ился четвертого июля. У меня, у янки Дудля, есть милая. Она моя гордость янки и радость - о, янки Дудль едет в город верхом на пони - я тот самый янки Дудль, паренек... Я радостно отбивал чечетку на металлическом полу, вне себя от головокружительной свободы и совершенно не замечая... Двое крепких мужчин в желтых комбинезонах лениво подпирали стену на пересечении двух коридоров. Они стояли, прислонившись к переборке, скрестив руки на груди и явно бездельничая. Они казались почти одинаковыми, словно отлитыми из мяса в одной и той же форме. Почти лишившись дара речи и сильно смутившись, я с лету затормозил. Они с любопытством смотрели на меня. Что-то в их взглядах говорило, что они не случайно остановились поболтать именно в этом месте. - Э... - Я не нашел способа принять достойный вид, состроил самую дурацкую ухмылку, набрал в грудь воздуха и сделал вид, что готов продолжать. Они выпрямились. Тот, что был повыше, сделал полшага в сторону, загородив мне проход. - Простите, сэр. Пассажирам сюда нельзя. - Он говорил со спокойной любезностью. - Буду рад показать вам обратную дорогу. Любезность такого рода не предполагала возражений. Другой озабоченно прислушивался к чему-то. Внезапно он сказал: - Подождите минуту Можно мне взглянуть на ваше удостоверение, пожалуйста? Я вынул карточку из прозрачного кармашка на груди и передал ему. Он взглянул на нее, на меня, потом прочел вслух кодовый номер. Должно быть, голос в его ухе ответил утвердительно, потому что он кивнул и вернул карточку. - Благодарю, сэр. Простите за беспокойство. - Никакого беспокойства. Я сунул карточку на место. - Придержитесь направления на корму, - показал он. - Коридор ведет на большую погрузочную платформу. Там вас будут ждать. - Спасибо, - сказал я. - Э... - Нашивки с именем на его комбинезоне не было. Он проследил за моим взглядом. Когда я встретился с ним глазами, он лишь улыбнулся и покачал головой. - Ладно, все равно спасибо. - Я отправился дальше, удивляясь про себя. Еще парочка голубых фей? Я невольно рассмеялся и потряс головой. Почему люди просто не говорят правду? Тогда вся жизнь стала бы намного легче. Однажды Форман говорил об этом на тренировке: "Конечная причина любой проблемы в мире - обрыв связи. Обрыв связи. - А потом он ехидно улыбнулся, как бы предвкушая удовольствие; мы уже изучили этот его взгляд, который всегда предвещал поистине дьявольский розыгрыш. Он затянул для пущего эффекта паузу, медленно обводя вглядом комнату, пока не убедился, что все мы с нетерпением ждем продолжения, и только потом бросил наконец вторую туфлю: - Да, кстати, забыл вам сказать. Звонил Годо и сказал, что запаздывает". Некоторые так и не поняли шутки. Те, кто смеялся громче всех. Сейчас я снова рассмеялся, потому что эта шутка была про меня. Вчера в это время я угрожал выброситься из окна дирижабля. А потом... просто сдался и позволил Вселенной делать то, что она хочет. Довольно удивительно, но она хотела в точности того же, чего и я. В этом и заключалась соль. Просто поразительно, как все хорошо устраивается, как только ты перестаешь бороться... Это была мысль. Как только ты перестаешь бороться... Я ни на секунду не соглашался с этим. Доктор Флет-чер считала это возможным. Деландро знал, что это возможно. Я по-прежнему не верил в это. Цена была слишком высока. Но хотел бы я знать - может, нытики правы? Может быть, единственный путь для человечества выжить - это закопаться в свою нишу в хторранской экологии. Мне такая идея не нравилась, но альтернативой ей было либо медленное угасание, либо постоянная война. Другого не дано. Хотя... нет. Можно покинуть планету. Перебраться на Луну. На Марс. На пояс астероидов. Может, плюнуть однажды на Землю и начать все сначала? Но нет - если мы это сделаем, то будем отступать и дальше. Раз смирившись со своим бессилием перед хторранским заражением - не важно, куда мы убежим и что там построим, - мы всегда будем знать, что остаемся там лишь до тех пор, пока не придут хторране и не решат, что им нужен и этот мир тоже. Но должен же существовать выход для человечества... только куда? Чего мы хотим на самом деле? Если определить это, тогда можно протянуть ниточку отсюда туда. Мы могли бы следовать вдоль этой ниточки. Мы смогли бы... Ничего мы не смогли бы. Мы копаемся в темноте. И не мудрости нам не хватает - света. Мы не знаем, на что способны, потому что не знаем, что можно сделать. Как раз это и должна выяснить экспедиция. - О, я - янки Дудль, дэнди... Песенка засела в голове. Мой мозг пытался делать сразу два дела. Три - если считать ходьбу. Я пел. Думал. Шел. Танцевал. Коридор тянулся на много дней вперед. И назад. Умереть. Петь. Хотеть. Эхо. Резонанс. Звуки. Песни. О чем была другая мысль? Кто ее высказал? Я не помнил. Но запомнил слова: "Нам нужен кто-нибудь, кто может думать как червь". Нет, не как черви. Как разум, прячущийся за ними. Нам нужно что-то такое, что способно думать как Хторр. Искусственный интеллект? Возможно. Но как его запрограммировать? Какую модель выбрать? Чтобы думать как Хторр, надо прежде стать Хторром. Вот оно! Что-нибудь, не являющееся Хторром, должно стать Хторром. Причем до такой степени, чтобы думать так же. А затем это что-то должно перестать быть Хторром, чтобы вернуться и рассказать людям, с чем мы воюем в действительности. Но как стать Хторром - и как перестать быть им? Нет. Это не совсем то. Здесь что-то связано с личностью... - О, я - янки Дудль, молодец, янки Дудль меня зовут... Мысль ускользала от меня. Мозг все время спотыкался о посторонние вопросы. - Я - тот самый янки Дудль, парнишка! Какие песни поют хторране? Мы уже знали ответ: длительное, вибрирующее на низких тонах урчание. Такой же звук издавал бы трехтонный котенок, накачавшийся ЛСД. Зловещий звук. Странно успокаивающий, но очень немелодичный. Интересно, почему хторране поют? Но тогда возникает вопрос: зачем поем мы? Песни помогают нам познать самих себя? Гм. Это мысль. Но неверная. Я знал, кто я такой. У меня есть имя, удостоверение личности, работа, проблемы. Даже самка. Моя личность ясна без песен. Я могу быть глухим как пень и сохранять свою личность. Нет. Песни - что-то иное. - Янки Дудль приехал в Лондон верхом на пони... И я тоже приехал. Придется вопросам погулять еще немного без ответов. Коридор закончился платформой таких размеров, что на ней поместился бы дом. Часть платформы была открыта... и внизу медленно проплывала земля. Отверстие было достаточно большим, чтобы принять на борт или выгрузить самолет, и действительно, на кронштейнах висел легкий боевой разведывательный самолет "Бэтуинг-9". Несколько человек в желтых комбинезонах заводили его на платформу. Они едва глянули на меня. Как только люк под самолетом закрылся, бригадир решительными шагами направился ко мне. Это был еще один желтый комбинезон с затаившейся угрозой во взгляде. - Маккарти? Я кивнул. - Сюда, пожалуйста. - Он подвел меня к дальнему краю платформы, под хвост самолета, к плите, которая ничем не отличалась от остального пола. Он не сделал ничего, что бы я мог заметить, но панель отъехала в сторону и открыла узкую лесенку, ведущую вниз. Желтый комбинезон отступил в сторону, освобождая мне дорогу. Было ясно, что меня приглашают спуститься. Я было решил пошутить насчет того, какой неудобный у них винный погреб, но, немного подумав, просто пожал плечами и шагнул вниз, в темноту. Плита быстро закрылась надо мной. Пуховики также переносят на себе семена и споры других видов, преимущественно хторранских, конечно. Механизм прост: когда шары "сахарной ваты" катятся по земле, они задевают растения и животных. Самые мелкие захватываются клейкими нитями пуховиков и уносятся ими. Таким способом манна обеспечивает расселение не только себя, но и большой части хторранской микроэкологии. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 8. ЧЕСТЬ ПРОВОДНИКА Ветераны не умирают. Умирают новобранцы. Соломон Краткий Через секунду зажегся свет. Я огляделся... - Смирно! Зигель, Марано, Лопец, Валада, Навроцки и еще семеро закаленных в боях ветеранов застыли в напряженном ожидании. По армейским меркам, это помещение было чересчур шикарным, по стандартам "Босха"... соответствующим. Двенадцать солдат, расположившиеся здесь, занимали его почти целиком. - Вольно, - - автоматически скомандовал я и пробежал взглядом по лицам. Это была та команда, которую я первоначально отобрал для экспедиции - почти та. Не было Рейли, Уиллиг и Локи, а теперь не будет и меня. Довольно большие потери. Новеньких я не знал, но узнавал жесткое выражение лиц, и этого было достаточно. Вперед гордо выступил Зигель и отдал честь. - Докладывает лейтенант Зигель, сэр! - Да брось ты эту ерунду... Ты сказал "лейтенант"? - Вы отдадите мне честь, сэр? - Он застыл словно изваяние. - Поздравляю с повышением! Отличная работа, Курт. Но, э... а, черт. - Я отдал ему честь, и он расслабился. - Но я больше не твой капитан. Я уволился из армии. Надо было видеть выражение его лица. - Вы что?.. Остальные, нарушив строй, сгрудились вокруг и недоверчиво загомонили: - О чем вы говорите? - Башку оторву этому сукину сыну Данненфелзеру... - Теперь ты здесь командир. - Я с размаху хлопнул Зи-геля по плечу. - Меня освободили от всей ответственности. - Мы еще поборемся! - Нет, не поборетесь. Я никогда не чувствовал себя так счастливо. К тому же я собираюсь жениться. - Жениться!.. - взвизгнула Валада. Навроцки ухмыльнулся. - Браво! - Лопец влепила мне в губы сочный поцелуй. - Лопец! Ты меня удивляешь! - Это вы меня удивляете, дохлый гринго! - Но как же с нами?.. - Гордое выражение на лице Зигеля исчезало на глазах. Я испортил его большой сюрприз. - Мы же рассчитывали на вас! - Хорошо, хорошо, - сказал я, начиная чувствовать себя виноватым. Своей непосредственностью они напоминали детей, которым только что сказали, что отец уходит из семьи. - Послушайте. Теперь я вольнонаемный специалист. Официально я ваш индейский проводник. - А? Что это означает? - Это означает поздравления! - крикнула Лопец. - Наконец-то вам платят за то, чтобы вы думали. - Это означает, что я не могу отдавать приказы, - объяснил я. - Только советовать. Говоря это, я в упор смотрел на Зигеля. Он нахмурился. - Это означает, что теперь я старше вас по званию? - Правильно, - сказал я. - Вы все - старше. Я полностью вне всяких званий. И так этому рал, что вы и представить себе не можете. - Гм. - Зигель, казалось, смутился окончательно. - Послушайте, капитан, я чувствую, здесь что-то не так. Вы понимаете в нашем деле больше, чем кто-нибудь другой. Я хочу сказать, что если нам придется иметь дело с червями, то лучше бы приказы отдавали вы. - Простите, лейтенант, но я не могу это делать, даже если бы хотел. А вас отдадут под трибунал, если вы позволите мне это. Уклонение от командования. Поверь мне, Курт, ты справишься. Я не рекомендовал бы тебя, если бы не был в тебе уверен. - Вы рекомендовали меня? - Да, я. После того дела в Марине. - А? Так это же была ерунда. - Я думаю иначе, - возразил я. - И с моим мнением посчитались. Семья медузосвиней поселилась на вокзале в Сосалито и угрожала подрыть целый квартал своими подземными ходами. Из-за множества важных зданий наверху мы не могли использовать огнеметы или нефть, а репродуктивное поведение медузосвиней исключало использование любой взрывчатки, даже холодной. В конечном итоге туда послали тигров с емкостями жидкого азота. Идея принадлежала Зигелю, его отделение программировало, а потом обеспечивало операцию. После этого я заполнил рекомендацию на премирование всей команды, но параллельно направил отдельный рапорт, в котором отметил организаторские способности Зигеля. Я рекомендовал Уиллиг и Рейли тоже... Зигель покачал головой, словно поверил еще не до конца. - Ну, тогда мне, наверное, надо поблагодарить вас... Он протянул руку. Мне хотелось сказать ему: "Не благодари меня. Ты еще не знаешь, что получил в наследство". Но это было бы нечестно по отношению к нему. Он по-прежнему светился энтузиазмом. Я взял руку и крепко пожал ее. - Отойдем-ка, нам надо поговорить. Я отвел его в угол комнаты, повернул спиной к остальным. Он вопросительно смотрел на меня. - Я буду помогать чем смогу, любым советом, но никогда