Говард Лавкрафт. Хребты безумия

---------------------------------------------------------------
 OCR: Олег Лагутин
---------------------------------------------------------------

     Повесть

     Против  своей  воли  начинаю  я  этот  рассказ,  меня  вынуждает  явное
нежелание  ученого  мира   прислушаться   к   моим   советам,   они   жаждут
доказательств.  Не  хотелось  бы  раскрывать  причины,   заставляющие   меня
сопротивляться грядущему покорению Антарктики  -- попыткам растопить  вечные
льды и повсеместному бурению в поисках  полезных ископаемых. Впрочем, советы
мои и на этот раз могут оказаться ненужными.
     Понимаю,  что  рассказ  мой  поселит  в  души  многих  сомнения  в  его
правдивости, но  скрой  я  самые  экстравагантные и невероятные события, что
останется от него? В мою пользу, однако,  свидетельствуют неизвестные дотоле
фотографии,   в  том  числе   и  сделанные  с   воздуха,--  очень  четкие  и
красноречивые.  Хотя,  конечно,  и  здесь  найдутся  сомневающиеся  --  ведь
некоторые  ловкачи  научились  великолепно подделывать  фото.  Что  касается
зарисовок,  то  их-то  уж   наверняка  сочтут  мистификацией,  хотя,  думаю,
искусствоведы основательно поломают голову над техникой загадочных рисунков.
     Мне приходится  надеяться лишь на понимание  и  поддержку тех  немногих
гениев науки, которые,  с  одной  стороны,  обладают  большой независимостью
мысли   и    способны   оценить   ужасающую   убедительность   предъявленных
доказательств, сопоставив их с некоторыми таинственными первобытными мифами;
а  с  другой --  имеют  достаточный вес в научном мире, чтобы  приостановить
разработку всевозможных грандиозных  программ  освоения  "хребтов  безумия".
Жаль, что ни  я, ни мои коллеги,  скромные труженики науки из провинциальных
университетов, не можем считаться достаточными авторитетами в  столь сложных
и абсолютно фантастических областях бытия.
     В строгом смысле слова  мы  и специалистами-то в них не являемся. Меня,
например, Мискатоникский  университет  направил  в Антарктику как геолога: с
помощью  замечательной  буровой  установки,  сконструированной   профессором
нашего же университета Фрэнком Х. Пэбоди, мы  должны  были  добыть с большой
глубины  образцы  почвы  и  пород. Не стремясь  прослыть пионером  в  других
областях  науки,  я  тем  не  менее  надеялся, что  это  новое  механическое
устройство поможет мне многое разведать и увидеть в ином свете.
     Как читатель,  несомненно, знает из  наших сообщений,  установка Пэбоди
принципиально нова и  пока  не  имеет  себе равных.  Ее  незначительный вес,
портативность и  сочетание принципа артезианского  действия бура с принципом
вращающегося  перфоратора  дают  возможность  работать  с  породами   разной
твердости. Стальная бурильная коронка, складной  хвостовик  бура, бензиновый
двигатель,  разборная  деревянная буровая вышка, принадлежности для взрывных
работ,  тросы,  специальное  устройство  для  удаления  разрушенной  породы,
несколько  секций бурильных  труб --  шириной по  пять дюймов,  а  длиной, в
собранном виде, до тысячи футов,-- все это необходимое для работы снаряжение
могло разместиться  всего на  трех санях, в каждые  из которых впрягалось по
семь собак. Ведь  большинство металлических частей  изготовлялись  из легких
алюминиевых  сплавов.  Четыре  огромных самолета,  сконструированных  фирмой
Дорнье  для  полетов на  большой высоте в  арктических условиях и снабженных
специальными  устройствами  для подогрева горючего,  а также  для скорейшего
запуска двигателя (последнее  -- также  изобретение Пэбоди), могли доставить
нашу экспедицию в полном составе из базы на краю ледникового барьера в любую
нужную нам точку. А там можно передвигаться уже и на собаках.
     Мы  планировали исследовать  за  один антарктический сезон  --  немного
задержавшись, если потребуется,-- как можно больший  район, сосредоточившись
в основном у  горных хребтов и на  плато  к югу <i>от</i> моря Росса. До нас в этих
местах  побывали  Шеклтон,  Амундсен, Скотт и Бэрд.  Имея  возможность часто
менять  стоянку  и  перелетать  на большие расстояния, мы надеялись получить
самый   разнородный  геологический   материал.  Особенно   интересовал   нас
докембрийский  период   --   образцы  антарктических  пород  этого  времени,
малоизвестны  научному  миру.  Хотелось  также  привезти  с  собой  и  куски
отложений из верхних пластов, содержащих органические остатки,-- ведь знание
ранней истории этого сурового, пустынного царства холода и смерти необычайно
важно  для науки о прошлом Земли. Известно,  что в давние времена климат  на
антарктическом  материке был  теплым и  даже тропическим, а  растительный  и
животный  мир  богатым  и разнообразным; теперь  же из всего  этого изобилия
сохранились лишь  лишайники,  морская  фауна, паукообразные и  пингвины.  Мы
очень надеялись пополнить и уточнить информацию о былых формах жизни.  В тех
случаях,  когда бурение покажет, что здесь  находятся остатки фауны и флоры,
мы взрывом увеличим отверстие и добудем' образцы нужного размера и кондиции.
     Из-за того, что  внизу,  на  равнине,  толща ледяного покрова равнялась
миле, а  то и двум, нам приходилось бурить скважины разной глубины на горных
склонах.  Мы  не могли  позволить  себе  терять  время  и  бурить  лед  даже
значительно меньшей толщины, хотя Пэбоди  и придумал, как растапливать его с
помощью  вмонтированных   в  перфоратор  медных  электродов,  работающих  от
динамо-машины. После нескольких экспериментов мы отказались  от такой затеи,
а  теперь  именно  этот  отвергнутый  нами  метод  собирается  использовать,
несмотря на все наши предостережения, будущая экспедиция Старкуэтера-Мура.
     Об экспедиции Мискатоникского университета широкая общественность знала
из  наших  телеграфных  отчетов,  публиковавшихся в  "Аркхемской  газете"  и
материалах "Ассошиэйтед Пресс", а позднее -- из  статей Пэбоди и моих. Среди
ее членов были четыре представителя университета: Пэбоди, биолог Лейк, физик
Этвуд, он  <i>же</i>  метеоролог, и я, геолог  и номинальный  глава группы, а также
шестнадцать  помощников: семеро студентов последнего курса и девять  опытных
механиков. Двенадцать из шестнадцати могли управлять самолетом, и все, кроме
двоих,  были  умелыми  радистами.  Восемь  разбирались  в  навигации,  умели
пользоваться компасом и секстантом,  в  том числе  Пэбоди, Этвуд и  я. Кроме
того,   на   двух  наших  кораблях  --  допотопных  деревянных   китобойцах,
предназначенных для  работы в арктических широтах  и имеющих  дополнительные
паровые двигатели,-- были полностью укомплектованные команды.
     Финансировали нашу экспедицию Фонд Натаниэля Дерби Пикмена, а также еще
несколько спонсоров; сборы проходили очень тщательно, хотя особой рекламы не
было.  Собаки,  сани,  палатки  с  необходимым  снаряжением,  сборные  части
самолетов  --  все  перевозилось  в  Бостон  и  там  грузилось  на пароходы.
Великолепной оснащенностью экспедиции мы во  многом обязаны бесценному опыту
наших недавних блестящих предшественников: мы придерживались их рекомендаций
во всем,  что касалось  продовольствия, транспорта, разбивки лагеря и режима
работы. Многочисленность таких предшественников и их заслуженная слава стали
причиной того,  что наша экспедиция, несмотря на  ее значительные успехи, не
привлекла особого внимания общественности.
     Как упоминалось в газетах, мы отплыли из Бостона 2 сентября 1930 года и
шли вначале  вдоль  североамериканского  побережья.  Пройдя Панамский канал,
взяли  курс на  острова  Самоа,  сделав остановку там, а  затем  в  Хобарте,
административном  центре  Тасмании,  где  в последний раз  пополнили  запасы
продовольствия. Никто  из нас прежде  не был в полярных широтах, и потому мы
целиком  полагались на опыт наших капитанов,  старых морских волков, не один
год ловивших  китов в  южных морях,-- Дж.  Б. Дугласа, командовавшего бригом
"Аркхем"  и  осуществлявшего  также  общее  руководство кораблями,  и Георга
Торфинсена, возглавлявшего экипаж барка "Мискатоник".
     По мере удаления  от цивилизованного  мира солнце все позже заходило за
горизонт  -- день увеличивался.  Около 62'  южной широты  мы заметили первые
айсберги  -- плоские,  похожие  на  огромные  столы  глыбы  с  вертикальными
стенками,  и  еще до пересечения  Южного полярного  круга,  кое событие было
отпраздновано   нами  20  октября  с  традиционной  эксцентричностью,  стали
постоянно натыкаться на ледяные заторы. После долгого пребывания  в тропиках
резкий  спад температуры  особенно мучил  меня, но я постарался взять себя в
руки в  ожидании  более суровых испытаний.  Меня  часто приводили в  восторг
удивительные  атмосферные  явления,  в  том  числе  впервые  увиденный  мною
поразительно  четкий  мираж:  отдаленные  айсберги  вдруг ясно представились
зубчатыми стенами грандиозных и фантастичных замков.
     Пробившись  сквозь  льды,  которые,  к счастью, имели  в  себе открытые
разломы, мы вновь вышли в свободные  воды в районе 67'  южной  широты и 175'
восточной  долготы.   Утром  двадцать  шестого  октября   на  юге  появилась
ослепительно блиставшая белая полоска, а к полудню всех нас охватил восторг:
перед  нашими  взорами   простиралась  огромная  заснеженная  горная   цепь,
казалось,  не имевшая  конца. Словно часовой  на посту, высилась она на краю
великого и неведомого материка, охраняя  таинственный мир  застывшей Смерти.
Несомненно, то были открытые Россом  Горы Адмиралтейства,  и, следовательно,
нам  предстояло,  обогнув  мыс Адэр,  плыть  вдоль  восточного берега  земли
Виктории  до  места будущей базы на побережье  залива Мак-Мердо,  у подножья
вулкана Эребус  на 77'9' южной широты.  Заключительный этап  нашего пути был
особенно впечатляющим и будоражил  воображение. Величественные, полные тайны
хребты   скрывали   от   нас   материк,  а   слабые  лучи  солнца,  невысоко
поднимавшегося  над  горизонтом  даже  в полдень, не говоря  уж о  полуночи,
бросали розовый отблеск  на  белый  снег,  голубоватый  лед, разводья  между
льдинами и на темные, торчащие из-под  снега  гранитные выступы скал. Вдали,
среди  одиноких  вершин,  буйствовал  свирепый  антарктический  ветер;  лишь
ненадолго  усмирял  он свои бешеные порывы;  завывания  его вызывали смутное
представление  о диковатых звуках  свирели; они разносились  далеко и в силу
неких подсознательных мнемонических причин беспокоили  и  даже вселяли ужас.
Все вокруг напоминало странные и тревожные азиатские пейзажи Николая Рериха,
а  также  <i>еще.</i>  более  невероятные  и  нарушающие  душевный  покой  описания
зловещего плоскогорья  Ленг, которые дает безумный  араб  Абдула Альхазред в
мрачном  "Некрономиконе".  Впоследствии  я   не  раз  пожалел,  что,  будучи
студентом колледжа, заглядывал в эту чудовищную книгу.
     7 ноября горная цепь на западе временно исчезла из поля  нашего зрения;
мы  миновали остров Франклина, а  на следующий день  вдали,  на фоне длинной
цепи гор Перри, замаячили конусы вулканов Эребус и Террор на острове Росса'.
На востоке же белесой полосой протянулся огромный ледяной барьер толщиной не
менее двухсот футов. Резко обрываясь, подобно отвесным скалам у берегов

     ' Здесь и далее имеется в виду полуостров Росса.

     Квебека, он ясно говорил, что кораблям идти дальше нельзя. В полдень мы
вошли в  залив  Мак-Мердо  и  встали на  якорь у  курящегося вулкана Эребус.
Четкие очертания этого  гиганта высотой 12 700 футов напомнили мне  японскую
гравюру священной Фудзиямы; сразу  же за ним призрачно белел потухший вулкан
Террор, высота его равнялась 10 900 футам.
     Эребус  равномерно  выпускал  из своего  чрева дым,  и  один  из  наших
ассистентов, одаренный  студент  по фамилии Денфорт,  обратил наше внимание,
что  на  заснеженном  склоне  темнеет  нечто, напоминающее  лаву.  Он  также
прибавил, что, по-видимому, именно эта гора, открытая в 1840 году, послужила
источником вдохновения для По, который спустя семь лет написал:

     Было сердце мое горячее,
     Чем серы поток огневой,
     Чем лавы поток огневой,
     Бегущий с горы Эореи
     Под ветра полярного вой,
     Свергающийся с Эореи,
     Под бури арктической вой'.

