выбирать из двух вариантов. Талейран Вечером в среду я ехала на такси через весь город, чтобы встретиться с Лили Рэд по указанному ею адресу: книжный магазин издательства "Готам" на Сорок седьмой улице между Пятой и Шестой авеню. Я никогда не была там прежде. Днем раньше, во вторник, Ним привез меня в город и преподал краткий урок, как по двери квартиры можно быстро определить, побывал ли кто-нибудь в доме в мое отсутствие. Ввиду моего скорого отъезда в Алжир он дал мне особый номер телефона, по которому можно было звонить в любое время дня и ночи, а его компьютерная система позаботится о том, чтобы соединить меня с Нимом. Для человека, который всячески избегал телефонной связи, это был настоящий подвиг. Ним знал в Алжире женщину по имени Минни Ренселаас, вдову последнего голландского консула в Алжире. Ей можно было доверять, она имела обширные связи и могла помочь узнать все, что мне понадобится. Обеспечив меня этой информацией, Ним хоть и не без труда, но все же уговорил меня сообщить Ллуэллину, что я постараюсь отыскать для него фигуры шахмат Монглана. Я была совершенно не в восторге от того, что придется лгать, но Ним убедил меня, что разыскать эти проклятые шахматы - это мой единственный шанс хотя бы частично вернуть себе душевное спокойствие. Не говоря уже о том, что это поможет мне дольше оставаться в живых. Однако последние три дня я беспокоилась не за свою жизнь и не из-за шахмат (которых, возможно, не существует в природе). Я беспокоилась о Соле. В газетах не было ничего о его смерти. Просмотрев прессу во вторник, я нашла три статьи, где упоминалась ООН, однако в них речь шла о мировом голоде и войне во Вьетнаме. Ни намека на то, что на каменной плите был обнаружен труп. Кто знает, может, комнату для медитаций никогда не убирают? Это казалось очень странным. Более того, хотя в газете поместили краткое сообщение о переносе шахматного турнира и о смерти Фиске, в нем ни словом не упоминалось о том, что гроссмейстер, вполне возможно, умер не своей смертью. На вечер среды была назначена вечеринка, которую Гарри устраивал в честь моего отъезда. Я не встречалась с Лили с самого воскресенья, но не сомневалась, что к среде ее семья непременно будет знать о смерти Сола. Он работал на них более двадцати пяти лет. Я с ужасом ждала минуты, когда увижу Гарри. Мои проводы грозили превратиться в поминки по Солу. Для Гарри все старые слуги были все равно что члены семьи. Когда такси свернуло на Шестую авеню, я увидела, что все владельцы окрестных магазинчиков высыпали на улицу по случаю окончания работы и опускают на ночь железные жалюзи. Внутри продавцы убирали с витрин драгоценности. Я оказалась в самом сердце района ювелирных лавок. Когда я выбралась из такси, то увидела мужчин, стоявших небольшими группами. Все они были одеты в строгие черные костюмы и высокие фетровые шляпы с плоскими полями. У некоторых были длинные темные бороды, тронутые сединой. До книжного магазина "Готам" надо было пройти примерно треть улицы, и мне пришлось пробираться между кучкующимися ювелирами. Наконец я оказалась на месте. При входе в здание был небольшой вестибюль в викторианском стиле, устланный коврами. На второй этаж вели лестницы, а слева от входа находились две ступеньки, по которым можно было спуститься в книжный магазин. Полы в магазине были деревянными, а под потолком тянулись узкие трубы с горячим воздухом. В дальнем конце зала виднелись проходы в другие торговые помещения, тоже от пола до потолка забитые книгами. Высоченные стопки грозили обрушиться на голову, узкие проходы между ними были забиты людьми, читающими книги. Они неохотно уступали мне дорогу и снова занимали свои места, стараясь не нарушать порядка. Лили стояла в конце комнаты, разодетая в ярко-рыжую лисью шубу и вязаные шерстяные чулки. Она увлеченно беседовала с сухоньким чопорным старичком вдвое меньше ее. Он был одет в такой же черный костюм, как и мужчины на улице, но не носил бороды, а лицо его было сплошь покрыто морщинами. Толстые стекла очков в золотой оправе делали его глаза больше, а взгляд пронзительней. Они с Лили представляли странную пару. Когда Лили заметила меня, она дотронулась до руки джентльмена и что-то сказала ему. Мужчина повернулся в мою сторону. - Кэт, я рада познакомить тебя с Мордехаем, сказала она. - Он очень давний мой друг и великий знаток шахмат. Я думаю, мы можем задать ему несколько вопросов относительно нашей небольшой проблемы. Я решила, что она говорит о Соларине. Но за последние несколько дней я уже кое-что узнала сама. Меня больше интересовало, как перевести разговор на Сола прежде, чем я полезу в логово льва. - Мордехай - гроссмейстер, хотя больше уже не выступает на турнирах, - щебетала Лили. - Он был моим наставником. Он известен и написал много книг о шахматах. - Ты мне льстишь, - скромно произнес Мордехай, улыбнувшись. - На самом деле я зарабатываю себе на хлеб торговлей бриллиантами. Шахматы - мое маленькое хобби. - Кэт была со мной на турнире в воскресенье, - сказала Лили. - А! - воскликнул Мордехай, и его глаза куда более пристально уставились на меня сквозь толстые стекла очков. - Ясно. Итак, вы главный свидетель происшедшего. Я предлагаю, милые леди, присоединиться ко мне и выпить чашечку чая. Здесь недалеко есть местечко, где мы можем поговорить. - Хорошо... Но мне не хотелось бы опаздывать на ужин. Отец Лили расстроится, если мы задержимся. - Я настаиваю, - мягко сказал Мордехай, однако в его тоне послышалась решимость. Он взял меня за руку и повел к выходу. - У меня самого назначена встреча на сегодняшний вечер, но должен сказать, что буду очень огорчен, не услышав ваших умозаключений по поводу таинственной смерти гроссмейстера Фиске. Я хорошо знал его. Надеюсь, ваше мнение будет менее субъективно, чем предположения моей... подруги Лили. И мы стали пробираться через весь зал к выходу. Мордехай вынужден был ослабить свою хватку, пока мы гуськом протискивались по узким проходам. Лили шла первой и прокладывала путь. Было приятно вдохнуть свежего воздуха после духоты книжного магазина. Мордехай снова взял меня за руку. Большинство торговцев бриллиантами к этому времени уже скрылись. Магазины стояли темные. - Лили говорила, что вы эксперт по компьютерам, - сказал Мордехай, ведя меня по улице. - Вы интересуетесь компьютерами? - спросила я. - Не совсем так. Меня восхищают их огромные возможности. Можете называть меня поклонником формул. - При этих словах он весело хохотнул, и его лицо расплылось в широкой улыбке. - Когда-то я был математиком, Лили говорила вам? Он оглянулся на Лили, но она покачала головой и поравнялась с нами. - Я был студентом профессора Эйнштейна в течение целого семестра, когда учился в Цюрихе. Он говорил такие умные вещи, что никто из нас не мог понять ни слова. Иногда он забывал, о чем говорил, и рассеянно выходил из комнаты. Однако никто никогда не смеялся над ним. Мы все его уважали. Он замолчал, подхватил другой рукой Лили, и мы перешли на другую сторону улицы. - Однажды во время учебы я заболел, - продолжал Мордехай. - Доктор Эйнштейн пришел навестить меня. Сел у моей кровати и завел разговор о Моцарте. Он очень любил Моцарта. Знаете, Эйнштейн был великолепным скрипачом. Мордехай снова улыбнулся мне, а Лили сжала его руку. - У Мордехая была очень интересная жизнь, - сказала она. Я заметила, что в присутствии своего друга Лили ведет себя прямо-таки примерно. Никогда еще я не видела, чтобы она была такой кроткой. - Однако я решил, что карьера математика не для меня, - сказал пожилой джентльмен. - Говорят, к этому должно быть призвание, как к служению Богу! И я подался в торговлю. Тем не менее меня до сих пор интересует все, что имеет отношение к математике. Вот мы и пришли! Он остановился перед двустворчатой дверью, галантно пропуская нас с Лили вперед. Когда мы поднимались по ступеням, он добавил: - Да, я всегда считал, что компьютер - это восьмое чудо света! - и снова рассмеялся. Поднимаясь, я все ломала голову, было ли это простым совпадением, что Мордехай заявил о своем интересе к формулам. В голове у меня, словно заевшая грампластинка, крутился рефрен: "На четвертый день четвертого месяца придут восемь..." Окна кафетерия выходили на длинный ряд маленьких ювелирных лавочек. Лавки ввиду позднего часа уже позакрывались, и кафетерий был полон людей, которых я видела на улице. Они сняли свои шляпы, оставшись в маленьких круглых шапочках на макушке. У некоторых с висков спускались длинные завитые локоны, как у Мордехая. Мы нашли столик и начали рассаживаться, а Лили отправилась за чаем. Мордехай подвинул мне стул, затем обошел стол и сел напротив. - Эти локоны называются пейсами, - сказал он. - Религиозная традиция. Евреям запрещается подрезать бороды или срезать эти локоны, ибо сказано в Левите: "Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей" [Левит, 19,27]. Он улыбнулся, в который уже раз. - Но у вас нет бороды, - заметила я. - Нет, - печально ответил Мордехай. - Как сказано где-то в Библии: "Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий" [Бытие, 27,11]. - Он моргнул. - Думаю, с бородой я выглядел бы солиднее. Но, увы, все, что я могу вырастить, - это жалкое поле стерни... Лили вернулась с подносом. Она поставила на стол дымящиеся чашки с чаем, а Мордехай тем временем продолжал: - В древнейшие времена евреи оставляли не только края бороды, но и края своих полей нетронутыми, для того чтобы могли прокормиться старики и странники, которые проходили мимо. Странников иудейская вера чтит. Что-то мистическое есть в самой идее странствия. Лили сообщила мне, что вы тоже скоро отправитесь в путешествие. - Да, - призналась я. Интересно, какова будет его реакция, когда он узнает, что я собираюсь провести год в арабской стране? - Вы пьете чай со сливками? - спросил Мордехай. Я кивнула и стала подниматься, но он уже вскочил на ноги. - Позвольте мне... Как только он отошел от стола, я повернулась к Лили. - Быстрее, пока мы одни, - прошептала я. - Как твоя семья восприняла известие о Соле? - О! Ему велели проваливать вон! - сказала Лили и взяла ложку. - Особенно был зол Гарри. Папа обозвал Сола неблагодарным ублюдком. - Велел проваливать! - изумилась я. - Но Сол не виноват, что его пустили в расход! - О чем ты? - спросила Лили и как-то странно посмотрела на меня. - Ты же не думаешь, что Сол организовал собственное убийство? - Убийство?! - Лили вытаращила глаза. - Послушай, тогда, после турнира, я сгоряча вообразила, что его похитили и все такое. Но он вернулся домой и уволился! Взял и бросил нас после двадцати пяти лет службы! - Говорю тебе, он мертв! - настаивала я. - Я видела его своими собственными глазами. В понедельник утром он лежал мертвый в комнате для медитаций в штаб-квартире ООН. Кто-то убил его! Лили замерла, не донеся ложку до рта. - Происходит что-то жуткое, говорю тебе! - продолжала я. Лили шикнула на меня и огляделась. К нам приближался Мордехай с маленькими упаковками сливок в руках. - Добыть их было не легче, чем вырвать зуб, - сказал он, усаживаясь между нами. - Увы, в наше время люди забыли, что такое помогать друг другу. Он взглянул на Лили, потом на меня. - Ну-ка, что здесь произошло? Вы выглядите так, словно почувствовали могильный холод. - Что-то в этом роде, - сказала Лили глухим голосом. Лицо ее было белым как простыня. - Похоже, шофер отца ушел... - Мне жаль это слышать, он ведь долго служил у вас? - Начал работать еще до моего рождения. Глаза Лили блестели от слез, мыслями она унеслась далеко. - Он ведь был немолод? Надеюсь, у него не осталось семьи на содержании? - спросил Мордехаи, глядя на Лили со странным выражением. - Ты можешь сказать ему... Скажи ему то, что сказала мне, - проговорила она. - Не думаю, что это хорошая мысль... - Он знает о Фиске. Скажи ему о Соле. Мордехаи с вежливым любопытством взглянула на меня. - Речь идет о какой-то драме? - светским тоном поинтересовался он. - Мой друг Лили считает, что гроссмейстер Фиске умер неестественной смертью. Возможно, вы такого же мнения? Он осторожно отпил чаю. - Мордехай, - сказала Лили, - Кэт утверждает, что Сол убит. Старик, не поднимая глаз, отложил ложку в сторону