дый день в течение первой недели; следующую неделю мы должны подниматься утром, делать вдох над кувшином с водой и пить эту вод течение семи дней. Затем, на восьмой день... Шариф внезапно вскинул глаза, словно надеялся поймать меня на том, что я начала клевать носом. Но это ему не удалось, и он любезно улыбнулся. Мне оставалось только надеяться, что я сумела не менее любезно улыбнуться в ответ. - Так вот, на восьмой день второй недели этого чудесного месяца проходят все церемонии, завещанные Мухаммедом. Например, если кто-то болен, он имеет шанс исцелиться. Это может произойти четвертого апреля. Считается, что те, кто родился в этот день, обладают великой силой исцелять других - совсем как... Однако вы - западный человек, вряд ли вы верите в подобные суеверия. Интересно, мне это только казалось или он действительно смотрел на меня, как кот на мышь? Я как раз раздумывала над этим, когда Шариф издал вопль, заставивший меня подпрыгнуть. - А! - воскликнул он и, дернув запястьем, швырнул что-то на стол. - Вижу, вы интересуетесь шахматами! Это были карманные шахматы Лили, которые завалялись на дне моей сумки. А Шариф уже вытаскивал из сумки книги и, раскладывая их на столе, читал названия. - "Шахматы", "Математические игры"... А! "Числа Фибоначчи!" - воскликнул он с такой торжествующей улыбкой, что на миг мне показалось, будто он и в самом деле поймал меня с поличным. Шариф побарабанил костяшками пальцев по занудному пособию, среди авторов которого числился Ним. - Итак, вы интересуетесь математикой? - спросил он, пристально глядя на меня. - Не совсем. Шариф принялся по одной передавать мне мои вещи, я встала и попыталась затолкать все это обратно в сумку. Казалось невозможным, что хрупкая девушка способна дотащить на другой конец света столько ненужного хлама. Однако я доказала на практике, что ничего невозможного тут нет. - Что конкретно вы знаете о числах Фибоначчи? - спросил Шариф, пока я загружала свою сумку. - Их используют при прогнозировании цен на фондовом рынке, - пробормотала я. - Элиот Уэйв разработал теорию, как с помощью этих чисел предсказывать поведение "быков" и "медведей". В тридцатых годах другой парень, по имени Р. Н. Элиот, развил эту теорию... - Значит, вы не знакомы с автором? - прервал меня Шариф. Я почувствовала, что стремительно бледнею, причем до синевы, моя рука с книжкой застыла, будто парализованная. - С Леонардо Фибоначчи, я имею в виду, - добавил Шариф, серьезно глядя на меня. - Итальянец, родился в Пизе в двенадцатом веке, но обучался здесь, в Алжире.. Он был блестящим учеником знаменитого математика, мавра аль-Хорезми, в честь которого назвали алгоритм. Фибоначчи познакомил Европу с арабскими цифрами, которые и заменили устаревшие римские... Проклятие. Надо было раньше сообразить, что Ним не дал бы мне книгу просто так, пусть он сам и написал ее. Теперь я очень жалела, что не ознакомилась с ее содержанием до того, как попала на инквизиторский допрос к Шарифу. В моей голове, будто лампочка, прерывисто замерцало озарение, но я не могла понять эту морзянку. Разве Ним не настаивал, что я должна узнать побольше о чудесных квадратах? Разве Соларин не создал новую формулу прохода коня? Разве послание предсказательницы не было построено на числовых закономерностях? Так почему я была такой бестолковой и не сумела вовремя сложить два и два? Это ведь мавры подарили шахматы Карлу Великому, вспомнила я. Я не была математическим гением, но работала с компьютерами достаточно долго, чтобы знать: едва ли не все значимые математические открытия принесли в Европу мавры, когда захватили Севилью в VIII веке. В погоне за сказочными шахматами математика наверняка должна играть важную роль; но какую? Шариф рассказал мне больше, чем я ему, но мне никак не удавалось собрать кусочки мозаики воедино. Молясь чтобы он не заинтересовался последней книгой, я поспешила положить ее обратно в сумку. - Вы собираетесь пробыть в Алжире год? - спросил о Возможно, мы как-нибудь сыграем с вами в шахматы. Когда-то в Персии я был претендентом на звание среди юниоров... - У нас, на Западе, есть одна поговорка. Возможно, вы будете рады пополнить свой словарь. "Не звоните нам, мы сами позвоним", - бросила я через плечо и направилась к двери. Я открыла дверь. Головорез по имени Ахмет удивленно посмотрел на меня. Шариф начал подниматься из-за стола. Я захлопнула дверь за собой с такой силой, что стекло задребезжало. Я даже не оглянулась. Теперь мой путь лежал к таможенникам. Когда там стали осматривать мой багаж, я сразу поняла, что его уже проверили - в таком беспорядке лежали вещи. Таможенник закрыл сумки и чемоданы и отметил их меловым крестом. К этому времени аэропорт был практически пуст. К счастью, пункт обмена валюты еще работал. Обменяв немного денег, я махнула рукой носильщику и отправилась на улицу искать такси. Стоило выйти за дверь, как густой, насыщенный аромат снова ударил мне в ноздри. Запах жасмина пропитал все вокруг. - В отель "Эль-Рияд", - сказала я водителю, усевшись в машину, и мы понеслись по бульвару, освещенному янтарными шарами фонарей, в сторону столицы. Таксист, лицо которого было старым и обветренным, как кора красного дерева, уставился на меня в обзорное зеркало. - Мадам прежде бывала в Алжире? - спросил он. - Если нет, могу прокатить ее по городу за сотню динаров. Конечно же, включая и дорогу до отеля "Эль-Рияд". Отель располагался на другом конце города, вернее, в тридцати километрах от Алжира. А сотня динаров составляла всего двадцать пять долларов, так что я согласилась. Проехать в час пик от Манхэттена до аэропорта Кеннеди стоило гораздо дороже. Мы ехали вдоль главного бульвара. С одной стороны росли большие раскидистые пальмы. Колонны, образующие аркады, украшали фронтоны зданий, расположенных с другой стороны обращенных в сторону алжирского порта. До нас доносилась солоноватая свежесть моря. В центре портового района, напротив величественного здания отеля "Алетти", мы свернули на бульвар, который круто поднимался в гору. Пока машина ехала вверх, казалось, что здания становились все больше и придвигались все ближе. Белоснежные постройки колониального периода возникали из темноты, словно призраки, шепчущиеся над нашими головами. Они были так близко, что заслоняли почти все усыпанное звездами небо. К тому времени окончательно стемнело. Вокруг царили мрак и безмолвие ночи. Редкие уличные фонари заставляли деревья отбрасывать тени на белые стены, дорога становилась уже и круче, ведя к самому сердцу Аль-Джезаира - к острову. На середине подъема мостовая расширялась, образуя круглую площадь с утопающим в зелени фонтаном в центре - словно точка отсчета в системе координат этого вертикального города. С площади открывался вид на лабиринт улочек на вершинах холмов. Когда мы огибали фонтан, фары машины, идущей сзади, неотступно следовали за нами, в то время как слабенькие фары моего такси натужно пытались рассеять душную темноту верхнего города. - Кто-то едет за нами, - сказала я водителю. - Да, мадам. - Он взглянул на меня в зеркало и нервно усмехнулся. В тусклом свете на миг блеснули золотые передние зубы. - Эта машина едет за нами от самого аэропорта. Вы, случайно, не шпионка? - Не говорите чепухи! - Видите ли, машина, которая нас преследует, принадлежит шефу службы безопасности. - Начальнику службы безопасности? Он беседовал