     Денфорт,   большой  любитель   такого  рода  странной,  эксцентрической
литературы, мог говорить о По часами. Меня самого интересовал этот писатель,
сделавший Антарктиду местом действия  своего самого длинного произведения --
волнующей и загадочной "Повести о приключениях Артура Гордона Пима".
     А на голом побережье  и на  ледяном барьере  вдали  с шумным гоготанием
бродили, переваливаясь  и  хлопая  ластами,  толпы  нелепейших  созданий  --
пингвинов,  В  воде  плавало  множество  жирных чаек,  поверхность  медленно
дрейфующих льдин была также усеяна ими.
     Девятого числа, сразу после полуночи,  мы с превеликим трудом добрались
на крошечных лодчонках  до  острова Росса, таща за собой канаты, соединяющие
нас  с  обоими  кораблями;  снаряжение  и продовольствие доставили позже  на
плотах.  Ступив  на  антарктическую  землю,  мы  пережили  чувства  острые и
сложные, несмотря на  то,  что до  нас здесь  уже  побывали Скотт и Шеклтон.
Палаточный лагерь,  разбитый нами прямо у подножия вулкана,  был всего  лишь
временным  пристанищем,  центр  <i>же</i>   управления  экспедицией   оставался  на
"Аркхе-ме". Мы перевезли на берег все бурильные  установки,  а  также собак,
сани,  палатки,  продовольствие,  канистры  с   бензином,  экспериментальную
установку  по  растапливанию  льда,  фотоаппараты,  аэрокамеры,  разобранные
самолеты и прочее снаряжение, в том числе три миниатюрных  радиоприемника --
помимо тех, что помещались в самолетах. В какой бы части ледяного континента
мы  ни  оказались,  они помогли  бы  нам не  терять связь с "Аркхемом".  А с
помощью мощного радиопередатчика на "Аркхеме" осуществлялась связь с внешним
миром;  сообщения о ходе работ регулярно  посылались в  "Аркхемскую газету",
имевшую свою радиостанцию в Кингпорт-Хеде (штат  Массачусетс).  Мы надеялись
завершить  дела  к   исходу  антарктического  лета,   а  в   случае  неудачи
перезимовать на "Аркхеме", послав "Мискатоник"  домой заблаговременно --  до
того, как станет лед,-- за свежим запасом продовольствия.
     Не хочется повторять то,  о  чем писали  все газеты, и рассказывать еще
раз  о штурме Эребуса; об удачных пробах, взятых в разных  частях острова; о
неизменной, благодаря  изобретению  Пэбоди,  скорости  бурения,  которая  не
снижалась даже при работе с очень твердыми  породами;  об удачных испытаниях
устройства по растапливанию льда; об опаснейшем  подъеме на ледяной барьер с
санями и  снаряжением и о сборке пяти  самолетов  в лагере на ледяной круче.
Все  члены  нашей  экспедиции -- двадцать мужчин- и пятьдесят  пять  ездовых
собак --  чувствовали  себя превосходно,  правда,  до  сих  пор  мы  еще  не
испытывали лютого холода  или ураганного ветра. Ртуть в термометре держалась
на отметках 4'  -- 7' ниже нуля  -- морозы, к  которым мы привыкли у  себя в
Новой Англии,  где зимы бывают довольно суровыми. Лагерь на ледяном  барьере
был  также  промежуточным,  там  предполагалось  хранить  бензин,  провизию,
динамит и <i>еще</i> некоторые необходимые вещи.
     Экспедиция  могла  рассчитывать   только   на  четыре  самолета,  пятый
оставался  на базе под присмотром летчика и еще двух  подручных  и  в случае
пропажи  остальных  самолетов должен был  доставить нас на "Аркхем".  Позже,
когда  какой-нибудь  самолет  или  даже   два  были  свободны  от  перевозки
аппаратуры, мы использовали их для связи: помимо этой основной  базы, у  нас
имелось еще одно временное пристанище на расстоянии шестисот -- семисот миль
-- в южной части огромного плоскогорья, рядом с  ледником Бирдмора. Несмотря
на метели и  жесточайшие ветры,  постоянно дующие с  плоскогорья, мы в целях
экономии и эффективности работ отказались от промежуточных баз.
     В   радиосводках  от  21  ноября   сообщалось  о  нашем   захватывающем
беспосадочном  полете   в  течение  четырех  часов  над  бескрайней  ледяной
равниной,  окаймленной  на западе горной грядой. Рев мотора разрывал вековое
безмолвие; ветер  не мешал полету, а  попав в туман, мы  продолжили путь  по
радиокомпасу.
     Когда между 83'  и 84' южной широты впереди  замаячил некий  массив, мы
поняли,  что достигли ледника Бирдмора, самого большого шельфового ледника в
мире; ледяной покров моря сменяла здесь суша, горбатившаяся хребтами. Теперь
мы окончательно вступали  в сверкающее  белизной мертвое безмолвие  крайнего
юга. Не успели мы это осознать, как вдали, на востоке, показалась гора
     Нансена,  высота  которой равняется  почти  15  000  -- футов.  Удачная
разбивка  лагеря за ледником на  86'  7' южной широты  и 174' 23'  восточной
долготы  и  невероятно  быстрые  успехи  в  бурильных  и  взрывных  работах,
проводившихся  в  нескольких местах, куда мы  добирались на  собаках  или на
самолетах,--  все  это  успело  стать  достоянием  истории,  так  <i>же</i>  как  и
триумфальное восхождение  Пэбоди с двумя  студентами, Гедни  и  Кэрролом, на
гору Нансена, которое они совершили 13  -- 15  декабря. Находясь на высоте 8
500 футов над  уровнем моря,  мы путем  пробного  бурения обнаружили твердую
почву  уже  на  глубине  двадцати  футов  и, прибегнув  к установке  Пэбоди,
растапливающей снег и лед, смогли  добыть  образцы пород там,  где до нас не
помыслил  бы  это  сделать ни один исследователь.  Полученные таким  образом
докембрийские  граниты  и  песчаники  подтвердили наше предположение,  что у
плато  и   большей,   простирающейся  к   западу,   части   континента  одно
происхождение, чего нельзя было сказать о районах, лежащих  к юго-востоку от
Южной  Америки;  они,  по  нашему  разумению,  составляли  другой,  меньший,
континент,  отделенный от основного  воображаемой линией,  соединяющей  моря
Росса и Уэдделла. Впрочем, Бэрд никогда не соглашался с нашей теорией.
     В некоторых образцах песчаников, которые после бурения и взрывных работ
обрабатывались  уже долотом,  мы  обнаружили  крайне  любопытные  вкрапления
органических  остатков   --   окаменевшие  папоротники,  морские  водоросли,
трилобиты, кринойды  и некоторых  моллюсков --  лингвелл и гастроподов,  что
представляло   исключительный  интерес  для  изучения  первобытной   истории
континента.   Встречались  там  и   странного  вида  треугольные   полосатые
отпечатки, около фута в основании, которые Лейк собирал по частям из сланца,
добытого на большой глубине в  самой западной точке бурения, недалеко от гор
Королевы  Александры.  Биолог  Лейк  посчитал  полосатые  вкрапления  фактом
необычным и наводящим на  размышления; я же как геолог не нашел здесь ничего
удивительного -- такой эффект часто встречается в осадочных  породах. Сланцы
сами  по  себе  --  метаморфизированные   образования,  в  них  всегда  есть
спрессованные  осадочные породы; под  давлением  они  могут принимать  самые
невероятные формы -- так что особых причин для недоумения я тут не видел.
     6 января 1931 года Лейк, Пэбоди, Дэниэлз, все шестеро студентов, четыре
механика и я вылетели на двух самолетах  в направлении Южного полюса, однако
разыгравшийся не  на шутку ветер,  который,  к счастью,  не перерос в частый
здесь свирепый ураган, заставил нас пойти на вынужденную посадку. Как писали
газеты, это был один из наших разведывательных полетов, когда мы наносили на
карту  топографические особенности местности,  где  еще  не побывал  ни один
исследователь  Антарктиды.  Предыдущие  полеты  оказались  <i>в  этом</i> отношении
неудачными,  хотя  мы  вдоволь   налюбовались  тогда   призрачно-обманчивыми
полярными миражами, о  которых  во время морского путешествия получили  лишь
слабое  представление. Далекие горные  хребты парили в воздухе как сказочные
города,  а  белая пустыня  под волшебными  лучами  низкого полночного солнца
часто обретала золотые, серебряные и алые краски страны грез, суля смельчаку
невероятные  приключения.   В   пасмурные   дни  полеты  становились   почти
невозможны:  земля  и небо сливались в  одно таинственное целое и разглядеть
линию горизонта в этой снежной хмари было очень трудно.
     Наконец  мы  приступили  к  выполнению  нашего  первоначального  плана,
готовясь перелететь  на пятьсот миль к западу и разбить там еще один лагерь,
который,  как  мы  ошибочно  полагали,  будет  находиться  на  другом  малом
континенте.  Было  интересно  сравнить геологические образцы обоих  районов.
Наше физическое состояние оставалось превосходным -- сок лайма  разнообразил
наше питание, состоявшее из консервов и солонины, а умеренный холод позволял
пока не кутаться. Лето было в самом разгаре, и, поспешив, мы могли закончить
работу  к марту и тем избежать долгой тяжкой зимовки в период антарктической
ночи. На нас уже обрушилось  несколько жестоких ураганов с  запада, но урона
мы  не понесли благодаря изобретательности Этвуда, поставившего элементарные
защитные устройства  вокруг  наших  самолетов  и  укрепившего  палатки.  Нам
фантастически везло.
     В  мире знали о нашей программе,  а также об  упрямой  настойчивости, с
которой Лейк требовал  до  переселения  на  новую базу  совершить  вылазку в
западном,  а точнее,  в северо-западном  направлении. Он много думал об этих
странных  треугольных  вкраплениях,  мысль  о них  не давала  ему  покоя;  в
результате ученый пришел к выводу, что их присутствие в сланцах противоречит
природе  вещей  и  не  отвечает  соответствующему  геологическому   периоду.
Любопытство  его  было  до  крайности  возбуждено,  ему   отчаянно  хотелось
возобновить буровые и  взрывные работы в западном районе, где отыскались эти
треугольники. Он  почему-то  уверовал  в то,  что мы встретились со  следами
крупного, неизвестного науке организма, основательно продвинувшегося на пути
эволюции, однако почему-то выпадающего из классификации. Странно,  но горная
порода,  сохранившая их, относилась к глубокой  древности -- кембрийскому, а
может, и  докембрийскому периоду, что исключало возможность существования не
только  высокоразвитой,  но  и  прочей  жизни,  кроме разве одноклеточных  и
трилобитов. Сланцам, в которых отыскались странные следы, было от пятисот до
тысячи миллионов лет.