и вздохнул. - Я боялся услышать это от вас. - Он посмотрел на меня через толстые стекла очков своими печальными глазами. - Это правда? Я повернулась к Лили. - Послушай, я не думаю... Однако Мордехаи вежливо прервал меня: - Как случилось, что вы первой узнали об этом, в то время как Лили и ее семья, насколько я понял, пребывают в неведении? - Я была там. Лили попыталась что-то сказать, но Мордехаи шикнул на нее. - Леди, леди, - сказал он, поворачиваясь ко мне. - Будьте любезны, начните-таки сначала! Я начала сначала и вдруг обнаружила, что рассказываю все, о чем уже поведала Ниму: о предупреждении Соларина перед матчем, о пулевых отверстиях в машине и, наконец, о трупе Сола в здании ООН. Конечно же, кое о чем я умолчала. Я не стала упоминать о предсказательнице, о человеке на велосипеде и об истории Нима о шахматах Монглана. О последней я поклялась молчать, а что касается остального, это звучало так нелепо, что не хотелось повторять. - Вы все очень хорошо объяснили, - сказал Мордехаи, когда я закончила. - Думаю, мы можем предположить, что смерти Фиске и Сола как-то связаны между собой. Теперь остается только установить, какие люди или события объединяют их, и таким образом мы узнаем правду. - Соларин! - воскликнула Лили. - Все указывает на него. Конечно же, он и есть связующее звено! - Дитя мое, почему Соларин? - спросил Мордехаи. - Какой у него мотив? - Он хочет убрать всякого, кто может его победить, потому что не желает отдавать формулу оружия. - Соларин не занимается оружием, - вмешалась я. - Он получил степень по акустике. Мордехаи бросил на меня странный взгляд и подтвердил: - Это правда. На самом деле я знаком с Александром Солариным. Просто я никогда не говорил тебе об этом, Лили. Лили надулась, очевидно задетая тем, что у ее тренера были секреты, которыми он с ней не делился. - Это произошло много лет назад, когда я активно занимался торговлей алмазами. Как-то я был в Амстердаме, на фондовой бирже, и, прежде чем вернуться домой, решил заехать а Россию навестить друга. И там мне представили юношу лет шестнадцати. Он зашел к моему другу, чтобы получить инструкции для игры. - Но Соларин занимался во Дворце пионеров, - перебила его я. - Да, - согласился Мордехай, снова бросив на меня взгляд. Он понял, что мне известно немало, и я поспешно прикусила язык. - В России все играют в шахматы со всеми. На самом деле там больше нечего делать. Итак, я сел играть против Александра Соларина. По глупости я решил, что смогу научить его одному-двум трюкам. Конечно же, он разгромил меня наголову. Этот юноша оказался лучшим шахматистом из всех, кого я знаю. Моя дорогая, - добавил он, глядя на Лили, - возможно, ты или гроссмейстер Фиске и могли бы выиграть у него, но мне трудно в это поверить. Какое-то время мы сидели молча. На улице стемнело, в кафетерии, кроме нас, никого не осталось. Мордехай посмотрел на свои карманные часы, взял чашку и допил чай. - Ну-с, возвращаясь к нашим баранам...- бодрым голосом сказал он, нарушив молчание. - Вы не подумали, у кого еще может быть мотив, чтобы уничтожить так много людей? Мы с Лили отрицательно покачали головами, совершенно потрясенные. - Никаких объяснений? - спросил старик, поднимаясь на ноги и надевая шляпу. - Ну что ж, я уже опаздываю на встречу, да и вы тоже. Когда у меня будет свободное время, я подумаю над вашей головоломкой. Однако я уже догадываюсь, что даст анализ ситуации. Вам вполне по силам разгадать загадку самостоятельно. Осмелюсь предположить, что смерть гроссмейстера Фиске не имеет отношения ни к Соларину, ни к шахматам вообще. - Но Соларин ведь единственный, кто присутствовал на месте и первого, и второго убийства! - воскликнула Лили. - Не совсем так, - не согласился Мордехай и загадочно улыбнулся, - Есть еще один человек, который присутствовал при обоих убийствах. Твоя подруга Кэт! - Минуточку...- начала я. Но Мордехай перебил меня: - Вы не находите странным тот факт, что шахматный турнир был перенесен на неделю "в связи с безвременной кончиной гроссмейстера Фиске", а в прессе между тем не промелькнуло ни единого намека на грязную игру? Вы не находите странным, что два дня спустя вы видели мертвое тело Сола в столь многолюдном месте, как здание ООН, а в газетах опять нет ни одной публикации? Как вы можете объяснить такое? - Прикрытие! - воскликнула Лили. - Возможно, - согласился Мордехай, пожимая плечами. - Но ты и твоя подруга Кэт не замечаете очевидного. Вы можете мне объяснить, почему вы не отправились в полицию, когда в машину Лили угодили пули? Почему Кэт не сообщила в полицию, что видела мертвое тело? Мы с Лили заговорили одновременно. - Но я говорила тебе, почему хотела...- промямлила Лили. - Я боялась, что...- пробормотала я. - Прошу вас, перестаньте! - сказал Мордехай, поднимая руку. - В полиции вашему лепету никто не поверил бы. Даже мне он кажется малоубедительным. А тот факт, что твоя подруга Кэт присутствовала при этом, кажется еще более подозрительным. - Что же вы предлагаете? - спросила я. В ушах у меня как наяву раздался шепот Нима: "Возможно, дорогая, кто-то думает, что ты имеешь к этому отношение". - Я полагаю, - сказал Мордехай, - что вы никак не можете повлиять на события, а вот они могут повлиять на вас. С этими словами он наклонился и поцеловал Лили в лоб. Затем повернулся ко мне и пожал руку. И тут произошло нечто странное. Старик подмигнул мне! После чего спустился по лестнице и растворился во мраке ночи. Продвижение пешки Затем она пододвинула ему шахматы и стала с ним играть. И Шарр-Кан, всякий раз, как он хотел посмотреть, как она ходит, смотрел на ее лицо и ставил коня на место слона, а слона на место коня. И она засмеялась и сказала: "Если ты играешь так, то ты ничего не умеешь", а Шарр-Кан отвечал: "Это первая игра, не считай ее!" Тысяча и одна ночь Париж, 3 сентября 1792 года В фойе дома Дантона горела единственная свеча. Ровно в полночь человек в длинном черном плаще позвонил в наружную дверь. Слуга прошаркал через фойе и выглянул в щелку двери. Человек на ступенях был в мягкой шляпе с низко опущенными полями, которая скрывала его лицо. - Бога ради, Луи, - сказал человек. - Открой дверь, это я, Камиль! Засов упал, и слуга распахнул дверь. - Никакая предосторожность не бывает лишней, мсье, - извинился старик. - Я отлично все понимаю, - серьезно сказал Камиль Демулен, перешагнув через порог. Он снял шляпу и запустил пальцы в свою густую шевелюру. - Я только что вернулся из тюрьмы "Ля Форс". Ты знаешь, что там произошло... Демулен резко оборвал себя, заметив в темноте легкое движение. - Кто здесь? - испуганно спросил он. Незнакомец молча встал во весь рост: высокий, бледный, элегантно одетый, несмотря на сильную жару. Он вышел из тени и протянул Демулену руку. - Камиль, друг мой, - сказал Талейран. - Надеюсь, я не напугал вас. Вот, дожидаюсь возвращения Дантона из Комитета. - Морис! - воскликнул Демулен, тряся его руку. - Что занесло вас в такой час в наш дом? Будучи секретарем Дантона, Демулен годами делил со своим патроном апартаменты. - Дантон любезно согласился выдать мне паспорт, чтобы я мог покинуть Францию, - спокойно пояснил Талейран. - Таким образом, я смогу вернуться в Англию и возобновить переговоры. Как вы знаете, британцы отказались признать наше новое правительство. - Я бы не стал дожидаться здесь Дантона сегодня ночью,-, сказал Камиль. - Вы слышали, что произошло в Париже? Талейран медленно покачал головой и ответил: - Говорят, что пруссаки отступают. Как я понимаю, они возвращаются домой, потому что их ряды косит дизентерия. - Он рассмеялся. - Нет такой армии, которая смогла бы на марше три дня подряд пить вина Шампани! - Это правда, пруссаки уходят, - подтвердил Камиль, не присоединившись к веселью собеседника. - Однако я говорю о массовом избиении. По выражению лица Талейрана он догадался, что тот еще не слышал новостей. - Это началось днем, в Аббатской обители. Теперь беспорядки перекинулись на "Ля Форс" и "Ля Консьержери". Убито уже более пятисот человек, если верить подсчетам. Там творится массовая резня, даже каннибализм. Собрание не может положить этому конец. - Я ничего об этом не слышал! - воскликнул Талейран. - И что же вы предприняли? - Дантон до сих пор в "Ля Форс". Чтобы хоть немного затормозить волну насилия, Комитет организовал срочные судебные разбирательства прямо в тюрьмах. Мы согласились платить судьям и палачам каждый день по шесть франков и кормить их. Иначе мы вообще не смогли бы их контролировать, Морис. Париж на грани анархии. Люди называют это террором. - Немыслимо! - охнул Талейран. - Когда новости об этом начнут распространяться, со всеми надеждами на сближение с Англией можно будет распрощаться. Счастье, если она не присоединится к пруссакам и не объявит нам войну. Тем больше у меня причин уехать как можно скорее. - Вы не сумеете уехать без паспорта, - сказал Демулен, беря его за руку. - Только сегодня мадам де Сталь была арестована за попытку покинуть страну под защитой дипломатической неприкосновенности. На счастье, я оказался рядом и спас ее от гильотины. Они забрали ее в Парижскую коммуну. Лицо Талейрана вытянулось, когда он осознал всю тяжесть положения. Демулен продолжил: - Не бойтесь, сегодня вечером она в безопасности в посольстве, и вы будете в безопасности у себя дома. Сегодняшней ночью представителям знати или духовенства не стоит появляться на улицах. Вы в двойной опасности, мой друг. - Ясно, - спокойно сказал Талейран. - Да, предельно ясно. Был уже час ночи, когда Талейран пешком возвратился домой по темным улицам Парижа, стараясь по возможности двигаться незаметно. По пути он видел несколько компаний заядлых театралов, возвращавшихся домой, и последних посетителей игорных домов. Мимо него проезжали открытые повозки, набитые гуляками и распространяющие запах шампанского, а смех припозднившихся любителей развлечений еще долго отдавался эхом на пустых улицах. Они играют с огнем, думал Талейран. Он уже отчетливо видел тот темный хаос, в который соскальзывала страна. Необходимо было уехать, и как можно быстрее. Приблизившись к воротам своего сада, Талейран заметил в глубине двора пятно света и встревожился. Он строго приказал, чтобы все ставни были закрыты, а шторы опущены, чтобы никакой проблеск света не позволял определить, что он дома. В эти дни находиться дома было опасно. Однако когда Морис достал ключ, железная створка ворот со скрипом открылась. Со свечой в руке перед ним стоял его слуга Куртье. - Бога ради, Куртье, - прошептал Талейран. - Я же говорил, что света не должно быть. Ты чуть не до смерти напугал меня. - Простите, монсеньор, - извинился слуга, который всегда обращался к своему хозяину в соответствии с его духовным саном. - Надеюсь, я зашел не слишком далеко, нарушив еще один приказ. - Что ты сделал? - спросил Талейран и проскользнул в калитку, которую слуга тут же запер за ним. - У нас гостья, монсеньор. Я взял на себя ответственность и разрешил ей дождаться вас в доме. - Это серьезный проступок. - Талейран остановился и взял слугу за руку. - Толпа задержала сегодня мадам де Сталь и препроводила ее в Парижскую коммуну. Бедная женщина чуть не лишилась жизни! Никто не должен знать, что я планирую покинуть Париж. Кого ты впустил, говори! - Это мадемуазель Мирей, монсеньор, - сказал слуга. - Она пришла одна, и совсем недавно. - Мирей? Одна и в такое время? Талейран поспешил за слугой. - Монсеньор, при мадемуазель был саквояж, а платье ее совершенно испорчено. Она едва способна говорить. Я не ошибусь, если замечу, что пятна на ее кружевах - это пятна крови, очень большие пятна. - Боже мой! - пробормотал Талейран. Со всей поспешностью, которую позволяла его хромота, он проковылял через двор и вошел в прихожую. Куртье указал на кабинет, и Талейран поспешил через просторный холл, заставленный наполовину упакованными к отъезду ящиками с книгами. Девушка лежала на обитом бархатом диване. В зыбком свете свечи, которую услужливо принес Куртье, Морис увидел, какое бледное у нее лицо. Талейран с трудом встал на колени и обеими руками принялся растирать безвольную руку девушки. - Мне принести соли, монсеньор? - спросил Куртье с невозмутимым