущейся воды... Огонь, который в эту ночь освещал ее, придавал особенно нежный, тонкий цвет ее платью и деревьям вдоль ручья, отбрасывавшим на нее тень, отчего она становилась самой реальностью, просто девушкой, и ничем больше, беззащитной и неуверенной, что особенно выражалось в ее взгляде, который она бросала через плечо. - Петр, - сказала она, поворачиваясь в его сторону и широко разводя руки. Он остановился, а затем отступил назад, когда она сделала несколько шагов навстречу ему и замерла, глядя на него широко открытыми испуганными глазами. - Что ты отняла у Саши? - резко спросил он, будто это был именно тот вопрос, который он хотел задать. - Что имел в виду леший, когда говорил со мной? - Я люблю тебя, - сказала она. Он отступил назад еще на один шаг, потому что каким-то образом ей удалось сделать шаг вперед, которого он не заметил. Он отчетливо видел ее глаза и щеки, резко очерченные падающей тенью. - Чудесно, - сказал он, обливаясь потом и старясь удержать в порядке собственные мысли. - Я польщен, но все-таки постарайся ответить мне. - Не нужно так ненавидеть меня. - Она сделала движение вперед. Он знал, какой опасности подвергался, знал, что должен отступить назад, но тут же, в одно мгновенье, решил сдаться: он очень хотел, чтобы она дотронулась до него и доказала тем самым, что она, кроме всего, была абсолютно безобидной и никак не была виновата в приписанных ей прегрешениях... - Прекрати это! - раздался откуда-то сзади него голос Саши. Между ними и костром пролегала длинная тень. - Петр! Сейчас он был уже не рад своему спасению. То, что он сейчас чувствовал, было гораздо сильнее, чем понятное желание жить. Но в этот момент Ивешка отвела назад руки и сжала их под подбородком, устремив на него глаза, полные боли и тоски. - Отойди от нее, - сказал Саша, обращаясь с ним так, будто он был всего лишь маленький мальчик или круглый дурак, и так крепко схватил его за руку, что Петр почувствовал боль. Вероятно, Саша имел в виду и это, даже в том случае, если это и казалось невозможно, он хотел заставить его задуматься над происходящим. Но, в любом случае, ни того, ни другого оказалось недостаточно. - Прекрати это! - вновь очень резко произнес он, но обращался отнюдь не к Петру. Слезы переполнили глаза Ивешки. - Я не причиню ему никакого зла, я ничего с ним не сделаю... Саша, не делай этого... - У меня нет жалости к тебе, - сказал Саша. - Тебе следовало бы это знать. - А я знаю, - прошептала Ивешка. - Но жалость есть у меня, и я не допущу, чтобы с ним что-то произошло. - Тогда не разговаривай с ним! Оставь его в покое! - Это я подошел к ней, - сказал Петр, давая Саше повод почувствовать собственную ошибку хотя бы в малом. - Я хочу знать, что происходит. - Она хочет сделать все по-своему, вот что происходит, - сказал Саша. - И ничего больше. Ничего другого нет и не было у нее в мыслях... Оставь его в покое! Слезы брызнули из ее глаз, когда Ивешка взглянула на Сашу, задержав свой взгляд на мгновенье, а затем повела плечом и пошла прочь вдоль ручья. - Ивешка, - позвал было ее Петр, но она даже не обернулась. Ее слезы сильно задели его: он чувствовал, что дрожит, даже сознавая, что все сашины попытки были абсолютно правильными. Он хотел, чтобы она не страдала от боли и незаслуженных обвинений... Саша повернулся, и огонь костра осветил его лицо, на котором отчетливо проступали резкие складки вокруг сжатого рта, выражавшие гнев, который обижал Петра до глубины души. - Оставь ее, - сказал он Саше. - Она ни в чем не виновата. - Но она хочет, чтобы ты почувствовал жалость к ней. И я сказал ей, чтобы она оставила тебя в покое. - Тебе нет никакого, черт возьми... - Дела, вертелось у него на языке, но это был чертовски глупый разговор, и даже пятнадцатилетний подросток хорошо понимал это. Дурак пошел бы следом за девушкой, пошел бы против всего, что Саша пытался сделать, чтобы отдалить их друг от друга, и даже позволил бы убить себя, с тем, чтобы она смогла в следующий раз добраться и до Саши. Разумеется, он так и поступил бы. Он постоянно ощущал ее попытки околдовать его, чтобы вернуть назад и увести с собой. Но на этом пути стоял Саша. Она неожиданно оказалась слишком реальной, чтобы тронуть его воображение: волшебные чары постепенно исчезли, и она была вынуждена пользоваться только тем, что являла собой, а именно, шестнадцатилетнюю девочку, убежденную в том, вероятно - так ей удалось сладить даже с Ууламетсом, настолько очаровательным ребенком она была - что всего лишь несколько слез могут непременно предоставить ей то, что она хотела. Но он очень хорошо знал эту песню, и строку и даже стих: он выучил все это еще в Воджводе, при одном удачном случае, и сейчас чувствовал себя слишком старым, чтобы играть в эти наскучившие девичьи игры. Проси что угодно, подумал он, у легкомысленной девицы, которая только и ждет, чтобы кто-то очередной сделал ее счастливой, но только не пытайся вручить ей свое сердце и ожидать бережного обращения с ним. Казалось, что волшебные чары пытались вернуться. Но что-то отталкивало их. Может быть, это было его собственное стремление, а может быть, это делал Саша. Он взглянул в сторону Ивешки, и почувствовал боль в руке при малейшей попытке сжать ее... То же самое было с ней, как он теперь припомнил, во время ужина, когда он начал спорить с Сашей, и это обстоятельство обеспокоило его. Может быть, подумал он, Саша делал это с целью напомнить ему что-то, но потом понял, что не все в его действиях идет гладко. - Прекрати это! - вслух произнес он, но услышал совсем неожиданный ответ. - Это не я, - сказала Ивешка, поворачивая в их сторону обезумевшее лицо. - Я не делаю этого, разве ты не чувствуешь? Саша схватил его за руку и торопливо потащил к костру, пока Ивешка, как заметил Петр, бросив взгляд через плечо, продолжала стоять около ручья, глядя вдоль него в темноту. - Что происходит? - требовательно спросил он, готовый сопротивляться неожиданному безумию, но несколько неуверенный, где следовало искать его. - Что случилось? - Кое-что вырвалось наружу, - сказал Саша, пока они шли к костру. Ивешка по-прежнему стояла там, совсем беззащитная. Ощущения, которые он воспринимал через свою руку, подсказывали ему что это могло быть, но он не собирался тут же выразить их словами, потому что очень многие знали это не хуже него, а он думал только о том, что кто-то должен был бы присматривать за Ивешкой, которая, черт бы их всех побрал, больше всех подвергалась опасности. - Давай соберем наши вещи, - сказал Саша, когда они подошли к огню. - Мы уходим отсюда. - Прямо сейчас, ночью? Вместе с этим? Это так похоже на то, что происходит с ней, так похоже! - Мы знаем об этом, и именно поэтому уходим. Поторопись. - Но куда? - проворчал Петр. Это было уже слишком. Никто не мог бы понять людей, которые останавливались бы в самом разгаре спора, чтобы начать бег в темноту, где их поджидал водяной, готовый приготовить из них ужин. Но Саша не обращал на него никакого внимания. Поэтому он присоединился к мальчику и с раздражением начал собирать вещи, рассовывая по корзинам, в отчаянии позабыв о всех страхах. Он хотел, чтобы они выбрались из этого леса, очень хотел, черт возьми, бросить все и отправиться куда-нибудь с Ивешкой, вникая во все, чтобы она ни делала, если только таким путем можно было бы открыть Саше глаза на нее, и, может быть, однажды освободить ее раз и навсегда от какой бы то ни было власти водяного... Давай, давай, припомнил он слова Ууламетса, проклинавшего их глупость, беги один. Один из вас будет съеден ею. Другой же будет всю жизнь горевать об этом... Леший, будь проклято его бессердечие, разумеется, оказал им кое-какую помощь, но отпустил их без всякой защиты, без знаний о том, что им следовало делать и где следовало искать старика, и теперь... В лесной тьме их окружали неведомые страшилища. Ивешка не прекращала свои трюки, и один Бог знал, единственная ли это опасность, о которой они должны беспокоиться... - А где Малыш? - спросил он, неожиданно обратив внимание, что потерял из виду дворовика, которого видел за ужином у костра, когда тот удирал от рыбного блюда приправленного грибами. - Не знаю, - сказал Саша, пытаясь потуже скатать одеяла. - Не знаешь, где Малыш? - Мне казалось, что ты недолюбливаешь его. Петр уставился на сашину спину. - У него, видимо, были причины для такого поведения, и мне хотелось бы разобраться в них. - Он подтянул покрепче узел на своей корзине и перебросил ее через плечо, обернувшись при этом назад... Его взгляд скользнул по пустому берегу ручья, где только что стояла Ивешка. - Она исчезла! - воскликнул он, переводя взгляд на Сашу, чье лицо, повернутое к нему и освещенное огнем, покрывали капельки пота. - Мы не потеряем ее, - сказал тот. - Я знаю где она. - Так куда же она делась? - Любой человек становился не в меру подозрительным, когда начинал иметь дело с колдунами, лешими и тому подобной нечистью, и поэтому, неожиданно увидев сашино лицо, увидев явные следы тех напряжений, которые тот испытывал, он почувствовал, что вокруг них происходило гораздо большее неистовство темных сил, чем было доступно заметить человеку, не посвященному в тайны колдовства. - Саша, что здесь происходит, черт возьми? Что ты делаешь? - Помогаю ей. Петр был обескуражен. Он мог поверить в любые возможности, но меньше всего в вероятность тайного соглашения между Сашей и Ивешкой. - Идем, - сказал Саша, забрасывая на плечи свою поклажу. - Но куда? Куда она отправилась? - На поиски отца. И она очень торопилась. Ведь она знает где он находится, точно так же как ОНО знает, где находимся мы, и это, уверяю тебя, совсем рядом. И она не хотела, чтобы мы задерживали ее. - Не хотела, чтобы мы... - Ему было недостаточно ясно, что все что произошло с самого начала ужина, включая и его раздражение и боль в руке, было работой двух колдунов, каждый из которых имел власть над какой-то его частью, и каждый из которых несомненно стремился навязать ему свою волю. - Бог мой! Так что же ты делал со мной? - Все, что было в моих силах, - сказал Саша хриплым голосом, поднимаясь и глядя ему прямо в лицо без тени лукавства, освещаемый отблесками костра, искажавшими его черты, отчего его собственное лицо казалось намного старше, выглядело изможденным и осунувшимся, особенно когда свет падал на следы пота на