        11

     Полагаю,   читатели  с   неослабевающим  вниманием  следили  за  нашими
сообщениями  о  продвижении группы  Лейка на северо-запад,  в края, куда  не
только  не ступала нога  человека, но о  которых и помыслить-то  раньше было
<i>невозможно.</i> А  какой  бы  поднялся переполох,  упомяни  мы о его надеждах на
пересмотр целых разделов  биологии и геологии.  Его предварительная  вылазка
совместно  с Пэбоди  и еще  пятью членами  экспедиции, длившаяся  с 11 по 18
января, омрачилась гибелью двух собак при столкновении  саней с оледеневшими
каменными выступами. Однако  бурение принесло  Лейку  дополнительные образцы
архейских сланцев, и тут  даже я  заинтересовался явными  и  многочисленными
свидетельствами присутствия органических остатков в этих древнейших пластах.
Впрочем, то были следы  крайне примитивных  организмов  -- революции в науке
подобное открытие не сделало бы, оно говорило лишь в пользу того, что низшие
формы жизни существовали на Земле еще в докембрии. Поэтому  я по-прежнему не
видел смысла  в требовании Лейка изменить  наш  первоначальный план; внеся в
него экспедицию на  северо-запад, что потребовало  бы  участия всех  четырех
самолетов,  большого количества людей и всех машин.  И все же  я не запретил
эту экспедицию, хотя сам решил не участвовать в ней, несмотря на все уговоры
Лейка. После отлета  группы на базе остались только мы с Пэбоди  и  еще пять
человек;  я  тут  <i>же</i>  засел  за  подробную  разработку  маршрута   восточной
экспедиции.  Еще  раньше пришлось  приостановить полеты  самолета, начавшего
перевозить бензин из лагеря у  пролива Мак-Мердо.  На базе  остались  только
одни сани и девять собак: совсем без транспорта находиться в  этом безлюдном
крае вечной Смерти было неразумно.
     Как  известно,  Лейк на  своем  пути  в  неведомое  посылал  с самолета
коротковолновые сообщения, они принимались  как  нами, в южном лагере, так и
на  "Аркхеме",  стоявшем  на якоре  в  заливе Мак-Мердо, откуда передавались
дальше всему миру -- на волне около пятидесяти метров. Экспедиция стартовала
в четыре  часа утра 22  января, а первое послание  мы получили  уже два часа
спустя.  В  нем Лейк  извещал нас, что они  приземлились в трехстах милях от
базы  и  тотчас  приступают  к бурению. Через шесть  часов поступило второе,
очень взволнованное сообщение: после напряженной работы им удалось пробурить
узкую скважину и  подорвать породу; наградой стали  куски сланцем -- на  них
обнаружились те же отпечатки, из-за которых и заварился весь этот сыр-бор.
     Через  три  часа  мы  получили  очередную  краткую  сводку:  экспедиция
возобновила полет в условиях сильного ветра. На мой приказ не рисковать Лейк
резко возразил, что новые  находки оправдают любой  риск. Я  понимал, что он
потерял  голову  и   взбунтовался   --  дальнейшая  судьба  всей  экспедиции
находилась  теперь под  угрозой.  Оставалось только ждать, и  я  со  страхом
представлял себе, как мои товарищи стремительно движутся в глубь коварного и
зловещего  белого  безмолвия,  готового обрушить на  них  свирепые  ураганы,
озадачить  непостижимыми тайнами и простирающегося на полторы тысячи миль --
вплоть до малоизученного побережья Земли Королевы Мэри и Берега Нокса..
     Затем  часа  через  полтора  поступило  еще одно,  крайне эмоциональное
послание прямо с  самолета,  оно  почти изменило мое отношение к  экспедиции
Лейка и заставило пожалеть о своем неучастии:
     "22.05. С борта  самолета. После  снежной бури впереди показались  горы
необычайной величины. Возможно, не  уступают Гималаям, особенно если принять
во  внимание  высоту самого плато.  Наши  координаты; примерно 76' 15' южной
широты и 113'.10' восточной долготы. Горы застилают весь горизонт.  Кажется,
вижу два курящихся конуса.  Вершины все черные -- снега  на них  нет. Резкий
ветер осложняет полет".
     После этого сообщения все мы, затаив дыхание, застыли у радиоприемника.
При мысли о гигантских горных хребтах, возвышающихся неприступной  крепостью
в  семистах милях  от  нашего  лагеря,  у  нас  перехватило  дыхание. В  нас
проснулся дух
     , первопроходцев, и мы от души радовались, что наши товарищи, пусть без
нас,  совершили такое  важное открытие.  Через  полчаса Лейк снова вышел  на
связь:
     "Самолет  Мултона совершил вынужденную посадку у подножия гор. Никто не
пострадал,  думаем сами устранить  повреждения. Все необходимое перенесем на
остальные три самолета -- независимо от того, полетим дальше или вернемся на
базу. Теперь нет нужды путешествовать с  грузом. Невозможно представить себе
величие этих гор. Сейчас налегке полечу на разведку в самолете Кэрролла.
     Вам трудно  вообразить  себе  здешний  пейзаж.  Самые  высокие  вершины
вздымаются ввысь более  чем на  тридцать пять тысяч  футов.  У  Эвереста нет
никаких  шансов. Этвуд  остается  на  земле  --  будет определять  с помощью
теодолита высоту местности, а мы  с Кэрроллом немного  полетаем. Возможно, я
ошибся  относительно конусов,  потому что формация выглядит слоистой. Должно
быть,  докембрийские  сланцы  с вкраплением  других  пластов.  На  фоне неба
прочерчены странные конфигурации -- на самых высоких вершинах как бы лепятся
правильные секции каких-то кубов.  В золотисто-алых  лучах заходящего солнца
все  это выглядит очень впечатляюще -- будто приоткрылась дверь в сказочный,
чудесный  мир. Или -- ты дремлешь,  и  тебе снится  таинственная, диковинная
страна. Жаль, что вас здесь нет -- хотелось бы услышать ваше мнение ".
     Хотя была глубокая ночь, ни  один из нас не подумал идти  спать. Должно
быть, то <i>же</i> самое происходило на  базе  в  заливе  и на "Аркхеме", где также
приняли  это сообщение. Капитан Дуглас сам вышел в  эфир, поздравив  всех  с
важным  открытием, к  нему присоединился Шерман, радист с базы. Мы, конечно,
сожалели о поломке  самолета, но надеялись, <i>что ее</i> легко устранить. И  вот в
двадцать три часа мы опять услышали Лейка:
     "Летим  с  Кэрроллом над  горами. Погода не  позволяет штурмовать самые
высокие  вершины,  но  это  можно  будет  сделать  позже.  Трудно и  страшно
подниматься на такую  высоту,  но  игра  стоит  свеч.  Горная  цепь  тянется
сплошным массивом -- никакого проблеска с другой стороны.  Некоторые вершины
превосходят самые высокие  пики  Гималаев и  выглядят очень необычно. Хребты
состоят из докембрийских сланцевых  пород, но  в них явно угадываются пласты
другого происхождения. Насчет  вулканов я ошибся. Конца этим горам не видно.
Выше двадцати одной тысячи футов снега нет".
     "На склоне высоких гор странные образования. Массивные, низкие глыбы  с
отвесными боковыми стенками; четкие прямые углы делают их  похожими на стены
крепостного вала. Невольно вспоминаешь картины Рериха, где древние азиатские
дворцы  лепятся  по  склонам гор. Издали это смотрится потрясающе.  Когда мы
подлетели  ближе, Кэрроллу  показалось,  что глыбы состоят  из более  мелких
частей,  но, видимо,  это оптическая иллюзия --  просто края  искрошились  и
обточились,  и  немудрено  -- сколько бурь  и прочих  превратностей  климата
пришлось им вынести за миллионы лет".
     "Некоторые слои, особенно верхние, выглядят более светлыми, чем другие,
и,  следовательно,  природа их  кристаллическая. С близкого расстояния видно
множество  пещер  или  впадин,  некоторые  необычайно  правильной  формы  --
квадратные  или  полукруглые. Надо  обязательно осмотреть их.  На одном пике
видел  что-то  наподобие арки.  Высота  его  приблизительно  от  тридцати до
тридцати  пяти тысяч  футов. Да я и сам нахожусь  сейчас на высоте  двадцати
одной тысячи  пятисот футов -- здесь жуткий  холод, продрог до костей. Ветер
завывает  и  свищет вовсю,  гуляет  по  пещерам,  но  для самолета  реальной
опасности не представляет".

     Еще с полчаса Лейк разжигал наше любопытство своими рассказами, а потом
поделился намерением покорить эти вершины. Я заверил его, что  составлю  ему
компанию, пусть  пришлет за мной самолет.  Только прежде нам с Пэбоди  нужно
решить, как  лучше  распорядиться бензином  и где сосредоточить его основной
запас в связи с изменением маршрута. Теперь, учитывая буровые работы Лейка и
частую аэроразведку, большая масса горючего должна храниться на новой  базе,
он предполагал разбить ее  у подножия гор. Полет  <i>же в</i> восточном направлении
откладывался  -- во  всяком случае, до  будущего  года. Я  вызвал  по  рации
капитана Дугласа и попросил его переслать нам как можно больше бензина с той
единственной упряжкой, которая оставалась в заливе. Нам предстояло пуститься
в  путь  через  неисследованные  земли  между базой  на заливе  Мак-Мердо  и
стоянкой Лейка.
     Позднее  на связь вышел Лейк  и сообщил,  что  решил разбить  лагерь на
месте поломки самолета Мултона, где уже вовсю шел ремонт. Ледяной покров там
очень тонкий,  в некоторых  местах  даже чернеет грунт,  так что Лейк сможет
проводить  буровые  и взрывные  работы,  не совершая вылазки на санях  и  не
карабкаясь в горы. Его окружает  зрелище  неописуемой красоты, продолжал он,
но ему как-то не по себе у подножия этих гигантов, высящихся плотной  стеной
и  вспарывающих пиками небо. По расчетам  Этвуда, высота пяти главных вершин
колеблется  от  тридцати  до  тридцати  четырех  тысяч  футов.  Лейка   явно
беспокоило, что местность не защищена от  ветра: можно ожидать любой метели,
от  которых нас  пока  Бог миловал. Лагерь  находился на расстоянии немногим
более  пяти  миль  от подножия высочайших гор. В пробившемся  сквозь ледяную
пустыню  голосе Лейка  я  уловил подсознательное  беспокойство, очень  уж он
призывал нас поторопиться и как можно скорее составить представление <i>об</i> этом
таинственном уголке  Антарктики.  Сам  он наконец  собрался отдохнуть  после
этого безумного дня, беспримерного по нагрузкам и полученным результатам.
     Утром Лейк,  Дуглас  и  я провели  одновременно переговоры с наших, так
далеко отстоящих друг от друга баз и  договорились,  что  один из самолетов,
Лейка  доставит  к  нему  в  лагерь  Пэбоди,  меня  и:  еще  пятерых  членов
экспедиции,  а также столько горючего,  сколько сможет  поднять.  Вопрос  об
остальном  топливе оставался  открытым  и  зависел от того,  какое мы примем
решение относительно восточной экспедиции. Сошлись на том, чтобы подождать с
этим несколько дней,-- у Лейка пока хватало горючего и на нужды лагеря, и на
бурение.  Хорошо было бы пополнить запасы, и южной  базы, хотя в том случае,
если экспедиция на восток откладывалась, база будет пустовать  до следующего
лета. Лейку  вменили  в  обязанность  послать  самолет  с заданием проложить
трассу от открытых им гор до залива Мак-Мердо.
     Пэбоди и  я готовились к  закрытию базы на более  или  менее длительный
срок. Даже если будет принято решение зимовать в Антарктике, мы, возвращаясь
на "Аркхем", сюда  не завернем. Несколько палаток  были уже укреплены кубами
плотного снега, и теперь мы решили  довершить начатое. У Лейка на новой базе
палаток хватало -- в чем-чем, а в этом недостатка не было,  так что везти их
с  собой не представлялось разумным. Я  послал радиограмму,  что  уже  через
сутки мы с Пэбоди готовы вылететь на новое место.
     Однако  после   четырех  часов,  когда  мы  получили   взволнованное  и
неожиданное послание  от Лейка, деятельность  наша несколько  затормозилась.
Рабочий день его начался неудачно:  обзорный полет показал, что в ближайших,
свободных  от снега,  скалах полностью отсутствуют столь нужные  ему древние
архейские пласты, коих было великое множество на вершинах хребтов, манящих и
дразнящих его воображение. Большинство скал состояло из юрских и  команчских
песчаников, а  также  из  пермских  и триасовых кристаллических  сланцев,  в
которых поблескивала темная обнаженная порода -- по виду каменный уголь. Это
не могло не разочаровать Лейка, который надеялся напасть здесь на древнейшие
-- старше пятисот миллионов лет -- породы. Он понимал, что архейские пласты,
где ему впервые повстречались странные отпечатки, залегают на крутых склонах
гигантских гор, к которым следовало еще добираться на санях.
     Тем  не  менее Лейк  решил  в  интересах дела  начать буровые работы и,
установив  буровую машину, поручил пятерым членам  экспедиции управляться  с
нею;  остальные  тем  временем  обустраивали  лагерь  и  занимались ремонтом
самолета. Для работ выбрали место в четверти мили от базы, где горная порода
казалась не очень твердой. Песчаник здесь  бурился отлично -- почти обошлись
без   сопутствующих   взрывных   работ.   Через  три  часа   после   первого
основательного  взрыва   раздались   возбужденные   крики   бурильщиков,   и
руководитель  работ, молодой  человек по фамилии  Гедни, прибежал в лагерь с
потрясающим известием.
     Они наткнулись на пещеру. После начала бурения песчаник быстро сменился
известняком,  полным  мельчайших  органических   отложений  --  цефалоподов,
кораллов, морских ежей и спириферид;  изредка попадалось нечто, напоминающее
губки и позвонки рыб,-- скорее всего, из отрядов телеостов, акул и ганоидов.
Это была уже сама по себе важная находка: первый  раз в наши  руки  попадали
органические  остатки  позвоночных,  но  когда  вскоре  после  этого буровая
коронка,  пройдя  очередной пласт,  вышла  в  пустоту,  бурильщиков  <i>ох</i>ватил
двойной восторг. Заложили динамит, и  последовавший взрыв  приоткрыл  завесу
над  подземной тайной: сквозь зияющее  неровное  отверстие --  пять  на пять
футов -- жадным взорам людей предстала  впадина в известняке, размытом более
пятидесяти миллионов  лет назад медленно сочившимися грунтовыми водами этого
некогда тропического мира.
     Пещерка  была не  глубже семи-восьми футов, зато  разветвлялась во всех
направлениях и, судя по  гулявшему в ней ветру, составляла лишь одно звено в
целой  подземной системе,  верх  и  низ  которой  были густо усеяны крупными
сталактитами  и сталагмитами,  некоторые  --  столбчатой  структуры.  Но что
важнее всего, тут были россыпи раковин и костей, кое-где они просто забивали
проходы.  Это  костное  месиво,  вынесенное  потоком из  неведомых  зарослей
мезозойских  древесных  папоротников  и  грибов,  лесов третичной  системы с
веерными  пальмами и  примитивными цветковыми  растениями, содержало  в себе
останки  такого  множества  представителей  животного   мира  --   мелового,
эоценового   и   прочих   периодов,   что   даже  величайшему   палеонтологу
потребовалось бы  больше года  на  опись  и классификацию  этого  богатства.
Моллюски,   ракообразные,   рыбы,   амфибии,   рептилии,   птицы   и  низшие
млекопитающие -- крупные и мелкие, известные и неизвестные науке. Немудрено,
что Гедни  бросился сломя голову к лагерю, после чего все,  побросав работу,
помчались, несмотря на лютый  мороз,  туда, где  буровая  вышка указывала на
местонахождение  только  что  найденной дверцы  в  тайны земного прошлого  и
канувших в вечность тысячелетий.
     Слегка  утолив  свое  любопытство  ученого,  Лейк  нацарапал в блокноте
короткую информацию  о  событиях и отправил  молодого  Мултона  в  лагерь  с
просьбой  послать  сообщение   в  эфир.   Так  я  впервые  услышал  об  этом
удивительном открытии -- о найденных раковинах, костях ганоидов и плакодерм,
останках   лабиринтодонтов   и  текодонтов,  черепных  костях  и   позвонках
динозавра, кусках панциря броненосца, зубах и крыльях птеродактиля, останках
археоптерикса,  зубах  миоценских акул,  костях  первобытных птиц,  а  также
обнаруженных останках древнейших млекопитающих  -- палеотерий,  кеифодонтов,
эогиппусов, ореодонтов  и  титанофонеусов. Останки позднейших  видов,  вроде
мастодонтов,  слонов,  верблюдов  или  быков, отсутствовали,  и  потому Лейк
определил  возраст пласта и содержащихся в  нем окаменелостей довольно точно
--  не  менее  тридцати  миллионов лет,  причем  самые  последние  отложения
приходились на олигоцен.
     С  другой  стороны,  преобладание следов  древнейших  организмов просто
поражало.  Хотя  известняковая  формация  по всем признакам,  в том  числе и
вкрапленным органическим останкам, относилась к команчскому периоду и  никак
не  к  более раннему,  в разбросанных  по пещере  костях  узнавались останки
организмов,  обычно  относимых  к  значительно  более  древнему  времени  --
рудиментарных  рыб, моллюсков  и кораллов,  распространенных в силурийском и
ордовикском периодах.  Вывод  напрашивался сам  собой:  в этой  части Земли-
существовали организмы, жившие как триста, так и тридцать миллионов лет тому
назад. Продолжалось ли это мирное сосуществование на антарктических землях и
дальше --  после того, как во времена олигоцена пещеру наглухо завалило? Это
оставалось  загадкой. Во  всяком случае,  начало  материковых  оледенений  в
период плейстоцена пятьсот тысяч лет назад -- ничтожная цифра по сравнению с
возрастом  этой пещеры:  наверняка  убило все ранние  формы  жизни,  которые
каким-то чудом здесь удержались.
     Лейк не успокоился, послав нам первую сводку, а тут же накатал еще одно
донесение и  отправил его в лагерь,  не  дождавшись возвращения Мултона. Тот
так и  остался сидеть  в одном  из самолетов у передатчика, диктуя мне --  и
разумеется, радисту "Аркхема", который держал связь с внешним миром,-- серию
посланий  Лейка. Те  из  читателей,  кто  следил за газетными  публикациями,
несомненно,  помнят, какой  ажиотаж  вызвали они в  научном мире. Именно они
побудили снарядить экспедицию Старкуэтера-Мура, которая вот-вот отправится в
путь,  если мне  не удастся  отговорить  ее  энтузиастов от безумного плана.
Приведу эти послания дословно, как записал их наш радист Мактай,-- так будет
вернее.
     "Во  время  бурения Фаулер обнаружил  необычайно ценные свидетельства в
песчаных  и  известняковых  пластах  --  отчетливые  треугольные  отпечатки,
подобные   тем,  что  мы  видели  в  архейском  сланце.   Значит,  этот  вид
просуществовал шестьсот миллионов лет --  вплоть до  команчского периода, не
претерпев  значительных морфологических изменений и лишь слегка уменьшившись
в объеме.  Команчские  отпечатки сохранились  хуже  древних.  Прессе следует
подчеркнуть  исключительную  важность открытия.  Для  биологии оно не  менее
ценно,  чем  для  физики  и  математики  --  теории Эйнштейна.  И  полностью
подкрепляет выводы, к которым я пришел за годы работы".
     "Открытие  доказывает,  как  я и  подозревал, что  на  Земле  сменилось
несколько  циклов  органической  жизни, помимо  того, известного  всем,  что
начался с археозойской клетки. Еще тысячу  миллионов лет назад юная планета,
считавшаяся непригодной для любых форм жизни и даже для обычной протоплазмы,
была уже обитаема. Встает вопрос: когда и каким образом началась эволюция".
     "Некоторое  время  спустя.   Разглядывая  оклоскелетные  кости  крупных
наземных и морских ящеров  и  древних  млекопитающих, нашел  отдельные следы
увечий, которые  не  могло нанести ни  одно  из известных науке  хищных  или
плотоядных животных. Увечья эти  двух  типов, от колотых  и  резаных ран.  В
одном или даже двух случаях кости кажутся аккуратно отрубленными. Но в общем
повреждено  не так уж  много экземпляров. Послал  в лагерь за электрическими
фонариками. Хочу расширить границы пещеры, обрубив часть сталактитов".

