- Нет, - произнес Крав тихо. - Слушай. Есть такой  человек,  его  зовут
Омар. Он меняла историй. Пошли самого верного своего  слугу  в  Майто,  он
найдет его там в таверне "Золотой якорь". Пусть доставит его  сюда.  Скажи
Высокочести, пусть предложит ему взятку. Она должна быть царской, ибо этот
сказитель  равнодушен  к  богатству.  Только   небывалый   подарок   может
произвести на него впечатление. В благодарность за  это  он  так  зачарует
слушателей  своим   рассказом,   что   вы   вдвоем   сможете   ускользнуть
незамеченными. Даже Огнеястреб не устоит перед речью  этого  человека.  Но
если царь поскупится, ничего не выйдет.
   Какая женщина устоит перед таким  соблазном?  Я  могла  потребовать  от
человека, которого любила, чтобы он показал, как я дорога ему. Конечно же,
Высокочесть принял вызов. Я  чуть  не  сгорела  со  стыда,  когда  увидела
бриллиант, который он предложил отдать ради меня.
   Но это не Верл устроила все это! Верл была дома, в Утоме. Это все  дело
рук Крава. Кто, кроме царя, мог предложить мастеру Омару  такой  алмаз?  И
кто мог назначить такую цену, если не сама хозяйка дома?
   Вот в чем солгал вам Омар. Он видел, кто исчезал одновременно с царем в
тот вечер. Высокочесть  никогда  бы  не  совратил  подругу  своей  дочери!
Никогда! Это была я, но Омар солгал вам сегодня, чтобы не осрамить меня.
   Я никогда не признавалась в этом раньше, но сейчас я вспоминаю об  этом
даже с гордостью.
   И я навеки благодарна меняле историй за те бесценные минуты с мужчиной,
которого я любила.
   Две недели спустя Высокочесть погиб. Девять  месяцев  спустя  я  родила
Свежерозу.
   Вот какова была цена, и мне пришлось расплатиться сполна.
   О, как трепетала я в день ее наречения! Мы не могли не пригласить  всех
знатных родственников, старших членов всех ветвей нашего огромного  клана,
этого требовал обычай. Они пришли все. Весь клан, дети Крава.  В  молельне
собралось столько народа, что яблоку негде упасть.
   Огнеястреб внес ребенка. Он был убежден, что это не его дочь. Ничто  не
убедило бы его в обратном, даже если бы он держал меня запертой в ящике, а
единственный ключ хранил у себя в кармане. Он положил ее перед богом.
   - Она моя, - сказал Крав. - Она Свежероза Кравская.
   - Но она моя? - вскричал мой муж на глазах у всех  собравшихся  гостей.
Ох, ну и стыд!
   - Ты, - ответил дракон, - дерьмо!
   Грянул такой оглушительный хохот, что чуть  не  обрушился  потолок.  Ни
слова не произнес больше бог,  и  никогда  больше  не  давали  Огнеястребу
забыть об этом. Никогда больше не ступала я в  его  спальню  и  ни  в  чью
больше, ибо любовь моя была мертва.
   Спустя несколько лет Быстроклинок затеял войну из-за Бунии.  Огнеястреб
погиб в первом же сражении, и я только обрадовалась, избавившись от  него.
Мой старший сын вступил в права наследства, но Жениться не  успел.  Они  с
братом отправились на войну, и я правила Тихими Водами в одиночестве.  Это
были самые счастливые годы моей жизни! Я ничего не могла с собой поделать.
Разве грех признаваться в этом?
   У меня росла дочь, Свежероза. Она была гораздо младше  моих  сыновей  и
была для меня отрадой. Даже ребенком она была прекрасна, и с  каждым  днем
красота ее все расцветала. Она была  умна  и  своенравна.  Мы  то  и  дело
ссорились, но по любви. Она знала, что я люблю ее, даже  когда  мы  дулись
друг на друга.
   Не могла не знать.
   Уверена, что знала!
   И она любила меня. Мы не говорили об этом; во многом  мы  были  слишком
схожи.
   Предложения руки и сердца начали сыпаться на нее, когда ей  исполнилось
двенадцать. Я отложила все разговоры на эту тему до тех пор,  пока  ей  не
исполнится  четырнадцать.  Когда  этот  день  наступил,   Свежероза   сама
отказалась говорить  об  этом.  Спустя  десять  лет  предложения  все  еще
поступали, и она продолжала давать  отказ  -  даже  говорить  об  этом  не
хотела! Она не выйдет замуж, заявляла она, пока не кончится война, ибо она
не  хочет  остаться  молодой  вдовой.  Все  это  очень  мило,   но   число
перспективных женихов таяло как сосульки по весне. Лучше уж  мертвый  муж,
чем вообще никакого.
   Половина молодых людей в царстве перебывала в гостях в Тихих  Водах.  У
Свежерозы был конь по кличке Пробник. Большинство этих молодых людей после
попытки прокатиться на Пробнике оказывались  в  кустах  -  он  предпочитал
терновник. Тех, кто оставался цел, она брала покататься на лодке летом или
на коньках зимой.  Она  топила  их  или  морозила.  Любого  богатыря,  кто
выдерживал все эти испытания, она приглашала пофехтовать. Была у нее такая
рапира с фокусом... Один или двое чуть было не поплатились жизнью.  Думаю,
понятно, что я была в отчаянии?
   И вот как-то раз Пробник испробовал свои штучки на  ней.  Я  так  и  не
знаю, что спугнуло ублюдка, но я  сотни  раз  предупреждала  ее,  что  она
играет с огнем, садясь на этого дьявола. При всем ее умении он  понес.  Ее
принесли домой изрядно  побитую  и  в  расстроенных  чувствах.  И  в  этих
расстроенных чувствах она оставалась и потом. Должно быть,  прошел  месяц,
прежде чем до меня дошло, что за это время мы не поссорились ни разу и что
она избегает меня.
   Вскоре я обнаружила причину. Майстер Омар описал его как героя, этакого
романтического сорвиголову. Я же увидела нищего иностранца-наемника,  чуть
не свернувшего моей дочери шею. Мне не нравился он сам, его  произношение,
его манеры, его кошелек, его происхождение, а более всего его  несомненное
влияние на мою дочь. Я избавилась от него без особого труда,  как  вы  уже
слышали. С одной лодыжкой сломанной, а другой закованной, он,  по  крайней
мере некоторое время, не должен был мешаться под ногами.
   У нас с дочерью вышла из-за этого ссора, крупная даже по нашим  меркам.
Я выдвинула ей ультиматум. Если она не будет помолвлена до весны,  сказала
я, я сама устрою ее брак. По закону ее брат мог распоряжаться ее  рукой  и
поступил бы так, если бы я настояла  на  этом.  Потом  я  отправила  ее  в
столицу. В отсутствие сыновей, при царившем в стране хаосе я не могла сама
уехать из Тихих Вод. Я  приказала  ей  написать  мне,  когда  она  получит
приемлемое предложение.
   Письмо от нее пришло лютым зимним днем. Царь или его наследник,  писала
она. Она еще не решила, кто из них. Царь  -  старый  зануда  и  по  слухам
импотент, наследник - головорез-дегенерат, но оба преследовали ее  день  и
ночь, и как я думаю, достойны ли они?
   Я не думаю, чтобы она поощряла их назло мне. При всем ее  сумасбродстве
она бы не стала крутить хвостом перед любым из них, не говоря уж об обоих.
Мне кажется, просто так случилось. Кто бы из них ни начал, ненависти между
ними было достаточно, чтобы поощрить второго на соперничество, и Свежерозе
не надо было прилагать к этому никаких усилий. Я совершенно  уверена,  что
она не знала тогда, почему и тот, и другой брак совершенно исключены.
   Я-то, конечно, знала. Я завизжала,  чтобы  закладывали  карету,  и  уже
через час неслась по дороге в Утом. Я приказала  кучеру  загонять  лошадей
хоть до смерти, если надо, но чтоб он доставил меня в  царский  дворец  за
два дня. Даже летом на эту дорогу у меня никогда не уходило меньше пяти.
   Обдумывая будущее моей дочери, я совершенно упустила  из  вида  царскую
семью. Царевич был еще мальчишка, на пять лет младше ее. Я как-то  забыла,
что мальчишки вырастают. Я  знала,  что  царь,  весьма  вероятно,  женится
вторично. Это нас  не  касается,  решила  я,  ведь  он  ее  брат.  Царевич
приходился ей племянником. Но они-то этого не знали! Никто не знал  этого,
только боги и я. Вот когда пришло  время  мне  платить  ту  цену,  которую
предрек Крав. Мне предстояло признаться  в  супружеской  неверности  перед
всей страной - мне, потаскухе, спавшей с человеком, не бывшим моим  мужем.
То, что это случилось только четыре раза,  только  четырежды  и  только  с
царем... Что ж, до этого не дошло. Я была спасена от позора.
   На полпути в Утом направлявшийся в Тихие Воды курьер узнал мою  карету,
остановил нас и передал мне второе письмо  от  Свежерозы.  Я  поняла,  что
опоздала.
   Звездоискатель гнался за моей дочерью по дворцовому  коридору  с  целью
приласкать, если не хуже. Буквально убегая от  его  непрошеного  внимания,
она спряталась за первой попавшейся дверью.  Это  оказалось  помещение,  в
котором она еще ни разу не бывала раньше, -  царская  молельня.  Я  бывала
там. Мы, дети Крава, всегда отдаем  дань  почтения  Верл,  когда  навещаем
царский дворец,  хотя  теперь  нас  отделяет  от  Белорозы  слишком  много
поколений, чтобы ее бог признал нас.
   Дверь, конечно, оказалась незаперта, несмотря на царившую  в  помещении
роскошь. Никто не посмеет украсть из молельни в Верлии.
   Свежероза преклонила колена и извинилась за вторжение. Верл ответила.
   Я думаю, первые слова были: "Ты  -  моя",  хотя  у  каждого  бога  свои
привычки. Бог сказал Свежерозе, что она здесь по его воле. И  объяснил,  в
чем проблема. И царь, и царевич  просили  совета,  и  бог  запретил  обоим
думать о ней. Он не сказал, почему, ибо боги никогда  не  объясняют.  Боги
сильно гневаются, если их приказы не выполняют. Свежероза - тоже  одна  из
его детей, равно как и оба мужчины.
   - Если боги хранят твои грязные тайны, мама, -  писала  она,  -  кто  я
такая, чтобы выдавать тебя?
   Жаль, что я  не  сохранила  этого  письма.  Многое  из  того,  что  она
написала, было злым и несправедливым, но это  писалось  сгоряча.  Еще  она
писала... Ладно, я его не сохранила и уже не помню теперь.  Она  написала,
что  собирается  бежать  из  дворца.  Она  не  говорила,  куда  собирается
направиться, но я и сама догадывалась. Она прощалась со мной.
   Дура! Она ведь могла заполучить своего нищего чужеземца!  Она  запросто
могла шантажом заставить меня принять его,  а  от  царского  гнева  ее  бы
защитили совместными усилиями все дети Крава! Почему она не додумалась  до
этого? Зачем ей было отказываться от всего? Зачем прощаться?
   О, я тоже сошла с ума! Моя карета не проехала  бы  по  проселкам,  и  я
поскакала верхом. Даже тогда я была немолода - на шестом десятке, -  но  в
следующие два дня за мной не мог угнаться никто из  моего  эскорта,  кроме
одного юноши. Не говорите, что я ее не любила! Я  едва  не  угробила  себя
этой скачкой. В  часе  езды  от  Зардона  моя  лошадь  пала.  Я  приказала
последнему своему спутнику спешиться и поскакала дальше одна. Одна!
   Вряд ли я сильно разминулась с тобой, майстер Омар. В  камине  все  еще
тлели уголья. Два тела на полу еще не остыли. Два тела, и только у  одного
царевича меч в руках? Не надо отличаться особым умом, чтобы  понять:  один
меч на два трупа означает, что здесь были другие  люди.  Однако  убит  был
наследник престола, и даже все дети  Крава  вместе  взятые  не  смогли  бы
защитить Тихие Воды от обвинения в заговоре.
   Честно говоря, о лодке я  как-то  не  думала.  Отправиться  в  море  на
открытой лодке - зимой, в такую погоду? Немыслимо! Все, о чем я думала,  -
это  о  лошадях  и  укромных   местах.   Царские   офицеры   нагрянут   не
сегодня-завтра, думала я, пытаясь вспомнить все известные  мне  убежища  и
дороги к ним.  Я  пыталась  рассчитать,  когда  Свежероза  и  ее  любовник
вернутся домой и каким путем... В  том,  что  она  вернется  домой,  я  не
сомневалась - домой, к любимой мамочке.
   Я решила, что должна выиграть время, запутать следы. Я отволокла  трупы
к окну и сбросила их в море. Крови было слишком много, чтобы ее  вытирать,
так что я подожгла дом. Собственно, гореть там  могли  только  крыша,  пол
второго этажа и мебель. Стены остались стоять, и я думаю,  что  они  стоят
там и сейчас. Позже на пожарище нашли и опознали меч царевича, но никакого
следа  тел,  конечно.  Я  даже  не  надеялась,  что  в   результате   моей
импровизации тайна останется нераскрытой двадцать лет.
   На рассвете я была уже у своего управителя. Не забывайте: это ведь была
земля Крава, земля Тихих Вод. Мои люди прочесали все  окрестности  задолго
до появления царских солдат. Мы нашли лошадей, майстер Тиккенпфайффер!  Мы
увезли оттуда старого рыбака, и никто так ничего и не узнал.
   Странное дело, как  рождаются  легенды!  Мало  кто  видел  мою  дочь  с
майстером Омаром. Гораздо больше людей знало о царевиче, ибо он  скандалил
на  каждой  остановке.  Две  пары  скакали  разными  путями,  хотя   почти
одновременно. Каким-то образом рассказы о них слились в один  миф  о  двух
беглых любовниках.
   Когда я услышала про лодку, я только рассмеялась.  Я  думала,  что  это
хитрый ход, чтобы  направить  погоню  по  ложному  следу.  Я  думала,  они
проплывут немного вдоль берега и высадятся, чтобы найти свежих  лошадей  и
отправиться в Тихие Воды. Я поехала домой, ожидая застать их уже  там.  Их
там не было. Я стала ждать.  Шли  дни,  и  мне  в  конце  концов  пришлось
признать, что они, должно  быть,  утонули  в  море.  Моя  дочь  так  и  не
вернулась ко мне. Я потеряла всякую надежду и только в начале  этого  года
узнала о пророчестве Хола.



