что мы ни секунды не подвергались опасности. Будь здесь настоящая опасность, я не последовал бы за вами. -- Поразмыслив, я добавил: -- Даже чтобы остановить вас. Теперь он покраснел. -- Ты -- сукин сын. Я тебя разжалую. -- Не выйдет. Все, что вы сказали и сделали, записано и передано в эфир. Надеюсь, что у передачи был неплохой рейтинг. Он дико огляделся, наткнулся на камеры, торчащие на башнях танков, и замер. -- Это была ловушка! -- завопил майор. -- Так не пойдет. Я пожал плечами. -- Запись говорит сама за себя. Он обвиняюще посмотрел на меня. -- Вас тоже записали. -- Это неприятно, -- сознался я, невольно покосившись на камеры, -- Но как бы то ни было, теперь, насколько я понимаю, вы человек штатский. То, что я трачу время, чтобы объяснить вам это, можете расценивать как простую вежливость. На будущее ставлю вас в известность, что я исполняю обязанности руководителя данной операции и в дальнейшем не потерплю никакого вмешательства в ее ход, как и не потерплю любых действий, ставящих под угрозу жизнь моих людей. Если вы произнесете хоть еще одно оскорбительное слово в мой адрес, я вас арестую, и на базу вы вернетесь в усыпляющем мешке. Уверен, что вас разбудят к началу заседания трибунала. Беллус побледнел. Казалось, он хочет еще что-то сказать, но масштаб того, что он натворил, в конце концов подавил его. Он был конченый человек. Он сломался. Самым гуманным сейчас было поскорее покончить со всем этим. Я повернулся к Беллусу спиной и пошел к машинам. -- Что он делает? -- прошептал я в микрофон. -- Идет за вами, -- тихо ответил Смитти. -- Как выглядит? -- Хуже некуда. Это было мерзко. -- Да, мерзко, -- согласился я. Остаток пути прошел в молчании. Наверное, следовало сказать что-нибудь еще, что-нибудь о том, как я сожалею, что был вынужден это сделать, но я промолчал, потому что это было бы неправдой. Съемка со спутников выявила закономерность: наиболее сильно заражение прогрессирует в поясах, соответствующих зонам субтропиков, хотя значительно вклинивается и в тропические и умеренные широты. Тем не менее мы должны снова предостеречь от любых скороспелых выводов, которые можно сделать на основании такого распределения. Нынешняя политика массированных военных ударов по наиболее крупным очагам направлена в первую очередь против заражения, располагающегося в непосредственной близости от наиболее заселенных центров и районов, где сосредоточены важные природные ресурсы, причем в умеренных широтах. В результате мы имеем мало информации о том, как быстро формируются мандалы в зонах умеренных широт. Тропики и субтропики могут являться зонами наиболее подходящего климата для хторран-ских видов, однако с тем же успехом они могут быть атипичным биотопом или временным компромиссным местообитанием -- мы этого просто не знаем. На сегодняшний день можно в лучшем случае говорить о том, что хторранское заражение способно выживать и распространяться в широком диапазоне климатических и природных условий. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 5. ЖЕНЩИНА ПРЕЗИДЕНТА Не важно, кто победил, а кто проиграл -- важно, кто в этом виноват. Соломон Краткий Лиз не нужно было произносить ни слова. Все было видно по ее лицу. Когда она вошла, я лежал в ванной, включив подводный массаж на максимум, так что поверхность воды превратилась в пенящуюся гору. Меня почти не было видно, но, увидев выражение лица Лизард, я погрузился в воду с головой. Это не помогло. Она схватила меня за волосы и выдернула. Потом поцеловала. Крепко. Но как только я почувствовал вдохновение, Лиз отстранилась. -- Эй, почему ты остановилась? -- Я обрызгал водой ее мундир. -- Потому что я так зла на тебя, что могу ненароком удавить. -- Тогда почему поцеловала? -- Потому что люблю тебя -- и не хочу, чтобы ты забывал об этом. А сейчас я готова задать тебе чертей. Лиз начала стягивать с себя одежду. Я смотрел на нее с нескрываемым интересом. -- Если черти выглядят так, то я выбираю преисподнюю. -- Я еще не начала, -- предупредила она. -- И ты тоже подожди. Она шлепнула меня по руке и шагнула в ванну. Я сел, чтобы освободить для нее место. -- Выключи эти пузыри, -- приказала она. Несколько секунд мы молчали. Ей нужно было время, чтобы выйти из образа генерала Тирелли, а мне было нужно... насладиться зрелищем. Очень много хороших слов можно сказать о прекрасном умном рыжике без всякой одежды, только вот беда: одни слова до сих пор считаются непристойными, а другие политически неверными. Пришлось удовольствоваться сладострастными мыслями. Какая-то часть меня беспокоилась о чертях, которых она собиралась мне задать, -- но я странным образом никак не мог собраться с силами. Наверное, мне было слишком хорошо, наверное, я был слишком доволен собой. Меня охватило странное чувство. На модулирующей тренировке Форман называл его состоянием абсолютного умиротворения -- когда кажется, что все в порядке, что Вселенная и все в ней устроено так, как надо. "Вселенная совершенна, -- говорил тогда Форман. -- Ей не важно, что о ней думает каждый из вас. Как только вы соглашаетесь, что весь механизм работает так, как полагается, вы сразу начинаете избавляться от всего лишнего, что сводит вас с ума. Жизнь в состоянии умиротворения позволяет оперировать во Вселенной, избегая вступления с ней в спор*". Когда он сказал об этом впервые, я не уловил в его словах никакого смысла. Да, и до сих пор бывали моменты, когда я это не воспринимал, но, как только доводилось хоть ненадолго испытать это чувство, я начинал все понимать. Трудно представить, сколько я потратил времени, споря с реальностью. Но надо постоянно учиться принимать вещи такими, какие они есть, и тогда появляется возможность заниматься настоящей работой. Как бы то ни было, но по поводу бедного майора Бел-луса я по-прежнему испытывал удовлетворение. Я поступил правильно и не собирался оправдываться. И кроме того, поцелуй Лиз был важным знаком; она явно хотела сказать: "Не злись на меня". Даже если она и сотрет меня в порошок, она все равно останется единственным человеком на Земле, который может это сделать -- - потому что я люблю ее. Лучше умереть, чем потерять ее. Иной раз мысль о том, что Лиз любит меня, не давала мне развалиться на куски. Она призналась, что порой испытывает такое же чувство. Несмотря на ее подчеркнутую жесткость для всего остального мира, несмотря на вызывающую демонстрацию своей значительности, над которой я любил подшучивать, мы оба знали, как мы на самом деле ранимы. Лиз знала почти обо всем, что пришлось пережить мне. А я знал кое-что из того, через что прошла она. Ерунда, что такие вещи закаляют. Это не совсем так -- просто ты учишься идти дальше, даже когда кровь из душевных ран все еще капает на пол. Большая часть из того, что мы делали вместе, позволяла нам зажимать раны друг другу и продолжать делать свое дело. Если бы я хотел поволноваться, то мог бы завязать хороший узел напряженности, а если при этом еще и постараться, то можно взвинтить себя по- настоящему. Потом, когда она довела бы меня до слез, мы могли бы поспорить. Мы ругались бы и орали друг на друга добрых минут двадцать или тридцать -- следя, кто сломается первым. Это была игра. Потом победитель должен был успокоить побежденного, побежденный занялся бы любовью с победителем. Забавная игра, независимо от того, победишь ты или проиграешь. И соблазнительная к тому же. Или... что, если не спросить, просто удариться в слезы и сразу перейти к извинениям? Это тоже помогало. Тогда ей пришлось бы обнять меня и успокаивать, а через какое-то время мы занялись бы любовью, и это было бы фантастическое ощущение, а после, когда мы оба почувствовали бы себя лучше, она по-матерински смотрела бы на меня, а я, сонный и смущенный, просил бы прощения за то, что я такой дурак. И она снова успокаивала бы меня, а потом мы, возможно, опять занялись бы любовью. Сработал бы любой вариант, не важно какой. Я окинул ее взглядом, и выражение лица, должно быть, выдало мои мысли. Или, может быть, передо мной сидел неодушевленный маленький розовый остров, который сразу перешел к делу. -- Забудь об этом, дорогой. Сначала -- разговор. -- А, черт. Неужели нельзя просто извиниться за все грехи и сразу перейти к искуплению? -- Нет, нельзя. Прежде я скажу тебе то, что должна сказать. -- Вид у нее был серьезный. -- Мне жаль, но это приказ президента. -- Бульк. -- Я снова ушел под воду. -- Ладно... -- Итак, начну с хороших новостей. Ты выбрал самое лучшее время: на Восточном побережье обед, на Западном -- дневная зрительская аудитория. Гавайи ты захватил перед ленчем. Австралия получила твое представление к завтраку. Общий рейтинг был очень даже ничего, так что тебе полагается кругленькая сумма за маленький боевик. Давно мы так не смеялись на этой войне. -- Э... правда? Как я выглядел? -- Неплохо. Ты действительно растешь. Модулирующая тренировка сильно тебя изменила. Ты был очень убедителен. Я чуть сама не поверила. Но я читала инструкции, поэтому разобралась лучше твоего майора, однако ты обдурил-таки парочку деятелей из Объединенного Комитета. -- Да? Ты была в Объединенном Комитете начальников штабов? Лиз небрежно кивнула. -- Вводила их в курс дела по бразильской ситуации. Передай мне шампунь. Спасибо. -- Через несколько секунд она добавила: -- Все согласились, что зрелище потрясающее. Особенно финальная сцена. Великая финальная сцена. Ты войдешь во все учебники для офицеров. -- Она выдавила немного шампуня. -- Мне показалось, что тебя все это сильно забавляло. Правда? Ее похвалы слегка затянулись и выглядели чересчур неумеренными. -- Ладно, -- прервал я ее. -- Это упражнение ты выполнила. Теперь переходи к плохим новостям. -- Плохим? -- Лиз долго и с наслаждением намыливала волосы, не обращая на меня внимания. Я начал ощущать неуверенность, и сильную. Наконец она взглянула на меня сквозь хлопья пены. -- Плохие новости заключаются в том, что это политическая катастрофа. -- Насколько серьезная? -- Хуже некуда. -- Она ополоснула волосы, тряхнув головой, откинула мокрые пряди с глаз и пояснила: -- Граждане Квебека очень чувствительны к оскорблениям. Канадская Конфедерация скорее всего согласится с ними. Мексиканцы тоже не испытывают счастья. Президент весь вечер получает ноты. Она не просто рассержена. Все это перерастает в грандиозный дипломатический скандал. -- Подробнее можно? -- попросил я. -- А то сейчас я немного тупее, чем обычно. -- Квебекцы чувствуют себя отодвинутыми. Мы пользуемся их ресурсами, а славу побед оставляем себе. -- Они жаждут славы? Могу уступить им свою долю. Проигнорировав мое замечание, Лиз продолжала: -- Мы хотели... продемонстрировать их значимость. Хотели показать, что без них просто не обойтись при военных операциях. Ну, инсценировать что-нибудь такое, что хорошо выглядело бы в вечерних новостях. Для этого к твоей операции прикомандировали майора Беллуса; предполагалось показать его с наилучшей стороны -- ведь он любимчик премьер-министра. Это помогло бы им на выборах в следующем месяце. Мы считали, что ты убережешь этого майора от любой беды. Легкое приятное задание -- и не должно случиться ничего плохого, плохого, плохого... -- Лиз покачала головой и вздохнула. -- Если ты так уж хотел шума, почему просто не швырнул гранату в Палату представителей? По крайней мере, получил бы за это медаль. -- Ты же знаешь, я не люблю хлопушки, -- сказал я. -- Кроме того, у меня ни одной не было. -- Ладно, на этот раз ты превзошел себя, дорогой. Твой маленький розыгрыш разрастается в самый крупный международный конфликт с тех пор, как вице- президент обозвала шутом русского премьера. Президент требует, чтобы тебя отшлепали. -- Она может получить даже больше -- мою отставку. В тот день, когда политика станет важнее безопасности моих людей, я уволюсь. И если политика значит больше, чем победа в войне, можешь передать ей от моего имени, что... -- Замолчи, -- прервала меня Лиз. -- Я уже говорила ей, что ты уйдешь в отставку, и она приказала не принимать ее. Но твоя задница будет выдрана. Это -- официальная порка. Если хочешь что-нибудь сказать, подожди, пока я не закончу. -- А потом можно будет немножко пошлепать по твоей попочке? -- плотоядно спросил я. -- Обсудим это