        x x x

     "Еще немного спустя. Нашел любопытный мыльный камень длиной около шести
дюймов и шириной полтора. Очень отличается от местных пород  -- зеленоватый;
непонятно,  к  какому периоду его  отнести. Удивительно гладкий,  правильной
формы. Напоминает пятиконечную звезду с отломанными краями и с насечками  во
внутренних  углах  и  в центре.  Небольшое  плавное  углубление  посередине.
Интересно,  каково  его происхождение и  как он приобрел столь  удивительную
форму?  Возможно,  действие воды. Кэрролл надеется  с помощью линзы уточнить
его геологические особенности.  На нем  правильные узоры из крошечных точек.
Все время,  пока  мы изучали камень, собаки непрерывно лаяли. Кажется, он им
ненавистен.  Нужно  проверить,  нет  ли  у  него особого  запаха.  Следующее
сообщение отправлю после прихода Миллза  с фонарями, когда мы продвинемся <i>по</i>
пещере дальше".

        x x x

     "22.15. Важное открытие. Оррендорф и Уоткинс, работая при свете фонарей
под   землей,   наткнулись   на   устрашающего   вида  экземпляр   --  нечто
бочкообразное, непонятного происхождения.  Может, растительного? Разросшиеся
морские водоросли? Ткань сохранилась, очевидно, под действием пропитавших ее
минеральных солей. Прочная, как кожа, местами удивительно гибкая. По бокам и
концам --  следы разрывов. Длина  находки  -- шесть  футов, ширина --  три с
половиной; можно  накинуть на  каждый размер, учитывая потери, еще  по футу.
Похоже  на  бочонок,   а  в  тех  местах,   где  обычно  клепки,--  набухшие
вертикальные  складки. Боковые  обрывы  -- видимо,  более  тонких стеблей --
проходят  как  раз  посередине.  В  бороздах  между складками --  любопытные
отростки,   что-то  вроде   гребешков   или  крыльев;   они  складываются  и
раскрываются,  как веер. Все отростки в плохом состоянии, сильно  попорчены,
кроме одного, он равняется почти семи футам. Видом странная особь напоминает
чудовищ  из  первобытной  мифологии, в особенности  легендарных  Старцев  из
"Некрономикона".
     "Крылья этой твари перепончатые, остов их трубчатый.  На концах  каждой
секции видны  крошечные отверстия. Поверхность ссохлась, и потому непонятно,
что находится внутри и что оторвалось. Нужно будет, вернувшись на базу,  тут
<i>же</i> вскрыть этот таинственный организм.  Пока не могу решить  -- растение это
или  животное?  Многое,  говорит в  пользу  того,  что неизвестный  организм
относится к  древнейшему  времени.  В  это  трудно  поверить. Заставил  всех
обрубать  сталактиты и искать другие  экземпляры, подобные этому. Нашли  еще
несколько костей с глубокими зарубками, но с  этим можно подождать. Не знаю,
что делать с собаками. Они будто взбесились, остервенело  лают  на находку и
наверняка разорвали бы ее на куски, не удерживай мы их на расстоянии силой".

