жать невольную дрожь от страха и холода. Чем больше Лента убеждала себя, что ей не страшно, тем сильнее ее тело настаивало на обратном, и в доказательство этого тряслось мелкой дрожью... Мы смотрели на нее, и нам было бесконечно ее жаль, мы подбадривали ее и шутили, но все было бесполезно. Она оставалась в безжалостной кристаллической ловушке. -- Бесполезно, -- наконец пробормотала она. Тогда у меня родилась идея. Я сказал: -- Попытаюсь ее вытащить. Но если вы хотите, чтобы все получилось, вам с Кареглазкой придется уйти и оставить нас на какое-то время одних, Вольф. Вольф был озадачен, но вздохнул с облегчением. Он освободился от ответственности. Конечно, он изобразил озабоченность: -- Надеюсь, ты понимаешь, о чем говоришь, Алика-Дроув, -- сказал он. -- Если у тебя ничего не получится и Лента умрет, отвечать будешь ты. С этой угрозой он взял Кареглазку под руку, и они ушли. Лента молчала, когда я сел рядом с ней, потом оторвалась от созерцания своей невидимой ступни и сказала: -- Пожалуйста, сядь ближе и обними меня. Так лучше... Ой... -- поморщилась она, хватаясь за лодыжку. -- Мне больно, Дроув. Очень больно. -- Она напряглась в моих руках, потом, вздрогнув, расслабилась. -- Здесь так холодно... -- Говори о чем-нибудь, Лента. Постарайся не думать слишком много о боли. Расскажи мне о себе. Возможно, у тебя будет время, чтобы рассказать мне всю историю своей жизни. -- Я постарался улыбнуться, глядя на бледное лицо рядом со мной. -- Хотя бы начни. -- Я тебе не очень нравлюсь, верно? Я знаю, что сама виновата, но ты мерзло легко выходишь из себя, Дроув. Ты знаешь об этом? -- Знаю, но давай не будем говорить о ненависти. Лучше думай о себе как о животном, попавшем в ловушку. Животные не могут ненавидеть. Они не обвиняют людей в том, что у них болит нога. Они даже не обвиняют того человека, который поставил ловушку. Она слегка всхлипнула, потом сказала: -- Извини, Дроув. Ты прав. Это не твоя вина. Это я застряла здесь. Виновата я сама и этот дурак Вольф. Ракс! Если я только выберусь отсюда, я скажу этому мерзляку все, что я думаю о нем и о его глупом длинном носе! -- Лента! -- упрекнул я ее. -- Это ничем не поможет, не злись. -- Но она была права: у Вольфа действительно был длинный нос. -- Ты когда-нибудь замечала, как близко друг к другу посажены его глаза? -- с интересом спросил я. -- Часто. -- Она даже захихикала, но затем ее глаза снова затуманились, когда невольное движение снова причинило боль. -- Лента, -- быстро сказал я, -- я думаю, ты очень красивая. Ты права, ты мне не слишком понравилась, когда я в первый раз тебя встретил, но теперь, когда знаю тебя лучше, я думаю, что ты очень симпатичная и... красивая, -- неуклюже закончил я, думая о том, как у меня хватило смелости это сказать, но потом понял, что просто не слишком думал о том, какое произведу впечатление. -- Ты нормальный парень, если не обращать внимания на твои заскоки. -- У нее были голубые глаза. Она долго думала, потом сказала: -- Если только я выберусь отсюда, ты знаешь, я... я постараюсь быть лучше. Может быть... Может быть, если больше людей будут знать, какая я на самом деле, они станут лучше ко мне относиться. Я знаю, что произвожу плохое впечатление, так же, как и ты. Я был уверен, что она говорит искренне, и мы поговорили еще немного, прижавшись друг к другу и время от времени вздрагивая. Иногда она пыталась смеяться; значительно больше она плакала, но тихо, от боли, потому что не могла ничего с собой поделать. Я подумал, что она очень отважно ведет себя. Она была слишком хороша для Вольфа. Потом, наконец, пришли лорины. * * * Я не видел их приближения, но постепенно осознавал, что они наблюдают за нами с другой стороны озера. Их было, похоже, по крайней мере восемь, неподвижно стоявших в тени невысокого дерева, но в отношении лоринов этого никогда нельзя точно сказать; у них настолько мохнатые фигуры, что на расстоянии они сливаются друг с другом. Меня беспокоила возможная неприязнь к ним Ленты. -- Лента, -- спокойно сказал я, -- там несколько лоринов, и я думаю, что они собираются помочь нам. Вот чего я ждал. Ты не будешь плакать или сопротивляться, если они придут и дотронутся до тебя, правда? Она сглотнула, неуверенно глядя на туманные очертания. -- Сколько их там? Кажется, очень много. Они не опасны? Что они собираются делать? -- Спокойно. Они до тебя только дотронутся, вот и все. Расслабься и жди, когда они придут. Я крепче обнял ее, чтобы унять ее дрожь, и она зарылась головой в мою одежду. Лорины какое-то время наблюдали за нами, а потом все вместе начали двигаться в нашу сторону по хрустальной поверхности озера. Они подходили все ближе, и, думаю, Лента ощущала их близость, потому что почти перестала дрожать и обняла меня, а я был достаточно спокоен, чтобы наслаждаться этим. -- Дроув, они близко? -- прошептала она. -- Я уже не боюсь. Извини, что вела себя как ребенок. -- Они здесь, -- сказал я. Я встал, и они подошли к Ленте. Она смотрела на них, присевших вокруг нее, и в ее глазах не было отвращения или ненависти. Когда они коснулись ее своими лапами, она даже не вздрогнула. Она смотрела на меня с немым вопросом, пока они плотнее окружали ее, убаюкивая странным пришептыванием. -- Они знают, что делают, -- сказал я. -- Расслабься и ни о чем не беспокойся. Спи. Вскоре ее глаза закрылись, и тело обмякло на руках лоринов. Я отступил назад, на покрытый травой островок, и стоял там в полной безопасности, чувствуя одурманивающий туман мыслей лоринов, так что меня тоже начало клонить в сон. Лорины теперь были неподвижны, опустив головы на свои мохнатые груди, собравшись вокруг Ленты -- немая картина на фоне сверкающего озера. Я сел... Следующее, что я помню: озеро, ставшее жидким, плескалось у моих ног, а лорины бежали по воде ко мне, неся неподвижное тело Ленты, в то время как позади них отчаянно размахивало в воздухе гибкое щупальце. Они положили ее рядом со мной, и самый крупный из них долго смотрел мне в глаза. Потом они ушли. Я повернулся к Ленте. Она лежала неподвижно, лицо ее было бледным, но спокойным. Быстро оглядевшись по сторонам, я положил руку на ее мягкую грудь, но не почувствовал ни сердцебиения, ни дыхания. Я не чувствовал даже тепла... Может быть, я держал там руку несколько дольше, чем следовало; во всяком случае, вскоре ее грудь вздрогнула и тело быстро порозовело по мере того как восстановилось сердцебиение, и она снова начала дышать. Я быстро отдернул руку -- как раз в тот момент, когда она открыла глаза. -- Ох... -- Она посмотрела на меня с легкой улыбкой и быстро ощупала себя, словно что-то вспоминая, и я почувствовал, как жар приливает к моему лицу. -- Что случилось, Дроув? Как я сюда попала? -- Лорины усыпили тебя и вытащили из озера, -- коротко сказал я и встал. Период нашей близости закончился; мы приобрели нечто общее и в итоге лучше знали теперь друг друга. -- Пойдем найдем остальных, -- предложил я. Она вскочила, полностью придя в себя. Только голубой след вокруг лодыжки напоминал о драке. Лорины способны и не на такое. -- Как долго я спала? -- Ты проснулась почти сразу же, как только они положили тебя на землю. -- Угу... Спасибо, Дроув. -- Она взяла меня за руку. -- Будем дружить? -- Она была очень серьезна. -- Угу, -- застенчиво улыбнулся я. Мы пошли через болото, стараясь держаться сухих мест. Вскоре мы увидели Кареглазку и Вольфа, стоявших возле берега реки, и я отпустил руку Ленты, словно она была раскалена докрасна. * * * После объяснений и нескольких вопросительных взглядов Кареглазки, которая явно была возмущена нашей вынужденной близостью с Лентой, мы продолжили наш путь вдоль берега реки. Был конец дня, и солнце опускалось все ниже, так что мы сократили наши планы, чтобы добраться в Паллахакси до темноты. Вдруг Вольф остановился и сказал: -- Посмотрите туда. Что это за штуки, как вы думаете? Штук было несколько, и их покрывал брезент. Они находились на равных расстояниях друг от друга вдоль берега реки; повернувшись, я увидел, что ряд тянется почти до самого мыса. Ничего не зная об этих предметах, я чувствовал в них что-то зловещее; было нечто неумолимое в том, как они уходили вдаль. -- Я узнаю у отца, -- неуверенно пообещал я. И тут же представил бесстрастное выражение его лица, с каким он будет спрашивать о якобы неизвестных ему вещах. Ведь если бы нам полагалось об этом знать, то эти предметы не были бы столь хорошо спрятаны. Мы обсуждали эту загадку всю дорогу в Паллахакси, покуда ее не вытеснила новость о том, что Сквинт до сих пор не вернулся домой. Глава 10. Дом Ленты находился в северной части города, за гаванью. Пока мы шагали через предместья, она пригласила нас зайти к ней выпить чаю; было жарко, все мы хотели пить, а ее дом стоял ближе всего. Думаю, Вольфа несколько раздражало, что Кареглазка и я оказались в числе приглашенных. Дом был очень маленьким, и, несомненно, это нанесло удар по его гордости -- оказывается, его избранница оказалась всего-навсего дочерью рыбака, хоть и с "положением в обществе". Отец Ленты встретил нас в крохотной гостиной. -- Как только вы могли его потерять? Он же еще ребенок. Вы несли за него ответственность! Отца Ленты звали Паллахакси-Стронгарм, и его имя -- Сильная Рука -- очень хорошо ему подходило; его грозная фигура, казалось, в гневе заполняла всю комнату. -- Ты же знаешь, какой он непоседливый, -- добавила мать, Паллахакси- Уна. -- Ты же знаешь, что за ним все время нужен глаз да глаз! -- Мама, он просто ушел, -- беспомощно сказала Лента. -- Это ты так говоришь. Я одного не могу понять, почему ты за ним не следила? Почему ты вернулась без него? Лента плакала, а Вольф в замешательстве молча стоял рядом. Нужно было что-то делать. -- Ленту схватил ледяной дьявол! -- в отчаянии выпалил я. -- Нам потребовалась куча времени, чтобы ее освободить, и мы в самом деле думали, что Сквинт ушел вперед! -- Ее... что? -- в лице громадного мужчины произошла разительная перемена, он уставился на дочь. -- Где он тебя схватил, девочка? С тобой все в порядке? Как это случилось? -- Он... он схватил меня за ногу, -- всхлипнула она. -- Сейчас уже все в порядке, в самом деле в порядке. Стронгарм опустился на колени, нежно ощупывая оцарапанную ногу Ленты своими грубыми руками. -- Бедная моя девочка, -- пробормотал он. -- Тебе больно, милая? Извини... извини, что я на тебя кричал. -- Он снял с ее ноги туфлю. -- Сядь, милая, -- сказал он. Он поднял голову, и я увидел слезы в его глазах. -- Уна, принеси, пожалуйста, горячей воды. Они обмыли ногу Ленты, намазали ее мазью, стали утешать дочь и вообще начали суетиться вокруг нее. Мне стало ясно, почему Лента такая. Когда тебе постоянно твердят о том, какая ты красивая и умная, нетрудно поверить в это самой. Потом Стронгарм, ставший совсем другим человеком, многократно поблагодарил меня за участие в спасении дочери и обещал все, что я только захочу. Несмотря на то, что я, как он сказал, сын дармоеда из правительства. Наконец мы вернулись к проблеме Сквинта, который все еще не вернулся, но уже более спокойно. -- Этот маленький мерзляк, вероятно, забавляется где-нибудь в мастерской с этим бездельником Сильверджеком, -- предположил Стронгарм. -- Я всегда говорил, что он проводит там слишком много времени. Схожу посмотрю. Ты, Кареглазка, загляни в "Груммет". Дроув и ты, как там тебя зовут... Вольф, сходите к себе домой и проверьте там. Встретимся снова здесь. Ладно? Как я и ожидал, дома у нас его не было. Родители сидели в гостиной. Мне порой было интересно, чем занимаются взрослые, когда они одни. Они были крайне неподходящей компанией друг для друга. -- Мы уже думали, что с тобой что-то случилось, -- вскипела мать. -- Ты же знаешь, мы беспокоимся о тебе, Дроув. -- Я только зашел на минутку посмотреть, не было ли здесь Паллахакси- Сквинта, -- объяснил я. -- Он потерялся. Я пойду обратно, помогать его искать. -- Ты никуда не пойдешь, -- голос отца приобрел хорошо знакомый мне непреклонный тон. -- Я не позволю своему сыну болтаться ночью по окрестностям в поисках отродья какого-то рыбака. Ты останешься здесь, мой мальчик, и пойдешь спать. -- Что плохого в рыбаках? -- горячо спросил я. -- Что бы ты делал на своем мерзлом консервном заводе, если бы не было рыбаков? Мать встревоженно привстала, с опозданием почуяв нарастающий скандал. -- Твой