        24. ИНТЕРЛЮДИЯ

   Скрипучий старческий голос стих, но все  глаза  в  гостиной  оставались
сухими. Даже  слезившиеся  от  насморка  глаза  Гвилла,  похоже,  просохли
ненадолго.
   В конце концов актриса нахмурилась.
   - Невеселая  история,  -  заметила  она.  Остальные  промычали  что-то,
соглашаясь с ней.
   - Я страдала из-за любви, - прошептала старуха.
   Я перевел  выражение  Фриды  как  "ужасная  старая  стерва!",  но  оно,
возможно, несколько теряет в переводе. В первый раз за ночь компания  была
единодушна в своем мнении.
   Купец откашлялся.
   - Похоже, выходит загвоздочка, сударыня. Рассказ вашего претендента  не
согласуется с имеющимися у нас сведениями.
   Все посмотрели на Рози, которая, конечно, не заметила этого.
   - Трактирщик? - окликнула старуха. - До рассвета осталось  недолго,  не
так ли?
   Фриц почесал поросший щетиной подбородок и встряхнулся, как лошадь.
   - Похоже на то, сударыня. - Он подошел к окну и припал к глазку. - Небо
на востоке светлеет, госпожа.
   - А таять продолжает?
   - Да, госпожа.
   - Если нам выезжать утром, нам, возможно, стоит соснуть недолго. Рози!
   Рози подпрыгнула, словно кто-то уронил ей за шиворот горящую головню.
   - С-суд-д-дарыня?
   - Пора спать.
   - П-п-пора, суд-дарыня?
   - Наверх. Возьми Верл с собой и не забудь: ложись к стене, чтобы и  мне
осталось место.
   Менестрель вздрогнул. Он потянулся и зевнул.
   - Может, мне тоже...
   Я  поймал  его  взгляд  и  покачал  головой.  Я  подозревал,  что   мне
понадобится его помощь, и очень скоро. Удивившись, но не возражая, он  без
лишних слов опустился обратно на скамью, неуверенно покосился  на  меня  и
вытер нос рукавом.
   -  Что  вы  имеете  в  виду,  бургомистр?  -  резко  спросила  старуха,
возвращаясь к прерванному разговору.
   Купец снова сдвинул брови.
   - Вы сами сказали, что видели Звездоискателя мертвым.  И  все  же  Рози
утверждает, что она его дочь.
   - Возможно, родившаяся уже после его смерти?
   - И когда это могло случиться? Нет, нет, сударыня! Ее отец был  простым
наемником и погиб при осаде Хагенварка. Возможно, мать  девочки  придумала
эту сказку насчет принца, а может, это она сама придумала. Но вы  поверили
ей, как поверили Верл. Ваш рассказ не совпадает с тем, что говорил бог.
   - Не так важно, кто ее отец. Она внучка  Высокочести.  Вот  почему  Хол
провозгласил ребенка моей дочери законным правителем - Звездоискатель  тут
вовсе ни при чем.
   Лицо толстяка скривилось.
   - Так где и когда умер Звездоискатель? В Зардоне  или  при  Хагенварке?
Ведь не может быть то и другое одновременно.
   Старая дама молча сжала губы. Она как раз принадлежала к тем людям, кто
допускает и то и другое одновременно, веря в то, во что ей хочется верить.
Даже сейчас она не хотела  признать  всех  последствий  своей  супружеской
измены. Ей хотелось бы, чтобы весь мир поверил в то, что ее дочь бежала со
Звездоискателем, хотя сама же знала, что он погиб. Но тут она вздохнула.
   -  Возможно,  вы  правы.  Я  признаю,  что  в  рассказе  Рози   имеются
несоответствия. Отец-солдат в ее описании похож гораздо  больше  на  этого
парня, Зига, чем на Звездоискателя. Но в нем и много  правды!  Она  знала,
как меня зовут - имя матери Свежерозы. А это не известно почти никому. Она
знала год рождения своей матери. И многое другое. Возможно, Хол объяснит.
   Купец презрительно фыркнул.
   Мне не нравилось то, что Фриц держался за моей спиной - так я не видел,
что он там задумывает. Еще мне не нравилось  то,  как  все  кругом  начали
зевать.
   - Случаи, когда юные девы слышат голоса, не так редки, - заметил я.
   - Она совершенно полоумная! - кивнул  Йоханн,  в  первый  раз  за  ночь
соглашаясь со мной. - Она может вообразить все, что угодно. Но как эти  ее
голоса могут говорить правду?  -  Он  покосился  на  меня  с  нескрываемым
недоверием.
   - Возможно, этот ее голубь - демон? Если вы верите в богов,  вы  должны
верить и в демонов, или злых богов.
   Всем разом стало неуютно при мысли о находящемся в доме демоне.
   - Нет, это я просто так предположил, - успокоил я их. - Но она  страшно
заикается, вы заметили?
   - У вас есть другое объяснение, майстер Омар? - спросил солдат.
   Внутренний  голос  посоветовал  мне  быть  осторожнее,  и  я  помолчал,
обдумывая ответ. С точки зрения чистого искусства  я  не  сомневался,  что
Рози совершенно неуместна. Она просто попала не в тот рассказ. Боги бывают
жестоки или капризны, но, как правило, им не изменяет вкус. Рози не  имела
отношения  к  верлийским  делам.  Просто  листик,   унесенный   ветром   и
оказавшийся в бушующем море.
   - Мне не кажется, что она лжет вам, сударыня, - сказал я наконец. -  Но
я не думаю, что это ваша внучка. Если я смогу поколебать вашу  уверенность
в этом, вы ведь не бросите ее?
   Старая карга снова собрала свои морщины - на этот раз она  нахмурилась.
Она не привыкла к возражениям, не привыкла признавать чью-то  правоту,  не
привыкла даже связывать себя обещаниями.
   - Рози мне неплохо помогает. Она послушна. Мне нужна  горничная,  чтобы
помогала мне одеваться. Моя сбежала в Гильдербурге с молочником.
   - Значит, вы обязательно возьмете ее с собой в Тихие  Воды,  приходится
она вам внучкой или нет? - сказал я, не дождавшись  других  слов.  -  Даже
если ее ввели  в  заблуждение,  что  более  всего  похоже  на  правду,  вы
обеспечите ей пристойную жизнь?
   Я решил, что княгиня посоветует мне не совать нос не в  свои  дела,  но
любопытство ее взяло верх, как оно обычно и бывает.
   - Можешь оставить свои опасения на этот счет, майстер Омар. Я  забочусь
о своих слугах, всегда заботилась. - Возможно, она и правда сама верила  в
это. - Говори же! Мы можем уже дождаться рассвета. И потом, все равно твой
черед рассказывать.
   - Я даже пытаться  не  стану  превзойти  ваш  душераздирающий  рассказ,
сударыня! Но я знаю одну притчу, подходящую к нашему случаю. Можете судить
о ней по своим меркам, если угодно.
   Купец застонал и обернулся посмотреть на  свою  молодую  жену.  Она  не
очень убедительно улыбнулась ему в ответ. Он  сменил  свое  первоначальное
решение и опустился обратно в кресло.
   - Валяй. Какую белиберду ты поднесешь нам на этот раз?
   - Историю про Агваша - торговца лошадьми, разумеется.
   Никто не отреагировал на это, кроме Гвилла,  менестреля.  Он  удивленно
выпучил на меня глаза, потом расплылся в улыбке.



