за последние несколько недель. Да и голос его звучал немного странно, а от одежд пахло морем. Он был одет в просоленные моряцкие штаны и открытую спереди рубаху, которая была когда-то довольно дорогой. Теперь она вылиняла и порвалась. У ног его лежал узел. - Кто ты? - спросила она. - Странник, госпожа. - Казалось, она заинтересовала его чем-то, а может, он всегда такой любопытный. Он отличался той же спокойной уверенностью, что ее отец так часто... что была у ее отца. - В злое время попал ты сюда, странник. Лучше тебе здесь не задерживаться. Он покачал головой и улыбнулся. Было что-то успокаивающее в его улыбке и что-то неуловимо печальное. - В некотором роде я специалист по плохим временам, госпожа. Я слышал, была битва. Я опоздал на нее. - Он нахмурился. - Странно все это! - Почему же? - Она сама не знала, зачем тратит время на пустой разговор. - О, обыкновенно меня доставляют вовремя. Боги помогают. Ладно, это не важно. А ты кто? - Просто городская женщина. Он удивленно переспросил: - Просто? Молю тебя, скажи мне. Если бы он видел, как она одета под плащом, он не принял бы ее за знатную даму. - Белороза Верлийская. - Дочь Утрозвезда? - Он низко поклонился ей. - Тогда тебе-то уж тем более лучше здесь не задерживаться. - Я должна. - Зачем, зачем говорит она это совершенно незнакомому человеку? Чужеземец! Кто еще, если не этот человек? Придерживая плащ одной рукой, она протянула другой один из своих свертков. - Мне было сказано отдать тебе вот это. Он удивленно склонил голову, но не так удивленно, как она ожидала. - Кем сказано? - Верл. - А... - Человек осторожно принял завернутого бога. - А что там внутри? - Верл. Она... Он сказал, чтобы ты вернул ее, когда настанет срок. - Не назвал ни времени, ни места? - Нет. - Все это звучало настолько безумно, что она испугалась, не сочтет ли чужеземец ее совсем умалишенной. Однако он оставался совершенно серьезен. Он посмотрел на маленький сверток в руках. В зал бегом ворвались несколько человек и бросились к столу. Другие поспешили наружу. Чужеземец один стоял столбом посреди смятения, не обращая на него никакого внимания, словно единственным, что могло быть интересным в городе, был этот маленький сверток. - Так он или она? - Как тебе больше нравится. - Но она не будет говорить со мной? - Нет, она говорит только с членами ее семьи. Чужеземец нахмурился. - А подношения? Как мне заботиться о ней? - Мне кажется, от чужого она не примет и подношений. Возможно, стоит время от времени сыпать ей несколько зерен кукурузы... так, чтобы показать ей, что она не забыта, ладно? Чужеземец серьезно кивнул и спрятал бога за пазуху. Рубаха почти не оттопыривалась. - Прямо на сердце, - сказал он. - Я верну ее, когда настанет срок. Обещаю тебе. - Он вгляделся в лицо Белорозы неожиданно ясными серыми глазами. - А по какой дороге пойдешь теперь ты, госпожа моя? Снова одолела ее предательская дрожь. Она поплотнее запахнула плащ. - Молю тебя, уходи! Позаботься о Верл. - Белороза! - крикнул знакомый голос. Она вскрикнула и обернулась. Волнорез! Он хромая спешил к ней, опираясь на посох. На голове его была пропитавшаяся кровью повязка, лицо покрыто черной щетиной, но это был Волнорез, живой. Посох со стуком упал на пол, когда он обнял ее. Она прижалась к нему и ощутила твердый стилет под кушаком. - Я не сомневалась, - солгала она, уткнувшись в его плечо. С очень высокими мужчинами всегда такие сложности. - Твой отец... ты уже знаешь? Ну конечно, ты не можешь не знать! Дорогая, он встретил славную смерть. Я сам видел. Цвет варварского войска... - Я слышала. Ты ранен. - Она собиралась ранить его еще больнее. - Ногу подвернул во время бегства. О, дорогая моя! Я был у тебя дома... - Повязка на голове, потому что подвернул ногу? - Так, царапина. Стрела... ты же знаешь, у меня шкура что броня. Она и отскочила. Если бы у нас только были хорошие доспехи и оружие, все повернулось бы совсем по-другому! Пошли, дорогая моя, времени у нас в обрез. - Нет, - ответила она. Он немного отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо. - Нет? Ты что... нет? Нас ждет корабль. Капитан - старый друг... Он обещал мне подождать еще час, и час этот почти уже прошел. Там, в порту, такое творится... Быстрее! - Нет. - Он сделал попытку увести ее силой, и она вырвалась, натянув плащ. - Милый, я понимаю, как тебе больно, но я не могу идти. Люди кричали. Каким-то смятенным краешком сознания она воспринимала происходящее. Орда наступает. Вандок со своим войском входит в город. Никаких условий... Толпа повалила прочь из базилики, обтекая ее с обеих сторон. Перед глазами мелькали искаженные паникой лица, слезы. Слышались крики. Но видела она лишь боль и смятение в глазах Волнореза. Он нагнулся за посохом, потом снова попытался увести ее, и она вырвалась из его рук. Хорошо еще эта его лодыжка! Будь у него свободны обе руки, он просто унес бы ее с собой. Он закричал на нее. Она попятилась, на глаза навернулись слезы. Она пыталась объяснить, что любит его. Он продолжал бубнить что-то про ждущий корабль. Объяснить ему было невозможно. Она пыталась заставить его уйти, снова и снова повторяя, что не пойдет с ним. В конце концов Волнорез потерял терпение. Судя по всему, нога причиняла ему больше страданий, чем он хотел показать, и кровь на повязке... не похоже, что это всего лишь царапина. Он нашел им корабль, спасение, он нашел ее, а она отвергала его... Еще бы ему не потерять терпение. Когда слезы перестали застилать глаза, она стояла в зале одна. Она сбросила плащ на пол и почувствовала себя совсем голой. Хуже, чем голой. Выступив из сандалий, прошла она через базилику к заваленному бумагами столу и дальше, в торец зала, на помост, где стоял раньше трон. Высохшую кровь на этом месте так и не стали смывать. Она развернула второй сверток и достала цепь. На ней тоже была кровь Гросаля. Она повесила было цепь на шею, но передумала. Так Вандок может просто задушить ее. С площади донесся какой-то шум. Она повернулась к дверям. Какое-то движение в тени за колоннами привлекло ее внимание. Приглядевшись, она с удивлением увидела чужеземца, так и стоявшего с узелком у ног. - Уходи! - крикнула она. Он не успел ответить, во дворец ворвались варвары. Вандок оказался моложе, чем она ожидала. Он сидел на своем огромном коне так, словно был частью его, и удивленно смотрел на одинокую фигурку, замершую в ожидании. Его свита - два десятка вооруженных всадников - замерла за его спиной. Казалось, прошло столетие, прежде чем кто-то заговорил. Да, он был моложе, чем она ожидала, но выше и крепче. Золотая цепь, наискось пересекавшая грудь, обозначала его царский сан, но и без нее совершенно ясно, кто здесь главный. Если не считать цепи и стягивавшей длинные волосы ленты, на нем были только кожаные штаны кочевника. Усы его были пышными, подбородок зарос золотистой щетиной. Он казался ужасно массивным, словно был вырезан из дуба. Меч и лук с колчаном приторочены к седлу. - Говорят, он хуже всех в роду, - говорил ей отец. - Но этого можно было ожидать. Говорят, он ужасно похож на самого Ханнаила. Утрозвезд рассчитывал на полгода подготовки. Вандок оставил ему меньше месяца. Он вышел абсолютным победителем в кровавой смуте, неизбежно следовавшей за смертью каждого царя варваров, перешагнув через четверых старших братьев. Словно смерч пронесся он по степям, собирая войско, и перешел перевалы еще до первого снега. Не прошло и месяца со дня смерти его отца, как он ворвался в Междуморье, почти как его прадед пятьдесят лет назад. Огонь вспыхнул в его светлых глазах, когда он увидел потемневшую цепь в руках у женщины и кровавые пятна на полу у ее ног. Он должен был понимать, чья это кровь. Возможно, он понимал, и кто она такая. Она подавила желание схватиться за рукоять стилета. Он должен подойти к ней. Он просто обязан! На глазах у всех этих его людей - он должен! Но Вандок не подошел. Он подал знак. Четверо воинов спрыгнули с седел и бросились к ней. Стальные руки стиснули ее с такой силой, что она вскрикнула. Один из них отобрал у нее цепь и отнес ее царю. Тот долго рассматривал цепь, наконец кивнул и надел на себя. Помедлив еще немного, он спешился, остальные последовали его примеру. Но и тогда не подошел он к Белорозе. Он отдавал приказы, не двигаясь с места. Голос его был негромок и спокоен, и он подкреплял свои слова жестами. Варвары рассыпались по зданию, разглядывая бумаги на столе, отводя лошадей с прохода. Белороза беспомощно стояла, удерживаемая тремя дюжими воинами. Странно, но кинжала они до сих пор не обнаружили. Они держали ее за запястья - так крепко, что у нее затекли кисти - и за плечи. Сапогами они придавили ее босые ноги к полу. Чьи-то пальцы вцепились ей в волосы и запрокинули голову. Но никто не нашел еще нож. Она поняла, что не обошлось без предательства. Новые и новые воины-варвары вводили в зал пленных: Чистохрабра, Высокосила, Верноклятва... Сопротивление предали. И поделом! Сопротивление предало страну, потерпев поражение. Они обещали свободу, а принесли лишь новые страдания. И наконец Вандок снова обратил на нее внимание. Он направился было к помосту, но остановился в нескольких шагах. - Имя? Она попробовала ответить, но во рту пересохло. Ей стали выкручивать руки, она задохнулась от боли и еле выдавила шепотом: "Белороза Верлийская". - Громче! Она повторила свое имя. Вандок улыбнулся: - Раздеть ее! Одежды ее были мгновенно сорваны с тела. Стилет лязгнул о пол. Вандок только рассмеялся. Один из мужчин отшвырнул ногой оружие, другой убрал тряпки. Третий сорвал с шеи цепочку и безжалостно вырвал из ушей серьги. Она подавила крик боли. Только тогда сам царь шагнул на помост и подошел к ней вплотную - хищный зверь, от которого пахло конским потом и дымом, пахло кочевником, который много недель провел в седле. Он презрительно посмотрел на нее сверху вниз - она стояла, обнаженная и беспомощная в руках грубых солдат. Он был очень высок, очень крепок и казался прочным, как дубовая мебель. Она вздрогнула от ненависти, горевшей в его глазах. Знала ли она раньше, что такое настоящая ненависть? Надежда умерла. Мама! - Ты и впрямь думала, что со мной так легко справиться? - произнес он. - Твой отец убил моего - здесь? На этом месте? Она кивнула. Он протянул руку и взялся за левую грудь. Ухмыляясь, сжал он ее так, что она вскрикнула. Потом оглянулся и обвел зал взглядом - толпа скаливших зубы воинов, пленников... Зал заполнялся народом. Зрителей предостаточно. - Как надлежит поступить с отродьем мятежника? - спросил он. Зал взревел. Ответ был известен заранее. - На пол ее! - приказал Вандок. - Прямо сюда, где кровавые пятна! И подведите пленных поближе. Наказание начнется прямо здесь и сейчас - пусть полюбуются. Он еще раз посмотрел на Белорозу, улыбнулся и расстегнул пояс. 6. ПЕРВЫЙ ПРИГОВОР - Майне либе дамен унд... геррен, да? Ладно, в общем, надеюсь, что моя история пришлась вам по вкусу. На этот раз никто не кивнул в ответ. Старая дама сердито смотрела на меня; полосы румян горели на ее пергаментных скулах, как следы побоев. Купец и солдат смотрели на меня столь же неодобрительно. Актриса кусала губки и печально качала головой. Маленькая старухина служанка, похоже, плакала, закрыв лицо ладонями. Впрочем, в этом я не был уверен из-за проклятой шляпки. - Тише, детка! - сказала старая дама. - Но Белороза ведь не умерла, майстер Омар, правда? - Ну, не сразу, конечно. Не в тот день. - Тогда мне кажется, ты мог бы закончить свой рассказ более приемлемо! - Но я ведь не знаю, когда и как она умерла! Ведь не хотите же вы, чтобы я выдумывал то, чего не знаю? Вандок прилюдно изнасиловал ее. Возможно, он и намеревался убить ее, но потом передумал и решил произвести впечатление, выставив дочь Утрозвезда напоказ во всех семи городах. Право же, я не знаю, что он там думал. Я знаю, что он взял ее с собой в Иомбину и там, на рынке, в телеге... - Хватит! - взвизгнула старая жаба. - Это не тема для разговора в благородном обществе. - Из этого я заключаю, что вы голосуете против меня, сударыня? - с досадой спросил я. - Тогда не угостит ли кто-нибудь приговоренного к смерти кружкой пива? - Огонь в камине уже догорал, и тени из углов подступили ближе. Возможно, буран уже не так свирепствует, но все равно погода убийственная. Молчание становилось