отец считает рыбаков достойными уважения людьми, Дроув, -- прощебетала она. -- И я тоже. Но это не значит, дорогой, что мы считаем их детей подходящими товарищами для тебя. Отец не был склонен к увещеваниям -- Иди к себе в комнату и оставайся там. Увидимся позже, -- отрезал он. Я знал, что нет никакого смысла спорить с отцом, потому что физически он был сильнее меня. Я пошел к себе в комнату с чувством, что очень долго оттуда не выйду. Открыв окно, я выглянул наружу. У меня было искушение выбраться и убежать, но меня удержала мысль о том, что это ничего не решит. Я увидел свет фар у ворот, и на лужайку медленно въехал мотокар. Сначала я подумал, что это приехал за мной отец Ленты, но потом понял, что у него не могло быть мотокара. Вероятно, это прибыл один из папиных мерзлых сотрудников с завода. Машина остановилась у самого коттеджа и быстро, коротко прогудела. Я отступил за занавески, услышав, как открывается входная дверь. Отец быстро подошел к мотокару, навстречу ему вышел человек. Я узнал Хорлокс-Местлера. В их поведении было что-то таинственное. -- Ты, конечно, знаешь, что ищут мальчика, Сквинта, -- говорил Местлер. -- Мой сын мне сказал, -- так же тихо ответил отец. -- Он хотел присоединиться к поискам, но я его не отпустил. -- Почему? -- Ну... -- отец смутился. -- Я имею в виду, это могло бы показаться странным... Сын Парламентария... -- Берт, ты дурак и не понимаешь детей, -- к моему удовольствию бросил Местлер. -- Будет странно, если он не станет участвовать в поисках. Отношения между нами и городом и так уже порядком натянуты; так пусть твой сын покажет, что и мы не стоим в стороне от жизни и нужд простого народа. -- Это не так просто... -- пробормотал отец. -- Он вел себя нестерпимо грубо! -- Это твоя проблема. Впрочем, я пришел не за этим. Боюсь, плохие новости. "Изабель" задерживается. -- Опять? Ракс, с такими темпами она вряд ли успеет до грума! -- Этого-то я и боюсь. Теперь, возможно, придется разгружаться у новой пристани, чего нам не слишком хотелось бы. Так или иначе, я хочу, чтобы завтра ты первым делом организовал все, что требуется. Обеспечь, чтобы дорога в скале была закончена как. можно скорее. -- Конечно, конечно. Местлер внезапно усмехнулся. -- Не стоит так волноваться, Берт. Все будет в порядке, вот увидишь. -- Он забрался обратно в мотокар и уехал. Чуть позже отец вошел в мою комнату. Я вежливо взглянул на него. -- Я немного подумал о причинах твоей отвратительной грубости, -- деревянным тоном произнес он, -- и пришел к выводу, что, возможно, это простительно в подобных обстоятельствах. Беспокоясь за своего друга, ты просто сорвался. Ты молод, а подростки легко теряют контроль над собой... -- Послушай, ты что, хочешь сказать, что разрешаешь мне участвовать в поисках мальчишки, который, может быть, лежит сейчас в темноте и холоде со сломанной ногой? Он тяжело сглотнул, открыл рот и снова его закрыл. Наконец, он обрел дар речи: -- Катись отсюда! * * * Помню, тогда мне пришла в голову мысль, что Сквинту повезло с отцом: никто не смог бы лучше него организовать поиски -- не просто из-за того, что это касалось его лично; казалось, он был прирожденным руководителем, умевшим подчинять людей своей воле силой убеждения и, может быть, лишь изредка физическими угрозами. Позже Кареглазка сказала мне, что, хотя Стронгарм не занимал никакого официального поста в городе, тем не менее к нему относились с уважением, и он считался лидером в местных делах. Кареглазку, Ленту, Вольфа и меня поставили в середине цепочки и велели отправляться туда, где мы в последний раз видели Сквинта. Посмотрев налево, я мог увидеть факелы на расстоянии почти до самого Пальца; направо линия уходила далеко в глубь материка. Пока организовывались поисковые группы, приехали еще добровольцы из города, и к этому времени нас было уже более сотни. Внизу, в долине реки, двигались огни повозок, экипажи которых вели поиски наугад. Мы медленно направились вниз по склону холма, держа факелы над головой, пока у нас не устали руки. Время от времени Кареглазка и я видели сжавшуюся в комок фигуру в кустах, но, когда мы подходили ближе, это всегда оказывался спящий лорин или локс, или даже просто колючие заросли. Я обнаружил, что думаю о лоринах. Если кто-то и мог найти Сквинта, то они, с их сверхъестественной способностью ощущать эмоции попавшего в беду человека. Вдруг я услышал восклицание Вольфа. Он наклонился, показывая что-то Ленте. -- Что там? -- крикнул я. Он повернулся ко мне. -- Это кожура желтошара. Это... -- Он снова повернулся к Ленте, и они начали что-то обсуждать, показывая на землю. -- Идите сюда! -- крикнул он. Мы подошли к ним, и Вольф показал на речной ил. Постепенный отлив обнажил широкую полосу черной грязи между берегом и рекой, и в этом месте я мог различить следы, отпечатки в иле. Я подошел ближе, оскальзываясь и держа факел высоко над головой. Я увидел длинную одиночную борозду, уходившую в темную воду, и параллельно борозде ряд маленьких глубоких следов. Очевидно, кто-то в этом месте столкнул в устье реки лодку, забрался в нее и поплыл... куда? Его целью мог быть только консервный завод. -- Это могут быть следы Сквинта, -- заключила Лента. -- Они достаточно маленькие. И это очень похоже на него -- отправиться исследовать завод, поскольку он знает, что ему туда не положено. -- Что вы нашли? -- послышался крик с берега. Колонна покачивающихся огней двигалась в нашем направлении. Поисковики собирались вместе, чтобы обсудить дальнейший план действий. Вскоре вокруг нас собралась большая толпа. Подошел Стронгарм, протолкавшись через толпу и воинственно глядя на следы, словно требуя от них раскрыть свой секрет. -- Он должен быть на заводе, -- наконец сказал рыбак. -- Он нашел здесь лодку, ему стало любопытно, и он отправился туда. Ладно. -- Отец Ленты направился вверх по течению. -- Идем на этот мерзлый завод! -- Крикнул он, и колонна горящих факелов последовала за ним вдоль берега. Наконец огонь факелов осветил высокое проволочное заграждение и таблички, обозначавшие запретную зону. Мы остановились, и Стронгарм постучал дубиной в высокие ворота. -- Эй, там! Из маленькой будки за ограждением вышел охранник. Он уставился на нас, прищурив глаза от яркого света. -- Что вам надо? -- Не делай удивленное лицо, парень! -- крикнул Стронгарм. -- Ты должен был слышать, как мы подходили. Теперь открой ворота и впусти нас, ладно? Там мой мальчик. -- Здесь нет никакого мальчика, -- бесстрастно ответил охранник. -- Здесь запретная зона. У меня приказ никого не пускать. -- Послушай, ты! -- заорал Стронгарм. -- Открой ворота и впусти нас, пока я не разнес это мерзлое место! Ты меня слышишь? Последовала пауза, и я почувствовал, как Вольф толкает меня под локоть. -- Не нравится мне это, -- пробормотал он. -- Мой отец парл и работает - Правительство. Я не хочу ввязываться в эти дела. Тебе я тоже посоветовал бы быть благоразумнее. Увидимся завтра, может быть... Он крадучись ушел прочь, и я с отвращением посмотрел ему вслед. Лента вряд ли заметила его уход: она с тревогой смотрела на отца. -- Ты что, глухой? -- крикнул Стронгарм, потом, не получив ответа: -- Ладно. Ты сам этого хотел, парень. Где локсы? Мы привяжем их к воротам и свалим эту мерзлую штуковину. -- В задней части толпы произошло какое-то движение; толпа расступилась, пропуская людей, которые вели животных. -- Что случилось с лоринами? -- спросил я у Кареглазки, испытывая дурное предчувствие. Если Сквинт был там, следовало ожидать, что лорины его почуют. Однако их не было нигде поблизости. Локсы беспокойно переступали с ноги на ногу у ворот. -- Ладно, хватит! -- крикнул охранник. Внутри комплекса появилась шеренга людей в форме. Они держали в руках арбалеты, нацеленные на толпу. -- Следующий, кто сделает хоть шаг к воротам, получит стрелу, -- бесстрастно изрек охранник. -- Позабавились -- и хватит; теперь ступайте по домам. Я думал, Стронгарм сейчас кинется к воротам и попытается свалить их голыми руками, так вздулись вены у него на шее и сжались кулаки. Жена схватила его за руку, к ним подбежала Лента, встав между родителями и воротами. В течение долгих секунд он стоял неподвижно, глядя поверх их голов на охранника. Потом он расслабился, пожал плечами, повернулся и пошел прочь. Я увидел в свете факела его лицо, когда он проходил мимо меня: рот его был приоткрыт, а в глазах стояла жуткая пустота. Глава 11. В последовавшие за этим дни чувство единства среди жителей Паллахакси росло. Возможно, оно существовало всегда, и лишь теперь, познакомившись с некоторыми местными жителями, я почувствовал это сам. В предыдущие годы родители всегда были вместе со мной, и мы ездили по окрестностям на мотокаре, посещая пляжи, отправляясь на лодочные прогулки, редко общаясь с кем-либо, кроме обитателей соседних коттеджей -- все они, как и мы, приезжали сюда на каникулы. Тем не менее я был почти уверен, что люди тянулись друг к другу почти инстинктивно, так, словно они пострадали, и, зная, что могут пострадать еще больше, нуждались в обществе друг друга. Посещение храма Фу резко возросло -- не потому, что люди вдруг стали религиозны, но из-за того, что они хотели быть вместе. Местная газета, вместо того чтобы просто печатать поступающие с почты новости, начала давать отчеты о местных собраниях и публиковать мнения, касающиеся отношения Парламента к местным делам. Люди крепко пожимали друг другу руки при встрече, перестали ругать лавочников за нормированное распределение и стали им, напротив, сочувствовать. Вечерами они сидели перед своими домами и беседовали с соседями, забыв о многолетних ссорах. Я слышал, что во времена бедствий люди тянутся друг к другу, как сейчас, так что в определенной степени это было понятно. Единственно, что не давало мне покоя, была мысль: против кого мы объединяемся? Логичным ответом было -- против врага, Асты, однако я почти не слышал, чтобы кто-то упоминал о войне. Асту не обвиняли в нормированном распределении -- обвиняли Правительство. Нехватка топлива, разрастание запретных зон, пропажа судна в море, любая катастрофа, любые трудности -- все вменялось в вину Правительству. Во время периода вооруженного нейтралитета, существовавшего между моими родителями и мной, я упомянул об этом отцу. Он задумчиво посмотрел на меня. -- Народ испытывает вынужденные трудности и потому, естественно, ищет козла отпущения. Аста далеко за горизонтом, а Правительство прямо под рукой, и потому во всем винят Правительство. Это достойно сожаления, но так уж думают люди. Я с некоторым удивлением смотрел на него; впервые он разговаривал со мной, как со взрослым. Это было приятно. -- Может быть, если бы на заводе хоть как-то помогли в поисках Сквинта, люди были бы более дружелюбны, -- заметил я. -- Очень неприятная история. Охранники, которых это касалось, получили строгий выговор. Мы провели тщательные поиски и в окрестностях завода парнишку не нашли. -- Казалось, он чуть ли не извиняется. -- Однако это лишь иллюстрирует мою точку зрения, Дроув. Здесь огромная территория, от океана на западе до Желтых Гор на материке. Почему же народ решил, что мальчик пропал где-то на заводе? После конфликта у ворот завода Вольф, казалось, ушел на дно. Время от времени я видел его вместе с матерью, гулявших по городу и делавших покупки в таких количествах, что у меня не возникало никакого желания демонстрировать наше знакомство публике. Я не мог понять, почему Правительство не объяснит как следует своим чиновникам, что размахивать на каждом шагу карточкой и игнорировать нормированное распределение -- все это не делает им чести. Тем временем грузовики продолжали с грохотом проезжать через город и дальше по уходящей в глубь материка дороге, увозя продукцию в города, которым повезло меньше, чем нам. Я проводил большую часть времени в обществе Кареглазки, и мы часто бывали дома у Ленты: сначала чтобы выразить свое сочувствие и узнать о последних новостях насчет Сквинта; потом, по мере того как шло время и надежда угасала, чтобы утешить и как- то отвлечь их от горестных мыслей. Отношения в их семье были очень близкими, и они тяжело переживали случившееся. Вечерами, когда мы сидели в комнате Ленты, пытаясь приободрить ее, в доме бывало много людей. Стронгарм принимал их в гостиной, плотно закрыв дверь. Часто