Дети в недоумении глядели на него. Их умственные комментарии казались ему столь же нечленораздельными, как писк летучих мышей. -- Неужели вы не поняли?! -- в отчаянии воскликнул старик. -- Моя головная боль происходит именно отсюда, и я видел над горами цветную ауру. Главное -- это уже не впервые, и всякий раз случалось перед землетрясением, только я не осознавал своих чувств. Но теперь убедился. Я обладаю какой-то новой разновидностью психической энергии, не телепатией, не психокинезом, не отстраненностью, которые ваши родители изучают в Институте биоэнергетики. Надо пойти домой и сейчас же рассказать им! Может, я тоже сумею принести пользу и перестану быть обузой... -- Ты не обуза, дедушка, -- возразил Валерий, но улыбка у него была какая-то отчужденная. -- Домо-ой? -- разочарованно протянул Илья. -- Но ты же обещал, что мы будем здесь до шести. Мне совсем не хочется уходить, тем более что я никакого землетрясения не чувствую. Валерий ткнул его локтем в бок. Анна обхватила колени деда и закинула кверху головку. -- У тебя есть душа, дедушка, я знаю! Пускай они думают что хотят! Петр похолодел. С наступлением сумерек живописная толпа на катке померкла, а музыка зазвучала резче, отрывистей. Внезапно с двух сторон вспыхнули прожектора, едва не ослепив его. Что, если он все выдумал? Семидесятилетний маразматик выдает желаемое за действительное! Или -- того хуже -- у него микроинсульт. Для психиатра, не приемлющего новомодных теорий, симптомы слишком очевидны. -- Нет, дети, -- проговорил он, собираясь с духом, -- это было маленькое, но вполне реальное землетрясение. Мой ум открыт для вас, вы можете все в нем прочесть, только не отвергайте меня... Их глазки затуманились; даже славная крошка Анна, казалось, глядела на него оценивающе. Он попытался сбросить напряжение. Не бойся, полюби всем сердцем новое поколение, за которое столько выстрадал, чью свободу завоевал ценой собственной свободы и карьеры! Это было легко, когда не родились ещЕ действительно чуждые ему умы, когда на свете существовали только Тамара, Юрий (в те времена его звали Ежи) да горстка других перепуганных гениев, а на них, как на добычу, охотились военные и контрразведчики вроде Колинского. Петр во весь голос потребовал, чтобы их уважали, как всех советских граждан, а не третировали, точно подопытных кроликов. При содействии друзей за рубежом он опубликовал данные о весьма сомнительном направлении, какое приобрела психологическая наука в его стране. Осмелился пойти наперекор, и ему быстро заткнули рот. Но теперь не шестидесятые и не семидесятые: все изменилось. Внуки по-прежнему смотрели на него. Анна улыбнулась первой, за ней Валерий и, наконец, Илья. Он и сказал: -- Ладно, дедушка, пойдем, расскажем маме с папой. -- Замечательно! -- прошептал Петр, опустив голову, чтобы они не увидели его слез. И детишки поспешили в раздевалку. Тамара и Юрий жили теперь в большой квартире, совсем близко от университета. Валерий, Илья и Анна, опередив Петра, ворвались на кухню, где их родители вместе готовили обед (если не очень уставал после работы, Юрий с удовольствием помогал жене). Дивный запах домашней колбасы витал во всех комнатах, а Тамара вынимала из духовки ароматные хачапури -- грузинские лепешки с сыром. Прыгая и надрывая глотки, дети рассказали о том, что дедушка, по его словам, открыл в себе метапсихические способности. Анна твердила, что она тоже чувствовала сотрясение и земную ауру -- "совсем как дедушка". -- Да нет, я не думаю, -- усомнился старик. -- Возможно, все это мои фантазии. -- Он попятился перед громогласными детскими протестами и беспомощно поднял руки. -- Теперь я уже и сам не знаю, что было, чего не было. Юрий развязал передник и накрыл кастрюлю с дымящейся солянкой. -- Пойдем, папа. Пусть Тамара управляется с этими краснокожими, а мы подберем тебе что-нибудь для успокоения нервов. Они прошли в небольшой уютный кабинет молодого биофизика и закрыли за собой дверь. Петр опустился в мягкое кресло, а зять налил ему в стакан из большой оплетенной бутыли. -- Хватит, хватит, Юрий! Нечего коньяк переводить на выжившего из ума старика. -- Выпей. А потом выясним, что же с тобой было. Гаврыс уселся за письменный стол, отодвинул в сторону стопку журналов и корреспонденции. Потом сцепил пальцы и посмотрел на свои синеватые ногти; бледное лицо было безмятежно спокойным, волосы небрежно падали на высокий лоб. Себе он коньяку не налил. -- Что действительно нужно сделать, -- пробормотал Петр, уткнувшись в стакан, -- это проверить в вашей сейсмической лаборатории, действительно ли сегодня около половины пятого было небольшое землетрясение, или мне оно пригрезилось. -- Тамара проверит. -- А как она... Ах, ну да, конечно. -- Петр жил здесь уже больше двух недель, но никак не мог привыкнуть к тому, что телепатией зять и дочь пользуются даже в быту. Он отхлебнул из стакана терпкого коньяку: сразу видно, грузинский, а не казахский, и вздохнул. -- И все же это было, клянусь тебе! -- Собственно, в реакции психики на сейсмическую активность ничего неординарного нет, -- заметил Юрий. -- Нам уже многое рассказывали о подобных ощущениях. -- Значит, я экстрасенс? -- От волнения старик даже привстал с кресла. Юрий Гаврыс поднял на тестя глаза, синие, как те лазуриты, вставленные в серебряную рукоятку кинжала, что висел на поясе у Селиака Ешбы, патриарха Верхней Бзыби. -- И ты говоришь, это у тебя уже не первый раз? -- Да, третий. Первый был в шестьдесят шестом, ещЕ до того, как я пытался отогнать от вас с Тамарой тех шакалов... В апреле шестьдесят шестого в Ташкенте проходила конференция по психиатрии. -- Да... ты как раз угодил в землетрясение. -- Самолет приземлился в аэропорту, меня тут же начала мучить дикая головная боль, и я увидел призрачное свечение на поверхности земли. А с первым толчком симптомы исчезли. Но поднялась паника, нашу гостиницу здорово тряхнуло, поэтому я как-то не связал одно с другим. Затем в прошлом году случилось то же самое. В Улан-Удэ был зарегистрирован слабый подземный толчок. Я очень удивился, когда на следующий день прочел о нем в газете, но мысли были заняты другим: в декабре у тебя случился второй приступ, и я... -- Да-да, папа, я помню, -- отмахнулся Юрий. -- Тебе повезло родиться крепким грузином, а не болезненным поляком. Сердечная недостаточность сейчас весьма некстати, когда впереди столько дел... Мы приступаем к совершенно иному этапу работы. -- А КГБ? -- удивился Петр. -- Разве он уже не финансирует программу создания биоэнергетического оружия! Что-то не верится, чтобы хищники вас выпустили из своих лап... -- Андропов при смерти -- месяца не протянет. А вместе с ним умрет и власть КГБ над нами. Только он на пару с адмиралом Горшковым видели в психике человека агрессивный потенциал. Пока Андропов возглавлял КГБ, он лично интересовался направлением парапсихологических исследований. Ты, наверно, слышал, что сам Брежнев лечился у экстрасенса и полностью разделял планы Андропова относительно психологической войны. Петр кивнул. -- Андропов занял место Генерального секретаря, будучи уже неизлечимо болен, и потому немного ослабил вожжи. То страшное лето семьдесят девятого, когда Симонов и ему подобные извращенцы порылись в мозгу американского президента во время подписания в Вене ОСВ-два, уже не вернется, во всяком случае, в близком будущем. -- В улыбке Юрия мелькнуло что-то зловещее. -- Мы взрастили умственный оазис в Казахском государственном университете. Дело долгое, трудное, но наконец оно завершено. Мы вырвали с корнем последние сорняки лишь в декабре прошлого года. Лично я вырвал... -- Боже Милостивый! Так, значит, приступ... -- За все надо платить, Петр Сергеевич. В особенности за душу. Вы заплатили свою цену, я -- свою. -- Ну, и что будет, когда умрет Андропов? -- Старая гвардия попытается удержать позиции, посадят у власти временно исполняющего обязанности, пока молодой Горбачев и Романов не закончили свой поединок. Но кто бы ни победил, нам это ничем не грозит. Оба довольно образованные технократы, которые не терпят ничего... "выходящего за рамки". Они отправят в отставку Горшкова и, вероятно, урежут нам дотации. Теперь деньги пойдут на исследование лазерных лучей и пучков частиц. -- И как... -- Петр прервался на полуслове. -- Хочешь, чтоб я прочел твои мысли? -- улыбнулся Юрий, на сей раз добродушно. -- Думаю, сокращение ассигнований обернется только на пользу. Основная работа уже проделана: мы собрали под крышей института многих одаренных метапсихологов. Может, несколько жестоко отрывать их от семей, как некогда оторвали нас с Тамарой, но по большому счету все это во благо. Нашу умственную связь разорвать уже невозможно. Оазис будет расти, понимаешь? Не находя слов, старый врач смущенно потягивал коньяк. Вдруг в комнату влетела Тамара: пряди ярко-рыжих волос выбилась из гладкого пучка, глаза сияют. -- Я позвонила Ахмету Исмаилову из геофизической обсерватории... Ровно в шестнадцать двадцать девять зафиксирован несильный подземный толчок -- два и четыре десятых балла по шкале Рихтера. Эпицентр в тридцати километрах к югу от Медео, в Заилийском Алатау. -- Ну, что я говорил! -- вскричал Петр. -- Я такой же, как вы! Тамара поцеловала его в макушку, едва прикрытую поредевшей соломенной порослью. -- Конечно! И это здорово, даже если б голова моего отца была набита опилками. Но у него вдобавок имеются старые мудрые мозги, и они сгодятся нам в работе. -- Ты вправду считаешь, доченька, что я смогу вам помочь?.. Смеешься небось? Тамара и впрямь засмеялась, потом объяснила: -- Алма-Ата находится в зоне сейсмической нестабильности. У нас часто бывают землетрясения -- и мелкие, и крупные. Все дома в городе спроектированы с этим расчетом. Здесь твоя экстасенсорика заработает лучше, чем ты сам того хочешь. Еще жаловаться станешь, что тебя вытащили из Улан-Удэ, оторвали от чокнутых монголов... Давайте-ка обедать, живо! Петр отправился мыть руки, а Тамара ненадолго задержалась в кабинете мужа. -- Думаю, теперь папе будет легче приспособиться к нам... Знаешь, ведь он боится. Юрий поднялся со стула. -- Я ему сказал про наши "заморозки"... Не прямо, но он понял. -- Может, не надо было? -- Он должен знать, что на нас можно положиться и что мы далеко не беззащитны. Разумеется, я упомянул только о своей собственной роли. -- Я не хочу, чтобы это повторялось! Надо найти другие способы! -- Тс-с. -- Он взял еЕ руки, прижал к своим холодным губам. -- Мы найдем, родная, найдем. Но прежде всего нам надо выжить. Иначе все труды окажутся напрасны. -- Душа! -- прошептала она. -- Бедная больная душа нашего народа. Отчего у неЕ такая страшная, темная изнанка? Не могу понять... но так было всегда. Наш двигатель -- не разум и не любовь, а только насилие. -- Нормальные соотечественники должны научиться любить нас. Наука нелегкая, прямо скажем. Если бы можно было разом ввести наш план в действие... Но на это уйдут годы. У меня их нет. Значит, тебе придется быть сильной, чтоб защитить всех детей от эксплуататоров, от извращенцев. Алма-атинская Группа должна выжить и объединиться с такими же группами в других странах, а после примкнуть к Мировой Душе. До той поры детям суждено жить в пустыне под защитой матери. Он с сочувствием посмотрел на жену: ведь ей всего двадцать шесть. -- Я постараюсь найти мирные способы, -- сказала Тамара. -- А уж если не выйдет -- стану поступать, как ты меня учил. 6 Выдержки из обращения премьер-министра Японии Ясухиро Накасоне к Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций, ООН, Нью-Йорк, Земля 23 октября 1985 года В то время как 26 июня 1945 года в Сан-Франциско принимался Устав Организации Объединенных Наций, Япония вела в одиночестве ожесточенную войну против союза сорока с лишним государств. Однако впоследствии она глубоко раскаялась в своем милитаризме и шовинизме, которые принесли столько страданий народам всей Земли, в том числе и японскому народу. Как единственная нация в мире, пережившая ужасы атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, японцы решительно призывают к ликвидации ядерного оружия. Атомная энергия должна использоваться исключительно в мирных целях, а не как средство разрушения. Мы убеждены, что все живые существа -- люди, животные, растения -- по сути своей являются братьями и сестрами... [однако же] нынешнее поколение людей беспощадно разрушает окружающую среду, созданную в течение миллионов лет. С момента возникновения нашей планеты еЕ земля, вода, воздух, флора и фауна подвергаются самому варварскому изничтожению. Подобное безумие нельзя воспринимать иначе как самоубийство. Человек рожден милостью Вселенной. В темной вышине пролегает Млечный Путь К дому моему. 