        25. ИСТОРИЯ ПРО АГВАША - ТОРГОВЦА ЛОШАДЬМИ

   Как обычно, с приходом весны Агваш спустился с Мортланских гор в долины
скупить лошадей для продажи на летних ярмарках. И пришел  он  в  деревушку
Ванбурт, а в ней - в дом старого своего друга Негрола, который  тоже  знал
толк в лошадях. И обнял Негрол  Агваша,  и  усадил  его  в  тень  фигового
дерева, что росло за его домом, и крикнул, чтобы принесли для его  старого
друга вина и пирогов. А потом они долго обсуждали вдвоем  щедрость  богов,
коварство людей и грабительские налоги.
   Когда Агваш насытился и освежился, кликнул  Негрол  своих  слуг,  чтобы
привели с пастбища лошадей, и  выставил  их  на  обозрение  пред  Агвашем,
приговаривая: "О, Агваш, друг мой, смотри же! Оцени стройность  их  бабок,
блеск шкуры и стремительность бега!" И  восхвалял  Негрол  своих  лошадей,
сравнивая их с легендарными скакунами прежних лет.
   И отвернул Агваш лицо свое, и вскричал:
   - Воистину велика жестокость богов! Ибо довели они меня к  старым  моим
годам до такого, что даже честный человек  не  может  заработать  себе  на
кусок хлеба честным трудом! Настолько понизили они цены  на  лошадей,  что
стали те дешевле даже гранатов. Но еще хуже того, позволили они мне дожить
до таких лет, что вижу я друзей своей юности состарившимися и  утратившими
остроту глаз своих. Неужто не способен отличить ты день  от  ночи,  старый
друг мой?
   Полагая, что друг его шутит, хлопнул Негрол весело в  ладоши,  а  затем
продолжал восхвалять лошадей, что выставил на продажу.
   И отвечал Агваш с горечью:
   - Воистину с той поры, как спустился  я  с  гор,  не  видел  я  скотины
достойнее пойти на обтягивание книжных переплетов! - И указал на  признаки
глистов, и на свидетельства колик, и на  мозоли,  и  на  множество  других
недостатков, не замеченных другими.
   И кликнул Негрол слуг, чтобы убрали этих лошадей и пригнали новых.
   И вздохнул Агваш так, словно сердце его разрывалось на части.
   - Раз уж таким я уродился добрым человеком и раз  уж  был  Негрол  моим
другом несчетное множество лет, позволю я капризу взять верх  над  разумом
на этот раз. Да, угоню я этих хворых кляч с его полей, дабы  избавить  его
от необходимости самому хоронить их. И пусть жены мои даже будут  поносить
меня, если прослышат  об  этом,  обзывая  старым  сентиментальным  дурнем,
оставлю я ему четыре золотых на то,  чтобы  он  на  старости  лет  занялся
разведением коз или  любым  другим  ремеслом,  что  будет  ему  больше  по
способностям.
   Тогда воззвал Негрол к богам, призывая их в свидетели того, что  Вернок
предлагал в двадцать раз больше в расчете на голову  за  весь  табун,  ибо
хотел купить его для улучшения крови своих лошадей.
   Агваш же пал лицом в пыль, проклиная богов за то, что настолько  лишили
старого его друга  Негрола  разума,  что  тот  верит  хоть  одному  слову,
вышедшему из-под бороды такого всем известного лжеца, как Вернок.
   И так далее.
   Позже, когда тени сделались длиннее, они снова обнялись, утерли  слезы,
каждый убеждая другого, что это  он  разоряет  себя  ради  старого  друга.
Негрол снова потребовал вина для гостя, и они снова  уселись  под  фиговым
деревом и выпили за то, чтобы настали лучшие времена.
   И сказал Негрол:
   - Воистину жаль, Агваш, что дела твои пришлись на времена столь тяжкие!
Сохрани ты те силы и рассудок, что  были  у  тебя  когда-то,  ты  смог  бы
разгадать тайну Твака, ибо воистину еще не родилось лошади на этом  свете,
что сравнилась бы с Тваком.
   И вздохнул тогда  Агваш,  и  согласился,  что  воистину  это  разрывает
сердце. И хотя  времена  и  впрямь  тяжкие,  добавил  он,  было  бы  очень
любопытно посмотреть на этого замечательного коня, если он  и  впрямь  так
хорош, как те, которых знали они  во  времена  юности.  Однако  лично  он,
Агваш, сильно сомневается в том, что такой конь может еще найтись, ибо  не
может он, Агваш, припомнить заводчика в этих  краях,  у  которого  мог  бы
найтись такой.
   И сказал Негрол:
   - Достоинства Твака не из тех, что открыты  взору  -  по  крайней  мере
моему, хоть он пока и острее твоего, как, впрочем, было и всегда. А что до
заводчика, так владеет Тваком некий человек по имени Пило, которого всегда
можно найти в этот  час  на  базаре.  Пойдем  же  вдвоем,  и  если  ты  не
согласишься со мною, что не видел ты  еще  коня  замечательнее  Твака,  то
верну я тебе тот дырявый мешок фальшивых монет, что всучил ты мне  за  мой
замечательный табун. Однако же, коль выяснится, что сказал я тебе  правду,
придется тебе удвоить сумму.
   Агваш обдумал это так и этак, ибо был он человек осторожный, но в конце
концов согласился на такие условия. И встали они тогда, и пошли на  базар.
Там нашли они человека по имени Пило и его коня Твака,  стоявших  в  толпе
зрителей.
   И сказал Агваш:
   - Воистину не видел я  еще  коня  столь  кривоногого  и  тощего,  столь
старого, но способного еще держаться на ногах.  Однако  позволь  заметить,
что не таковы были условия нашего спора.
   - Согласен, не таковы. А теперь приготовься и смотри.
   И протянул Негрол человеку по имени Пило серебряную монетку, и дал  ему
этот Пило взамен овсяную лепешку из тех, что продаются на рынке по  дюжине
за медный грош.
   И показал Негрол лепешку коню, говоря так: "Твак, это мой  старый  друг
Агваш. Скажи, сколько у него сыновей?"
   И начал Твак бить по земле копытом, а  хозяин  его,  человек  по  имени
Пило, считал удары. Надо же! Стоило тому досчитать до  четырех,  как  Твак
остановился.
   И дал тогда Негрол Тваку лепешку, и сказал:
   - Агваш, у тебя четверо сыновей, так что должен ты мне теперь еще мешок
золота.
   И  как  ни  был  потрясен  этим  Агваш,  как   человек   осторожный   и
осмотрительный он обдумал все это некоторое время, но  наконец  склонил  в
печали голову.
   - Вот ни за что бы не поверил,  что  старый  друг  мой  задумает  такой
обман, - сказал он. - Ведь этот человек по имени Пило  наверняка  узнал  у
тебя раньше ответ на вопрос, что задал ты этой  дохлой  кляче.  Он  держит
коня за уздечку и подает ему знак, чтобы тот перестал бить копытом.
   Тогда достал человек по имени Пило из кармана своего  халата  еще  одну
лепешку и сказал:
   - Вижу я, что  ты  человек  нездешний.  Поскольку  ты  сомневаешься,  я
привяжу Твака к этому вот столбу и позволю тебе  задать  еще  один  вопрос
бесплатно.
   И привязал он Твака, а сам отошел  в  сторону,  а  Агваш  тем  временем
набирался смелости задавать коню вопрос на  глазах  у  стольких  зевак.  И
спросил он: "Скажи, Твак, скольких лошадей купил я у Негрола сегодня?"
   И ударил Твак копытом о землю четырнадцать раз, а потом остановился.
   И сказал Негрол: "Согласись, Агваш, не правда ли, ты  не  видел  еще  в
жизни коня замечательнее, чем Твак? Ты купил у меня четырнадцать голов,  и
ты должен мне мешок золота!"
   И обеспокоился тогда Агваш за свое золото. Но, обдумав это еще немного,
решил он, что Негрол мог и догадаться, какой вопрос задаст Агваш Тваку,  и
подсказать ответ человеку по имени Пило заранее.
   - Этот твой Пило - замечательный дрессировщик, -  сказал  он,  доставая
серебряную монету. - Я задам еще вопрос, но он должен будет уйти туда, где
конь не увидит и не услышит его сигнал.
   Он ожидал, что человек по имени Пило будет противиться таким  условиям,
но тот даже не думал. Он дал Агвашу овсяную лепешку в обмен за его монету,
а потом пошел и стал за палаткой Могура-корзинщика, где Твак  не  мог  его
видеть. Тут увидел Агваш, что все  зрители  улыбаются,  и  стало  ему  еще
страшнее. Он решил задать такой вопрос, ответа на  который  не  мог  знать
никто в деревне, кроме него самого, чтобы никакой тайный помощник в  толпе
не смог подать сигнал коню.
   - Твак, - сказал он. -  Три  ночи  пришлось  проторчать  мне  в  городе
Пульнке по дороге сюда. Скажи, сколько дев обнял я в городе Пульнке?
   И стукнул Твак копытом по земле четырежды, а все  зрители  захлопали  в
ладоши.
   И заплакал Агваш, и дернул себя за бороду.
   - Воистину, - сказал он, - не видел я коня замечательнее, чем этот, и я
должен своему старому другу мешок золота, да сгноят боги его легкие  и  да
наполнят его потроха червями и прочими хворобами.
   И сжалился тогда Негрол над его бедой, и сказал ему так.
   - Увы, - сказал он, - нет цены этому коню, и не продаст этот человек по
имени Пило его ни за какие деньги. Но видят  боги,  ты,  друг  мой,  самый
строгий и зоркий судья в лошадях, с каким я  имел  несчастье  иметь  дела.
Поэтому есть у меня к тебе еще одно  предложение.  Может  статься,  что  в
этого коня вселился демон. Или может статься, у этого  человека  по  имени
Пило есть секрет, способный  принести  неплохой  доход  всякому,  кто  его
узнает. Оставайся у нас в деревне и наблюдай. И  если  через  три  дня  ты
сможешь рассказать мне, каким образом Твак творит  свои  чудеса,  я  верну
тебе оба мешка золота. Но если не сможешь, сам отдашь мне еще столько же.
   И сильно расстроился Агваш при мысли  о  том,  сколько  же  это  золота
придется ему отдать в случае проигрыша, но все же согласился на новый спор
и не сходя с места  начал  осыпать  человека  по  имени  Пило  серебряными
монетами за право задать вопрос коню.
   И вышло так, что Твак ответил Агвашу,  сколько  у  него  братьев.  Твак
ответил ему, сколько колонн у дворцового храма в Мортлане, сколько горошин
в горшке, сколько кабаков в Пульнке и сколько столов в  каждом.  Еще  Твак
стукнул копытом, как раз когда Агваш проводил правым указательным  пальцем
по шраму на левой руке, хотя  тот  был  скрыт  рукавом.  И  наконец,  Твак
ответил Агвашу, в какой день какого месяца родился брат отца его отца.
   Конь отвечал на вопрос вне зависимости от того, в какую  сторону  стоял
мордой, видел он своего хозяина по имени Пило или нет,  или  даже  стоя  в
палатке наедине с самим Агвашем.
   Это все было в первый день.
   На второй день Агваш не стал больше тратиться на  овсяные  лепешки,  но
сел в тени на краю базара и стал наблюдать за конем  Тваком.  Однако  мало
что увидел он тогда, ибо никому в деревне не хотелось больше сомневаться в
способностях Твака, и только чужаки  готовы  были  платить  втридорога  за
овсяные лепешки. Один лишь купец подошел спросить, сколько  дней  придется
ему ждать одного важного для него письма, но на этот вопрос Твак  отвечать
отказался, так что человек по  имени  Пило  вернул  купцу  его  серебряную
монету, а овсяную лепешку положил обратно в карман.
   На утро третьего же дня Агваш снова пришел на базар. И  увидел  он  там
человека, ведущего в поводу хорошую верховую кобылу, и обратился он к нему
со своими обычными для такого случая  словами:  "Не  продашь  ли  ты  мне,
незнакомец, свою клячу, ибо собаки мои голодны и нету мяса у  меня,  чтобы
накормить их?"
   Человек вздохнул и объяснил, что кобыла эта - все, чем  он  владеет  на
этой земле, а также единственный  близкий  друг  и  источник  дохода,  ибо
выигрывает любую скачку вне зависимости от соперников,  но  что  он  может
подумать, не расстаться  ли  ему  с  этой  кобылой,  если  собеседник  его
достаточно богат, чтобы предложить за нее разумную цену.
   И отвел Агваш человека  вместе  с  его  кобылой  к  Тваку,  и  заплатил
человеку по имени Пило серебряную монету, и спросил:
   - Скажи, Твак, какую наименьшую  плату  возьмет  этот  человек  за  эту
кобылу?
   И ударил Твак копытом о землю семь раз, и сказал тогда Агваш человеку:
   - Предлагаю тебе за эту кобылу семь золотых.
   Тогда посмеялся человек над таким предложением и сказал:
   - Клянусь, за такую кобылу даже и двадцать  золотых  предлагать  -  это
грабеж.
   - Воистину грабеж, - согласился Агваш и отошел.
   И позже, в разгар дня, подошел этот человек к Агвашу, сидевшему в  тени
на краю базара, и сказал, что готов взять  семнадцать  золотых.  Агваш  же
стоял на семи.
   И в конце дня подошел человек к Агвашу снова. Плача,  взял  он  у  него
семь золотых, отдав ему кобылу.
   И встал тогда Агваш, и пошел в гончарную лавку, и купил там  два  самых
лучших горшка, один оранжевый и  один  красный,  оба  с  крышками.  Солнце
клонилось уже к закату, и пришел тогда Негрол к Агвашу, говоря:  "Ну  что,
друг мой, скажешь ли ты мне, как творит Твак свои чудеса, или  отдашь  еще
два мешка золота?"
   - Не может такого быть, - отвечал  ему  тогда  Агваш,  -  чтобы  старый
барышник не перехитрил старого коня, так  что  придется  тебе,  друг  мой,
вернуть мне те два мешка золота, что проиграл я тебе по старой дружбе.
   И пошли они вдвоем к коню Тваку и хозяину его по имени  Пило,  и  купил
тогда Агваш две овсяные лепешки. И  половина  жителей  Ванбурта  собралась
послушать, сможет ли Агваш объяснить, как творит Твак свои чудеса, ибо шла
о нем слава как о человеке, что знает толк в лошадях.
   И показал Агваш Тваку оранжевый горшок, и спросил:
   - Скажи, Твак, сколько горошин в этом горшке?
   И стукнул Твак копытом по земле четыре раза, а человек  по  имени  Пило
считал вслух, и остановился. И сказал Агваш Негролу:
   - Друг мой, загляни-ка в оранжевый горшок и скажи мне, верно ли ответил
этот конь.
   И сделал тот, как его попросили, и сказал:
   - Воистину так, в этом горшке лежит четыре горошины,  не  больше  и  не
меньше.
   И отдал Агваш Тваку первую лепешку. Тогда показал Агваш  Тваку  красный
горшок и попросил коня, чтобы тот сказал ему, сколько  горошин  и  в  этом
горшке. Твак стукнул копытом по земле раз, и еще раз, и еще, а человек  по
имени Пило все считал вслух, и когда они досчитали до  ста,  сказал  Агваш
Негролу:
   - Друг мой, загляни-ка теперь в красный горшок и скажи  нам,  верно  ли
это?
   И заглянул Негрол в красный горшок, и сказал:
   - Надо же! Здесь ведь только три горошины!
   Тогда Твак перестал бить копытом по земле,  а  человек  по  имени  Пило
вернул Агвашу одну серебряную монету, ибо не смог его конь сказать  верно,
сколько горошин лежит в красном горшке.
   И увидев это, заплакал Негрол в сильном горе, и порвал на себе  одежды,
ибо решил он, что придется теперь ему  вернуть  старому  другу  два  мешка
золота, которые считал уже своими.
   - Увы мне! - вскричал он. - Выходит, теперь ты знаешь, как конь  творит
свои чудеса. Так скажи мне быстрее, и я  -  ах!  -  верну  тебе  обещанные
деньги, ибо нет под небесами человека честнее Негрола.
   Но сказал ему Агваш на это:
   - Нет, не знаю я этого. Пойду я теперь в свой шатер собрать  два  мешка
золота, хоть это все деньги, что остались у меня теперь, и дети мои теперь
будут страдать от голода, но я принесу тебе это золото, старый мой друг.
   - Но ты же выиграл спор! - вскричал Негрол.
   - Нет, проиграл, - отвечал Агваш. И так они спорили, кто  из  них  кому
должен два мешка золота, а все смотрели на них в сильном удивлении.
   И сказал Негрол:
   - Но ты же знаешь, как творит конь свои чудеса!
   - Нет, - вздохнул Агваш, - не знаю. Верно, есть у меня одна теория,  но
это всего лишь догадка, предположение,  и  я  могу  ошибаться.  Значит,  я
проиграл и буду платить.
   - Так поведай мне свою теорию, - сказал Негрол, - и тебе не надо  будет
платить.
   - Нет, не могу, - возражал Агваш. - Я заплачу тебе,  друг  мой,  ибо  я
тоже честный человек.
   И дернул себя тогда Негрол за бороду.
   - Скажи мне свою теорию, - сказал он, - и я сам отдам  тебе  два  мешка
золота, а от тебя не возьму ничего.
   - Не могу, - повторил Агваш. - Я  не  могу  доказать,  что  моя  теория
верна, и ты сможешь назвать меня лжецом. Нет, воистину я  не  открою  тебе
свою теорию, даже если ты предложишь мне десять мешков золота.
   И вскричал Негрол, словно от страшной боли, и сказал затем:
   - Пять!
   - Восемь, и ни мешком меньше!
   И так далее.
   Так и вышло, что позже вечером, когда друзья сидели вдвоем  в  шатре  у
Агваша и никто не мог их слышать, Негрол отдал Агвашу семь мешков золота и
три меха хорошего вина в придачу, и сказал тогда Агваш:
   - Вот какова моя теория. Сдается мне, этот ваш Твак -  конь  старый,  и
много раз продавали и перепродавали его из рук в руки, и столько раз видел
и слышал он, как свершается купля-продажа, что  и  сам  выучился  не  хуже
конеторговца. И когда спросил я Твака, сколько может запросить тот человек
за свою кобылу, начал Твак бить по земле копытом. И досчитав до  семи,  он
остановился, и так и случилось, что в конце концов смирился  тот  человек,
согласившись на семь золотых. Однако кто мог знать эту цену раньше,  кроме
самого этого человека, а он не мог ни сказать этого Тваку, ни  подать  ему
сигнал, ибо это было бы просто глупо с его стороны.
   Так  вот,  когда  мы  с  тобой,  старый  мой  друг,  торговались  из-за
четырнадцати полудохлых кляч, что я купил у тебя, заметил я, что перед тем
как назвать сумму, которую был готов принять за них, ты  делал  паузу.  Ты
говорил что-то вроде "я могу согласиться на..." или "я возьму  только...",
а потом ждал, пока  я  не  посмотрю  тебе  в  лицо  в  ожидании,  пока  ты
договоришь. И признаюсь, эта твоя привычка изрядно  раздражала  меня,  ибо
перенял ты ее у меня.
   - Может, так оно и есть, - согласился Негрол, - хоть я и  не  думал  об
этом раньше.
   - Даже в молодые твои годы богов тошнило от твоей зловонной лжи,  да  и
впав в старческий  маразм,  ты  не  сделался  лучше.  Так  вот,  это  твое
извращение имеет единственной целью посмотреть на мое лицо,  дабы  видеть,
удовлетворит ли меня такая цена.
   - Лицо Агваша, - возразил Негрол, - подобно горе Беломраморной, и никто
не может судить по  нему,  что  кроется  за  его  выражением.  Это  хорошо
известно любому и каждому во всех долинах вплоть до реки Крокодильской.
   Эти слова были приятны Агвашу, и все же продолжал он хмуриться,  словно
не принесли ему радости.
   - Может, это и верно для неумытой черни, но это никак  не  относится  к
такому прожженному и беззастенчивому мошеннику, как ты, старый  мой  друг.
И, сдается мне, к старому коню Тваку. Ибо  как  бы  ни  стремился  человек
скрывать свои чувства так, чтобы они не  отражались  на  его  лице  или  в
повадках,  он  все  равно  выдает  себя  в  мелочах,  которые  не  пройдут
незамеченными для пристального взгляда. Возможно, он даже  сам  не  отдает
себе отчета в этих сигналах, и все же они посылаются и принимаются.
   Негрол обдумал все это и налил себе и старому другу еще вина.
   - Тогда объясни мне про  эти  два  горшка,  что  показал  ты  Тваку,  -
оранжевый, содержимое которого он угадал, и красный, на котором он ошибся.
   - Воистину нет ничего проще. Я знал,  что  в  оранжевом  горшке  четыре
горошины, ибо сам положил их туда. Но я попросил другого положить горошины
в красный и накрыть его крышкой прежде, чем вернуть его мне, - так,  чтобы
я сам не знал, сколько в нем горошин. Поэтому Твак не  видел  никого,  кто
знал бы верный ответ, и не  увидел  сигнала,  говорящего  о  том,  что  он
досчитал до нужного числа, поэтому  он  и  не  переставал  бить  по  земле
копытом.
   - И точно так же не смог он ответить купцу, когда тот  получит  письмо,
ибо купец сам не знал ответа.
   И сказал тогда Негрол:
   - Воистину нет на  просторах  между  Мортланом  и  рекой  Крокодильской
жулика и пройдохи страшнее тебя, и ограбил ты меня в мои старые годы!
   И на следующий день  ушел  Агваш  из  Ванбурта,  забрав  с  собой  всех
лошадей, которых купил, а с ними все золото,  которое  выиграл,  чему  был
весьма рад.