со мной в аэропорту. Шариф, верно? - Он самый, - сказал таксист и занервничал еще больше, чем минуту назад. Мы ехали теперь в верхней части города, и дорога превратилась в узкую ленту, которая извивалась по самому краю крутого обрыва, откуда открывался прекрасный вид на Алжир. Водитель проследил взглядом, как большая черная машина сворачивает следом за нами. Город стоял на горбатых холмах, и лабиринт извилистых улочек сбегал с них, подобно языкам лавы, в сторону сверкавшего огнями порта. В заливе мягко покачивались на легкой волне ярко освещенные корабли. Таксист между тем жал на газ. За очередным поворотом Алжир полностью исчез из виду, и нас поглотила тьма. Вскоре дорога нырнула в какую-то темную лощину. Теперь мы ехали через густой непроходимый лес. Пахло сосновой смолой, ее запах почти полностью заглушал соленое и влажное дыхание моря. Жидкий бледный свет луны не мог проникнуть сквозь густое переплетение веток. - Это то немногое, что мы можем предпринять, - сказал водитель, по-прежнему настороженно поглядывая в зеркала заднего вида, пока машина неслась через пустынный лес. Лучше бы он смотрел на дорогу. - Сейчас мы находимся в месте, которое называется "Les Pins" - "Сосны". Между нами и "Эль-Риядом" только этот сосновый лес. Мы, так сказать, выбрали кратчайший путь. Дорога по-прежнему шла по холмам, то опускалась, то снова поднималась. Поскольку машина летела на огромной скорости, пару раз, в конце особенно крутого подъема, я почувствовала, как ее колеса отрываются от земли. Омерзительное ощущение. - У меня полно времени, - сообщила я, вцепившись в под локотник, чтобы ненароком не пробить крышу головой. - Этот Шариф...- пробормотал таксист. В голосе его слышалось напряжение. - Вы знаете, почему он допрашивал вас в аэропорту? - Он не допрашивал, - возмутилась я. - Он просто хотел задать мне несколько вопросов. Ведь не так уж много женщин приезжает в Алжир по делам. - Мой смех даже мне самой показался вымученным. - Въезжающим в страну могут задавать любые вопросы, не так ли? - Мадам. - Таксист покачал головой и как-то странно посмотрел на меня в зеркало. Огни машины, которая ехала за нами, на мгновение осветили нас. - Этот человек, Шариф, он не работает в иммиграционной службе. Это не его работа - приветствовать приезжающих в страну. И поверьте, он следует за вами вовсе не для того, чтобы убедиться, что вы благополучно добрались до места. - Несмотря на то что таксист выдавил из себя эту невинную шутку, голос его по-прежнему дрожал. - у него другая работа, поважнее. - Правда? - спросила я удивленно. - Он не сказал вам, - констатировал водитель, по-прежнему напряженно поглядывая в зеркало. - Этот человек, П1а-риф... Он - глава тайной полиции. По словам таксиста выходило, что алжирская тайная полиция представляет собой смесь ФБР, ЦРУ, КГБ и гестапо. Он явно вздохнул с облегчением, когда остановил машину перед входом в отель "Эль-Рияд". Это оказалось невысокое ухоженное здание, утопающее в зелени. Перед входом бил небольшой фонтан с чашей причудливой формы. Отель стоял вдали от городской суеты, на берегу моря. Зеленые кущи создавали иллюзию уединения, длинная подъездная дорожка и украшенный лепниной фасад сияли огнями. Выйдя из такси, я заметила, как фары преследовавшей нас машины описали дугу, автомобиль развернулся и скрылся среди сосен. Руки водителя дрожали, когда он доставал мои вещи из багажника и относил их в отель. Я последовала внутрь, расплатилась с таксистом, и он уехал. Я подошла к портье и назвала свое имя. Часы на его столе показывали без четверти десять. - Мне очень жаль, мадам, - сказал портье. - Согласно моим записям, вы не бронировали номер. К сожалению, мест нет. Он улыбнулся, пожал плечами и сразу же уткнулся в бумаги. Я что-то не заметила вереницы такси у входа в стоявший на отшибе отель. Тащиться же обратно в Алжир с багажом на горбу через кишащий полицией сосновый лес мне совершенно не улыбалось. - Должно быть, вы ошиблись, - громко сказала я портье. - Я бронировала номер в этом отеле, и подтверждение пришло неделю назад. - Наверное, вы заказывали номер в каком-нибудь другом отеле, - заметил он все с той же вежливой улыбкой, которая похоже, была национальной чертой алжирцев. И будь я проклята, если этот тип снова не повернулся ко мне спиной! Мне вдруг показалось, что все это неспроста. Может, эта равнодушная спина была прелюдией, разминкой перед тем, что здесь называлось "торговаться"? Кто знает, возможно, арабы считают, что торговаться следует по любому поводу: не только из-за крупных контрактов на консультационные услуги, но и из-за номера в отеле? Чтобы проверить свою теорию, я достала банкноту достоинством пятьдесят динаров и подтолкнула ее к портье. - Будьте так любезны, присмотрите за моим багажом - я оставлю его здесь, у стойки. Шариф, шеф службы безопасности, рассчитывает, что найдет меня здесь. Пожалуйста, когда он появится, скажите ему, что я в баре. При этом я не так уж покривила душой. Шариф действительно рассчитывал найти меня в этом отеле, потому как его головорезы следовали за мной до самых дверей. А портье вряд ли решится позвонить такому крутому парню, как Шариф, чтобы проверить, с кем тот собрался пить коктейли сегодня вечером. - Ах, пожалуйста, простите меня, мадам! - воскликнул дежурный и поспешно принялся просматривать свой журнал, не забыв, однако, почти неуловимым движением забрать банкноту. - Я только что обнаружил, что вы все-таки бронировали номер. - Он что-то отметил в своем журнале и посмотрел на меня все с той же очаровательной улыбкой. - Позвать носильщика, чтобы он отнес ваш багаж в номер? - Это будет очень мило с вашей стороны. Ко мне тут же подбежал носильщик, я вручила ему несколько банкнот и сказала портье: - Я пока немного здесь осмотрюсь. Пожалуйста, пусть ваш служащий принесет мне ключ, когда закончит с чемоданами. Я буду в баре. - Хорошо, мадам, - сияя улыбкой, произнес портье. Я поправила сумочку на плече и отправилась искать бар. Свернув за угол, я оказалась в просторном белоснежном атриуме. Стены здесь были украшены причудливой лепниной и плавно переходили в своды купола. Через отверстия, оставленные в куполе, проглядывало звездное небо. До верхней точки купола было футов пятьдесят. Напротив вестибюля на высоте тридцати футов располагался зал для коктейлей. С террасы низвергался вниз настоящий водопад. Стена воды разбивалась о камни, уложенные внизу, превращалась в водяную пыль и стекала в бассейн, сделанный прямо в мраморном полу вестибюля. В зал вели две спиральные лестницы по обе стороны от водопада. Я выбрала левую, пересекла вестибюль и стала подниматься. В стенах были проделаны отверстия, сквозь которые росли цветущие деревья. Через перила балюстрады были переброшены тканые ковры приятной расцветки, они низвергались вниз с высоты пятнадцати футов и собирались внизу великолепными складками. Пол в зале был выложен мраморными плитами самых разнообразных форм и расцветок. Они образовывали сложный и очень красивый орнамент. По залу были в живописном беспорядке разбросаны столики, рядом с которыми стояли кожаные диванчики. К каждому такому месту для отдыха прилагался медный поднос, толстый и пушистый плед, цветастый персидский ковер на полу и латунный самовар. И хотя зал был просторным, а огромные арочные окна в противоположной стене выходили на море, хозяевам отеля