ообщил доктор. - Но большая часть шрамов не будет видна, если только вы не захотите носить прусский ежик. - Он записал что-то в своих бумагах и протянул папку сиделке. - Заполните все анкеты, пока он в сознании, ладно? Стенфорд сунул руки в карманы халата. - У вас плохой перелом ноги, Экзетер; уверен, вы и сами это поняли. Через день или два мы снимем шины и посмотрим, можно ли накладывать гипс. Зависит от того, спадет ли опухоль. Мы могли бы отвезти вас в карете "скорой помощи" на рентген, но, надеюсь, этого не потребуется. Вы здоровый, крепкий парень; все это заживет, не оставив следа. Через год вы и думать об этом забудете. На первое время вам, конечно, придется ограничить нагрузки. - Как скоро я смогу записаться добровольцем? Доктор пожал плечами: - Месяца через три. - Могу я попросить газету? - Если будете читать понемножку. Что-нибудь еще? - Мне хотелось бы знать, как я попал сюда. - Ага! Что вы можете вспомнить? - Очень немного, сэр. Грейфрайерз-Грейндж? Волын... Тимоти? Взгляд врача сказал ему все еще до того, как он произнес это вслух: - Ему повезло меньше, чем вам. Яичница с беконом подступила к горлу и осталась там. Эдвард несколько раз с трудом сглотнул и только потом выдавил из себя: - Как? - Он убит. - Убит? Но кем? - Пока неизвестно. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов полиции? - Постараюсь. Я слишком мало... В палату вошел крупный, крепко сбитый мужчина. Наверное, он все это время ждал за дверью. Одеждой он напоминал банкира, но на лбу у него было написано "Роберто". Судя по внешности, он вполне мог играть защитника в регбийной команде высшей лиги. Провести мяч мимо него, должно быть, не легче, чем купаться в водопаде Виктория. Кончики его усов загибались вверх, как рога капского буйвола. - Пять минут, не больше, - предупредил доктор. Полицейский кивнул, даже не посмотрев на него. Врач вышел. Сиделка проводила его до дверей, но всем своим видом говорила, что будет поблизости. - Инспектор Лизердейл, мистер Экзетер. - Он придвинул стул ближе. - Это не официальный допрос. Вы не обязаны рассказывать мне что-либо. Но я был бы рад услышать все, что вы можете вспомнить о событиях, которые повлекли за собой ваши... гм... травмы. Эдвард рассказал все что мог, почти не сводя взгляда с волос, зачесанных инспектором на лысеющую макушку. Впрочем, воспоминания его были настолько отрывочными, что, как ему показалось, он должен был произвести впечатление полнейшего дебила. - В основном все, сэр. Э-э... - Не спешите. Даже самые нечеткие впечатления могут помочь нам. - Оладьи?.. Оладьи и клубничное варенье на кухонном столе. - Почему оладьи? В вашем-то возрасте? Почему не шерри? Эдвард расплылся было в улыбке, но потом вспомнил Волынку. - Мы пробовали это года три назад и напились до свинского состояния. Это просто традиция, только и всего. - Волынка... никогда больше! - Можете вспомнить еще что-нибудь? - Женщина с длинными вьющимися волосами. Лицо сыщика оставалось неподвижным, как у каменной химеры. - Цвет волос? - Темно-каштановые, кажется. Они свисали кольцами, как у цыганки. Очень бледное лицо. - Где вы ее увидели? Что она делала? Эдвард тряхнул головой - насколько это возможно, лежа на подушке. - Визжала, кажется. Или кричала. - Как она была одета? - Не помню, сэр. - Но это ведь могло быть несколькими часами ранее, и вы не помните, где? - Да. Нет. Да - в том смысле, что это могло быть. Нет - в смысле, я не помню, почему запомнил ее. - Что еще? - Мис... фарфоровая миска, окрашенная чем-то красным... алым. Кровь, льющаяся в миску. Струя крови. - Он ощутил приступ тошноты и закусил губу. Его трясло - он лежал на спине и дрожал, как маленький ребенок. С минуту Лизердейл смотрел на него, потом встал. - Спасибо. Мы попросим вас официально ответить на вопросы, как только вы будете в состоянии сделать это. - Боджли мертв? Тяжелая голова кивнула. - Вы упали с лестницы. Он заколот. - И вы считаете, что это сделал я? Инспектор Лизердейл застыл как вкопанный. Угроза, казалось, заполнила всю палату. - Почему я должен считать так, мистер Экзетер? - Отдельная палата, сэр. Вы сказали, что я не обязан рассказывать вам. Никто не отвечает на мои вопросы. Человек улыбнулся одними губами. - Никаких других причин? - Но я не делал этого! - вскричал Эдвард. - Пять минут истекли, сэр, - заявила старшая сиделка, дредноутом вплывая в палату с папкой и авторучкой наготове. - Ваше полное имя и дата рождения, мистер Экзетер? - Эдвард Джордж Экзетер... Инспектор отодвинул кресло, не сводя глаз с Эдварда. - Католик или протестант? - продолжала спрашивать сиделка, скрипя пером. - Атеист. Она одарила его взглядом Медузы. - Могу ли я просто написать "протестант"? Эдвард решительно не намерен был поддерживать любую организацию, терпевшую святошу Роли в качестве одного из своих представителей. Еще одной причиной его нетерпимости был ньягатский кошмар. Кошмар, спровоцированный тухлоголовыми миссионерами, сующими нос в чужие дела. - Нет, мэм. Атеист. Она неохотно записала. - Болезни? Он перечислил все, что мог вспомнить, - малярия и дизентерия в Африке и полный набор традиционных английских: свинка, корь, коклюш, ветрянка... Тут он увидел, что полицейский продолжает стоять в дверях, глядя на него. - Вы хотели спросить что-нибудь еще, инспектор? - Нет. Не сейчас. С допросом можно повременить, сэр. - Его губы опять растянулись в улыбке. - В обычной ситуации я попросил бы вас дать расписку о невыезде. Однако не думаю, чтобы вы в ближайшие день или два куда-то собрались. 19 Забрезжил серый рассвет, но даже нищие бродяги еще спали, съежившись по подворотням под снежными одеялами. Где-то на задах храма выкликали проклятия наступающему дню обреченные на заклание петухи. Труппа, как и было приказано, в полном составе собралась у входа в храм. Похоже, они были сегодня первыми посетителями. В глубоком нефе ночь еще не кончилась. Даже множество свеч, мерцавших перед алтарем Оис, не могли осветить огромное холодное пространство. По боковым стенам, в тени, редкие светлые пятна отмечали места, где перед несколькими из бесчисленных - так, во всяком случае, показалось Элиэль - арок горели лампады. Эти редкие освещенные альковы напоминали остатки зубов сестры Ан. Дрожа от холода и возбуждения, она преклонила колени между Тронгом и Амбрией, пытаясь найти хоть какое-то утешение от близости этих двух сильных людей. Но даже Амбрия казалась сегодня немного напуганной. Пол был холодный и жесткий. Они стояли в кругу на коленях - двенадцать человек, все, кроме Гэртола Костюмера. Элиэль оказалась лицом почти к богине. Она крепко стискивала в руке золотую монету - первое настоящее золото в ее жизни. Холод от каменного пола пробирал ее до костей. В центре круга стояла серебряная ваза, в которой лежали перо, два яйца и белый камешек. Жрецы с большой торжественностью положили все это туда перед началом ритуала. Изображение Владычицы размерами превосходило все образы, виденные ею раньше. Это была мозаика, а не статуя. Она занимала всю дальнюю стену зала, поднимаясь на всю его высоту. Изображение было выполнено из маленьких блестящих белых плиток, только соски богини горели ярко-красными рубинами. Более темные плитки оттеняли низ тяжелых грудей и живота. Лицо почти терялось в царившем под сводами полумраке. Старик у ее ног нараспев читал священное писание. Спустя некоторое время его сменит другой, другого - третий, и так до тех пор, пока они не огласят все Красное Писание. А потом начнут все сначала. Так было всегда. Их не всегда можно видеть, но они никогда не смолкают. Полдюжины жрецов затянули священную песнь. Служба началась. Барабанщик принялся отбивать медленный угрожающий ритм. А еще одна группа начала странный танец, скорее не танец, а последовательность статичных поз. Все они были молоды, и бритые головы выдавали в них жрецов, несмотря на причудливые, облегающие тело одежды, оставлявшие руки и ноги обнаженными. При свете свечей одежда казалась почти черной, но, ясное дело, она была красной - в честь Владычицы. Движения танцоров были так отточены и изящны, что совершенно заворожили Элиэль. Хотя они более напоминали гимнастику, чем какой-либо из известных ей танцев. Краем глаза она заметила, как мигнул свет в одном из освещенных альковов. Потом в другом. Она чуть откинулась назад, чтобы лучше видеть. Вдоль стены в сопровождении жрицы шел мужчина. Он заслонил третью лампаду и остановился. Откуда-то из глубины алькова поднялась женщина. Она распахнула халат. Он пошел дальше, а женщина села обратно - отвергнутая. Элиэль вздрогнула, почувствовав, как кислота подступает к горлу. Амбрия сердито шикнула на нее, и она снова повернулась лицом ко Владычице. Через полминуты мужчина дошел до того места, где она могла видеть его, не поворачивая головы. Глаза сами собой устремились в ту сторону. Она видела, как он нашел подходящую женщину и заплатил жрице. Жрица отошла, он шагнул в альков и начал раздеваться. Акробатические па завершились громкой, частой барабанной дробью, и Элиэль снова стала смотреть куда положено. Появился жрец и сделал знак рукой - актеры поднялись на ноги. Последовала пауза. Стоя между рослой Амбрией и еще более рослым Тронгом, она ощущала себя совсем крохотной. Чтобы отвлечься от того, что происходило в алькове, девочка принялась разглядывать богиню. Постепенно, по мере того как через высокие окна в неф проникало все больше дневного света. Владычица выступала из темноты. Странное выражение застыло на ее каменном лице: глаза почти закрыты, алые губы раздвинуты, показывая кончик языка. В любом случае это лицо нельзя было назвать милосердным. Правда, оно и не объясняло, с чего это могущественной богине гневиться Так на маленькую Элиэль Певицу. Загрохотали барабаны - девочка чуть не подпрыгнула. Они завели неровный беспокойный ритм. - Объяви сначала свой возраст... - Голос исходил от пожилого человека, стоявшего за спиной просящих. В круг вошли жрец и жрица и остановились напротив Гольфрена. Когда Флейтист заговорил, голос его звучал выше, чем обычно: - Мне двадцать шесть лет, меня зовут Гольфрен Флейтист. Я женат, бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. - Звякнула монетка. Жрец, стоявший за спиной маленькой жрицы, положил руку ей на плечо и подтолкнул ее к следующему просителю. - Мне двадцать лет, меня зовут К'линпор Актер. Я женат и бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. - Еще "звяк". Теперь Элиэль могла разглядеть старшего жреца, того, что стоял за пределами круга. Его красную хламиду украшали замысловатая вышивка и самоцветы. В пухлой руке он держал тонкую свечу, и свет ее блестел на бритой голове и дорогих перстнях с самоцветами. Жрица была совсем молоденькая, почти девочка, но тоже с бритой наголо головой. Веревка на шее поддерживала золотую вазу, болтавшуюся меж ее маленьких грудей. Она ступала босиком. На ней, похоже, вообще ничего не было, кроме хламиды - такой тонкой, что просвечивали соски. Должно быть, она здорово мерзла. Жрец за ее спиной был молод и высок - один из тех гимнастов. Он все еще тяжело дышал после упражнений. Его волосатые руки и грудь странно контрастировали с сияющей гладкой кожей головы и лица. - Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. - Чудесный голос Амбрии был сегодня почему-то хриплым и неровным. - Я... я замужем второй раз. Отец... Старый жрец бормотал вопросы, советы. Маленькая жрица повернулась и пошла прочь. Молодой жрец схватил ее за руку и, дернув, вернул на место. Она осталась стоять, куда ее поставили - словно стул, - но ее руки и голова странно подергивались. Элиэль стиснула руки, чтобы они так не тряслись. Следующей после Амбрии шла она. Золотая монетка больно впилась в ладонь. - Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. Я овдовела и вышла замуж второй раз. Я родила одного ребенка. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. Жрица вдруг начала смеяться. Молодой жрец схватил ее за плечи и тряс, пока она не перестала. Потом он толкнул ее дальше, и она застыла перед Элиэль. Ее глаза были пусты, челюсть отвисла. Слюна стекала по подбородку и капала на хламиду. Старший жрец тоже подвинулся. Элиэль чувствовала, что он стоит у нее за спиной, и уловила слабый запах, напоминающий сирень. Настоящему актеру не составит труда запомнить простые строки. - Мне двенадцать лет, - отчетливо произнесла она. - Меня зовут Элиэль Певица. Я незаму... - Если ты девственница, ты должна сказать это. Ее зубы застучали. Она сглотнула. - Мне двенадцать лет, меня зовут... Громовой голос Тронга заглушил ее ответ: - Ее подлинное имя не Певица, а Импресарио. Она моя внучка. - Что? - пронзительно вскрикнула Элиэль. Крик летучей мышью вспорхнул под своды и заметался там. Барабаны все рокотали. Жрец раздраженно фыркнул: - Объясни. Быстро! - У меня была дочь, - прорычал Тронг, не сводя взгляда с богини. - Она опозорила себя и умерла. Я вырастил ее незаконнорожденного ребенка, повинуясь Священному Писанию. Ее зовут Элиэль Импресарио. Его лицо было скрыто от Элиэль гривой серебряных волос. Она, не веря своим ушам, подняла глаза на Амбрию - та кивнула с невеселой улыбкой. Безумная жрица снова начала смеяться. Угрюмый хранитель тряхнул ее, но она не останавливалась. Он тряхнул сильнее - так вытрясают ковер. Ее голова моталась из стороны в сторону, золотая ваза болталась на веревке, колотя по груди. В конце концов ему удалось остановить припадок. Больше он не отпускал ее плеч. Старшего жреца явно раздражали подобные задержки, тем не менее он не собирался отказываться от ритуала. - Назови ее по ремеслу отца. - Я не знаю его! - взревел Тронг так, словно это незнание терзало его физической болью. С его-то праведностью трудно было представить, что он способен воспитать дитя, рожденное во грехе. - Твоя дочь не назвала тебе имя мужчины? - Она не могла! Она пропала на две недели. Когда мы нашли ее, она уже лишилась разума и девственности. Она не произнесла больше ни единого разумного слова. - Используй имя Импресарио, - буркнул жрец. Элиэль тоже член семьи! Но радость отравлялась обидой. Почему они не говорили ей этого? Почему Амбрия угрожала выгнать ее как беспризорницу? - Повтори! - бросил жрец. Элиэль собралась с силами и торопливо отбарабанила: - Мне двенадцать лет, меня зовут Элиэль Импресарио. Я девственница. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне милость. - Она бросила монету в вазу и поразилась, услышав, что та упала в жидкость. Безумная жрица заливалась смехом, закатывая глаза. Ее мускулистый провожатый, казалось, был всерьез обеспокоен. Она обвисла в его руках, словно полотенце. Жрец поставил ее перед Тронгом. Барабанная дробь все не стихала, убыстряясь, делаясь настойчивее. Элиэль Импресарио? Как-то неправильно звучит! Она будет продолжать звать себя Элиэль Певицей. В конце концов, разве не пением зарабатывает она себе на жизнь? Не то чтобы большие деньги, конечно, но все-таки зарабатывает - настоящие медные деньги. Внучка Тронга Импресарио! Почему он никогда не говорил ей об этом? Она же не виновата в том, что ее мать поступила нехорошо! А ее мать? Как ее звали? Она что, тоже была актрисой? Красивой? Некрасивой? Сколько лет ей было, когда она умерла? Как она умерла? Элиэль оглядывалась на остальных, гадая, знал ли кто-нибудь из них о ее тайне. К'линпор - тот наверняка должен был знать! Он прятал глаза, делая вид, что смотрит на обходящих круг жреца и жрицу. Надо же, дядя К'линпор! - Мне шестьдесят пять лет, меня зовут Пиол Поэт... В высокие окна лилось все больше света, и храм понемногу выныривал из ночной мглы. Все поверхности были покрыты резьбой. Стены и колонны украшались изображениями богов и цветов, весь пол представлял собой яркую мозаику, в которой преобладал символ Владычицы: перечеркнутый круг. Красный и зеленый, слоновая кость и золотая фольга... Элиэль и не представляла себе, что в унылом Нарше может быть столько ярких красок. Наверное, все краски Наршвейла собрались в этом святом месте. Краем глаза она заметила какое-то движение. Единственный мужчина - почитатель богини вышел из алькова и направился к выходу, завершив приношение Владычице. Женщина тоже вышла, запахивая одежды, и пошла следом за ним. Куда она пойдет? Домой, к семье и мужу? Зачем приходила сюда: искупить грех или просто принести жертву Владычице и тем обрести ее расположение? - Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер... Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел на Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты? Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц в красных облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери. Каждая заняла место в алькове. В храме появились ранние прихожане и с любопытством косились на труппу. Барабаны громыхнули в последний раз и смолкли. Снова стала слышна хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном полу, и сам склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее одной рукой, другой он поднес вазу к ее губам. - Возьмитесь за руки! - приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил Тронг, другую - Амбрия. Снова забили барабаны. Молодой жрец запрокинул голову жрицы и наклонил вазу - достаточно, чтобы она могла отпить, но не настолько, чтобы высыпать монеты. Они оба облились алой жидкостью, но жрица закашлялась, поперхнувшись, - значит, немного все-таки проглотила. Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и передал сосуд кому-то, уже стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в центр круга и оставил лежать там словно мертвую рядом с серебряной вазой. Он выпрямился, отступил на шаг и стал ждать. Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели - вначале тихо, потом все громче и громче. Элиэль с трудом разбирала слова: мало того, что они мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то архаичном джоалийском. Она поняла только, что жрецы славят Владычицу и молят ее дать ответ. Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось в груди. Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она завизжала и начала колотить кулаками по полу. Барабанный бой усиливался и убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая серебряная ваза со звоном покатилась по полу, яйца вылетели и разбились. Она замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом круг актеров - безумие в каждом движении, в каждой гримасе. Жрица вцепилась в свою хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело - тоже пылающее и вспотевшее. Неожиданно она вскочила на ноги и бросилась на Элиэль с глазами, полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась отпрянуть. Тронг с Амбрией подались назад, но рук не отпустили. Жрец поймал сумасшедшую в самый последний момент и попробовал оттащить ее обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь. Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий жрец не уступал ростом Тронгу. Она же - костлявый заморыш - за несколько секунд искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды она чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль, и оба раза жрец ловил ее в последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей вреда. Она же ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая драться. Барабаны и голоса почти оглушали. И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд. Маленькая жрица широко раскрыла глаза. - Ату! - выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. - Ату импо'эль игниф! Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока - их перья порхали по пергаменту. Голос оракула превратился в звериный хрип и стих. Ударил барабан. Возобновилось пение - на этот раз торжествующий хор пел песню благодарности и славы. Жрица в красной хламиде склонилась над неподвижным телом оракула. Круг распался. Жены и мужья с облегчением обнимались. Тронг отпустил руку Элиэль. Амбрия притянула ее к себе и крепко сжала. Что-то мокрое коснулось ее щеки. Удивленная девочка подняла голову и поняла, что большая женщина плачет. 20 Теперь стало понятно, почему совета у Владычицы через оракула испрашивают не так часто. Маленькую жрицу унесли, завернув в одеяло. Ее здоровый хранитель вышел, прижимая к окровавленному лицу платок и опираясь на плечо друга. Мальчишка с ведром опустился на колени и стал протирать испачканный пол. Толстый жрец в богато украшенной хламиде, ухмыляясь, водил пальцем по листу пергамента, обсуждая что-то с другими пожилыми жрецами и жрицами. Все казались довольными. Труппа собралась в стороне, ожидая решения богини. Элиэль крепко цеплялась за большую руку Амбрии и старалась не смотреть на покровительственную ухмылку Дольма Актера. Толстый жрец подошел к ним, все еще держа в руке записи. - Велико милосердие Владычицы! - возгласил он. - Никогда еще не видел я более ясных и исчерпывающих повелений. Последовала тревожная пауза. - Скажи нам! - не выдержала Амбрия. - Всего два, кажется. - Он глянул на свои листы. - Да, точно, два. Есть среди вас такая Утиам Флейтист? Утиам вздрогнула. Обнимавшая ее рука Гольфрена напряглась. - Шесть недель служения, - объявил толстяк. Он пожал своими пухлыми, похожими на подушки плечами. - Не столь серьезное наказание, как я ожидал. Шеки Утиам стали пепельно-серыми. Она обиженно вскинула голову: - Я должна служить здесь шлюхой сорок два дня? Жрец удивленно поднял бритые брови: - Это священная плата! - За что? - За твои грехи и за грехи твоих друзей, конечно. Они вольны идти - все, кроме одной. Одна останется. Это небольшая плата за благосклонность Владычицы и за прощение тебя самой и твоих возлюбленных близких. Многим женщинам это даже нравится. - Он хитро осклабился. Его маленькие глазки напоминали свиные. Пиол Поэт осторожно откашлялся. - Мне показалось... - Он замолчал. Ну да, он же ученый. Если кто-то из мирян и понимал эти древние слова, так это Пиол. - Что тебе показалось? Старик пригладил свою седую бороду. - Мне показалось, что был предложен выбор? Жрец кивнул, отчего его многочисленные подбородки заколыхались. - Уверен, это не для сборища бродячих паяцев. - Сколько? - выкрикнул Гольфрен. Его гладкое лицо побледнело сильнее других. Толстяк вздохнул: - Сотня джоалийских звезд. - Ты хочешь сказать, девяносто четыре! Ты же знаешь, сколько у нас денег! Толстяк раздраженно прикусил пухлую губу. - Ты собираешься спорить с богиней, актеришка? - Но я хотел принести эти деньги в дар Тиону, чтобы он помог моей жене победить на Празднествах. - Твоя жена не поедет на Празднества в этом году. Она будет служить Владычице - здесь, в храме. Погонщики мамонтов, ежедневно рискующие жизнью на перевалах, не осмелятся пойти против воли святой Оис. - Недобрая ухмылка на жирном лице не оставляла сомнений в том, что эта угроза - не пустая шутка. Гольфрен, казалось, был готов расплакаться. - Но эти деньги - это отцовская и дедова ферма! И у нас всего девяносто четыре. Взгляды всех обратились к Амбрии, матери Утиам. Ее рука, за которую держалась Элиэль, вспотела, голос звучал хрипло. - Если мы доплатим разницу, о святейший, мы останемся без гроша. Плата за проезд в Сусс в этом году заметно выше, чем обычно. Мы ведь бедные артисты, отец! Наши траты велики. Вся наша надежда - на Празднества: только выиграв там, мы заработаем на пропитание будущей зимой. Так неужели Владычица разорит нас? Заплывшие жиром свиные глазки жреца сощурились. - Если вы собираетесь в дорогу с благословения Владычицы, - нехотя произнес он, - храм, возможно, и устроит вам проезд, - в общем, сделка возможна. - Только сегодня! Празднества начинаются завтра. Нам надо ехать сегодня! - Амбрия понемногу начинала приходить в себя. - Сотня звезд - и вы будете там сегодня, - кивнул жрец. Амбрия облегченно вздохнула. - А второе? - М-м? - Он хихикнул и снова сверился со своими листками. - Ах да. Элиэль Певица... или Элиэль Импресарио... Владычица назвала ее как-то еще... ладно, это безразлично. Она должна остаться. На службе у Великой Оис. Почему-то Элиэль ожидала этого. Она вздрогнула. Амбрия крепко сжала ее руку. - А за нее возможен выкуп? - спросил Пиол. Толстяк нахмурился. - Выкуп? Попридержи язык, актеришка! - Он подозрительно огляделся по сторонам. - Ты хочешь что-то предложить? - Вы и так забрали все, что у нас было, до последнего медяка! - крикнула Амбрия. - Ах! - Он недовольно покачал головой и еще раз заглянул в записи. - Так или иначе, в этом случае никакого выбора не будет. - Он посмотрел на Тронга, весь вид которого изображал крайнюю степень отчаяния. - Та неприятность произошла в Юрге? - Да, - пробормотал гигант, даже не удивившись. - Ну конечно! - хохотнул жрец, тряхнув головой с наигранной брезгливостью. - Снова могучий Кен'т! Но Владычица - ревнивая богиня. Она требует ребенка себе. - Он окинул труппу взглядом. - Ступайте, вы легко отделались! Всего-то сотня звезд и один ребенок. Элиэль огляделась. Все как один избегали ее взгляда. Все, кроме Дольма Актера, смотревшего на нее с ухмылкой, явственно говорившей: "Ну что - убедилась?" - О ней будут хорошо заботиться, - сказал жрец, - ее воспитают для службы Владычице. Это куда более легкая и приятная жизнь, чем та, которую можете предложить ей вы. - Он подождал, но остальные молчали. - И через несколько лет... да вы и сами знаете. Так и не дождавшись отклика, он сделал знак пухлыми, мягкими пальцами, подзывая к себе женщину - почти такую же толстую, как он сам. - Возьмите эту и стерегите хорошенько. Обойдемся без прощаний, - добавил он. Амбрия отпустила руку Элиэль. 