только один разумный выход. - Ей легко говорить. Ведь не ее же личность вы собираетесь уничтожить. Ред что-то буркнул в ответ. Сара вывела лошадь из конюшни в загон. День был прохладный. Солнце спряталось за облака, с запада дул свежий ветер. Сара постояла, перебирая поводья в руке и глядя на Реда. - Ладно, - наконец сказала она. - Пожелайте мне удачи. Ред протянул ей руку. - Желаю удачи, - повторил он. Сара немного поколебалась, потом пожала его руку. - Спасибо. Она вдела носок в стремя и села в седло. У сапог, какие носят на Западе, острые носки, чтобы легко было попасть в стремя, а высокие каблуки не дают ноге проскочить. В такой обуви можно удержаться в седле даже в самые опасные моменты. - Знаете, сам Куинн однажды это сделал? Она посмотрела на-него сверху вниз. - Что? - Уехал в горы, чтобы побыть одному. Сразу после того, как переехал на Запад. Ему тоже понадобилось покопаться в собственной душе. Он бродил по горам несколько месяцев. От Сентрал-Сити до хребта Сан-Хуан. Говорят, что где-то здесь он своими руками построил бревенчатую хижину и жил в ней. - Он пристально посмотрел на Сару. - Вы ведь не собираетесь пробыть в горах так долго? Она коротко засмеялась. - Нет, сейчас на дворе двадцатый век, а не девятнадцатый. Теперь все совершается скорее. Даже копание в собственной душе. Она пришпорила лошадь и подобрала поводья. Лошадка пошла вперед крупной рысью. В воротах загона Сара повернулась в седле и взглянула на Реда. Он помахал рукой, она в ответ тоже подняла руку. Когда она исчезла из виду, Джейн Адамс Хэч вышла из кухни и остановилась на заднем крыльце, глядя на Реда. Волосы у нее были совсем седые, лицо - морщинистое и дочерна загорелое. Ред обернулся, увидел ее, подошел и остановился рядом. - Уехала, - сказал он. - Вижу, - ответила маленькая пожилая женщина. - Додумается она до чего-нибудь дельного? - Думаю, что да. Джейни что-то проворчала про себя. - А ты? Ред посмотрел ей прямо в глаза. - Что я? Она фыркнула. - Ты пожал ей руку, Ред. Будь я на ее месте, я бы за это влепила тебе как следует. Почему ты ее не поцеловал? Ред повернулся и посмотрел туда, где за деревьями исчезла девушка на лошади. - Она ничего такого не сказала. - Ред Мелоун, ты круглый дурак! Она никогда ничего не скажет. Она не из таких. Она, может, и сама не знает, чего хочет. - Погоди, Джейн Хэч. Не собираешься ли ты вмешаться в естественный ход истории? Маленькая пожилая женщина презрительно хмыкнула. - Я просто убираю камни, что мешают течению. Вот и все. В этом нет ничего плохого. 6 - Поймите, прошу вас, - говорил Джереми сестре приемного отделения. - Мистер Френч - мой очень близкий друг. Я точно знаю, что в ту же ночь, после несчастного случая, его привезли сюда, в вашу больницу. Он переступил с ноги на ногу и огляделся. Мимо шли мужчины и женщины в белых халатах, занятые либо собственными мыслями, либо разговором. Некоторые, проходя, с любопытством посматривали в сторону дежурной сестры - о чем это она спорит с посетителем? В воздухе стоял едва ощутимый запах лекарств и антисептиков. Позади Джереми, в комнате ожидания, спокойно сидела Гвиннет Ллуэлин, делая вид, что читает старый номер журнала "Нэшнл Джиогрэфик", а на самом деле внимательно прислушиваясь к их разговору. Время от времени она даже переворачивала страницы. Сестра поджала губы. - Возможно, полиция ошиблась. Вы уверены, что его повезли не в Шведскую больницу, или в Денверскую городскую, или в больницу Святого Иосифа? А может быть, даже в больницу Генерала Роуза или в больницу штата Колорадо, в Ист-Сайде? - Нет, как вы не понимаете? - Он вцепился в край ее стола. - Я сам приехал сюда на "скорой помощи". Я видел, как он здесь лежал! А сейчас на его кровати лежит кто-то другой, а у вас он вообще не зарегистрирован! - Я уверена, что это какая-то ошибка. "Еще бы, конечно, ошибка, поганка ты этакая!" - пронеслось у него в голове, но он отогнал эту мысль раньше, чем успел ее высказать. Кроме того, он вообще уже не был уверен, что это ошибка. Видимо, исчезновение Денниса не случайно. Как и обыск в его квартире. Как и сам несчастный случай. Как и подслушивающее устройство, которое он обнаружил в своем телефонном аппарате после того, как побывал у профессора Ллуэлин. - Мне только на прошлой неделе звонили из вашей больницы и сообщили, что состояние Денниса стабилизировалось. Но что посещать его нельзя. Тот, кто звонил, так и сказал, что мистер Френч пока еще не может принимать посетителей. Сестра покачала головой. - Нет, отсюда никто не звонил. Джереми вдруг пришло в голову, что он, возможно, видел своего друга в последний раз. Что больше его никогда не увидит. Деннис бесследно исчез, оставив после себя в жизни Джереми невосполнимую пустоту, как исчезают диссиденты в тоталитарных странах. Но эту пустоту Джереми воспринимал только рассудком, а не сердцем. Как будто ему вырвали зуб или ампутировали конечность - у него все еще было такое чувство, словно Деннис где-то рядом. Словно он куда-то вышел по делу и вот-вот вернется. Теперь Джереми окончательно убедился, что Деннис - вместе с Сарой Бомонт - впутался в какую-то опасную историю. Что кто-то взял и выхватил их из жизни. И все из-за того клочка бумаги. Он обшарил всю квартиру в поисках этого листка, но и следов его не нашел. Одно из двух: либо его выкрали (не за ним ли приходил первый грабитель?), либо он тщательно спрятан. Но если Деннис так тщательно его спрятал, значит, он тоже понимал, какое значение имеет эта бумажка. Джереми с Ллуэлин и в больницу отправились только для того, чтобы выяснить - выкраден листок или спрятан. Они надеялись, что им удастся уговорить сестер и проникнуть к Деннису. Деннис должен помнить, куда положил этот листок. Видимо, сестра что-то прочла на его лице: она в нерешительности закусила губу, потом кивнула. - Погодите. Что-нибудь может знать врач, который дежурил в ту ночь. Когда это было, говорите? Девятнадцатого июня? Она нажала несколько клавиш своего терминала: Ожидая ответа, Джереми оглянулся. Ллуэлин куда-то исчезла! Его охватил панический страх. Он попытался взять себя в руки, но почувствовал, что весь дрожит. Неужели ее похитили, пока он стоял к ней спиной? И теперь ждут только подходящего момента, чтобы похитить и его? Он оглядел зал - нет ли поблизости подозрительных лиц. Что делать? Тут он увидел, что она возвращается из вестибюля, и на мгновение облегченно прикрыл глаза. Ллуэлин, не говоря ни слова, взглянула на него и снова углубилась в журнал. Джереми вздохнул про себя. Ну вот, уже начинают мерещиться всякие ужасы. - Нашла, - сказала сестра, запнулась и добавила: - Ах, вот оно что! - А что такое? Джереми повернулся к ней и подался вперед. - В ту ночь дежурил доктор Венн. И сестра Килбрайт. Она хмыкнула. - Как я могу с ними поговорить? - Никак. Они оба сбежали в следующий понедельник. Сейчас они где-то на Багамах. - На ее лице выразилось неодобрение. - Доктор Венн вечно приставал к сестрам, но никто не подозревал, что у него что-то с Джейн Килбрайт. Она была замужем. Мы, и подумать не могли, что она на такое способна. Хотя, надо сказать, муж перенес это довольно спокойно... Она сообразила, что говорит лишнее, и снова поджала губы. - Боюсь, больше ничем вам помочь не могу. Джереми кивнул, поблагодарил ее, вышел на улицу и остановился на автомобильной стоянке. День клонился к вечеру, но на солнце было еще жарко. Волны горячего воздуха поднимались над капотами машин зыбкой, переливающейся завесой. Над асфальтом стояли зеркальные пятна миражей. Джереми вынул платок и вытер пот со лба. Ну, и что дальше? Он подумал, что в машине, наверное, жарко, как в печке, достал ключи и открыл настежь все четыре дверцы. Из машины пахнуло жаром. Он протянул руку, запустил мотор и включил на полную мощность кондиционер. Ллуэлин подошла в тот момент, когда Джереми заносил в записную книжку суть своего разговора с сестрой. Он начал было рассказывать, что произошло, но она остановила его. - Я все слышала, - сказала она. - Во всяком случае, все самое существенное. Пока вы там болтали, я попросила кое-кого просмотреть регистрационные записи в компьютере. - Что? Как? И зачем? Там нет никаких следов Денниса. По крайней мере... - Ему пришла в голову новая мысль. - По крайней мере, так мне сказали. - Это правда. Деннис Френч там не зарегистрирован. Тогда я проверила, кого в тот день привозила сюда "скорая". А потом посмотрела еще на несколько дней вперед и назад. - Она умолкла и взглянула на него. - Одного неопознанного мужчину, сбитого машиной, положили сюда восемнадцатого - днем раньше, чем вашего друга. Он испытал острое разочарование. До сих пор у него почему-то еще оставалась надежда. - Ах, вот как... Значит, это был не он. Ллуэлин улыбнулась. - Почему-то мы всегда принимаем за чистую монету все, что зарегистрировано в компьютере. Пока нас не ткнут носом, нам и в голову не приходит усомниться. - Что вы хотите сказать? - Смотрите. Предположим, вам надо кого-то "потерять", но он находится в больнице и нетранспортабелен. Что бы вы сделали? Он начал понимать, к чему она клонит. Почему она всегда видит такие вещи раньше, чем он? Неужели он такой тупой? Или просто слишком долго вел тихую, спокойную, размеренную жизнь? - Я бы подделал записи. - Правильно. Правда, те, кто его принимал, знают, как обстояло дело, но их можно подкупить. Дать им отступного. Например, навсегда отправить на Багамы. После этого вы пережидаете несколько дней и потом запутываете регистрационные записи - немного сдвигаете даты приема и выписки, одни вперед, другие назад. Тогда все будут думать, что им изменила память. Если вообще обратят на это внимание. Джереми охватило волнение. - Значит, вы думаете, что это был он? Что тот неопознанный мужчина - Деннис? - Он обернулся и бросил взгляд на здание больницы. - Вы хотите сказать, что он там так и лежит все это время, только вычеркнутый из компьютерных записей? - Не совсем вычеркнутый. Скорее переименованный. Ведь он был серьезно ранен, верно? Таким способом вполне можно было его спрятать, никуда на самом деле не перемещая. Если подумать, то это вселяет некоторую надежду. - Почему? - Очевидно, они не хотели причинять ему вреда. Джереми просиял, но Ллуэлин добавила: - По крайней мере до тех пор, пока не узнают, что ему известно и кому он об этом рассказывал. Джереми сделал шаг к дверям больницы. - Так чего же мы ждем? В какой палате лежит этот неопознанный мужчина? - Лежал. Его выписали на прошлой неделе. Судя по записям, выписал его этот ваш доктор Венн. - Но... Ведь Венн уехал! Его тогда уже не было! Он сбежал с любовницей двадцать первого! Он не мог никого выписать на прошлой неделе! Ллуэлин пожала плечами. - Все записи в полном порядке. И если бы никто не начал разыскивать того неопознанного мужчину и сопоставлять даты, никто ничего бы и не заметил. Через некоторое время они, возможно, и это подправят. До сих пор, судя по всему, они действовали наспех. Джереми почувствовал, что появившаяся было у него надежда исчезла. Деннис все это время был здесь, но теперь его нет. Джереми стукнул кулаком по крыше машины. Ллуэлин выжидательно молчала. - Черт возьми! Что же дальше? Он тяжело вздохнул, обошел машину, сел на место водителя и задумался. Ллуэлин уселась рядом. - Погодите-ка, - сказал он через некоторое время. - Почему вам разрешили просмотреть записи, а мне нет? Ллуэлин улыбнулась, отчего ее лицо стало похоже на румяный пончик. - Я нашла тут, в отделе регистрации, одну девочку из тех, что добровольно помогают сестрам, и предложила ей сто долларов. - Вы дали ей взятку? - Взятка - не самое страшное, с чем нам приходится иметь дело, - серьезно ответила Ллуэлин. - Сразу после того, как вы ушли, случилась одна странная вещь. Я выждала несколько минут, чтобы нельзя было догадаться, что мы пришли вместе. Пока я ждала, я видела, как сестра приемного отделения вдруг вся напряглась, словно ее током ударило, и глаза у нее остекленели. Она взяла трубку, набрала какой-то номер, произнесла несколько слов и снова положила, трубку. Что она сказала, я не слышала. Потом глаза у нее ожили, она встрепенулась и огляделась, как будто не совсем поняла, что произошло. Кажется, больше никто на это не обратил внимания. Все было почти незаметно, я видела это только потому, что на нее