позже. Покажи фокус, как языком облизывать собственные брови, тогда подумаю. Она снова принялась намыливать голову. Я терпеливо ждал, но наконец не выдержал. -- Так что же произошло? Мне объявили выговор официально? -- Нет, -- сказала Лиз. -- Просто накричали. Ты тупой и несносный выскочка, неуважительный, опасный и презренный нарушитель воинской дисциплины и оказываешь дурное влияние на рядовых и сержантов. -- Я это знаю. -- И я знаю, что ты знаешь. Я просто повторяю то, что президент приказала передать тебе; она заявила все это в присутствии начальников штабов. Ощущение было такое, будто в сердце забили кол. -- Это все? -- по-идиотски промямлил я. Если было сказано что-то еще, я должен знать. -- Нет, не все. Еще они сказали, что ты проклятый дурак, который решил покривляться перед камерой, даже не задумавшись о последствиях. - И?.. -- И -- ты хочешь еще? Они сказали, что ты не уважаешь честь мундира, скачешь, как проклятый педераст. Конец цитаты. Там было еще немало эпитетов в твой адрес, Джим. Ты уверен, что хочешь выслушать все? Теперь она кончила забивать кол и принялась его раскачивать. Я поднял руку. -- Нет, достаточно. Общая картина у меня сложилась. Скажи только одно: отставку Беллуса приняли? -- Принимая во внимание сложившуюся ситуацию -- нет. -- Вот дерьмо! -- Однако... с учетом всех обстоятельств, решили, что лучше, если отставка все-таки будет принята. Итак, да, отставку приняли. -- Великолепно. Теперь можете делать с моей задницей что угодно. Я не стану расстраиваться. -- Ты поставил в неловкое положение Соединенные Штаты. -- Ничего подобного, -- твердо сказал я. Лиз пристально посмотрела на меня. -- Ты уверен? -- Абсолютно. Я принес присягу служить Конституции Соединенных Штатов и защищать ее. Когда меня прикомандировали к Северо-Американской Администрации, я дал слово служить и защищать экологию планеты Земля. Я не нарушил обе клятвы. Может быть, это недостойный, мелкий и неблагородный поступок -- но не безответственный. Я не нарушил ни одного своего слова. -- Ладно. -- Что? И все? -- Я знала, что ты чувствуешь. То же самое я сказала и им. Но приятно услышать это от тебя. -- О-о, -- озадаченно протянул я. Должно быть, все отразилось на моем лице, потому что Лиз потрепала меня по щеке. -- Генерал Уэйнрайт не испытывает восторга ни от тебя, ни от меня, но я сказала, что ты -- мой подчиненный и я уверена в тебе на сто процентов. Я предупредила его, что, если он начнет вредить, ты выйдешь в отставку. Сначала он ухватился за это обеими руками, но я предупредила, что, если твою отставку примут, я буду расценивать это как свидельство недоверия к моей компетентности и тоже буду вынуждена подать в отставку. Генералу Уэйнрайту такой оборот не понравился, однако он далеко не дурак. Если я соберусь увольняться, президент пожелает узнать причину. -- А как же квебекцы? Лиз поморщилась. -- Делают хорошую мину при плохой игре. Что ж, пусть брешут. Они послали неквалифицированного офицера на опасное задание, и тот продемонстрировал свою неподготовленность. Мы здесь занимаемся не цирковыми ревю. Объединенный Комитет начальников штабов никогда не примирится с подобной тупостью. Майор рисковал жизнями всех участников операции, наплевав на твои советы. -- Держу пари, что генералу Уэйнрайту не хотелось это слышать. -- Он лишь сказал, что твоя обязанность -- выполнять приказы, а не отдавать их. На что я вежливо напомнила о генерале Джордже Армстронге Кастере, который не прислушался к совету своих разведчиков-индейцев, и о том, что из этого вышло1. Он меня понял. Урок, который ты преподал сегодня, слишком поучителен, чтобы наказывать тебя, однако мне пришлось обзвонить массу важных шишек, прежде чем все утряслось. -- Она начала споласкивать волосы. -- И ты, между прочим, не услышал ни слова из этого. Президент приказала мне наорать на тебя, я наорала -- и хватит об этом. Потри мне спину, пожалуйста. -- Можешь так орать в любое время, -- разрешил я. Со спины она была прекрасна. Почти так же, как спереди. Нежно, но решительно Лиз развела мои руки. -- Я же сказала -- потом. Просто займись моей спиной. Что-то в ее голосе остановило меня. -- Хорошо. Я сосредоточился на изгибе позвоночника, восхитительных маленьких позвонках, взбегающих вверх под ее нежной розовой кожей. Я начал нежно массировать каждый по очереди, демонстрируя верх мастерства. -- М-м-м, -- простонала Лиз, потом снова: -- М-м-м-м-м-м! -- Через некоторое время она мягко добавила: -- Ладно, теперь неофициальная часть. Ее даже я не слышала. Президент пригласила к телефону премьер-министра Дюбуа и дала ему нагоняй. Как осмелился он послать ноту протеста? Его офицер подвергал опасности жизни американцев. Его офицер оказался неквалифицированным и неподготовленным. От его офицера столько же пользы, как от пластикового Христа на приборной доске. Если Квебек хочет участвовать еще в каких-нибудь боевых операциях, то ему придется тщательнее готовиться к совместным действиям. И так далее в том же духе. 'Генерал Кастер (1839--1876) в сражении с индейцами при Литтл-Биг-Хорне потерял войска и погиб сам. -- Она действительно высказала все это? -- удивился я. -- Даже больше. Честно говоря, она хватила через край. -- Выглядит не очень политично. -- О, как раз политично. После отделения квебекцы так задрали нос, что с ними практически невозможно иметь дело. Этот случай сбил с них спесь. Дюбуа, наверное, проиграет выборы, что совсем не расстроит президента. Она его ненавидит. Но даже если и выиграет, все равно лицо он потерял. Нет, дорогой, хотя президент и разозлилась, как чертовка, она достаточно проницательна, чтобы обернуть это к своей политической пользе. -- Теперь я понимаю, почему ее называют Тедди Рузвельтом в юбке. -- Рузвельт носил пышные усы, -- заявила Лиз. Она снова развернулась лицом ко мне. -- Президент также просила передать тебе личное послание. -- Правда? -- Она сказала: "Поблагодарите его от меня. Так сильно я не смеялась с тех пор, как вице-президент обозвала шутом русского премьера". Послушай меня, дорогой. Я люблю тебя. Что бы там ни болтали в новостях, ты ничего никому не должен, и я не должна, и президент тоже. -- Лиз рассмеялась и добавила: -- Только на публике об этом говорить не надо. Даже президентский зонтик имеет ограниченные размеры. Позже, ночью, в тишине нашей спальни, я спросил: -- Я действительно доставил тебе массу неприятностей?. Лиз ответила не сразу, но в конце концов согласилась: -- Да. Но это хорошие неприятности, - Лиз?.. - Она повернулась на бок, чтобы посмотреть на меня. -- Мне знаком этот тон. Опять маленький мальчик. Что случилось на этот раз? -- Все время, пока мы вместе, я ничуть не сомневался, что ты любишь меня, но... никогда не мог понять почему. Лиз задумалась. -- Потому что это проще, чем не любить тебя. -- Нет, -- настаивал я. -- Не надо шутить. -- Я не шучу, Джим. Я пробовала разлюбить тебя. Однажды. И не смогла. Мы оба несчастны. Так проще. -- Она посмотрела на меня. -- Это не совсем то, что тебе хотелось услышать, да? -- Я не знаю, что мне хочется услышать. -- Я в задумчивости почесал ухо. -- Просто интересно, почему мы так подходим друг другу. -- Потому что подходим, -- ответила она. -- Мне нравится, что мы подходим друг другу. -- И? -- продолжал настаивать я. -- - Разве этого не достаточно, Джим? Она посмотрела на меня таким чистым взглядом, что мне оставалось только кивнуть и согласиться. Но этого не было достаточно, потому что я по-прежнему не понимал и по- прежнему хотел понять. Хотя иногда лучше всего оставить все как есть. Принимать то, что имеешь, и быть благодарным. Я замолчал и сконцентрировался на том, чтобы быть благодарным. До сих пор даже для квалифицированного наблюдателя не вполне очевидным является факт отсутствия относительной стабильности внутри экоструктуры заражения. Как мы уже отмечали на первой странице этого документа, хторранская экология, какой мы ее видим сегодня, изменчива и нестабильна. Под этим мы подразумеваем, что какой бы ни была окончательная ее структура, каким бы ни был характер взаимоотношений в ней -- будь то всевозможные ограничения, равновесия, взаимосвязи между симбиотическими и партнерскими структурами, между хищниками и жертвами, а также неисчислимое количество других взаимоотношений, позволяющих каждому виду существовать в своей собственной, четко ограниченной экологической нише, -- ни одно из этих взаимоотношений не существует сегодня в окончательном виде. И на основании той информации, которой мы до сих пор располагаем, нельзя делать какие-либо предположения относительно окончательной формы этих взаимоотношений. В лучшем случае, мы наблюдаем начальную стадию отчаянной борьбы в попытке достичь критического порога. Причем не просто критической биомассы, а более стратегической цели: перешагнуть порог во взаимоотношениях, что по важности намного превосходит все остальные экологические потребности. Цель заключается не в экспансии ради экспансии, а в экспансии ради достижения стабильного воспроизводства, то есть состояния, позволяющего и способствующего конечному успеху многих взаимосвязей, которые и составляют хторранскую экологию. Осознание данного конкретного обстоятельства и позволяет нам сделать следующий поразительный вывод. То, что мы наблюдали до сих пор, пока не является экологией. Это нельзя расценивать даже как плацдарм будущей экологии. То, о чем свидетельствуют задокументированные данные, лишь первая волна заражения биологическими инструментами, которые создадут новые инструменты. Те, в свою очередь, создадут следующее поколение инструментов, которые в конечном итоге позволят адаптировавшейся хторранской экологии навсегда утвердиться на планете Земля. То, что мы наблюдаем, является процессом адаптации и эволюции, ускоренным в миллионы раз. Этот процесс неслучаен. Он предусмотрен в механизме заражения для того, чтобы экология-завоеватель была способна преодолевать те биологические препятствия, которые могут встретиться или развиться в захваченном ею мире. То, что можно предложить в качестве желательных на будущее мер и средств для сдерживания и контроля ситуации -- если сдерживание и контроль еще возможны или даже желательны на фоне происходящих событий, -- к сожалению, выходит за рамки данного исследования. В действительности, учитывая ограниченность на сегодняшний день наших возможностей, вероятно, никакое исследование не даст ответа на этот вопрос. Адресуем читателя к Приложению II, где с учетом временного фактора и наличных ресурсов оценивается эффективность усилий человечества по предотвращению перехода хторранской экологии в стабильное состояние. Также адресуем читателя к Приложению IX, где в качестве дополнения напечатан отражающий особую точку зрения доклад, в котором рассматриваются возможные формы сосуществования с хторранской экологией в целях сохранения человечества. Настоятельно рекомендуются дополнительные исследования в этом направлении. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 6. СЕСТРЫ Все оскорбления имеют в основе одно общее. Все это -- вариации на тему: "Мой оргазм лучше твоего оргазма". Соломон Краткий У генерала Уэйнрайта были свои методы. Нельзя стать генералом, не будучи одновременно сукиным сыном. Я это обнаружил, когда пришел на совещание. То посылаемую, то откладываемую бразильскую экспедицию готовили в очередной раз. По-видимому. Но как бы то ни было, всех нас снова собрали в зале планирования. Не успел я перешагнуть порог, как ко мне рысью подлетел Данненфелзер, адъютант генерала (и официальный вылизыватель генеральского геморроя). Я поискал глазами Лиз. Мы не виделись уже два дня. Она пропадала на совещаниях. А потом -- снова на совещаниях. Мне просто хотелось сказать ей, как я скучаю без нее. -- Ваш экземпляр инструкций, пожалуйста, -- злорадно потребовал Данненфелзер, протягивая руку. -- Я его должен у вас забрать. -- Простите? -- Не знаете? Вам закрыли допуск. На ваше место взяли другого человека. Он нетерпеливо прищелкнул пальцами. Я взял адъютанта за тонкое, почти дамское запястье и заломил кисть вверх. -- Не смей щелкать на меня своими пальцами, ты, мелкий пакостник. -- Смотри, какой крутой, -- холодно заметил он, но кисть в моем захвате расслабил. Я отпустил ее, не став ломать. Он отдернул руку и злобно посмотрел на меня. -- Вы закончили? Теперь я могу забрать у вас инструкции? -- Я думаю, что ты можешь сделать "крутом" и "шагом марш". Генералу Тирелли не очень понравится... -- Вам платят не за то, чтобы вы думали, а за выполнение приказов. Инструкции! -- повторил он. -- Я отдам их только тогда, когда увижу письменное распоряжение. И получу расписку. Данненфелзер уже листал бумаги в своей папке. -- Вот приказы. -- Он передал их мне. -- А вот расписка. -- Пока я остолбенело разглядывал документы, он выдернул книжку инструкций у меня из-под мышки. Быстро пролистал ее, словно пересчитывая страницы, потом выжидающе взглянул на меня. -- Подписывайте. Я заберу оригинал, у вас останется копия. Я начал шарить по карманам в поисках ручки. Данненфелзер предложил свою. Я сделал вид, что не заметил, и вытащил собственную ручку -- и в этот момент через противоположную дверь вошла Лиз. Вид у нее был разъяренный. Я немедленно направился к ней. Данненфелзер семенил позади, злобно брызгая слюной. -- Подпишите, черт вас возьми, расписку, Маккарти! -- Тебе известно, что здесь происходит? -- вместо приветствия сказал я Лиз, тыкая большим пальцем в направлении слизняка. -- Этот мелкий жулик говорит, что меня заменили. Она посмотрела через мое плечо на Данненфелзера. -- Вы не могли подождать, пока я сама не скажу? -- Она взглянула на расписку. -- Подпиши это, Джим. Ее тон был не на шутку печальным. Я быстро расписался и брезгливо сунул бумагу назад. Данненфелзер зарысил прочь. -- Не говори ни слова, -- подчеркнуто отчетливым голосом произнесла она. Потом более человеческим тоном добавила: -- Я хочу тебя познакомить с новым офицером по науке Дуайн Гродин. И только сейчас я заметил, что Лиз не одна. Позади нее стояло... существо. Комковатая блондинистая картофелина с землистой кожей и бессмысленной улыбкой. У нее были несимметричные, широко расставленные голубые глаза, выпяченные толстые губы (шрам, опоясывающий верхнюю губу, свидетельствовал о сложной операции по исправлению волчьей пасти) и плоский лоб, нарушающий и так неестественную форму головы, похожей на большой палец. Очень коротко, почти под ноль, подстриженную черепную коробку закрывала клетка из блестящей проволоки и толстых штырей -- вся конструкция напоминала велосипедный шлем. Я видел в книгах аппарат для расширения черепа, но на живом существе -- впервые. Я поймал себя на том, что беззастенчиво глазею на нее. -- Привет, Шим, -- произнесла Дуайн и помахала толстой рукой-обрубком. Ее голос напоминал хриплый свист, между зубами были неравные промежутки, а изо рта летели брызги слюны, когда она говорила. Она схватила меня за руку и больно стиснула. Ее ладони были теплыми и липкими. Мне захотелось выдернуть руку и вытереть ее. Я вопросительно взглянул на Лиз, -- Дуайн подключена к шести компьютерным сетям общего пользования, трем военным и обоим коллоквиумам по заражению, -- пояснила Лиз. -- Как бы ты ни был хорош, Джим, считается, что Дуайн обладает способностями, которые делают ее более подходящей для этой операции. По тону Лиз я понял, что она повторяет чужие слова. Генерала Уэйнрайта, наверное, или Данненфелзера. Хотя какая разница? -- Значит, я отстранен от операции? -- Если ты подашь рапорт о переводе, я его подпишу. Но я надеюсь, что ты останешься. -- В ее глазах отсутствовало всякое выражение. Порой я не мог понять, о чем она думает. Сейчас наступил как раз такой момент. Я почувствовал себя брошенным. -- В каком качестве? -- медленно спросил я. -- Помощника Дуайн. Я снова посмотрел на Дуайн. Казалось, она рада находиться здесь. Хотя, черт возьми, она, наверное, рада находиться где угодно. Все дауны, которых я встречал, отличались неизменной жизнерадостностью. -- У меня н-никогда раньше н-не б-было п-помощни-ка, -- гнусаво прошепелявила она, выговаривая слова медленно, почти мучительно. -- Если я сделаю к-ка-кую- нибудь ошибку, н-надеюсь, вы п-поправите меня. Потрясающе! Наверное, моя реакция была слишком очевидна. -- Я не г-глупая, -- сказала Дуайн. -- Вам не нужно беспокоиться об этом. -- Она постучала по проволочному шлему. -- У меня п-памятъ девятого к-класса и п- пол-номасштабный м-мультипроцессор. Од-днажды я играла вслепую с т-тремя гроссмейстерами и у всех в-выиграла. Я справлюсь с этой работой. Мне известно о хторранском заражении больше, чем кому-либо на планете. Даже вам. Я все знаю о вас. Вы -- Джеймс Эдвард М-маккарти. Я держу все ваши отчеты в голове. Вы очень с-способ-ный. Надеюсь, вы согласитесь работать со мной. Некоторые люди чувствуют себя н-неловко, работая со м-мной, потому что у меня синдром Дауна и п-потому что я ношу этот аппарат; они не знают, как себя вести со мной -- как с умной или как с недоумком, или и так и эдак одновременно; н-но я не думаю, что вы разделяете подобные п- предрассудки. Я надеюсь, вы б-будете видеть во мне только личность, п-правда? -- Э... -- Я наконец высвободил руку из ее влажных сосисок. -- Прошу меня извинить, но я... -- Я посмотрел на Лиз. Она хмурилась. -- Я не знаю, что и сказать. -- П-просто скажите, что останетесь. П-пожалуйста. Лиз кивнула, почти незаметно. Она тоже хотела этого. -- Даже не знаю. Я должен подумать. Я знал, чего мне хочется -- пойти, не обрачиваясь, к двери. Это было тщательно продуманное унижение, наказание. Генерал Уэйнрайт, должно быть, заливался идиотским смехом, придумав это. Я почти наяву слышал его слова: "Мы покажем этому голубому янки-еврейчику! Если он захочет остаться в экспедиции, то пусть лижет зад дебилке. Ха! Он слишком гордый, чтобы остаться. А если он попытается уйти, его мамочка вывалит на него тонну своего дерьма. Да, сделайте это, Данненфелзер. Маккар-ти думает, что он мастак мстить? Погодите. Я покажу ему, что такое настоящая месть. Он хочет играть в игры? Вот пусть и поиграет". И что скажет Лиз, я тоже знал: "Знаю, как это больно, Джим, но ты мне нужен. Ты нужен экспедиции. Покажи им, что ты выше этого. Не уходи. Именно этого они и ждут от тебя. Это попадет в твое личное дело, и они воспользуются случаем продемонстрировать всем, что ты не способен работать в коллективе. Не позволяй себе выказать свою злость..." Вот-вот, заткни вулкан пробкой. Гродин что-то говорила, смущенно хихикая. М-мне не сказали, что вы т-такой симпатичный. Она и в самом деле покраснела. - Э... О Господи, ну почему я? -- Послушайте, м-м... вы здесь ни при чем, но сейчас я немного расстроен. Прошу меня простить. Я взглянул на Лиз и беспомощно покачал головой. Самое время прогуляться вокруг квартала. Только едва ли найдется такой большой квартал, чтобы успели перегореть моя ярость и растерянность. Лиз вышла за мной в коридор. Там маячили несколько секретарей и адъютантов. -- Джим... -- начала она. Я поднял руку. -- Не надо. Я все знаю. Ты сделала все возможное, однако политические интересы и так далее, и тому подобное поставили тебя в безвыходное положение. Ты, конечно, могла бы настоять на своем, пойти к президенту, но тогда ты использовала бы все свои возможности и в следующий раз, когда тебе действительно потребовалось бы заступничество, могла бы получить в ответ затрещину. Мы должны разбираться, какая драка заслуживает того, чтобы в нее вмешиваться, правильно? Я прав? По ее лицу я понял, что прав. Я почувствовал себя преданным. Ярость поднималась во мне как кипящая лава. И медленно я начал: -- Я зад отсидел над этими инструкциями -- чтобы каждый участник экспедиции был полностью подготовлен. У меня даже язык не поворачивается сказать, как бывает больно, когда тебя вышвыривают подобным образом. Я действительно зол. Мне хочется отплатить им той же монетой. Хочется убить кого-нибудь. Они не имеют права... Я остановился, чтобы перевести дыхание. При этом поднял палец, показывая, что еще не закончил. И начал снова, на этот раз ровным, спокойным тоном: -- Положим, я мог бы заявить, что это мелко с их стороны, но ты с таким же успехом ответила бы, что с майором Беллусом я поступил еще более мелко, так что, возможно, все честно. Но это не облегчает боль. Если я поступил правильно, ты должна была защитить меня, а не играть в очередную политическую игру. Сейчас ты ничего не можешь ни сказать, ни сделать, чтобы выдернуть жало. Знаешь, что я собираюсь сделать? Я собираюсь пойти домой и разморозить один из тех бешено дорогих бифштексов, которые мы приберегали для особых случаев. И буду обжаривать его паяльной лампой до тех пор, пока он не станет именно таким, какой мне нравится -- сырым внутри и с обугленной корочкой. Потом я сяду с ним и большим бокалом пива на балконе и стану смотреть на закат. Это очень символично -- наблюдать, как заходит солнце над планетой Земля. Я собираюсь выяснить, сколько пива в меня влезет и сколько времени пройдет, прежде чем полегчает. Если уж довелось, почему бы не позволить себе позлиться от души? Лучше честно перекипеть, чем "выходить из процесса озлобления". И я собираюсь заняться этим в одиночку Мне доставит удовольствие быть самим собой, когда рядом никто не стоит и не подсказывает, что я должен делать, а чего не должен, как я должен поступать и почему. Слишком долго меня использовали. Слишком долго мною манипулировали. Теперь с этим покончено. Теперь все позади. Я рисковал своей задницей -- мне. сказали спасибо? Меня наградили как эксперта? Нет -- наказали за то, что я прав. Мне наплевать, сколько мегабайт и мегагерц запаковано в чердаке мисс Гродин, у меня есть кое-что, чего нет у нее, и это кое-что в тысячу раз ценнее. У меня есть полевой опыт. Я знаю контекст заражения, потому что жил в нем. Мне хотелось бы пожелать вам удачи в Бразилии, дорогая. Она ой как понадобится. Даже потребуется нечто большее, чем удача, потому что там не будет меня, чтобы защитить вас. Я люблю тебя, но не думаю, что кто-нибудь вернется. Маленькая шутка генерала Уэйн-райта, по сути, ваш смертный приговор. Лиз сохраняла бесстрастие на протяжении всего моего монолога. Но в финале она была потрясена. -- Джим, ты не можешь так думать. -- Могу и думаю. Я считаю, что генерал Уэйнрайт хочет, чтобы вся экспедиция провалилась в тартарары, только бы мы с тобой были наказаны. Что ж, ладно. Я останусь дома, но если я прав и ты не вернешься, я убью его. Она резко выдохнула, демонстрируя отвращение. -- Я вижу, что с тобой в таком состоянии без толку разговаривать. -- Правильно. Это говорит моя боль. Настоящий я отключен. Приходи, когда я снова размякну и стану удобен для манипулирования. Сделай одолжение. Нет. Либо раз и навсегда прими меня как гнусного сукина сына, либо не принимай совсем. Я не хочу двусмысленностей. -- По крайней мере, честно, -- подвела она итог, повернулась и пошла в зал планирования. Дерьмо! Потребуется нечто большее, чем шоколадка и цветы" чтобы залатать эту брешь. А я больше не мог позволить себе шоколад и цветы. Проклятье. Проклятье. Проклятье. Проклятье. Я поднял голову. В дверях стояла Дуайн Гродин. Ее глаза были полны слез. Она все слышала -- с начала и до конца. -- Я д-думала, вы хороший ч-человек. Г-генерал Ти-релли г-говорила, что вы х-хороший. Но в-вы п-плохой. В-вы г-г-грязная, в-вонючая, г-глупая к-крыса. П- по-шли в-вы к ч-черту. Она повернулась ко мне спиной и потопала вслед за Лиз. Потрясающе! Какая неприятность следующая? Я повернулся -- передо мной стоял самодовольно ухмыляющийся Данненфелзер. Он начал аплодировать. Медленно, издевательски. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Пропади все пропадом. Я перестал сдерживать отвращение, насмешливо покачал головой и хмыкнул. -- А вот и старина Рэнди Данненфелзер снова пытается схватить триппер. -- И хотел было с презрением отвернуться. -- Не заноситесь слишком высоко и не старайтесь казаться мужественным со мной, мисс, -- произнес он игривым тоном и шагнул ко мне. Запах его парфюмерии был невыносим. -- Вы ведь просто еще одна зазнавшаяся сестренка. Он намекал на обстоятельства настолько давние, что они уже стали историей. И тем не менее это не его собачье дело. К черту! Не желаю быть просветленным. К черту самоконтроль. К черту вежливость. Я сгреб его за воротник и оторвал от пола. Прекрасное испытываешь чувство, когда совершаешь какое-нибудь насилие. Мы были неприятно близко друг от друга, нос к носу. Достаточно близко, чтобы поцеловаться. -- Позволь кое-что объяснить тебе, -- сказал я, выплевывая слова ему в лицо. -- Ты и я не можем быть сестрами. Мы никогда не были сестрами. -- И слава богу, -- прохрипел Данненфелзер. -- Такое облегчение для мамочки. Он попробовал вырваться, я сжал его крепче, и он сдался, опустив руки по швам и ожидая, когда мне это надоест. Его глаза были широко раскрыты, но он не отводил их, не дрожал. Некоторое время мы с взаимной ненавистью сверлили друг друга взглядами, потом я резко отпустил его. Данненфелзер одернул мундир и окинул меня ледяным взглядом. -- Единственная разница между нами, -- фыркнул он, -- заключается в том, что я не стыжусь того, кто я есть. Можете воображать себе что вам вздумается, капитан Ханжа, но то, что вы трахаете Лиз, не делает вас мужчиной. -- Разница между тобой и мной, Рэнди, -- холодно сказал я, -- лежит за пределами твоего понимания. Мы находимся друг от друга на расстоянии световых лет. -- Тут меня взяла злость. -- Начнем с того, что моя сексуальная жизнь не определяет моей сущности. Он недоверчиво хмыкнул, но я еще не закончил. -- Ты -- не более чем липкий салонный педик, подкатывающий писсуары и падающий на колени при звуке расстегиваемой молнии. И ты имеешь сверхнаглость считать, что твои тайные сексуальные пристрастия чем-то роднят нас. Такого не может быть даже в твоих самых диких кошмарах! Пропасть между сексом в твоем понимании и истинной связью настолько глубока, что тебе потребуется пересадить мозги, чтобы понять это. Ты и я не имеем ничего общего, и никогда не забывай об этом. Под напором моей ярости Данненфелзер было растерялся, но быстро взял себя в руки. Он скривил губы и одной очередью выпалил: -- Рад видеть, как работает модулирующая тренировка. Она сделала вас намного сострадательнее и просветленнее. Я имею в виду, что вы привыкли быть настоящей жопой. Он снова одернул мундир; его ручонки напоминали голых розовых пауков. Он резко повернулся и быстро зашагал по коридору. Ну, кого еще оскорбить? Вокруг больше никого не было. Вот и сбылась моя мечта. Я остался один. Волочащееся дерево является живым ответом на вопрос: может ли дерево передвигаться? Ответ: да, может, но только тогда, когда оно превращается в животное. Количество энергии, необходимое даже для простейших движений, требует совершенно иного уровня обменных процессов. Растения, насколько мы их знаем, не способны быстро производить и потреблять необходимую для мышечных движений энергию. Просто химические процессы в растениях протекают слишком медленно. Чтобы растение получило способность передвигаться, оно должно иметь не только необходимую для этого мускулатуру; нужен еще метаболизм, соответствующий этой мускулатуре, то есть способный производить, накапли-вать и расходовать гораздо большее количество энергии, чем может быть получено в результате обычного фотосин-теза. Соответственно, растение, способное двигаться, бу-дет вынуждено приобрести какой-нибудь механизм для поедания других растений, а возможно, даже животных, которых оно сможет ловить. Чем большую подвижность будет обнаруживать растениеподобный организм, тем больше он будет нуждаться в некоем эквиваленте животного метаболизма и процессах, необходимых для его поддержания. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 7. ЭКОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ Молодым бываешь лишь однажды, а вот неполовозрелым можно оставаться вечно. Соломон Краткий Я не пошел домой. Я был слишком зол. А когда я зол, толку от меня никакого. Я вспомнил, что однажды сказал мне Форман на модулирующей тренировке. "Раз уж тебе хочется позлиться, что ж, валяй -- это тоже способ жить в этом мире. Но если злишься, то, по крайней мере, используй свою злость конструктивно. Сходи с ума там, где это пойдет на пользу". Хорошая мысль. Я злился не на Лиз. Я сходил с ума от того, что меня лишили возможности сделать что-нибудь такое, что нанесет вред червям. Отлично. Итак, все ясно как божий день. А раз я это понимаю, значит, у меня по-прежнему остается возможность что-нибудь совершить. Я пошел к координатору операции и заставил ее включить в план повторную разведку той же территории. Что-то убило того червя, и я хотел знать, что это было, как все случилось и почему. Если где-то бродит что-то убивающее червей, я хочу подружиться с ним, узнать мотивы его поведения, а если это невозможно, то хотя бы получить автограф. Незачем брать весь конвой. Я планировал только смотаться туда и обратно. Хватило бы двух машин с экипажами по шесть человек. Если одна сломается, другая вместит всех. Как только приказы выползли из принтера, я направился в казарму за своим верным отделением. Как я и предполагал, они были заняты самым разумным для солдата на войне делом -- спали. Однако не успел я сделать и пары шагов от порога, как Лопец завопила: -- 'ление, 'дъем! Они скатились со своих коек с автоматизмом машин. -- Марано, Лопец, Рейли, Зигель, Уиллиг, Локи, Вала-да, Дитлоу, Навроцки, Бендат, Бреверман... А где Уолтон? -- . Снова висит на телефоне, сэр. -- Ладно. Мне нужны двенадцать добровольцев. Дело не очень опасное, хотя наверняка обещать это не могу. Я хочу вернуться на старое место и осмотреть его так, как нам полагалось бы это сделать сразу. Только на сей раз без всяких чертовых нянек. Обычная разведка. Я хочу выяснить, что убило червя. -- А, к дьяволу, -- махнул своей мохнатой лапой Зигель. -- Я не собираюсь жить вечно. Включите меня. -- Да, и меня тоже, -- проворчал Рейли. К ним присоединились Марано и Лопец -- и все остальные. Они сдобрили свое согласие обычными непристойными шутками и стали собирать оружие и экокос-тюмы. Лопец отвечала за снаряжение экспедиции, в помощники ей я назначил Рейли. Локи и Валада готовили бронетранспортеры, Бреверман должен был позаботиться о материально-техническом обеспечении. Бендат занялся вооружением, а Навроцки -- провиантом. На роль специалиста по этой операции я выбрал Уиллиг -- это означало, что ей предстоит работа с информацией. Она с ненавистью посмотрела на меня, однако уже загружала в? компьютер контрольный перечень. Тем временем у меня были свои дела. На ходу перехватив стул на колесиках, я бросил его себе под зад и, шлеп-: нувшись на него, покатил к терминалу, еще издали выкрикивая команды. Менее чем за четверть часа я составил план операции -- точно такой же, как раньше. Вызвал стандартную программу обеспечения (снабженную набором защитных макрокоманд, которые я когда-то записал сам), подождал, когда в Зеленых Горах закончат ИЛ'-ана-лиз, недоверчиво хмыкнул при виде границ предполагаемого риска, но приказы тем не менее подписал. Девяносто минут спустя мы были в воздухе, а еще через девяносто минут -- снова на земле, в Северо-Восточной Мексике. Бронетранспортеры прогрохотали вниз по аппарели, транспортные машины вертикального взлета с шепотом поднялись в воздух, и мы снова с хрустом катили по красной вощеной корке хторранского заражения. Солнце цвета охры стояло еще высоко, а день был подернут дымкой красной кирпичной пыли. Ветра, чтобы развеять ее, почти не было. Мы имели в запасе по меньшей мере шесть часов светового времени, весь завтрашний день и большую часть послезавтрашнего. Если за три дня мне не удастся найти ответ -- или хотя бы какой-нибудь ключ к разгадке, -- то, скорее всего, я не найду его совсем. По крайней мере, в этом рейде. Я залез в переднюю башню и стал изучать пейзаж. ИЛ -- Интеллект Летический. Складки холмов, словно прыщи, покрывали пятна и полосы гниющей растительности -- отталкивающее зрелище. Невольно пришла мысль о язвах на сгорающем в лихорадке теле зачумленной жертвы. Некоторые из этих растений жили лишь для того, чтобы умереть, удобрив собой почву для следующего поколения. Даже сквозь фильтры мы чувствовали их запах -- сладковатый, перезрелый смрад раковой опухоли и фруктовой гнили. Тошнотворно приторный запах обладал свойством наркотика, ничто больше не казалось реальным в этом кошмарном мире. По общему переговорному каналу послышался голос Зигеля; -- Эй, э... что именно мы разыскиваем, кэп? Я ответил не сразу. Этот же вопрос сверлил мой мозг. Наконец я сказал: -- Как вам известно, существует теория, что черви -- лишь ударный отряд, нацеленный на то, чтобы подавить наше сопротивление. Так сказать, чистка трущоб. Когда черви возьмут население планеты под контроль, тогда мы увидим следующий этап вторжения. По этой теории то, что придет следом за червями, будет стоять выше их в пищевой цепи. -- Вы имеете в виду, что мы ищем что-то настолько серьезное, что оно способно сожрать взрослого червя? О-хо-хо... -- Это -- только одна из гипотез. Множество других ученых считает, что если цель заражения -- создание стабильной экологии, то в этом случае она должна иметь собственные ограничения и равновесия. А значит, в каждый без исключения вид, который мы наблюдаем, встроен внутренний контролирующий механизм -- нечто вроде биологического губернатора. Проще говоря, как только вид размножается слишком сильно, пробуждается или включается что-то еще. Это как бы слегка напоминает семнадцатилетний цикл саранчи. Как только создаются подходящие условия, это что- то начинает уничтожать червей. Я считаю, что выяснение этого -- чем бы оно ни оказалось, могло принести пользу. -- Все верно. Я так и думал. Мы ищем что-то достаточно серьезное, чтобы сожрать взрослого червя. Спустя некоторое время открывающийся из башни вид стал угнетающим. Я не мог больше смотреть на отвратительные красные холмы и, свалившись вниз в командный отсек, вытер со лба пот, обнаружив, что насквозь промок. Капли пота щекотали шею. -- Что-нибудь не в порядке с кондиционерами? -- спросил я. Уиллиг отрицательно покачала головой. -- Это на всех так действует, разве вы забыли? Я промолчал. Она права. Устроившись поудобнее на командирском сиденье -- в своем информационном гнезде, -- я снова начал просматривать записи со спутника, уже в... надцатый раз. Беда с этим космическим наблюдением заключалась в том, что существовало столько различных способов расшифровки кадров, столько разнообразных фильтров и увеличивающих разрешение приспособлений, столько возможных вариантов, что разобраться в них было в такой же мере искусством, как и профессией. Нам не хватало подготовленного персонала, и как бы ни были хороши машины летического интеллекта, они пока не обладали способностью наводить интуитивные мостики. ИЛы могли выдать статистические вероятности, определить направление поиска -- хотя недавно я слышал, что сейчас работают над тем, чтобы добавить им и эту способность. Разрешение наиболее поздних кадров было хорошим -- словно мы смотрели с крыши десятиэтажного здания. Еще дома я загрузил в память танка аэронаблюдения за последние шесть месяцев -- этого должно было хватить с лихвой. Я вызвал кадры последней недели и наблюдал сверху, как пять наших машин приближаются к мертвому червю, осматривают его и едут дальше. К сожалению, начиная с этого момента обратное во времени сканирование не принесло почти никакой пользы. Лохматая полоса облачности -- самая южная оконечность шторма над заливом, так и не дотянувшего до урагана, -- прошла над побережьем Мексики и закрыла интересующий нас район. До появления облаков мертвого червя на земле не было. После -- был. Смерть настигла хторра скорее всего на рассвете; согласно записи в бортовом журнале операции температура внутренностей трупа, когда мы его осматривали, все еще была на несколько градусов выше температуры полуденного воздуха. От чего бы он ни погиб, смерть наступила не раньше, чем за шесть часов до обнаружения. Снова спутниковая съемка... В подтверждение моей гипотезы ИЛ-восстановленные изображения, полученные при помощи инфракрас-, кого сканирования и увеличения разрешения в ультрашироком спектре, предполагали, что непосредственно перед рассветом в этой точке произошло какое-то событие. Был зарегистрирован всплеск активности в инфракрасной области спектра плюс специфические короткие и сильные импульсы электромагнитного излучения, которые иногда испускают черви во время множественного общения -- они напоминали свист атмосферных