        x x x

     "23.30. Всем,  всем' -- Дайеру, Пэбоди,  Дугласу. Дело,  можно сказать,
чрезвычайной важности.  Пусть  "Архкем"  тут  же  свяжется  с  радиостанцией
Кингспорта.  Отпечатки   в   архейском  сланце   принадлежат  именно   этому
бочкообразному "растению".  Миллз, Будро и  Фаулер нашли  и  других подобных
особей --  целых тринадцать  штук -- в сорока футах  от скважины. Они лежали
вперемешку с  обломками тех  гладких, причудливой формы  мыльных камней: все
камни -- меньше  предыдущих, тоже звездчатые, но  без отбитых концов,  разве
только покрошились немного".
     "Из этих органических особей восемь  сохранились превосходно,  целы все
отростки.  Все экземпляры извлекли из пещеры, предварительно отведя подальше
собак. Те  их просто не выносят, так и заливаются истошным лаем. Прослушайте
внимательно точное  описание  нашей  находки  и  для  верности  повторите. В
газетах оно должно появиться предельно точным.
     Длина   каждого  экземпляра   --   восемь  футов.  Само  бочкообразное,
пяти-складочное тело равняется шести футам в длину  и трем с половиной  -- в
ширину. Ширина указывается в центральной части, диаметр же оснований -- один
фут.  Все особи  темно-серого  цвета,  хорошо  гнутся и  необычайно прочные.
Семифутовые перепончатые "крылья" того же цвета,  найденные сложенными, идут
из борозд  между  складками.  Они более светлого цвета, остов трубчатый,  на
концах  имеются  небольшие  отверстия.  В раскрытом  состоянии --  по  краям
зубчатые. В центре тела, на каждой из пяти вертикальных, похожих  на клепки,
складок -- светло-серые гибкие лапы-щупальца.  Обвернутые в настоящий момент
вокруг тела, они способны в  деятельном  состоянии дотягиваться до предметов
на  расстоянии  трех футов -- как примитивная  морская лилия  с  ветвящимися
лучами.  Отдельные щупальца  у  основания -- трех дюймов  в  диаметре, через
шесть  дюймов  они  членятся на пять  щупалец, каждое  из  которых еще через
восемь  дюймов  разветвляется на  столько  <i>же</i>  тонких,  сужающихся  к  концу
щупалец-  усиков --  так что на каждой " грозди" их  оказывается по двадцать
пять.
     Венчает торс светло-серая, раздутая, как от  жабр,  "шея ", на  которой
сидит  желтая  пятиконечная, похожая  на морскую звезду  "головка", поросшая
жесткими разноцветными волосиками длиной в три дюйма..
     Гибкие  желтоватые трубочки длиной три дюйма свисают с каждого из  пяти
концов массивной (около двух футов в окружности) головки.  В самом центре ее
-- узкая щель, возможно, начальная часть дыхательных путей.  На конце каждой
трубочки  сферическое  утолщение,  затянутое  желтой  пленкой,  под  которой
скрывается  стекловидный  шарик  с  радужной  оболочкой  красного  цвета  --
очевидно, глаз.
     Из  внутренних углов  головки тянутся еще  пять  красноватых  трубочек,
несколько  длиннее  первых, они заканчиваются своего рода мешочками, которые
при  нажиме раскрываются, и по краям круглых отверстий, диаметром два дюйма,
хорошо  видны острые выступы белого цвета, наподобие зубов. По-видимому, это
рот.  Все  эти трубочки, волосики  и пять концов головки аккуратно сложены и
прижаты к раздутой  шее  и  торсу.  Гибкость  тканей  при такой прочности --
удивительная.
     В нижней части туловища находится грубая копия  головки, но  с  другими
функциями. На светло-серой  раздутой  лжешее отсутствует подобие  жабр,  она
сразу  переходит  в зеленоватое  пятиконечное  утолщение,  тоже напоминающее
морскую звезду.
     Внизу также находятся прочные мускулистые щупальца длиной около четырех
футов.  У самого туловища ширина их в диаметре составляет  семь дюймов, но к
концу они утончаются, достигая не более двух с половиной дюймов, и переходят
в зеленоватую треугольную перепончатую "лапку" с  пятью  фалангами. Длина ее
-- восемь  дюймов, ширина у "запястья" -- шесть. Эта лапа, плавник или нога,
словом,  то, что  оставило  свой  след на камне  от тысячи до пятидесяти  --
шестидесяти миллионов лет назад.
     Из  внутренних  углов  пятиконечного  нижнего  утолщения  также тянутся
двухфутовые красноватые трубочки, ширина которых колеблется от трех дюймов у
основания  до одного -- на  конце. Заканчиваются  они  отверстиями. Трубочки
необычайно плотные и прочные и при этом удивительно гибкие.
     Четырехфутовые щупальца с лапками, несомненно, служили для передвижения
-- по суше или в воде.  Похоже, очень мускулистые. В настоящее время все эти
отростки  плотно обвиты вокруг лжешеи и низа туловища -- точно так же, как и
в верхней части.
     Не  совсем уверен,  к  растительному  или животному  миру  отнести  это
существо,  но  скорее  все  же  к  животному.  Может  быть,  это  невероятно
продвинутая  на пути  эволюции  морская  звезда,  не утратившая,  однако,  и
некоторых признаков примитивного  организма.  Свойства  семейства  иглокожих
налицо, хотя кое-что явно не согласуется.
     При  том   что  морское  происхождение   в  высшей   степени  вероятно,
озадачивает наличие  "  крыла" (хотя  оно могло помогать при  передвижении в
воде),   а  также   симметричное   расположение  отдельных   частей,   более
свойственное   растениям  с  их  вертикальной   постановкой,  в  отличие  от
горизонтальной  --  у  животных.  Эта тварь  находится  у истоков  эволюции,
предшествуя даже простейшим архейским одноклеточным организмам; это  сбивает
с толку, когда задумываешься о происхождении таинственной находки.
     Неповрежденные  особи  так  напоминают  некоторых  существ  из  древней
мифологии,  что  нельзя  не  предположить,  что  когда-то  они  обитали  вне
Антарктики. Дайер  и  Пэбоди  читали "Некрономикон", видели  жуткие  рисунки
вдохновленного им Кларка Эштона Смита и потому понимают меня, когда я говорю
о Старцах -- тех, которые якобы породили жизнь на Земле не то шутки ради, не
то по ошибке.  Ученые всегда считали, что прообраз  этих Старцев  -- древняя
тропическая   морская   звезда,  фантастически   преображенная   болезненным
сознанием.  Вроде  чудовищ из  доисторического  фольклора,  о  которых писал
Уилмарт. Вспоминается культ Ктулху...
     Материал  для изучения  огромный. Судя  по всему,  геологические пласты
относятся к позднему мелу или к раннему эоцену. Над ними  нависают массивные
сталагмиты.  Отколоть  их  стоит  большого труда,  но  именно такая  высокая
прочность  препятствовала  разрушению.  Удивительно, как  хорошо  все  здесь
сохранилось -- очевидно, благодаря  близости  известняка.  Других интересных
находок пока нет  -- возобновим  поиски позже. Главное теперь -- переправить
четырнадцать крупных экземпляров на базу и уберечь  их от собак, которые уже
хрипят от лая. Держать животных вблизи находок нельзя ни в коем случае.
     Оставив трех человек стеречь собак, мы вдевятером  без труда  перевезем
драгоценные экземпляры  на трех санях,  хотя ветер сильный.  Нужно  сразу же
наладить  воздушное  сообщение с базой у  залива и заняться транспортировкой
находок на  корабль.  Перед сном препарирую  одну из особей. Жаль, нет здесь
настоящей  лаборатории. Дайеру, должно  быть, стыдно, что он возражал против
экспедиции на запад. Сначала  открыли высочайшие в мире горы, а теперь вот и
это. Думаю, наши находки сделали бы честь любой экспедиции. Если это не так,
значит, я ничего не смыслю. Сделан большой вклад  в науку. Спасибо Пэбоди за
его устройство, оно нам очень помогло при бурении, иначе мы не проникли бы в
пещеру. А теперь вы, на "Аркхеме",  повторите  дословно  описание  найденных
особей".
     Трудно передать наши с Пэбоди чувства после получения этой радиограммы.
Ликовали  и  все наши  спутники.  Мактай  торопливо переводил  на английский
звуки, монотонно доносившиеся из принимающего  устройства. Как только радист
Лейка  закончил  диктовку, Мактай  аккуратно переписал все донесение. Все мы
понимали, что это открытие  знаменует переворот в науке, и я  сразу же после
того, как  радист  с "Аркхема" повторил описание находок, поздравил Лейка. К
этим поздравлениям присоединились Шерман, глава базы  в заливе  Мак-Мердо, и
капитан Дуглас от имени команды "Аркхема". Позже я  как научный руководитель
экспедиции сказал несколько слов, комментируя это открытие. Радист "Аркхема"
должен был донести мои  слова до мировой общественности. О сне, естественно,
никто и подумать  не мог. Все находились в состоянии крайнего возбуждения, а
моим единственным  желанием было как  можно скорее оказаться в лагере Лейка.
Меня  очень расстроило его  известие,  что ветер в горах  усиливается, делая
воздушное сообщение на какое-то время невозможным.
     Но  через   полтора  часа  мое  разочарование  вновь  сменилось  жгучим
интересом.  Лейк  в  новых  донесениях  рассказывал,  как  все  четырнадцать
экземпляров благополучно доставили в  лагерь. Путешествие оказалось нелегким
-- находки оказались на удивление тяжелы: девять  человек едва  справились с
этим  грузом. Для собак пришлось  городить на безопасном  от базы расстоянии
укрытие  из снега. Предполагалось, что там их будут  держать  и кормить. Все
найденные экземпляры  разложили  на плотном  снегу рядом с палатками,  кроме
того, который Лейк отобрал для предварительного вскрытия.
     Препарирование оказалось делом  не столь легким,  как  могло на  первый
взгляд показаться. Несмотря на жар,  шедший от газолиновой горелки в наскоро
оборудованной  под  лабораторию  палатке,  обманчиво гибкая ткань выбранной,
хорошо  сохранившейся  и  мускулистой  особи  нисколько  не  утратила  своей
удивительной плотности. Лейк ломал голову, как сделать необходимые надрезы и
одновременно не  нарушить  внутренней  целостности  организма.  Конечно,  он
располагал еще семью абсолютно неповрежденными  особями, но ему  не хотелось
кромсать их без крайней надобности, не зная, обнаружатся ли в пещере другие.
В конце концов Лейк решил не вскрывать этот экземпляр, а, убрав его, занялся
тем, у  которого  хоть и  сохранились  звездчатые утолщения  на концах, были
повреждения и разрывы вдоль одной из складок туловища.
     Результаты,   о   которых   тут   же  сообщили  по  радио,  поражали  и
настораживали.  Говорить  об особой тщательности и аккуратности  вскрытия не
приходилось  --  инструменты  с  трудом резали необычную  ткань,  но даже то
немногое,   чего  удалось   достичь,   приводило  в   недоумение  и  внушало
благоговейный страх. Вся биология подлежала теперь пересмотру: эта  ткань не
имела клеточного строения. Однако организм принадлежал явно к  органическому
миру,  и, несмотря на  солидный возраст -- около сорока миллионов лет,-- его
внутренние органы  сохранились  в  идеальном  виде. Одним  из  свойств  этой
неизвестной формы  жизни  была неразрушаемая  временем,  необычайно  плотная
кожа, созданная  природой  в  процессе  эволюции  беспозвоночных  на  некоем
неведомом нам этапе. Когда  Лейк приступил  к  вскрытию,  влага  в организме
отсутствовала,  но постепенно, под влиянием  тепла, у неповрежденной стороны
тела  собралось немного  жидкости с  резким,  отталкивающим  запахом. Густую
темно-зеленую жижу трудно было назвать кровью, хотя она, очевидно, выполняла
ее  функции. К  тому времени все тридцать семь собак уже находились в загоне
-- не обустроенном, однако, до конца,-- но даже оттуда доносился их свирепый
лай. С распространением едкого запаха он еще более усилился.
     Словом,  предварительное вскрытие не  только  не  внесло  ясности,  но,
напротив, напустило  еще больше туману.  Предположения о  назначении внешних
органов  неизвестной  особи  оказались  правильными,  и,  видимо,  были  все
основания считать ее  принадлежащей  к животному миру,  однако  обследование
внутренних  органов  дало много  свидетельств близости  к растениям, и  Лейк
окончательно  растерялся. Таинственный  организм имел системы  пищеварения и
кровообращения, а также выбрасывал продукты отходов через красноватые трубки
у  звездчатого  основания.  На  первый  взгляд,  органы  дыхания  потребляли
кислород, а не углекислый газ; внутри обнаружились также специальные камеры,
где  задерживался  воздух;  вскоре  стало  понятно,  что  кислородный  обмен
осуществляли еще и жабры, а также поры кожи. Следовательно, Лейк имел дело с
амфибией,  которая  могла  прожить долгое время  без  поступления кислорода.
Голосовые связки  находились, видимо,  в  непосредственной связи с  системой
дыхания, но имели такие отклонения от нормы, что делать окончательные выводы
не  стоило.  Отчетливая, артикулированная  речь  вряд  ли была возможна,  но
издавать трубные звуки разной  высоты эта тварь  вполне  могла.  Мускулатура
была развита даже чрезмерно.
     Но  особенно обескуражила  Лейка невероятно  сложная  и  высокоразвитая
нервная система.  Будучи в  некоторых  отношениях чрезвычайно примитивной  и
архаичной,  эта тварь имела систему ганглиев и нервных волокон, свойственных
высокоразвитому  организму.  Состоящий  из  пяти главных  отделов  мозг  был
удивительно  развит,  наличествовали  и  признаки   органов  чувств.  К  ним
относились и жесткие волосики на  головке, хотя полностью уяснить их функцию
не  удавалось  --  ничего  похожего 'у  других земных  существ  не  имелось.
Возможно, у  твари было больше, чем пять  чувств: Лейк с  трудом представлял
себе поведение и образ жизни,  исходя из известных  стереотипов. Он полагал,
что встретился с  высокочувствительным организмом, выполнявшим в первобытном
мире специализированные функции, вроде  наших муравьев и  пчел. Размножалась
тварь как  бессемянные растения  --  ближе всего  к  папоротникообразным: на
кончиках  крыльев  у  нее  образовывались  споры --  происхождение  ее  явно
прослеживалось от талломных растений и проталлиев.
     Причислить ее  куда-либо было невозможно.  Хотя  внешне тварь выглядела
как  морская  звезда,  но  являлась  несравненно  более  высоким организмом.
Обладая  признаками  растения, она на три четверти  принадлежала к животному
миру. О ее морском  происхождении говорили  симметричные  очертания и прочие
признаки, однако далее она развивалась в других направлениях. В конце концов
у  нее  выросли  крылья,  значит, не исключено, что эволюция оторвала  ее от
земли. Когда успела она проделать весь этот сложный путь развития и оставить
свои следы  на архейских  камнях, если Земля в те  далекие годы была  совсем
молодой  планетой? Это:  невозможно  уразуметь. Замечтавшийся Лейк припомнил
древние мифы о Старцах, прилетевших с далекой звезды и шутки ради, а о  и по
ошибке,  сотворивших  здесь жизнь, припомнил он  и  фантастические  рассказы
друга-фольклориста из Мискатоникского университета о  живущих в горах тварях
родом из космоса.
     Лейк, конечно, подумывал  и о том, не  могло ли  на докембрийском камне
оставить следы  существо более примитивное,  чем лежащая перед ним особь, но
быстро отказался от  такого легкого объяснения.  Те следы  говорили скорее о
более  высокой  организации. Размеры лженоги у позднейшей особи уменьшились,
да и вообще форма и  строение как-то огрубились  и упростились. Более  того,
нервные  волокна и органы вскрываемого  существа указывали на  то, что имела
место   регрессия.  Преобладали,   к   удивлению  Лейка,   атрофированные  и
рудиментарные   органы.   Во  всяком  случае,  для   окончательных   выводов
недоставало информации,  и тогда Лейк  вновь обратился к мифологии, назвав в
шутку найденных тварей Старцами.
     В половине третьего ночи, решив на  время прекратить  работу  и немного
отдохнуть, Лейк, накрыв  рассеченную  особь брезентом,  вышел из палатки и с
новым   интересом  стал  изучать  неповрежденные   экземпляры.  Под   лучами
незаходящего  антарктического солнца  они несколько обмякли,  углы головок и
две или три трубочки немного распрямились, но Лейк не увидел в  этом никакой
опасности, полагая, что процесс распада не может идти  быстро  при минусовой
температуре. Однако  он сдвинул  цельные  экземпляры  ближе друг  к другу  и
набросил  на  них свободную  палатку,  чтобы предохранить  трофеи  от прямых
солнечных  лучей.  Это к  тому  же умеряло  неприятный едкий  запах, который
необычайно  возбуждал собак. Они  чуяли его даже на значительном расстоянии:
за ледяными стенами, которые росли все выше и выше,-- над воздвижением этого
снежного убежища  теперь трудилось  вдвое больше человек. Со стороны могучих
гор подул сильный ветер, там, видимо, зарождалась буря, и Лейк для  верности
придавил  углы палатки  тяжелыми льдинами. Зная, насколько свирепыми  бывают
внезапные антарктические ураганы,  все под  руководством  Этвуда  продолжили
начатую  ранее  работу  по  укреплению снегом  палаток, загона  для  собак и
сооруженных  на скорую руку укрытий для самолетов. Лейка  особенно тревожили
недостаточно  высокие снежные стены этих укрытий,  возводившихся в свободную
минуту, от  случая к случаю, и он наконец бросил всю рабочую силу на решение
этой важнейшей задачи.
     После  четырех часов Лейк дал радиоотбой, посоветовав нам  отправляться
спать; его  группа, хорошо поработав, тоже немного отдохнет. Он перемолвился
несколькими   теплыми  словами  с  Пэбоди,  еще  раз  поблагодарив  того  за
удивительное  изобретение,  без  которого им вряд  ли  удалось  бы совершить
открытие. Этвуд тоже дружески попрощался с  нами. Я еще раз поздравил Лейка,
признав, что он был прав, стремясь на запад. Мы договорились о новой встрече
в  эфире в  десять утра.  Если ветер утихнет,  Лейк  пошлет за нами самолет.
Перед  сном я  отправил последнюю  сводку на "Аркхем",  попросив  с  большой
осторожностью  передавать  эфир  информацию  о  сенсациях дня.  Слишком  все
невероятно! Нам могли не поверить, нужны доказательства.
     III