        26. ШЕСТОЙ ПРИГОВОР

   - Рози - не лошадь! - возмутилась старуха.
   Я вздохнул. Чертова старая карга не хотела посмотреть правде в глаза.
   - Нет, сударыня. Она ишачиха. Вам известно, что ишачий  труд  делает  с
людьми? Я могу назвать  вам  множество  достойных  домов,  где  к  лошадям
относятся лучше, чем к челяди.
   Меня перебил  солдат.  Он  говорил  негромко,  но  убедительно,  словно
разнимая двух ссорящихся пьянчуг:
   - Твоя притча занимательна, Омар, но какое отношение имеет она к нашему
случаю? Конь, про которого ты рассказал, стучал копытом до тех  пор,  пока
не видел,  что  удовлетворил  спрашивающего.  Потом  он  останавливался  и
получал награду. Мне приходилось встречать много умных лошадей, но Рези не
топает по земле ногой.
   - Она заикается! - ответил я. - Скажите, разве не так это  происходило?
Вы спрашиваете ее о чем-то - ну, например, о том, как звали ее  мать.  Она
уходит спросить Верл - или фигурку, про  которую  думает,  что  это  Верл.
Потом возвращается, и вы повторяете  вопрос.  Она  очень  нервничает,  она
заикается, бормочет что-то... В случае с именем ее  бабки...  Кстати,  эта
экономка маркграфа говорила вам, как звали ее мать?
   Он пожал плечами.
   - Они полагают, что Марша, но столько лет спустя они уже не уверены.
   - Она верит, что ее настоящее имя  -  Розалинда,  а  имя  ее  матери  -
Свежероза,  так  что  вполне  естественно,   она   начинает   со   звуков,
напоминающих эти имена. Верный  ответ  -  Розосвета,  и  услышав  его,  вы
улыбаетесь и киваете, верно? Стоит ей издать звук, хоть немного похожий на
ответ, которого вы ждете, и вы каким-то образом показываете свое согласие.
- Я огляделся по сторонам: не выказывает ли кто-нибудь знаков согласия  со
мной? - Всю свою жизнь Рози была последней из  последних.  Ей  приходилось
угождать дюжине разных людей одновременно - и каждый считал  своим  долгом
кричать на нее, а то и бить. Еще бы ей  не  научиться  угождать  людям!  Я
думаю, она сама даже не понимает, как делает это.
   - Вздор! - пробормотала старуха. Никто не выразил несогласия с нею.
   Похоже, я не завоевал особой поддержки.
   Гвилл зевнул.  Его  зевок  оказался  заразительным.  Наступал  рассвет.
Бледный дым от свечей висел в воздухе.  Все  устали  от  долгой  бессонной
ночи. Я чувствовал, что все больше сидящих в  комнате  не  прочь  были  бы
последовать примеру Рози и пойти спать. Если я  останусь  без  слушателей,
мне придется иметь дело  с  Фрицем.  Но  оставалась  нерешенной  еще  одна
загадка, и это препятствие стоило убрать с  дороги  в  первую  очередь.  Я
посмотрел на купца, который зевал громче остальных, лениво потягивался.
   - Ну, бургомистр? А вы что расскажете нам, дабы завершить эту ночь?
   Он бросил на меня кислый взгляд,  потом  задумчиво  покосился  на  свою
жену. Марла казалась бодрее остальных, но конечно же, по роду деятельности
ей полагалось привыкнуть к долгим и утомительным ночам.
   Она ответила ему застенчивой улыбкой.
   - Наверное, уже поздно, Йоханн, милый! Почему бы  нам  не  подняться  и
нырнуть в постельку, а? - Она похлопала ему по брюшку золотой цепью.
   Он с неожиданным интересом поднял свои, кустистые брови.
   - Ты хочешь спать, любовь моя?
   - О, немножко. Устала от всей этой болтовни. -  Она  погладила  его  по
щеке.
   - Гх-м! - вмешался солдат. - Бургомистр, вы ведь так и не сказали  нам,
зачем прибегли к услугам майстера Тиккенпфайффера, тем более по  вопросам,
касающимся отдаленной Верлии?
   Купец поколебался немного, потом пожал плечами.
   - Ну, вообще-то я хотел, чтобы это было сюрпризом. Видите ли, мы с моей
дорогой женой проводим медовый месяц.
   Тут уж поперхнулся даже Гвилл.
   - Вы захватили с собой в свадебное путешествие нотариуса, майн герр?
   Фриц и солдат не удержались  от  двусмысленной  ухмылки.  Даже  старуха
как-то странно хмыкнула.
   - Попридержи  язык,  менестрель!  -  огрызнулся  толстяк,  презрительно
зыркнув на старую даму. - Пожалуй, эта минута не хуже любой другой,  чтобы
открыть всю правду. Не знаю, верю ли я в байку Омара про  коня,  сударыня,
но точно знаю: ваша бесценная Роза не та, за кого вы ее принимаете.
   - Тогда молю, просветите нас!
   - Милый? - вмешалась актриса  и  перегнулась  через  его  плечо,  чтобы
поцеловать его. - Неужели ты любишь меня меньше, чем эту скучную Рози?
   - Потом, любовь моя.
   - Ну же, милый!
   - Сказал тебе, потом! Я поведаю седьмой рассказ, чтобы открыть тайну.
   - Уу! - взвизгнула Марла, внезапно меняя тактику. - Открыть тайну?  Вот
здорово! И что за сюрприз, а, милый? Сюрприз для меня?
   Он потрепал ее по коленке.
   - Тебя он удивит не меньше, чем остальных, птичка моя. - Он громогласно
прокашлялся и обвел нас хмурым взглядом, дабы убедиться,  что  мы  слушаем
его с должным вниманием.
   - Я - бургомистр Йоханн, старший магистрат  Бельхшлосса.  По  профессии
своей я торговец.  Я  унаследовал  дело  от  своего  отца  и  сделал  свое
предприятие одним из самых крупных в Фолькслянде. Я считаюсь самым богатым
человеком  в  городе  -  если  не  считать   крупнейших   землевладельцев,
разумеется, и я точно знаю, что далеко не все из них... ладно, шут с ними.
У меня четверо сыновей и две дочери. Моя первая жена умерла несколько  лет
назад. Я собирался жениться вторично, но дела  все  не  давали  мне  такой
возможности. Сами понимаете, выбрать себе жену - дело серьезное!
   - Как мне повезло,  что  ты  повременил  с  этим,  милый,  -  вмешалась
актриса, хлопая своими огромными как опахала ресницами.
   Я поймал взгляд Гвилла и поспешно отвернулся. Я сразу вспомнил  дымную,
вонючую залу в гильдербургском "Бархатном стойле" и  танцующих  на  столах
девиц. Потом я попробовал представить себе  почтенных  отцов  Бельхшлосса,
восхищающихся новой женой бургомистра. Одна эта мысль...
   Так что такое лукавство, черт побери?