21 Очень скоро Эдвард понял, что инспектор Лизердейл оставил дежурить за дверью своего человека. Разговоры приближались по коридору, смолкали ни с того ни с сего у его двери и снова продолжались уже на отдалении. Каталки и тележки замедляли ход и скрипели колесами, огибая препятствие. Возможно, страж сидел здесь с самого начала, но он служил еще одним доказательством - Эдварда подозревают в убийстве. Охранник вряд ли находился здесь для того, чтобы предотвратить бегство преступника, скорее всего он должен был подслушивать разговоры. А какая еще может быть причина, достойная траты полицейского времени? Палата была утомительно аккуратной. Стены выкрашены в коричневый цвет до уровня плеч, где тянулся фриз из коричневых керамических плиток, выше шла бежевая штукатурка. За неимением ничего лучшего Эдвард мысленно занялся инвентаризацией. Итак, одна медная койка с постельными принадлежностями, подушкой и высокой спинкой в изголовье. Далее, один стул с плетеной спинкой, жесткий. Далее, тумбочка красного дерева у постели. Далее: одна небольшая полка... один шнур звонка в пределах досягаемости... один железный столик на колесиках со складным зеркалом на нем... одна плетеная мусорная корзина... Еще - тазик с теплой водой, свеча, пепельница и металлическая миска в форме почки: в такой, наверное, хорошо выращивать луковицы крокусов. В тумбочке стояли судно и тяжелая стеклянная бутыль, обернутая полотенцем. Робинзон Крузо пришел бы в восторг. Единственное, что он видел в окно, - далекий церковный шпиль. Створка была поднята до предела, но воздух в палату, казалось, не поступал вовсе - ведь не может же на улице быть так жарко, правда? Что же это за лето такое! Значит, он наконец окончил школу и через неделю с небольшим сделался главным подозреваемым в убийстве друга. Ему вспомнился Тигр, школьный кот. Тигр любил сидеть под деревом, на котором гнездились малиновки, в ожидании птенцов - двух маленьких вкусных птенчиков. Бедный старина Волынка! Ему и так не везло с этим его кашлем, а теперь еще вот это... Будет, конечно, расследование. Как-то примут эти новости их одноклассники? Поверят ли они в то, что Эдвард Экзетер способен на преступление? Он решил, что они поверят доказательствам - как и он сам. По крайней мере он в Англии, значит, и судить его будут по британским законам. Не то что у французов - там ему самому пришлось бы доказывать свою невиновность. Британское правосудие - лучшее в мире, оно не способно на ошибки. Точнее, он надеялся, что не способно. Вся беда в том, что он пока и представления не имел, в чем же состоит обвинение. Может, он сходил с ума - этакие доктор Экзетер и мистер Хайд? Может, именно поэтому он ничего не помнит? Сумасшедших не вешают, их запирают в Бродмур - туда им и дорога! Если у него и имеется половина-Хайд, которая шатается по округе и режет людей, значит, его половину-Экзетера тоже надо запереть. Бобби пока обращался с ним деликатно, и это само по себе подозрительно. Единственного свидетеля положено трясти гораздо крепче - особенно такого свидетеля, который ничего не помнит. Ну да, он несовершеннолетний и к тому же калека, так что полицейскому поневоле приходится вести себя очень вежливо и деликатно, чтобы его не обвинили в грубом обращении. Эдвард помнил куда более запутанные судебные процессы - им рассказывал про них Флора-Дора Фергюсон, преподаватель математики. Лизердейл должен быть абсолютно уверен в незыблемости обвинения, поэтому он и не торопится услышать то, что может показать подозреваемый. На этом месте мрачные размышления Эдварда были прерваны знакомым голосом из коридора. Нет! Пожалуйста, не надо, подумал он. Посетителей начинали пускать в два часа, а сейчас еще и девяти утра не было, но но знал этот голос и знал, что его обладательницу не остановят ни заведенные в грейфрайерзской больнице правила, ни любая, самая дородная сиделка, ни даже констебль в форме и при исполнении - последнее как раз подтверждалось голосом в коридоре: - Не говори глупостей, Гэбриел Хейхоу! Ты же всю свою жизнь знаешь меня. Я утирала тебе глаза, когда ты намочил штаны на параде в честь коронации короля Эдуарда! Если ты хочешь распотрошить этот букет в поисках пилки, давай действуй, а лучше посторонись-ка! Миссис Боджли, размахивая знакомым потертым чемоданчиком, ворвалась в палату, как Боадицея, взявшая штурмом Лондиниум. Она была большая и громогласная. Она внушала благоговейный страх. Обычно ей как-то удавалось совмещать бьющую через край радостную энергию с величественностью, не уступавшей самой королеве Марии. Сколько помнил себя Эдвард, в Фэллоу она становилась центральным событием каждого торжественного дня. Мальчики из Фэллоу боготворили ее. Сегодня она с головы до пят была одета в черное. Черная перчатка отбросила в сторону черную вуаль. - Эдвард, бедный мальчик! Как ты себя чувствуешь? - Хорошо. О, миссис Боджли, мне так жаль! В ее глазах загорелись предостерегающие огни - в палату заглядывал полисмен, чуть не задевая шлемом за притолоку. - Что ты хочешь сказать этим заявлением, Эдвард? - Я хочу сказать, я ужасно расстроился, услышав эту трагическую новость о Тимоти. - Я так и думала, что ты именно это имел в виду. Но сейчас тебе нужно следить за своими словами! - Она возвышалась над ним, как Биг Бен над зданием парламента, глядя на него поверх необъятного, затянутого в черное бюста. - Эту фразу могли принять за извинения. Я принесла твои вещи. Деньги я вынула и отдала старшей сиделке. Расписка лежит в твоем кошельке. Я принесла тебе эту книгу. Вот, смотри. Она сунула ему в руки книгу, и он пробормотал слова благодарности. - Но... - Тимоти очень лю... говорил, что это лучшая книга из всех, что ему доводилось читать, и мне показалось, что тебе не помешает чем-нибудь отвлечься. И не надо меня благодарить. Я уверена, что он хотел бы, чтобы она была у тебя. И притом, что мне лучше не задерживаться, а то констебль Хейхоу заподозрит меня в попытках сбить правосудие со следа... я хочу, чтобы ты знал, что мы... что я... ни на минуту не верили в то, что ты имеешь отношение к тому, что произошло, и ничто не заставит меня изменить свою точку зрения. Кому как не мне знать, что в этой какофонии оттуда слышался женский голос, даже если генерал и... но мы не будем обсуждать подробности сейчас, Эдвард. Как бы то ни было, я прослежу за тем, чтобы ты получил лучшего адвоката. И если для твоей защиты потребуются деньги - в случае если дела примут нежелательный оборот, - можешь рассчитывать на мою помощь. Я уже дала соответствующие указания своему поверенному, мистеру Бабкоку из "Натолл, Натолл и Шу". Так что тебе не о чем беспокоиться, и доктор Стенфорд уверяет, что твоя нога срастется, не оставив болезненных последствий. Он открыл рот, но она продолжила, прежде чем он успел что-то сказать. - Тимоти всегда очень хорошо отзывался о тебе, и в наши редкие встречи ты произвел на меня самое лучшее впечатление, Эдвард. Я знаю, что твой наставник и доктор Гиббс высоко ценили тебя, а я доверяю их суждению - почти всегда, а уж в этом случае точно. Так что не кисни. Вся эта чудовищная неприятность разрешится, я уверена. И больше мы не будем об этом говорить ни слова! С невеселой улыбкой она повернулась и выплыла из палаты. Полисмен, пятясь, выскочил перед ней. Эдвард посмотрел на книжку, лежавшую на одеяле, и у него потемнело в глазах. Вошла сиделка с вазой георгинов, которые, возможно, еще час назад росли на клумбах Грейфрайерз-Грейндж. Она подняла чемодан с пола и поставила его на кровать. - Если бы вы забрали все, что вам нужно, я бы унесла его. Старшая сиделка не любит, когда вещи лежат в палатах. Он пробормотал что-то в ответ, даже не взглянув на женщину. Книга называлась "Затерянный мир", сочинения сэра Артура Конан Доила. Он открыл ее наугад, и из нее выпала закладка. 22 Два лестничных марша вверх... Жрица задыхалась, но не снимала потной руки с плеча Элиэль. Они свернули в другой коридор, пропахший благовониями, мылом и несвежей пищей. Элиэль была слишком ошеломлена, чтобы бояться или жалеть себя. Все, что она пока ощущала, - это чувство потери: потери друзей, только что обретенной семьи, свободы, карьеры, даже своего мешка, который ей не позволили взять с собой. Отдаленное пение смолкло, словно она погружалась под землю, прочь от мира живых. Они подошли к открытой двери, и ее втолкнули внутрь. Келья была маленькой, пустой и относительно чистой, несмотря на стоявшую в ней вонь. Голый камень стен с четырех сторон, голые доски пола и потолка. Свежий на вид тюфяк, стул, маленький столик, экземпляр Красного Писания - и все. Одинокий луч света проникал сквозь маленькое оконце как бы нарочно, чтобы комната казалась еще темнее. Ни лампы, ни камина. Жрица отпустила свою пленницу и с довольным видом опустилась на стул. Стул крякнул - поя складками пропитанной потом хламиды угадывались пышные телеса. Она вытерла пот со лба рукавом. Волосы ее были убраны под красный платок. Лицо? Лица не было - сплошные складки жира. Элиэль казалось, что более жесткого лица она еще никогда не видела. - Мое имя - Илла. Ты должна называть меня "мать". Элиэль промолчала. От улыбки Иллы способно было свернуться молоко. - Стань на колени и поцелуй мой башмак. - Нет! - отшатнулась Элиэль. - Отлично! - Улыбка сделалась шире. - Вот мы и устроим небольшое испытание, ладно? Когда ты готова будешь повиноваться - когда ты больше не вынесешь, - скажи мне, что готова поцеловать мой башмак. Я буду знать, что мы сломали тебя. Мы обе будем знать. Ты вступаешь в мир беспрекословного повиновения. Она подождала ответа. Не дождавшись - нахмурилась. - Если хочешь, можем попробовать и порку. - А как же Кен'т? Илла расхохоталась, словно ждала этого вопроса. - Кен'ту молятся мальчишки и старики. Мужчины тоже не без удовольствия участвуют в его таинствах, но что-то я не помню, чтобы вокруг его храма лежало много их трупов! Женщины редко ходят в его храм - ведь Кен'т бог мужской силы. - Он мой отец? - Возможно. Богиня сделала такой намек. И это хорошо вяжется с тем, что сказал твой дед. От женщины, которой владел бог, в дальнейшем мало толку. Это Элиэль и сама знала по старым легендам: Кен'т и Исматон, Карзон и Харрьора. Когда интерес бога к женщине иссякает, она умирает от неразделенной любви. Как странно, что Пиол Поэт ни разу не использовал для пьесы эти две легенды о прекрасной любви!.. Она ведь никогда больше не увидит спектаклей Пиола. Странно слышать, как Тронг называет себя ее дедом! На каменном лице жрицы невозможно было разглядеть ни следа сочувствия. - Не думай, что из-за этого ты какая-то особенная. Ребенок смертного смертей, вот и все. По всеобщему убеждению, он еще хуже остальных. Слова "божье отродье" были самым тяжким и неприличным оскорблением. Они означали, что этот человек - лжец, мот, ублюдок и что мать его была не лучше. Элиэль вспомнила молельню Карзона и эту величественную бронзовую фигуру. Кен'т - тоже Муж. Может, ей стоило помолиться Карзону? Она ведь даже не знает имени матери. - Если ты думаешь воззвать к нему, - презрительно бросила