зловещим. Солдат кашлянул. Его обветренное лицо было прочерчено глубокими морщинами, напоминавшими дороги на карте. Карте долгой и, возможно, бурной жизни? Если бы я выбирал партнера для игры из этой компании, собравшейся в пропахшей пивом комнате, Фрида была бы первой, тут даже и думать нечего, а актриса - второй с очень незначительным отрывом. Но если бы мне требовался напарник для опасного дела, я бы однозначно выбрал старого вояку. Ну, для настоящей махаловки, возможно, сошел бы еще Фриц с боевым топором... - Чужеземец? - переспросил солдат. - Тот, что взял бога? Ты не назвал нам его имя. Ты знаешь, кто это был? - Да, капитан. Но это совсем другая история. Актриса хихикнула, как маленькая девочка. - Хитрый майстер Омар играет с нами в очень старую игру! Я слегка нахмурился - пусть знает, что мы помним и кое-какие другие игры! - Отлично, - молвила старая дама. - Давайте решим, чей рассказ лучше. - Если мне позволено высказаться, сударыня, - просипел менестрель, - я бы проголосовал за майстера Омара. - Не уверена, что это лучший выбор. Давайте опросим по кругу. Бургомистр? - Она улыбнулась купцу. Предложенная ею процедура оставляла последний голос за ней. Толстяк надул губы и покосился на свою спутницу. - Ты лучше меня разбираешься в искусстве, дорогая. Проголосуй за нас обоих. - О, рассказ майстера Омара, конечно, был изрядно шокирующим. - Актриса помолчала, вглядываясь в мое лицо. Она прекрасно понимала, что мне известно, в каких искусствах она преуспела более всего, так что я вполне могу рассказать и более шокирующие истории. - Но мне кажется, он был поведан нам лучше, так что будем считать, первый раунд за ним. Менестрель уже проголосовал. Фрида слабо улыбнулась мне. Фриц насупился - ничего другого я от него не ожидал. - Выбор, конечно, непростой, - сказал я, - но в целом я голосовал бы за себя. Нотариус поерзал на лавке и поднял на меня глаза. - Как давно все это имело место? Ему-то, черт возьми, какая разница? - Полагаю, около двухсот лет назад. Возможно, чуть больше. - Я считаю оба рассказа неуместными. Я отказываюсь голосовать. Служанка промолчала. - Думаю, я проголосую за майстера Омара, - буркнул солдат. - Как уже заметила дама, он играет с нами в старую игру, но мне пока не хочется спать. До утра еще далеко - как знать, может, позже у него получится лучше. - Значит, большинство за меня! - Я не особенно беспокоился. Менестрель сам сдал этот круг. - Так никто не хочет угостить победителя пивом? Никто так и не откликнулся. Фриц встал и подошел к камину подбросить еще дров. Я нащупал в кармане записку, но оставил ее пока лежать там. Великан поднял с полки медный кувшин и с надеждой обвел собравшихся взглядом. Желающих не обнаружилось. Он вернулся на место с кислой миной, не красившей его. - Ну и кто будет следующим рассказчиком? - Старуха изогнулась в кресле, словно огромная мохнатая черная гусеница. Или, возможно, паучиха. - У-у! - Актриса возбужденно стиснула ручки на груди и оглянулась на своего благодетеля за поддержкой. - Милый, тебе не кажется?.. Тебе не кажется, что мне стоило бы попробовать?.. Разреши, я попробую, милый! - Валяй, голубка моя. - О, замечательно! - воскликнула она. Я собрался с мыслями - должен признаться, это получалось у меня с трудом. На лице Фрица появилась улыбка, что само по себе уже плохой знак. Впрочем, считать он умел не хуже меня. С ее-то пухлыми губками-бутончиками и пышными как опахало ресницами она могла бы собрать голоса всех мужчин, даже рассказав рецепт приготовления борща - если только ей приходилось хоть раз в жизни готовить борщ. Я не мог представить себе никого, кто проголосовал бы против этой кокетки, за исключением, быть может, старухи. И ее служанки, разумеется. Хуже того, компанию начинало клонить в сон. Каковы бы ни были рассказы, состязание может прекратиться без злого умысла - только по невнимательности. И как только большинство проголосует против меня, Фриц исполнит свою давнюю мечту. Не собирался я убивать его проклятую собаку! Знай я, что он так к ней привязан, я бы спрятал тело в лесу. Так он никогда бы и не узнал, что случилось, да и я бы не нарвался на неприятности. - Дайте подумать, - начала наша новая рассказчица своим детским голоском, поудобнее устраивая белоснежную горностаевую муфту. - Мне положено начинать с рассказа о том, кто я, да? Ну ладно, звать меня Марла. Я - подкидыш. Меня нашли как-то морозной зимней ночью девятнадцать лет назад на пороге обители Богини Чистоты в Лютцфройле, так что я ничего не могу рассказать вам о моих родителях, хотя они должны быть благородных кровей, ибо на углу одеяла, в которое я была завернута, был вышит серебряными и золотыми нитками вензель. Увы, одеяло позже украли, а ко времени, когда я выросла, никто уже не помнил, какие там были ихние инициалы. Росла я, ясное дело, в обители. Я как раз должна была пройти последние посвящения, когда - боги, это было уже месяца четыре или пять назад! - бедная сестра Заух получила ужасное, право же, ужасное известие! Ее любимый брат, единственный, кто остался у нее на всем белом свете, лежал при смерти. Ну, сестра Заух и сама была уже совсем старенькая, вот мать-настоятельница и послала меня с ней. Вот так я и оказалась в большом мире, словно маленький птенец, впервые покинувший родное гнездо. Если таково было ее вступление, рассказ обещал стать впечатляющим. - И там, в Бельхшлоссе, повстречала я милого Йоханна, и мы с первого взгляда полюбили друг друга, не так ли, милый? - повернулась она к купцу. - Ну конечно, светоч моей жизни! Болезный менестрель рядом с ней покосился на меня с очень странным выражением лица: глаза в красных кругах, сжатые губы побелели. Что, и кулаки стиснуты? Может, это у него припадок начинается? Тут я вспомнил, что развлечения в том заведении, где я впервые повстречался с этой дамой, включали в себя музыку. Юный Гвилл вполне мог выступать там, в "Бархатном стойле". Не за деньги, конечно, - ему платили натурой. Такие заведения обычно расплачиваются так с артистами - певцами, музыкантами, сказителями... так мне, во всяком случае, говорили. Возможно, Гвилл знал эту даму и ближе, чем я, но уж наверняка он не встречался с ней в святой обители. Так называемая Марла набиралась самоуверенности как горная лавина, катясь вниз по склону. - Я поведаю вам историю куда приятнее и романтичнее той, что рассказал Омар! Майне либе дамен унд геррен, надеюсь, мой рассказ понравится вам! Я ничего начала, а, милый? - Ты все делаешь восхитительно, розочка моя! Девятнадцать? Если уж на то пошло, скорее двадцать пять. Звали ее вовсе не Марла, она в жизни близко не подходила к обители, и у нее были татуировки на местах, о которых не принято говорить в обществе. 7. РАССКАЗ АКТРИСЫ После того как царь Вандок опозорил Белорозу на глазах городских властей и своих людей, он приказал отправить ее под охраной в ихний лагерь. Остаток дня он грабил и разрушал Кайлам. Это было ужасно! Дома пылали, и повсюду валялись мертвые тела! Пожалуй, я не буду вам говорить эти ужасные, кошмарные подробности. Вечером он приказал привести Белорозу в его шатер и снова возлег к ней. Он несколько раз против ее воли овладел ею. Он был такой большой и сильный, что сопротивляться даже не имело смысла! И на следующий день она оставалась у него в плену, хотя стража обращалась с ней не так уж жестоко - они ведь знали, что она принадлежит царю. То есть они принесли ей много-много всякой еды и красивых одежд. Еще они говорили ей, какая она красивая - даже в несчастье. Так вот, и на следующую ночь царь призвал ее к себе и насладился ею. Снова она безуспешно пыталась противостоять его грубой силе, но он, в общем, даже не хотел сделать ей больно - просто такой уж он был страстный и неодолимый! Наутро он повел свое войско на Иомбину и там выставил ее на рынке в цепях - показать всем, что дочь человека, возглавлявшего восстание, находится теперь в его власти. На ней было простое черное платье и украшений никаких, но все равно она была такая красивая, что все плакали, глядя на нее! Потом Вандок вернул ее в лагерь, а ближе к вечеру сам пришел к ней и принес красивые платья, что награбил в городе, и красивые драгоценности. Она, конечно, знала, что они все краденые, но решила надеть их, потому что боялась: вдруг он рассердится и выместит свою злость на бедных жителях города. Ведь она видела дым пожаров! И этой ночью ее снова отвели в его шатер, но только теперь она была такой красивой в своем красивом платье и прекрасных каменьях. Он ей так и сказал! - Я знал много красивых женщин, - сказал он, - но никого красивее тебя. Тогда она увидела, что он чисто умыт и выбрит, да и одет получше, чем прежде, - в шелковую мантию, так что даже на царя стал похож. И вообще он был такой весь симпатичный - волосы длинные-длинные и блестящие, и усы, и глаза голубые. Он настоял, чтобы она пообедала с ним, а после обеда сам раздел ее - осторожно и даже нежно, и когда потом он прижал ее к своей груди, мускулистой и в золотой шерсти, она начала опасаться, что может и влюбиться в него, потому что до него она никогда не спала еще с мужчиной, а женщине очень трудно не влюбиться в мужчину, который первый занимался с ней любовью, даже если она его ненавидит! Конечно, если бы она с самого начала полюбила его... да нет, это невозможно! Я ведь не говорила, что Белороза забыла того, кого любила на самом деле, Волнореза, или как она рассталась с ним в ссоре, потому что не рискнула сказать ему, что хочет убить вражеского царя. Она-то надеялась, что Волнорезу удалось переплыть море и что он будет счастлив в чужой земле. А наутро царь повел свое войско дальше на... в общем, на другой город. Когда они вступили в него, он подъехал верхом к экипажу, в котором ее везли. - Госпожа моя, - так он сказал ей, - я хочу и здесь показать тебя людям, но я хочу, чтобы ты ехала рядом со мной верхом на этом красивом белом коне, и я хочу, чтобы ты надела платье покрасивее, и я принес тебе еще красивых каменьев, чтобы ты их носила, и они все будут плакать, видя тебя такую красивую в моей власти. - О, ваше величество, - ответила Белороза. - Молю вас, не срамите меня, заставляя мой народ поверить, будто я их предала. Лучше закуйте меня обратно в цепи - пусть их знают, что я ваша беспомощная рабыня! Царь нахмурился, но потом согласился сделать все как она просила, и он сделал золотую цепь, и повесил ее ей на шею, а другой конец держал в руке. И Белороза проехала по городу на красивом белом коне, и она лила горькие слезы, глядя на его - то есть города, а не царя - страдания! И все люди видели, как она прекрасна и как беспомощна во власти царя, и они все тоже плакали! И даже некоторые варвары тоже плакали, такая она была красивая и беспомощная во власти ихнего царя! И когда она вечером пришла к нему в шатер, он подпрыгнул и поцеловал ее. - О прекрасная царевна Белороза, - сказал он. - Я покорил эту страну, и все здесь теперь мое, и все должны делать как я хочу, но ты мне дороже всего, потому что ты так красива и отважна. Я хочу принести мир твоей стране, сделав тебя моей царицей и соединив наших два народа. Тогда Белороза заплакала. - Не плачь! - сказал царь. Я хочу, чтобы ты улыбалась, потому как ты еще никогда не улыбалась мне. Почему ты плачешь, когда я предлагаю тебе стать царицей над всей этой страной и страной моего народа тоже? Белороза хотела сказать ему, что никогда не сможет полюбить его, какой бы он ни был большой, сильный и красивый, потому что любит другого и будет любить его всегда, если даже больше никогда его не увидит, но испугалась, что царь разозлится на нее и выместит злость на бедных горожанах. - Твои слезы меня тронули, - сказал царь. - Я не хочу принуждать тебя против твоей воли. Но, может, ты ляжешь со мной по своей охоте? Тогда Белороза прекратила плакать. - Ваше величество! - объявила она. - Если это принесет мир моей стране и прекратит страдания невинных людей, я сделаю все, что вы хотите от меня. - Нет, мне этого мало, - сказал царь. - Ты должна честно сказать мне, что любишь меня как мужчину, потому как я люблю тебя так, как не любил еще никакую другую женщину. Но Белороза не ответила ему, так как дамы не приучены врать. Тогда царь кликнул своих солдат и приказал отвести Белорозу обратно в ее шатер. И покуда она лежала там