        27. РАССКАЗ КУПЦА

   Я заинтересовался верлийскими делами несколько месяцев назад, в  начале
лета. Я сидел в своей конторе, как обычно занятый делами. Сами  понимаете,
богатство отдыха не приносит. Мы работаем больше, чем бедные. И потом, моя
деятельность как городского главы тоже отнимает уйму времени.
   Помню, я был тогда не в духе. Я уже забыл, что так раздосадовало меня -
наверное, бесконечная  тупость  моих  конторщиков.  У  них  мозгов  как  у
цыпленка, и они только  и  ждут,  чтобы  прикинуться  больными  или  когда
рабочее время кончится. Я  даю  им  два  свободных  дня  в  месяц!  Вполне
достаточно на все их болезни.
   Ну да ладно. В  общем,  в  тот  день  ко  мне  явился  очень  необычный
посетитель. По большей части мои посетители - это другие видные купцы  или
цеховые мастера, видите ли, или часто заходят еще дворяне денег занять.  Я
люблю заставить их подождать. Так вот, когда мне доложили, что меня  хочет
видеть какая-то  пожилая  монахиня,  это  не  произвело  на  меня  особого
впечатления. Я в голову не мог взять, зачем это меня хочет видеть какая-то
монахиня, если не для того, чтобы поклянчить денег на ремонт своей обители
или чего другого в этом роде. Я, возможно, и не нашел бы для  нее  времени
тогда, если бы только  в  приемной  у  меня  не  торчал  один  тощий  юный
аристократ, о котором я знал, что  он  надеется  занять  у  меня  солидную
сумму. Еще я знал,  что  ему  позарез  нужны  деньги.  Чем  дольше  я  его
промариную, тем меньше он станет визжать, услышав мои  условия.  И  потом,
увидев, как женщину, к тому же духовного звания, пропускают  вперед  него,
он понял бы, что солнце встает не для него одного и не только из-за  того,
что он обладает наследственным правом писать в серебряный горшок, ну и так
далее. Поэтому я приказал послать сперва за этой монахиней.
   Она вошла, опираясь  на  посох,  ее  облачение  было  все  выцветшее  и
поношенное, и я даже не узнал, какого она  ордена,  ибо  была  она  не  из
Бельхшлосса и не из Гильдербурга. Она была старая и  немощная,  и  я  даже
предложил ей сесть, хоть и не собирался позволять ей долго рассиживаться.
   Я продолжал подписывать бумаги.
   - У меня мало времени нынче утром, сестра, - сказал я ей. - Так что  вы
уж, пожалуйста, побыстрее.
   Она примостилась на самом краешке кресла и вроде как не знала,  что  ей
делать со своим посохом. Она все дергалась и волновалась.
   - Простите, что мне пришлось отвлекать такого  занятого  человека,  как
вы, бургомистр, - сказала она. - Я не беспокоила бы вас, когда бы дело  не
было таким важным. Через несколько недель ей давать обет.
   Ясное дело, старая карга была здорово взволнована.
   - Кому это "ей"? - спросил я.
   - Послушнице Марле, ваша честь.
   - А я здесь при чем?
   - Вы ни при чем. То есть мне хотелось бы, чтобы вы были  при  чем...  О
Боже! Видите ли, мне кажется, это может быть очень важно.
   Признаюсь, тогда я сильно сомневался во всем этом.  Я  решил,  что  дам
этой жабе еще пять минут, а потом прикажу  вышвырнуть  вон.  Но  скоро  ее
рассказ меня заинтересовал.  Я  не  какой-нибудь  бродячий  мастер  молоть
языком вроде Омара, так что даже не буду пытаться рассказать вам все,  как
она это рассказала. Я просто изложу вам голые факты.
   Моя посетительница назвалась сестрой Заух из какой-то крошечной обители
в Лютцфройле, о которой я слыхом не слыхал. В  горах  их  полным-полно.  В
конце концов, дешевле  сбагривать  нежеланных  дочерей  в  монастыри,  чем
копить им на приданое. Монахини довольствуются  куда  меньшим  -  уж  я-то
знаю!
   Но эта история была совсем другого рода. Лет двадцать  назад,  холодной
зимней ночью, в двери обители  постучалась  женщина.  Она  была  больна  -
точнее, умирала - и несла с собой маленькую девочку. Мать  почти  сразу  и
умерла.  Девочку  оставили  в  приюте.   Ничего   особенного.   Лютцфройль
расположен по ту сторону Гильдербурга, если ехать из Бельхшлосса - то есть
по эту, если смотреть с нашего нынешнего места, - и если кто-то, перевалив
через горы, свернет не в ту сторону... но это я забегаю вперед. Сначала-то
я думал, что можно идти на юг, и  увидеть,  что  перевалы  непроходимы,  и
заблудиться по дороге обратно.
   Сестра Заух давно уже выбилась из своих пяти  минут,  и  я  сказал  ей,
чтобы она переходила к делу. Она  достала  старое-старое  письмо.  Сестры,
судя по всему, пытались  узнать,  кто  такая  эта  умирающая  женщина,  но
безуспешно. Настоятельница написала письмо маркграфу, но в  силу  каких-то
причин его так и не отправили. Оно пролежало в бюро двадцать лет. Монахини
ведь не особенно деловые дамы. Сама сестра Заух нашла это письмо несколько
недель назад.
   Так вот, девочка  выросла  и  готовилась  принести  обеты.  Ну  и  что,
спросите вы? Но сестре  Заух  самой  пришлось  приехать  в  Бельхшлосс  по
какому-то там семейному делу, и она захватила девушку с собой.  И  раз  уж
она оказалась здесь, она решила посоветоваться с представителем власти. Не
посоветую ли я, что стоило бы сделать? На всякий случай?
   Я? С какой это стати должен я заботиться о потерянных аристократических
ублюдках? Но, наверное, бургомистр представляется  этим  старухам-святошам
кем-то вроде маркграфа.
   Ну, письмо оказалось получше, чем бормотание этой древней старухи.  Оно
подтверждало рассказ про умирающую женщину, но  в  нем  упоминались  также
некоторые слова, что повторяла она в бреду. Одним из них было "царевич", и
это, разумеется, привлекло мое внимание. Бред - слабое  свидетельство,  но
были и другие доказательства. Ребенок  был  завернут  в  одеяло  из  очень
хорошей шерстяной ткани с вышитым в углу вензелем  из  сплетенных  рук.  В
письме имелась зарисовка этого вензеля, и она походила на подлинную,  хотя
обычно я не трачу времени на всякую там геральдическую чушь.
   Я принялся допрашивать эту старую сестру Заух. Ей нечего было добавить.
Одеяло давным-давно потерялось, письмо так и не отослали. Она  не  хотела,
чтобы послушница Марла знала что-нибудь о нашем разговоре, если только  не
подтвердится,  что  она  действительно  благородной  крови,  -  чтобы   не
расстраивать ее. Это казалось вполне разумным.
   Разумеется, я отнесся к этому скептически. Я  пообещал  старой  курице,
что наведу справки об этом вензеле  и  дам  ей  знать  тотчас,  как  узнаю
что-нибудь. Она сказала, что переезжает, так что не  может  оставить  свой
адрес. Мы договорились, что она заглянет ко мне через несколько дней, и на
этом наш разговор закончился.
   Я проследил, чтобы ее  проводили,  и  переключил  внимание  на  другого
посетителя, и скоро почти забыл об этом деле. Но на следующий день ко  мне
зашел по делу майстер Тиккенпфайффер. Я увидел письмо - оно все еще лежало
у меня на столе -  и  показал  ему.  Он  согласился,  что  письмо  кажется
подлинным.  Я  попросил  его  навести  справки,  не  особенно  надеясь  на
какой-нибудь интересный результат.
   Ну, как вы, наверное, уже все поняли, сплетенные руки оказались  гербом
царского дома Верлии! Это было изрядным сюрпризом, ибо Верлия, как вы сами
понимаете, страна неблизкая. Я и представить себе не  мог,  каким  образом
это одеяло оказалось так далеко. Я решил, что оно вовсе не оттуда. Женщина
сама могла вышить этот вензель, чтобы помочь своей дочери.
   К тому времени  я,  конечно,  слышал  о  Верлии,  но  немного,  хоть  и
путешествовал изрядно. Мало кто из жителей Бельхшлосса  вообще  знал,  что
где-то есть такая страна, ибо большинство-то и в Гильдербург за  всю  свою
жизнь не выбирается.  Однако  через  несколько  дней  по  городу  поползли
кое-какие  занятные  слухи.  Как  бургомистр  я  узнаю  новости  не  позже
остальных - это, в конце концов, мой долг! Прошу обратить на это внимание,
ибо это важно. Сестра Заух говорила  со  мной  прежде,  чем  кто-нибудь  в
городе узнал об исчезнувшем наследнике!
   Я поручил майстеру Тиккенпфайфферу докопаться до сути произошедшего.
   Когда старуха снова пришла ко мне, я сказал ей, что  девушка  и  впрямь
может оказаться важной. Я попросил возможности встретиться с ней.
   Сестре Заух нездоровилось, и она хотела как можно  скорее  вернуться  к
себе в монастырь, но она прислала девушку ко мне.  Так  я  познакомился  с
Марлой.
   Я был очарован с первой же минуты, как увидел ее! Такая невинная, такая
беззащитная красота - и, возможно, дочь древнего и влиятельного  рода!  По
натуре своей я человек не слишком романтичный, но не скрою,  ее  положение
тронуло меня. А очень скоро я перестал  заботиться  о  том,  кто  были  ее
родители. Я влюбился!
   Я сделал предложение. Она приняла его. Мы поженились.
   Ну да, я знал, что существует небольшой шанс  того,  что  она  окажется
аристократического  происхождения,  но  не  это  повлияло  на  мой  выбор.
Возможность узнать это казалась так мала, а возможность доказать что-то  -
и того меньше. Не так уж много пропавших наследниц  имеют  богов,  ждущих,
чтобы доказать подлинность их  происхождения!  Я  люблю  ее  саму  и  буду
любить, каким бы ее происхождение ни было. Я принимаю ее такой, какая  она
есть, без приданого или верительных грамот.
   И только позже, когда Тиккенпфайффер вернулся с окончательным докладом,
только тогда понял я, что невольно женился на царице.



        28. ИНТЕРЛЮДИЯ

   - На мне? - взвизгнула Марла. - Ты хочешь сказать, я законная царица, о
которой мы слышим всю ночь? - Так и не дав Йоханну  возможности  ответить,
она повисла на нем и с пылом поцеловала.
   Как говорится, нет дурней дурнее старых дурней.
   Я осмотрелся по сторонам. Оцепенелое недоверие - слишком слабый эпитет.
Глаза Фриды расширились, и  она  прижала  руки  ко  рту.  Даже  квадратная
челюсть Фрица слегка отвисла. Рука капитана Тигра инстинктивно  схватилась
за рукоять меча.
   Гвилл, впрочем, пребывал в состоянии, близком к апоплексическому удару.
Мы с ним обменялись взглядами. Мы оба знали больше, чем остальные. Мы  оба
знали, что Марла никак не могла быть той, за кого ее  выдают...  разве  не
знали? Голова моя что-то плоховато соображала с недосыпу.  Может  ли  быть
такое, чтобы такого ушлого торгаша, как Йоханн,  провели  в  делах,  столь
важных для его благосостояния?
   Может ли Марла быть пропавшей царевной, несмотря  на  ремесло,  которым
она занималась в Гильдербурге?
   С минуту никто не осмеливался сказать ни слова. Потом купец стряхнул  с
себя восторженную супругу и  гордо  огляделся  по  сторонам,  изучая  нашу
реакцию. Первым заговорил солдат. Голос его был сух как соль и не  выражал
никаких эмоций.
   - Сударыня, похоже, вы нашли сегодня вторую свою  внучку!  И  внучатого
зятя в придачу!
   Купец вздрогнул и нехотя  переглянулся  со  старухой.  Надо  же,  какая
большая и счастливая семейка!
   - Ну конечно, сударыня, - без особого  удовольствия  сказал  он.  -  Вы
видите перед собой свою настоящую внучку и царицу.
   - Я не верю ни одному вашему слову!
   - Заверяю вас, факты неопровержимы! Даты совпадают. Настоятельница - то
есть бывшая настоятельница, ныне уже покойная - написала  подробное,  хоть
местами и чуть слишком многословное описание  произошедшего.  Она  привела
последние слова умирающей женщины. У меня с собой - наверху - переписанный
текст ее письма. Уж не хотите ли вы усомниться в словах святой  матери?  И
позвольте напомнить вам, все это привлекло к себе мое  внимание  до  того,
как вся эта верлийская история стала известной  в  Бельхшлоссе.  И  кто  в
такой дыре, как Лютцфройль, мог знать царский герб столь удаленной страны?
   Гвилл снова поймал мой взгляд, как бы  спрашивая,  что  нам  делать.  Я
обдумал этический  аспект  проблемы.  У  меня  не  было  особенных  причин
отравить Марле удовольствие, да и  Йоханну  тоже.  Но  я  чувствовал,  что
развенчал Рози довольно бесцеремонно. Теперь я  просто  не  мог  уже  быть
излишне снисходительным ко всем остальным присутствующим.
   Ну, почти ко всем.
   Верно, фрау (или фройляйн?) Марла приходила мне на помощь несколько раз
за этот вечер, но не по своей воле. И если уж на то пошло, рассказ ее мужа
о сестре Заух касался единственного лица, кто не  переставал  поддерживать
меня и кто заслужил мою поддержку куда больше, чем она.
   - Кажется, опять моя очередь? - Я не стал ждать возражений. -  Воистину
сложное испытание, ваша честь! Как это ни грустно признавать,  кажется,  я
встретил наконец достойного соперника, и - надо же! - в последнем  раунде.
Все же я сделаю все, что в моих силах, и не сдамся без боя. Самое  лучшее,
что я могу сделать, - это поведать вам печальную, недолгую и назидательную
историю вальдграфа Мюнстера.