Илла, - побереги силы. Богу зачать ублюдка - что смертному плюнуть. Так что на твоем месте я бы и не заикалась. Теперь ты служительница Великой Оис, да к тому же не самая младшая по возрасту. Так что я уж объясню тебе кое-что. Она сложила пухлые руки на коленях. - Мы получаем множество никчемных девчонок, обычно младше тебя. Но большинство из нас рождено в храме. Моя мать служила здесь жрицей, и ее мать - тоже. Мы служим Владычице вот уже восемь поколений. - А твой отец? - Кто-то из молящихся. - Илла оскалилась в улыбке. - Сотня молящихся. И не думай укорять меня этим, божье отродье. Через год-другой Владычица окажет тебе милость. Сначала тебя посвятят жрецы, ну а потом ты будешь служить ей тем же самым образом. Можешь считать это большой честью. - Но я не хочу! Толстая жрица рассмеялась, отчего тело ее заколыхалось под хламидой. - О, ты еще захочешь! Тебя подготовят как следует, и ты будешь рваться начать. Вот я - мне сорок пять лет. Я родила восьмерых детей во славу Владычицы, и мне кажется, скоро рожу еще. И ты так будешь в свое время. "Им придется приковывать меня к кровати цепью", - подумала Элиэль. Она скорее умрет с голоду в карцере. Ничего не ответив, девочка уставилась в пол. - Почему ты хромаешь? - Моя правая нога короче левой. - Сама вижу. Почему? Ты что, родилась такой? - Я выпала из окна, когда была совсем маленькой. - Очень глупо с твоей стороны. Впрочем, все равно. Это ведь не видно, когда ты лежишь на спине, верно? Элиэль стиснула зубы. - Я задала тебе вопрос, сучка маленькая! - Нет, не видно. - Мать. - Мать. Илла вздохнула: - Ты начнешь службу, ощипывая кур. Через год ты сможешь ощипывать кур и во сне. Драить полы, стирать белье... добрая, честная работа для укрощения духа. Обычно мы начинаем с обета послушания. Все же... - она нахмурилась, - все же в твоем случае Владычица дала другие указания. - Какие указания? - Мать. - Какие указания, мать? - Что следующие две недели тебя надо держать строго взаперти. Я даже не знаю, можно ли тебя будет отвести к алтарю для обета. Спрошу отдельно. И стражу у двери, надо же! - Старую жабу это, похоже, и беспокоило, и забавляло. - "Филобийский Завет"! Илла выпучила глаза. - Что? Элиэль выпалила эти слова, не подумав, и уже пожалела об этом. - Он упоминает меня. - Кто тебе сказал? - недоверчиво фыркнула женщина. - Жнец. Илла вскочила со стула с проворством, неожиданным для ее туши. Пухлой рукой она залепила Элиэль пощечину с такой силой, что та не удержалась на ногах и упала навзничь на тюфяк. В ушах звенело от удара, во рту ощущался противный привкус крови. - За это попостишься день, - заявила Илла, выходя и хлопая за собой дверью. Лязгнул засов. Окно комнаты выходило на восток. Оттуда открывался отличный вид на сланцевые крыши Нарша. Стена под окном была лишена рельефа, да Элиэль и не могла бы спуститься по ней. Высоты более чем достаточно, чтобы переломать ноги. Путь наверх выглядел не лучше, ибо до карниза оставался еще целый этаж - они подумали и об этом. Под окном лежал мощенный булыжником дворик, часть храмового комплекса, окруженный рядом больших домов за высокими каменными оградами. В просветы между домами виднелась улица, по которой спешили по своим делам люди - свободные люди. Она могла разглядеть даже куски городской стены, Наршуотер, фермы, луга. Высунувшись из окна, насколько хватило духу, она смогла увидеть луг с загоном для мамонтов. К северу и югу долина Наршфлэт переходила в холмы Наршслоупа. Холмы вздымались все выше и выше, пока наконец не сливались с горами Наршвейла. Наршвейл был виден из окна во всей красе. Жаль, подумала она, что отсюда не видно его границ - там, где небо, долина и горы сливаются вместе. Наршвейл - такая маленькая и пустынная страна. Интересно, чего это Джоалия и Таргия так собачатся из-за нее. Чуть позже она увидела, как караван мамонтов отправился в путь. Ей показалось даже, что она слышит, как трубит вожак. До них было слишком далеко, чтобы разобрать, кто сидит в паланкинах. Да и сами мамонты отсюда казались маленькими, как муравьи. Но она все равно свешивалась с подоконника, чтобы как можно дольше видеть их. "Прощай, Амбрия! Прощай, дедушка Тронг, холодный, гордый человек! Прощайте, Утиам и Гольфрен - удачи вам на Празднествах! Пусть Тион будет благосклонен к вам! Помните меня". Прислушавшись у двери, она расслышала бормотание стражников в коридоре, но слов разобрать не смогла. Некоторое время во дворике репетировал хор храмовых учеников. Вскоре после полудня вернулась Илла в обществе другой неразговорчивой жрицы - судя по всему, на случай, если потребуется применить силу. Она заставила Элиэль раздеться и забрала ее одежду, выдав взамен красную хламиду, которая оказалась ей велика, драное одеяло, кувшин теплой воды и вонючее ведерко. Она конфисковала даже башмаки Элиэль и вручила ей пару сандалий. Элиэль умоляла не отнимать у нее башмаки - без них ей было гораздо тяжелее ходить. Жрица, казалось, была довольна тем, что девочка упрашивает ее о чем-то, но вернуть башмаки отказалась. Потом она ушла, забрав с собой все, с чем Элиэль вступала утром в храм, даже амулет Тиона, и оставив ей мешок кур - ощипывать. Принесенные в жертву цыплята были покрыты запекшейся кровью и уже закоченели. Остаток дня прошел в скуке, страхе, злости и отчаянии - в различных сочетаниях. Пленница злилась на разбитую губу, на богиню, на жриц, на толстого жреца, на кур и их пух, на Дольма-Жнеца, на "Филобийский Завет" - что бы это такое ни было, - на своего неизвестного отца и неизвестную мать, на Тронга и Амбрию - за то, что бросили и предали ее, за то, что лгали ей. Она не желала читать Красное Писание и всерьез подумывала выбросить книгу в окно. Но потом решила, что за такое открытое неповиновение ее выпорют. Ближе к вечеру она поняла, что порки не потребуется. Несколько дней заточения, и она согласится перецеловать хоть все башмаки в храме. Год заточения - и она созреет для голых мужчин в альковах. 23 Георгины были только первыми в веренице букетов, что приносили в палату к Эдварду. Принесли цветы от Джинджера Джонса, его старого наставника, потом букет от учителей, потом от президента клуба выпускников, от Алисы и от дюжины друзей. Должно быть, слух о случившемся распространялся по Англии с быстротой молнии. Он даже вообразить не мог, сколько денег было потрачено на телефонные разговоры. Сиделки поддразнивали его насчет обилия поклонниц. Они ставили вазы сначала на полку, потом на пол вдоль стены, превратив унылое бурое помещение в оранжерею. Он с трудом заставлял себя смотреть на все это. Это Волынке теперь нужны цветы, разве не так? В разгар цветочной вакханалии кто-то подсунул ему контрабандный номер "Таймс". Он подозревал в этом пухленькую сиделку с лондонским выговором, но не был в этом уверен. Газета просто лежала у него на кровати, когда он повернул голову. Мистер Уинстон Черчилль отдал приказ о мобилизации флота. Отменено несколько выходных экскурсионных поездов. Франция и Россия готовятся к войне с Германией, перестрелки на границах. Он нашел и свое имя, но в заметке не было ничего такого, чего он не знал бы. В обычное время желтая пресса раздула бы из такой истории сенсацию: как же, генеральский сын убит под собственным кровом, собственным гостем. В придачу не обошлось бы без прозрачных намеков на нравы, царящие в закрытых школах. Сейчас же война и без того предлагала кучу сенсаций. Впрочем, возможно, пресса - еще один повод, из-за которого за дверью дежурит полисмен. Глаза его устали от "Таймс", и он перестал читать. Он как раз взялся за "Затерянный мир", когда услышал еще один знакомый голос, и все его мышцы напряглись. Если бы не растяжки, он спрятался бы под кровать или выпрыгнул в окно. А так - обречен! Книгу он спрятал под одеяло на случай, если ее попробуют отнять, и стал терпеливо поджидать второго посетителя, пришедшего в столь неурочное время. Преподобный Роланд Экзетер - долговязый, с изможденным лицом - под стать мертвецу, неизменно одевался в черные церковные одежды, напоминая истерзанного пыткой святого, писанного Эль Греко в самом мрачном расположении духа. Это сходство усугублялось естественной тонзурой на седой голове, этаким любительским нимбом. Лицо его напоминало морду меланхоличного, но все же самоуверенного мерина, сходство довершал резкий, пронзительный голос. Заслуженный проповедник, святоша Роли пользовался, возможно, большей известностью, чем архиепископ Кентерберийский. Алиса называла его Черной Смертью. Он ворвался в палату, обеими руками прижимая к груди Библию, затормозил и смерил племянника неприязненным взглядом. - Доброе утро, сэр, - произнес Эдвард. - Очень мило с вашей стороны зайти. - Мой христианский долг - призывать грешников к покаянию, как бы отвратительны ни были их проступки. - Вам пришлось рано выехать с Пэддингтона, правда? - Эдвард, Эдвард! Даже теперь Господь не отвратит лицо свое от тебя, если ты искренне покаешься. - В чем покаюсь, сэр? Глаза святоши Роли сверкнули. Он, похоже, уверился в виновности своего подопечного, но был не настолько глуп, чтобы затрагивать криминальные темы при дежурившем за дверью полисмене. - В гордыне, суетности и сознательном неверии, разумеется. Право же, ему не обязательно было тащиться всю дорогу до Грейфрайерз, чтобы опять завести свое. Вполне мог бы ограничиться еще одним из этих своих до невозможности напыщенных писем. - В настоящий момент я не в состоянии обсуждать такие серьезные предметы, сэр. - Эдвард до боли стиснул кулаки, спрятав их под одеялом. Не помогло. За годы, прошедшие после гибели его родителей, два Экзетера вряд ли обменялись и дюжиной дружеских слов. По счастью, в завещании губернатора особо значилось, что Эдварду должна быть предоставлена возможность закончить Фэллоу, а то святоша мог бы и вытащить его оттуда. Тут Роли не оставили выбора. Однако его представления о карманных деньгах для ученика старших классов закрытой школы сводились к пяти шиллингам на семестр: почти любой младшеклассник получал больше. Опять же по счастью, регулярную - и бескорыстную - помощь оказывал мистер Олдкастл. Эдвард намеревался взять дела в свои руки сразу же по достижении совершеннолетия, поскольку имел сильные подозрения, что деньги его родителей давно уже провалились в бездонную глотку миссионерского общества "Светоч". Пока же ему предстояло терпеть еще три года. Морщины святоши Роли сложились в подобие приторной улыбки сожаления. - Теперь-то видишь, что ты выбросил на ветер? - Что выбросил, сэр? - Все преимущества, какие были дарованы тебе. Уж не надеешься ли ты, что после этого тебя примут в Кембридж? - Насколько я понимаю, любой англичанин невиновен до тех пор, пока его вина не доказана. - Вот и дурак. Даже если тебя не вздернут на виселицу, все двери отныне для тебя закрыты. В том, что говорил старый ханжа, возможно, и была доля истины, но он откровенно наслаждался, готовясь обрушить огонь из всех орудий на лишенного возможности двигаться грешника. В его голосе зазвучало еще больше скорби. - Готов ли ты помолиться со мною, Эдвард? - Нет, сэр. Я уже говорил вам, что не добавлю к своим недостаткам лицемерие. Дядюшка подошел ближе, раскрывая Библию. - Послушай хотя бы Слово Божье! - С вашего позволения я предпочел бы не делать этого. - Эдвард вспотел от напряжения. В обычной ситуации на этой стадии разговора он извинялся как мог вежливо и выходил, однако сейчас он оказался в западне, и этот прохвост знал это. Должно быть, ради этого он и приехал. - Осознай свои грехи, Эдвард! Вспомни скорбную участь твоего юного друга, которого ты обрек на дьявольскую... - Сэр? - Это было уже слишком. - Первое послание Павла Коринфянам, - объявил Роли, раскрывая Библию. - Начнем с тринадцатого стиха. - Его голос зазвучал органной трубой. Лицемер проклятый! Он ведь явился не справиться о здоровье племянника, не спросить, что же произошло в действительности и чем он может помочь, не выразить веру в его невиновность. Он пришел издеваться. Он предсказывал Эдварду вечные муки в геенне огненной с первой их встречи и теперь полагал, судя по всему, что они наступают раньше ожидаемого. Он не мог не приехать и не понаслаждаться этим. Как только могли