его висках. - Я освободил ее от твоего влияния, если хочешь знать. Ты мешал ей сконцентрировать свое внимание. - Но что ты все-таки сделал? Чего ты добивался своими желаниями, черт возьми? - Чтобы вы не очень-то увлекались друг другом, - сказал Саша. - Она очень напугана. Я сказал ей, чтобы она отправлялась немедленно туда и шла пока сможет идти, а мы будем следовать за ней: я думаю, что в конце концов она прекратит обманывать и нас и себя. Ведь она прекрасно знает каковы ее альтернативы для создавшегося положения. Они шли по пути, направление которого - подумать только! - он мог чувствовать всем своим существом, словно две нити, протянувшиеся между ним и внешним миром: одна, уходящая далеко вниз по течению ручья, смертоносная, связанная с болью в руке, а другая, направленная вверх по течению, обольстительно опасная, связанная с болью в его сердце... - Но как ты посмел сделать нечто подобное? - воскликнул с негодованием Петр, уворачиваясь от веток, которые Саша раздвигал в стороны при движении, и спотыкаясь о корни и кусты, попадавшие под ноги. Он припомнил, что ошибки, присущие еще не оформившимся сашиным способностям к колдовству, сгребали в одну кучу все, в чем ни один взрослый мужчина не хотел бы довериться ни пятнадцатилетнему мальчику, ни шестнадцатилетней девочке... особенно если это были Саша и Ивешка. - Ты не можешь знать, о чем я думаю! Ты не можешь вытаскивать наружу мысли и чувства, хранящиеся в моей собственной памяти! - А я и не делаю этого, - сказал Саша. - Я не собираюсь читать твои мысли, я всего лишь выставляю свои желания ко всему, что окружает меня. Вот и все. А окружающее меняется так, как оно должно меняться. - Проклятье! - Я знаю это. Я знаю, что ты злишься на меня. Но я не обращаю на это внимания до тех пор, пока это помогает удержать тебя от очередной глупости. Я очень сожалею, Петр. - О чем? - сказал он, глядя в сашину спину, и оттолкнул наклоненную в его сторону ветку... Втянутый в эту бесконечную путаницу хитросплетений колдовства, он, взрослый человек, метался словно в бреду между двумя детьми, будто его собственные сокровенные чувства абсолютно ничего не значили. - О чем ты сожалеешь? Но мальчик лишь пытался сохранить ему жизнь. Вполне очевидно, что он хорошо знал, что делал, когда объединялся с Ивешкой во всем, что бы ни происходило, что должно было заставить его пересмотреть сложившееся мнение о ней. - Боже мой, - воскликнул Петр, - скажи мне, есть ли хоть кто-нибудь, кто никогда не врет! - Я не вру, - коротко бросил Саша через плечо, из переплетенной ветками темноты. - Ты знаешь, что я не вру, Петр Ильич. 22 Тяжелый переход с утра до самого вечера и новое путешествие в середине ночи утомили их, городских жителей, и без Ивешки в роли лесного проводника им не удалось бы далеко уйти... - Черт возьми, разве ты не мог бы провести нас через этот лес с помощью какого-нибудь волшебства? - воскликнул Петр, которого до сих пор не оставляло чувство преследовавшей их опасности: Саша шел прямо к кусту боярышника, и это направление резко отличалось от того, в котором следовала Ивешка. Петр был уверен, что она была достаточно реальной, чтобы он смог заметить ее. - У меня на уме кое-что другое, - сказал Саша. - Но ведь так мы можем потерять ее! - запротестовал Петр. - Нет, не должны, - сказал Саша своим раздражавшим Петра недавно приобретенным загадочным тоном. Но, тем не менее, они часто плутали обходя густые заросли. Переплетенные ветки заставляли их часто отходить назад, били по боками и утыкались в лицо, и в результате они значительно отклонились от того направления, которое, как считал Петр, было правильным. Петр все время чувствовал боль в руке, его ноги были стерты до кровавых мозолей, на лбу горела царапина от большой ветки, а внутри он чувствовал тошноту. Но хуже всего было то, что он неожиданно потерял чувство преследовавшей их опасности и не с полной уверенностью мог сказать, где именно в данный момент находится Ивешка. Видимо ее расстроенное сознание запутывало и его, заставляя всякий раз оступаться и задевать за ветки, в результате чего он только еще больше раздражался и становился более неуверенным в себе. - Оно исчезло, - пробормотал он в сашину спину, когда они продолжали упорно продираться сквозь чащу, - оно перестало действовать... Саша, ты все еще чувствуешь что-нибудь сзади нас? - Я потерял эти ощущения, - сказал Саша. - И мне это очень не нравится. - Не нравится! Не нравится... Боже мой, но кто же поможет нам идти быстрее. - Я делаю все, что в моих силах. - Может быть, оно обманывало нас все время? А может быть, это делала она? Сомненья пришли к нему неожиданно, но, как всегда, с опозданием. Он не имел представления, каков был, на самом деле, источник преследовавших их ощущений... Но хотел знать. - Ради Бога, в следующий раз пожелай, чтобы я смог узнать, что это именно ты заставляешь меня думать о чем-то. Как ты думаешь, удастся это тебе? - Успокойся, я не делаю сейчас ничего подобного, - сказал Саша. - А как я могу убедиться в этом? - Просто поверь мне... И прекрати ругать меня! Мальчик, которому он пытался выговорить свои обиды, казалось, никогда не имел собственных глубоких чувств, или их похитила у него Ивешка, если только Петр понял что-то в происходившем вокруг него. Он был смущен и признавал себя дураком в своих самых сокровенных мыслях, и ненавидел их обоих, кроме тех моментов, когда хотел близости с ней всем своим сердцем, или тех, когда он предполагал, что намерения, которые побуждали ее к действию на самом деле, принадлежали Саше, и, следовательно, все ее действия были абсолютно добропорядочными, такими же безопасными, как и у Саши, который был готов проклинать самого себя за чужие ошибки. А Ивешка, черт бы ее побрал, как никто, заслужила проклятья за сложившуюся ситуацию. Может быть, думал он в промежутках, что она где-то черпала силы для всего, что делала, и если было нечто, преследовавшее их... то она вполне могла использовать эти силы, чтобы остановить это, прежде чем оно сможет уничтожить их. Если таким источником было сашино сердце, которое сейчас она носила в себе, оно должно быть уже на грани разрыва, учитывая всю вину, лежащую на ней, и если эта вина хоть как-то задевала Сашу, то он должен был бы непременно свернуть ей шею, или должно было расшевелить ее разум и чувства, потому что девушка с сашиным сердцем была способна на любой безрассудный поступок, который наверняка имел бы отношение к водяному, подвергая опасности весь тот окружающий мир, который был так дорог ему... Его нога неожиданно поехала по скользкому, покрытому старой листвой склону. Он ухватился рукой за ствол молодого деревца, чьи ветки сильно ударили его по глазам. - Вот проклятье! - задыхаясь воскликнул он, наталкиваясь на густой кустарник. Весь остальной спуск он проделал, держась за Сашу. Когда они наконец спустились к самому подножью, Петр сел, еле переводя дыханье и придерживая рукой бок, а Саша тяжело опустился рядом с ним, будто его тело в один момент лишилось костей. - Давай отдохнем минутку, - сказал Петр, стараясь глубоко дышать и прижимая руку к глазам. Временами ему казалось, что он знает где находится Ивешка, но это ощущение было призрачным как туман. - Она значительно слабее нас. - Он сделал еще вдох. - Я не знаю, как и что она думает о нашем положении: нормальный человек не может идти без остановки и день и ночь... Он был так напуган, что у него тряслись руки. Он не мог понять, откуда пришел этот страх. Саша продолжал молчать. Он сидел, опустившись на колени, и тяжело дышал. Но как далеко мог уйти старик? Петр несколько раз задавал самому себе этот вопрос, поглаживая раненую руку, которая еще сильнее разболелась с тех пор, как он едва не упал, спускаясь по склону. - Боже мой, неужели мы не найдем его и на этот раз? Мне кажется, что мы бродим по кругу. Колдуны навязывают нам свою волю, и желают лишь только одного, черт возьми: чтобы мы заблудились здесь. Вот мы и заблудились! - Пожалуй, сейчас, я не могу отрицать этого, - пробормотал Саша. Отчего Петру явно не стало легче. Эта проклятая боль!.. Он вдруг вспомнил весь ужас той ночи, когда он попал в пещеру прямо под тем местом, где на берегу рос ивовый куст, и вновь ощутил ее темноту, пропитанную вонью и гнилью, и плеск воды... - Нам лучше все-таки идти, - сказал он и встал, прислонившись к стволу дерева и поджидая, пока поднимется Саша. Боль понемногу стихала, может быть, потому, что начали действовать сашины добрые желания, а может быть, потому что СИЛА, вызвавшая ее, на время отступила, занятая другими делами - но он не знал наверняка. Но неожиданно к нему вернулось, пока неясное, ощущение присутствия рядом Ивешки. Он почти с уверенностью мог сказать, что она была сейчас именно в том направлении, куда он глядел, но ничего не замечал там, как будто превратился в незрячий камень по отношению к ней. - Боже мой! Она опять исчезла! - Но не так далеко, - заметил Саша. - Мы все равно знаем, где она. Идем. Он почти побежал вслед Сашей в том самом направлении, которое совпадало с его последними ощущениями, прямо вверх по лесистому склону, а затем опять вниз по очередному спуску. Он вырвался вперед и затормозил свой стремительный бег вниз, зацепившись плечом за ствол дерева, а затем, поднимая брызги, перешел через ручей, который мог быть тем самым, от которого они начинали свой путь, вот все что он знал. Небо над его головой было затянуто сплошным кружевом из густых веток и не могло служить сколь-нибудь пригодным ориентиром, и к тому же звезды были либо скрыты облаками, либо уже начинали гаснуть перед рассветом. Он вновь почувствовал резкую боль в руке, а вместе с ней к нему вернулось и ощущение направления к источнику этой боли, которое было другим, чем прежде, и леденящим до костей. Боже мой, взмолился он, и даже остановился на мгновенье, пока Саша не догнал его. - Это водяной, - сказал он между приступами удушья, и показал рукой на оставшийся сзади них ручей. - Он где-то там... - Саша взглянул в ту сторону, будто в этом была какая-то польза, и спокойно сказал: - Нужна соль, - и так же спокойно начал развязывать свою поклажу. - Соль должна удержать его, а до рассвета осталось недолго. Петр все еще вздрагивал, уговаривая себя, что пока водяной должен был бы побаиваться их, после того, как дважды испробовал