в присутствии других. Что бы ты ни делал, что бы ни говорил, ты никогда не должен выглядеть неуверенным. Не бойся спрашивать у подчиненных, что они думают о ситуации, но никогда не спрашивай, что они хотели бы сделать. Ты уловил разницу? Он кивнул. - Хорошо, только смотри - ты должен научиться этому быстро. Ты мужчина теперь, а это означает, что все неприятные решения - твои. - Я вглядывался в лицо Зигеля. Понимает ли он? Он не моргнул. Он понял, о чем я говорю. - Как насчет Рейли и Уиллиг? - Точно. Как насчет Рейли и Уиллиг. - Вы не пустили меня к ним... Я смотрел ему прямо в глаза. - Правильно, не пустил. - Я ненавидел вас за это. - Я сам себя ненавидел. Но я уже потерял три жизни. И не собирался терять четвертую. Штука вот в чем, Курт, - если бы меня там не было, чтобы остановить тебя, если бы ты тогда был лейтенантом, как поступил бы ты? Зигель ответил не сразу. - Я понимаю, что вы хотите сказать, - согласился он. - Для них ничего нельзя было сделать - ни для Рейли, ни для Уиллиг, ни для Локи. Ты не прошел бы и трех метров, да еще подверг бы риску жизни остальных. Что мы должны были сделать? Оставить для тебя дверь открытой? Впустить внутрь квартирантов? Разве это то, что должен делать лейтенант? Погибнуть глупой смертью? Даже если бы твои солдаты были достаточно умны или не любили тебя достаточно сильно, чтобы захлопнуть дверь перед твоим носом и спастись самим, все равно они остались бы без командира. Подумай над этим. В наследство ты оставил бы ущербное подразделение, которое отдали бы новому лейтенанту, которому пришлось бы начинать все с нуля. Плохо было бы и ему, и всему подразделению. Зигель, казалось, заколебался. - Я и не представлял... - Вот именно, не представлял. - Вспомнив все, я снова начал злиться. Пришлось насильно заставить себя успокоиться. - Все в порядке, Курт. Тогда это было не твое дело - представлять. Это была моя работа. - Я положил руки ему на плечи и не отпускал. - Послушай меня. Теперь все иначе. Теперь ты - становой хребет. Ты связываешь все воедино. Ты - источник силы, целеустремленности. Ты приказываешь, и они идут.. Вот в чем твоя работа. Любой может умереть, но только лейтенант может приказать. Он слабо улыбнулся, качая головой: - Я всегда думал, что босс - это тот парень, что впереди. - Нет. Так думают только дети. Это эгоистично и глупо. Ты уже герой. Как и все они. Поэтому... важнее всего просто выполнить нашу проклятую работу и поскорее убраться. Курт, тебе надо учиться передавать ответственность. Даже если это означает... - Я понял, что сейчас скажу, и у меня перехватило горло. Это было болезненно и смешно, это была еще одна шутка, которую сыграла со мной Вселенная. На глаза навернулись слезы. Шутка не относилась к разряду смешных. - Даже если это означает... то, что случилось с Рейли, Уиллиг и Локи. Зигель на секунду отвел глаза, смаргивая собственные слезы. Когда он посмотрел на меня снова, его глаза были сухими и выглядел он по-другому. - Это тоже часть работы, да? - Это не было ни вопросом, ни утверждением. - Решать, кто идет, а кто остается. - Если тебе когда-нибудь придется принимать такое решение, знай, что за твоей спиной стою я. Рекомендуя тебя, я принял на себя ответственность за то, каким ты будешь командиром. Мне нелегко было решиться. Поэтому, когда ты выведешь свою команду, используй их. Используй жестко, но умно. - Мне кажется, я понял, сэр. Я должен научиться делать все без вас, верно? Он положил руки поверх моих, и какое-то время мы держали друг друга за плечи. - Ты отлично справишься, Курт, я уверен. Только не будь таким кровожадным, договорились? Он кивнул: - Спасибо, сэр... я хотел сказать Джим. - Эй! - крикнула Лопец через комнату. - Вы собираетесь весь вечер играть в "гляделки" или дотащите свои мрачные задницы сюда и поможете нам допить шампанское, пока еще что-то осталось? - Не переусердствуйте с... - начал я - и замолчал. Это больше не моя команда. Теперь дело Зигеля предупредить их о готовности к завтрашним операциям. Он понял меня и широко улыбнулся. - Эй, вы, собачьи морды... - набросился он на них со смехом. - Не открывайте больше бутылок. Мы ведь не собираемся тратить драгоценный напиток на какого-то шпака, не так ли? Задним числом кажется гораздо более вероятным, что первым проявлением хторранского присутствия на Земле были не эпидемии, а растения манны - обычные пуховики из "сахарной ваты". И действительно, первые упоминания о новом виде съедобного гриба (которым в ретроспективе может быть только манна) можно найти в научных журналах за тот год, летом которого в небе над Северной Калифорнией наблюдался знаменитый метеорит. Документальные ссылки подтверждают этот тезис. Манна была первой и заложила основу для всего последующего. Таким образом, процесс хторранской колонизации заражения продолжался более десяти лет, причем на самом фундаментальном, какой только возможен, уровне. Срок вполне достаточный, чтобы создать плацдармы для множества дополнительных уровней хторранской экологии, которые могли потребоваться в дальнейшем. Такая модель позволяет нам пересмотреть гипотезу о ядовитой жигалке как первоначальном переносчике возбудителей эпидемий, потому что теперь мы можем разместить по своим местам сопутствующие ей виды на период, предшествующий вспышкам эпидемий. Эта модель дает жигалке время распространиться и утвердиться в своей экологической нише, а также дает механизм общей доступности болезнетворных микроорганизмов. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 9. СЛАБАЯ БОГАТЫРСКАЯ СИМФОНИЯ Прежде всего неясно, как дурак и его деньги находят общий язык? Соломон Краткий Так уж получилось, что нам пришлось открыть еще несколько бутылок шампанского. Первый тост мы подняли за производство Зигеля. Потом за Лопец, и за Валаду тоже. Лопец стала сержантом, Валада - капралом. Полевое производство в чин хорошо тем, что ты получаешь командира, знающего свое дело. Потом нам пришлось выпить за мою отставку, мое новое назначение индейским проводником, моего прадедушку, который был чистокровным чероки. Или мой прапрадед? Потом вспомнили, что я что-то говорил насчет женитьбы, поэтому нам, конечно, пришлось поднять тост за грядущую свадьбу, который сопровождался рядом особо непристойных замечаний. Затем последовал отдельный тост за мудрость - или глупость - генерала Лиз Тирелли, которая сказала "да". А затем последовал тост за ребеночка. Детей. В общем, несколько тостов за детишек. А потом мы встали и молча выпили в память тех, кто не мог разделить нашу радость. После этого тоста мы разбили вдребезги стаканы и были вынуждены начать все заново. И начали с тоста за новые стаканы. Потом я произнес длинную и чересчур слезливую речь о лучшем боевом отделении в моей жизни - на это потребовалось три отдельных мокрых салюта. А затем мы должны были на минуту притормозить, пока Лопец открывала новые бутылки. Пробки рикошетили от потолка и стен, а брызги шампанского летели повсюду под крики и смех. Несколько тостов мы подняли за червей - и ужасную смерть, которая им предстоит. От наших рук, разумеется. Каждый вставал и в деталях излагал свой план убийства, и, конечно, каждое из этих заявлений требовалось почтить серьезным возлиянием. В конечном итоге, однако, мне пришлось извиниться. Я хотел откланяться, прежде чем попойка примет угрожающие размеры. Кроме того, у нас кончилось шампанское. Лопец заказала еще. Я воспользовался моментом и стал высматривать лестницу. - Боже, как я ненавижу дирижабли. В них всегда невозможная болтанка. Эта капитан Харбо ни черта не умеет летать. Смотрите, как крутится эта штука. - Я откле-ияся от стены и повернулся к Лопец. - Мне больше не наливайте, спасибо, достаточно. - Выпейте это. - Она попыталась всунуть мне в руку высокий стакан с какой- то жидкостью. - О нет, нет. Мешать напитки очень плохо. Помоги мне найти дверь. - Я настаиваю. Генерал Тирелли никогда не простит мне, если я выпушу вас в таком виде. Выпейте, от этого полегчает. - Не надо. Честно, я в порядке. Просто мне необходимо присесть на месяц- другой. - Давайте пейте до дна. Вот умница. Выпить было проще, чем спорить. Кроме того, она держала меня за волосы. - Кха! Ух! Ик! По вкусу напоминает жидкость против овечьих клещей. Что ты пытаешься сделать, отравить меня? - Я пытаюсь протрезвить вас... - Это то же самое. - ... По крайней мере, до такой степени, чтобы вы могли выйти отсюда как подобает офицеру. Выпейте еще. - Я - не офицер. Я штатский. Я выпил еще. - О, почему вы не сказали об этом раньше? Я бы подыскала для вас теплую сточную канаву. - Звучит соблазнительно. Может быть, я умер бы в ней и избавился от этого привкуса во рту. - Вы не очень часто выпиваете, да? Я моргнул, туманно глядя на нее. - Э?.. Я могу сам справиться. - Меня передернуло. - Что это за гадость?. - Супернейтрализатор алкоголя. - Это та жидкость, которая попадает в кровь, впитывает его и расщепляет?.. - Точно. Она ускоряет метаболизм. - Лопец взглянула на часы. - Приготовились. Наступает самое смешное. Когда алкоголь расщепляется, начинается сахарный криз. Не желаете пойти побегать? - Шутишь... - Весь секрет в упражнениях. Нужна большая нагрузка. - Я - человек гражданский. Единственное упражнение, которое мне сейчас доступно, - это лечь в кровать и затрахать себя до смерти. - Самостоятельно? Или с помощью партнера? - Как захочет Лиз. - Я сел прямее, усиленно моргая, чтобы в глазах перестало двоиться. - Ладно, по-моему, теперь я в порядке. Можешь меня отпустить. Она отпустила. Я упал на бок. - Наверное, это не такая уж хорошая идея, - заметил я с пола и спустя секунду добавил: - Ты когда-нибудь замечала рисунок на этом ковре, как он убегает вдаль? Интересный вид открывается. Ляг и посмотри. Лопец подняла меня за шиворот и сердито посмотрела. Потом повернулась к Зигелю и крикнула на него: - Это ты дал ему огненную воду? Разве тебе не говорили про штатских? Зигель подошел и запрокинул мне голову так, что в моих глазах вспыхнули огни. Я инстинктивно зажмурился. Он большим и указательным пальцами снова открыл мне глаза. - Будет жить, - проворчал он. - Просто не знаю, из чего делают в наши дни офицеров... Лопец сардонически посмотрела на него. - Я знаю. И это выглядит довольно неприглядно, amigo. - Она повернулась обратно ко мне. - Вам следует говорить, капитан. Вы слишком пьяны, чтобы петь. - Нет, подожди, есть идея поинтереснее. - Я постарался как можно лучше изобразить ирландский акцент и, качаясь, поднялся на ноги. - Я расскажу вам об эльфе и пингвине. - Забравшись на стул и немного подумав, я решил лезть на потолок. - Зигель, иди сюда. - Я поманил его рукой. - Я слушал твою историю насчет крошки Бетти. Теперь ты должен выслушать мой анекдот про эльфа. Кроме того, это традиция. Новые ребята его еще не слышали... Лопец взяла меня за руку. - Никаких анекдотов про эльфа не будет, капитан. Конституция Соединенных Штатов запрещает жестокие и необычные наказания. - Не будет анекдота про эльфа? - горестно спросил я. - Разве вы не помните, почему вас попросили покинуть Ирландию? - Честно говоря, я сейчас много чего не помню. - Поверьте мне. - Эй! Что ты там говорила насчет пения? - Я ничего не говорила насчет пения. - О, я думал, что говорила. Все равно. - Я икнул. - У меня есть идея. Насчет червей. (Они оба быстро взглянули на меня.) Эй! Отчего такие серьезные лица? Ведь считается, что у нас дружеская вечеринка. - Я забыл, о чем говорю, и пошарил вокруг в поисках стакана. - Давайте выпьем за мою идею. - Вы уже достаточно выпили, - заметил Зигель. - Что у вас за идея? Валяйте, рассказывайте, капитан. Вместо этого меня стошнило. Я захихикал, все-таки еще понимая, что полагалось бы покраснеть. - Простите, я... - И меня снова вырвало. - Это так отрезвитель действует? - Более или менее. Не смущайтесь, - сказала Лопец. - Я давно знаю, что вы свинья, просто не могла сказать вам это раньше. - Она села напротив и взяла мои руки в свои. - Вы сказали, что у вас есть идея. - Нет. Ее уже нет. Она вертелась на самом краешке, но я упустил ее. - Что-то насчет червей. Они оба встревожились. - Угу. - Я раздраженно потряс головой. - Это просто чувство, которое как бы заигрывает со мной; по-настоящему это пока не