7 Хановер, Нью-Гемпшир, Земля 19 сентября 1987 года Стоял классический субботний вечер ранней новоанглийской осени. Небо ещЕ голубело по-летнему, а широколистые деревья уже загорались осенним огнем. Люсиль Картье радовалась тому, что она снова в Дартмуте, что доктор Билл согласился еЕ принять, что кошмары больше не мучают, возможно, Группа Ремиларда совсем оставила свои диверсионные вылазки против нее. Она энергично крутила педали велосипеда, направляясь на очередной сеанс. Обогнула пруд и по Мейнард-стрит подъехала к Центру душевного здоровья. До начала оставалось ещЕ десять минут; Люсиль спрыгнула возле главного входа и медленно перевела дух. Терапия поможет мне, надо только не сопротивляться, а, наоборот, идти ей навстречу... Она окинула противоположную сторону улицы, стоянку машин перед больницей Хичкока, что выходит на оживленную Колледж-стрит. Вот оно, всего в пятистах футах, ветхое серое здание, двухэтажное с фасада и одноэтажное с тыла в окружении тонких березок и вечнозеленых деревьев. Настоящий дом с привидениями из романа Стивена Кинга, зияющий темными глазницами окон. Не запугаешь. Пошел ты к черту со своей Группой! Я плюю на тебя! Люсиль вдруг снова вскочила на велосипед и понеслась прямо через дорогу, к дому номер 45 по Колледж-стрит. Перед зданием стояли всего две машины -- старый "мустанг" Гленна Даламбера и шикарный новенький "линкольн" с массачусетским номером -- явно какого-нибудь визитера. Что, съел? Я вернулась, не испугалась тебя! Ты думал, я дам себя захомутать, думал, покорюсь, как Донна Чан и Дейн Гвелтни? Не выйдет, я буду жить своей жизнью и сумею навести порядок в своих немощных мозгах наперекор тебе и твоей своре! Дом окутан тишиной, никакого отклика. Люсиль поняла, что обратилась к нему на личной волне, которую он и его мозговые черви называют "ментальным почерком". А Ремиларда и нет здесь нынче. Ее красивый вызов пропал впустую. Так ли уж впустую? Она сразу почувствовала себя лучше. И, чтоб закрепить преимущество, показала фигу зданию, где творит доктор Дени Ремилард. Затем развернулась, снова пересекла Мейнард, оставила велосипед у крыльца и вошла в Центр душевного здоровья. Д-р Сампсон. Я рад, Люсиль, что вы решили возобновить сеансы. Означает ли это, что вы окончательно отказались от перевода в Ривьер-колледж. Люсиль. Да, доктор Билл, я передумала. Сампсон. Отчего? Люсиль. В прошлом семестре мне казалось, что от этой терапии никакого толку. А потом, я волновалась за маму -- как она там справится с папой одна, ей же ещЕ работать надо, преподавать... Вот я и подумала: избавляюсь разом от тревоги и от чувства вины. Если б я перевелась в Ривьер-колледж, то и диплом бы защитила, и маме с папой смогла бы помогать, как раньше. Там, в Нашуа, на летних каникулах, я какое-то время чувствовала себя хорошо, а потом... а потом все по новой, вся пакость! Сампсон. Тревога, бессонница? Люсиль (смеется). Если бы только! Доктор Билл, я не была с вами до конца откровенной. Вы всех моих симптомов не знаете. Сампсон. Почему вы не были откровенны? Люсиль. Боялась. Если кто-нибудь пронюхает, меня вышибут из колледжа. Сампсон (мягко). Но вы ведь не сомневаетесь, что наши с вами разговоры строго конфиденциальны. Люсиль. Пусть так... Но, понимаете, все так странно, что, пожалуй, могло бы заинтересовать... Впрочем, не важно. Я решила, что об этом можно не говорить, ведь у меня давно ничего подобного не повторялось, с тринадцати лет. Мало ли что бывает при подростковой депрессии! Сампсон. Хорошо, не хотите ли рассказать мне сейчас? Люсиль. Да, видно, придется, потому что все началось снова. Когда я приехала домой, к родителям, оно опять на меня навалилось. Своим я ни слова не сказала -- они бы испугались до смерти, как в прошлый раз... В общем, вы -- моя единственная надежда. Я не пойду к Ремиларду! Не пойду! Сампсон (в замешательстве). К Дени Ремиларду? К парапсихологу? Люсиль. Он во всем виноват! Его умственные трюки! Если б только он оставил меня в покое... Сампсон (сделав пометку в блокноте). Люсиль... Погодите, успокойтесь. Давайте сначала выясним, что за симптомы... Люсиль. Угу. Мне было тринадцать, тогда все и началось. Нервы, озноб, тревога... а ещЕ кошмары... И после... сгорел наш дом. Я его спалила. Сампсон. Что, нарочно? Люсиль. Нет-нет! Я не хотела! Просто... я была тогда сама не своя. Никто меня не понимал, всякая дребедень лезла в голову, и поделиться не с кем... С родителями я говорить не могла... У отца склероз... с ним стало невозможно. Я жалела его, а он ворчал, что я только путаюсь у него под ногами... И вот мне начал сниться пожар. Вроде бы я Жанна д'Арк, и подо мной поджигают костер. Я прощаю палачей, а пламя подбирается, подбирается, вся кожа пошла трещинами, кости горят, и кажется, скоро от меня останутся только искры, которые улетят в рай, если я не буду бояться. Но я боялась. Пламя жгло -- я ведь не святая... ну и просыпалась с воплями и поднимала на ноги весь дом. И маму, и папу, и младшего брата Майка. Это было ужасно!.. Даже хуже, чем когда я проснулась и увидела, что вся комната в огне. Сампсон. О Боже!.. Извините. Продолжайте, пожалуйста. Люсиль. Я выбежала, разбудила маму и Майка, мы посадили папу в коляску и едва успели вывезти его наружу. Когда пожарные приехали, спасать было почти нечего. Папин рояль сгорел... концертный "Стенвей", папа купил его ещЕ до женитьбы, когда учился в Бостонской консерватории и мечтал стать концертирующим пианистом. Рояль стоит бешеных денег, но папа его не продал, даже когда поставил крест на своей карьере. Потом он заболел, перестал играть в салонах, давать уроки и, чтобы содержать семью, решил продать рояль. Но мама не позволила, потому что ему тот рояль был дороже всего на свете... А я его сожгла. Сампсон. Так ведь не намеренно, вы сами сказали. Люсиль. Моя спальня была прямо рядом с гостиной, где стоял рояль. Огонь вспыхнул в стене -- так сказали пожарные. Я не курила -- ничего такого, но моя кровать и рояль по ту сторону стены вспыхнули первыми. Сампсон. Должно быть, с проводкой что-то. Люсиль. На той стене проводки не было, только лампа возле рояля... Родители решили, что я встала во сне и зажгла спичку. Понимаете, я сама сказала им, что виновата, только не посмела объяснить -- как я это сделала. Мне снился пожар. Сны делались все правдоподобнее, пока не сбылись. Сампсон. Что вы хотите этим сказать? Люсиль. Я умом подожгла. Подсознательно... Я из тех чудовищ, на которых Ремилард ставит опыты в лаборатории. Он выслеживал меня ещЕ до поступления в Дартмут, когда мне было одиннадцать. Потом они начали меня уговаривать поступить в колледж. Я не хотела, но они выбили для меня стипендию, и тут уж родители сказали свое слово. В шестнадцать лет я приехала в Хановер, и Ремилард с ходу включил четвертую скорость. Мол, я должна быть чертовски благодарна, что меня привлекают к такой работе, ведь я, в сущности, ничего не умею -- разве что на луну выть да столы двигать. А я говорю -- нет, и все! Он три года меня одолевал со своими стервятниками, но я ему так прямо и заявила: плевать мне на вашу парапсихологию, хочу жить нормальной жизнью, заниматься законной наукой, скажем, биохимией, а всякая оккультная чушь не по мне. Пусть раз и навсегда зарубит это на носу! Сампсон. Простите меня, Люсиль, вы же умная девушка, неужели вы не видите, что сами себе противоречите? Люсиль. Я не позволю ставить над собой опыты! Сампсон. Вполне вас понимаю. Вам необходима помощь. Но почему вы думаете, что я сумею помочь лучше, чем Ремилард? Люсиль. Потому что вы психиатр, а мой случай не имеет никакого отношения к парапсихологии... ну, если не считать некоторых проявлений. Сампсон. Вы уверены, что не выдумали эту способность поджигать с помощью ума? Люсиль (смеется). В народе давно такие случаи известны -- огненное колдовство. Посмотрите любую книжку про черную магию... там полно историй о людях, которые поджигают без всяких спичек, вроде бы из воздуха высекают огонь. Бывали даже самосожжения. Сампсон. Но с вами такое случилось всего один раз, в тринадцать лет, как вы говорите. Люсиль. Не знаю... Не уверена. У нас и прежде были загорания, когда я поменьше была. До пожара, правда, не доходило. И родители всегда отыскивали этому какое-нибудь естественное объяснение. Сампсон. Ив данном случае его наверняка можно найти. Например, шаровая молния. Люсиль. Да нет, это я! Со злости. У папы было время только для его болезни, для его рояля, а для дочери -- никогда... Сампсон. Ну допустим. Но почему вы решили, что и сейчас играете с огнем? Люсиль. Если б я знала!.. Когда в феврале прошлого года Ремилард опять начал меня доставать, так что я ни спать не могла, ни заниматься, то я решила обратиться к психиатру. Думала, вы пропишете валиум и все пройдет, а вы вместо этого втянули меня в психоанализ... Поначалу от него мне только хуже стало. Сампсон. Но вы ни словом не обмолвились о том, что вас беспокоят Ремилард и его сотрудники. Люсиль. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Надеялась... да ну, к черту!.. Одним словом, теперь вы все знаете. Скажите, "мне можно помочь? Ведь если огненные кошмары начнутся в Дартмуте, как дома... Сампсон. Но они ещЕ не начались? Люсиль. Пока нет. Сампсон. Прошлой весной у вас была депрессия, но серьезное предупреждение изнутри вашего существа пришло лишь с первой попыткой сбежать. Вам это ни о чем не говорит? Люсиль. Говорит. Внутренний голос говорит мне, что надо вернуться сюда. К вам. Сампсон. Уверены? Люсиль. На сто процентов. Сампсон. Я рад вам помочь, Люсиль, поверьте. Но вы, похоже, и сами чувствуете, что психоанализ ставит перед вами проблемы необычного свойства. Все люди несут в подсознании бремя разрушительных желаний, оставшееся от инфантильных стрессов. Вы ведь изучали психологию, и для вас это не секрет. Мать отнимает сосок у младенца, и он приходит в ярость, потому что ещЕ не насытился. Ребенка наказывают за шалость, и про себя он желает смерти родителям. Такие чувства свойственны каждому, но большинство подавляет их. А впоследствии, во взрослой жизни, подавленные эмоции всплывают на поверхность и мучают нас. Малыш, сделавший первые шаги, ещЕ слишком слаб, чтобы отомстить своим обидчикам. А взрослый, затаивший злобу на отца, как правило, не причиняет ему физического вреда. Если человек не страдает душевной болезнью, то как бы ни бунтовало его подсознание, оно бессильно совершить физическое возмездие и потому ищет другие каналы. Люсиль. Мое подсознание вовсе не бессильно... Сампсон. Готов согласиться. Но тогда возникает законный вопрос: обладает ли ваше сознание аналогичной силой? Люсиль. Господи, что мне делать? Сампсон. Психоанализ не дает однозначных ответов, а помогает самому человеку найти приемлемое решение. Я могу вас направить, но я не в силах отогнать ваши страхи... А страшит вас главным образом парапсихический дар. Вы хотели бы избавиться от него и стать такой, как все, верно, Люсиль? Люсиль. Да. Да! Сампсон. Но его нельзя сбросить, как одежду. С таким учетом мы и будем строить планы, договорились? Люсиль (горячо). Понятно, к чему вы клоните!.. Ничего общего с чтением мыслей это не имеет, слышишь, Ремилард?! Сампсон. В работе я с ним не сталкивался, но отзывы до меня доходили только хорошие. При очевидной молодости у него ум зрелого, серьезного ученого. И потом, он не считает своих пациентов душевнобольными. Говорят, они все его коллеги -- либо студенты, либо научные сотрудники Дартмутского колледжа. Люсиль. Но зачем сгонять под одну крышу столько психов? Для чего меня сюда затащили? Да, да, предложили стипендию, но