на себе закаленную сталь. - Но где же она? - спросил он. Его правая рука болела до самых костей. Пальцы едва чувствовали рукоятку, когда он попытался сжать ее. Но он все же вытащил меч, заставляя свои пальцы оставаться сжатыми и не спускал глаз с руки, чтобы быть уверенным в них, в то время как Саша начал насыпать вокруг них соляной круг прямо поверх сухих прошлогодних листьев. Боль почти тут же прошла, рука успокоилась, и пальцы стали послушными, как и прежде. - Саша, - произнес он, чувствуя, как волосы дыбом встают у него на затылке от необъяснимого ощущения, что кто-то смотрит ему в спину. Саша оторвался от своих занятий, поднял глаза и взглянул куда-то мимо него, без прежней уверенности. Петр медленно повернулся, почти не ощущая меча, который по-прежнему продолжал держать в руке, в сторону зарослей из кустов и деревьев, где соляной круг был еще разомкнут. Что-то, показавшееся ему огромным, взмыло прямо над ним и, тяжело взмахнув крыльями, улетело прочь. - Что это было? - едва выдохнул он, отшатнувшись назад, и буквально в то же мгновенье вновь почувствовал присутствие Ивешки, столь неуловимо, что мог спутать его с обычным волнением сердца, прежде чем догадался, что именно означали его ощущения, слабые, как дуновение ветра или ночной шорох... - Братец Ворон, - пробормотал Саша, стоявший сзади него, в то время как только что испытанные Петром ощущения присутствия Ивешки продолжали расти, становясь все более и более уверенным. Петр взглянул вверх и отчетливо увидел птицу на фоне посветлевшего неба, где уже проступали отблески первых солнечных лучей. Ворон взмахнул крыльями и исчез за гребнем холма, в направлении, противоположном тому, где, как считал Петр, находилась Ивешка. - Следуем за ним! - сказал Саша. - Это летающее созданье тоже принадлежит Ууламетсу. Ивешка наверняка сбилась со следа, но теперь она уже знает это и уже идет туда как может быстрее, но то же делает и водяной! Ради Бога, пошевеливайся! Как не хотелось Петру расставаться с соляным кругом, но Саша заставил его сделать это, и Петр, сразу ощутив его волю, глубоко вздохнул и начал подъем по склону, скользя и спотыкаясь на старых листьях, чувствуя сзади себя присутствие Саши. Ивешка приближалась к ним: она тоже видела ворона, которого каким-то образом ей удалось вызвать сюда от самой реки, о чем Петр совершенно точно и без тени сомнений знал благодаря сашиному, а отнюдь не Ивешки, влиянию на него, но сейчас он не обижался на него за это, потому что тогда никто из них не смог бы выжить. Он первым поднялся на гребень холма и заскользил вниз по усыпанному старыми листьями обратному склону, где вновь виднелись стволы огромных деревьев. Его рука вновь болела, и, вступая в сумрачную темноту под густо переплетенные ветки, он вновь почувствовал беспричинный страх. Саша догнал его в тот момент, когда боль стала уже невыносимой. С одной стороны их подгоняло присутствие Ивешки, а с другой, со стороны леса, окружавшего их плотным кольцом, и особенно прямо навстречу им, давило ощущение холодной враждебности. - Ты в состоянии чувствовать это? - спросил Саша. Петр кивнул, стараясь сохранять дыхание и следя за тем, чтобы пальцы все время были на рукоятке меча. То, что по его ощущениям находилось прямо перед ними, теперь уже не походило на присутствие водяного: ведь ощущения при встрече с ним были уже известны. - Похоже на дым, - сказал он, когда ветер подул их сторону, и подумал, что никакой леший не стал бы разводить огонь в лесу. Он мечом раздвинул кусты и внимательно посмотрел в этом вызывавшем опасения направлении. Он услышал хлопанье крыльев: что-то внезапно пролетело над ними, задевая его лицо. Недалеко от них на низкой ветке уселся ворон: темным пятном выделяясь в темном сумраке леса... Среди деревьев, прямо перед ними, появилась движущаяся белая фигура, рядом с которой был виден едва различимый серый силуэт. - Учитель Ууламетс? - окликнул Саша из-за спины Петра. - Кто велел вам оставлять лодку? - проворчала серая тень, приближалась к ним и размахивая рукой. - Проклятые дураки! - Слова и голос явно принадлежат ему, - пробормотал Петр. - Папа, - проговорила белая фигура голосом Ивешки. Она на мгновенье приостановилась, хватая Ууламетса за рукав и стараясь удержать его. - Не верь ему! Не верь ничему, что услышишь от них... - Она лжет, - сказал Саша. Если бы здесь прямо сейчас все окружающее наполнилось бы волей колдовских желаний, Петр все равно не чувствовал бы ничего, кроме Ивешки, которая появилась из пространства сзади него, словно рванувшийся вперед хищник, словно вопль, разорвавший воздух... Она была там, рядом с ним, стояла пригнувшись под веткой, не глядя ни на одного из них, и прошла прямо к Ууламетсу и к той Ивешке, которая стояла рядом со стариком... - Нет, - воскликнуло это существо, поднимая руку, как если бы собиралось отодвинуть ее. Ууламетс тоже поднял свою руку, но Ивешка подошла к своей сопернице и отвела ее руку. Пальцы обеих рук едва коснулись друг друга. Затем, с такой быстротой, что Петр не смог даже уловить глазами подмену, одинокий белый призрак переместился на то место, где только что стояли два силуэта. С криком: - Нет! Будь ты проклята... - Ууламетс отскочил в сторону. - Разумеется, проклята, - повторил за ним призрак-Ивешка, указывая вниз на свои ноги. - Ведь это твоя дочь, папа, это та самая твоя дочь, которую ты вызвал... Внизу, там куда указывала рука призрака, был лежал лишь почерневший череп и поблескивающая кучка речных водорослей. - Боже мой, - пробормотал Петр, когда Ууламетс отступил назад. Ивешка жалобно продолжала: - Я не могу подойти к тебе, папа. Ты не хочешь слушать меня... Ууламетс отвернулся и, склонив голову, оперся рукой о дерево. Петр продолжал стоять на том же месте, по-прежнему сжимая в руке меч, чувствуя, как изнутри его охватывает леденящий холод. Он все еще надеялся, что это была именно его Ивешка, которая выдержала это столкновение. Затем, собираясь с мыслями, позвал: - Малыш? Почти мгновенно он почувствовал, как что-то прижалось к его ногам. Оно скулило и повизгивало, Бог знает по каким причинам. Но ведь черный шар вернулся вместе с этой Ивешкой. Он всегда возвращался с тем, кто был известен для Петра. - Я здесь, - продолжала, тем временем, Ивешка, не отступаясь от Ууламетса. - Папа? Но старик не подавал никаких признаков, что слышит хоть слово. - Папа, разве ты не можешь видеть меня? Но Ууламетс не ответил и на это раз. - Здесь твоя дочь, - сказал наконец Петр, возвращаясь в состояние равновесия. - Старик, она, на самом деле, настоящая. Это та, которая смогла уцелеть, и Малыш вернулся вместе с ней. Разве это не доказательство? Ууламетс оттолкнулся от дерева и пошел прочь от них. Тогда Саша вышел вперед и неожиданно издал странный предостерегающий звук. Его рука была поднята вверх, словно он стремился отразить чью-то невидимую атаку, во всяком случае так показалось Петру, который с тревогой наблюдал за ним, и они оба застыли на мгновенье: Саша от чего-то неожиданно случившегося с ним, а Петр от переполнивших его сомнений, что делать и с кем сражаться, пока Саша не уронил свою руку на правую руку Петра. - Она... - начал было Саша, но тут же свалился Петру на шею и повис на нем, будто в одночасье лишился всех своих сил. - Бог... знает что, Петр... Петр бросил встревоженный взгляд на Ивешку, которая выглядела совершенно бесстрастной, совсем-совсем холодной, и предположил, что за метаморфоза могла произойти: покупка была слишком дешевой, или попросту говоря, дочь Ууламетса могла найти сердце слишком хрупким товаром для того, чтобы владеть им, в конце концов. Слава Богу, подумал Петр, что Саша все еще остался в здравом уме. Но мальчик наконец хоть что-то почувствовал и должен просить прощенья за то, что завел Петра в это место. Он должен поклясться, что никогда не захочет стать колдуном... - Ничего не поделаешь, если таким уродился, - проговорил Петр, продолжая поддерживать мальчика, и осознавая, что сам Петр Кочевиков не верит в это, потому что если бы поверил, то должен был бы умереть именно, так как умер его отец, вместо того, чтобы умереть так, как он представлял себе это именно сейчас, и что было достаточно вероятным: он мог сделать свой выбор между призраком, лишенным сердца, или водяным, который намеревался закусить им на ужин, но ни в один из этих исходов он, признаться, по настоящему не верил. В этом, казалось, и была удача игрока. Кто-то должен был похоронить останки, даже если сама Ивешка проявляла никакой заботы об этом, да и сам Ууламетс по-прежнему оставался у своего костра и не проявлял к ним никакого интереса. Поэтому Петр с помощью своего меча разрыхлил грязь и при свете туманного утра вместе с Сашей свалили в кучу мокрые листья и грязь, так как смогли, из уважения к приличиям. Саша был все еще бледен, его руки, перепачканные землей и остатками старых листьев, были белыми как мел. Лишь обветренная на ветру кожа, придавала единственный живой оттенок его лицу. Более того, он лишь изредка поднимал глаза, и если поднимал их, то с каким-то неясным выражением стыда, который действовал на внутреннее состояние Петра, так же как действовала на него Ивешка. - С тобой все хорошо? - спросил он. - Саша? Саша кивнул, не глядя на него, и Петр прикусил губу, предчувствуя беду. - Давай попробуем расшевелить старика и заставим его уйти отсюда, - сказал он. - Послушай: независимо от того, что бы мы не решили делать в дальнейшем, сейчас нам всем следует вернуться на лодку, добраться до дома, а потом попытаться повторить все это еще раз... Но Саша покачал головой и на этот раз не отвел своего истощенного мрачного взгляда от глаз Петра. - Нам не удастся выбраться отсюда, и мы не сможем попасть домой. - Ты уверен в этом? - с большой осторожностью спросил его Петр. Он сам почувствовал в этот момент внутренний холод, от которого к нему подступали слабость и страх. - Саша, скажи мне, ты освободился от нее? Тот задержал на нем долгий взгляд, а затем сказал: - Никто из нас не свободен сейчас... Петр слегка тряхнул его за руку. - Саша, черт возьми, не говори так. Саша как-то странно взглянул на него, затем заморгал, и посмотрел на него внимательно, положив свою холодную руку поверх его, и сжал пальцы. - Со мной все в порядке, - сказал он, и смятение, только что охватившее Петра, куда-то