помех при настройке радио. Значит... покойный червь -- назовем его Джоном Доу -- несомненно встречался здесь с несколькими другими червями. Хотя встречался ли? Данные свидетельствовали о возможности общения, но не доказывали его. Предположим, что поблизости есть другие черви. Где они теперь? Угрожает ли опасность им? И в каких отношениях они находились с Джоном Доу? Ничего себе вопросики -- все, что мне сейчас требовалось, это плащ с поясом, шляпа и окурок сигареты, прилипший к нижней губе. Еще вопрос: сколько всего червей встретились? Оценка со спутника была приблизительной. Менее шести. Более двух. Три больших червя? Пять маленьких? Я склонился над клавиатурой, бормоча и набирая команды. На дисплее сменялись кадры. Если черви, то где-то рядом должны быть их гнезда. Поищем для начала в десяти километровом радиусе. Смотрим внимательно, нет ли где расположенных по кругу сооружений или циркулярных структур. Чего-нибудь такого, что может оказаться зародышем мандалы... Ищи червей. Сканируй вперед во времени и назад -- не происходит ли где крупных подвижек... Есть! Запись показала трех червей. Не очень больших... следующих за четвертым. Они двигались в направлении события, происшедшего под облаками, в результате чего один остался лежать мертвым. Гм-м, откуда же взялись эти черви? Из одного гнезда? Я набрал следующую команду: проследить за хторрами обратно во времени. На этот раз ждать пришлось дольше. Черви пришли с северо-запада, но их происхождение так и осталось неясным. Ладно, попробуем по-другому. Смести-ка центр поисков, увеличь радиус и снова просканируй местность. Ищи гнездо. Тик-тик-тик. ИЛ-машины оценивали вероятности. Простите, на окружающей территории гнезд нет; теперь проверка циркулярных аномалий... Ого! Необычная картинка: циркулярное расположение волочащихся деревьев всего в нескольких километрах к северо-западу от места смерти Джона Доу. Зародыш мандалы? Могут ли гнезда располагаться под деревьями?.. Сукин я сын! Это та роща. Та самая, которой я запугивал майора Беллуса, пока он не навалил в штаны! Я должен был сообразить... На земле это не столь очевидно, а вот с воздуха ошибиться невозможно. Несмотря на это, я чувствовал себя круглым идиотом. Пришлось напомнить себе, что в то время я был занят другим делом. Хорошо... Я быстро набрал команду: просканировать движение деревьев. Пришлось подождать, пока ИЛ-машины пропустят через себя данные за шесть месяцев. Ничего... Деревья сидели на одном и том же месте, по крайней мере, полгода. Ого! Это ненормально. Однако невероятный факт светился на экране. Эти волочащиеся деревья пустили корни и оставались на месте. ИЛ-машине придется подождать, пока будет получен доступ в архив в Зеленых Горах, чтобы она могла проанализировать всю имеющуюся в наличии историю этого региона. А тем временем можно проверить корреляции между другими вещами. Она начала совмещать разновременные кадры -- что еще двигалось на местности? Начали накапливаться неопровержимые свидетельства. Черви. Тропы червей. И характерная для них топография. Повторяющиеся картинки семьи хторров, безнаказанно появляющейся и исчезающей в роще волочащихся деревьев. Таким образом, рухнула моя теория об убийстве Джона Доу квартирантами. Или все-таки ими? Тот факт, что хторры ползали туда-сюда, необязательно свидетельствовал о том, что любой червь может безнаказанно войти в радиус волочащегося дерева. Может быть, в данном случае возникли некие партнерские взаимоотношения? Маршруты этих хторров определенно совпадали с типичной топографией передвижений червей возле своих гнезд... Гнезда под рощей волочащихся деревьев? А почему бы и нет? Проклятье! Это следовало обнаружить еще до начала операции! И обнаружилось бы, если бы под рукой оказался опытный специалист. Но слишком много дел не доводилось до конца из-за недостатка квалифицированного персонала. Одна из больших ИЛ-машин в Атланте или Флориде заметила бы это, если бы кто-нибудь догадался ее спросить. Но большинство ЧАРЛИ' так загружено попытками создать модель основных характеристик заражения, что они, возможно, не обратили бы внимания на то, как притираются друг к другу его более мелкие детали. Меня мучили сомнения, не ошибаемся ли мы, -- что, если настоящий ключ к пониманию хторранской экологии лежит на земле, среди всех этих личинок, жучков, хторранских ягод? Может быть, мы просто не там ищем? Я больше не принимал на веру то, что кто-то где-то уже разрешил эти проблемы. Самому виднее. Да, люди занимаются своей работой, но все они, как и я, ловчат изо всех сил. Тебя продвигают по службе, ты учишься навязанной тебе работе, или заново изобретаешь ее, или бежишь вперед сломя голову -- только бы никто не заметил, что нет никаких результатов. Ты держишь пальцы скрещенными и надеешься, что в очередной раз пронесет. И все скопом неистово молятся, чтобы критические ситуации разрешились благополучно. Это крайний случай обучения -- непосредственно в процессе работы. Если ты выжил, значит, все сделал правильно. Но никого в общем-то не тренировали -- во всяком случае, так, как положено. Не было времени. Даже моди не хватало и они запоздали. Сердцевинная группа была слишком мала. А нам требовалось, чтобы наутро все человечество проснулось переподготовленным. Не было человека, правильно понимающего работу, которую ему приходится выполнять. Недостаточно просто взять на себя ответственность, нужно еще натренироваться ею пользоваться. Надо научиться думать над своей работой. К несчастью, слишком много ключевых постов занимали люди, подобные майору Беллусу. 1 Человеческий Аналог Репликационного Летического Интеллекта. Это было настоящее несчастье. Сообщество ученых мозгов, которому следовало взяться за решение этой проблемы, развалилось еще в период первых эпидемий, и с тех пор его так толком и не восстановили. Оставалось только надеяться на мощь искусственного интеллекта. Возможно, в один прекрасный день ИЛы смогут мыслить, а не просто синтезировать. А до тех пор человеческий разум по-прежнему остается незаменимой частью процесса. Я не знал, располагаем ли мы достаточным количеством мозгов, думающих в правильном направлении, но, совершенно точно, чертовски мало находилось их там, где в них действительно нуждались. Несмотря на применение все более сложных и все более совершенных ИЛ-машин, несмотря на охват почти всей планеты датчиками с дистанционным управлением, несмотря на усовершенствованные приборы наблюдения и целые сети сбора информации, несмотря на огромное количество чисто мозговой энергии, прилагаемой к решению главной проблемы... все эти мозги будут работать целиком и полностью вхолостую до тех пор, пока кто-нибудь не сумеет правильно сформулировать вопросы. Это и есть реальное знание, без которого не выиграть войну. Знание правильных вопросов. Приложение умственной энергии там, где она даст наибольший эффект. Мы создали самую мощную в мире сеть ИЛов, нацеленную на решение проблемы. Около семи сотен ЧАРЛИ были объединены во всемирную сеть прикладного интеллекта, а с конвейера продолжали сходить новые машины со скоростью одна штука в неделю. Объем информации, которую можно было теперь обработать, находился за пределами человеческого восприятия. Однако анализ макрореальностей в реальном масштабе времени работал только в том случае, когда для его запуска вы задавали правильную модель проблемы. Проще говоря, Интеллектуальные Машины пока лишь пытались очертить проблему. Они больше спрашивали, чем отвечали. И тем не менее они оставались нашей последней надеждой. В один прекрасный день критический участок информации будет найдет -- та часть головоломки, которая позволит расшифровать все секреты хторранской тайны. Доктор Зимф назвала это "первой маслиной из банки". Сеть ЧАРЛИ искала эту маслину. Мы не имели ни малейшего представления, какой она будет и где обнаружится. Более того: мы могли уже держать ее в руке, но не догадываться, что это маслина, потому что у нее из задницы торчит черешок красного перца. Сеть ЧАРЛИ была единственной возможностью для человечества опознать маслину -- независимо от того, будет она похожа на перец или нет. Эта сеть была чем-то абсолютно новым в представлениях человека: среда чистого мышления, в которой идеи могли рождаться и развиваться независимо от культурных и эмоциональных предрассудков. Любой взгляд -- не важно, насколько он возмутителен, или глуп, или эксцентричен, -- можно было непредвзято изучить, прежде чем рискнуть выпустить его в холодную мерзость реальности. Его можно было одновременно подкормить теплым супом вероятностей, искупать в сильном растворе кислоты скептицизма и лишь после этого либо отсеять как не заслуживающий дальнейшего рассмотрения, либо вознаградить триллионами и триллионами единиц машинного времени. Человеческие существа, в свою очередь, похоже, не обладали способностью объяснить разницу между идеей и человеком, ее поддерживающим. Тех, кто проводит в жизнь непопулярные идеи, мы наказываем, а носителей всего, что нам угрожает, убиваем. И наоборот: награждаем болтунов, если они говорят приятные слова, которые подтверждают наши самые сокровенные предрассудки, Люди, изрекающие популярные истины, обнаруживают, что к ним плывут деньги и власть. Даже если то, что они говорят, неверно, деньги и власть укрепляют их позицию. Тем временем настоящая правда частенько увядает незамеченной. Новые теории должны ждать, пока не вымрут старые теоретики. Иной раз мы не видим или не замечаем очевидного, хотя оно лежит прямо перед нами, и проходят годы, прежде чем мы осознаем его правоту. Это была еще одна истина, о которой говорил Форман на модулирующей тренировке. Машины летического интеллекта стали первыми областями идеальных концепций, где оперировали чистыми символами, где эмоции, предубеждения, личные интересы не рассматривались как факторы, подтверждающие или опровергающие обоснованность той или иной позиции. Согласно Форману и некоторым другим, то, что считалось мышлением, было лишь манипулированием символами, лежащими в сфере языка -- скользкой области, где значение каждого слова было столь же иллюзорным, сколь изменчивым. Это напоминало мир, видимый в калейдоскопе, где любая мысль, собранная из постоянно меняющих форму кирпичиков, рассыпалась, как горка психованной крупы, -- сначала, когда говорящий придавал те или иные значения произносимым им словам, а потом, когда эти слова вновь меняли значения в ушах слушателя. Никто из нас никогда по- настоящему не слышит то, что говорит другой. В первую очередь он слышит то, что ему слышится. В этот момент значение сдвигается то туда, то сюда, корежится, раздавливается и в конечном итоге искажается в той мере, какая нужна для того, чтобы оно приобрело желательный или необходимый для нас смысл. Да и сами люди становятся в этой сфере простейшими объектами -- еще одной вещью, которой можно манипулировать, подталкивать или удерживать с помощью языка. Весь ужас положения заключался в том, что язык был единственной сферой мышления, доступной человеку. Рабы языка, мы не могли думать, взаимодействовать, передавать информацию, одновременно не загоняя себя в ловушку субъективного восприятия значений слов, подавляя в себе рациональное и объективное мышление, не давая ему даже зародиться. То, что мы принимали за человеческое мышление, немногим отличалось от первичного бульона, в котором зачатки мыслей боролись за то, чтобы выжить и развиться, лишь мечтая в один прекрасный день вырваться на свободу -- воспарить в воздух или утвердиться на земле. То, что мы принимали за человеческий разум, было настолько несовершенным, что вызывало жалость. И все-таки, в то же самое время, он восхищал, едва вы задумывались над тем, как много он успел совершить за свою относительно короткую историю -- вопреки предубеждениям, исходно встроенным в органическую жизнь. Его свершения поражали еще больше, когда вы осознавали, что индивидуальные носители человеческого разума сделаны из мяса. Сеть, составленная из отдельных ЧАРЛИ, была сферой иной символики, не просто другим миром -- а миром с абсолютно другой парадигмой, без довлеющего примата биологического выживания, без страха смерти, влияющего на суждения и видение, искажающего