ещЕ я почувствовала и что-то неестественное... вроде принуждения! Сампсон. А что плохого в ваших контактах с теми, кто, как и вы, наделен умственными способностями высшего порядка? Люсиль (с отчаянием). Не желаю иметь с ними дела!.. Мне не надо никаких высших способностей, я только хочу быть счастливой... с кем-нибудь, кто меня понимает и любит. Сампсон. Но подсознание тоже требует своей доли счастья. Чтобы стать счастливой, надо разрешить проблему, а не прятаться от нее. Подсознание -- не демон, Люсиль. Оно -- часть вашего существа. Люсиль (помолчав). Да, наверное. Сампсон. Никто не в силах заставить вас участвовать в экспериментах доктора Ремиларда. Но я бы на вашем месте спросил себя: а может, мой страх перед ним надуман? Люсиль. Не знаю. Я запуталась, голова идет кругом. Можно мне воды? Сампсон. Давайте закончим. У меня к вам деловое предложение. Хотите, я все подробно узнаю об исследованиях Ремиларда? Не упоминая вашего имени, расспрошу о душевном настрое пациентов? Наверняка у кого-то из них бывали конфликты, подобные вашим, а когда получу информацию, мы с вами начнем вырабатывать стратегию. Люсиль. Только не с ним! Сампсон. Нет, разумеется, нет, если вы сами не захотите. Люсиль. Он меня вынудит вступить в его группу! Сампсон (смеется). Через мой труп! Все-таки когда-то я был правым крайним. Люсиль (восхищенно). Годится! У вас даже имя подходящее -- почти что Самсон. Сампсон. Хотя с тех пор много воды утекло, но вы можете не беспокоиться: никто и ни к чему вас не принудит. На сегодня все. Вы сможете прийти в это же время в среду? Люсиль. Не знаю, разрешит ли мне Центр больше одного бесплатного сеанса в неделю. Сама я не могу себе позволить... Сампсон. Ничего, ничего. Ваш случай неординарный. По правде говоря, самый неординарный из всех, какие мне попадались... Только отныне ваш сон всегда будет охранять пожарник, идет? Люсиль. Да, доктор Билл. До свидания. Сампсон. До свидания, Люсиль. 8 Берлин, Нью-Гемпшир, Земля 20 мая 1989 С некоторых пор Дон Ремилард перестал заглядывать в "Синего быка" по субботам: гораздо дешевле напиваться дома. Но сегодня Солнышко работала в вечернюю смену в ресторане "Кухня Андроскоггина", а Виктор уехал в Питтсбург. Значит, ребятня устроит скачки по всему дому. Кончится тем, что он не выдержит и вздует одного-двоих, те пожалуются матери, опять начнутся разборки. Бог свидетель, у него и так с ней хлопот по горло. Потому он отправился в "Быка", уселся на обычное место, с краю от стойки, и начал с обычной порции виски. Бывшие собутыльники с ним раскланялись, но никто не подсел -- знали, какой он теперь в сильном подпитии. Мало-помалу бар заполнился народом, и музыкальный автомат надрывался во всю мочь. Часам к десяти Дон почти оглох от музыки и гомона рабочих с фабрики, лесосплавщиков, их смешливых подружек. Он уже осушил достаточно стаканов, чтобы все чувства притупились, но лучше ему не стало. В мозгу навязчиво звучали хриплые пьяные голоса. Сучьи телепаты! Думают с ним разделаться! Ты погляди, погляди на этого скота! Стакан уже не держит, а все сосет! А бельма-то ровно печеные яйца под кетчупом. Вон какую щетину отрастил, и рубаха неделю не стирана. Это точно, скоро совсем с катушек сойдет. Все свои мозги пропил. Ну, теперь мы его зацепим, не отвертится. А может, не стоит и огород городить? Пусть себе спивается потихоньку. Видал, сколько он нынче в себя влил, а? Да на его рожу довольно поглядеть -- красная, как рубаха!.. Эй, дубина! Хватит на сегодня, сделай одолжение! И чего Виктор с ним нянькается? На кой хрен ему в деле старый пьяница? -- Я его всему обучил, черт возьми, я! Заткнись, свиное рыло! Наш пострел сам везде поспел, без твоей науки. Во-во! -- Нет, я его обучил, как свои силы в ход пускать. Что бы он без меня делал, сопляк! Да начнем с того, что я его сотворил. Сотворил -- на свою голову. Вот он и есть, каким ты его сотворил! Хо-хо-хо... -- Ваша правда. Так вы скажите ему!.. Вик, эй, Вик! Долго ты будешь валандаться с этой вонючей задницей? Он ведь всю обедню тебе испортит. Ты же умный малый, а сам себя подставляешь! Погляди на него -- опять нализался, как свинья. Щас носом землю будет пахать. Больно дорого обходится сыновъе уважение. Послушай доброго совета, кончай с ним. Найми кого-нибудь, кто свое дело знает! Я подумаю... -- Ага, разбежался! -- со злобой буркнул Дон. Старый Даки Дюкет, сидевший за одним из столиков в обнимку с бутылкой, заинтересованно посмотрел на него. Хо-хо-хо! Так ты думаешь, у Вика на тебя рука не поднимется? Ну думай, думай! Скажи ему, Вик. Скажи, зачем ты нынче поехал в Питтсбург. Скажи! ... Хочу переманить к нам Хоуи Дюрана. Он лесоруб что надо. Правильно, молодчик! Твоего старика давно пора в штабелъщики списать, а ещЕ лучше отправить на покой. Он далее на работе не просыхает, добром это не кончится. Скорей бы уж кончилось. Давай, малыш, решайся. С обрыва его -- и в реку. Не жди, пока он сам концы отдаст. Мы тебе дело говорим. ... Может, вы и правы. Теперь проще простого подвести его под несчастный случай. Обороняться он уже не может, а позвать на помощь некого. До дяди Роги или Дени телепатический сигнал уж точно не дойдет. Верно мыслишь, Вик. В нашей работе всякое бывает. Никто и не ворохнется. Дон шарахнул стаканом о стойку и гаркнул: -- Только суньтесь, сучье! Сперва я подпалю ваши странные мозги! Хозяин "Быка" Ральф Пеллетье недовольно окликнул его: -- Эй, ты чего там? Дон тряхнул головой и выдавил из себя усмешку. -- Слышь, налей-ка мне ещЕ двойной. Пеллетье подошел с бутылкой и налил. Дон осушил стакан и тут же потребовал новую порцию. -- Хватит с тебя, Дон, -- вполголоса проговорил хозяин. -- Дай роздых печени. -- Ишь, умник нашелся! Твое дело обслуживать, когда платят. Дон швырнул ему деньги через стойку; бумажки угодили прямо в лужицу разлитого ликера. Пеллетье брезгливо поморщился и подобрал их. -- Так и быть, последнюю налью -- и все. -- Он снова наполнил стакан Дона. -- Я не шучу, понял? Пей и hors d'ici [Проваливай отсюда (франц.).]. Дон сквозь зубы послал ему в спину грязное ругательство и хлебнул из стакана. Пелли тоже с ними заодно! Пьяный гогот посетителей бара, казалось, обращен к нему, как и голоса, нашептывающие все новые пакости. Даки Дюкет подошел и уселся рядом; на старческих сморщенных губах застыла сочувствующая улыбка. -- Ca va [Привет (франц.).], Дон. Тяжелая была неделя? Дон жалко усмехнулся в ответ. -- Говорят, у тебя с наемными рабочими нелады. Внутренние голоса, видимо, сочли остроту удачной. Дон прижал кулаки к вискам, чтобы заглушить наглое ржание, затем дрожащими пальцами обхватил стакан. -- Сынок вырос из коротких штанишек. Всюду сует свой нос. Даки понимающе кивнул. -- А-а... Он парень с головой, твой Виктор. Нетерпелив малость, так ведь молодежь нынче вся такова. Он дело на широкую ногу поставил, шутка сказать -- с самим Сент-Уильямом у него контракт. Прежде-то Сент-Уильям таким зеленым юнцам никогда не доверялся. -- Паскудство одно! -- выплюнул Дон. -- Зря ты так. Тебе есть чем гордиться. Каких сыновей воспитал! Один чудотворец, другой в девятнадцать лет несметными деньгами ворочает. -- Да уж, мне только позавидовать! Вкалываю на выскочку сына! Кто его всему обучил -- я! А он из благодарности отца на свалку... -- Лицо Дона опять жалобно скривилось. -- Не выйдет, сынок! Я знаю, где трупы зарыты... и на какие шиши ты новое оборудование справил. Придержи язык, старая сволочь! Вик, ты и это ему спустишь? Даки настороженно огляделся, понизив голос: -- По правде сказать, Дон, много всяких слухов ходит. Люди удивляются, откуда у Вика столько денег -- и рубильную машину купил, и вторую валочно-пакетирующую... Такое оборудование под елкой не растет. Дон вдруг вскочил, схватил старого лесоруба за грудки и хрипло зашептал ему в ухо: -- Такое оборудование, Даки, и под елкой растет -- это ежу понятно... Места надо знать, вот что я тебе скажу. Да заткнешься ты наконец, пьяная скотина?! Он тебя заложит, Вик. Потом не жалуйся. Дерьмо собачье! Душу, вишь, решил очистить. Ну, давай, Дон, исповедуйся, отпустим тебе все грехи -- и дело с концом! Отдай его нам, Вик, мы ему покажем, как поступают со стукачами. Или ты хочешь, чтоб к тебе нагрянули из полиции с лупами да электронными ищейками? Дон фыркнул. -- Хрен они найдут! У него все накладные на месте -- комар носу не подточит. Я ж говорил, что мой Вик вам не чета. А кто его в люди вывел?.. -- От страшной несправедливости у Дона перехватило горло, и голос дрогнул. -- Я его всему обучил, Даки! Не только головным играм, но и ремеслу. Когда меня вышибли с фабрики и я свое дело открыл, он ещЕ за партой сидел. Какое дело? Если б не Вик, ты бы до сих пор, кроме ножовки да топора, ничего не имел. Чему ты можешь обучить?.. Это он тебя обучил. Кто выбил для вас первый контракт? Кто закупил оборудование и нашел нужных людей? Кто умеет держать язык за зубами и сделать так, чтобы все было шито-крыто? А ты только и горазд виски хлестать да баб лапать. -- Вот! -- всхлипнул Дон. -- Растишь детей, растишь, а благодарности никакой! Даки заморгал и поспешно отодвинулся. -- Да-а, не везет тебе... -- Я знаю, что он задумал! -- взревел Дон. -- Не выйдет!.. Поняли? Не выйдет у вас ничего! Головы завсегдатаев поворачивались к нему, он чувствовал на себе взгляды, жаждущие докопаться до его опасных секретов. Неужели хозяин бара тоже слышит эти враждебные голоса?.. Нет, конечно нет! Они звучат только у него в голове. Может, он их выдумал? Но почему у Даки такой испуганный вид?.. Боже! Что он успел выболтать? -- Какого дьявола! Сграбастав Даки, он снова притянул его к себе. Старик пронзительно заверещал; бутылка опрокинулась, и пиво полилось под стойку. Ральф Пеллетье грозно сдвинул брови. -- Дон, черт побери, я же тебе велел выкатываться! Они все знают, Вик, и донесут фараонам! Последние мозги пропил, паразит! Дон тряс Дюкета до тех пор, пока у того не задребезжала вставная челюсть. -- Обо всем молчок! Я ничего тебе не говорил, слышишь? -- Он сбрендил! Сбрендил! -- вопил Даки, обмякший в железной хватке Дона. Кончай с ним, Вик! Заткни ему глотку! Верзила Льют СедерстрЕм, который как-то раз по пьяному делу пробил кулачищем дырку в радиаторе, приблизился сзади к Дону и скрутил ему руки. Дон завыл как раненый зверь: -- Вам это даром не пройдет! Все заодно, да? Вместе с Виком сговорились меня прикончить! -- А ну, выкиньте его отсюда вон, -- распорядился Пеллетье. Из музыкального автомата неслись ритмы черного рока. Женщины визжали, мужчины подавали советы Льюту, тащившему грузное тело Дона к двери. -- Пусти! -- надрывался Дон. -- Они там с Виком!.. Меня поджидают! Он хотел испробовать на шведе свое принуждение -- не смог. Тогда решил выстроить на пути баррикаду столов и стульев. Ни проблеска психокинеза. Ничтожество, полный ноль! В глазах завертелась карусель огней, медленно растворяющихся в темноте; насмешливые голоса отодвинулись далеко-далеко. Безвольно повиснув на сильных руках Льюта, Дон вплыл в теплую майскую ночь. Льют приволок его на стоянку позади "Быка" и осторожно опустил на заднее сиденье потрепанного "ниссана". -- Не переживай, Дон, свежим воздухом подыши, сосни маленько, а я через часок-другой отвезу тебя в твою берлогу, о'кей? Fais un gros dodo, ordure! [Проспись, паршивец! (франц.)] Xo-xo-xo... Дон что-то промычал в ответ. Льют удовлетворенно кивнул и вернулся в бар. Тебе нельзя здесь оставаться. Так ты не заснул? Вик слышал твою пьяную болтовню, так что уноси ноги, пока жив! -- Je sius fichu [Выбросили меня на свалку (франц.).], -- заплетающимся языком бормотал Дон. -- Pas de couilles... mon crвne... ah Jйsus... [Без яиц оставили... Господи Иисусе, моя башка... (франц.)] Иисус тебе уже не поможет, ты по уши в дерьме. Всем наплевать, что будет с такой скотиной, как ты. Всем! Всем... Всем... Всем... -- Ошибаетесь. -- Голос был тягучий, с привкусом желчи, поднимающейся к горлу. Он оперся о спинку сиденья и хотел было вылезти из машины, но опрокинулся лицом в грязь и долго лежал в полубеспамятстве. По спине пробежал холодок, и Дон открыл глаза, усмехаясь заднему колесу машины. В голове дикий сумбур, но ощущение безнадежности