исчезло, а вместо этого неожиданно возникло ощущение присутствия Ивешки, что он почувствовал, как его подмывало взглянуть и убедиться, не стоит ли она рядом с ними. Но что-то остановило его от попытки повернуть голову. Что-то заставляло его не отрываясь смотреть в сашины глаза. Что-то уговаривало его отбросить все страхи. Это состояние было еще незнакомо ему и отличалось от всего, с чем он уже сталкивался здесь. А Саша сказал ему тихо и спокойно: - Что бы это ни было, в первую очередь оно постарается добраться до меня, Петр. И сопротивляться становится все труднее и труднее. Он почувствовал, как его рука начинает дрожать, возможно от неудобного положения. Под собственным коленом Петр чувствовал леденящий холод земли. - Послушай, - сказал он, с усилием выдавливая из себя слово за словом, - я очень благодарный человек, и я все понимаю. Но только, прошу тебя, не делай этого. Не напрягай свою волю и свои желания в попытках заставить меня отказаться от беспокойства за тебя, малый! Ведь это чертовски глупо, разве не так? Саша заморгал глазами, а его рот сложился в гримасу, которая должна была служить подобием слабой улыбки. Он еще крепче сжал пальцы на руке Петра. - Да... Но она не осмелится бороться со мной, потому что знает, что в этом нет ничего хорошего для нее. Так что пока все в порядке. Я вполне смогу удержать ее на расстоянии, и не беспокойся больше об этом. - Но пытайся уговаривать ее негромко, как настоящий воспитанный мальчик. Теперь гримаса растянулась в нечто похожее на усмешку. Саша похлопал Петра по руке, глубоко вздохнул и присел, опираясь на пятки. Перед ним, как будто, был все тот же Саша, смышленый, исхудавший мальчик, взваливший на свои плечи слишком непомерный груз. Петр потер шею и взглянул на него еще раз, отказываясь спрашивать даже самого себя о том, что же такое они только что похоронили, или о том, а имела ли вообще дочка старого Ууламетса когда-нибудь в своей жизни сердце, до тех пор пока не позаимствовала его у Саши. И швырнула его назад, может быть, еще до того, как Ууламетс собрался разбить его. Или, может быть, потому, что сашина бескорыстная доброта не позволяла ей удержать его в себе... в этом и была та неизбежная ловушка, в которую она попала, не ведая того. - Так что же мы собираемся делать? - спросил он Сашу. - Мы хотя бы имеем уверенность в том, что дедушка сохранил рассудок? - Я думаю, что да, - ответил Саша, добавив с дрожью в голосе: - Если это случиться с каким-нибудь колдуном, то я думаю, что со временем... со временем... - Но ведь ты-то не сумасшедший, - сказал Петр. - Я не уверен насчет него, но я все же знаю тебя, малый, и ты не должен повторить его судьбу. Если ты хочешь услышать совет несведущего человека... то пожелай, чтобы мы выбрались отсюда, и как можно быстрее. И не забудь прихватить и дедушку. - Когда ты хочешь добиться чего-то конкретного, то события разворачиваются именно так, как они могут происходить, а уж никак не в соответствии с твоими желаниями. - Тогда скажи, чем было то, что мы только что похоронили? И чем было то, что находилось рядом с Ууламетсом, что готовило нам завтрак и спало в постели его дочери? Было ли это чем-то таким, что могло произойти? Я не говорю сейчас про Воджвод, такого там не могло быть! - Я не знаю, - сказал Саша приглушенным голосом, бросая неприязненный взгляд на кучку грязных листьев и земли, лежащую между ними. - Мы ведь знаем, чем это было, но я не уверен, что знаю, откуда оно взялось. - Есть, по крайней, мере две возможности, - пробормотал Петр. - По крайней мере, две, - повторил Саша и, так же как Петр, взглянул в ту сторону, где за занавесом из переплетенных ветвей у погасшего ночного костра сидел Ууламетс. - Может быть, когда твои желания столь велики... - Он не хотел получить ее! Ему была нужна дочь, согласная с ним во всем, и которая по любому поводу говорила бы: "Да, папа", и держала бы дом в порядке и чистоте. - Собственно говоря, что, на самом деле он и получил, - сказал Саша. - Разве не так? 23 Ивешка была молчаливой и потерянной: она действительно затратила слишком много сил, которые ей не принадлежали, а были лишь одолжены, и которые пошли на то, чтобы рассеять тот образ Привидения или Призрака, как называл это Петр, делая все, чтобы остаться среди них. Она даже готовила им обед и спала в одном с ними доме. А теперь она парила в пространстве вновь как бледный призрак, бесцельно кружа среди деревьев, которые окаймляли могилу и потухший костер Ууламетса. Стало быть, это выпало на его долю, подумал Саша, поскольку Петр и Ууламетс были не в лучших отношениях, начать немедленные переговоры со стариком. Он отмыл руки в маленьком весеннем ручье, который был недалеко от их места, стряхнул с волос остатки листьев и даже позаимствовал у Петра бритву, чтобы хоть немного поскрести то место, где у него начинали пробиваться усы, про которые тетка Иленка всегда говорила, что они выглядят так, будто он просто не умывался. Хотя ему наличие усов казалось вполне приличным, по крайней мере, ведь усы не делали старого Ууламетса похожим на бродягу, даже если его одежда была перемазана грязью, а в его волосах и бороде застряли обломки мелких сучков и куски листьев. У старика с собой была книга. Но он не читал ее и не ничего не записывал, а только держал ее в руках, остановив неподвижный взор на окружающем лесе, как будто лес скрывал от него все ответы, которые он хотел получить. Саша поклонился и слегка кашлянул, когда оказалось, что старик Ууламетс не замечает его. - Мы позаботились обо всем, и Петр считает, что мы можем отправиться назад, к лодке, и там обдумать наши дальнейшие действия. Я же не думаю, что мы действительно сможем сделать это, но, может быть, вы знаете... Старик даже не взглянул на него. - Ведь мы не имели ни малейшего представления о том, куда вы ушли, - сказал Саша. - Это Ивешка привела нас. Мы даже повстречались с лешим, и он помог нам. Но не последовало даже малейшего намека на интерес. - Он одолжил ей силы, которых было вполне достаточно, чтобы добраться сюда, - продолжал Саша. - Но он сказал, что она не должна забирать больше ничего из его леса. Ему очень не понравилось там наше присутствие. Продолжать и дальше без видимой реакции со стороны Ууламетса было как безрассудно, так и просто бесполезно. Саша был уверен, что колдун с такими талантами, какими обладал старик, должен знать многое о том, что произошло здесь, без рассказа какого-то мальчика, который может сообщить лишь несущественные подробности. И может быть, именно поэтому Саша почувствовал страх перед стариком, гораздо больший, чем он когда либо испытывал, и неожиданно подумал об источнике этого страха. Она кое-что оставила мне, сказал он Петру, когда тот пытался очень осторожно расспросить его о том, не причинила ли она ему какого вреда. Она научила меня кое-чему, подумал он теперь. И ему казалось, что он знает, почему она сделала это. Я до сих пор помню, рассуждал он про себя, насколько отчетливо я мог думать об одном и как был слеп по отношению к другому... и, кажется, знаю, почему. Я знаю, что такое испуганный человек. Это чувство должно быть в корне отлично от других, по крайней мере когда касается самого себя. Я мог беспокоиться за Петра... Я знал, что он мой друг: я бы даже не захотел вновь войти в этот мир без него, потому что лишь одного осознания, как он важен для меня, бывало достаточно, чтобы я продолжал правильно действовать в самых опасных ситуациях. А Петр, продолжал рассуждать Саша, сказал бы, не будь дураком, малый. Но под этим подразумевал бы: не давай в обиду себя, но не обижай и других. Потому что он никогда не был таким, как его друзья: он никогда бы намеренно не разбил маслобойку у тетки Иленки, особенно если бы знал, что она принадлежала еще ее бабушке. Он сказал, что очень сожалел бы, если бы знал об этом, и ему можно было верить, потому что он редко задумывался над тем, что делает, но никогда не желал ничьей смерти. Но он был продувной бестией в отношении людей, и это было и хорошо, и плохо... И вот если колдун не имеет около себя подобного человека, и если он запрятал свое сердце куда-то далеко-далеко и теперь не может чувствовать правды, не может чувствовать намерений того, кто хочет предостеречь его от глупости, так что же он хочет? Старый Ууламетс перестал слушать окружающих много лет назад, так казалось ему и так считала даже Ивешка. Так он простоял еще некоторое время все на том же месте и наконец кашлянул еще раз. - Извините меня, господин. Если вы думаете, что я оправдываюсь, и считаете, что не должны выслушивать это, то я хочу вам сказать, что мы собираемся приготовить обед, и если у вас нет никаких мыслей на счет того, что мы должны делать после этого, то мы соберем вещи и тронемся в обратный путь, к лодке, а там увидим, удастся ли нам справиться с ней на этот раз. И только тогда Ууламетс сказал: - Маловероятно. - Что вы имеете в виду? - Уйти отсюда, - сказал Ууламетс. Саша глубоко вздохнул, сжал кулаки и признался самому себе, что видимо старик все слышал и принимал во внимание все, что здесь говорилось, даже если при этом и не подавал признаков. Ивешка вряд ли могла так думать. Она была очень раздражена. Он чувствовал это и очень хотел, чтобы она на время перестала навязывать им свою волю... - Пожалуйста, - громко сказал он, когда отошел от старика, оставив его в покое. - И Петр, и я очень устали. Пожалуйста, не сейчас. Он скорее почувствовал, как задрожал воздух, нетерпеливо, страшно, яростно. Ярость постоянно сопровождала ее. Она была теперь намного слабее, и поэтому ее хватало только на это... ...