смотрела. Джереми нахмурился. - Как по-вашему, кому она звонила? - Не знаю. Возможно, она и сама не знает. Я думаю, это было постгипнотическое внушение. Я думаю, те, кто подделал записи и подкупил врача и сестру, чтобы они сбежали на Багамы, позаботились о том, чтобы им дали сигнал, если кто-то начнет любопытствовать. - Она захлопнула дверцу машины. - Поехали. - Куда? Ллуэлин вытащила из-под блузки клочок бумаги. - Прежде чем уйти, я еще раз заглянула к этой девочке из отдела регистрации и узнала адреса того доктора и сестры. - Но ведь он уехал. И она тоже. - Но муж-то ее здесь? Джереми нажал на газ, и машина, завизжав покрышками, рванулась с места. Покинутый дом всегда навевает какое-то особое ощущение заброшенности. Джереми стоял у кожаного дивана в гостиной Килбрайтов и чувствовал, как пуст их дом. Он провел пальцами по абажуру торшера - пыль здесь не вытирали по меньшей мере две недели. Его больше не смущало то, что они с Ллуэлин вломились в чужой дом. Сюда никто уже не вернется. Послышался скрип ступенек. Он поднял голову и увидел, что сверху спускается Ллуэлин. - В шкафах пусто, - объявила она. Джереми кивнул. Ничего другого он и не ожидал. Похоже, это мертвое дело. И, может быть, в буквальном смысле слова тоже. Он подозревал, что романтический треугольник и бегство любовников - всего лишь ширма для какой-то кровавой истории. Все, что он до сих пор узнал о тайном обществе, говорило о том, что вряд ли оно занимается организацией безобидных курортных туров. - Может быть, мы сумеем разыскать их где-нибудь на Багамах? - предположила Ллуэлин. Джереми покачал головой. Никто уже не вернется. Телефон зазвонил в тот момент, когда Кеннисон садился обедать. Карин подала обед точно по расписанию. Телячья отбивная под соусом "бешамель" с мускатным орехом. Кеннисон только успел поднести первый кусочек ко рту, как его прервала Беттина. - Вас к телефону, сэр, - сказала она с легким поклоном. Она была стройна, изящна, и черный фрачный костюм дворецкого ей очень шел. Кеннисон с сожалением взглянул на свою тарелку. Рут-Энн, его повариха, не имела себе равных во всей стране, от ее шедевров просто невозможно оторваться. Он поспорил с ней, что она не сможет каждый день в течение года готовить новое блюдо, но прошло уже больше полугода, а она еще ни разу не повторилась. Он вздохнул. - А они не могут подождать? Я только что сел обедать. - Говорят, это срочно, сэр. - Хорошо, мадам дворецкий. Я буду говорить из кабинета. Передайте Рут-Энн, пусть держит все на огне, я только на минуту. Его кабинет был отделан темным дубом, в шкафах стояли книги - не слишком мало и не слишком много. Письменный стол в тон стенным панелям был обширен и совершенно пуст, если не считать маленькой таблички с надписью каллиграфическим почерком: "Чистый стол - свидетельство грязных мыслей". Легкий юмористический штрих, который, как и исключительно женская прислуга в доме, должен был создавать у посетителей определенный образ. Бонвиван Кеннисон, человек огромных возможностей - и финансовых, и сексуальных. Конечно, на самом деле все было не совсем так. Его подлинная финансовая мощь оставалась скрытой - он демонстрировал лишь часть ее, достаточную, чтобы производить впечатление и чтобы перед ним открывались двери, которые иначе остались бы запертыми, но недостаточную, чтобы наводить людей на мысль - а откуда у него все это? Но зато если эта сторона была сильно преуменьшена, то другая настолько же сильно преувеличена, так что равновесие в конечном счете сохранялось. В кабинете, обставленном под старину, были только два предмета современного вида - телефон и лампа для чтения. И здесь крылся тонкий расчет - намек на то, что он идет в ногу с временем. Лампа была с программным управлением, она отзывалась на звук и движение благодаря разбросанным повсюду датчикам: стоило ему войти в кабинет, как она "узнавала" об этом и загоралась с нужной яркостью и так, чтобы никогда не светить в глаза. Телефон тоже был весьма совершенный, оборудованный множеством разных вспомогательных устройств, в том числе и разрешенных законом. Он подошел к столу и снял трубку. - Да, я буду говорить. Лампочка, означавшая, что снята параллельная трубка у дворецкого, погасла. Кеннисон увидел, что звонят по специальной линии, о существовании которой телефонная компания даже не подозревала. - Лев слушает. - Номер седьмой. Кеннисон поднял брови. Гретхен Пейдж? И хочет говорить со скрэмблером, шифрующим слова, чтобы их нельзя было подслушать? Значит, не уверена, что эта линия не прослушивается? Он выругался про себя. Как она не понимает, что сейчас самая надежная мера безопасности - вообще не поддерживать контактов друг с другом? Его пальцы забегали по клавишам, настраивая скрэмблер на код номер семь. Он знал, что Пейдж на том конце провода делает то же самое. - Да? - сказал он. - Посмотри вечернюю программу новостей из Вашингтона. Я узнала об этом из местных новостей, они идут здесь на час раньше. Ты как раз успеешь. Я еще позвоню. Трубка умолкла. Гудка эта линия не давала - вместо него Кеннисон слышал только бесконечную мертвую тишину. Потом где-то в бесконечности ему послышался слабый щелчок. Дрожащей рукой он положил трубку. Щелчок. Неужели кто-то обнаружил частную линию, которая соединяет его с Пейдж и кое с кем еще, и теперь ее прослушивает? Может быть, Вейл?. Великая Гарпия? Подозревает, что он что-то замышляет? Наверное, пора действовать. Хватит осторожного прощупывания и двусмысленных разговоров. Надо им все сказать прямо. Даже Пейдж. Особенно Пейдж, пока она не вздумала действовать по собственному усмотрению. Все они его соперники, но что из этого? Он вспомнил, что Линкольн сформировал кабинет министров из самых ярых своих соперников. Он подчинил их своей воле, сделал своими покорными орудиями, а в конце концов заставил полюбить его. Вот Сьюард, например. Сьюард рассчитывал сделать этого невежественного провинциала своей марионеткой, а кончил тем, что стал его самым верным поклонником. Или, может быть, это Бетанкур? Неужели Кэмерон Бетанкур наконец перешел к решительным действиям? По сведениям Кеннисона, кое-кто из советников Бетанкура убеждал его отказаться от правила Куинна. Если Ассоциация очнется от своего долгого сна, она может стать серьезным противником. А может быть, никто и не подслушивал. Может, у него просто разгулялись нервы после этой истории с Селкирком. И теперь мерещатся всякие страхи. Он вдруг вспомнил, что ему говорила Пейдж, взглянул на часы и нажал кнопку на столе. Один из книжных шкафов повернулся вокруг оси - за ним стоял телевизор. Кеннисон нажал другую кнопку, экран загорелся, и на нем появилось лицо известного теледиктора. Диктор сидел за столом с серьезным, озабоченным видом, а позади него на стене висели экран и карта мира. "Интересно, много ли стран этот человек может показать на карте?" - мелькнуло в голове у Кеннисона. Кеннисон скрестил руки на груди и присел на край стола. Что там просила его Пейдж посмотреть? Если это уже прошло у нее в Местных новостях, значит, речь идет о восточном побережье. Он терпеливо прослушал с полдюжины сюжетов - почти все они сводились, по существу, всего лишь к заголовкам новостей. Время от времени их сопровождал одной-двумя фразами комментария кто-нибудь из официальных лиц - из тех немногих, кому доверено комментировать новости. Примерно каждый двадцатый из этих политических деятелей, Постоянно выступавших с интервью, был членом Общества или контролировался членами Общества. Примерно столько же, несомненно, принадлежали к Ассоциации, хотя кто они, Кеннисон не знал. Все остальные не имели ни малейшего представления о том, о чем говорят. Он снова подумал, почему никто до сих пор не обратил внимания на то, что постоянно показывают, упоминают и интервьюируют одну и ту же горсточку политиков и знаменитостей, а других, которые могли бы сказать не меньше интересного, держат в тени или без особого шума убирают со сцены под явно надуманными предлогами. Сами "новости" никакого интереса не представляли. Многозначительные разглагольствования политиков и бизнесменов, которые в самом деле думают, что это они принимают ответственные решения, да всякая дребедень: пожары, автомобильные аварии, войны, кинозвезды, научные открытия. Кеннисон покачал головой. Хорошо, что телевизор для него не единственный источник и информации, и развлечения. Самое главное сообщение оказалось последним или одним из последних. Диктор взял со стола очередную страницу текста и изобразил на лице скорбь. "Трагическая смерть в Нью-Джерси. Поместье бизнесмена Джона Бентона в округе Сассекс было разгромлено и сожжено сегодня группой экстремистов, называющих себя "Свободными американцами". Мистер Бентон, семидесяти пяти лет, давно отошедший от дел, погиб в пламени вместе с двумя своими служащими. Один из экстремистов, безработный литейщик, отказавшийся сообщить свое имя, был задержан уцелевшими служащими на территории поместья. Он заявил следующее..." (Крупный план - небритый человек в растерзанной одежде. Лицо вымазано копотью. На голове бейсболка с названием местного универмага.) "Мы еще покажем всем этим... (би-и-ип), которые норовят нами командовать. Я сижу, как... (би-и-ип), без работы уже два с половиной года из-за этой... (би-и-ип) автомобильной промышленности. Слава богу, что у этой Бомонт хватило духа Вывести на чистую воду этих... (би-иип)!" (Общий план - диктор в студии.) "Бомонт, о которой только что было упомянуто, - это..." Кеннисон выключил телевизор прежде, чем диктор, делая прекрасно ухоженными руками красивые жесты, понесет всякую чушь о том, "что все это означает", и устало оперся на стол. Значит, они добрались до старины Бентона. Он достал тонкую сигару и закурил, сломав две или три спички. Бентон. Какая ирония судьбы! Из всех членов Совета Бентон, наверное, заслужил это меньше всех. Не то чтобы на руках у него совсем не было крови, но он всегда был очень скуп на устранения. А что до того человека, который сидит без работы два с половиной года, то кто ему сказал, что он может работать только на автозаводе? Впрочем, мир полон людей, которые только и думают, как бы переложить ответственность за свою собственную жизнь на кого-нибудь другого. Неважно, кого они при этом винят - богов или дьяволов, важно, что во всем виноват кто-то еще. Жаль, что Общество на самом деле не так всесильно, как думает этот человек. Что ему недоступны микроманипуляции, без которых нельзя урегулировать жизнь до последней мелочи и сгладить все острые углы. Будь у него такая возможность и попади оно в хорошие руки, хаосу истории был бы положен конец. Все слои населения смогли бы работать гладко, без сучка и задоринки, без всяких конфликтов, без всех этих войн, забастовок, конкуренции, преступности. Смерть Бентона была бессмысленной. В этом есть что-то бесконечно печальное. Бессмысленная смерть. Бесцельная смерть. Всякая смерть должна иметь какой-то смысл. Кеннисон вынул сигару изо рта и ткнул ее в пепельницу. Может быть, удастся извлечь пользу из смерти Бентона. Воспользоваться ею в своих целях. Это самое меньшее, что он может сделать для брата Бентона. Он взял трубку и набрал номер. Услышав щелчок, он сказал: - Это Лев. Номер третий. Как только скрэмблер был включен, Пейдж спросила, видел ли он новости. - Да. Ты думаешь, теперь чернь возьмется за всех нас? - Откуда я знаю? - Мне кажется, вряд ли. - Как по-твоему, сколько еще членов Совета мы должны потерять, чтобы это можно было назвать определившейся тенденцией? - спросила она ехидно. Но Кеннисону показалось, что в ее голосе прозвучала нотка сдерживаемого страха. - Троих, - не задумываясь, ответил он. - Трое - это будет статистически значимо. - А ты хладнокровный мерзавец. - Послушай, если мы все сейчас ударимся в бега, это только докажет, что обвинения справедливы. Нужно держаться. - И ждать, пока нас не перебьют поодиночке? - Попроси защиты у полиции. - Эта мысль осенила его совершенно неожиданно. - После сегодняшнего случая всякий, кто упоминается в бомонтовской распечатке, имеет полные основания это сделать, и полиция не станет задавать никаких вопросов. - Как же мы сможем вести дела, если полиция будет ходить за нами по пятам? Нельзя же рассчитывать, что к нам приставят только тех, кто работает