прошло. Они ошибаются! Не всем наплевать. Есть на свете родные души, они помогут и даже проучат Виктора... -- Mersi, mon Seigneur, mersi, doux Jйsus! [Благодарю тебя, Господи Иисусе Милосердный! (франц.)] Он встал на ноги, борясь с дурнотой. Виски сдавило стальным обручем. Дон привалился к борту "ниссана", дожидаясь, когда немного утихнет боль и прояснится зрение. С опаской поглядел по сторонам -- не притаился ли враг среди припаркованных автомобилей и грузовиков. Нет, никого. Они ждут Вика, без него сунуться не посмеют, а парень ещЕ не скоро доберется из Питтсбурга -- все-таки шестьдесят миль по гравийной дороге. С трудом восстановив равновесие, он посмотрел на светящийся циферблат часов: начало двенадцатого. По субботам Солнышко работает до часу ночи, а до ресторана идти всего милю по Мэн-стрит, потом по набережной, и обе хорошо освещены. Он возьмет себе кофе и дождется жену в еЕ машине. Все обойдется. Набрав воздуху в легкие, он вышел со стоянки на улицу. Музыка и смех из бара доносились ещЕ громче. Все уже про него забыли. Бормоча проклятия, Дон двинулся на север -- к ресторану "Кухня Андроскоггина", к Солнышку. Подойдя к окошку кассы, он заказал большой двойной кофе и попросил Марси Строуп передать Солнышку, чтоб вынесла его к своей машине. -- Ой, Дон, не знаю... -- Девушка подозрительно посмотрела на замызганные брюки, поморщилась от запаха спиртного и вспомнила о былых скандалах в ресторане, из-за которых Солнышко едва не лишилась работы. -- Ну пожалуйста, Марси. Думаешь, я дебоширить сюда пришел! Честное слово, нет! Скажи ей, что это очень важно. Та после недолгого колебания согласилась. Шатаясь, Дон прошел в дальний угол асфальтированной стоянки и сел за руль "эскорта" восемьдесят первого года, открыв его своим ключом. Ресторан сегодня битком набит; на стоянке полно машин, то и дело подъезжают новые. Здесь те ублюдки напасть не решатся: очень уж людное место; поэтому Дон спокойно откинулся на сиденье и, почувствовав себя в безопасности, закрыл глаза. Прогулка слегка проветрила мозги, но голова болела зверски. Впрочем, не важно. Боль перекрывает доступ к голосам. Теперь можно махнуть на них рукой. Без приказа Вика они все равно его не тронут, а Солнышко уж сумеет о нем позаботиться. -- Дон?.. Она стояла у открытого окошка, прямо под фонарем. Состарившееся до срока лицо светится такой любовью и заботой, что сердце разрывается. Бедняжка! Сколько она из-за него выстрадала, в сорок один год стала старухой! Да и сам он не лучше. -- Посиди со мной, -- пробормотал Дон с кривой усмешкой. Она подала ему кофе. -- Ты же знаешь, я не могу. Очень много посетителей. Я на минутку вырвалась... Марси сказала... Легко и привычно, словно в старую перчатку, он проскользнул в еЕ ум. Она вздохнула, обошла машину с другой стороны и, отворив дверцу, опустилась на сиденье рядом с ним. -- Ну, что? -- Голос еЕ слегка дрожал, как и пальцы, стиснувшие дверную ручку. Дон глотнул горячего кофе. -- Я надрался в "Быке", как свинья. Она в отчаянии отвернулась. -- Ох, Дон... -- Послушай, -- перебил он еЕ, -- больше этого не будет. Только помоги мне, и клянусь, я навсегда завяжу с пьянством. И вообще сделаю все, что ты пожелаешь. Он прочитал в еЕ глазах недоверие. -- Все?.. И к Дени поедешь? И ляжешь в "Проджект корк" на лечение? Дон заскрежетал зубами. При упоминании о всемирно известной дартмутской клинике для алкоголиков его решимости сразу поубавилось. "Проджект корк"! От одного названия сблевать можно. Однако в еЕ стенах, под защитой Дени его ни один враг не достанет. Даже Виктор со своими цепными псами. -- Поеду, -- кивнул Дон. -- Прямо сегодня поеду. Позвони ему и скажи, что я выезжаю. По щекам Солнышка покатились слезы. -- Ты серьезно, Дон? -- Клянусь Богом! Он быстро скосил глаза влево. Кажется, что-то мелькнуло там, за стоянкой. Подслушивают! Дон поставил чашку на приборный щиток и сжал руку жены. -- Но я должен уехать немедленно, тотчас же, слышишь, Солнышко? -- Тебе нельзя садиться за руль. Я позвоню и договорюсь с Дени, а как только вернется Виктор... -- Нет! -- Дон схватил еЕ за плечи, глаза его расширились от страха, но он тут же взял себя в руки. -- Виктор ещЕ неизвестно когда вернется. Я не могу ждать! Сейчас или никогда! Она резко высвободилась, перевела дух. -- Хорошо, я сама тебя отвезу. А Дени встретит нас по дороге. -- Правильно! Пусть встретит, мы ведь не можем так надолго оставить детей одних. -- Он глотнул кофе и задумался. -- Поедем лесом. Скажи Дени, чтобы ждал нас у мотеля "Сент-Джонсберг". Ступай, Солнышко, скорей! Она испытующе поглядела на него. -- Надеюсь, это не шутка? Нет, нет! -- выкрикнул он в уме. Ради Бога, помоги мне! Она распахнула дверцу. -- Я мигом. -- И помчалась к сверкающему огнями ресторану. Дон облегченно вздохнул, запер правую дверцу, до упора поднял стекло. Затем проверил все запоры со стороны водителя. В машине душно, ветровое стекло запотело от пара над кофе, но зато так спокойнее. Мысленно он перебирал одну за другой нависшие над ним угрозы. Виктор. Ненавистные голоса. Братец Роги, этот мстительный проныра. Далекий, холодный Дени, чуждый всех человеческих слабостей, презирающий работягу отца... Господи, как страшно оказаться во власти Дени! Придется выложить ему всю правду -- и про голоса, и про то, как Виктор устроил на него охоту, может быть, даже про украденное оборудование, с чего, собственно, все и началось. Он заранее представлял себе брезгливое выражение на лице старшего сына. И все равно Дени будет вынужден вступиться за отца, Солнышко его заставит. Вот уж поистине ангельское существо... Краем глаза Дон увидел черный, выполненный по индивидуальному заказу пикап "шевроле". Остановился, мигая фарами, у поворота с шоссе на стоянке и пережидает плотный поток движения, тянущийся на север. Наконец-то явился! Давно пора! Сюда, Вик! Сюда! -- Нет! -- прошептал Дон. -- Боже мой, нет! По меньшей мере четыре машины, выезжая со стоянки, преградили черному "шеви" путь. Солнышко!.. Она вряд ли дозвонится так скоро. Может, удастся добежать до ресторана? Черт, слишком далеко, пикап наверняка перекроет ему дорогу... Вон он, уже поворачивает! Не помня себя, Дон включил зажигание "эскорта". Отсюда есть и другой выезд -- через пустырь. Он стал лихорадочно вилять мимо запаркованных машин. Затем, вцепившись в руль, пролетел по грязному пустырю и вырулил на шоссе. Здесь его чуть не сшибла идущая на большой скорости фура, но он сумел увернуться. В зеркале заднего обзора увидел, что "шевроле" намертво застрял на стоянке: и спереди и сзади машины. Вик! Вик! Он удирает! Удирает на север! На "эскорте" твоей матери. Дон смеялся над ними. Проверил, сколько у него бензина: почти полный бак. По шоссе нескончаемый поток машин в обоих направлениях. Ясновидец из Виктора аховый, да и принуждение распространяется не дальше брошенного камня. Он скроется от него среди лесных дорог за Миланом, а чуть позже вернется и подхватит Солнышко. Все равно не уйдешь! Мы пустим Виктора по следу! Сдавайся, гад! От Вика тебе не спрятаться! Дон едва не задохнулся от хохота. -- Катитесь к чертовой матери! Вы вообще ничто! Встречные машины подмигивали ему. Им овладела паника, но наконец он понял, что едет с невключенными фарами, и снова хохотнул. Затем поддал газу, свернул в лес и покатил на север параллельно реке. Солнышко рыдала в объятиях Виктора на переднем сиденье черного пикапа. -- Он был сильно пьян. Наверняка с ним что-то случилось! Виктор, Виктор, как же нам его найти? Он покрепче обхватил мать за плечи. -- Тише, Maman, дай подумать... Может быть, Дени с его поисковой метафункцией... Она порывисто выпрямилась и воскликнула: -- Ну конечно! Быстрей звони! Может, он ещЕ не выехал из Хановера! Молодой человек поспешил к ресторану, расталкивая выходящих посетителей. Солнышко закрыла лицо руками, пытаясь вспомнить телепатические навыки, к которым не прибегала с тех пор, как старший сын был ребенком. Не уезжай, Дени, пожалуйста! Задержись дома, прошу тебя, задержись... Томительно долго тянулись минуты. Наконец, сияя, вернулся Виктор. -- Застал! Он уже был у машины, но выронил по дороге ключи, вернулся и услышал, как телефон звонит. -- О Боже, благодарю тебя! И что... он поищет? Он скажет нам, где твой отец? Виктор завел мотор. -- Дени тут же займется поисками, а потом позвонит нам домой. Он сказал, что могут возникнуть трудности, потому что папина аура затуманена винными парами. Но ты не бойся, мы его найдем, я тоже буду искать. Только отвезу тебя домой. -- Мне надо отпроситься у мистера Ловетта, а то он рассердится... Виктор обезоруживающе улыбнулся. -- Не рассердится. Я все ему объяснил. Могут же быть у человека семейные обстоятельства. Не волнуйся, Maman. -- Он достал из бардачка чистую тряпку и утер ей слезы, потом наклонился и теплыми губами дотронулся до еЕ щеки. Солнышко немного повеселела, послушная воле высокого, сильного и властного юноши, как две капли похожего на Дона в молодости, перед которым двадцать три года назад так же не смогла устоять. -- Я понимаю, Виктор, -- сказала она, -- в последнее время тебе очень трудно и ты ожесточился... Но отцу надо помочь... хотя бы ради меня. Виктор крепко стиснул руль, глядя прямо перед собой, и медленно вывел машину со стоянки. -- Предоставь все мне... И пристегни ремень. Дона разбудила зверская жажда, полный мочевой пузырь и пронзительный гомон лесных птиц. Набрякшие веки неохотно приоткрылись, впуская рассветный туман. Суставы ниже пояса онемели, а выше -- разламывались от боли. Черепная коробка вот-вот взорвется, не в силах вместить распухшие мозги. Он выругался, обращаясь то ли к Богу, то ли к дьяволу, и спросил себя, куда его занесло на этот раз. Обычная субботняя пьянка. Обычное воскресное похмелье. Но почему-то он не в своей машине, а в "эскорте" Солнышка. Какого черта?.. Ах да, его "ниссан" в ремонте, вот он и взял еЕ машину. Окна плотно закрыты и запотели. Дон протер стекло, но оказалось, туман не только за ним, но и в глазах. Он с трудом различил гигантские силуэты с длинными щупальцами, словно бы на шарнирах. Маленький автомобиль почти уперся в бок какого-то механического чудища. А над крышей угрожающе нависали разверстые челюсти стального циклопа. Продрав наконец глаза, он прочел табличку. ДРЕВЕСИНА РЕМКО, ЛТД., БЕРЛИН, Н. -- Г. Выплюнув ещЕ одно ругательство, откинулся на сиденье. Монстр с жуткими челюстями -- их новая валочно-пакетирующая машина, самодвижущийся лесоруб, способный одним ударом косить стволы двухфутового обхвата. Вокруг расставлено другое тяжелое оборудование: гидравлический погрузчик, рубильная машина, на которой он сам работал, сучкоруб, вторая валочная машина, едва различимая в густом тумане. Выходит, он на своей собственной делянке, в верховьях реки. Прошедшая ночь почти совсем стерлась в памяти. Последнее отчетливое воспоминание -- городок Эррол, в тридцати милях к северу от Берлина, куда он ворвался после дикой гонки по проселочным дорогам. Преследуемый злобными голосами, он так и не решился вернуться за Солнышком. Вместо этого стал пробираться на запад, к Хановеру и Дартмуту вдоль границы Нью-Гемпшира с Вермонтом. Тогда почему же он не на западе, а на севере, близ Эррола? Да ещЕ зачем-то потащился на делянку!.. Дон открыл дверцу, вылез и едва удержался на ногах. Сторожка! Там есть вода, кофе, может быть, даже что-нибудь из провизии и полбутылки бренди в аптечке. Он справил нужду прямо на борт рубильной машины, которой Виктор так гордится. Пусть знает, сукин сын! Он возился с замком сторожки и вдруг услышал шум мотора. Затем его ослепил вынырнувший из тумана свет. Он в ужасе застыл, глядя на приближающегося черного мастодонта. "Шевроле" Виктора! В уме отца зазвенел властный голос сына: Стой, отец. Свет фар и принудительная сила держали его, точно загипнотизированную букашку. Машина остановилась ярдах в двадцати, Виктор вышел. Дон. Это они тебя навели, да? Они подсказали, как разделаться с отцом, которому ты всем обязан? Виктор. Ты их выдумал, Papa. Ты болен, и давно. Я не виновен, что твой ум оказался не приспособленным для такой нагрузки. Дон. Не подходи!.. Ты слышал, как я