Я не могу смириться со смертью, настойчиво твердила она, охваченная ужасом, заставляя его воспринять эту мысль, а за ней и все остальные, которые продолжали врываться в его сознание... Убийство, ярость и обида... наполняли это полубезумное, бесплодное и полуживое существо, доведенное до полусмерти сумасбродной волей собственного отца, пожелавшего, чтобы она стала другой, нежели была... что, в итоге, и убило ее. Всю свою жизнь она боролась за то, чтобы быть просто Ивешкой, в то время как ее отец постоянно пытался заставить Ивешку быть чем-то еще... а она хотела лишь одного: прекратить, прекратить, прекратить это... она хотела, чтобы он умер... - Замолчи! - пронзительно крикнул он в ее сторону, и, казалось, даже лес вздрогнул от этого звука, а Ууламетс и Петр, оба в испуге взглянули на него, когда он стоял посреди поляны со сжатыми кулаками. - Замолчи, я уже однажды сделал то же самое, чего хочешь и ты: я убил и мать и отца, но ты не понимаешь, о чем ты говоришь! Я знаю, что это такое, а потому - замолчи! И пока Ууламетс, потрясенный, все еще смотрел на него, пока он приковывал к себе внимание и старика и Петра, он выплеснул наружу все остальное, что по ее воле накипело в нем, что он едва ли смог припомнить, когда улеглось волненье... - Ты, - сказал он, указывая на Ууламетса и желая изо всех сил привлечь его внимание, точно так же как желала Ивешка чтобы, все что он скажет, дошло до Ууламетса, - ты прогнал свою дочь, ты изо дня в день желал только одного: сделать ее точно такой, как хотелось тебе... - Это не так, - сказал Ууламетс. - Это не так. Я предоставил ей все возможности... - Только до тех пор, пока ты считал, что она права. А что, если она только захотела бы... - Разве Кави Черневог был прав? - Ууламетс поднялся с земли, ветер растрепал его волосы, глаза были широко открыты, и повернулся к Ивешке. - Разве твое желание заключалось лишь в том, чтобы добраться сюда, девочка? Разве это было столь благоразумно? Ивешка сникла и отступила. - Молодые, - продолжал Ууламетс, - имеют столь необузданные желания, и у них еще так мало мозгов, чтобы допустить хоть тень сомнения в своих поступках... - А некоторые старики, - заметил Петр, сидя на старом пне, - чертовски самоуверенны и заняты лишь сами собой. - Ууламетс обернулся в его сторону, а Петр продолжал: - Ну, попробуй, преврати меня в жабу. Почему бы тебе не сделать этого? - Старик был так зол, что Саша напрягал всю свою волю, чтобы Ууламетс не выполнил этого предложения, а Петр продолжал без оглядки: - Потому что ты не способен сделать как следует ни того, ни другого, дедушка, иначе наша лодка не села бы на песок, а нам не пришлось бы целыми днями разыскивать тебя под дождем и месить грязь в этом лесу, чтобы спасать тебя от твоей же чертовой глупости!.. А ты... - добавил он и бросил взгляд на Ивешку... Ворон каркнул со своего насеста и внезапно сорвался вниз, едва не задевая лицо Петра. Тот вскинул вверх руки, а Саша разразился яростным желанием, чтобы птица улетела прочь, но быстрее, чем он успел подумать об этом, ворон взмыл к небу, а из царапины на запястье у Петра закапала кровь. В тот же момент Малыш увеличился в размерах и стал более злобным, начал рычать и шипеть, ощетинившись со спины и глядя вверх, но, как оказалось, он сердился не на Петра, а на ворона. Ууламетс тоже взглянул в небо и нахмурился, когда увидел, что ворон вернулся на свое место на макушке дерева. А Саша продолжил: - Ты запомнил, что я сказал тебе, учитель Ууламетс? Я же запомню все, что сказал ты. И я больше не нуждаюсь в тебе, как нуждался раньше. Ууламетс повернулся к нему, с диким выражением в глазах, с дрожащим пальцем, направленным в его сторону. - Вот теперь я вижу перед собой дурака! Ты больше не нуждаешься во мне? Ты собираешься выбраться отсюда, отправиться путешествовать в Киев, ты, твой приятель и моя дочь, и вы хотите на тамошних улицах обрести свою удачу. Конечно, ты хочешь этого!.. Дурак! Но ты не сможешь освободить его от нее, так же как не сможешь освободить его от самого себя, в чем и заключается трудность положения! Для колдуна не существует ни семьи, ни друзей, для него не существует и дочери. Пусть моя жизнь послужит тебе уроком! Я воспитал ребенка-колдуна, я позволил ей расти так, как растет сорная трава, не желая ничего, кроме ее безопасности и ее здравого ума, а это, как оказалось, было пренебрежение своим отцовским долгом. Когда она выросла и обрела собственный рассудок, а вместе с ним и собственные желания, она не хотела посвящать в них меня. Разумеется, между нами бывали разговоры, малый, о, конечно, мы спорили и о мудрости, и о воздержании, и о последствиях, те самые уроки, которые ты, видимо, получил прирожденным умом, а мой собственный отпрыск, к сожалению, потерпел неудачу от моих уроков, потому что моя дочь более всего стремилась быть сорной травой, и как сорная трава прорастает где попало, так и она искала свой собственный путь и получала все, что хотела, к чему я не разрешал ей прикасаться! Моя дочь росла подобно дураку, малый, отвергая все, чему я пытался научить ее, потому что, разумеется, я хотел ее научить, и хотел, чтобы она использовала здравую логику... - Твою здравую логику! - воскликнула Ивешка, вникая в разговор. - А что ты скажешь о моей? - Ах, разумеется! Да разве может быть моя или твоя здравая логика? Есть только одна здравая логика, дочка, и если я обладаю ею, а ты нет, то ты должна как следует слушать и делать то, что тебе говорят! - А что, если именно ты ошибаешься? Ведь Петр прав! Ты сделал все не самым лучшим образом, папа! Ты не захотел слушать меня, ты не захотел вернуть меня назад, а вместо меня извлек вот это, уложив даже на мою кровать, и вел себя так, как никогда не обращался со мной, потому что "я" никогда не была намерена терпеть твой вздор... - Кто-то надеется, что его дочь вырастет! Кто-то надеется, что его дочь чему-то научиться за все эти годы! - Всем замолчать! - закричал Петр и затем уже спокойно, не вставая со своего места, где он сидел, опершись локтями о колени, сказал: - Разве не приходит никому в голову, что, может быть, нечто просто хочет, чтобы мы вели себя как дураки, точно так же, как это нечто хотело, чтобы порвался парус, и, может быть, на самом деле, не так уж трудно выбраться отсюда, если знаешь, что это нечто тоже движется. В этом действительно был некоторый смысл. - Петр имеет определенные достоинства, - сказал Саша, прежде чем Ууламетс смог произнести хоть слово. - Ведь мы почувствовали, что водяной покинул свое место, и находится где-то здесь. И если это действительно произошло, то, возможно, мы должны верить ощущениям Петра на этот счет, поскольку он-то явно не принадлежит к волшебным созданьям, и водяному гораздо труднее спутать его, разве не так вы говорили мне? Ууламетс прикусил губу и бросил короткий взгляд на Петра. - Я уже предлагал, - сказал Петр, - чтобы мы вернулись на лодку, но Саша сказал, что мы не сможем уйти так далеко. Так что же мы собираемся делать? Продолжать верить водяному, или разделаться с ним раз и навсегда, и посмотреть, не улучшится ли при этом наше положение? - Тебе не удастся убить существо, принадлежащее к волшебному миру, - сказал Ууламетс, явно озабоченный чем-то, и направился к поваленному дереву, на котором сидел перед этим. - Что?... - начал было Петр. - Замолчи! - со свистом проговорил Ууламетс, подошел к дереву, взял книгу и, усевшись, начал листать ее. - Недостает волшебства, - заметил Петр и взглянул на Сашу. - Надеюсь, что там он найдет способ вытащить нас из этого. Возможно, если ты, и он, и Ивешка объедините все свои желания... - Ты можешь захотеть, чтобы упал камень, - проворчал Ууламетс, переворачивая страницы. - Ты можешь даже захотеть, чтобы человек поднялся. Но ты никогда не сможешь пожелать, чтобы они стали летать, и ты никогда не попытаешься остановить своим желанием силы природы, если у тебя есть хоть капля здравого ума. - Так что же должно произойти? - Поживем, увидим. - От чего же это зависит? - От силы и от намерений. Замолчи! Тебе следует учиться терпению у камней. - Но я хочу знать, - понизив голос сказал Петр и оглянулся на Сашу, - каким же образом, если нельзя желать того, что все равно не может случиться, что мы только что похоронили здесь, может бродить вокруг и называть его папой. Ивешка исчезла, просто рассеялась как дым, унесенный ветром вдоль поляны, чтобы принять свои прежние очертания при очередном возвращении к ним. - Я не знаю, как ответить тебе, - сказал Саша едва слышно. - Я нисколько не хотел выводить ее из себя. Но это обстоятельство чертовски напугало меня. Откуда, к примеру, нам знать, что этот старик и, на самом деле, является тем, чем кажется нам? У Петра всегда были способности задавать жуткие вопросы. Саша бросил взгляд в сторону Ууламетса и, напрягая всю свою волю, пожелал увидеть его истинный облик. И вот что он увидел: перед ним был худой испуганный старик с книгой, которая хранила все его дела и мысли, но которая почти ничего не могла сказать ему о том, о чем он никогда не задумывался. До тех пор, пока кто-то не начал думать так, как Петр, который просто-напросто обрушил стены, загораживавшие то, что всегда отпугивало, и задал подобный вопрос. Почему? Почему нет? Почему нельзя? Действительно, думал Саша, пытаясь ответить самому себе на вопрос Петра, я не знаю, почему мы не можем пожелать самим себе, выйти из этого положения. Почему нет? Почему нельзя всем попытаться сделать это? Учитель Ууламетс считает, что это опасно. А почему? Только потому, что он никогда не пытался сделать этого? Или потому что никто из нас, на самом деле, не согласен с тем, чего мы хотим? Почему вместо ответа на этот вопрос, он пустился в разговоры о природе? Если ты хочешь, чтобы огонь не загорелся, какая-то другая естественная природная сила должна вызвать ураган и ливень. А если ты хочешь чтобы камень взлетел, какая-то природная сила должна сдвинуть и поднять его. Если же ты хочешь, чтобы кости ожили и задвигались, то природа откажется делать это. По крайней мере, в Воджводе ничего подобного случиться не могло, и здесь Петр был абсолютно прав. Но ведь наверняка есть и такое, что никогда не доходило до Воджвода? А почему нет? Только лишь потому, что обычные люди с трудом поддаются действию волшебства? Или потому, что иметь дело с людьми, которым волшебство недоступно, похоже на попытку поднять одновременно груду камней? Он хотел, чтобы Ивешка не злилась на Петра и рассказала бы ему то, что она знает про волшебство. Может быть, подумал он, вот эти его рассуждения и были тем самым ее ответом ему. Так что же все-таки мы похоронили? Он вновь неожиданно вспомнил об этом и пошел, не обращая внимания на окрик пораженного Петра: - Куда ты? - пошел проверить то место, где они зарыли череп. Петр бросился за ним, когда он дошел до того места. Теперь там не было никакого холма, а виднелась лишь яма. - Боже, - только и произнес Петр, торопливо озираясь по сторонам. - Я не знаю, что это было, - сказал Саша, - но оно не было мертвым. Ни