и извращающего все восприятия и результаты. Это была среда, в которой идеи могли странствовать свободно, ничем не связанными, развиваясь, разрастаясь, превращаясь в грандиозные сложнейшие конструкции из концепций и деталей -- бабочек и динозавров электронного Зазеркалья, обитателей экологии мышления. Только кто способен запустить этот процесс? Кто может сформулировать исходный вопрос: "Что есть бабочка? Или динозавр?" Кто там Бог? Где Бог в той вселенной? Я страшно боялся, что новая экология мышления окажется пустышкой. Это будет настоящей катастрофой. Запищал компьютер. Все следы в течение шести месяцев оставляли только три червя. Три? Тогда откуда появился четвертый? От этого вопроса по спине пробежали мурашки. Через некоторое время я понял почему. Волочащееся дерево, по сути, не растение. Это -- колония древоподобных существ в совокупности с множеством симбиотических партнеров. Древесная часть колонии представляет собой фикусо-видный конгломерат множества переплетающихся стволов, образующих полугибкую решетчатую структуру из полых труб и сплошных тяжей, поднимающихся дугой и переходящих в фестончатую крону. В дополнение к этому, каждая часть волочащегося дерева неизменно окутана таким толстым слоем симбиотических лиан, ползучих растений и паутин, что невозможно сказать, где собственно кончается волочащееся дерево и начинаются его симбионты. На сегодняшний день средняя высота волочащихся деревьев колеблется от десяти до двадцати метров, а документально засвидетельствованная высота отдельных экземпляров составляет тридцать пять и сорок метров. Вполне возможно, что волочащиеся деревья способны достигать и большей высоты, однако до сих пор такие экземпляры не наблюдались. Принимая в расчет относительную молодость хторранского заражения, с большой долей уверенности можно предположить, что, развиваясь в более благоприятных условиях, волочащиеся деревья будут вырастать еще выше. Волочащиеся колонии неизменно продуцируют листья самой разнообразной формы и размеров, создавая трудности для идентификации отдельных экземпляров по внешнему виду. Конфигурация листьев, по-видимому, зависит от возраста дерева, высоты расположения побега и основной функции, которую он выполняет -- ствола, его подпоры, ветви или опоры при движении. В общих чертах, однако, мы можем говорить, что листья волочащихся деревьев имеют, в основном, темные и пурпурные оттенки, хотя серебристые, золотистые, бледно-голубые, снежно-белые и ярко- красные листья -- тоже обычное явление; цвета варьируются также в зависимости от того, какого рода квартиранты обосновались среди стволов, лиан, ветвей и в кроне. "Красная книга" (Выпуск 22,]9А) 8. БАРСУКИ Любовь и смерть -- антитезы. Одной можно лечить другую, Соломон Краткий Двумя часами позже мы подъехали к роще волочащихся деревьев и остановились недалеко от нее. Все камеры и сканеры на обеих машинах вылезли наружу и закрутились, ловя в фокус безмолвные деревья, застывшие без движения посреди сухого летнего дня. Далекий горизонт был чистым и голубым; утренний бриз развеял почти всю розовую дымку, и перед нами расстилался вид на бесконечность. По контрасту с безлюдным пейзажем, окрашенным в кроваво-красные и ржавые тона, зловещая глубина пустого неба производила угнетающее впечатление -- мне казалось, будто за ней что-то прячется. Мы сидели внутри машин, изучая экраны и потея. Телескопические объективы передавали лишь дрожащие тепловые потоки, восходящие от земли; колеблющиеся образы на экранах таяли, однако больше никакого движения снаружи не наблюдалось. Даже ветер заполз в какой-то закуток и умер. Мы сидели. Ждали. Обдумывали ситуацию. Я чуть приоткрыл люк, чтобы принюхаться. Потом задраил его и, вернувшись к своему терминалу, снова уставился на экраны. Откинувшись на спинку сиденья, я сцепил пальцы на затылке. Позвонки приятно хрустнули, и этот хруст отдался по всему телу вплоть до кончиков пальцев. Потом я снова наклонился вперед и выдохнул. Картинки на экранах оставались без изменений. Они светились как маленькие голубые листы обвинительных актов. Из переднего наблюдательного фонаря вывалилась Уиллиг и уселась напротив меня -- круглолицее маленькое создание, гладкое и розовое. В прежние времена ее сочли бы слишком низкорослой, слишком старой, слишком толстой и слишком жалостливой для армии. Теперь такие вещи не принимались в расчет. Существовала работа, и ее надо было делать. Любой желающий работать приветствовался. Однако внешность Уиллиг вводила в заблуждение -- эта женщина была сама деловитость. Строгая мужская стрижка ежиком, а под формой -- комок стальной мускулатуры; если бы вы посмотрели не на нее, а на то, что ей поручали, то, наверное, поняли бы, что более беспощадной женщины, чем эта маленькая бабушка, на планете нет. -- Кофе? -- спросила она. -- Вообще-то я люблю кофе. Вопрос только в том, что в этом термосе. -- Зеленовато-коричневая бурда, -- констатировала Уиллиг, но все же налила мне кружку. Я отхлебнул глоток и сморщился. Вкус у эрзаца был препротивнейший. -- Ужасно? Она ждала моей реакции, прежде чем налить себе. -- По вкусу напоминает слоновью мочу, причем слон либо болен, либо ведет беспорядочную половую жизнь. Уиллиг, несмотря на бабушкины манеры, ничуть не смутилась. Я всегда уважал ее за это. Она просто моргнула и сладким голосом произнесла: -- Я и не знала, что вы эксперт по слоновьей моче. Где вы изучали медицину? -- Она налила себе полкружки, отпила глоток и решила: -- Я склоняюсь в пользу беспорядочных половых связей. Если бы слон был просто болен, чувствовалось бы больше аромата. -- Именно это я и люблю в вас, Уиллиг. Вы никогда не дадите шутке умереть своей смертью. Вы преследуете ее, как висконсинец барсука, пока она не выбросит белый флаг и не сдастся. -- Барсука? Барсука? -- проворковала она. -- Нам-то с вами не понадобятся вонючие барсуки? -- Знаете, -- медленно проговорил я, стирая дезинтегрирующей салфеткой зеленовато-коричневую смесь со своей рубашки. -- Я мог бы отдать вас под трибунал за игру подобными словами. Она фыркнула. -- Если вы не отдали меня под трибунал за кофе, то уж за маленькую невинную шутку наверняка не отдадите. -- Маленькую невинную шутку? В трех словах -- сразу три лжи. -- Я вставил кружку в держатель рядом с консолью терминала и снова откинулся на спинку сиденья, чтобы подумать; сиденье предупреждающе скрипнуло. - Ладно, капитан. -- Уиллиг упала в свободное кресло боевого поста номер два; ее голос стал серьезным. -- Что мы ищем? -- Не знаю, -- честно признался я. -- Я даже не знаю, важно ли это. Надеюсь, что да -- потому что это оправдает наше пребывание здесь. Но лучше бы нет -- потому что, если здесь происходит нечто, чего мы не понимаем, то мы рискуем больше, чем нам кажется. -- Но у вас есть идея, не так ли? Сумасшедшая догадка? -- продолжала настаивать Уиллиг. -- И да и нет. У меня есть предположения. Есть вероятности. Есть прыщ на заднице, который необходимо почесать. Чего у меня нет, так это информации. Что бы я ни предпринял, я не собираюсь бросаться куда бы то ни было очертя голову. -- Поймав ее взгляд, я добавил; -- Не буду гадать. Слишком легко ошибиться. Это чертово заражение меняется так быстро, что мы не можем считать что-либо невозможным только на том основании, что никогда раньше этого не видели. Я думаю, мы знаем достаточно много, чтобы понять, как много мы не знаем. Прежде чем мы что-нибудь предпримем, я свяжусь с Зелеными Горами. Просто на всякий случай. -- Просто на всякий случай, -- эхом отозвалась Уиллиг. -- Вот именно. -- Пошлем зонды? -- Возможно. -- Я почесал бороду. Я не брился уже две недели, и борода как раз дозрела до ненавистной стадии нестерпимого зуда. -- Но зонд может возбудить квартирантов, что нежелательно. Мне необходимо увидеть червей. -- Не хотите вызвать луч? Простерилизовать все вокруг. Потом мы пойдем и посмотрим на их тела. -- Она повернулась вместе с сиденьем и набрала команду на своем терминале. -- Прямо сейчас на нужной позиции находятся два спутника. Можно попросить их сделать триангуляцию и ударить сразу двумя лучами; эти твари так никогда и не узнают, от чего сдохли. -- Об этом я уже подумал. Но лучи творят что-то невероятное с метаболизмом червей. Иногда те просто взрываются. И уж наверняка лишаются своих полос. А мне хотелось бы взглянуть на их расположение. -- Что такого важного в этих полосах? -- Не знаю. Никто не знает. Но почти все верят, что они должны что-то означать. -- И вы тоже? Я пожал плечами. -- Помните того мертвого червя, которого мы видели? На нем было три маленьких белых полоски. Таких раньше не встречалось. В Зеленых Горах отсутствуют какие-либо сведения о белых полосах. Возможно, эти полоски и есть ключ к разгадке. А может, нет. Не знаю. Кстати, как раз в области "я не знаю" и совершаются открытия. -- Прошу прощения, -- сказала Уиллиг, -- но это уже выходит за рамки моего понимания. Единственные полосы, в которых я разбираюсь, -- на сержантских нашивках. -- Не беспокойтесь, это-то вам и положено знать. -- Я протянул кружку за добавкой. -- А вы, как я погляжу, мазохист. -- Просто надеюсь, что при отравлении мне не придется принимать решения. Вся ответственность ляжет на вас или Зигеля. -- В таком случае, лучше расскажите об этих полосах, -- предложила она. Я знал, чего добивается Уиллиг. И не возражал. Иногда лучший способ решения проблемы -- рассказать о ней другому человеку. Даже если он не поймет вас, но, излагая проблему в очередной раз, объясняя ее как можно доходчивее, вы можете спровоцировать внутреннее озарение, которое высветит путь из логического тупика. -- Вы никогда не видели живого червя, не так ли? -- начал я. -- Картинки не дают верного представления. В натуре их цвета несравненно ярче, их мех постоянно меняет оттенки. Иногда он переливается и сверкает, порой он темный -- но цвет всегда насыщенный. А самое любопытное в том, что полосы смещаются и плывут, словно на экране рекламного стенда или по борту дирижабля. Обычно полосы образуют более или менее постоянный рисунок, почти не двигаются, но стоит червю возбудиться, как они начинают мелькать, как на неоновой вывеске. Когда червь сердится или атакует, все полосы становятся красными. Хотя и здесь вариаций множество. Причину мы не знаем. На лице Уиллиг отразилось недоумение, и я пояснил: -- Вам же известно, что мех червя -- не мех в буквальном смысле, а очень толстый слой нервных симбионтов. Теперь мы уже знаем, что эти симбионты реагируют на внутренние раздражения точно так же, как на наружные. Одна из реакций проявляется в изменении цвета. Некоторые считают, что по цвету полос можно узнать мысли и чувства червя. -- И вы тоже? Я пожал плечами. -- Когда червь становится красным, я уступаю ему дорогу. -- Потом задумчиво добавил: -- Все может быть. Но если это сигналы, то мы их пока не расшифровали. Однако именно поэтому в Зеленых Горах продолжают собирать коллекцию раскраски червей. Машины летиче-ского интеллекта пыхтят, перетасовывая их и пытаясь найти какие-нибудь точки соприкосновения между рисунком полос и характером поведения хторра. Пока известно только одно: красный цвет означает, что червь сердится. Но я не думаю, что подобное открытие тянет на Нобелевскую премию. -- Значит, мы сидим тут и паримся только потому, что вам захотелось увидеть полосы на боках у червей? -- Верно. -- И вы надеетесь, что они будут настолько любезны, что специально для вас вылезут из своих нор и разрешат заснять их прямо из машины с безопасного расстояния? -- Верно. -- А если они не вылезут?.. -- Тогда не знаю. Я даже не знаю, имеет ли все это какое-нибудь отношение к мертвому червю. -- Я с безразличным видом пожал плечами. -- Однако это -- самая непонятная вещь в здешних местах, поэтому мы начнем с нее. -- Понятно, -- сказала Уиллиг. -- Только на самом деле вы заняты другим: думаете, достаточно ли надежная у вас защита. -- Нет, я думаю, достаточно ли надежно я защитил всех вас. О себе я не беспокоюсь. - О? -- Разве вы не знаете? Я уже мертв. Согласно закону средних величин я умер четыре года назад и умирал с тех пор по меньшей мере шесть раз. -- Для мертвеца вы чересчур бодро выглядите. -- Это вам только кажется, -- парировал я и после паузы