разорялся там, в "Быке"? Виктор. Конечно. Ты сам этого хотел. Дон. Псих! Такой же псих, как я! Чего ради мне хотеть, чтобы ты слышал, как я назвал тебя... назвал тебя... Виктор. Вором. Дон. Вот и есть! Я всему тебя обучил, только не этому. Воровать ты у них научился! Виктор. Не глупи. Ты уже не в "Быке", и твои душещипательные сцены никого здесь не тронут. Тебе хочется умереть -- так ты себя ненавидишь, но уйти достойно, по-мужски, духу не хватает, вот и упиваешься вусмерть. Дон. Все вы против меня! И Роги, и Дени, и ты... Все подонки! Бросили меня одного им на растерзание! Виктор. Их нет, Papa. Они -- это ты. Дои. Сукинсынублюдоктварьпаскудная... Виктор. Да, ты. В них вся твоя подлость, трусость, эгоизм. Ты сломался под тяжестью собственного дара, и теперь тебе одна дорога -- на свалку. С тобой стало опасно иметь дело... Да и Дени скоро будет здесь. Пока ты ещЕ не проснулся, а как только совсем очухаешься, на тебя уже не будет управы. К счастью для меня, Дени водит очень осторожно. К счастью для меня и к несчастью для тебя... Дон. Что... что ты задумал? Виктор. То, чего ты от меня ждешь. С тобой произойдет несчастный случай. По пьянке всякое бывает! Слепящие фары погасли, и теперь только темный силуэт маячил в тумане. Дон скрючился у сторожки, протирая глаза. Увидел, как Виктор сел в машину и отъехал. В уме опять зазвучал страшный голос. Тебе конец! Огромный дизельный мотор новой валочно-пакетирующей машины, чихая, завелся. Пила, укрепленная на длинной шарнирной стреле с грозным шипением взмыла на высоту его груди. И монстр на гусеничном ходу стал надвигаться на него. В кабине пусто. Прежде чем Дон успел крикнуть и отбежать, он увидел, как сами собой работают рычаги управления, и услышал беззвучный смех. 9 ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА Воскресенье обещало быть кошмарным -- два официальных банкета и благотворительный прием с танцами. Я поднялся в половине седьмого утра и пошел к мессе в маленькую деревенскую церковь Бреттон-Вудз, украшенную цветными витражами. Полусонных прихожан набралось немного -- служители отеля да горстка туристов. За несколько минут до начала службы я уселся на скамью в темном углу. И потому никто не заметил, как я умирал вместе с братом. Случилось это во время проповеди. Я рассеянно слушал голос священника и вдруг ощутил какой-то душевный неуют, пробивающийся сквозь дремоту. Тревожное предчувствие было явным проявлением экстрасенсорики, но подробности происшедшего не оформились у меня в мозгу до тех пор, пока я не лишился слуха. Я видел, как шевелятся губы отца Инграма, но уже не слышал ни его голоса, ни составляющего фон ерзания, покашливания, шелеста страниц молитвенников. На смену им пришла гулкая, торжественная тишина. Я мгновенно проснулся. Потом в голове прозвучал металлический скрежет, смешанный с пронзительным визгом, -- словно литавры бьют не в лад или душераздирающий вопль рвется из сотни глоток. От этого громоподобного крещендо, казалось, земля вот-вот разверзнется под ногами. Я окаменел и очень удивился -- как священник ничего не слышит, отчего другие молящиеся не вскакивают с мест в жуткой панике, почему до сих пор не обрушилась крыша церкви? С мыслью о землетрясении пришлось расстаться, поскольку к глухоте добавилась слепота, Одновременно брус раскаленного докрасна металла ударил мне в грудь, так что сердце и дыхание разом остановились. "Инфаркт! -- мелькнула мысль. -- Но не могу же я умереть в сорок четыре года, ведь Фамильный Призрак напророчил мне долгую жизнь!" Грохот и боль прекратились так же резко, как возникли. Меня все глубже затягивала вязкая трясина, состоявшая непонятно из чего -- то ли из воды, то ли из воздуха. Затем я осознал, что кромешную тьму, обступившую меня, пронизывают образы, появляясь и исчезая с невероятной скоростью, как кинопленка, мелькавшая в убыстренном темпе сразу на нескольких экранах. Картины раннего детства в окружении тети Лорен и двоюродных сестер и братьев, школьные годы, Дон и я задуваем свечи на именинном пироге, дядюшка Луи сечет нас обоих за какую-то провинность, рождественские песнопения на снегу, рыбалка у реки, выпускной бал в средней школе. И наконец я догадался: это воспоминания, проигрыш прошедшей жизни. Но не моей -- Дона. Из оцепенения меня вырвал леденящий ужас. Мельканье кинопленки обрело полнейшую чувственную реальность, и я закружился в безумном водовороте образов, звуков, запахов, вкусовых, осязательных и прочих ощущений. Мой внутренний голос выкликал имя Дона, и мне слышался его хриплый, раздраженный отзыв. Я был участником всех воспоминаний, а эмоциональный их настрой ясно свидетельствовал о том, что мой брат-близнец ненавидит и презирает меня всем своим существом. Но почему, Донни, скажи почему? Единственным ответом мне была волна ярости, захлестнувшая все видения. Я как будто очутился в эпицентре психического торнадо, и ум Дона рычал на меня со всех сторон, словно смертельно раненный зверь. Мимо проносились жена, дети, друзья, страдающие от его душевных ран, искренне стремящиеся помочь, но он отвергал все попытки, пока не стало слишком поздно. И в своих несчастьях винил главным образом меня. Не понимаю -- почему? Я беспомощно глядел на этот вихрь, припоминая самое худшее. То, как он отторг Дени, развратил Виктора, как мучил Солнышко и других детей своим беспробудным пьянством, как соблазнил Элен с заранее обдуманным намерением оскорбить и унизить меня. К своему удивлению, я увидел, что он давно и отчаянно раскаивается в содеянном, однако источником всех его прегрешений стала необузданная, неистребимая ненависть ко мне. В финальной сцене своей жизни он покарал себя за нее, но то был акт не воссоединения со мной, а, напротив, отделения от меня. Донни, я, право, не знаю, за что ты меня так ненавидишь. Но я не в обиде. И никогда не питал к тебе ненависти. А должен бы, ответил он. Дон управлял машиной с помощью собственного психокинеза. Я закричал, умоляя его не делать этого, но, разумеется, ничего предотвратить было уже нельзя. Пила, разрезавшая надвое тело моего брата, наконец разъединила нас. Я открыл глаза. Хромой церковный сторож Билл Саладино толкал меня в бок корзиной для пожертвований и ухмылялся. Я выудил из кармана конверт и опустил его в корзину. Билл кивнул и похромал к алтарю благословить дань маленькой паствы. Дону в Берлине устроили пышные похороны. Помимо клана Ремилардов, на них присутствовало ещЕ человек двести -- кто с ним учился, кто работал. Прозектор потрудился на совесть: Дон лежал такой красивый в костюме и неизменной своей каскетке. Священник в надгробной речи посулил милость Господню всем страждущим и неприкаянным, к коим, несомненно, относился Дон. В толпе шептались о "счастливом избавлении", благочестивые тетушки сетовали: мол, с пьянством ничего уж не поделаешь. Солнышко держалась хорошо, но во избежание срыва могучий Виктор и хрупкий, но властный Дени не отходили от неЕ ни на шаг. Восемь младших детей сгрудились вокруг матери, и никто слезинки не проронил, зато женская часть родни и соседки в голос рыдали. Местные власти вынесли по поводу смерти Дона официальное заключение -- несчастный случай. Дени и Виктор одновременно подъехали к делянке в тот самый момент, когда сбесившаяся валочно-пакетирующая машина, удерживая в стальных лапах расчлененное тело Дона, срезала стоящий на пути ствол и опрокинулась в овраг. Нанесенный ущерб и двойная доза принуждения, примененная к полицейским (даже они позеленели от ужаса, прибыв на место происшествия), сделали свое дело: убедили всех, кроме бывалых лесорубов, в том, что гибель была случайной. Ведь по меньшей мере один свидетель обладал безупречной репутацией. Мы с Дени остановились в мотеле и на следующее после похорон утро завтракали вместе. Он решил задержаться в Берлине, чтобы помочь Солнышку разобраться с делами Дона, а я должен был спешно возвращаться в отель, ибо надвигались торжества по случаю Дня Поминовения Усопших. В переполненном баре было шумно, однако, если разговор идет в основном умственный, побочные шумы несущественны. Со стороны мы с ним, вероятно, выглядели как отец и сын: пожилой сутуловатый человек в добротном летнем костюме-тройке, перелистывающий "Уолл-стрит джорнал", и мальчишка-студент в синем спортивном трико и темных очках, скрывающих его магические глаза. Дени взял со стола кофейник. -- Еще кофе? (Мне кажется, я разрешил тайну латентности моих младших братьев и сестер.) -- Пожалуй. Полчашки. (Бьюсь об заклад, здесь не обошлось без Виктора, а может, и без Дона. Трудно поверить, что ни один их них не унаследовал телепатического дара. Ведь даже мать и та его когда-то проявляла. Жанетта и Лоретта в младенчестве были телепатками, а потом ни с того ни с сего утратили талант. Про других не скажу...) -- Сахару? (Та же самая история. Их врожденные метафункции намеренно подавили, выработав условно-рефлекторную реакцию отвращения. Я говорил с Полин, ей уже семь... Очень уязвимая девочка, поэтому мне было легко... добиться отклика... Ради Бога, если хочешь, называй гипнозом. Короче, я вернул еЕ в младенчество и увидел, как она реагирует на отца и Виктора. Бедная маленькая Полин! Но Papa тут ни при чем -- все Виктор.) Мерзавец!.. Но как, ведь он сам был ребенком! Сколько ему было, когда родились близняшки? Четыре? А потом друг за дружкой появились Джеки, Ивонн, мальчики-близнецы... В восьмидесятом -- Жорж, вскоре после того, как ты получил степень бакалавра в Дартмуте... Значит, Вику было десять, а когда родилась Полин -- двенадцать... Боже мой, в двенадцать лет стать чудовищем! (Отстраненность.) У меня есть несколько клинических случав среди малолетних... Виктор на такое вполне способен. Все дети, начинающие ходить, жуткие эгоцентрики. Почему, думаешь, они так раздражительны? Хотят, чтобы мир вращался вокруг них. Но большинство перерастает эту стадию и развивает в себе альтруизм, который в принципе необходим для выживания. Однако есть исключения -- социопаты. Вик явно из их числа. Сперва он желал утвердиться в положении папиного любимчика. Позднее мотивировки усложнились. Он почувствовал вкус власти. Ты же видишь, что он собой представляет: необразованный, как Papa, недалекий, но с чрезмерным самомнением. У отца тоже были эти черты, но ему недоставало уверенности в себе, потому что он боялся своего ума. А ещЕ его, в отличие от Виктора, с детства напичкали нравственными устоями. Комплекс вины, смешанный с эгоизмом, в конце концов привел к саморазрушению. Вик -- орешек покрепче. Даже не будь у него метафункций, все равно он стал бы угрозой для общества. Думаю, лесозаготовкой его амбиции не ограничатся... -- Передай, пожалуйста, клубничный джем. Спасибо. (Так что же нам делать?) Его экраны прочнее брони. Я не могу их сдвинуть даже на миллиметр, впрочем, и без того ясно, что он на руку нечист. Взять хотя бы миллионные контракты на поставку древесины или банковскую ссуду на расширение дела. Как пить дать, принуждение. Ходят слухи, что новое оборудование он приобрел путем ночного разбоя. Сторожа и собаки -- не препятствие для сильного принудителя. (Во всяком случае, я бы справился с ними без труда.) Бог свидетель, кругом и обычных воров полно... -- Здесь есть любопытная статья. Не хочешь поглядеть? Кажется, билль о наркотиках сенатора Пикколомини имеет шанс пройти в Конгрессе. (Так, по-твоему, нет способов остановить юного злоумышленника?) -- Ну-ка, ну-ка!.. Ого, плохие новости для контрабандистов. (Добыть законные доказательства его афер будет очень трудно. Даже если удастся засадить его за решетку, что помешает ему оказать воздействие на присяжных? Преступник, возомнивший себя сверхчеловеком, всегда имеет преимущество. А если кто попытается бороться с ним его оружием... ты же видел, что сталось с Papa.) Я не удержался и воскликнул вслух: -- Doux Jйsus, не может быть! Я же рассказал тебе, как все было. Я сам в этом участвовал. А я там был. Экраны у него потрясающие, но он не сдержал своего торжества. Меня вывернуло наизнанку при виде той сцены, а он ликовал!.. Papa был нервный, мятущийся человек, как большинство алкоголиков, но в ту ночь он так перетрусил, что