        29. ОТВЕТ ОМАРА НА РАССКАЗ КУПЦА

   Впервые я встретил Мюнстера шесть или семь лет назад, в Винлянде. Тогда
он  был  совершенно  буйным,  безрассудным  юнцом.  Этим  летом  я   снова
столкнулся с ним в Гильдербурге. Конечно, он изменился с тех  пор,  но  не
так, как меняется большинство мужчин к зрелым годам. Теперь  он  стал  еще
более буйным и безрассудным.
   Должно быть, вы слышали уже о его брате, маркграфе. Во всем Фолькслянде
не найдется землевладельца богаче его. Вне  всякого  сомнения,  вы  можете
назвать с дюжину его дядюшек, двоюродных братьев и  сестер  и  так  далее,
занимающих видные места при дворе, в Церкви  или  в  области  финансов.  О
респектабельности этой семьи ходят легенды. Фамильное древо  их  настолько
ветвисто, что напоминает скорее целый лес.
   Мюни - единственная  паршивая  овца,  вышедшая  из  этого  благородного
семейства, и уж он прикладывает все усилия к тому, чтобы  стать  настолько
паршивой,  насколько  это  вообще  возможно.  Он  унаследовал  благородную
внешность своих предков, но на этом сходство кончается. Как правило,  день
его начинается ближе к полудню вином, женщинами и песнями и продолжается в
том же духе. К его основным увлечениям относятся женщины, дуэли, пьянство,
пьяные ссоры, шулерство, бросание тени  на  доброе  семейное  имя,  мелкие
пакости вроде разлитого на лестнице масла, но и другие козни,  на  которые
склоняет нас дьявол, не прошли мимо его внимания.
   При всем при этом он - один  из  самых  обаятельных  людей,  которых  я
встречал  за  свою  жизнь.  Он  щеголяет   своим   богатством,   одевается
безукоризненно и привлекает к себе взгляды всех встречных женщин. Я  редко
видел его без спутницы, и,  как  правило,  он  ослепительно  улыбался.  Не
родилось еще такого коня, что он не смог бы объездить. Он  может  напиться
до чертиков с тобой на пару и разбудить после этого на рассвете, предлагая
поразмяться  немного  в  скачке  с  препятствиями  -  свежий,   буйный   и
неотразимый. Короче, вся жизнь его - непрерывный вызов.
   Позвольте мне привести один небольшой пример. Кажется, тогда ему еще не
исполнилось двадцати. Я присутствовал при этом,  правда,  всего  лишь  как
зритель. Час был поздний, и все золото на столе,  как  обычно,  постепенно
сгрудилось перед Мюни. Все остальные пребывали  уже  в  пьяном  и  злобном
состоянии, ибо все как один были старше его и не привыкли проигрывать.  Он
же был по обыкновению весел и игрив.
   Совершенно неожиданно, без предупреждения он  ткнул  пальцем  в  самого
богатого и сильного человека в компании и  обвинил  его  в  передергивании
карт. Учитывая, что за последние три часа этот человек  просадил  чуть  не
целое состояние, обвинение прозвучало на редкость  неубедительно.  Надобно
еще добавить, что человек этот заслужил репутацию отменного фехтовальщика.
   Не успели мы опомниться, как человек этот вскочил и обнажил шпагу.
   - Пижон чертов! - вскричал он. - Я сейчас  тебе  укорочу  язык,  наглый
мальчишка! - Зрители поспешно отскочили поодаль.
   Мюни неторопливо поднялся.
   - Защищайся, мерзавец! - сказал он и  выхватил  свою  шпагу.  Там,  где
полагалось быть клинку, свисал, раскачиваясь, кусок  шелкового  шнура.  Не
веря своим глазам, уставился он на него. Все остальные - тоже.  Воцарилась
мертвая тишина.
   - Вот черт! - сказал он. - Должно быть, на этот раз я выпил больше, чем
нужно.
   Вся комната взорвалась смехом и аплодисментами.
   Только его противник  предпочел  не  заметить  шутки.  Он  презрительно
фыркнул и нанес удар. Мюни отбил его эфесом шпаги и  взмахнул  шнуром  как
кнутом. Шнур обмотался вокруг шпаги противника, и  Мюни  резким  движением
вырвал ее у него из руки. Возможно, будь он трезв, я бы не  поверил  своим
глазам; должно быть, он много дней  отрабатывал  этот  прием.  Он  схватил
противника рукой за горло и опрокинул на пол, после чего без  лишних  слов
вернулся за стол и принялся тасовать карты.
   И это в шестнадцать или восемнадцать лет.
   Сразу же по приезде в Гильдербург я  отправился  в  "Щит  маркграфа"  -
самое дорогое и респектабельное заведение в городе. В холле  торжественная
тишина и полумрак, пол устлан мягкими коврами,  на  стенах  темные  панели
полированного дерева. "Щит маркграфа" - из тех заведений,  где  на  каждом
шагу расставлены медные плевательницы, а если  ты  ненароком  промахнешься
мимо одной, слуга несется бегом подтереть - очень  стильно,  хотя  на  мой
взгляд немного бессмысленно. Обычно я избегаю такой роскоши,  но  на  этот
раз устал от долгой дороги. Поскольку в  кармане  моем  звенело  несколько
талеров, я мечтал о горячей ванне и вкусном обеде.
   Швейцар в ливрее  подозрительно  меня  осмотрел  и  решительно  подошел
поближе, намереваясь спросить, что мне нужно.
   - Омар! - проревел зычный голос откуда-то сверху, с  лестницы,  и  Мюни
собственной персоной  перемахнул  через  перила,  упал  на  пышный  диван,
спружинил и замер как ни в  чем  не  бывало  передо  мной.  Пожилая  дама,
сидевшая на другом конце дивана, продолжала еще подпрыгивать вверх-вниз  в
полнейшем шоке. Муни нежно обвил меня руками, словно  я  нашедшийся  вдруг
должник.
   Разумеется, после этого меня приняли как желанного  гостя.  Друг  брата
маркграфа - их друг. Еще бы: даже если Мюни  и  съезжал,  не  заплатив  по
счету, его семья покрывала все его долги. Я несколько удивился  тому,  что
они вообще позволили ему вернуться из-за границы,  но  они  позволили.  Он
заказал мне самый лучший номер, весело болтал всю дорогу до его  дверей  и
потребовал вина, чтобы мы могли выпить, пока я отмокал в медной ванне.
   Позже он пригласил свою тогдашнюю подружку, чтобы она познакомилась  со
мной, не забыв приказать, чтобы она захватила с собой  что-нибудь  из  его
запасной одежды. Завернутый в полотенце, я был представлен одной из  самых
прелестных дам, каких только можно себе представить. Он всегда  отхватывал
себе самых лучших. Она выступала здесь в  качестве  его  жены,  ибо  "Щит"
ревностно  блюдет  свою  репутацию,  и  даже  Мюни  приходилось  соблюдать
некоторые приличия, если он хотел оставаться здесь.
   Жизнь моя сразу же  утратила  покой.  Мне  не  терпелось  приступить  к
поискам исчезнувшего наследника, но общество Мюни оставляло  мало  времени
на все остальное.
   Где-то на третий день я,  пошатываясь,  вернулся  в  свой  номер  после
продолжавшихся  почти  всю  ночь  расспросов  в  заведениях  куда   худшей
репутации. Время близилось к рассвету. Не успел я стащить с  себя  одежду,
как в номер мой ворвался Мюни - чисто выбритый,  неотразимый,  как  всегда
улыбающийся.
   - Омар! - возгласил он. - Рад видеть, что ты уже встал! Река поднялась!
Я арендовал пару гнилых посудин - устроим соревнования по гребле!
   Я нырнул в кровать и натянул одеяло на голову. Он попытался сорвать его
с меня.
   - Мне надо работать! - возмутился я.
   Он ухмыльнулся.
   - Тогда с какой стати ты пьянствуешь ночь напролет?
   - Какое же это пьянство? Рассказываю истории,  задаю  вопросы,  слушаю.
Разведка.
   - Ба! Ты начал не с того конца! Тебе надо побеседовать со священниками,
с ноблями, а не путаться со всяким сбродом. Можешь вернуться к нему потом,
если ничего другого не получится. Начни с отцов города, а потом  спускайся
вниз.
   - По опыту своему я знаю, что  сброд  не  только  интереснее  и  больше
знает, но и охотнее готов помочь. Отцы города  пожалеют  мне  и  ваксы  со
своих башмаков, - во всяком случае, без уймы подготовительной работы.
   - Ба! - повторил Мюни, и в глазах  его  появился  хорошо  знакомый  мне
опасный блеск. - Они послушают меня! Скажи, если я устрою тебе  встречу  с
городской верхушкой, ты пойдешь грести со мной?
   Я сдался, готовый на все, только бы меня оставили в покое.  Не  прошло,
однако, и двух часов, как он вылил мне на  голову  полный  графин  воды  и
объявил, что пора идти и все только меня и ждут.
   Одну лодку мы разбили на первом же перекате - разумеется, ту, в которой
сидел и я. Как ни странно, никто  не  утонул,  хотя  почти  все  нахватали
изрядно синяков. Мюни забрал нас в свою лодку, и  мы  отправились  дальше.
Эта продержалась аж  до  Громового  водопада.  Мы  развели  костер,  чтобы
просушиться немного, но лошадей подали быстрее, чем ожидалось.  Оживленным
галопом вернулись мы в "Щит маркграфа".
   Я едва успел переодеться поприличнее, как начали съезжаться отцы города
-  купцы,  нобли,  священники.  Возглавлял  всю  эту  компанию  бургомистр
собственной персоной. В большой зале собрались по  меньшей  мере  тридцать
мужчин и несколько видных дам. Они расселись и стали ждать, что  хочет  от
них устроитель встречи. Нет, право же, полезно  быть  чьим-нибудь  братом!
Гостиничная прислуга прыгала вокруг как лягушки.
   Мюни представил меня и предложил мне изложить  свою  просьбу.  Чувствуя
себя так, словно квалифицированные палачи терзали меня  без  устали  сорок
дней и сорок ночей, я начал рассказ о пророчестве Хола.
   Мюни уже слышал  его  от  меня,  поэтому  тихонько  отошел  в  сторону.
Возможно, он увлекся обдумыванием очередной пакости. Если  он  и  в  самом
деле думал об этом, он  преуспел  весьма  и  весьма.  Далее  мне  придется
полагаться на его рассказ, поведанный мне позже.
   В гостиницу вошла пожилая  матрона  с  увесистой  на  вид  сумкой.  Вся
прислуга, как я уже сказал, пребывала в панике по случаю такого  нашествия
богатства и власти, и в вестибюле не оказалось ни единого портье.
   Повинуясь безошибочному инстинкту на скандал, Мюни поклонился.
   - Могу я помочь вам чем-нибудь, сударыня? - предложил он.
   Старая  дама  поколебалась,  беспомощно  огляделась   по   сторонам   и
пробормотала что-то вроде: "Не могли бы  вы  найти  мне  кого-нибудь,  кто
поднял бы багаж в номер?"
   Мюни без лишних слов взял у нее сумку и подал ей руку.
   Они поднялись по лестнице вместе.
   - Не будете ли вы так добры, молодой человек, -  сказала  она,  отперев
дверь, - положить сумку на кровать?
   Когда Мюни, как ему и было сказано,  укладывал  сумку  на  кровать,  он
услышал щелчок замка. Он обернулся и увидел, что женщина  срывает  с  себя
одежду. Как выяснилось, уверял он меня потом,  она  оказалась  по  меньшей
мере лет на пятьдесят моложе, чем показалось ему вначале, и вообще  являла
собой потрясающий экземпляр цветущей девицы на выданье.
   Тем не менее он поклонился ей как ни в чем не бывало.
   - Не могу ли я услужить вам еще чем-нибудь, сударыня?
   Она все еще стояла у двери.
   - Я сейчас закричу, - спокойно сообщила она.  -  Вы  вломились  сюда  и
пытались меня изнасиловать.
   - Не помню, чтобы у меня было такое  намерение,  сударыня,  но  теперь,
когда вы сказали это, я должен признать, что идея не так уж плоха.
   Зная Мюни, я не сомневаюсь, что  он  оставался  совершенно  спокоен,  и
полагаю, это его спокойствие несколько обескуражило ее. Должно  быть,  она
знала, что он член влиятельной и весьма уважаемой семьи. Должно быть,  она
знала, что внизу собралась почти вся  знать  Гильдербурга,  -  но  она  не
довела разведку до  конца.  Если  что  и  беспокоило  когда-либо  молодого
вальдграфа, то не скандалы.
   - Я закричу! - повторила она. - Ваша жена...
   - Какая жена? - Мюни всегда отличался быстротой реакции. Он  швырнул  в
нее подушку. Разумеется, она отмахнулась от нее, но он уже  набросился  на
нее, накрыв ей лицо другой подушкой. Он отволок ее на кровать и привязал к
ней лентами, оторванными от простыней. Не спрашивайте меня, как это  можно
сделать при сопротивлении жертвы. Мюни есть Мюни. Впрочем, даже  ему  это,
должно быть, далось не очень просто.
   Он так и не сказал мне, продолжал ли он в том же духе  или  ограничился
этим, а я не спрашивал. Собственно, ничего  другого  она  не  заслуживала,
однако при всей своей дьявольской бесшабашности Мюни не лишен странной для
такого забулдыги галантности. Он буен и порой опасен,  но  он  не  садист.
Впрочем, это вовсе бы не испортило игры, так что как знать?
   Однако я внизу не знал ничего этого. Я как раз  подошел  к  кульминации
рассказа, когда по лестнице вразвалочку спустился вальдграф Мюнстер,  неся
на плече обнаженную девушку,  связанную  и  с  кляпом  во  рту.  Стройный,
элегантный и невозмутимый, пронес он ее через весь зал к дверям, осторожно
поставил на входные ступени и вернулся в зал, вытирая руки.
   Отцы города взорвались как пороховая бочка. Мюни, его подружку  и  меня
изгнали  из  города.  Не  одна  неделя  прошла,  прежде  чем  я  осмелился
пробраться обратно в Гильдербург, чтобы возобновить свои поиски по кабакам
и борделям.
   Последний раз я  видел  вальдграфа  Мюнстера,  когда  он  собирался  на
какое-то  грандиозное  семейное  собрание  в  обществе  ручной  обезьянки,
украденной им из цирка.