добавил: -- Иногда я думаю, что с возрастом становлюсь мудрее. Потом понимаю, что нет -- ума не прибавляется. Просто я становлюсь осторожнее. А потом до меня доходит, что и это не так. Просто во мне накапливается усталость. Уиллиг понимающе кивнула. -- Только так и можно дожить до моих лет. -- М-м-м, -- протянул я. -- Сильно сомневаюсь, что когда-нибудь доживу до ваших лет. Если, конечно, в корне не изменю свою жизнь. -- Нахмурившись, я задумался. -- Честно говоря, я думаю, что больше никто не достигнет вашего возраста. Заражение будет постоянно держать нас на уровне отставших в развитии шестнадцатилетних подростков -- запуганных, отчаявшихся и одиноких. Уиллиг покачала головой. -- Мне так не кажется. -- Завидую вам. Вы -- из другого мира. Вам достаточно лет, чтобы помнить, как он выглядел раньше. А я не помню. Не вполне помню. Школа, телевизор, я опробую компьютерные игры моего отца -- вот и все. А потом все разом оборвалось... Я с горечью уставился в кружку с эрзацем; с виду он был таким же отвратительным, как и на вкус. -- Хотите знать правду? -- рассмеялась Уиллиг. -- Стыдно признаваться, но служба в армии и борьба с вторжением стали самыми яркими событиями в моей жизни. Наконец я почувствовала, что в этом мире что-то зависит от меня. Я получаю удовольствие от жизни. Моя работа нужна. На меня надеются. Никто не говорит, что я ничего не умею. Теперь я участвую в большом деле. Эта война -- самое лучшее, что мне когда-либо пришлось испытать. Я не хочу, чтобы она продлилась хоть один лишний день, но когда она закончится, мне будет ее не хватать. -- Уиллиг, -- сказал я, -- позвольте сообщить вам плохие новости. Или, вернее, для вас -- хорошие. Эта война никогда не закончится. Самое большее, чего мы достигнем -- это вооруженного противостояния. С того самого момента, как первая хторранская спора проникла в атмосферу Земли, мы пребываем в состоянии борьбы не на жизнь, а на смерть. И до тех пор, пока на этой планете останется хоть одно хторранское существо -- должен вам сказать, что я даже предположить не могу, каким образом можно вырвать их с корнем, -- до тех пор борьба не на жизнь, а на смерть будет для нас повседневной реальностью. Уиллиг кивнула. -- Я это знаю. -- В ее тоне появилась небывалая серьезность. -- А теперь позвольте сообщить кое-что вам. Перед войной девяносто процентов людей -- нет, девяносто пять -- жили как трутни. Как зомби. Они ели, спали, делали детей. Других потребностей у них не было. Да у большинства и мысли не шли дальше завтрашнего обеда. Жизнь перестала быть жизнью; осталась только еда, деньги, время от времени секс -- и больше ничего. В лучшем случае появлялось желание заполучить новую игрушку. В худшем -- мы имели десять миллиардов профессиональных потребителей, пожирающих Землю. Может быть, не с такой скоростью, как хторране, но достаточно быстро. Вам хочется поговорить о качестве жизни перед заражением? Хорошо. Некоторые из нас ели хорошую пищу, пили чистую воду, у нас были сухие простыни и теплые сортиры. Мы имели под рукой три сотни развлекательных и музыкальных каналов. Наша работа тоже передавалась по каналам, так что мы даже могли не выходить из дома, если не хотели. И это жизнь? По-моему -- нет. Это существование. Едва ли жизнь человека может быть более пустой и бессодержательной. Большинство из нас преследовало мелкие цели. Не переживало никаких истытаний, не рисковало, не стояло на распутье. Мы умирали от скуки, томились -- и бежали к телевизору каждый раз, когда происходил по-настоящему острый кризис или авиакатастрофа, потому что это, по крайней мере, давало нам шанс хоть вчуже пережить участие в чем-то значительном. Да, я знаю, что погибло огромное количество людей, -- продолжала она. -- Больше, чем можно себе представить. Да, я знаю, что большинство выживших настолько подавлены горем, чувством вины и одиночеством, что самоубийства стали главной причиной смертности. И еще я знаю, что мир полон зомби, не имеющих силы воли покончить с собой, и ходячих раненых, которые не могут смириться с тем, что жизнь перестала быть неотъемлемым правом. Но если бы я могла одним взмахом волшебной палочки вернуть все назад, я не уверена, что поспешила бы это сделать. До заражения мы были овцами, ожидающими, когда их соберут в стадо и погонят на бойню. А теперь? Некоторые из нас учатся быть волками. И знаешь что? Это не так уж и плохо -- быть волком. Мне нравится. И я уверена, что многим другим тоже. Дело не в острых ощущениях, хотя это неплохое дополнение, а в том, что ты чувствуешь себя живым, незаменимой деталью очень важного дела. Иногда меня просто ошеломляет грандиозность наших задач, но, по крайней мере, это то, ради чего ты должен жить на полную катушку -- или не жить вообще. Принимая во внимание долгосрочную перспективу для разных биологических видов, думаю, что мы станем намного богаче, если научимся быть волками. Глаза Уиллиг ярко блестели. Ее охватило почти что нездоровое возбуждение, а последовавшее рукопожатие было горячим и безумно крепким. -- Послушай, заражение может оказаться одним из самых счастливых событий в истории человечества. Наша борьба за выживание принимает такие масштабы, что впервые миллионы людей действительно думают о нашей экологии, нашей планете, нашем конечном предназначении. Да, ты прав, Джим. Даже если завтра хторране исчезнут, мы уже никогда не сможем вернуться на тот путь, по которому шли раньше. Никогда мы не сможем стать такими же самодовольными. Это заражение изменит вид человека разумного, и я думаю, что изменения пойдут ему на пользу. Ты, и я, и все наши потомки вплоть до... надцатого поколения -- все мы будем жить так, что наши жизни на самом деле будут что-то значить. Долгое время в отсеке стояла тишина. Я не знал, соглашаться с Уиллиг или нет. Я и не представлял себе, что могут существовать люди, которые испытывают подобные чувства. Это было настоящим потрясением. Следовало поразмыслить. Где-то в глубине души я опасался, что, возможно, она права. Кэтрин Бет Уиллиг, бабка шестерых внуков, ставшая солдатом в том возрасте, когда большинство женщин начинают подумывать о пенсии, четко сформулировала то, что тревожило меня с момента первой встречи с червем. Это возбуждало. Это было приятно. Я наслаждался войной. При этой мысли я встал с сиденья, открыл люк бронетранспортера и спрыгнул на хрустящую корку красной кудзу. Фруктовый аромат был настолько сильным, что почти перекрывал недельной давности смрад горпов. Слабый. запах мертвечины все еще висел в воздухе, и, наверное, пройдут еще недели, прежде чем он развеется окончательно, но я едва замечал его. Роща волочащихся деревьев выглядела выше и темнее, чем раньше. Вторая машина стояла всего в сотне метров. Я вяло помахал рукой. Марано помигала фарами. Потом я снова уставился на деревья. Что там происходит, под ними? Слова Уиллиг не давали покоя. Войной нельзя наслаждаться. Война по своей сути отвратительна -- под соусом оправданий, объяснений, развевающихся знамен она еще в какой-то мере съедобна, но за патриотическими лозунгами, диаграммами и картами скрывается чистое безумие. Она означает добровольный отказ от нравственности, бешеный адреналиновый выплеск ненависти и мстительности; она -- последний довод невежд, окончательный разрыв общения. Мне были известны все речи. Все оправдания. Все высокие слова. Война -- это яростный первобытный вопль, вместе с которым улетучиваются последние остатки рассудка. Она бросает благоразумие на алтарь фарисейства. Черт возьми! Я знал пацифистские молебны не хуже других и считал, что ненавижу войну. Это был самый страшный момент с начала хторран-ского вторжения -- когда я понял: да, мне нравится то, что я делаю. И следом за этим страшным прозрением меня опалило раскаленным белым пламенем прозрения нового, столь же ужасного. Все, что я держал под спудом, выплыло наружу и разом навалилось на меня -- едва не раздавив в лепешку. Перед тем как началась война, я был жирным и эгоистичным подростком, злым и обидчивым, занозой в заднице для всех окружающих. Теперь же... Ну, жирным я больше не был и эгоистом, во всяком случае, тоже. Я потерял двадцать три килограмма и научился замечать окружающих. На этом мои достижения кончались. Я превратился в одного из тех людей, которых когда-то ненавидел. Я нарастил такую же толстую шкуру угрюмой озлобленности, которая пугала меня в других. Я знал правду -- просто не хотел признаться себе в этом. Красота имеет лишь толщину кожи, а мерзость пропитывает до костей -- свою злобу к червям я стал применять против людей, причем научился делать это так здорово, что это была уже не поза, а я сам, по сути маленький фашист, которому каждый приступ бешеной ярости доставлял истинное наслаждение. Я превратился в злобного, опасного типа, не способного на искреннее сострадание, любовь или нежность. Я стал точно таким же мерзавцем, какие мучили меня на школьном дворе; единственная разница между ними и мной нынешним заключалась в том, что в словаре моей жестокости реалии были намного страшнее, так как я располагал сокрушительной огневой мощью. И много раз демонстрировал, что не остановлюсь перед ее применением -- в том числе и против людей, если понадобится. Свою гору трупов я уже оставил позади -- дымящихся и истекающих кровью в грязи. Слова разозленного Данненфелзера были справедливыми. Модулирующая тренировка не помогла мне достичь состояния просветленности -- эффект оказался прямо противоположным. Она научила меня оправдывать, объяснять и извинять мои преступления против людей. Это было так мучительно, что я поневоле смеялся. Помогала ли модулирующая тренировка? Да, помогала. Я больше не сомневался в том, что я делаю. Но не прекратил совершать дурные поступки -- просто перестал истязать себя за них. Да, Джим, ты и в самом деле самовлюбленная, беспардонная, близорукая жопа. Перестань копаться в себе и используй свои таланты там, где они подходят больше всего. Надевай свои десантные бутсы и топай отсюда. Нам надо спасать целую планету. Дерьмо! Мы настолько увлеклись спасением этой долбаной планеты, что постепенно превращаемся в еще больших монстров, чем хторране. Нет. Не мы. Я. Я -- проклятый монстр. Убийца, педераст, моральный урод, чокнутый психопат, И это еще мои лучшие качества. Не скажу за других, но я-то знал, где нахожусь. Я сидел в центре хторранских джунглей, испытывая одиночество и жалость к себе. Горло сводило от удерживаемой внутри бешеной злобы. Я не мог рискнуть выпустить ее наружу. Если я сейчас не сдержусь, то не думаю, что смогу остановиться. Самую сильную боль причиняло осознание того, что я сам совершил это с собой. Я бросался на каждого, кто был рядом, пока не разогнал всех. Боль одиночества ревела внутри отчаянным громким ревом -- ответом была издевательская тишина, в которой слышался лишь насмешливый отзвук моих собственных мыслей. Но в одном Уиллиг ошибалась. Война не была самым главным событием моей жизни. Им была Элизабет Тирелли. И я никогда не говорил ей об этом. Если что и могло погрузить меня в меланхолию еще глубже -- так только эта мысль. Я хотел немедленно залезть в транспортер и потребовать, чтобы нас срочно забрали отсюда. Хотелось прямиком полететь в Хьюстон, найти ее, где бы она ни была, вытащить с любого совещания или инструктажа, прижать к себе и сказать все. И упасть на колени, и умолять простить меня. И помочь мне стать лучше. Но, конечно, я этого не сделаю. Я слишком большой профессионал для таких поступков. Сначала мы закончим операцию -- дикую, безрассудную авантюру, которую я затеял, которую никто не утверждал, которая, вероятно, вообще ничего не даст и закончится лишь тем, что подольет бензина в бушующий дома пожар страстей. Если я здесь погибну, она никогда не услышит этих слов. Так что лучше мне не погибать. Почти в то же мгновение меня осенило. Можно записать посмертное послание. Чем не выход?.. Вполне подходит. Но меня мутило от одной мысли о записи. Я сел на ступеньку машины и сжал голову руками. Может быть, Уиллиг права насчет войны? Если бы не хторране, я так и остался бы пухлым эгоистичным подростком -- на всю жизнь. Но если бы не эта война, я никогда не встретил бы Лиз. Она так много значила для меня, а я