на нас? - Ну, те из полиции, кто работает на нас, все равно патрулированием не занимаются. Я бы предложил на это время прекратить всякую деятельность. - Это невозможно! - Это необходимо! Если мы пригласим полицию и предложим репортерам не отходить от нас ни на шаг - и при этом не будем пытаться поддерживать контакты между собой или что-нибудь предпринимать, - им очень скоро надоест. Они разойдутся по домам и объявят, что это была ложная тревога. На другом конце провода воцарилось глубокое молчание. - Потемкинская деревня? - Она, видимо, размышляла. - Нет, ничего не выйдет, - заявила она наконец. - Нас всех повесят поодиночке. "Она считает, что лучше, если нас всех повесят вместе?" - В конце концов, - продолжала она, - наша мадам председательница только об этом и хнычет я уж не знаю сколько времени. Поэтому она и устранила столько народу за все эти годы. - Разве ты была против? Что-то я такого не припомню. - Так спокойнее, - ответила она. - По-моему, все голосовали единогласно. "Так спокойнее, - подумал Кеннисон. - Это значит, что голосовать против того, что предложила Великая Гарпия, слишком опасно. Куда опаснее, чем если кто-нибудь из непосвященных случайно наткнется на то, чего ему знать не надо". - Нет, мадам председательница никогда не согласится, чтобы полиция и газетчики ходили за ней по пятам. И Ульман не согласится, и Руис, а уж Льюис - и подавно. - Может, и согласятся. Если определится тенденция. Снова наступило молчание - на этот раз оно было еще дольше и глубже. Наконец Пейдж заговорила: - Тенденция может определиться. При некоторых условиях. - Может быть, ты об этом позаботишься? Если подумать, я полагаю, что даже еще один такой случай уже будет статистически значимым. А если он случится с кем нужно, это заодно решит для нас множество других проблем. - Я поговорю кое с кем из членов Совета о твоем предложении. То есть о потемкинских деревнях. И о том, что нужно отдать приказ всем ячейкам прекратить всякую деятельность впредь до уведомления. - Она помолчала. - Как ты думаешь, сможем мы это провернуть? Он не понял, какой именно из его планов она имеет в виду. - Наверняка. Я в тебе не сомневаюсь. И он положил трубку. Он действительно в ней не сомневался. Из нее получится прекрасный Сьюард при нем, Линкольне. Эта мысль доставила ему некоторое удовольствие, но потом он вспомнил, чем кончил Линкольн, и выкинул ее из головы. - А если ничего не получится, - произнес он вслух, - я всегда могу призвать на помощь Флетчера Окса. Он вернулся в столовую. Карин терпеливо ждала у сервировочного столика, на котором под портативным инфракрасным обогревателем стояла его тарелка. Карин была женщина плотного сложения, с округлыми мышцами под гладкой кожей. В ней не было ни грамма лишнего - лишь аппетитная мягкая прокладка во всех нужных местах. Он позволил себе с восхищением задержать взгляд на ее фигуре под форменной одеждой французской горничной, на ее ногах в черных ажурных чулках и туфлях на высоком каблуке. Он представил себе, как она выглядит без формы (для чего не нужно было чересчур сильного воображения) и какие разнообразные штуки они могли бы проделать вместе (что открывало для воображения большой простор). Он сел за стол и положил на колени салфетку. К его огорчению, она легла совершенно ровно. - Я готов, - сказал он. Карин принесла ему тарелку, которая стояла на сервировочном столике. При этом, повернувшись к нему спиной, она низко нагнулась над столиком и потом так же низко склонилась, когда ставила тарелку перед Кеннисоном. Она прекрасно знала, что это ему нравится. Знала и то, что почти все это ни к чему. "Мне грозит опасность, - подумал он, - и моим людям тоже". Он вспомнил, что двое слуг Бентона погибли вместе с ним. Здесь не должно случиться ничего подобного. Не отослать ли их в какое-нибудь безопасное место? Он не мог допустить, чтобы кто-то причинил вред прекрасной Карин, или умнице Беттине, или веселой Рут-Энн, или скромной горничной Грете. Он представил себе, как они вместе с ним заперты в горящем доме, как кричат от страха, прижимаясь к нему, а языки пламени подкрадываются все ближе. Или как разъяренная толпа гонится за ними, как их избивают, как забавляются с ними неумытые, грубые рабочие. Что-то в нем шевельнулось. Он бросил взгляд на салфетку, лежавшую на коленях. "Отлично, - подумал он. - Отлично". Спустя некоторое время, снова взявшись за свою отбивную, он обнаружил, что она несколько пересохла. 7 Сара сидела, прислонившись спиной к стволу огромной ели, и задумчиво жевала полоску вяленого мяса. Вокруг стояла тишина. Лучи утреннего солнца пронизывали листву и косыми столбами падали на землю. Немного левее, в осиннике, она развела костер, чтобы сварить кофе: под осинами всегда много сухих веток. "Это не настоящая тишина", - подумала она. Деревья всегда шумят от ветра. Особенно осина - листья у нее начинают дрожать при малейшем дуновении. Ель и пихта тоже издают свои звуки. Шум ветра в их хвое похож на отдаленный гул толпы. Как будто звучит множество голосов - если вслушаться повнимательнее (или, наоборот, совсем не прислушиваться), то, может быть, удастся понять, что они говорят. "Это называется арбомантия, - подумала она. - Гадание по шепоту деревьев. Интересно, что бы мне посоветовали деревья? Что может сказать лес про Ассоциацию, про клиологию, про смену личности?" Ветерок усилился, и ветки у нее над головой пришли в движение. "С-с-с-а-р-а-а-а", - шептали они. Метрах в тридцати от места, где сидела Сара, с пронзительным криком перелетела с дерево на дерево сойка. Немного дальше через кусты с шорохом пробирался кто-то покрупнее. Наверное, белка. Или дикобраз. Сара взяла кружку с кофе обеими руками, чтобы получше ощутить идущее от нее тепло, и отхлебнула глоток. Потом прикинула, под каким углом падают солнечные лучи. Пора двигаться дальше. Она вылила остатки кофе в костер и тщательно затоптала его. Подойдя к привязанной лошади, она достала из седельной сумки складную лопату и Закопала в-землю все головешки. Убедившись, что никакая опасность лесу не грозит, она собрала котелок и вяленое мясо, скатала спальный мешок и привязала к седлу. Когда она затягивала подпругу, раздался громкий треск, похожий на выстрел. Сара вздрогнула. Лошадь почувствовала, что она испугалась, и дернула поводья. Сара прыгнула за сосну и притаилась. Поглаживая лошадь и успокаивая ее, она пристально смотрела в ту сторону, откуда донесся выстрел, и прислушивалась, затаив дыхание. Звук повторился, на этот раз ближе, и она от облегчения чуть не расхохоталась. Никакой не выстрел - это просто лопнул стручок. Какой-то цветок, заранее готовясь к будущей весне, перед смертью старается рассыпать свои семена как можно дальше. - Нет, мне действительно нужен был этот отпуск, - сказала она своей лошади, и та в знак согласия покивала головой. Сара вскочила в седло и поехала вверх по склону. Позже в тот же день она выехала из ельника на обширный альпийский луг. Голые вершины водораздельного хребта подпирали горизонт, как каменная волна, надвигающаяся на сушу. Скелет планеты, прорвавшийся наружу после катаклизмов, которые происходили здесь в невообразимо глубокой древности. Кое-где на склонах виднелись пятна вечных снегов. "Горы-Без-Лета" - так называли их индейцы племени юта. Чернохвостый олень, пивший воду из небольшого пруда невдалеке, поднял голову и стоял неподвижно, глядя на Сару. Она натянула поводья и тоже остановилась, ожидая, что олень будет делать. Пруд появился здесь благодаря семейству бобров, которое перегородило небольшой ручеек плотиной из древесных стволов и земли. Запруженный ручей затопил уже большую часть луга. У индейцев арапахо есть легенда, будто мир создали бобры. Хитрые индейцы своими глазами видели, как бобры возведенными ими плотинами превращают луга в болота. Из всех животных только бобр и человек создают свою собственную окружающую среду. А в чем разница между бобровой плотиной и человеческой? Она вспомнила свой разговор с Редом в день той ужасной поездки на гору Фалкон. Почему одна плотина - естественная, а другая - искусственная? В чем разница - в размерах? В целях? И та и другая изменяют окружающую среду, и необязательно к лучшему. Разве что для бобра. Или для человека. Может быть, разница только в способности предвидеть последствия. Но разве это не тот самый довод, который приводил Ред? Что ты станешь делать, если окажешься в состоянии предвидеть последствия, которых больше никто предвидеть не может? Будешь сидеть в сторонке и загребать выигрыш, подобно Ассоциации, потому что знаешь, куда покатится шарик рулетки? Или попытаешься заставить шарик катиться туда, куда ты захочешь, подобно Обществу? Или... Или что? А как насчет той третьей силы, о существовании которой они догадались по перечню Денниса и по чужому файлу в распечатке? Какой философии придерживается она? Той же, что Общество, или той же, что Ассоциация, или еще какой-нибудь? "Сколько глубокомысленных рассуждений по поводу бобровой плотины", - подумала она. Но что можно ответить Реду? Он утверждал, что вмешиваться в ход истории допустимо - при условии, что намерения у тебя благие. Что все равно каждый это делает, только вслепую и наугад. Что история - не что иное, как сумма ошибок миллионов бредущих на ощупь дилетантов. Что на это можно ответить? Пойти в профессионалы? Сара дернула за повод и повернула на север. Олень, вспугнутый ее движением, кинулся в лес. Долины простирались под ней, как гигантские борозды, проложенные огромным плугом. Некоторые народы, глядя на звезды Большой Медведицы, называли ее Плугом. Может быть, они представляли себе как раз такие борозды - расселины с острыми краями, которые прорезают в горах ручьи, текущие в низины. Сара присмотрелась к растительности, чтобы определить стороны света. На этой высоте пихта Дугласа занимает северные склоны, а сосна-пондероза - южные: на них падает больше солнечного света, а значит, они суше. Каждое растение приспособлено к своей нише. В местах, расположенных не так высоко, пондероза переходит на северные склоны, а на южных появляются травы, кустарники и колючая опунция. Когда она пересекла границу лесов и выехала в альпийскую тундру, порыв ветра чуть не сбил с ног лошадь, и Сара остановила ее, чтобы вытащить из седельной сумки свое пончо. Оно захлопало на ветру, как знамя. Сара натянула его на голову и закуталась поплотнее. Ветер дует здесь постоянно, достигая временами скорости в полтораста километров в час. Потому здесь и не растут высокие деревья - все стелется по земле, чтобы выжить в этих местах, где круглый год по ночам заморозки и в любой момент может выпасть снег. Облака были такие низкие, что до них, казалось, можно дотянуться рукой, и неслись они так, будто за ними гонятся демоны. Здесь шла старинная тропа, проложенная индейцами - судя по высоте, должно быть, племенем юта. Сара держалась тропы, не забывая о правиле "Не оставляй следов!" Растения, обитающие в тундре, невероятно живучи, но постоянно балансируют на грани жизни и смерти, и малейшая лишняя нагрузка нарушает это неустойчивое равновесие. По тропе никто не ездил, наверное, лет сто, и тем не менее она до сих пор не заросла. Сара подышала на руки, чтобы хоть немного их согреть. Тундра вся переливалась яркими цветами. Пурпур и белизна болотных бархатцев и первоцветов, золотые блюдца альпийского подсолнуха, который, как правоверный мусульманин, всегда смотрит на восток и может служить путнику надежным компасом... Как там говорят - в горах бывает только два времени года: зима и июль. Сара была рада, что попала сюда в июле. Там и сям среди скал прятались заросли кедрового стланика - его называют "krummholz", криволесье. Искривленные и скрученные ветрами деревца самых причудливых очертаний напоминали природный сад бонсаи. И все это было похоже на инопланетный пейзаж: холодный, разреженный воздух, постоянный ветер, непривычная, причудливая растительность, изломанные очертания скал на горизонте. Сара представила себе, что она - звездный скиталец, заброшенный далеко от Земли и совершивший посадку на чужой планете. Она даже придумала для нее имя - Альтафлора. Планета обращается вокруг светила типа G, как и Солнце, но только более горячего. На Альтафлоре можно замерзнуть и получить солнечный ожог в