земных утех. Помни, что твой долг перед Господом Богом заботиться не только о душевном, но и о телесном здравии. Иными словами, нечистые действия порой необходимы, и уж никак нельзя причислять их к смертным грехам, поелику прегрешения твои невольны, покуда не отягчают страданием тело и душу твою. Намного предосудительнее обман учителей или добрых сородичей твоих, нежели естественные позывы плоти. Отпускаю тебе содеянное тобою, помолись и ступай с миром! Когда в 1961 году мне исполнилось шестнадцать, я чуть приоткрыл створки своей раковины, иначе говоря, познакомился в библиотеке с тихой миловидной девочкой по имени Мари Мадлен Фабре. Наши встречи были более чем целомудренны. Она, как и я, обожала научную фантастику. Мы часто бродили по берегу реки Андроскоггин, протекавшей к северу от целлюлозно-бумажной фабрики, не замечая запаха сероводорода и любуясь зеркально-темными водами, полыхающими осенними кленами и невысокими, но живописными горами, что обступали нью-гемпширскую долину. Мари Мадлен научила меня наблюдать повадки птиц. Я выбросил из головы Странного Джона и уже не реагировал на братнины насмешки над моей сексуальной неопытностью. Нас, детей, в доме осталось пятеро: Дон, я и младшие двоюродные -- Альбер, Жанна и Маргарита. Но в тот год на Рождество мы праздновали воссоединение семьи Ремилардов. Родственники съехались со всего Нью-Гемпшира, Вермонта и Мэна, включая шестерых детей дяди Луи и тети Лорен, которые обзавелись семьями и разъехались. Старый дом на Второй улице наполнился прежним веселым гомоном. После Всенощной мы устроили традиционный пир: вино, кленовые леденцы, тартинки, бисквиты и пироги с начинкой из жирной свинины. Малыши пищали и носились как оголтелые, а потом заснули на полу среди разбросанных подарков и цветных оберток. Догорали свечи на елке, женщины обносили всех угощением. Старые и молодые пили стакан за стаканом. Даже хрупкая седовласая тетя Лорен слегка захмелела. Все в один голос твердили, что нет ничего лучше, чем снова собраться под одной крышей. Через семнадцать дней, когда рождественские украшения были убраны, мы получили запоздалый подарок от маленького Тома из Мэна -- свалились со свинкой. Поначалу свое недомогание мы не принимали всерьез. Дон, я, Альбер, Жанна и Марго выглядели точно племя несчастных бурундуков. Мы даже находили в эпидемии хорошие стороны -- кому приятно таскаться в школу, когда на улице стужа, город окутан ледяным туманом, черным от дыма фабричных труб, а на улицах грязного снегу по колено. Мари Мадлен каждый день всовывала листочки с заданиями из школы в прорезь для почты на двери; при этом мои двоюродные сестренки хихикали надо мной. Группа подбадривания Дона часами названивала ему по телефону. Он никаких уроков не делал: спортивный тренер посоветовал ему отдохнуть и поберечь силы. Через неделю все выздоровели. Кроме меня. Я долго находился в полузабытьи. Доктор Лаплант нашел у меня довольно редкое осложнение после свинки -- двусторонний орхит, воспаление почек. А сестры-то, выходит, были правы -- Бог меня наказал! Исколотый антибиотиками, я стонал, лежа с пузырем льда на мошонке. Тетя Лорен непрестанно шикала на любопытную Жанну и Марго. Дон перебрался к приятелю, устав делить со мной боль и безрассудное чувство вины. Мари Мадлен ставила свечки святому Иосифу и молилась о моем выздоровлении. Отец Расин своими рассудительными речами вновь успокоил мою совесть, а доктор Лаплант заверил, что я скоро поправлюсь и буду как новенький. Но в глубине души я чувствовал, что это неправда. 8 Верхняя Бзыбь, Абхазская АССР, Земля 28 сентября 1963 года Доктор Петр Сергеевич Сахвадзе и его пятилетняя дочь Тамара екали по Черноморскому шоссе на юг от Сочи, направляясь к уникальной области Советского Союза, которую географы именуют Абхазией, а местный люд -- более поэтичным названием Апсны, Земля Души. Горные деревушки славятся своими долгожителями; по приблизительным подсчетам, кое-кому из них больше ста двадцати лет. О необычном пророческом даре изолированной народности обычно умалчивают, а если спросить самих абхазов, они только посмеются и ответят, что все это бабушкины сказки. Так говорила и жена Петра Сахвадзе Вера вплоть до страшного дня смерти, что настигла еЕ неделю назад. До сих пор не в силах опомниться, Петр машинально управлял автомобилем, не отдавая себе отчета, что за странное наваждение погнало его неведомо куда. Стояла почти тропическая жара, и Тамару на заднем сиденье "Волги-универсала" сморил сон. Дорога, пролегшая южнее Гагры, вилась меж табачных плантаций, цитрусовых рощ, пальм и эвкалиптов, углубляясь в окаймленную горами долину большой реки Бзыби. На дорожной карте Верхняя Бзыбь не отмечена, но, судя по всему, деревня где-то здесь, в долине. Петр свернул с шоссе, что ведет к озеру Рица, и остановился у сельского магазинчика, рядом с минеральным источником. -- Пойду куплю газировки, -- сказал он. -- И заодно дорогу узнаю. А то ещЕ заплутаем в этих горах. -- Не заплутаем, -- серьезно отозвалась дочь. Петр принужденно засмеялся. -- Все равно спросить не помешает. Но продавщица, когда он стал еЕ расспрашивать, неодобрительно покачала головой. -- Верхняя Бзыбь? Чего вы забыли в такой глухомани? Туда и по козьей тропе не доберешься. Поезжайте вы лучше на Рицу. Но Петр настаивал, и она туманно объяснила, то и дело повторяя, что отыскать деревню непросто, да и труда не стоит. Люди там странные, негостеприимные какие-то. Петр поблагодарил и вернулся к машине. Сев за руль, он подал девочке бутылку воды и угрюмо бросил: -- Говорят, дорога в Верхнюю Бзыбь непроходима. Тамара, мы не можем так рисковать. -- Не волнуйся, папа. Они ждут нас и не дадут в обиду. -- Ждут? Но я не писал и не звонил туда. -- Мамочка их предупредила, они сказали мне об этом. -- Вздор! (Какого черта он сюда потащился? Безумие! Может, горе окончательно лишило его разума?) Мы разворачиваемся и едем домой! -- заявил он, силясь унять дрожь в голосе. Включил зажигание, дал задний ход, но, видимо, слишком резко нажал на газ -- мотор заглох. Петр вполголоса выругался и несколько раз попытался завести мотор. Чертовщина! Что же случилось с машиной? Или с ним? Неужели он теряет рассудок? -- Ты забыл о своем обещании? -- спросила Тамара. Петр ошарашенно повернулся к ней. -- Обещании? Каком обещании? Тамара молча, не мигая смотрела на него. Он отвел глаза и закрыл лицо руками. Вера! Ну почему ты раньше мне не открылась? Я бы попытался понять -- все же твой муж не какой-нибудь узколобый дундук! Просто мне и в голову не приходило, что члены одной семьи могут... -- Поедем, папа, -- настаивала Тамара. -- Нам ещЕ далеко, а ехать надо медленно. -- Машина не заводится, -- глухо откликнулся он. -- Заведется. Попробуй. Он повернул ключ, и "Волга" послушно заурчала. -- Так, понятно. Тоже их проделки? Тех, что ждут нас в Верхней Бзыби? -- Да нет, папа, ты сам еЕ завел. Теперь все в порядке. Девочка поудобнее устроилась на сиденье и стала потягивать газировку, а Петр Сахвадзе свернул на узкую тропу, теряющуюся в горах Кавказа. Обещание. Неделю назад, после автомобильной аварии, Вера, умирая на руках мужа, прошептала: -- Петя, все вышло так, как говорила Тамарочка. Она предупреждала, чтоб мы не ездили сюда. Бедный ребенок... что с ней будет? Какая же я дура! Отчего я их не послушала?.. И еЕ тоже?.. Теперь я умру, она останется совсем одна и может испугаться... Ах! Ну конечно же, так и надо поступить! -- Молчи! -- в отчаянии проговорил Петр. -- "Скорая" уже едет... -- Я так далеко не вижу, как Тамара, -- прервала его жена, -- но знаю, мне конец. Петя, обещай, что исполнишь мою просьбу... -- Ты же знаешь, я на все готов для тебя. -- Поклянись, Петя... Подойди ближе. Если ты меня любишь, то сделаешь все, как я скажу. Он обхватил руками еЕ голову. Свидетели несчастного случая тактично отошли подальше, а Вера заговорила так тихо, что лишь он мог еЕ расслышать: -- Ты отвезешь Тамару к моим старикам, в селение Верхняя Бзыбь, и оставишь еЕ там по меньшей мере на четыре года, пока ей не исполнится девять. Тогда ум еЕ обратится к миру, а душу уже ничто не возмутит. Навещай еЕ, когда захочешь, но забирать Тамару оттуда ты не должен. -- Отослать нашу девочку?! -- потрясенно переспросил доктор. -- Увезти из Сочи, где она ни в чем не нуждается, куда-то в глушь? И потом, какие родственники?.. Ты же говорила, что у тебя нет родных, что они погибли на войне! -- Я солгала тебе, Петя, и себе солгала. Темные, подернутые туманом глаза Веры, как всегда, завораживали его. Но он понимал, что еЕ просьба ни в какие ворота не лезет. Оставить единственного ребенка у незнакомых людей, невежественных горцев? Невероятно! Шепот Веры становился натужным. Она ещЕ крепче стиснула его руку. -- Знаю, тебе это кажется нелепостью. Но Тамара должна уехать, чтоб не остаться одной в самый критический момент. Я... Я помогала ей, как умела. Но на мне лежит страшная вина за то, что я отреклась от своего наследия. Ты заметил... мы с Тамарой... обе с чудинкой. Ты смеялся над книгами Васильева... Но в них все правда, Петя. Людям свойственно злоупотреблять властью! Ненасытные карьеристы извратили нашу мечту о светлом коммунистическом завтра. Я надеялась... вместе с тобой... когда Тамарочка станет постарше... Дура, дура! Старики были правы, когда говорили о душевном спокойствии... Умоляю, отвези Тамару в Верхнюю Бзыбь... Там о ней позаботятся... -- Вера, милая, не волнуйся, тебе нельзя... -- Поклянись! Поклянись, что отвезешь к ним нашу дочь! -- Голос еЕ прервался, дыхание стало хриплым и судорожным. -- Поклянись! Что ему оставалось? -- Да, да, клянусь! Вера улыбнулась бескровными губами и закрыла глаза. Вокруг них шептались люди, гудели машины, останавливаясь посмотреть, что произошло на забитом Черноморском шоссе, неподалеку от Мацесты. Вдали раздавался вой сирены "скорой помощи", вызванной из Сочи, хотя помощь была уже не нужна. Верины руки разжались, дыхание замерло, но Петру почудилось, будто она сказала: Мы были счастливы с тобой, Петя, жаль, недолго прожили. Дочка у нас чудо. Ей суждено стать героиней своего народа! Береги еЕ, когда она вернется из деревни. Помоги ей исполнить свое предназначение. Петр наклонился и поцеловал холодные губы. Потом встал, чтобы встретить врачей, назвал себя, ровным голосом распорядился отправить тело в больницу для совершения всех формальностей. Веры не стало, и колдовские черты сразу рассеялись. Обещание?.. Конечно, он не мог отказать умирающей. Но маленькая Тамара останется там, где ей надлежит быть, с отцом, заслуженным человеком, главным врачом Сочинского института душевных болезней. Позже, когда девочка пройдет курс психотерапии, чтобы горе не вызвало у неЕ нервный срыв, они вместе развеют прах Веры над спокойным морем. Но пока Тамару следует пощадить... В тот вечер старая домработница, открыв ему дверь, испуганно взглянула на него красными опухшими глазами. -- Я, ей-богу, не виновата, Петр Сергеевич! Она меня заставила. Я ничего не могла с ней поделать! -- Что ты бормочешь? -- рявкнул он. -- Ты все ей рассказала?! Я же велел дождаться меня! -- Я не говорила, Богом клянусь, ни слова не говорила! Она сама... сама откудова-то узнала! Только я трубку-то положила, а она и тут как тут, вся в слезах. "Я, говорит, нянюшка, все знаю. Мама умерла. Я говорила ей не ездить туда. А теперь мне уехать придется". -- Дура! -- напустился на неЕ доктор. -- Небось она подслушала! -- Да нет, нет, ей-ей! По-другому как-то узнала... По-страшному!.. Через час успокоилась и целый день ни слезинки боле не пролила. А перед тем, как спать ложиться, позвала меня и заставила... -- Зарывшись лицом в передник, домработница выбежала вон. Петр Сахвадзе прошел в детскую. Дочь мирно спала. У кровати стояли два больших упакованных чемодана, и поверх них сидел еЕ плюшевый медведь. Дорога тянулась с одной стороны вдоль реки Бзыбь, а с другой -- вдоль невысокой гряды под названием Бзыбский хребет, поросшей диким виноградом и папоротниками, бурлящей горными водопадами. В одном месте Тамара показала рукой на лесные заросли: -- Вон там пещера. -- А здесь, -- заявила девочка, когда