идея, просто физическое ощущение, но я не могу выразить его словами, я думаю... нет, не знаю. Будь все проклято. Я что-то упускаю... - Думайте об этом чувстве, - посоветовала Лопец. - Нет, даже не думайте. Просто чувствуйте. Прочувствуйте его, а потом посмотрите на то, что получится. - Я знаю это упражнение, - проворчал я, отнимая у нее свои руки. - Оно здесь не поможет. - Я сел прямо и снова стравил. - Это отрезвляющее действует чересчур хорошо. Нет, то чувство исчезло совсем. Я потерял его. Возможно, это не так уж важно. А может быть, оно вернется. Я прислонился к стене, полностью расслабив тело. Лопец и Зигель сели напротив, настороженно глядя на меня. - Эй! А почему вы, ребята, не пьяные? Оба неожиданно смутились. - Э... - О, я понял. Обычный розыгрыш молодожена: напоить его так, чтобы он проспал первую брачную ночь. Зигель покачал головой: - Нет, не совсем... Лопец перебила его: - Да, совсем не так. Зигель подумал, что будет забавно напоить вас, капитан. Что-то вроде расплаты. Дать вам возможность почувствовать себя дураком. Одним из нас. А потом мы вспомнили истории, которые рассказывают о людях, испытавших вспышки прозрения от отрез-вителя, и решили, ну, мы решили проверить это на вас, потому что вы так много знаете о червях и, возможно, придумали бы что-нибудь грандиозное... - Вы, наверное, сейчас чертовски злы. Я почти не слушал Зигеля. - А знаете, это неплохая идея - использовать наркотики для стимуляции воображения. Мне жаль, что разочаровал вас. Плохо, что это не сработало. - Вы не обиделись? - Только физически, - рассеянно сказал я. - Я просто рассуждал, как черви думают. Какая-то фраза напомнила мне одну из дискуссий, которую мы вели во время подготовки экспедиции. Мы размышляли, что будет, если имплантировать датчик червю. Как Дуайн Гродин. Или как членам Т-корпуса. Люди из Т-корпуса могли бы слушать, как слышит червь, видеть глазами червя, чувствовать, как чувствует он. Они могли бы думать, как думает червь. А потом рассказали бы нам, что происходит в действительности. Это было бы что-то, не так ли? Зигель и Лопец переглянулись. - Это было бы грандиозно, - сказал Курт. - Давайте дальше, - нетерпеливо попросила Лопец. - Ну, мы направили предложение наверх, и его рассмотрела рабочая группа. Я не слышал, чтобы они что-то решили. Привели пару причин, почему это дурацкая затея. Я имею в виду, не биологических. С одной стороны, у червя не так много мозгов. Настоящих мозгов. То, что у них есть, не более чем сплетение перезревших ганглиев. Насколько мы можем судить, большая часть их мышления - или того, что заменяет процесс мышления, - происходит во всем остальном теле, в сети нервных симбионтов. Это - те же волокна, из которых состоит их мех, только они растут внутрь. Большие черви представляют собой мешки нервных волокон, они просто большие волосяные матрасы. Если разрезать червя, то вид будет такой, словно смотришь в мешок пылесоса, после того как им пропылесосили собачью конуру. Частично из-за этого так трудно убить взрослого червя. То, что у него не мышцы, - то мозг. - Да? Ну, и почему же затея дурацкая? - Ну, не дурацкая. Опасная. Что, если Т-корпус посмотрит глазами хторра и мышление вдруг окажется таким захватывающим или заразным - как вирус, - что весь Т-корпус превратится в ренегатов? Частично проблему можно решить, изолировав часть Т-корпуса. Но тогда изолированные узнают, что они изолированы, и это повлияет на их поведение. Если мышление телепатов изменится, возможно, они попытаются скрыть этот факт. И мы не узнаем, как работает мозг червя. Что они в действительности делают, когда контактируют? Нужна ли даже небольшая сеть телепатов, думаюших как черви? И будет ли безопасно позволить изолированным телепатам общаться с родительским корпусом? - Вы только что это поняли? - спросил Зигель. - Нет. Рабочая группа месяцами ломала над этим головы. А я размышлял о том, как черви думают. - Ну, и как? - Черви не думают, - неожиданно сказал я. - Они поют. Я подмигнул им, увидев озадаченные физиономии. - Вам непонятно, да? Первой заговорила Лопец: - Ну, конечно, они поют... - Нет. Это просто звук. Они издают звуки, и мы называем это пением, но это не то, что они делают на самом деле. Что они действительно делают, так это поют. Зигель нахмурился: - Простите, но мы вас не понимаем. - Я не могу это объяснить. Но я чувствую. В этом что-то есть... Проклятье! У меня нет слов, чтобы это выразить. Вот с чем я борюсь все время. - Я набрал полную грудь воздуха и сделал еще одну попытку. - Ведь есть разница между мною, перевирающим "Янки Дудль", хором мормонов, распевающих свои псалмы, и Девятой симфонией Бетховена... И тут в моем мозгу как будто щелкнуло. Пораженный, я замолчал на полуслове. Лопец насторожилась: - Что? - Стада. Вы когда-нибудь были в стаде? Видели его хоть раз вблизи? Они тоже поют. Черви поют, как стада. Нет, не так. Стада поют, как черви... - Подождите минуту, - перебил Зигель. - Вы говорите о тех стадах, что в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Мацатлане? - Да. Однажды я провел в стаде неделю. Это происходит, когда стадо начинает петь. Все сразу. Очень похоже на космическое "омммм". Каждого, кто это слышит, как бы засасывает. Самый удивительный звук, который когда-либо слышал человек. Попробуйте когда-нибудь, соберите тысячу людей, и пусть все вместе начнут тянуть: "Омммм..." Все настраиваются на одну и ту же ноту, не зная, почему и зачем. Потрясающее ощущение, потому что вырваться из него нельзя. Невозможно сопротивляться ему, ничего нельзя поделать, кроме как стать его составной частью. Даже если ты сам будешь молчать, все равно он доберется до тебя. Все эти люди вместе резонируют, вибрация пронизывает тебя, ошеломляет, наполняет, и все остальное просто изчезает. Ты исчезаешь. Растворяешься. Остается лишь всепроникающий, невероятный, переполняющий душу звук. Все становится звуком. Весь мир наполнен им, резонирует им. Это нечто, чего ты не в силах объяснить. Надо самому испытать это. Это как сильный наркотик. Это как прикосновение Бога. Ты сам - Бог. Но после ты кружишь на месте, ослепленный потрясающим чувством: кто же ты есть на самом деле. Вот что такое пение. Вот что делают черви. Я откинулся на стуле и расслабился, чтобы мысль окончательно покинула мою голову. Зигель, казалось, был разочарован. - Но мы об этом уже знаем. Впервые параллель между песней стад и песней гнезд провели еще четыре года назад. Окончательный вывод не сделан, потому что мы пока плохо знаем червей. Вы хотите сказать, что это один и тот же процесс? - М-м, нет, - ответил я. - Не знаю. Может, один и тот же. Но вот что я думаю: если это один процесс, то у червей он проходит гораздо интенсивнее. Стада поют мало. Только два-три раза в неделю. Черви же поют всегда. Они целиком погружены в пение. Лопец и Зигель молча обменялись вглядами, потом посмотрели на меня. - Ладно, пусть так - но что это означает? - Не знаю. Я не знаю, означает ли это вообще что-нибудь. Уверен, что должно означать. Жаль, что вы не можете это понять. Но для меня это большое открытие. Черви поют. Постоянно. Действительно ли исчезли киты? Хотя мы не имеем подтвержденных наблюдении китов за последние четырнадцать месяцев, мы еще не можем утверждать наверняка, что их больше не существует. Маленькая надежда все-таки остается. Не приходится сомневаться, что большие повреждения в системе сбора информации не позволяют нам видеть полную картину. Многие ключевые наблюдательные станции были перепад-чинены для нужд Северо- Американской Оперативной Администрации, и возникшие в результате этого пробелы в сети геофизического мониторинга сделали космическое наблюдение за китами по меньшей мере неполным. Наблюдения с суши и на море также ненадежны. Но даже если некоторые киты сумели выжить в неожиданно ставших враждебными морях, маловероятно, что они сохранятся долго. Главным бедствием является огромная рыба-энтерпрайз, которая, конечно же, питается не только китами, но и более мелкими обитателями океана. Почти все, что нам известно о рыбе-энтерпрайз, можно свести к одной фразе: очень большая и всегда голодная. Аппетит этой твари невозможно себе представить. Что ни попадает в огромную пасть, используется для удовлетворения ее ненасытного голода и постоянного роста. В основном серого цвета, эти существа очень медлительны и явно чрезвычайно глупы. Медленно действующие, медленно реагирующие, они, согласно наиболее достоверной из имеющихся ныне гипотез, обладают очень маленьким мозгом и примитивной нервной системой, которые не в силах справляться с нуждами существа, когда оно перерастает определенный размер. Чудовище трудно убить не из-за его величины, а в основном из-за его жира. Ближайшие к поверхности слои тела представляют собой невероятные по толщине залежи жира, пронизанные паутиной хрящей. Внутренности состоят из студенистой массы; по сути, рыба-энтерпрайз - гигантский пудинг с немногочисленными внутренними органами, рассеянными в его массе. Существующее оружие не приспособлено для поражения целей такого рода. Обычные пули тратятся впустую, разрывные выковыривают заметные дыры в коже животного, но реального вреда не наносят. Более мощные разрывные заряды могут оставлять крупные воронки, однако из-за низкой плотности нервных тканей животное, по-видимому, даже не замечает этого. В тех случаях, когда атаки приносили некоторый успех, требовалось тридцати- сорокапятиминутное интенсивное прицельное бомбометание, прежде чем левиафан, похоже, замечал травмы - по крайней мере, в той степени, чтобы изменить курс и уйти от атакующих. Возможно, чудовищу требуется долгое время, чтобы осознать, что ему больно и что оно получило травму. Учитывая угрозу для судоходства, наблюдательная сеть постоянно следит за перемещениями всех известных рыб-энтерпрайз. Мы пометили гарпунами шесть левиафанов в водах северной Атлантики и пять в более южных широтах. Тихий океан в настоящее время населяют девятнадцать помеченных животных, и ведутся наблюдения по меньшей мере еще за четырьмя. Никаких четких путей миграции пока обнаружить не удалось. В основном рыбы- энтерпрайз следуют по пути наименьшего сопротивления и остаются в пределах главных океанических течений. Два левиафана были уничтожены экспериментальными морскими торпедами, оснащенными боеголовками с ограниченным ядерным зарядом. Еще один, умерший от неизвестных причин, выбросился на берег в Оклендской бухте, и смрад от разложения сделал большую часть города непригодной для проживания в течение нескольких недель. Согласно имеющимся у нас данным, одна рыба-энтерпрайз утопила или повредила три ядерные подводные лодки, другая, самая крупная из известных, успела нанести серьезные повреждения кораблю ВМФ Соединенных Штатов "Нимиц", прежде нем ее отогнали повторными ракетными атаками. Компьютерный просмотр морского сражения показал, что она была по меньшей мере в два раза длиннее, чем авианосец. Если это так, то нападение можно объяснить голодом чудовища и восприятием корабля как такой же рыбы. Еще одна рыба-энтерпраиз разрушила две гидротурбины у берегов Майами, вызвав серьезные перебои электроэнергии. Починка турбин, если она вообще возможна, займет восемнадцать месяцев. Та же особь оторвала и утопила часть поля III тихоокеанской экваториальной солнечной фермы, в результате чего было потеряно более двадцати квадратных миль солнечных батарей. По сведениям Лондонского Ллойда, за последние два года бесследно исчезло более шестидесяти судов, что можно почти целиком отнести на счет различных рыб- энтерпрайз. Возможно, что этих подводных чудовищ привлекают электромагнитные поля, и сейчас ведутся эксперименты в этом направлении. Не исключено, что появится возможность отпугивать чудовищ от главных судоходных линий. Но каковы бы ни были окончательные прогнозы, в настоящее время вполне очевидно, что наши земные моря стали весьма опасным для человека полем деятельности. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 10. БРОЖЕНИЕ МЫСЛЕЙ Кратчайшее расстояние между двумя каламбурами - прямая. Соломон Краткий Позже, когда самый сильный шум в голове наконец прошел, я добрался до нашей с Лиз каюты, направился прямиком к своему рабочему столу и включил терминал. Но, вместо того чтобы продиктовать свои соображения, просто уставился на пустой экран и прислушивался к мысли, эхом отдающейся в голове. Зигель и Лопец правы. Что же это, в самом деле, означает? Проблема заключалась не в том, чтобы понять, а в том, чтобы испытать это самим. Что они делают, когда поют? Меня не покидала уверенность, что постоянный звук в гнезде, напоминающий вибрацию камертона, - важная часть хторранской загадки. Все в этих проклятых червях загадка. Есть у них интеллект или нет? Как они размножаются? Каковы у них родственные связи? Сколько полов? Три? Четыре? Дюжина? Как они общаются со своими рабами? И как, между прочим, общаются между собой? Разумны ли они вообще? Или это лишь ударные войска истинных захватчиков, которые придут позже? Последние вопросы особенно тревожили. Мы знали, что черви не были разумными существами, потому что изучали пойманных особей, проверяли их с помощью различных лабиринтов и самых изощренных тестов и выяснили, что, хотя отдельные черви и могут быть любопытны-ми и даже сообразительными, по шкале интеллекта Дунте-манна они занимают место где-то между адвокатом и чайником, причем чайник находится на верхней границе. Нет, тупыми они не были. Хторры любили решать головоломки, особенно механические, но выглядели при этом учеными идиотами. Червь мог сутками сидеть, разбираясь с чертовой двойной головоломкой, требующей сотен тысяч повторяющихся операций, но это был почти автоматический процесс - как будто душа существа полностью отключалась от его работы, а решение головоломки сводилось к чистому аутизму вроде жевания. Один из исследователей очень метко охарактеризовал этот феномен: "Чем больше работаешь с червями, тем сильнее впечатление, что никого нет дома. Они - будто машины без мозга. Кажется, что они оставили душу дома, а сами пошли погулять". Я не был специалистом по психологии хторров и знал только трех червей достаточно хорошо, чтобы отличать их друг от друга. Одного звали Орри, сокращенно от Уробо-рос, второго - Фальстаф, а третьего - Орсон. В то время мне казалось, что Орри способен действовать осмысленно, но теперь я так не считал - многие его поступки были лишь поведенческими шаблонами. Интересно, научил его этому Джейсон Деландро или он приобрел их сам? Два других червя никогда не были столь сообразительны. Однако в то время я сам был не в той форме, чтобы наблюдать за нюансами поведения отдельных гастропод с научной точки зрения. Я находился под влиянием Деландро, и это влияние частично, как я подозреваю, поддерживалось с помощью хторранских наркотиков, которые входили в ежедневный рацион племени. Как иначе можно объяснить некоторые мои поступки? И тем не менее я, наверное, как никто другой, приблизился к жизни гнезда и, вернувшись, рассказал о своих ошушениях. Или не приблизился? Возможно, нет. Я откинулся на спинку кресла, заложил руки за голову и прислушался к хрусту собственных костей. Проблема заключалась в коммуникации. Мы так и не нащупали канал общения между людьми и червями. Джейсон Деландро уверял меня, что они с Орсоном могут разговаривать, как беседуем мы, но я никогда не мог поверить в это до конца. Когда я признался в этом, Джейсон лишь рассмеялся и сказал, что их общение пока выходит за пределы моего ограниченного восприятия мира, но я не должен расстраиваться, потому что когда-нибудь дорасту и до этого. В глубине души я никогда не расставался с мыслью, что Деландро просто выдрессировал Орри, как очень умную собаку. Если собаки понимают комбинации слов и даже фразы: "Вперед, поймай мячик, принеси мячик мне", - то почему этого не могут черви? Может быть, черви не думают. Может, просто запоминают. Может, у них есть всего лишь набор готовых поведенческих стереотипов, и, сталкиваясь с той или иной ситуацией, они запускают соответствующие программы поведения. Только откуда взялись эти программы? Согласно наиболее достоверной гипотезе, черви произошли от хторранского эквивалента земных насекомых. Может быть, и так. У насекомых нет мозга. Самые сообразительные обладают, возможно, тысячей хороших нейронов на все тело, но тем не менее способны действовать так, будто обладают зачатками интеллекта. Как им это удается? Эксперименты с простыми роботами показали, что машины очень быстро обучаются взаимосвязанным поведенческим шаблонам. Разум имеет не только один, высший, уровень, он представляет собой набор подуровней, каждый из которых тоже подразделяется на свои подуровни - и так далее до самого низа. Каждый процесс включается в действие в соответствии с очередностью. Ясно, что процесс, руководивший телом Джима Маккарти, когда он занимался любовью с телом Лиз Тирелли, был не тем процессом, который управлял его телом, когда он сжигал из огнемета хторранскую деревню или выбивал дурь из Рэнди Даннен-фелзера. По крайней мере, я сильно надеялся, что не тот. Частично на этом и основана модулирующая тренировка - она учит управлять субпроцессами, включать нужные, распознавать, какие из них первоочередные и смогут контролировать ситуацию в данный момент, а также уметь видеть, соответствуют они моменту или нет. Тренировка учит создавать новые процессы, которые действуют как... что? Надсмотрщики. Инструкторы. Гуру. Конечной целью является создание некоего универсального модуса поведения, из которого по мере надобности можно создавать новые модусы. Предполагалось, что в итоге повышается не только способность правильно реагировать на сложившиеся обстоятельства, но и способность выдавать результаты. Помогало ли это? Иногда. Что-то в этом роде. Могло помочь. Когда я не забывал напомнить себе, что все-таки прошел тренировку. Однако... это не делало человека умнее. Он только начинал вести себя умнее. Проклятая загадка червей по-прежнему вгоняла меня в отчаяние каждый раз, когда я вспоминал о ней. Мы что-то упускали, потому что хторры были чужды нам, и сколько бы раз это что-то ни проходило мимо нас, дыша прямо в лицо, мы по-прежнему не замечали его. Каждый раз мы объясняли это как-то еще. Хторр враждебен нам. Не столько враждебен, сколько чужд. Он - вне пределов нашего мироощущения, а возможно, вообще за пределами восприятия человека. - Кем бы или чем бы они ни были, - объяснил я терминалу, - они едят не так, как едим мы, размножаются не так, как размножаемся мы, думают не так, как думаем мы. Они чувствуют не так, как мы, и воспринимают мир совершенно иначе. Они - не мы, ими движет совсем иное, они желают не то, чего желаем мы, они испытывают не тот страх, который испытываем мы, у них совершенно иные потребности, другие побудительные мотивы, все другое. Мы не имеем понятия, что такое просто быть хтор-ром, потому что не знаем даже, что такое хторранин. В Массачусетском Центре виртуальной реальности пытались воспроизвести хторранское восприятие окружающего мира. Я видел и даже участвовал в некоторых экспериментах. Это было, если выразиться помягче, е... мозгов. Я попадал в искусственные реальности - становился птицей, вырываясь из двухмерного лабиринта наземного существования. Я плыл по воздушному океану, проносился со свистом, взмывал вверх, кувыркался, нырял вниз. Голубое небо стояло стеной, за которой скрывались возможности и опасности. Восприятие мира сместилось и постоянно менялось. Дерево стало спасительной деревушкой. Забор - местом сбора и обеда. Небо превратилось в паутину запахов. Здесь ветер ощущался как твердое тело. Все кругом было ярким и диким. Все стремилось ввысь, граница существовала только внизу. Различные голоса тараторили и рычали друг на друга, охраняя неприкосновенность своих владений. Нет, воздух был свободой, сердце билось отчаянно, бешено сокращались мышцы. Каждое движение стало усилием - радостным, грациозным. Взбираясь все выше, можно было, набрав высоту, отдохнуть в воздухе - просто расправить крылья и плавно, по спирали, плыть в восходящем потоке. Здесь цвета казались другими - можно было видеть в. воздухе магнитные линии. Земля осталась далеко внизу - место, где гостишь, но не живешь. Полет - вот естественное состояние. Небо - дом. Небо - жизнь. А вот, для сравнения, корова на склоне горы. Земля гудит. Много мяса, много желудков. Фабрика плоти. Корову прижимает к почве земное тяготение. Она тяжко идет по жизни. На уме одна еда. Жизнь - стог сена. Единственное предназначение - переваривать. Дни проходят в жевании и отрыгивании, снова пережевывании и испускании в воздух невероятного количества метана. Трава под ногами - одновременно и ковер и еда. Здесь, среди вечного обеда, мы бродили меж бутербродов с кресс-салатом и огурцами, безостановочно чавкая и процеживая кашицу через все четыре желудка. Солнце было теплым одеялом и подливкой к окружающему со всех сторон салату; дождик лишь освежал его аромат. Для коровы бетон - преступление, забор - грех. Корова не живет - она обедает. Иначе и быть не может: корова должна есть много салата, чтобы питать свою тушу. Жизнь - одна долгая трапеза. Мыши. Мышь. Такая маленькая, незаметная, но живет повсюду. Она стремительно шмыгает по лабиринтам узких нор и держится поближе к темным местам. Все, что двигается в мире наверху, опасно - ястребы, кошки, ласки, собаки, совы. Мир кончается за пределами твоего тела. Открытое пространство ужасает. Звуки страшат. Даже если убежишь, потрясение столь велико, что ты можешь умереть от страха. Мыши не живут. Они паникуют. Яркий свет - опасность. Движение - опасность. Все большое - угроза. И все-таки мыши храбрецы. Они обязаны быть таковыми. Едва попадаешь в мышиный мир, как цвета меняются. Звуки становятся громче, тоньше, басовитее. Ищи, расти, размножайся, рискуй, жирей - но делай все быстро. Мыши - маленькие люди в своем мире, они первыми гибнут, первыми появляются снова. Мыши - крохотные воины. Летай с птицами, жуй жвачку с коровами, живи в мышином мире, плавай с китами - открывай для себя новые возможности видеть, обонять, слышать. Однако все это не то. Самое большее, чего можно достичь в Центре виртуальной реальности, - поддельная реальность птицы, коровы и мыши. Настоящая правда может сильно отличаться. Пока мы не сможем вживить датчик мыши, корове или птице, мы не будем знать этого наверняка. Тем не менее цель все равно была достигнута: ощущения других существ отличаются от нашего, потому что у них другое видение мира, потому что движение существа в окружающем мире, его взаимодействие с ним, обоняние, вкус, способности к выживанию и даже к размножению - это уникальный жизненный опыт. Какими бы ни были эти модели - смазанными, изуродованными, пропущенными через фильтр эквивалентных человеческих понятий и, в конечном итоге, испытанными человеческими органами чувств, - какими бы несовершенными они ни были, все равно они давали лишь первое приближение, стартовую позицию, с которой можно начинать. Иногда это напоминало намазывание масла на хлеб под водой, но все равно давало возможность прочувствовать глубину пропасти между одним видом и другим. Если бы мы знали о хторранах достаточно, чтобы начать моделировать хторранскую реальность. Если бы... Мы могли смоделировать туннели и создать искусственную среду обитания. Мы могли воспроизвести всепроникающие звуки гнезд. Мы могли настроиться на видение глазами червей и подобрать частоты, на которые реагируют их слуховые рецепторы, таким образом, что оператор в киберпространстве воспринимал бы окружающую среду органами чувств, подобными хторранским, - но в стороне оставались другие взаимоотношения червей с окружающим миром. О которых мы не знали. - Песни, - неожиданно сказал я себе. - Нам надо научиться петь, как Хторр. Только... я уже прошел через это. В этом и заключалась проблема. Я вспомнил... Впервые попав в хторранское гнездо и обнаружив там четырех червей, находящихся в состоянии общения... я выронил оружие. И положил руки на их теплые бока. Они мурлыкали. Урчали. Вибрировали на одной ноте, которая прошила меня насквозь. Их мех покалывал. Он был мягче норкового. Я наклонился к звуку, прижался к нему, пытаясь... Снова я услышал его в стаде. Великом Сан-Францис-ском Стаде. Стадо пело. Оно тянуло ноту. Это была другая песня, но я испытал ту же острую тоску. Необходимость быть частью большего. Это было растворением