не выдержу. Фауст поставил откупоренную бутылку на стол и сказал: - "Наполеон", выдержка шестьдесят лет. Это бренди вполне подходит для рюмочки на ночь. Мы с Лиз ошеломленно уставились друг на друга. - Подходит? - переспросила она. - Вы преуменьшаете. Я не представляю себе, что может быть лучше. - Я могу, - сухо заметил Фауст. - Я должен был подать "Ниерштайне Клостергартен Сильванер унд Хкж-сельребе Трокенбееренауслезе" урожая 1971 года вместо "Шато д'Икем" к шоколаду. Увы... - Он вздохнул и посмотрел так, словно просил прощения. - Было разлито всего двести пятьдесят бутылок этого отборного сухого вина, и последнее мы подали императору Японии. Я не уверен, что он смог оценить его, однако... в дипломатических интересах... ладно, не обращайте внимания. Каждый старается как может. И он удалился. Мы с Лиз больше не могли сдержаться и расхохотались ему вслед. А потом посмотрели на капитана Харбо. - Спасибо вам, спасибо и еще раз спасибо за обед - и развлечение. Он изумителен! - Он адекватен, - поправила капитан Харбо. - Я и сама думаю, что ему не следовало упоминать этот "Тро-кенбееренауслезе", но... в наше время так трудно найти хорошего помощника. - Она говорила это совершенно серьезным тоном, но в ее глазах мерцал озорной огонек. - Я собираюсь оставить вас одних. Это ваша первая брачная ночь. Наслаждайтесь видом сколько хотите. Когда пожелаете вернуться в свою каюту, Шон проводит вас. Если понадобится что-нибудь еще, позвоните в этот колокольчик. Пошли, Генри. Обещаю, что генерал Тирелли не нанесет оскорбления твоему шоколадному буйству. Возможно даже, тебе придется отвозить ее в каюту на тележке. Когда они ушли, я посмотрел на Лиз. - Потрясающая леди. - Ты тоже заметил, да? Открой-ка рот. Попробуй вот это... - М-мф. С-см-т. Гм-мд.. - После долгих секунд смакования я произнес: - Ты была права. Я только что пережил свой первый оральный оргазм. Чуть в стороне от веранды виднелись три ступеньки, ведущие вниз, к уединенной скамейке, на которую мы и сели, допивая кофе и глядя в темную амазонскую ночь. Лиз положила голову на мое плечо, и мы просто отдыхали, отдавшись приятному чувству, оставшемуся от фантастического вечера. - Я даже не представляла, что можно получить такое удовольствие не раздеваясь, - сказала Лиз. - Как ты думаешь, почему они все это устроили? - спросил я. Лиз ответила не сразу. Она знала ответ, просто ей не хотелось говорить об этом. - Я думаю... Думаю, что им просто хотелось разделить наше счастье. Вокруг не так уж много счастья. То маленькое, что случилось здесь, должно быть разделено. - М-м. Но это - это сверхубийственно. - Сверхубийства не существует. Мертвый он и есть мертвый. - Она уютно прижалась ко мне. - Интересно, не было ли здесь чего-то большего?.. - сказал я. - По-моему, все они боятся, что наступает конец. И таким способом отметили это. Отпраздновав собственное величие. - Я не жалуюсь, - прошептала Лиз. - Мы заслуживаем этого. - Честно говоря, моя сладкая маленькая шоколадка, мы действительно заслуживаем. Ты и я, возможно, являемся последней надеждой человечества сохранить то, что когда-то было на этой планете великим. Мы те, кто может переломить войну. Я думаю, они помогли нам очень сильно прочувствовать, за что мы сражаемся. - Ну, тогда они преуспели, - с наслаждением вздохнула она. - Но мне не нравится, что в твоих устах это звучит так серьезно. - Это и есть серьезно. Зато теперь я видел, что ты можешь сделать с целой тележкой шоколада. Леди, вы убьете любого, кто встанет между вами и шоколадным мороженым. Лиз презрительно фыркнула: - Неправда. Сначала я предупреждаю. Я обнял ее покрепче. - Я обещал тебе шоколад. Ты обещала мне детей. Надеюсь, что все наши обещания будут сбываться так же легко. Лиз снова погрузилась в молчание. Бывали моменты, когда она замыкалась в собственных мыслях, Я знал, что есть веши, которыми она, наверное, никогда не поделится со мной, но так и должно быть. Однако если она делилась, то делилась до конца. - Завтра будет длинный день, - сказала она. - Нам предстоит масса работы. - Большей частью она будет заключаться в ожидании, - заметил я. - Все оборудование готово. Каждый знает, что ему делать. Тебе и мне в основном придется стоять и смотреть, хорошо ли мы подготовили людей к работе. Мы вступим в дело только в том случае, если что-то пойдет не так. Сказав об этом, я тут же пожалел. Мне не хотелось даже предполагать такое. Но все оказалось в порядке. Лиз просто пожала мне руку, как бы утешая. Потом села прямо и сказала: - Наверное, нам надо принять перед сном что-нибудь отрезвляющее. Я искоса взглянул на нее. Хватит на сегодня экспериментов с отрезвляющим. - Если мы это сделаем, придется, вероятно, заниматься весьма причудливым сексом. - Хорошо, - согласилась она. - Я буду хористкой, а ты датским догом. - Нечестно. Ты всегда хочешь быть хористкой... Несмотря на другие проявления, ясно, что нервные паразиты прежде всего - симбионты гастропод. Гастропода предоставляет симбионту среду, пригодную для его роста, а сеть симбионтов внутри гастроподы создает дополнительные сенсорные входы в примитивный мозг животного. Некоторые исследователи считают, что без дополнительных сенсорных связей, которые обеспечивает сеть симбионтов, гастроподы станут не более чем безмозглыми слизнями, не способными контролировать даже собственные отправления. К сожалению, существует очень много аспектов физиологии гастропод, которые до сих пор недостаточно исследованы и поняты, так что совет безоговорочно согласиться с этим тезисом будет плохим советом. Читатель должен помнить об этом при чтении последующих разделов. "Красная книга" (Выпуск 22. 19Л) 14. В КУРЯТНИКЕ Высшее проявление творчества - это изобретение новой разновидности секса. Соломон Краткий Я проснулся, чувствуя себя намного лучше, чем, возможно, заслуживал. Честно говоря, просто превосходно. Мягко, шелковисто. А?.. Что-то случилось с простынями. Ощущение было такое, словно я одет... Я поднял одеяло и посмотрел. Да, так и есть. Однако минуту. Как это могло случиться? Я был одет в голубую ночную рубашку Лиз. Длинную. Из натурального мягкого шелка. Я почувствовал себя ужасно. Она была надета задом наперед. Этикетка оказалась на моем горле. Я представлялся себе полным идиотом, и в то же время настроение было невероятно приподнятое. - Помимо воли я рассмеялся. Интересно, это и есть ощущения. извращенца? К такому можно привыкнуть. Я выполз из-под одеяла и растянулся на спине, вспоминая, усмехаясь и отсутствующе улыбаясь в потолок. Погладил сквозь мягкую ткань свой напрягшийся член. Я думал о моей жене, моей любовнице, матери моих детей... Сначала ночная рубашка была на Лиз. Честное слово. Она знала, что я люблю смотреть на нее в возбуждающем нижнем белье, - и любила надевать его. Она говорила, что в нем она чувствует себя хорошенькой. Я начал понимать, что она имела в виду. Прошлой ночью была... потеха. Удивительная и смешная. Неожиданная и восхитительная. Когда она вышла из ванной, я уже лежал в постели, ничего не подозревая, поджидая, листая брошюру с инструкциями, не то чтобы вчитываясь - даже не рассматривая рисунки. Сначала я даже не поднял головы, просто повернулся и, положив книжку на ночной столик, выключил ночник. Но потом до меня дошло, что она не двигается. Я поднял глаза и увидел, что она ждет, когда я на нее посмотрю. Лиз стояла в двери ванной с распущенными волосами, рассыпавшимися по ее плечам, окруженная нежным персиковым ореолом. Специально обработанная ткань ее рубашки светилась и переливалась, как радуга. Еще более яркой радугой сверкали волосы. Высокая и гибкая, Лиз казалась золотистым ангелом, от коего исходило неземное сияние. Усевшись в кровати, я ошеломленно смотрел на нее. Она подошла к открытой стеклянной двери балкона. Прохладный и сухой ночной бриз пахнул свежей зеленью. Сладкие испарения джунглей поднимались от крон деревьев и окутывали беззвучно плывущий по небу корабль. Воздух вокруг нас слабо светился отблеском прожекторов дирижабля, у ночи был золотой оттенок. Мы плыли в промежутке между темными джунглями и светлыми облаками. Янтарные лучи полной луны, вышедшей из-за далекого горизонта, косо падали через окна, окутывая все шелковой паутиной. - Если бы мы могли плыть так вечно, - сказала Лиз. - Просто уплывать за пределы мира в бесконечное небо. Навсегда... Она вглядывалась в ночь, словно видела свою самую сокровенную мечту. Потом наконец снова повернулась ко мне. Быстрым, чисто женским движением откинула волосы со лба, пригладила их рукой. Ее запястье было таким тонким, пальцы такими изящными; вся она была ангельски прекрасна. - Знаешь что? - неожиданно сказала она. - Что? - Ты милый. - Ее лицо осветила улыбка. Я не знал, что ответить. Горло вдруг сдавил спазм. Поэтому я просто сглотнул и позволил себе понежиться в захлестнувшей меня волне смущения и счастья. Она подошла ко мне, как восхитительное видение, как богиня из сновидений. Ее глаза сияли. На лице отражалась удивительная смесь невинности, радости, чистоты, здоровья, доброты и старомодного вожделения. Я точно знал, кого она мне напоминает... - Ты ведь голубая фея, да? - прошептал я. - Я то, что ты хочешь во мне видеть, - с хрипотцой прошептала она. - Я не могу говорить неправду, - медленно произнес я. - Увеличивается у меня не нос. Генерал Лизард Тирелли, самая прекрасная женщина, которую я когда-либо знал, или любил, или поклонялся, стащила с меня легкое летнее одеяло, обнажив мое голое тело и полную меру моего влечения к ней. - М-м, - с восхищением протянула она. - Это явно десять. - Ну, не совсем. В действительности всего лишь семь, но работают они, как все десять. Она рассмеялась, забравшись ко мне в постель. - Почему ты не позволяешь мне быть судьей? - О? Меня оценивают согласно рейтингу? Я повернулся на бок, опершись на локоть, чтобы смотреть на нее. Она с наслаждением вытянулась, медленным грациозным движением разгладив на себе ночную рубашку. - Квалифицируют согласно рейтингу, - поправила она. - Сегодня финал. - Ясно, - сказал я. - Пусть лучше это будет не финал, а старт. Я сполз к ее ногам и приподнял рубашку, оценивая открывшееся мне зрелище. Под любым углом зрения она была неотразима. - Ну-ка, что там у нас? В ночной рубашке хватало места для двоих. Я начал в шутку заползать в нее. Одно цеплялось за другое, и... - М-м-м, сделай так еще раз. И я гарантирую, что ты достигнешь промежуточной отметки. - Угу. Я не намерен останавливаться. И не собираюсь оставлять никаких отметок. По крайней мере, там, где они заметны. - М-м-м, - повторила она. - Я ожидаю, что ты уделишь самое пристальное внимание всем деталям... по пути наверх. - Я уже наверху. Привет. - Просунув голову в широкий вырез ночной сорочки, я поцеловал ее в нос, в губы и подбородок. - Нам здесь просторно, не так ли? - Я специально ее выбрала, потому что в ней хватает места и для моего дружка. - Я очень дружелюбен, - отпарировал я. Она повернулась, чтобы получше нацелить моего дружка. - Это намного больше, чем обычное дружелюбие, - заметила она. - Это восторг. - Я в полном восторге от... - М-м, лучше бы тебе быть в восторге в... Мы устроились поудобнее в объятиях друг друга, она расправила рубашку вокруг нас, и потом в течение какого-то времени ни один не мог сказать ничего вразумительного. Кровать энергично покачивалась, и то, что происходило внутри ночной сорочки, вызывало массу восторженного хихиканья и простодушного удивления. Позже... когда мы плыли над землей умиротворения, ночная рубашка по- прежнему обволакивала нас чувственной амниотической оболочкой. Я принялся зачесывать ей волосы назад, убирая их с глаз и подбородка, чтобы видеть линию ее шеи, нежное горло и дальше - до изгибов грудей. Мы лежали обнявшись, в то же время оба удивительно расслабленные, и по очереди вздыхали, благодарно и блаженно. Ее щеки были мокрыми от слез радости. Она дотронулась кончиком пальца до моего носа. - Ты не забыл сказать Богу: "Привет"? - проказливо спросила она. - Ага - на обратном пути. - Я тоже. Я сказала спасибо. Зато, что мне позволено провести это время с тобой. За этот подарок. Я никогда не думала, что снова буду такой счастливой. - И я