они проезжали какие-то развалины, -- была крепость старого князя, предводителя нашего племени. Больше тысячи лет назад он охранял дорогу от врагов души, но подлые люди предали его и прогнали отсюда старейшин. Потом они приблизились к берегу маленького озера, сиявшего чистейшей лазурью, несмотря на затянутое тучами небо. -- Озеро такое голубое, потому что дно у него из драгоценного камня, -- пояснила Тамара. -- Давно-давно старейшины добывали этот камень в горах и делали украшения. Но теперь он остался только под водой, и до него не добраться. -- Откуда она все знает? -- пробормотал Петр себе под нос. -- Ей же только пять лет, и она никогда в этих местах не бывала. Честное слово, впору и впрямь поверить васильев-ским бредням! За гидростанцией мощеная дорога продолжалась, но женщина в магазине велела Петру искать неведомую боковую тропу, сразу за мостом сворачивающую на восток, вдоль основного русла Бзыби. Он потащился с черепашьей скоростью, тщетно сверля глазами густой лес. Наконец затормозил на краю обрыва и повернулся к Тамаре. -- Ну, видишь? Никакой дороги здесь нет. Ни одной тропки, что вела бы к твоей сказочной деревне. Мне сказали, поворачивать здесь, а куда поворачивать? Надо возвращаться. Она прижала к груди плюшевого мишку и впервые со дня смерти матери улыбнулась. -- Как тут хорошо, папа! Они говорят, надо проехать ещЕ немножко. Ну пожалуйста! Скрепя сердце он поехал. И действительно, стена леса вскоре перед ними расступилась, открыв две неровные колеи, точно коридор, увитый плющом. Ни придорожного камня, ни указателя -- заброшенная дорога вполне могла вести в никуда. -- Как я здесь проеду?! -- воскликнул Петр. -- Не на брюхе же ползти? Тамара засмеялась. -- Нет, не на брюхе. Только надо тихонечко. -- Она перебралась на переднее сиденье. -- Нам с Мишей тут лучше видно. Поехали! -- Пристегни ремень, -- вздохнул доктор. Он сбросил скорость, повернул и целых два часа с опасностью для подвески тащился сквозь темный хвойно-буковый лес, то и дело натыкаясь на перекрытые гнилой гатью болота и бурлящие потоки с непрочными деревянными мостками, грозившими обвалиться под колесами "Волги". Затем они выехали на каменистое плато, нависающее над рекой головокружительным уступом. У Петра вся спина взмокла, а Тамара зачарованно глядела из окошка на клубящуюся внизу Бзыбь. Проползли ещЕ километров тридцать пять по какому-то ущелью, причем оно все сужалось, приводя Петра в отчаяние. Неужели и в таких диких местах люди живут? Быть может, в густом лесу они пропустили поворот? -- Еще километр, -- предупредил он дочь. -- Если ещЕ километр не увидим жилья -- поворачиваю назад, слышишь? Но дорога быстро выбралась из ущелья, и глазам их неожиданно предстала зеленеющая долина, как бы парящая в пространстве под прикрытием заснеженной горы высотой три с лишним тысячи метров, где и берет начало бурная Бзыбь. Дорога стала получше; высокие кавказские сосны охраняли еЕ, словно часовые. Теперь за невысокими каменными оградами виднелись участки возделанной земли, на пастбищах белели стада коз и овец. Петр проехал ещЕ пятьсот метров и остановился в облаке пыли. Его уже поджидали люди -- человек тридцать, -- сбившись тесной кучкой. Здесь вновь засияло солнце и воздух искрился животворной силой. Ослабев от усталости и напряжения, Петр бессильно откинулся на сиденье. От группы местных жителей отделилась величавая фигура и неторопливо приблизилась к машине. Очень высокий худощавый старик был одет в национальный костюм: черная каракулевая шапка, черный бешмет, сверкающие на солнце сапоги, белый шарф, обмотанный вокруг шеи, на поясе кинжал в серебряных ножнах с вправленными голубыми камнями. Приветливо улыбающееся лицо изборождено бесчисленными морщинами. Белоснежные усы и черные брови над глубоко посаженными, глядящими прямо в душу глазами. Вериными глазами. -- Добро пожаловать. Я -- Селиак Ешба, прапрадед твоей покойной жены. Она покинула нас при печальных обстоятельствах. Но союз еЕ с тобой был счастливым и плодотворным, и я вижу, что ты, Петр Сергеевич, хотя, наверное, сам о том не ведаешь, человек одной с нами души и крови. Поэтому мы вдвойне рады тебя видеть. Высунувшись из окошка машины, Петр тоже пробормотал какие-то приветственные слова. Потом отстегнул ремни -- свой и Тамарин -- и открыл дверцу. Селиак Ешба придержал еЕ, затем обошел машину, чтобы сделать то же самое для Тамары. Но девочка уже соскочила на землю, прижимая к себе медведя. В тот же миг дюжина ребятишек выскочила из-за спин взрослых с букетами осенних цветов, окликая еЕ по имени. Она побежала им навстречу. -- Надя! Зураб! Ксения! Это я! Наконец-то я с вами! Ой, какие цветы! Так бы и съела их с голоду! Но сперва проводите меня вон в тот маленький домик, а то сейчас лопну! Хихикая, дети увели Тамару. Петр, белый как полотно, повернулся к Селиаку. -- Она знает их имена! Матерь Божья, она знает, как их всех зовут! -- У тебя необыкновенная дочь, -- кивнул старик. -- Мы будем беречь еЕ как зеницу ока. Не бойся, сынок. Я расскажу тебе все, что ты должен о нас знать. А теперь пойдем -- освежишься и отдохнешь с дороги. Столы в твою честь и в честь твоей дочери Тамары уже накрыты. Солнце клонилось к закату, когда старый Селиак, исполнявший роль тамады, провозгласил последний тост: -- За душу, переходящую от старых к молодым! -- За душу! -- эхом откликнулись односельчане, поднимая стаканы. Но вмешалась Дария Абшили, прабабка Тамары и главная распорядительница застолья: -- Стойте! Дети тоже должны выпить! -- Да-да, конечно! -- подхватили все. Дети, сидящие за отдельным столом на открытом воздухе и празднующие на свой лад, мгновенно притихли, подбежали и выстроились по обе стороны от Селиака. Прадед Валерьян Абшили, могучий мужчина лет семидесяти, обошел всех с бутылкой "Букета Абхазии"; последней плеснул в стакан Тамаре, которой отвели почетное место рядом со старейшиной. Селиак наклонился, поцеловал прапраправнучку в лоб, потом обвел присутствующих взглядом своих магнетических глаз. -- Выпьем же за душу!.. И за эту маленькую девочку, дочь нашей бедной Веры... За девочку, что должна поведать людям нашу древнюю тайну и открыть им путь к счастью и миру. Односельчане на сей раз откликнулись беззвучно. И Петр, слегка отяжелевший от вина и вкусной еды, удивился, что услышал их мысль: За душу. За Тамару. За тайну. За мир. Выпили, поднялся приветственный гомон, старухи утирали глаза платками. Неутомимая Дария проворно убирала со стола. Скоро должна была начаться следующая часть празднества, состоящая из песен и плясок. Старики вышли подышать свежим воздухом и облегчиться в деревянной будке на отшибе. Мужчины набивали чубуки, женщины о чем-то судачили -- тихонько, как голубки. Петр поискал глазами Тамару; она играла в отдалении с детишками. Видно, и впрямь родственная душа. Сердце его защемило от горечи ещЕ одной утраты. Селиак подошел к нему и пригласил немного пройтись. -- Ну, сынок, пришло время ответить на твои вопросы. Да и сам я хочу кое о чем спросить. Они углубились в рощу столетних каштанов, чьи ветви были отягощены ещЕ незрелыми плодами. -- Мне пора трогаться в обратный путь, -- сказал Петр. -- В темноте по этой дороге ехать страшновато. -- Оставайся, переночуешь. Я уступлю тебе свою постель. -- Вы очень добры, -- официальным тоном произнес Петр. -- Но в Сочи меня ждет срочная работа, больные... На мне большая ответственность... с потерей Веры она станет тяжелее. -- Знаю, она была тебе не только женой, но и помощницей, -- медленно кивнул старик. -- Вы подходили друг другу. Я рад, что, отказавшись от родни, Вера все же сделала хороший выбор. Неисповедимы пути Господни. Несколько минут они молчали. Издалека доносились конское ржание и смех детей. -- Ты ведь грузин, сынок. -- Это было скорее утверждение, чем вопрос. -- Но по рыжим волосам и светлой коже я понял, что у тебя в родне есть черкесы. -- Да, -- сухо отозвался Петр, -- во мне течет и та и другая кровь. Огненно-рыжие волосы, теперь, к счастью, седеющие, были мучением всей его жизни; он наградил ими и дочь, но Тамара, наоборот, гордилась своими волосами. -- У кавказских народов необъятная душа, -- заметил Селиак. -- Хотя нынче многие стали забывать о древних обычаях... Правда ли, что Один из твоих предков принадлежал к племени с ещЕ более широкой душой, чем народ Апсны? Я говорю о бродячих цыганах. Петр удивленно вытаращил глаза. -- Слышал про какой-то скандал, будто моя бабка со стороны матери забеременела от цыгана как раз перед свадьбой. Но как вы можете знать об этом?! -- Ой, сынок, -- рассмеялся сто двадцатилетний патриарх Верхней Бзыби. -- Пора бы уж тебе догадаться, как я могу знать об этом и о том, что твоя жена была необыкновенной женщиной, и дочь такая же, потому тебе и ведено привезти еЕ к нам. Петр застыл на месте. Ему отчаянно хотелось снова протрезветь, освободиться от чар, против которых много лет назад восстала Вера, сбежав на Черноморское побережье, к цивилизации... -- Да, -- подтвердил Селиак, -- Вера покинула нас, потому что не любила того, кого мы выбрали ей в мужья. Но вместо свободы она попала в новую ловушку -- в тенета диалектического материализма. Она вычитала в книжках и наивно поверила тому, что природу человека можно привести к совершенству путем социалистической революции. Наш древний путь души она сочла суеверием, реакционными предрассудками, противоречащими основным законам марксистской философии, и отреклась от своих корней -- уехала в Сочи перед самой войной. Стала работать в больнице и учиться, жила достойно и до конца осталась верна партийному долгу и профессии врача. Вера забыла, кем была прежде, закружилась в суете современной жизни. Мы годами взывали к ней -- она не отвечала, и мы оплакивали потерю. Довольно поздно, помимо нашей воли, она выбрала себе настоящего спутника жизни и в сорок два года родила вашу благословенную дочь. Петр упорно избегал взгляда старейшины. Они остановились на краю каменистого обрыва в каштановой роще. Спускающиеся уступами поля и пастбища отливали зеленью и золотом. К оградам, словно миниатюрные жилые комплексы, лепились сотни побеленных ульев, куда невозмутимые кавказские пчелы несли поздний нектар для душистого меда, составляющего основной доход деревни. На лугах ещЕ цвели тимьян, и амброзия, и донник, и красный клевер, наполняя свежий воздух божественными ароматами. Кузнечики уныло стрекотали в предчувствии морозов, что уже посеребрили северные отроги гор. Именно здесь, в этих горах Ясон искал золотое руно; отсюда Прометей выкрал священный огонь; здесь непокорные племена, возглавляемые столетними вождями, отбрасывали волну за волной всех иноземных захватчиков. Апсны, Земля Души, страна легенд, где, по слухам, человеческий ум творит чудеса, упорно отвергаемые наукой. Однако не все ученые придерживаются традиционных взглядов. Кроме достопочтенного Васильева, верили в это и другие. Знаменитый Николай Николаевич Семенов, получивший в 1956 году Нобелевскую премию в области химии, благосклонно отозвался о серьезных психологических исследованиях, ведущихся в Великобритании и Америке. Ну хорошо, даже если такие феномены, как телепатия и психокинез, существуют, какая от них польза человечеству? Селиак Ешба наклонился и поднял с земли зеленый каштан. -- А от него? -- спросил он, сверкнув глазами. -- Кожура очень твердая, станешь очищать -- руки замараешь, а под ней ещЕ одна оболочка, и только сорвав еЕ, доберешься до ядрышка. Но каштаны вкусны и питательны, и терпеливый, дальновидный человек может посадить их в землю и со временем собрать тысячекратный урожай. -- Селиак внимательно осмотрел зеленый плод и поморщился. -- Ох, уж эти долгоносики! -- И бросил червивый каштан через изгородь. -- Может, козы съедят... Для посадки деревьев надо отбирать лучшие семена. -- Как вы, да? -- горько усмехнулся Петр. -- Я понимаю, что это аллегория. Но даже если она применима к Тамаре... все равно девочка ещЕ очень мала. -- В маленьком теле скрыты душа и ум великана. А кроме нее, есть и другие... их пока немного, но с каждым днем становится больше и больше... по всему миру. Петр резко повернулся и в упор взглянул на долгожителя. -- Откуда вы можете это знать? -- Знаем. -- Что, телепатия? -- Да нет, это у нас умеют немногие, да и то на небольшие расстояния. Истинное знание вырастает из близости к земле, со сменой времен года, с течением лет и веков. Здесь, на этой земле с еЕ плодородными долинами и глубокими пещерами, человек впервые научился мечтать. Да! Именно здесь, на Кавказе, долгими зимами, когда древние люди томились по весеннему теплу. Лишь тяготы жизни учат мечтать о долгом процветании. Знаешь, отчего каштаны не плодоносят в тропиках? Им не хватает зимы. А в старину зима нужна была вдвойне. В первую зиму созревал плод, во вторую отпадала кожура и ядро освобождалось для новой завязи. Ум человеческий зреет гораздо дольше, но мы тоже пережили первую великую зиму и накопили силенок Веками ум наш медленно развивался, мы обретали навыки в обладании физическим миром и природой. -- Вот как? И теперь, по-видимому, лучшие плоды готовы упасть? Зима грядущей ядерной войны -- она возвестит вашу духовную революцию? А мы будем ждать, когда из дымящегося пепла восстанут сверхчеловеки и примутся распевать телепатические погребальные песнопения! -- Может быть и такое, -- согласился старик. -- Но человек вовсе не обязан ждать, пока сгинет кожура, если он полон решимости и не боится замарать руки. Будь с нами заодно, сынок. Помоги подготовить твою дочь к встрече с ей подобными и к достойному применению еЕ дара. И тебе, и мне придется расплачиваться за это, но мы не имеем права покорно ждать, чтобы страшная стихия сделала за нас нашу работу... Селиак протянул Петру свою загорелую руку и улыбнулся. 