удалось создать в нем атмосферу уюта и уединения. Усевшись на кожаный диван, я сделала официанту заказ. Он порекомендовал мне местное пиво. Все окна в зале были распахнуты, с воды дул легкий приятный бриз. Внизу лениво плескалось море, тихий шум волн убаюкивал и успокаивал, И впервые с тех пор, как я покинула Нью-Йорк, я позволила себе немного расслабиться. Официант принес поднос с пивом. Кроме бокала на подносе был ключ от моего номера. - Мадам найдет свою комнату по ту сторону сада, - сказал мне официант, махнув рукой куда-то в темноту за террасой. В тусклом лунном свете я ничего толком не смогла там разглядеть. - Пройдете через лабиринт до дерева луноцвета, его бутоны очень сильно пахнут. Номер сорок четыре - сразу за этим деревом. Там отдельный вход. Пиво оказалось с цветочным привкусом, но не сладкое, с легким древесным ароматом. Я выпила и заказала еще. Дожидаясь пива, я все думала о вопросах, которые задавал мне Шариф. Но потом решила отложить догадки и предположения до того времени, когда я соберусь как следует изучить книги, которые подсунул мне Ним. И, выбросив из головы мысли о Шарифе, я принялась думать о будущей работе. Завтра утром я собиралась навестить министра. Какую стратегию выбрать в разговоре с ним? Я вспомнила о трудностях, с которыми столкнулись Фулбрайт и партнеры, пытаясь добиться подписания контракта. Странная история. Министр промышленности и энергетики, тип по имени Абдельсалам Белейд, согласился на встречу с представителями компании неделю назад. Подразумевалось, что это будет официальная церемония подписания контракта. Шестеро менеджеров, истратив кучу денег, прилетели в Алжир с полным кейсом шампанского "Дом Периньон" и обнаружили, что министр Белейд "отбыл из страны по делам". Менеджеры неохотно согласились на встречу с его заместителем Эмилем Камилем Кадыром. С тем самым Кадыром, который, как обратил внимание Шариф, подписал мою визу. Ожидая в приемной, пока Кадыр освободится и соизволит встретиться с ними, менеджеры заметили группу японских банкиров. Японцы гурьбой топали в сторону лифта, а в их толпу затесался не кто иной, как Белейд, якобы отсутствующий в Алжире. Партнеры фирмы "Фулбрайт Кон" не привыкли, чтобы их водили за нос, да еще таким бесстыдным образом. Тем более аж шестерых разом. Они собрались пожаловаться Эмилю Камилю Кадыру, как только их наконец пропустят в его апартаменты. Но когда они предстали пред его светлые очи, помощник министра разгуливал по кабинету в теннисных шортах и рубашке для поло и помахивал ракеткой. - Какая жалость, - сказал он. - Сегодня понедельник, а по понедельникам я всегда играю сет со своим однокашником. Я не могу его обидеть. С этими словами он оставил шестерых менеджеров ковырять пальцами в ушах в тщетной надежде, что они ослышались. Хотелось бы мне посмотреть на ребят, которые сумели бы отшить мексиканцев так же легко, как Кадыр и Белейд избавились от партнеров нашей прославленной фирмы. Должно быть, это еще одно проявление арабских представлений о том, как нужно набивать цену. Однако если шестерым полноправным партнерам не удалось заполучить подпись на контракте, то каким образом смогу это сделать я? Прихватив бокал с пивом, я встала, вышла на террасу и попыталась разглядеть что-нибудь в темноте сада, который тянулся от отеля до самого моря. Официант не соврал - это и впрямь был настоящий лабиринт. Дорожки, посыпанные белым гравием, петляли между клумб с экзотическими кактусами, суккулентами и кустарником, тропическая растительность соседствовала с пустынной. На границе сада и пляжа виднелась мраморная терраса с огромным плавательным бассейном, вода в котором подсвечивалась бирюзовым цветом. От моря бассейн отделяла белоснежная стена, прорезанная многочисленными арками причудливой формы. Если приглядеться, то через эти арки можно было рассмотреть песок на пляже и белые барашки бьющихся о берег волн. С одной стороны ажурная стена упиралась в кирпичную башню с куполом в виде луковицы, похожую на те, с которых муэдзины выкрикивают призыв к вечерней молитве. Я перевела взгляд обратно на сад, собираясь приглядеться к нему повнимательнее, как вдруг заметила нечто. Всего лишь едва уловимое движение, отблеск подсветки бассейна, блик на ободе велосипедного колеса... В следующий миг видение скрылось в темноте сада. Я замерла на верхней ступени лестницы и принялась лихорадочно осматривать сад, бассейн и пляж, одновременно напрягая слух. Ничего не было слышно. Ни единого шороха. Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Я подпрыгнула от неожиданности. - Простите, мадам, - произнес официант, глядя на меня как-то странно. - Портье просил меня сказать, что на ваше имя пришло письмо. Раньше он его не заметил. Официант вручил мне газету и конверт, похожий на телекс. - Желаю приятно провести вечер, - произнес он и исчез. Я снова оглядела сад. Возможно, у меня разыгралось воображение. Хорошо, пусть даже и правда я видела велосипедиста, но что в этом такого? Во всем мире люди ездят на велосипедах, и Алжир, разумеется, не является исключением. Я вернулась в ярко освещенный зал и присела за столик, продолжая держать в руках стакан с пивом. В телексе оказалась всего одна фраза: "Прочти газету, раздел пять". Подписи не было, но когда я развернула газету, то сразу все поняла. Это был воскресный выпуск "Нью-Йорк тайме". Интересно, как газета попала сюда через тысячи миль? Пути сестер милосердия неисповедимы. Я нашла раздел пять - это оказалась спортивная страничка, там была напечатана статья о шахматном турнире. "ШАХМАТНЫЙ ТУРНИР ОТМЕНЕН САМОУБИЙСТВО ГРОССМЕЙСТЕРА ПОД ВОПРОСОМ Произошедшее на прошлой неделе самоубийство гроссмейстера Энтони Фиске, которое наделало немало шума в шахматных кругах Нью-Йорка, в настоящее время вызывает серьезные сомнения у работников отдела по расследованию убийств. Нью-йоркская муниципальная полиция сегодня официально заявила: шестидесятисемилетний британский гроссмейстер не мог умереть от собственной руки. Его смерть наступила из-за "перелома шейного отдела позвоночника в результате одновременного воздействия на позвонок С-7 и на подбородок". Человек не способен нанести себе подобный перелом, "если только не встанет сам у себя за спиной", как утверждает доктор Осгуд, который первым осмотрел тело Фиске и высказал подозрения относительно причины смерти. Русский гроссмейстер Александр Соларин играл с Фиске, когда заметил "странное поведение" того. Советское посольство незамедлительно заявило о дипломатической неприкосновенности своего шахматиста, который готов, однако, от нее отказаться (см. статью на с. 6). Соларин был последним, кто видел Фиске живым, и именно он написал заявление в полицию. Спонсор турнира Джон Германолд выпустил пресс-релиз, в котором подробно объяснил свое намерение отменить турнир. Сегодня он также сделал заявление, что гроссмейстер Фиске "долгое время страдал от наркотической зависимости", и назвал полиции ряд средств, которые и могли привести к столь печальному исходу. В целях оказания помощи при расследовании организаторы турнира снабдили полицию именами и адресами шестидесяти трех человек, включая судей и игроков, которые присутствовали на закрытом воскресном заседании клуба "Метрополитен". Читайте в следующем номере "Сандейс таймс" подробный очерк "Жизнь гроссмейстера Энтони Фиске"". Итак, шила в мешке утаить не