два брата быть такими разными? Эдвард зажмурился и подумал об Африке. Он вспомнил Ньягату, лежащую высоко в холмах у подножия горы Кения, среди лесистых ущелий, залитых вечным солнечным светом. Ему снова припомнились африканские пейзажи под безоблачным небом, бархатные тропические ночи со звездами, висевшими прямо над кронами деревьев, словно облака алмазной пыли. Перед глазами его стоял пыльный поселок с повисшим в полуденном зное британским флагом, копающиеся в пыли куры, вялые собаки, смеющиеся туземные ребятишки. Вот отец расставляет медикаменты в клинике; вот мать дает на веранде урок математики стайке чернокожих юнцов, среди которых затесалось двое или трое белых; вот старейшины, преодолевшие многодневный путь, внимают в прохладной тени эйфорбии советам или суждениям Бваны; вот заезжий англичанин, попивая на закате джин с тоником, развлекается разговором с мальчиком, будущим созидателем империи. Все это представлялось совершенно естественным - разве не так росли все белые люди? И ярче всего помнилась ему длинноногая, худющая девчонка с косичками, верховодившая всеми мальчишками. Она выбирала, в какие игры они будут играть, куда пойдут и что будут делать, и обсуждению это уже не подлежало. Он вспомнил свой ужас, когда она уехала на родину, в Англию, в загадочное древнее отечество, из которого ее родители уехали еще до ее рождения. - Эдвард? Его вновь окружали больница и боль. - Прошу прощения, сэр. Что вы сказали? Святоша Роли скорбно закатил глаза. - Как ты не видишь, что раскаяние и молитва - твоя единственная надежда на спасение, Эдвард? Он разрешит все твои сомнения. Верую, Господи! Да помоги мне, грешному! Замогильное завывание, похоже, успокаивало только охранника за дверью. Племянника же от него бросило в жар. - Благодарю вас за то, что вы не пожалели времени и сил и приехали повидаться со мною, сэр. Намеки с дядей Роландом не проходили. - Эдвард, Эдвард! Отец твой был заблудшим отступником, и посмотри, к чему это его привело! Эдвард сделал попытку сесть, и нога взорвалась жгучей болью. Он бессильно, исходя потом, опустился на подушки. - До свидания, сэр! - процедил он сквозь стиснутые от боли зубы. Его начинало тошнить. - Спасибо за визит. Розовые пятна гнева проступили на впалых щеках Роли, и он захлопнул Библию. - Ты все еще не понял? "Исход", глава двадцатая, стих пятый: "Не поклоняйся и не служи им, ибо Я Господь Бог твой. Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня". - Мне до сих пор не доводилось видеть комедии на эту тему, - вздохнул Эдвард, гадая, что за безумие кипит в этом старом маньяке. - Не поклоняться кому? - Идолам! Ложным богам! Врагу Рода Человеческого! Твой отец опозорил нашу страну, свой долг и свою расу! Перечитай, что написано в материалах расследования - как он предал невинных дикарей, отданных под его опеку... - Невинных дикарей? Они были невинными, пока ваш церковный сброд не потрудился над ними! Мои родители были бы еще живы, если бы кучка длинноносых миссионеров... - Твой отец отверг Слово Божье, презрел законы своего народа и продал душу Диаволу! Это сработало. - Вон! - вскричал Эдвард, отчаянно дергая за шнур звонка. - Убирайтесь, пока я не швырнул в вас чем-нибудь! - Я предупреждал его, что Бога не обмануть! - Сестра! Констебль! Сиделка! - Снизойди к нам, погрязшим во грехе... - декламировал его дядя, закатив глаза так, словно разглядывал электрическую лампочку на потолке. В дверях появился долговязый полисмен. По коридору торопились шаги. - Выведите отсюда этого маньяка! - крикнул Эдвард. - ...во грехе, что так просто дается нам... - Сестра! Он сумасшедший и меня с ума сведет! Он оскорблял моих родителей! - Ибо написано... - У него мания проповедовать! Уберите его отсюда! - Чтобы его слова подействовали, Эдвард схватил миску в форме почки и швырнул ее, целясь в книгу, которую его дядя прижимал к груди. К несчастью, в это мгновение старик повернулся. Миска, описав в воздухе плавную дугу, ушла в сторону. В палату вступила старшая сиделка, и тут же послышался звон, означавший, что Эдвард попал в вазу. Она смерила его стальным взглядом: - Что все это значит? - Он оскорблял моего отца... Слишком поздно он заметил выражение лошадиного лица святоши Роли. Он не мог уже взять назад ни своих слов, ни своих действий. Он проявил насилие! Старшая сиделка что-то сказала - он не слышал, как не видел и крупной, ширококостной женщины в накрахмаленном халате и белой шапочке. Вместо нее он видел обвинителя в черной мантии и парике. Он слышал требование ответить присяжным на один-единственный вопрос. Он знал: этот вопрос неизбежен. Неизбежен, как ночь, приходящая на смену дню: - Вспомните, приходилось ли вам обсуждать вашего отца с Тимоти Боджли? 24 Подозреваемый ездил в Париж и обратно с Джулианом Смедли - следовательно, тот являлся несомненным свидетелем. Семейство Смедли обитало в усадьбе "Нанджипур", Реглен-крисчент, Чичестер, а Лизердейл мог позволить себе еще одну поездку в этом шикарном авто, что предоставил в его распоряжение генерал Боджли. "Нанджипур" оказался одним из длинного ряда одинаковых домов. При весьма впечатляющем фасаде, перед которым красовался палисадник с цветущими розами, бегониями и аккуратно стриженными зелеными изгородями, внешне дом ничем не отличался от своих соседей по эту сторону улицы. Интерьер же его, в котором царила невообразимая духота, напоминал музей восточного искусства: плетеные кресла, персидские ковры, медные столики, лакированные каминные экраны, идолы с бесчисленным количеством рук, фантастически безвкусные фарфоровые вазы, слоники из слоновой кости. Англичане всегда славились страстью к коллекционированию. Горничная проводила Лизердейла в гостиную с плотно задернутыми шторами и, как следствие, темную настолько, что обстановку почти невозможно было разглядеть. Там он и встретился с Джулианом Смедли. В эти банковские каникулы на юном Смедли были фланелевые брюки с острой, как бритва, складкой, пиджак с медными пуговицами и то, что, судя по всему, являлось форменным галстуком Старого Выпускника Фэллоу, - парнишка был слишком молод, чтобы состоять в клубах Старых Кого-То-Там-Еще. Его ботинки сияли, как черные зеркала. Он напряженно сидел на краешке жесткого кресла, сложив руки на коленях и подслеповато глядя на гостя. Он добавлял "сэр" к каждой произнесенной фразе. Он сказал, что ему семнадцать, но казался моложе своих лет. Вполне естественно ожидать некоторой замкнутости от всякого, кто оказывается втянут в расследование убийства, а Смедли, похоже, и без того отличался застенчивостью. Возможно, он был бы чуть более открытым, имей Лизердейл возможность поговорить с ним наедине. Однако его отец присутствовал при беседе - на что он, несомненно, имел полное право, ведь мальчик считался несовершеннолетним. Сэр Томас Смедли был отставным чиновником из Индии - крупный, шумный, властный человек. Он извинился за то, что не совсем в форме: "Отхожу от приступа застарелой малярии". Он и впрямь выглядел не лучшим образом - тяжело дышал, и руки заметно дрожали. Тропические болезни - вот вам еще одно приобретение, которое получают англичане за то, что несут свет в отсталые уголки земного шара. Сэр Томас предложил шерри с печеньем, от которых Лизердейл вежливо отказался. Тем временем хозяин начал разговор десятиминутной гневной тирадой, обличающей проклятых немцев: - Банда хвастливых хулиганов, так и знайте. Да они всегда были такими. Покажи им кулак - и они будут ползать перед тобой, попробуй вести себя по-благовоспитанному - и они будут тебе грозить. Совершенно не представляют, как вести себя с туземцами. Устроили из своих колоний бардак - из всех до единой. Их и ненавидят повсеместно. В Юго-Западной Африке, в Камеруне, в Восточной Африке - везде бошей терпеть не могут. Готтентоты проучили их немного в шестом году - ну да вы и сами помните. Жаль, этого им мало оказалось. Теперь думают, что им и из Европы удастся сделать бардак. Кто силен - тот прав, так они говорят. Ну что ж, их ждет небольшое разочарование. Русские будут в Берлине к Рождеству, если только их не опередят французы. И так далее. Лизердейлу с трудом удалось перевести разговор на интересующую его тему. Сэр Томас остался сидеть, дрожа и хмурясь, пока его сын излагал свой рассказ. Потом отец опять вмешался в разговор, объяснив, почему послал сыну телеграмму в Париж с требованием немедленно вернуться - подчеркивая то, что это ему подсказало знание политики и здравый смысл. Одному догонять товарищей на континенте, где разгорался военный пожар, нечего было и думать. Молодой Экзетер тоже решил вернуться в Англию. Любое другое решение было бы неверным. В то же время сэр Томас даже не заикнулся, что мог бы пригласить друга своего сына погостить у них - в этих-то неожиданных обстоятельствах. Соглашался ли с ним молодой Джулиан? Если нет, то почему? Если не соглашался, то почему Экзетер предпочел гостеприимство Боджли? Пока Лизердейл раздумывал, как бы ловчее задать эти вопросы, он предложил другой: - В каком настроении находился Экзетер? - Настроении?.. Сэр? - Мальчик вылупил на него глаза, как идиот. - Был ли он разочарован? - Сначала - да, сэр. Но ему, разумеется, не терпелось принять участие... сэр. Лизердейл ощутил волнение, как гончая, учуявшая след. - Участие в чем? - В разгроме немцев, сэр. Мы с ним собирались записаться добровольцами, сэр. Ложный след. Сэр Томас издал носом звук, долженствующий означать презрение. - Экзетер сломал ногу, - сказал Лизердейл. - Ему потребуется некоторое время... Он не оставил презрение без внимания. Впрочем, отсутствие приглашения - тоже. Он сверил несколько дат и записей, потом обратился к отцу: - Вы знакомы с Экзетером, сэр Томас? - Кажется, Джулиан представлял нас друг другу. Да он его на дух не переносит! Оказывается, не весь мир в восторге от Эдварда Экзетера. Что ж, еще один покров долой. - И что вы о нем скажете, сэр? Смедли-старший побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Неожиданно он сделался очень осторожным. - Не думаю, что знаю его настолько хорошо, чтобы высказывать какое-то мнение, инспектор. Это могло быть и правдой, но это не означало, что таковое мнение у сэра Томаса отсутствует, а если оно имеется, то должно на чем-то основываться, пусть это и не слишком убедительно с точки зрения показаний в суде. - Его наставник ценит его очень высоко, - сказал Лизердейл. Сэр Томас испустил громкое "Хррумф!". - Но вы спокойно отпустили с ним своего сына в Европу, не так ли? Снова "Хррумф!". - Ну, они дружили. - Отец бросил на сына взгляд из категории "Вот-Видишь-Я-Же-Тебе-Говорил". - И потом, это было всего на несколько дней, пока они не догонят доктора Гиббса с остальными... Лизердейл ждал. Сэр Томас снова откашлялся. - Виновен до тех пор, пока не докажут невиновность, так, кажется? Должен сказать, я ничего не имею против самого мальчика. Чертовски классный подающий. Вроде бы хорошо воспитан. Я видел, что Фэллоу творит чудеса. Там даже еврейчик один учился в мои годы... Ладно, это совсем другая история. Новая пауза. Лизердейл уже знал способ. - Вы знаете что-нибудь про его семью, сэр Томас? - Только по слухам. - И каковы эти слухи? - Ну, ньягатское дело, конечно. - Трагедия? - Скандал! Вы читали заключение комиссии, инспектор? - Собираюсь. Кстати, не изложите ли вы мне основные моменты? Только этого поощрения сэру Томасу и не хватало. - Просто неслыханно! Если бы Экзетер остался жив, его бы вышвырнули со службы. Хорошо еще, если бы не посадили куда следует. Шайка мятежников выходит из джунглей и сжигает правительственный пост! Белые женщины изнасилованы и убиты! Дети! Ни одного уцелевшего. Стыд да и только! Если бы Экзетер держал соответствующий отряд, как положено, ничего бы не случилось. Позор! Ну и всякая другая грязь тоже вылезла наружу... - Что именно? - Да само то, как он себя держал. Цели и мотивировки. Этот человек сам превратился в туземца, инспектор! Варварские языческие пережитки, давно выкорчеванные в других районах, там дозволялись. Шаманы и прочие подобные гадости. Дороги, которые полагалось построить, но не построили. Миссионерам и предпринимателям не оказывали поддержку - в некоторых случаях их просто выставляли вон. Члены комиссии были настроены предельно критически. Его начальство получило серьезную выволочку за то, что не смотрело за ним как следует. В полутемной комнате взгляд сэра Томаса казался таким же свирепым, как у окружающих его языческих идолов. Его сын все смотрел в пол, стиснув кулаки, и молчал. Его спина застыла как каменная. Значит, Экзетер провел детство в необычно отсталом даже по колониальным меркам окружении. Это ничего не доказывало. Но это могло объяснить весьма странный документ, найденный Лизердейлом в личных вещах подозреваемого. - Мистер Смедли? - тихо спросил Лизердейл. Джулиан беспокойно поднял глаза: - Сэр? - Не выказывал ли Эдвард Экзетер желания пойти по стопам отца? Я имею в виду, в колониях? Сэр Томас фыркнул: - Да они еще одного Экзетера к себе на пушечный выстрел не подпустят! - Не совсем справедливо по отношению к мальчику, а, сэр? Смедли-старший вздрогнул и вытер выступившую на лбу испарину носовым платком. - Есть ряд имен, о которых людям лучше не напоминать, инспектор. У вас еще есть вопросы к моему сыну? - Только один, надеюсь. Что вы думаете об Эдварде Экзетере, мистер Смедли? Джулиан бросил на отца быстрый взгляд и сделал попытку сидеть еще прямее, что вряд ли было возможно. - Он порядочный человек, - упрямо сказал он. - Он честный. 