одно и то же время. Среди цветов стоял столбиком желтобрюхий сурок, и она помахала ему рукой. "Отведи меня к вашему предводителю", - потребовала она. Сурок продолжал разглядывать ее, не делая никаких попыток двинуться с места. "Ну и ладно", - подумала она. Сурки - в душе анархисты, никаких предводителей у них все равно нет. Конечно, на Альтафлоре есть цивилизация. Подземная цивилизация, прячущаяся от сурового климата. Где-то под ногами, в вечной мерзлоте, лежат сказочные города - волшебные пещеры, стены которых усыпаны сверкающими ледяными кристаллами. Позади послышался какой-то гул. Она обернулась в седле и увидела, что на юго-востоке над горами клубятся темные тучи. Под ними тянулись вниз расплывчатые полосы дождя. Сверкнула молния, ударившая в скалистую вершину, и Сара почувствовала, как волоски у нее на шее поднялись дыбом, заряженные статическим электричеством, которое принес оттуда влажный ветер. Пора было спускаться вниз, туда, где климат посуше. Она увидела неподалеку неширокую каменистую долину, уходившую вниз, и распрощалась со своей Альтафлорой. Хижина, сложенная из сосновых бревен, давно уже наполовину превратилась в развалины. Крыши на ней не было, разломанная дверь валялась среди мусора. Сара медленно объехала вокруг. Видно было, что хижине уже очень много лет. Не та ли это, что построил Брейди Куинн? Ред говорил, что она где-то здесь. Впрочем, в начале прошлого века в этих местах повсюду жили горцы, и многие из них тоже могли оставить после себя хижины. Эта вряд ли такая уж древняя, иначе она бы давно сгнила. Сара вспомнила города-призраки, которые видела когда-то, - дома, превратившиеся в безжизненные мумии, доски, высушенные солнцем и выбеленные дождями до того, что стали похожи на окаменелости. Сара спешилась, вбила в землю колышек, чтобы лошадь могла пастись вокруг него, и заглянула в дверь хижины. Посреди нее росла молодая сосенка, а немного дальше, за исчезнувшей задней стеной, стояла изумительная калифорнийская сосна. Перебравшись через кучу мусора, Сара остановилась рядом с ней и погладила шершавую кору. Сколько ей лет? Сто? Пятьсот? Немного севернее, на горе Ивенс, такие же деревья стоят на самой границе лесов, и некоторым из них по две тысячи лет. Решено - вот где она разобьет лагерь, чтобы углубиться в себя. Сосна станет ей надежной опорой, якорем, брошенным в глубины истории. Когда сидишь под таким деревом, тебе не грозит опасность растеряться и утратить ориентиры. Она повернулась к двери, увидела рядом с ней на стене зарубки и потрогала их рукой. Кто-то когда-то вел здесь счет дням. Ее пальцы нащупали что-то твердое, торчащее над поверхностью стены. Она вытащила из ножен, висевших на поясе, нож и начала ковырять стену. Вскоре твердый предмет упал ей на ладонь. Это был каменный наконечник стрелы. Какому племени она принадлежала - юта или арапахо? В кино любой разведчик или горец сказал бы сразу. Сара долго разглядывала наконечник, но определить так и не смогла. Она вертела наконечник в руках, пытаясь представить себе, что здесь произошло, и на мгновение вся погрузилась в историю. Лишь тонкая пелена прошедших лет отделяла ее от случившегося. Одинокий путник или траппер, уверенный, что вокруг глушь и безлюдье. Индейцы, опасающиеся, что кто-то вторгнется на их охотничьи земли, которые и без того перенаселены. Нападение. Бой. Свист стрел в воздухе. Ружейные выстрелы в ответ. Из кремневого ружья? Возможно. Чем же все кончилось? Отступлением индейцев или гибелью белого? А кто сказал, что это был белый? Джим Бекворт, горец, был чернокожий - а ведь это он основал здесь, в Колорадо, город Пуэбло! А позже был Билл Пикетт, которого называли "величайшим из всех настоящих ковбоев". С самого начала на Западе было немало чернокожих мужчин и женщин. И раз уж воображать, что здесь произошло, то пусть тот, кто защищал когда-то эту хижину, будет чернокожим. Она устроила лагерь в развалинах хижины, на почтительном расстоянии от старой сосны. Расчистив мусор, она сложила из камней очаг. Целыми днями она бродила по окружающим скалам и ущельям. Она нашла поблизости узкий каньон, который пробил себе горный ручей с ледяной водой. Сейчас ручей тек спокойно: весеннее половодье давно миновало. Она обнаружила двух часовых - скалы, на протяжении тысячелетий обточенные ветром и похожие на человеческие фигуры. Она нашла каменистую площадку над обрывом, нависшую над необозримыми нетронутыми лесами, простиравшимися внизу, и много часов провела там, размышляя над своей судьбой. Во время одной из прогулок она столкнулась лицом к лицу с диким котом. Кот попятился и злобно зарычал. Сара замерла на месте и стояла не шевелясь, пока кот ее разглядывал. В конце концов он решил, что на обед она великовата, еще раз рыкнул на прощанье и исчез в кустах. Только после этого Сара расслабила мышцы и заметила, что рука ее судорожно сжимала рукоятку ножа. Надо бы не забывать, что природа не похожа на диснеевский мультфильм - здесь животные и растения поедают друг друга. К вечеру Сара возвращалась в хижину, устраивалась в тени старой сосны и смотрела, как садится солнце. Нет ничего лучше заката в горах. Вершины гор остаются освещенными еще долго после того, как солнце скроется за горизонтом. На высоте все еще стоит день, хотя склоны и ущелья уже окутаны сумерками. Сияющие белизной пики, оранжевое небо, черные леса. Индейцы называли эти места "Горы-Которые-Светятся", и были правы в этом, как и во многом другом. А в небе беззвучно парили ястребы, и один раз ей показалось, что она заметила орла. По ночам, когда россыпи звезд придают небосводу такое великолепие, какого не знают обитатели залитых огнями мегаполисов восточного побережья, она сидела у потрескивающего костра, прихлебывая крепкий кофе из жестяной кружки. Если кофе правильно заварить, как это делают на Западе, ложечка в нем должна стоять. Среди знакомых Сары горожан было немало таких, кто и представления не имеет, как много звезд на небе, как огромна Вселенная. Лишь немногие, самые яркие светила могут пронзить неоновый мрак их ночного неба. В общем, место было самое подходящее, чтобы поглубже заглянуть в собственную душу. Еще никогда она не оказывалась в таком уединении. Вокруг неизвестно на сколько миль не было ни единого человека. Здесь она могла сколько угодно беседовать сама с собой, задавать себе вопросы и пытаться на них ответить. "Что ты все-таки думаешь об Ассоциации? А о Реде и его группе? А о том, что тебе никогда больше не быть снова Сарой Бомонт?" Этот последний вопрос был для нее самым мучительным. Настоящее - всего лишь краткий миг, и всякий человек есть то, чем он был. Всякий человек - не что иное, как итог многих лет роста и развития, начиная с детства и кончая (если повезет) зрелостью. И отсекая свое прошлое, вместе с ним отсекаешь часть самого себя. Или нет? Кое-кому удается этого избежать. Они меняют имена и биографии, как другие меняют белье. Они способны оставить позади свое прошлое и даже ни разу не оглянуться. Может быть, такие люди сильнее ее? Или слабее? Однажды к вечеру она вернулась в хижину, поставила кофе на огонь и уселась по-турецки спиной к старой сосне, поглядывая на дверь. Через несколько минут в дверном проеме должно было появиться садящееся солнце. Она сидела, держа обеими руками кружку с кофе и время от времени прихлебывая из нее. Кофе был какой-то сладковатый, хотя сахара она не клала. Ощутив неясное беспокойство, она поглядела на земляной пол хижины. Но на земле не было никаких следов, кроме ее собственных, которые она только что оставила, входя. Она пожала плечами и еще раз взглянула в сторону двери. Там кто-то стоял! Сердце у нее бешено забилось. Она начала было подниматься, но ноги почему-то не держали, и она снова опустилась на землю. Ее охватило какое-то безразличие, как во сне. Темная фигура по-прежнему стояла в двери, на фоне заката, и разглядеть, кто это, она не могла. Потом фигура села на землю рядом с ней, и она облегченно вздохнула. Это была она сама. На ней был голубой костюм - тот, с красным бантом, в котором она была, когда в нее стреляли в парке. Сара внимательно оглядела себя - ту, другую - с ног до головы. Уверена в себе, независима, прекрасно знает, что собой представляет и чего хочет. Может быть, немного самодовольна. Не имеет друзей - во всяком случае, никого к себе не подпускает настолько близко, чтобы можно было подружиться. Живет в отчуждении от остального мира? Да, но зато никому не дает собой командовать. Внушает уважение. Даже восхищение. О ней пишут в журналах. - Пожалуй, ты кое-что потеряла, - сказала она самой себе. В ответ та пожала плечами. - Ну нет. Я-то такая же, как всегда. Не замедляя хода - вперед, на самый верх. А вот тебе, похоже, не повезло. - Разве? - Конечно. Ты уже не знаешь, чего хочешь. За тобой гоняются, пытаются убить, весь мир тебя ненавидит. По-твоему, Это везение? - Я думала... - Что ты думала? - После той истории на горе. С Крейлом... - ("Когда убила человека".) - Я думала, тем все и кончится. - Что все счеты сведены? - В голосе ее двойника прозвучал сарказм. - И что потом все будут жить долго и счастливо. - Счеты сводят только один раз, сестренка. И долго жить удается мало кому, а уж счастливо - и подавно. На это Сара ничего не ответила. - Зачем ты здесь? - Тебе надо с кем-то поговорить. Кто же может быть лучше? Кто лучше знает тебя, чем я? Саре показалось, что одновременно с этими словами она слышит еще какой-то голос. Как будто тут же звучат и совсем другие вопросы и ответы, едва слышные, словно самый низкий регистр органа. Она попыталась повернуть голову, чтобы посмотреть, откуда доносятся звуки, но обнаружила, что у нее нет на это сил. Она взглянула на лощеную деловую женщину, сидевшую рядом с ней. - А почему ты думаешь, что знаешь меня? Ты - та, кем я была раньше. И кем больше никогда не стану. Даже если все это кончится. Я никогда не смогу снова стать такой, какой была. - Ну, поплачь, поплачь, сестренка! Накину-ка я плащ, чтобы не промокнуть. А кто тебе сказал, что ты могла бы оставаться такой, какой была? Разве когда-нибудь, во всей истории человечества, мог кто-нибудь навечно оставаться таким, каким был? Ни ты этого не могла бы, ни я, никто. Посмотри-ка на меня получше - заметны во мне следы чикагских трущоб? Там тоже была одна девчонка, которой я больше никогда не смогу стать. Сара отвела глаза и стала смотреть на закат за дверью хижины. - Это было очень давно. Ее больше нет. И тебя нет. У меня галлюцинации. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: различие между галлюцинацией и реальностью - в их содержании. Галлюцинация никогда не может сообщить тебе того, чего ты не знаешь. - Ну и что, если я галлюцинация? - спросила ее та, другая. - Какая разница? Если ты скажешь мне, что еще ни разу не становилась другим человеком, я скажу, что ты врешь. Когда ты в последний раз видела Лулу или Джеральдину? Или Большую Марту? Имена из далекого прошлого. Имена, не вызывающие никаких ассоциаций. Детские лица на игровой площадке. Мрачный силуэт Чикаго на заднем плане. Представить их себе взрослыми она не могла. - Или отца? - настаивала та. - Ты хоть знаешь, жив он или нет? Сара нахмурилась. - Он бросил нас. Когда мама умерла. Оделся, ушел и больше не возвращался. - Может быть, ему просто слишком тяжело было вернуться после того, как мама умерла. Мы к тому времени уже все подросли, даже маленький Фрэнки. Он ни разу не уходил тогда, когда это было бы легче всего, когда многие отцы так делали. Когда оставаться - означало еле сводить концы с концами, питаться крохами, не иметь самого необходимого. Мама прошла через все это плечом к плечу с ним. А когда самое трудное было позади, когда все мы уже встали на ноги, когда они могли немного пожить своей собственной жизнью, она умерла. Нет, не думаю, чтобы он мог остаться. - Может быть, поэтому и я ушла. Та насмешливо фыркнула. - Чтобы разыскать его где-нибудь на большой дороге? А ты хоть раз приезжала положить цветы на мамину могилу? - Нет! - Сара закрыла лицо руками. - И если я соглашусь на то, чего от меня хотят, я никогда не смогу это сделать! - Ах, так вот в чем проблема? Не в том, что ты так и не побывала на могиле, а в том, что и не сможешь побывать! Этот спасательный конец всегда был у тебя под рукой, только ты ни разу за него не потянула. То же самое со старой сосной, корни которой так глубоко сидят в матери-земле: под ней приятно посидеть, но хорошо даже просто знать, что она тут стоит. Сара подняла голову и посмотрела на себя - ту, другую. - Скажи мне, что делать. - Нет, детка. Этого тебе никто не скажет. Сара заморгала глазами и еще раз взглянула на себя. Но перед ней была уже не она, а мама. Такая, какой она ее помнила до болезни, - с открытым лицом и озорными глазами. - Ты всегда была с характером. И никогда не была слишком ручной. Но, клянусь богом, и дикой ты тоже не стала. У тебя в голове всегда был компас, который показывал правильную дорогу. Так сказал мне как-то ночью твой папа. Он сказал, что ты можешь свалиться в выгребную яму и вылезти оттуда с золотым кольцом на пальце, которое кто-то туда уронил. Делай то, что считаешь нужным, и ты сделаешь то, что надо. - Но я не хочу потерять тебя, мама. - Ну, не говори глупостей, малышка. Не может так быть, чтобы ты меня потеряла. Потому что я у тебя вот где... - Она протянула руку и дотронулась до ее головы. - И вот где. - Она дотронулась до ее сердца. Сара крепко обняла ее и расплакалась. Проснувшись утром, Сара вздрогнула и огляделась. Она лежала прямо на земле, а не в спальном мешке, и промерзла до костей. С трудом она поднялась на ноги - все мышцы затекли и болели. Для разминки она сделала несколько приседаний и растяжек и только после этого почувствовала себя не забальзамированным трупом, а нормальным человеком. Она подошла к очагу налить себе кофе и застыла. Костер погас, но кофейник с кружкой были аккуратно отставлены в сторонку. Она взяла кофейник и увидела, что он тщательно отмыт. Она не могла припомнить, когда это сделала. Она явственно помнила, что было вечером. Помнила, как разговаривала с самой собой, какой была раньше, и со своей матерью. В тот момент это казалось совершенно естественным, но теперь ей стало не по себе. Что это с ней вчера случилось? Она огляделась. Хижина и старая сосна выглядели так же, как вчера. Может быть, это такое заколдованное место? Она принялась собирать вещи. Пора ехать. Как индейцы в старину, она ушла от людей, уединилась, и ее посетило видение, которое объяснило ей, кем она теперь станет. Так индейцы узнавали имя, которое будут носить, став взрослыми. Задерживаться в таком месте не стоит. Она оглядела земляной пол - а что, если ее ночные гости оставили там свои следы? Никаких следов не было. А должны были быть! Ее собственные! И тут она вспомнила, что еще вечером это показалось ей странным. Тогда на полу были видны только те следы, которая она оставила, входя. Но там должны были быть и те, что она оставила, выходя! Она же несколько раз входила и выходила. Теперь и эти следы исчезли. А это значит... Это значит, что кто-то неизвестный побывал в хижине, пока она бродила по каньонам. Что он тщательно стер свои - и ее - следы. Что он, вероятно, подсыпал что-то ей в кофе. На всякий случай она понюхала кофейник, но не ощутила ничего, кроме запаха металла. Она встала на четвереньки и принялась разглядывать пол. Теперь она кое-что увидела. Следы заметены веткой. Она прошла по их остаткам до старой индейской тропы, где они исчезли, но зато нашла сломанную ветку - очевидно, ту самую, которой их заметали. Она посмотрела вверх по тропе, потом вниз. В какую сторону отправился гость? Кто бы это ни был, он наверняка был верхом и потому мог ехать только по тропе. Ехать в этих местах без дороги - верный способ заблудиться среди скал и ущелий или застрять в какой-нибудь непроходимой чащобе, так что приходится следовать по тропам, оставленным индейцами или лесными зверями. Она отправилась на поиски следов, медленно описывая расширяющиеся круги вокруг хижины и не отрывая глаз от земли. В полутораста метрах ниже по тропе она обнаружила небольшую ямку в земле и объеденную траву вокруг. Здесь он, наверное, оставлял ночью свою лошадь. Отпечатков копыт она не нашла, но вспомнила, что есть такой старый прием - обертывать лошадиные ноги овечьей шкурой, чтобы они не оставляли следов. Но лошадь с ногами, обернутыми шкурой, не могла уйти далеко! Сара бегом вернулась к своей лошади, быстро навьючила ее, вскочила в седло и поехала по тропе в том же направлении, в каком скрылся ее гость. Проехав километра два, она заметила отпечаток подковы. Очевидно, гость решил, что он уже на достаточном расстоянии от хижины и можно снять чехлы с копыт. Сара тщательно разглядела отпечаток и заметила, что в подкове, вдоль левого края, была трещина. Теперь она наверняка узнает эту подкову, если ее увидит. Она осторожно поехала дальше по тропе. Несколько часов спустя, когда солнце уже клонилось к западу, Сара начала подумывать, не хватит ли на сегодня. Она натянула поводья и огляделась в поисках места для ночлега. Вон там справа как будто подходящее место. Небольшой осинник и полянка. Она слезла с лошади и пешком направилась туда. И сразу же поняла, что здесь что-то не так. Место было в самом деле подходящее для ночлега - такое подходящее, что им часто пользовались. И в последний раз - совсем недавно. Сара опустилась на колени и потрогала землю. Она была еще теплая - здесь кто-то закопал головешки от костра. А вон трава примята - там кто-то спал. А вот хорошо протоптанная тропинка, которая ведет отсюда... куда? Она привязала лошадь к дереву и пошла по тропинке, стараясь шагать бесшумно и вытащив из-за пояса нож. Поблизости никого не видно, но лучше быть начеку. Тропинка огибала скалу, которая показалась Саре почему-то знакомой. На вершине скалы была выемка, окруженная каменным барьером. Сара поднялась на скалу и заглянула через барьер. Внизу она увидела ранчо. Убежище Ассоциации. Прямо под ней в загоне стояли лошади. Немного подальше находился дом - она разглядела даже две фигуры, сидящие на заднем крыльце. С помощью мало-мальски приличного бинокля она могла бы даже их опознать. А с помощью параболического микрофона - услышать каждое слово их разговора. Одна из фигур бросила что-то на землю, встала и потянулась. Жеребец, который пасся внизу, остановился и поглядел в ее сторону. Она вспомнила, как он сделал то же самое не так давно, когда они с Редом болтали, сидя на загородке. "Кто-то за нами шпионит!" - подумала она. "За нами"? Так она стала членом Ассоциации. 8 - Да нет, мистер Коллингвуд, такой вещи, как исторический факт, вообще не существует! Джереми вздохнул. Из всей группы ему труднее всего было общаться с Херкимером Вейном. Это был человек невысокого роста с крючковатым носом, в вечно мятой одежде, из карманов которой торчали исписанные листки бумаги. У него была неприятная привычка махать пальцем перед носом у собеседника, чтобы подчеркнуть свои слова. Как, например, сейчас. Джереми на мгновение захотелось вцепиться зубами в этот надоедливый палец. Он переложил бокал с коктейлем из правой руки в левую и в отчаянии оглядел комнату, где шел прием, - не придет ли кто-нибудь ему на помощь. Но все остальные члены группы были заняты своими разговорами. Гвинн утверждала, что привлекла к работе над проектом "Бомонт" самых лучших историков. Ни об одном из них Джереми никогда не слыхал, но в этом не было ничего удивительного. Удивительно было другое - как они себя ведут. Джереми привык к тому, как препираются между собой бухгалтеры: налоговое законодательство - вещь запутанная и нередко вызывает споры. Но он всегда считал, что уж в истории все абсолютно ясно и что те, кто этой наукой занимается, люди достойные и щепетильные. Во всяком случае, он никак не ожидал, что даже самые очевидные факты могут становиться предметом ожесточенных споров. Что-то в этом роде он и имел неосторожность сказать Херкимеру Вейну. "Помогите! - взмолился он про себя. - Я попал в лапы начетчика от истории!" А вслух спросил: - Как же вы говорите, что исторических фактов не существует? А чему нас тогда учили в школе - вымыслам? Ему показалось, что он очень удачно ответил, и он чуть не пролил свой коктейль от неожиданности, когда Вейн согласился. - Да, именно так. - Прошу прощения! Так это все была ложь? Вы шутите! Вейн нимало не смутился. - Ложь? О нет. По-моему, я этого не говорил. Джереми совсем растерялся. - Но тогда... - Мне кажется, вы неправильно понимаете слово "факт", - сказал Вейн, снова водя пальцем у него перед носом. - Вы считаете, что это какая-то истина в последней инстанции, но это не так. Оскар Уайльд как-то сказал, что англичане вечно оскверняют истины, низводя их до уровня фактов. Люди искусства часто наделены замечательной интуицией. Джереми потряс головой. - Не понимаю. Факт есть факт. Это кирпичик, из которого строится все остальное. Если у вас нет фактов, вам не из чего строить. - Нет, нет, мистер Коллингвуд. - Палец снова закачался у него перед носом. - Ваша метафора хромает. Вы считаете, что существует некое изначальное сырье - первичные данные. Но первичных данных не бывает, данные всегда подтасованы. Джереми невольно рассмеялся. - Прекрасно сказано, профессор. Но что это должно означать? - Это означает, что не может быть фактов без теории. Без того, чтобы иметь какое-то представление, во-первых, о том, какие факты искать, и, во-вторых, какой в них может быть смысл. - Смысл факта в том, что это - факт. Он или есть, или его нет. - Джереми красноречиво взмахнул руками. - Если он есть, он всем виден. - Нет, мистер Коллингвуд. "Факт" - это не предмет, не существительное, это прошедшее время глагола. Factum est [сделал, сотворил (лат.)]. Это слово динамичное, а не статичное. Facto - я делаю. Я творю. Слово "факт" начали употреблять как существительное только в конце средневековья, и тогда оно означало нечто "свершенное", "сделанное". Как французское слово fait или мадьярское te'ny. Или английское feat. И это значение слово "факт" сохраняло до самого начала девятнадцатого века. - Ну, это вопрос семантики, - возразил Джереми. - Значит, вы, по крайней мере, признаете, насколько все это важно. - Прошу прощения? - Семантика - это наука о значении слов, а ведь слова для нас - средство общения. Что может быть важнее семантики? Джереми раскрыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Вейн прав. Джереми отхлебнул из бокала. Этот маленький историк раздражает, но говорить с ним интересно. Если подойти с этой стороны, семантика - действительно вещь очень важная. Но почему, когда говорят: "Это вопрос семантики", подобные слова обычно имеют неодобрительный оттенок? - И все же, - сказал Джереми, - вы не можете отрицать, что сейчас слово "факт" в этом смысле уже не употребляется. - Верно, - согласился Вейн с таким видом, словно эта деградация языка его глубоко огорчает, хотя Джереми пришло в голову, что это всего лишь кокетство. - Я предпочитаю слово "событие". Лукач как-то сказал, что оно гораздо красивее, чем слово "факт", - оно не такое сухое, определенное, статичное, в нем слышится жизнь, движение. "Событие в сравнении с фактом, - писал он, - то же самое, что любовь в сравнении с сексом". Джереми почувствовал, что совсем сбит с толку. Ему казалось, что Вейн просто играет в слова, пользуясь их давно забытыми значениями. - Мне все равно, факты или события. Какое это имеет отношение к тому, что в школе нам преподносили вымыслы? - Нет, нет, нет. Событие - это не факт. Событие - это факт в движении. События полны энергии, а факты инертны. Ни один факт не существует в отдельности, он всегда связан с другими фактами. Например, мы не можем ничего сказать о том, какой высоты Эверест, если не сравним его с другими горами. Мы не можем измерить температуру тела, не думая о том, какой должна быть эта температура. А слово "вымысел" происходит от слова "мысль", факт не может быть отделен от своих связей, а эти связи мы познаем мыслью. Значит, вымысел не просто выше факта. Каждый факт в каком-то смысле - вымысел, продукт мысли. Вот что я имел в виду, когда сказал, что в школе вас учили вымыслам. Всякая попытка реконструировать историю требует участия мысли и, следовательно, есть "вымысел". Джереми подумал, что Вейн отчасти прав. "Вымысел" - не значит "ложь". В сущности, всякий вымысел содержит немалую долю правды. Ему пришло в голову, что Вейн нарочно придает своим заявлениям такую парадоксальную форму. Он просто стремится привлечь внимание слушателей. - Херкимер! Что