одна, глядя в темноту и думая, не выйти ли ей все-таки за царя, чтобы принести мир своему народу, она услышала странный шорох. И тут полог шатра откинулся, и вошел человек. Она открыла рот, чтобы закричать, и вдруг услышала знакомый голос: - Ты ли это, любовь моя? Ты, Белороза, которая снится мне каждую ночь? И Белороза узнала голос, и ее сердце чуть не разорвалось от радости! - Да, это я, Белороза. А ты, правда ведь. Волнорез, любовь моя? - Да, я Волнорез, - ответил мужчина, - и я, рискуя жизнью, пришел сюда, чтобы спасти тебя! И тогда Белороза спрыгнула с кровати - да, я забыла сказать, что она была все еще прилично одета, потому что слишком горевала, чтобы снять красивое платье, и красивые каменья, и другие ихние подарки - и обняла Волнореза, и он был даже выше и сильнее, чем царь, и она любила его больше даже жизни, и она подумала, что вот бы им с Волнорезом заниматься любовью каждую ночь - ну, я хотела сказать, почти каждую ночь - вместо Вандока. - Скажи мне, дорогой, - спросила она, - как это ты оказался здесь, в самом сердце лагеря свирепых варваров? - Это печальная история, любовь моя, - отвечал Волнорез. - Когда я ушел от тебя, я пошел в порт, чтобы сесть на корабль, который увезет меня в безопасное место, и понял, что не смогу уплыть, потому что жизнь без тебя все равно что не жизнь. И я сказал капитану, чтобы плыл без меня, а сам вернулся искать тебя. Но свирепые варвары увезли тебя раньше, чем я нашел тебя, и они жгли дома и убивали людей. Я сам сразился с несколькими и убил их всех, но тебя не нашел. Потом вражеская армия пошла на Иомбину, и я пошел следом, и несколько верных друзей со мной. Мы узнали, что ты - царская пленница, и решили освободить тебя, но нашли не сразу. А теперь нас ждет корабль, который отвезет нас за море, и мы с тобой там поженимся и будем жить счастливо. - Тогда пошли сейчас же, - сказала Белороза, - ведь я люблю только тебя, а царь Вандок - ужасный человек, хоть и такой хорошенький. И они выбежали из шатра, но тут ночь осветилась множеством горящих факелов, и перед ними стоял сам царь Вандок, а вокруг него сотни свирепых воинов! - Кто этот наглец? - вскричал он грозно. - Я тот, кого любит Белороза, - крикнул Волнорез и как схватится за свой меч! - Тогда ты должен умереть, - крикнул царь, - потому как я сам ее люблю и не позволю другому мужчине владеть ею! - И он тоже вытащил свой меч. И они начали биться - Волнорез и царь Вандок, а Белороза в страхе смотрела на то, как они бьются, моля богов, чтобы человек, которого она ненавидела, не убил человека, которого она любила, а все свирепые воины стояли вокруг и тоже смотрели. Царь был знаменитый боец, он зарубил много людей и победил во многих поединках, но Волнорез был тоже ему под стать. Мечи звенели и сверкали в свете факелов, и они все кружили, а все воины смотрели, потому что никогда не видели еще такого поединка! И тогда царь остановился на секунду перевести дух, и он так вспотел, что весь блестел от пота, и тяжело дышал. - Право, Волнорез, - сказал он, - я бился со многими знаменитыми воинами и всех убил, но такого, как ты, еще не встречал. - Это все потому, что я бьюсь за женщину, которую люблю! - отвечал Волнорез. И он ни капельки не вспотел и дышал ровно! И они схватились снова, и наконец Волнорез выбил меч из рук царя и приставил кончик своего меча к самому его сердцу. - А теперь я убью тебя! - сказал он. - Потому что ты опозорил мою любимую. - Тогда все мои свирепые воины убьют в отместку тебя и ее тоже, - сказал царь. - Белороза, если ты скажешь мне, что любишь меня, я пощажу его жизнь и отпущу его. - Я не могу сказать такую ложь! - крикнула царевна Белороза. - Я люблю одного Волнореза, и если вы его убьете, я себя тоже тогда убью! Вы можете за мной следить, но вы ведь не можете следить за мной все время, и я все равно убью себя, а не то мое сердце разобьется, и я зачахну и так умру! - И она обняла Волнореза. - Увы! - воскликнул царь. - Это у меня сердце разбито! Я тебя тоже люблю, потому, что ты такая красивая, и потому, что ты храбрее всех женщин, которых я знал когда-то. И ни в чем, Белороза, я тебе не могу отказать. Так ступай с этим своим избранником, и пусть боги принесут тебе счастье. И царь позволил Белорозе и Волнорезу уйти из лагеря, и они поскакали на корабль, и уплыли вдвоем за океан. - Надеюсь, я вам понравилась, майне геррен? То есть не я, а мой рассказ. И майне дамен, конечно, тоже. 8. ИНТЕРЛЮДИЯ Я ощутил в животе неприятную пустоту. Купец светился гордой улыбкой. Жена его сидела, скромно потупив взор, но глаза ее под длинными ресницами тоже сияли. Молодой Гвилл сложился вдвое, закрыв лицо руками. Судя по тому, как сотрясались его плечи, он находился под воздействием каких-то сильных эмоций. Лицо Фриды оставалось бесстрастным, зато сидевший рядом с ней мужлан ухмылялся как страдающий бешенством волк. Морщины старой девы собрались в одобрительную улыбку; старый вояка казался не просто удивленным, он был потрясен, словно меч его в самый разгар сражения взял и растаял; служанка утирала счастливые слезы. До сих пор у меня не было возможности разглядеть ее лицо. Она оказалась на удивление хорошенькой, и я мог бы поверить, что за этими изящными чертами скрывается живой ум, не будь она так растрогана всей этой романтической белибердой. Вандок - один из самых кровавых убийц в истории. В сравнении с Вандоком даже его прадед Ханнаил был невинным дитятей. Ханнаил по крайней мере приносил в жертву Холу только животных. - Но это абсурд! - возмутился я. - Полный бред! Вы все это выдумали! Актриса приняла обиженный вид. - Ты хочешь сказать, ты можешь поклясться в том, что каждое из сказанных тобою слов - правда, майстер Омар? Ты действительно знаешь, что за мысли были в голове женщины, жившей двести лет назад? - Небольшой поэтический домысел - это одно, а... - Я не помню, - вмешалась старая дама, - чтобы мы договаривались говорить одну правду. Все, что требовалось, - это занимательность рассказа. Спасибо, фрау Марла, за впечатляющую историю. Нам всем понравилось... Правда ведь? Менестрель поднял голову. Из его опухших глаз струились слезы. - Это было незабываемое выступление, сударыня, - прохрипел он. - Насколько я помню легенды, - пробормотал солдат, - Белорозе в конце концов все-таки удалось отомстить, а это означает, что она бежала. Я верно рассуждаю? - Да, - буркнул я. - Но я никогда не слышал о том, как она бежала. - Значит, теперь услышал, - торжествующе сказала актриса. - Это наглядно демонстрирует нам... ап-чхи! - чихнул Гвилл, - как свет может пролиться на правду в самых нео... пчхи!!! ...жиданных местах. - Совершенно верно, - согласился я. - Все покровы невежества и обмана спадают со временем. Актриса вспыхнула - наша угроза не осталась незамеченной. Ее губки-бутончики разошлись, обнажив маленькие, но острые зубки. Я улыбнулся, и Гвилл тоже попробовал, но у него слишком текло из носа и глаз. Ее татуировки никуда не могли деться. Скорее всего она принимает мужа в полной темноте, ссылаясь на естественную для воспитанницы обители застенчивость. Вряд ли он сможет долго оставаться бургомистром Бельхшлосса, если станет известно, что он женат на шлюхе. Не замечая нашего безмолвного разговора, он обнял ее. - Замечательная история, и рассказано прекрасно, ангел мой! Как насчет глотка вина в ознаменование твоего успеха? Эй, трактирщик, у тебя есть вино? Фриц немедленно вскочил. - Ну конечно, майн герр! У меня есть великолепное красное из монастырских виноградников Абайлы и еще белое с гор над Полуппо. Сладкое и молодое, майне герр, и хранил я его в прохладном месте. Ха! В этих северных краях, тем более в глухих сельских тавернах вино может быть только слишком старым и прокисшим. Южнее, в Фюртлине, виноделы научились разливать вино по стеклянным бутылкам, в которых оно может храниться годами, но в "Приюте охотника" о таких секретах еще и слыхом не слыхивали. Впрочем, округлость купеческого брюшка говорила о том, что с пивом он знаком гораздо лучше, чем с вином. Чтобы не отставать, старая дама тоже потребовала себе сладкого пирога. Фрида следом за братом поспешила на кухню исполнять заказ. Я встал и подошел к камину наполнить свою кружку из медного кувшина. Мне не терпелось прочитать записку в кармане, но меня смущало множество обращенных на меня глаз. Когда я возвращался на место, нотариус одарил меня взглядом злобного хорька: - Вы усугубляете свое преступление! - Если мне предстоит сдохнуть как собака, этого наказания хватит и на десяток таких проступков. - Только не вините потом меня в своих неприятностях! Я сделал большой глоток и собирался уже было вытереть губы рукавом, но передумал, опасаясь подцепить какую-нибудь гадость. Потом обратил внимание на этого зануду. Он был не из тех людей, которыми я восхищаюсь, - ничтожество, рядящееся в тогу закона и полагающее, что это добавляет ему величия. Взгляд его метался как муха, старательно уклоняясь от встречного взгляда, его длинный нос украшали прыщи и угри, плечи ссутулились лет этак на десять раньше, чем им полагалось бы. - Это еще почему? Кто, как не вы, назначили себя моими судьями? Он покраснел до корней волос; правда, я этого не видел: берет мешал. - И вовсе не я! Я только позволил себе высказать точку зрения, согласно которой ни одна из известных мне окрестных администраций не претендует на право юрисдикции в этом гм... населенном пункте. - Ну да, и поэтому вы присвоили это право себе. - Я сделал еще глоток. Горячее пиво обожгло мне горло, разом прогрев от макушки до пяток, но мне было не до наслаждения этим теплом. - Боги судят людей, и им все ведомо, - убежденно произнес законник. - Однако прямые свидетельства их всеведения редки, - добавил он после некоторого размышления. Я заметил, что ветер завывает уже не так громко и что мох на полу уже не шевелится, а ставни почти перестали хлопать. Погода в горах Гримм капризна, порой достаточно и часа, чтобы произошли перемены к лучшему. Конечно, буран мог и утихнуть, но холод и снег никуда не делись и ждали меня за дверью. Тяжелые шаги означали возвращение нашего хозяина с глиняным кувшином и двумя маленькими кружками. Пока купец изучал оттиск на воске, которым был запечатан кувшин, и все глаза обратились в его сторону, я торопливо развернул записку и прочел: "Ключ от конюшни на балке над дверью". Я быстро спрятал записку и допил остаток из кружки. Фриц все еще стоял спиной ко мне. Ну что ж. Если я еще смогу передвигаться после того, как он со мной разделается, конюшня может быть сравнительно неплохим убежищем от непогоды. Но за мной останутся следы. Я не смогу положить ключ на место, не оставив дверь за собой незапертой, так что утром он меня обнаружит. Нет, не пойдет. Я решил, что мне стоит подумать лучше над тем, как ответить на небылицы Марлы. По меньшей мере один человек подал мне намек в последние несколько минут. Купец объявил, что вино вполне приемлемо. Личико актрисы скривилось, когда она пригубила его, но и она согласилась, что вино изысканно. Старая дама вежливо предложила ей кусок своего пирога. В камин подбросили еще дров. Публика приготовилась слушать. - Не хватит ли на сегодня с нас рассказов про Междуморье? - предложил старый солдат. - Расскажи-ка нам историю про какое-нибудь другое место, майстер Омар! - Именно это, капитан, я и собирался делать. Фрау Марла рассказала нам историю чудесного спасения. Я поведаю вам об избавлении другого рода. Итак, слушайте, майне дамен унд геррен, я начинаю рассказ про Бога, Который Не Говорил. 