видом. - Все слуги получили расчет, поскольку утром мы уезжаем. - Да-да, - ответил Талейран, не отводя глаз от Мирей. Сердце его похолодело от страха. - Но Дантон с паспортом не явился, а теперь еще и это... Он снова бросил взгляд на слугу, который по-прежнему стоял рядом со свечой в руке. - Хорошо, принеси соли, Куртье. Как только мы приведем мадемуазель в чувство, ты отправишься известить Давида. Мы должны выяснить, что произошло, и выяснить быстро. Талейран молча сидел у дивана, глядя на Мирей, в голову ему лезли ужасные мысли. Взяв со стола свечу, он ближе поднес ее к неподвижному телу девушки. Ее волосы цвета земляники слиплись от крови, лицо тоже было покрыто грязью и засохшей кровью. Он нежно поправил ей волосы, наклонился и поцеловал Мирей в лоб. Пока Морис сидел и смотрел на нее, что-то начало твориться в его душе. Как странно, думал он. Мирей всегда была такой разумной, такой серьезной... Куртье вернулся наконец с нюхательной солью и отдал маленький хрустальный флакончик своему хозяину. Осторожно приподняв голову девушки, Морис поднес к ее лицу открытый флакон и держал его до тех пор, пока она не начала кашлять. Глаза девушки открылись, и она в ужасе уставилась на мужчин. Потом она, похоже, поняла, где находится, резко села и схватила Талейрана за руку, дрожа от страха. - Как долго я была без сознания? - всхлипнула Мирей. - Вы никому не сказали, что я здесь? Лицо девушки было белым, она вцепилась в руку Мориса мертвой хваткой. - Нет-нет, моя дорогая, - ответил Талейран успокаивающим голосом. - Ты здесь совсем недолго. Как только почувствуешь себя лучше, Куртье даст тебе горячего бренди, чтобы успокоить нервы, а затем мы пошлем за твоим дядей. - Нет! - вскрикнула Мирей. - Никто не должен знать, что я здесь! Вы никому не должны говорить, особенно моему дяде. У него меня будут искать в первую очередь. Моя жизнь в большой опасности. Клянитесь, что никому не скажете! Она попыталась вскочить, но Талейран и Куртье удержали ее. - Где мой саквояж? - закричала Мирей. - Он здесь, - сказал Талейран, показывая на кожаную сумку. - Рядом с тобой. Моя дорогая, ты должна успокоиться и лечь. Пожалуйста, отдохни немного, тогда тебе станет лучше и ты сможешь обо всем рассказать. Уже поздняя ночь. Не хочешь ли послать за Валентиной или дать ей знать, что ты жива? При упоминании имени Валентины на лице девушки появилось выражение такого ужаса и горя, что Талейран в страхе отшатнулся. - Нет, - тихо произнес он. - Этого не может быть. Только не Валентина. Скажи мне, что с Валентиной ничего не случилось. Скажи мне! Он схватил Мирей за плечи и принялся трясти ее. Она медленно сосредоточила на нем взгляд. То, что он прочел в ее бездонных глазах, потрясло Мориса до глубины души. Он с силой сжал плечи девушки и повысил голос. - Пожалуйста! - взмолился он. - Пожалуйста, скажи, что с ней ничего не случилось! Ты должна мне сказать, что с ней все хорошо. Глаза Мирей были сухими. Талейран продолжал трясти ее. Казалось, он не понимает, что делает. Куртье медленно подошел к хозяину и положил руку ему на плечо. - Сир, - сказал он. - Сир... Талейран смотрел на девушку так, словно готов был лишиться чувств. - Это неправда, - прошептал он, отчетливо произнося каждое слово. Мирей лишь глядела на него. Постепенно он пришел в себя и ослабил хватку. Руки его опустились, на лице отразилась растерянность. Он оцепенел от горя, не в силах поверить в то, что произошло. Отстранившись от Мирей, Талейран встал и подошел к камину. Он взял с каминной полки причудливые бронзовые часы, достал золотой ключик и начал медленно и осторожно заводить их. Мирей услышала в темноте громкое тиканье. Солнце еще не взошло, но первый бледный свет пробился сквозь шелковые занавески спальни Талейрана. Морис провел без сна почти всю ночь. Ужасную ночь. Он не мог представить себе, что Валентина мертва. У него словно вырвали сердце из груди, он не находил слов, чтобы описать свои чувства. У Талейрана никогда не было настоящей семьи, и он никогда прежде не ощущал потребности в том, чтобы рядом был близкий ему человек. Может, лучше бы все так и оставалось, возникла у него жестокая мысль. Тот, кто никого не любит, никогда не узнает горечь потери. Перед мысленным взором вновь и вновь возникали белокурые волосы Валентины, сверкающие в свете камина. Вот она наклонилась, чтобы поцеловать его ногу, вот гладит его лицо своими тонкими пальчиками. Он вспоминал все наивные выходки, которыми она так любила удивлять его. Как могла она умереть? Как могла? Мирей была не в состоянии рассказать об обстоятельствах гибели кузины. Куртье приготовил для нее горячую ванну, напиток из горячего бренди со специями, добавив немного настойки опия, чтобы девушка смогла заснуть. Талейран предоставил ей свою огромную кровать с пологом из бледно-голубого шелка. Бледно-голубого, как глаза Валентины. Сам он полночи не спал, пристроившись рядом в кресле, обитом синим шелком. Мирей несколько раз совсем уже засыпала, но просыпалась с рыданиями. Глаза ее были пусты, она громко звала Валентину. Тогда Морис утешал ее, и через некоторое время девушка снова проваливалась в тяжелый сон, а он возвращался на свое неудобное ложе и укрывался шалью, которую дал ему Куртье. Ничто не могло успокоить его, и, когда небо за окнами порозовело, Талейран все еще не спал. Его голубые глаза стали мутными от бессонницы, золотые кудри растрепались. Один раз, проснувшись, Мирей выкрикнула: - Я пойду в Аббатскую обитель с тобой, кузина. Я никогда не отпущу тебя одну к францисканцам. Будто ледяная игла пронзила мозг Талейрана при этих словах. Боже, возможно ли, что Валентина умерла? Он не мог даже думать о том, что произошло в Аббатской обители. Когда Мирей отдохнет, он узнает от нее правду, пусть это и причинит страшную боль им обоим. Внезапно он услышал звук легких шагов. - Мирей? - прошептал он, но ответа не последовало. Вскочив, Талейран отбросил полог постели. Девушки в спальне не было. Накинув на себя шелковый халат, он захромал к гардеробной, но, проходя мимо французских окон, разглядел сквозь тонкие занавески девичий силуэт, очерченный розовым светом зари. Талейран откинул занавески и оцепенел. Мирей стояла к нему спиной, оглядывая фруктовые деревья в его маленьком саду. Она была обнажена, и ее белая кожа светилась подобно дорогому шелку. Морису тут же пришла на память их первая встреча, когда он увидел девушек на помосте в студии Давида. Валентину и Мирей. Боль от этих воспоминаний была столь сильна, словно его пронзили копьем. Однако кроме этой боли в глубинах его существа поднималось и другое чувство. Когда оно всплыло на поверхность, Талейран содрогнулся - чувство оказалось куда ужаснее, чем он мог себе представить. Вожделение, похоть, страсть. Ему хотелось схватить девушку прямо здесь, на террасе, в лучах восходящего солнца, погрузиться в нее своей измученной плотью, повалить ее на землю, кусать ее губы, оставлять синяки на теле, утопить свою боль в ее темных глубинах. И едва это желание окрепло в нем, Мирей почувствовала его присутствие и обернулась. Увидев Талейрана, она зарделась. Он ужасно смутился, однако попытался скрыть замешательство. - Моя дорогая, ты простудишься, - сказал он, торопливо снимая халат и набрасывая его на плечи девушки. - В это время года роса выпадает обильно. Самому себе Талейран представлялся дураком. Хуже того, когда его пальцы коснулись ее плеч, в него словно ударила молния. Прежде ему не приходилось ощущать ничего подобного. Он хотел найти в себе силы, чтобы уйти, но Мирей глядела на него своими бездонными зелеными глазами. Он поспешно отвел взгляд. Девушка не должна была догадаться, о чем он думал. Это было недостойно. Талейран лихорадочно пытался придумать, что смогло бы помочь ему подавить в себе это чувство, возникшее столь внезапно. И бывшее таким жестоким. - Морис, - проговорила Мирей, поправляя тонкими пальчиками локон его непокорных кудрей. - Я хочу поговорить о Валентине сейчас. Могу я поговорить с вами о Валентине? Ее рыжие волосы шевелились на обнаженной груди от легкого дуновения ветерка. Талейран тоже ощущал его через тонкую ткань ночной рубахи. Он стоял так близко к ней, что мог уловить тонкий аромат ее кожи. Морис закрыл глаза, сдерживая свои чувства, он боялся смотреть ей в глаза, чтобы она не заметила его состояния. Боль, которая снедала его изнутри, была невыносима. Какое же он чудовище! Талейран заставил себя открыть глаза и посмотреть на девушку. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышел мученический оскал. - Ты назвала меня Морисом, - сказал он, все еще силясь улыбаться. - Не дядей Морисом. Мирей была невыразимо прекрасна в тот миг, ее чуть приоткрытые губы напоминали лепестки роз... Он прогнал эти мысли прочь. Валентина. Мирей хотела поговорить о Валентине. Нежно, но решительно он положил ей руки на плечи. Морис почувствовал тепло ее кожи сквозь тонкую шелковую ткань, разглядел тонкую голубую жилку, пульсирующую на длинной белой шее, и ниже - тень между юными грудями... - Валентина очень сильно любила вас, - произнесла Мирей сдавленным голосом. - Я знала все ее мысли и чувства. Она мечтала, чтобы между вами произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Вы понимаете, что я имею в виду? Девушка опять взглянула на него, губы ее были так близко, а тело... Он подумал, что расслышал неверно. - Я... я не уверен... То есть, конечно, я знаю, - заикаясь произнес он. - Но я никогда не мог вообразить, что... Он снова почувствовал себя дураком. Господи, о чем она говорит? - Мирей, - строго произнес Талейран, пытаясь говорить с отеческой добротой. Ведь эта девочка, стоявшая перед ним, годилась ему в дочери. Ребенок, да и только. - Мирей...- повторил он, гадая, как перевести разговор в более безопасное русло. Но она подняла руки и коснулась его лица, пробежала пальцами по волосам. И вдруг приникла к его губам своими губами. "Боже, - подумал Талейран, - я, наверное, сошел с ума. Этого не может быть". - Мирей, - снова начал он, касаясь губами ее губ. - Я не могу... мы не можем... Он почувствовал, как душа словно распахнулась ей навстречу, когда он приник к ее устам, в чреслах запульсировала кровь. Нет. Нельзя. Не так. Не теперь. - Не забывайте, - прошептала Мирей, дотрагиваясь до его груди через тонкую ткань рубахи. - Я тоже любила ее. Талейран застонал, сорвал покров с ее плеч и погрузился в теплую плоть. Он тонул, тонул... погружаясь в пучину темной страсти. Его пальцы были подобны холодным струям воды на шелке стройных бедер девушки. Любовники лежали на смятой постели, и он чувствовал, как падает... падает... Когда их губы встретились, Талейрану почудилось, что кровь переполнила его тело и выплеснулась в тело девушки, смешалась с ее кровью. Жестокость страсти, мучившей его, была невыносимой. Он пытался вспомнить, что делает и почему нельзя этого делать, но все забыл. А Мирей отдавалась ему со страстью еще более жестокой и темной, чем его собственная. Он никогда не испытывал ничего подобного. Ему хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Когда Мирей смотрела на него своими темно-зелеными, похожими на бездонные озера глазами, он знал: она чувствует то же, что и он. Каждый раз, когда он касался ее, ласкал, она словно погружалась в его тело, пыталась раствориться в нем, в каждой его косточке, каждом нерве. Она как будто хотела увлечь его на дно темного озера, где они вместе утонули бы в дурмане страсти. В Лете. В беспамятстве. И когда он плыл в озерах ее зеленых глаз, он чувствовал, как страсть накрывает его подобно шторму, и слышал зов ундин из темной глубины. Морис Талейран любил многих женщин. У него было бессчетное множество любовниц, однако когда он лежал на смятых простынях, сплетясь с Мирей в тесном объятии, то не мог вспомнить ни одной. Он знал, что это счастье ему дано будет пережить вновь. Это было высшее блаженство, которое не многим дано испытать. Однако теперь он вновь чувствовал боль. И вину. Вину. Потому что, когда они слились в любовном блаженстве, в объятиях друг друга, страстных и более могущественных, чем все, что он знал прежде, - он выдохнул: "Валентина". Валентина. Как раз в тот момент, когда