сделал все, чтобы она была несчастлива. Я не заслуживал ее. Будет только справедливо, если она скажет, что никогда больше не захочет видеть меня. Я весь в дерьме. Волочащееся дерево -- медленно передвигающийся гигант: его подвижность зависит от характера местности. Средняя скорость волочащегося дерева на мягкой почве чуть меньше одного километра в день. Деревья предпочитают передвигаться в прохладные часы -- на рассвете и ранним вечером. Наибольшую активность они проявляют в сырую погоду, их часто можно обнаружить поблизости от озер, болот, топей и речных дельт, однако при необходимости они способны пересекать и засушливые территории. Волочащееся дерево может жить без непосредственного доступа к воде в течение нескольких недель. Само дерево имеет множественные запасные резервуары по всей сосудистой системе, плюс к этому оно способно извлекать дополнительную влагу и питательные вещества из экскрементов своих квартирантов. Поскольку стада волочащихся деревьев несут значительную часть своей персональной экологии с собой, они необычайно жизнестойки и приспособляемы, но в то же время для поддержания экологии каждого волочащегося дерева требуется большое количество энергии. Питаясь за счет охоты, волочащееся дерево быстро истощает территорию: В поисках новых источников пищи оно вынуждено постоянно мигрировать. Ему постоянно необходимы новая почва и новые жертвы. Волочащиеся деревья обычно передвигаются внутри ограниченного района по огромной спирали -- сначала наружу, потом внутрь, к центру. Такие спирали могут иметь диаметр до сотни километров. Волочащееся дерево всегда ищет пахотные земли, источники воды, а также животной пищи -- для своих квартирантов. Деревья будут пастись на данной территории до тех пор, пока она не истощится, потом они уходят по касательной и начинают новый большой круг. Волочащееся дерево не столько шагает в прямом понимании этого слова, сколько сопротивляется падению. Просмотр ускоренных видеозаписей показывает, что волочащееся дерево постоянно подтягивает самые задние ноги, выносит их вперед и клонится, перенося на них центр тяжести, чтобы вся конструкция не опрокинулась. Дерево отращивает столько ног, или стволов, сколько ему требуется. Обычно волочащееся дерево имеет более сотни отдельных стволов-ног. Корни дерева тоже играют значительную роль в передвижении. Молодые корни можно видеть у основания дерева -- они выпячиваются, как амбулакральные ножки между иглами морского ежа; более зрелые корни извиваются, как усы вьюнковых и лианы. Старые же корни расстилаются вокруг дерева на первый взгляд произвольно. Они служат одновременно и механическими растяжками для высокого дерева, и чувствительными органами, определяющими качество окружающей почвы. Как показали эксперименты, волочащиеся деревья движутся в направлении почв с наиболее "интересным" для них химическим составом. Чем сложнее молекула, тем она интереснее для волочащегося дерева. (Приложение IV, Раздел 942) По мере своего развития волочащееся дерево постоянно отращивает новые корни взамен тех, которые обламываются, когда оно переходит на другое место. Брошенные корни не умирают, но и никогда не превращаются в настоящее волочащееся дерево. Вместо этого они существуют как организм-хозяин для других хторранских организмов. Мигрирующее волочащееся дерево оставляет после себя разрастающуюся сеть корневых отростков, лиан и ползучих нервов, причем все они быстро становятся независимыми от родительского организма. В конечном итоге такие следы образуют каналы для передачи информации и миграции стад деревьев и многих других хторранских видов. В настоящее время волочащиеся деревья считаются одним из главных векторов распространения хторранского заражения. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) Хищники Никогда не покупайте вещей с первыми серийными номерами. Соломон Краткий Однако через некоторое время порыв прошел. К тому же у меня было дело, которое надо сделать, поэтому я еще раз помахал другой машине и полез обратно. Медленно и задумчиво задраил люк, Уиллиг с любопытством посмотрела на меня, но ничего не сказала. Несмотря на холодный ветерок из кондиционера, я обильно потел. Нажав на кнопку связи, я сказал: -- Ладно, запускайте двух птиц и прогрейте тигра. Нам понадобится максимально широкий диапазон связи с сетью, все каналы. И давайте позаботимся о многократном огневом покрытии участка -- и струями огнеметов, и фугасами. Вторая машина прикрывает первую. Вопросы есть? -- Только один... -- Это был Зигель. -- Что мы делаем? -- Не могу гарантировать, но думаю, что под рощей находится гнездо червей. Да, я знаю, что это -- значительное отклонение от известных нам норм, но, на мой взгляд, спутниковые записи достаточно убедительно доказывают такую возможность. Я хочу послать туда тигра. Если удастся получить запись, мы взорвем гнездо. Если нет... -- Можно нам тоже одеться и поохотиться? -- спросил Зигель, пробираясь мимо меня к заднему люку. -- Зигель, тебе что, неймется посмотреть гнездо изнутри? Так вот, избавлю тебя от лишних хлопот: там очень темно. -- Я тоже хочу получить нашивку за уничтожение червя. Красное гармонирует с цветом моих глаз. Я вздохнул. -- Рейли, когда у тебя выберется свободная минута, будь любезен, расскажи Зигелю, почему у тебя пластиковая нога. -- Мою собственную откусил капитан Маккарти, -- сообщил Рейли. -- Он сказал, что работает дегустатором у червей. -- А я хотел сказать... -- продолжал было Зигель. -- Не лезь куда не просят. -- Ладно, кончайте треп. Выпускайте птиц и бродягу. Пошевеливайтесь. Аndale! Аndale! Аrriba! Аrriba!1 Зигель уже устраивался у кормового терминала. Он приладил очки, потом натянул на голову шлем виртуальной реальности, но пока не надвигал его на глаза и уши. Пробежав пальцами по клавиатуре, он продублировал команду на проверку состояния птиц. Как только они включились и загорелся зеленый сигнал, Зигель открыл наружный люк пусковой установки, и птицы выпрыгнули на землю, где на секунду вроде бы замешкались, покачиваясь из стороны в сторону -- проверяли свою посадку. Один из аппаратов взмахнул крыльями, чтобы не упасть, но тут же восстановил равновесие. Его длинные, тонкие, как паутина, крылья имели бледно-розовый предрассветный оттенок. Птицы повращали головами, быстрыми змеиными движениями подвигали ими вперед и назад. Наклонили головы набок, прислушиваясь; они изучали все, что движется, с тщательно выверенным вниманием механических хищников. Если бы не враждебное выражение глаз, они напоминали бы сверкающих вытянутых лебедей. Их шеи по-змеиному вытянулись вперед -- плоские и зловещие, они напоминали кобр, только выпуклые, лишенные век глаза, заходящие на верхнюю и нижнюю части головы, представляли собой фасеточные полусферы из поблескивающих черных линз. Они смотрели на окружающий мир с пугающим равнодушием насекомого. Встретиться с ними взглядом означало прочувствовать весь ужас встречи с интеллектом, не имеющим души. Вперед и выше! (исп.) Я восхищался технологией, но любить ее, как некоторые, не мог. Как Зигель, например. Механимальная технология пугала меня. Эти создания были даже враждебнее червей. Черви, по крайней мере, вели себя так, словно у них была душа. Или, может быть, мне просто хотелось верить в это, потому что они были живыми. Впрочем, это не играло никакой роли. И птицы, и тигры, и пауки, и все остальные керамико-титановые существа, которых собрали на заводах и спустили с цепи, казались более недоступными для понимания, чем любой организм с Хторра. Может, это мое личное предубеждение. Или здесь кроется что-то иное?.. Я еще мог оценить их эстетику, но до любви было далеко. Наконец состояние птиц удовлетворило Зигеля. Он надвинул шлем поглубже и вошел в киберпространство. Обе птицы осторожно двинулись вверх по пологому склону холма, выбирая ровную площадку для взлета; они проворно крались по земле с плавной грацией фурий. Я развернулся вместе с сиденьем к своим собственным экранам и стал следить за их действиями. Первый из аппаратов расправил крылья, как бы пробуя воздух. Он менял угол наклона то так, то эдак, потом внезапно поймал небольшой ветерок, у которого еще хватало смелости шевелить листву волочащихся деревьев, дважды взмахнул крыльями и без видимого усилия взмыл в воздух. В ту же секунду за ним последовал второй. Обе птицы сделали круг, осваиваясь в воздухе, а потом замахали крыльями, набирая высоту. Они стремились ввысь с хищным благородством орлов. Здесь искусство и технология пересекались, позволяя воочию наблюдать движение потоков воздуха. Изображения на экранах перестали плыть и оставались резкими, даже когда птицы делали виражи и кувыркались в воздухе. Маневры эта модель совершала автоматически, а компенсаторный интеллект в процессоре обеспечивал стабильность изображения. Но если квартиранты вылетят роем, едва ли эти маневры помогут. А такая возможность существовала всегда -- даже коснувшаяся верхушки волочащегося дерева тень могла привлечь квартирантов. И тогда одного лишь веса насекомых будет достаточно, чтобы хрупкие чудо-аппараты кувырком полетели на землю. Я очень надеялся, что этого не произойдет, -- утрата роботов обходилась дороже, чем людские потери. -- Отлично, -- сказал я. -- Переведи их в автоматический режим, пусть кружат повыше и пошире. И пусть следят за своей тенью. Теперь давай тигра. -- Бегу и падаю, -- отозвался Зигель. Он сдвинул шлем на затылок и снова пробежался по клавишам. -- Шер-Хан рвется на прогулку. Таркус наготове в резерве. -- Хорошо. Из двух зверей Шер-Хан, или Р-120, был поновее -- обтекаемая грациозная машина для убийства, пользоваться которой одно удовольствие. Таркус был ранней моделью -- Т-9, -- больше танком, чем животным. Слишком шумен и неуклюж и к тому же слегка великоват для того, чтобы свободно нырять в гнезда червей, но вооружен лучше Шер-Хана и обладал большей огневой мощью, поэтому мы использовали его в основном для обороны. В отличие от имеющих высокую посадку пауков, самостоятельно рыскавших по здешним местам уже несколько недель, тигры жгли быстрее, и температура их пламени была выше, поэтому они требовали более частой профилактики. Однако, действуя под контролем, эти механические звери обладали страшным сочетанием высокой мобильности и огневой мощи -- что значительно повышало соотношение убийство/килодоллар. Исходно Р-120 был сконструирован для разведки боем. Оружие против городских партизан, он был быстр, бесшумен и смертельно опасен. Перепрофилированный для проникновения в гнезда червей, он своими уникальными способностями доказал, что как нельзя лучше подходит для проведения подземных операций. Приземистый, как пантера, Шер-Хан имел шесть поджарых ног и походил на неудачный гибрид удлиненного гепарда и титановой змеи, только приподнятая голова была больше и смертоносней -- челюсти ему заменяли пушечные стволы. Кроме того, он обладал самым совершенным летиче-ским интеллектом. Оптическая нервная система Шер-Хана могла бы обрабатывать информацию для небольшого правительства или большой корпорации. Плотность нервных окончаний по всему телу -- особенно в металлической мускулатуре и коже -- была выше, чем у живого существа. Р-120 не программировали -- их тренировали. Технология тигров, птиц и других киберзверей -- пауков, носорогов, электрических скатов -- разрабатывалась в таком секрете, что даже президент узнала кое-какие детали лишь после неудавшегося вторжения в Мексиканском заливе. Годы общенациональной паранойи окупили себя меньше чем за двадцать часов: земля разверзлась и оттуда, как фурии из преисподней, на волю хлынули киберзвери. У противника не осталось ни единого шанса, твари подобно циркулярной пиле кромсали их эшелоны. Теперь их рассекретили, параноидальные инвестиции многократно окупились, но локхидовские смертоносные хищники снова рыскали по пустыням и дебрям, на этот раз выслеживая жертвы иного рода. Они бесшумно скользили в ночи, всеми своими глазами, ушами, радарами неумолимо отыскивая червей, горпов и прочую мерзость, затаившуюся в темноте. Работая в контакте с ажурными, как паутина, птицами- шпионами, бродяги обшаривали самые глухие уголки, холмы и долины, которые были слишком опасны или недосту