        30. ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ПРИГОВОР

   - На что это ты намекаешь? - взревел купец.  Лицо  его  приобрело  цвет
спелого черного винограда,  зато  руки,  стиснувшие  подлокотники  кресла,
побелели. Казалось, он вот-вот бросится на меня.
   - Я ни на что не намекаю, ваша честь. Я просто излагаю факты,  оставляя
выводы и заключения  на  усмотрение  слушателей.  Да,  кстати,  Гвилл.  Ты
говорил, что тебя обчистили в гильдербургском переулке...
   Гвилл, похоже, и сам уже подумал об этом. Он очень  пристально  смотрел
на актрису. Впрочем, теперь и все остальные, конечно же, смотрели на  нее,
но его взгляд был самым угрожающим из всех.
   Марла являла  собой  образец  спокойствия,  скромно  скрестив  руки  на
коленях. Она выдержала наши взгляды  с  отвагой  истинного  профессионала,
каковым, без сомнения, была. Даже неприятель порой вызывает восхищение.
   - Ваш голос! - произнес Гвилл. - Твой голос! А я-то думал,  где  это  я
слышал его раньше! И ведь не только в "Бархатном стойле"!
   - Вот уж не знаю, о чем это вы все,  -  невозмутимо  ответила  Марла  и
повернулась к мужу. - Не пойти ли нам в постельку, милый?
   - Так, значит, никакая это была не шайка! - вскричал Гвилл. - Только ты
одна! У тебя ведь была клюка! Отцовская лютня!
   - Вы оба говорите про Гильдербург,  а  не  про  Бельхшлосс!  -  взревел
купец, перебив его. - Мы у себя в городе не терпим таких женщин!
   - Правда? - удивился я. - Разве  я  не  сказал,  что  шантажистка  была
изгнана из города тогда же, когда и мы с Мюни?
   - Ложь и клевета! - Он наполовину выбрался из кресла, согнувшись словно
огромная жаба, готовая выстрелить своим смертоносным языком.
   - Должен признаться, я не успел разглядеть как следует  ее  лицо,  ваша
честь. Но ее татуировки я точно узнаю. Впервые я видел их в "Бархатном..."
   Лицо  Йоханна  сменило  цвет  с  пунцового  на  бледно-серый,  а  потом
приобрело слегка зеленоватый оттенок - возможно, этот  эффект  был  вызван
особенностями свечного освещения. С болезненным омерзением повернулся он к
актрисе.
   - Татуировки?
   Она пожала плечами:
   - Я приберегала их для тебя в качестве сюрприза.
   - Так ты и была сестра Заух? Но герб?
   - Я нашла его там же, где, наверное, и Тиккенпфайффер, -  в  библиотеке
нашей ратуши, прямо под твоим кабинетом. Читать надо больше, милый Йоханн!
   Ура! Вперед! Он замахнулся на нее, опрокинув на скамью. Она вцепилась в
него, увлекая за собой вместе с креслом. Они с изрядным грохотом грянулись
об пол, и эху удара вторили визги и  крики  со  всех  сторон.  Сквозь  эту
сумятицу голосов доносились отдельные различимые фразы, но я  не  припомню
ни одной такой, чтобы я мог ее воспроизвести, - язык Фолькслянда  славится
своей выразительностью. Эта часть сражения явно осталась за Марлой. Может,
бургомистр не знал, что означали эти слова? В конце концов Йоханн перестал
ругаться и принялся просто визжать.
   Только совместными усилиями капитана Тигра и Фрица любящую пару  смогли
разъединить, с большим трудом подняв Йоханна с пола.  Марла  поднялась  на
ноги без посторонней помощи. Вид у нее был свирепый, и она потирала горло.
Купцу досталось значительно сильнее;  складывалось  впечатление,  что  она
удачно заехала ему коленкой. Конечно, она была профессионалом,  а  он  был
отнюдь не Мюни.
   Гвилл поставил кресло на ножки, Фриц водворил Йоханна обратно, где он и
остался сидеть, согнувшись и  всхлипывая.  Марла  огляделась  по  сторонам
посмотреть, что замышляют остальные. Когда взгляд ее упал на меня,  волосы
мои чуть не стали дыбом.
   - Отцовская лютня! - повторил Гвилл, придвигаясь ближе к ней.
   Марла самодовольно ухмыльнулась:
   - А ты подай на нас в суд! За все мои долги расплачивается Йоханн.  Так
ведь, крошка Тикльпоппер?
   Тиккенпфайффер имел не слишком радостный вид, без  сомнения,  переживая
по поводу утраты важного клиента. Он облизнул губы и промолчал.
   Актриса снова передернула плечиками.
   - И потом, менестрель, ты ведь не можешь пожаловаться, что  я  пожалела
сил, развлекая тебя позже, разве не так?
   Нотариус вздрогнул. Гвилл покраснел и отвернулся.
   Йоханн застонал. Я не особенно жалел его. Что бы он там ни говорил,  ни
за что не поверю, что он сделал предложение  хорошенькой  юной  послушнице
раньше, чем узнал о результатах исследования Тиккенпфайффера.  Он  пытался
сесть на трон, а угодил прямиком в выгребную яму.
   Фриц прошел у меня за спиной и отодвинул засов  на  ставне.  В  комнату
ворвался солнечный свет и морозный утренний воздух - нельзя сказать, чтобы
в Фолькслянде не знали, что такое оконные стекла, но до  такой  глухомани,
как "Приют охотника", они еще не доходили. Мох на полу снова  зашевелился.
Тлеющие угли в камине задымили, потом разгорелись.
   Ночь прошла, все истории рассказаны...
   Мы вернулись к реальности.
   - Утро, господа! - гортанно рассмеялся Фриц. - А теперь  мне  предстоит
разобраться с майстером Омаром.
   Теперь  мне  предстояло  разобраться  с  Фрицем.  Не  спорю,   подобная
перспектива изрядно претила мне, господа, но я не  видел  другого  выхода.
Первые  свои  реплики  я  адресовал  майстеру  Тиккенпфайфферу  -   весьма
почтительно, должен заметить.
   - Вы упомянули нынче ночью виру, советник. Выкуп.  Называлась  сумма  в
пятьдесят талеров. Скажите, обязательно ли мне платить  наличной  монетой,
или мне позволено предложить равную или большую ценность?
   Он вытаращил на меня свои крысиные глазки.
   - Обыкновенно суд не  возражает,  если  пострадавшая  сторона  согласна
принять  мзду  в   любом   выражении,   стоимость   которого   не   меньше
установленного  судом  денежного  эквивалента.  Однако  это   зависит   от
конкретных местных установлений администрации,  осуществляющей  юрисдикцию
на данной территории.
   Я решил, что, возможно, его тарабарщина что-то и означает.
   Одна из лапищ Фрица нежно сомкнулась на моей шее. Голос  его  показался
мне подобным шуму надвигающейся  лавины  -  если,  конечно,  лавина  может
звучать скептически.
   - Что ты хотел предложить мне, бродяга?
   Как что? Как можно меньше, не больше, чем необходимо.
   Взывать к купцу или его половине было бы по меньшей мере наивно.  Гвилл
не отказал  бы  мне,  но  сам  сидел  без  гроша.  Фрида  благоразумно  не
вмешивалась.
   - Капитан Тигр, - сказал я, стараясь говорить  немного  быстрее.  -  Вы
намерены безучастно смотреть,  как  этот  садист-переросток  удовлетворяет
свои звериные инстинкты к насилию?
   Солдат продолжал  стоять  у  огня,  приглядывая  за  купцом.  Он  пожал
плечами:
   - Правосудие на его стороне. Ты сам виноват в своих неприятностях.
   Фриц продолжал поднимать меня. Позвоночник хрустнул.  Я  обеими  руками
вцепился в скамью.
   - Госпожа Розосвета! За много лет я неоднократно оказывал  вашей  семье
значительные  услуги.  Видите  ли,  у   меня   временные   затруднения   с
наличностью, так что я вынужден...
   - Убери его отсюда, трактирщик! - проскрипела старая жаба. - Терпеть не
могу вида крови. Особенно если с этого начинается  день.  -  Она  даже  не
обернулась. Черная неблагодарность!
   Усилие, прилагаемое к моей шее, означало, что Фриц готов поднять  меня,
скамью и сидевшего на ней майстера Тиккенпфайффера в придачу.  У  меня  не
оставалось выбора.
   - Верл! - прохрипел я. - Помоги!
   Давление слегка ослабло - или по крайней мере перестало усиливаться,  -
и даже старуха повернулась, чтобы посмотреть, что происходит.
   - Ты взываешь к идолу Рози? - удивился солдат. -  А  мне  казалось,  ты
разоблачил его?
   - Я взываю к подлинной Верл. - Я говорил совершенно убежденным голосом,
на полную октаву ниже, чем обычно, - подозреваю, из-за того, что  шея  моя
заметно вытянулась. - Сударыня, если я отдам вам в руки бога вашей дочери,
вы подкупите этого кровожадного варвара?
   Фриц фыркнул и, оторвав наконец мои руки  от  лавки,  поднял  высоко  в
воздух.
   - Погоди-ка! - произнес капитан Тигр. - Да у него отговорок больше, чем
у ребенка, когда ему пора ложиться спать! Так ты знаешь, где  можно  найти
настоящую Верл?
   - Ммм... аг...га, - прошептал  я,  испытывая  некоторые  затруднения  с
произношением. Фриц встряхнул меня.
   - Не иначе, в тайнике в каком-нибудь далеком городе? До которого  много
месяцев пути?
   Я попытался мотнуть головой и задергался в воздухе, как рыба на леске.
   Солдат недоверчиво нахмурился.
   - Право же, это твой последний  шанс,  Омар!  Показывай  нам  бога.  Ее
светлость рассудит, настоящий он или нет. Если настоящий, мы  заплатим  за
тебя твой долг. Если нет, я подержу нашему хозяину  его  куртку,  если  он
вспотеет.
   Я каркнул что-то и взмахнул руками.
   - Опусти его на минутку, Фриц.
   Ноги мои коснулись пола, и я снова смог дышать.
   - Вам достаточно оглянуться, капитан. Видите полку над камином? На ней,
как раз за песочными часами. Вы как раз  найдете  там  маленькую  глиняную
голубку. Не то чтобы она красива или слишком похожа на  настоящую,  просто
глиняное изображение птицы. Один глаз... Да-да,  вот  эта.  Сдуйте  с  нее
пыль, пожалуйста. А теперь, если вы покажете ее на свет...
   Фриц зарычал, как голодный пес, и встряхнул меня.
   - Она лежала там, сколько  я  себя...  -  Он  осекся.  Фрида  встала  и
смотрела на нас обоих. Ее щеки были значительно бледнее, чем обычно.
   - Это она! - вскричала старуха, придвинув фигурку почти к самому своему
носу. - Святая Верл!
   Фриц отпустил меня, и я мешком повалился на пол.
   - Довольно с тебя пятидесяти талеров за твою безделушку, трактирщик?  -
сухо поинтересовался капитан Тигр.
   - Капитан... - Фриц обошел лавку и стал рядом с Фридой, но для того ли,
чтобы успокоить ее, или чтобы успокоиться самому, я сказать не могу. - Это
всего-навсего старый семейный сувенир. Он не стоит ровным  счетом  ничего.
Берите его себе на здоровье. Я  не  знаю,  какую  проделку  придумал  этот
старьевщик...
   Увы! Мне стоило бы оставить все, как есть, но я не могу сносить,  когда
меня обзывают старьевщиком.
   - Это настоящая Верл, ты, тупица! Это означает, что Свежероза бывала  в
этих местах. За горами  Гримм,  гласит  пророчество,  и  это  лишнее  тому
подтверждение. Жаль, что я не знал этого  летом  -  этого  и  про  родимое
пятно...
   - Родимое пятно? - фыркнула Фрида. - Что еще за пятно?
   Ну да, их с Фрицем как раз не было в комнате,  когда  разговор  шел  об
этом.
   - У Хайди ведь тоже есть пятно, но, подозреваю, не  совсем  той  формы,
да, капитан?
   - Нет, и насколько я понял, совсем не на том месте. - Солдат улыбнулся.
   - Ну что же, это подводит черту под делами этой ночи, - радостно заявил
я. - Раз уж я теперь официальный постоялец, дружок,  можешь  прямо  сейчас
подать мне меню завтрака.
   - Какое пятно? - повторила Фрида.
   - Да и одежда моя, должно быть, уже просохла...
   Капитан Тигр сурово нахмурился.
   - У Свежерозы имелось родимое пятно в форме розы, прямо над сердцем.
   Ох, как не хотел я, чтобы он говорил это!
   Фриц  -  торопливые  попытки  его  сестры  скорее  мешали  ему  -   уже
расстегивал жилет.



        31. РАССКАЗ ТРАКТИРЩИКА

   - Но он же ведь не подкидыш какой-нибудь! - Фрида сидела рядом со мной,
судя по всему, не замечая моей руки  у  себя  на  плече.  -  Это  какая-то
бессмыслица!
   Фриц сидел теперь на кресле слева от камина - на почетном месте.  Жилет
его был все еще  расстегнут,  демонстрируя  отчетливо  видную  под  пышной
растительностью на груди красную отметину.
   Бургомистр  Йоханн,  хромая,  отправился   спать   -   жалкое   подобие
самонадеянного  толстяка.  Старая  дама  хлюпала  в  платочек,   утешаемая
капитаном Тигром. Марла продолжала маячить где-то на заднем плане. Гвилл и
Тиккенпфайффер сидели в полном оцепенении.
   Свечи прогорели и погасли.  Узкая  полоса  солнечного  света  лилась  в
единственное окошко, и помещение казалось темнее, чем ночью. У меня слегка
кружилась голова, как это бывает после бессонной ночи.
   - Для меня это вовсе не бессмыслица, - возразил я. - Правда,  некоторых
подробностей все равно не хватает.
   Фрида описала нам  своих  родителей.  Она  даже  показала  их  портрет,
написанный каким-то  бродячим  художником  в  уплату  за  обед.  Это  была
симпатичная  пара,  но  обычного  для  крестьян  Фолькслянда  капитального
телосложения, ни капельки не похожего ни на Свежерозу, ни на Зига.
   Глиняная голубка лежала в лапищах Фрица. Он остолбенело смотрел на нее,
так и не произнеся ни слова с той минуты, как старая дама стала  пред  ним
на колени. С некоторым  усилием  я,  казалось,  мог  найти  в  его  чертах
определенное сходство  с  Зигом  -  может,  что-то  в  очертаниях  рта?  С
несколько большим усилием я мог найти даже сходство  с  Верном  -  гораздо
более молодым Верном, чем тот, которого я знал  когда-то.  Скорее,  с  его
изваяниями. Верн ведь умер почти двести лет назад, не так ли?
   Потом Фриц оторвал наконец от нее взгляд и хмуро посмотрел на меня.
   - Если это еще один из твоих халтурных  трюков,  рассказчик,  я  своими
руками сверну тебе шею и втопчу в грязь.
   - Какие уж тут трюки... У меня не было ни малейшего желания дарить тебе
целое царство за какую-то блохастую дворнягу. Ты никогда не слышал голосов
в этой комнате?
   - Нет, не слышал! - В голосе его снова зазвучали опасные нотки.
   - Вовсе незачем об этом кричать. Ты в этом  уверен?  И  ты  никогда  не
задумывался, кто охраняет твой постоялый двор от разбойников? Ну что ж, ты
можешь сам очень быстро это выяснить. Унеси Верл куда-нибудь, чтобы мы  не
могли услышать вас. Она будет говорить с тобой, это я тебе обещаю.
   Он разинул рот.
   - Упроси его, - сказал солдат. - Мы все хотим знать.
   Он нерешительно поднялся.
   - Капитан, проследите, чтобы он не спер тут ничего, пока меня не будет?
   - Ладно, парень. То есть я хотел сказать - ваше величество.
   Фриц скептически хмыкнул. Продолжая держать маленькую глиняную птичку с
такой опаской, словно  это  сырое  яйцо,  он  направился  к  двери.  Ветер
захлопнул ее за его спиной. Его тень  мелькнула  за  окном.  С  минуту  мы
ждали, потом услышали далекое бормотание. И ничего больше, если не считать
капели и ветра в лесу... или еще нежного голубиного воркования?
   - Оттепель продолжается,  -  прервал  я  затянувшееся  молчание.  -  Вы
попробуете пересечь перевал сегодня, капитан?
   - Полагаю, да. Нам надо выехать по возможности скорее, пока  погода  не
поменялась. - Солдат посмотрел на Фриду.  -  Но  согласится  ли  ваш  брат
оставить гостиницу?
   Да, об этом мы и не подумали! А вдруг Фриц не откликнется на призыв?
   - Это зависит от того, что говорит ему сейчас бог, - ответил я. -  Если
вы успеете на корабль в Винлянде... да нет,  все  равно  до  весны  вы  не
одолеете перевалов, чтобы попасть к Холу. Не думаю, чтобы народ принял его
до тех пор, пока его не признал бог.
   Тигр покосился на старуху и улыбнулся.
   - Слово ее светлости тоже не лишено веса, мне кажется.
   - Крав признает его для семьи, - пробормотала она, не отнимая  от  лица
платка.
   - Да, пожалуй, верно. Да у него и вид царский!
   Правда? Ну, во всяком случае, роста ему хватало. Кинг сайз.
   - Вид у него потрясающий! - буркнула старуха, немного приходя в себя. -
Замечательный царь, и внук тоже замечательный!
   Бедный Фриц!
   - Но как быть с постоялым двором? - Солдат снова повернулся к Фриде.
   - Есть один человек в Гильдербурге - он  хотел  купить  его  в  прошлом
году,  когда  наши  родители...  Майстер  Тиккенпфайффер,  скажите...   вы
собираетесь еще на юг или возвращаетесь домой?
   Нотариус пробормотал что-то неразборчиво.
   - Он возвращается домой, это уж точно, - вмешалась Марла. - Я  уверена,
Йоханн потерял всякий интерес к Великому Холу. - Она хихикнула.
   - Я тоже! - заявил Гвилл, глаза которого блеснули. - В смысле,  я  тоже
на север. Кстати,  мне  нужен  адвокат,  чтобы  заявить  об  ограблении  с
применением силы. Вы  еще  заняты  у  бургомистра,  советник,  или  готовы
заняться другим клиентом?
   - Мне надо еще обсудить свой статус с его  честью,  майстер  Гвилл.  Но
если я и не смогу сам защищать ваши интересы, я готов порекомендовать  вам
других достойных юристов, кто мог бы.
   - Даже на столь простое дело?
   - Ну, я бы так не сказал.
   - Он хочет сказать,  Тангельпуппер,  -  пояснила  Марла,  -  что  мы  с
Йоханном пойдем на все, чтобы он только не появился в  Бельхшлоссе,  чтобы
трепаться там. Верно, менестрель?
   - Более или менее, сударыня.
   Марла рассмеялась.
   - Ну и сколько будет стоить твое молчание?
   - Назовите сами.
   - Это к моему благоверному. Как насчет золотой цепи, что он носит?
   Гвилл зажмурился.
   - Пожалуй, это убедит меня продолжить путешествие на юг.
   - И остаться там?
   - Разумеется.
   - Тогда пойду поговорю со стариной Кошельком. - Она подошла к лестнице.
- Если он заартачится,  покажу  ему  одну-две  татуировки.  -  И,  хихикая
собственной сообразительности, она вспорхнула по ступенькам.
   Мы с Гвиллом обменялись торжествующими взглядами. Даже Фрида  и  солдат
улыбались.  Похоже,  наш  толстый  приятель,  женившись,  получил  гораздо
больше, чем ожидал. Во всяком случае, остаться снова холостяком  ему  явно
не грозило.
   За окном промелькнула тень Фрица.