9. ОТВЕТ ОМАРА НА РАССКАЗ АКТРИСЫ В правление Великого эмира Мустафы Второго столица его островного эмирата славный город Альгазан процветал, как никогда прежде, - на зависть всему миру. Корабли его доплывали до берегов, о которых знали раньше разве что из легенд, и торговали роскошными тканями, благовониями, нефритом и жемчугом, рабами и пряностями, маслами и духами, самоцветами, изделиями искусных мастеров и резной слоновой костью. Цари и короли стекались сюда подивиться на блеск и великолепие дворцов и парков, купцы со всего света торговали на его базарах, сотни богов проживали в его храмах. И не было ему соперников на трех океанах, ибо ни дерзкому царю, ни пирату не одолеть было его флотов и армий. Но не все улицы его были вымощены мрамором, и не все жители его обитали во дворцах. Мужчины и женщины дюжины народов теснились в трущобах и доходных домах, в зловонных переулках, где не ступала нога богатеев. Ибо столетиями стекался народ в Альгазан: кто в поисках богатства, кто - спасаясь от преследований, кто - просто по велению своего бога. Редко кто достиг процветания; большинство погрязло в нищете. Их потомки так и остались на задворках - целые кварталы чужеземцев, не смешивавшихся с местным населением, лишенных преимуществ гражданства. Альгазанийцы второго сорта, хотя в открытую преследовали их редко. То, что эти иноземцы вытворяли друг с другом, было похуже. Одним из них был юноша по имени Дусс - альгазаниец по рождению, но не по закону. Его кожа и волосы были светлее, чем у местных, не говоря уж об акценте. В день, о котором я поведу свой рассказ, он стоял еще на пороге зрелости. Он часто проверял свой рост по отметинам на дверном косяке, и в те редкие минуты, когда поблизости случалось зеркало и не было посторонних глаз, он внимательно обследовал свою верхнюю губу - скорее потешаясь над собственным оптимизмом, нежели в надежде увидеть что-то стоящее. Был он крепкий и здоровый, что странно - учитывая условия квартала, в котором жил. Темные глаза его были быстры и живы; он улыбался чаще, чем можно было ожидать, и те немногие взрослые, кто обращал на него внимание, были о нем неплохого мнения. По чистой случайности у него даже была работа: у Гоэспина - Поставщика Наилучших Свежайших и Вкуснейших Овощей. Это означало, что Дуссу и еще нескольким мальчишкам позволялось стоять у дверей лавки Гоэспина с восхода солнца и почти до заката. Когда из лавки выходила покупательница с грузом заплесневелых кореньев или вялой зелени, Дусс старался перекричать остальных, предлагая свои услуги по доставке товара на дом. Четыре или пять раз в день его предложение принималось. Тогда он провожал даму по базару до тех пор, пока она не завершала свои покупки, в результате он оказывался таким нагруженным, что сам напоминал ходячий базар. Вернувшись домой, дама расплачивалась с ним по своему усмотрению. Он был весел и почтителен, улыбка его нравилась всем, и нередко выпадали дни, когда он зарабатывал десять или даже двенадцать медных грошей. Считалось, что половину этого он должен отдавать Гоэспину, и он так и поступал. За это Гоэспин позволял ему покупать самые залежалые овощи с умеренной скидкой. Если у Дусса и после этого оставалось немного денег, он покупал еще черствую краюху хлеба в соседней булочной. Потом оставалось самое сложное: благополучно донести свой обед и остаток наличных до дома. Жил он в очень маленькой комнатушке в очень высоком доходном доме в квартале, известном обыкновенно как "Безбожный квартал". По дороге домой надо было еще пройти территорию дразильянцев, йоркобинцев, альфоли и Детей Вузза. Да и местные альгазанийцы были ненамного лучше. В тот вечер, о котором пойдет речь, Дусс нес домой буханку хлеба, два перезрелых манго и пучок почти съедобного шпината. Свернув в особо зловонный переулок, дабы избежать нежелательной встречи с йоркобинской шпаной, он напоролся на шайку несовершеннолетних альфоли. В результате этой встречи он лишился двух оставшихся медяков, зато приобрел несколько дополнительных синяков. Помимо этого, его набедренная повязка и сандалии полетели в сточную канаву, а обед вывалялся в пыли. Не самое радостное завершение тяжелого трудового дня, хотя нельзя сказать, что очень уж необычное. Дусс подобрал еду и одежду и зашагал дальше. Живот болел, правый глаз заплыл, спина украсилась новыми царапинами. Могло быть и хуже. По дороге он повстречался вдобавок с компанией Детей Вузза. Оценив его плачевную внешность, его сочли недостойным внимания, пообещав, однако, разобраться с ним в другой раз. Добравшись наконец до Дома Множества Богов, он устало вздохнул. Миновав темную подворотню, оказался он во дворе, где помещался колодец и туалеты. Солнце никогда не попадало сюда, ну разве что в полдень, на несколько минут. Те, чьи окна выходили наружу, презирали тех, кто проживал со стороны вонючего двора, на что дворовые отвечали, что улица воняет еще сильнее. Эти две категории жителей пользовались разными коридорами и лестницами. Комната Дусса выходила во двор, на седьмом этаже. Он вымылся сам, сполоснул еду, наскоро простирнул одежду и направился к лестнице. На нижней ступеньке - чего вполне можно было ожидать - сидела, преграждая ему путь, компания юнцов чуть старше его. Некоторые жевали сонный корень. Ступенькой выше сидел Цветок, их вожак. При виде Дусса все разом нахмурились. - Пропустите меня, пожалуйста, - сказал он. - Кто это тебя так сегодня? - спросил Цветок. - Стража эмира. С минуту все молчали, хотя Дусса это мало тревожило. Все хорошо знали, что он брат Верна, а в Доме Множества Богов это уже было неплохой защитой, хотя парни Цветка не любили его за то, что он отказывался вступать в их шайку и вместе с ними досаждать дразильянцам, йоркобинцам, альфоли и особенно презренным вуззианам. - Пустите его, - буркнул наконец Цветок, и двое сидевших посередине посторонились, давая ему пройти. Дусс поднялся на один пролет, ожидая, что его будут хватать за коленки, но сегодня этого не случилось. Он поднялся еще выше, прошел по коридору, потом снова по лестнице... Старики, сидевшие у своих дверей, здоровались с ним, и он кивал им в ответ. Он задержался поболтать с Луносветой, хорошевшей с каждым годом, задержался еще дольше, общаясь с Полнорадом и Бесстрахом, своими лучшими приятелями, которые выразили сочувствие по поводу его новых синяков. На четвертом этаже старый Чистокамень попросил принести ему воды, так что он оставил свой обед на его попечение и спустился во двор с ведерком. На шестом этаже Грозотуча, которая была еще старше, попросила его вылить таз из-под умывальника, так что ему снова пришлось проделать весь путь туда и обратно... В общем, на то, чтобы добраться до комнаты, которую делили они с Верном, у него ушло полчаса. Кто-то шарил по комнате в его отсутствие, и в этом тоже не было ничего необычного. Проверив тайник под половицами, он убедился, что до него не добрались. В тайнике хранились их ценности: книга, деньги, одежда и, конечно, их семейный бог, который оберегал все это. Больше в комнате ничего ценного не было: два тонких спальных коврика, бадья для воды, заменявший стол старый ящик. Все осталось на своих местах. Поделив хлеб и прочую снедь на две неравные части, Дусс достал из тайника бога и поставил его на ящик. Потом он устало сел на свой коврик и стал ждать Верна. Тот пришел совсем скоро, притащив с собой мешок лука. Верн был на девять лет старше и заметно крупнее, чем Дусс когда-нибудь мог вырасти. Как многие здоровяки, он передвигался с неспешной осторожностью, будто опасаясь что-нибудь сломать. Его серые глаза и необычно светлые каштановые волосы доставили ему в детстве немало хлопот, и уже тогда он узнал, что силой своей надо пользоваться с осторожностью, даже когда драку затеял не он. Рыжеватая борода и крючковатый нос придавали ему грозный вид, вовсе не соответствующий его характеру. На деле это был уравновешенный, даже чуть флегматичный молодой человек, хотя он мог быть и свирепым, если его довести. Дуссу он заменял и отца и мать с тех пор, как те умерли десять лет назад, и Дусс боготворил его с истовостью мальчишки, у которого никого больше нет на всем белом свете. Верн работал грузчиком в порту, используя свою недюжинную силу в благих целях. В день он зарабатывал не меньше тридцати грошей, хотя половина уходила старшему, а еще пять - гильдии грузчиков. Братья улыбнулись друг другу. Они спросили друг друга, как прошел день, и оба решили, что день прошел не слишком плохо, хотя и нельзя сказать чтобы слишком хорошо. Верн притворился, будто не замечает синяков Дусса. Он сказал, что обед на вид неплох, хотя и был правдивым человеком - тогда, когда правда необходима. Он опустился на колени перед стоявшим на ящике богом, и Дусс стал на колени рядом с ним. - Отец Крав, - молвил Дусс. - Благодарим тебя за то, что ты хранил и оберегал нас весь этот день, и за пищу нашу. - Эту молитву он запомнил еще с тех пор, как их отец произносил ее, и он повторял ее каждый вечер. Бог не ответил. Бог никогда не отвечал. Жители Безбожного квартала получили свое прозвище за то, что никогда не посещали ни одного из сотни храмов на острове. Они и не нуждались в этом, ибо у каждой семьи был свой бог вроде Крава. Крав это настоящий зуб дракона - старый, черный, размером с два здоровых кулака Верна - весьма угрожающе, если представить, какого же размера должен был быть весь дракон. Но он никогда не говорил. Другие мальчишки рассказывали Дуссу, что их семейные божества разговаривают с их отцами, а иногда даже с ними самими, но Крав не говорил никогда. Зато настоящий зуб дракона был куда более впечатляющим богом, чем какая-нибудь фигурка из глины, или камня, или металла, и Дусс гордился своим богом. Они обедали молча. Дусс как младший взял себе меньшую часть. Они проголодались, поэтому обед не занял много времени. Они не достигли состояния сытого блаженства, следующего обычно за сытной трапезой, однако Дуссу это состояние было вовсе незнакомо, так что и не было повода для огорчения. В комнате было уже почти темно, подходило время ложиться спать. Почти каждый вечер братья перед сном разговаривали. Верн рассказывал Дуссу про родителей, которых тот почти не помнил. Потом они засыпали, готовясь к новому дню. Посуды у них не водилось, так что мыть было нечего, и никому из них не хотелось пить настолько, чтобы спускаться для этого на семь этажей. Дусс забрался в тайник и достал оттуда книгу. После самого Крава книга была самым ценным их имуществом. Берн более или менее научился читать у матери, а потом сам научил этому Дусса, и по вечерам теперь они читали книгу вдвоем. Дусс читал уже лучше, чем Берн, хотя старался этого не показывать. Впрочем, чтецы из них обоих были так себе. Книга оказалась сложной; она рассказывала историю страны, откуда много лет назад приплыли их родители, и написана была на языке предков. Хотя они говорили на нем с друзьями и соседями, в повседневной жизни они пользовались альгазанианским, заметно от него отличавшимся. Так что многого в книге братья просто не понимали. Верн улыбнулся, как бы извиняясь, и покачал головой. - Не сегодня, - сказал он. - Сколько у нас денег? Дусс быстро отвернулся, чтобы скрыть свое огорчение. Хотя ответ он знал и так, он на коленях подобрался к половице, скрывавшей тайник. - Серебряная рыба и четыре гроша. - Всего несколько дней назад здесь лежало четыре серебряные рыбы, но у Верна разболелся зуб мудрости, и его пришлось вырвать. - Завтра день рождения Жемчужины, - вздохнул Верн. - Ох! Я не знал. Верн ухаживал за дочкой Твердоупряма-извозчика. Она давала ему понять, что его старания ей отнюдь не неприятны, хотя ее мать имела на этот счет серьезные возражения. Дусс относился к этому неоднозначно. Он искренне желал брату счастья. Он признавал, что общество девушек довольно приятно, хотя и не испытывал пока такой потребности. Он понимал, что будет думать по-другому, когда повзрослеет. Разумеется, пройдет не один год, прежде чем Верн наберет достаточно денег, чтобы говорить о женитьбе. Подарок на день рождения представлялся куда более насущной проблемой. - Пожалуй, схожу-ка я сегодня вечером, - пробормотал Верн. Дусс старался не показывать, как ему страшно. - Я пойду с тобой, посмотрю. - Нет, не ходи! Мне неуютно, когда ты смотришь, и тебе это прекрасно известно! А теперь не тревожься понапрасну. Все будет хорошо. - С этими словами Верн вскочил и вышел, прежде чем Дусс успел возразить. В споре Дусс был гораздо сильнее его. Они не могли прожить на заработок Верна - даже теперь, когда к нему прибавились те гроши, которые приносил Дусс. Когда погибли их родители, они сами чуть не умерли с голоду. Все их пожитки сгинули в огне пожара, когда городские власти боролись с эпидемией в Безбожном квартале. В те дни Верн был слишком молод, чтобы ему платили, как взрослому, хотя он был выше и сильнее своих сверстников. Они выжили только благодаря тому, что Верн зарабатывал на жизнь кулачными боями. Он начинал в поединках подростков, которые устраивались перед началом взрослых боев для раздразнивания зрителей. Теперь