моего "я" в общей индивидуальности. Если гудение червей - лишь бессознательный звук, то они не отличаются от пчел, или муравьев, или термитов. А их гнезда построены столь же бессознательно, как соты в улье и замысловатые лабиринты в термитниках, - не продукт продуманных действий, а просто результат взаимодействия несметного количества маленьких копий одной и той же программы. Точно так же насекомому не хватает сообразительности, чтобы просто ходить, но субпроцессы, происходящие в каждом из тысячи его нейронов, достаточно сообразительны, чтобы, объединившись, руководить более крупным процессом передвижения. Но... если черви нечто большее, чем индивидуальности - хотя до сих пор каких-либо серьезных доказательств этого нет, - то должна быть какая-то осознанная цель, или предназначение, или причина неумолчного гудения в гнезде, коллективной вибрации, резонирующей по всему хторранскому поселению. И если я прав, если это имеет вполне определенное предназначение, тогда этот феномен должен быть очень похож на то, что происходит в стадах. Только намного его превосходящий. Все, что касалось червей, имело превосходную степень. Внутри стада гудение вызывает растворение личности. У червей - я бы не удивился, если оно вызывает транс-ценденцию своего "я". А имеет ли червь вообще свое "я"? Обладал ли Орри настоящим самосознанием, не говоря уже о разуме? Я до сих пор не был в этом уверен. Осознает ли себя собака? Думает ли она? А обезьяны? И почему мы так чертовски высокомерны в своем антропоморфизме? Почему вообще уверены, что обладаем сознанием? Только потому, что считаем, будто думать означает действительно думать. А если наше мышление на самом деле - только иллюзия? Что, если мы запрограммированы думать так, как мы думаем? И кто в таком случае пишет для нас программу? Согласно модулирующей тренировке, человек начинает программировать себя еще в материнском чреве. И делает это плохо. Потому что никто не обучен программировать человеческое существо. Приходится все узнавать на ходу. Большую часть времени мы делаем до-пушения на основании неполной информации и используем их для оправдания неверных выводов. Может быть, черви умнее, потому что не нуждаются в подобном программировании. Может быть, их индивидуальное программирование, каким бы оно ни было, является продуктом не столько собственных наблюдений, сколько коллективного мнения всего поселения. Горячо! Вот она - мысль. С помощью пения черви настраивают себя. На самих себя. Друг на друга. На гнездо. Да. Пчелы. Пчелиное жужжание. Жужжит весь улей. Шум вибрирующих крыльев наполняет гнездо. В каждый момент пчелиной жизни этот звук резонирует. Нет такой вещи, как одна пчела, - все поглощает собой рой. И нет такой веши, как один хторр. Да. Господи! Нет отдельных хторран. Я выпрямился и посмотрел в окно. День пожелтел, первые тени заката прорисовались на предвечернем небе. Мы находились на полпути из никуда в никуда. Бескрайний амазонский пейзаж зелеными волнами перекатывался к далекому голубому горизонту. Я остался наедине со своей идеей, подавленный ее масштабом. Трудно сказать, что вызвало ее появление - наверное, просто броуновское движение мыслей, случайно наталкивающихся друг на друга в моей пустой голове. Мы упускали это. Давно знали, но не позволяли себе прочувствовать реальность этого. Мы видели в хторрах лишь отдельных существ - организмы, которые образуют семьи, со временем - племена и, возможно, нации. Мы проглядели очевидное. Они не были индивидуальностями. Они были существом- роем/гнездом/колонией. - Надо перестать думать о червях как о врагах, - сказал я. - Червей нет. Надо думать о мандале как о существе, с которым мы столкнулись, - и посмотреть, куда приведет нас эта логическая цепочка. Слова оформились в виде надписи на экране. Мысль была закончена. Я не знал, что еще прибавить. По крайней мере, сейчас не знал. Но я был уверен, что, если дам идее немного отстояться, в голову придет еще многое. Я испытывал чудесное чувство, что сумел открыть сегодня очень важную дверь. Вопреки расхожему мнению, самый распространенный организм в хторранской экологии не ядовитая жигалка, а нервный симбионт. Этот симбионт способен выживать в телах самых различных представителей хторранской природы. Нервные симбионты обнаружены у гастропод, кроликособак, кладбищенских воров (горпов), либбитов, гнусавчиков и гнездовых удавов. Помимо этого, родственная форма симбионта найдена в гнездах волочащихся деревьев, в красной кудзу и некоторых разновидностях хторранской ягоды. Очень просто устроенное, это существо так хорошо адаптируется, что может расти повсюду, где найдет соответствующую питательную среду. В зависимости от условий, в которые он попадает, этот организм способен функционировать и как растение, и как животное. Он, несомненно, предпочитает мышечную ткань червей, так как гуще всего прорастает именно в их телах, но его выбор хозяев этим явно не ограничивается. "Красная книга" (Выпуск '22. 19А) 11. БЛИЗОСТЬ Разумная жизнь - это способ Вселенной познать себя. Иными словами, Вселенная так же самонадеянна, как и все мы. Соломон Краткий Я никогда не любил летать на самолетах. Никогда не любил смотреть из иллюминатора вниз. Видеть, что я держусь в воздухе лишь благодаря доброй воле Вселенной, не относится к моим любимым занятиям. Слишком часто испытывал я на себе эту так называемую "добрую волю". С другой стороны, "Иероним Босх" не самолет, а кру-изный корабль, дрейфующий по безмолвному воздушному океану. Мы плыли сквозь мели окаймленных пурпуром облаков. Мягко и бесшумно, с неторопливой фацией скользили сквозь раскаленный тропический день и черную, с бриллиантовыми россыпями, тропическую ночь. Мы были рыбой-энтерпрайз поднебесья, сияющей, неумолимой, бесстрастной. Лучи наших прожекторов шарили, находили, исследовали. Джунгли внизу были черными. Я решил, что мне нравится этот гигантский воздушный корабль. Я действительно мог здесь расслабиться, вне досягаемости от всего, что преследовало меня столько времени. Я снова чувствовал себя спокойно... Конечно, это всего лишь иллюзия. Никуда не деться от того ужаса, в который мы направляемся, но хоть какое-то время я не желал иметь с этим ничего общего. Я парил над моими ночными кошмарами в мирных сказочных мечтах. Ах, если бы мы могли лететь так вечно, опоясывая земной шар снова и снова, никогда не приземляясь, как призрачная небесная легенда. Однажды, когда мы еще летели над плоским голубым океаном, капитан Харбо показала на несущуюся внизу стайку дельфинов. Они выпрыгивали из воды и снова ныряли, вырывались за пределы огромной тени дирижабля и возвращались обратно. На какой-то момент я почувствовал простодушную радость - все-таки оставалось еще хорошее в этом мире. Еще жили существа, которые могли играть в морской пене. А потом это чувство исчезло, уступив место печали. Сколько осталось им жить? Попадут ли они в пятно красных морских слизней, ослабеют и умрут? Или этих нежных и прекрасных животных проглотит одна из пяти рыб-энтерпрайз, что рыскают по южной Атлантике? Или они просто в отчаянии выбросятся на берег, как сделали до них тысячи других? Мне захотелось каким-нибудь образом спуститься к дельфинам и предупредить их. Или спасти. Или как-то защитить. Меня терзало чувство беспомощности и гнева. Сейчас, когда мы все дальше углублялись в сердце великого Амазонского бассейна, это чувство росло. Капитан Харбо следовала по течению Амазонки, держась в основном над открытой водой или в пределах ее видимости. Наша тень огромным зловещим пятном скользила на запад по пушистой зеленой поверхности джунглей. Иногда внезапно и беззвучно наступающая темнота вспугивала ярко окрашенную птицу, кричавшую от страха. Несколько раз мы видели индейцев, останавливавших свои каноэ и глядевших вверх. А один раз заметили, как ребенок с криком бросился к своим родителям. Кто мог упрекнуть его в трусости? Гигантский розовый червь в небе - вы не побежали бы? Балкон оказался неожиданной роскошью - источником постоянного восторга. Над океаном мы могли смотреть на светящуюся пену на фоне темной глубины прямо под нашими ногами. Тень дирижабля не рассекала волны, мы как бы плыли по непотревоженной поверхности воды. Позже, над джунглями, можно было видеть, как лунный свет жутковато отражается от сочной зелени внизу. Миллионы глянцевитых листьев, каждый из которых сам по себе был недостаточно ярок, чтобы блестеть, но приглушенно светился, - миллионы этих листьев все вместе тем не менее искрились и переливались, мигая как звездочки. Они напоминали лунную дорожку на неспокойном море. А потом, иногда, джунгли внезапно раздвигались, обнажая яркий, неожиданно пугающий проблеск, похожий на кусок темного зеркала, проглянувшего из чащи, чтобы поймать и отразить вспышку заблудившегося в ней света - освещенных луной облаков или лучей прожекторов. Это была всего лишь река или ее приток, приветливо подмигивающие нам, напоминая о своем заботливом присутствии. Так я стоял, глядя в темноту, когда сзади неслышно подошла Лиз. Она молча облокотилась на перила рядом со мной, и мы стояли, дыша ароматами, которые приносил ветер. Внизу запах, наверное, был приторным. А здесь, в облаках, чувствовался тонкий привкус зелени и цветов. Но были и другие запахи, темные и незнакомые. Среди них выделялось постоянное увядание и гниение джунглей. Запахи земли отнюдь не неприятны, но некоторые из них были кроваво-красными, а однажды едва уловимо пахнуло горпом, но он был очень далеко, и смрад быстро исчез. Лиз молчала. Она положила свою руку на мою, а спустя некоторое время обняла меня за плечи и привлекла к себе, будто мама - своего маленького уставшего мальчика. Теперь наступил ее черед быть сильной. - Я прочитала твои записи, - сказала она. Потом, помолчав, спросила: - Что это означает? Я усмехнулся: - То же самое спросили Зигель и Лопец. Пока не знаю. Но знаю, что это правда. Чувствуется, что это правда. Мы снова помолчали. Просто позволили себе быть. Мы слушали, дышали, пробовали на вкус запахи воздуха. Я повернул голову, чтобы ощутить сумрак ее духов. - Ты приятно пахнешь. - Мне надо принять душ, - заметила она. - Я вся потная. Хочешь потереть мне спинку? Я состроил ехидную гримасу. - Даже не знаю, должен ли я соглашаться. Когда я был простым капитанишкои, ты могла приказать мне заняться твоим текущим ремонтом, но теперь я человек штатский и думаю, что подобные обязанности должны стать делом добровольным... - Ну и не надо. Я позвоню Шону. - Вы ведете грязную игру, леди. - Точно. Я грязная. Ну, будешь тереть спинку или нет? Дискуссию мы продолжили под душем. Пока я мыл ее, мы обсуждали разные мелочи, житейские дела. Показал ли ты кота ветеринару? Что хочешь на обед в воскресенье? Не забыла ли позвонить сестре? Что натворил наш ребенок? И все остальное в таком же духе. Сексуальные игры на время были забыты, как вещь несущественная. Если уж на то пошло, они бы только помешали. Это была близость, которая превосходила обычную механическую интимность, и мы с Лиз наконец достигли такого состояния. Мы стали так близки, настолько знали тела друг друга, что нам не нужно было говорить об этом всякий раз, когда мы снимали одежду. Не было нужды все время говорить о сексе. Раньше я бы не поверил, что такое состояние интимности вообще может существовать - когда два человека обнажены и их это не ошеломляет. И они настолько не осознают свой пол, что, какие бы сексуальные отношения между ними ни существовали, их обнаженность не играет никакой роли. Более того, она не только не доминирует в их отношениях, а напрочь отсутствует. И только теперь, достигнув состояния умиротворенности и спокойствия, я понял ту глубинную связь, которая крылась под этим. Мы действительно стали партнерами. Пока я ее мыл - старательно, любовно, с уважением, которое может дать только близость, - мы разговаривали о работе и даже на какое-то время забыли о всей боли, связанной с ней, о ее тяжести и разочарованиях. Мы спокойно беседовали о загадках, с которыми боролись, словно это были просто интересные головоломки. Мы могли удивляться вызову, который мы бросали. Страдания были признаны и забыты - теперь мы могли работать. Я рассказал ей о своих