удалось, и нью-йоркский отдел по расследованию убийств взял след. Я пришла в ужас оттого, что в списке присутствовавших на роковом матче полиция обнаружит и мое имя, но потом успокоилась: они все равно не смогут до меня добраться. Не станут же следователи требовать моей экстрадиции из Северной Африки. Интересно, удалось ли Лили избежать допросов? Соларину, без сомнения, не удалось. Для того чтобы побольше узнать о его незавидном положении, я вернулась к странице шесть. К своему удивлению, там я обнаружила два столбца "эксклюзивного интервью" под провокационным заголовком "Советы отрицают причастность к смерти британского гроссмейстера" . Я быстро пробежала глазами напыщенную редакторскую вставку, в которой Соларин описывался как человек "харизматический" и "таинственный", там же вкратце излагались основные вехи его карьеры и история с неожиданным отъездом из Испании. Само же интервью дало мне куда больше полезной информации, чем я ожидала. Во-первых, Соларин вовсе не отрицал свою причастность к произошедшему. Только теперь я осознала, что он находился наедине с Фиске всего за несколько секунд до гибели британца, В отличие от меня Советы это знали с самого начала и кричали о его дипломатической неприкосновенности, стуча по столу пресловутым ботинком. Соларин от дипломатической неприкосновенности отказался (без сомнения, он был прекрасно знаком с этой процедурой) и подчеркнул свое желание помочь властям. Когда его спросили о возможной зависимости убитого от наркотиков, его комментарий вызвал у меня улыбку: "Возможно, Джон (Германолд) обладает какой-то своей информацией? Вскрытие не установило наличия в организме каких-либо химических препаратов". Отсюда следовало, что Германолд либо лжец, либо сам приторговывает наркотиками. Однако когда я дочитала до того места, где Соларин рассказывал об обстоятельствах убийства, то пришла в ужас. Русский шахматист сам заявил, что ни у кого, кроме него, не было возможности проникнуть в туалетную комнату в те минуты, когда был убит Фиске. Получалось, что убийцей был Соларин. Злоумышленник не мог скрыться незаметно, поскольку единственный выход из здания вел во двор, где Соларин встретил судей. Теперь я жалела, что не выяснила подробностей устройства клуба до отъезда из Нью-Йорка. Правда, оставалась возможность связаться с Нимом. Он мог бы наведаться в клуб "Метрополитен" и узнать это для меня. Я заметила, что клюю носом. Мои внутренние часы говорили мне, что в Нью-Йорке уже четыре часа пополудни и что я не спала сутки. Забрав с подноса конверт и ключ от номера, я спустилась в сад. У ближайшей стены я обнаружила благоухающий луноцвет с темно-зеленой листвой. Его продолговатые цветы были опущены вниз, словно перевернутые лилии. При свете луны они распустились и испускали густой чувственный аромат. Я обошла дерево и отперла дверь. Свет в номере был включен. Комната показалась мне большой. Пол был выложен керамической плиткой, стены украшены лепниной, большие французские окна выходили в сторону моря, которого не было видно за развесистым луноцветом. Постель была застелена покрывалом из овечьей шерсти. У кровати лежал такой же коврик. Мебели в комнате было совсем немного. В ванной я обнаружила унитаз, биде, раковину и большую ванну. Душ отсутствовал. Я повернула кран, и в ванну потекла ржавая струйка воды. Я подождала несколько минут, но ни цвет, ни температура воды так и не изменились. Великолепно! Будет очень забавно мыться в ледяной ржавчине! Оставив воду литься, я вернулась в спальню и открыла двери гардероба. Все мои вещи были распакованы и висели на вешалках, сумки стояли внизу. Похоже, местным жителям нравится рыться в чужих вещах, подумала я. Но у меня в багаже не было ничего такого, что могло их заинтересовать. Память о том, что произошло с моим портфелем, была еще свежа. Взяв телефон, я соединилась с коммутатором отеля и дала оператору номер компьютера Нима в Нью-Йорке. Оператор предупредил меня, что перезвонит, как только свяжется с абонентом. Я разделась и вернулась в ванную. Ржавой воды в ванне набралось всего несколько дюймов. Вздохнув, я ступила в отвратительную жижу и попыталась по возможности спокойно принять лежачее положение. Телефон зазвонил, когда я смывала с тела мыльную пену. Обернувшись полотенцем, я помчалась в комнату и схватила трубку. - Мне очень жаль, мадам, - сказал мне оператор, - но этот номер не отвечает. - Как он может не отвечать? - возмутилась я. - В Нью-Йорке сейчас середина дня. Вы звонили по рабочему телефону. Кроме всего прочего, Ним предупредил, что его компьютер включен постоянно. - Но, мадам, это город не отвечает. - Что, город? Город Нью-Йорк не отвечает? Не могло же Большое Яблоко за сутки исчезнуть с лица земли? - Вы издеваетесь? - спросила я. - В Нью-Йорке живут десять миллионов! - Может, телефонистка ушла вздремнуть, мадам, - ничуть не смутившись, предположил мой собеседник. - Или, если еще рано, может, она отправилась пообедать, Bienvenue en Algerie, подумала я. Поблагодарив оператора за потраченное время, я поставила телефон на место и отправилась гасить свет, а погасив, подошла к французскому окну и открыла его. Комнату наполнил запах ночных цветов. Я стояла и смотрела на звездное небо над морем. Звезды напоминали холодные камни на темно-синем покрывале. Я остро ощутила свое одиночество, оказавшись так далеко от людей и вещей, которые были мне дороги. Каким-то таинственным образом, сама того не заметив, я пересекла невидимую грань и попала в совершенно иной мир. В конце концов я вернулась в номер, залезла в постель и накрылась льняной простыней. Задремывая, я смотрела на африканские звезды. Когда какой-то звук заставил меня открыть глаза, я сначала решила, что еще сплю. Стрелки на светящемся в темноте циферблате часов, которые стояли рядом с моей кроватью, показывали двадцать минут первого. Но ведь в моей нью-йоркской квартире нет часов! Очень медленно я осознала наконец, где нахожусь, и повернулась на другой бок, собираясь снова заснуть. И тут звук раздался вновь. Прямо под моим окном медленно пощелкивала велосипедная цепь. Идиотка, зачем я оставила окно открытым на ночь? Там, на улице, в тени дерева маячил силуэт человека. Одной рукой ночной гость придерживал за руль велосипед. Так значит, вечером мне не померещилось! Сердце в груди забилось медленными тяжелыми толчками. Я сползла с кровати и, пригнувшись, стала на полусогнутых подбираться к окну, чтобы закрыть его. Тут мне пришлось столкнуться с двумя трудностями. Во-первых, я не знала, где располагаются оконные шпингалеты (если они вообще здесь есть). Во-вторых, на мне ничего не было надето. Проклятие! Однако было уже поздно метаться по номеру в поисках пижамы. Я добралась до стены, прижалась к ней и попыталась нащупать шпингалеты, чтобы закрыть это чертово окно. И тут в саду раздался хруст гравия. Темная фигура приблизилась к окну и прислонила к стене велосипед. - Я и не знал, что ты спишь раздетой, - прошептал человек. В его голосе безошибочно угадывался славянский акцент. Соларин! Я почувствовала, как от смущения заливаюсь краской с головы до ног. В темноте он, конечно же, не мог этого видеть, но мне казалось, будто все мое тело излучает жар стыда. Ублюдок. Он перекинул ногу через подоконник. Господи боже! Он собирался залезть внутрь! Еле удержавшись от крика, я метнулась к кровати, стащила с нее