решил впервые обратиться за помощью. Он не был в отчаянии, он искал выход. И сделал первый шаг по шаткому мосту через черную бездну. Но кто-то обрушил мост, разбил зародившуюся надежду, породил в нем неодолимый призыв к самоубийству, стимулировал его суицидальные наклонности. Я не сомневаюсь, что это Виктор! А он не сомневается, что я знаю, но поделать ничего не могу. Он не сможет... как-то повредить тебе? Не больше, чем Papa. (Тревога.) Но я не так спокоен за тебя, дядя Роги. Твои мысли чересчур прозрачны, особенно когда заряжены эмоциями. Ты сопережил папину смерть, и если Виктор об этом догадается, он не станет сидеть сложа руки. Надо обеспечить защиту. Я отодвинул тарелку. -- Уф, объелся! Официант! Счет, пожалуйста. -- (Господи, Дени, каким, наверное, убожеством стал Дон, когда лишился возможности самостоятельно управлять своими силами!..) Ты как-то обмолвился о том, что мечтаешь открыть книжную лавку в тихом университетском городке. Было дело... Давно, правда. У тебя немалый опыт в гостиничном бизнесе. Ты мог бы запросто получить место в другом отеле. Но в Хановере нет лавки букиниста, к тому же ты будешь там не один. Нас в Дартмуте уже человек сорок. Поработаешь с нами, а мы тебя оградим от происков Виктора. -- Не думаю, чтобы мне и здесь грозила серьезная опасность. Знаешь, я верю в... ангелов-хранителей. -- Не будь дураком! Даже сквозь темные очки я увидел, как сверкнули глаза Дени, и ощутил могучую силу его ума, способного превратить меня в марионетку. Я в ужасе отшатнулся, а он тотчас же ослабил Хватку, и в его внутреннем голосе отразились смущение и беспокойство. Я должен был его спасти... Но я сбежал, отгородился от всего, что происходило у нас дома. Я убедил себя, что моя работа важнее биологической жизни моего отца... Какая чушь!.. Я должен был его любить, должен был его спасти, а я не любил, не спас, и всегда буду себя за это винить, всегда буду ощущать, как он постепенно умирает, запутавшись в своем отчаянии... Пойми, дядя Роги, я не могу точно так же потерять тебя!.. Рано или поздно я отыщу способ укротить Вика. Будь я проклят со всеми своими силами, со своей дурацкой манией величия, если не найду средства защитить нас!.. Иначе можешь считать меня безумнее Вика и никчемнее Papa... Нет, я должен довести дело до конца! Ради Бога, помоги мне, почувствуй, как много ты для меня значишь, как ты нужен мне... -- Дени, -- выдохнул я, протянув к нему руку через стол. -- Tu es mon vrai fils [Ты мне как сын (франц.).]. Из-под черных очков покатились слезы. Почувствовав мое прикосновение, Дени вскинул голову, и слезы мгновенно высохли. -- Это творчество, -- объяснил он, видя мою растерянность. -- Метафункция, которую мы только начали исследовать, возможно, основа всех остальных. Иди к нам, дядя Роги, я тебе все покажу. Мой ум переполняла любовь, но где-то в глубине его шевельнулся невольный ужас. Я понимал, что должен застраховаться от Виктора, но отдать себя на растерзание Дени и его сборищу молодых оперантов... Нет! Ни за что! Официант подал мне счет. Я положил под него чаевые, и мы с Дени направились к выходу. Переселяйся в Хановер! Принуждение обступало меня со всех сторон. Я умел заслоняться от Дени так же, как от Дона и Виктора, но сознавал, что мой племянник в отдельных случаях способен пойти на крайность. Сочтя, что действует ради моего собственного блага, он попытается взять меня на испуг. Этого я допустить не мог. И потому улыбнулся ему через плечо. -- Знаешь, как я назову свою лавку? "Красноречивые страницы". 10 Контрольное судно "Нуменон" (Лил 1-0000) 26 апреля 1990 года Четыре галактических ума наблюдали с борта невидимого судна, как последний американец покидает космическую станцию, переходя на японский корабль многоразового использования "Хиноде мару". Менее крупные орбитальные аппараты были все ещЕ подключены к агрегатному отсеку станции, но их экипажи срочно завершали демонтаж. Вектор метеорита, поразившего пилотируемый спутник, как будто был кем-то рассчитан с дьявольской точностью. При столкновении погибли шесть сотрудников, к тому же оно привело к резкому снижению скорости, необходимой для удерживания конструкции на околоземной орбите. Двадцать три человека выжили благодаря герметичной системе соединения отсеков. Таким образом, нанесенный урон оказался сравнительно небольшим, но не до конца смонтированная силовая установка не могла восстановить скорость вращения, а достаточного количества вспомогательных двигателей не нашлось во всем западном мире, Японии и Китае вместе взятых. Станцию могло бы спасти добавление советских ускорителей, однако, кроме промышленного оборудования разных стран, научных мощностей и астрономической обсерватории, станция содержала модуль с действующей аппаратурой разведывательного назначения. Потому русские помочь отказались, и теперь плод многолетних трудов, которому до завершения недоставало всего нескольких месяцев, двигался по быстро убывающей орбите. Дабы предотвратить падение станции на Землю, американцы решили еЕ взорвать. -- Сколько денег, сколько разбитых надежд! -- сокрушалась Умственная Гармония. -- Творение человеческого ума превратилось в обычный сплав никеля с железом, обросший ледяной коркой... Пожалуй, в этом есть поэтический подтекст. -- Да погоди ты с поэзией! -- перебила Родственная Тенденция -- Надо проанализировать искажение вероятностных решеток. Это событие повлечет за собой эпохальные изменения. -- Тогда я напишу элегию. -- Лучше похабные частушки про деятелей НАСА, -- предложило Душевное Равновесие. -- Удовлетворись они станцией помельче на более удаленной орбите, как делают Советы, ничего подобного бы не было. Конечно, если предположить, что в космосе вовсе нет небесных тел, способных повредить несмонтированную станцию, то запуск таких махин на околоземную орбиту несравненно выгоднее. Ох уж эти американцы! Все бы им экономить! Бедным янки так хотелось Всех за доллар поиметь... -- Я тебя умоляю! -- патетически воскликнула Родственная Тенденция. -- Мне кажется, -- вставило Бесконечное Приближение, -- я понимаю мотивы беспокойства Тенденции. Процесс разрядки между Соединенными Штатами и Советским Союзом прискорбно нестабилен. Несмотря на совместный проект освоения Марса, сохраняются извечные политические разногласия между двумя системами. Потеря американской станции будет рассматриваться стратегами обеих держав как нарушение военного паритета. -- Еще бы, -- согласилось Душевное Равновесие. -- Достаточно проследить психологическую динамику в действии. Понимая, что техническая оснащенность станции гораздо выше аналогичных советских, американцы заняли позицию снисходительного превосходства. Они мнят себя радетелями о благе мира даже больше, чем мы, лилмики. Совместная советско-американская экспедиция на Марс должна была стать началом новой эры научного, экономического и культурного сотрудничества двух стран. И вдруг американцы остались в дураках. Попытка сближения в космическом пространстве потерпела фиаско. Теперь у Советов появится стратегическое преимущество до тех пор, пока американцы не оборудуют новую станцию. Сколько на это уйдет? Два года?.. Три? Американская экономика и так захлебывается. Надеюсь, что тревожный прогноз Тенденции все же не означает конец разрядки, но нельзя упускать из виду, что на этическом уровне мы имеем дело с первобытными особями. -- По логике вещей, -- заметило Приближение, -- американцам нечего опасаться. В крайнем случае они могут запустить сколько угодно шпионских роботоспутников, чтоб разрешить свои сомнения, а кроме того, Омега свидетель: в ядерных потенциалах США и СССР до сих пор наблюдается устойчивое равновесие. Правда, космическая станция была объектом национальной гордости и символом безопасности, а Советы, без сомнения, радуются катастрофе, поскольку теперь американцы у них как на ладони. И наконец, войны людей никогда не имели под собой логической основы. -- Вот, послушайте! -- воскликнула Умственная Гармония. -- Пока это ещЕ только набросок, но мне кажется, в нем что-то есть... О метеор! О роковой скиталец, затянутый холодной пеленою, Осколок изначальных катаклизмов... -- По-моему, много патетики, -- высказалось Бесконечное Приближение. Душевное Равновесие обошлось со стихотворным опусом ещЕ менее великодушно: -- Что за бредятина! Посвятить элегию метеору! Будь он болидом -- ещЕ туда-сюда, но падающие звезды не заслуживают такого внимания... -- Анализ готов, -- перебила Родственная Тенденция и представила результаты соплеменникам. Бесконечное Приближение выразило общие эмоции вслух: -- Наше предначертание под угрозой?.. Не верю! -- Что значит -- не верю?! -- возмутилась Родственная Тенденция. -- Пролепсис вычислен с точностью до восемнадцатого знака. Если бы нынешний американский президент остался у власти, все бы могло ещЕ обойтись. Его происхождение и рыночная ориентация обусловили мирный (в основе своей) характер погибшей станции. Следующая орбитальная станция будет преследовать исключительно военные цели. Со всеми вытекающими отсюда пагубными последствиями, каких вы наверняка усматриваете немало в моем прогнозе на ближайшие двадцать лет. Душевное Равновесие безуспешно пыталось сохранять душевное равновесие. -- А позвольте спросить, почему Контрольный Орган раньше не обнаружил критическое состояние станции и почему мы не предприняли никаких шагов, чтобы сберечь такую драгоценность? -- Ну, прежде всего это вина Примиряющего Координатора, который находится в центре нашего квадрата и определяет ситуации, подлежащие рассмотрению, -- сказала Тенденция. -- Во-вторых, на нынешней стадии открытое вмешательство было бы против предначертания. Ведь заслон станции от метеорных тел сколь-нибудь существенной массы потребовал бы применения сигма-поля, и земляне наверняка уловили бы его с помощью радиолокации. К тому же устанавливать в Солнечной системе запрограммированную ловушку для гиперкосмической материи крайне рискованно, нам пришлось бы снарядить специальный корабль, уполномоченный расстреливать, захватывать, отметать или как-то иначе устранять межпланетный мусор, что было бы тяжким нарушением наблюдательных инструкций. -- Ну, и как же теперь? -- поинтересовалось Душевное Равновесие. -- Данное событие должно быть рассмотрено на заседании всех пяти членов Контрольного Органа, действующего в вышеупомянутом квадрате. -- А где он сейчас, кто-нибудь знает? -- спросило Бесконечное Приближение. Умственная Гармония мысленно пожала плечами. -- Либо вне галактики, либо опять пасет этот колледж. Окликнем, что ли? Четыре голоса слились в метаконцерте: Координатор! Чего? (Ситуационный образ + вероятностный анализ.) (Легкая обеспокоенность.) Ах да. Очередная коллизия, не так ли? (Упрек.) Вообще-то мог бы и предвидеть. Виноват... прошляпил. Однако вам нет нужды волноваться или принимать какие-либо меры. Ты что, отвергаешь вероятностный прогноз Родственной Тенденции? Отнюдь. Просто я намерен лично заняться этим вопросом. (Недоумение.) Как?! Ты попытаешься спасти космическую станцию? О нет. В чем опасность подобных станций? В том, что они используются в разведывательных целях. А я метапсихически устраню само понятие шпионских спутников. Планетарный Разум уже достаточно окреп. Раздвоение неотвратимо. Я лишь ускорю развязку. И в этом тебе поможет один из высокочтимых Ремилардов? Не угадали. Шотландское отделение имеет подходящую специализацию. Если его чуть подтолкнуть, то в самое ближайшее время мы получим возможность вернуть программу Вторжения в нормальное русло. А что, неплохо придумано. Тем не менее мне следовало обсудить это с вами до катастрофы, дабы оградить вас от ненужных переживаний. Моя рассеянность становится просто скандальной. Что-то я уж слишком впал в эйфорию по поводу явного прогресса Мирового Разума... ладно, пока. -- Опять исчез, -- проворчало Приближение. -- Видали, как он уверен в себе? -- процедила Родственная Тенденция. -- Куда нам до него! -- вздохнула Умственная Гармония. -- Очевидно, -- сухо добавило Душевное Равновесие, -- ему известно нечто, чего не знаем мы о самодовольных земных личинках, и он черпает уверенность именно в этом знании... -- Как и следовало ожидать, все вероятности в его пользу, -- отозвалась Родственная Тенденция. Четыре существа обменялись ироническими ретроспекциями. Затем немного помолчали, и наконец Душевное Равновесие изрекло: -- Сигнал к ликвидации станции. -- О пламя ненасытное! О гордость, придавленная гнетом обстоятельств... -- продекламировала Умственная Гармония и продолжила слагать реквием, тогда как трое других лилмиков напряженно следили за космическим взрывом. 