9 Берлин, Нью-Гемпшир, Земля 21 октября 1966 года Решение убить брата пришло в пятницу, когда он выходил из ворот бумажной фабрики и вслед ему неслись крики сослуживцев. Женщины. Доброй ночи, Роги! Займи для нас завтра местечко в церкви. Мужчины. Увидимся вечером в "Синем быке"! Устроим твоему верзиле отходную, которую он вовек не забудет. А ещЕ фальшивый смех Келли, агента по снабжению, его непосредственного начальника. -- Эй, парень, выше нос! Еще неизвестно, кому повезло! Роги невесело усмехнулся и широким шагом двинулся в людском потоке к воротам фабрики. После мальчишника. Более удачного момента и не подберешь. Алкоголь притупит все реакции Дона, в том числе и принудительную силу. Вдвоем они пойдут по мосту через Андроскоггин, к дому, где снимают комнаты. (Я с ума, сошел? Неужели я всерьез замышляю убить родного брата?) Мой психокинез достаточно силен. Был, во всяком случае, тогда на озере, когда рыбацкая лодка перевернулась. Что у меня слабое, так это воля. (Несчастный случай? Ну конечно, несчастный случай! А мне и в голову не пришло оставить Дона там, на глубине, я, не раздумывая, вытащил его на берег и вдохнул в него жизнь...) Мимо проехала машина с открытыми окнами, откуда доносилась знакомая мелодия. В горле встал ком. Песня называется "Солнышко" -- из-за этой песни он и присвоил ей такое прозвище. А она отдала его Дону вместе со всем остальным. Роги побрел вдоль реки. Вечер погожий, солнце только скрылось за вершинами гор, деревья уже тронуты инеем. Сколько таких вечеров провели они вдвоем, возвращаясь из библиотеки. Там, на берегу, есть рощица; деревья как-то странно приглушают звуки забитого машинами шоссе и создают иллюзию уединения. Ноги сами понесли его туда, и он увидел еЕ. -- Здравствуй, Роги. Я знала, что ты придешь... я хотела с тобой поговорить. (А я откликнулся на телепатический призыв!) Он молча кивнул, не поднимая глаз. -- Прошу тебя! -- взмолилась она. -- Ты меня избегаешь, а времени уже не остается. Пойми, я хочу, чтоб завтрашний день был счастливым. -- Желаю тебе счастья, Солнышко... Мари Мадлен. Будь счастлива всю жизнь. Он не глядел на нее, но знал, что она с мольбой протягивает к нему руки. -- Могу ли я быть счастлива, когда у тебя такой убитый вид? Я боюсь, ты сердишься на Дона. Он не виноват в том, что так вышло, и я не виновата! Любовь не знает правил. Quand ie coup de foudre frappe [Если молния сверкнет... (франц.)]... Он горько рассмеялся. -- Надо же, о нем ты и по-французски говорить готова. А со мной притворялась, что ни слова не понимаешь. И я, набравшись нахальства, говорил тебе такое, чего никогда бы не сказал по-английски. Очень небрежно, чтобы ты не догадалась по интонации. Вставлял les mots d'amour [Слова любви (франц.).] в обычные фразы и считал себя хитрецом. -- Ты очень мил! -- Ну да, ведь ты с самого начала знала о моих чувствах. -- Конечно. Я пыталась полюбить тебя. То есть... остаться с тобой... Нет, все не то! Пойми, Роги, с Доном все иначе. То, что я чувствую к нему... Он стиснул зубы, чтобы не наговорить грубостей, и наконец встретился с еЕ голубыми наивными глазами, блестящими от слез. Мысленно он крикнул: Ты была моей! Это само собой разумелось. Нам надо было только немного подождать, повзрослеть. Разве это не благоразумно? Л у него такой богатый выбор, столько девушек, которых он мог взять. И брал. Зачем ему понадобилась ещЕ и ты, Солнышко?! -- Роги, -- проговорила она, -- я хочу, чтобы ты всегда оставался моим лучшим другом. Братом... Ну пожалуйста! До сих пор соблазн был велик, но он подавлял его, а теперь мысль ещЕ настойчивее стучалась в мозг, сметая поставленные барьеры. Убить Дона! Убить нынче же! -- Не волнуйся за меня, Солнышко. Все будет в порядке. Она отшатнулась, заплакала, вцепившись обеими руками в свой ранец. -- Роги, прости меня! Я так его люблю! Хотелось обнять еЕ, осушить слезы. Хотелось крикнуть: "Тебе только кажется, что ты его любишь! Ты не понимаешь, он околдовал тебя, принудил. Но когда он умрет, ты образумишься и поймешь, что любишь меня. Сперва поплачешь, но со временем боль пройдет, и ты забудешь, что любила ещЕ кого-то, кроме меня". Но вслух он сказал: -- Я все понимаю. Правда. Она улыбнулась сквозь слезы. -- Завтра ты будешь его шафером. И мы с тобой потанцуем на свадьбе. Станем пить шампанское и веселиться. Скажи, что так будет! Он мягко опустил руки ей на плечи и поцеловал в макушку. Ее гладко зачесанные волосы были светлыми и блестящими, точно кукурузные хлопья. -- Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, Солнышко. Прощай. Дейв Валуа чуть не разрушил его планы, предложив отвезти их обоих домой после мальчишника в "Синем быке". Но Роги возразил, что Дону надо немного пройтись, чтобы выветрить хмель. -- Нет уж, мы лучше пешком, а то, боюсь, Донни к завтрему не очухается, и отец Расин в церковь его не пустит. Так что предоставь его мне, дружище. Было три часа ночи, двери "Быка" закрылись, и веселая компания стала, перекликаясь, разбредаться по домам. Роги взял брата под руку и медленно двинулся по Мэн-стрит. Дон был в полной отключке. Лишь принудительными усилиями его можно было удержать в вертикальном положении и заставить шевелить ногами. Дейв, проезжая мимо на "форде", крикнул в окошко: -- Может, все-таки подбросить? -- Нет, -- ответил Роги. -- Встретимся в церкви. Наконец-то они остались одни и с трудом взошли на мост. Ночь была прохладная, но безветренная. Внизу чернела безупречная гладь Андроскоггина, как в зеркале отражая перевернутые уличные фонари и столбы дыма, день и ночь поднимавшиеся из труб целлюлозно-бумажной фабрики. -- Ать-два, ать-два! -- вполголоса командовал Роги. -- Шагай, Донни, шагай! -- Ухм! -- выговорил Дон. В мозгу бешено вращалась карусель разрозненных образов и эмоций: удовлетворения, торжества, ожидания эротических утех с будущей женой. Он ничего не заподозрил. Роги сбросил легкое опьянение, поставил умственный заслон и сосредоточился на том, чтобы тащить брата. Они медленно продвигались к середине моста. На Мэн-стрит изредка появлялись машины, однако на мост никто не поворачивал. Роги вдруг резко остановился. -- Эй, смотри-ка, Донни! Ты соображаешь, где мы находимся? Дон вопросительно замычал. -- Да на мосту же, бестолочь! На нашем любимом старом мосту! Помнишь, что мы вытворяли в школе? Ходили по перилам, а приятели обмирали со страху. Они ведь не знали, что психокинез помогает нам не терять равновесия. Дон еле ворочал языком. -- Уг-гу, п-помню... А т-ты... сал-лага был... -- Но я уже не салага, -- тихо ответил Роги. -- Теперь ты салага, Дон. Хочешь, поспорим? Перила не слишком высокие -- металлические трубки в ладонь шириной, каждые метров десять прерываются фонарем. Под одним из таких фонарей и остановились братья. Роги прислонил к нему Дона и, чтоб не упал, обвил его руку вокруг столба. -- Смотри! -- Ухватившись за фонарь, он легко впрыгнул на перила. -- Смотри, Дон! Он развел руки в стороны, побалансировал, затем твердым шагом пошел вперед. Внизу, метрах в двадцати, поблескивала чернильная вода Андроскоггина. Дон умеет плавать, но плохо. В его теперешнем состоянии не потребуется большого труда, чтоб не дать ему всплыть. Самое сложное -- сбросить Дона с моста, не прикасаясь к нему. -- Ух ты! Здорово! -- Роги подпрыгнул на трубе. Добравшись до следующего фонаря, он развернулся и захохотал во все горло. -- Красота! Ну, Донни! Теперь твоя очередь. Он спрыгнул на мост и пристально взглянул на брата. Дон заморгал. Оскалил зубы. -- Н-не х-хочу. У Роги засосало под ложечкой. Может, он выдал себя, свою враждебность? -- Не хочешь? Ты что, испугался? Или сердечко чересчур сильно бьется при мысли о Солнышке? -- Н-ничего не б-бьется, -- пробормотал Дон и попятился. Роги взял себя в руки. -- Тогда ты и есть салага. -- Не... Пр-росто над-рызгался. -- Ну и что? Я тоже надрызгался, однако прошел по перилам. Выпил не меньше тебя, а прошел. Потому что мне все нипочем, а ты трусишь. -- Х-хрен тебе! -- Дон погрозил ему кулаком. -- Famme ta guele [Заткни глотку! (искаж. франц.)]! -- Заткну, если докажешь, что ты не салага! Дон взревел, обхватил обеими руками фонарь и неуклюже взобрался на перила. Все складывалось как нельзя лучше. Даже если кто и увидит, никому ничего такого в голову не придет. Их разделяют десять метров, и брат уже сделал первый шаг. -- Пока, Дон! -- окликнул его Роги. -- Я позабочусь о Солнышке. -- И задействовал весь свой психокинез, всю принудительную силу. Дон вскрикнул и сорвался с моста. Долю секунды висел в воздухе, поддерживаемый разве что собственным страхом. Потом ухнул вниз, но, уцепившись за перила, лихорадочно пытался подтянуться. Тяжелые башмаки соскальзывали с железной решетки. Роги направил умственный импульс на руку брата, один за другим отрывая пальцы от влажного металла. Дон звал его по имени и отчаянно ругался. Ногти ломались, беспомощно скобля перила. Темная кровь забрызгала всю куртку. Вдоль правой щеки тянулась огромная царапина. Психокинез, казалось, изменил Дону, но он цеплялся за мост чисто физической силой, уже не расходуя еЕ на подтягивание. Мозг исторгал волны ярости и плохо сконцентрированного принуждения. -- Отпусти, черт!.. -- крикнул Роги. Он чувствовал, что слабеет. Череп вот-вот расколется. Может быть, все-таки рискнуть -- подойти и отдавить ему пальцы? Но внезапно он перестал видеть. Лишился и внешнего, и внутреннего зрения. И услышал голос: Нет, Роги. Психокинез и принуждение бесполезны, когда не видишь, куда их направить. У Роги вырвался крик отчаяния, смешанного с облегчением, и он замертво упал на мостовую. Голос, обращавшийся к нему, звучал спокойно и отчужденно: Опять судьба сводит нас. Забавно, правда? Можно было устроить, чтобы Дон уцелел иным способом, но пролепсис не показывает никакой асимметрии в результате моего вмешательства. Роги поднял голову и простонал: -- Ты! Снова ты! Твой брат не может умереть, Роги. Согласно великому предначертанию, он должен жениться на Мари Мадлен Фабре и произвести на свет своих детей. Одному из них уготована великая судьба. Умственно он превзойдет отца, причем будет сознавать свои силы и поможет их осознать всему человечеству. Но на пути его встанут огромные трудности. Ему понадобятся утешение и руководство операнта-метапсихолога, чего родители дать не в состоянии. Ты, Роги, станешь другом и ментором этого будущего ребенка. А теперь поднимайся. Нет, нет, уходи, я убью его. Я должен, у меня нет другого выхода, кроме как УБИТЬ... Вставай, Роги. Наверно, лучше нам обоим умереть, проклятым безумцам! Убей их, убей ОБОИХ, в воду, в воду, пусть растворятся... Du calme, mon enfant [Успокойся, мальчик мой (франц.).]