никогда не думал, что буду таким счастливым - когда-нибудь. Закрыв глаза, я зарылся лицом в ее шею, ее волосы, вдыхая ее восхитительный запах. Неожиданно Лиз схватила меня, перекатила на спину и начала выползать из рубашки. - Что ты делаешь? - Постережешь мое местечко? - Прежде чем я успел ответить, она сказала: - Ладно, не беспокойся, я помечу свое место. Где тебе оставить засос? Не бойся, я буду бесстрастной, как гермафродит. - Это не засос... Она прервалась только для того, чтобы сказать: "Мне все равно", - и продолжила свое занятие. Я корчился в экстазе. Внезапно она остановилась. - Ну вот, теперь у тебя есть кое-что, чтобы не забывать меня. - И выползла из-под подола ночной рубашки со злодейской ухмылкой. - А? Что ты говоришь? - Кажется, я потерял сознание, когда кровь отлила от мозга. Она рассмеялась и пошлепала в ванную. В мягком лунном свете она казалась привидением. У нее были самые длинные ноги. Она была высокая, атлетически сложена, выше меня ростом и почти такая же мускулистая, как и я. И при этом - сексуальна. Мне нравилось быть в постели с человеком, который не боялся и не стеснялся возвращать ласки. Я любил ее агрессивность, ее энтузиазм и готовность трудиться сразу за двоих, которой она делилась только со мной. Только с Лиз я мог полностью расслабиться и позволить кому-то еще контролировать ситуацию, не ощущая при этом опасности. Осознание того, как сильно я ее люблю, захлестывало меня волнами, накатывающими одна за другой. Может быть, поэтому нам было так хорошо вместе. Иногда это был даже не секс, а борцовский матч. Она любила быть сильной, а я любил ее такой - обволакивающей и сильной. Я растворялся в ее физическом превосходстве. А иногда бывало наоборот, и я становился суперменом, скользящим на серфе по огромной розовой волне океана женственности, проваливаясь и взлетая на крутых "русских горках" потрясающего секса, мощный и сильный, стремящийся вперед сквозь влажный экстаз, словно ревущий дракон, пока мир не взрывался вокруг нас обоих. А иной раз была просто... нежность. Молчаливая, без единого слова... просто тихое пространство между нашими глазами. Стояла тишина, потому что ничего не надо было говорить. Когда я смотрел в ее глаза, мир исчезал. Исчезали различия между мужчиной и женщиной. Исчезал секс. И все те глупые роли, которые мы вынуждены играть. Все это существовало где-то еще. А мы становились половинками нашего "я". Когда Лиз вернулась, она не стала забираться ко мне в рубашку, а просто скользнула под одеяло, прижалась ко мне и, обвив меня своими длинными гибкими ногами и руками, замурлыкала: - Отдать тебе рубашку? - Нет, мне и так удобно. А тебе? Я слишком хорошо чувствовал себя, чтобы пошевелиться. Мне не хотелось вылезать из рубашки. - Со мной все прекрасно. Некоторое время она нежно поглаживала меня, ее рука скользила вверх и вниз по моему бедру, спине, боку. - Тебе хорошо. - Тебе тоже. - Твоя кожа как шелковая, - хихикнула она. - По-моему, это полагалось бы сказать мне, - возразил я. - А может, какому-нибудь из твоих мальчиков? - О, даже так? - сказал я. Это навело меня на-одну мысль. - Эй, у меня к тебе вопрос. Мой тон был достаточно серьезен, чтобы движение ее руки вниз по моему телу остановилось. Я поднес ее руку к своему лицу, чтобы поцеловать кончики ее пальцев. - Что? - спросила она. - Какая разница между половым извращением и чувственностью? - Очень простая, - ответила Лиз. - Перо чувственно. А целая курица - это уже извращение. - Да, но как узнать, когда переходишь грань? Она задумалась. Отвела глаза, словно надеялась найти в пространстве бегущую строку с подсказкой, но явно ничего там не увидела. - Я не знаю. Не думаю, что это вообще можно заметить, пока не перейдешь. - И потом добавила: - Мне все равно. Я люблю заниматься извращениями с тобой. - Значит, мы извращенцы? - По-моему, да. Мне кажется, что мы опустошили целый курятник. С тобой все в порядке? Ответ был очевиден для нас обоих. Но тем не менее я заявил: - Даже не могу представить себя говорящим тебе "нет". Что бы ты ни захотела, дорогая, мой ответ будет: да. Мне нравится заниматься половыми извращениями с тобой. - М-м-м-м, - одобрительно промурлыкала Лиз и обмякла в моих руках. - Отлично. Давай поизвращаемся еще немножко. В конце концов мы исчерпали до конца свои силы и заснули. А потом было утреннее солнце, золотое и бодрящее, заливавшее комнату нестерпимо ярким светом. Лиз вышла из ванной обнаженная, вытирая полотенцем волосы. - Доброе утро, соня. Я зевнул и оглянулся вокруг в поисках своих часов. - Который час? - Не беспокойся, Шон перенес все наши встречи на полдень. - Почему ты меня не разбудила? - спросил я, сев на кровати, скрестив руки на груди, стыдясь показаться ей в своей/ее ночной сорочке. Потом понял, что я делаю, и, смутившись, опустил руки. Она засмеялась. - Ты выглядел таким хорошеньким, когда спал в ней, что мне не хотелось тебя будить. - Она подошла к кровати и поцеловала меня, только слегка мазнув губами. Я схватил ее за руку и повалил на себя. - У меня возникла идея, - сказал я. - Если ты пообещаешь не кричать об этом во все горло, я покажу тебе, как сильно могу высунуть язык. Насмеявшись вдоволь, она обняла меня и поцеловала - на этот раз как полагается. Она прижималась ко мне и целовала меня до тех пор, пока последняя капля крови не отлила от моего мозга. Полотенце упало на пол, забытое, а она легла в постель рядом со мной, и мы обвились вокруг друг друга. Какое-то время говорили только наши пальцы. - У нас есть время? - Молчи и целуй меня. Я подчинился превосходящей силе. Ну, превосходящей идее, во всяком случае. После еще более продолжительного молчания мы остановились, чтобы отдышаться. - Вот теперь я могу ответить на твой вопрос. - Какой? - Помнишь, однажды ты спросил, почему я люблю тебя? - Я очень боялся за тебя. За нас. - Не бойся, - сказала она, радостно пришпилив меня к кровати. - Потому что теперь я наконец знаю ответ. Настоящий ответ. Ты готов? Я назову истинную причину, почему так сильно люблю тебя, мой сладкий маленький мальчик в мамочкиной ночной рубашке. Частично потому, что мне нравится, как ты краснеешь, но в основном потому, что с тобой лучше играть, чем с кем бы то ни было. Я ошеломленно уставился на нее. - Ты не шутишь? - Нет, не шучу. - И она поцелуем поставила точку - Ты не боишься и не стыдишься. Ты так же сильно любишь играть, как и я. - Она застенчиво улыбнулась. - Иногда у меня возникают глупые, извращенные желания - они ничего не значат, но мне все равно хочется их удовлетворить. Ты единственный мужчина из всех, кого я знаю, который хочет разделить их со мной. Ты прелесть, Джим, потому что не боишься показаться глупым. Поэтому я тоже могу быть глупой рядом с тобой. А кроме того, ты выглядишь лучше меня в моей ночной сорочке. - Нет, хуже, - возразил я. - На тебе она оттопыривается в двух местах, а на мне только в одном. - Это дело вкуса, - сказала Лиз, и по какой-то причине это показалось нам таким смешным, что мы начали смеяться и не могли остановиться. Мы хохотали так сильно, что едва не задохнулись. Пароксизм веселья унес нас безнадежно далеко. Каждый раз, когда кто-нибудь останавливался, чтобы перевести дыхание, смех другого снова заражал обоих. Она лежала на мне и ничего не могла поделать с собой, а истерические спазмы накатывали на нас волна за волной. Мы смеялись, хихикали, хохотали, икали, задыхались, изнемогая от беспричинного смеха. А потом, когда мы наконец пришли в себя, не имея даже сил отдышаться, я глупо ухмыльнулся и сообщил: - А знаешь, мне нравится в твоей рубашке. Я имел в виду сразу обе причины. - Мне тоже нравится в моей рубашке. Она позволила своим пальцам заняться исследованием, они прошлись вниз и вверх, потом внутрь, пока она не обнаружила единственную часть моего тела с гладкой кожей и ласково проследила ее по всей длине. Ее пальцы были как бархат. - Если ты будешь продолжать стоять на своем, - простонал я, - мне придется вылезти из рубашки. - Если ты будешь продолжать стоять, - со значением заметила Лиз, - то мне придется влезть в рубашку. - Давай! А ну-ка рискни! И она рискнула. И я рискнул. Мы оба рискнули. Целых два раза. Потом Лиз заказала завтрак прямо в постель. Его принес Шон. Свежие яйца, взбитые с маслом! Апельсиновый сок! И настоящий кофе! Подарок от капитана. Шон показал себя безукоризненным джентльменом. Он подавал еду, не замечая моего наряда. Возможно, ему доводилось видеть гораздо больше, чем я мог себе представить. Но я был слишком хорошо воспитан, чтобы спросить. Он, впрочем, намекнул, что рубашка надета задом наперед. - Лучше, если этикетка будет сзади. Позовите меня, когда потребуется еще что-нибудь. Лиз сумела удержаться от смеха, пока дверь за ним не закрылась. А потом едва не прыснула кофе на одеяло. - О господи, - задохнулась она. - Ну и репутация у тебя будет. - В тебе говорит ревность, - фыркнул я. - Как ты думаешь, в розовом я был бы таким же хорошеньким? "Горячее кресло", передача от 3 апреля (продолжение): РОБИНСОН.... Хорошо, доктор Форман. Давайте вернемся к этой вашей "сердцевинной группе". Хторран-ское заражение - идеальное прикрытие для ваших замыслов. У вас же есть секретный план, не так ли? ФОРМАН. Если я вам скажу, каким же он будет секретным? РОБИНСОН. Ага! ФОРМАН. Это шутка, Джон. Вы помните, что такое шутки, а? РОБИНСОН. Но у вас все-таки есть секретный план, не так ли? ФОРМАН. Это никакой не секрет. Просто план. РОБИНСОН. А?.. ФОРМАН. Секретный план заключается в том, что нет никакого секретного плана. Сердцевинную группу интересует не власть, а операционный контекст. Если я могу позволить себе маленький каламбур, то контекст - это текст и все остальное тоже. РОБИНСОН (бросает скептический взгляд в камеру}. Кончайте трепаться, док. Если хотите поговорить о том, как сражаться с червями, я к вашим услугам. Но когда вы начинаете толковать о контекстуальных сферах сознания, я просто засыпаю. Все, что вы говорите, по сути сводится к одному: нам не победить червей, пока мы не выработаем правильного мировоззрения. Вы используете это как предлог, чтобы исподволь влиять на выборных лиц, принимающих решения. Ладно, хотел бы я знать, кто выбирал вас? ФОРМАН. Вот оно! Вам мешает скептицизм. Вы продолжаете считать, что находитесь вне сферы самосознания. Вы не осознаете, что вы, и ваше шоу, и наша дискуссия - все это составные части процесса. Потому и ведете себя так, словно не несете ответственности за все остальное, что происходит в этой сфере самосознания. РОБИНСОН. Перестаньте, перестаньте сейчас же - помните, о чем мы договорились? Если вы собираетесь жить на этой планете, то должны говорить на нашем языке. А сейчас вы что сказали? Можете перевести это на нормальный человеческий язык? ФОРМАН. Виноват, я все время забываюсь. Прошу прошения, что переоценил ваш интеллект. Давайте немного помедленнее. Представьте себе круг, хорошо? Смотрите, для вас я рисую его в воздухе. Проводя линию, человек делает различие. Отделяет одну совокупность понятий от другой совокупности понятий. Как только вы провели линию, вы начали сортировать: эти идеи будут по эту сторону от нее, внутри круга, а эти останутся за его пределами. Теперь все, лежащее внутри данной области, является составными частями процесса победы над хтор-ранским заражением и восстановления Земли, а все вне ее к этому не относится. Вы реагируете на нашу дискуссию так, словно находитесь за пределами круга, но это не так. Вы - в том же самом круге, что и все мы, потому что тоже хотите поражения хторран и восстановления Земли, даже если считаете меня шарлатаном и болтуном. Так что мы спорим в действительности не о различиях, Джон, а о том, как найти что-то общее, чтобы действовать заодно. РОБИНСОН. Остроумно. Хорошо, у вас есть круг, битком набитый идеями. Что будет, если я приду в этот ваш круг со своей идеей, которая покажется вам неподходящей? Меня "отсортируют", как Дороти Чин, верно? ФОРМАН. Это не мой круг. Это наш круг. Он принадлежит всем нам. Я не могу отсортировать вас, вы сделаете это сами. Смотрите, круг - контекст - это то различие, которое мы сделали, когда согласились с целью. Мы равняемся на контекст. А сейчас