в этой комнате бывало человек по двенадцать и больше, а в один из вечеров я насчитал больше двадцати. В тот вечер там побывали родители Кареглазки, и позже она спросила у них, о чем шла речь, но не получила вразумительного ответа. Казалось, формируется группа для какой-то операции, но мы не могли понять, в чем эта операция заключается. * * * Как-то вечером Стронгарм спросил нас: -- Пойдете сегодня в храм? -- Они с Уной надевали пальто. -- Я никогда не хожу в храмы, -- ответил я. Он рассмеялся. -- Нет, парень, ты ничего не услышишь о солнечном боге Фу или о Великом Локсе, или о чем-то в этом роде. Это собрание жителей города. Там будет представитель Правительства. -- Надеюсь, не мой отец. -- Нет. Не знаю, знаком ли ты с ним. Он довольно часто здесь появлялся в последнее время, и, похоже, он вполне здравомыслящий человек. Его зовут Хорлокс-Местлер. Когда мы пришли к храму, там уже собралась порядочная толпа, и я увидел много знакомых лиц. Более того, на возвышении стояли в основном те, кого я видел приходившим в дом Стронгарма. Мы с Лентой и Кареглазкой сели вместе с остальными, но Стронгарм поднялся на импровизированную сцену и некоторое время спустя постучал молотком по столу, призывая к порядку. -- Народ Паллахакси, -- крикнул он. -- Мы собрались сегодня, потому что нам не нравится многое из того, что делает Парламент. Хорлокс-Местлер, депутат Парламента, согласился прийти к нам и выслушать нас. Я не умею много говорить, так что предоставляю слово Местлеру. Он сел под нестройные аплодисменты, а Хорлокс-Местлер поднялся, задумчиво разглядывая аудиторию. -- Для начала я должен сказать, что это собрание не имеет официального статуса... Стронгарм вскочил на ноги, покраснев от ярости. -- Прекратите, Местлер! -- рявкнул он. -- Нас не интересует никакой мерзлый статус и нас не интересуют ваши мерзлые отговорки. Мы позвали вас сюда, чтобы вы объяснили нам положение дел. Вот и давайте! -- Он сел, и на этот раз аудитория разразилась бурными аплодисментами. Местлер слабо улыбался. -- В Паллахакси сложилась критическая ситуация, но она находится под нашим постоянным контролем, -- начал Местлер. -- Имели место сообщения о вражеских агентах в окрестностях консервного завода, и, поскольку завод жизненно необходим для нас, может возникнуть необходимость изменения границ запретной зоны. Но мы надеемся, что этого не потребуется. Мы надеемся. Он начал поносить тех, кто заботится только о себе, не думая об общем благе, кто ночью толпами болтается по улицам, обеспечивая прикрытие для астонских шпионов, кто организует непонятные нелегальные сборища, из- за чего Парламенту впустую приходится расходовать время -- время, которое с большей пользой можно было бы потратить на решение военных проблем. Короче говоря, он перешел в наступление, продолжая говорить спокойным, убедительным тоном, с улыбкой добродушного дядюшки, маскировавшей яд его слов. -- И потому после долгих и мучительных размышлений Парламент вынужден объявить, что у него нет иного выхода, кроме как прибегнуть к этой непопулярной мере, -- говорил Местлер, и, вероятно, я что-то упустил, поскольку не мог понять, о чем он говорит. Аудитория возбужденно роптала. -- Какие у вас на то полномочия? -- крикнул отец Кареглазки, сидевший за столом на сцене. -- Подобное распоряжение может разрушить мое дело. Здесь что, консервный завод или какой-то мерзлый парламентский департамент? -- Сейчас война, и у нас есть право принимать срочные меры местного масштаба, -- проинформировал его Местлер. Шум в зале усилился. -- Какие меры? -- шепотом спросил я у Кареглазки. -- Комендантский час. -- Что? Чего они испугались? -- Думаю, отца Ленты и его товарищей... Дроув, это означает, что мы не сможем гулять вечерами, -- с несчастным видом сказала она. Вокруг нас люди вскакивали с мест и кричали. Местлер тем временем продолжал: -- Нет, мы не вводим военное положение. Некоторое количество войск расположится в городе: для оказания помощи местной полиции и для целей обороны. Будьте уверены, что будут приняты все меры для защиты города в случае нападения астонцев. Спасибо за внимание. -- Подождите! -- Ошеломленный, Стронгарм вскочил на ноги. Каким-то образом инициатива была потеряна, и собрание закончилось поражением. -- Мы вполне можем защитить себя сами! Нам все это не нужно! Местлер грустно посмотрел на него. -- Паллахакси-Стронгарм, чего вы хотите? Вы заявляли, что Правительство вас не защищает -- теперь мы даем вам защиту, о которой вы просили, и вы все еще недовольны. Я в самом деле начинаю думать, что вы всего лишь возмутитель спокойствия... Глава 12. На следующее утро я зашел к Кареглазке, и мы решили пойти на Палец, посмотреть на прибытие большого корабля. С удобного наблюдательного пункта мы могли бы оценить, направляется ли он в гавань или, как предполагала Кареглазка, к новой пристани. -- В "Груммете" говорят, что вчера он бросил якорь возле Пальца, -- сказала она. -- Возможно, на нем привезли какое-то военное снаряжение. Кто- то сказал, что в океане он подвергся нападению астонских военных кораблей и получил повреждение двигателей. Вот почему они опоздали. Они должны были быть здесь еще до грума. Я в очередной раз подумал о том, насколько быстро доходили новости до "Золотого Груммета". Новости, о которых рассказывала мне Кареглазка, обычно оказывались более свежими и точными, чем в газетах, которые столь жадно поглощал мой отец. Мы зашли к Ленте, сочувствуя ей после того, как обошлись с ее отцом на собрании. Она выглядела достаточно бодро и явно была благодарна нам за возможность отвлечься, в то время как Стронгарм по-прежнему пребывал в ярости и гневно говорил о необходимости организовать вооруженные отряды. Оставив Уну нести это бремя в одиночестве, мы направились по главной улице в сторону гавани. Возле монумента стоял Вольф, на этот раз без матери и явно без определенных намерений. К несчастью, он заметил нас и поспешил навстречу, абсолютно не смущаясь тем, что много дней избегал нас. -- Рад вас видеть, -- весело воскликнул он и по-хозяйски взял Ленту за руку. Она посмотрела на него, как на пустое место, и он внезапно опомнился. -- Э... есть какие-нибудь новости о Сквинте? -- Никаких, -- очень тихо ответила Лента. -- Плохо. Ужасная история. Знаешь, я думал об этом, и у меня появилась одна мысль. Как ты думаешь... Голос его замер, когда Лента вырвала из его руки свою и уткнулась лицом мне в плечо, громко всхлипывая. -- Ради Фу, сделай так, чтобы он замолчал, Дроув, -- в отчаянии рыдала она. -- Я этого не выдержу! Я не знал, что делать в подобной ситуации. Я стоял посреди людной набережной гавани Паллахакси с рыдающей девушкой на плече. Того гляди, соберутся зеваки. Да и Кареглазка поглядывала исподлобья. -- Ладно, Лента, ладно, -- я похлопал ее по плечу. -- Пойдемте-ка отсюда, ведь мы же собрались на Палец посмотреть на большой корабль. Лента затихла, вытерла слезы, и мы втроем отправились дальше. Смущенный Вольф поплелся за нами. Так он снова присоединился к нашей небольшой компании, добровольно согласившись на некоторое понижение в ранге. * * * Мы стояли на Пальце и смотрели на ясное, спокойное море. Поверхность воды была испещрена танцующими рыбками, и грумметы без конца устремлялись вниз, захватывая полный клюв живой добычи, и глотали ее на лету, взмывая на восходящем потоке к вершинам скал. Потом -- а некоторые из них парили столь близко, что можно было увидеть их глотательные движения, -- они вновь по спирали устремлялись вниз, снижаясь к маслянистым волнам, скользя столь низко, что их ноги иногда касались воды, пока они набирали новую порцию рыбы в свои клювы-мешки. Корабль снялся с якоря и двигался в нашу сторону, хотя до него все еще было более тысячи шагов. Его буксировали на канатах четыре паровых катера, по два с каждого борта; буксиры были расположены так, что они тянули корабль не только вперед, но и в разные стороны. -- Это корабль с глубокой осадкой, -- объяснила Лента, -- оказавшийся посреди грума. Плотная вода вытеснила его, и верх стал перевешивать; вот почему им пришлось вызвать буксиры. Теперь с каждого борта натянуты канаты, чтобы удержать корабль на ровном киле. Видите того человека на мачте? -- Она показала на казавшуюся знакомой фигуру на площадке на половине высоты мачты. -- У него индикатор крена, и он контролирует положение буксиров. Когда корабль начинает накреняться, он дает сигнал паре буксиров с этой стороны, чтобы они ослабили канаты, а с другой стороны -- чтобы натянули их сильнее, и корабль снова выравнивается. Все это время они тянут его в сторону берега. Когда он окажется достаточно близко, к нему прицепят тросы с суши и с помощью лебедок подтянут его с двух сторон. -- Ты, наверное, видела все это раньше, Лента, -- заискивающе сказал Вольф. -- Несколько раз. Часто они прибегают к услугам моего отца в качестве проводника на мачте, но сейчас там его нет. Это корабль парлов, и отец не стал бы работать на них. -- В том, как она это сказала, послышалось презрение, но Вольф не принял это на свой счет, задавая новые вопросы и ведя себя с преувеличенным пониманием и вежливостью. Немного погодя, я сказал Кареглазке: -- Пойдем прогуляемся. Мы оставили Ленту и Вольфа сидеть на вершине скалы и направились в сторону деревьев. Каре-глазка некоторое время молчала, но когда мы отошли на расстояние, с которого нас нельзя было услышать, язвительно сказала: -- Забавно она держится с тобой. Я почувствовал, как что-то сжалось у меня в желудке. -- Что ты имеешь в виду? -- Я имею в виду -- забавно, как Лента к тебе прижималась там, на набережной, когда плакала. И она постоянно ходит вместе с нами. Ты все время разговариваешь с ней, все время. -- Она всхлипнула, и я с ужасом понял, что она готова расплакаться. Это был не мой день. Я сел на траву и усадил ее рядом с собой. Было теплое летнее утро, и нас окружали лишь деревья. Она сидела выпрямившись, опустив голову, безвольно держа свою руку в моей. Она снова всхлипнула, ее плечи вздрогнули, потом она внезапно отбросила волосы с глаз и посмотрела прямо на меня. -- Возможно, я могу потерять тебя, Дроув, -- удивительно спокойным голосом сказала она. -- Это не твоя вина, возможно, виновата я сама. Я не могу ни в чем обвинять и Ленту. Но мне кажется, что я теряю тебя, но не знаю, что мне делать. -- Ты вовсе меня не теряешь, -- с несчастным видом пробормотал я. -- А хорошо иметь такую красивую девочку, как я, Дроув? -- мягко спросила она. -- Кареглазка... --пробормотал я. -- Я... -- Тогда поцелуй меня, пожалуйста, Дроув, -- прошептала она. Я склонился над ней и неловко коснулся ее губ своими. Ее руки охватили мою шею, и что-то произошло у меня в груди; внезапно наши губы стали намного мягче и намного ближе друг к другу, и я почувствовал, как ее язык касается моего, в то время как она издала долгий вздох наслаждения. Когда наконец я решил, что пора вздохнуть, она неуверенно посмотрела на меня. -- Дроув, -- сказала она, -- обещаешь, что не будешь смеяться? -- Угу. -- Я хочу тебе кое-что доверить, но о таких вещах говорят люди намного старше, -- поспешно сказала она. -- Так что это может показаться смешным, Дроув... -- Да? -- Я буду любить тебя всю жизнь, Дроув. * * * Когда мы вернулись к скале, Лента и Вольф сидели в некотором отдалении друг от друга и молча глядели на воду. Услышав наши шаги, Лента с явным облегчением подняла глаза. Вольф продолжал смотреть на корабль внизу. Тот значительно ближе продвинулся к берегу, и теперь я смог узнать человека на мачте. Это был Сильверджек. -- Думаю, лучше они никого не могли найти, -- заявила Лента, когда я сказал ей об этом. -- В конце концов, он достаточно хорошо знает здешнюю акваторию. Если бы он только не был столь не надежен... Мы смотрели на приближавшийся корабль. Это было самое большое судно, какое я когда-либо видел, -- двухмачтовое, но все паруса были сейчас спущены. Разбитая рея и какие-то обломки на корме наводили на мысль об астонских пушках. Посреди корабля возвышалась большая труба, а по обеим сторонам от нее с каждого борта -- гигантские гребные колеса. Они тоже оказались повреждены; по мере их медленного вращения видны были болтающиеся обломки дерева. На палубе стояли какие-то предметы, закрытые белой парусиной, а трюмы, видимо, были полны груза. Несмотря на