. Лучше. Так будет лучше. Вставай, Роги. Ты ничего не знаешь. Ничего! А потому сделаешь так, как я велю. -- Значит, ты не мой Призрак? -- Это открытие наполнило его душу необъяснимой горечью. Все вы -- моя ответственность и мое искупление. Все ваше племя. Едва дыша, Роги поднялся на ноги. В глазах прояснилось, он увидел Дона, стоящего под фонарем: тот шатался и закрывал руками лицо. Бедняга Донни! Твой брат не понял, что произошло, сообщил Призрак. Его ссадины уже зажили. Отведи его домой, уложи в постель, а завтра к положенному часу доставишь в церковь. Роги трясся от смеха, ревел, топал ногами, выл. Итак, он не станет убийцей, его миновала чаша сия. Будь ты проклят, чертов Призрак! Одно дело внушать мне: "Ты не должен!" И совсем другое: "Ты не можешь!" О Господи, как смешно! Роги никак не мог успокоиться. Призрак терпеливо ждал. Наконец Роги, отсмеявшись, проговорил: -- Значит, пусть все ему, да? А мне ты отводишь роль крестного отца и воспитателя? Да. Им овладела дикая, безотчетная ярость. -- Но почему я не мог стать отцом необыкновенного ребенка? Почему ты не позволил мне жениться на Солнышке и самому породить сверхчеловека? Выходит, гены моего брата на это годятся, а мои... Ты бесплоден, сказал Призрак. Какая-то машина свернула с Мэн-стрит на мост, чуть притормозила возле них, потом снова набрала скорость. Дон насмешливо помахал ей вслед и нетвердой походкой двинулся к брату. -- Я... бесплоден?.. Орхит, перенесенный пять лет назад, поразил твои семенные канатики. А твоей самокоррекции оказалось недостаточно, чтобы избежать осложнения. Твоя мужская потенция ни в коей мере не пострадала, но детей у тебя не будет. Ни один маленький Странный Джон не будет сидеть у него на коленях!.. Роги не огорчился. Пусть Дон несет всю ответственность за производство на свет ублюдков. Но уязвленное самолюбие заставило его воскликнуть: -- Так исцели меня! Ты же на все способен, я знаю. Это невозможно, да и не нужно. Когда свершится предначертание, ты сам поймешь. А пока пусть все остается как есть. Наберись терпения, потому что впереди у тебя долгая жизнь и много важных дел. Пьяный бред! Кошмар! На Роги вдруг навалилась смертельная усталость. -- Чертовщина какая-то... Уходи, ради Бога, оставь меня! Ухожу, но я вернусь... когда буду нужен. Au'voir, cher Roger [До свиданья, милый Роги (франц.).]. Дон, спотыкаясь, подошел и улыбнулся ему. -- Эге, Роги, да тебя вконец развезло! Совсем не умеешь пить, не то что я. Ну, пошли домой. -- Пошли, -- отозвался Роги. Он обхватил брата за плечи, и, поддерживая друг друга, они поковыляли дальше сквозь тьму. 10 Выдержки из обращения д-ра Дж. Б. Раина к ежегодной сессии Американской ассоциации психологов Вашингтон, округ Колумбия, Земля 4 сентября 1967 года Учрежденная в 1957 году Премия Макдугала позволяет составить некоторое представление о распространении такого рода исследований по всему миру. Инициатива еЕ вручения принадлежит Парапсихологической ассоциации, вошедшей впоследствии в состав Института психологии. Премия присуждается сотрудникам соответствующей лаборатории Института за наиболее выдающийся вклад в парапсихологию, опубликованный в течение года учеными, которые не числятся в штате. За десять лет существования премию дважды получали американцы и дважды англичане (одна была поделена между двумя странами), кроме того, она присуждалась гражданам Чехословакии, Индии, Нидерландов, Южной Африки и Швеции. Еще одним показателем ускоренного развития парапсихологии может служить возникновение новых исследовательских центров. Многие из них основаны на средства психиатрических лечебных учреждений, таких, как больница Маймонидеса в Бруклине, отделение психиатрии при Виргинском университете, Институт нервно-психических заболеваний при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Центры, имеющие инженерную направленность, существуют при Ньюаркском техническом колледже в Нью-Джерси, при отделении биофизики Питтсбургского университета и при научно-исследовательских лабораториях "Боинга" в Сиэтле. Ленинградский и Страсбургский центры работают на факультетах физиологии, а лаборатория в филадельфийском колледже Св. Иосифа -- на биологическом факультете. Университетские исследования строго психологической ориентации ведутся главным образом за границей. Хотя в Нью-Йоркском Сити-колледже, Клэрмонтском университете и в филиалах Калифорнийского университета (Лос-Анджелес, Беркли, Дейвис) психологи отчасти занимаются парапсихологическими изысканиями, но наиболее серьезные разработки проводятся в Европе -- в Утрехте и Фрейбурге. Совсем недавно поступили сообщения о начале таких опытов на психологических факультетах Японской оборонной академии и университетов Эдинбурга, Лунда и Агры (Индия). Отдельные публикации не связаны ни с какими учреждениями, как, например, исследования Форвальдов в Швеции и Ризла, когда последний ещЕ работал в Праге. В настоящее время наблюдается тенденция к осуществлению групповых разработок, а также к использованию знаний, навыков и оборудования других областей науки и техники. Ученые широко применяют физиологические препараты, компьютерный анализ, новейшую электронно-статистическую аппаратуру, системы психологических тестов, данные микробиологии или этологии. Более всего ученых занимает неисследованная природа человека, выходящая за рамки имеющегося научного опыта. Постепенно развитием парапсихологии начинают интересоваться космические и естественные науки, медицина и педагогика. Когда наука о человеке выдвинется на первый план, одно место за круглым столом будет неизбежно отведено парапсихологу. Открытия в данной области представляются нам настолько важными, что нас заботит признание академического мира и прочих престижных учреждений. Наша насущная проблема состоит в том, чтобы с той же последовательностью продолжать начатые разработки, независимо от того, на какой основе они проводятся -- на базе автономного института или центра либо совместно с лабораториями больниц, клиник, технических школ, колледжей, промышленных предприятий. В настоящее время парапсихология сумеет найти надежных партнеров и верных сторонников. Этот длительный процесс требует терпения, понимания и бескорыстной помощи. 11 ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА После свадьбы Дона и Солнышка я несколько месяцев ходил как в воду опущенный. Подумывал даже уехать из города и стал просматривать колонки объявлений в газетах Манчестера и Портленда. Но к Рождеству вся семья уже знала, что Солнышко ждет ребенка, а я в подсознании чувствовал себя обязанным Призраку и хорошо помнил, какие надежды он возлагал на этого младенца. Оттого и остался. С той ночи на мосту мы с Доном окончательно отдалились друг от друга. Внешне поддерживали вполне дружелюбные отношения, однако полностью прервали всякую внутреннюю связь. Я, насколько позволяли приличия, избегал встреч с Доном и его женой, что было нетрудно, так как теперь их основное окружение составляли подобные им молодые пары. Мы виделись лишь на семейных сборищах и на похоронах тети Лорен в конце марта. По-моему, они были вполне счастливы. Работал я все там же -- в отделе снабжения целлюлозно-бумажной фабрики, а Дон -- в экспедиции, помещавшейся в другом корпусе. Наверняка он пытался делать то же, что и я: жить как "нормальный" человек. Я, во всяком случае, больше не прибегал к психокинезу, а принудительные манипуляции свел к вытягиванию мелких подачек из своего начальника, угрюмого янки по имени Гэлуша Пратт; он и впрямь считал меня добросовестным и нетребовательным работником, при первой же возможности заслуживающим поощрения. В свободные часы я ходил на лыжах, совершал вылазки в горы и читал что попало на тему умственной деятельности. Мои не слишком плодотворные изыскания останутся таковыми вплоть до семидесятых годов, когда официальная наука в конце концов придет к допущению, что ум -- нечто большее, чем головоломка, разгадывать которую -- дело философов и теологов. Ребенок родился 17 мая 1967 года, спустя семь с половиной месяцев после свадьбы родителей. При виде крошечного существа с непомерно большой головой окружающие милостиво допускали, что дитя недоношено. Но я, впервые взглянув на племянника через одиннадцать дней, когда вез в церковь крестить, не нашел никаких признаков недоношенности -- розовый, упитанный, абсолютно нормальный младенец. Сестра Солнышка Линда и я соответствующими молитвами оградили его от происков Сатаны, затем отец Расин окропил холодной водой маленький безволосый череп и нарек новорожденного Дени Рогатьеном. Голубые глазки стали черными из-за расширенных зрачков. Младенец втянул в себя воздух и выпустил его с пронзительным воплем. Я инстинктивно попытался его утешить и тут же почувствовал цепкую умственную хватку. Холодно! Мокро! Уа-а! Тебе плохо, неуютно? -- спросил я. Ну покричи. Покричать? -- удивился он. Да. А скоро придет мама и возьмет тебя на ручки. Он быстро подсчитал в уме (сердцебиение, тепло, надежность, ласковые руки, молоко, сосательный рефлекс, ЛЮБОВЬ). МАМА? (Снова крик.) Мама хорошая, заверил я. Покричи, покричи. Он заявил: Люблю ТЕБЯ. (Сердечность, доверие, спокойствие.) И быстро уснул, повергнув меня в полную прострацию. Я был изумлен тем, как рано проявилась у ребенка склонность к телепатии, но не мог понять, что же ещЕ так потрясло меня, пока не обдумал все, лежа в постели, не прокрутил в памяти мельчайшие подробности события. Там, в церкви, при скоплении народа, занятый ритуальной церемонией, я почти не отдавал себе отчета в телепатической связи наших умов. А теперь понял, что она до сих пор не исчезла, эта связь с крохотным существом, спящим в колыбели на другом конце города. Я вскочил с постели, зажег свет и стал рыться на полках, ища труды по детской психологии. Мои подозрения подтвердились. Племянник Дени -- не просто телепат, а настоящий уникум. В одиннадцать дней от роду продемонстрировал мне способности к синтезу, к логическому мышлению, что не свойственно обычным новорожденным. Едва-едва появился на свет, а уже делает выводы! Остаток ночи я проклинал Фамильного Призрака, а к утру уже знал, что мне делать. Позвонив на службу и сказавшись больным, я оправился пешком в маленький арендованный домик на Школьной улице, дабы поведать Солнышку, кого безжалостная судьба дала ей в девери, в мужья и в сыновья. День выдался чудесный. В палисадниках распустились весенние цветы, отчего даже убогие улицы Берлина приобрели некоторую живописность. Дверь мне открыла восемнадцатилетняя Богоматерь с длинными распущенными волосами, приветливо и наивно улыбающаяся в своем неведении. Мы уселись на кухне, выдержанной в ярко-желтых и белых тонах. Кофейного цвета занавески чуть колыхались на окнах, из духовки доносился аромат шоколадного торта. Рассказывая о том, как мы с Доном обнаружили у себя телепатический дар, я старался излагать события по возможности в мягкой форме, поэтому представил их как семейную историю, начавшуюся с эпизода в малиннике. (Призрака я, разумеется, опустил.) Поведал о том, как мы постепенно пришли к осознанию наших странностей, как ещЕ в дошкольные годы проводили опыты с внутренней речью, передачей образов на расстояние и глубинным видением. О том, как мухлевали на экзаменах, мысленно читая закрытый конспект. О том, как наш недруг О'Шонесси угодил в баскетбольное кольцо (в качестве демонстрации своего психокинеза осторожно подвигал по кухне стул; она улыбнулась). Объяснил, почему мы с Доном уговорились держать наши способности в тайне. Даже вспомнил "Странного Джона" и свои страхи, связанные с этой книгой. Однако воздержался от упоминания о принудительных силах и уж тем более о своем глубоком убеждении, что Дон употребил гипноз, чтобы умыкнуть еЕ у меня. И конечно же, ни словом не обмолвился о страшном происшествии, имевшем место накануне свадьбы. Мое повествование заняло несколько часов. Она выслушала меня, не прерывая, но я чувствовал, как трудно