вы там мучаете бедного Джереми? Джереми вздохнул с облегчением, когда Гвиннет Ллуэлин вплыла между ними, как портовый буксир, расталкивающий океанские суда. Она взяла Вейна под руку. - Вы уже со всеми перезнакомились, Херкимер? - Нет, погодите, Гвинн, - сказал Джереми. - У нас с профессором Вейном очень интересный, хотя и несколько странный разговор. Он утверждает, что исторических фактов не существует. Ллуэлин взглянула на Вейна с озорной улыбкой. - Херкимер! Зачем вы морочите ему голову? Вы должны понять, Джереми, - добавила она через плечо, - что история - совсем не такая простая и ясная вещь, как бухгалтерия. История - это то, что мы из нее делаем. - Historia facta est [буквально - "история сотворена" (лат.)], - торжественно произнес Херкимер. Джереми рассмеялся, и оба историка взглянули на него с удивлением, не понимая, что его рассмешило. Джереми сам этого как следует не понимал. Дело было не в том, что Вейн сказал каламбур по-латыни (во всяком случае, Джереми так показалось), а в том, что Джереми сам только что подумал, какое запутанное дело бухгалтерия по сравнению с четкой и ясной историей, а теперь историки утверждали как раз обратное. Наверное, собственная профессия всегда кажется сложнее, чем чужая. "У тебя-то работа простенькая, то ли дело у меня". - Ну ладно, шутки шутками, - сказал он, - но все это, в конце концов, игра в слова. Вы рассуждаете о том, что есть факт, но не отвечаете на вопрос, существуют ли вообще факты. Вейн поджал губы и как будто призадумался. - Возможно. А почему бы нам не поступить так, как подобает ученым, и не устроить эксперимент? Возьмем какой-нибудь факт. Что-нибудь элементарное - скажем, простейшую хронологию... - Нет, погодите! Я знаю, иногда точная дата события неизвестна... - Нет, нет, мистер Коллингвуд, к таким грубым уловкам я прибегать не стану. То, что факт пока не обнаружен, еще не означает, что он не существует. Давайте возьмем факт, существование которого бесспорно. Скажите мне, когда и где началась вторая мировая война. Я не говорю о причинах войны - это тонкая материя, корни ее уходят в средние века. Я имею в виду начало самих военных действий. Джереми немного растерялся. Только начни разговаривать с профессором - обязательно кончится тем, что тебе устроят экзамен. - По-моему, она началась... в тридцать девятом. Когда Германия напала на Польшу. - В сентябре тридцать девятого, - уточнил Вейн. - Вы утверждаете, что это было так. А не началась ли она в Бельгии летом 1701 года? - Что? - Ну, разумеется! - самодовольно подтвердил Вейн. - Французы и англичане вели между 1689 и 1763 годами четыре мировых войны. Последняя из них, которую называют по-разному - Семилетней, Французской или Индийской войной, - велась в Индии, Европе и Северной Америке. Если учесть такой географический размах, они, конечно же, заслуживают того, чтобы называть их мировыми. - Но это жульничество! - возмутился Джереми. В поисках поддержки он повернулся к Гвинн, но та только усмехнулась. - Вечный студенческий подход, - сказала она. - Вы всегда считаете, что ответы важнее, чем вопросы. Как вы не можете понять - если мы хотим, чтобы слова были не просто ярлычками, они должны что-то означать! А что означают слова "вторая мировая война"? В этих трех словах запечатлена масса предрассудков. Была ли она на самом деле второй? А может быть, просто продолжением первой? Некоторые учение считают, что ее нужно было бы называть второй германской войной. Кроме того, как только что указал Херкимер, всегда предполагается, что мировые войны - явление, характерное лишь для двадцатого века. И если обо всем этом задуматься, окажется, что никакого жульничества тут нет. - Просто для того, чтобы заставить студентов думать, всегда приходится прибегать к какому-нибудь жульничеству, - сказал Херкимер Вейн. - Но я боюсь, Гвинн, дорогая, что этот вопрос на самом деле еще хитрее. Я мог бы доказать, что "вторая мировая война" вообще представляла собой не одну мировую войну, а два отдельных региональных конфликта - один в Европе, а другой на Тихом океане, и только случайно некоторые воюющие стороны участвовали в обоих сразу. В конце концов, Германия и Япония никогда не согласовывали своей стратегии. И если Гитлер честно выполнил условия своего договора с Японией и объявил войну США, то Япония не последовала его примеру и не объявила войну Советам. Можно высказать любопытное предположение: если бы Гитлер помалкивал, то США воевали бы только на Тихом океане и вообще не ввязались бы в европейскую войну. Однако, если даже оставить все это в стороне, мы можем с полным правом спросить - а не началась ли мировая война в Маньчжурии в сентябре 1931 года, или на Гавайях в декабре 1941 года? Эти две даты во всяком случае не менее законны, чем та европоцентрическая, о которой говорили вы. Джереми хотел что-то ответить, но осекся и потом сказал: - Хорошо, профессор, я понимаю, к чему вы клоните. Была европейская война, и была тихоокеанская война. У каждой из них было свое начало. И вы можете доказать, что мировая война как таковая не началась, пока Япония не напала на американские и британские колонии и не вовлекла эти страны в оба конфликта. Однако это отнюдь не лишает смысла само понятие исторического факта. Просто нужно тщательнее формулировать сами факты. Вейн пожал плечами. - Я ведь уже говорил, что ценность фактов зависит не столько от их точности, сколько от их взаимосвязей. Может быть, важнее задуматься о том, были это две войны или одна, чем выбрать один из ответов. Может быть, оба они в том или ином смысле правильны. Поймите, я не хочу сказать, что точность фактов не имеет значения. Но я хочу сказать, что чем "точнее" факт, тем дальше от истины он может оказаться. Например, я могу утверждать, что численность населения Денвера на 1 апреля 1999 года составляла... ну, скажем, 657.232 человека. Это будет точная цифра. Но если я вместо этого скажу, что численность населения Денвера в начале 1999 года составляла от 650.000 до 660.000 человек, это будет ближе к истине, хотя и не так точно. Потому что вторая оценка будет динамичной, а истина всегда динамична и относительна. Кто был и кто не был жителем Денвера в данный момент - это абстракция, и к тому же статичная. Что означает "численность населения Денвера"? Люди непрерывно приезжают и уезжают. Входят ли в это число бродяги на железнодорожном вокзале? Или туристы в гостиницах? Включает, ли оно студентов и служащих, которые живут здесь несколько лет, а потом переезжают куда-то еще? А что сказать о тех, кто живет в двух местах - в Денвере и еще где-нибудь? Если вы примете во внимание динамику, окажется, что назвать сколько-нибудь точную цифру просто невозможно. - Принцип неопределенности Гейзенберга применительно к истории, - вставила Ллуэлин. - А? - Вейн повернулся к ней. - Что вы этим хотели сказать? - Гейзенберг доказал, что, если определить скорость частицы, останется неопределенным ее местоположение, и наоборот. Если бы вы действительно хорошо знали труды Джона Лукача, а не просто делали вид, что знаете, то вы поняли бы, что он вполне сознательно стремился применить подход Гейзенберга к истории. - Ах, вот что, - Вейн пренебрежительно махнул рукой. - Только ведь, знаете, Гейзенберг был не один. Такое же мироощущение в ту эпоху мы видим у многих. В произведениях Пастернака и Ортеги, например, или у Гвардини и Хантша. Что такое импрессионизм, если не квантовая теория применительно к живописи? Или наоборот. И вспомните, что писал Лукач: к точным наукам можно подойти с позиций истории, но к истории нельзя подойти с позиций точных наук. Ллуэлин задумчиво посмотрела на него. - Не для того ли мы здесь собрались, чтобы решить именно эту проблему? - Дорогая моя, - ответил Вейн, похлопывая ее по руке, - она уже решена. Представление о том, что механизм истории работает так же, как часовой механизм, давно отброшено. Бокль ошибался. Наша задача состоит в том, чтобы обнаружить в подобных представлениях слабые места. А пока... - Он пожал плечами и поставил свой пустой бокал на поднос проходившему мимо официанту. - Пока из этого может получиться несколько любопытных публикаций. Он потянулся и взглянул на часы. - Что ж, было весьма интересно с вами побеседовать, мистер Коллингвуд. Как-нибудь поговорим еще. А сейчас я чувствую себя после перелета, как сонная муха, и, если вы не возражаете, пойду к себе в гостиницу. Джереми проводил его глазами. - "Было весьма интересно со мной побеседовать", - сказал он Гвинн. - Он хотел сказать - было интересно прочесть мне лекцию. - О, не сердитесь на него. Он хороший человек, только никак не может удержаться от того, чтобы читать лекции. Даже своим коллегам. - Он говорил серьезно? Насчет фактов и вымысла? Джереми допил свой мартини и озирался, не зная, куда девать бокал. - Ну конечно. Я понимаю, это может показаться немного странным непрофессионалу... Я сказала что-нибудь смешное? - Нет. Просто у нас "непрофессионал" - это всякий, у кого нет диплома бухгалтера-аудитора. Ллуэлин усмехнулась. - Ну да. Всякая группа людей делит человечество на две части. Эллины и варвары, евреи и гои, кельты и галлы. Мы, профессионалы, и вы, непрофессионалы. Но, как я и сказала, в том, что Херкимер говорил о "вымысле" и "факте", действительно есть смысл с точки зрения теории Гейзенберга. Он утверждает, что нельзя наблюдать за ходом истории так, чтобы не повлиять на то, что видишь, самим фактом наблюдения. Что мы "творим" историю, устанавливая связи между фактами. - Но тогда как можно прогнозировать историю? Два человека могут видеть одни и те же события и представлять их себе по-разному. А если так, то как узнать, сбылся ли прогноз? Черт возьми, как вообще можно знать, что происходило в прошлом? - Вот именно это Херкимер и хотел сказать. - А если он не верит в то, что историю можно изучать методами точных наук, то зачем вы пригласили его участвовать в работе вашей группы? Ллуэлин многозначительно покосилась на него. - А он сам на этом настоял. Когда прошел слух, что я собираю такую группу, он позвонил мне и попросил его включить. Но дело не в этом. Никто из нас не верит, что какая-то кучка заговорщиков могла превратить историю в точную науку. И уж подавно - в то, что они могли направлять ход истории на протяжении последней сотни с лишним лет. Нет, это совершенно немыслимо. - Но... - Нет, я столь же твердо убеждена, что существует группа, которая пыталась это делать. Может быть, они даже верят, что добились успеха. Мы намерены проверить их утверждения без всякой предвзятости. И выяснить, какими мотивами может руководствоваться это так называемое Общество Бэббиджа. - Зачем, например, они похищают людей или пытаются их убить, - сказал Джереми с большим жаром, чем хотел бы. - Ах, да. Простите. Ведь вас это интересует не только с научной точки зрения, я совсем забыла. Согласна, нечто загадочное действительно происходит. Но поймите, существование такого тайного общества еще не доказывает, что их убеждения - не самообман, на какие бы жестокости их эти убеждения ни толкали. Слишком легко реконструировать события таким образом, чтобы доказать самому себе, что твое предсказание сбылось. Джереми и Гвинн ушли с приема последними. В каком-то смысле они были на нем хозяевами. После того как ушел Вейн, Джереми удалось даже получить от приема удовольствие. Члены группы оказались по большей части интересными людьми. Джеф Хэмблтон, Генри Бэндмейстер, Пенни Куик - беседовать с ними было любопытно, если только не обращать внимания на их непреодолимую склонность то и дело ссылаться на авторитеты, о которых Джереми и не слыхивал. Он вынужден был признать про себя, что после разговора с Вейном обсуждать исторические события оказалось гораздо интереснее. О чем бы ни шла речь, он начинал думать, нельзя ли реконструировать события совершенно иначе и может ли одно их истолкование быть, по Вейну, истиннее другого. Если бы иногда его мысли не возвращались к самому главному - к исчезновению Денниса, Джереми мог бы сказать, что прекрасно провел вечер. Но время от времени его охватывало желание закричать во весь голос: "Мы же теряем время!" Во всякой ужасной ситуации самое ужасное то, что рано или поздно к ней привыкаешь. Джереми не мог припомнить, кто это сказал. Должно