мыслях, пока не сформировавшихся и наполовину непонятных, что и отражали мои записки. Рассказ мог прояснить ситуацию. Лиз слушала молча, лишь время от времени поощряя меня - иногда это касалось рассказа, иногда мест, которые я мыл. После того как я методично прошелся по ней сверху донизу в четвертый раз, она взяла купальный халат и стала мыть меня. - По-моему, происходит трансформация, - говорил я. - Несколько трансформаций. Много. Но важнее всего, мне кажется, то, что они могут трансформироваться так, что мы воспримем заражение. Я думаю, что то мое замечание в компьютере - лишь небольшой фрагмент целого, но, по-моему, с этого можно начать. Лиз повернула меня к себе, чтобы вымыть спереди. Для удобства я поднял руки. Она спросила: - Какого же рода, по-твоему, эта трансформация? - Если бы я знал, то мы бы давно ее обнаружили, а не ждали, не так ли? Она улыбнулась беспомощности ответа. У нас всех вопросов было больше, чем ответов. - Это похоже на составную картинку-загадку, - продолжал я. - Только большую, из пятидесяти тысяч кусочков, на решение которой уходит вся жизнь. Мы как бы смотрим на кусочек и видим, что на нем изображена часть неба, а на другом - часть леса, а на третьем - часть червя, но общая картина не складывается. Мы начинаем понимать части, целые куски, но этого все равно недостаточно. Мы по-прежнему не знаем, как сложить куски вместе. Но нас много, мы так близки и сейчас складываем так много отдельных кусочков вместе, что я думаю - я чувствую - в любой момент может получиться вселенское "ага!". И внезапно все, что мы видим, перестанет казаться набором разрозненных картинок. То ли мы отступим на шаг назад, взглянем то ли сверху, то ли сбоку или просто проснемся однажды утром и увидим перед собой очертания всей веши как большой эскиз, ожидающий, когда на нем заполнятся недостающие части. И тогда мы начнем передвигать куски неба, и леса, и червя на свои места. Пусть даже масса маленьких кусочков, по-прежнему нам неизвестных, останется. Мы перестанем складывать миллионы отдельных частей и начнем заполнять пробелы на одной большой картине. Я думаю, что ключ к разгадке - мандала. Мне кажется, следует думать о мандале, а не о червях - как мы думаем об улье и муравейнике, а не о пчелах и муравьях. - Я всегда ненавидела составные картинки, - сказала Лиз. Мы вытирали друг друга полотенцами. - На них уходит столько сил. А потом, закончив, что ты видишь перед собой? Просто большую картинку, которая занимает весь обеденный стол. Через пару дней ты смешаешь ее и спрячешь в ящик. Никогда не видела в этом смысла. - Ну, если мы не станем решать эту головоломку, то это нас смешают и положат в ящик, - мрачно заявил я. - Ш-ш-ш, дорогой. - Она обняла меня и прижалась лицом к моей груди. - Только не сегодня вечером. Эта ночь - наша. Мы долго молча стояли обнявшись. Наконец Лиз, потянувшись через мое плечо, посмотрела на часы. - Нам надо поторопиться. Давай одевайся. В шкафу - новый смокинг. Я заказала его в ателье сегодня днем. - О... - расстроился я. - А я тебе ничего не подарил. - Ты подарил мне ребенка. И этого достаточно. Одевайся поскорее, пока мы не отвлеклись. Нельзя заставлять ждать капитана. Как тебе мое платье? Я все-таки остановилась на белом, в конце концов... Являются ли симбионты партнерами или обычными паразитами, зависит от организма, в который они проникают. В то время как они явно симбиотичны к хторранским существам, в земных растениях и животных они не способны приносить пользу организму-хозяину и ведут себя только как паразиты. Характер заражения нервными симбионтами/паразитами, в общих чертах напоминающий заражение личинками ядовитой жигалки крупного рогатого скота, лошадей, ослов, овец, коз, лам, страусов, свиней, собак, кошек и людей, предполагает, что жигалки тоже могут быть переносчиками нервных симбионтов. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 12. САД РАЙСКИХ НАСЛАЖДЕНИЙ Существование жизни на Земле доказывает, что закон Мерфи универсален. Если может случиться что-нибудь плохое, оно непременно случится. Соломон Краткий Идея капитана Харбо пообедать в небольшой теплой компании напомнила мне об Александре Гюставе Эйфеле. В 1889 году этот французский инженер построил на левом берегу Сены башню, возвысившуюся над сердцем Парижа. На самом верхнем этаже он предусмотрел для себя частные апартаменты, весьма удобные для изысканного отдыха. Они состояли из столовой, гостиной и даже спальни. Месье Эйфель, должно быть, высоко ценил романтические возможности своего... шпиля. Это я пошутил. Личный салон капитана Харбо производил ошеломляющее впечатление. Золотистый рассеянный свет от невидимых светильников заливал пространство, заполненное сочной зеленью. Дорожка из полированного дерева сначала петляла по небольшому парку, потом грациозными мостиками пересекала череду радужных прудов, покрытых цветками "Виктории Регии", красными и цвета слоновой кости и такими крупными, что я испугался. Даже Лиз ахнула от удивления и восторга: - Я и не представляла себе... Гарри Самишима, один из двух стюардов, которые сопровождали нас, при виде нашей реакции горделиво улыбнулся и начал показывать кусты орхидей и бугенвиллей, райских птичек и каскады чего-то с длинным латинским названием. Самостоятельно я смог узнать только гибискус и темно-малиновый амарант. Самишима терпеливо объяснял духовное значение сего великолепия - что-то насчет олицетворения райского сада и двенадцати мостиков, символизирующих двенадцать степеней просветленности. Я не прислушивался, пытаясь подсчитать в уме, сколько мог весить этот сад на воздушном корабле. Я не видел в нем большого смысла, хотя, с другой стороны, он делал обед с капитаном корабля поистине событием всей жизни. Учитывая то, для чего этот воздушный корабль построили изначально, можно было понять логику подобных затрат. Лиз неожиданно повернулась к Самишиме: - Это ваших рук творение, не так ли? Гарри не стал притворяться. Это был низенький человек, склонный к полноте, а азиатские предки оставили ему в наследство внешность без возраста, но когда Лиз включила на полную мощность улыбку, бедняга насилу смог выдавить ответ. Он вспыхнул, отвесил поклон и растерял остатки способности говорить. Лиз была элегантна, как королева. Но сейчас она совершила поступок, удививший даже меня. Она взяла руки растерявшегося Гарри в свои, поднесла их к губам и поцеловала, словно это были королевские сокровища. - У вас руки настоящего художника. На них благословение всех жителей рая. Я потрясена тем, что сделали эти руки. Пусть они приносят только счастье человеку, который ими обладает. Она отпустила его руки, и Гарри Самишима низко ей поклонился. Когда он выпрямился, его глаза были влажны от волнения. По-видимому, встречалось не так много людей, которые столь высоко оценивали его работу. Он провел нас через двенадцатый, и последний, мостик на укромную веранду, где стоял простой стол, и удалился. Я посмотрел на Лиз. Она по-прежнему оглядывалась в благоговении, ее лицо светилось от восторга. - Это удивительно, - вздохнула она. - Ты доставила этому человеку большое удовольствие, - заметил я. - Я и не подозревал, что ты так хорошо разбираешься в японских садах. - Едва ли я разбираюсь в японских садах. Но я разбираюсь в садовниках. Мой отец был садовником, - добавила она. - Японский сад - это утонченный маленький мир. Воплошение идеала. Место, чтобы любоваться и медитировать. Расположение каждого камня, каждого цветка тщательно продумано. Японский сад - не просто сад, он - молитва. Картина. Таким садовник видит рай. - Она медленно повернулась, плавным движением руки обводя все вокруг. - Этот сад - самоотречение. Такого святого места я еще не видела... Она замолчала в восхищении, что сделал и я. Спустя некоторое время Лиз взяла меня за руку, а еще через какое-то время скользнула в мои объятия. - Я и понятия не имела, что на Земле еще сохранились такие чудеса. - Это не Земля, - шепнул я в ответ. - Это место поднимает тебя и уносит туда, куда захочешь. Это не просто святое место, оно волшебное. На последнем мостике появилась капитан Харбо, улыбающаяся так, словно приберегала какую-то шутку. Мы с Лиз выпустили друг друга из объятий. - Что такое вы сказали Гарри Самишиме? - спросила она у Лиз. - Я никогда не видела его таким возбужденным. Он чуть не плачет от счастья. Лиз невозмутимо ответила: - О, я просто сказала, что мне нравится его сад. Капитан Энн Джиллиан Харбо приподняла бровь и окинула генерала Лизард Тирелли недоверчивым взглядом. - Конечно, - сухо согласилась она. - Я видела его таким один-единственный раз, но это было, когда японский император остановился на втором мостике и просто разинул рот от изумления. Гарри едва не получил разрыв сердца. Лиз промолчала, улыбаясь с самым простодушным видом. - Кстати, - добавила капитан, - Самишима на самом деле бортинженер. Сад - это его... хобби. Но, по правде говоря, мне кажется, он считает как раз наоборот. Сад - его жизнь, а своими прямыми обязанностями на корабле он занимается как бы между прочим, только чтобы сохранить прекрасное место для своего сада. Слова капитана Харбо достигли эффекта, на который они и были рассчитаны. Довольная улыбка Лиз превратилась в чистое изумление. Она лишилась дара речи. Тогда капитан "Босха" повернулась ко мне и протянула руку с наманикюренными ногтями. - Капитан Маккарти, я благодарю вас за предоставленную возможность продемонстрировать гостеприимство нашего судна вам и вашей невесте. Я венчала немногих, и только тех, в ком была уверена. И редко венчала здесь. Однако... это особый случай, и он требует особого внимания. Надеюсь, вы понимаете и не имеете претензий к тому, что обстоятельства данного полета необычны и экипаж находится под известным прессом, стараясь выполнять требования экспедиции. Но сегодня, я думаю, вы увидите тот класс обcлуживания, который сделал "Фантазию" знаменитой. И я благодарна возможности показать это вам и вашему генералу. Итак, спасибо. Она дважды хлопнула в ладоши, и небольшая толпа стюардов ручейком влилась на веранду - с цветами, подносами, музыкальными инструментами и предметами Для сервировки стола. Все они улыбались и были одеты в ослепительно белую униформу. Я узнал Шона, он весь светился от гордости. Если бы улыбка стала чуть шире, верхняя половина головы у него просто отвалилась бы. Четверо стюардов несли бело-голубую хулу, еврейское свадебное покрывало. Я удивленно посмотрел на Лиз. Она вспыхнула, опустила глаза и подняла их только тогда, когда Шон поднес ей букет из крошечных бледно-лиловых и розовых цветов. Она приняла его с улыбкой. Я еще ни разу не видел Лиз такой - на какой-то момент мне показалось, что я перенесся на годы назад и рядом стоит юная невинная девушка. Ангел не был бы столь прекрасен. Художники Возрождения рыдали бы, увидев ее. Я забыл, где я, и просто смотрел на нее не отрываясь, пока капитан Харбо не подвела нас к положенному месту под хулой. Она кивнула одному из стюардов, и освещение уменьшилось, оставив нас в мягком золотистом полумраке. Позади струнный квартет "Фантазии" (Шон - на скрипке) начал играть медленную, но веселую интерпретацию баховского мотета "Иисус, моя радость". Лиз тихонько вложила свою руку в мою, и мы посмотрели друг на друга, как два подростка. Откуда-то смутно доносился речитатив капитана Харбо: - Вступая в брак, вы даете один из самых священных обетов: две души соединяются, сливаясь в одну. Беря супруга, вы создаете семью. Сейчас здесь ваши личные интересы возвышаются до интересов семьи. Радости и печали, которые будет испытывать каждый из вас, отныне становятся радостями и печалями для обоих. Ваши жизни будут связаны столь неразрывно, что никто не сможет нарушить ваш союз, даже вы сами... - А потом капитан Харбо улыбнулась и добавила будничным голосом: - Это если вы сойдете с ума до такой степени, что решитесь на это. И уже не так торжественно она продолжила: - Лизард и Джеймс, по тому, как вы смотрите друг на друга, я вижу, что любовь между вами полна и окончательна. Это благодать Божия, которую Он ниспослал на вас. Блаженство, которое вы дарите друг другу. Запомните это чувство на всю оставшуюся жизнь, и ваш брак станет источником