он выступал со взрослыми. Иногда он выигрывал целых две или три серебряные рыбы за вечер. - Его ни разу еще не изувечили! - сказал Дусс сам себе - он знал, что в комнате, кроме него, никого нет. Но что станется с ними обоими, если его все-таки изувечат? Одна мысль об этом была ужасна. Без этих денег братьям придется отказаться от своей комнаты и переехать в жалкие ночлежки. Без них не будет ни подарков подружкам, ни надежд на женитьбу. Единственным выходом станет преступление - шайка Цветка для Дусса, а для Верна что-нибудь и того хуже. Увы, честным трудом в Альгазане не проживешь. Кулачные бойцы часто получали увечья, некоторые даже погибали. Верн как-то раз выбил глаз противнику и после этого несколько месяцев отказывался драться, хотя ему обещали награду золотом, если он еще раз сделает это. Дусс и так стоял уже на коленях, так что только повернулся лицом к ящику. Он коснулся лбом пола. - Отец Крав, молю тебя, не оставляй Верна сегодня и сделай так, чтобы с ним ничего не случилось! - Я не могу. Дусс медленно разогнулся. Еще медленнее он обвел взглядом комнату. Он увидел именно то, что ожидал увидеть, и это было еще страшнее, чем если бы в ней оказалась сейчас вся шайка Детей Вузза. Никого. Четыре стены, два коврика, ящик... все, как должно быть. Конечно, кто-то из соседских приятелей мог разыгрывать его, но голос был не детский. Нет, он не напоминал даже срывающийся баритон Бесстраха, которым тот так гордился. - Кто это говорит? - дрожащим голосом спросил Дусс. - Я. Голос казался сильным и звучным, хотя слышался как бы издалека. Дусс подавил сильное желание вскочить и броситься вниз, в сортир. - К-к-кто т-ты? - спросил он у пустой комнаты. - Я, Крав, твой бог. Голова Дусса стукнулась об пол. Его зубы отбивали дробь, а на спине выступил холодный пот. - Чего ты боишься? - спросил голос немного удивленно. - Я - твой бог. Ты - мой сын. Тебе вовсе нечего меня бояться. - Ты... Ты никогда еще не говорил со мной! - Ты сам никогда не обращался ко мне, когда мы с тобой были одни, вот и все. И потом, ты уже взрослый, чтобы понять. Ну, почти взрослый. Дусс осторожно приоткрыл один глаз. Большой черный зуб был таким же, как всегда. Дусс почти ожидал увидеть вокруг него призрачное драконье тело или что-то в этом роде, но видел только зуб. - Но почему ты не разговаривал с Верном? - Потому что он не мой, - терпеливо объяснил бог. - Ты мой. Только ты можешь поклоняться мне, и я не буду говорить ни с кем другим. - Но Верн мой брат! - Он твой сводный брат. Ты - Гордуспех Кравский. Я - Крав, бог твоего отца, и отца твоего отца, и многих отцов, что были до них. Думаю, я даже не слишком обиделся бы на тебя, зовись ты некоторое время Гордуспехом Верлийским, хотя увлекаться этим тебе, пожалуй, не стоит. Верл бог твоей матери. У нее не осталось детей, кроме вас двоих, так что я не против поделить тебя с ней. Ну, не всего тебя, конечно, но немного. Иногда, - добавил бог, и голос его зазвучал чуть менее уверенно. Слабый свет забрезжил в сбитой с толку голове мальчика. - Наша мама? Она была замужем за другим, прежде чем вышла за отца? Бог вздохнул. - В некотором роде. Твой отец знал, что Верноместь был сыном... - Кто? - Верн, глупыш! Его подлинное имя - Верноместь. Волнорез знал, что он не отец ему, но принял его. А я - нет, так что скажи своему сводному брату... - Но почему? - Дусс! - свирепо рявкнул дракон. - Богов не перебивают! Тем более когда они объясняют. Боги не любят объяснять! Дусс снова ткнулся носом в пол. - Ладно, - сказал бог. - Так о чем это я? - Ты говорил... - Я сам знаю, Дусс! Вопрос был чисто риторический. Скажи, пусть Верноместь... пусть он не пытается поклоняться мне. Намекни ему помягче. Если хочет, он может называть себя Верноместь Верлийский. - Но тогда где он, его бог... как его, Верл? Бог матери? - Очень далеко отсюда, но, думаю, в безопасности. - Ничего не понимаю! Крав усмехнулся. Смех дракона, даже очень далекий, не самый приятный звук. По спине Дусса опять пробежал холодок. - Дай-ка сюда книгу, Гордуспех. Дусс поспешно исполнил приказание. - Перелистай до конца. Теперь несколько страниц назад - пока я не скажу, чтобы ты остановился... Дусс сидел на полу с раскрытой книгой на коленях, и Крав, видимо, мог читать, хотя в комнате было почти темно. Страницы в книге не были пронумерованы, но бог сказал Дуссу, как найти нужную ему строку, и потом заставил его читать, подсказывая каждый раз, когда тот запинался. Почерк писавшего к концу книги стал совсем неразборчивым, потому-то Дусс обычно и не читал эту часть - а еще потому, что книга кончалась так печально. Начиналась-то она довольно бодро: про то, как Утрозвезд поднял знамя восстания, отрубив царю Гросалю голову на его же собственном троне. Потом дела шли все хуже. В комнате становилось все темнее, и рассказ становился все мрачнее и мрачнее: поражение восстания, чудовищная месть Вандока, Белороза... Некоторые подробности были просто ужасны. Берн никогда не позволял Дуссу читать такое. - Ладно, хватит, - сказал бог наконец. - Ты слышал раньше про Утрозвезда? - Да, Отец. - Дусс с облегчением опустил тяжелую книгу на пол. - Ну и что думают о нем люди? Мальчишка, который не знал, что такое сытый желудок, вряд ли считал политические дела дальних стран насущной проблемой. Он мало прислушивался к тому, что говорят. - Ну... некоторые, наверное, проклинают его? - неуверенно предположил он. - Другие считают, что нам нужен новый Утрозвезд, чтобы попробовать еще раз? - Неплохо, Гордуспех! Но история в этой книге не окончена. Дочери Утрозвезда удалось бежать. - Вот здорово! - улыбнулся Дусс, услышав такое. Ему все еще было не по себе от описанных в книге жестокостей. - Она бежала сюда, в Альгазан. Но она сменила имя. Как ты думаешь, почему? - Гм... Наверное, потому что кое-кто не одобрял того, что сделал ее отец? Они могли отомстить ей? Бог снова усмехнулся, и на этот раз звук этот показался Дуссу уже не таким страшным. - А ты вовсе не глуп! Впрочем, от сына Белорозы этого можно было бы ожидать, не так ли? - Белорозы... Но тогда Утрозвезд... Мой дед? Моя мать? И Верна? - И Верна тоже. Думай, думай, сын мой! Ты умнее Верна. Подумай, прежде чем спрашивать дальше. Дусс сел, подперев голову руками, и сосредоточенно воззрился на бога - ни один смертный не вынес бы такого долгого взгляда, не моргнув, но зуб дракона это явно не смущало. Дусс думал не спеша, как привык, и наконец спросил: - Почему она назвала его Верноместью? - А ты как думаешь, почему? - Потому, что он внук Утрозвезда! Чтобы Верн возглавил новое восстание, и изгнал варваров, и убил царя Вандока! Он сможет? - Он может попытаться. А почему тогда Гордуспех? Исполнившись вдруг волнения, Дусс снова преклонил колена и коснулся лбом пола. - Отец, а я могу помочь ему в этом? - Да, - ответил бог. - Да, можешь. Готов ли ты начать сегодня? Дусс вскочил. Он ощущал легкую слабость в ногах, но не колебался ни минуты. - Да, Отец! - Тогда заверни меня в чистую ткань и возьми с собой. Ты должен пойти и рассказать все это человеку, который может помочь тебе. Если он не сможет, тогда я не знаю, кто еще способен помочь, и дело твое безнадежно. И Дусс завернул бога, и сбежал по лестнице в ночной город. Он никогда не вернулся в Дом Множества Богов. 10. ВТОРОЙ ПРИГОВОР - Но это же не все! - фыркнула старуха. - Это только половина рассказа! - Я обещал вам историю избавления? - возразил я. - Я не могу рассказать, что было дальше, потому что сам не знаю. Я могу догадываться, но я никогда не полагаюсь на догадки, только на несомненные факты. - Ладно, кто по крайней мере был тот человек, к которому он пошел? - Даже этого я не знаю точно. Мне не называли его настоящее имя, только местное прозвище, дабы не навлекать опасность на некоторых людей. Девять пар глаз недоверчиво смотрели на меня. - Все это было двести лет тому назад, - прохрипел менестрель, в глазах которого отразился панический ужас перед чем-то сверхъестественным. Я почувствовал, что допустил некоторую неосторожность. - Прошу прощения. Я хотел сказать, имя не было открыто тому, кому эту историю поведали первому и который передал ее нам. - Вздор! - буркнул купец. От вина его лицо приобрело еще более интенсивную окраску. - Терпеть не могу рассказчиков, которые обрывают историю на самом интересном месте и требуют денег за продолжение. - И я тоже! - от всей души подхватил я. - В высшей степени непрофессиональное поведение! Просто беспринципное! Тем не менее в этом случае у меня нет выбора. Я просто не знаю продолжения. Может, кто из вас знает? Последовало долгое молчание. Я постарался как следует вспомнить намек, что уловил раньше в надежде узнать это продолжение - я никогда не могу устоять перед соблазном узнать новую историю, а этой я ждал два... в общем, долго. Но был ли это в самом деле намек или так, случайная оговорка? Если интересующий меня человек откажется говорить, моя игра проиграна. Старый солдат откашлялся и сел прямее. - Возможно, я владею некоторой интересующей всех информацией. Я с облегчением перевел дух. - Тогда молю вас, поведайте ее. Я искал ее очень, очень долго. - Фу! - презрительно бросил купец. - Ветер стих. Честным людям давно пора баиньки - не так ли, птичка моя? Его жена с готовностью улыбнулась в ответ, но тут же бросила на меня беспокойный взгляд. - Забирай этого негодяя, трактирщик, - заявил ее муж, с некоторым усилием поднимаясь на ноги. - Переломай ему все кости, если хочешь. Пошли, женщина. Труба зовет, так? - Он пьяно хихикнул. Фриц бросил на меня голодный взгляд и потер руки. - Как насчет небольшого рассказика на сон грядущий? - предложил я. Менестрель насвистел несколько тактов популярного танцевального мотива... - Э... милый? - поспешно произнесла актриса, упираясь, как ни тащил ее супруг в сторону лестницы. - Мне так хочется послушать еще чего-нибудь, а, милый! Я хочу сказать, если благородному капитану есть что рассказать нам, с нашей стороны было бы только вежливо посидеть и послушать, так ведь? Ну еще один рассказик! О, да мы ведь не допили свое вино! Нехорошо, чтобы оно пропадало зазря, ты ведь столько за него заплатил! Последний аргумент заставил толстяка остановиться. Недовольно пробурчав что-то себе под нос, он плюхнулся обратно в кресло и потянулся за флягой. - Ну если только пару кружек на ночь... Старая дама слушала этот диалог с явным неодобрением. Она обратила свой взгляд василиска на менестреля, потом на меня... и, наконец, на солдата, сидевшего рядом с ней. - Вы хотите принять участие в этих пустяках, капитан? Вряд ли это место подходит для того, чтобы выдавать информацию личного порядка. Вот это намек, тонкостью не уступающий приставленному к горлу клинку! Однако старого вояку предупреждение не смутило. Он спокойно кивнул, потом оглянулся на меня. Он был стар, но от этого не менее опасен - как его старая кожаная куртка, потертая и кое-где порванная, но вполне еще годная к носке. Такой человек не стал бы носить меч, не умей он пустить его в дело. Смерив меня долгим взглядом кровожадного хищника, он в конце концов провел рукой по своим коротко стриженным седым волосам. - Множество древних легенд говорят нам о странствующем сказителе по имени Омар, человеке, что оказывается во многих местах и во многих... - Я слышал их. - Я одарил его самой своей обезоруживающей улыбкой. - Мифы порождают мифы, капитан. Множество мошенников брали себе это имя благодаря легендам, а это в свою очередь порождало новые. Совсем другое дело я. Я был Омаром задолго до того, как сделался менялой историй - впрочем, возможно, эта традиция повлияла на мой выбор профессии. - Ты не старишься и снова становишься молодым - и так без конца? - Эту легенду я тоже слышал. Вам не кажется, что так мне было бы несколько трудно завязывать дружбу, нет? Но не относитесь к подобной ерунде слишком серьезно, капитан. Вспомните, что многие рассказы звучат убедительнее, если их исполняют от первого лица. В своей истории майстер Гвилл рассказал нам об одном Омаре. Белороза отдала своего бога чужестранцу, подозрительно напоминающему того, первого, верно? Так вот, если бы я не следовал истине так скрупулезно, я мог бы изложить это событие так, словно я сам находился там, словно сам я и был этим человеком... Вот так и возникают легенды, капитан. Он продолжал изучать меня