волна страсти была наивысшей. И Мирей прошептала: "Да". Он взглянул на нее. Мирей разметалась на льняных простынях, такая прекрасная: нежно-кремовая кожа и огненные волосы. Она взглянула на него своими зелеными глазами - и улыбнулась. - Я не знала, на что это похоже, - сказала она. - Тебе понравилось? - спросил он, нежно поглаживая ее волосы. - Да, понравилось, - ответила она, все еще улыбаясь. А потом заметила, что он чем-то обеспокоен. - Прости, - мягко сказал Морис. - Я не собирался этого делать. Но ты была так прекрасна, и я так сильно желал тебя... Он поцеловал сначала ее волосы, затем губы. - Не надо жалеть, - сказала Мирей, садясь на постели и становясь серьезной. - Когда мы были вместе, мне на миг почудилось, будто она жива. Будто все страшное было лишь в дурном сне. Будь Валентина жива, она занялась бы с тобой любовью. Не извиняйся за то, что назвал меня ее именем. Она словно прочла его мысли. Талейран посмотрел ей в глаза и улыбнулся в ответ. Он снова лег в постель и мягко заставил Мирей лечь сверху. Грациозное тело девушки было прохладным и нежным. Ее аромат пьянил Мориса и разжигал утихшую было страсть. С трудом взяв себя в руки, он погасил пламя, бушевавшее в чреслах. Существовало нечто, чего он желал еще больше. В первую очередь. - Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала, - проговорил он, прижавшись губами к волосам Мирей. Девушка подняла голову и посмотрела на него. - Я знаю, что причиню тебе этим боль, - сказал Морис, - однако я хочу, чтобы ты рассказала о Валентине, Рассказала все. Мы должны сообщить обо всем твоему дяде. Ночью во сне ты говорила об аббатстве... - Дяде нельзя говорить, где я, - прервала его Мирей, садясь на постели. - В конце концов, мы должны похоронить Валентину, - возразил он. - Я даже не знаю, - ответила Мирей глухим голосом, - сможем ли мы найти ее тело. Если ты поклянешься помочь мне, я расскажу, как она умерла. И почему. Талейран недоуменно посмотрел на нее. - Что значит - почему? - спросил он. - Я думал, вы попали в Аббатскую обитель по ошибке. Конечно... - Валентина умерла из-за этого, - медленно произнесла Мирей. Она встала с кровати, пересекла комнату и подошла к саквояжу, который Куртье оставил перед дверью в гардеробную. С усилием подняв саквояж, она вернулась обратно и поставила его на кровать. Затем открыла саквояж и показала знаком, что Талейран может заглянуть внутрь. Там, облепленные землей и жухлыми стеблями травы, лежали восемь фигур из шахмат Монглана. Талейран протянул руку и достал из большого кожаного саквояжа одну из фигур. Держа ее обеими руками, он устроился рядом с Мирей на смятых простынях. Это был большой золотой слон, размером с его ладонь. Седло было щедро инкрустировано отшлифованными рубинами и черными сапфирами, хобот и золотые бивни подняты в боевой стойке. - Aufin, - прошептал Морис. - Эту фигуру мы теперь называем "епископ", советник короля и королевы. Одну за другой доставал он фигуры из сумки и расставлял их на кровати. Серебряный верблюд, золотой. Еще один золотой слон. Арабский скакун, вставший на дыбы. Три пешки, по-разному вооруженные, каждый маленький пехотинец ростом с палец. Все украшены аметистами, цитринами, турмалинами, изумрудами и яшмой. Талейран медленно взял в руку фигуру коня и повертел ее. Очистив основание фигуры от грязи, он увидел символ, выгравированный в золотистом металле. Талейран внимательно изучил его, затем показал символ Мирей. Это был круг со стрелой сбоку. - Марс, красная планета, - сказал Талейран. - Бог войны и разрушения. "И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч" [Откровение, 6, 4]. Однако Мирей, казалось, не слышала его. Она сидела, уставившись на символ на основании фигуры, которую Талейран все еще держал в руке. Девушка молчала, словно впала в транс. Наконец он заметил, что губы ее шевелятся, и, наклонившись ближе, услышал: - И имя мечу было Сар, - прошептала она и закрыла глаза. Талейран сидел молча около часа. На нем был надет халат, тогда как Мирей сидела раздетая на скомканных простынях. Она поведала ему историю аббатисы так подробно, как могла. И о том, как монахини достали шахматы из стены аббатства. И о том, как им удалось увезти фигуры во все концы Европы, как они с Валентиной оказывали помощь тем монахиням, которые в ней нуждались. Затем девушка рассказала о сестре Клод, как Валентина бросилась ей навстречу, когда они шли по переулку рядом с тюрьмой. Когда она дошла в своем рассказе до места, где трибунал приговорил Валентину к смерти и Давид упал на землю, Талейран прервал ее. Лицо Мирей было залито слезами, глаза покраснели, голос срывался. - Ты хочешь сказать, что Валентина не была убита толпой? - вскричал Талейран. - Ее приговорил к смерти этот ужасный человек! - прорыдала Мирей. - Я никогда не забуду его лица! Этой безобразной гримасы! Как он наслаждался властью над жизнью и смертью! Чтоб он сгнил от язв, которые покрыли его... - Что ты сказала? - Морис схватил девушку за руку и потряс ее. - Как звали этого человека? Ты должна вспомнить! - Я спросила его имя, - сказала Мирей, глядя на него сквозь слезы, - но он не назвал мне его. Он только сказал: "Я - ярость народа!" - Марат! - воскликнул Талейран. - Я должен был догадаться, однако не могу поверить... - Марат! - повторила Мирей. - Теперь я знаю имя и никогда не забуду его! Он заявил, что будет охотиться на меня, если не найдет фигуры там, где я сказала, но вместо этого я буду охотиться на него! - Моя дорогая девочка! - сказал Талейран. - Ты забрала фигуры из тайника, Марат перевернет землю и небеса, чтобы отыскать тебя. Как же тебе удалось сбежать из тюремного двора? - Благодаря дяде Жаку Луи, - сказала Мирей. - Он был близко от того злого человека, когда объявили приговор, и в ярости кинулся на него. Я бросилась к Валентине, но меня оттащили прочь...- Мирей заставила себя продолжать: - Потом я услышала, как дядя выкрикивает мое имя и умоляет, чтобы я бежала. И я побежала прочь, не разбирая дороги. Не знаю, как сумела выбраться за ворота. Все было как в кошмарном сне. Затем я снова очутилась в переулке и во весь дух бросилась к дому Давида. - Ты храбрая девочка, моя дорогая. Вряд ли на твоем месте я сохранил бы такое мужество. - Валентина умерла из-за этих фигур, - прорыдала Мирей, безуспешно пытаясь успокоиться. - Я не могла позволить ему завладеть ими! Я успела забрать их, пока он не явился за ними из тюрьмы. Прихватила только немного одежды из моей комнаты и этот кожаный саквояж и сбежала... - Но ты ушла из дома не позднее шести часов вечера. Где же ты была все это время, до того как пришла ко мне около полуночи? - Только две фигуры были спрятаны в саду Давида, - ответила девушка. - Те, которые мы с Валентиной взяли с собой из Монглана: золотой слон и серебряный верблюд. Остальные шесть принесла сестра Клод, она из другого аббатства. Насколько я знаю, она прибыла в Париж накануне утром. У нее не было времени как следует спрятать их, и было слишком опасно брать их на встречу с нами. Однако сестра Клод умерла и лишь Валентине успела сказать, где спрятала фигуры. | - Но ведь они у тебя?! - Талейран показал на драгоценные фигуры, которые до сих пор были разбросаны среди простыней. Ему померещилось, что он чувствует исходящее от них тепло. - Ты сказала, в тюрьме были солдаты, члены трибунала и еще много других людей. Как ты смогла узнать от Валентины, где лежат фигуры? - Ее последние слова были: "Вспомни привидение!" Затем она несколько раз повторила свое имя. - Привидение? - в смятении повторил Талейран. - Я сразу сообразила, что она имеет в виду. Это касалось твоего рассказа о привидении кардинала Ришелье. - Ты уверена? Хотя ты, конечно, права, поскольку эти фигуры здесь. Однако я не представляю, как можно было найти их по такому скудному намеку? - Ты рассказал нам, что был священником в Сан-Реми, затем уехал в Сорбонну, где и увидел в часовне привидение кардинала Ришелье. Как ты знаешь, фамильное имя Валентины - де Реми. Я сразу догадалась, что предок Валентины Жерико де Реми был похоронен в часовне Сорбонны, неподалеку от гробницы кардинала. Вот что она пыталась мне сказать. Фигуры были спрятаны там. Я вернулась к часовне в сумерках, там же нашла свечу, горевшую на могиле предка Валентины. При ее слабом свете я принялась обыскивать часовню. Прошло несколько часов, прежде чем мне удалось обнаружить на полу слабо держащуюся плитку, частично скрытую под могильной плитой. Подняв ее, я разрыла землю и достала оттуда фигуры, затем как можно быстрей побежала сюда, на рю де Бон. Мирей остановилась, чтобы перевести дыхание. - Морис, - сказала она, положив голову ему на грудь, и прижалась к нему так тесно, что он почувствовал биение ее сердца. - Думаю, была еще одна причина, по которой Валентина упомянула о призраке. Она пыталась сказать мне, чтобы я обратилась к тебе за помощью, чтобы доверилась тебе. - Чем же я могу помочь, дорогая? - спросил Морис. - Я сам узник здесь, во Франции, пока не получу паспорт. Ты ведь понимаешь, что обладание этими фигурами грозит нам обоим большой опасностью. - Нет, если мы узнаем тайну, которая заключена в этих шахматах. Тайну, касающуюся власти. Узнав ее, мы сможем ею воспользоваться, не так ли? Мирей выглядела такой смелой и серьезной, что Талейран не мог не рассмеяться. Он склонился над ней и принялся целовать ее обнаженные плечи. Несмотря на все, он почувствовал, как в нем снова разгорается желание. И тут в дверь спальни тихонько постучали. - Монсеньор, - сказал через дверь Куртье. - Мне жаль беспокоить вас, но во дворе ждет человек. - Меня нет дома, Куртье, - сказал Талейран. - Ты же знаешь. - Но, монсеньор, - сказал слуга, - это посланник от мсье Дантона. Он принес паспорт. В девять вечера Куртье сидел на полу кабинета хозяина, его строгий жакет лежал на стуле, рукава рубахи были засучены. Слуга усердно заколачивал последний из ящиков с книгами, что были расставлены по всей комнате. Книги валялись везде. Мирей и Талейран сидели между стопками книг и пили бренди. - Куртье, - сказал Талейран, - завтра ты отправишься в Лондон вместе с этими ящиками. Когда прибудешь туда, спроси нотариусов мадам де Сталь, они покажут тебе жилье и дадут ключи от него. И еще: пусть никто, кроме тебя, не прикасается к этим ящикам. Не спускай с них глаз и не распаковывай, пока не приедем мы с мадемуазель Мирей. - Я говорила тебе, - сухо заметила Мирей, - что не смогу поехать с тобой в Англию. Я хочу лишь вывезти фигуры из Франции. - Моя дорогая девочка, - начал Талейран, гладя ее по волосам, - мы уже все обсудили. Я настаиваю, чтобы ты воспользовалась моим паспортом. Скоро я получу еще один. Тебе нельзя больше оставаться в Париже. - Моей главной задачей было уберечь шахматы от рук этого ужасного человека и других, подобных ему, - возразила Мирей. - Валентина сделала бы то же самое. Другие монахини могут появиться в Париже, ища спасения. Я должна остаться и помочь. - Ты храбрая девочка, - сказал Морис. - Тем не менее я не могу разрешить тебе остаться одной в Париже, и ты не можешь вернуться обратно к дяде. Когда приедем в Лондон, мы вместе решим, что нам делать дальше с этими фигурами. - Ты не понимаешь, - холодно произнесла Мирей, поднимаясь со стула. - Я не говорила, что собираюсь оставаться в Париже. Достав из саквояжа, стоявшего рядом со стулом, шахматную фигуру, она подошла с ней к Куртье и отдала ее слуге. Это был конь. Блестящий золотой жеребец, которого она разглядывала утром. Куртье осторожно взял его. Девушка почувствовала огонь, пробежавший по руке, когда она отдавала фигуру. Куртье осторожно спрятал коня под фальшивое дно и засыпал стружками. - Мадемуазель, - серьезно сказал он со смешинкой в глазах. - Все в порядке. Ручаюсь головой, что ваши книги благополучно прибудут в Лондон. Мирей протянула руку, и он тепло пожал ее. Девушка повернулась к Талейрану. - Я ничего не понимаю, - раздраженно начал он. - Сначала ты отказываешься ехать в Лондон из-за того, что должна остаться в Париже. Затем заявляешь, что не намерена оставаться здесь. Пожалуйста, объясни. - Ты поедешь в Лондон с фигурами, - сообщила Мирей, и неожиданно в ее голосе появились властные интонации. - У