     В ту  ночь никто из нас не мог заснуть крепким сном, все  мы  поминутно
просыпались. Возбуждение  было слишком  велико, а тут  еще  ветер бушевал  с
неимоверной силой. Его свирепые  порывы  заставляли нас задумываться, каково
же  там, на базе Лейка,  у  подножья бесконечных  неведомых хребтов, в самой
колыбели  жестокого урагана. В  десять  часов  Мактай  был  уже  на  ногах и
попытался  связаться по  рации  с Лейком,  но помешали атмосферные  условия.
Однако  нам  удалось поговорить с "Аркхемом", и Дуглас сказал мне, что также
не смог  вызвать  Лейка на связь. Об урагане он  узнал  от меня  -- в районе
залива Мак-Мердо было тихо, хотя в это верилось с трудом.
     Весь  день мы провели  у приемника,  прислушиваясь к малейшему  шуму  и
потрескиванию в эфире, и время от времени тщетно пытались связаться с базой.
Около полудня с  запада налетел шквал, порывы  безумной силы испугали нас --
не  снесло  бы   лагерь.  Постепенно  ветер  утих,  лишь  около  двух  часов
возобновился   на  непродолжительное  время.  После  трех   он  окончательно
угомонился, и мы с удвоенной энергией стали искать Лейка в эфире. Зная,  что
у  него в распоряжении четыре  радиофицированных  самолета,  мы не допускали
мысли,  что  все великолепные передатчики могут разом выйти из строя. Однако
нам никто  не отвечал,  и, понимая, какой  бешеной силы  мог  там  достигать
шквалистый ветер, мы строили самые ужасные догадки.
     К шести часам вечера страх наш достиг апогея, и, посовещавшись по радио
с  Дугласом и Торфинсеном,  я  решил действовать. Пятый самолет, оставленный
нами в  заливе Мак-Мердо на попечение Шермана и  двух матросов, находился  в
полной готовности, оснащенный для таких вот крайних ситуаций. По всему  было
видно, что момент наступил.  Вызвав  по радио Шермана, я приказал ему срочно
вылететь ко мне,  взяв  обоих  матросов:  условия  для полета стали  к этому
времени  вполне  благоприятными. Мы  обговорили  состав  поисковой группы  и
решили в конце концов отправиться  все вместе, захватив  также сани и собак.
Огромный  самолет,  сконструированный  по  нашему  специальному  заказу  для
перевозки  тяжелого машинного оборудования, позволял это сделать. Готовясь к
полету, я не прекращал попыток связаться с Лейком, но безуспешно.
     Шерман  вместе с  матросами Гунарсонном и Ларсеном взлетели в  половине
восьмого  и несколько раз  за время  полета  информировали  нас, как обстоят
дела.  Все  шло  хорошо.  Они достигли  нашей базы  в полночь,  и мы  тут же
приступили  к  совещанию,  решая,  как  действовать  дальше.  Было  довольно
рискованно  лететь  всем в одном  самолете  над  ледяным материком, не  имея
промежуточных  баз,  но  никто  не  спасовал.  Это был  единственный  выход.
Загрузив  часть  необходимого в  самолет, мы  около  двух  часов ночи  легли
отдохнуть, но  уже  спустя  четыре  часа  снова были  на  ногах,  заканчивая
паковать и укладывать вещи.
     И  вот 5 января в 7 часов 15 минут утра начался  наш полет на  север  в
самолете, который вел  пилот Мактай. Кроме него  в  самолете  находились еще
десять  человек, семь собак, сани, горючее,  запас  продовольствия, а  также
прочие  необходимые вещи, в  том числе и рация.  Погода стояла безветренная,
небо  чистое, температура  для этих мест не слишком низкая,  так  что особых
трудностей не предвиделось. Мы были уверены, что с помощью указанных  Лейком
координат легко  отыщем лагерь. Но дурные предчувствия  нас не покидали: что
обнаружим  мы у  цели? Ведь радио  по-прежнему молчало, никто не  отвечал на
наши постоянные вызовы,
     Каждый момент  этого  четырехчасового  полета  навсегда  врезался в мою
память: он  изменил всю  мою жизнь.  Именно  тогда, в 54-летнем возрасте,  я
навсегда утратил  мир  и  покой, присущий человеку с нормальным  рассудком и
живущему  в  согласии с природой и  ее законами. С этого  времени  мы -- все
десятеро,  но особенно мы  с Денфортом -- неотрывно  следили  за  фантомами,
таящимися в глубинах этого чудовищного искаженного мира, и ничто не заставит
нас  позабыть его.  Мы не стали бы рассказывать, будь это возможно,  о наших
переживаниях всему человечеству. Газеты напечатали бюллетени, посланные нами
с борта самолета,  в которых сообщалось о нашем  беспосадочном  перелете;  о
встрече  в  верхних слоях атмосферы  с  предательскими  порывами  ветра;  об
увиденной с высоты шахте, которую  Лейк пробурил три дня  назад на полпути к
горам, а также о загадочных снежных цилиндрах, замеченных ранее Амундсеном и
Бэрдом,--  ветер  гнал  их  по  бескрайней  ледяной равнине. Затем  наступил
момент, когда мы  не могли  адекватно передавать  охватившие  нас чувства, а
потом пришел и такой, когда мы стали строго контролировать свои слова, введя
своего рода цензуру.
     Первым  завидел  впереди зубчатую  линию таинственных кратеров и вершин
матрос Ларсен. Он так  завопил, что  все бросились к иллюминаторам. Несмотря
на значительную скорость самолета,  горы, казалось,  совсем не приближались;
это говорило о  том, что они бесконечно  далеки и видны  только из-за  своей
невероятной, непостижимой высоты. И, все же  постепенно они мрачно вырастали
перед нами, застилая западную часть неба, и мы  уже могли рассмотреть голые,
лишенные  растительности  и  незащищенные  от   ветра  темные  вершины.  Нас
пронизывало непередаваемое ощущение чуда, переживаемое при виде этих залитых
розоватым  антарктическим  светом  громад  на  фоне  облаков  ледяной  пыли,
переливающейся всеми цветами радуги.
     Эта  картина  рождала  чувство  близости  к некоей  глубочайшей  тайне,
которая  могла  вдруг   раскрыться  перед  нами.  За  безжизненными  жуткими
хребтами, казалось,  таились пугающие пучины подсознательного, некие бездны,
где  смешались   время,  пространство  и   другие,  неведомые   человечеству
измерения. Эти горы представлялись  мне вместилищем зла -- хребтами безумия,
.дальние склоны которых обрывались, уходя  в пропасть,  за которой ничего не
было. Полупрозрачная дымка  облаков, окутывающая вершины, как бы намекала на
начинающиеся  за  ними  бескрайние просторы, на затаенный и непостижимый мир
вечной Смерти -- далекий, пустынный и скорбный.
     Юный  Денфорт  обратил  наше внимание  на любопытную  закономерность  в
очертаниях горных вершин -- казалось,  к ним прилепились какие-то кубики; об
этом упоминал и Лейк в  своих донесениях, удачно сравнивая' их с призрачными
руинами первобытных  храмов в горах Азии, которые  так таинственно и странно
смотрятся  на  полотнах  Рериха.  Действительно,  в  нездешнем  виде   этого
континента  с  его  загадочными  горами было  нечто  рериховское.  Впервые я
почувствовал это  в октябре, завидев  издали Землю Виктории,  теперь прежнее
чувство ожило с новой силой. В сознании всплывали древние мифические образы,
беспокоящие  и будоражащие. Как напоминало это мертвое пространство зловещее
плато Ленг,  упоминаемое в старинных  рукописях! Ученые  посчитали,  что оно
находилось  в  Центральной Азии,  но родовая  память  человечества  или  его
предшественников  уходит в глубины  веков,  и  многие  легенды,  несомненно,
зарождались в землях, горах и мрачных храмах, существовавших  в те  времена,
когда не было  еще самой Азии да и самого человека, каким мы его себе сейчас
представляем. Некоторые особенно дерзкие мистики  намекали,  что дошедшие до
нас отрывки Пнакотических рукописей  созданы до плейстоцена, и предполагали,
что последователи Цатогуа  не являлись людьми так же, как и сам  Цатогуа. Но
где бы и в какое время ни существовал Ленг, это  было не то место, куда бы я
хотел  попасть,  не  радовала  меня и мысль  о близости к земле,  породившей
странных, принадлежавших непонятно  к какому  миру чудовищ -- тех, о которых
упоминал  Лейк. Как сожалел  я  в  эти  минуты,  что  некогда  взял  в  руки
отвратительный   "Некрономикон"  и  подолгу  беседовал   в  университете   с
фольклористом Уилмартом, большим эрудитом, но крайне неприятным человеком.
     Это  настроение  не  могло не  усилить  мое  и без  того  неприязненное
отношение к  причудливым миражам, рожденным на наших глазах изменчивой игрой
света, в  то время как мы  приближались к хребтам и  уже различали холмистую
местность предгорий. За прошедшие  недели  я  видел не одну дюжину  полярных
миражей,   и   некоторые  не   уступали   нынешнему   в  жутком   ирреальном
правдоподобии.  Но в  этом, последнем, было что-то новое, какая-то потаенная
угроза,  и я  содрогался  при  виде  поднимающегося  навстречу  бесконечного
лабиринта из  фантастических  стен, башен и минаретов;  сотканных из снежной
пыли.
     Казалось,  перед  нами  раскинулся  гигантский  город,  построенный  по
законам неведомой человечеству  архитектуры,  где пропорции темных как  ночь
конструкций  говорили о  чудовищном надругательстве над основами  геометрии.
Усеченные   конусы  с   зазубренными   краями  увенчивались  цилиндрическими
колоннами, кое-где  вздутыми и  прикрытыми тончайшими зубчатыми  дисками;  с
ними соседствовали странные плоские фигуры, как бы составленные из множества
прямоугольных   плит,  или  из  круглых  пластин,  или  пятиконечных  звезд,
перекрывавших друг  друга.  Там были  также  составные  конусы  и  пирамиды,
некоторые  переходили в  цилиндры, кубы  или усеченные конусы и пирамиды,  а
иногда даже в остроконечные шпили, сбитые  в отдельные группки -- по  пять в
каждой. Все эти отдельные композиции, как бы порожденные бредом, соединялись
воедино на головокружительной высоте трубчатыми мостиками. Зрелище подавляло
и  ужасало  своими  гигантскими  размерами. Миражи такого  типа не  являлись
чем-то совершенно новым:  нечто подобное в 1820  году наблюдал  и даже делал
зарисовки полярный китобой Скорсби, но время и место усугубляли впечатление:
глядя  на  неведомые  горы,  возвышавшиеся  темной  стеной  впереди,  мы  не
забывали,  какие странные  открытия совершили здесь наши друзья, а  также не
исключали, что с ними,  то есть с  большей  частью  нашей экспедиции,  могло
приключиться  несчастье. Естественно,  что в мираже  нам чудились  потаенные
угроза и беспредельное зло.
     Когда  мираж начал расплываться, я  не мог не почувствовать облегчения,
хотя в процессе исчезновения все эти зловещие башенки и конусы принимали  на
какое-то время еще  более  отвратительные, неприемлемые для  человека формы.
Когда  мираж растаял, превратившись  в легкую дымку,  мы снова обратили свой
взор к земле и поняли, что наш полет близится к  концу.  Горы взмывали ввысь
на  головокружительную  высоту,  словно  крепость   неких  гигантов,  а   их
удивительная геометрическая правильность улавливалась теперь с поразительной
четкостью  простым,  не вооруженным  биноклем глазом. Мы  летели  над  самым
предгорьем  и различали среди  льда,  снежных наносов  и открытой  земли два
темных  пятна -- по-видимому,  лагерь Лейка и место бурения. Еще один подъем
начинался  примерно  через  пять-шесть  миль,  образуя  нижнюю гряду холмов,
оттеняющих грозный вид пиков, превосходящих  самые высокие вершины Гималаев.
Наконец   Роупс,  студент,  сменивший  Мактая  у  штурвала  самолета,  начал
снижение,  направляя машину к левому большому "пятну",  где, как мы считали,
располагалась база. Мактай же тем временем послал  в эфир последнее, еще  не
подвергшееся нашей цензуре, послание миру.
     Не сомневаюсь, что  все читали краткие, скупые  бюллетени о  ходе наших
поисковых  работ.  Через  несколько  часов после  посадки  мы  в  осторожных
выражениях сообщили о гибели всей группы Лейка от пронесшегося здесь прошлым
днем или ночью урагана. Были найдены трупы десяти человек, не могли отыскать
лишь тело молодого Гедни. Нам простили отсутствие подробностей, объяснив его