взглядом, словно я был многообещающим полем боя. Я начал ерзать, хотя не помнил, когда в последний раз обыкновенный взгляд заставлял меня чувствовать себя столь неуютно. - Я могу сделать вывод, что второй круг состязания остался за мной? Фриц тяжело нахмурился. - Похоже, никто еще не готов отдавать тебя в руки правосудия, - согласилась старая дама, окинув всех взглядом в поисках не согласных с такой точкой зрения. Несогласных не обнаружилось. Гвилл, чихая, успел ободряюще подмигнуть мне. Служанка не отрывала глаз от своих рук. Нотариус, казалось, засыпал. Где-то за стеной раздалось громкое "крак!". Актриса подпрыгнула. - Что это? - Мороз, фрау. - Фриц покосился на меня, чтобы проверить, понял ли я намек. - Когда ветер стихает, становится теплее. Мы ведь с вами высоко в горах. Этот звук произвело треснувшее от мороза дерево. - О! - только и сказала Марла и хлебнула вина. Ее лицо исказила гримаса, когда она попыталась проглотить эту мерзость. - Уже поздно! - сурово объявила старуха. - Надеюсь, вы быстро, капитан? Наконец-то, словно увидев то, что хотел, отвел он от меня свой взгляд. - Я буду краток насколько возможно, сударыня. Вы ведь знаете, я вообще человек немногословный. - Он порылся за пазухой. - Всю свою жизнь я был вольным мечом, наемником. Я бился за добро и за зло, хотя по возможности старался выбирать добро. - Он вытащил маленький сверток, завернутый в то, что напоминало бурый шелк. - Мое имя мало что значит... Нет, если говорить правду, когда-то мое имя значило, и много. Мой отец отказался от него, дабы не навлечь дурной славы на благородных людей нашего рода. Еще юнцом, подавшись в наемники, я был известен под дурацкой кличкой "Тигр". Я не возражал, и она прилепилась ко мне. Теперь, боюсь, я старый беззубый кот, но кое-где меня еще помнят как капитана Тигра. Возможно, мои нынешние спутники и не одобрят меня, хотя мало кто еще видел это. - Он протянул руку, развернул сверток, и на ладони его оказалась маленькая резная статуэтка размером немного больше его большого пальца. Мы разом склонились над ней посмотреть. Казалось, она вырезана из янтаря, ибо она горела на свету. На ней, конечно, не было полос, и все же она, несомненно, изображала тигра - тигр лежал, немного приподняв голову, словно какой-то звук пробудил его от сна. Глаза были сделаны из маленьких зеленых камешков. Удачно проданная, эта вещица могла бы обеспечить ему безбедную, возможно, даже в роскоши, старость. Мне, например, отчаянно захотелось протянуть руку и потрогать камешек. Актриса заговорила первой. Она казалась напуганной, и, я думаю, вполне искренне. - Это что, один из тех богов, о которых мы сейчас говорили? - В этих краях я назвал бы его талисманом, майне фрау. Его зовут Баргар. Он не настоящий, конечно. Когда мой отец - младший из многих братьев - отправился искать счастья в чужих краях, настоящий Баргар предсказал, что он никогда не вернется к родному очагу, и разрешил изготовить копию. - Он... он... говорит с вами? Морщинистое лицо немолодого воина скривилось в уклончивой улыбке, и он снова завернул янтарного тигра в тряпицу. - Для профессионального солдата я прожил очень долгую жизнь, майне фрау. Не раз и не два судьба моя зависела от его советов. Каким бы он ни был солдатом, задатки рассказчика у него имелись, это точно. Даже толстый купец, задремывавший в своем кресле, открыл глаза. Тигра вернули в убежище. Еще один древесный ствол треснул в лесу, и на этот раз я услышал далекое эхо. Солдат сделал знак Фрицу наполнить его кружку, и трактирщик вскочил с места. - Так вот, то дело, о котором нам рассказывал майстер Омар... Много лет назад мне случилось побывать на родине отца, и я, естественно, навестил нынешнего главу семьи, дабы засвидетельствовать свое почтение. Поначалу меня встретили несколько настороженно, но, когда я показал им своего маленького Баргара, мне обрадовались и приняли меня со всем положенным радушием. Демонстрируя замечательное чувство паузы, солдат отхлебнул пива и усмехнулся. - Боюсь, мои благородные родичи нашли меня довольно неотесанным. Я плохо вписывался в их балы и званые обеды, да и речь моя была прямее, чем у них принято даже в общении друг с другом. Но я завязал дружбу с парой младших сыновей, которые брали меня с собой на охоту. Это было мне больше по душе и по способностям. Мы неплохо повеселились тогда. Наши поездки завели нас однажды в древний дом нашего рода, замшелую развалину среди лесов. И в этом самом доме мне показали как-то ночью очень любопытные документы. Я сел прямее. Капитан Тигр заметил мое движение и загадочно улыбнулся. - Могу я угостить тебя кружкой пива, майстер Омар? Я с благодарностью принял предложение. Фриц нехотя поднялся за кувшином. Подразнив нас еще немного, старый вояка продолжил рассказ: - Один из моих... кажется, они приходились мне двоюродными братьями... в общем, младший из моих новых друзей как-то вечером, выпив немного лишнего, имел неосторожность проболтаться, что при всех своих титулах и регалиях, при всех своих высоких связях все мои знатные родственники ведут свой род от простого солдата удачи вроде меня самого. Он нашел это ужасно забавным - по крайней мере в тот вечер. В конце концов он поднялся на какой-то чердак и вернулся с полурассохшейся деревянной шкатулкой альгазанийской работы, с ибисами и гепардами... впрочем, это не важно. В этой шкатулке хранились воспоминания того самого основателя рода. Многие страницы оказались утеряны, а многие выцвели так, что их уже невозможно было прочитать, но отдельные части сохранились неплохо. Несколько следующих дней... да, мне стоило упомянуть о том, что я потянул лодыжку. Не могу сказать, чтобы я имел склонность к чтению, однако временно я оказался прикованным к дому, так что перебрал почти всю эту кипу документов. И кое-что действительно представляло интерес. Так, эти записи подтверждали то, что поведал нам майстер Омар, вплоть до мельчайших подробностей. Так, например, полное имя моего предка было Долгопамять Баргарский, но беженцы в Альгазане находили такие громоздкие имена не соответствующими обстановке и боялись, что они станут поводом для насмешек. Как и следует из рассказа майстера Омара, они сокращали их. Как меня зовут Тигр, его знали как Пами. В молодости он участвовал в неудавшемся восстании Утрозвезда и был ранен, хотя и не слишком серьезно. Он бежал из Кайлама на том же корабле, что и Волнорез. Все не сговариваясь посмотрели на актрису. Я даже удивился тому, что у нее осталось стыда хотя бы на то, чтобы покраснеть. Я с нетерпением ждал рассказа о том, как же на самом деле удалось Белорозе бежать от Вандока, но так и не услышал этого. То ли этих подробностей в таинственной шкатулке капитана Тигра не обнаружилось, то ли он решил пощадить чувства актрисы и не поднимать больше этот вопрос. - Итак, майстер Омар прервал рассказ на самом интересном месте, как справедливо заметил его честь. Я прочел воспоминания непосредственного свидетеля встречи, которая произошла той ночью. Я расскажу ее вам так, как она запечатлелась в моей памяти. Если для рассказа необходимо название, я назвал бы его так: "Рассказ о невероятном претенденте на трон". 11. РАССКАЗ СОЛДАТА В двадцать пять лет Пами был изгоем на костылях и без гроша в кармане. В пятьдесят - почтенным гражданином, знаменитым, богатым и глубоко несчастным. Ну, если и не несчастным, то, во всяком случае, не счастливым. Ему везло, возможно, даже слишком везло. Он знавал сотни беглецов, покинувших родину одновременно с ним. Среди них были люди умелые и умные, отважные и решительные, но мало кто из них добился такого положения, как он. Ему нравился почет и уважение, нравился роскошный дом со множеством слуг. Он любил жену и дочь, и они любили его. Если бы он добился всего этого отвагой, опасным ратным трудом - или хотя бы везением, случайным полетом стрелы или ударом меча в битве, - он мог бы хоть немного гордиться своим положением, но он боялся, что все это лишь заслуги Баргара. Он был благодарен богу, но этого ему было мало. Как раз накануне прибытия Пами на остров эмир распорядился пополнить ряды альгазанского Иностранного Легиона. Благодаря опыту боев с варварами и полученному при Мельничном ручье ранению Пами пришелся весьма кстати. Он показал себя храбрым, верным и исполнительным воином, но не забывал следовать советам своего бога, который не раз и не два спасал его от беды. За следующие двадцать лет он дослужился до высших постов альгазанской армии, неоднократно приводя войско эмира к победе. При всем том у него нашлось время и на ухаживания, и он завоевал сердце дочери богатого купца. Их брак и теперь, много лет спустя, мог по праву считаться счастливым. Пами даже думал, что тут сыграли немалую роль его частые отлучки - им никогда не удавалось побыть вместе достаточно долго, чтобы надоесть друг другу. В конце концов, он не измучил жену бесконечными родами, как это бывает во многих семьях. Теперь он был слишком стар, чтобы оставаться солдатом, а другого ремесла он не знал. Трубы возвещали о его появлении, когда он навещал дворец эмира, но он редко заходил туда, ибо терпеть не мог дворцовых интриг. Его шурины и без него неплохо справлялись с торговыми делами. Хотя честность их по отношению к посторонним вряд ли могла почитаться образцовой, сестру свою они, во всяком случае, не обманывали, так что в деньгах недостатка не было. В пятьдесят Пами мог надеяться еще на десять, а то и больше лет жизни. Вот только что с ней делать? Освободить родину, подсказывал ему внутренний голос. Вести из Междуморья продолжали приходить душераздирающие. Вандок Безжалостный продолжал править страной, убивая каждого, в ком видел угрозу своей власти, - даже, говорили, и собственных сыновей. Его убийцы рыскали по стране, грабя и убивая всех, кто под руку попадется, состязаясь в жестокости. Самый верный способ завоевать расположение царя это обрушить на жителей страны к югу от гор какой-нибудь новый ужас. И месяц за месяцем юношей и девушек угоняли на север, чтобы принести в жертву Холу. Семь городов лежали в развалинах, да и все окрестности были опустошены. Заморские купцы избегали заходить в порты, ибо местным жителям нечего было предложить на продажу. Единственным исключением были работорговцы, наполнявшие трюмы своих судов множеством добровольцев. Беженцы в Альгазане помогали чем могли, но помощь эта была мизерна. Мало кто из них разбогател настолько, чтобы делиться. Время от времени они фрахтовали корабль и вывозили оттуда новую партию беженцев - редко в сам Альгазан, ибо эмир справедливо опасался потока нищих иммигрантов, разреши он это. Но даже подобные благодеяния были редки. Беженцы, в какую бы страну ни забросила их судьба, чаще всего обречены были прозябать в нищете. Все хорошо понимали это, и все же каждый корабль, покидавший порты Междуморья, ломился от толп беженцев. Но не все убежали из страны, и не все искали такую возможность. Пами знал многих жителей Междуморья, состоявших с ним в дальнем родстве. Он предлагал им убежище под своим кровом и получил отказ; он делал все, что мог, чтобы помочь им, хотя золото и не всегда достигало адресатов. Собираясь, изгнанники всегда заводили разговор о создании освободительной армии и высадке в Междуморье, чтобы изгнать ненавистных варваров, но подобная кампания требовала куда больших средств, чем они могли бы собрать. Более того, никто из них всерьез не верил, что такая попытка увенчается успехом. Вандок слишком опытный тиран, а Хол - слишком сильный бог. Итак, через несколько дней после своего пятидесятилетнего юбилея Долгопамять Баргарский, известный семье и друзьям как Пами, а правителям Альгазана как Пами-паша, мучался тревогой и беспокойством. Поздней ночью, распрощавшись с друзьями, Пами, мучимый бессонницей, неприкаянно бродил по своему темному дому. Жена его давно уже отправилась спать. Как обычно, разговор в этот вечер зашел о страданиях Междуморья. Как обычно, новости были плохими. Как обычно, все предложения были скоропалительны и неосуществимы. Пами-паша достаточно повидал на своем веку, чтобы сразу узнавать безнадежное дело, а каждый новый план, выдвинутый за столом, был еще безнадежнее предыдущего. Человек не может ходить бесконечно. В конце концов он забрел в свой кабинет, к нише, в которой обитал Баргар. Пора