меня иная миссия. Я напишу аббатисе, сообщу ей о своих планах. Деньги у меня имеются. Мы с Валентиной были сиротами. Ее имущество и титул должны перейти ко мне по наследству. Пока я не завершу свои дела, я попрошу, чтобы в Париж прислали другую монахиню. - Но куда же ты отправляешься? Что будешь делать? - спрашивал Талейран. - Ты, молодая женщина, без семьи... - Я уже все обдумала, - сказала Мирей. - Есть одно незаконченное дело. Я в опасности, пока не раскрою тайну фигур. Способ узнать ее только один - отправиться туда, где они появились. - Господи! - фыркнул Талейран. - Ты рассказала мне, что шахматы были вручены Карлу Великому мавританским правителем Барселоны! Все произошло почти тысячу лет назад. Полагаю, след слегка остыл за это время. Барселона едва ли является пригородом Парижа. Я не могу позволить тебе разъезжать по всей Европе в одиночестве! - У меня нет планов относительно Европы, - улыбнулась девушка. - Мавры ведь пришли не из Европы, а из Мавритании, из сердца пустыни Сахара. Следует начать с их изначальной родины, чтобы разгадать смысл... Она взглянула на Талейрана своими непостижимыми зелеными глазами, и он удивленно посмотрел на нее в ответ. - Я поеду в Алжир, - сказала Мирей. - Туда, где начинается Сахара. Центр доски В кокосах часто находят скелеты мышей. Тощим и голодным легко проникнуть в орех, но куда трудней оттуда выбраться, став жирными и умиротворенными. Виктор Корчной, русский гроссмейстер. Шахматы - моя жизнь. Тактика есть наука о том, как поступать, когда выход есть. Стратегия - наука о том, как поступать, когда выхода не имеется. Савелий Тартаковер, польский гроссмейстер Такси везло меня к дому Гарри. В моей душе царило смятение, какого я в жизни не испытывала. Когда Мордехай подчеркнул, что я присутствовала при двух смертельных исходах, это только усилило болезненное ощущение, что весь этот цирк имеет отношение ко мне. И Соларин, и предсказательница предупреждали не кого-нибудь, а меня. И это я нарисовала человека на велосипеде, который вдруг завел привычку появляться в реальной жизни. Почему? При чем тут я? Мне хотелось задать Мордехаю множество вопросов. Похоже, этот старик знал гораздо больше, чем рассказал. К примеру, он упомянул, что знаком с Солариным. Откуда мне знать, может, они продолжают поддерживать отношения? Когда мы прибыли к Гарри, швейцар вышел, чтобы открыть нам дверь. В такси мы почти не разговаривали. Войдя в лифт, Лили наконец сказала: - А ты, похоже, понравилась Мордехаю. - Он очень сложный человек. - Ты не единственная, кто так считает, - заявила она, когда двери лифта открылись на нужном этаже. - Даже когда я побеждаю его в шахматы, я всегда ломаю голову над тем, какие комбинации он мог использовать, но почему-то этого не сделал. Я доверяю ему больше, чем кому-либо, но у него всегда есть секреты. Кстати, о секретах: не упоминай о смерти Сола, Пока мы не узнаем больше. - Мне действительно следовало пойти в полицию, - сказала я. - Они будут очень удивлены, что тебе понадобилось столько времени, чтобы сообщить о происшествии, - заметила Лили. - Возможно, тебе придется отложить поездку в Алжир лет этак на десять. - Не подумают же они, что я... - А почему бы и нет? - спросила она, подойдя к дверям квартиры Гарри. - Вот они! - воскликнул Ллуэллин из гостиной, когда мы с Лили вошли в большой, отделанный мрамором холл и отдали прислуге свои пальто. - Опаздываете, как всегда! Где вы обе пропадали? Гарри на кухне, готовит обед. Пол в круглом холле состоял из черно-белых квадратов, как шахматная доска. На стенах между мраморными колоннами висели итальянские пейзажи, выполненные в серо-зеленых тонах. В центре журчал небольшой фонтан с чашей, обвитой плющом. Слева и справа были широкие мраморные ступени с завитками на торцах. Те, что справа, вели в парадную столовую, где был накрыт на пятерых обеденный стол красного дерева. Слева располагалась гостиная. Там, в кресле, обитом темно-красной парчой, сидела Бланш. Безобразного вида китайский комод с лакированными красными и золотыми ручками возвышался в дальнем конце комнаты. Налет древности, как в антикварном магазине Ллуэллина, лежал на всем. Сам Ллуэллин пересек комнату, чтобы поприветствовать нас. - Где вы обе пропадали? - спросила Бланш, когда мы спустились с лестницы. - Коктейли и закуски были час назад, Ллуэллин чмокнул меня и пошел предупредить Гарри о нашем приходе. - Мы заболтались, - сказала Лили. Она тяжело плюхнулась в свободное кресло и взяла в руки журнал. Из кухни появился Гарри с большим подносом, нагруженным закусками. На Гарри был поварской передник и большой колпак. В этом наряде он здорово смахивал на гигантскую рекламу быстрых дрожжей. - Я слышал, как вы пришли, - сказал он, сияя. - Пришлось отослать прислугу, чтобы не лезли с советами, когда я готовлю. Потому я сам и принес закуски. - Лили говорит, что они проболтали все это время, можешь себе представить? - сказала Бланш:, когда Гарри поставил поднос на край стола. - И едва не сорвали нам ужин. - Оставь их в покое, - ответил Гарри и незаметно от жены подмигнул мне. - Девочки в их возрасте и должны быть чуточку своевольными. Гарри всегда придерживался мнения, что стоит мне проявить немного желания, и все мои положительные качества распространятся на Лили, будто заразная болезнь. - Посмотри, - сказал он мне, указывая на поднос с закусками. - Это икра и сметана, это яйцо с луком, а это мое фирменное блюдо: рубленая печенка со смальцем. Матушка передала мне их секретный фамильный рецепт на смертном одре. - Пахнет великолепно, - сказала я. - А это копченый лосось под сырным соусом, на случай, если икра тебе не понравится. Я хочу, чтобы половина была съедена до моего прихода. Ужин будет готов через полчаса. - Он снова подмигнул мне и вылетел из комнаты. - Копченый лосось, бог мой! - сказала Бланш таким тоном, словно почувствовала приближение головной боли. - Дайте мне его. Я подала ей лососину и взяла немного себе. Лили зависла над подносом с закусками и принялась их уничтожать. - Хочешь немного шампанского, Кэт? Или еще что-нибудь? - Лучше шампанского, - сказала я ей, когда вернулся Ллуэллин. - Я налью, - предложил он, подходя к бару. - Шампанское для Кэт, а что для тебя, моя прекрасная племянница? - Виски с содовой, - ответила Лили. - А где Кариока? - Маленького безобразника удалили на вечер. Нет необходимости наблюдать, как он клянчит закуску. Поскольку Кариока всегда пытался укусить Ллуэллина за ногу, неприязнь, которую брат Бланш испытывал к собаке, вполне можно было понять. Пока Лили дулась, Ллуэллин вручил мне бокал пенящегося шампанского. Затем он вернулся к бару, чтобы смешать виски с содовой. После обещанного получаса, на протяжении которого мы успели умять большую часть закусок, Гарри вышел из кухни в темно-коричневом бархатном смокинге и сделал нам знак садиться. Лили и Ллуэллин сели с одной стороны стола, Бланш и Гарри - с другой, мне досталось место во главе. Мы расселись, и Гарри налил вина. - Давайте выпьем за отъезд нашего дорогого друга Кэт. Со времени знакомства это первый случай, когда она надолго покидает нас. Все чокнулись, и Гарри продолжил: - Прежде чем ты уедешь, я дам тебе список лучших ресторанов Парижа. В "Максиме" или в "Тур д'Аржан" тебе стоит только назвать метрдотелю мое имя, и тебя примут как принцессу. Я должна была сказать ему. Теперь или никогда. - Кстати, Гарри, - сказала я. - Я пробуду в Париже только несколько дней, после этого я отправляюсь в Алжир. Гарри глянул на меня, рука с поднятым бокалом застыла в воздухе. Затем он резко поставил его на стол. - В Алжир? - спросил он. - Я отправляюсь туда работать, - объяснила я. - Пробуду там целый год. - Ты собираешься жить с арабами? - Ну, это ведь Алжир. Все за столом замолчали, и я оценила их попытку не вмешиваться в мои дела. - Почему ты едешь в Алжир? Ты что, сошла с ума? Может, существует какая-то причина, о которой я не знаю? - Меня посылают совершенствовать компьютерную систему для ОПЕК, - объяснила я ему. - Это нефтяной консорциум. Он представляет организацию стран-экспортеров нефти, один из его центров располагается в Алжире. - Что это за консорциум? - спросил Гарри. - Толпа людей, которые не знают, как выкопать яму в земле? Четыре тысячи лет арабы кочевали по пустыне, направляясь туда, где больше нравилось их верблюдам, и при этом не производили абсолютно ничего! Как ты можешь... И тут, как раз вовремя, на пороге появилась Валери с большой супницей, источавшей аромат куриного супа. Она подкатила тележку, на которой стояла супница, к Бланш и принялась расставлять тарелки. - Валери, что вы делаете? - спросил Гарри. - Не теперь! - Мсье Рэд, - сказала Валери, которая была уроженкой Марселя и знала, как обходиться с мужчинами. - Я с вами уше десять льет. И фсе это время нье просиль вас указывать мнье, когда я дольшна подавать сюп. Почему я дольшна дельять это сейчас? И, исполненная чувства собственного достоинства, она продолжила расставлять посуду. Валери обошла всех и подошла ко мне, когда Гарри наконец пришел в себя. - Валери, раз уж ты настаиваешь на супе, хотелось бы услышать твое мнение кое о чем, - сказал он. - Ошень хорошо, - сказала она, поджимая губы и приближаясь, чтобы налить супа Гарри. - Ты знаешь мисс Велис довольно хорошо. - Дофольно хорошо, - согласилась Валери. - Знаешь, мисс Велис только что сообщила мне, что она собирается уехать в Алжир, чтобы жить там среди арабов. Что ты об этом думаешь? - Альжир - воскитительный страна, - ответила Валери, перемещаясь, чтобы обслужить Лили. - У меня быль друг, который жиль там, я навещаль его много рас. - Она кивнула мне через стол. - Фам там понравится, много еда. Она налила супа в тарелку Ллуэллина и ушла. В комнате повисла тишина. Звук ложек можно было слышать даже на кухне. Наконец Гарри не выдержал. - Как тебе понравился суп? - Он великолепен, - сказала я. - У тебя не будет такого супа в Алжире, заверяю тебя. Это прозвучало как признание того, что он смирился с моим решением. Я услышала общий вздох облегчения. Ужин был превосходный. Гарри сделал картофельные оладьи с яблочным соусом домашнего приготовления. Соус был совсем не кислый и очень напоминал апельсиновый. Еще подали огромный ростбиф, запеченный в собственном соку. Он был такой мягкий, что его можно было разделать на тарелке вилкой, без помощи ножа. Еще принесли блюдо лапши с поджаристой корочкой сверху, Гарри назвал его "кугель". Подали множество овощей и четыре сорта хлеба. На десерт был вкуснейший яблочный штрудель, щедро сдобренный изюмом. Бланш, Ллуэллин и Лили во время обеда почти не разговаривали, лишь время от времени без всякого энтузиазма подавали ничего не значащие реплики. Наконец Гарри повернулся ко мне, снова наполнил бокал и сказал: - Если попадешь в неприятности, обязательно позвони мне. Я очень беспокоюсь за тебя, дорогая. Тебе ведь не к кому будет обратиться, кроме арабов и этих мерзавцев, на которых ты работаешь. - Спасибо, - растрогалась я. - Однако, Гарри, попытайся понять: я еду по делу в цивилизованную страну. Я имею в виду, что это совсем не экспедиция в джунгли. - Да что ты говоришь! - перебил меня Гарри. - Арабы до сих пор отрубают руки за воровство. Кроме того, в наше время и в цивилизованных странах нельзя чувствовать себя в безопасности. Я не разрешаю Лили одной водить машину даже в Нью-Йорке. Опасаюсь, что на нее нападут. Она, наверное, рассказала тебе, что Сол взял и смылся! Неблагодарная скотина! Мы с Лили переглянулись, а Гарри между тем продолжал: - Лили участвует в этом пресловутом шахматном турнире, а отвозить ее некому. Мне дурно становится при мысли, что она разъезжает одна по улицам... Еще я слышал" что кто-то из игроков умер во время матча. - Не говори глупости, - фыркнула Лили. - Это очень важный турнир. Если я получу на нем квалификацию, то смогу играть против лучших игроков мира! И разумеется, я не собираюсь идти на попятную из-за глупого старика, которого пустили в расход. - Пустили в расход?! - воскликнул Гарри, и его взгляд обратился ко мне, прежде чем я смогла поделиться своим мнением с окружающими. - Великолепно! Потрясающе! Именно этого я и опасался. А ты еще все