размер, ни форма не имеют значения для водяного. Мы уже видели это. - Но почему же он не убил нас? - спросил Петр. - У него была тысяча возможностей. - Что-то держит нас здесь, - сказал Саша, чувствуя неловкость. - Я думаю, что ты был абсолютно прав насчет этого. - Ивешка знала, что это было, - сказал Петр с раздражением. - Она сама убила это... - Нет, не убила. - Что бы она ни сделала с этим... ведь она колдунья, верно? Она должна знать гораздо больше нас, разве не так? Она могла бы сказать: "Петр и Саша, не трогайте этого, оно не мертвое!" Она должна была бы сказать: "Я не уверена в этом", или, например: "Не тратьте свое время, чтобы закапывать это, оно просто исчезнет, когда вы отвернетесь". Леденящая сознание мысль неожиданно пришла к нему. - А почему Малыш не рычал на это? Ведь Малыш твой друг. - Малыш - это ее собака, - сказал Петр с печалью в голосе. - Или что-то в этом роде. Малыш даже близко не подходил к этому. И дедушка, на этот раз, даже не открывал рта. Возможно, что он здесь главный колдун? Тогда почему он не сказал нам? - Учитель Ууламетс поступил нехорошо, - сказал Саша, ощущая, как растет тошнота в желудке. - И я не знаю, почему она сама ничего не сказала нам. Я не понимаю, почему она на некоторое время сбилась с пути, и не понимаю, почему водяной продолжает преследовать нас. Я не знаю, почему она поступает таким образом, ясно только, что она выведена из равновесия своим отцом и она не... Он потерял мысль, чтобы продолжить разговор. Она буквально выскочила из его головы. И снова что-то выпало из памяти. Его очень испугало это, и он напрягая волю, старался вспомнить, что именно он забыл. - Я становлюсь каким-то рассеянным, - сказал он и тут же, на какое-то мгновенье потерял ощущение окружавшего их леса. Он старался изо всех сил вернуть его, заставляя себя оглядеться вокруг. - Кажется, мы попали в беду. - Боже мой, - пробормотал Петр и потряс его за плечо. - С тобой все в порядке? - Я не знаю. Мне не нравится, что это продолжается. - Он взглянул на гребень холма, на деревья, окружавшие их, а затем схватил Петра за руку и потащил его назад, на поляну, где были Ууламетс и Ивешка. - Ивешка, - сказал он очень тихо, так чтобы не потревожить ее отца. - Мы хотим поговорить с тобой. Она ускользнула в лесную чащу, бледная и молчаливая, не исчезая полностью от их взора, и держалась на расстоянии, не желая говорить с ними о том, чего так и не оказалось в маленькой могиле. 24 Все старались избегать разговоров о делах. - Мы возвращаемся назад, к лодке? - спросил Петр у Саши, который, по крайней мере, не отказывался общаться с ним. На что Саша ответил: - Я так не думаю. Тогда последовал следующий, вполне обоснованный вопрос: - А что же мы собираемся делать в таком случае? - Я не знаю, - сказал Саша, избегая смотреть ему в глаза. И третий вопрос не заставил себя долго ждать: - Может быть, все ждут, как решит дедушка? Или уж не ждем ли мы, случаем, водяного? - Дедушка думает, - сказал Саша. Петр едва слышно пробормотал свое мнение на это счет и полез в их пожитки, где отыскал водку, и сделал пару глотков в добрую меру, после чего он пришел к преходящему философскому заключению, что он был обречен, а всякий обреченный должен покоряться обстоятельствам, которые, без всякого сомнения, грозили всем, без исключения, смертью, и если в этих условиях никто не хотел попадать в новую беду, отправляясь в путешествие к лодке, то будь он проклят, если он хотел этого бессмысленного и изнурительного путешествия. По крайней мере, с более практической точки зрения им следовало бы отдохнуть, поесть, перевязать натертые на ногах волдыри и ссадины к тому времени, когда можно было ожидать, что дедушка соизволит подумать о возвращении к лодке, а затем и к дому, чтобы переосмыслить все это до сумасшествия дикое предприятие. А тем временем, Ивешка блуждала среди деревьев, дедушка читал свою книгу, и только один Бог знал, что могло следить за ними в этой чаще, пока солнце подошло к полудню, миновало его и стало клониться к закату. Тем временем, он успел залатать штаны в тех местах, где они порвались на коленях, починил левый сапог и провел еще одну достаточно бессодержательную беседу с Сашей, которая не включала ничего более существенного, чем рассуждения о том, сколько именно воды должно быть добавлено к рыбе, которую они собирались тушить. После чего он почувствовал отвращение к самому себе, и был просто вынужден выпить еще и после ужина. Затем он уселся, опершись плечом на меч, и, придерживая его еще и ногой, с помощью точильного камня подправил и без того острое лезвие. Легкий звон закаленного металла, по крайней мере такая мысль пришла ему в голову, должен подсказать любому страшилищу, затаившемуся в темной чаще, окружавшей их костер, что здесь есть и сталь и соль, и в придачу человек с весьма не мягким характером. Дедушка продолжал читать даже во время еды. Ивешка старалась держаться на самой границе освещенного костром пространства, чтобы по-прежнему ускользать от вопросов. Саша, тем временем, отставил в сторону оставшуюся после ужина посуду, и, счистив кору с суковатой палки, которую Петр подобрал, полагая, что из нее получился бы хороший ухват для горшка, если бы у них был хоть какой-нибудь горшок, и, казалось, был очень увлечен своим занятием, вырезая на нем хитросплетения линий и точек. - Это что, медведь? - спросил Петр спустя некоторое время, когда ему показалось, что он угадывает знакомые очертания в возникавшем прямо перед ним резном узоре. - Нет, - сказал Саша, даже не взглянув на него. В таких случаях человек может и не испытывать склонности к разговору. Тогда он бросил мрачный взгляд в сторону Ивешки, будто силясь понять, только он один находится в таком вывернутом наизнанку состоянии или весь окружающий мир тоже треснул по швам в этот вечер, не то, чтобы он хотел привлечь внимание Ивешки, хотя, Бог знает... Ивешка, по крайней мере, казалось, проявляет внимание к нему. Камень выпал из его руки. От неожиданности он порезал палец и быстро сунул его в рот, чуть вздрагивая при взгляде на мерцающее облако тумана, которое говорило ему, что она наблюдает за ним. - Глубоко? - спросил Саша, имея в виду порез на его пальце. Тогда он взглянул на него. Порез был на внутренней стороне большого пальца все той же руки, которую ему укусил водяной и которую раздирал этот проклятый ворон. - Нет, - угрюмо сказал он, потряхивая рукой в воздухе. - Что значит еще одна царапина? - Позволь мне все же взглянуть на нее. - Не стоит. - Он опять сунул палец в рот, затем вновь помахал им в воздухе и смочил порез водкой, не забыв о том, чтобы пропустить глоток и в свой желудок, а затем еще раз повторил последнюю операцию, бросая неприязненные взгляды в сторону Ууламетса. - Старик, - наконец произнес он. - Не мешай, - проворчал Ууламетс. - Дедушка, - не унимался Петр, продолжая настаивать с показной воспитанностью, но Саша сделал ему знак, чтобы он прекратил беспокоить Ууламетса. На основании этого можно было предположить, что Ууламетс добился определенных успехов, но глядя на него говорить об этом было трудно. - Так что же все-таки мы собираемся делать? - спросил Петр. - Ведь ясно, что водяной обманул нас, дедушка, он врал с самого начала. Он говорил, что ты должен найти этого Кави... - Замолчи, дурак! Он с холодным выражением лица долго и внимательно разглядывал Ууламетса через плечо, размышляя над тем, что он сделал в Воджводе и что сейчас вызывало у него чувство стыда, если принять во внимание насколько больше им досадил этот старик. Бедный, старый Юришев, сам по себе, проткнул его мечом совершенно случайно, и Петр не испытывал к нему никакой злобы: разумеется, он никогда бы не поднял свой меч против старика, он даже не думал тогда об этом, потому что не был готов к насилию над тем, кто был едва ли не в три раза старше его... До недавнего времени. - Петр, - сказал Саша, осторожно тронув его за локоть, - не надо, прошу тебя, пожалуйста, не надо ссориться с ним. Он не хотел тебя обидеть, он просто думает. - Хорошо, - сказал Петр. - Не волнуйся. - Он опустил кувшин и поставил его на место. - А почему бы нам и впрямь не поверить водяному? Ведь он клялся своим именем, верно? Мы немедленно отправляемся в этот лес за одним из его старых... - Замолчи! - прикрикнул на него Ууламетс, и а когда Петр оглянулся в его сторону, добавил: - Он не мог врать. Это на него не похоже. Должно быть, подумал Петр, волшебные силы продолжали свою работу вокруг них: он видел, что старик о чем-то говорит, видел, как поблескивает пот, выступивший от напряжения у него на лбу, но его голос доносился к Петру откуда-то издалека, словно заглушенный толщей воды. - Мы находимся в большом затруднении, - сказал Ууламетс. - Ты слушаешь меня? Сейчас я пытаюсь просветить обстановку. Разумеется, что это ненадежно, ничто не говорит о надежности этого предприятия, но оно в большой мере связано с жизнью моей дочери. У нас нет другого выбора, по крайней мере у тебя, Петр Ильич. Мне сдается, что я немного задолжал тебе... - Немного! - воскликнул Петр. - ...