простыню и быстро обмотала вокруг себя. - Какого черта ты здесь делаешь? - прошипела я, когда Соларин перелез через подоконник, закрыл за собой окно и запер его на задвижку. - Разве ты не получила мое послание? Он закрыл жалюзи и в темноте двинулся в мою сторону. - Ты хоть представляешь, который сейчас час? - пробормотала я, когда он подошел ближе. - Как ты попал сюда? Вчера ты был в Нью-Йорке... - Ты тоже, - сказал Соларин, включая свет. Он окинул меня оценивающим взглядом с ног до головы и усмехнулся. Затем по-хозяйски расселся на моей кровати и заметил: - Итак, теперь мы оба здесь. Одни. На чудесном побережье. Весьма романтично, ты не находишь? Его зеленые глаза блеснули при свете лампы. - Романтично! - фыркнула я, поправляя на себе простыню. - Я не желаю, чтобы ты околачивался вокруг меня! Каждый раз, когда я тебя встречаю, кого-нибудь пускают в расход... - Будь осторожна, - сказал он. - Стены имеют уши. Накинь на себя что-нибудь. Я отведу тебя туда, где можно поговорить, - Ты рехнулся, - ответила я. - Да я шагу отсюда не сделаю, а уж с тобой - тем более! И еще... Соларин встал, шагнул ко мне и ухватился за край простыни, будто собирался ее сдернуть. При этом он смотрел мне в глаза и на его лице блуждала недобрая усмешка. - Одевайся, или я сам тебя одену, - сказал он. Кровь прихлынула к моему лицу, я вырвалась и пошла к гардеробу, пытаясь сохранить хотя бы остатки достоинства. Достав какую-то одежду, я шмыгнула в ванную. Меня била дрожь. Этот ублюдок считает, что может появляться, когда захочет, будить меня и вгонять в... Если бы только он не был таким чертовски красивым! Но что ему нужно от меня? Почему он ходит за мной по пятам, почему прилетел сюда, на другой конец света? И при чем здесь велосипед? Я надела джинсы и красный кашемировый свитер, обула свои видавшие виды спортивные тапки. Когда я вернулась в комнату, Соларин сидел на моей кровати среди скомканных простыней и играл в шахматы. Это были шахматы Лили. Разумеется, он нашел их, порывшись в моих вещах. Соларин поднял голову, взглянул на меня и улыбнулся. - Кто выигрывает? - спросила я. - Я, - серьезно ответил он. - Я всегда выигрываю. Он встал, но не удержался и снова бросил взгляд на шахматную доску. Отвернувшись от нее наконец, он открыл гардероб, достал оттуда жакет и набросил его мне на плечи. - Тебе идет эта одежда, - заметил он. - Конечно, при своем первом появлении ты была еще красивее, но зато твой нынешний наряд больше подходит для полуночных прогулок по пляжу. - Ты сумасшедший, если думаешь, что я отправлюсь с тобой на прогулку по пляжу. - Это недалеко, - сказал он, не обратив внимания на мои слова. - Мы пройдем по берегу до кабаре. У них там подают мятный чай и исполняют танец живота. Тебе понравится, дорогая. В Алжире женщины ходят в паранджах, но танец живота исполняют мужчины! Я покачала головой и поплелась следом за ним к двери. Соларин сам запер за нами номер - он отобрал у меня ключ и положил его в карман. В ярком свете луны волосы Соларина отливали серебром, в глазах появился какой-то таинственный блеск. Мы брели по узкой полоске пляжа. Берег плавно изгибался, и нам были видны огни Алжира вдалеке. Волны тихо набегали на темный песок. - Ты прочитала газету, которую я прислал тебе? - спросил Соларин. - Ее прислал ты? Но почему? - Мне хотелось, чтобы ты знала: то, что Фиске был убит, стало известно полиции. Как я тебе и обещал. - Его смерть меня не касается, - заметила я и остановилась, чтобы вытряхнуть из тапок песок. - Касается, я же говорил тебе. Ты что, думаешь, я пролетел шесть тысяч миль, чтобы залезть в окно твоей спальни? - Он начал проявлять нетерпение. - Я же предупреждал тебя об опасности. Мой английский, конечно, небезупречен, но, кажется, я говорю на твоем родном языке лучше, чем ты его понимаешь. - Единственный человек, которого мне следует опасаться, - это ты, - фыркнула я. - Откуда мне знать, что это не ты убил Фиске? В последний раз, когда я тебя видела, если помнишь, ты украл мой портфель и оставил меня с телом шофера моих друзей. Может, ты и Сола тоже убил, а потом оставил меня, прихватив мой портфель? - Ну да, я и убил его, - спокойно признался Соларин. Я застыла на месте, а он с любопытством смотрел мне в лицо. - Кто еще мог это сделать? Мне казалось, я не могу произнести ни звука. Мои ноги увязли в песке, кровь в жилах застыла. Я прогуливалась по пустынному пляжу с убийцей! - Могла бы сказать мне "спасибо", - заявил Соларин. - За то, что я унес твой портфель. Из-за него тебя могли заподозрить в убийстве. Черт, мне было ужасно трудно вернуть его. От такой наглости я рассвирепела окончательно. Перед глазами у меня стояло белое лицо Сола, лежащего на каменной плите. Теперь я знала, что это Соларин положил его туда. - Угу, спасибо тебе огромное! - зашипела я в ярости. - Какого черта, неужто ты в самом деле убил его? Ты притащил меня сюда и говоришь, что убил невинного человека? - Потише, пожалуйста. - Соларин сердито схватил меня за руку и посмотрел мне в глаза. - По-твоему, было бы лучше, если б он убил меня? - Сол?! - фыркнула я. Я вырвала свою руку и повернулась, чтобы уйти, но Соларин снова схватил меня и повернул к себе лицом. - Заниматься твоей безопасностью, как говорите вы, американцы, все равно что иметь занозу в заднице, - заявил он. - Мне не нужна никакая защита, благодарю, - прошипела я. - И в последнюю очередь мне надо, чтобы меня защищал убийца. Словом, ступай и передай тому, кто тебя послал... - Послушай!.. Соларин явно вышел из себя. Он положил руки мне на плечи и стиснул зубы, затем посмотрел на луну и сделал глубокий вдох. Без сомнения, досчитал до десяти. - Послушай, - произнес он уже спокойней. - Что, если я скажу тебе, что это Сол убил Фиске? И что я единственный, кто знал об этом? Поэтому он и пытался прикончить меня. Когда ты начнешь меня слушать? Его зеленые глаза изучающе уставились на меня, но я ни о чем не могла думать. Мой ум пребывал в смятении. Сол - убийца? Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться, однако в голову ничего не приходило. - Ладно, выкладывай, - сказала я. Соларин усмехнулся, глядя на меня. Даже при свете луны его улыбка казалась ослепительной. - Пошли. - Его рука лежала у меня на плечах, и он снова развернул меня в обратную сторону. - Я не могу ни думать, ни говорить, ни играть в шахматы, когда у меня нет возможности двигаться. Некоторое время мы шли молча, пока он собирался с мыслями. - Наверное, будет лучше, если я начну с самого начала, - наконец сказал Соларин. Я кивнула, чтобы он продолжал. - Во-первых, я хочу, чтобы ты знала: меня совершенно не интересовало участие в турнире, на котором ты меня видела. Существовала договоренность с моим правительством, своего рода прикрытие для того, чтобы я смог спокойно приехать в Нью-Йорк, где у меня было неотложное дело. - Какое такое дело? - спросила я. - Погоди, дойдем и до этого. Мы шли у самой воды, волны едва не доставали до наших ног. Вдруг Соларин нагнулся и подобрал маленькую темную раковину, которая была почти полностью засыпана песком. При свете луны ее изнанка блестела перламутром. - Жизнь существует везде, - пробормотал он и отдал мне ракушку. - Даже на дне моря. И везде ее пытается уничтожить человеческая глупость. - Этот моллюск умер не оттого, что ему свернули шею, - заметила я. - Ты что, профессиональный убийца? Как