сложная часть: люди не соглашаются не с целями, если они достаточно широки, чтобы включать их личные устремления. Они бывают несогласны с методами. Призыв к действию почти всегда увязает в трясине разногласий. И вместо результатов мы имеем политические партии. РОБИНСОН. Значит, если я правильно вас понимаю, вы за ликвидацию всех оппозиционных точек зрения... ФОРМАН. Опять вы за свое. РОБИНСОН. О, я выражаюсь не так многословно, конечно, но разве не правда, что ваши тренировки создают замкнутый менталитет? Группа людей совместно переживает очень интенсивное промывание мозгов. Разумеется, выжившие должны ощущать своего рода братство. ФОРМАН (поощряя). И я думаю?.. РОБИНСОН. И я думаю, что не важно, как много прекрасных слов вы произносите и как вы нацелены на достижение потрясающих результатов - видите, я тоже могу выражаться на вашем жаргоне, - на самом деле вы занимаетесь созданием элитного класса тех, кто принимает решения, исключая остальных из процесса, насаждаете сепаратизм, злоупотребления, чувство обиды и даже еще большее отчуждение между людьми, отчего выиграть войну становится еще труднее, чем когда-либо. ФОРМАН. Факты говорят об обратном... РОБИНСОН. О? Вы считаете, что мы и в самом деле побеждаем? ФОРМАН. Мы выживаем. И множим варианты выживания. Мы наконец-то мобилизуемся до такой степени, что начинаем задумываться над большим, чем каждодневное выживание. Мы больше не бежим. Теперь мы начинаем окапываться на оборонительных рубежах. Да, это победа. Большая победа... Нервные симбионты присоединяются к любой функционирующей части нервной системы. Это неизменно подтверждается аутопсией гастропод, равно как и зараженных земных организмов. Опыты с живыми земными организмами показали необычайное увеличение их чувствительности. Особи с самым толстым слоем меха демонстрировали повышенную чувствительность к свету, цветам, вкусовым оттенкам, запахам и звукам. В Сан-Францисском стаде, как и в других человеческих стадах, зараженных нервными симбионтами, мы наблюдали значительный сдвиг в поведении индивидуумов: повышенную сексуальность у женщин, повышенную раздражительность и агрессивность у мужчин и повышенную чувствительность к малейшим изменениям в окружающей среде. Инфицированные индивидуумы также демонстрировали способность обмениваться информацией на значительно большем расстоянии и при помощи намного меньшего количества вербальных и физических сигналов. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 15. СУМЕРКИ Разумеется, этот мир лучший из всех миров, ибо в нем - я. Соломон Краткий Расписание Лиз было заполнено брифингами, планированием и всевозможными процедурными делами. Большую часть дня я провел припаркованным у компьютерного терминала, лазая по закоулкам баз данных в поисках прецедентов, наблюдавшихся в природе, просматривая отчеты - и в сыром, и в уже отредактированном виде, разыскивая гипотезы, играя с моделями, занимаясь мозговыми штурмами вместе с сетью Чарли и, наконец, просто возясь с главной идеей, лежащей в сердцевине вопроса. Я не мог забыть вчерашние догадки. Все сводилось к песням червей. Новый допуск дяди Аиры открыл мне доступ к более высокому уровню информации, но при этом я испытал странную неудовлетворенность. Здесь было очень мало того, чего бы я уже не знал о червях. Честно говоря, большую часть материалов собрал я сам в течение последних шести лет. Новой оказалась информация о политической ситуации в мире. Но больше всего меня поразили все новые и новые свидетельства развивающегося симбиоза людей и хторров в гнездах- мандалах. Откуда взялась такая информация? Все сильно смахивало на материалы Т- корпуса, но источник указан не был. Интересно, проникла ли группа дяди Аиры в Т- корпус или существует какой-то окольный путь? Лиз как-то доверительно упомянула о весьма напряженных отношениях между двумя ведомствами. Возвращаясь к своему вопросу, я вдруг обнаружил, как удручающе мало внимания уделялось песням гнезд. О, мы записывали песни. Мы трудились над этим до смерти. В буквальном смысле. У нас имелись тысячи часов записей. Мы преобразовывали ее в цифровой код и прокручивали то так, то эдак, пока хватало мощности приборов. Составляли графики и диаграммы, сравнивали и анализировали звуки до тех пор, пока не научились безупречно их синтезировать. Но никто никогда не задался тремя вопросами. Что это? Зачем оно? И почему гнезда-мандалы производят эти звуки? Песнь гнезда. Гм. Интересная фраза. Хотел бы я знать... Четырьмя часами позже косые солнечные лучи освещали уже всю комнату, а к боли в спине прибавилась боль в глазах, угрожая мне слепотой, если только раньше я не превращусь в идиота. В ушах ломило, а мозг отупел от прослушивания песен семи разных гнезд. Они отличались между собой, но я понятия не имел, что бы это могло значить, если вообще что-то значило. Тем не менее... появилась идея эксперимента. Я не знал, сработает ли он и сможет ли что-то доказать, но такие веши надо просто делать и смотреть, что получится. И все-таки следовало посоветоваться с Лиз, получить ее разрешение. Я с трудом поднялся, потянулся, застонал, выслушал, как хрустит тело, словно ваза, полная сердитых рисовых чипсов, и отправился на поиски моего занятого генерала. Как выяснилось, мой занятой генерал оказался еще более занятым, чем я думал. Она, разумеется, не дергала людей по мелочам, однако множество вопросов - из тех, что возникают в последнюю минуту, - требовали ее непосредственного участия. Она выделила мне строго пять минут, потом кивнула, что при желании можно было понять как знак согласия, рассеянно чмокнула меня и снова с головой ушла в решение остальных шести задач. Ничего. Мы соединимся позже. Я задержался в ресторане воздушного корабля, только чтобы перехватить сандвич и кока-колу, и направился в носовой салон. И оказался лицом к лицу с заражением. Внезапно оно стало реальным. Амазония умирала. Не надо быть ученым, чтобы понять это. Один только размах происходящего оглушал. Картина тянулась до самого горизонта, и конца-краю ей не было. У окна группками стояли люди, замершие, словно свидетели авиакатастрофы - слишком напуганные, чтобы смотреть, и слишком напуганные, чтобы отвернуться. Все - техники, ассистенты, члены научных подразделений, руководители групп, аналитики - застыли в оцепенении. Это были люди, для которых весь предыдущий опыт общения с хторранским заражением сводился к отдельным экземплярам, изучаемым по случаю. Особи, что они видели, были надежно заперты в клетках, разделены, изолированы, неспособны продемонстрировать весь вред, который они действительно могли причинить. Не видя этого собственными глазами, где-то в глубине души все равно отрицаешь страшную реальность. Но здесь отрицанию не оставалось места. Под нами, в тени огромного воздушного корабля, неотрицаемо, неумолимо, вширь и вдаль цвет листвы изменялся с зеленого на коричневый и красный. Люди с размаху врезались в твердую, как кирпичная стена, реальность конца мира. Это было видно по их угнетенным позам. Они опирались на перила, смотрели вниз на опустошенные джунгли, и их тела словно оплывали. Казалось, что из них по каплям уходит жизнь. Мы приближались к мандале Коари. Земля внизу гнила. А там, где гниения не было, она была изломана и пережевана. Серия глубоких шрамов разрезала листву подобно отметинам клешней. Это черви оставили оголенные полосы, изогнутые наподобие турецких ятаганов. Сломанные деревья валялись на земле, словно поваленные ураганом. Кругом виднелись огромные кучи пережеванной и срыгнутой древесной пульпы, но ни куполов, ни гнезд не было - только загадочные серые холмы. Ни один. человек в группе визуального наблюдения и ни один из команды слежения за сетью дистанционных датчиков не знал, как это расценить. Биологические фабрики? Возможно. Раньше подобного не встречалось. Но даже помимо шрамов и куч, общая картина опустошения от красной чумы была бесспорной. Наконец мы воочию наблюдали прямое воздействие мельчайших существ хторранской экологии на Амазонский бассейн: ослабляющих вирусов, прожорливых бактерий и орд насе-комоподобных созданий, которые выедали сердцевину деревьев. Земля безмолвствовала. Деревья поникли. Упадок ощущался повсюду. Мы плыли в глубь пустыни. Покрывало смерти окутывало мир. Молодая женщина, незнакомая мне, отвернулась от окна и зарыдала. Другая женщина повела ее в передний салон - чтобы помочь? Или ей тоже стало невмоготу? Какая разница. Сегодня будет много слез - и много истерик, прежде чем экспедиция завершится. Это ожидалось, И не возбранялось. Впереди заходящее солце разбухло и покраснело. Оно погружалось в голубовато-серую дымку, как раздувшийся труп утопленника, тонущий в промозглом мрачном болоте. Его тусклый свет был коричневым и отвратительным. Последнее горячее дыхание джунглей обдавало стоящих на смотровом балконе "Босха" зловонием. Проплешины на земле тянулись и разрастались в длинные полосы распаханной пустыни. Виднелись бледные пятна, словно выжженные. Земля была взрыхлена, удобрена золой и оставлена обнаженной для красной заразы. То там, то здесь из почвы выступали кости Земли: твердые когти скал торчали, словно клешни чудовища, пытающегося выкарабкаться в запятнанные кровью сумерки. Черные тени сворачивались по краям неровностей земли, образуя мрачные закоулки на дне каждого ручейка, каждой долины. Изредка на фоне кошмарного пейзажа появлялся червь. Он замечал нас и замирал в изумлении. Потом махал руками и выл, или бросался в панике прочь, или гнался за нами, пытаясь удержаться в тени дирижабля. Теперь внизу стояли лишь редкие стволы деревьев, голые и одинокие. Остатки подлеска выглядели болезненными и слабыми и встречались все реже и реже, пока совсем не исчезли. По контрасту хторранская растительность становилась все более зрелой и торжествующей. Сочная, богатая и поразительная, пробивающаяся повсюду буйными мазками насыщенного цвета, она радостно расползалась по земле. Мы летели над складчатым радужным ковром - обнаженные джунгли были теперь исчерчены зловещими пурпурными перелесками смерти, розовыми и голубыми полями чего-то светящегося, как замерзший цианид, полосами ярко-оранжевой отравы и возвышающимися черными башнями волочащихся рощ, затканных красными и серебристыми кружевами, - они напоминали разряженных шлюх. Появились первые купола. Они выпячивались круговыми розовыми группами - большие в центре, а вокруг них теснились малые. Между ними растопыренными пальцами торчали тотемные столбы, похожие на оплывшие свечи. Проспекты, покрытые красной и пурпурной листвой, вились и петляли между гнезд, кружа и извиваясь, как змеи. Затем пошли загоны, пустые и полные. Внутри копошились животные. Тысяченожки, кролико-собаки, либбиты и твари, которых я раньше не видел, - похожие на мелких ярких червей. И люди. Там были и люди. Они тупо смотрели на нас. Даже не махали. Из-под земли с шипением и ревом выскочили первые черви. Они уставились вверх, размахивая руками и мигая глазами в попытках сфокусировать зрение, воспринять размеры огромного тела, заслонявшего от них небо. Они устремились следом, стараясь оставаться в нашей тени. Теперь мандала стала гуще. Мы видели сады - они были разбиты с той же аккуратностью, что и гнезда, - строгие окружности пурпурного, красного и голубого цветов. Мне просто не терпелось узнать, что же в них растет - и кто или что пользуется плодами. Сеть каналов, вьющихся вокруг гнезд и питающих сады, образовывала вместе с колодцами сложную систему орошения. Потом загонов и гнезд стало еще больше - пошел следующий круг манда-лы, от которого наружу тянулось еще больше ответвлений - к еще более многочисленным садам, кододцам, полям. Купола стали больше, теснились плотнее, сильнее выпячивались вверх и приобрели более сферическую форму. Проспекты стали шире. Мандала зрела. А черви по-прежнему скользили следом, их становилось все больше и больше, визжащих и кричащих. Кричали они от ужаса или звали нас? Не имею понятия. Мы беззвучно скользили над кроваво-красным дном преисподней. Воздушный корабль огромным розовым облаком плыл все дальше к центру кошмара. Водоворот расширялся. Он засасывал нас. Внизу кричали черви. В их криках звучал голод. Возможно, из-за сопутствующего усиления чувственного восприятия одним из заметных результатов присутствия нервных симбионтов в теле человека является снижение речевой активности. Согласно нашей рабочей гипотезе, мозг зараженного человека перестает выполнять многие из своих высших функций, а присутствие нервных симбионтов просто блокирует способность этого органа функционировать. Альтернативная, хотя и менее вероятная гипотеза предполагает, что присутствие нервных симбионтов превращает кожный покров человека в сверхэффективный орган чувств и мозг инфицированного просто не в состоянии справиться с огромным потоком информации, поступающим из этого источника. Для зараженного человека это означает примерно то же, что обзор в триста шестьдесят градусов и диапазон видения от ультрафиолетовой части спектра до инфракрасной, восприятие звуков от 0 до 160 децибел плюс равноценные обоняние, осязание, вкусовая и температурная чувствительность, ощущение атмосферного давления, а также реакция на любой раздражитель, который способны воспринимать нервные симбионты. Как. предполагается, мозг инфицированного человека может захлестнуть такая широкая волна восприятия, что спустя некоторое время речевые функции перегружаются, перегорают или затопляются. Или, возможно, по сравнению с раскаленной баней расширенного видения, слышания, вкуса и т. д., любой язык становится настолько несущественным, что зараженный индивидуум просто отказывается от маловажной детали. Эта гипотеза по-прежнему остается непроверенной. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 16. НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ТРЮМ Большая проблема заключается не в том, что люди действуют не по инструкции, а в том, что ни один из них даже не заглядывает в инструкцию. Соломон Краткий Мы наблюдали. Люди прилипли к окнам, не в силах оторваться от них. Сзади нас жужжали и чирикали мониторы, записывая все подряд. Техники тихо бормотали в головные телефоны, но их голоса звучали приглушенно, а выражение лиц было мрачным. Не слышалось добродушных шуток, комментариев - отсутствовал обычный фон. Никто не был готов к этому - в таком масштабе. Не было слов, чтобы описать глубину изолированности и одиночества, которые мы внезапно ощутили, всю бездну заброшенности и бессилия. Его запах явственно ощущался в воздухе по всему "Босху". Привычное состояние вдруг треснуло и рассыпалось на куски. Мир, который, как нам казалось, мы знали, действительно умирал. Он закончился. Полностью. Я не мог выдержать это, ушел из носового салона и, спустившись по ступенькам, оказался на просторной грузовой палубе. Здесь было более шумно. Чувствовалась большая занятость. Повсюду попадались работающие механизмы. Между ними быстро и целенаправленно сновали люди - сделать предстояло много, а времени не хватало. Они не засматривались в окна и не собирались кучками, чтобы обсудить увиденное. Огромный зев люка в грузовом трюме номер один был широко раскрыт. Запускные фермы свисали вниз, как волочащиеся растопыренные пальцы. Периодически раздавались глухие удары, когда что-то отправлялось на стартовую позицию, сразу за этим следовал более громкий шум, когда это что-то с шипением уходило с направляющих вниз и в сторону. Техническая команда уже начала сбрасывать датчики и запускать птиц-шпионов для разведки окрестностей мандалы. Техникам предстояло заниматься этим всю ночь. Полный спектр молчаливых соглядатаев засылался на место: пауки всех размеров, насекомоподобные творения и гусеницы, птицы-шпионы, летучие мыши, коршуны, даже скользкие механические змеи. И конечно, обычный набор тигров, ворчунов и медведей. Все приборы надо было включить, прогреть, проверить, проинструктировать, нацелить, зарядить и запустить на растворяющуюся в сумерках землю. Ни у кого здесь не оставалось времени на что-нибудь другое, пока не будет запущен последний прибор. Только когда начнет поступать поток данных и на гигантских демонстрационных экранах появятся первые изображения, эта команда, возможно, испытает такой же шок. А сейчас они работали. В ближайшем к корме трюме команда обеспечения принимала на борт, наверное, последний на сегодня самолет. "Бэтуинги"1 провели в воздухе весь день, барражируя, разведывая, сканируя... Все, кроме одного, вернулись благополучно. Мы потеряли контакт с ним и даже не представляли, где может быть самолет. Сигнал о помощи не поступил. Капитан Харбо и генерал Тирелли, обсудив случившееся, решили больше не рисковать и прекратить полеты до рассвета. Взамен полетели птицы-шпионы. Если они обнаружат пилота, мы срочно вызовем спасателей. Если нет - придется ждать до утра и послать на поиски три оставшихся "Бэтуинга". Если они что-нибудь заметят, мы вызовем вертушки. Если нет... поиски продолжатся из Рио-де-Жанейро, и там уж решат, что делать дальше. 1 "Б эт у и н г" - одноместный разведывательный сверхлегкий самолет. (Прим. авт.) Хладнокровное и жестокое решение - но именно о такого рода решениях мы с Лиз говорили вчера утром. Задачи нашей операции были важнее отдельной жизни. Пилоты разведывательных самолетов знали об этом и знали, чем рискуют. В случае вынужденной посадки мы постараемся найти их. Но не будем - не можем - задерживать "Босх". Бразильское правительство дало нам десять дней, чтобы добраться до места, провести съемки и вернуться. Корабль будет двигаться дальше независимо от того, найдут пропавшего пилота или нет. Все пилоты были добровольцами. О, проклятье! Все на борту этой штуки были добровольцами. Те же приказы касались нас всех. И мы все об этом знали. Не думаю, что во время инструктажей кто-нибудь действительно верил, что эти приказы когда-нибудь вступят в силу. Если не считать наблюдательных полетов, никто не покидал корабля. Все должно быть сделано с помощью дистанционных датчиков. Единственный прямой контакт с мандалой будет осуществляться через наблюдательные посты, устроенные в грузовых трюмах. Однако сейчас, когда один пилот считается потерпевшим аварию, а под нами расстилаются волны гниющей Амазонии, реальность всего этого начинает доходить до сознания. Я понаблюдал, как еще три птицы-шпиона были распакованы и установлены на запускные фермы. Про себя я пожелал им быстрого полета и удачи. Мне никогда не доводилось встречаться с пилотом, я даже не знал ее имени. Просто хотелось, чтобы она вернулась домой невредимой. Я надеялся, что есть кто-нибудь, кто порадуется ее возвращению. И подумал, как бы я себя чувствовал, если бы Лиз оказалась там, в быстро сгущающихся сумерках. Поежившись, я направился дальше, к грузовому трюму номер два, где к облету Коари готовилась основная наблюдательная команда. Трюм переоборудовали специально для экспедиции. Вокруг огромного отверстия грузового "люка натянули леера, чтобы мы могли, облокотившись на них, смотреть прямо вниз в этот кошмар. Капитан Харбо снижала судно до минимально возможной высоты. Она собиралась опустить нас до двадцати метров над землей, а потом, если окажется, что нам ничего не угрожает, до пятнадцати, а может быть, даже десяти. Мы хотели опуститься как можно ниже. Напряжение предстояло большое. Когда я вошел, свет в грузовом трюме по чьему-то приказу был притушен. Свет гасили по всему судну. По плану, не должно светиться ни одно окно, корабль должен казаться розовым небесным китом невероятных размеров. Было особенно важно соблюдать затемнение наблюдательных и запускных трюмов. Нам не хотелось, чтобы сверкающее огромное отверстие в брюхе корабля привлекло хторран-ский эквивалент ночных бабочек или бог знает что еще. Я остановился у лееров и нагнулся, всматриваясь в землю внизу. Она скользила мимо точно так же, как на дисплее в моделирующем отсеке. Только здесь, вблизи от настоящей мандалы, темная бугристая земля была покрыта пушистым ковром алой растительности со светящимися на ее фоне пятнами голубого норичника, который сползал по склонам холмов, как нерастаявшие снежные сугробы. Теперь дирижабль скользил чуть ли не по земле. По мере приближения к цели он снижался. Когда мы будем в центре мандалы, уже стемнеет. Мы медленно проплывали над внешними завитками поселения. Купола все больше и больше напоминали раковые опухоли. Бесформенные непонятные существа темными пятнами двигались в загонах. Я даже не представлял себе, кто или что это. Три червя вынырнули из-под земли, они изгибались и вертелись, пытаясь понять, что за гигантская тень скользит в их небе. Уже достаточно стемнело, но зрение у гастропод острее нашего. Они знали, что мы здесь. Я поднял голову и посмотрел на других наблюдателей у лееров. Все они казались темными тенями на фоне сумерек. Здесь находилось всего несколько человек, а остальные собрались группками вокруг видеостолов и просматривали изображения, которые начали поступать с дистанционных датчиков. Как только открывался новый канал поступления данных, он связывался с одним из трех ганглиев-репитеров, а оттуда - со спутниковой сетью. Позже, когда будут собраны и связаны воедино все каналы, мы сбросим ганглии-репитеры в джунглях, вероятно, на каком-нибудь подходящем холме, и тогда в Хьюстоне, Атланте, Денвере, Окленде, Детройте, Монреале, Орландо, Гонолулу и всех других станциях можно будет вести прямой, в реальном времени, мониторинг гнезда. За самым большим столом я заметил Дуайн Гродин; там было самое яркое освещение, и оно, подсвечивая лицо Дуайн снизу, придавало ей ужасный вид чудовища Франкенштейна. Я обогнул по леерам люк и самой небрежной походкой направился к светящемуся дисплею. Группа техников слушала, как Дуайн объясняла малопонятные технические детали увеличения контрастности изображений при ночной съемке - что-то насчет узкочастотных когерентных наноимпульсов. Глаз их не видит, но специальные сенсоры в камерах могут преобразовывать смесь импульсов в цветные стереоизображения. На видеостоле был коллаж из материалов сегодняшнего сканирования, наложенных на самые свежие спутниковые карты. Казалось, там лежит небрежно расстеленное, рваное и мятое лоскутное одеяло и светится изнутри. Высоты на стереокарте были увеличены вдвое, чтобы подчеркнуть рельеф местности, а изображение самой местности медленно плыло, зеркально отображая продвижение корабля. Хотя рельеф внизу начал сглаживаться по мере приближения к центру мандалы, он по-прежнему имел уклон к северу. Более яркие пятна на карте показывали зоны, откуда в данный момент поступала информация с датчиков, согласно которой в изображение на видеостоле постоянно вносились коррективы. Два техника посмотрели на меня, когда я подошел, и снова отвернулись к дисплею, как будто меня не существовало. Дуайн подняла голову, нахмурилась, поколебалась и продолжила свое косноязычное объяснение. Я не знал доктора наук, к которой она обращалась, но прочитал имя на ее нашивке: "Шрайбер Мариэтта". Миловидная дама. Серьезная проблема. Она посмотрела на меня, не узнала в темноте и опять перенесла свое внимание на Дуайн. Возможно, я потолкую с ней потом, а может быть, и нет. Ее поступок на прошлой неделе, казалось, не имел больше никакого значения. Я стал внимательно слушать Гродин. Воспринимать ее тягучую речь было сущим мучением, но говорила она грамотно и по существу: - ... включая военно-топографическую съемку из а-армейской с- сети. У людей в очаге заражения Коари, похоже, очень м-мало оружия. Все в- вооружение было выведено из строя. Шесть м-месяцев назад операция "Ночной кошмар" н-начала провоцировать отдельные случаи п-применения оружия и б- боеприпасов по всему Амазонскому бассейну. А т-три недели назад действующего о- оружия не осталось ни в одном из трех гнезд, стоящих п-первыми в списке наших целей. Информация, собранная во время сегодняшних облетов, г-говорит, что н-ни- какого н-нового оружия взамен выведенного из строя в лагерь Коари з-завезено не было. П-поэтому нам не стоит б-бес покоиться, что нас обстреляют снизу. - Если только у них нет самодельного оружия, - добавил я. Шрайбер встревоженно подняла голову. Она принимала меня за эксперта. Дуайн отреагировала медленнее, но более нервно. Она взглянула на меня через стол, злясь на мое вмешательство и сомневаясь, имею ли я право вообще