25 Минуты в больнице ползли медленнее улитки. Обед давил на желудок тяжелее, чем якорь линкора: бобовый суп, жаркое из баранины, жирный пудинг, заварной крем с комками. Он сделал попытку - практически безуспешную - написать благодарное письмо Боджли. В его туманных воспоминаниях о визите в Грейндж мелькал относительно ясный образ Волынки, проклинающего свою астму за то, что из-за нее он не сможет попасть на войну. И вот он сам лежит беспомощный с чертовой раздробленной ногой. Три месяца! За это время война кончится, а если и не кончится, все их ребята будут опережать его на три месяца. Надо же, как не повезло! Ну, конечно, не так, как Волынке... На последний день рождения Алиса подарила ему славный письменный набор в кожаном футляре, который, к счастью, не затерялся в Париже. Письменный набор с его золотыми инициалами на крышке и с кармашками для конвертов, марок и ждущей ответа корреспонденции. Отложив письмо Боджли, он вынул из одного кармашка два истертых на сгибах листка. Он знал их содержание наизусть, но перечитал еще раз. Потом принялся переписывать их один к одному. Письмо датировалось днем резни в Ньягате, и почерк был его отца. "Дорогой Джамбо. Для нас с миссис Экэетер было приятным сюрпризом и подлинной радостью неожиданное появление в нашем уголке Маклина. Хотя ситуация за несколько последних лет значительно улучшилась, его путешествие из Долины Царей оказалось трудным, как и ожидалось. Пробудь он в Момбасе три лишних дня, и мы могли бы разминуться с ним. Разумеется, это письмо опередит нас не больше чем на неделю. Надо ли говорить, что новости, которые он принес, - я имею в виду твое перемещение - также изрядно порадовали нас. Не говоря о том, что нам не терпится воссоединиться с сыном и нашей приемной дочерью, что само по себе уже достаточный повод для поездки на старую родину, твое присутствие там и перспектива шумных застолий в твоем обществе также греют наши души!" Кто такой Джамбо? Кто такой Маклин? В списках жертв резни значился некий "Соме Маклин, эсквайр, из Суррея". Однако заключение комиссии не давало объяснения тому, кто это такой и что он делал в Ньягате. Просто старый друг? Что тут такого необычного? Но дальше письмо становилось более странным. "Твоя новая интерпретация, о которой мне сообщил Маклин, показалась мне весьма убедительной, хотя не в меньшей степени тревожной! Тебя надо поздравить с тем, что ты открыл нечто, что стоило бы давно обнаружить всем нам и мне в особенности, но чего мы так и не сделали. (Его назвали в честь отца миссис Экзетер!) Увы, в этом случае интуиция, которая, как правило, способствует проникновению в суть вещей и смягчает дурные предчувствия, наоборот, скорее лишь породила немало новых загадок!" Единственным известным Эдварду человеком, названным в честь его деда, был он сам. Но какое до этого дело Джамбо, кем бы этот Джамбо ни был? Тем не менее он прямо упоминался в письме еще раз. "Хотя соображения дружбы, благодарности и личного уважения склоняют меня нехотя, но пойти навстречу, дорогой Джамбо, ужасная родительская ответственность отговаривает меня дать разрешение на личную встречу. Мальчик слишком юн, чтобы осознать свою ответственность. Давай сойдемся на том, что он будет полностью проинформирован до критической даты, и - хотя он и тогда будет еще очень молод - решение целиком и полностью зависит от него самого. Мы передали кентской группе жесткие инструкции абсолютно никому не выдавать его местонахождение. Надеюсь, ты понимаешь, что мои личные опасения здесь ни при чем. Его мать всем сердцем поддерживает меня в этом решении. Возможно, нас можно упрекнуть в излишней предосторожности, но мы оба считаем, что "тише едешь - дальше будешь". Ты, наверное, будешь рад услышать, что я тоже склоняюсь в пользу того, чтобы порвать цепь. Сопелка пытался обратить меня со всем своим доморощенным красноречием, но пока что безуспешно". Пять дней назад, шагая по Елисейским полям, Эдвард вдруг сообразил, что человека по имени Соме Маклин вполне могут звать за глаза "Сопелкой", особенно если он славится красноречием. "Я по-прежнему не горю желанием перевернуть весь мир вверх тормашками. Хорошо известно, что именно вымощено благими намерениями, и моя работа лишь утвердила меня в уверенности, что еще лучшие намерения только чуть уменьшат уклон этой дороги. Невозможно отнять половину культуры и надеяться при этом, что оставшаяся будет процветать. Я по крайней мере старался держать таких умников подальше отсюда и сохранить столько исконных обычаев, сколько осмелился. Ну, например, я не запретил военных похождений молодых мужчин Ньягаты, хотя во всех остальных районах они запрещены уже давно. Это ведь не война в традиционном европейском понимании. Она ведется не ради рабов или земель. Это ритуальные поединки на копьях и щитах, редко приводящие к серьезным травмам самих мужчин и уж никогда не задевающие женщин и детей. Они ненамного грубее сельского матча в регби, и на этом основывается все здешнее понятие мужественности. В соседних районах без этого рухнула вся культура. Я не сомневаюсь, что информация о моей внеслужебной деятельности рано или поздно попадет к руководству в Лондоне. Меня могут подвергнуть острой критике, но это не так важно. Я надеюсь и верю, что мы по крайней мере смягчим неизбежный удар. Что касается религии, не мне говорить тебе об опасности легкомысленных экспериментов в этой области! Даже плохая вера, но поддерживающая какую-то стабильность, лучше смуты..." На этом письмо обрывалось. Его последние слова. Критиковать? О, отец, как они тебя критиковали! Они растерзали твой труп на клочки в элегантных залах собраний Уайтхолла. Они развесили эти клочки по мостам, чтобы весь мир мог поглумиться над тобой. Через три дня после того, как были написаны эти строки, мальчик с побелевшим лицом был поспешно вызван в кабинет директора Фэллоу. Но уже до этого он успел увидеть утренние газеты. Телеграмма из Лондона пришла через два часа. Одно это было достаточно тяжело. Гораздо тяжелее оказалось читать письма мертвых уже людей, продолжавшие приходить еще два месяца. Письма, полные радужных планов поездки на родину, воссоединения семьи. Каждую неделю новый корабль швартовался в Лондоне, и рана открывалась вновь, не успев зарубцеваться. Еще через год, когда на ране появилась корочка и он мог даже улыбаться, не чувствуя себя виноватым, - именно тогда это ужасное заключение комиссии снова отворило кровь. А еще через два месяца какой-то безмозглый адвокат прислал ему ящик родительских вещей, каким-то образом избежавших огня. Хорошо еще, святоша Роли не догадался сказать ему о них. Они пролежали у него на чердаке до прошлой недели. По дороге в Париж Эдвард задержался на ночь в Кенсингтоне, чтобы забросить туда все барахло, оставшееся у него после Фэллоу. Только тогда он нашел этот ящик, а в нем - необычное письмо. Что все это значило? Кто такой Джамбо? Что еще за Долина Царей? Мистер Олдкастл из министерства по делам колоний проживал в Кенте - может, он имеет какое-то отношение к упоминавшейся в письме кентской группе? Единственный, кто мог бы ответить на эти вопросы, был сам мистер Олдкастл. Теперь, когда Эдварду некуда было спешить, он собирался переслать ему копию письма. Оригинал он сохранит навсегда - последние отцовские слова. Шум шагов и гул голосов в коридоре объявили, что пришло время для посетителей. Алиса точно придет, она никогда не опаздывает. Эдвард отложил письмо и скрестил пальцы. Как только может кто-то дышать спокойно?.. Алиса была первой, кого он увидел в Англии, - она приехала в Саутгемптон встречать его. Спокойная юная леди лет пятнадцати, стоявшая на причале с теткой Гризельдой: Роланд оказался слишком занят, чтобы уезжать из города. Эдвард встретился с ним в тот же вечер, и они с первого взгляда невзлюбили друг друга. Взаимная неприязнь вскоре переросла в непримиримость характеров. Возможно, только Алиса и Гризельда удержали перепуганного двенадцатилетнего подростка от самоубийства в те первые недели в этой странной зеленой, сырой, каменной Англии, полной туманов и бледных лиц. Он отправился в Фэллоу осенью, и то, что для всех остальных новичков казалось кошмаром чужого окружения и одиночества, стало для него блаженным облегчением. Той зимой Гризельда покинула этот мир - тихая, добрая женщина, чем-то похожая на мышку, оказавшаяся не в состоянии выдерживать своего знаменитого, фанатичного, властного мужа. С тех пор Роланд сделался значительно хуже - громче, эксцентричнее, нетерпимее. Конечно, школа лишила его и общения с Алисой. Они виделись редко, но их письма долетали через Англию за один день, не то что двенадцать недель, за которые доходила почта до Кении. Когда бы ему ни стало одиноко, он писал Алисе и через два дня получал ее ответ, полный спокойного утешения и ценных советов. Шли годы. Оглядываясь назад, он понимал, что ему стоило написать родителям, как обстоят дела между ним и преподобным Роландом. Но это значило стать доносчиком. Нет, Эдвард не мог так опуститься. Ему и в голову не приходили такие слова, как "трагедия", "наследство", "душеприказчик"... Планы воссоединения семьи строились, обдумывались - и все это резко оборвалось неожиданной резней, случившейся за несколько дней до отъезда Экзетеров из Ньягаты. Корабль, который должен был доставить их на родину, привез подробности их смерти. Еще до трагедии Роланд Экзетер выказал очевидное стремление обратить племянника и племянницу в свою веру - такую, какой он ее понимал. Завещание его брата называло его опекуном осиротевшего мальчика и дважды осиротевшей девочки, и он повел себя, как миссионер, заполучивший в свои руки двух каннибалов, дабы спасти их от геенны огненной. Эдвард остался в Фэллоу, но поднял знамя свободы и встал на баррикады. Он сделался верным наследником отцовского скептицизма, ведя партизанскую войну - правда, на значительном расстоянии от противника. Ноги его не было в церкви со времени поминальной службе по жертвам Ньягаты. В коридоре снова сделалось тихо. Может быть, она не придет? Может, ей пришлось срочно уехать в Лондон, или ему просто приснилось вчера ее присутствие? "Будь я верующим, я бы сейчас молился". В присутствии других девушек он краснел, заикался и старался убраться от них подальше. С Алисой он мог часами просто стоять и улыбаться. После общения с ней у него болели скулы - от улыбки. Он не видел ее с того самого дня рождения. Тогда он исхитрился получить внеочередное освобождение от уроков, чтобы поздравить ее. Исхитрился потому, что его опекун не удосужился пригласить племянника - да он, поди, и не знал ничего про день рождения. Правда, не обошлось без помощи Дэвида Джонса - Джинджера. Но старый прожженный воспитатель давно уже знал, откуда ветер дует. Разница в три года казалась теперь не такой уж существенной. В Африке это было пропастью между большим ребенком