было спать - значит, самое время для вечерней молитвы. Он опустился на колени, как делал несчетное количество раз до этого, и сделал подношение богу, как делал это еще его отец много лет назад. Только отец его предлагал богу медяки, а Пами предлагал ему золото. Он положил перед нишей золотой, добавив его к семи уже лежавшим там монетам. Рано или поздно перед богом накапливалась вполне солидная сумма, но рано или поздно Баргар говорил об этом, давая Пами распоряжение купить на нее жене новый экипаж, или одарить нежданным богатством случайного нищего бродягу, или сделать еще что-нибудь столь же непредсказуемое. В конце концов, золото принадлежало богу, и он волен был поступать с ним как ему заблагорассудится. Когда с приношением бывало покончено, Пами говорил о своей благодарности богу и о своих печалях. И всегда кончал простой молитвой: "Скажи, как могу я помочь им, о Пресвятой Отец?" Иногда бог отвечал, иногда нет - и боги, и тигры, как известно, отличаются непредсказуемым характером. Но когда отвечал, ответ его, как правило, звучал одинаково: "Я твой бог, сын мой, но не бог твоего народа. Тебя я могу хранить, могу содействовать твоему процветанию, но над ними нет моей власти. Я не могу устоять против Хола, ибо я всего лишь маленький бог. Малые боги не могут тягаться с великими богами - это познали на своем опыте еще твои предки. Так что живи и наслаждайся теми житейскими радостями, что доступны тебе". И в эту ночь Пами упрямо повторил свою обычную молитву: "Скажи, как могу я помочь им, о Пресвятой Отец?" И в эту ночь Баргар ответил просто: "Ступай к воротам и найди отрока, что ждет там. Пригласи его в дом, и выслушай его, и поверь ему". На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать - тощий как удилище, не слишком чистый, но, похоже, сообразительный и здоровый. На нем была потрепанная набедренная повязка, и он так стискивал в руках маленький сверток, словно тот был ценнее короны эмира. Волосы его слиплись прядями, один глаз заплыл. Он стоял в свете фонаря Пами, улыбаясь ему и дыша тяжело, словно только что бежал, но Пами наблюдал за ним в окошко уже несколько минут и знал, что паренек стоял на месте - вернее, сидел, скрестив ноги, в пыли, словно намереваясь провести здесь всю ночь, если понадобится. Возможно, он ждал здесь уже несколько часов. - Паша, мне сказано было прийти к тебе и повидаться с тобой! - Он говорил мальчишеским дискантом на языке Безбожных. - Кто ты и кто сказал тебе это? - Я - Дусс, паша. Гордуспех Кравский мое настоящее имя. И это Крав сказал мне. Крав? Пами смутно помнил бога с таким именем, но не помнил, чей это был бог. - Тогда тебе лучше войти, Гордуспех. Меня зовут Долгопамять Баргарский. Крав? Крав? На спине юнца запеклась кровь. Судя по всему, он дрался, и совсем недавно. От него разило луком. Впрочем, он оказался воспитан настолько, что, входя в дом, даже снял сандалии, хотя вряд ли они были грязнее его босых ног. В светлом кабинете он показался еще более худым, а в волосах его стали заметны гниды. Глаза его расширились от удивления и восторга, когда он разглядывал мебель, ковры, картины, портьеры. Потом взгляд его остановился на нише с янтарным тигром и золотом перед ним. Он поклонился богу и бросил тревожный взгляд на Пами, не рассердится ли тот за такую вольность. - Это Баргар, мой бог, - объяснил Пами. - Это он велел мне впустить тебя и выслушать то, что ты имеешь сказать, Гордуспех. Оборванец радостно заулыбался. - Тогда не мой ли бог говорил с твоим, паша? Святой Крав никогда не говорил со мной до сегодняшнего вечера, а... - Погоди! - рассмеялся Пами. - Серьезное дело не допускает спешки. Сначала сядь-ка... - он выбрал простой деревянный стул, который потом можно было бы вымыть, и подвинул его вперед, - ...вот сюда. Теперь, могу я предложить тебе... - Вино наверняка свалит мальчишку с ног. Еда? Конечно же, еда! - Я прикажу принести тебе что-нибудь поесть. Чего бы тебе хотелось? Мальчишка плюхнулся на стул и удивленно разинул рот. - Давай же! - сказал Пами. - Что ты любишь больше всего? Гордуспех Кравский еще раз огляделся по сторонам. - Мясо? - прошептал он так, словно просил трон эмира. Он облизнул губы. Пами потянулся к шнурку звонка. - Когда ты последний раз пробовал мясо? - Не помню. Но рыбу ел прошлым летом, целых два раза! - Гм. Могу я поинтересоваться, что это ты принес? - Это Крав, паша. Он велел мне взять его с собой. Пами только успел усесться сам - в обитое шелком кресло, - но при этой новости вскочил. Собирать в одном помещении двух богов всегда считалось нежелательным. Это непочтительно, во всяком случае, если и не прямое кощунство, но тут, похоже, сами боги устроили эту встречу. Интересно, подумал он, и как положено себя вести в такой ситуации? Обычно никто не делит место с тигром. - Тогда, возможно, его лучше развернуть и поставить на почетное место. Например, на эту полку? Поспешно кивнув, мальчик развернул тряпку и достал из нее что-то похожее на черный камень. - Крав - это зуб дракона! - гордо объяснил он. Он положил его на полку, поклонился ему и вернулся на место. Впрочем, с драконами тоже место не делят. Надо же, какая компания! Недоверчивый сонный слуга преклонил колена в дверях. Пами приказал принести хлеба и мяса, сладких пирожков и фруктов - ничего особо дорогого, все простое и питательное, в расчете на двоих. И побыстрее. Потом он сел и улыбнулся этим живым темным глазам. Мальчишка того и гляди лопнет, если ему не дать высказаться. - А теперь, Гордуспех Кравский, что твой бог велел рассказать мне? Слова полились потоком - слова, перевернувшие все вверх дном в голове его собеседника. Волнорез Кравский! Ну конечно же! Не успел Пами переварить одно откровение, как на него обрушилось второе. Совсем еще юношей сражался он в отряде Волнореза при Мельничном ручье. Они и в изгнание отплывали на одном корабле, но в те дни Волнорез был сыном магистрата, а Долгопамять - всего лишь крестьянина. Через год с небольшим, когда Пами вернулся из первой своей кампании в Иностранном Легионе, до него дошли слухи, что дочь Утрозвезда бежала и тоже находится в Альгазане. Он даже слышал, что десять лет спустя имя ее упоминалось среди жертв Великого Поветрия. И с тех пор - ничего больше. Выслушай, говорил его бог, и поверь. - И он сказал, что ты можешь помочь, паша! - закончил свой рассказ мальчишка, глядя на Пами с отчаянной надеждой в глазах. Несмотря на поздний час, сам мажордом стоял в дверях, давая понять, что обед готов. - Ступай и поешь, а я пока подумаю. - Пами проводил своего юного гостя в столовую. - Садись. Скажи, с чего ты хочешь начать. Разбавь вино как следует, Мустаир. Мне тоже красного. Паша славился своим гостеприимством. Когда он сказал "в расчете на двоих", его слуги поняли это так, что дом их навсегда будет покрыт позором, если два любых едока в Альгазане - пусть даже самых прожорливых - сочтут угощение недостаточным. Не веря своим глазам, смотрел мальчишка на полные подносы, на золотые тарелки, потом неуверенно ткнул пальцем в блюдо жирной свинины. Слуга поднес его поближе, собираясь отрезать несколько кусков, но Дусс схватил весь ломоть обеими руками и впился в него зубами. Выслушай и поверь! Пами выслушал. Пами мог поверить рассказу - право же, он был рад увидеть, что черты Волнореза проглядывали в лице этого голодного оборвыша. Пами мог поверить в то, что освободительная война под предводительством внука Утрозвезда имеет значительно больше шансов на успех, чем все предыдущие восстания. В правление Вандока восстания были частым делом, он сам поощрял их. Но верит ли Пами в то, что оно увенчается успехом? Верит ли он в то, что оно поможет его народу? Еще одно поражение того же масштаба, что при Утрозвезде, превратит страну в пустыню. Следующим шагом, несомненно, будет найти старшего брата, неученого грузчика, которому предстояло стать Освободителем. Судя по тому, как обстряпывали дела Крав с Баргаром, Пами предстояла работа натаскать этого незаметного труженика, сделав из него героя-патриота и великого полководца. "Это научит меня спорить с Тигром!" Пами приказал приготовить экипаж, а охране - ждать его. Он хорошо платил своим людям: если он требовал чего-нибудь даже среди ночи, это было вопросом нескольких минут. Мальчик сказал, что его брат участвует в кулачных боях в Змеиной Яме, самой злачной дыре в припортовых кварталах. Что ж, это говорило о его храбрости, но не об уме! Конечно, такое вечернее времяпровождение было по силам не каждому, но как быть с качествами вождя, харизмой и всем прочим? От внука Утрозвезда, сына Белорозы, можно было ожидать храбрости. Возможно, если верить преданиям, дочь выказала ее даже больше, чем отец. И отец парня, Вол... Нет. Долгопамять Кравский чуть не уронил свой кусок. - Сколько, ты сказал, лет Верну? Дусс торопливо проглотил непрожеванный кусок. - Двадцать три, паша. Через два месяца ему исполнится двадцать четыре. Слуги убрали пустые блюда и поставили на стол новые. Мальчишка буквально смел первую перемену. Возможно, через несколько минут его стошнит... прямо на ковры. Пами и сам чувствовал себя почти так же - словно верблюд лягнул его в живот. - Твой бог сказал тебе, кто отец Верна? Не прекращая жевать, Дусс мотнул головой, но испуг в глазах показал, что у него есть подозрения на этот счет. Даже драконы не любят сообщать новости такого сорта. Змеиная Яма почти опустела; зрители, весело распевая или пьяно переругиваясь, расходились по темным переулкам. Телохранители Пами, сомкнувшись, проложили ему путь через шумную, зловонную толпу и спустились с ним в темный, дымный подвал. На полу среди объедков и перевернутых скамей валялись упившиеся до бесчувствия, многие громко храпели. Дусс вскрикнул и бросился в угол, куда было свалено грудой еще несколько тел. Кое-кто уже оклемался настолько, что мог сидеть. У одного свернута шея, и было совершенно очевидно, что этот уже не пошевелится. Все они принесли устроителям боев хорошие деньги, и отделали их так, словно они сразились со всей альгазанийской армией. Когда Пами подошел поближе, Дусс отчаянно обнимал самого крупного из них, не обращая внимания на то, что перепачкал кровью новую одежду. Первый же взгляд на Верноместь развеял все сомнения в том, кто его отец. У старшего брата были более светлые волосы и рыжеватая борода - явно чувствовалась кровь варваров, и Вандок был известен своим огромным ростом. Во всех остальных отношениях вид у него был весьма плачевный. Он был оглушен, весь в крови. Ему даже дышать было больно. Даже с посторонней помощью он едва ли мог держаться на ногах. Он смотрел на Дусса, словно не узнавая. Вздохнув при мысли о новой обивке экипажа, Пами послал домой верхового гонца с распоряжением найти лекаря. Дусс пытался объяснить брату, в чем дело, но в конце концов сменил тактику и просто приказал великану довериться ему и делать то, что ему скажут. Верн на удивление легко подчинился. Даже с учетом полубессознательного состояния, его покорность этому мальчишке позволяла сделать вывод, что лидером в семье станет Дусс, если уже не стал. Пами в первый раз пришло в голову, что у него будет два ученика, а не один. Когда он доставил своих подопечных домой, уже занимался рассвет, и семья пребывала в панике. Даже жена его поднялась, и оделась, и потребовала от него объяснений, давать которые он отказался. Врач осмотрел бойца, не скрывая брезгливости. На исходе первого дня Мустаир доложил, что двое братьев потребили еды больше, чем вся дворцовая обслуга, вместе взятая. Пами приказал ему не скупиться и давать братьям побольше мяса. На второй день Мустаир сообщил, что старший брат переживает из-за своей возлюбленной. - Скажи ему, пусть напишет ей письмо, и проследи, чтобы его доставили по адресу, - предложил Пами, будучи абсолютно уверен, что ни один из братьев не умеет писать. - Кстати, не можешь ли ты устроить ему небольшое искушение? Ничего вульгарного, конечно... Пару помоложе... хорошеньких... Я имею в виду, если они поймут, что их старания будут вознаграждены?.. Как вышколенный мажордом, Мустаир знал, что на уме у его господина, еще до того, как тот произносил это вслух. - Да будет так, как повелит паша, - ответил он, ничуть не изменившись в лице. Как вышколенный мажордом, Мустаир прекрасно понимал также разницу между сплетнями