это, осадка корабля была крайне низкой, и он скользил по поверхности грума, словно плывущий снежник. -- У них что-то случилось, -- внезапно вполголоса сказала Лента. На палубе жестикулировали люди, делая знаки Сильверджеку. Корабль накренился слишком сильно, и буксиры, осторожно маневрировавшие, чтобы миновать выступавшие над поверхностью камни, не успели скорректировать его крен. Корабль медленно наклонялся, пока одно огромное колесо не оказалось наполовину под водой, а Сильверджек повис над морем на накренившейся мачте. До нас донеслось отчаянное пыхтение двух буксиров с правого борта - - они пытались выправить положение парохода. С пристани слышались крики. Целую вечность корабль пребывал в состоянии неустойчивого равновесия, в то время как густая вода медленно вспенивалась под носом буксиров. -- Это все из-за груза на палубе, -- пробормотала Лента. -- Тяните, чтоб вас заморозило! -- подгоняла она буксиры. -- Тяните! Она была дочерью рыбака и хорошо знала море. У нее было чувство ответственности, которым я вряд ли мог бы похвастаться. Медленно, словно с неохотой, корабль выпрямился; вода толстыми струями хлынула из поврежденного гребного механизма. Канаты с противоположной стороны натянулись, удерживая судно, и Лента облегченно вздохнула... Катастрофа произошла с трагической неизбежностью. Один из буксиров, казалось, подпрыгнул в воде, издав тревожный свисток; с его винта летели клочья пены. Длинный трос, прикрепленный к стойке на его носу, лопнул или, может быть, сама стойка сломалась от чрезмерных усилий. Трос взмыл в воздух, изогнувшись над пароходом, словно атакующая змея, но более медленно, высоко и тяжело. Послышался страшный скрежет, когда буксир налетел кормой на камень, и винт, ударившись о гранит, разлетелся вдребезги. Затем раздался душераздирающий вопль, когда летящий трос снес штаги и ванты и петлями рухнул на палубу; люди разбежались во все стороны. Когда мачта накренилась к воде, от нее отделилась фигура Сильверджека. Он почти сразу же вынырнул на поверхность и быстро поплыл к берегу. Тем временем пароход накренялся все сильнее, и на этот раз ничто уже не могло его спасти. Лента отвела взгляд, в глазах ее стояли слезы; ведь на месте любого из этих людей мог оказаться ее отец. Я обнял ее и прижал к себе. Я знал, что сейчас Кареглазка не будет на меня в обиде. Корабль медленно переворачивался. Большая часть команды, поддерживаемая грумом, плыла к берегу быстро и легко. Опасность им не грозила. Послышался глухой, раскатистый рокот, казалось, доносившийся из самих глубин океана. Днище перевернувшегося корабля взорвалось гейзером пара и обломков, когда вода достигла топки и лопнули котлы. Куски дерева, металла взлетели в воздух; я смотрел, как большой рычаг завис в высшей точке своего полета, почти на одном уровне с вершиной скалы, прежде чем рухнуть в воду. На поверхность всплыли гигантские пузыри, словно предсмертный вздох, в то время как длинная сигара корабля скрылась под водой и навсегда погрузилась на дно канала Паллахакси. Глава 13. Я был в том возрасте, когда проблемы мира взрослых редко возбуждали мой интерес. Однако в потоке событий, последовавших после того дня на Пальце, я вынужден был признать существование того, другого мира, и тот факт, что в определенной степени это касается и меня. Наутро, после того как потонул пароход, к нам пришел ранний гость. Одевшись и спустившись вниз, я увидел отца с матерью; вместе с ними за столом сидел Хорлокс-Местлер. Он весело улыбнулся мне, поблагодарил мать за завтрак и бросил мне дружелюбно: -- Ты, случаем, не собираешься в город? А то подброшу -- моя машина во дворе. -- О, как это любезно с вашей стороны, Хорлокс-Местлер, -- засуетилась мать, прежде чем я успел ответить. -- Поблагодари Хорлокс-Местлера, Дроув. -- Угу, -- сказал я. -- Я видел тебя позавчера в храме с Паллахакси-Кареглазкой и Лентой, -- прищурился Местлер. -- Он слишком много времени проводит с ними, -- запричитала мать. -- Я все время говорю и говорю ему, но все бестолку; он просто не желает слушать. Дочь трактирщика и дочь политического агитатора... -- Не забудь еще Вольфа, мама, -- вставил я. -- Сына парла. Местлер искренне рассмеялся. -- Не беспокойся за мальчика, Файетт. Пусть сам выбирает себе друзей. Кроме того, нет ничего плохого в том, что твой сын знакомится с жизнью простого народа. Это может даже оказаться полезным. Потом мы с Местлером сели в его мотокар -- это была еще более впечатляющая машина, чем у отца,-- и поехали в город. У подножия монумента стоял глашатай, рядом с ним -- переносной паровой свисток. Когда мы проезжали мимо, он потянул за рукоятку, и над гаванью разнесся пронзительный свист; затем он начал зычным голосом объявлять о собрании. Я заметил вокруг угрюмые лица; люди заранее предполагали, что любое собрание, созванное Парламентом, будет иметь не слишком приятные последствия. Машина остановилась на новой набережной. -- Значит, ты достаточно хорошо знаком со Стронгармом, -- неожиданно спросил Местлер. -- Угу. -- Я понимаю, что он лучший моряк в округе... Должен честно тебе сказать, Дроув, у нас неприятности. Вчерашнее крушение "Изабель" создает большие трудности для Правительства. Ты обо всем этом услышишь на собрании. "Изабель". Название было мне знакомо. -- Мы хотим поднять ее, -- продолжал он. -- Чтобы это сделать, нам нужен человек, который хорошо знает местную акваторию и грум. Нам нужен опытный моряк, но, более того, нам нужен человек, который мог бы собрать команду, руководить погружением водолазов, оценить глубину, плотность воды, течение. Нам нужен Стронгарм. У меня возникла забавная мысль, не знаю почему. Местлер, похоже, не знал, что я наблюдал крушение "Изабель" с близкого расстояния. Вероятно, он думал, что свидетелей происшествия не было. -- После того, как отнеслись к Стронгарму на последнем собрании, он вряд ли захочет помогать парлам, -- твердо сказал я. -- Грум... -- задумчиво проговорил Местлер. -- Вот в чем первопричина. Вот почему здешние жители считают себя не такими, как все. Грум связывает их вместе; весь их образ жизни сформировался вокруг одного природного явления... И тем не менее, они невежественны. Они принимают грум таким, каков он есть, и никогда не задумываются ни о причинах, ни о следствиях. -- Зачем? -- с досадой спросил я. -- Грум -- это факт. Он происходит. Разве этого недостаточно? Под нами медленно скользила по воде большая плоскодонка. Она осторожно лавировала среди выступавших камней, затем сменила галс, лениво качнув парусом, и направилась в море вдоль канала. За рулем сидел Стронгарм, и мне стало интересно, что он делает здесь, вдалеке от своих обычных рыболовных угодий. -- Ты меня разочаровываешь, Дроув. Ты говоришь так, как здешние жители: будто грум был всегда. Запомни, у всего есть начало. Когда-то грума не было. Вода оставалась той же плотности и почти на том же уровне круглый год. Это трудно было себе представить, о чем я и сказал Местлеру. -- Тогда почему грум перемещается с юга на север? Почему небо сейчас ясное, когда оно должно было быть облачным от испарения? -- Откуда я знаю? -- Ты должен знать, Дроув. -- Он достал из кармана листок бумаги и карандаш. -- Наша планета вращается вокруг оси, которая направлена под прямым углом к ее орбите вокруг солнца Фу. Смотри. Он нарисовал в нижней части листа бумаги круг, изображавший Фу, и сложный эллиптический путь, который проделывает наша планета вокруг него, обозначив точками ее положение в разные времена года. -- Конечно, -- сказал он, -- масштаб здесь не соблюден, и наша орбита вытянута значительно сильнее, чем я изобразил. Тем не менее, это вполне подойдет для наших целей. Лодка Стронгарма удалялась, и вопреки моим собственным убеждениям меня заинтересовал этот урок астрономии. Может быть, Местлер был хорошим учителем или -- что более вероятно -- он объяснял нечто, что я всегда хотел знать, но был для этого чересчур ленив. Он обозначил положения планеты буквами от А до Н. -- Положение А -- это середина зимы, -- объяснил он. -- В это время планета находится дальше всего от солнца, и день равен по продолжительности ночи. Как я уже сказал, ось вращения планеты направлена под прямым углом к орбите. -- Он провел через круги диаметральные линии, с юга на север. -- Но есть еще один важный момент. По отношению к солнцу наша планета медленно поворачивается в направлении, противоположном направлению орбиты. Это означает, что в начале лета -- положение С -- солнце будет сиять над нашим Южным полюсом, в то время как примерно восемьдесят дней спустя оно будет светить над Северным полюсом. Понимаешь? Я смотрел на лист бумаги с карандашными пометками и пытался наглядно представить себе то, о чем он говорил. Возможно, это было бы проще, будь у меня под рукой несколько слингбольных мячей, но я не собирался сдаваться. -- Понятно, -- сказал я. -- Итак, происходит следующее. В начале лета солнце постоянно освещает Южный полюс, вызывая массовое испарение и приливный поток через узкий перешеек Центрального океана, с севера на юг, замещающий воды Южного океана, которые продолжают испаряться. Затем в середине лета -- положение Е -- день в Паллахакси снова становится равен ночи, жара на Южном полюсе несколько спадает, и достигается положение всеобщего равновесия. Огромные облачные образования над Южным полюсом удерживаются в полярных регионах за счет нормальной циркуляции воздушных масс. Затем планета постепенно поворачивается и подставляет солнцу свою северную часть. Теперь я начал представлять себе всю картину. -- И тогда начинает испаряться Северный океан, -- сказал я. -- Но когда вода Центрального океана течет мимо Паллахакси, чтобы его пополнить, это не обычная вода. Она уже подвергалась испарению. И потому она плотная. Это и есть грум. Местлер восторженно улыбнулся. -- Это захватывающая тема. Даже сейчас мы многого не понимаем. -- Он снова показал на свой рисунок. -- Так или иначе, грум достигает максимума в положении С. После этого планета удаляется от солнца, быстро остывая, и облака распространяются над всей ее поверхностью. В положении Н начинается сезон дождей и продолжается до наступления сухой зимы. Тогда все начинается сначала. Я посмотрел на море. Несмотря на отлив, там, где канал Паллахакси выходил в Центральный океан, глубина была достаточно большой. -- Просто не могу представить, как испарение может повлиять на такое количество воды, -- сказал я. -- Ее так много. Местлер кивнул. -- Да, но это Центральный океан. Он глубокий и узкий, и, говорят, он возник в результате гигантского землетрясения в те времена, когда наш континент окружал всю планету. Появилась трещина, отделившая Эрто от Асты и соединившая Северный и Южный океаны -- ты знаешь, что береговая линия Асты очень похожа на нашу? Их можно было бы почти сложить вместе. Но полярные океаны были всегда, и они мелкие, словно громадные сковородки. Постоянное сияние солнца почти иссушает их. Все, что остается, -- это грум. Тяжело хлопая крыльями, с юга приближалась большая стая грумметов. Возле скалы они опустились к самой воде, скользя вдоль поверхности и жадно поглощая рыбу. Я задумался, потом сказал: -- Но ведь это все равно не имеет никакого значения, верно? Вы ничем не можете доказать то, о чем только что говорили, а для меня это знание ничего не меняет. Мы так и не доказали, что быть невежественным плохо. А грум тем временем продолжается. Он весело улыбнулся. -- Такова жизнь. Значит, тебе кажется, что я зря теряю время, пытаясь добиться помощи от Стронгарма? -- Он встал, давая понять, что разговор окончен. Я поднял листок бумаги и сунул его в карман, надеясь, что он этого не заметил. -- Можете попробовать, -- сказал я. -- Но у вас все равно ничего не получится. * * * В храме все происходило примерно так же, как и в прошлый раз. Лента, Кареглазка и я сидели в первом ряду, и я заметил неодобрительный взгляд отца с высоты сцены, когда он увидел, что Каре-глазка сидит очень близко ко мне и держит обе мои руки в своих. Я почти слышал его мысли о том, что сейчас неподходящее время и место для этого. Местлер не заставил ждать себя. Он вышел к трибуне, заложив руки за спину, с необычно серьезным выражением лица. -- Сегодня у меня нет для вас хороших новостей, -- сказал он. Если он полагал, что Паллахакси по достоинству