невероятной радости и удивления для вас самих и для всех окружающих. Лизард, что ты хочешь сказать? Лиз взяла мои руки в свои. Был момент, когда мы замешкались, не зная, куда деть букет, но капитан Харбо взяла цветы и держала их, пока мы стояли, взявшись за руки, и смотрели друг другу в глаза. - Джеймс, - начала Лиз. - Я даже не знаю, как начать. Я полагалась на твою силу много раз, гораздо больше, чем ты знаешь. Меня поддерживала твоя преданность, твоя выносливость, твоя способность откусывать от мира все большие и большие куски и потом отращивать челюсти, чтобы прожевать их. Мне плохо даются красивые слова. Я просто хочу, чтобы ты знал: ты - самый прекрасный человек на свете, и я буду любить тебя и заботиться о тебе и буду твоим другом, пока жива. Я всегда буду рядом с тобой. Что бы ни случилось, моя душа - твоя. Ее глаза были такими зелеными, что мне захотелось нырнуть в них и остаться в глубине. - Джеймс? - напомнила Харбо. - А?.. - Вы хотите что-нибудь сказать Лизард? Я с трудом проглотил ком в горле. - М-м. - Я моргнул, чтобы смахнуть слезы с глаз. - Лиз... я люблю тебя так, что едва могу говорить. Я словно в красном тумане. Я не могу обещать тебе ничего, что бы уже не отдал тебе. Но я могу повторить еще раз. Ты - моя сила. Ты - моя жизнь. Ты - место, куда я возвращаюсь, когда мне необходимо вспомнить, что радость, красота и смех по-прежнему существуют. Твоя любовь освежает мою душу. Без тебя я - ничто. Обещаю тебе, что буду любить тебя и заботится о тебе и буду твоим другом, пока жив. Я всегда буду рядом с тобой. Что бы ни случилось, моя душа - твоя. На этот раз капитан Харбо не вмешивалась, пока слезы не полились по щекам у нас обоих. Когда я взглянул на нее, то увидел, что у нее тоже глаза на мокром месте. Струнный квартет плавно перешел к восхитительно игривой версии "Оды к Радости" из Девятой симфонии Бетховена. Капитан Харбо теперь говорила спокойно. - Не существует власти на Земле, которая могла бы официально заверить ваши сегодняшние обеты. Сами ваши обеты и есть необходимая гарантия. В сущности, это единственная гарантия, которая делает супружество возможным. Тем не менее необходим символ вашего выбора, чтобы весь мир знал, что вы его сделали. - Капитан Харбо кивнула, и один из стюардов вышел вперед с атласной подушечкой в руках. На ней лежали два сияющих золотых кольца. - Это подарок от "Фантазии", - улыбнулась Харбо. - Лизард, наденьте кольцо на палец Джеймсу и повторяйте за мной: "Я, Лизард Тирелли, беру тебя, Джеймс, в мужья". - Я, Лизард Тирелли, беру тебя, Джеймс, в мужья. Она медленно надела кольцо на мой палец. - Теперь вы, Джеймс. Я взял второе кольцо, поменьше, и поднес его к кончику ее пальца. В это мгновение я поймал ее взгляд. Лиз снова стала юной девчушкой. Если бы я мог удержать ее такой навсегда! Я проглотил комок в горле и как-то сумел выговорить: - Я, Джеймс Эдвард Маккарти, беру тебя, Лизард, в жены. И надвинул кольцо на средний палец ее левой руки. Когда я поднял голову, то увидел, что капитан Харбо держит тонкий бокал и бормочет молитву, сначала на идиш, а потом по-английски: - Благослови его, о Господь наш Бог, что дает нам сок плодов винограда. Пусть, поделившись этим вином, вы разделите свою жизнь. Пусть эта чаша радости длится всю вашу жизнь и еще полжизни. Первой отпила Лиз, потом передала бокал мне, и я тоже сделал глоток. Затем я держал бокал, а она отпила ич него, и она держала его, когда я сделал свой второй глоток. Потом мы осторожно переплели наши пальцы и держали бокал вместе, выпивая третий, и последний, глоток Каждый должен был сделать три глотка. Допить вино до конца было моей обязанностью. На какую-то долю секунды я удивился: что бы это могло символизировать? Капитан Харбо взяла бокал, завернула его в атласную салфетку и положила на пол между нами. - Властью, данной мне по праву мудрости и закона, объявляю всем, что начиная с этого момента перед лицом Бога и человечества Джеймс и Лизард отныне муж и жена. - Она рассмеялась. - Сначала разбей бокал, Джим. Потом поцелуй жену. Я сделал сначала то, потом другое. Стекло удовлетворенно хрустнуло под крики стюардов: "Мазлтов!" и "Л'хайм!" Поцелуй длился целую вечность. В данный момент для нас важно, что нервные симбионты/паразиты адаптируются во множестве земных организмов-хозяев. Их можно обнаружить в лошадях, крупном рогатом скоте, собаках, кошках, овцах, козах, свиньях и людях. Например, Сан- Францисское стадо инфицировано практически целиком. Почти каждый постоянный член этого стада либо уже покрыт толстым слоем розовой шерсти, либо она начинает у него расти. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 13. ОБЕД, Дурак и его деньги могут получить столик в лучшем ресторане города. Соломон Краткий Если бы выяснилось, что капитан Харбо такой же хороший пилот, как и хозяйка, то я бы ни капельки не удивился, открыв наутро окно и обнаружив, что наш гигантский воздушный корабль плавно дрейфует над безлюдной поверхностью Луны, или над маковым полем Страны Оз, или даже над миром Тарзана из романов Эдгара Раиса Берроуза. Если в двух словах, то вечер состоял из ошеломительных сюрпризов, следующих один за другим. Началось с шампанского. Пробка выстрелила как из ружья, и вино, пенясь, полилось в бокалы. Стюард, занимавшийся напитками, элегантный черноволосый мужчина с седеющей бородкой, вежливо сообщил, что это "Со-лон-ле-Мениль" двадцатипятилетней выдержки - "великолепное вино из весьма капризного сорта винограда". На бирке с именем значилось что-то вроде Фауста, или Фей-ста', или чего-то в этом роде. Я поверил ему на слово и с интересом пригубил вино, на мой вкус, отличное. Лиз сделала глоток и рассмеялась от счастья. К тому времени, когда мы покончили с обязательными тостами, которых было немного - за нас, за корабль, - стюарды полностью переменили убранство стола. Теперь он был застелен золотой скатертью, мягкой и толстой, как слой масла, и накрыт на троих. Капитан Харбо подбодрила нас: - Я взяла на себя смелость заказать небольшой праздничный обед. Никаких излишеств. Примите это просто как мой вклад в сегодняшний вечер. Мы заняли места за столом. Стюарды усадили нас и положили на колени крахмальные салфетки. Приборы на столе выглядели произведением искусства. Донышки фарфоровых тарелок с позолоченными ободками были расписаны белыми розами. Столовое серебро сверкало, как звезды; с каждой стороны тарелки лежало по шесть предметов и еще два сверху. Хрусталь переливался голубыми искрами и звенел, как колокол. Ведерки со льдом обросли морозными шубами. В центре, разделяя нас, стояли свечи и белоснежные цветы. Цветы были повсюду. Даже розочки из масла были украшены бледно-фиолетовыми лепестками, подчеркивающими его желтизну. Стюард зажег свечи, и освещение погасло, оставив слабое розоватое свечение. Я потянулся и взял Лиз за руку. ' Ф е и с т (Feist) - на американском диалекте очначает "собачонка". Капитан Харбо кивнула старшему стюарду. Я не заметил, чтобы он что-то сделал, но внезапно передняя стена сада исчезла, и мы повисли в воздухе, оказавшись наличном капитанском балконе на носу дирижабля. Мы с Лиз оба ахнули от удивления и восхищения. Перед нами расстилалось поблескивающее звездное небо. Освещенные луной облака проплывали в отдалении, как серебряные киты. Далеко внизу несколько раз круто изгибалась и исчезала в темноте сверкающая лента реки. Мощные прожектора неустанно прощупывали лучами джунгли. Мы были островом желтого света в небе, и на лесных кронах отражалось наше сияние. Мы с Лиз переглянулись, наши широко открытые глаза блестели. - Я даже не могла представить себе... а ты? Я все еще сидел с открытым ртом. - Черт возьми, вы, ребята, действительно умеете жить... - А потом я вспомнил о правилах приличия. - Спасибо. Это нечто. Капитан Харбо позволила себе любезно улыбнуться. - Мне казалось, что вам может понравиться. И... я думаю, вы заслужили это. Но на самом деле это вы оказываете нам честь. У нас бывает не так много людей, которым стоит показывать такое. Обед длился часы. Или, возможно, целую вечность. Каждая перемена сопровождалась целым представлением, отдельным набором посуды и серебра, другим вином и бокалами для него. Даже бокалы были событием - высокие и узкие, плоские и широкие, глубокие и изящные. Я начал понимать, что означает обед из семи перемен. Каждая перемена обслуживалась соответствующим образом и в соответствующее время, чередуясь неспешно и красиво. На закуску подали чудо из крошечных раковин гребешков в сладком розовом фруктовом соусе, которые нежились в объятиях сочных зеленых ломтиков авокадо. Тут же был французский паштет из гусиной печенки с трюфелями на тонких хрустящих тостах. Фейст, или Фауст, или как там его звали, открыл еще одну бутылку шампанского. На этот раз, по его словам, то была "Вдова Клико" - "Гран-Дам" двадцатилетней выдержки. Какой бы там дамой она ни была, она мне понравилась. Капитан Харбо мило болтала с Лиз. Она обращалась к каждому из нас и сразу к обоим, как к супругам. Она заставила нас почувствовать, что мы муж и жена, почетные гости и члены королевской семьи - все одновременно. Я ощущал себя элегантным, как вино, которое мы пили, и пытался решить, можно ли чувствовать себя лучше. Но не мог. И перестал ломать себе голову. Суп являл собой творение кондитера из охлажденной дыни с завитками из малинового варенья и маленькими розовыми цветочками, плавающими на поверхности. Я никогда в жизни не пробовал ничего подобного. Это могли бы подать на десерт, и я не заметил бы разницы. Фауст откупорил охлажденную до точно такой же температуры бутылку пятидесятилетнего "Фехленер Зонненюр фейнс-те Бееренауслезе". Он сказал, что это "настоящее вино, прекрасного цвета, средней бледности желто-золотистого" и что оно имеет "необычайно свежий цветочный букет и приглушенный острый аромат". Еще он сказал, что оно "элегантно". Лиз пригубила и согласно кивнула. Винцо было явно неплохое. Я тоже кивнул. Беседа плавно перешла на тему о завтрашнем облете заражения Коари. С моего разрешения Лиз изложила капитану Харбо мои сегодняшние мысли насчет трансформации мандалы - и соответствующей трансформации восприятия, которую человечество тоже не должно сбрасывать со счетов. Капитан Харбо, казалось, была заинтригована и стала экзаменовать меня по сему предмету с неподдельным интересом. Но я не мог сказать ей больше того, что уже сообщил Лиз: - Если бы мы знали, что это за трансформация, мы бы ее уже заметили. - Но тогда позвольте задать вопрос. Допустим, вы правы. Собственно, я надеюсь, что правы. Но предположим, что трансформация восприятия произойдет и это откроет нам дверь к тайнам хторранской экологии. Что дальше? - Простите? Я не уверен, что понял ход вашей мысли. Капитан Харбо пригубила вино и минуту наслаждалась его букетом. Когда она снова взглянула на меня, выражение ее лица стало еще более сосредоточенным. - Вы считаете, что если мы поймем, как работают различные хторранские жизненные циклы, то сможем остановить заражение? - Все зависит от того, что вы понимаете под словом "остановить". Я... Я не думаю, что мы когда-нибудь избавимся от него полностью. Не могу представить себе средство, с помощью которого можно было бы прочесать каждый квадратный метр планеты в поисках хторранских личинок и семян. Возможно, в будущем, но сейчас я не могу представить себе способ. Нет, не могу. Однако если вы подразумеваете держать под контролем или изолировать, тогда да, я верю, что это возможно. По крайней мере, хочу верить. - Как? Я вздохнул. Это крепкий орешек - один из тех, над которым и билось множество людей. - Ну, военные решения - взрывай и жги - против биологического врага просто- напросто не работают. Значит... если мы собираемся держать его под контролем, то нам необходимо тоже какое-нибудь биологическое оружие. - Например? - Ну, если обнаружить какие-то жизненно важные биологические процессы, которые можно прерывать, то подойдет использование гормонов. Например, гормона созревания, или спаривания, или чего-нибудь в этом роде, что могло бы сбивать их с толку и не давать до конца созревать или спариваться. С земными насекомыми это получается. Может быть, удастся обнаружить или создать какой-то вирус - эквивалент ВИЧ или что-нибудь подобное. Если обнаружить ключевые организмы или найти их биологическую слабость, то можно... я не знаю. Как найти ахиллесову пяту у червя? - Вы говорите о Хторре, словно это единое существо. - Может быть, и так, - сказал я. - Мы должны учитывать каждую возможность. Может быть, любое существо в их экологии - лишь другая форма одного существа. - Интересная мысль. - Не такая уж и новая. Даже ведется постоянный ДНК-скриннинг для изучения такой возможности. Многие хторранские создания, похоже, имеют очень близкие генотипы. Мы по-прежнему наблюдаем за этим. Но как бы то ни было - я возвращаюсь к вашему вопросу, - вторжение не кажется мне случайным. Слишком хорошо все организовано. И слишком много новых организмов появляется почти из ниоткуда и всегда в то время, когда экология для них готова. Я думаю, туг что-то кроется. Мне кажется, что ключ к разгадке - в мандалах. Если мы найдем какую-то вещь, или существо, или вид, или процесс, или что бы то ни было, лежащее в центре всего, и если нам удастся выяснить, что это такое и как оно работает, и если мы каким-то образом сумеем нарушить эту работу, тогда, возможно, удастся разбить их экологию на составляющие и в дальнейшем не давать им объединяться в крупные опустошительные структуры, например гнезда-мандалы. - А разве гнезда и в самом деле действуют столь уж опустошительно? - По сравнению с отдельно расселяющимися видами, известными нам на сегодня, - сказать трудно. Но, по крайней мере, образуя мандалу, они собираются вместе. И похоже, мы начинаем видеть, что отдельные организмы намного менее опасны для человека в составе мандалы. В отличие от диких особей или стай. Возможно, мандала намного безопаснее бродячих червей, тысяченожек и волочащихся деревьев. Сказать трудно. Мы ненадолго замолчали, пока официанты подавали салат - перед каждым из нас оказался маленький айсберг из хрусткой розетки салата-латука, какого теперь и не найдешь, а на ложе его листьев слоями красовались сочные красные помидоры, кружочки свежих огурцов, сочный нарезанный лук, и все это было приправлено острыми и кислыми травами, придававшими этому произведению кулинарного искусства явно китайский аромат. По краям тарелок лежали съедобные белые цветки. Хлеб к салату подали трех сортов. Лично я нацелился на рогалики и сметанные лепешки. Масло было настоящее! Какое-то время мы не разговаривали, просто наслаждаясь запахами. Мы с Лиз по очереди восклицали, какие свежие овощи и сладкие помидоры с огурцами. Вино было старое, еще дохторранское - коллекционный белый "Совиньон" из Калинских погребов в округе Марин. Фауст сказал, что он прекрасно подходит ко всему, а с салатом просто восхитителен. Я начал прислушиваться к его замечаниям и мотать на ус, что с чем надо пить. Нас обнесли маленькими чашечками шербета из мускусной дыни, чтобы мы сполоснули небо, и потом подали рыбу - потрясающе оформленное блюдо сашими. Там были тонюсенькие ломтики тунца, постные и жирные, морской окунь, сладкий желтопер, морские ушки, гигантские разиньки и даже свежий лосось с таким острым ароматом, что им можно было порезаться! Я был слишком удивлен, чтобы спросить, откуда взялась свежая сырая рыба. Фауст налил нам по бокалу коллекционного шардонне "Роузмаунт Истейт Хантерс Вэлли" из Нового Южного Уэльса. В ответ на мой вопрос: "У вас нет горячего саке?" - он лишь нахмурился и отрицательно покачал головой. Не исключено, что его передернуло. Через некоторое время беседа снова вернулась к ман-дале. Капитан Харбо обратилась к Лиз: - Как, по-вашему, будет выглядеть послевоенный мир? Лиз покачала головой. - Не могу даже представить. Или, возможно, не хочу. Вы заранее уверены, что мы найдем здесь что-то такое, что переломит ход войны и остановит расползание хтор-ранской экологии? Надеюсь, вы правы. Но я думаю, что прав Джим. - Она потянулась и нежно пожала мою руку. - Я не верю, что мир когда-нибудь совершенно освободится от хторран. Не верю, что люди когда-нибудь перестанут сражаться с червями. Так что, скорее всего, сохранится состояние приглушенной войны. Я не верю... Она оборвала себя на полуслове, взяла бокал с водой и долго пила. Потом аккуратно поставила бокал обратно на стол, и почти в тот же момент вперед шагнул стюард, чтобы наполнить его снова. Лиз снова потянулась за бокалом и стала вертеть его в пальцах, задумчиво глядя, как меняется мозаика из кубиков льда в воде, словно оценивая картину, стоявшую перед ее мысленным взором. Мы с капитаном Харбо терпеливо ждали. Наконец Лиз сделала еще глоток. - Это настолько просто, что мы считаем это само собой разумеющимся. Чистая вода. - Потом, вспомнив, где мы находимся, она снова взглянула на капитана Харбо. - Вы хотите знать правду? Я военнослужащая. Мне известно, какую позицию занимает армия. Мы взрываем, сжигаем и не допускаем мысли о поражении. Кастер не был побежден, как вы знаете. Убит, но не побежден. Это одна точка зрения. Другая - и это только личное ощущение - заключается в том, что мы можем найти способ сосуществовать с Хторром, потому что другой жизни не будет. - А потом она добавила: - Простите. Наверное, это очень неприятная мысль, а сегодня у нас необыкновенный вечер. Капитан Харбо не обратила внимания на последние слова Лиз и повернулась ко мне. - А вы разделяете такую точку зрения, Джим? Я слегка пожал плечами, покачал головой. - Не знаю. - И снова сжал руку Лиз. - Но я знаю, что верю в наше будущее. Должен верить. Иначе какой смысл жениться? Лиз слабо улыбнулась, расстроенная разговором, но спустя несколько секунд снова расслабилась. Капитан Харбо не отводила от меня пристального взгляда. - Каким образом, по-вашему, люди смогут сосуществовать с Хторром? - спросила она. - Не знаю, - спокойно ответил я. Мне и в самом деле не хотелось фантазировать. Джей-сон Деландро и его племя сводили мое видение проблемы исключительно к отрицательной ее стороне, но сейчас не время и не место ворошить эту историю. Правда заключалась в том, что мы действительно знали недостаточно. Нам было известно, что в мандалах живут люди. Это показала аэрофотосъемка. Но мы не понимали, как живут. Или зачем. И поэтому я ответил так: - Считаю, что это один из наиболее важных вопросов, которые мы надеемся решить в данной экспедиции, мэм. У нас мало информации. До сих пор никто не изучал этот вопрос по-настоящему, частично потому, что это казалось... ну, пораженчеством. Однако все больше и больше людей - умных людей, как вы, - начинают задавать этот вопрос. Таким образом, я думаю, настало время заняться им всерьез. Похоже, мой ответ удовлетворил капитана Харбо, и она сделала знак, чтобы Фауст подал следующее вино. Мне это казалось декадентством, но Лиз явно наслаждалась. Теперь настала очередь белого бургундского, десятилетней выдержки "Домендела Романе-КонтэЛе Монтраше". Капитан Харбо явно гордилась им. На Лиз оно тоже произвело большое впечатление. Очевидно, она знала толк в винах. А я был просто ошеломлен. Еше никогда я не пробовал такого густого мягкого вина с ароматом спелой древесины. Я даже не подозревал о существовании такого вкуса. Когда я сказал об этом Фаусту, он кивнул и ответил: - Да, можно описать и так. Но правильнее было бы сказать, что это вино имеет мягкий и в то же время сложный привкус фруктов, дерева и кремня, который держится во рту часами. В его устах это звучало, как стихи. Интересно, нет ли у него на ладонях мозолей от постоянного открывания пробок? После еще одного шербета, на сей раз ананасового с лаймом, официанты вынесли поднос с жарким. Мы начали с жаренных на мескитовых поленьях перепелов под медовым соусом, продолжили сочными котлетами из новозеландского барашка в мятном желе, плавно перешли к таким тонким ломтикам ростбифа, что корова, скорее всего, отделалась только царапинами - встала и пошла на следующий день после операции, - и закончили медальонами шатобриана под беарнским соусом, таким сложным, что его сопровождала родословная. Прицепом шли тарелки с аккуратным, мелким молодым картофелем, молодой кукурузой, свежим горошком и зеленым сладким картофелем, тушенным в масле и сверху посыпанным сахаром, корицей, изюмом и орехами пекан. Под барашка и говядину Фауст налил "Шато Мутон-Ротшильд" двадцатилетней выдержки, загадочно темное и восхитительно красное. На мой вопрос: "Оно так же хорошо, как лафит "Ротшильд"?" - он лишь прищурился и фыркнул. Я решил держать язык за зубами, не мешать его работе и сосредоточиться на своей, которая в данный момент заключалась в изощренных движениях ножа и вилки.. На десерт - Лиз едва не свалилась со стула и закричала, увидев его, - подали влажно блестевший шоколадный торт со сладкой корочкой толще кровельной дранки, мороженое с черным шоколадным кремом, классическое французское шоколадное мороженое с таким содержанием жира, что в Калифорнии его запретили бы, шоколадный мусс а-ля Бульвинкль, облитый взбитыми сливками и обсыпанный хрустящими шоколадными иголочками, фрукты в шоколаде (землянику, дольки апельсина, вишни и персики) и в довершение всего - невероятных размеров вазу, доверху заполненную шоколадными трюфелями со светящимися голографическими картинками, выдавленными на них. А по краям снова цветы, разнообразные сыры, фрукты, шербеты, которые должны были служить прокладками. Глаза у Лиз остекленели. Я был ошеломлен, ошеломлен и еще раз ошеломлен. Какие бы волнения ни испытывал любой из нас за этим столом ранее, все они были смыты потрясающим каскадом шоколадных чудес, которые кондитер гордо подкатил к нам. Фауст открыл бутылку тридцатилетнего "Шато д'Икем". Оно содержало столько сахара, что по вязкости приближалось к сиропу. Между нами говоря, я предпочел бы полить им блины. Но все-таки у меня хватило соображения не ляпнуть это Фаусту. А потом, неожиданно - появился кофе! Горячий кофе! Настоящий кофе! Из колумбийских зерен! Свежемолотых! Я вдыхал запах, как память золотого века! Здесь, должно быть, разместилось местное отделение рая! Аромат был такой густой, что по нему можно было залезть наверх. Я застонал, когда Шон наливал его в чашечку из турки. Поднимающийся пар извивался в восхитительнейших корчах восторга. Я даже не помнил, сколько времени обходился без этого густого насыщенного аромата. Боялся попробовать его - просто смотрел в изумлении. - Пейте, - подбодрил меня Шон. Он улыбался, словно принес рождественский подарок. Медленно, обеими руками, я поднял чашку и держал ее перед собой, вдыхая невероятный забытый запах. Наконец отпил первый глоток и чуть не потерял сознание от глубины ощущения. - О да! - ликуюше воскликнул я. - Да! Лиз меня понимала. Она слизывала шоколад с пальцев в забавном приступе жадности. - М-м, это даже лучше секса, - решила она и тут же покраснела. - Вечер еще не закончился, - заметил я. - Не делай поспешных выводов. - Ты посмотри на нас, - засмеялась она. - Мы ведем себя как дети. - Мы ведем себя как поросята. - И-и-и, и-и-и, - согласилась Лиз. Капитан Харбо держалась так, словно смерть от переедания шоколада была на борту обычным делом. - Не стесняйтесь, - подбодрила она. - Там, откуда это взялось, еще много. - Но мы-то с Лиз не сомневались, что она заказала эту роскошь специально в качестве свадебного подарка. - Я боюсь, - конспираторски зашептала она, - что вас отсюда не выпустят, пока вы не отведаете от каждого десерта на тележке. - И еще больше понизила голос: - Генри очень обидчив. Вот он, тот, что держит большой тесак. - Вы суровый бригадир, леди, - рассмеялась Лиз. - Так мы пробудем здесь всю ночь. Капитан Харбо похлопала ее по руке. - Все мое время и весь шоколад - ваши. Сегодня ваша свадьба. От нее требовались только эти слова. Неожиданно Лиз расплакалась. - Это самая лучшая свадьба из всех, какие у меня были. Она шмыгнула носом и заморгала. Потом смутилась. Фауст поставил перед нами два больших, суженных кверху бокала для бренди. - Простите, - всхлипнула Лиз, махнув рукой. - По-моему, я пьяна. - Надеюсь, что так, - заметил Фейст, или Фауст, или кто он там был, с невозмутимым видом. - Иначе весь вечер пошел бы насмарку. Когда Лиз наконец перестала смеяться - и плакать, - она в последний раз вытерла глаза и воскликнула: - Ой! Ой! Пожалуйста, не смешите меня больше. Я