ей сдерживать свои эмоции: сестринскую любовь ко мне, тревогу за мое душевное здоровье, недоверие и неловкость, заинтересованность, подавляемую растущим отчаянием. Пока говорил, она приготовила нам завтрак и покормила сына. Когда я закончил и устало откинулся на спинку стула, она с обычной искренней и нежной улыбкой накрыла мою руку своей и сказала: -- Бедный, милый Роги! Ты измучился за эти месяцы, правда? У нас почти не появлялся, поэтому мы с Доном ничего не знали. Но теперь мы позаботимся о тебе. В голубых любимых глазах я увидел решительный отказ даже обсуждать мое сообщение, даже думать о нем серьезно. Непреклонный отказ. Хуже того -- в них отразился необычный страх. Ей страшно со мной! Боже, что я наделал?! Надо срочно успокоить еЕ, вселить в душу сознание безопасности, доброты, любви. Солнышко, не бойся! Не бойся всего этого! Не бойся меня! -- Твое недоверие вполне понятно, -- тихо произнес я. -- Нам с Доном понадобились долгие годы, чтобы осмыслить нашу странность. Ничего удивительного, что тебе мои речи кажутся бредом сумасшедшего. Но... но ты же видишь, я по-прежнему твой старый друг Роги, а Дон остается Доном. Да, мы можем разговаривать, не раскрывая рта, и передвигать предметы, не прикасаясь к ним, но это не значит, что мы какие-то чудовища. Мои собственные слова прозвучали как явная, намеренная ложь. Она сдвинула брови, пытаясь быть справедливой ко мне. Лучи яркого полуденного солнца проникали в окна маленькой кухни. На столе стояли чашки с остатками чая, тарелки с крошками торта и ваза пахучей сирени -- как непреодолимая преграда между нами. -- Я что-то читала об опытах по экстрасенсорике, которые проводятся в колледже... -- Вот видишь? -- подхватил я. -- Доктор Раин, он же известный ученый! У меня есть его книги, могу показать... -- Но как можно читать мысли другого человека? Нет, не верю! -- Ужас и гнев перед насильственным вторжением в еЕ душу хлестнули меня, точно кнутом. -- Я бы не вынесла, если б ты... или Дон узнали все, о чем я думаю про себя! Теперь главное не сфальшивить! -- Да нет, Солнышко, не в этом дело. Нормальные люди... я хочу сказать, люди вроде тебя для телепатов закрытая книга. Мы воспринимаем ваши сильные чувства, самые яркие образы, но читать сокровенные мысли мы не можем. Даже друг у друга мы читаем только те мысли, какие хотим передать. Тоже лишь отчасти правда. Трудно расшифровать мысли нормального человека, но временами они все же читаются, особенно когда освещены бурными эмоциями. К тому же люди нередко высказывают их вслух, невнятно бормоча себе под нос. Такое бормотанье расслышать проще простого. Иное дело -- выделить рациональное зерно, осмыслить чувственно-понятийную путаницу, что, подобно накипи, скапливается на поверхности недисциплинированного сознания, маскируя скрытые мысли. Как правило, ты отгораживаешься от этой ментальной статики, чтоб не свихнуться. -- Не думай, что я стану шпионить за тобой и Доном. Мы давно научились ставить барьеры любопытству друг друга. Да я бы и не посмел никогда вмешиваться в твою и его жизнь. Слышишь, Солнышко, никогда!.. Она вспыхнула, и я понял, что угадал по меньшей мере одну из причин еЕ страха. Она скромная, застенчивая женщина со всеми свойственными им предрассудками, может, за это я и люблю еЕ. -- Так называемые высшие проявления ума в общем-то ничего необычного собой не представляют. Тебя же не пугает талант художника или музыканта? Так и телепатия, и психокинез -- врожденные качества, и ничего с ними не поделаешь. Ты читала о людях, которые предсказывают будущее или чуют воду? В Новой Англии им издавна никто не удивляется. А человеку непривычному их свойства показались бы чем-то вроде черной магии. Я думаю, вокруг полно телепатов и психокинетиков, только они не признаются, предвидя реакцию нормальных людей. Но если их полно, почему нам не удается выйти с ними на связь? И почему такие исследователи, как доктор Райн, не разыщут их, вместо того чтобы ставить опыты на каких-то сомнительных психопатах? -- Я хочу тебе верить, Роги, -- помолчав, сказала она. -- Честное слово, я не просто так пришел к тебе. Не для того, чтоб разбередить твою душу. Из-за себя самого и даже из-за Дона я ни за что не стал бы тебя тревожить. Но теперь есть Дени. Она похолодела. -- Дени? -- Вчера на крещении мальчик телепатически общался со мной... Нет, ты не пугайся. Это было прекрасно! Он заплакал, когда его облили водой, и я неосознанно попытался его успокоить. С помощью телепатии, как в детстве мы успокаивали друг друга с Доном. И Дени откликнулся. Между нами установилась необычная связь. Сперва я передавал ему только примитивные ощущения -- чтобы он перестал плакать. А он уцепился, дал мне понять, что ему этого мало. Тогда я сказал... в уме сказал: "Скоро придет мама, и все будет хорошо". Но не словами, в понятии том, что ребенку всегда хорошо с матерью. И знаешь, что сделал Дени? Он установил в уме связь между собственным представлением о матери и переданным ему образом! Психологи называют это ментальным синтезом, ассоциативным мышлением. Но такой кроха, казалось бы, не должен логически мыслить. Дени ещЕ слишком мал. Хотя бы через несколько месяцев, не теперь. -- Неправда, -- ледяным тоном проронила она. -- Правда, Солнышко! Я уверен. -- Ты все выдумываешь. Смешно, ей-богу! -- Да нет же! -- убеждал я еЕ. -- Поди принеси Дени, и я попробую тебе доказать. Думаешь, он спит? Нет, он нас слушает. Я вдруг наткнулся на защитную материнскую ауру. -- Ты лжешь! У меня нормальный ребенок! Ничего подобного быть не может! -- У тебя гениальный ребенок. Видимо, Дени -- экстрасенс. Если ты хочешь убедиться, то, наверно, можно показать его в колледже или в больнице, которая занимается... -- Нет, нет, нет! Он самый обычный! -- Она сорвалась со стула; невыразимый ужас просачивался в каждом еЕ движении. -- Ты болен, Роги! Болен от ревности! Не можешь мне простить, что я вышла за Дона и родила ему ребенка! Уходи! Оставь нас в покое! В отчаянии я тоже начал кричать: -- И долго ты собираешься прятать голову под крыло? Ты прекрасно понимаешь, что я в своем уме и говорю правду! Тебя выдает твой собственный ум! -- Не-е-ет! -- взвыла она. Я махнул рукой. Ваза сирени подпрыгнула и зависла в воздухе. Я послал еЕ через кухню в раковину, и она со звоном разбилась. В соседней комнате визгливо закричал ребенок. Солнышко накинулась на меня, как тигрица, стиснув кулаки и сверкая глазами. -- Негодяй! Ублюдок! Вон из моего дома! Я никогда ещЕ не применял к ней принуждения, но тут у меня не было выхода. Сядь. Голос еЕ прервался, она словно окаменела. Если не считать широко раскрытых горящих глаз, лицо еЕ превратилось в трагическую маску, а рот застыл в беззвучном крике. Сядь, повторил я. В комнате надрывался ребенок, реагируя на чувства матери. Глаза еЕ молили меня, но я не поддавался. Две слезинки скатились по мраморным щекам. Она смежила веки и медленно опустилась на стул. Прядь белокурых волос упала на лицо. Плечи подергивались от рыданий. Сиди тут. Не бойся. Смысл моих телепатических посланий просачивался в еЕ мозг вместе с мощным принудительным натиском. Я вышел, взял из кровати Дени, завернул его в одеяльце и, вернувшись на кухню, бережно подал ей. Потом освободил еЕ ум и попытался вселить уверенность в уме ребенка. Крик. (Спокойствие.) Все в порядке, Дени. Маме уже лучше. Я протянул к нему руку, выставив указательный палец. Глаза Дени все ещЕ были полны слез, но крошечный ротик скривился в улыбке. Голая кукольная ручонка высунулась из-под одеяльца, безошибочно нашла мой палец и крепко вцепилась в него. Я мысленно проговорил: РОГИ (прикосновение) ДЕНИ. Я -- Роги, ты -- Дени. Роги любит Дени. Между нами вновь воцарилась радужная гармония. Даже Солнышко, видимо, почувствовала это, потому что слабо охнула. Ребенок начал ворковать. -- Тебя зовут Дени, -- сказал я. Он что-то промычал. -- Дени, -- повторил я. Личико осветилось, а ум его отозвался: ДЕНИ. Голосом он смог изобразить лишь короткое забавное мычание. -- Пытается произнести свое имя, -- объяснил я ей. -- Язык и голосовые связки в отличие от мозга ещЕ не приспособлены к речи, но умом он понимает, что его зовут Дени. Солнышко молча покачивала младенца и плакала. Ужас прошел, остались только растерянность и упрек. Ох, Солнышко, прости меня, дурака неуклюжего, что напугал тебя! -- Я вынужден был так поступить, -- сказал я, уже не оказывая на неЕ принудительного давления, наоборот, взывая к пониманию. -- Нельзя отворачиваться от очевидного. Это было бы несправедливо по отношению к Дени. Ты должна быть храброй -- ради сына. На тебе лежит ответственность за него, за талант, который не идет ни в какое сравнение с нашим. Я думаю, у Дени ум высшего порядка. Если этому гигантскому уму позволить развиться как следует, то твой сын станет великим человеком. Теперь Солнышко окончательно успокоилась. Ребенок удовлетворенно потянулся и зевнул. Она крепко прижала его к груди. -- Что же мне делать, Роги? Они... они теперь отберут его у меня? -- Ну что ты?! Ради Бога, Солнышко, не бойся ничего! Я сказал, что ты можешь его проверить, но только для того, чтоб самой убедиться. Никто не сможет тебя заставить проводить эксперименты с Дени. Слава Богу, мы живем в цивилизованной стране. Но если бы он был моим сыном... Она выжидательно глянула на меня. Я стоял так близко к ней и ребенку, что их комбинированная аура захватила и меня. От неЕ исходили облегчение и доверие, от него -- усиленный вариант гармонической связи, уже испытанной мною в церкви. Дени любит Роги. Нет-нет, Дени! Ты немой. И мама не моя. Ты должен обратиться к Дону, твоему настоящему отцу, а не ко мне... -- Что бы ты сделал, будь Дени твоим сыном? -- тихо спросила Солнышко. Я услышал свой голос как бы со стороны: -- Люди, проводящие эксперименты по экстрасенсорике в лабораториях, наверняка понятия не имеют, что нужно такому ребенку, ведь они обычные, нормальные люди. А Дени должен воспитывать кто-то ему подобный. Только его отец и я способны общаться с ним на телепатическом уровне, поэтому Дон должен... ДЕНИ -- РОГИ! Наша умственная связь крепла помимо моей воли. Ребенок ухватился за меня, как прежде ухватился за мать, как дети хватаются за самых близких, самых дорогих. Нет, Дени! Это не я! (Помилуй меня, Господи, ибо грешен есмь! Замышлял убийство. Да, мы оба были пьяны. Да, я обезумел от любви к ней. Каюсь, каюсь, каюсь... и благодарю Тебя! Нет, Дон ничего не знает. Все было у меня в голове?.. Нет, не думаю, но может быть... может быть... не знаю. Двухмесячный пост, душевное раскаяние -- и все прошло, все кончено, но я никогда не забуду, никогда...) -- Дон станет воспитывать мальчика? -- переспросила Солнышко. -- Наверное, можно с ним поговорить. Он любит Дени, но он такой консерватор. Я даже не могу заставить его сменить Дени пеленки или дать ему соску. А что он должен делать? У меня упало сердце. Откуда мне знать? Фамильный Призрак наверняка знает. Если он действительно призрак. -- Дон должен почаще бывать с мальчиком. Разговаривать с ним -- ум в ум. Научить его управлять своими способностями. На лице еЕ было написано сомнение. -- Что ж, я попробую. -- Это очень важно, Солнышко! Вот когда мы с Доном были детьми, у тети Лорен не было времени, чтобы уделить нам даже то внимание, в каком нуждаются обычные дети. И -- видит Бог -- она была далека от телепатии. Оттого мы и выросли заторможенными. Солнышко открыла рот, но я жестом приказал ей не перебивать меня. -- Я имею в виду, заторможенными в нашей экстрасенсорике. Тебе не приходилось читать про одичалых детей, которых вырастили животные или родители-садисты, не позволяющие им общаться с людьми? Попадая в человеческий мир, они уже не могут считаться людьми, потому что их лишили общения на той стадии, когда детский ум наиболее восприимчив. На первый взгляд мы с Доном нормальные люди, но в нас есть скрытая ущербность. В детстве нам не хватало наставника. Никто не учил нас пользоваться нашими способностями. Во всех учебниках по психологии сказано, что первые три года имеют решающее значение для умственного развития. И к экстрасенсорике это относится в