и верну этот долг, - резко бросил Ууламетс, - вместе с твоей жизнью, если, конечно, мне удастся спасти ее! Но жизнь моей дочери является тем краеугольным камнем, который может спасти любого из нас. Ты знаешь всех, кто в этом замешан, и не следует произносить их имена в очередной раз. Не спрашивай о моих намерениях. Делай то, что я тебе говорю, и не поддавайся безрассудным порывам, которые могут плохо кончится для тебя: я не могу представить себе, насколько ты восприимчив к вещам из волшебного мира, и я не знаю, как еще можно предупредить тебя об опасности. Ты слишком труднодоступная, но в то же время и весьма уязвимая мишень для этих сил. Поэтому ты должен делать то, что мы говорим тебе, потому что твое собственное мнение о происходящем не заслуживает никакого доверия. Ты понимаешь меня? Ты понимаешь меня, Петр Ильич? Петр размышлял над услышанным, сколь неприятным оно не оказалось, и взглянул в глаза старика с подозрением, нет, скорее с уверенностью, что тот ожидает услышать "да", и, казалось, весь окружавший его воздух настаивал на том же самом. - Саша, - произнес он, пытаясь почти безнадежно противостоять этому. - Саша... На что Саша, положив руку на его плечо, спокойно сказал: - Он говорит правду, Петр. У него не было выбора, не было, на самом деле. Он подумал, что ему следует придерживаться того, что хотелось бы Саше. Тогда он укоризненно взглянул на него, бросил такой же взгляд на Ууламетса и направился к своему месту у костра, где отыскал кувшин и сделал приличный глоток, с печалью глядя на рисунок тлеющих углей и тщетно думая о камине в "Оленихе", о Дмитрии и остальных общих с ним приятелях. Они, по крайней мере, всегда проявляли одобрение, когда он собирался рисковать своей шеей. - Петр, - раздался голос Саши из-за его плеча. В нем звучала явная озабоченность. И одно это уже понравилось Петру. - Петр, он прав. У нас нет выбора. Он сложил руки на коленях, стиснул зубы и захотел было уверить себя, что он смог бы найти жизнеспособный выход, будь они все прокляты, но как, скажите, мог думать человек, когда два или три колдуна набросились на него со всех сторон? Один из них особенно сильно досаждал ему своими желаниями, и ведь он не был сумасшедшим, а был самый честный малый из всех и знал, как это влияет на Петра. - Боже мой! Кажется, я начинаю сходить с ума! - Он вскочил на ноги и сделал жест рукой, выказывая отвращение. - О каком выборе для меня может идти речь, если вас здесь превосходящее большинство? - Извини, Петр, но я ничего не делаю! - Хорошо! Я очень рад! Спасибо! - Он сунул обе руки за пояс и повернулся спиной к безопасному, как ему казалось, затухающему костру. - Ни дедушка, ни его дочь не оказались столь благовоспитанными. Итак, мы отправляемся искать этого самого Черневога... - Пожалуйста, не произноси здесь никаких имен. - А в чем дело? Что особенного в имени? Я ведь простой, не связанный с волшебством человек! Ни моя воля, ни мои желания не играют в происходящем никакой роли. К чему весь этот вздор? - Не знаю, - признался Саша. - Я действительно не знаю, но просто... - Этого не следует делать потому, - раздался сзади них голос Ууламетса, - что когда ты называешь имя, мы слышим его. А поскольку каждый имеет определенные слабости, то он так или иначе выражает внутри себя отношение к хозяину этого имени, принимая или отвергая его, а в нашем положении нельзя допускать даже таких, на первый взгляд дурацких, вещей, хотя мы и стараемся их не замечать. Это в какой-то мере отвечает на твой вопрос? - Хорошо, но почему же тогда мы не можем называть вслух имена тех, кто дружески относится к нам? - возразил ему Петр, - например, взять лешего? Мне кажется, мы могли бы и не отказываться от помощи. К удивлению, как ему показалось, Ууламетс задумался над этим. - Он был так настроен, - сказал Саша, пользуясь тем что Ууламетс все еще молчал. - Но ему очень не нравилось, что Ивешка находилась в этом лесу, ему не нравилось, что и я заимствовал в этом же лесу, но... - Заимствовал? Ты? - неожиданно резко спросил Ууламетс. - Да, мой господин, - сказал Саша. Ууламетс расправил пальцем свою бороду, вытащил запутавшийся в ней обломок ветки и уселся как раз между тенями своих собеседников, поглядывая то на одного, то на другого сверкающим в слабом свете костра глазом. Его лицо при этом являло собой лабиринт старческих секретов. - Какой толковый малый, - сказал Ууламетс. - Очень толковый. И леший, выходит, помог тебе. А еще леший питал и русалку. Это просто замечательно. Никогда нельзя было знать, когда Ууламетс издевается, а когда говорит всерьез. У Петра уже вертелся на языке грубый ответ, но Ууламетс все продолжал смотреть на них как на нечто, лежащее у него на обеденной тарелке. - Он даже назвал нам свое имя, - сказал через некоторое время Саша. - Поистине удивительно, - заметил Ууламетс. - Так что же это должно означать? - спросил Петр. - Это означает, что этот лес хочет, чтобы мы оставались здесь. - Бог мой! Еще один ввязывается в эту игру! - Да, видимо так, - сказал Ууламетс. - Но я не могу поклясться, на чьей стороне. - Он взял свою книгу, сделал отпугивающий жест, словно стараясь освободиться от этой ноши. - Это мне так и не ясно. - Так мы собираемся что-то предпринять? - спросил Петр. - Прежде всего, избежать беды, черт бы тебя побрал. Почему ты не поддерживаешь компанию с моей дочерью? Петр открыл было рот, чтобы ответить ему, но в этот момент Саша попытался уберечь его, дернув за рукав, давая ему по крайней мере возможность найти более подходящую для ответа причину. - У него нет никакого чувства, - сказал он Саше и с раздражением махнул рукой в сторону Ууламетса. - Неужели и ты согласен кончить жизнь вот таким образом? Пусть убирается к черту. Он сводит меня с ума. Прошу тебя, оставь меня в покое и прекрати, пожалуйста, управлять своими желаниями. Ты можешь это сделать? - Но я не могу оставить без своего внимания происходящее вокруг нас. Ведь может случиться все, что угодно... - сказал Саша и углубился в себя с отрешенным видом. О чем он думал? Может, про Ууламетса и его дочь? Кто знает? Петр вздохнул, сложил руки и покачал головой, уставившись в землю, чувствуя себя немного лучше. Черт, а не мальчишка! Он поднял кувшин и остановился, испытывая двойственное чувство к его содержимому: он хотел и в то же время не хотел выпить. Нет, черт бы их всех побрал, он точно хотел, явно подозревая, что это Саша настраивал его желание против выпивки, и все смешавшиеся ощущения сводили его с ума. Так он стоял на краю освещенного костром пространства, пристально вглядываясь в темноту леса, в ту его часть, где находилась Ивешка, и некоторое время не испытывал ничего, кроме желания дать передышку своей разбитой голове и не иметь никаких претензий ни от Саши, ни от Ууламетса, ни от Ивешки, ни от этой проклятой птицы или от кого-нибудь еще. Он решил, что находится на грани утраты всех своих сил. Ивешка действительно не имела никаких иллюзий относительно его способностей. Он сам был абсолютно уверен, что Саша ничего не терял, а мнение о нем старика нисколько не изменилось с самого начала. Малыш выпрыгнул словно из воздуха, прямо у него под ногами, серый мохнатый шар с очень внимательными черными глазами и блестящим мокрым носом. Его сердце едва вздрогнуло: таким бесчувственным он стал теперь к подобным вещам. Он оглянулся на черный шар, который сейчас был величиной с кошку, и тот присел, выжидательно глядя на него, облизывая свои, похожие на человеческие, губы и тяжело дыша, как собака. И тогда Петр вспомнил, чего тот хотел. Он наклонил кувшин, черный шар открыл свой рот и очень ловко заглотил свою порцию, обхватив для верности передними лапами его ногу. Он искоса взглянул на него, но следующий глоток оставил за собой. Рука по-прежнему болела, и теперь он уже не знал, какая из полученных ран была тому причиной. Он сжал руку в кулак и взглянул на нее, как бы пытаясь убедить себя, не теряя надежды, что причиной этой боли была именно последняя из них. Но он ощущал знакомый холодок, сопровождавший эту боль, словно кто-то резал его руку острым куском льда. Боль ощущалась с тыльной стороны ладони, и ему это очень не нравилось. Это ощущение еще больше пугало его, когда он вглядывался в лесную даль. Так значит, это исходило все-таки оттуда. В этом не было ничего нового, и меньше всего для него, и от этого он чувствовал себя обреченным, а его мрачное настроение не проходило. Но он упрямо продолжал все так же стоять, напоминая себе, что ему удавалось справляться с этим до сих пор, и размышляя о том, что, может быть, если он мог бы обнаружить источник этих злоключений в пределах своей досягаемости, то мог оказать всем большую услугу. Затем с каким-то оцепенением, вызванным чувством досады, он вспомнил про меч, лежащий около пенька по другую сторону костра, которым он, на самом деле, немедленно должен был бы воспользоваться в виду надвигающейся угрозы... Он сделал шаг назад, и словно ступил в вязкую грязь. Следующий было сделать еще труднее: он с напряжением думал о том, почему он вообще решил пойти к пеньку, и последняя мысль, с безнадежностью промелькнувшая, у него заключала в себе лишь страх перед чем-то, окружающим их, и необходимость предупредить об этом Сашу. Но Ивешка настаивала, он чувствовал и это, чтобы поговорить с ним о чем-то, а в результате и то, и другое только еще больше запутывало его. Он остановился, окончательно позабыв, куда и зачем собирался идти, что собирался сказать, кроме ощущения, что Ивешка опьяняла и дурманила его рассудок... Около его ноги что-то рычало и дергало за сапог. Он завопил, сделал полуоборота, чтобы сохранить равновесие и зашатался, в тот момент, когда Малыш, продолжая рычать, свалил его с ног, в одно мгновенье становясь размером с доброго волка или даже медведя, когда он оказался стоящим над ним. Он пронзительно закричал, пытаясь выбраться из-под него, и почувствовал, как что-то ухватило его за ногу, причиняя боль, а Малыш с рычаньем переступил через него и бросился в этом направлении. - Ну, хватит! - сказал Ууламетс, и Петр выполз на твердую землю, поглядывая назад, на опушку леса. Ворон пронзительно каркал, Малыш исчез в лесной чаще. - Иди сюда! - приказал Ууламетс, и что-то пронеслось сквозь лес, слегка раскачивая освещенные отблесками костра макушки кустов. Малыш вновь запрыгал у ног Петра, будучи все еще размером с собаку, тяжело дыша, угрожающе скаля зубы и принюхиваясь к тому, что находилось по другую сторону его сапог, на коже одного из которых остались свежие царапины. - С тобой все хорошо? - спросил его Саша, чуть вздрагивая и стараясь придержать его за руку. Но Петр все еще продолжал смотреть прямо на Малыша и только сейчас понял, к своему замешательству, что, на самом деле, он спасал кувшин с водкой и при падении на землю разбил лишь только собственный локоть. Он отшвырнул его. Он упал, даже не треснув, в ближайших кустах, что само по себе показалось ему последним оскорблением. Он все еще сопротивлялся Саше, который хотел поднять его, сгибая собственные ноги и стараясь встать без чьей либо помощи. - Что-то слишком много наобещал твой коварный змееподобный сосед, - проворчал Петр в сторону Ууламетса, который подошел, чтобы повнимательней рассмотреть его, и взглянул на Сашу, который протягивал ему кувшин, но на мгновенье отвернулся от него, бросив угрюмый взгляд на Ууламетса. - Ведь он, кажется, обещал не обижать твоих друзей? Ивешка была от них совсем близко, ее лицо казалось серым и обеспокоенным. - Со мной все хорошо, - почти выкрикнул он и даже выбросил вперед