и важной информацией. На третий день он доложил, что наживка проглочена, а вторая девушка вернулась к исполнению обычных своих обязанностей. Позволив себе слабый намек на улыбку, он добавил, что здоровяк почти наверняка девственник. Письмо так и не было написано. Если подумать, полученные старшим братом травмы были даже кстати. Он не мог бы работать, а это значило, что чудесное вмешательство Пами спасло его от голодной смерти. Братья могли понять, что они попали в заключение, но что это еще лучший вариант. Они простые смертные - как устоять перед внезапно свалившейся роскошью, пищей в невиданных количествах? Ведь им не нужно теперь целыми днями работать за кусок хлеба, им не о чем тревожиться. На то, чтобы Дусс открыл старшему брату, что отцом его является ужасный Вандок, было отведено три дня. Это давало Пами время разработать план войны. Для организации вторжения ему требовались деньги, оружие, бойцы и корабли. Восставшее население потребовало бы денег, оружия и вождя. И то, и другое требовало великолепной разведки и точного плана, а этого невозможно было добиться без организованного подполья в самом Междуморье. Вот чего недоставало тем, кто до хрипа спорил о грядущем восстании за обеденным столом. Эти самозваные заговорщики никогда не пытались окинуть взглядом всю стоящую перед ними задачу - да они и не представляли себе ее размеров, сложности, времени, которое уйдет на ее выполнение. - У Пами были связи при дворе эмира, в руководстве армией, родственники среди богатых альгазанийских купцов. Если восстание вообще возможно, с организацией мог справиться только он. Что более важно, теперь у него был внук Утрозвезда, имя которого могло поднять людей. Поразмышляв над этим три дня, он решил, что это все-таки возможно. На это должно было уйти не меньше пяти лет. Вандок старел, но до сих пор не избрал себе законного наследника, так что сохранялся шанс на то, что смерть его вызовет некоторое смятение в стане неприятеля. Пами мог собрать и подготовить армию в изгнании и подпольное сопротивление на месте. Он мог нанести удар зимой, когда перевалы закрыты: главной ошибкой Утрозвезда было то, что он недооценил способности противника к быстрому реагированию. Но все это было не так уж и важно. Пами ничего не мог поделать с Холом, богом Вандока. История показывала, что маленькие боги не могли устоять перед Холом. Размышляя трезво, он приходил к выводу, что все это предприятие безнадежно. Пами не надеялся, что сможет объяснить все это тигру. На утро четвертого дня он пригласил сыновей Белорозы на неофициальную беседу в сад. Он распорядился, чтобы их нарядили в одежды их предков, чтобы они знали, какими их увидят люди, если они решат продолжать. Понимая, что они будут ощущать себя в этой одежде неуютно, он сам оделся так же, хотя делал это в четвертый или пятый раз с тех пор, как попал в Альгазан. Он обнаружил, что или утратил навыки одеваться сам, или просто состарился. Ему почему-то не хватало еще одной руки. Ему пришлось даже прибегнуть к помощи слуги. Но все равно он никак не мог отделаться от мысли, что при первом же неосторожном движении одежды спадут с него. Он приказал поставить кресла в укромном уголке сада, накрыть на стол легкие закуски и освежающее питье и поставить рядом еще один стол, поменьше. Он захватил с собой Баргара и положил на столик, чтобы тот мог следить за разговором. Когда братья показались на дорожке, Пами встал с кресла. Острый взгляд мальчишки увидел бога, и он поклонился сначала ему и только потом хозяину. Старший брат повторил все за ним. Пами поразило, как изменился паренек. Дусс утратил отчасти свою худобу, и при свете дня видно было, какой острый ум светится в его глазах. Стройный и смуглый, Гордуспех вполне убедительно казался внуком Утрозвезда. Он неуверенно улыбался, но теребил в руках сверток, в котором наверняка лежал Крав, его бог-дракон. Значит, предвидел возможность того, что по окончании разговора его за ухо вышвырнут из дворца. Реалист! Разбитое лицо Верна тоже почти приобрело человеческий вид. Его руки и правая нога были перевязаны, и из-под одежды проглядывали другие повязки. Он был богатырского телосложения, мускулист, и его флегматичность, казавшаяся поначалу просто тупостью, представлялась теперь скорее спокойной уверенностью и проявлением отваги. Его внешность впечатляла, но не оставляла сомнения: в его жилах течет варварская кровь. Как могут люди поверить ему? Пами предложил своим гостям сесть. Те неуверенно повиновались, продолжая озираться по сторонам. Должно быть, им никогда еще не доводилось видеть такой роскоши, хотя по альгазанийским меркам дворец Пами-паши был довольно скромным. Прежде чем сесть самому, он поклонился им. - Позвольте выразить мое почтение внукам Утрозвезда и сыновьям Белорозы, его героической дочери. Мальчишка улыбнулся. Мужчина не сказал ничего, недоверчиво глядя на хозяина все еще заплывшими серыми глазами. Пами налил вина, разбавив кубок мальчика водой. - Есть ли что-то, чего вам не хватает? Мой дом - к вашим услугам. - Он надеялся, что они не воспримут эти слова слишком буквально. - Мои слуги будут рады исполнить любое ваше пожелание. Дусс покосился на брата и сдержал улыбку. - Вы очень великодушны, паша, - произнес мужчина. Разговор не клеился. Пами-паша не имел с этими двумя абсолютно ничего общего. Им не о чем было говорить, только о деле. - Я полагаю, это у вас там Крав? - Он показал на сверток. Дусс кивнул, вдруг беспокойно нахмурившись, и покосился на тигровую фигурку на столе. - Вы не видели раньше таких странных одежд? Такие носят жители у вас на родине, в Междуморье. Так вот, они используют верхнюю часть для того, чтобы носить там при необходимости своих богов. Видите, так они ближе к сердцу. Паренек снова улыбнулся. Он сунул сверток за пазуху. Со стороны казалось, что у него с одной стороны выросла грудь. - Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, Верноместь? - повернулся Пами к старшему. - Я очень благодарен вам за все, что вы для меня сделали, паша. - Речь верзилы гортанностью напоминала язык его предков. - Для меня большая честь помогать сыновьям Белорозы. Дусс беспокойно посмотрел на брата. Что-то в лице Верна заставило предположить, что оно покраснело бы, если бы не кровоподтеки. - Даже сыну Вандока, рожденному от публичного изнасилования? - В том нет твоей вины. Скажи, как ты относишься к Вандоку? - Мне хочется убить себя от сознания, что я тоже его отпрыск, - буркнул здоровяк. - Он просто чудовище. - Будь у тебя шанс, пошел бы ты войной на него? Верзила скривил разбитые губы. - С радостью! - Но возможно ли это? - возбужденно спросил младший. Пами вздохнул: - Три дня я только об этом и думал. Честно говоря, я не думаю, что нам это удастся. Варвары сильны. Поднять народ и еще раз потерпеть поражение будет ужасным преступлением. На то, чтобы подготовиться к этой войне, если такое вообще возможно, уйдут годы. Впрочем, я должен признать, что сыновья Белорозы смогли бы поднять больше сторонников, чем любой другой вождь. - И сын Вандока? - презрительно бросил Верн. Даже увалень-грузчик был не так глуп, как казалось, или это его умный брат как следует наставлял его. Он коснулся самой сути проблемы. Пами пригубил вино. Нет, это невозможно. Сбрей старшему брату бороду, выкрась ему волосы черным, и все равно в нем безошибочно узнают варвара. Что тогда с младшим? Он был неглуп и достаточно молод, чтобы учиться, хотя список вещей, которые необходимо знать вождю повстанцев, сам по себе может смутить кого угодно: стратегия, тактика, снабжение, финансы, экономика, риторика, политика... Скорее всего паренек даже не знал пока таких слов. Он и говорил-то на родном языке не очень хорошо. Сколько времени потребуется? Дуссу нет еще четырнадцати. Десяти лет, возможно, и хватит - но Пами уже пятьдесят. Он может и не дожить. - Я спросил моего бога, что я могу сделать, - печально произнес он. - Баргар велел мне выслушать Дусса и верить ему. Я поверил тебе, сынок! Я продолжаю верить тебе, и я чту своего бога. Но чаяния моего народа его мало интересуют. Он бог моей семьи и никого больше. Он может просто пытаться облегчить мою скорбь, дав мне надежду, и я вижу, что не могу поверить в нее. Это безнадежно. Как бы я ни желал вышвырнуть варваров с родной земли и восстановить свободу и демократию, мой ответ - нет. Два молодых лица смотрели на него со страхом и разочарованием. - Вы оба можете остаться здесь, у меня на службе. Я обещаю, что жизнь ваша будет гораздо приятнее, чем была до сих пор. - Но Крав сказал Дуссу... - При всем моем уважении к Святому Краву, Верноместь, да и к моему любимому Баргару тоже, они всего лишь малые божества. Все боги Страны Множества Богов, какой она была когда-то, не выстоят против Хола. Мужчина с удивленным видом посмотрел на брата. Мальчишка торжествующе ухмылялся. - Ты забыл пророчество, паша! Сердце Пами подпрыгнуло у него в груди. - Чье пророчество? - Самого Хола! - вскричал Дусс. - Когда он приказывал Ханнаилу вторгнуться в Междуморье, кто как не он обещал, что потомки Ханнаила будут править вечно? Ну вот! Как ты думаешь, почему наша мать позволила Вандоку изнасиловать ее? На пару минут этот неслыханный вопрос лишил Пами речи. - Это Крав тебе сказал? - спросил он наконец. - Нет, - признался Дусс. - Я сам додумался. Но это же очевидно, разве нет? 12. ИНТЕРЛЮДИЯ Еще одно дерево треснуло в лесу. Огонь в камине продолжал гудеть, но сквозь щели ставней блестел лед, и по спине моей пробежал зловещий холодок. Будь я суеверен, я принял бы это за знамение. - Все остальное - уже история, - сказал солдат. - Разумеется, ему потребовалось шесть лет. Но результат хорошо известен всем. Купец заснул, откинув голову на спинку кресла и оглашая помещение малопочтенным храпом. Актриса держалась увереннее; она созерцала меня с заметной неприязнью, которой, клянусь, я не заслужил. Я неуверенно оглядел собравшихся. Продолжалось ли еще наше состязание? Способен ли даже я превзойти этот рассказ? - Боюсь, что не всем, капитан. Точность вашего повествования потрясает. Молю вас, поведайте нам, что произошло в те шесть лет? - Увы, это неизвестно точно. Эти страницы утеряны или лежали где-то в другом месте. Во всяком случае, я их не нашел. - Действительно, жаль. Старый солдат каким-то образом сумел оживить у меня перед глазами своего предка. Он сделал Долгопамять Баргарского очень похожим на капитана Тигра. Более того, я подозревал, что капитан Тигр тоже нашел возможность преуспеть на старости лет. Мне казалось даже, я знал, что это за возможность, но к этому рассказу мы не были еще готовы. Фриц потянулся, сонно улыбаясь, как лев перед тем, как выйти на охоту. Старуха подавила зевок и поправила муфту. - Я полагаю, майстеру Омару надо дать возможность отыграться. Можешь ты управиться поскорее, рассказчик? Я мог попытаться затянуть рассказ до наступления весны. - Конечно, сударыня. Майне либе дамен унд геррен, вот вам "Рассказ о вернувшемся домой голубке". 13. ОТВЕТ ОМАРА НА РАССКАЗ СОЛДАТА Спустя тридцать лет после поражения поднятого Утрозвездом восстания руины Кайлама поглотил дремучий лес. Покарав все семь городов Междуморья, Вандок вернулся на место, где погиб его отец. Он согнал всех оставшихся в живых жителей и заставил их собирать горючее: дрова, деревья, мебель, лодки, книги, заборы, рыбацкие сети - все, что еще не сгорело в городе. Из всего этого он воздвиг на месте, где погиб его отец и где он в первый раз надругался над Белорозой, погребальный костер. Он не разрешал остановиться до тех пор, пока большой зал не оказался забит под самые стропила, а на день верховой езды в округе не осталось ни единой щепочки. Потом он поджег костер, и огонь горел несколько дней. Крыша, конечно, рухнула. К досаде царя, некоторые стены устояли. Когда руины остыли настолько, что можно было подойти, он обнаружил, что камень сплавился в твердое зеленое стекло, и никакими усилиями невозможно было его разрушить. Раздосадованный, он уехал, и нет свидетельств того, что он когда-либо возвращался на это место. Со временем на берегу в нескольких милях к югу выросла небольшая рыбацкая деревушка, но в сам Кайлам жители так и не вернулись. На месте, где он стоял когда-то, выросли деревья. Зола в старом дворце превратилась в плодородную почву, но то ли зал