шоком  от  трагедии,  и  поверили,  что все  одиннадцать  трупов  невозможно
перевезти на корабль из-за множества увечий, причиненных ураганным ветром. Я
горжусь тем, что даже в самые страшные минуты, обескураженные и потрясенные,
с перехваченным от  жуткого зрелища дыханием, мы все же нашли в себе силы не
сказать всей правды. Мы недоговаривали самого  главного, я  и теперь не стал
бы   ворошить  прошлое,  если  бы  не  возникла  необходимость  предупредить
смельчаков о предстоящих им кошмарных встречах,
     Ураган действительно произвел бесчисленные разрушения.  Трудно сказать,
удалось бы людям выжить, не будь еще одного  вмешательства в их судьбы. Вряд
ли. На нашу экспедицию еще не обрушивался такой  жестокий ураган, который бы
в ярости швырял и крошил ледяные глыбы. Один ангар -- все  здесь не очень-то
подготовили к подобным стихийным бедствиям --  был просто стерт в порошок, а
буровая вышка разнесена вдребезги. Открытые металлические части самолетов  и
буровой техники ледяной  вихрь отполировал  до ослепительного  блеска, а две
небольшие  палатки,  несмотря  на  высокие   снежные  укрепления,  валялись,
распластанные на  снегу. С  деревянного покрытия буровой установки полностью
сошла вся  краска,  от ледяной крошки оно было сплошь выщерблено. К тому  же
ветер замел все  следы.  Мы  также не  нашли ни  одного цельного  экземпляра
древнего организма -- с собой увезти нам  было нечего. В беспорядочной  куче
разных обломков нашлось несколько любопытных  камней,  среди них  диковинные
пятиконечные кусочки  зеленого  мыльного  камня  с  еле заметными  точечными
узорами, ставшими  предметом споров и  разных толкований,  а также некоторое
количество  органических   остатков,  в  том  числе  и  кости  со  странными
повреждениями.
     Ни  одна  собака  не  выжила;  почти  полностью  разрушилось  и  спешно
возведенное  для них  снежное  убежище. Это  можно  было приписать  действию
урагана, хотя  с  подветренной  стороны укрытия  остались  следы  разлома,--
возможно, обезумевшие от страха  животные вырвались  наружу сами.  Все  трое
саней  исчезли;  мы объяснили  пропажу  тем, что бешеный  вихрь  унес  их  в
неизвестном  направлении. Буровая машина и устройство по растапливанию  льда
совсем вышли из строя, о починке не могло быть и речи, мы просто спихнули их
в яму -- "ворота в прошлое", как называл ее Лейк. Оставили мы в лагере и два
самолета, больше других пострадавшие при урагане, тем более что теперь у нас
было только четыре пилота --  Шерман,  Денфорт, Мактай и Роупс, причем перед
отлетом  Денфорт пребывал в состоянии такого тяжелого нервного расстройства,
что допускать его к пилотированию ни в коем случае не следовало. Все, что мы
смогли  отыскать -- книги, приборы и  прочее  снаряжение,-- тоже загрузили в
самолет.  Запасные  палатки и  меховые вещи либо пропали, либо находились  в
негодном состоянии.
     Около четырех часов дня, совершив облет местности на небольшой высоте в
надежде отыскать Гедни и убедившись,  что он  бесследно исчез, мы послали на
"Аркхем"   осторожное,  обдуманное  сообщение.   Полагаю,  благодаря   нашим
стараниям оно получилось  спокойным  и достаточно обтекаемым, поскольку  все
сошло как  нельзя  лучше. Подробнее всего мы рассказали  о  волнениях  наших
собак при  приближении к загадочным находкам, что и следовало  ожидать после
донесений бедняги Лейка. Однако, помнится, не упомянули, что они приходили в
такое  же  возбуждение, обнюхивая  странные  зеленоватые камни  и  некоторые
другие  предметы  среди всеобщего  развала  в  лагере  и на  месте  бурения:
приборы,  самолеты,  машины  были   разворочены,  отдельные  детали  сорваны
яростным ветром -- казалось, и ему не чуждо было любопытство.
     О четырнадцати  неведомых  тварях мы  высказались очень туманно.  И это
простительно.  Сообщили,   что  на  месте   оказались   только  поврежденные
экземпляры, но и их хватило, чтобы признать описание бедняги Лейка абсолютно
точным. Было нелегко скрывать. Наши истинные эмоции поэтому  поводу, а также
не  называть точных цифр и  не  упоминать,  где  мы обнаружили вышеназванные
экземпляры.  Между  собой  мы уже  договорились  ни  словом не  намекать  на
охватившее, по-видимому,  группу Лейка безумие. А чем еще, как  не безумием,
можно  было  объяснить  захоронение шести  поврежденных тварей --  в стоячем
положении, в снегу, под пятиугольными ледяными плитами с нанесенными  на них
точечными  узорами,   точь-в-точь   повторяющими   узоры   на   удивительных
зеленоватых   мыльных  камнях,  извлеченных  из  мезозойских  или  третичных
пластов.  А  восемь  цельных экземпляров, о  которых  упоминал Лейк, сгинули
бесследно.
     Мы  с Денфортом постарались  также не будоражить  общественное  мнение,
сказав  лишь несколько  общих  слов  о  жутком  полете  над  горами, которое
предприняли на следующее утро. С самого  начала  было ясно,  что одолеть эти
высоченные  горы сможет только почти  пустой  самолет, поэтому  на  разведку
полетели лишь мы двое, что спасло других от немыслимых испытаний. Когда мы в
час ночи вернулись на базу, Денфорт был на грани истерики, но кое-как держал
себя в руках. Я легко убедил его никому не показывать наши записи и рисунки,
а также прочие вещи, которые мы попрятали в карманы, и повторять всем только
то,  что  мы:  решили сделать достоянием  общественности. И еще --  подальше
упрятать пленки и проявить их позже, в полном уединении. Так что мой рассказ
явится неожиданностью не только  для мировой общественности, но и для бывших
тогда вместе с нами участников экспедиции -- Пэбоди, Мактая, Роупса, Шермана
и других. Денфорт оказался еще большим молчуном, чем я: он видел или думает,
что видел, нечто такое, о чем не говорит даже мне.
     Как  известно,  в  своем  отчете  мы  упоминали о трудном взлете; затем
подтвердили предположение
     Лейка,  что  высочайшие  вершины состоят  из сланцевых и прочих древних
пород  и окончательно сформировались к середине команчского периода; <i>е</i>ще раз
упомянули о  прилепившихся к склонам кубических  фигурах необычно правильной
формы, напоминающих крепостные стены; сообщили, что,  судя по виду расщелин,
здесь имеются и вкрапления известняка; предположили, что некоторые склоны  и
перешейки вполне преодолимы для альпинистов, если штурмовать их в подходящий
сезон, и наконец объявили, что по  другую сторону загадочных гор раскинулось
поистине  безграничное  плато  столь же  древнего происхождения, как  и сами
горы,-- высотой около двадцати тысяч футов над уровнем моря, с поверхностью,
изрезанной скальными  образованиями, проступающими под ледяной коркой,-- оно
плавно повышается,  подходя  к  вертикально  взмывающей, высочайшей  в  мире
горной цепи.
     Эта информация  в  точности соответствовала действительности  и  вполне
удовлетворила всех на базе. Наше шестнадцатичасовое  отсутствие  --  гораздо
большее,  чем  того  требовали  полет,  посадка,   беглая  разведка  и  сбор
геологических образцов,--  мы  объяснили  изрядно потрепавшим  нас встречным
ветром,  честно признавшись, что  совершили  вынужденную  посадку на дальнем
плато.  К  счастью,  рассказ  наш  выглядел  вполне  правдиво  и  достаточно
прозаично: никому не пришло в голову последовать нашему примеру  и совершить
еще  один разведывательный полет. Впрочем, всякий, кто  надумал бы полететь,
встретился бы с решительным сопротивлением с  моей стороны,  не говоря уж  о
Денфорте. Пока мы отсутствовали, Пэбоди, Шерман, Роупс,  Мактай и  Уильямсон
работали как каторжные, восстанавливая два  лучших  самолета Лейка,  система
управления которых была повреждена каким-то непостижимым образом.
     Мы  решили  загрузить  самолеты  уже  на  следующее  утро  и немедленно
вылететь на нашу прежнюю базу. Конечно, это был основательный крюк на пути к
заливу  Мак-Мердо,  но прямой  перелет  через  неведомые  просторы  мертвого
континента мог быть чреват  новыми неожиданностями. Продолжение исследований
не  представлялось  возможным  из-за  трагической  гибели наших товарищей  и
поломки буровой установки. Испытанный ужас и неразрешимые сомнения, которыми
мы не делились  с внешним  миром, заставили нас покинуть  этот унылый  край,
где, казалось, навеки воцарилось безумие.
     Как известно,  наше  возвращение на  родину  прошло благополучно. Уже к
вечеру  следующего  дня,   а  именно  27  января,   мы,   совершив   быстрый
беспосадочный перелет, оказались на  базе, а 28-го переправились  в лагерь у
залива  Мак-Мердо,  сделав  только   одну  кратковременную  остановку  из-за
бешеного  ветра,  несколько  сбившего нас с курса. А'  еще  через  пять дней
"Аркхем"  и  "Мискатоник"  с  людьми  и  оборудованием  на борту, разламывая
ледяную корку, вышли в море Росса, оставив с западной стороны Землю Виктории
и  насмешливо ощерившиеся нам  вослед громады гор на фоне темного  грозового
неба.  Порывы и стоны ветра преображались в горах в странные трубные  звуки,
от  которых  у меня  замирало  сердце. Не  прошло  и  двух  недель,  как  мы
окончательно  вышли  из  полярных  вод,  вырвавшись наконец из  плена  этого
проклятого наводненного призраками царства, где жизнь и смерть, пространство
и время вступили в дьявольский противоестественный союз задолго до того, как
материя запульсировала и забилась на еще неостывшей земной коре
     Вернувшись, мы сделали  все,  дабы  предотвратить  дальнейшее  изучение
антарктического  континента,  дружно  держа  язык  за  зубами   относительно
побуждающих  нас  к тому  причин и  никого не  посвящая в  наши  мучительные
сомнения  и догадки. Даже молодой Денфорт,  перенесший тяжелый нервный срыв,
молчал, ни слова не сказав своему лечащему врачу, а ведь, как я уже говорил,
было  нечто такое,  что, по его разумению, только он  один  и видел. Со мной
Денфорт  тоже как  воды  в рот набрал, хотя тут  уж, полагаю,  откровенность
пошла  бы  ему  на  пользу. Его признание могло  бы многое  объяснить, если,
конечно,  все  это  не  было лишь галлюцинацией,  последствием перенесенного
шока. К такому выводу я  пришел,  слыша от него  в редкие моменты,  когда он
терял над собой  контроль, отдельные  бессвязные  вещи, которые  он, обретая
вновь равновесие, горячо отрицал.
     Нам стоило большого труда сдерживать энтузиазм смельчаков, стремившихся
увидеть воочию  громадный  белый континент, тем  более  что  некоторые  наши
усилия, напротив, сыграли роль  рекламы  и  принесли обратный  результат. Мы
забыли, что человеческое любопытство неистребимо:  опубликованные  отчеты  о
нашей экспедиции  побуждали  и  других к поискам неведомого.  Натуралисты  и
палеонтологи  живо  заинтересовались  сообщениями Лейка об  обнаруженных  им
древних существах, хотя мы проявили  мудрость  и нигде не демонстрировали ни
привезенные  с  собой  части  захороненных особей,  ни их фотографии. Утаили
также и кости  с  наиболее впечатляющими  глубокими  рубцами,  и зеленоватые
мыльные  камни, а мы  с Денфортом  скрывали от посторонних глаз фотографии и
зарисовки,  сделанные нами  по другую сторону  хребтов; оставаясь  одни,  мы
разглаживали  смятые бумаги,  в  страхе их  рассматривали  и  вновь  прятали
подальше.
     И    вот   теперь   полным   ходом   идет   подготовка   к   экспедиции
Старкуэтера-Мура, и она,  несомненно,  будет гораздо оснащенней  нашей. Если
сейчас  не  отговорить энтузиастов, они проникнут в самое сердце Антарктики,
будут растапливать лед и бурить почву до тех пор, пока не извлекут из глубин
нечто  такое,  что, как  мы поняли, может погубить  человечество.  Поэтому я
снимаю с себя обет  молчания и расскажу  все,  что знаю,-- в том  числе и об
этой жуткой неведомой твари по другую сторону Хребтов Безумия.