присутствовать здесь. Сначала ее лицо застыло, потом вновь ожило, и по нему разлилась растерянность. Все его черты как будто спорили друг с другом, отражая смятение обуревавших Дуайн чувств. Ее глаза моргали, губы шевелились, руки вцепились в края стола. Наконец профессионализм победил. - Я т-так не думаю, - выговорила она с мучительной четкостью. - И не п- просто п-потому, что им обычно недоступна т-технология, п-похоже, что и желание у них отсутствует. А-амазонские гастроподы явно не ждут особой опасности со с- стороны человека, и наоборот, н-на-селение б-бассейна, кажется, сумело п- приспособиться к заражению. - Она сердито взглянула на меня. - Одна из н-наших задач - выяснить, как л-людям удается м-мир-но существовать внутри хторранского общества. - Внутри хторранского общества невозможно существовать мирно, - поправил я. - Мирно можно существовать внутри хторранина. - Я ожидала, что в-вы с-скажете что-нибудь п-подоб-ное, - холодно заметила Дуайн. - В-все, чего вы хотите, это уничтожать и жечь. - Типично армейский склад ума, - прокомментировала Шрайбер. - Не беспокойтесь. Это наша экспедиция, а не их. Она так ничего и не поняла. - Это не "склад ума", - спокойно сказал я, - а результат непосредственного наблюдения. - В-вы жили с ренегатами, - прогнусавила Дуйан. - Вам л-лучше знать. - Они кормили червей своими детьми! - резко ответил я. - Это не мирное сосуществование. Вы заблуждаетесь. - Послушайте, Маккарти... - вмешался один из техников. Я узнал его. Клейтон Джонс, крупный и крепко сбитый, он, по-видимому, был футбольной звездой в колледже или что-то в этом роде. Он всегда улыбался, похлопывал людей по спине и трахал все, что двигалось, или казалось способным двигаться, или, возможно, лишь однажды решило пошевелиться. Но сейчас его лицо было суровым, а голос - тихим и сдержанным. Готовый применить силу, он напрягся, но пока оставался на месте. Я решил сломать ему переносицу, если он двинется. Я по-прежнему думал о пропавшем пилоте, и настроение у меня было далеко не добродушное. Клейтон Джонс явно воображал, что он защищает что-то; в его голосе слышалось плохо скрытое высокомерие. - Вас сюда не приглашали, - подчеркнуто растягивая слова, произнес он. - Почему бы вам не упаковать свое никому не нужное мнение и не улететь отсюда ко всем чертям?.. - Простите? - послышался новый голос. Мы обернулись. К видеостолу тихо, незаметно подошли генерал Тирелли и капитан Харбо. В темноте они казались двумя зловещими силуэтами. - Если понадобится самолет, - вежливо заметила генерал Тирелли, - то капитан Харбо распорядится. Если же понадобятся черти, то их заменю я. Что же касается мнения капитана Маккарти, то он делает в точности то, что ему полагается по должности. - Она уперлась в Клейтона Джонса пронизывающим взглядом. - Его сюда пригласили. Он находится на борту, чтобы мы могли воспользоваться его огромным опытом. Он знает о червях больше, чем кто-либо другой на этом корабле. - Теперь Лиз смотрела и на Шрай-бер. - Даже вы. Так что надеюсь, что вы постараетесь воспользоваться каждой возможностью работать с ним. Джонс опустил глаза, чтобы генерал Тирелли не заметила их выражения. Это было ошибкой. Генерал Тирелли была неглупа. Она холодно посмотрела и добавила: - Если вам это не нравится, я буду рада откомандировать вас куда хотите. Кажется, на кухне есть вакансия посудомойщика. Джонс, моментально подняв голову, застыл. - Нет, мэм, - сказал он. - Со мной все в порядке. - Гм. Посмотрим. Тирелли недоверчиво посмотрела на него. Она имела дело с этим типом и раньше... Доктор Шрайбер оказалась не такой шустрой. Она продолжала смотреть на меня в упор с многозначительной ухмылкой. - Мне казалось, что это научная экспедиция, но ах, я вижу совсем иное. Приоритеты сместились, не так ли?.. Тирелли медленно повернулась к ней. Мне захотелось крикнуть: "Всем в убежище!" - Вы глупая маленькая сучка, - печально сказала Лиз. - Вы не способны удержать язык за зубами, да? Надо же быть настолько слепой, глупой и испорченной. Что за ужасный букет! О каких червях может идти речь, если на борту вы и ваше отношение к людям? Я не хотела говорить это на людях, но вы не оставили мне выбора. Вы - именно вы, доктор Мариэтта Шрайбер, - очень большая часть проблемы. На прошлой неделе вы нарушили порядок передачи оперативных сообщений по объединенной армейской и научной сети. Вы намеренно подвергли опасности жизнь этого человека и его полевого разведывательного подразделения. В результате ваших безрассудных действий были потеряны три жизни, а научное сообщество оказалось без ценной информации. Могу добавить, что вы не оставили капитану Маккарти абсолютно никакого выбора - только ответить тем, чем ответил он. И если доктор Зимф еще не провертела вам новую дырку в заднице за высокомерие, то позвольте мне исправить эту оплошность сейчас. Когда я увидела вас на борту, было уже поздно отсылать вас назад, но если бы я на прошлой неделе знала, что вы включены в состав вспомогательной научной команды, в ту же секунду ваше назначение было бы аннулировано. В этой операции нет места людям, которые ставят свои личные цели выше целей экспедиции. - Не вам бы об этом говорить, - фыркнула Шрайбер. - Мне известно о вашей... связи! В ее устах это прозвучало как нечто грязное. - Это не связь, - спокойно ответила Лиз. - Он мой муж и находится здесь, потому что его прикомандировало мое командование - кстати, несмотря на мои возражения. Капитан Харбо может подтвердить. Она присутствовала при этом. Шрайбер пожала плечами. Для нее логика не играла никакой роли. - Ну и что? Вы меня не запугаете. Я не нахожусь под вашей юрисдикцией. Мой руководитель - доктор Зимф. Генерал Тирелли неожиданно широко улыбнулась. Ого! Она щелкнула пальцами, и Корриган, один из. ее адъютантов, выступил вперед. - Свяжитесь с доктором Зимф и сообщите, что я только что освободила доктора Шрайбер от ее обязанностей и посадила под арест. Она больше не член экспедиции. - Доктору Шрайбер она сказала: - Если бы у меня был свободный самолет, вы улетели бы в Рио сегодня же. К сожалению, нам предстоит искать пропавшего пилота, а она намного важнее для нас, чем вы. - Лиз повернулась к Корригану. - Уведите ее отсюда. Она мешает настоящей работе. Адъютант крепко взял Шрайбер за руку. Она, казалось, хотела сказать что-то еще, но Корриган отрицательно покачал головой и мягко, но решительно посоветовал: - Не усугубляйте своего положения. Под ошеломленными взглядами он увел доктора Шрайбер с наблюдательной палубы. Генерал подождала, пока за ними закроется дверь. Вследствие того, что расширение масштаба наблюдений позволило нам заняться систематизацией различных хторранских жизненных форм, мы гораздо лучше различаем индивидуальную изменчивость внутри отдельных видов, чем раньше. Например, кроликособаки демонстрируют го-раздо больший диапазон развития, чем считалось исходно. Средняя кроликособака - если вообще можно говорить о таком существе, как средняя кроликособака, - обычно не превышает одного метра. Весит от двадцати до тридцати килограммов. Имеет очень толстые задние конечности, мускулистые передние и коренастое тело. Ступни обычно чересчур велики, а все тело покрыто толстым красным, розовым или светло-коричневым мехом. Чем темнее красный оттенок меха, тем больше нервных симбионтов несет в себе животное. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 17. СЕРЕНАДА Гейзенберг был не просто прав. Он был абсолютно прав. Соломон Краткий И... Лиз взорвалась. - А сейчас позвольте мне внести абсолютную ясность! - сказала она с такой неожиданной яростью, что все тут же замерли, внимательно ее слушая. Она резким движением указала на страшную картину, плывущую по видеостолу. - Вот враг. Там внизу! Если у вас нет ненависти, враждебности, неприятных мыслей по отношению ко всему большому и красному, то вы предаете цель экспедиции и клятву, которую дали. - Джонсу и людям вокруг него она сказала: - Я не прошу вас любить Мак- карти. По правде говоря, он не очень-то к этому располагает, и любить его - трудная работа. Но тем не менее я приказываю вам относиться к нему с уважением и вежливо, так, как относятся к вам самим. Мне стало жаль Джонса. Не он один виноват, но главный удар обрушился на него. Было предельно ясно, что парень выполнял чей-то приказ, и сейчас он готов был даже заплакать. Его явно никогда не отчитывали так сурово. А генерал Тирелли еще не закончила. Она повернулась, чтобы охватить взглядом всех присутствующих. В трюме стояла абсолютная тишина. Все работы прекратились. - Я хочу, чтобы всем вместе и каждому в отдельности стало понятно. - Лиз говорила размеренным голосом, который лишь подчеркивал глубину ее гнева. - Я просто больна и чертовски устала от всей этой возни, политиканства, кусания исподтишка и подсиживания. Мне это смертельно надоело в Хьюстоне, и я не допущу подобного здесь. Это вредит каждому из вас и всем нам вместе. Это не приносит никакой пользы людям, пославшим нас, и потому пора с этим покончить. Прямо сейчас и прямо здесь. - Она выразительно посмотрела на техника Клейтона Джонса. - Начиная с этого момента каждое ваше слово, каждое ваше действие, Джонс, должны быть направлены исключительно на пользу экспедиции. В противном случае вы окажетесь под арестом так быстро, что усомнитесь, прав ли Эйнштейн насчет скорости света. Это же относится и к остальным, ко всем без исключения на этом проклятом корабле. Всем понятно? Понятно? Хорошо. - А потом, на удивление спокойно, она обратилась к капитану Харбо: - Вы хотите что-нибудь добавить, капитан? Капитан Харбо внимательно посмотрела на генерала Тирелли. - Проклятом? - переспросила она. - На этом проклятом корабле? Хочу поставить вас в известность, что он освящен самим Папой. - Правда? - Похоже, Лиз искренне удивилась. - В прошлом году, в Риме, - сообщила капитан Харбо, явно довольная собой. - Прошу прощения, - сказала Лиз. - Я чересчур увлеклась. - Ничего. Мне доставило удовольствие наблюдать за вами. Вы абсолютно правы. - Капитан Харбо повернулась к остальным. - То, что сказала генерал Тирелли, сказано и от моего имени. Вы гости на этом корабле, и ведите себя подобающе. - Потом она спокойно взглянула на меня и сказала таким тоном, словно ничего необычного не произошло: - Капитан Маккарти, дайте нам, пожалуйста, вашу оценку ситуации. - Я больше не капитан, мэм. Я вышел в отставку. - Да, мне это известно, но я обращаюсь к вам так из уважения. Если не возражаете. - Да, конечно. - Я откашлялся, прочищая горло, и оглянулся на видеостол. Он был притягивающим центром в царящей темноте. В его зеленоватом свете мы все казались привидениями. За последние несколько минут мерцающее на нем изображение изменилось. Внизу явно что-то происходило. Черви продолжали выскакивать из-под земли. Наше появление служило для них сигналом. Я откашлялся во второй раз. - М- м, наш офицер по науке изучала карту дольше меня. - Я кивнул в сторону Дуайн. - По-моему, нам будет полезнее выслушать ее мнение. Капитан Харбо перевела глаза на Дуайн: - Лейтенант Гродин? Лиз поймала мой взгляд и едва заметно кивнула. Хорошо. Дуайн растерялась. Я выбил ее из колеи, этого она от меня не ожидала. Однако начала, запинаясь, выдавливать слова, сначала сумбурно, но потом справилась с собой и стала строить фразы правильно. - В т-то с-самое время, к-когда шел разговор, я н-на-блюдала за г-гнездом. Т-теперь мы п-почти над с-самым центром м-мандалы - эт-то их главная площадь. Капитан Харбо кивнула. - Сейчас мы стоим на воздушном якоре. Она имела в виду, что корабельный компьютер будет удерживать нас на этой же высоте и в прежнем положении сколько потребуется. Спутниковое наблюдение показало, что эта мандала, как и япуранская, расчистила в центре большое открытое пространство. Мандала Пурус, по всей видимости, приобретала сейчас такую же форму. Что бы это ни означало, процесс носил общий характер. Никто не знал наверняка, для какой цели служили эти большие площади, но наличие подобных открытых пространств в каждой мандале предполагало их важность. Группа планирования экспедиции - среди прочих дел Лиз заставила меня пока работать с ними - решила почти с самого