равной, а может, и в большей мере, чем к обычным людям. Мы с Доном обнаружили свой дар случайно, развивали стихийно, он так и не стал для нас чем-то естественным. Дон вообще в этом ничего не смыслит, я знаю чуть больше, но тоже недостаточно. -- Так ты объяснишь Дону, что надо делать? -- Да, конечно. Я постараюсь в общих чертах наметить линию поведения. Дени нужны вы оба. Ты тоже многое можешь сделать -- читать ему вслух, разговаривать с ним. У меня есть книга Пиаже, известного швейцарского специалиста по детской психологии, я дам тебе еЕ почитать. В ней шаг за шагом изложен процесс обучения ребенка. Необычайно интересно! Она кивнула и ещЕ крепче прижала к себе сына. Глаза мальчика были озадаченно устремлены на меня. Тогда я осознал, что невольно поставил преграду его настойчивому стремлению ко мне. А он тыкался в нее, словно щенок, делающий подкоп под забором. Нет, мальчик мой, нет! РОГИ! Он уже оказывает на меня давление. Я хотел отвести от него взгляд и не смог. Я вдруг почувствовал, что слабею перед такой силой и решимостью. Дети! Даже у самых обыкновенных есть немало способов добиваться своего чисто психологическим способом... Чем ещЕ объяснить, что мы с таким обожанием взираем на эти беспомощные, крикливые, вонючие, требовательные, назойливые подобия человека? Нет! РОГИ, мой РОГИ! (Любовь.) Вот сейчас рухнет моя оборона. Дени одарил меня доверчивой улыбкой, и капкан захлопнулся. -- Пока не будем открывать другим правду о Дени, -- решила Солнышко. -- Подождем, когда он вырастет и сумеет защититься от тех, кто попытается его использовать. Мы научим его осторожности... И доброте. -- Она прижала к щеке маленькую головку. -- Странный сверхчеловечек. И что мне с ним делать? Вот бы посоветоваться с мамой Эйнштейна! -- Маленький Альберт очень долго не проявлял своей гениальности, -- улыбнулся я. -- Даже не говорил до четырех лет. Я подошел к раковине и начал собирать сирень и осколки. Надо было такое натворить! Дон очень удивился, вернувшись с работы и увидев нас троих на крыльце. Пока Солнышко готовила ужин, у нас с братом состоялся первый сеанс телепатической связи за целый год. Я объяснил ему, зачем пришел и что сделал. Сперва он засмеялся, потом рассвирепел, когда я сказал, что его долг заняться специальным обучением сына. Мы чуть не подрались в гостиной, на шум выбежала Мари Мадлен и бросилась между нами. Одно за другим она терпеливо и спокойно опровергла все возражения Дона и при этом смотрела на него с такой любовью и преданностью, что меня прошиб холодный пот. Дураку ясно, что ни о каком принуждении тут не могло и не может быть речи. Изложив ему намеченную нами программу обучения, она умолкла, и Дон отступил перед немой мольбой в еЕ взоре. -- Ладно, уговорила. По-моему, неправильно делать из ребенка черт знает что, но вам видней. Буду выполнять, что прикажете. Только нянькаться с ним не стану, и не надейтесь. Солнышко бросилась к нему на шею, прильнула к губам в долгом и страстном поцелуе. Он глянул на меня через еЕ голову, и я заметил в его глазах торжествующую усмешку. -- Насчет ваших вечерних сеансов телепатии с пацаном... со светящимися картинками и прочей дребеденью... уверен, с ними у меня ничего не выйдет. Передавать мысли -- пожалуйста, остальное -- дело Роги. Ты поможешь нам воспитать ребенка. Ты придумал всю эту чертовщину, вот и отдувайся! Ну что, по рукам? -- Прекрасная мысль! -- заулыбалась Солнышко. -- Ты ведь не откажешься, правда, Роги? А из спальни донеслась ещЕ одна просьба -- совсем нечленораздельная. Я был обезоружен. Фамильный Призрак победил. -- Ладно. -- Значит, решено, -- кивнул Дон. -- Что там у нас на ужин, радость моя? 12 Выдержки из заключительного доклада о научном исследовании неопознанных летающих объектов, произведенном Университетом Колорадо совместно с ВВС США 9 января 1969 года Гипотетический взгляд на НЛО как на космические корабли, пилотируемые представителями иных цивилизаций, которые, возможно, существуют на планетах Солнечной или более отдаленных звездных систем, принято называть экстраземной гипотезой (ЭЗГ). Кроме того, имеется точка зрения, настаивающая на действительном существовании пришельцев из открытого космоса, а не только на возможности, пока ещЕ не подтвержденной научными фактами. Данный уровень убеждений мы сокращенно обозначаем ЭЗД -- экстраземная действительность... Если бы приверженцы второй концепции смогли привести прямые, достоверные и недвусмысленные доказательства еЕ верности, это стало бы величайшим открытием в истории человечества. Не говоря уж об их чисто научном значении, они оказали бы ни с чем не соизмеримое воздействие на все аспекты человеческой жизни. К сожалению, в настоящее время такими достоверными свидетельствами мы не располагаем. Нет даже согласия между сторонниками ЭЗД относительно целей, преследуемых инопланетянами. Одни авторы уверяют, что НЛО намерены помочь нашей планете избавиться от катастрофических последствий сотворенного нами кошмара. Другие, напротив, убеждены в агрессивности пришельцев. Независимо от того, насколько благоприятны для человечества подобные посещения, все сходятся на том, что общение с иными цивилизациями произвело бы радикальные перемены в условиях человеческого существования. Дилемму можно было бы разрешить за несколько минут, если бы летающее блюдце приземлилось на лужайке перед отелем, где проходит конгресс Американского физического общества, и пилотирующие его индивидуумы вручили бы ученому собранию нечто вроде верительной грамоты с точным указанием, откуда они явились и какая технология использовалась при создании летательного аппарата. После чего ответили бы на все интересующие аудиторию вопросы. Подчеркивая отсутствие убедительных доказательств существования ЭЗД, мы не строим никаких прогнозов на будущее. Возможное появление подобных свидетельств после опубликования настоящего доклада не изменит достоверности нашего утверждения о том, что в данный момент мы их не имеем. Если они появятся впоследствии, наши выводы, естественно, будут пересмотрены во втором издании... Вопрос о том, существует ли где-либо во Вселенной иная разумная жизнь (ИРЖ), привлекает к себе в последние годы все более заинтересованное внимание. До сей поры никем не получено наглядных тому подтверждений, следовательно, вопрос остается открытым... ИРЖ, как уже обсуждалось на предыдущем заседании, непосредственно связана с ЭЗГ или ЭЗД НЛО, Если подтвердится ЭЗГ, это станет подтверждением ИРЖ, поскольку некоторые НЛО надо будет считать прибывшими из экстраземных миров. Соответственно, если мы убедимся в невозможности ИРЖ, тогда будет опровергнута и ЭЗГ. Однако наличие ИРЖ ещЕ не является доказательством ЭЗГ. Ибо весьма вероятно, что действительная ИРЖ пока не достигла необходимых технологических мощностей для посещения Земли либо не имеет желания еЕ посещать... Совершенно неправомерны предположения, будто в иных сообществах должен наблюдаться неуклонный процесс накопления знаний и совершенствования технической оснащенности. Люди на сегодняшний день знают достаточно, чтобы разрушить все формы жизни на Земле, однако у них не хватает знаний и ума, чтобы выработать механизмы контроля за подобными устремлениями. Не исключено, что и обитатели иных планет уничтожат собственную жизнь, прежде чем достигнут уровня научно-технического развития, необходимого для совершения долговременных космических путешествий. Есть и другая вероятность: развитие интеллекта превосходит технический прогресс настолько, что к моменту разработки необходимой для межпланетного полета технологии инопланетяне достигнут такого уровня сознания, что потеряют всякий интерес к открытию иных миров. В той же мере, в какой мы не способны предугадать степень и задачи будущего технического развития -- нашего или чьего-либо еще, -- мы не можем и строить догадки относительно того, что в более цивилизованном мире считается нормами разумного поведения. Помимо огромных расстояний и трудностей, с коими сопряжены космические вояжи, следует принять во внимание ещЕ один аспект проблемы. Если предположить, что цивилизации склонны к саморазрушению и временной отрезок их разумной жизни не превышает, скажем, ста тысяч лет, то временной фактор также свидетельствует против вероятности успешных межпланетных коммуникаций. И наконец, возможно, внеземные цивилизации достигают вершин своего развития в иные эпохи космической истории... Учитывая вышеизложенное, считаем целесообразным сделать вывод, что никакая ИРЖ вне пределов Солнечной системы не имеет возможности посетить Землю в ближайшие десять тысяч лет. 13 Ленинград, СССР, Земля 5 марта 1969 года -- Самое интересное мы приберегли напоследок, товарищ адмирал. Пожалуйста, садитесь за этот столик с микрофонами... Другие товарищи могут занять стулья возле наблюдательной витрины. Через минуту доктор Валентина Любезная, наш ведущий специалист по биокоммуникациям, приведет опытный экземпляр в клетку Фарадея. Простите за небольшую заминку... -- Данилов виновато улыбнулся. -- Девочка очень нервничает. Колинский без комментариев опустил свой обширный зад на жесткий деревянный стул. Нервные дети! А вы ещЕ больше трясетесь, гражданин Жополиз, и правильно делаете, ведь пока что качество развлечений в вашей дорогостоящей лаборатории оставляет желать лучшего. Идиотские демонстрации биоэнергетического поля. Чукча-шаман останавливает сердце крысы (на кой черт мне крыса, когда все наши враги весят больше четырехсот граммов). Слепой неврастеник читает пальцами. Подвергнутый дезинфекции современный Распутин возлагает руки на истерзанных кроликов и залечивает их раны. Домохозяйка показывает психокинетические фокусы с сигаретами и стаканами воды. Цыганка извлекает из "Полароида" смазанные астральные фотографии Петропавловской крепости, Медного Всадника и других местных достопримечательностей. (Последнее выглядело многообещающе, пока Данилов не признался, что объект способен "провидеть" лишь те места, которые посетил. Вот вам и психический шпионаж!) -- Нас, конечно, интересует, как далеко вы продвинулись в области чистой науки, товарищ Данилов, -- сурово проговорил Колинский. -- И все же главным образом нам нужны не доказательства существования психических сил. В отличие от западных скептиков мы допускаем, что человеческий мозг способен к подобной деятельности. Однако мы рассчитывали, что после пяти лет работы вы представите нам результаты практического оборонного значения. Данилов засуетился с микрофонами, положил на стол стопку бумаги и ручку для заметок, покосился на вошедших в зал адъютантов адмирала -- Гуслина и Ульянова -- и на сотрудника Главного управления разведки Артимовича. -- Сейчас мы покажем вам самый перспективный экземпляр. Думаю, что вы не разочаруетесь, товарищ адмирал. Не успел он закончить фразу, как дверь испытательной камеры открылась. Женщина в белом халате ввела за руку очень хорошенькую рыжеволосую девочку в школьной форме. Та с некоторой тревогой поглядела через стекло на собравшихся мужчин. -- Девочка очень чувствительна к явным умственным проявлениям -- гораздо более чувствительна, чем те, кого вы видели до нее. Для успешного эксперимента атмосфера должна быть проникнута добротой и благожелательностью. Попробуйте настроиться на положительные эмоции. Капитан Гуслин кашлянул. Ульянов закурил. На лице профессионального разведчика Артемовича появилась неестественная улыбка. Данилов взял в руки микрофон, обмотанный синей изоляционной лентой. -- Я вас представлю, товарищ адмирал, а потом, надеюсь, вы скажете девочке несколько ободряющих слов. Колинский, у которого было семеро внуков, вздохнул. -- Как хотите. Данилов нажал кнопку микрофона. -- Ты готова, Тамара? Голос девочки донесся из вмонтированного в потолок репродуктора: -- Да, доктор. -- У нас сегодня особенный гость, Тамарочка. Адмирал Иван Колинский, герой советского военно-морского флота. Ему очень интересно увидеть твои достижения в биокоммуникации. А ещЕ он хочет просто побеседовать с тобой. -- Ученый почтительно вытянулся. -- Товарищ адмирал, разрешите представить вам Тамару Сахвадзе. Колинский взял микрофон и