        IV

     Мне  трудно вернуться  даже мысленно в  лагерь Лейка,  я  делаю  это  с
большой  неохотой,  но надо  наконец  откровенно  рассказать;  что  же  мы в
действительности увидели  там, а потом и далее -- за Хребтами Безумия. Ловлю
себя на постоянном  искушении  -- хочется опускать детали, не делать  четких
выводов, говорить  не прямо, а  намеками, Думаю, я и  так уже многое сказал,
теперь нужно только заполнить лакуны. Главное -- ужас, который охватил нас в
лагере.  Я  уже  рассказывал  о  сокрушенных  ветром  скалах,  развороченных
укрытиях,  приведенных в негодность  машинах,  странном беспокойстве  собак,
пропавших  санях,  смерти  наших  людей  и собак, исчезновении Гедни,  шести
ненормально  захороненных  тварях,  обладавших  необычно  плотным  строением
ткани,  особенно если учесть, что они пролежали сорок миллионов лет в земле.
Не помню, упоминал ли я о том, что мы недосчитались одного  собачьего трупа.
Скоро все позабыли об этом, кроме меня и Денфорта.
     Основное, что я стремился утаить, касалось вида трупов и еще нескольких
деликатных вещей, которые, возможно, могли приоткрыть ужасную завесу тайны и
дать  объяснение,  казалось бы, бессвязным  и  непостижимым событиям.  Сразу
после трагедии  я как мог старался  отвлечь внимание своих товарищей от всех
этих  несоответствий  --  было  проще,  да  и  естественней,  приписать  все
стихийной вспышке  безумия в лагере Лейка. Эти чертовы горы  могли хоть кого
свести с ума, особенно здесь -- в  самом  таинственном и  пустынном месте на
Земле.
     Вид  трупов, и  человечьих и собачьих, приводил в недоумение. Казалось,
они погибли в борьбе, защищаясь от  дьявольски жестокого нападения неведомых
врагов,  искалечивших и искромсавших их тела. Насколько мы могли судить, все
они были  либо  задушены, либо разорваны на куски. Началось все, очевидно, с
собак, вырвавшихся из ненадежного  загончика,  который пришлось городить  на
некотором  расстоянии от лагеря  из-за патологической  неприязни животных  к
загадочным   древним  организмам.  Однако  все  предосторожности   оказались
тщетными. Оставшись  одни, они при первых яростных порывах  ураганного ветра
разнесли это  хилое убежище  --  то ли  их испугал ветер, то ли  растревожил
источаемый кошмарными тварями едкий запах.
     Но так или иначе, а зрелище  было премерзким.  Придется  мне превозмочь
отвращение и брезгливость и открыть  наконец самое худшее,  при этом  заявив
категорически, что сгинувший  Гедни ни в коем случае не повинен в чудовищном
злодеянии. Это наше с Денфортом глубокое убеждение, обоснованное на фактах и
законах дедукции. Я уже говорил  о том, что  трупы были страшно изуродованы.
Добавлю,  что  у  некоторых  вспороли  животы  и  вытащили  внутренности.  В
изощренной  жестокости  поступка было нечто  нечеловеческое. Так обошлись не
только с людьми, но и с собаками. С расчетливостью мясника у самых крупных и
здоровых двуногих и четвероногих существ вырезали основательные куски плоти.
Рассыпанная вокруг соль,  похищенная из продуктовых запасов, хранившихся  на
самолетах, наводила на страшные подозрения. Весь этот кошмар мы обнаружили в
одном из  временных ангаров --  самолет  из него был, по-видимому, перед тем
вытащен.  Ни одно разумное объяснение этой  трагедии не приходило на ум, тем
более  что пронесшийся ветер,  возможно, уничтожил  следы,  которые могли бы
пролить свет на загадку. Не вносили ясность и найденные клочки одежды, грубо
сорванной   с  человеческих  тел.  Правда,   в  одном  углу,  менее   других
пострадавшем  от урагана,  мы увидели  на снегу слабые отпечатки, но то были
совсем не человеческие  следы -- скорее уж они  напоминали те доисторические
отпечатки,  о  которых  так  много говорил в последнее  время  бедняга Лейк.
Впрочем, вблизи этих мрачных Хребтов Безумия всякое могло померещиться.
     Как  я уже  говорил,  вскоре  выяснилось, что  Гедни  и  одна из  собак
бесследно  пропали.   В  убежище,   где  разыгралась  жуткая   трагедия,  мы
недосчитались  двух человек  и  двух  собак, но  когда, осмотрев  чудовищные
могилы, перешли в чудом  сохранившуюся палатку,  где Лейк проводил вскрытие,
кое-что    прояснилось.   Здесь   мы   обнаружили   перемены:   внутренности
доисторической  твари исчезли с импровизированного стола. Все сопоставив, мы
пришли к  выводу,  что одной из столь  ненормально погребенных шести тварей,
той, от которой шел особенно невыносимый запах, была как раз препарированная
Лейком особь. На лабораторном столе и вокруг него теперь лежало нечто  иное,
и  нам  не  понадобилось  много  времени,  чтобы  понять:  то  были  неумело
рассеченные трупы --  мужчины  и собаки.  Щадя  чувства родственников, я  не
назову  имя несчастного. Инструменты Лейка пропали, но  остались следы того,
что их пытались стерилизовать. Газолиновая горелка  также исчезла, а рядом с
местом,  где  она  стояла,  валялась куча обгоревших  спичек.  Мы захоронили
нашего расчлененного  товарища вместе  с десятью  другими трупами, а останки
несчастной  собаки  -- с тридцатью  пятью погибшими животными.  Что касается
непонятных   пятен   на   лабораторном   столе   и   на   валявшихся   рядом
иллюстрированных книгах, то здесь  мы терялись  в догадках,  не зная,  что и
подумать.
     Собственно,  самое  страшное я уже поведал,  но настораживали  и другие
вещи.  Мы не  могли объяснить исчезновения  Гедни,  собаки, восьми  цельных,
найденных   Лейком,    организмов,    трех   саней,   инструментов,   многих
иллюстрированных  научных  книг  и  книг  по  технике,  записей  и  отчетов,
электрических  фонариков   и  батареек,  пищи  и  горючего,   нагревательных
приборов,  запасных палаток,  меховых  курток и прочих  вещей.  Приводили  в
недоумение и  расплывшиеся  пятна на книжных листах,  и  характер  поломок в
авиационной и бурильной технике -- словно из-за неумелого обращения. Собаки,
казалось,  питали  нескрываемое  отвращение  к  этим испорченным машинам.  В
месте,  где  хранилась  провизия,  также  царил полный беспорядок, некоторые
продукты  питания  отсутствовали  вовсе;  неприятно   поражало  и  множество
сваленных  в  кучу  консервных  банок, вскрытых  кое-как  и  совсем не в тех
местах,  которые  для этого предназначались. Осталось  загадкой и  то, зачем
понадобилось разбрасывать повсюду спички -- использованные, поломанные, а то
и совсем  целые; приводили  также  в недоумение странные разрывы на двух или
трех палатках и  меховых  куртках  -- будто их неумело  приспосабливали  для
каких-то непонятных целей. Полное пренебрежение к трупам людей и собак, в то
время как останки  древних тварей  были похоронены,  хоть и весьма  странным
образом, тоже вписывалось в  картину повального безумия. На всякий случай мы
тщательно   сфотографировали  эти  наглядные   признаки  охватившего  лагерь
помешательства  и  теперь  обязательно  предъявим  их,  чтобы  предотвратить
отправку экспедиции Старкуэтера-Мура.
     Обнаружив в  укрытии растерзанные тела людей, мы затем сфотографировали
и разрыли ряд диковинных  могил -- пятиконечных  снежных холмиков. Нам сразу
же бросилось в  глаза сходство странных  композиций из точек,  нанесенных на
ледяные плиты поверх этих жутких могил с узорами на чудных зеленых камнях, о
которых говорил  бедняга  Лейк. Когда же мы выискали эти  камни среди прочих
минералов, то еще раз убедились, что он был  прав. Тут нужно внести ясность:
камни неприятнейшим  образом напоминали звездчатые  головы древних тварей, и
мы  все  согласились,  что   это   сходство  могло  сыграть   роковую  роль,
подействовав на возбужденное воображение смертельно уставших людей Лейка.
     Сумасшествие -- вот  единственное объяснение, которое  приходило на ум,
во всяком случае, единственное, которое произносилось вслух. Гедни находился
под особым подозрением -- ведь только он мог остаться в живых. Впрочем, я не
настолько наивен, чтобы  не предположить, что у каждого из  нас  были другие
объяснения случившегося, но они казались  нам слишком  уж фантастическими, и
здравый смысл удерживал нас от попыток четко их сформулировать. Днем Шерман,
Пэбоди  и Мактай совершили  продолжительный полет над окрестностями,  тщетно
пытаясь отыскать  следы Гедни или что-нибудь из пропавших вещей. Вернувшись,
они  сообщили,  что  гигантские  горы, похоже,  тянутся  бесконечно далеко и
вправо, и влево, не снижаясь и сохраняя единую структуру. На некоторых пиках
правильные кубы и нечто, напоминавшее крепостные залы, вырисовывались четче,
чем на прочих, усиливая сходство с  изображенными на картинах Рериха руинами
в  горах  Азии.  Что касается  загадочных  отверстий --  возможных входов  в
пещеры,  то  они распределялись  довольно равномерно на  свободных  от снега
темных вершинах.
     Несмотря на  ниспосланные  тяжелые испытания, в нас не угасала  научная
любознательность  и  томил  один  и  тот  же вопрос:  что  же таится там, за
таинственными горными хребтами?  В полночь, после  кошмарного  дня,  полного
неразрешимых  загадок, мы сообщили по радио, избегая подробностей, что хотим
наконец отдохнуть.  На  следующее  утро  было намечено  совершить  один  или
несколько  разведывательных  полетов через  'хребты --  налегке, прихватив с
собой  только геологические инструменты  и  аэрокамеру.  Первыми  готовились
лететь мы  с Денфортом,  поэтому в  семь утра были  уже на  ногах,  но из-за
сильного  ветра  полет пришлось перенести на  девять, о  чем  мы  опять-таки
поведали в краткой сводке по радио.
     Я уже не раз повторял ту неопределенно-уклончивую  информацию, которой,
вернувшись спустя шестнадцать  часов, мы поделились со  своими оставшимися в
лагере  товарищами, а также с остальными, ждущими наших  сообщений  вдалеке.
Теперь  же  должен  выполнить  свой  тягостный   долг  и  заполнить  наконец
оставленные мной из  чувства человеколюбия лакуны, рассказав  хотя  бы часть
того, что увидели мы  в действительности по другую сторону адских  хребтов и
что  привело  Денфорта к  последующему  нервному  срыву.  Хотелось, чтобы  и
Денфорт чистосердечно поведал о  том, что, по его убеждению, он видел  (хотя
не исключена  возможность  галлюцинации) и что, допускаю,  и  привело  его к
настоящему   жалкому  состоянию.   Но  он  отказался   наотрез.   Могу  лишь
воспроизвести  на  бумаге  его  бессвязный лепет  по поводу  зрелища,  из-за
которого  он непрерывно  вопил  в  течение всего обратного полета, когда нас
болтал разыгравшийся не на шутку  ветер. Впрочем,  и  остального, увиденного
нами вместе, хватило бы, чтобы свести кого угодно  с ума. Об этом я сейчас и
поведаю. Если рассказ  о  доживших до нашего  времени  жутких  монстрах,  на
который  я решился,  чтобы  удержать  безумцев  от путешествия в центральную
часть Антарктики или хотя бы от желания проникнуть в недра этого бескрайнего
материка, полного неразгаданных тайн  и несущего  печать векового  проклятия
пустынных просторов, в которых нет  ничего человеческого,  если этот рассказ
не остановит их -- ну  что ж, тогда, по крайней  мере, я не буду в ответе за
чудовищные и непредсказуемые последствия.
     Изучив записи, сделанные Пэбоди во время его дневного полета, сверив их
с показаниями  секстанта,  мы с  Денфортом  вычислили, что  самое подходящее
место  для  перелета через горы  находится правее лагеря, высота хребта  там
минимальная -- двадцать  три  или двадцать  четыре тысячи футов над  уровнем
моря.  Все  же  мы полностью  разгрузили  самолет. Лагерь  наш  находился  в
предгорьях, достигавших и так приблизительно двенадцать тысяч футов, поэтому
фактически  нам нужно было подняться не на такую  уж большую высоту. Тем  не
менее, взлетев, мы остро почувствовали нехватку воздуха и мучительный холод:
из-за плохой  видимости пришлось оставить  иллюминаторы  открытыми.  Вряд ли
стоит говорить о том, что мы натянули на себя из одежды все, что смогли.
     Приближаясь к  мрачным вершинам,  грозно темневшим над снежной  линией,
отделявшей  обнаженную породу  от  вечных  льдов,  мы замечали  все  большее
количество   прилепившихся   к   горным  склонам   геометрически  правильных
конструкций и в очередной раз вспоминали  загадочные картины  Николая Рериха
из   его  азиатской  серии.  Вид   выветрившихся  древних  пород   полностью
соответствовал  описаниям  Лейка:  скорей  всего  эти гиганты  точно  так же
высились  здесь  и  в  исключительно  давние  времена  --  более  пятидесяти
миллионов лет назад.  Гадать,  насколько выше они были тогда, представлялось
бессмысленным, хотя по всем приметам некие особые атмосферные условия в этом
таинственном  районе  препятствовали  переменам,  сдерживая обычный  процесс
разрушения горных пород.
     Волновали и  дразнили  наше воображение  скорее уж  все  эти правильной
формы кубы, пещеры и крепостные  валы. Денфорт вел самолет, а я рассматривал
их в бинокль, то и дело  щелкая  аэрокамерой и иногда  замещая у руля своего
товарища, чтобы дать и ему возможность  полюбоваться  в бинокль на  все  эти
диковины. Впрочем,  ненадолго,  ибо  мое искусство  пилотирования  оставляло
желать лучшего. Мы уже поняли, что странные композиции состояли  по  большей
части  из легкого архейского кварцита, которого больше нигде вокруг не было,
а  удивительная равномерность их чередования пугала и настораживала нас, как
и беднягу Лейка.

     Все  прочее, сказанное им,  тоже  оказалось правдой: края этих каменных
фигур за долгие годы искрошились и закруглились, но исключительная прочность
камня  помогла  ему  выстоять.  Нижние,  примыкающие  к  склону части  кубов
казались  схожими  с породами хребтов. Все вместе  это напоминало  развалины
Мачу Пикчу  в Андах или крепостные стены Киша,  обнаруженные археологической
экспедицией Оксфордского музея под открытым небом. Нам с Денфортом несколько
раз  почудилось, что все эти  конструкции  состоят из  отдельных  гигантских
глыб, то же самое  померещилось и Кэрроллу, сопровождавшему  Лейка в полете.
Какое объяснение можно дать этому, я не понимал и чувствовал себя как геолог
посрамленным.
     Вулканические  породы часто принимают необычные формы,  стоит вспомнить
хотя  бы знаменитую Дорогу  Великанов  в Ирландии, но здесь-то, несмотря  на
первоначальное  предположение Лейка  о наличии  в горной цепи вулканов, было
нечто другое.
     Необычные  пещеры,  рядом  с  которыми  группировались  эти  диковинные
каменные образования, казались  не меньшей загадкой -- слишком уж правильной
формы были отверстия. Чаще всего они представляли собой квадрат или полукруг
(что  соответствовало  сообщению Лейка), как  если бы чья-то  волшебная рука
придала этим  естественным входам более  законченную симметричную  форму. Их
насчитывалось на удивление много, видимо, весь известняковый  слой был здесь
пронизан подземными туннелями. Хотя  недра пещер оставались недоступными для
наших биноклей, но у  самого их входа  мы кое-что могли рассмотреть,  но  не
заметили там ни сталактитов, ни сталагмитов. Горная поверхность вблизи пещер
была необычно ровной и гладкой, а Денфорту чудилось, что небольшие

     М а ч у - П и к ч у -- город-крепость инков ХIV -- ХV вв.
     Киш -- центр одного из древнейших месопотамских государств (ХХVIII в до
н. э.).


     трещины  и углубления складывались в  непонятный узор.  Немудрено,  что
после пережитых в лагере потрясений узор этот смутно напомнил  ему  странный
точечный  рисунок  на  зеленоватых  камнях,  воспроизведенный  безумцами  на
кошмарных ледяных надгробиях шести чудовищных тварей.
     Мы  медленно  набирали  высоту,  готовясь перелететь через  горы  в том
месте,  которое  казалось  относительно ниже  остального  хребта.  Время  от
времени  поглядывая вниз, мы  прикидывали,  смогли  бы  покорить это ледовое
пространство,  если  бы  у  нас  было  не  новейшее  снаряжение, а  то,  что
применялось   раньше.  К  нашему  удивлению,   подъем  не  отличался  особой
крутизной; встречались, конечно, расселины и прочие трудные места, но все же
сани Скотта, Шеклтона или Амундсена, без сомнения, прошли бы здесь.  Ледники
подступали к открытым  всем  ветрам  перевалам --  оказавшись над нашим,  мы
убедились, что и он не был исключением.
     Трудно описать волнение, с которым мы ожидали встречи с неведомым миром
по  другую сторону хребтов,  хотя не было никаких оснований полагать, что он
существенно  отличается  от  остального  континента.  Но  какая-то  мрачная,
гнетущая тайна  чудилась в  этих горах,  в манящей переливчатой глубине неба
между  вершинами --  это ощущение невозможно передать на бумаге, оно слишком
неопределенно  и  зыбко.  Дело  здесь,  видимо, заключалось  в  эстетических
ассоциациях, в налете психологического символизма, вспоминались экзотическая
поэзия и живопись, в подсознании всплывали  древние миры  из потаенных книг.
Даже в завываниях  ветра  слышалась некая злобная воля; порой  нам казалось,
что  этот вой  сопровождается какой-то дикой музыкой -- то ли свистом, то ли
трубными  звуками,--  так случалось, когда ветер забирался  в многочисленные
гулкие пещеры. Звуки эти вызывали у нас какое-то неосознанное отвращение  --
сложное, необъяснимое чувство,  которое  возникает,  когда  сталкиваешься  с
чем-то порочным.
     Мы  немного  снизили   высоту  и  теперь  летели,  согласно  показаниям
анероида, на высоте 23 570  футов -- район вечных снегов остался внизу. Выше
нас чернели только голые скалистые вершины, облепленные загадочными кубами и
крепостными валами  и продырявленные  поющими пещерами,--  все это создавало
ощущение   чего-то  ненатурального,  фантастического,   иллюзорного;  отсюда
начинали  свой  путь и остроконечные ледники. Вглядываясь в высоченные пики,
я, кажется, видел тот, упомянутый несчастным Лейком, на вершине которого ему
померещился  крепостной  вал. Пик этот  был  почти полностью затянут  особым
антарктическим  туманом  --  Лейк   принял  его  за  признаки  вулканической
активности. А перед нами лежал перевал, и ветер, завывая, проносился меж его
неровных  и  мрачно насупленных каменных стен. Дальше простиралось  небо, по
нему, освещенному низким полярным солнцем, ползли кудрявые облачка. Внизу же
находился тот неведомый мир, который еще не удавалось лицезреть смертному.
     Еще немного  -- и  он  откроется  перед  нами.  Заглушая все  вокруг, с
яростным воем не