ты мог, пробыв с человеком в комнате пять минут, убить его? Я зашвырнула ракушку подальше в море. Соларин вздохнул, и мы снова побрели по пляжу. - Когда я увидел, что Фиске жульничает, - произнес он, и в голосе его послышалось напряжение, - мне захотелось узнать, кто его направляет и зачем это понадобилось. "Итак, Лили была права насчет этого", - подумала я, но ничего не сказала. - Я прервал игру и пошел следом за ним. Фиске признался во всем. Более того, он даже сказал мне, кто стоит за всем. И почему. - Кто же это? - Фиске не назвал имени. Он и сам не знал. Но он сказал, что тот, кто ему угрожал, знал, что я буду участвовать в турнире. Существовал только один человек, которому это было известно, ведь именно с ним правительство договаривалось о моем участии. Спонсор турнира... - Германолд! - воскликнула я. Соларин кивнул и продолжал: - Фиске также сказал мне, что Германолд, вернее, те, кто работал на него, искали секретную формулу, про которую я в шутку упомянул в Испании. Я сказал тогда, что если меня кто-нибудь обыграет, то я отдам ему секретную формулу. Эти дураки решили, что мое предложение остается в силе, и выставили Фиске против меня. При этом они подстраховались, чтобы он не проиграл. Думаю, Германолд условился с Фиске в случае возникновения непредвиденных сложностей встретиться в туалете канадского клуба, где их никто не мог бы увидеть. - Но Германолд вовсе не собирался встречаться с ним лично, - догадалась я. Все кусочки мозаики сложились воедино, но я еще не могла разглядеть всю картину. - По твоим словам выходит, что вместо Германолда с Фиске должен был встретиться кто-то другой. Кто-то, кого на турнире не хватятся... - Точно, - согласился Соларин. - Однако они не ожидали, что я сяду англичанину на хвост. Я шел за ним по пятам, когда Фиске зашел в туалет. Его убийца, должно быть, притаился в коридоре и слышал все, о чем мы говорили. После того как Фиске все мне выложил, запугивать его уже не имело смысла. Игра перешла в другую стадию. Его надо было убрать немедленно. - Беспощадная ликвидация, - произнесла я, глядя на море и обдумывая то, что только что узнала. Картина складывалась вполне правдоподобная, по крайней мере с точки зрения тактики. И у меня было в запасе несколько фигур, о которых Соларин знать не мог. Например, Германолд не ожидал увидеть Лили на матче, так как она их никогда не посещает. Но, встретив нас в клубе, Германолд всеми силами старался уговорить ее остаться и очень забеспокоился, когда она пригрозила, что уедет (вместе с машиной и шофером). Его действия можно толковать по-разному. Не исключено, что Германолд поручил Солу сделать для него кое-что. Но почему Солу? Может быть, шофер Гарри знал о шахматах гораздо больше, чем я думала. Возможно, именно он сидел в лимузине и диктовал Фиске ходы. И если уж не то пошло, насколько хорошо на самом деле я знала Сола? Соларин рассказал мне все по порядку: как он впервые обратил внимание на кольцо Фиске, как отправился за ним следом в туалет, как узнал о том, что англичанина шантажировали и с какой целью. Как выбежал из туалета, испугавшись взрыва, когда Фиске снял с пальца кольцо. Хотя Соларин точно знал, что за приездом Фиске стоял Германолд, спонсор турнира не мог убить англичанина и забрать кольцо. Германолд не покидал "Метрополитен", я была тому свидетелем. - Сола не было в лимузине, когда мы с Лили вышли на улицу, - неохотно призналась я. - У него была возможность, но не могу представить, какой у него был мотив. Если все было так, как ты говоришь, он не мог выйти из канадского клуба и вернуться к машине, поскольку ты с судьями блокировал единственный выход. Это объясняет, почему мы с Лили обнаружили лимузин пустым. Это может объяснить и еще кое-что, подумала я. Выстрелы по машине! Если Соларин прав и спонсор турнира нанял Сола, чтобы устранить Фиске, Германолд не мог допустить, чтобы мы с Лили вернулись в клуб, разыскивая шофера! Когда он поднялся на второй этаж и увидел, что мы топчемся рядом с машиной, ему пришлось припугнуть нас, чтобы мы убрались вон. - Значит, это Германолд поднялся в комнату для игры, когда там никого не было, достал пистолет и выстрелил по нашей машине! - воскликнула я, хватая Соларина за руку. Он уставился на меня в изумлении, не понимая, каким образом я пришла к такому заключению. - Это также объясняет, зачем Германолд заявил прессе, что Фиске был наркоманом, - добавила я. - Он добился того, что журналисты и полиция переключили свое внимание с него на поиски какого-то безымянного дилера! Соларин рассмеялся. - Я знаю одного парня по имени Бродский, которому ты бы понравилась, - сказал он. - Ты прирожденная шпионка. Теперь, когда ты знаешь столько же, сколько и я, пойдем выпьем. Вдали, там, где берег делал изгиб, виднелся большой шатер, раскинутый прямо на песке. Его форму повторяли многочисленные огни, привязанные к веревкам. - Не так быстро, - сказала я, не отпустив руку Соларина. - Хорошо, допустим, что Фиске действительно убил Сол. Но несколько вопросов пока остаются без ответа. Что это за формула, про которую ты упомянул в Испании и за которой теперь все носятся? По какому делу ты приехал в Нью-Йорк? И каким образом Сол испарился из здания ООН? Шатер в красно-белую полоску был огромным, в центральной части его высота доходила до тридцати футов. У входа стояли две огромные пальмы в латунных кадках и была расстелена длинная ковровая дорожка, тянувшаяся к воде. Над дорожкой хлопал на ветру легкий тент, синий с золотом. - В здании ООН у меня была назначена встреча с моим агентом, - сказал Соларин. - Я не знал, что Сол следит за мной, пока мне на хвост не села еще и ты. - Так это ты был тем велосипедистом! - воскликнула я. - Но ты был одет... - Я встретился со своим агентом, - перебил меня Соларин, - и она заметила, что ты идешь за мной, а тебе на пятки наступает Сол... Значит, эта старуха, которая кормила птиц, была его агентом. - Мы вспугнули птиц, чтобы отвлечь ваше внимание, - продолжил Соларин. - Я спрятался под лестницей за зданием ООН и подождал, пока ты не прошла мимо. Вскоре я заметил Сола. Я видел, как он вошел в здание, но не знал, куда он направился, оказавшись внутри. Я зашел в лифт и переоделся, пока кабина спускалась на цокольный этаж: под спортивным костюмом на мне была обычная одежда. Когда я поднялся обратно в фойе, то увидел, как ты зашла в комнату для медитаций. Однако я не знал, что Сол опередил тебя. Он прятался там и слышал каждое наше слово. - В комнате для медитаций? - воскликнула я. До шатра нам оставалось пройти несколько ярдов. На нас обоих были основательно засаленные джинсы и свитера, но мы гордо шагали к кабаре, словно только что вылезли из лимузина. - Моя дорогая, - сказал Соларин, поглаживая мои волосы, как иногда это делал Ним. - Ты такая наивная. Хотя ты и не вняла моим предупреждениям, Сол, без сомнения, к ним прислушался. Когда ты ушла, он появился из-за этой каменной плиты и набросился на меня. Я знал, что он слышал достаточно, чтобы твоя жизнь оказалась под угрозой. Я забрал твой портфель, чтобы его соучастники не узнали, что ты была там. Позже, в гостинице, мой агент передала мне записку, в которой говорилось, как лучше вернуть его тебе. - Но откуда она знала...