подмигнул девочке. -- Не волнуйся, девонька. Пускай доктор Данилов волнуется. Девочка улыбнулась. У неЕ были ослепительно белые зубы. -- Тебе сколько лет, Тамара? -- Одиннадцать, товарищ адмирал. Огромные темные глаза, губы как лепестки роз. -- Имя у тебя красивое, грузинское. Ты где живешь? -- Я живу в Сочи... То есть жила, пока меня не нашли и не привезли сюда работать и учиться. Сочи находится на Черном море. Ах, да, она из того древнего народа, о красоте и колдовских чарах которого ходят легенды. -- Я хорошо знаю Сочи, красивейший город. У меня там дача. В Сочи теперь весна, все цветет, птицы поют на пальмах. Жаль, что мы с тобой не там, а в холодном Ленинграде! Эх, и правда, хорошо бы сейчас туда! Походил бы на байдарке, посидел у моря, попил хорошего грузинского вина, погрел старые косточки на солнце! Юные красавицы (твои сестры, Тамара) сновали бы мимо, высокие, длинноногие, с черными горящими глазами, а я бы глядел им вслед и вспоминал старые проказы. Или со скуки придумал бы, как свалить Горшкова -- ох уж этот хрен на колесах! И заодно прожектера из КГБ Андропова -- помешался, понимаешь, на своем биоэнергетическом фарсе, будто нельзя обойтись низкочастотным передатчиком, как американцы. Психическое оружие! Ну до чего ж мы, русские, суеверны, несмотря на все наши научные и культурные достижения! Может, привлечем к делу Бабу Ягу с еЕ избушкой на курьих ножках? Девочка громко рассмеялась. -- Какой же вы глупый, товарищ адмирал! Научный сотрудник Любезная заметно напряглась. -- Ребенок перенервничал, -- оправдывался Данилов. -- Извините Тамару за невольную грубость. Может быть, приступим? Колинский, прищурясь, посмотрел на Тамару. -- Но мы ещЕ не закончили беседу. Скажи мне, девонька, а какой такой у тебя талант, что тобой ученые заинтересовались? -- Я читаю мысли. На расстоянии... Иногда. -- И мои прочесть можешь? -- вкрадчиво спросил адмирал. Тамара испугалась. -- Нет! -- Товарищ адмирал, -- взмолился Данилов, -- очень важно, чтобы девочка была спокойна! Лучше бы нам уже начать... -- Добро. -- Колинский оставил микрофон. Данилов сделал знак своей сотруднице. Женщина взяла девочку за руку и повела еЕ в обшитую медными пластинами кабину, помещенную в центре испытательной камеры. Внутри стоял простой деревянный табурет. -- Это заграждение называется клетка Фарадея, -- объяснил Данилов. -- Она защищена от всевозможных форм электромагнитного излучения. Мы установили, что лучше всего Тамара работает, когда излучение еЕ ума не связано с потоками электромагнитного спектра. Биоэнергетический гало-эффект, который мы вам продемонстрировали в самом начале, очевидно, является побочным, а не основным продуктом жизнедеятельности. Колинский сделал нетерпеливый жест. Тамара села и сложила руки на коленях. Доктор Любезная вышла и через минуту присоединилась к зрителям. -- Все готово, -- доложила она. -- Тамара чувствует себя вполне уверенно. Данилов взял со стола второй микрофон. Его обмотка была ярко-алой. Включив его, он проговорил: -- Данилов на связи. Доложите готовность. Мужской голос отозвался сквозь помехи: -- Научно-исследовательское судно "Пигалица" ждет ваших указаний. -- Сообщите ваши приблизительные координаты. -- Мы в девяти километрах к западу от Кронштадта. -- Водолазы готовы? -- Младший лейтенант Назимов и польский юноша находятся на глубине девяносто метров и ждут биоэнергетических сигналов. -- Охренеть можно! -- воскликнул капитан Ульянов. Данилов резко хлопнул в ладоши. -- Пожалуйста, воздержитесь от посторонних замечаний и настройтесь на самый миролюбивый лад! Капитан Гуслин хмыкнул. -- Внимание, "Пигалица", приготовиться к приему. -- Данилов отставил микрофон с алой обмоткой. -- Сплошные сюрпризы, доктор Данилов, -- пробормотал адмирал. -- Эксперименты до сих пор проводились с успехом, -- напряженным голосом отозвался ученый. -- На что мы надеемся и впредь... при надлежащих условиях. -- Он зыркнул на адъютантов и ГРУшника. Колинский погрозил троице кулаком. -- Эй, вы, минетчики, чтоб я вас больше не слышал! Ученый шумно выдохнул и пустился в объяснения: -- Девочку Тамару мы называем индуктором. Она -- самый талантливый телепатический передатчик из всех, какие мы знаем. А реципиент, или приемник, семнадцатилетний поляк по имени Ежи Гаврыс, ещЕ один одаренный биоэнергетик. На нем водолазный скафандр. Из аппаратуры у него только ручка и специальная дощечка для подводных записей. Его спутник, младший лейтенант Назимов, будет предъявлять сделанные им записи считывающему устройству. А радист на судне переправит данные нам для передачи по комнатному громкоговорителю. -- Понятно, -- сказал Колинский. -- А что за данные? Данилов гордо вскинул голову. -- По вашему выбору. Адъютанты вновь не сдержали удивленных возгласов. -- Для начала я рекомендую выбирать простые формы -- звезды, круги, квадраты. Потом рисунки, потом несколько слов. Вот бумага и ручка. Изобразив что-либо на листке, покажите его Тамаре, и она передаст послание. Колинский поджал губы и склонился над листком. Он нарисовал пятиконечную звезду, поднял лист и улыбнулся Тамаре. Девочка пристально вгляделась в рисунок. -- Звезда, -- поступил сигнал с "Пигалицы". Адмирал нарисовал стрелу. -- Стрела, -- передал далекий радист. Адмирал довольно неуклюже изобразил кошку. -- Корова, -- доложили из репродуктора. Все в зале засмеялись. Колинский пожал плечами и нарисовал круг с отходящими от него лучами. -- Солнце. Адмирал весело помахал Тамаре. Она улыбнулась и помахала в ответ. Он написал семь букв кириллицы -- слово фамильярного русского приветствия и поднял листок. Девочка некоторое время сосредоточенно смотрела на лист. Диктор откашлялся и проговорил из репродуктора: -- Мы получили от младшего лейтенанта Назимова буквы: "з", "д", "о", "р", "о", неразборчиво, "о". Данилов взял красный микрофон. -- Внимание, "Пигалица"! -- И повернулся к Колинскому. -- Не забывайте, наш реципиент -- поляк. Ему трудно читать послания, написанные нашим шрифтом. Прошу вас, старайтесь выбирать простые слова. -- Он настроил далекое судно на прием следующего сигнала. Колинский вывел печатными буквами: "Тамара шлет привет". Слова буква за буквой вернулись к нему из репродуктора. Адмирал, сияя, повернулся к ученым. -- Разрешите вас поздравить, доктор Данилов, доктор Любезная. Блестящие сдвиги! Надо же, Андропов-то оказался прав. У них был один шанс из миллиона, и вот теперь ему, Колинскому, придется сожрать порцию дерьма. Если способностям Тамары обучить других, то советский флот можно будет оснастить собственным низкочастотным передатчиком. Пущай американцы передают свои послания подводным лодкам глубинного погружения на длинных волнах -- надежная система, но очень замедленная, слово из трех букв полчаса передавать надо. А Советский Союз будет связываться со своими подлодками с помощью телепатии в один момент! Что же касается психического оружия КГБ, тут ещЕ бабушка надвое сказала... -- Вы очень добры, товарищ адмирал! -- захлебывался от восторга Данилов. -- Надеюсь, ваши похвалы распространяются и на маленькую Тамару, и на Ежи, ведь они так хорошо поработали. Быть может, вы сами им об этом скажете? -- Сперва проверим ещЕ одно послание, -- сказал Колинский. Он написал что-то на листке и показал его Тамаре. Прелестное личико выглядывало из-за медной сетки и светилось такой радостью, оттого что все прошло хорошо, что она сумела себя показать. Затем она прочла: ОГНЕВЫЕ РАКЕТЫ. И застыла. Темные глаза точно у затравленной лани. Адмирал Колинский настойчиво постучал пальцем по листку. Все ждали. Наконец Данилов проговорил в алый микрофон: -- Внимание, "Пигалица"! У вас есть сообщение? -- Сообщений нет, -- отозвался репродуктор. Колинский без выражения смотрел на девочку. Вот, значит, ты какая, Тамара? Что ж, едва ли тебя можно винить. Ты почти и не жила, настоящая цель твоей работы даже не приходила тебе в голову. Сейчас ты возмущена и растеряна. Шарахаешься от подлости взрослых. А когда-нибудь станешь считать эту подлость своим моральным долгом. Долгом истинного патриота. -- Сообщений нет, -- повторил репродуктор. Вид у Данилова был виноватый. -- Видимо, девочка утомлена. Или чувствительность Ежи временно ослабела... -- Сообщений нет, -- твердил репродуктор. -- Пойду поговорю с ней, -- предложила доктор Любезная. -- Не надо, не трудитесь, -- сказал Колинский. -- На сегодня я видел вполне достаточно. Будьте уверены, я позабочусь о том, чтобы ваши исследования надлежащим образом субсидировались, и дам о них самый лестный отзыв в докладе Министерству обороны. Адмирал поднялся, разорвал последний лист и высыпал клочки из пригоршни на стол. Затем кивнул адъютантам и вышел, махнув на прощанье сидящей неподвижно маленькой девочке. Данилов и Любезная переглянулись. -- Будь она чуть поменьше, -- сказала женщина, -- возможно, игра бы и получилась. -- Со временем она станет прислушиваться к соображениям высшего порядка, -- отозвался Данилов и взял алый микрофон. -- Внимание, "Пигалица"! Эксперимент окончен. Всем спасибо за работу. -- Есть сообщение, -- раздался голос из репродуктора. Данилов чуть не выронил микрофон. -- Какое? Усиленный микрофоном голос звучал металлически резко: -- Еще один набор букв. "Н", "е", "т". -- Нет? -- хором переспросили Данилов и Любезная. Сидящая в клетке Фарадея Тамара Сахвадзе посмотрела на них и медленно кивнула. 14 ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА Почти три года по вечерам каждый вторник, четверг и воскресенье я приходил к Дону и Солнышку. А она приносила в гостиную маленького Дени -- на занятия, которые мы называли "головными уроками". Поначалу Дон работал вместе со мной, но не находил общего языка с детским сознанием, и его попытки телепатического общения больше напоминали дрессировку щенка: На, малыш, служи! Он не мог себе отказать в том, чтобы подразнить ребенка; обучение представлялось ему чем-то вроде забавы, а собственного сына он воспринимал не иначе как живую игрушку. Если Дени делал успехи, он не скупился на похвалы, но в основном это была долгая и утомительная тренировка. Дону недоставало терпения, он пытался давить на мальчика, и, как правило, все кончалось ревом; временами же Дени замыкался в себе, переставал реагировать и на родительские нагоняи, и на издевки. Как я и ожидал, брата хватило на две-три недели. Даже уговоры Солнышка не заставили его принять мало-мальски заинтересованное участие в учебном процессе. Он утыкался в телевизор и во время рекламных пауз оборачивался к нам с видом насмешливого превосходства. Оно бы и ничего, но дети совершенно не умеют быть тактичными. Маленький Дени слишком явно предпочитал меня отцу. Уязвленное самолюбие моего брата выражалось в потоке таких враждебных эмоций, что это могло привести лишь к одному: чувствительный ребенок в конце концов навсегда закроет доступ в свой ум не только ему, но и мне. Я не мог не высказать Дону своих опасений, хотя и предвидел его бурную реакцию. К моему удивлению, он примирительно отозвался: -- Что ты хочешь? Воспитание детей -- не моя стихия. И добавил, что теперь после ужина будет ходить к "Синему быку" и оставлять меня наедине с женой и сыном. Позже я узнал, что некий завсегдатай таверны по имени Тед Ковальский как-то прошелся по поводу столь необычного семейного уклада. Дон уложил его на месте коротким апперкотом и обратился к притихшим посетителям "Быка" с небольшой речью: -- Мой башковитый братец пишет книгу о поведении маленьких детей. И мы отдали ему нашего пацана в качестве морской свинки. Роги ставит на нем опыты со всякими кубиками, бусинками, картинками и тому подобной мурой, а Солнышко ему помогает. Он и меня чуть не втравил, но, по мне, лучше посуду мыть. Вот почему я тут, а мой брат, моя жена и сын дома. У кого-нибудь, кроме покойного Ковальского, есть возражения? Возражений ни в тот момент, ни впредь ни у кого не возникло. Дон стал проводить в "Синем быке" все вечера подряд, независимо от "головных уроков". Солнышко мучилась, но ни разу его не упрекнула. В дни занятий она старалась приготовить на ужин что-нибудь повкуснее, видимо надеясь уговорить Дона остаться и