время бегаешь на Сорок шестую улицу играть в шахматы с этим старым дуралеем. Когда наконец ты найдешь себе мужа? - Ты говоришь о Мордехае? - спросила я Гарри. За столом наступила тишина. Гарри окаменел. Ллуэллин, прикрыв глаза, комкал в руке салфетку. Бланш глядела на Гарри с какой-то нехорошей улыбкой. Лили смотрела в тарелку и постукивала ложкой по столу, - Я что-то не то сказала? - спросила я снова. - Ничего, - пробормотал Гарри. - Забыли об этом. Однако больше он ничего не прибавил. - Все хорошо, дорогая, - произнесла Бланш с напускной любезностью. - Просто это тема, на которую мы не слишком часто беседуем, только и всего. Мордехай - отец Гарри. Лили его очень любит. Когда она была совсем еще крошкой, он научил ее играть в шахматы. Полагаю, он сделал это мне назло. - Мама, это же просто смешно! - воскликнула Лили. - Я сама попросила его научить меня играть, ты знаешь об этом. - Когда он начал учить тебя, ты едва вышла из пеленок, - сказала Бланш, все еще глядя на меня. - По-моему, он ужасный старик. Он не приходил сюда с тех пор, как мы с Гарри поженились двадцать пять лет назад. Поверить не могу, что Лили вас познакомила. - Он мой дедушка, - пробормотала Лили. - Ты должна была посоветоваться со мной, - встрял Гарри. Он выглядел настолько расстроенным, что на миг я даже испугалась, что он вот-вот расплачется. Его и без того грустные, как у сенбернара, глаза стали еще печальнее. - Извините меня, - сказала я, - это была моя ошибка... - Это была не твоя ошибка, - сказала Лили, - так что заткнись! Проблема в том, что никто из присутствующих здесь не понимает, что я хочу играть в шахматы. Я не хочу становиться актрисой или выходить замуж за толстосума. Я не хочу, как Ллуэллин и многие другие, слоняться без дела... Ллуэллин метнул в нее испепеляющий взгляд и снова уткнулся в тарелку. - Я хочу играть в шахматы, а никто, кроме Мордехая, не желает этого понять! - гнула свое Лили. - Да в нашей семье появляется новая трещина при каждом упоминании имени этого типа! - неожиданно перешла на визг Бланш. - Я не понимаю, почему я должна встречаться с дедом тайком, будто преступница, - рявкнула Лили. - Почему тайком? - спросил Гарри. - Я когда-нибудь заставлял тебя скрывать ваши встречи? Я посылал машину, куда ты хотела. Никто не говорит, что ты должна скрываться. - Возможно, она хотела улизнуть именно тайком, - впервые заговорил Ллуэллин. - Может, наша дорогая Лили хотела вместе с Кэт тайком пробраться к Мордехаю, чтобы обсудить турнир, который они посетили в прошлое воскресенье. Тот самый, на котором был убит Фиске. Мордехаи ведь старый соратник гроссмейстера Фиске. Вернее, был. Ллуэллин улыбался так, словно нашел место, куда всадить кинжал. Интересно, как ему удалось так близко подойти к истине? Я попыталась немного сблефовать: - Не глупите, все знают, что Лили никогда не посещает турниры. - Брось, к чему отпираться? - вмешалась Лили. - О том, что я там была, наверняка напечатано во всех газетах. Вокруг нас крутилось достаточно репортеров. - Никто мне ничего и никогда не говорит! - заключил Гарри. Его лицо побагровело. - Что, черт возьми, здесь происходит? Он гневно уставился на нас. Я никогда еще не видела его таким сердитым. - В воскресенье мы с Кэт ходили на турнир, - сказала Лили. - Фиске играл с русским. Фиске умер, мы с Кэт ушли. Вот и все, что произошло, и не надо делать далеко идущие выводы. - Кто делает выводы? - удивился Гарри. - Теперь, когда ты все объяснила, я удовлетворен. Тебе лишь следовало раньше все объяснить. Однако больше на турнир, где умирают люди, ты не пойдешь. - Я постараюсь договориться, чтобы они остались в живых, - сказала Лили. - Что же заявил по поводу смерти Фиске сиятельный Мордехай? - Похоже, Ллуэллин не желал менять тему разговора. - Конечно же, у него есть мнение на этот счет. У него на все есть собственное мнение. Бланш положила свою руку на его, пытаясь утихомирить брата. - Мордехай считает, что Фиске убили, - сказала Лили, отодвигая стул и вставая. Она уронила салфетку на стол. Кто-нибудь желает перейти в гостиную и принять маленькую послеобеденную дозу мышьяка? Лили вышла из комнаты. На какое-то время установилось неловкое молчание, затем Гарри подошел и похлопал меня по плечу. - Прости, дорогая, это твой прощальный вечер, а мы устроили свару. Пойдем выпьем коньяку и поговорим о чем-нибудь приятном. Я согласилась. Мы все отправились в гостиную, чтобы выпить рюмочку на ночь. Через несколько минут Бланш пожаловалась на головную боль и, извинившись, ушла. Ллуэллин отвел меня в сторону и сказал: - Ты помнишь о моей маленькой просьбе касательно Алжира? Я кивнула, и он предложил: - Пойдем на минутку в кабинет и обсудим это. Я пошла следом за ним по коридору в сторону кабинета. Кабинет был уставлен мягкой мебелью коричневых тонов, свет в нем был притушен. Ллуэллин закрыл за нами дверь. - Ты готова это сделать? - спросил он. - Да, если это так важно для вас, - сказала я ему. - Я все обдумала. Я попытаюсь разыскать для вас эти шахматные фигуры, однако не собираюсь делать что-либо противозаконное. - Если я снабжу тебя деньгами, сможешь ты купить их? Я имею в виду, ты сможешь найти кого-нибудь, кто сумеет... вывезти их из страны? - Нелегально, вы хотите сказать? - Ну почему тебе обязательно нужно ставить вопрос таким образом? - простонал Ллуэллин. - Да, разрешите еще спросить вас, Ллуэллин, - сказала я. - Если у вас есть кто-то, кто знает, где фигуры, человек, который заплатит за них и может нелегально вывезти их из страны, то зачем вам я? Какое-то время Ллуэллин молчал. Было видно, как он раздумывает над ответом. Наконец он сказал: - Почему бы не сказать честно? Мы уже пытались. Владелец не продает их моим людям. Отказывается даже встречаться с ними. - Тогда почему он захочет иметь дело со мной? - поинтересовалась я. Ллуэллин послал мне странную улыбку, затем ответил с иронией: - Не он, а она. У нас есть причина думать, что она будет иметь дело только с женщиной. Ллуэллин темнил, но я решила, что не буду допытываться, в чем дело, поскольку у меня имеются свои собственные мотивы, которые могут случайно всплыть при разговоре. Когда мы вернулись в гостиную, Лили сидела на софе с Кариокой на коленях, Гарри стоял в дальнем конце комнаты, рядом с ужасным лакированным комодом, и разговаривал по телефону. Хотя он стоял спиной к нам, по его напряженной позе я поняла: что-то произошло. Я посмотрела на Лили, и она молча кивнула. Заметив Ллуэллина, Кариока навострил уши, от глухого рычания все тельце песика задрожало. Ллуэллин поспешно извинился, чмокнул меня в щеку и удалился. - Это была полиция, - сказал Гарри, повесив трубку телефона. Он повернулся к нам, вид у него был совершенно убитый, плечи поникли. Казалось, он вот-вот разрыдается. - Они извлекли из Ист-Ривер тело. Хотят, чтобы я приехал в морг его опознать. У покойного, - при этих словах он запнулся, - был бумажник Сола и шоферская лицензия в кармане. Надо ехать. Я позеленела. Итак, Мордехай был прав: кто-то пытается замести следы. Интересно, каким образом тело Сола оказалось в Ист-Ривер? Я боялась взглянуть на Лили. Никто не произнес ни слова, однако Гарри ничего не замечал. - Знаете, - говорил он, - я чувствовал: в воскресенье вечером что-то произошло. Когда Сол вернулся, он закрылся в своей комнате и ни с кем не разговаривал. Не вышел к ужину. Может, он покончил с собой? Я должен был настоять и поговорить с ним... Это я во всем виноват... - Ты ведь не знаешь наверняка, что нашли именно Сола, - сказала Лили. Она смотрела на меня умоляюще, но я не знала, чего она хочет: чтобы я сказала правду или чтобы держала язык за зубами. - Хочешь, я пойду с тобой? - предложила я. - Нет, дорогая, - с глубоким вздохом ответил Гарри. - Будем надеяться, что Лили права и это какая-то ошибка. Однако если это Сол, мне придется там задержаться на какое-то время. Я бы хотел заявить... Мне надо будет отдать распоряжения относительно панихиды и похорон. Гарри поцеловал меня на прощание, извинился за испорченный вечер и наконец отбыл. - Господи, какой ужас, - вздохнула Лили, когда он ушел, - Гарри любил Сола как сына. - Я считаю, мы должны рассказать ему правду, - сказала я. - Не будь такой чертовски благородной, - рассердилась Лили. - Каким образом, ад и преисподняя, мы объясним, что ты видела труп Сола два дня назад в здании ООН и забыла упомянуть об этом во время ужина? Помни, что сказал Мордехай! - Кажется, у Мордехая было предчувствие, что это убийство хотят скрыть, - напомнила я Лили. - Я думаю, мы должны поговорить с ним об этом. Я спросила у Лили его номер телефона. Она усадила Кариоку мне на колени и отправилась к комоду за бумагой, Кариока лизнул мою руку. Я отдернула ее. - Может, ты объяснишь, какого черта Лулу таскает к нам в дом всякое дерьмо? - спросила она, показывая на безобразный красно-золотой комод. Лили всегда называла Ллуэллина Лулу, когда злилась. - Этот комод и ужасные латунные ручки - уже слишком. Она накарябала телефон Мордехая на листке бумаги и вручила его мне. - Когда ты уезжаешь? - спросила она. - В Алжир? В субботу. Я надеялась, у нас будет достаточно времени пообщаться перед этим, а теперь... Я встала и передала Кариоку Лили. Она подхватила песика и потерлась своим носом о его нос. Кариока изворачивался, пытаясь освободиться. - В любом случае я не смогу увидеться с тобой до субботы. Я буду сидеть у Мордехая и играть в шахматы до тех пор, пока не возобновят турнир, а это случится только на следующей неделе. Но если мы разузнаем какие-нибудь новости о смерти Фиске или... Сола, как мне найти тебя? - Я не знаю, какой у меня будет адрес. Думаю, ты можешь связаться с офисом, а уж они передадут все мне. На том и порешили. Я спустилась, и швейцар вызвал мне такси. Когда машина понеслась сквозь тьму ночи, я попыталась обдумать все, что произошло за это время. Однако мои мысли были похожи на спутанный моток пряжи, а в желудке шевелился ледяной ком страха. Меня приводила в ужас перспектива войти в собственный дом. Расплатившись с таксистом, я едва ли не бегом бросилась в дом. Прошла через вестибюль, нажала кнопку лифта и вдруг почувствовала, как меня хлопнули по плечу. От ужаса я подскочила чуть ли не до потолка. Оказалось, это был дежурный, который держал в руках письмо для меня. - Извините, если я напугал вас, мисс Велис, - сказал он. - Я просто не хотел, чтобы вы забыли это. Я так понимаю, что вы покидаете нас в конце недели? - Да, я оставила управляющему адрес своего офиса. Вы сможете пересылать туда мою почту, начиная со следующей недели. - Хорошо, - сказал он и пожелал мне доброй ночи. Но прежде чем ехать на свой этаж, я отправилась на крышу. Только жильцы дома знали о запасном выходе, который вел на широкую террасу с видом на Манхэттен. Внизу, насколько хватал глаз, горели сверкающие огни большого города, из которого я скоро должна была уехать. Воздух был чистый и свежий. Можно было даже разглядеть "Эмпайр стейт билдинг" и Крайслеровский небоскреб вдали. Я пробыла на террасе довольно долго, пока не почувствовала, что мои нервы и желудок пришли в норму. Затем я спустилась на лифте на свой этаж. Волосок, который я оставила на двери, был на прежнем месте. Итак, внутри никого не было. Однако когда я отперла все замки и шагнула в прихожую, то тут же поняла: что-то не так. Я еще не включила свет, но в большой комнате, в конце коридора, он уже горел. А я точно помнила, что погасила свет, когда уходила из дома. Щелкнув выключателем в прихожей, я сделала глубокий вздох и медленно поплелась по коридору в сторону комнаты. На рояле стояла маленькая конусообразная лампа, я использовала ее для освещения нот. Она была направлена на богато украшенное зеркало над роялем. Даже на расстоянии в двадцать пять футов я сумела увидеть то, что освещала лампа. На зеркале было послание. Я словно в дурмане пересекла комнату, прокладывая себе путь через джунгли. Меня не покидало ощущение, что за деревьями кто-то затаился. Луч света указывал мне дорогу к зеркалу. Я обошла массивный рояль и оказалась перед посланием. Когда я его прочла, у меня по спине пробежал уже знакомый мне холодок. Я предупреждал тебя, но больше не буду. Ты не