оценит его честность, то сильно ошибался. -- Тогда заткнись и вали домой, -- крикнул кто-то. -- У нас хватает проблем и без тебя, Местлер! -- Послышались шум, ропот, чьи-то возгласы. -- Тогда я сразу скажу вам худшее! -- прорычал Местлер, в одно мгновение выйдя из себя. -- Ни вы, ни я ничего не можем с этим поделать, так что сидите и слушайте! -- Он воинственно огляделся по сторонам. Вскоре наступила относительная тишина, и он продолжил: -- Как вы знаете, пароход "Изабель" затонул вчера неподалеку от Пальца -- к счастью, с малочисленными жертвами. Как я уже говорил, Парламент постоянно проявляет заботу об интересах простого народа и высоко оценивает усилия, которые все вы прилагаете в эти трудные времена. Естественно, долг вашего Парламента -- защищать Паллахакси от астонских орд. И таковы были наши намерения. -- Он грустно посмотрел на нас. -- Таковы были наши намерения. Лента наклонилась ко мне и прошептала: "Но, к несчастью...", и я громко фыркнул, что повлекло за собой неприязненный взгляд отца. -- Но, к несчастью, наши надежды рухнули, -- продолжал Местлер. -- Ушли на дно канала вместе с пароходом "Изабель". Да, друзья мои. На борту "Изабель" были пушки, боеприпасы, военное снаряжение, с помощью которых мы надеялись защитить наш город. -- Он сделал паузу, устало глядя на слушателей, позволяя ощущению катастрофы проникнуть сквозь их толстые паллахаксианские черепа. -- Вы хотите сказать, -- спросил Стронгарм, -- что мы не получим ничего для своей защиты? -- Нет. К счастью, мы получим замену, и она будет доставлена по суше. Но это будет не скоро. Очень не скоро. -- Когда? -- громко спросил кто-то. -- Ну... дней через тридцать, -- поспешно сказал Местлер, заглушая несколько подавленных возгласов. -- Наши промышленные рабочие самоотверженно трудятся, но, как я уже говорил, большую часть их продукции мы вынуждены отправлять на фронт. И здесь, боюсь, опять плохие новости. Враг прорвался сразу на нескольких направлениях и сейчас находится у самых ворот Алики! Внезапно война пришла ко мне, и я увидел дом, в котором родился, оккупированный вражескими силами. -- Значит ли это, что Парламент может подвергнуться опасности? -- с надеждой спросил Гирт. -- Насколько я понимаю, Алика -- наша столица. Так написано в учебниках. Так что, я полагаю, всем членам Парламента выдали оружие, и они теперь героически защищают нашу землю? Взрыв веселья, которым была встречена эта острота, не оставил никакого сомнения относительно настроений аудитории, и Хорлокс-Местлер покраснел до кончиков ушей. -- Ладно, вы, мерзляки! -- заорал он. -- Можете веселиться. Радуйтесь, пока есть такая возможность. Вы перестанете смеяться, когда астонцы хлынут из-за Желтых Гор! Стронгарм пересек сцену, остановившись совсем рядом с Местлером, так что парламентарий нервно отступил в сторону. -- Во всяком случае, мы не побежим, -- спокойно сказал он. Глава 14. Шли дни, и грум все усиливался, пока старики, потягивая пиво в "Золотом Груммете" и мудро покачивая головами, не стали говорить, что это самый сильный грум на их памяти. На рыбном рынке и на причале у волнолома разгружались феноменальные уловы, так что никто не возмущался -- разве что из принципа -- тем, что огромное количество рыбы отправляется на новый завод. Большая часть ее доставлялась на новый причал за Пальцем не на виду у горожан, хотя кое-что возили и по дороге из гавани. Устье реки давно высохло. Военная полиция, несмотря на всеобщие опасения, почти не появлялась в Паллахакси. Время от времени они строем маршировали по главной улице, одетые в алую форму, не похожую на темно-синие мундиры охранников с завода, неся впереди колонны длинное древко, на котором развевался Серебряный Локс Эрто. Хотя, как говорят, наша национальная эмблема символизирует силу, упорство и стойкость, наряду с ее подразумевавшимся религиозным смыслом она была не слишком популярна среди жителей Паллахакси, и ее демонстрация в подобной обстановке воспринималась не иначе как оскорбление. Были попытки организовать марш протеста, но от них в конце концов отказались, когда стало ясно, что Стронгарм против. -- Все эти сборища, хождение строем... -- ворчал он. -- Это пристало парлам и им подобным. Все те же надменные манеры и церемонии, что и в Алике. Стоит ли нам перенимать их? Хотя Стронгарм мне нравился, порой я готов был согласиться с точкой зрения Хорлокс-Местлера, что он чересчур ограничен и его личные взгляды быстро затмевают истинную суть дела. Я даже не пытался упоминать о предложении Местлера поднять "Изабель", поскольку заранее знал, какова будет его реакция. Однако с течением времени произошли два события, которые поставили Паллахакси перед фактом, что он -- часть воюющей нации и что оккупация астонскими войсками не лучшая альтернатива относительно мягкому правлению парлов. -- Алика сдана, -- однажды утром сказал за завтраком отец, читая газету, только что доставленную прямо с почты. Мать разразилась громкими рыданиями, вскочила из-за стола и выбежала из комнаты. Какое-то мгновение я сидел на месте, думая о том, пошла ли она воткнуть астонский флаг в точку "Алика", или же военная карта будет теперь просто выброшена, и ее место займут ежедневные молитвы. Потом перед моим мысленным взором вновь возник образ астонцев, спящих в моей комнате, и я понял, что новости невеселые. -- Что же делает в связи с этим Парламент? -- спросил я отца. -- Где Регент? -- В моих мыслях возник образ его августейшего величества в запряженной локсами повозке, катящейся по пустыне в сторону Бекстон-Поста, а за ней -- члены Парламента в своих мантиях, в повозках поменьше. -- Парламент эвакуируется, -- сказал отец. -- Думаю, тебе следует об этом знать; скоро об этом узнают все. Паллахакси выбран в качестве временного местопребывания правительства. Нам оказана большая честь, Дроув. Один из членов Парламента будет жить в нашем доме, и будут сделаны соответствующие распоряжения относительно других подходящих жилых помещений в городе. На новом заводе подготовлена резиденция для Регента. В этом было что-то забавное, но меня больше заботила перспектива появления в доме постороннего. У нас не было места; это был всего лишь летний коттедж. Мне вовсе не хотелось, чтобы здесь жил кто-то еще, с кем я должен был бы вести себя вежливо. -- Ракс, -- буркнул я. -- Он может занять мою комнату. Я буду жить в "Груммете". К моему удивлению, за этим не последовал взрыв ярости. Вместо этого отец задумчиво посмотрел на меня. -- Возможно, это был бы самый лучший выход, -- наконец сказал он. Естественно, меньше всего ему хотелось скандалов в доме, когда здесь будет облеченный властью парл. -- Я договорюсь, чтобы тебе там выделили комнату. У тебя должны быть достойные условия. -- Я сам об этом позабочусь, если ты не возражаешь, папа, -- поспешно сказал я. -- Как хочешь. -- Лицо его приобрело отстраненное выражение, и он уже обдумывал, каким образом лучше произвести впечатление на возможного постояльца. * * * Я пошел прямо в "Золотой Груммет" и сообщил Кареглазке новость, что я собираюсь жить в гостинице, -- конечно, если ее родители согласятся. Мы стояли в небольшой комнатке позади бара, и она, обняв меня, подарила мне долгий, сладостный поцелуй. Почти в тот же момент вошли Эннли и Гирт. Кареглазка, не теряя времени, сообщила им новость. -- Ну не знаю... -- с сомнением произнес Гирт, глядя на меня. -- Твой отец действительно так сказал, Дроув? -- спросила Эннли. -- Понимаете, у нас собирается жить член Парламента, и отцу нужна моя комната, -- сказал я. -- Я просто буду жить здесь как обычный постоялец, честное слово. Гирт широко улыбнулся. -- В таком случае добро пожаловать, и ты будешь не обычным постояльцем. Покажи ему самую лучшую комнату, Кареглазка. Она повела меня наверх по лестнице и по извилистому коридору к тяжелой двери с блестящей медной ручкой. Кареглазка распахнула дверь и отступила в сторону, выжидающе глядя на меня. Первым, что я увидел, была кровать, на которой могло бы свободно разместиться целое стадо локсов. Огромная, с медными украшениями, она, казалось, занимала большую часть комнаты. Справа стоял тяжелый черный комод, а у противоположной стены -- деревянный туалетный столик. Я подошел к окну и выглянул наружу: передо мной открывался вид на рыбный рынок и гавань. Напротив возвышался холм, покрытый деревьями и домами с серыми крышами; его по диагонали пересекала дорога на Палец. Я увидел человека, ехавшего в запряженной локсом повозке по пологому склону; верхом на локсе сидел лорин. Я снова повернулся к Кареглазке. -- Отличная комната, -- сказал я. -- Я проверю, чтобы твоим родителям хорошо заплатили. -- Не думаю, чтобы их это особенно беспокоило, -- ответила она. -- Они рады, что ты будешь здесь жить. Мы сели на кровать и подпрыгнули несколько раз, потом поцеловались. -- Я люблю тебя, Кареглазка, -- впервые сказал я. Она смотрела на меня, и лицо ее было неописуемо прекрасным. Послышались шаги на скрипучей лестнице. Мы отскочили друг от друга. В комнату вошла Эннли. -- Что ж, вы оба явно выглядите счастливыми, -- с тревогой сказала она. -- Тебе нравится комната, Дроув? -- Это лучшая комната из всех, которые я когда-либо видел. Вы уверены, что я могу здесь жить? -- Если она подходит для Регента, то подойдет и для тебя, -- рассмеялась она. -- Я тебе не говорила, -- улыбнулась Кареглазка, -- на случай, если это тебя отпугнет. Здесь спал Регент, когда как-то раз был в Паллахакси. -- Гм... -- я посмотрел на кровать с некоторым благоговейным трепетом. Интересно, о чем думал Регент, когда лежал на ней, и что ему снилось, когда он спал? Стояла ли за дверью охрана? Не подумал ли он, что Кареглазка -- самая красивая девушка во всем Эрто? И если так, решил я, то я убил бы этого грязного мерзляка... -- Конечно, я об этом почти ничего не помню, -- сказала Кареглазка. -- Мне тогда было всего три года. Я рассмеялся. Позже, после того как у Эннли и Кареглазки состоялся какой-то личный разговор матери с дочерью, мы с Кареглазкой направились через рыбный рынок к монументу. Камни под ногами были скользкими от рыбьей чешуи и воды, и мы держались за руки, чтобы не упасть. -- Что тебе сказала твоя мать? -- спросил я. Она остановилась, облокотилась на ограждение и уставилась на густую воду внизу. Там плавал обычный набор странных предметов: обрывки веревок, поплавки от сетей, дохлая рыба, намокшая бумага. Даже в отбросах гавани Паллахакси есть что-то романтическое. Кареглазка переоделась в желтый свитер и голубые джинсы, и я могу поклясться, что она была еще прекраснее, чем обычно. Я не знал, любовь ли была тому виной, или что-то еще. -- Мама сказала, что это нехорошо, когда я вместе с тобой в спальне, -- сказала она. -- Тогда я сказала, что спальня ничем не отличается от любой другой комнаты, верно? Так или иначе, кончилось все тем, что я обещала не заходить в твою комнату от захода до восхода солнца -- по-видимому, это опасное время. -- Угу, -- я был разочарован. -- Но мама простодушна, и она забыла взять с меня обещание, чтобы ты не заходил в мою комнату. -- Отлично. -- Мне хотелось сменить тему. У меня было такое чувство, что события в этом направлении выходят из-под моего контроля. -- Что будем делать сегодня? -- Зайдем к Ленте? -- Слушай, почему бы ради разнообразия не обойтись без Ленты? Думаю, сегодня у нее в гостях Вольф, так что с ней все в порядке. Давай возьмем мою лодку. Кареглазка с энтузиазмом согласилась, и мы вошли в мастерскую Сильверджека. Самого его нигде не было видно, так что мы направились прямо к причалу. Вскоре мы уже спустили лодку на воду и выплыли в гавань. Кареглазка лежала на носу, а я сидел на руле. Почти все время мы не отрывали взгляда друг от друга, и мне часто приходилось резко менять курс, чтобы в кого-нибудь не врезаться. Люди махали нам с набережной и звали нас по имени с других лодок, и впервые я понял, насколько мы бросаемся в глаза, насколько люди обращают внимание на сына парла и дочь хозяина гостиницы, постоянно пребывающих в обществе друг друга. В свое время это могло ввергнуть меня в крайнее смущение, но теперь я обнаружил, что рад этому и даже горжусь, что меня видят в обществе прекрасной девушки. Мы вышли во внешнюю гавань и поплыли параллельно волнолому. -- Я останусь на всю зиму, -- уверенно сказал я. -- Теперь я все время