начала экспедиции расположить наш воздушный корабль прямо над центром мандалы Коари. Какое бы значение ни имела эта арена для червей, она могла с таким же успехом послужить и нам. Дуайн Гродин тем временем продолжала. Когда она говорила, изо рта у нее летели брызги слюны. Она ничего не могла с собой поделать. Мы предпочитали не замечать этого, хотя там, куда на дисплей попадала слюна, на изображении искрились капельки. - С тех пор как мы н-начали н-наблюдение, гастропо-ды н-неуклонно д- движутся по н-направлению к центру п-поселения. Б-бодыиинство из них, п-похоже, собирается на центральной п-площади. Беспорядочно к-кружит по ней. Н-но - и эт- то может быть важным - еще до н-нас здесь н-начало происходить что-то н- необычное. - Дуайн боком продвинулась вдоль стола, своими движениями напоминая маленького тролля. Кто-то вручил ей ручной лазер, и она замешкалась, прежде чем сообразила, как включить луч. - Вот здесь - н-наиболее показательный пример. В- видите? Здесь б-было сгущение гнезд и загонов, а т-теперь они расступились. Мы не п-понимаем почему, но т-такая вещь происходит по всему п-поселению. Мы считаем, что эта м-м-мандала в д-данный момент - или д-до нашего появления - н- н-начала следующую стадию расширения. А т-теперь, когда г-гастроподы собираются на центральной арене, м-мы не знаем, чего ожидать, я им-мею в виду - с т- трансформацией гнезда. Мы п-потрево-жили его. Н-нам известно, что г-г-гастроподы будут реагировать на нас б-бурно, но мы н-не знаем, к-каковы будут п-последствия этого. Она облегченно замолчала, счастливая, что ее пытка закончилась, и вытерла рот рукавом. Лиз была слегка разочарована, поскольку Дуайн не сказала ничего нового. Я уже говорил ей об этом. У Дуайн отсутствовала интуиция для подобной работы. Капитан Ха, \)-бо тоже не была удовлетворена. Она повернулась ко мне: - У вас есть что добавить? - У меня имеется одна мысль, - начал я. - Она довольно далека от всего этого, но... - Продолжай, Джим, - спокойно сказала Лиз. - Ну... - Я потер нос. Я не был уверен, что мне самому нравится эта идея, но сейчас у меня не было выхода, кроме как высказать ее. Здесь, в темноте наблюдательного трюма, она даже казалась дельной. Я повернулся к капитану Харбо. - Когда вы собираетесь включить прожектора? - Как только генерал Тирелли распорядится. Она взглянула на Лиз. Лиса посмотрела на меня. - Ты назначен экспертом. Что посоветуешь? На какой-то кратчайший момент мне захотелось спросить, кто был им до меня. - Хорошо, - кивнул я. - Любопытно посмотреть, что будет, когда мы включим наружный дисплей. - Ч-черви с-сойдут с ума. Вы д-должны это знать, - заявила Дуайн. Мое присутствие по-прежнему раздражало ее. - Вы хотите, чтобы мы не включали их? - спросила капитан Харбо. Я потер ладонью щеку. Следовало бы побриться. Я чувствовал себя очень неловко, в основном по этой причине. - Нет, никаких оснований для этого нет. Можно сделать это в любой момент. Посмотрите на дисплей: черви уже знают, что мы здесь. В такой темноте они по- прежнему способны отчетливо видеть. Они собираются на площади и ждут от нас действий. Видеостол показывал большую центральную площадь прямо под кораблем. Черви вливались на нее со всех сторон. Они бы не спешили так, даже если бы здесь бесплатно раздавали слонов. Они кружили и кружили по площади, глядя вверх. Хотя площадь была уже заполнена, каждую секунду прибывали все новые и новые черви. Я показал на открытый грузовой люк. - Послушайте. Они поют для нас. Доносящийся снизу причудливый вибрирующий звук становился все заметнее, он просачивался через люк подобно дурному запаху. Кое-кто поежился. - Ну и что? Что вы п-предлагаете? - спросила Дуайн. Ее тон предполагал, что мы попусту тратим в-в-время. - Пение, - сказал я, глядя на нее в упор. - Что оно может означать? Дуайн оставалась совершенно спокойной. Она знала ответ. Прочитала в инструкции. И в "Красной книге". Выпуск 22. 19А. - Нам все известно насчет п-пения. Мы его ждали. Эт-то... - Она боролась со словами. - Это ре... рефлекторное д-д-действие. - А что, если "Красная книга" ошибается? - спросил я. Мне самому было неприятно то, что я собирался сделать, однако надо было добиться своего. В очередной раз я дразнил генерала Уэйнрайта. Лиз нахмурилась - эта сцена ей тоже не нравилась, - но не пошевелилась, чтобы остановить меня. Она понимала, что я делаю. - В-вы сами н-написали эт-ту часть к-к-книги, - возмутилась Дуайн. Она выглядела так, словно ее предали. - А сейчас говорю, что, возможно, я ошибался. У меня возникли сомнения. Так что без всякой книги скажите, что вы думаете насчет пения - что это такое, по- вашему? - Н-ну, т-то п-пение, которое м-мы слышим с-сейчас, в-выжидательное, - неуверенно начала Дуайн. - Они н-не знают, что мы т-такое, но реагируют на н- наши размеры. К-когда мы включим свет, они в-все с-сойдутс ума, потому что п- примут дирижаб-бль за н-небесное в-видение самого б-болыиого и самого п- прекрасного червя во в-всей Вселенной. И эт-то в-вызовет у них религиозный экстаз. - Религиозный экстаз? - Капитан Харбо подняла бровь. Я кивнул: - Так это выглядит. - А к-как вы эт-то н-назовете? - прогнусавила Дуайн. - В н-небе п- появляется гигантское видение Б-бога, и т-толпа впадает в истерику - Представление о Боге подразумевает наличие у червей достаточно развитого интеллекта, - заметил я. - Но мы знаем, что у них нет интеллекта. Черви даже глупее шимпанзе. Значит, это не реакция на явление Бога. Тогда что? - Это... - Дуайн осеклась, вдруг поняв, что я сказал, и поразилась. Ее черты исказились, а глаза наполнились слезами. Она моментально увидела пробел в своей логике. - П-простите м-меня, - сказала она. - Я не п-поду-мала. Она ошибалась, и боль разочарования оказалась для нее таким ударом, что не заметить это было невозможно. Я чувствовал себя последним негодяем за то, что пришлось разоблачить ее на людях. - Продолжай, Джим, - напомнила Лиз. Я отвел глаза от Дуайн. Нужно подойти к ней и объяснить, что она ни в чем не виновата, что это я ошибался. Я тоже считал так, когда писал соответствующий раздел в книге. Но - я сделаю это позже. Я повернулся к Лиз и капитану Харбо. - Понимаете, я размышляю уже двое суток - и чем больше я думаю, тем более логичным это выглядит. Нет такой веши, как один хторранин. Они не существуют как индивидуумы. Они существуют как песня. Песня - вот их настоящая личность, а гнездо - место, где песня живет. Черви - лишь инструменты, которыми пользуется песня. Я переводил взгляд с одного на другого, ожидая, когда моя мысль уляжется у них в головах. Некоторые из собравшихся вокруг стола были настроены скептически. Что ж, я заранее предупредил, что идея весьма далека от понимания. Я взглянул на Дуайн, она с абсолютно непроницаемым видом просматривала банки данных в поисках аналогий. Капитан Харбо оперлась руками о край стола и наклонилась над ним, изучая изображение. Она казалась заинтригованной. Задумчиво кивнув, она как бы про себя проговорила: - Да. Точно так же язык использует людей. Лиз помрачнела, но тоже обдумывала мою идею и, вероятно, уже предвидела кое-какие возможные последствия. - Хорошо, - сказала она, аккуратно раскладывая для себя все по полочкам. - Значит, ты считаешь, что черви - лишь составные части целого... - Правильно. - Значит... для них услышать песню означает увидеть Бога? - Совершенно верно. Для хторра песня гнезда и есть Бог. Каждый хторр знает, что он, или она, или оно есть частица Бога. Каждый хторр знает, что любой другой червь из его гнезда - тоже частица того же Бога. Поэтому когда они смотрят вверх и видят нас... - Я не закончил. - Кажется, я начинаю понимать, - сказала Лиз. Капитан Харбо смотрела то на Л из, то на меня. - Мне за вами не угнаться. Можно услышать комментарии? - Простите, - пояснил я. - Понимаете, именно здесь кроется наша ошибка. Мы думаем, что, видя в небе большой пурпурный дирижабль, они реагируют на него как на Бога, или ангела, или Божью кару, и поэтому их песни - нечто вроде молитв. Но это человеческое восприятие. Оно было бы верным только в том случае, если бы черви были похожи на людей и имели собственные мозги. Но они не люди. И мозгов у них нет. Таким образом, вопрос не просто в том, на что они реагируют, а еще и в том, чего они ждут от него. Чего они могут ждать от небесного червя? - Приобщения, - сказала Дуйан. Все повернулись к ней. - Большего п-пения. Они х-хотят, чтобы н-наш поднебесный г-голос присоединился к их п-песне. Они х- хотят увеличиться. - Верно, - подтвердил я. Послюнив палец, я описал им в воздухе замысловатую траекторию, потом указал им на нее и, прищелкнув языком, подмигнул ей, как бы говоря: "Молодец, сообразила". Она чуть не обмочилась рт счастья. Я посмотрел на Лиз и капитана Харбо. - Точь-в-точь моя мысль. Я думаю, мы должны запеть вмести с червями. По- моему, мы должны записать их песню, перевести ее в цифровой ряд, проанализировать его, расширить, синтезировать более звучный голос и дать им послушать. На такой высоте, если мы хотим, чтобы они слышали ее синхронно со своим собственным пением, надо заранее компенсировать временную задержку. Но это уже дело программы. - Сколько времени понадобится, чтобы организовать все это? - спросила Лиз. В ее глазах светилась надежда. - Ну, по правде говоря, я не собирался предлагать это до тех пор, пока мы не увидим, что происходит, а работать хотел с япуранской мандалой... - Да, я знаю, - перебила Лиз и повторила вопрос: - Сколько потребуется времени, чтобы организовать это? - Все уже готово, - честно признался я. - Большую часть дня я провел, разрабатывая алгоритмы вместе с хьюстонским ИЛом. Программа готова и загружена. Все, что нам остается, - запустить ее. - Я так и знала, - улыбнулась Лиз. - И что тогда? - спросила капитан Харбо. - Что это докажет? Я развел руками: - Само по себе ничего не докажет. Но есть и вторая часть эксперимента. Мы записали, проанализировали, сопоставили и храним тысячи часов песен червей. ИЛы выделили в них множество характерных деталей. Они, похоже, представляют собой определенные сочетания мелодии, ритма и оттенков, и мы опытным путем установили эмоциональное значение некоторых. Для начала можно вторить им эхом, но давайте пойдем дальше. Прокрутим песни разных гнезд и последим за реакцией червей. Возможно, удастся даже найти какую-нибудь песню или набор песен, которые усмирят их или же победят. Я не знаю, что получится, но игра стоит свеч, не так ли? Лиз и капитан Харбо обменялись взглядами. Каждая по-своему оценивала возможные последствия. Они отошли от видеостола, чтобы посовещаться. Лиз кивком подозвала меня. - Гейзенберг? - спросила капитан Харбо, и в одном этом слове заключалась целая беседа. Лиз пожала плечами: - Поищите это сами. Я не собираюсь объяснять все. (Прим. авт.) - Мы заранее знали, что наше появление взбудоражит червей. Невозможно наблюдать за гнездом, не потревожив его. Почему бы не потревожить его таким образом? Капитан Харбо задумалась. - А как же бразильцы? - спросила она. Мы переглянулись. Хороший вопрос. - Предполагается, что мы должны проконсультироваться с ними, - сказала Лиз. - Если мы это сделаем... - неохотно начал я, - они наложат вето на эксперимент. Вспомните правила экспедиции: мы никоим образом не должны вмешиваться в жизнь мандалы. - М-м. - Лиз поморщилась. - В том-то и дело. И мы снова переглянулись. Разочарованно. - Ладно, - предложил я, - давайте немного слукавим. - Как? - Допустим, мы сообщим, что нас тревожит возможная... э... негативная реакция гастропод на наше присутствие - я имею в виду наблюдение с корабля - и что мы боимся, как бы они не запаниковали или что-нибудь в этом роде. И... э... невзначай не покалечили бы себя. Или гнездо. И что мы... э... приготовили запись их же собственных песен, потому что... э... думаем, что это окажет успокаивающее действие. Капитан Харбо и Лиз задумчиво посмотрели друг на друга. - Какого черта? Это может сработать. Капитан Харбо подумала еще немного, потом кивнула в знак согласия. - Это ваше предложение, - сказала она. Лиз повернулась ко мне: - Если мы пойдем на это, я отвечу своей задницей. Что самое худшее может произойти? Я покачал головой. - Понятия не имею. Расшифруй, что такое "худшее". - И добавил: - Нам вреда не будет. Худшее, что произойдет, произойдет с червями. - Гм. - Лиз слабо улыбнулась. - Вот именно. Я знал, что сейчас говорит не она, а дядя Аира. - Гм, - снова хмыкнула она - и я расслабился. По этому "гм" я понял, что она убеждает себя согласиться. А когда в достаточной мере убедила, то заговорила: - Думаю, стоит рискнуть. Мне кажется, что ты напал на что-то важное, Джим. И это, возможно, наш единственный шанс все выяснить. Давай занимайся делом, а я договорюсь с бразильцами. Имея детскую внешность, кроликособаки похожи на сказочных героев. Они игривы и сообразительны, как обезьяны. Большой палец у них противопоставлен остальным, и они способны брать и держать различные предметы. Приплюснутое рыло кроликособак придает им "милый" вид. Глаза большие и круглые, обычно очень темные. Вместо век животные имеют сфинктероподобные мышцы, окружающие глазную орбиту, аналогичные мышцам гастропод. Среди кроликособак встречаются альбиносы. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 18. КАКОФОНИЯ И ЭКСТАЗ Здоровье означает самую медленную из возможных скоростей умирания. Соломон Краткий Мы опустили микрофоны на пятнадцать метров, чтобы фиксировать отдельные голоса и оттенки мелодии. Микрофоны повыше предназначались для записи общего фона, его тональности и гармонии. Мы дали ИЛам попыхтеть над песней гнезда двадцать минут, а потом начали воспроизводить ее для червей. К этому времени центральная плошадь была так забита алыми чудовищами, что на ней не оставалось ни одной щелочки. Однако черви продолжали прибывать... Под нами бушевало море жирных красных тел. Черви теснились, прижимались друг к другу, создавая зоны нервной активности. По оценке Дуайн Гродин - она теперь была подключена к сети летического интеллекта, - только на центральной арене собралось более сотни тысяч червей, и, по меньшей мере, еще половина по- прежнему пыталась протолкаться в центр. На периферии толпы, там, где проспекты вливались в площадь, черви налезали друг на друга. Ритм движения увеличивался. Скоро все они придут в исступление. А после этого... Мы не имели ни малейшего представления, что случится после этого. Теперь пение стало громким, почти болезненным для наших ушей. Оно пульсировало. Трепетало. Датчики, сброшенные ранее, передавали ужасающую картину. Даже если черви и замечали забавные маленькие штуки, похожие на паучков, сидящих на стенах и крышах гнезд, то никак не реагировали на них. Поступающие с датчиков данные высвечивались на терминалах и огромных экранах во всю стену. Они окружали нас стереоизображениями дна ада. Фрагменты глаз, пастей, клешней, челюстей, антенн - и повсюду ужасный красный мех. Цвета полосами плыли по экранам - пугающий ядовито-оранжевый сменялся ошеломительно-алым, тоскливо-пурпурным, раковым розовым - и всеми оттенками между ними. Мы смотрели на море голода. Вся наша храбрость испарилась. Выражения лиц на наблюдательной палубе - там, где их можно было разглядеть в темноте, - были подавленными и напряженными. Лиз с капитаном Харбо ушли на верхнюю палубу, там они сидели, тихо разговаривая. Я догадывался, что Лиз старается развеять сомнения капитана. Воздушный корабль находился в очень опасном положении, и каждый из нас это знал. Мне было видно, как с другой стороны стола дрожит Дуайн Гродин. Она выглядела просто страшно - в темноте, в мерцающем отсвете стола, ее лицо казалось мертвенно-зеленоватым негативом. Там, где должны быть светлые места, чернели тени, и наоборот. Дуайн выглядела упырем, нижняя губа у нее дрожала, но, надо отдать ей должное, она полностью сосредоточилась на дисплее. Она выполняла свою работу. Зато остальные члены наблюдательной команды выглядели намного менее уверенно - они находились на грани паники. Их настолько потрясло волнующееся море алого меха и голых, лишенных век черных глаз, что несколько человек были готовы забиться в истерике. Они напоминали почетных гостей на церемонии повешения. Я испытал особую радость, видя, как отлила кровь от лица Клейтона Джонса. Подойдя, я легонько похлопал его по плечу и шепнул: - Расслабься. Он вздрогнул и посмотрел так, словно готов был убить меня, но - и я зауважал его за это - сумел кивнуть и даже пробормотать нечто отдаленно напоминающее "спасибо". Наконец ИЛ сообщил, что все готово. Я поправил головной телефон и шепотом передал информацию Лиз. Лиз что-то сказала капитану. Харбо кивнула. Последовала команда начинать. Мы начали медленно и так аккуратно, что поначалу звук был едва слышен даже нам, хотя повсюду стояли громкоговорители. Мы увеличивали громкость шажками, которые нельзя было воспринять ухом, и с тревогой наблюдали за копошащимися червями. Наружный дисплей синхронизировали с песней корабля. Когда звук усилился до слышимого, бока и днище "Босха" зажглись и начали переливаться хторранскими цветами. Черви ахнули. Мы слышали это собственными ушами - через открытый грузовой люк звук шел снизу как порыв ветра отчаяния. Дуайн Гродин испуганно смотрела на меня через видеостол. - Он-ни д-должны б-были т-так сделать? Ее резиновое лицо конвульсивно подергивалось. Глаза побелели. Я успокаивающе кивнул. Происходящее выходило за рамки ее опыта. - Не волнуйся. Они делают в точности то, что им положено делать. Просто мы раньше этого не видели. Все в порядке, Дуайн, - сказал я. - Ты делаешь все прекрасно. Продолжай наблюдение. И я отвернулся от стола, гадая, заметен ли мой страх. Мы висели всего в двадцати пяти метрах над самым плотным скоплением враждебной жизни, какое когда- либо встречалось на Земле. От неминуемой смерти нас отделял всего миллион кубометров гелия. А внизу черви... пели нам. Была ли это песнь любви? Песнь-поклонение? Песнь-приветствие? Или просто бездумное гудение чудовищ перед ужином... Не думай об этом. Мы увеличили звук, свет - тоже. Теперь нас стало слышно и видно - и шум хторров невероятно усилился. Огромный небесный червь наконец перестал скрываться. Он присоединился к их песне Он пел. И черви сошли с ума. Они перешли на более высокий уровень - усилились и их звук, и движение. По их толпе пробежали волны, вихрясь спиралями. Мы в ужасе наблюдали, как начала корчиться вся мандала. Она сокращалась, как больное сердце. А потом... Песнь гнезда начала изменяться. Ее тон стал выше. Она разрасталась, как медленный взрыв. Пульсирующий ритм угрожающе возрастал и приобретал слишком сложный характер, чтобы человеческое ухо могло за ним уследить. Появлялись странные мелодии, образующие причудливые сочетания звуков, которые переплетались, кружились и возвращались обратно. Никогда еще я не слышал ничего подобного. Звуки походили друг на друга и в каждый следующий момент становились другими. Чем дольше мы слушали, тем отчетливее в мелодии ощущалась таинственная развивающаяся основа. Мы уловили ритм, предшествующий изменению ритма движений отдельных участков моря червей. Мы слышали стонущий хоровой фон, который казался каким-то образом отделенным от ведущего голоса. Части гнезда перекликались, и хотя песня оставалась одной и той же, она ни разу не повторялась. Ни один оркестр на Земле никогда не смог бы воспроизвести ни красоту, ни ужас этой какофонии. Мы стояли, парализованные страхом. Музыка гнезда. Враждебная. Бесплотная. Гипнотическая. Подавляющая. Неземная. Экстаз нарастал. Резонировали полторы тысячи враждебных инструментов. Музыка была грандиозной. Мы висели над ней в темноте, и звук затоплял нас, заполнял, возбуждал, и было неясно, что закончится прежде - их песня или наша жизнь. Я вспомнил тот первый раз, когда я вошел в гнездо - и все остальные случаи, когда я слышал эту песнь... Томление. Во мне поднималась тоска. Отравляющая. Галлюциногенная. Мне захотелось... все бросить и побежать голым навстречу моей... Я потряс головой, чтобы сбросить с себя наваждение. О боже! У нас нет иммунитета! Совершенно очевидно, что гастроподы живут в партнерстве с кроликособаками, используя их для самых разных целей. Как показали дистанционные датчики, кроликособаки выполняют разнообразную работу по уходу за гнездами. Их видели убирающими гнезда, чистящими гастропод, сажающими и пересаживающими симбиотические организмы внутри гнезд, переносящими или передвигающими с места на место небольшие предметы и даже высиживающими яйца. Также наблюдалось, что гастроподы относились к кроли-кособакам как к живым игрушкам и, возможно, сексуальным партнерам. Последнюю форму поведения пока продолжают анализировать, и споры относительно того, что она может означать в действительности, остаются незавершенными. Кроме того, гастроподы используют кроликособак в пищу. Во всех наблюдаемых до сих пор гнездах гастроподы время от времени ели кроликособак. Такое поведение совпадает с периодами большого возбуждения и тревоги - но не всегда. Возможно, интереснее всего то, что кроликособаки, будучи домашним скотом, несмотря на свою очевидную сообразительность во всех других отношениях, не испытывают ни опасения, ни страха перед хищническим аппетитом червей. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 19. БОЖЕСТВО Нынче даже энтропия не та, что была раньше. Соломон Краткий Лиз и капитан Харбо спустились с верхней палубы, заставив меня очнуться от грез. Они обе выглядели взволнованными. Я их не винил. Я сам, должно быть, представлял собой ужас во плоти. - Если бы у меня было несколько ядерных зарядов, - очень спокойно проговорила Лиз, - то, думаю, я не смогла бы сейчас удержаться от их применения. Она вложила свою руку в мою и пожала. В ответ я пожал ее. Не волнуйся, дорогая, я с тобой. - Бразильцам это не понравится, - лишь наполовину в шутку сказал я. Мы все слишком хорошо знали, чего хотят бразильцы. Заговорила капитан Харбо - и совсем не капитанским тоном: - К черту то, чего хотят бразильцы. Это чудовищно. До такого нельзя было доводить. А потом она огляделась, проверяя, не слышал ли ее кто-нибудь из бразильских участников экспедиции. - Не беспокойтесь, - успокоила Лиз. - Доктора Амадор, Родригес и Хикару и их техническая команда заняты в третьем наблюдательном трюме. Можете говорить свободно. Она не добавила, что это выходит за рамки плана дяди Аиры. Либо капитан Харбо и сама знала об этом, либо ей вообще не нужно было этого знать. Капитан Харбо выглядела слегка раздраженной. Все мы были раздражены. - Что произойдет дальше? - спросила она. Я бросил взгляд на терминал: - Мы увеличим звук еще на шаг. - Сколько времени мы будем заниматься этим? Я пожал плечами. - Все зависит от того, сколько времени они будут заниматься этим. - Я кивнул в сторону грузового люка, потом посмотрел через стол на стоящую в темноте Дуайн и сказал ей: - Продолжайте. Увеличьте звук еще на два шага. Затем я подошел к леерам, чтобы заглянуть в пасть ада. Я больше не мог откладывать это. Необходимо увидеть все собственными глазами. Лиз неохотно пошла следом за мной. Капитан Харбо осталась на месте, но потом передумала и тоже подошла к краю открытого люка. Мы заглянули вниз. Мы знали, что они не могут видеть нас. В трюме было темно. Мы знали, что они не могут нас видеть. Но это не помогало. Черви смотрели прямо в наши глаза. Они верещали. Они пели. Они размахивали руками. Двигали челюстями. Вращали глазами, словно пытались охватить одним взглядом весь корабль. Лучи прожекторов пробегали по массе хторров, и те тянулись к свету, когда свет падал на них, и стонали, когда он уходил. Но всегда кто-то - не важно кто именно - смотрел прямо на нас. Словно видел нас. Словно хотел нас. В их глазах светился примитивный разум насекомых. Несмотря на все, что мы говорили, во что верили, несмотря на результаты всех наших тестов, вскрытий и экстраполяции, я не мог отогнать от себя мысль, что это и есть высший хторранский разум. В глазах червей светилось удивление. В них был благоговейный страх. В них была жизнь. И это делало картину еще ужаснее. - Отвратительно, - прошептала капитан Харбо. - Они отвратительны. Лиз ничего не сказала. Даже в темноте грузового трюма я разглядел, как она бледна. - С тобой все в порядке? - Это самое страшное, что я видела в жизни. - Неожиданно она повернулась ко мне. - Обещай мне