слушаешь меня. Когда станешь встречать преграды, не думай, что тебя, как страуса, укроют пески, которых в пустыне великое множество, как и везде в Алжире. Долгое время я стояла и смотрела на записку. Вместо подписи был только небольшой конь внизу, но мне и этого не требовалось, потому что я узнала почерк. Записку написал Соларин. Однако каким образом он проник в мою квартиру, не потревожив волоска? Может, он забрался по шахте лифта или залез в окно? Я ломала голову, пытаясь представить это. Что нужно Соларину от меня? Зачем он так рисковал, проникая в мою квартиру, чтобы связаться со мной? Наши пути пересеклись дважды, он предупреждал меня об опасности незадолго до того, как происходили убийства. Однако каким образом эти смерти связаны со мной? И если опасность и вправду мне угрожает, что, по его мнению, я должна сделать, чтобы ее избежать? Я снова вернулась в прихожую и закрыла дверь на цепочку. Затем отправилась в обход квартиры, заглядывая за деревья, в гардеробную, в кладовку, чтобы убедиться, что в доме я одна, Я бросила письмо на пол, раздвинула кровать, села на край и принялась снимать туфли и чулки. Тогда-то я и заметила это. Свет все еще освещал записку на зеркале. Но он освещал лишь одну ее сторону. Я снова встала и с чулками в руке отправилась посмотреть поближе. Свет был аккуратно направлен на левую сторону записки и освещал только первые слова в каждой строке. Слова складывались в фразу: "Я буду встречать тебя в Алжире". В два часа ночи я все еще лежала без сна, уставившись в потолок. Я не могла сомкнуть глаз. Мой мозг работал словно компьютер. Что-то было не так. Что-то я упустила. У меня в руках было много фрагментов мозаики, но я никак не могла подобрать их один к другому. И в то же время меня не покидало ощущение, что способ сложить их воедино существует, надо только поискать. Пришлось пробежать записку глазами в тысячный раз. Предсказательница предупреждала меня об опасности. Соларин предупреждал меня об опасности. Предсказательница в своем пророчестве оставила зашифрованное послание. Соларин оставил его в записке ко мне. Общались ли они между собой? Было и еще кое-что. Я не заметила этого сразу, потому что это не имело для меня смысла. Предсказательница в своем Послании зашифровала: " J'adoube CV". Как сказал Ним, похоже на то, что она хочет со мной связаться. Если это правда, то почему я больше ничего не слышала об этой женщине? Прошло три месяца, а она словно испарилась. Я вытащила себя из кровати и снова зажгла свет. Поскольку заснуть я не могла, можно было попытаться разобраться в этом проклятом предсказании. Я отправилась в гардеробную и принялась копаться там, пока не нашла салфетку и сложенный лист бумаги, на котором Ним написал стихи. После этого я заглянула в кладовку, налила себе бренди и устроилась поудобней на полу среди груды подушек. Достав карандаш из стоявшей рядом коробки, я принялась считать буквы и обводить их так, как показал мне Ним. Если проклятая баба хочет связаться со мной, может, она уже это сделала. Возможно, в пророчестве было что-то еще? Что-то, чего я пока не заметила? Поскольку первые буквы строчек образовали послание, я попыталась записать последние буквы. К сожалению, из этого вышло только "yrereyeer", в чем явно не было никакого символического значения. Я попробовала проделать то же самое со всеми первыми буквами вторых слов в каждой строке, затем третьих слов и так далее. У меня получилось "aargtobaf" и "tcaitwwsi". Я заскрежетала зубами и попробовала взять первую букву первого предложения, вторую - второго... Похоже, ничего не срабатывало. Я принялась за бренди и отложила разгадывание примерно на час. Была уже половина четвертого ночи, когда мне пришло в голову попробовать четные и нечетные числа. Выбирая нечетные буквы из каждой строки, я наконец напала на золотую жилу. Или, по крайней мере, на что-то, что было похоже на слово. Первая буква в первой строке, третья буква во второй строке, затем пятая, седьмая - и получилось слово "Jeremiahh". Причем не просто слово, но имя: Jeremiah. Я рыскала по комнате, пока не нашла старую, пыльную гидеоновскую Библию. Пробежав глазами по оглавлению, я нашла это имя в названии двадцать четвертой книги Ветхого Завета - книги Пророка Иеремии. Однако на конце расшифрованного слова было лишнее "h". Немного поломав голову, я догадалась, что "h" - это восьмая буква алфавита. И что дальше? Затем я обратила внимание на то, что восьмая строка стихотворения читается: "Ты тридцать три и три не прекращай искать". Будь я проклята, если это не звучало как глава и стих. Я открыла книгу Пророка Иеремии на тридцать третьей главе - и попала в точку! "Воззови ко Мне - и Я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь". Итак, я оказалась права. Существовало другое послание, зашифрованное в пророчестве. Проблема в том, что при сложившихся обстоятельствах послание было бесполезным. Если старая кошелка хотела показать мне неведомые вещи, то где же они находились? Этого я и впрямь не ведала. Выло приятно осознавать, что я, которая порой не в состоянии разгадать до конца кроссворд в "Нью-Йорк таймc", смогла-таки расшифровать предсказание, написанное на салфетке. С другой стороны, я была немного разочарована. Каждый новый, открытый мною слой головоломки должен был иметь какой-то смысл, ведь это явно были послания, причем изложенные на связном английском. Но они не вели никуда, кроме как к другим посланиям. Я вздохнула, посмотрела на проклятые стихи, выпила остатки бренди и решила начать сначала. Что бы это ни было, оно должно быть зашифровано в стихах. Больше попросту негде. Было уже пять утра, когда в мою голову, которая к тому времени раскалывалась от боли, пришла мысль. Возможно, буквы мне больше не нужны. Возможно, послание состоит из слов, как в соларинской записке. Едва лишь меня посетило это озарение (а может, помог третий бокал бренди), мой взгляд упал на первое предложение пророчества: "Коль перекрестье этих линий..." Когда предсказательница говорила об этом, она разглядывала линии на моей ладони. Но что, если линии стихов сами образуют ключ к посланию? Я снова взяла в руки лист со стихами. Где же этот ключ? Теперь я решила зайти со стороны литературы. Предсказательница сказала, что линии сами образуют ключ, так же как рисунок рифмы образовывал число зверя - 666. Было бы опрометчиво утверждать, что на пятом часу разглядывания чертовых стихов меня посетило озарение, но ощущение было именно такое. Посетило. Мой измученный недосыпанием и щедро сдобренный алкоголем разум гордо заявил, что разгадка найдена. Схема рифмы - это не только число зверя. Это ключ к зашифрованному посланию! Моя копия стихов была так исчиркана, что выглядела как карта межгалактических контактов во Вселенной. Перевернув листок, чтобы использовать оборот, я переписала стихи и схему рифмы еще раз. Схема рифмы выглядела так: 1-2-3, 2-3-1, 3-1-2. Я выбрала из каждой строки по одному слову, которое соответствовало числу. Послание гласило: "Just as another game this battle will continue forever". "Как та, другая игра, эта битва будет длиться вечно". И с непоколебимой уверенностью основательно выпившего человека я поняла, что все это значит. Сказал же мне Соларин, что мы играем? Однако предсказательница предупреждала меня об этом тремя месяцами раньше. "J'adoube. Я трогаю тебя, я поправляю тебя, Кэтрин Велис. Воззови ко мне, и я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь. Потому что битва продолжается, и ты - пешка в этой игре. Фигура на шахматной доске жизни". Я улыбнулась, встала и добралась до телефона. Хотя связаться с Нимом было невозможно, я отправила ему сообщение на его компьютер. Ним был экспертом по шифрам, возможно лучшим в мире. Он читал лекции и писал книги на эту тему, ведь так? Нечего удивляться, что он отобрал у меня записку, когда я заметила схему рифмы. Он сразу догадался, что это ключ. Однако проклятый ублюдок ждал, пока я расшифрую послание сама. Я набрала номер телефона и оставила прощальное послание: "Пешка выдвигается в Алжир". Небо за окном уже посветлело, и я решила все-таки немного поспать. Мне больше не хотелось ни о чем думать, и мои мозги были со мной совершенно единодушны. Сгребая в кучу бумагу на полу, я вдруг заметила конверт без марки и без адреса. Это было то самое письмо, которое кто-то принес и передал дежурному, но мне не удалось узнать почерк, которым было написано мое имя. Я поспешно вскрыла конверт. Внутри оказалась открытка на плотной бумаге. Я села на кровать и прочла, что там было написано: "Моя дорогая Кэтрин! Я получил огромное удовольствие от нашей встречи. К сожалению, я не смогу поговорить с тобой до твоего отъезда, так как и сам уезжаю из города на несколько недель. Поразмыслив после давешней нашей беседы, я решил отправить к тебе в Алжир Лили. Когда дело доходит до разрешения загадок, одна голова - хорошо, а две - лучше. Ты не согласна? Кстати, забыл тебя спросить: как тебе понравилась встреча с моей подругой-предсказательницей? Она шлет тебе привет. Добро пожаловать в Игру. С наилучшими пожеланиями, Мордехай Рэд". Миттельшпиль В древних литературах то и дело встречаются легенды о мудрых и магических играх, которые были в ходу у монахов, ученых и при гостеприимных княжеских дворах, например, в виде шахмат, где фигуры и поля имели кроме обычных еще и тайные значения. Герман Гессе. Игра в бисер. Перевод С. Апта Я играю ради самой игры. Шерлок Холмс Алжир, апрель 1973 года Сумерки были такого лавандово-синего цвета, как бывает только весной. Самолет описал полукруг в тонкой туманной дымке, поднимавшейся над побережьем Средиземного моря, и мне казалось, будто мы неподвижны, а небо вращается. Внизу лежал Алжир. Аль-Джезаир Бейда, называли эту землю. Белый остров. Казалось, он поднялся из морских вод, словно волшебная страна, словно мираж. Белоснежные здания многочисленными ярусами теснились на склонах пресловутых семи холмов, и город напоминал свадебный торт, щедро украшенный сахарной глазурью. Даже деревья здесь были экзотических и невероятных форм и оттенков, словно принадлежали другому миру. Вот он, белый город, маяк на пути в глубь черного континента. Где-то там за сияющими белоснежными фасадами спрятаны таинственные фигуры, из-за которых я облетела половину земного шара. Когда мой самолет сел, я почувствовала, что опустилась... нет, не в Алжире, а на первой клетке. Из нее мой путь лежал в самое сердце Игры. Аэропорт "Дар-эль-Бейда" (что означает "Белый дворец") построен на самой границе Алжира, его короткие взлетные полосы обрываются прямо в Средиземное море. Мы вышли из самолета. С моря дул прохладный влажный бриз, и листья пальм перед плоским двухэтажным зданием аэровокзала колыхались, будто длинные перья. В воздухе стоял густой аромат цветущего жасмина. На фронтоне здания висел транспарант с написанными на нем от руки каракулями. Эти завитушки, точки и тире, напоминающие японскую каллиграфию, стали первым образцом классической арабской письменности, который мне довелось увидеть. Ниже был приписан перевод на французский: "Bienvenue en Algerie" - "Добро пожаловать в Алжир". Наши вещи выгрузили прямо на бетон и предоставили нам самим разыскивать свой багаж. Носильщик погрузил мои чемоданы на металлическую тележку, и вместе с потоком пассажиров я вошла в здание аэровокзала. Встав в очередь к стойке таможенного контроля, я подумала, какой огромный путь проделала за неделю, прошедшую с той ночи, когда я разгадала пророчество. Проделать этот путь мне пришлось в одиночку. Увы. Наутро после того, как расшифровала стихи, я попыталась связаться с каждым из моих разномастных друзей. Однако вокруг меня будто образовался заговор молчания. Когда я позвонила Гарри, трубку взяла Валери, его домработница. Она сказала, что Лили с Мордехаем где-то засели и изучают тайны шахматной игры, а Гарри уехал сопроводить тело Сола к каким-то дальним родственникам, которых отыскал то ли в Огайо, то ли в Оклахоме - в общем, где-то в центральных штатах. Ллуэллин и Бланш, воспользовавшись отсутствием Гарри, умчались в Лондон - порезвиться на распродаже антиквариата. Ним, похоже, окончательно ушел в свой