11 Чикаго, Иллинойс, Земля 2 мая 1990 года Киран О'Коннор закончил умственные упражнения, которые выполнял в начале каждого делового дня, и теперь, стоя перед огромным -- от пола до потолка -- окном своего кабинета, предоставил мыслям свободу. Он свил себе гнездо на сто четвертом этаже одного из самых престижных чикагских небоскребов и с такой высоты мог наблюдать на обширном пространстве концентрированные всплески психической энергии, служившие разрядкой и одновременно стимулом для его творческих сил. Киран знавал и другие большие города: Бостон, где родился в нищете и получил образование в Гарвардской роскоши, Манхаттан, где стажировался в юридической конторе и приобрел весьма влиятельных сицилийских клиентов, -- однако пресыщенный условностями восток -- неподходящее пристанище для такого уникального выскочки. О'Коннор инстинктивно стремился на север, в город, славящийся романтическими преступлениями и мобильностью во всех смыслах. Трудно придумать для него более идеальное место, нежели Чикаго с его процветающей коммерцией, сумбурной политикой, расплывчатой моралью. Истинный город для принудителя, кладезь биоэнергетики, пробивной силы, гостеприимства, изобретательности на всякого рода махинации, порой не уступающие его собственным. Киран глядел с высоты на сверкающий лес небоскребов, лабиринт забитых машинами улиц, зеленое обрамление озера Мичиган, уже одетого в весенний наряд. Бесчисленные авто снуют, как муравьи, взад-вперед по окружной дороге. За ней голубеют воды озера, отливающего серебром ближе к горизонту. На зеркальной глади чуть покачивается яхта. По наитию Киран настроил на неЕ луч ясновидения и был вознагражден откровенно интимной сценой. Он улыбнулся и стал впитывать в себя сладострастные ощущения -- не как юнец, жадно подглядывающий в замочную скважину, а как мудрец, предающийся приятным, но уже чуждым воспоминаниям. Теперь у него иные утехи, но отчего не вспомнить былое... Бой каминных часов вернул его к действительности. О'Коннор подошел к огромному письменному столу. В лакированной поверхности отражались ваза с одной-единственной желтой маргариткой и фотографией в эбеновой рамке -- Розмари держит на руках новорожденную Кэтлин, а маленькая Шэннон в белом нагрудничке уцепилась за еЕ юбку. Розмари и Кэтлин теперь никогда уже не состарятся, а Шэннон превратилась в угрюмую пятнадцатилетнюю девицу, упорно сопротивляющуюся вовлечению в отцовский мир. Он уверен: это пройдет. Киран коснулся золотистого квадратика, вмонтированного в столешницу красного дерева. Невидимая установка связи включена. Из двери в приемную показалось обманчиво отрешенное лицо Арнольда Паккалы. Бесцветные глаза уставились на фикус в горшке за спиной Кирана. -- Доброе утро, Арнольд. -- Здравствуйте, мистер О'Коннор. Вам, думаю, любопытно будет узнать, что Грондин выловил в Калифорнии ещЕ двоих подходящих парней. На будущей неделе он доставит их сюда для прохождения стажировки. -- Прекрасно. -- Финстер на линии связи с Вашингтоном. Но прежде я должен уведомить вас, что машина мистера Камастры только что въехала в наш подземный гараж. Очевидно, он прилетел ранним рейсом из Канзас-сити. -- Хм-м. Нехорошо заставлять старика ждать. Как только поднимется -- сразу проведешь ко мне. А пока соедини меня с Финстером. -- Сию минуту, сэр. На экране установки отразилась последовательность секретных кодов, блокирующих подслушивание. Вскоре они сменились крупным планом помощника О'Коннора Фабиана Финстера по прозвищу Хорек; в напряженной улыбке обнажились два огромных верхних резца, разделенных комичной щербиной -- и верно хорек. Всех так приковывает этот странный оскал, что едва ли кто замечает всевидящие ледяные глаза над ним. Когда-то Фабиан Финстер зарабатывал на жизнь в казино Невады как внештатный прорицатель и подчеркивал от природы экстравагантную внешность кричащими одеждами. А став тайным агентом Кирана, склонился к более респектабельному имиджу -- итальянским костюмам и галстукам в полоску. Но хотя занят он теперь более серьезной (и более прибыльной) деятельностью, временами его так и тянет поиграть на публику. -- Ну что, Фабби, -- спросил Киран, -- обработал сенатора Скроупа? -- Он у меня на крючке, шеф. Видели бы вы его рожу, когда я сообщил ему номер его секретного счета в Исландском банке... Теперь за трубопровод можно не беспокоиться. Слава Богу, хоть одно с плеч долой! Читать мысли политиков все равно что плавать с маской в сточной канаве. Черт знает, сколько надо сил, чтобы что-нибудь выудить и не захлебнуться в дерьме! Киран рассмеялся. -- Молодчина! Полагаю, ты изрядно вымотался и тебе не помешает хорошо отдохнуть в каком-нибудь пятизвездном отеле. Телепат ухмыльнулся. -- Дело прежде всего. Вижу, вы заварили хорошую кашу, и я не прочь еЕ отведать. Надеюсь, это хотя бы не в Вашингтоне. Я сыт по горло компанией политиков. После них ум толпы -- райские кущи. -- Я приготовил для тебя нечто более изысканное. Как насчет университетских кругов, а, Фабби? Проведешь небольшое расследование в Нью-Гемпшире. -- Программа развития экстрасенсорных сил, не так ли? -- Ты тоже о ней слыхал? -- Даже читал ту книжку профессора из Дартмута, что стоит на первом месте в списке бестселлеров "Нью-Йорк тайме". Вместе с поисками незнакомых слов я потратил на неЕ две недели и, по-моему, все равно ни хрена не понял. Тон Кирана сделался резче. -- Я не думал, что официальная пресса принимает парапсихологию всерьез. Джейсон Кессиди и Виола Норткат проводят разведку в Стэндфорде, на западном побережье, а ты выясни, что на уме у Дени Ремиларда. В особенности я хочу знать, какое практическое применение он видит для теорий высших метафункций. -- То есть витает ли этот парень в облаках или затеял нечто опасное для нас? -- Вот именно. Книга Ремиларда совсем не похожа на бестселлер. Читается с трудом, выводы намеренно завуалированы. Он будто нарочно затушевывает значение своей работы, и все же ему не удалось полностью скрыть чувств за сухой статистикой и академическим жаргоном. Экспериментальное подтверждение телепатии и психокинеза -- одно из величайших научных открытий нашего века. Поэтому необходимо установить, что добрый доктор Ремилард предусмотрительно скрывает от общественного мнения. -- Нда, -- протянул Финстер, -- если политические партии начнут интересоваться чтением мыслей и гипнозом, куда мы все покатимся!.. -- Подготовь подробное досье на Дени Ремиларда. Добудь как можно больше информации о его ближайших сотрудниках: сколько всего менталистов у него в лаборатории, что они умеют, до какой степени преданы идее. -- Короче, поохотиться за живыми черепами? -- Будь осторожнее, Фабби. -- Взгляд О'Коннора на миг остановился на фотографии Розмари с девочками. -- Игра опасная. В дартмутскую программу наверняка суют нос и правительство, и агенты иностранных разведок. Ремилард в книге вскользь намекнул на сотрудничество парапсихологических лабораторий разных стран. Якобы совместными усилиями они уже добились неплохих результатов. Мне надо знать, правда ли это или он просто выдает желаемое за действительное. -- Вас понял. -- И последнее. Если почувствуешь хоть малейший признак интереса к своей персоне, тут же убирайся и заметай следы. -- Не волнуйтесь, босс, -- последовал веселый ответ. -- Живой не дамся. Я видел, как у тех, кто вызвал ваше неудовольствие, наступает внезапное кровоизлияние в мозг. Мне это не улыбается. -- Твоя работа со Скроупом принесет тебе миллион чистыми. А за удачу в деле Ремиларда получишь ещЕ больше. Привет, Фабби! Экран потух, когда О'Коннор коснулся золотистого квадратика; почти тотчас же вспыхнул красным светом другой. -- Проси мистера Камастру, Арнольд. Он принял позу йоги для усиления принудительного потенциала, затем расслабился в ожидании встречи с тестем. -- Ты слышал, Кир? Слышал?! Он отказался от вето! Ласситер сообщил мне по радиотелефону, как только мы выехали из аэропорта Кеннеди. Губы Большого Эла посинели от ярости, из уголка рта сочилась струйка слюны. Лица и умы телохранителей чикагского мафиозо излучали тревогу. -- Этого следовало ожидать, Эл. Указав Карло и Фрэнки на обитое кожей кресло, куда те опустили грузное тело хозяина, Киран с приветливой улыбкой вышел из-за стола. -- Желтобрюхий ублюдок! -- бушевал Камастра. -- Сучья тварь! Завтра билль даже без его подписи получит силу закона! Киран согласно кивнул. -- Президенту нужен этот закон, но он не хочет наносить публичного афронта церкви. -- Какой же он, к черту, веры? Совет церквей единогласно высказался за вето! И мы были уверены, что он его наложит! Ради Христа, ты хоть что-нибудь понимаешь?! Опять погорели по всем статьям! -- Тише, босс! -- взмолился Карло. -- Вам с вашим искусственным сердцем вредно волноваться! -- Выпить! -- взревел Большой Эл. -- Кир, дай выпить чего-нибудь! -- Не надо, Эл, нельзя! -- вскричал Фрэнки, переглядываясь с Кираном и отчаянно мотая головой. -- Док не велел... Киран властно взмахнул рукой. Телохранители вытянулись в струнку, сверкая глазами. Затем оба повернулись и вышли из кабинета, даже не вспомнив о том, что Большой Эл всего пять минут назад приказал им ни под каким видом не оставлять его наедине с О'Коннором. А мафиози и сам позабыл о своем приказе. Словно в трансе, он прикрыл пухлой веснушчатой рукой глаза и вполголоса бормотал проклятия. Киран отрыл встроенный бар; блеснули на солнце хрустальные стаканы. -- Немного марсалы тебе не повредит. И я с тобой выпью. Отменное молодое вино. Де Лауренти на прошлой неделе прислал в мой нью-йоркский офис. Если понравится, привезу тебе пару ящиков в Ривер-Форест. Киран вложил стакан в дрожащую руку тестя. Быстрого телесного контакта оказалось достаточно, чтобы в мозг Камастры потекли целительные импульсы. -- Salute, папа. Твое здоровье. Бледное лицо Большого Эла скривилось в горькой улыбке. -- Какое, к дьяволу, здоровье! Madonna puttana, ты бы поглядел на тех стервятников в Канзас-сити -- уж как они надеялись, что я сдохну прямо у них на глазах, чтоб можно было распустить Концессию и отменить голосование! -- Ты устал с дороги. Поезжай домой, отдохни. Все будет в порядке. Члены Концессии повели себя согласно ожиданиям. Я рад, что не придется оказывать на них прямое давление. -- Он чокнулся со стариком и вернулся за стол. Большой Эл следил за ним из-за полуприкрытых век. В сорок шесть у Кирана О'Коннора вполне моложавый вид, виски и клинышек вдовца на лбу лишь чуть тронуты сединой. Оливковая кожа и темно-карие глаза придают ему сходство с итальянцем, но он не итальянец и потому не должен был подняться выше юрисконсульта, на чьей бы дочери ни женился. Большой Эл до сих пор в толк не возьмет, как ему это удалось. -- Они проголосовали за тебя. Теперь ты временно исполняющий обязанности управляющего, и тебя утвердят, как только я удалюсь от дел. Но кое-кому это не по нраву. Фальконе со своим кланом динозавров до сих пор цепляется за традиции и бесится, что ты не такой же деревенщина, как он. При всем уважении к тебе он изо всех сил отбрыкивается от твоего финансового консорциума. Киран небрежно отмахнулся. -- Бог с ним! Пэтси Монтедоро привлечет на нашу сторону свежие силы из Лас-Вегаса и с западного побережья. А Фальконе и его дубиноголовые пускай поварятся ещЕ годок в собственном соку. Прибыли от игорного бизнеса и рэкета неудержимо падают, а билль Пикколомини и вовсе выбьет у них почву из-под ног. Отмена сухого закона -- цветочки по сравнению с легализацией марихуаны, кокаина и других наркотиков. Большой Эл гневно затряс двойным подбородком. -- Но как президент мог на такое пойти? Теперь всякий сраный фермер станет выращивать гашиш и коку. Старушки посадят опиум на