и маленьким ребенком. В Англии - между мальчиком и девушкой. Теперь ей двадцать один, но и он уже мужчина, разве что официально не достигший совершеннолетия. Он вырос до пяти футов и одиннадцати с тремя четвертями дюймов. Весной он даже начал отращивать усы. Результат оказался не совсем удовлетворительным, да и Алисе это явно не очень понравилось, так что усы он сбрил, вернувшись в Фэллоу. Главное, что попробовал. В затихшем коридоре звонко простучали каблучки. Он затаил дыхание. Вошла Алиса. Выглянуло солнце, запели птицы. Она всегда производила такой эффект, даже в унылой бурой больничной палате. Она прошла прямо к кровати, и на какое-то безумное мгновение Эдварду показалось, что она поцелует его. Но она только выгнула дугой брови и протянула ему плетеную сумку, полную книг. Он положил все это на край кровати. Даже при ее стесненных обстоятельствах Алиса одевалась очень хорошо. На ней было сегодня что-то темно-серого цвета, под цвет глаз - бумажная ткань в складочку от локтей до колен, с широким поясом на талии. Бог знает, что там еще носят леди под этим. Должно быть, ей жарко в такой день, но на внешности ее это не отражалось. Она сняла свою украшенную розами шляпу и положила ее вместе с зонтиком в ноги кровати. Потом придвинула стул. Ее глаза оценивающе изучали его. Он понял, что смотрит на нее застывшим взглядом. - Спасибо, что пришла. - Пришлось пообещать, что мы не будем говорить о деле. - Она ткнула пальцем в сторону двери, изобразив, как кто-то пишет. - Ты выглядишь заметно лучше! - Она улыбнулась. - Я рада. - Обыкновенно врачи рекомендуют в подобных случаях поцелуй. - Нет, это всего лишь предрассудок. Поцелуи чрезмерно возбуждают пациентов. - Они полезны для сердца и улучшают кровообращение. - Я не сомневаюсь. Нет, серьезно, как ты себя чувствуешь? - Скучно. - Нога очень болит? - Дергает время от времени. Нет, я вполне тип-топ. В форме. - Ты сбрил усы! - Это все ветер в начале июня - он виноват. Алиса окинула выставку цветов одобрительным взглядом. - Впечатляюще! От судебных клерков и душеприказчиков, или имеются и личные? Алису нельзя было назвать красавицей. Ее волосы были неопределенного каштанового цвета, хотя блестящие и ухоженные. Зубы ее могли бы показаться кому-нибудь великоватыми, нос выиграл бы, будь он на полдюйма короче. В общем, ее лицо можно было бы охарактеризовать как лошадиное - только не вслух и не при Эдварде. Зато такого спокойного юмора, как у нее, не было больше ни у какой женщины. Он не променял бы ее ни на кого в мире. - Дядя уже навещал тебя? - Навещал. Ты еще не отобрала у него свои деньги? - Такие дела требуют времени, - доверительно сказала она. - Пока Нил замерзнет? Он ведь тратит все на своих проклятых каннибалов! Он несет им свет Истины, сжигая твои пятифунтовые банкноты! - Я не уверена, что это самое точное сравнение. Она пожала плечами и посмотрела на часы - его подарок на день рождения, купленный на деньги, отложенные из регулярных поступлений от мистера Олдкастла. - Ладно, посмотрим. Не будем терять времени, разговаривая о Черной Смерти. Миссис Питере была лапочка, но мне обязательно надо успеть на поезд три сорок. Скажи мне, что случилось в выходные на Троицу. - На Троицу? Ей-богу, это когда я затащил самую прекрасную девушку в мире в парк и объяснил... - Не в Лондоне. В Фэллоу. - Она снова предостерегающе покосилась на дверь, за которой, наверное, строчил пером полисмен. - Тут меня выследил у гостиницы ваш Джинджер Джонс. Он и передал мне эти книги для тебя. Он хочет, чтобы их потом вернули. Насколько я поняла, это все пикантные французские романы, которые он не осмеливался давать вам читать, пока вы были учениками. - Ты думаешь, это в моем вкусе? Она одарила его мимолетной улыбкой. Интимной, тайной улыбкой, означавшей в детстве какую-нибудь очередную проказу, а теперь намекавшей на более желанные возможности, - во всяком случае, он так надеялся. Когда-нибудь скоро... - Ты теперь взрослый. Знаешь, а если тебя будут долго держать на вытяжке, ты станешь еще выше. Только вот будет ли тогда вторая нога доставать до земли? Так вот, в тот выходной на Троицу, когда тебя отпускали в Лондон, к вам в Тюдор кто-то залезал ночью. Взлом. Что ей до этой ерунды, когда у них всего час на встречу, а будущее грозит рухнуть в тартарары - его собственное будущее, империи, Европы... Зачем обсуждать бессмысленные школьные шалости? Однако выражение ее лица говорило, что это важно, и он не стал спорить. - Джинджер Джонс знает об этом больше моего. Только он раньше не говорил, что это взлом. Бобби он рассказывал, что входная дверь осталась запертой изнутри. Несколько ребят из старших классов проснулись от хрипа. Что бы это ни было, но их дверь тоже была на защелке. Младшие утверждали, будто видели женщину, бродившую по спальням. Правда, они тогда не были слишком уверены в этом, потому что только что заснули. Странное дело, верно, но никто его так и не распутал. - Он посмотрел на девушку - она недоверчиво нахмурилась. - Мы обсуждаем компанию из трехсот молодых особей мужеского пола. Ты ждешь от них благоразумия? Алиса покосилась на лежащую рядом с ней "Таймс", взяла ее и стала обмахиваться ею, как веером. - Он говорил что-то про копье. - Да? - Значит, Джинджер рассказал ей об этом... - Верно, в моей комнате в Тюдоре кто-то оставил зулусский ассагай с выставки Матабеле. Она как раз проходила тогда в главном здании. Вот и все. Возможно, кто-то болтал о том, что ночью я был в городе. Отличников часто не любят, особенно если они вздули кого-то. Но я неделями до этого замечательно держал себя в руках - в ожидании встречи с тобой. Если не считать ассагая, ничего не пропало или... Что-то не так? - Где находилось это копье, когда ты нашел его? - Его нашел Джинджер Джонс. Это он устроил обыск. У него ведь ключи от всех комнат. - Оно торчало, проткнув насквозь матрас? - Так он сказал. Чего это он снова оседлал любимого конька? Алиса покосилась на дверь, дав ему возможность полюбоваться на себя в профиль. В профиль она казалась еще красивее, прямо как славная королева Бесс в расцвете лет. - Мистер Джонс думает, не предполагал ли тот, кто проткнул твою кровать, что ты будешь лежать в ней. Твое имя ведь написано на двери, верно? Кто бы это ни был, сначала он забрался в центральное здание и нашел твое имя в списках. Мистер Джонс говорит, кто-то шарил и там. Потом этот кто-то выдернул из стены две стальные петли - чтобы взять копье, - отправился в Тюдор и нашел твою комнату. Тебя не было, и он в приступе разд... Эдвард рассмеялся и больно дернул ногу. - Запирать и отпирать двери не с той стороны? Одно дело замок, совсем другое - задвижка! Старина Джинджер совсем спятил! Алиса, казалось, не заметила, как он вздрогнул. Она улыбнулась. - Он признался, что читает эти жуткие дешевые книжки ужасов, которые конфисковывает. - Девушка озабоченно вздохнула. - Он считает, что имела место вторая попытка, только на этот раз не того... - Она выгнула бровь, предлагая Эдварду договорить за нее. - Боже! А я-то считал, что старина - один из самых здравомыслящих людей в Фэллоу. Ну с какой стати кому-то убивать меня? У меня нет денег. Если святоша Роли и оставит мне хоть что-то от родительского наследства, то это составит не больше нескольких сотен. У меня нет врагов, во всяком случае, я не могу вспомнить. "Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом, иль трупами своих всю брешь завалим..." Почему это ему на ум пришли эти строки? Ах, да, бредовый сон с диккенсовским персонажем, уверяющим, что он и есть мистер Олдкастл. С ночи прошло Бог знает сколько времени, а сон все держится в памяти. В пролом, друзья? - Враги могут быть у каждого, - рассудительно сказала Алиса. Он вспомнил про письмо, но решил не беспокоить ее до тех пор, пока не поговорит с мистером Олдкастлом. - Ты имеешь в виду мои мозги, смазливую внешность, может, еще персональный магнетизм? Ну, допустим, они возбуждают зависть, где бы я ни появился, но этого можно ожидать. Ревнивые поклонники - вот серьезная угроза. Представь себе: увидев пламенную любовь, которую ты пробуждаешь во мне своим игривым взглядом, и воспылав ревностью, какой-то ублюдок пытается устранить меня с поля. Вот только кто он - этот копьеносец, что открывает щеколды с другой сто... Алиса удивленно приподняла брови, и он смолк, ощущая себя идиотом. Она молчала, но ее глаза сказали ему достаточно. У Джинджера Джонса имелся повод настаивать на своей теории. Объясни одно вторжение, и ты сможешь объяснить второе? Кстати, запертая изнутри дверь в Грейндж делает Эдварда Экзетера единственным возможным подозреваемым в убийстве Тимоти Боджли. - Это занятная проблема, - протянула она, поигрывая перчатками. - А что насчет той женщины, которую - как им казалось - видели ребята? Они рассказывали о ней до или после того, как обнаружили запертую дверь? - Представления не имею! Что-то мне не верится, что ты проглотила все это. Ты ведь обычно отличаешься благоразумием! - Мальчикам можно верить? - Славные ребята, - признал он. - Мистер Джонс сказал еще, что ты, возможно, уловил какие-то намеки, которые не заметили воспитатели. Он говорит, так бывало часто. - Не в этом случае. Большинство ребят винят во всем суфражисток. Директор рвал и метал. Он отменил половину каникул, потому что никто не признался. - Это обычная практика? - Общее наказание или то, что никто не сознался? - И то, и другое. - Нет. Ни то, ни другое, - признался он. И еще более странным было отсутствие ропота со стороны безвинно пострадавших. Перед его глазами вдруг возник образ маленького серьезного Коджера Карлайля с веснушками, пылающими от возбуждения. Он взахлеб говорил что-то про женщину с длинными кудрявыми волосами и белым как мел лицом. Но это же точь-в-точь описание того кошмара, что до сих пор терзает Эдварда! Коджер и дожив до ста лет не сможет сочинить убедительной лжи. Это, должно быть, простое совпадение! Или, валяясь в бреду, Эдвард вспомнил этот рассказ и переместил его в другую историю? С минуту он просто смотрел на Алису, прежде чем понял, что она серьезно озабочена. - Ладно, забудь эту ерунду, дорогая! С тех пор прошли месяцы. Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось в Грейндж, - тому, о чем мы не должны говорить. Давай лучше поговорим о нас. - А что с нами? - Я тебя люблю. Она покачала головой: - Я нежно люблю тебя, но по-другому. Тут не о чем говорить, Эдвард. Давай не будем снова об этом! Мы в близком родстве, и я на три года старше... - С годами это значит все меньше и меньше. - Чушь! В тысяча девятьсот девяносто третьем мне исполнится сто лет, а тебе только девяносто семь, и ты будешь бегать за юбками, вместо того чтобы катать меня на кресле с колесиками. Я надеюсь, мы навсегда останемся друзьями, Эдди, но не более того. Он подвинулся, чтобы устроиться поудобнее, хотя перепробовал уже все варианты и ни один не оказался по-настоящему удобным. - Милая Алиса! Я же не прошу тебя сейчас о согласии... - Именно это ты и делаешь, Эдвард. - Никаких окончательных решений, - отчаянно сказал он. - Мы еще слишком молоды. Я просто прошу тебя рассматривать меня в качестве серьезного претендента - на равных с остальными. Я хочу только, чтобы ты думала обо мне как... - Это твое последнее предложение. Вначале ты просил о гораздо меньшем. Теперь она обмахивалась еще ожесточеннее. Он провел рукой по взмокшей голове. Да, женские одежды не приспособлены к такому жаркому лету. По-своему ему повезло - на нем только бумажная рубашка. Впрочем, как мужчина вообще может взывать к женщине, валяясь на спине с задранной вверх ногой? - Извини меня за настойчивость. Спишем ее на преходящую юношескую нетерпеливость. Ты сама сказала, что не собираешься принимать окончательных... - Эдвард, замолчи! - Алиса хлопнула газетой по колену. - Выслушай меня внимательно. Наш возраст мало что значит - в этом я с тобой согласна. Проблема не в этом. Во-первых, я никогда не выйду замуж за кузена. Наша семья и без того достаточно странная, чтобы добавлять еще и кровосмешение. Во-вторых, я не отношусь к тебе как к кузену. - Это уже многообещающе. - Я отношусь к тебе как к брату. Мы росли вместе. Я действительно люблю