- начала я. Он засмеялся и снова погладил меня по волосам. К нам подошел метрдотель. Соларин протянул ему банкноту в сто динаров. Мы с метрдотелем вытаращили глаза. В стране, где пять центов были прекрасными чаевыми, за такие деньги можно было получить самый лучший столик. - В душе я капиталист, - прошептал Соларин мне на ухо, когда мы последовали за метрдотелем в огромный шатер. Пол внутри был устлан матами, набитыми соломой, которые лежали прямо на песке. Маты были покрыты большими и яркими персидскими коврами, по ним было разбросано множество подушек, расшитых бисером и стразами. Между столиками, чтобы посетители чувствовали себя уютнее, располагались оазисы - небольшие скопления пальм в кадках. В те же кадки были воткнуты павлиньи и страусовые перья, переливающиеся всеми цветами радуги. На столбах, поддерживающих шатер, висели фонари, свет лился сквозь отверстия, пробитые в их латунных корпусах, и играл причудливыми бликами на мишуре подушек. Я словно оказалась внутри детского калейдоскопа. В центре располагалась большая круглая сцена, освещенная театральными прожекторами. Оркестр играл какую-то варварскую музыку, непохожую ни на что, что мне доводилось слышать. Среди инструментов я заметила продолговатые овальные барабаны, окованные медью, большие волынки, сделанные из меха животных, флейты, кларнеты и трубы всех форм и размеров. Мы с Солариным устроились на груде подушек у медного столика перед самой сценой. Музыка звучала так громко, что продолжать разговор было почти невозможно. Соларин остановил официанта и на ухо прокричал ему заказ, а я молча размышляла над вопросами, на которые так и не услышала ответов. Что за формулу так хотел заполучить Германолд? Кто была женщина, кормившая птиц, и откуда она знала, где Соларин мог найти меня, чтобы вернуть портфель? Какие дела были у Соларина в Нью-Йорке? Как Сол, которого я в последний раз видела лежащим на каменной плите, оказался в Ист-Ривер? И наконец, какое отношение все это имеет ко мне? Когда музыканты решили сделать небольшой перерыв, нам принесли напитки: два больших бокала амаретто, подогретого, это обычно делают с бренди, и чайник с длинным носиком. Официант, держа на весу крошечное блюдечко с невысоким стаканом, поднял чайник повыше и наклонил его. Струя душистого напитка устремилась прямо в подставленный сосуд, мимо не пролилось ни капли. То же повторилось и со вторым стаканом. Когда официант отошел от столика, Соларин торжественно поднял свой стакан с мятным чаем. - За игру, - провозгласил он с таинственной улыбкой. Кровь застыла у меня в жилах. - Понятия не имею, о чем ты, - солгала я. Что там говорил Ним насчет того, чтобы извлекать преимущество из каждой атаки? Что было ему известно об этой проклятой игре? - Конечно имеешь, моя дорогая, - мягким голосом произнес Соларин. Он поднял второй стакан и поднес его к моим губам. - Если бы ты не имела понятия, я бы не сидел сейчас перед тобой. Янтарная жидкость полилась мне в рот, немного чая попало на подбородок. Соларин улыбнулся, вытер капли пальцем и поставил мой стакан на поднос. Он не смотрел на меня, но так близко наклонился, что я могла слышать каждое слово, которое он шептал мне. - Это самая опасная игра, какую можно себе представить, - тихо пробормотал он, чтобы никто не смог нас услышать. - И каждый из нас избран играть в ней свою роль... - Что значит "избран"? - спросила я, но прежде, чем он ответил, раздался грохот цимбал: музыканты снова вернулись на сцену. За ними следовали танцоры, на них были надеты бархатные голубые рубахи и свободные штаны, заправленные в высокие сапоги. Танцоры двигались по сцене в медленном экзотическом ритме, и кисточки их поясов, свисающих до бедер, раскачивались в такт. Музыка становилась громче, к мелодии присоединились звуки кларнетов и труб. Мелодия была похожа на ту, под которую из корзины индийского факира поднимается и принимает стойку кобра. - Тебе нравится? Я кивнула, не в силах отвести глаз от сцены. - Это музыка кабилов, - сказал он под мелодию, которая продолжала плести вокруг нас свои узоры. - Кабилы живут в горах Высокого Атласа, который находится на границе между Алжиром и Марокко. Видишь танцора, что стоит в центре? Обрати внимание, у него светлые волосы и глаза, а его нос напоминает клюв хищной птицы. Такой профиль, как у него, встречается на старинных римских монетах. Это отличительные черты кабилов, они совсем не похожи на бедуинов... Вдруг пожилая женщина, сидевшая за столиком, вышла на сцену и стала танцевать - к всеобщему удивлению собравшихся. Зрители принялись улюлюкать, их отношение к происходящему можно было понять без перевода. Несмотря на возраст, длинное серое одеяние и льняную вуаль, женщина, в отличие от танцоров, двигалась легко и чувственно. Мужчины плясали вокруг нее, так сильно вращая бедрами, что кисточки их поясов игриво касались ее. Публика пришла в экстаз, особенно когда женщина в танце приблизилась к ведущему танцору, достала откуда-то из складок одежды звенящие колокольчики и привязала к его поясу таким образом, что они касались его паха. Кабил, к пущему восторгу зрителей, закатил глаза к потолку и широко ухмыльнулся. Люди вскочили на ноги и принялись хлопать в такт музыке, которая становилась все быстрее, так же как и шаги женщины по сцене. Отбивая поднятыми над головой ладонями ритм прощального фламенко, она приблизилась к самому краю сцены и повернулась в нашу сторону... и я обмерла. Я бросила быстрый взгляд на Соларина, который внимательно наблюдал за мной, и вскочила на ноги как раз в тот момент, когда эта женщина - темный силуэт на фоне огней - спрыгнула со сцены и растворилась в толпе. Пальцы Соларина сомкнулись на моем запястье, словно наручники. Он стоял рядом со мной, прижимаясь ко мне всем телом. - Пусти меня, - прошипела я сквозь стиснутые зубы, потому что несколько человек, стоявших неподалеку, стали бросать на нас любопытные взгляды. - Я сказала, пусти меня! Ты знаешь, кто это был? - А ты? - прошептал он в ответ мне на ухо. - Перестань привлекать внимание! - Когда он увидел, что я продолжаю сопротивляться, он обхватил меня руками и сжал. - Ты подвергаешь нас опасности! - громко прошипел Соларин и придвинулся ко мне так близко, что я почувствовала мятный аромат его дыхания. - Так же ты поступила, когда отправилась на шахматный турнир и когда преследовала меня до здания ООН. Ты не представляешь, как она рисковала, чтобы прийти сюда и увидеться с тобой. Ты не знаешь, как бездумно играешь человеческими жизнями. - Нет, я не делаю этого! Я почти что кричала, его объятия причиняли мне боль. Танцоры на сцене продолжали отплясывать свой дикий танец, до нас докатывались волны его ритма. - Это была предсказательница, и я собираюсь найти ее! - Предсказательница? Соларин вроде бы удивился, однако хватки не ослабил. Его глаза были цвета морских глубин. Те, кто видел нас со стороны, наверное, решили, что мы любовники. - Я не знаю, предсказывает ли она будущее, - произнес Соларин, - но она точно знает его. Это она велела мне приехать в Нью-Йорк. И она послала меня за тобой в Алжир. Именно она выбрала тебя... - Выбрала! - воскликнула я. - Выбрала для чего? Я даже не знаю этой женщины! Соларин слегка ослабил объятия, чем застал меня врасплох. Музыка вихрем кружилась вокруг нас, когда он взял меня за руку. Подняв ее ладонью вверх, он прижался губами прямо к тому месту, где под кожей пульсировала вена. На миг я почувствовала горячие толчки крови. Затем он поднял голову и заглянул мне в глаза. Я встретила его взгляд, и у меня едва не подкосились ноги. - Взгляни на это, - прошептал Соларин, коснувшись пальцем моего запястья. Я медленно перевела взгляд на свою руку. В том месте, где ладонь переходит в запястье и сквозь кожу просвечивает голубая жилка, виднелись две линии. Они сплетались, образуя цифру "8". - Ты была избрана для того, чтобы расшифровать формулу, - мягко сказал Соларин, почти не открывая рта. Формула! У меня перехватило дыхание, когда он заглянул прямо мне в глаза. - Какую формулу? - услышала я собственный шепот. - Формулу Восьми...