одну вещь. - Все, что хочешь. - Обещай, что ты никогда не допустишь, чтобы меня сожрали черви. - Она до боли сжала мне руку. - Обещай, что убьешь меня раньше. - Этого никогда не случится, дорогая. - Обещай мне, Джим! Я с трудом проглотил ком в горле. - Обещаю. Я никогда не допущу, чтобы тебя поймали черви. Я никогда не допущу, чтобы они сожрали тебя. Обещаю всем сердцем и всей душой. Тогда она отпустила мою руку. Я помассировал ее, чтобы восстановить кровообращение в пальцах. Звук и свет стали интенсивнее. Черви возбудились еще сильнее. Теперь они налезали друг на друга. Я зн^л, что многие погибнут в давке, задохнутся, будут растоптаны среди всеобщей истерии. Однако это была не человеческая толпа. Отсутствовала паника, драки, крики - одно только лихорадочное самоотречение, которое все нарастало и нарастало. Наконец мы оторвались от перил и вернулись к видеостолам. Один из дисплеев транслировал световое представление "Босха". Над столом парил миниатюрный дирижабль, по бокам которого плыли цветные полосы, пульсирующие в унисон с песней гнезда. За этим столом работал Клейтон Джонс. Он поднял голову, наблюдая, как мы подходим. Сюда же ковыляла Ду-айн Гродин. Я обвел взглядом собравшихся. Клейтон Джонс, Дуайн Гродин, генерал Тирелли, капитан Харбо и пара помощников. - Как у присутствующих обстоят дела с храбростью? - спросил я. В первый момент никто не отреагировал. Возможно, никому не хотелось оказаться первым. Но потом любопытство перевесило, и Дуайн спросила: - А в чем дело? - Я хочу попробовать песню мандалы из Скалистых гор. Одной из тех, что уничтожили ядерным зарядом. - В темноте я нащупал руку Лиз и сжал ее. - Она резко отличается от песен других гнезд и, по-видимому, вызовет сильное изменение в их поведении. У кого какие мнения? Дуайн покачала головой. - Эт-то в-выходит за п-пределы м-моих знаний, - удрученно призналась она. - Джонс? Он, похоже, не ожидал, что меня может интересовать его мнение. - М-м. - Он пожал плечами. - А что будет, если мы просто погасим свет, выключим звук и уберемся отсюда? Все удивленно переглянулись. О такой возможности никто даже не думал. Дуайн откликнулась первой: - Я д-думаю, что ч-черви, в-возможно, п-п- попыта-ются п-преследовать нас. - Через тысячемильные джунгли до самой Япуры? - Е-если с-смогут. Пугающая мысль. - Мы д-держим т-тигра за хвост, - продолжала Дуайн. - Н-надо что-то с- сделать. - Ладно, - сказал я. - Давайте прокрутим песнь Скалистых гор. М-м... - Я повернулся к капитану Харбо. - Мне кажется, следует объявить по трансляции о том, что мы собираемся сделать. Что бы ни натворили черви, паника среди команды нам, по-моему, ни к чему - Хорошая мысль, - согласилась она. - Это будет нелишне в любом случае. Она отошла на несколько шагов и передала команду в микрофон. Я взглянул на Лиз: - Хочешь что-нибудь добавить? Она покачала головой: - Покаты справляешься хорошо. Продолжай. - Спасибо. Профессиональная похвала от моего генерала означала для меня почти так же много, как интимная похвала от моей жены. Я подождал, когда капитан Харбо закончит свое объявление, и повернулся к Дуайн: - Вы готовы? Она подняла глаза от терминала: - В-в любую секунду. - Тогда давайте. Дуайн набрала команду. В первые секунды ничего не произошло. Звук оставался прежним. Он заполнял трюм, вызывая одновременно отвращение и восторг. Он проникал в самую глубину души. От него никуда нельзя было скрыться. А потом он изменился. Сначала почти неуловимо - просто стал Другим. Появилась новая нота? Нет, не фальшивая. Просто другая. Мы ходили вдоль лееров и с интересом снова и снова заглядывали вниз. Песнь червей затихала. Они выглядели озадаченными. Безумное кружение начало замирать, хторры с любо-пытством смотрели вверх. Цветовая гамма корабля тоже изменилась - это отслеживалось по отражениям в их глазах, миллионах светлых точек, переливающихся яркими огнями. Наши прожектора по-прежнему шарили по толпе, но теперь реакция хторров замедлилась. Они больше не тянулись к свету. Некоторые начали удивленно переглядываться. Другие пытались подхватить новую песню. Голоса стали громче, звук - резким, дребезжащим. Он звучал диссонансом со старой песней. Остальные замолчали. Они не знали мелодии. Или не знали, какую из песен петь. Толпа стала распадаться. Это можно было заметить по характеру движения, волнами прокатывающегося по площади. Гладкое и плавное, оно внезапно расстроилось и смешалось, стало хаотичным. И еще раз, снова, я понял, что нет такого понятия, как один хторранин. Они не могут существовать как индивидуумы. Распевая, они имели один голос. Были одним существом. Теперь, озадаченные и растерянные, черви распадались на две тысячи отдельных существ. Две песни боролись за власть над площадью. О господи! Песня корабля звучала все громче. Его огни светились все ярче. Громкость и напряжение старой песни тоже начали расти. Новая песня поднималась все выше, затопляя ее - сверху и со всех сторон. Теперь мне стал виден расклад сил. Сильнее всего старая песня звучала в центре площади, словно тамошние черви служили ее резервуаром. По краям, где плотность была намного меньше, все больше сторонников приобретала новая песня. Они с новой силой устремились вперед, теснясь и наползая на других червей - как будто им необходимо было во что бы то ни стало убедить соплеменников в центре площади петь новую песнь вместо старой. О господи! Когда я понял, что сейчас произойдет, было уже слишком поздно. Все уже началось. - Выключите! - закричал я. - Выключите немедленно! Одна интересная деталь выявилась при изучении кролико-собак: их размеры, интеллект, обмен веществ, темпы роста, большой объем мозга, их способность обучаться и перерабатывать полученную информацию, а также все остальные показатели по шкале изменчивости Скотак - Олдерсона, казалось бы, указывают, что продолжительность жизни этих существ должна составлять от десяти до тридцати земных лет. Однако наблюдения за кроликособаками как в хторранских гнездах, так и в неволе говорят, что даже в самых благоприятных условиях они живут гораздо меньше. Является ли это нормальной продолжительностью жизни? Или это - результат неполного приспособления к земным условиям? Не имея точных данных о родной для кроликособак среде, проверить эту гипотезу не представляется возможным. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 20. НАСЕКОМЫЕ Невозможно изобрести защиту от дураков, ибо каждый дурак уникален. Соломон Краткий Мы находились на полпути к Япуре, солнце стояло в зените. Жигалки вокруг меня роились так густо, что пришлось облачиться в пластиковую накидку с воздушным фильтром. Деться было некуда. Я стоял на открытой палубе на крыше дирижабля - не потому, что хотел полюбоваться небом или погреться на солнышке, а потому, что. мне требовалось побыть одному. Облокотившись на перила, я смотрел на умирающую Амазонию. В ушах до сих пор стояли крики. И не собирались умолкать. Я совершил самую крупную ошибку в своей жизни, а ее последствия гнили на нескольких квадратных километрах джунглей. Меня беспокоили не дохлые черви, а то, что они погибли по ошибке. Я поставил себя в идиотское положение, но как раз это мало волновало меня. Я привык. Но я подвел и моего генерала, а это было непереносимо. Модулирующая тренировка не готовила к таким вещам. Я чувствовал себя несчастным, но совершенно не достойным сочувствия. Меня погубила излишняя самоуверенность. Я принимал решения, не подумав над ними, хорошенько не оценив все последствия, не взвесив все возможности. Я продемонстрировал всем на корабле и всем, кто имел доступ к сети, то есть всем в мире, - что известный эксперт по червям оказался слепым и тупым идиотом. Последствия моего безответственного эксперимента вряд ли прибавят доверия к нашей операции. Утром в ящике для писем я обнаружил анонимное послание: "Жаль, что правительство в этой экспедиции не выплачивает премии за червей. Ты бы разорил федеральную казну". Ха-ха. Только Дуайн Гродин нашла стоящие слова. Когда все закончилось и мы снова в безопасности плыли в темноте, она подошла ко мне и сказала: "Т-ты з-знаешь, Ш- шим, эт-то м-может ок-казаться п-полезным как оружие. В-возможно, н-нам удастся б-бороться с червями п-по-средством их п-песен". Интересная мысль. Хотел бы я знать, как можно изобразить дело так, будто мы планировали это с самого начала. Наверное, никак. Бразильцы уже сейчас сходили с ума. Согласно наиболее голосистым из правых политиков в Бразилии, мы своим безответственным отношением к возможным последствиям уничтожили крупнейший запас природных ресурсов страны и развалили молодую отрасль хторранской агрокультуры. Подобное заявление само напоминало кошмар. Неплохо бы пригласить любого, кто считает возможным культивировать хторран. .. спрыгнуть с парашютом в центр мандалы. Я бы не стал его останавливать. В моем наушнике раздался писк. - Да? Это был Корриган. - Генерал Тирелли свидетельствует вам свое уважение. Мы готовы начать. - Спасибо, - ответил я. - Сейчас буду. Я обернулся и бросил последний взгляд на бесконечность открытой палубы. Крыша "Босха" казалась огромной розовой небесной автостоянкой. Сюда могли бы садиться самолеты. Здесь можно было проводить сразу несколько футбольных матчей, но все равно осталось бы место и для бейсбольных встреч. На спине корабля поместился бы целый городской квартал. Но самое ценное - отсюда нельзя было смотреть вниз, забывая об умирающей Земле. Если бы не сплошной туман из крошечных, похожих на мошку, жигалок, можно было бы просто плыть по яркому голубому морю памяти. Но эти проклятые насекомые были повсюду. Я счищал их с пластиковой накидки, разгонял рукой перед лицом. Их кошмарные тучи кружили вокруг моего носа, пытались забраться в уши. Я поежился и пошел к лифту. Ко всему прочему надо было пройти дезинсекцию, где струи сжатого воздуха с детоксикантом сдували последних жигалок. Сташив с себя накидку и защитный комбинезон, я направился в главный конференц-зал "Босха". Здесь, в большом помещении с огромными демонстрационными экранами, устроили отчет, анализ, дознание - называйте как хотите. Сделав два шага, я понял, насколько далеко все зашло: слева от стола сидела доктор Шрайбер. 0-хо-хо. Генерал Тирелли поймала мой взгляд, но лишь кивнула, приглашая занять свое место. Она выглядела расстроенной. Хуже того, мрачной. Мы не разговаривали - просто не имели возможности, - а я бы очень хотел знать, что она думает. Корриган вручил мне повестку дня, и я погрузился в ее изучение, радуясь, что нашел занятие и не надо ни с кем встречаться взглядом. Никто не хотел со мной разговаривать. По-видимому, боялись запачкаться. Вползла Дуайн Гродин в сопровождении Клейтона Джонса и парочки других техников. Среди прочих я заметил бразильцев, тихо переговаривавшихся между собой. Доктора Амадор, Родригес и Хикару выглядели совершенными заговорщиками и имели к тому все основания. Их, наверное, проконсультировали, а не только проинформировали. Грубейшее нарушение соглашения. Добром это не кончится. Лейтенант Зигель и сержант Лопец, оба в обычных комбинезонах вместо форменных, потихоньку проскользнули на задний ряд. Всего собралось, наверное, человек двадцать. Я не имел понятия, сколько еще слушало нас по сети. Наверняка доктор Зимф, дядя Аира и Дэнни Андерсон тоже. Возможно, генерал Уэйнрайт, Данненфелзер. Беллус? О, проклятье, лучше не думать, что на нас настроена вся сеть. Последней вошла капитан Харбо, закрыв за собой дверь. - Извините за опоздание, - сказала она. - Борт-инженер задержал меня с отчетом о пополнении запасов гелия. Я думаю, что это единственный человек на корабле, который главнее всех нас. - Она приветливо улыбнулась генералу Тирелли. - Начинаем работать, не так ли? Лиз вышла к кафедре. Какое-то время она смотрела поверх наших голов, собираясь с мыслями. Затем опустила глаза, просматривая свои записи. Глянула на меня с абсолютно непроницаемым видом и обвела взглядом остальных. - Я думала, - начала она, - не только о том, что произошло прошлой ночью, но и о нашей миссии. О том, для чего мы здесь находимся. И прежде чем перейти к другим делам, мне бы хотелось поделиться этими мыслями с вами. Она отпила