   Он вошел с видом человека, которого только что оглушили по голове. Надо
быть выдающимся актером, чтобы так изобразить бледность. На деле не так уж
просто даже изобразить дрожь в руках или идти так, словно на плечах  твоих
лежит невидимый мешок муки. Нет, в данном случае  скорее  два  мешка.  Или
даже три. В общем, я сомневаюсь,  чтобы  он  врал  нам,  рассказывая,  что
случилось.
   Он положил фигурку обратно на каминную  полку,  помялся  немного  и  на
мгновение склонил перед ней голову.  В  глазах  его  блестели  слезы,  но,
возможно, от ветра. Не будь он так массивен,  он  казался  бы  совсем  еще
мальчишкой.
   - Омар... Мы больше-чем квиты. Я беру все свои слова обратно.
   - Не беспокойтесь,  ваше  величество.  Большая  их  часть  вполне  мною
заслужена.
   На мгновение в  его  взгляде  промелькнули  знакомые  свирепые  искорки
прежнего Фрица.
   - Ладно, не буду. Если честно, у меня все  еще  чешутся  руки  свернуть
тебе шею, но постараюсь этого не делать. Она говорила со мной.
   Мы ждали.
   Он пожал плечами.
   - Фрида... Мы с тобой не... Я - приемыш. Они никогда не говорили мне об
этом.
   - Мне тоже. - Она освободилась от моей  руки  и  подошла  к  нему.  Они
обнялись. Не отпуская ее, он повернулся к нам.
   - Я сын Зигфрида из Хольценвальда и княжны Свежерозы Верлийской.
   - К черту вступление! - вскричал я. - Рассказывай быстрее!
   - Ваше величество! - угрожающе напомнил Фриц.
   - Прошу прощения, ваше величество! Конечно, ваше величество!
   - Вот так-то лучше! Вот что она мне  рассказала:  они  направлялись  на
север, в Фолькслянд. У моего отца там проживала семья. Честнодоблесть тоже
был с ними - верный слуга  ей,  друг  ему.  Их  отряд  попал  под  лавину.
Честнодоблести удалось выбраться, и он с  несколькими  другими  спасшимися
начал копать. Они нашли ребенка - меня. Он решил отправиться за помощью  и
взял меня с собой, пока я  не  замерз  в  метель.  Он  добрался  до  этого
постоялого двора.
   - И мама взяла дитя? - не выдержала Фрида.
   - Да. И Верл была завернута вместе со мной, конечно.  Но  он  не  нашел
здесь помощи - тут не было тогда ни одного постояльца. Это было в ту самую
ночь, когда ты родилась. Отец не мог оставить свою  жену  с  новорожденным
младенцем, ясное дело. Так что Честнодоблесть  ушел  один.  Он  попал  под
другую лавину.
   Некоторое время слышался только  шум  ветра  в  деревьях  и  капель  за
окном...
   - Моя дочь тоже погибла? - Голос старухи звучал почти неслышно.
   Фриц помолчал немного, прежде чем ответить.
   - Нет. Их с Зигфридом откопали, и они ушли на юг с  остальными.  Весной
они прошли на север через другой перевал, считая меня погибшим.
   - Она еще жива?
   - Верл сказала, чтобы я передал тебе: Свежероза нашла свое  счастье,  и
тебе не надо больше искать ее.
   Хольценвальд был единственным городом, в который я  не  заходил  летом.
Интересно, почему?
   - Но у нее были еще сыновья? Дочери?
   - Это все, что мне позволено сказать, госпожа моя!
   Бог явно рассказал Фрицу больше, гораздо больше. Он  говорил  негромко,
но в голосе его появилась некая  царственная  уверенность.  Старуха  снова
согнулась в своем кресле и замолчала. Если мать Фрица  до  сих  пор  жива,
замужем и у нее почти  взрослые  дети,  вряд  ли  она  рвется  на  родину.
Свежероза всегда была себе на  уме,  и  я  не  сомневаюсь,  что  бог  тоже
прекрасно знал это.
   - Мне было сказано, чтобы я отправился с тобой в Верлию, и обещано, что
весной Хол признает меня законным царем страны. -  Фриц  посмотрел  сверху
вниз на свою пораженную приемную сестру. - Нам придется бросить  постоялый
двор, дорогая. Я знаю, это покажется ненормальным, но у нас  теперь  целое
царство.
   - О нет! - Фрида освободилась от его руки. - Мама и папа не одобрили бы
этого! И потом, представь себе, что будет, если Хол не  признает  тебя?  Я
подожду здесь до тех пор, пока не получу от тебя официального  приглашения
на коронацию.
   - Но я не могу оставить тебя здесь одну!
   Она невесело усмехнулась:
   - Это мой постоялый двор, не твой! Твое царство, не мое!
   - Ты всегда будешь желанной гостьей, и ты всегда будешь  моей  сестрой.
Госпожа Фрида! Я пожалую тебе царское поместье!
   - Нет, не надо! Я лучше останусь в тени и выберу тебе подходящую  жену.
Я не  позволю,  чтобы  тебя  баловали  все  эти  прелестные  расфуфыренные
придворные дамы.
   - Ладно, посмотрим! - усмехнулся он. -  Пока  же  мы  с  тобой  честные
трактирщики. Давно пора предложить гостям завтрак.
   - Цари не прислуживают! - ехидно  возразила  Фрида.  -  Ступай  собирай
вещи. Омар поможет мне. Правда, Омар?
   Меня охватила буйная радость.
   - С удовольствием, любимая! Мое фирменное блюдо - сотэ  из  верблюжьего
горба с терном...
   - Хоть яичницу ты сможешь  пожарить?  Валяй.  Ступай  и  пакуйся,  ваше
величество!
   - Можно подумать, мне много надо брать с собой, - ответил он с улыбкой.
Улыбка, правда, вышла натянутой. То ли  на  нашего  трактирщика  свалилась
слишком большая ноша, то ли он ввязался в слишком хитрый обман.


   Позже я смотрел им всем вслед, стоя  на  пороге  и  обнимая  прекрасную
Фриду. Я пообещал остаться и помочь ей по хозяйству до тех пор, пока мы не
получим вестей из Верлии. Снежные  вершины  высились  над  поросшей  лесом
долиной, сияя под голубым небом. Однако погода в  горах  меняется  быстро.
Если нам повезет, новый снегопад может запереть  нас  здесь  на  несколько
недель. Я с нетерпением ждал этого.
   Бургомистр Йоханн и фрау Марла уехали  верхом  на  север,  прихватив  с
собой  следовавшего  за   ними   на   почтительном   расстоянии   майстера
Тиккенпфайффера.  Я  слышал  громкий  голос  Марлы,  наставлявшей   своего
супруга, до тех пор, пока они не  превратились  в  маленькие  черточки  на
дороге.
   Капитан Тигр повел свою карету на юг, увозя с собой княгиню Розосвету и
Розалинду, ее служанку. Еще с ними  уезжали  маленькая  глиняная  голубка,
менестрель Гвилл, обмотанный тяжелой цепью червонного золота, а также Фриц
Верлийский, по рождению законный правитель Верлийского царства.
   Когда все стихло, я нежно поцеловал Фриду в щечку.
   - Ты только подумай, - сказал я. - Его  потомки  будут  править  вечно!
Устрашающая перспектива!
   - И я подозреваю, ты еще не раз нагрянешь к ним в грядущие века,  чтобы
нарассказать сказок про их предков?
   Я нахмурился: мне не понравилась тень сомнения на ее милом личике.
   - То, что я шатаюсь по свету довольно давно, вовсе не означает,  что  я
буду шататься так вечно.
   - И у нас есть только твои свидетельства того, как долго ты  шатаешься,
правда ведь? Неужели ты думаешь, что я хочу  водить  дружбу  с  человеком,
которому уже тысяча лет?
   - Если ты боишься, что возраст сильно повлиял на меня,  ты  ошибаешься.
Тебе доказать?
   - Не сейчас. - Она попыталась сбросить мою руку с плеча, но это  ей  не
удалось.
   Я нежно пожевал ей мочку уха.
   - Надеюсь, Фриц будет относиться к  птице  с  уважением.  Она  довольно
требовательное божество. Его предки - Дусс и Берн - поняли это, и их мать,
Белороза, - тоже. Его дядька, Звездоискатель, познал истину дорогой ценой.
Одним словом, опасная голубка.
   - Несомненно. Но почему бог навлек на царскую семью столько несчастий?
   - Я говорил уже, что  никогда  не  пытаюсь  понять  логику  богов.  Но,
возможно, царская семья допустила  ошибку.  Мореяшма,  например.  Ее  сын,
Быстроклинок, был неважным царем, а Звездоискатель по некоторым  признакам
мог оказаться еще хуже. Поэтому Верл решила принести в царский род немного
свежей крови. Или ей просто наскучило целых сто  лет  сидеть  взаперти  во
дворце, и она решила постранствовать, как делала это  со  мной.  Я  думаю,
отпуск в "Приюте охотника" ей понравился.
   Фрида фыркнула - этот звук определенно не шел ей.
   - У тебя на все готовый ответ, да?
   Опять пикировка...
   - О чем это ты?
   - Я понимаю, голубка была спрятана за часами. Ты, случайно,  не  рыскал
там весной, нет? Не находил ее раньше?
   - Княгиня Розосвета опознала в ней подлинную Верл,  -  возмутился  я  в
ответ на такое неверие. - Уж не думаешь ли ты, что я стал  бы  целое  лето
таскаться по северным болотам, знай я, что она здесь? И потом,  есть  ведь
еще родимое пятно.
   - Когда ты залез на конюшню, а Фриц  поймал  тебя  там  -  насколько  я
помню, он ведь был тогда без рубахи, а?
   - Откуда мне знать было тогда, что родимые  пятна  кого-то  интересуют?
Позволь напомнить  тебе,  это  княгиня  Розосвета  подняла  вопрос  насчет
родимых пятен! Она-то и опознала отметину.
   - Да эта старая ведьма не видит ничего даже у себя под носом.
   - Фрида, любовь моя! -  взвыл  я.  -  Ты  что,  считаешь  своего  брата
самозванцем? Ты считаешь, он врал, утверждая, что бог говорил с  ним?  Как
он тогда надеется пройти святого Хола?
   - Да не знаю я! - вздохнула она. - Хол  может  решить,  что  так  будет
лучше для царства. Даже богам приходится  иногда  грешить  против  истины,
наверно. Фриц был бы просто дураком, если бы  упустил  такую  возможность,
разве нет?
   Я тоже вздохнул - печально видеть так мало веры в существе столь юном и
невинном.
   - Ночь выдалась долгой и утомительной, о мой хрупкий цветок эдельвейса!
Почему бы нам не подняться в спальню?
   - Спальню?
   - Почему бы и нет? Приближенный к святым Благонрав Суфский учил верных,
что любовь приходит в разных обличьях и что надо всегда принимать то,  что
даруется.
   - Я больше привыкла к  сестринской  привязанности.  Омар,  самое  время
доить коров, и тебе надо принести воды, чтобы я помыла посуду. Потом  надо
нарубить дров, вымыть полы, сбить масло, смолоть муку, вычистить  конюшню,
забить свинью, ободрать и освежевать ее, прокоптить окорок, накормить кур,
вывести лошадей пастись и сварить пива. Мне нужны дрова и вода в котле,  и
еще развесить белье.
   Я застонал так громко, что лес отозвался сочувственным эхом.
   - Но ко времени, когда я сделаю  даже  десятую  часть,  понаедут  новые
постояльцы!
   - Работе трактирщика нет конца. Как ты  думаешь,  почему  мои  родители
произвели на свет только одного ребенка? Начни с коров.


   Вот и весь рассказ, господа! Рассказ  трактирщика.  Все  до  последнего
слова - истинная правда. Вот как попал я в "Приют охотника". Кстати, прошу
вас всех убедиться, что цены наши все еще  проставлены  в  гильдербургских
талерах. А теперь  не  подлить  ли  вам  еще  нашего  знаменитого  пива  с
пряностями?



        ПОСТСКРИПТУМ

            Притча о чудесном коне Тваке основана на  рассказе  про
         Умного Ганса, коня в Германии,  демонстрировавшего  схожие
         способности. Мне не хотелось бы, чтобы вы думали, будто  я
         сочинил ее.