быть, кто-то из Авторитетов. Но он обнаружил, что не в состоянии постоянно думать о Деннисе. (Или о себе? Что больше волновало его - судьба Денниса или собственные переживания от разлуки с ним?) Жизнь шла своим чередом, и он был готов принимать ее такой, какова она есть. Прежнее ощущение лихорадочной спешки ослабло, сменившись каким-то другим чувством. Что это - фаталистическое смирение или надежда? Когда Джереми и Гвинн вышли из зала, где проходил прием, их остановил какой-то незнакомый человек. Он сидел развалившись в одном из чересчур мягких кресел, стоявших в холле, но, увидев их, вскочил. Это был низкорослый, худой человечек явно восточного происхождения в рубашке с закатанными рукавами. Очки в темной оправе казались на его лице слишком большими. За ухом у него торчал фломастер, в нагрудном кармане - еще несколько фломастеров и блокнот. - Доктор Ллуэлин? - спросил он. Гвинн посмотрела на него. - Да, я Ллуэлин. - Меня зовут Джим Тран Донг, я с математического факультета. Могу я с вами поговорить? Ллуэлин взглянула на часы. - Сейчас уже поздно. Нельзя ли отложить на завтра? Донг сморщился, между бровей у него пролегла глубокая складка. - Наверное, можно. Но сейчас вы здесь, и я здесь, и оба мы сейчас пойдем к автостоянке. Глупо будет идти рядом и молчать. Гвинн бросила взгляд в сторону Джереми, он в ответ пожал плечами. - Хорошо, мистер Донг. Что вам угодно? И она действительно, как он и сказал, быстрым шагом направилась к лестнице. Джереми и Тран Донг с трудом поспевали за ней. - Можно называть меня "доктор Донг", - сказал человек. - Я преподаю на кафедре системного анализа. - Это, несомненно, очень интересная область науки. Ллуэлин всегда старалась пользоваться лестницей, а не лифтом. "Способствует кровообращению, - говорила она Джереми. - К тому же тут не так уж много этажей". Несколько раз, когда сам Джереми ехал на лифте, оказывалось, что Гвинн уже поджидает его на нужном этаже, и он тоже стал ходить по лестнице. "Время ожидания тоже нужно учитывать, - говорила Гвинн. - Если подниматься невысоко, по лестнице получается быстрее, потому что ее не надо вызывать". - Я надеялся, что это вас может заинтересовать, доктор Ллуэлин. - Меня? Системный анализ? С какой стати? Джереми шел сзади них. Гвинн держалась прямо и поднималась, не касаясь перил. На математика она почти не смотрела. Донг семенил рядом, заглядывая ей в лицо и в то же время пытаясь смотреть под ноги. - Выслушайте меня, доктор Ллуэлин! Вы совсем не то делаете в этой истории с Бомонт! Его голос отозвался на лестничной клетке гулким эхом. Ллуэлин остановилась как вкопанная на площадке, и Донг чуть не налетел на нее. Джереми закусил губу, чтобы не рассмеяться. Ллуэлин уставилась на Донга. - Я не уверена, что то, как я считаю нужным вести свою работу, может вас касаться. Маленький человек, озадаченный ее неприязненным тоном, стоял и смотрел то на Ллуэлин, то на Джереми. - Пусть говорит, Гвинн, - сказал Джереми, и Донг с благодарностью взглянул на него. - Спасибо. Он помолчал, собираясь с мыслями. Ллуэлин нетерпеливо ждала. - Насколько я понимаю, доктор, вы собрали группу исследователей для изучения информации, которая содержится в бомонтовской распечатке. - Это не секрет. В Чикаго и Стэнфорде сделали то же самое. - Верно. И у вас, как и у них, в эту группу вошли только историки. - Но речь здесь идет об истории, доктор Донг. Поэтому я и собрала историков. - Но ведь... - Донг бросил взгляд на Джереми. - Насколько я слышал, эта Бомонт утверждает, что тайное общество, которое она обнаружила, пользуется для предсказания хода истории математическими моделями. В распечатке есть информация о структуре этих моделей. Может быть, и немного - я слышал, что распечатка оборвалась на середине. Полагаю, что владельцы этой базы данных обнаружили, что происходит, и отключили свою систему от сети. Но я о тех данных, что в ней есть: кто в вашей группе может квалифицированно их оценить? Ллуэлин смотрела на математика, склонив голову набок. Джереми видел, что она что-то обдумывает. - А вы считаете, что достаточно квалифицированны для этого? - Могу показать вам оттиски своих научных публикаций. - Не надо. Все равно я в них ничего не пойму. - Она взглянула на Джереми. - А что вы по этому поводу думаете? - Думаю, это не повредит. Вероятно, нам следует поинтересоваться методологией, которой пользуется это Общество. Достаточно ли она обоснована математически и так далее. Если все это какой-то обман, то доктор Донг, несомненно, сможет обнаружить математические неточности. - Хм-м-м. Математические неточности там обязательно будут. Свести историю к отвлеченным цифрам просто невозможно. - Прошу прощения, доктор Ллуэлин; но есть историки, и весьма почтенные, которые с вами не согласятся. Но дело не в этом. Меня интересует только математическая сторона. Моделировать социо-политико-экономические явления пытались многие исследователи - например, Рашевски или Хэмблин. Некоторые экономические школы разработали довольно сложные системы для прогнозирования экономики. - Которые обычно дают ошибочные результаты, - сухо заметила Ллуэлин. - Возможно, не столь ошибочные, как нас уверяют газетчики. Прогнозы погоды имеют фантастическую точность, однако у всех остаются в памяти лишь редкие грубые ошибки. Насмехаться легче всего. К тому же экономические прогнозы могут оказываться неточными из-за того, что моделируется только экономика и не принимаются во внимание другие социальные подсистемы, которые на нее влияют. Это предполагаемое тайное общество разрабатывало свои модели больше ста лет. Такого срока достаточно, чтобы достигнуть немалого совершенства. - Предполагаемое общество? - переспросил Джереми резко. - Предполагаемое? Может быть, мы только предполагаем, что в Бомонт стреляли, что Граймза убили, что Денниса сбили машиной? Будьте уверены, доктор Донг, дыма без огня не бывает. Донг поглядел на него. - Нет, мистер Коллингвуд. Если есть дым, то это всего только дым. Может быть, есть и огонь, а может быть, просто испаряется сухой лед. Или дым - не дым, а облако. Задача в том и состоит, чтобы выяснить, что это такое. Это и есть научный метод. - Хорошо, доктор Донг, - сказала Ллуэлин. - Вероятно, вы правы. Нам придется выяснить, обоснованны их модели или нет. Если нет, то все это, возможно, обман. Тем не менее и такой обман заслуживает изучения. Но даже если они обоснованы математически, это не значит, что они обоснованы исторически. Хорошо, доктор Донг... черт возьми, терпеть не могу всякую официальность. Как вас называть - Джим или Тран? - Джим. - А вас никто не зовет "Динь-Дон"? - спросил Джереми. Донг пристально посмотрел на него. - Во второй раз - никто, - отрезал он и взмахнул рукой в воздухе, как ножом. Джереми проглотил слюну. - Меня зовут Джереми. - А меня можете называть Гвинн, - сказала Ллуэлин. - Группа собирается завтра утром в конференц-зале исторического факультета. - Если вам все равно, я бы предпочел не сидеть на заседаниях. Я могу работать независимо, а слушать, как обсуждают исторические проблемы, мне, наверное, будет так - же скучно, как вам - присутствовать при решении дифференциальных уравнений. - Донг не сказал, что и то и другое одинаково простительно, и по выражению его лица можно было понять, что всякого, кому неинтересны дифференциальные уравнения, он считает не вполне нормальным. - И кроме того... Донг в нерешительности умолк. - Кроме того? - повторила Ллуэлин. - Если верить слухам, все, кто слишком тесно связан с этой историей, или умирают, или исчезают. Конечно, вашу комиссию эти люди могут и не рассматривать как угрозу для себя. Особенно если ваши историки склонны отрицать саму возможность подхода к истории как к точной науке - да, я подслушал, о чем вы там говорили. Но, боюсь, стоит им узнать, что в этом участвуют настоящие ученые, как они могут действительно переполошиться. Ллуэлин криво улыбнулась. - Настоящие ученые? А вы о себе, кажется, довольно высокого мнения. - Конечно. А вы разве нет? Но дело не в этом. Дело в том, какую стратегию нам логичнее всего избрать. Это элементарная теория игр. Прав я или нет, моя стратегия минимизирует риск. Для всех нас. Донг слегка поклонился, пожал им руки и пошел прочь. Джереми и Гвинн все еще стояли на лестничной площадке. - Риск, - повторила Ллуэлин. Джереми поджал губы. Прием прошел весело, - но Донг напомнил им, что они вступили на путь, где на каждом шагу может подстерегать опасность. Вопрос о том, обоснованны ли предсказания так называемого Общества Бэббиджа или нет, касался только науки. А вот вопрос о том, пойдет ли оно на убийство, чтобы сохранить свою тайну, касался каждого из них лично. 9 Посетитель, к некоторому удивлению Кеннисона, оказался Бенедиктом Руисом. Беттина провела его в кабинет и вышла, закрыв за собой дверь. - Брат Руис! - воскликнул Кеннисон, вставая из-за стола. - Что это вы тут делаете? Вы же знаете - нам опасно встречаться друг с другом! "Руис это прекрасно знает - так зачем его сюда занесло?" Худощавый, жилистый Руис уселся в кресло для посетителей, вытащил из нагрудного кармана платок и принялся утирать пот со лба. В левой руке он крепко сжимал ротанговую трость. Кеннисон заметил, что костяшки пальцев у него побелели от напряжения и резко выделялись на фоне темного дерева. - Значит, вы ничего не слыхали? - А что? Не хотите ли чего-нибудь выпить? - Он потянулся к кнопке, чтобы вызвать Карин, но Руис сделал отрицательный жест рукой. - Нет, не надо, amigo, gracias [друг, спасибо (исп.)]. Я пришел к вам... - За вами никто не следил? Руис стукнул тростью в пол. - Черт возьми, брат Кеннисон! Я хочу предостеречь вас ради вашей же безопасности! Я ведь не идиот, и никто за мной не следил. Руис вызывающе выпятил подбородок. Кеннисон медленно опустился в свое кресло за столом. Что-то неладно. Руис действительно чем-то обеспокоен. Кеннисон облокотился на стол, сжав кулаки. - Предостеречь меня? - повторил он. - Но почему? Что случилось? - Женевьева. Ей в машину подложили бомбу. Она мертва. Кеннисон так и подскочил на месте. По спине у него побежали мурашки от волнения. Великая Гарпия - мертва? Он не ожидал, что Пейдж так решительно возьмется за дело. - Вы знаете подробности? - Подробности? - Руис с раздражением махнул рукой, в которой все еще держал платок - как будто помахал белым флагом. - Зачем нам подробности? Толпа уже напала на след. Теперь они расправятся с нами поодиночке. - Он снова принялся утирать пот с лица. - Санта-Мария, в какую же историю мы впутались! - Вы хотите сказать - в какую историю впутало нас семейство Вейлов? Руис поднял на него глаза, потом опасливо оглядел комнату и с досадой усмехнулся. - Вот видите? Ее дух все еще следит за нами. Мы по-прежнему боимся о ней говорить. "В самом деле, - подумал Кеннисон. - Три поколения Вейлов не могли не оставить неизгладимого следа на образе мыслей членов Общества. Их представления внедрились в наш комплекс мемов, сплошь и рядом внедрились насильственно. И все же... Кажется, я где-то читал, что, когда умер Сталин, русские плакали. Может быть, не так уж сильно они его любили и не так уж искренне печалились, но они понимали, что с ним ушла большая и невозвратимая часть их жизни. Может быть, и я, услышав эту новость, должен был испытать еще какое-нибудь чувство, кроме бурной радости?" Он заговорил, стараясь, чтобы радость не прозвучала в его голосе. - Вы знаете, как это произошло? Руис коротко кивнул. - Да. Знаю. Сестра Пейдж отправилась к госпоже председательнице. У нее - то есть у сестры Пейдж - возник план, как нам защитить себя в эти тревожные дни. Она уже побывала с ним у меня. Но госпожа председательница, - это я слышал от самого Джеда - отказалась ее принять. Она сказала Джеду, что собирается прокатиться на машине по берегу озера. И тут Джед услышал в гараже взрыв. Такой, что весь дом тряхнуло. Он побежал туда и увидел, что ее любимый "мерседес" весь в огне. Вокруг стоял страшный жар - вы ведь знаете, каким горячим пламенем горит бензин. Но он успел увидеть свою хозяйку... Голос Руиса прервался, он сделал судорожный глоток и опустил глаза, как будто не хотел встретиться взглядом с Кеннисоном. Конец его палки выводил на ковре бессмысленные узоры. - Он увидел свою хозяйку. Ее обугленные останки. Руки пригорели