буду здесь, после того как... -- Снова вернулись тяжелые мысли... -- Мне было очень жаль услышать про Алику, -- мягко сказала она. -- Все нормально. Теперь мой дом здесь... Мы обогнули конец волнолома и направились в сторону Пальца. -- Дроув... -- сказала Кареглазка после долгого молчания. -- Мне кажется, в Паллахакси что-то затевается. Думаю, я должна тебе об этом сказать. Сегодня утром люди в "Груммете" говорили, что здесь собираются жить члены Парламента, а многие утверждали, что этого нельзя допустить. Они говорили, что если депутаты будут болтаться здесь со своими привилегиями, не обращая внимания на нормированное распределение и комендантский час, они очень скоро могут оказаться покойниками. Я знаю, что это ужасно, но я должна была тебе об этом сказать. -- Все настолько плохо? -- Горожане помалкивали в моем присутствии, ошибочно полагая, что все передается моему отцу. -- Думаю, достаточно серьезно. Меня лично не слишком волнуют депутаты, но ты говорил, что один из них собирается жить у твоих родителей. Мне бы не хотелось, чтобы что-нибудь случилось с твоей матерью или отцом. Я мог бы выдать в ответ кучу циничных замечаний, но сдержался. Кареглазка была слишком хорошо воспитана, чтобы меня понять. -- Смотри! -- показал я. -- Там, в камнях. -- Что-то большое медленно покачивалось на волнах у кромки воды. -- Ой... -- Кареглазка отвела взгляд. Я подплыл ближе. Камни здесь были иззубрены, и, хотя вода стояла почти неподвижно, я опасался пропороть лодку о какой-нибудь выступ. На поверхности плотной воды головой вниз плавало тело. -- Это лорин, -- сказал я. -- Кто же на это решился?! Что будем делать, Дроув? Я пытался собраться с мыслями, когда послышался странный свистящий звук, и часть скалы над нами с грохотом обрушилась вниз, упав в воду с мягким всплеском, от которого даже не пошли волны. Я обернулся и увидел три паровых глиссера, которые мы заметили раньше. Теперь они были совсем близко и двигались вдоль волнолома. От пушек на их палубах поднимались клубы белого дыма. Это были астонские военные корабли. Они обстреливали Паллахакси. * * * Незадолго до комендантского часа, когда все спешили домой, мы встретили Ленту. -- Слушайте, никто не видел Сильверджека? -- спросила она. -- Отец все время пытается его найти, с тех пор как я сказала ему, что он был лоцманом на "Изабель". -- Э... Мы его видели, -- мрачно ответил я. -- Я этого не помню, Дроув. Где? -- озадаченно спросила Кареглазка. -- Он... э... Помнишь тело возле скал? Это не был лорин, Кареглазка. Я в этом уверен. Тело чуть покачнулось на волнах, и я увидел часть его лица. Могу поклясться, что это был Сильверджек. Девушки в ужасе смотрели на меня. -- Что же нам теперь делать, Дроув? -- спросила Лента. -- Я намерен поговорить с Местлером, -- сказал я. Внезапно у меня возникло ужасное подозрение, и я вспомнил, что Местлер не знает, что мы были свидетелями крушения "Изабель". Глава 15. Когда грум достиг максимума, Правительство зашло в тупик с установлением комендантского часа. Даже Местлер, со всеми его познаниями в астрономии, забыл, что приближается время, когда солнце будет светить постоянно и не будет темноты, а значит, и покрова для таинственных перемещений парлов и их секретных грузов. Теперь грузовики с завода и на завод громыхали через город на виду у всех, и военная полиция больше не имела возможности проводить свои тайные маневры. Понятно, что на несколько дней после нападения астонцев Местлер и его люди ушли на дно. По городу ползли зловещие разговоры, и дня не проходило без импровизированного митинга возле монумента. Там были те, кто призывал Стронгарма возглавить депутацию на новый завод (он теперь считался штаб- квартирой парловской деятельности), но рыбак оставался непреклонным. Неразумно спорить с оружейными дулами. Несколько раз я заходил к родителям, обнаруживая их во все более мрачном настроении. Во второй раз в доме был посторонний; отец представил мне его как Зелдон-Троуна, и мне показалось, что я смутно помню его по своим нечастым визитам в здание Парламента в Алике. -- Остальные депутаты тоже здесь? -- спросил я. -- Я не видел в городе никаких новых людей. Лицо отца помрачнело. -- И, скорее всего, не увидишь. К сожалению, твои друзья в Паллахакси настроены столь враждебно, что приличные люди считают неразумным появляться в городе. Зелдон-Троун находится в безопасности здесь, у нас, но можешь ты себе представить депутата Парламента гуляющим по улицам, когда это животное Стронгарм на свободе? Наверняка нет! Парламентарии вынуждены разместиться на территории завода -- должен сказать, в крайне стесненных условиях. -- Оставь, Берт, -- улыбаясь, сказал Троун. -- Не так уж все плохо. Потом я перекинулся несколькими словами с матерью на кухне и спросил насчет военной карты, но она не была расположена обсуждать эту тему, и вскоре я с некоторым облегчением ушел. Направляясь в сторону центра, я услышал свисток глашатая и, когда подошел к рыбному рынку, увидел Местлера, стоявшего на перевернутом ящике. Похоже, возникла неизбежная задержка с доставкой оружия для обороны Паллахакси -- в связи с тем, что астонцы захватили ключевые промышленные города на материке. Это было исключительно неприятное известие, учитывая недавнюю атаку астонских военных кораблей, но люди должны были поверить, что Правительство делает все возможное, чтобы исправить положение. Правительство было крайне благодарно за военные усилия нашего выдающегося города и в признание этого смягчало некоторые меры безопасности, в непопулярности которых отдавало себе полный отчет, но в свое время это было крайне необходимо. Комендантский час отменялся. Военная полиция выводилась из города. -- Я думал, полиция была здесь, чтобы защищать нас! -- крикнул кто-то, но было уже поздно; Местлер, улыбаясь и кивая, спустился со своего ящика и забирался в ожидавший его мотокар. Пробившись через толпу, я подбежал к мотокару и крикнул: -- Можно мне с вами поговорить, Хорлокс-Местлер? Уже сидя в машине, он поднял взгляд и увидел меня. Он улыбнулся, сказал что-то водителю и предложил мне сесть рядом с ним. Вскоре мы ехали по улицам Паллахакси; люди насмехались над нами, ругались и швыряли камни, и я вздрогнул, испугавшись той враждебности, которая меня окружала. Я решил, что, может быть, это не столь уж и здорово -- быть парлом. Какое-то время камни стучали по деревянной обшивке машины, потом мы наконец выехали из города. Местлер велел водителю, чтобы тот остановился, потом повернулся ко мне. -- Я не думаю, что ты хочешь отправиться на завод, -- улыбаясь, сказал он. -- Так чем могу помочь, молодой человек? -- Глаза его лучились обаянием и нежностью, и вся неприязнь к нему в городе вряд ли его коснулась; он уже об этом забыл. Моя мать бы сказала: как это мило, что Хорлокс-Местлер находит возможность поговорить с тобой, дорогой. -- Послушайте, -- грубо сказал я. -- Вы видели Сильверджека? Последовала пауза, и я услышал шум грузовика, который проехал по главной улице и начал подниматься по холму позади нас. Домов вокруг было мало, хотя я видел старую женщину, смотревшую на нас из окна полуразвалившейся лачуги напротив. -- Сильверджек был твоим другом, верно? -- спросил Местлер; огонек в его глазах померк. -- Не совсем другом. Я его знал. Погодите... -- Только сейчас я понял значение прошедшего времени в наших словах и испугался, не угодил ли в ловушку. -- Что значит -- был? Вы хотите сказать, что он умер? -- Думаю, нотка тревоги в моем голосе прозвучала достаточно правдиво. Грузовик отчаянно гудел, приближаясь к нам, но, чтобы проехать, было достаточно места. Местлер слегка нахмурился. -- Ты не видел список? Он был вывешен в храме. Сильверджек был одним из несчастных, которые погибли во время трагедии с "Изабель". У него не оставалось никаких шансов. Ужасная история. Мое сердце отчаянно колотилось, ладони вспотели. Грохот грузовика приближался; я повернулся к Местлеру и взглянул ему прямо в лицо. Именно сейчас состоялся мой окончательный разрыв с парлами, с моими матерью и отцом, со всей их мерзлой бандой убийц. Он увидел мои глаза, и его дружелюбие мгновенно исчезло. Я открыл было рот, но его взгляд скользнул мимо, и глаза расширились. -- Что происходит? Из машины, парень! Быстро! Мы выскочили из машины как раз в тот момент, когда водитель грузовика спрыгнул с сиденья и покатился в грязь нам под ноги. На некотором расстоянии позади, поднимаясь по склону, шла большая толпа, молчаливая и целеустремленная. Грузовик без водителя прогрохотал мимо; я обернулся и увидел, что он замедляет ход, сворачивая на обочину и явно намереваясь остановиться в кювете. Водитель вскочил на ноги и ухватился деформированной рукой за рукав Местлера. -- Бежим отсюда! -- завопил он. Это был Гроуп. -- Что происходит? -- Грузовик! -- закричал он. -- Он сейчас взорвется! Я сделал все, что мог, Местлер; ради Фу, я сделал все, что мог, я вывел его из города! Бросив лишь один взгляд назад на зловеще дымившийся паровой грузовик, мы кинулись бежать в сторону города, остановившись за надежным укрытием в виде общественного калорифера. К нам немедленно присоединились горожане, прибежавшие с противоположной стороны. Их возглавлял Стронгарм; он схватил Гроупа за руку. -- Ты понимаешь, что сбил по крайней мере трех человек, когда несся словно сумасшедший? -- У меня заело предохранительный клапан, когда я спускался по дороге со скалы, -- скулил Гроуп. -- Я уже был в городе, и давление быстро росло. Мне пришлось ехать дальше. Я должен был выехать из города до того, как он взорвется! Я рисковал своей собственной жизнью, разве вы не понимаете? Лицо Стронгарма оставалось мрачным. -- Если кто-то из них умрет, твоя жизнь не стоит и ломаного гроша, -- спокойно сказал он. Отец Ленты посмотрел на склон холма; шагах в двухстах из покинутого грузовика подозрительно спокойно выходил пар. Грузовик работал на дровах; ничего не оставалось делать, кроме как ждать, пока топка не выгорит и давление не упадет. Если бы он работал на спирте, как мотокар, можно было бы погасить горелки и спасти грузовик. Мы молча смотрели на него. -- По крайней мере, он ехал обратно на завод, -- сказал кто-то. -- Он пустой. Единственной потерей будет сам грузовик. -- Будем надеяться, что это все, -- зловеще произнес Стронгарм. Гроуп отчаянно трясся, ничем не напоминая того самоуверенного неотесанного типа, которого я знал раньше. По его толстой шее стекал пот, оставляя в саже розовые полосы. Жирная грудь вздрагивала. -- Бежим отсюда! -- вдруг заорал он. -- Мы слишком близко! Местлер выглядел старым и усталым. Какое-то время он молчал, разглядывая Стронгарма. Наконец, он заговорил. -- Думаю, лучше всего будет, если вы отправите этих людей по домам, Стронгарм, -- тихо сказал он. -- Мы не хотим, чтобы кто-то еще пострадал от взрыва. Я был бы вам крайне благодарен, если бы вы попросили их разойтись. Сначала на лице Стронгарма появилось удивленное выражение, потом его глаза сузились. -- Все в порядке, Местлер, -- заверил он. -- Мы воспользуемся этим шансом. Люди полагают, что стоит рискнуть ради того, чтобы увидеть, как взрывается парловский грузовик. Местлер пошел прочь, шагая сквозь толпу, и в его уходе чувствовалась какая-то обреченность. Я побежал следом за ним и схватил его за руку. -- Местлер! Что случилось со Сквинтом? Он обернулся, но я не мог ручаться, услышал он меня или нет; думаю, я сам забыл о своем собственном вопросе, когда увидел отчаяние в его глазах. -- Местлер! -- закричал Стронгарм. -- Вернитесь! Я хочу, чтобы вы были здесь! Он думал, что Местлер решил сбежать от нас, может быть, спрятаться на консервном заводе. Инстинктивно я чувствовал, что Местлер искал другого убежища... Местлер забрался в кабину грузовика и сел там молча, погруженный в свои мысли. Толпа тоже молчала в напряженном ожидании. Вскоре котел взорвался. * * * Выглядело это вовсе не так, как я предполагал. Я ожидал грохота, вспышки и гигантского сотрясения земли, от которого посыпалась бы черепица с крыши коттеджа напротив; я ожидал чего-то громадного и впечатляющего. Вместо этого раздался громкий треск, за которым последовал нарастающий рев, словно шум у подножия большого водопада. Дорога мгновенно заполнилась большим облаком пара, расползавшимся по склону холма. Толпа разбежалась в разные стороны. Когда