руку, будто указывая себе самому дорогу к огню. - Со мной все хорошо, и мне вовсе не нужен этот проклятый кувшин! Он проковылял к тому месту, где около костра лежал его меч, раздумывая над тем, не взять ли его в руки да не отправиться ли за водяным. Но он почему-то вдруг ощутил некоторое смущение от этой мысли, полагая, что глупостью тут делу не поможешь. Он с тяжелым чувством опустился на пенек около своего меча и поднял его, продолжая хмуриться, когда подошедший Малыш положил свои лапы ему на колено. - Спасибо, - сказал Петр. Затем подошел Саша и поставил на землю кувшин. - Я полагаю, что мои желания насчет этого кувшина должны бы выполниться, - сказал он очень тихо. - Он всего лишь не должен был разбиться. - Ты хочешь сказать, что я не смог бы освободиться от этой проклятой вещи! Спасибо! Премного благодарен! А мне, выходит, хоть погибай! - Мне очень жаль. Я просто постарался сохранить его целым. Ведь вот что ты можешь сделать с вещами под влиянием собственных желаний. Они могут отплатить тебе тем же... Саша выглядел таким же бледным, как Ивешка. И винить его в чем-то именно сейчас у него не было никаких намерений. Он покачал головой и потер ушибленный локоть. - Мы должны уходить отсюда, - сказал он. - Первое, что мы начнем делать с утра, так это готовиться к возвращению на лодку... - Это ничего не решает для нас, - раздался сзади них голос Ууламетса. - И что же тогда ты можешь посоветовать? - спросил Петр, с неожиданной, до жестокости, точностью вспоминая, как Ууламетс полагался на клятвы водяного. - Черт тебя возьми, ведь ты же говорил, что он не причинит вреда ни тебе, ни кому-либо в твоем окружении. А что же я? Разве я не вхожу в это соглашение? Ты просто пытаешься убить меня, в этом и состоит вся игра? - Твое собственное отношение ко всему позволяет ему делать такое исключение, - сказал Ууламетс, нагибаясь за посохом. - Подумай об этом. С этими словами старик пристукнул посохом по земле и отправился за своей драгоценной книгой. - Я убью его, - пробормотал Петр. - Ты ничему не учишься, - сказал Ууламетс, искоса глядя на него. - Иди туда, куда хочешь. Отправляйся в Киев. Только попытайся вначале миновать это созданье. Малыш терся около его ноги, отбежал в сторону кувшина, ухватил его, и, переваливаясь, возвратился вместе с ним назад. Петр прикрыл глаза и оперся лбом на руки, не обращая внимания на боль в локте. - Моя дочь, - продолжал бормотать старик за их спиной, - как раз и является подобным его созданьем. А ты - ее. И это тоже хорошенько запомни. Петр ничего не сказал на это слегка тревожное утверждение. Он только злобно взглянул на старика, который сидел сзади них со своей книгой. - Он предупреждает тебя об осторожности, - сказал Саша. - Он всегда находит самый отвратительный способ, чтобы сказать это. - Он взял кувшин у Малыша, который с нетерпеньем ожидал этого, откупорил и влил приличную порцию в его уже заранее открытый рот: Малыш заслужил это. Подумав над этим, Петр добавил ему еще немного. Кувшин, почти наполовину пустой, казалось, не стал от этого легче. Он не стал, как начал неожиданно припоминать Петр, значительно легче и в течение дня. Петр завернулся в одеяло и уснул, справедливо полагая, как не раз сам любил говорить, что может быть лучше этого в подобных обстоятельствах? Видимо, наконец-то Саша добрался до этого очень маленького желания, очень осторожного маленького желания, которое должно было пойти лишь на пользу Петру и ради которого Петр готов был приставать и придираться к нему, если бы на него не свалилось столько бед, большинство из которых Саша считал своими ошибками. Саша включил и кувшин в очередную дюжину своих желаний, некоторые из которых были еще не вполне ясными для него, а те, которые он так еще и не включил до сих пор в общую сумму по тем же самым причинам, что и Ууламетс, он продолжал обдумывать про себя, совершая в голове долгий процесс вычислений, словно мудрый паук, который, начиная ткать паутину, старается придать ей с самого начала столь регулярный узор, который он, при первой же открывшейся ему опасности мог бы произвольно изменить. Он не имел возможности записывать свои стежки, но он старался "завязывать" в своей памяти отдельные "узелки" этого причудливого рисунка, которые желал надолго запомнить... И в то время, пока Ивешка бродила около него, выказывая ему свое раздражение и недовольство, как будто его попытки понять происходящее так или иначе вселяли в нее ужас, ее присутствие затеняло и его собственные мысли. Тут он припомнил, что она умерла почти в его возрасте. Он отметил этот факт в своей памяти, в той ее части которая была отведена для всего, связанного с Ивешкой. Фактически она оставалась молодой все эти годы, потому что, как казалось ему, она могла лишь узнать очень многое о разных сторонах окружающего мира, так и не сумев познать на деле ни одной из этих сторон, временами поступая так, как и следовало поступать шестнадцати летней девочке, по его мнению, особенно в отношении Петра... "Нет" - чувствовал он ее протест, доносившийся к нему через пространство над костром. Возможно, продолжал рассуждать он, что и в отношении собственного отца она тоже поступала таким образом, и отложил в памяти очередной "узелок". Может быть, для взрослых людей Ивешка была более сложной загадкой, чем даже он сам: работая в "Петушке", он смог повстречать очень многих людей, тогда как она встретила за всю свою жизнь лишь несколько живых душ, да и те были колдунами. С тех пор, как она умерла, подумал Саша, она могла встречать и других, на их собственное горе и беду... Теперь она оказалась еще ближе к нему и была еще более раздраженной, о чем Ууламетс прекрасно знал. Он понял это, даже не оглядываясь по сторонам. Ууламетс неожиданно потерял нить рассуждений, и он тут же вспомнил про кувшин, который он непреднамеренно заколдовал: ведь это был самый успешный опыт его собственного колдовства. Небесный Отец! Кувшин уцелел от катастрофы и едва не стоил жизни Петру, все произошло точно так, как и предупреждал его учитель Ууламетс: Волшебство слишком просто дается молодым... Но ведь ничто не препятствовало в тот момент его колдовству над кувшином: ведь не было никого, кто мог пожелать, чтобы кувшин разбился, никто даже не имел на этот счет противного мотива, и Бог свидетель, что в его голове не было никаких сомнений в тот момент, когда кувшин летел по палубе, а он хотел, чтобы тот остался цел. Волшебство давалось чертовски просто, и кувшин доказал это: он был весьма равнодушен к таким малым проявлениям колдовства, находясь в самой гуще колдовства большого и опасного, которое рассеяло его внимание заставило уверовать в то, что и он может не задумываясь выпускать в окружающий мир безопасные желания... Но его колдовство над кувшином не было, на самом деле, столь безвредным. Оно, несомненно, было более мощным, чем те средства защиты, которые он в этот момент предоставил самому Петру, и причины этого он не мог пока полностью понять... если... Если только его колдовство над Петром имело трещины, например, в виде сомнений... Но это была не та нить рассуждений, с которой он начал. Он неожиданно обнаружил какое-то беспокойство в своем сердце, чувствуя, как вокруг него нарастает волна желаний, которые он почти ощущал как прикосновение щетки к собственной коже, или как некий иллюзорный круг, который он часто представлял себе. Сзади него раздался голос Ууламетса: - Русалка и есть желание уже сама по себе. Ведь желание никогда не умирает. Желание отомстить, например. Именно так можно описать мою дочь. - Но леший помогал ей, - очень осторожно сказал Саша и чуть повернулся, чтобы взглянуть на него. - У меня не было никаких отрицательных ощущений... относительно лешего. Наоборот, он, на самом деле был... - Бывало, около нашего дома появлялся, один, - сказал Ууламетс. - Но вот давно уже его нет. Спроси у моей дочери, почему? - Но в этом не было ее вины? Она не просила этой помощи... Небесный Отец, неужели в рассказе старика о своей дочери есть какая-то брешь? Эта мысль неожиданно пришла к Саше, а по какой именно причине, он так и не понял. Не имело никакого значения, что рассказывал Ууламетс в первый раз, Саша никогда не верил в самоубийство его дочери: если колдун, на самом деле, захочет умереть... Все наши мысли приходят к нам от Ивешки, подумалось ему. Возможно, что это и рассказы белого Призрака, а возможно, что и рассказы самого водяного, передаваемые прямо через нее. Петр был прав: слишком много колдунов, и слишком многие из них врут... - Не стоит попусту тратить свои силы, - сказал Ууламетс, неожиданно поднимаясь со своего места, а Ивешка при этом чуть отступила назад. - Что я только что говорил тебе, девочка? Помнить и не забывать? Не желать ничего не обдуманно? Но ты знаешь только себя, и не думаешь, и не вспоминаешь о своих ошибках. - Я пытаюсь, - прошептала Ивешка. - Папа, я пытаюсь... - Для кого? - едва не крикнул Ууламетс. - Вам следует объединиться. Да, он выбрался из своего угла... Малый, ты чувствуешь его? Саша почувствовал... он неожиданно узнал едва уловимый холодок, которым потянуло от ближайших кустов, такой же подвижный и неуловимый, как змея, в облике которой водяной являлся временами. Саша хотел встать и предупредить Петра... - Приведите его сюда, - прикрикнул на них Ууламетс. - Пожелайте, чтобы он оказался здесь. - Заставьте его прийти сюда! В этот момент Сашу охватил испуг от одной лишь мысли о безопасности Петра, и Гвиур бросился наутек. Остановись! - тут же подумал он про себя, теперь уже одновременно и с Ууламетсом, и с Ивешкой, и тут же почувствовал, как это скользкое существо начинает сжиматься, стараясь выбросить свои желания в их сторону, и извивается как змея, прижатая палкой. Петр тут же проснулся от сильной боли и закричал: "Боже мой!", выражая таким образом свое единственное желание и, стоя на коленях, старался сжать свою больную руку, в то время как собравшийся было в бега черный поток, чем-то напоминавший пролитые чернила, хлынул из кустов прямо в его сторону... Остановись! - так в очередной раз приказал Саша, и так же сделал и Ууламетс, и так же сделала Ивешка. Тогда передний край чернильного потока начал подниматься и очень быстро оказался на уровне головы Петра и толстел буквально на глазах по мере того, как очередные волны набегали из те