посмотреть, чему научился Дени. Он, как правило, отказывался, и она нежно целовала его перед уходом. А когда через несколько часов возвращался -- уже изрядно навеселе, -- так же нежно целовала, встречая на пороге. Тем временем его сын делал выдающиеся успехи. На семейных сборищах Дон всем и каждому хвастался своим гениальным детищем. Дени, помня мои уроки, старался не слишком себя показывать: способный ребенок, не более того. Вслух он заговорил в год и месяц, а три месяца спустя уже болтал как заведенный. Ходить научился в год, и в том, что касается физического развития, был почти нормален. Внешностью он пошел в мать -- та же бледность, те же голубые глаза, но ни тени еЕ красоты. На вид он не производил впечатления здорового мальчика, однако я не помню, чтобы он когда-нибудь болел. По натуре был застенчив, замкнут (полная противоположность Дона), но по интеллекту с ним, пожалуй, не сравнится никто из Ремилардов, даже Марк и Джек. Историки Содружества склонны считать его слабым и нерешительным, а кое-кто даже утверждает, что без психологического стимула, каким стала его жена Люсиль Картье, Дени так и не завершил бы свой грандиозный труд. Чем я могу опровергнуть подобные заявления? Лишь несколькими штрихами к портрету Дени в младенчестве. С каким спокойствием и стойкостью преодолевал он выпадающие на долю каждого ребенка эмоциональные испытания! Причем по большей части в одиночку, ведь мне довелось ему помогать лишь в первые годы, а в более позднем детстве и отрочестве судьбе угодно было нас разлучить. Впрочем, нельзя приуменьшать роль Солнышка. Дени выучился читать, когда ему ещЕ двух лет не было, и при всех материальных затруднениях молодой семьи Солнышко выкраивала деньги, чтобы покупать ему книги и даже энциклопедию. Поскольку мальчик был жаден до впечатлений, она возила его по всему Берлину -- летом в прогулочной коляске, зимой -- на санках. Позже, когда им удалось купить машину, стала вывозить за город. Правда, эти вылазки продолжались недолго: цены на газолин, шаткое финансовое положение Дона и растущая семья оставляли ей для этого все меньше времени и возможностей. Метапсихическое образование Дени полностью легло на меня. Я упорно, хоть и неумело, работал над его экстрасенсорикой и ничуть не удивился, когда он меня превзошел и стал пытаться передать мне самостоятельно приобретенные ясновидческие навыки. В умении ставить защитные экраны вскоре ни я, ни Дон не могли с ним тягаться. А вот принуждение не было сильной стороной Дени. Да и психокинез его, кажется, не слишком интересовал: к нему он обращался, лишь когда маленькие пальчики не могли удержать какой-либо инструмент или слишком толстую книгу. Странно было видеть ребенка, который ещЕ палец не перестал сосать, а уже расположил перед собой на весу том Всемирной энциклопедии и штудирует его, или, скажем, сидит в мокрых штанах и ковыряется в транзисторном приемнике, а облако микроэлементов и горячий паяльник для удобства витают у него под рукой. Впереди нас ожидали ещЕ и не такие сюрпризы. Однажды в феврале 1970 года Дон вернулся из "Быка" на удивление рано. Он был не пьянее обычного, но как-то подозрительно весел. Сказал, что у него для меня сюрприз, и велел нам сидеть в гостиной и не высовываться, а сам прошел в кухню и плотно затворил за собой дверь. Дени углубился в только что купленное мною пособие по дифференциальному исчислению (у меня была мысль изучить его с ним вместе). Солнышко вязала. По Школьной улице и вдоль всей долины Андроскоггина гулял свирепый ветер, укрепляя старые сугробы, так что они становились похожи на груды грязного полистирола. У меня мороз подирал по коже при одной мысли о дороге домой. Дон вышел в гостиную уже без пальто, с чашкой дымящегося какао в руках. Ухмыляясь, подал еЕ мне. -- Выпей, Роги, mon vieux [Старина (франц.).], это самое оно, чтоб согреться в такую сволочную стужу. Варить какао было так же свойственно моему брату, как мне -- танцевать чечетку на стойке "Синего быка". Я попытался прощупать его ум, но барьеры были, как всегда, на месте. Что это с ним? Дени оторвался от своих дифференциальных уравнений. Озадаченно посмотрел на отца, потом на мать. -- Нет! -- Солнышко сорвалась со стула и выбила чашку из руки Дона. По стене растеклось уродливое коричневое пятно. Я остолбенел. -- Дядя Роги, а что, от диэтиламиновой кислоты какао вкусней? -- удивленно спросил меня Дени. Дон захохотал. Солнышко посмотрела на него так, будто готова была растерзать. Ошарашенный выходкой жены, он непроизвольно опустил защитный экран, и я отчетливо увидел, какую шутку он собирался со мной сыграть. А маленькому Дени не составило труда проникнуть за барьер и, как на светящейся вывеске, прочитать записанное на отцовской подкорке название наркотика. Но откуда узнала Солнышко? Дон, видимо, тоже об этом подумал, потому что в его смехе я уловил растерянность. -- Да ладно вам, шуток не понимаете? Нынче в "Быка" зашел один хиппи и стал всем предлагать эту дрянь. Мы сперва хотели вышибить его под зад коленом, но я вдруг вспомнил болтовню моего братца о подсознательных инстинктах и подумал: чего зря языком чесать, пора проверить на практике. Как думаешь, Роги? -- Так ты решил подмешать мне ЛСД и посмотреть на мою реакцию? Пьяная ухмылка сменилась гримасой лютой ненависти. -- Одному тебе, значит, можно опыты ставить? Теперь моя очередь. Солнышко дернула его за руку. -- Ты пьян! Сам не знаешь, что несешь! Он отшвырнул еЕ, как котенка, и шагнул ко мне, сжав кулаки. Дени бросил книгу и забился в угол. -- Я знаю, что несу! -- рявкнул Дон. -- Мне надоели твои паскудные головные игры, понял? Ты умудрился настроить против меня родного сына! А моя жена... моя жена... -- Он осекся, обратил к ней мутный взгляд и мало-помалу осмыслил происходящее. -- А все ты! -- напустился он на Солнышко и, тут же забыв про гнев, озадаченно почесал в затылке. -- Но откуда ты узнала? Она вскинула голову. -- Дени сначала меня спросил про ЛСД. Я тоже учусь телепатии. Мы хотели сделать тебе и Роги сюрприз. Я ушам своим не поверил. Ни в одной из моих книг не говорилось о том, что ум способен осуществлять психологическую коррекцию, что он может обучать других (в педагогике и психиатрии Содружества это азы, но тогда мне такое и в голову не приходило). Правда, Солнышко?! -- мысленно выкрикнул я. Она не ответила. -- Мама умеет разговаривать только со мной, -- вмешался Дени. -- Тебя и папу она не слышит. У вас обоих сил не хватает. Дон потрясенно взглянул на испуганного сосунка, едва вылезшего из пеленок. -- Это у меня сил не хватает?! -- взревел он и двинулся к сыну, чтобы вытащить его за шиворот из угла и задать трепку. Солнышко почувствовала, а я прочел это намерение в мыслях Дона. Мы кинулись ему наперерез, но Дени остановил нас взмахом руки и гордо выпрямился перед отцом. -- Папа не тронет меня. -- Ростом он едва доходил Дону до колена. -- Ты никогда меня не тронешь, папа. В его словах отсутствовала вопросительная интонация. Взгляд голубых глаз был тверже стали. -- Нет, -- сказал Дон. -- Никогда. Мы с Солнышком одновременно перевели дух. Она наклонилась и взяла Дени на руки. Дон обернулся ко мне. Он двигался как в трансе или на грани паралича. Но экран поставил на место. Я понятия не имел, какое послание, какой принудительный импульс передал ему Дени, но был уверен, что отныне Дон и впрямь пальцем его тронуть не посмеет. На меня это, разумеется, не распространялось. -- Думаю, Роги, тебе не стоит больше себя утруждать. -- Да, наверное, -- откликнулся я. Ребенок потянулся ко мне с утешением. В те дни я не ведал о скрытом модуле телепатической речи, но почему-то сразу понял: кроме меня, никто не слышит Дени. Мы найдем способ продолжить наши занятия. -- Совсем ребенка разбаловали. К тому же у Солнышка скоро не будет времени на ваши забавы. Она сказала тебе, что опять в положении? Солнышко крепко прижала к себе сына; в глазах у неЕ стояли слезы. Она ничего мне не говорила, а я не обратил внимания на то, что она вяжет. -- Поздравляю, -- бесцветным голосом произнес я. Дон дал мне пальто. Его губы вызывающе кривились, а мысли были скрыты за непроницаемым барьером. -- Теперь я сам займусь воспитанием, -- заявил он. 15 Эдинбург, Шотландия, Земля 28 января 1972 года Когда напряжение становилось совсем уж невыносимым, он забирался высоко в горы. Вот и теперь карабкался все выше, цепляясь обмороженными пальцами за скользкие камни и скрюченные стебли. ЭГЕЙ! Здесь, в этой каменной стране он полностью изолирован от мира простых смертных. Грязными промокшими снегоступами натер себе мозоли на пятках, что добавило новые ноты к желанной симфонии боли. ЭЙ, ВЫ, ТАМ! Сердце бьется где-то в горле резкими толчками. Ледяной ветер пронизывает узкое ущелье под названием Сушеная Треска и превращает в сосульки уши, щеки, нос, подбородок. ЭЙ, КТО-НИБУДЬ! СЛЫШИТЕ? Он карабкается вверх, точно гонимый демонами, и не глядит вниз на море городских огней, на лучистые потоки машин, грязные сточные воды, шпили церквей, руины старинных замков и мрачные стены университета. ЭГЕ-ГЕ-ГЕЙ! В корпусе, стоящем прямо на берегу реки Плезанс, -- его лаборатория. Называется она слишком громко: Отделение парапсихологии при психологическом факультете Эдинбургского университета. А на деле унылая комната под самой крышей, разгороженная на отсеки для проведения бесконечных бессмысленных опытов. Возглавляет лабораторию всемирно известный психолог, профессор Грэхем Финлей Данлоп, но в штате у него только два аспиранта -- Уильям Эрскин и Нигель Вайнштейн -- да он, Джеймс Сомерлед Макгрегор, уроженец острова Айлей в составе Гебридских островов, двадцатилетний лоботряс, волею судеб и своего необыкновенного дара получившего стипендию в одном из самых знаменитых британских университетов, а ныне проклинающий и то и другое. ЭЙ, ВЫ, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ! ЧТО НОВЕНЬКОГО? ЭТО Я, УМНИК ДЖЕЙМИ! Ползи и смейся над нелепостью своего существования. Карабкайся над прокопченным зимним городом к хмурому закатному небу. Сумерки все сгущаются. Кости ломит. Подъем крутой и опасный. Но ты ползи по заледенелым скалам, насквозь продуваемым ветрами. Доберись наконец до того древнего утеса, что высится над здешними горами, словно часовой, притягивая взоры туристов, мечтателей и безнадежно влюбленных. А после до самого Артурова Трона! Ураганный ветер с Северного моря едва не разметал его на клочки. Он распластался на животе, прикрыл голову руками, пытаясь успокоить дыхание, с хрипом вырывающееся из глотки, замедлить бешеный ритм сердца. Облизал потрескавшиеся губы и почувствовал соль слез, которые навернулись от ветра, и вкус шерсти толстого свитера. Вкус моря и овечьей шерсти, запах мокрого холодного камня и вереска! Азарт подъема, боль, счастье и... Надо же, его снова разбирает смех, как бывало в детстве, когда ему ещЕ нравилось демонстрировать ученым свои силы. Да, вот сейчас он это повторит! А ведь думал, больше не выйдет. Сколько они с ним бились в проклятой лаборатории -- все впустую. И вот оно пришло опять, это чувство отделения души от тела. Я -- ВНЕ! Ух ты, здорово! Паришь и видишь внизу себя, свою пустую оболочку. Он полетел на запад, над Глазго и устьем Клайда, над Арраном, и Кинтайром, и крошечной Гигой, над морем -- домой. На Айлей, к родным пенатам. Летел, как чайка, глядя на волны, разбивающиеся об отроги Тон-Мора. Вот спускаются по склону овцы, где-то лает собака. В бухте, среди развалин старой фермы укрылось стадо косматых рыжих лонгхорнов. В его уютном домике светятся окна, из трубы тянется дымок. Скоро ужин. Бабушка режет пирог, а мама раскладывает по тарелкам ароматную треску и жареную картошку. Входят дед, отец и Колин, усталые, голодные, разрумянившиеся с мороза. При виде родных лиц сердце наполнилось радостью, боль улетучилась. Он почувствовал милую, хорошо знакомую ауру. Бабушка подняла глаза от требухи (в пятницу вечером она всегда готовила этот любимый семейный деликатес). Джейми, мальчик мой золотой! Куда ты запропал? Ну, как тебе там живется? Ох, ба, мне здесь так плохо, что я, наверное, скоро умру! Еще чего удумал! Правда, ба, о