я остановился и посмотрел назад, все уже кончилось. Слегка оробев и нервно посмеиваясь, толпа снова поднялась на холм. Пар почти полностью рассеялся; несколько тонких струек еще поднимались над котлом. С этого расстояния не было заметно никаких повреждений, и Местлер все так же продолжал сидеть за рулем. По моей спине пробежал холодок, и когда я услышал пыхтение двигателя, то подумал, что сейчас закричу от страха. -- Он запустил его, -- снова и снова повторяла какая-то женщина. -- Он запустил его! Толпа поколебалась, затем Стронгарм вышел вперед. -- Это всего лишь другой грузовик, люди! -- крикнул он. -- Он едет со стороны завода! Странно, что никто не обращал внимания на мертвеца за рулем. Мы столпились вокруг грузовика, и несколько человек, забравшись наверх, стали отвязывать брезент, крича, что там что-то есть. Мой взгляд был прикован к Местлеру, от которого все еще шел пар, и я почувствовал себя так, словно нам следовало попросить у него разрешения: нехорошо грабить машину покойника. Потом он шевельнулся, когда люди начали вскакивать на грузовик, его голова откинулась назад, и я увидел его лицо... Под торжествующие крики брезент был сброшен. Задний и боковые борта кузова с грохотом откинулись, и перед взорами толпы предстали большие черные агрегаты. -- Паровые пушки! -- завопил кто-то. -- Это наши пушки, люди! Теперь мы будем в безопасности от астонских кораблей! Стронгарм забрался на платформу и поднял руку, требуя тишины. -- Это действительно паровые пушки! -- крикнул он. -- Но они не предназначались для нас. Вспомните, что говорил Местлер совсем недавно, на рыбном рынке. Он сказал нам, что нужно подождать, поскольку пушки будут здесь лишь через несколько недель. Очень интересно, для кого предназначались эти? Пушки, которые тайком везли через город на якобы пустом грузовике?! -- Консервный завод! -- крикнул кто-то. -- Во имя Фу, они заботятся о самих себе больше, чем о городе! -- Примерно так, -- сказал Стронгарм, когда возмущенные крики утихли. - - Они перенесли Парламент на территорию нового завода, а Парламент нужно защищать -- и Ракс с ним, с Паллахакси. Так считают парлы. Но Местлер не смог вынести чувства вины, он не мог вынести того, что бы мы с ним сделали, если бы узнали. И потому он покончил с собой. Если это не доказательство вины Парламента, тогда я не знаю, что еще. Что ж, -- он хлопнул по длинному стволу одной из пушек, -- в отношении этих штучек они могут не чувствовать себя виноватыми. Мы установим их на волноломе! Услышав грохот приближающегося грузовика, я шагнул вперед и посмотрел на дорогу. Водитель сбавил ход, машина медленно приближалась. -- Может быть, стоит заглянуть и туда, -- сказал Стронгарм. Он спрыгнул с платформы и шагнул на середину дороги, подняв громадные руки. Грузовик остановился в нескольких шагах от него, и водитель нервно выглянул наружу. -- Что случилось? Что происходит? -- Просто небольшая авария, -- сообщил ему Стронгарм. -- А теперь говори, что ты везешь на своем грузовике? Водитель провел языком по губам. -- Э... консервы, конечно. Что, мерзлый Ракс побери, можно везти с консервного завода? Это рыбные консервы для городов на материке. -- Вокруг теперь столпились все; взгляд водителя был прикован к пушкам в кузове другого грузовика. -- Банка рыбных консервов мне бы сейчас очень пригодилась, -- сказал Стронгарм. Он вскочил на задний борт грузовика и отдернул в сторону брезент. -- Как жаль, -- спокойно сказал он. -- Похоже, ты их все распродал. В кузове пусто. -- Он спрыгнул на землю рядом с кабиной и схватил перепуганного водителя за шиворот. -- Грузовик пустой, ты, мерзлый лжец! -- Я... я клянусь, мне сказали, что он полон! Подбежал Гроуп, трясясь от страха. -- А мне сказали, что мой грузовик пустой, мерзляки! -- запричитал он. -- Парлы нас обманули! -- Заткнись, -- с отвращением бросил Стронгарм. -- Даже самый глупый водитель чувствует, пуст его грузовик или полон. Вы двое работаете на парлов и сами стали парлами. Свяжите их кто-нибудь и отведите в храм. Я с ними потом поговорю. Теперь давайте перегрузим пушки на этот грузовик. Это неэкономично гонять его пустым в наше тяжелое время... Глава 16. С этого момента события стали разворачиваться настолько быстро, что я начал терять счет стандартным дням и ночам, в то время как над головой описывало круги пылающее солнце Фу, а грум достиг своего пика. "Золотой Груммет" был постоянно открыт для посетителей, и Гирт, Эннли, Кареглазка и я часто работали посменно, а иногда все вместе, когда наплыв посетителей был особенно велик. Время от времени кто-то из нас, вконец измученный, уползал прочь и валился на кровать, чтобы поспать несколько часов, прежде чем снова вернуться к исполнению своих обязанностей. Мы с Кареглазкой никогда не пользовались тем преимуществом, что наши комнаты были расположены рядом. Наступил период, когда посетителей стало мало, и Гирт предложил Кареглазке: -- Почему бы вам с Дроувом не передохнуть, не поплавать на лодке или не погулять? -- Он с тревогой посмотрел в лицо дочери. -- Ты выглядишь бледной, девочка. Тебе нужно побыть на солнце. Мы с мамой теперь сможем справиться и сами. -- Ты уверен, что все будет в порядке, отец? -- спросила Кареглазка, улыбаясь мне. -- Идите, идите, -- засмеялась Эннли. -- Пока Гирт не передумал. Да... и держитесь подальше от дальней стороны города, ладно? -- Почему? -- Парлы говорят, что они собираются сегодня забрать пушки, -- угрюмо сказал Гирт. -- Как им только хватает наглости? Вот почему здесь никого нет. Все пошли на волнолом. * * * Мы молча спустили лодку на воду; я знал, что мы оба думаем о Сильверджеке. Хотя группа людей все так же работала среди лодок на берегу, мастерская казалась опустевшей без волосатой фигуры и странной личности хозяина. Мне стало интересно, кому теперь принадлежит мастерская; были ли у Сильверджека какие-нибудь родственники, которые могли бы продолжить его дело. Во мне медленно нарастала ярость, когда я представлял себе, как он плывет к берегу, сделав все возможное, чтобы безопасно провести "Изабель" к причалу -- лишь для того, чтобы парлы на набережной... что? Застрелили ли они его, когда он плыл к ним? Потом медленное течение отнесло его в сторону Пальца, и можно было предположить, что стервятники или грумметы помогут избавиться от тела. Вероятно, сейчас оно уже исчезло. С другой стороны, по мере отлива оно могло застрять среди камней под скалами и лежать там, со все еще торчащей в нем обличающей арбалетной стрелой, опровергающей слова парлов о том, что он пропал без вести во время катастрофы. Даже само это слово мне не нравилось; что значит "пропал без вести"? С "Изабель" никто не пропал без вести. Те, кто погиб, оказались в ловушке под палубой и были разорваны в клочья, когда лопнули котлы. Мы знали, что с ними случилось; их сожрали грумметы. "Пропал без вести" было утонченным и оптимистичным эвфемизмом, достойным лишь моей матери, предполагавшей, что когда-нибудь их могут снова найти, и все будет в порядке. -- Слушай, ты собираешься плыть или нет? -- сердито спросила Кареглазка. -- Извини. Я задумался, вот и все. -- Легкий ветерок шевелил парус. -- Поехали, -- сказал я; мы забрались в лодку и оттолкнулись от берега. Похожая на клей вода лениво колыхалась под нами. Сейчас, когда мы уже были в пути, мое мрачное настроение начало улучшаться. Я обнаружил, что смотрю на сидящую на носу Кареглазку, и от этого почувствовал себя еще лучше. Много лодок стояло на якоре; с канатов и цепей стекали длинные, медленные капли, падавшие на вязкую поверхность. Большинство рыбаков остались в городе, чтобы поглядеть, что случится, когда появятся парлы. Я надеялся, что неприятностей не произойдет. Свежий ветерок вынес нас во внешнюю гавань, и стала видна толпа на волноломе. Похоже, там собралась большая часть горожан; люди стояли группами вокруг трех больших пушек, установленных вдоль рельсов для вагонеток; их дула были смело направлены в сторону моря. Снежно-белые грумметы сидели на черном металле с расправленными крыльями, споря из-за территории. Птицы совсем не боялись толпы. Несколько человек помахали нам, и я подплыл ближе, скользя вдоль каменной дамбы, на которой был построен волнолом. -- Когда придут парлы?! -- крикнул я -- Скоро. -- Теперь можно было различить отдельные лица: я увидел Ленту и ее отца. Вольфа нигде не было. Лента изо всех сил махала нам рукой. Мы ответили ей и поплыли дальше. Кареглазка изучающе разглядывала меня, и я почувствовал угрызения совести. -- Не останавливайся, иначе она захочет прогуляться с нами, -- сказала Кареглазка. Действительно, Лента бежала вдоль волнолома параллельно нашему курсу и улыбалась нам. -- Она тоже изменилась, -- сказала Кареглазка. -- Она с недавних пор стала другая, не такая угловатая. Она стала красивее... Почему она такая мерзло красивая? -- во внезапном приступе отчаяния тихо всхлипнула Кареглазка, глядя на привлекательную девушку, которая махала нам рукой. -- Она взрослеет и становится более здравомыслящей, -- сказал я. -- Это происходит со всеми нами. Мы уже не будем прежними после нынешнего лета... и чем-то это меня пугает. Я чувствую себя так, словно очень многое и очень быстро потерял. Но многое и приобрел, -- поспешно добавил я. Оживленные комментарии, послышавшиеся с волнолома, спасли меня от неловкой ситуации. Кареглазка опустила парус, и наша лодочка почти сразу же застыла на вязкой поверхности. Мы ждали, глядя на дорогу, огибавшую дальний берег гавани. Рядом с нами поднялась суматоха. Крупная серебристая рыба, длинная и извилистая, некоторое время билась на поверхности, и грумметы сочли, что ею можно спокойно поживиться. Они с воплями кружили над нами, пикируя на рыбу и нанося ей удары острыми когтями, пока один из них не оказался слишком близко к голове. Рыба щелкнула зубами, ухватила за конец крыла и, нырнув, сумела погрузиться под воду, увлекая за собой груммета. На поверхности, мгновенно успокоившейся, плавало несколько белых перьев. По воде расползлись потеки крови, не растворяясь в ней. По дороге вокруг гавани с пыхтением проехали три паровых грузовика, непрерывно сигналя, чтобы расчистить себе путь. Их кузовы были забиты людьми в форме; за алыми мундирами военной полиции в первом грузовике следовали более тусклые оттенки формы охранников с завода в двух остальных. Грузовики остановились у начала волнолома, возле лежавших на берегу лодок, и военные спрыгнули на землю, держа наготове арбалеты. -- Надеюсь, никто не станет делать глупостей, -- сказала Кареглазка. -- Не нравятся мне эти люди. Похоже, они хотят стрелять, как в тот раз на новом заводе. Люди кричали и размахивали кулаками, но в этом шуме слышался голос Стронгарма, призывавший к здравомыслию. Военные построились и маршем направились вдоль волнолома, впереди медленно ехавших за ними грузовиков. Kишь один человек попытался преградить им путь, вырвавшись от удерживавших его товарищей и выскочив на дорогу перед солдатами. Я так до конца и не понял, что с ним случилось. Внезапно он исчез из поля моего зрения, а солдаты неумолимо продолжали шагать дальше. Они остановились возле первой пушки и подождали, пока к ней подъедет грузовик. За домами поднялся еще один столб дыма; вскоре показался локомотив, толкая перед собой по рельсам передвижной кран. Платформа крана была заполнена людьми в алой форме. За сравнительно короткое время пушки были погружены, военные забрались в грузовики и уехали, преследуемые проклятиями и тщетными угрозами. Стронгарм стоял прямо над нами; голова его была опущена, плечи сгорбились. Лента подошла к отцу и обняла его, поднявшись на цыпочки и шепча что-то на ухо. Он мрачно усмехнулся, обнял ее своей громадной рукой за плечи, и они вместе ушли. -- Послушай, Дроув... -- грустно сказала Кареглазка. -- Извини, что я наговорила столько глупостей про Ленту. На самом деле она мне нравится, честное слово. * * * К тому времени, когда мы обогнули маяк и двигались вдоль обращенной к морю стороны волнолома, против западного ветра, толпа рассеялась. Пушек, в течение трех дней служивших символом решимости Паллахакси защищаться, показать нос властям, заявить о собственной независимости, больше не было. Мне вспомнилось то время, когда отец держал меня под домашним арестом после скандала в "Золотом Груммете". Мы с