монастырь, поскольку ни на одно из моих срочных сообщений ответа не последовало. Однако в субботнее утро, когда я сражалась с грузчиками, которые из кожи вон лезли, чтобы упаковать мои вещи, будто рождественские подарки, явился Босуэлл. Он принес коробку от "приятного джентльмена, который был здесь вечером". Коробка была полна книг, к ней прилагалась записка: "Молись, чтобы тебя направляли, и мой уши". Подпись была: "Сестры милосердия". Я засунула книги в дорожную сумку и забыла про них. Откуда мне было знать, что эти книги, будто бомба с часовым механизмом, в самом скором времени перевернут весь дальнейший ход событий? Однако Ним знал. Возможно, он всегда это знал. Даже до того, как положил руки мне на плечи и сказал: "J'adoube". Это была разношерстная смесь старых пыльных книг в мягких обложках: "Легенда о Карле Великом", книги по шахматам, книги о магических квадратах и прочих математических головоломках. Среди них оказалось и скучное пособие по прогнозированию движений на фондовом рынке, которое называлось "Числа Фибоначчи". Одним из авторов этой книги значился доктор Ладислав Ним. Нельзя сказать, что за время шестичасового перелета из Нью-Йорка в Париж я стала экспертом по шахматам, но все же я много узнала о шахматах Монглана и о той роли, которую они сыграли в распаде империи Карла Великого. Хотя об этом и не упоминалось, шахматы были причастны к смерти не менее полудюжины королей, принцев и отдельных придворных. Все они были жестоко убиты из-за "фигур чистого золота". Из-за убийств начинались войны, а после смерти самого Карла Великого его собственные сыновья превратили империю франков в поле битвы за обладание таинственными шахматными фигурами. В этом месте Ним сделал на полях пометку: "Шахматы - самая опасная игра". За прошедшую неделю я и сама узнала о шахматах достаточно, чтобы понимать разницу между стратегией и тактикой. Тактика - это сиюминутные ходы с целью занять выгодную позицию, стратегия же дает возможность выиграть саму игру. Эта полезная информация весьма пригодилась мне, когда я прилетела в Париж. За время моего перелета через Атлантику партнеры "Фулбрайт Кон" не растеряли ничего из освященной временем сокровищницы предательства и передергивания. Возможно, изменился метод игры, в которую они играли, однако ходы остались прежними. Когда я прибыла в парижский офис, выяснилось, что мое назначение может быть отменено. Похоже, они так и не подписали контракт с парнями из ОПЕК. Сотрудники парижского офиса, должно быть, провели немало часов в приемных различных министерств и немало намотались из Парижа в Алжир и обратно, что обошлось фирме немалую сумму. Но каждый раз они возвращались с пустыми руками. И теперь старший партнер фирмы Жан Филипп Петар решил подключиться к делу самолично. Приказав мне ничего не делать до его отъезда в Алжир, планируемого на конец недели Петар заверил меня, что мне подыщут какую-нибудь работенку в местном отделении фирмы, "чтобы пылью не зарасти". Судя по его тону, можно было подумать, что речь идет об уборке, мытье окон и пола и, возможно, нескольких туалетов. Однако у меня были совсем другие планы. Возможно, французское отделение фирмы так и не подпишет контракт с клиентом, но у меня был билет на самолет до Алжира и целая неделя свободного времени. И потому, выйдя из французского офиса компании "Фулбрайт Кон", я взяла такси и поехала обратно в "Орли". Я пришла к выводу, что Ним был прав, когда решил освежить мой инстинкт убийцы. Я слишком долго не выходила за рамки тактических ходов, и теперь из-за фигур мне не видно доски. Возможно, настало время подвинуть фигуры, которые заслоняют обзор? Мне пришлось простоять около получаса, прежде чем подошла моя очередь. Пассажиры, словно муравьи, гуськом шли по узким проходам через металлоискатель, чтобы попасть на паспортный контроль. В конце концов я оказалась у стеклянной будки, и офицер иммиграционной службы спросил мою визу в Алжир. Я протянула ему визу с маленькой красно-белой наклейкой и размашистой подписью, которая почти полностью закрывала синюю страничку. Офицер долго разглядывал ее, потом поднял глаза на меня. На лице у него было какое-то странное выражение. - Вы путешествуете одна, - сказал он по-французски. Это прозвучало не как вопрос. - У вас виза для affaires, мадам. На кого вы будете работать? Слово "affaires" означало не только "дело, бизнес", но и "любовная связь". Как, однако, эти французы любят убивать двух зайцев одним выстрелом! - Я буду работать на ОПЕК, - начала я объяснять на ломаном французском. Не успела я закончить, как офицер уже поставил печать "Дар-эль-Бейда" на мою визу. После чего он кивнул носильщику, который катил свою тележку неподалеку от нас. Носильщик проехал через контроль, офицер иммиграционной службы быстро просмотрел остальные документы и пододвинул мне в отверстие таможенную декларацию. - ОПЕК, - сказал офицер. - Очень хорошо, мадам. Запишите в эту форму золото и деньги, которые вы везете. Пока я заполняла форму, я заметила, как офицер что-то шепнул носильщику, мотнув головой в мою сторону. Носильщик посмотрел на меня, кивнул и куда-то исчез. - Ваше местожительство во время пребывания в стране? - спросил офицер, когда я просунула заполненную декларацию обратно в окошечко его будки. - Отель "Эль-Рияд", - ответила я. Носильщик тем временем неспешно прошел мимо будок иммиграционной службы и, оглянувшись на меня через плечо, начал стучать в дымчатое стекло двери офиса у противоположной стены. Дверь открылась, и оттуда вышел дюжий верзила. Они с носильщиком в упор уставились на меня; это не было игрой моего воображения. И на бедре у верзилы была, кобура с пистолетом. - Ваши документы в порядке, мадам, - спокойно сказал мне офицер иммиграционной службы. - Теперь можете идти к таможенникам. Я пробормотала "спасибо", взяла бумаги и прошла через узкий проход к надписи "Douanier". На неподвижной ленте конвейера вдалеке я разглядела свой багаж. Однако стоило мне направиться к нему, как рядом оказался носильщик. - Пардон, мадам, - произнес он мягким вежливым голосом так тихо, чтобы его слова слышала только я. - Не пройдете ли со мной? Он показал на офис с дверью из дымчатого стекла. Перед ней до сих пор стоял верзила с пистолетом. У меня противно задрожали колени. - Конечно нет! - громко сказала я на английском и повернулась к своему багажу, стараясь не обращать на носильщика внимания. - Боюсь, я вынужден настаивать, - сказал он, цепко ухватив меня за руку. Я напомнила себе, что в деловых кругах меня считали особой с железными нервами. И все же меня охватила паника. - Не понимаю, в чем проблема? - спросила я по-французски, вывернувшись из его хватки. - Pas de problemes, - сказал он, не сводя с меня глаз. - Chef de securite [Никаких проблем. Начальник службы безопасности... (фр.)] хотел бы задать вам несколько вопросов. Эта процедура займет немного времени. Ваш багаж будет в целости и сохранности. Я сам прослежу за этим. Но я волновалась вовсе не о багаже. Мне совсем не хотелось покидать ярко освещенный зал и идти в какой-то непонятный офис, охраняемый человеком с пистолетом. Однако выбора у меня не было. Носильщик проводил меня к офису, охранник отошел в сторону и пропустил меня внутрь. Внутри офис оказался маленькой комнаткой, там помещались лишь металлический стол и два стула по обеим сторонам от него. Мужчина, сидевший за столом, встал, чтобы поприветствовать меня. Ему было около тридцати. Красивый мужчина, загорелый и мускулистый. Когда он с кошачьей грацией огибал стол, я видела, как при каждом движении под тканью сшитого на заказ делового костюма перекатываются тугие мышцы. Густые черные волосы, зачесанные назад, оливковая кожа, точеный нос и полные губы - словом, он мог бы сойти и за итальянского жиголо, и за французского киноактера. - Можешь идти, Ахмет, - произнес он бархатным голосом вооруженному верзиле, который все еще придерживал дверь. Ахмет вышел и закрыл за собой дверь. - Мадемуазель Велис, я полагаю, - сказал хозяин офиса, жестом приглашая меня сесть напротив. - Я ждал вас. - Простите? - Я осталась стоять, глядя ему в глаза. - Я вовсе не хотел вас мистифицировать, - улыбнулся он. - Через мое ведомство проходят все визы. Не так много женщин обращается за деловой визой в нашу страну. На самом деле вы вполне можете стать первой. Должен признаться, я не ожидал увидеть в вашем лице такую женщину. - Хорошо, теперь вы удовлетворили свое любопытство, проворчала я и повернулась, чтобы уйти. - Милая мадемуазель, - сказал он, пресекая мои намерения бежать. - Пожалуйста, все-таки присядьте. Я ведь не великан-людоед и не съем вас. Я - глава здешней службы безопасности. Меня зовут Шариф. Он ослепительно улыбнулся мне, показав белоснежные зубы. Я вернулась и с третьего раза приняла его приглашение сесть. - Хочу заметить, я нахожу ваше снаряжение для сафари самым подходящим. Не только шикарным, но и удобным для страны, где три тысячи километров занимают пустыни. Вы планируете отправиться в Сахару во время вашего пребывания, мадемуазель? - неожиданно спросил он, опускаясь на стул напротив меня. - Я поеду туда, куда скажет клиент, - ответила я. - Ах да, ваш клиент, - пробормотал Шариф. - Доктор Кадыр, Эмиль Камиль Кадыр, министр нефтяной промышленности. Старый друг. Передавайте ему мои наилучшие пожелания. Именно он выбивал для вас визу. Могу я взглянуть на ваш паспорт? Он протянул руку. На манжете блеснула золотая запонка. Должно быть, из таможенного конфиската, подумала я. Не так уж много работников аэропорта могут позволить себе такие украшения. - Это простая формальность, - продолжал Шариф. - Мы выбираем несколько человек с каждого рейса, чтобы произвести более тщательный осмотр. Этого может не произойти с вами в течение двадцати поездок или даже двухсот... - В моей стране, - сказала я, - людей подвергают осмотру в аэропорту только в том случае, если их подозревают в контрабанде. Я испытывала судьбу и знала это, однако меня не провело его лицемерное объяснение, золотые запонки и голливудская улыбка. Я была единственной пассажиркой парижского рейса, кого выбрали, и я заметила, как работники аэропорта шептались, глядя на меня. Чем-то я вызвала их пристальное внимание. И вовсе не потому, что я была женщиной, которая приехала по делу в мусульманскую страну. - Ах, - сказал Шариф. - Вы боитесь, что я счел вас контрабандисткой? К сожалению, существуют законы, по которым только женщины-служащие могут обыскивать леди на предмет контрабанды. Нет, я хочу увидеть только ваш паспорт - по крайней мере пока. Паспорт он изучал долго и увлеченно. - Я бы никогда не сказал, сколько вам лет. Вы выглядите не старше восемнадцати, из вашего паспорта я вижу, что у вас только что был день рождения. Двадцать четыре. Как интересно! Вы знаете, что ваш день рождения, четвертое апреля, - мусульманский праздник? В этот момент у меня в голове всплыли слова предсказательницы. Когда она велела мне никому не говорить о своем дне рождения, я совсем забыла о таких вещах, как паспорт и водительские права. - Надеюсь, я не напугал вас, - добавил он, бросая на меня странный взгляд. - Совсем нет, - ответила я. - Теперь, если вы закончили... - Возможно, вам будет интересно узнать побольше, - продолжил он, мурлыча словно кот, затем достал мою сумку и бросил ее на стол. Без сомнения, это была еще одна "формальность", однако мне стало не по себе. "Ты в опасности! - твердил внутренний голос. - Не верь никому, все время оглядывайся, ибо сказано: на четвертый день четвертого месяца придут восемь". - Четвертое апреля, - бормотал про себя Шариф, пока доставал из моей сумки тюбик помады, расческу и щетку для волос и аккуратно раскладывал все это на столе, будто орудия убийства, уличающие меня. - Мы, приверженцы Ислама, зовем этот день Днем исцеления. У нас два календаря: мусульманский, лунный, и солнечный, в котором год начинается двадцать первого марта по западному календарю. С каждым календарем связано много традиций. Пророк Мухаммед велел нам, - продолжал он, доставая из моей сумки ручки, карандаши, блокноты и раскладывая их рядами, - когда начинается лунный год, читать суры из Корана по сто раз каж