окне в горшочках! Не страна, а притон наркоманов! -- Он судорожно глотнул вина. Киран поднялся и долил ему в стакан. -- Брось, папа, не преувеличивай. В тексте закона масса оговорок. Правительство будет проводить воспитательные мероприятия против разного рода злоупотреблений... принудительное лечение... тюремные сроки для буйных... электрический стул для распространителей. Улавливаешь ход их мыслей... пусть всякое быдло, безработные, отбросы общества, искатели острых ощущений по дешевке курят и колются, пока не подохнут, лишь бы с каждой затяжки, с каждого укола платили налог дяде Сэму. Но чтоб задевать порядочных граждан, совершать преступления под воздействием наркотиков, совращать малолетних, загрязнять улицы своим дерьмом -- это ни-ни! Иначе их запрут подальше и ключ потеряют. Очень простое и разумное решение. Казна возместит себе убытки от торговли табачными изделиями и спиртными напитками, в городах станет чище, а гадкая мафия раз и навсегда потеряет основной источник дохода. -- И это, по-твоему, не паскудство? Задешево продавать травку, чтоб даже дети могли купить! Ладно, заядлые наркоманы -- эти пускай хоть все мозги себе засрут, но детишки!.. Киран пожал плечами. -- Сердобольные либералы, церковники и общественная сфера пытались это внушить президенту и Конгрессу. Ну и мы, конечно... Эл тупо уставился в стакан. -- Тридцать процентов... С легализацией мы потеряли тридцать процентов доходу -- всего-навсего! А Нью-Йорк, Бостон, Флорида, Новый Орлеан потеряют по меньшей мере пятьдесят. А Калифорния... -- Ничего, посидят год-другой на голодном пайке, и те кланы, которые примкнут к нашему совместному капиталу, станут ещЕ богаче. Чикаго всегда был на гребне перемен, и мой консорциум обеспечит для всех новые структуры извлечения прибыли. Мы выживем, папа, мы и те, кто последует за нами. -- За тобой! -- Глаза в красных прожилках на миг полыхнули застарелой ненавистью и ужасом, но Эл тут же овладел собой и с коротким смешком добавил: -- Что ещЕ делать, как не следовать за тобой, stregone? Чародей! Взгляд зятя светился искренней сердечностью, а принуждение работало на всю мощь. -- Пойми, Эл, шайка средневековых разбойников не может управлять капиталом в двести миллиардов. Нынче не модно хватать что плохо лежит, убирать с дороги соперников, запихивать трупы в багажник. Времена меняются. Через два года люди будут гулять по Марсу. Все финансовые операции переведены на компьютер. А рэкетиры и распространители наркотиков остаются ни с чем. У кого есть мозги, те богатеют. Но если сидеть на деньгах, то чем они лучше туалетной бумаги? -- Да, да, знаю, -- устало отозвался Камастра. -- Надо вкладывать. -- Причем разумно вкладывать -- чтоб деньги делали деньги. Именно этим я занимался, когда был твоим советником, и буду продолжать, став боссом. -- Боссом Всех Боссов, -- усмехнулся Камастра. Киран будто не слышал. -- Наряду с официальным консорциумом, распределяющим капиталовложения, у меня есть на примете три кита: "Клейбург акуизишнз", "Гиддингс энд Метц" и "Фридония интернэшнл". Артисты своего дела, специализируются на покупке разваливающихся компаний, да так, что комар носу не подточит. До сих пор они работали по мелочи, но я придумал для них настоящее занятие. С объединенным капиталом у нас развязаны руки, и теперь к нам потекут такие деньги, какие тебе и не снились. -- Господи Иисусе, что ты ещЕ задумал?! -- Начнем с небольших оборонных предприятий -- тех, что разорились во время светлой памяти разрядки. После катастрофы космической станции в Конгрессе зазвучали воинственные голоса, и компании, работающие на оборону, снова станут расти как на дрожжах. Слышал про фирму "Макгиган-Дункан аэроспейс"? Она рухнула, когда экономисты Пентагона зарубили новое орбитальное оружие. У меня есть предчувствие, что с девяносто третьего, когда у нас будет новый президент и программа освоения Марса будет признана негодной, какой и является в действительности, наша страна наконец проснется и поймет, как далеко обогнали нас русские в гонке космических вооружений. Вот тогда-то Звездные Войны получат новое право на жизнь. Большой Эл побелел как полотно. -- Так ты думаешь, будет война? -- Конечно нет. Просто новая оборонная инициатива. Обработаем "Макгиган", затем подчиним себе "Джи Дин Камберленд", строителей подводных лодок. "Кон электрик" тоже трещит по всем швам, поскольку японцы и китайцы перехватили у них всю бытовую технику, однако в восьмидесятые годы они были четвертым крупнейшим оборонным подрядчиком в стране. Не станет же Пентагон покупать ракеты в Азии. -- Мадонна! Ты не шутишь! Стакан выскользнул из рук Большого Эла и беззвучно покатился по бежевому пушистому ковру. Но кардиостимулятор внутри торакальной полости немедленно приспособил сердечный ритм к повышенному содержанию адреналина. -- История показывает, что нет более надежного источника доходов, чем военно-промышленный комплекс, -- невозмутимо продолжал Киран. -- Но его необходимо подпитывать. На самом деле войны не хотим ни мы, ни Советы. Но это единственный способ как-то сдерживать внутреннюю напряженность. У нас высокий уровень безработицы и грандиозный национальный долг. У них извечная славянская тоска плюс хроническая нехватка продовольствия и товаров широкого потребления. -- А если ты ошибся? Если проект освоения Марса помирит нас с красными и разрядка опять будет набирать обороты? -- Тогда плакали наши денежки. -- Киран широко улыбнулся. -- Да не бойся, мы сумеем защитить капитал. Большой Эл всю жизнь смотрел на зятя как на стихийное бедствие вроде сошедшей с гор лавины или ревущего торнадо... Вот такое же непонимание и страх читались и сейчас на лице старика. Но неожиданно оно прояснилось, и Большой Эл зашелся от хохота. -- Господи Иисусе! -- ревел он. -- Поглядим, как наш cazzomatto [Хрен чокнутый (итал.).] Фальконе скушает эту дулю! Киран дотронулся до золотистого квадратика. На пороге появился помощник. -- Слушаю вас, сэр, -- произнес Арнольд Паккала, а в уме, добавил: Два мордоворота тихонько сидят в приемной и кусают ногти, на десять тридцать у вас намечены переговоры с мистером Гиддингсом и мистером Метцем из Хьюстона, а после ранний ленч с генералом Баумгартнером. -- Мистер Камастра уже покидает нас, Арнольд. Попроси, пожалуйста, сюда Карло и Фрэнки. -- Киран подошел к тестю, протянул ему руку. -- Спасибо, что заглянул, папа. Завтра увидимся. Бетти Каролина просила меня привезти Шэннон к вам на ужин. Если будет настроение, можем подробнее обговорить новую финансовую политику. Поддерживаемый с боков телохранителями, Большой Эл поднялся на ноги. -- Само собой. Завтра поговорим. -- Он все ещЕ удовлетворенно хмыкал, но избегал смотреть в глаза будущему боссу Чикаго. -- Да, и прихвати два ящика марсалы -- славная штука. Бывай, Кир! О'Коннор повернулся к окну взглянуть на озеро. Яхты с любовниками уже не было. Тогда он направил луч на большое судно, идущее вверх по реке. -- Десять тридцать, -- напомнил Арнольд. -- Соединить вас с Хьюстоном? На палубе один пассажир рассказывал другому скабрезный анекдот про генерального прокурора Иллинойса. Через пять минут, мысленно ответил Киран. Перед разговором с китами надо малость прочистить мозги. 12 Милан, Нью-Гемпшир, Земля 16 августа 1990 года Самый неудачный психологический эксперимент в его практике; от начала и до конца все не задалось. Чертова джонка! Он взял еЕ напрокат, решив замаскироваться под рыбака, но не учел неполной осадки, отчего корпус дико стонал и скрипел, и вони от забившегося в щели протухшего зельца -- не иначе, его использовали как наживку. Чертова духота! На маленьком озере, окруженном со всех сторон летними коттеджами, совсем нечем дышать, и после четырех часов ночного бдения он взопрел, как в бане. Чертовы комары! Совокупляются, мать их так, прямо у него на теле! То ли запах зельца их привлекает, то ли взмокший рыболов, но, кажется, все окрестное комарье облюбовало стоящую на якоре джонку для своих свиданий. А стоит пошевелиться -- по всему озеру разносятся звуки, напоминающие хруст целлофана. Чертова рыба! Жирненькие окуньки в надежде полакомиться нахальными комарами то и дело выпрыгивают из воды с таким оглушительным всплеском, что кровь стынет в жилах. Будь он настоящий рыбак, обилие рыбы привело бы его в экстаз. Но Фабиан Финстер, горожанин до мозга костей, глубоко ненавидел всякий спорт, а рыбу признавал исключительно в виде филе, слегка обжаренного в сухарях и обрызганного лимонным соком. Периодически, когда комариная любовь и рыбья охота доводили его до бешенства, он прекращал наблюдение, взнуздывал свои принудительные силы и давал несколько залпов по хищникам и жертвам. Рыба камнем опускалась на дно, поверхность озера усеивали сотни трупов с прозрачными крылышками, и минут на десять наступало спокойствие. Затем налетал новый рой, и окуньки сразу приходили в чувство. Но самую большую трудность -- прямо-таки головоломку -- представлял сам объект наблюдения, говорящий и думающий по-французски. В бытность прорицателем он уже встречался с подобными сложностями, но там мысли на чуждом языке были обращены непосредственно к нему и ограничивались одной-двумя фразами. (Эй ты, гринго! Ну-ка, угадай, что у меня в башке, а что в бумажнике!) Но четыре часа непрерывного синхрона -- это уж слишком, даже для телепата! В результате он переживает умственное и физическое истощение, что для психического шпионажа никак не годится. Если к переводу с французского добавить страх и предчувствие катастрофы, которые ни один оперант не в силах игнорировать, то получится, что зря он взялся за это дело, какие бы миллионы ни сулил ему О'Коннор в качестве наживки. Ох уж эта наживка! ОТЦЕПИТЕСЬ, СВОЛОЧИ! ТРАХАЙТЕСЬ ГДЕ-НИБУДЬ В ДРУГОМ МЕСТЕ! Вновь оставшись в одиночестве под лучистыми звездами, Финстер горестно вздохнул. Беды его начались, как только он подступился к сопляку профессору по имени Дени Ремилард. О том, чтобы проникнуть за его экраны, не могло быть и речи. Финстер, не будь дурак, догадался, что метапсихолог мигом его засечет -- только сунься. И решил подбирать крохи, падающие со стола, то есть обрывки "декларативной" телепатии, которые Ремилард адресовал друзьям и коллегам. Мысли свои он, правда, формулировал по-английски, но, Боже, что за мысли! Бедняга Финстер вконец запутался в лабиринте символов, логических образов, крылатых выражений и прочей дребедени. Если Дени и работает над чем-то представляющим угрозу (или, наоборот, выгоду) для начинаний О'Коннора, то нужны более компетентные мозги, чтобы это подтвердить. И Финстер предложил -- а босс одобрил -- косвенный путь расследования. Надо оставить в покое Дени и его Группу, пока не выявятся признаки хоть какой-то практической деятельности, а тем временем пощипать многочисленных родственников юного гения. Дай Бог, с миру по нитке он соберет сведения, которые помогут боссу определить свое отношение к Дени и Дартмутской группе. Начал он с дядюшки in loco parentis [Заменившего отца (лат.).] молодого профессора, что служил администратором в шикарном курортном центре Уайт-Маунтинс. Как большинство людей, считающих себя стопроцентными американцами, Фабиан Финстер и не подозревал о франкоязычном меньшинстве населения Новой Англии. Дядюшка Роже, безобидный малый, говорил на беглом янки, но мысли его были невообразимой смесью французского и английского. Финстер поселился в отеле и, несмотря на комфорт и шикарную жратву, провел довольно утомительный месяц, копаясь в них. Но труды его были вознаграждены: оказывается, дядюшка Роже решил оставить Уайт-Маунтинс из страха перед младшим братом Дени Виктором -- самой темной лошадкой семейного клана Ремилардов. Любопытно! Финстер немедленно переключился на Виктора и обнаружил, что двадцатилетний верзила неплохой телепат, а в принуждении превосходит не только старшего брата, но и, возможно, самого Кирана О'Коннора. Кроме того, Виктор порядочный прохвост и занимается махинациями, подобными делам босса, разве что не в таком масштабе. О'Коннор очень заинтересовался. Финстер получил четкие инструкции всесторонне и с максимальными предосторожностями изучить Виктора и е