Кареглазкой чувствовали себя подавленно. На небе ярко светило жаркое солнце, воздух был тяжелым и влажным. Хотя грумметы полностью очистили поверхность океана от мелкой рыбы, из глубины теперь всплывали рыбы покрупнее и лежали вокруг, сопротивляясь слабо или отчаянно, в зависимости от того, как долго продолжалась их агония. На поверхность из глубины всплывал разнообразный мусор -- пропитанные водой и полусгнившие куски дерева, толстые водоросли, всякие отбросы. От океана исходил дурной запах. -- Может быть, все-таки это была не слишком удачная идея -- отправиться на лодке в море, -- сказала Кареглазка. -- Может, вернемся и просто пойдем погуляем? Сегодня мне здесь не нравится. -- Давай проплывем еще немного, -- сказал я. -- Может быть, за Пальцем будет не так плохо. А сюда приливная волна приносит мусор со всех окрестностей. -- У меня было кое-что на уме, но я не желал расстраивать Кареглазку. Я хотел посмотреть, плавает ли все еще тело возле скал, и если да, то попытаться выяснить причину смерти... Кареглазка грустно смотрела на воду, и я понял, что ее занимают те же мысли. Если тело не было унесено отливом, оно могло плавать неподалеку. Каждый раз, когда мы сталкивались с каким-либо плавающим предметом, она вздрагивала и тревожно смотрела за борт. -- Дроув, -- внезапно сказала она, глядя в море, -- мне кажется, здесь есть грумоходы. -- Она показала на мелькнувшее на горизонте белое пятно. -- Наверное, это грумметы, -- попытался я ее приободрить. -- Так или иначе, будем держаться ближе к берегу. Мы всегда сможем выскочить на камни, если что-нибудь случится. -- Я направил лодку в сторону скал. Мы миновали то место, где видели тело, но от него не осталось и следа. Неподалеку кверху брюхом плавала большая черная рыба; на ней стоял груммет, вонзив когти в блестящую плоть и подозрительно глядя на нас. Вскоре Кареглазка с видимым облегчением успокоилась, когда вода стала чище и мы обогнули Палец. -- Его больше нет, -- сказала она, глубоко вздохнув, словно задерживала дыхание на несколько минут. -- Его больше нет, нет, нет! -- Его убили парлы. Я пытался расспросить Местлера, но он ничего не сказал. Наверное, его застрелили сразу после того, как мы видели его плывущим к берегу. Вероятно, этим мерзлякам он больше не был нужен. -- Пожалуйста, давай не будем об этом, Дроув. Посмотри, тебе нравится мое платье? Я улыбнулся наивности, с которой она сменила тему разговора. -- Да, но что случилось с желтым свитером? -- О... -- она покраснела. -- Мама сказала, что я не должна его носить. Она сказала, что он... понимаешь, слишком мал. Он действительно был мне слишком мал. -- Слишком сексуален, она хотела сказать. Она испугалась, что я... э... -- Я смущенно замолчал, уставившись в воду. -- Смотри, вон новый причал, -- как ни в чем не бывало сказала Кареглазка. -- Как ты думаешь, им теперь будут часто пользоваться, после того как "Изабель" затонула? -- Думаю, да. Его бы не стали строить лишь для одного корабля. Там разгружались рыбацкие лодки... Ракс! Смотри! На камне сидел грумоход, греясь на солнце. Увидев нашу лодку, он с ворчанием поднял голову и скользнул в воду примерно в пятидесяти шагах от нас. Быстро разгоняясь на ластах, он буквально прыгал по плотной поверхности в нашу сторону. -- Ложись, Дроув! -- поспешно сказала Кареглазка. Во рту у меня пересохло от страха, и я подчинился, соскальзывая вниз, пока не оказался на дне лодки. Кареглазка тоже опустилась на дно, тревожно глядя на меня. В отсутствие ветра лучи солнца грели сквозь одежду, и я вспотел, хотя не только из-за жары. Лодка качнулась, когда грумоход резко тряхнул ее. Послышалось яростное рычание. Нас окатило градом маслянистых капель, когда тварь в ярости ударила всем телом о тонкий борт. Потом на какое-то мгновение стало тихо, и мы замерли, прислушиваясь к хриплому дыханию грумохода. Лодка слегка накренилась, и на нас упала тень. Я отодвинулся в сторону, плотнее прижимаясь к Кареглазке, когда над бортом появилась тупая голова, поворачиваясь в разные стороны, близоруко оглядывая внутренность лодки обманчиво добродушными глазами. Дыхание зверя наполнило лодку запахом рыбы, и я осторожно сглотнул. Долгие секунды зверь и я смотрели друг на друга. Потом с недовольным ворчанием черная голова исчезла, и лодку резко тряхнуло, когда грумоход оттолкнулся от нее и с плеском унесся прочь. Мы лежали, стараясь не дышать, в то время как парус безвольно повис, жара усилилась, и стало ясно, что легкий ветерок окончательно утих. Наконец я снова принял сидячее положение и рискнул бросить быстрый взгляд за борт. Море было плоским, словно зеркало. Одинокий грумоход резвился шагах в ста от нас, охраняя какую-то тушу и яростным ворчанием отгоняя ныряющих грумметов. Кареглазка приподнялась рядом со мной, стараясь не привлекать внимания грумохода слишком резкими движениями. -- Что будем делать, Дроув? -- прошептала она. -- Если мы попытаемся грести к берегу, он нас увидит. Я посмотрел в сторону земли, оценивая расстояние. -- Надо что-то делать, и быстро, -- сказал я. -- Нас относит все дальше. -- Я окинул взглядом океан, цвет которого стал однотонно-серым, когда тучи на время заслонили солнце. Неподалеку простиралось большое водное пространство, казавшееся более темным, чем остальной океан. Еще дальше, возле выхода в устье, на плоской поверхности виднелись длинные складки, словно одна большая приливная волна двигалась в нашу сторону. -- Что это? -- спросил я. Голос Кареглазки дрогнул. -- Это... это грумоходы, Дроув. Целая стая; так они обычно действуют. Тот, видимо, отбившийся бродяга. -- Гм... И что они собираются делать? -- Они просто накинутся на нас... В прошлом году один рыбак попался стае грумоходов. Они прыгают в лодку, и... Объяснять более подробно не было необходимости; я живо представил себе стаю могучих тварей, каждая размером с человека, атакующих нашу маленькую лодочку, переваливающихся через низкие борта... -- ...у нас не очень много времени, Дроув, -- тихо говорила Кареглазка. -- Жаль, что мы потеряли столько времени зря, вместо того чтобы лучше узнать друг друга. Пожалуйста, поцелуй меня... скорее. Я наклонился и крепко ее поцеловал, и она прильнула ко мне и заплакала у меня на плече, пока я наблюдал за грумоходами, мчавшимися к нам прожорливой стаей. Я поднял со дна лодки весло и взвесил его в руке; это было все, чем мы располагали. Еще никогда в жизни я не был так испуган, и тем не менее я думал о Кареглазке и о том, что мерзлым грумоходам придется сначала убить меня, прежде чем они смогут добраться до нее... Кареглазка застыла в моих объятиях; она повернула голову и глядела на воду. -- Смотри! -- выдохнула она. -- Дроув, смотри! Темная тень под водой приобретала форму, и ее очертания становились все более отчетливыми. На поверхность всплывали и лопались все новые пузыри, издавая запах сырой древесины, веревок и смолы. Я перегнулся через борт, напрягая зрение, и смог различить палубы, сломанный рангоут, люки -- все это медленно поднималось из глубин канала Паллахакси. Это было жуткое зрелище, я забыл об опасности и о грумоходах и содрогнулся, глядя, как с океанского дна поднимается "Изабель"... Иззубренный конец сломанной мачты разорвал поверхность воды в двадцати шагах от нас, отрезанный от плававшего внизу остова простиравшейся над ним серебристой плоскостью. Однако вскоре появилась черная рулевая рубка, бесформенная, с выбитыми окнами, но ее все еще можно было узнать. Появились крышки люков с тихим стоном, вызванным медленно вытекавшей вязкой водой и входившим в трюмы воздухом. Вскоре была видна уже вся палуба, с которой стекала вода, словно тяжелая ртуть. Я опустил весло в воду и оттолкнулся, отводя лодку на некоторое расстояние, в то время как грумоходы были все ближе, и я слышал их голодный лай. Они заметили нас; они уже смыкали свои ряды, готовясь к нападению. Потом лодка ударилась о тяжелое дерево "Изабель", и я ухватился за леер, пока Кареглазка вскарабкалась на палубу. Я последовал за ней, все еще держа в руке весло, но второпях поскользнулся, лодка выскользнула из- под меня, и я упал, ударившись головой о черный корпус, и провалился в темноту... Мои пальцы цеплялись за что-то твердое, я полз вперед и вверх, все еще в полубессознательном состоянии, подгоняемый ужасом перед хищниками, которые сейчас, возможно, уже почти настигли меня; как долго я был без сознания, как долго?.. Я с трудом приподнял голову и увидел силуэт Кареглазки на фоне яркого неба; она стояла надо мной, подняв над головой весло, и колотила, колотила по прыгающим вокруг нас тварям. Я продолжал ползти, и палуба подо мной начала теперь приобретать форму. Я чувствовал, как грум слегка покачивает ее, и слышал отчаянный крик размахивавшей веслом Кареглазки. -- Убирайтесь отсюда, мерзляки, убирайтесь отсюда, убирайтесь!.. Я встал, шатаясь, пытаясь стряхнуть пелену с глаз; потом шагнул вперед и осторожно взял весло из рук моей Кареглазки, продолжавшей колошматить по неподвижным телам. Я сбросил три тела за борт. Трупы с приглушенным всплеском ударились о воду. Грумоходы немедленно накинулись на них, с низким сопением разрывая и пожирая собратьев. Вскоре они умчались по направлению к югу. Кареглазка прижимала руки к щекам, начиная приходить в себя. Ее ноги и плечо были исцарапаны, а красивое платье разорвано и клочьями свисало с талии. Я обнял ее, подвел к крышке люка и усадил, потом разорвал остатки своей рубашки, намочил и начал промывать ее раны так осторожно, как только мог. У нее был глубокий порез на плече, из которого сочилась кровь, но ее прекрасная грудь была невредима, и я осторожно поцеловал ее, насухо вытирая. Потом я поколебался, но решил, что есть вещи поважнее скромности. Я поставил ее на ноги и снял остатки одежды. У нее было слегка поцарапано бедро, я промыл его и поцеловал и вымыл ее всю, пока она не начала улыбаться и погладила меня по волосам, когда я стоял возле нее на коленях. -- Теперь ты, -- настойчиво сказала она, и я разделся; она обмыла меня, медленно и очень тщательно. Я даже не заметил, поранился или нет. Она отступила на шаг и окинула меня долгим и откровенным взглядом, потом улыбнулась. -- Кто говорил, что с нами никогда ничего не случится? -- сказала она. Глава 17. Со сломанных мачт и искореженных труб стекала слизь, они были облеплены водорослями; мы пришли к выводу, что они застряли в морском дне, удерживая там "Изабель", пока грум не усилился. Потом, наконец, они освободились, и корабль, потерявший большую часть палубного груза, быстро всплыл, приняв у поверхности нормальное положение. Никто из нас вовсе не торопился сообщить о новости в Паллахакси. Какое-то время мы лежали на палубе, приходя в себя, пока жаркое солнце подсушивало наши раны, и искрившаяся кристаллами Кареглазка напоминала прекрасное творение ювелирного искусства. Нам казалось излишним снова одеваться, в пределах видимости не было никаких судов, так что мы гуляли по палубе, которая сама начала блестеть по мере того, как высыхала пропитанная водой древесина. Мы разглядывали остатки палубного груза, но большей частью смотрели друг на друга. Нам удалось открыть дверь рубки, и мы вытащили оттуда сверток мокрой парусины и расстелили ее на палубе, сложив в несколько раз, словно постель. Потом Кареглазка рассмеялась и заключила меня в объятия, и мы дико и радостно обнимались, а с наших тел сыпались кристаллы, и мы хохотали, словно идиоты. С тех пор я часто думал о том, как нам повезло, что мы так любили друг друга. Иначе мы чувствовали бы себя страшно неловко, поскольку никто из нас не знал, что, собственно, делать. Мы боролись в складках теплой влажной парусины, все еще хохоча, извиваясь, когда материя липла к нашим телам; мы хотели прикасаться друг к другу так долго и так плотно, как только можно. В какой-то момент мы обнаружили, что лежим, вытянувшись во весь рост, обнаженные, настолько близко друг к другу, как никогда прежде, и ничто не удерживало нас от того, чтобы совершить то чудесное таинство, которое совершали взрослые, -- ничто, кроме нашего собственного невежества. Потом я поцеловал Кареглазку в соленые мягкие губы и обнаружил, что лежу на ней сверху, а она шевелится подо мной, расставив ноги и соприкасаясь со мной бедрами; мы стали одним целым, и я увидел, как ее лицо исказила гримаса; я быстро