тебя, сильно люблю, только не так, как тебе хотелось бы. Девушки не выходят за своих братьев! Они и не хотят выходить за братьев. И в-третьих, ты не принадлежишь к тому типу мужчин, за кого я хотела бы выйти замуж. Он вздрогнул: - Что у меня не так? Она печально улыбнулась: - Я ищу пожилого богатого промышленника, бездетного и со слабым сердцем. Ты - романтически настроенный студент-идеалист с горящими глазами и в придачу здоровый, как бык. Эдвард вздохнул: - Раз так, позволь мне быть твоим вторым мужем. Помогу тебе промотать наследство. В конце концов они перешли на более приятные для обоих темы, вспоминая детские годы в Африке. Все белые, кого они знали, погибли при резне, но их друзья-туземцы выжили. Они говорили еще о множестве самых разных вещей, но не о том, о чем ему хотелось бы говорить, - не об их совместном будущем. Несколько раз он ловил себя на мысли, что лежит, словно дохлая овца, бестолково улыбаясь ей, счастливый одним ее присутствием. Наконец Алиса посмотрела на часы, негромко взвизгнула и вскочила. - Мне пора бежать! - Она стиснула его руку. - Береги себя! Остерегайся зулусских копий. Он почувствовал на щеке божественное прикосновение ее губ. Запахло розами. Потом она ушла. Позже он просмотрел книги, присланные Джинджером Джонсом, и пришел к выводу, что они решительно не из тех, которые ему хотелось бы прочитать, лежа на больничной койке. А может, и вообще никогда. Это все из-за моего романтического идеализма с горящими глазами, подумал он. Большинство книг оказалось изрядно потрепанными, словно старик многократно их перечитывал или они часто переходили из рук в руки. Потом он случайно наткнулся на закладку, на которой красовалась надпись зелеными чернилами: Noel, 1897 Vous Inculper, Auant de savoir ce lui qui est arrivee, Gardez-vous Bien. [Рождество, 1897. Обвинить вас, пока не найдут, куда он делся. Поосторожнее (франц.)] Подобные надписи имелись в каждой книге, каждая - чернилами нового цвета и другим почерком. Из этого можно было сделать вывод, что констебль Хейхоу не знает французского. Разместив книги в алфавитном порядке и прочитав все отдельные записи как целое письмо, Эдвард перевел: "Задняя дверь была заперта изнутри; переход из кухни в дом - заперт, но ключ пропал. Они не могут обвинить вас, пока не найдут, куда он делся. Поосторожнее с любыми заявлениями, которые могут быть использованы против вас". Два человека в запертой кухне, один мертвый, другой раненый - с какой стороны заперта дверь? Да, положеньице... Трижды ура хитрюге валлийцу! 26 Элиэль проснулась, дрожа от холода. Она лежала в темноте на своем тюфяке. Ее разбудили холод и голод. Далекие звуки пения, доносившиеся из храма, подсказали ей, что час еще не поздний. Труппа, должно быть, уже в Суссвейле. Скорее всего они сейчас играют "Падение Трастоса" для добрых жителей Филоби. Будь проклят Филоби вместе с его пророчествами! Пальцы болели от ощипывания кур. Элиэль оставила окно открытым - далеко не самый разумный поступок в Наршленде. Она устало поднялась и захромала закрыть окно. Под ней там и тут светились окна. В кристально чистом горном воздухе небо ярко светилось мириадами бриллиантовых звезд. Нарсиане вечно кичатся своими звездами. И две луны. Вон она, Эльтиана - злобное красное пятнышко высоко на востоке. Смотрит, поди, на свою пленницу и смеется. Под ней бросал ярко-синий отсвет на снежные пики Наршвейла только что взошедший над дальним концом долины маленький полумесяц Иш. Зеленого Трумба не было видно вовсе. Элиэль высунулась и еще раз осмотрела небо удостовериться - и прямо перед ее глазами появился Кирб'л! Ей еще никогда не приходилось видеть пришествие Кирб'ла. И вот ей повезло! Только что на этом месте не было ничего, кроме звезд, а в следующее мгновение их уже затмила сиянием золотая точка Кирб'ла. Элиэль даже почудилось, что она может разглядеть диск. Обычно Кирб'л, как и Эльтиана, казался простой точкой, похожей на звезду. Хотя не бывает звезд ярче этой, к тому же из чистого золота. У всех лун случаются затмения, но ни у одной они не происходят так резко. Порой Кирб'л даже двигался не в том направлении. Через несколько минут Элиэль и впрямь заметила, что Кирб'л движется против хода звезд, опускаясь на востоке. К тому же он смещался на юг, чтобы избежать Иш с Эльтианой. Кирб'л, луна, которая ведет себя не так, как остальные, - направляясь то на север, то на юг. Порою яркий, порою тусклый - Кирб'л-Шутник, Кирб'л-бог, воплощение Тиона в Нарше. Уж не знак ли это ей, чтобы она не теряла надежду? Или Шутник просто смеется над ее мучениями? Кирб'л-лягушка подает ей знак! Добрый или дурной? Элиэль решила, что добрый. Она закрыла окно, завернулась в одеяло и опустилась на колени помолиться. Молилась она, разумеется, Тиону. Она не хотела молиться ни богине похоти, ни богу смерти, ни Деве, которая не защитила ее от несправедливости. Чиол-Отец взял ее монеты, а в ответ дал жестокую судьбу. Но Тион - бог красоты и искусства, и в Нарше он - Кирб'л, и он дал ей знак. 27 - Ваше полное имя, пожалуйста. Эдвард сообщил имя и дату рождения. Он чувствовал себя так, словно встречался с незнакомым игроком. Первые шары будут простыми и незамысловатыми - противники примериваются друг к другу. Потом пойдут крученые. Была середина вторника - с отъезда Алисы прошли сутки. Самым примечательным, что случилось за эти двадцать четыре часа, было то, что повязку на голове сменили клейким пластырем. Часть пластыря пришлась на волосы, причиняя дикую боль при движении головой. Он уже почти обезумел от скуки, так что поединок ума с законом пришелся очень даже кстати. Будучи невиновным, он считал, что ему нечего бояться - если игра ведется честно. Если же карты подтасованы, дьявол его побери, если он не сможет перехитрить эту деревенскую тыкву-полицейского; все, что он скажет, будет использовано в качестве обвинения. Он никогда не ожидал услышать эти жуткие слова официального предупреждения, адресованные ему лично. - Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы отвечать на вопросы сейчас, мистер Экзетер? - Да, сэр. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам найти убийцу. - Что вы можете рассказать о событиях прошлой субботы, первого августа?.. Лизердейл казался усталым. Он страдал от жары и своего веса. Его лицо покраснело еще сильнее и блестело от пота. Шея выпирала из-под воротничка. Кончики нафабренных усов понуро свешивались вниз, вместо того чтобы гордо торчать вверх. Эдвард раздумывал, не предложить ли ему снять пиджак и даже жилет, но решил, что это не входит в требования честной игры. Со своей стороны Лизердейл вел себя не слишком спортивно - он поставил свой стул у стены, так что Эдварду приходилось сильно поворачивать голову, чтобы видеть его. Сержант в форме сидел с другой стороны от кровати и напоминал Эдварду о своем существовании только скрипом пера. Каким бы абсурдом это ни показалось, но Эдвард чувствовал себя гораздо спокойнее, чем его гости. Вот только шея быстро уставала. Нога перестала болеть - главное не шевелить ею. Ну что ж, сыграем! Следующий вопрос: - Знакомы ли вы с помещениями кухни в Грейфрайерз-Грейндж? - Да. Я останавливался там и раньше. Мы с Тимоти всегда устраивали набег на кухню, когда все остальные ложились спать. Мы делали вид, будто боимся, что нас раскроют. Но я подозреваю, миссис Боджли знала, чем мы занимаемся, и не была против. - А в субботу она тоже не была против? - Что? - Эдвард чуть не рассмеялся. - Тимоти мог бы подпустить меня к полке с лучшим коньяком, и его родители не брали бы это в голову. Ну, конечно, мы бы чувствовали себя парой настоящих воришек, если бы кто-нибудь застал нас сидящими там при свечах... - Вас бы огорчило, если бы кто-нибудь застал вас там вдвоем в этот час ночи? - Слегка огорчило бы, конечно, - сдался Эдвард, понимая, что беседа сползает на... - Не поэтому ли вы заперли дверь? - Мы не запирали. - Инспектор не должен знать, что Джинджер сообщил ему о пропавших ключах. Он вообще не должен выказывать интереса к ключам. - Вы говорили, что ваши воспоминания о той ночи туманны, и все же помните такие подробности? Вы покажете под присягой, что ни вы, ни ваш спутник не запирали дверь на кухню? - Я готов присягнуть в том, что не помню, чтобы я запирал ее, и не видел, чтобы это делал Волынка. Ни в тот раз, ни в полдюжине других случаев, когда мы находились там в схожих обстоятельствах. Я помню, что позже люди стучали в дверь, пытаясь войти, значит, кто-то должен был запереть ее. - Трудно было не улыбнуться, делая такое замечание. - Или задвинуть на засов. - На этой двери нет засова... или есть? - С вашего позволения, - холодно улыбнулся Лизердейл, - вопросы буду задавать я. Он продолжал подавать простые шары, а Эдвард продолжал парировать их. За прошедшие два дня он вспомнил довольно много, но все еще отрывочно: Волынка провожает его в его комнату, разговор о войне через порог. Волынка заходит потрепаться. Волынка распинается насчет "Затерянного мира"... Инспектор потянулся, взял книгу со столика и вгляделся в обложку. - Сэр Артур Конан Доил? Хороший человек. Мне нравилось, что он писал о войне и этих бурах. Ну а сейчас нам не помешал бы его мистер Шерлок Холмс, вам не кажется, сэр? - Таким уютным говорком жителя западных графств он мог бы обсуждать перспективы на урожай. Однако Эдварда этим не проведешь. - Перечислите мне улики, инспектор, и я раскрою это дело, не вставая с кровати. - Хорошо бы! - Лизердейл зловеще подкрутил усы. Эдвард решил больше не шутить. Если то, о чем говорил Джинджер Джонс, верно, Эдварда Экзетера не могли больше держать под негласным арестом. В конце беседы он попросит перевести его в общую палату, пусть даже его соседями будут только фермеры или торговцы. По крайней мере с ними можно поговорить о кризисе. Приказ о мобилизации должен быть объявлен уже сегодня. Бельгия отвергла ультиматум Германии. Если прусский сапог шагнет за линию границы, Британия вступит в войну. Надо, однако, быть осторожным с этим фараоном... - Остальные слуги легли спать? - Не помню, сэр. - Что вы делали в кухне, точнее, пожалуйста. - Все, что я помню, я уже... Он чувствовал себя, словно провинившийся школьник. Конечно, серьезных неприятностей у него в Фэллоу не было со времен буйного детства в младшем четвертом, и он знал, что ставки теперь значительно выше, чем порка или несколько часов карцера. Его шея зверски затекла. Несколько следующих ответов он адресовал потолку. Неприятель видел его, а он не видел неприятеля, и это ему не нравилось. Разумеется, наиболее вероятным объяснением трагедии было то, что они двое напоролись на шайку грабителей и попытались изобразить из себя героев. Взломщики убили Волынку, спустили Эдварда с лестницы и удрали. Но если сведения Джинджера Джонса верны, они не могли бежать через заднюю дверь, запертую на засов изнутри. Скорее всего они вышли через главный дом, заперев дверь и захватив с собой ключ. Хотя Джинджер ничего не говорил про парадный вход и другие возможные пути бегства, оставалась вероятность того, что убийца или убийцы были вовсе и не взломщиками, а кем-то из слуг генерала Боджли. Поскольку Боджли фактически являлся хозяином округа, это расследование может быть для инспектора Лизердейла не более чем рутиной. Должно быть, он находится под жутким давлением. Он использует все трюки, какие есть у него в арсенале. Даже романтичный идеалист с горящими глазами знал, что вот-вот пойдут крученые шары. Голоса бубнили, перо констебля скрипело, из открытого окна доносился шум машин и повозок. В коридоре разговаривали посетители, а Лизердейл продолжал использовать драгоценные часы Эдварда. Может, там, за дверью, мнется в ожидании своей очереди Джинджер Джонс или кто-то другой? - Но вы никогда не видели эту женщину раньше? - Я вообще не уверен, что видел ее, инспектор. Возможно, это всего лишь обман зрения. - Стоило ли это признавать? - Вы вчера что-то кидали в своего дядю? Вот оно! Эдвард повернулся, чтобы вопросительно посмотреть на Лизердейла, и потянулся к столику. - Нет. Я только метнул эту миску или другую такую же. - Зачем? Он подавил соблазн ответить: "Я не знал, для чего еще эта вещь". - Я метнул ее в книгу, к