к рулю, голова откинута назад, рот широко раскрыт - она хотела крикнуть, но не успела. Руис поднял на Кеннисона глаза - как два входа в тоннель, ведущий в черную бесконечность. - Так он и сказал. Я никогда этих слов не забуду. Кеннисон содрогнулся. Это был не просто театральный жест. Жуткая смерть. Сестра Пейдж слишком привержена к крайностям, слишком легко поддается эмоциям. Его целей можно было достигнуть и не таким драматическим способом. Но тут он вспомнил, что сестре Пейдж трижды наплевать на его цели, - у нее есть свои собственные. Он подумал, что впредь нужно быть с ней поосторожнее. Брак по расчету хорош только до тех пор, пока расчет не перестает оправдывать себя. Он произнес вслух: - Так он и сказал? Руис кивнул, и Кеннисон задумался. Должно быть, старик таил к своей хозяйке изрядную ненависть, если мог рассказывать о ее смерти с таким любовным вниманием к подробностям. Никогда не знаешь, что у человека на душе. Интересно, не сам ли Джед подложил бомбу, поддавшись на уговоры Пейдж? - Они знают, кто это сделал? - спросил он Руиса. В ответ тот, как истый испанец, выразительно пожал плечами. - Кто? Может быть, ФБР. Или КГБ. Или Каморра. Или Ассоциация. Или республиканская партия. Quien sabe? [Кто знает? (исп.)] В стране полным-полно людей, которые не прочь отомстить нам за то, что мы сделали. - Которые думают, будто мы сделали то, за что нам следует мстить, - уточнил Кеннисон. Руис жестом остановил его. - Не надо играть словами, senor, - произнес он сквозь стиснутые зубы. - Я ведь не ребенок. Этот мем невиновности, может быть, и хорош для публики, но нам-то самим зачем себя обманывать? Мы направляли судьбы этой нации ради своего собственного обогащения и не щадили никого, кто вставал у нас на пути. Вы же не будете с этим спорить? - Это все Гровнор Вейл и его... - Ну конечно, - перебил его Руис. - А нас принуждали насильно, и мы подчинялись скрепя сердце. - Он невесело усмехнулся. - Боюсь, что, когда нам предъявят столь тяжкие обвинения, такая линия защиты нам мало поможет. Нет, всех нас повесят, не знаю только, вместе или порознь. Американское правительство сочтет это подрывной деятельностью, а нас - ирредентистами-конфедератами, которые уничтожили всю их общественную систему. Геноцид культуры - так, кажется, сейчас называют подобные вещи? Черные решат, что это из-за нас они лишены своих прирожденных прав. Зеленые сочтут, что это мы поощряли демона технологии. Да что говорить, список наших врагов окажется изрядным. - И никому не придет в голову нас хоть за что-нибудь поблагодарить, - сказал Кеннисон с недовольной гримасой. - Мы же не можем отвечать за каждый каприз истории. Назовите хоть одного политика или социального реформатора, бизнесмена или революционера, который не пытался бы сделать то, что сделали мы? Да, наши возможности и даже наши замыслы не могли не быть ограниченными. И все же мы добились большего, чем все остальные, потому что наши методы эффективнее. - Вы никого не сможете переубедить, брат Кеннисон. Кто возьмет на себя труд как следует вдуматься, тщательно изучить вопрос? Нет, мы просто обогащали себя за счет остальных. Вот и все, что о нас будут думать. - Я ни разу не слышал, чтобы вы отрекались от плодов наших трудов. Руис снова пожал плечами. - Но я никогда не говорил, что руки у меня чисты. Он поднес руки к глазам и вгляделся в них, как будто ожидал увидеть на них кровь. Потом со вздохом спросил: - Что вы намерены предпринять теперь? Действовать по плану, который придумала сестра Пейдж? Втереть очки публике? Устроить потемкинские деревни? Кеннисон на мгновение ощутил досаду: его план теперь уже назывался планом сестры Пейдж. Однако он не дал воли своим чувствам. Когда-нибудь настанет время свести счеты, но не сейчас и не с Руисом - он всего-навсего посредник. А когда это время настанет, все будет тщательно взвешено. Никаких поспешных решений, порожденных минутной досадой. - Мы с Пейдж говорили об этом с неделю назад, - сказал он. - Мне показалось, что придумано неплохо. Руис скривился. - Лучше встретить смерть на людях, чем быть убитым из-за угла, а, amigo? - Он покачал головой. - Нет, меня это не прельщает. Это не для меня. - А что намерены предпринять вы, senor? - спросил Кеннисон, прищурившись. Руис поджал губы и принялся разглядывать тяжелый резной перстень на пальце левой руки. - Senor, - ответил он после долгой паузы, - мой род живет в этой стране уже триста лет. Мы были rancheros [ранчеро, владельцы ранчо (исп.)] на просторах Аризоны и Нью-Мексико задолго до того, как пришли англичане. Позже мы поддерживали американцев, потому что от caudillos [местные главари (исп.)] из Мехико не видели ничего хорошего, а всю торговлю вели с пришельцами с Востока, которые так же, как и мы, осваивали эти места. Мы даже смогли удержать большую часть своих владений во время земельных междоусобиц, потому что наши vaqueros [вакеро, пастухи (исп.)] лучше умели стрелять, чем наемники англичан. Мы глубоко привязаны к этим местам. К этим бесплодным пустыням, к этим mesas и canons [плоскогорьям и каньонам (исп.)]. Я слишком давно там не был. Может быть, пора мне бросить все дела и удалиться к себе на ранчо. Кеннисон покачал головой. - На своем ранчо вы будете не в большей безопасности, чем была сестра Вейл у себя в особняке. Руис улыбнулся. - Нет, в большей, Дэн! - Кеннисон вздрогнул: он не ожидал, что Руис может назвать его по имени. - В большей! Потому что меня зовут не Бенедикт Руис. Я никогда не носил такого имени. Видите ли, когда я вступил в Общество, я не был таким оптимистом, как все вы, и не верил, что наша тайна может быть сохранена. Мое подлинное имя не было занесено в нашу базу данных, оно так и осталось нераскрытым после того, что сделала Сара Бомонт. - Он широко развел руками. - Так что я в безопасности. Я могу вернуться домой, чтобы доживать там остаток жизни. - Лицо его потемнело. - И познавать самого себя. Кеннисон не знал, сердиться или радоваться. С одной стороны, ясно, что в Совете у него станет одним противником меньше. С другой, Руис окажется вне пределов досягаемости Общества. Как в свое время Куинн. "Интересно, много ли еще членов Общества проявило такую же предусмотрительность, как брат Руис, не введя в базу данных свое подлинное имя? В каком-то смысле мне будет не хватать этого старого прохвоста. Вот такие предусмотрительные люди и нужны будут мне в Совете. Но что, если слишком многие из нас исчезнут так же внезапно, как Руис? Не вызовет ли это подозрений?" - Бенедикт... - начал он. Руис уже встал с кресла, собираясь уходить, но остановился. - Да? - Наш корабль дал течь, но он еще не тонет. Большинство из нас не станет спасаться бегством, а постарается сделать все, что можно. И чтобы не подвергать опасности тех, кто останется, "Бенедикт Руис" должен исчезнуть, не вызвав никаких вопросов. Вы меня понимаете? Для публики "Руис" должен умереть. Вы обязаны это сделать ради братьев и сестер, которых вы покидаете. Руис некоторое время пристально смотрел на него, закусив губу. По-видимому, скрытый смысл слов Кеннисона его не смутил. - Да, пожалуй, - согласился он нехотя. - Я понимаю. Что вы предлагаете? Кеннисон секунду подумал. Не-надо ничего слишком мудреного. Чем сложнее план, тем больше шансов, что он окажется неудачным. - Когда соберетесь покинуть Сан-Диего, отправьтесь на яхте и упадите за борт где-нибудь в открытом море. Утоните. Вы можете это устроить? Руис, подумав, кивнул. - Да. Есть люди, которым я доверяю. Люди, тесно связанные корнями с моим родом. Они могут устроить все как надо и потом вернуться. Я... - Он осекся и наклонил голову набок, прислушиваясь. Потом быстро подошел к двери и распахнул ее. Там никого не было. - Кто еще сейчас в доме? - резко спросил он. - Только мои служащие. А что? - Мне показалось, что я слышал какой-то шорох за дверью. Как будто кто-то подслушивал. Вы им доверяете? Вашим служащим? Кеннисон обиженно кивнул. - Я готов доверить им свою жизнь. Руис тоже кивнул и улыбнулся. - Может быть, и придется, брат. Может быть, и придется. - Тайная Шестерка, - сказал Норрис Босуорт. Ред Мелоун, подняв брови, посмотрел сначала на Умника, потом на Уолтера Половски. Он заложил пальцем книгу, которую читал, и спросил: - О чем он говорит, Уолт? Половски пожал плечами. - Пойдем пройдемся. Ред захлопнул книгу. - Хорошо. Он встал и протянул книгу библиотекарю. Половски взглянул на обложку. - Освежаешь в памяти устав, брат Мелоун? - Время от времени полезно окунуться в ту первобытную грязь, из которой все мы произошли. Половски фыркнул. Они вышли из библиотеки. Босуорт тащился за ними, как приблудный щенок. Войдя в лифт, Ред нажал кнопку этажа, где находился выход на поверхность. Лифт двинулся вверх. Босуорт хотел что-то сказать, но Ред жестом остановил его. Когда они вышли на поверхность, Половски усмехнулся. - Ты в самом деле думаешь, что Кэм везде натыкал "жучки"? Ред сунул руки в карманы. - Это просто следует из теории игр, - ответил он. Они пересекли двор и подошли к загону для лошадей. - Из теории игр? - переспросил Босуорт. - Конечно, - сказал Ред. - У нас две возможности: или мы распускаем там язык, или помалкиваем. Если помалкиваем, то не имеет значения, одолела Кэма мания преследования или нет. А если позволяем себе болтать, то это имеет очень большое значение. Ну, и при какой стратегии вероятность проигрыша меньше? "Интересно, заметил ли Уолт, что на его вопрос я так и не ответил?" - подумал он. Приближался вечер. Солнце, хотя еще и жаркое, стояло уже над самыми вершинами гор. Ред прикинул, что через час-другой уже стемнеет. Они облокотились на изгородь, окружавшую загон, и Ред ткнул пальцем в сторону пасшихся там лошадей, как будто разговор шел о них. - Ну хорошо, и что вы там обнаружили? - Этот парень прирожденный хакер, - сказал Половски. - Я еще никого не видел, кто мог бы лучше его шарить в базах данных. "Знал бы ты Сару", - подумал Ред, а вслух сказал: - Расхваливать его будешь на банкете, когда ему присудят премию. А сейчас скажи мне, в чем дело. - В Тайной Шестерке, - снова сказал Босуорт. Ред посмотрел на него, потом на Уолтера Половски. - Ну, допустим. А что такое эта Тайная Шестерка? Или кто такие? - Мы полагаем, что это наши соперники, - ответил Половски. Ред кивнул и потер руки. - Третья сила? Быстро сработано. Как вы на них вышли? - Вопрос был в том, чтобы вычленить исторические аномалии, - ответил Босуорт. - Мистер... то есть брат Половски сделал расчеты. Пути, рычаги и прочее... Я еще не очень силен в этой математике. - Я просмотрел всю историю, от Бэббиджа до наших дней, - объяснил Половски. - Вот этот парень написал программу, которая помечала все узлы с малой вероятностью. Мы отбросили те, про которые знаем, что там поработали либо мы, либо они. Хотя... - Половски остановился: ему пришла в голову новая мысль. - Теперь, наверное, уже нельзя говорить просто "мы" и "они"? "Они" теперь не одни. - Неважно, - сказал Ред. - Рассказывай про эту вашу Тайную Шестерку. - Так вот, мы посмотрели все узлы с малой вероятностью, какие остались. Мы предположили, что некоторые такие узлы - их работа, просто мы об этом пока еще ничего не знаем, а другие - просто случайность. И мы занялись вплотную теми, которые имели самые важные последствия. - Прямо Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Ну и что вы обнаружили? - Мы обнаружили его преподобие Томаса Уэнтворта Хиггинсона. - Замечательно. Это еще кто такой? - Один аболиционист. Он писал статьи, в которых призывал устраивать вооруженные вылазки на Юг, чтобы освобождать рабов. - Половски продолжал, внимательно разглядывая свои ногти: - Идея была в том, чтобы организовать в горах Западной Вирджинии партизанскую армию и время от времени устраивать набеги на плантации. - Он переписывался с Джоном Брауном [Браун, Джон (1800-1859) - один из руководителей крайнего левого крыла аболиционистов; в 1859 г. с отрядом из 18 человек захватил правительственный арсенал в Харперс-Ферри (шт.Вирджиния); отряд был почти полностью уничтожен, Браун взят в плен и по приговору суда повешен], - добавил Босуорт. Ред насторожился. - Ага! - Вот именно что "ага", - сказал Половски. - Похоже, этот преподобный отец был либо членом, либо орудием группы, которая называла себя Тайной Шестерко