- начал он и вдруг застыл как вкопанный. Он бросил быстрый взгляд мне за спину, и его лицо превратилось в маску. Соларин выпустил мою руку и сделал шаг назад. Я повернулась, чтобы посмотреть, что такого он увидел у меня за спиной. За ярко освещенной сценой стоял какой-то человек. Луч прожектора, следуя за танцорами, на несколько мгновений выхватил его из мрака. Шариф! Шеф тайной полиции церемонно кивнул мне, потом луч света переместился, и Шариф скрылся в темноте. Я быстро оглянулась на Соларина. Но там, где мгновение назад стоял русский, уже никого не было, только шевелились листья пальмы. Остров Однажды из Испании выехали какие-то таинственные переселенцы и пристали к тому клочку земли, на котором они живут и поныне. Они явились неведомо откуда и говорили на незнакомом языке. Один из их начальников, понимавший провансальский язык, попросил у города Марселя позволения завладеть пустынным мысом, на который они, по примеру древних мореходов, вытащили свои суда. Александр Дюма. Граф Монте-Кристо (описание Корсики) У меня есть предчувствие, что однажды этот маленький остров изумит Европу. Жан Жак Руссо. Об общественном договоре (описание Корсики) Париж, 4 сентября 1792 года Была почти полночь, когда под покровом темноты Мирей покинула дом Талейрана и исчезла в душном бархате жаркой парижской ночи. Когда Морис понял, что не сможет заставить ее изменить принятое решение, он дал ей резвого коня из своей конюшни и маленький кошель с монетами, какие удалось наскрести в этот поздний час. В ливрее, которую Куртье, порывшись в кладовых, дал ей для маскировки, с волосами, подвязанными и напудренными, как у мальчишки-лакея, она незаметно вышла на улицу через черный вход и отправилась по темным улицам Парижа к баррикадам в Булонском лесу, откуда начиналась дорога на Версаль. Мирей не могла позволить Талейрану сопровождать ее. Его аристократический профиль был известен всему Парижу. Более того, они обнаружили, что паспорт, который прислал Дантон, действителен только с 14 сентября - пришлось бы ждать почти две недели. В конце концов сошлись на том, что Мирей надо отправляться одной, Морису - оставаться в Париже, словно ничего не произошло, а Куртье - ехать той же ночью вместе с ящиками и ждать у Ла-Манша, пока его паспорт позволит ему отбыть в Англию. Теперь, когда ее лошадь сама выбирала дорогу по темным узким улочкам, у Мирей появилась наконец возможность спокойно обдумать рискованную миссию, которая ей предстояла. С той минуты, когда наемный экипаж был остановлен перед воротами Аббатской обители, Мирей так закружило в водовороте событий, что ей приходилось действовать лишь по велению сердца. На то, чтобы прислушаться к разуму, просто не оставалось времени. Ужасная гибель Валентины, опасности, которые подстерегали саму Мирей, пока она брела по улицам Парижа, лицо Марата и гримасы тех, кто наблюдал за казнью... Казалось, тонкая скорлупа цивилизованности треснула, и на миг глазам девушки открылось все убожество человеческой натуры, скрытой под хрупкой оболочкой внешнего лоска. А потом мир вокруг будто сорвался с цепи. Мирей чудилось, что она находится в сердце яростного пожара, который распространяется с неимоверной быстротой и вот-вот поглотит ее. На каждый удар судьбы душа ее отзывалась новой вспышкой боли. Раньше Мирей и не знала, что боль может быть такой сильной. Она до сих пор тлела в ней, словно темное пламя - пламя, которое лишь разгорелось ярче за краткие часы, проведенные в объятиях Талейрана. Пламя, которое зажгло в ней желание собрать все фигуры шахмат Монглана, прежде чем это успеет сделать кто-то другой. Казалось, минула вечность с тех пор, когда Мирей в последний раз видела сияющую улыбку Валентины в тюремном дворе. Однако прошло всего тридцать два часа. Тридцать два, Думала Мирей, когда в одиночестве ехала по темной улице. Ровно столько фигур стоит на шахматной доске в начале игры. Ровно столько она должна собрать, чтобы разгадать тайну и отомстить за смерть Валентины. На узких улочках по дороге в Булонский лес ей встретились всего несколько человек. Даже сейчас, когда она ехала за городом по дороге, озаренной светом полной луны, вокруг о почти безлюдно. К этому времени большинство парижан уже знали о массовых казнях, происходящих в тюрьмах, и предпочитали оставаться в относительной безопасности собственных домов. Чтобы добраться до Марселя, надо было ехать на восток, в сторону Лиона, но девушка направлялась на запад - к Версалю. Именно там располагался монастырь Сен-Сир, при котором в прошлом веке супруга Людовика XIV мадам де Ментенон основала школу для девочек из знатных семей. В Сен-Сире настоятельница аббатства Монглан собиралась сделать остановку по пути в Россию. Возможно, патронесса Сен-Сира даст Мирей пристанище и поможет связаться с аббатисой, чтобы получить средства, в которых она нуждалась, чтобы уехать из Франции. Репутация аббатисы Монглана была для Мирей единственным пропуском на свободу. Девушка молилась о чуде. Баррикады в Булонском лесу были сложены из камней, мешков с землей и разбитой мебели. Мирей увидела площадь, заполненную людьми, каретами, телегами и тягловыми животными. Все томились в ожидании, когда ворота откроются и они смогут убраться отсюда. Приблизившись к повозкам, Мирей спешилась и пошла дальше, стараясь держаться в тени своей лошади, чтобы никто не опознал ее в ярком свете факелов, освещавших площадь. Перед шлагбаумом что-то происходило. Взяв лошадь под уздцы, Мирей пробралась сквозь толпу. При свете факелов она разглядела солдат, карабкавшихся на баррикаду. Рядом с Мирей шумная компания молодых людей вытягивала шеи, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Их было около дюжины или даже больше. Все они были одеты в кружева и бархат, на них были сапоги на высоких каблуках, украшенные блестящими стекляшками. Это была jeunes doree, "золотая молодежь", которую Жермен де Сталь так часто показывала Мирей в Опере. Девушка слышала, как молодые люди громко жаловались толпе, состоявшей из знати и крестьян. - Эта революция стала совершенно невыносимой! - кричал один. - Нет причины держать французских граждан в заложниках теперь, когда грязные пруссаки убрались. - Послушай, soldat - кричал другой, помахивая кружевным платком солдату, стоявшему высоко над ними на баррикаде. - Мы приглашены на вечер в Версаль! Как долго вы заставите нас ждать? Солдат направил на юношу свой штык, и платок тут же исчез из виду. В толпе волновались, никто не знал, кого пропустят через баррикаду. Говорили, что на лесных дорогах промышляют разбойники. Встречались и группы "ночных горшков" -самопровозглашенных карателей. Эти разъезжали повсюду в повозках странного вида, от которых и пошло их прозвище. Хотя они действовали на законных основаниях, однако исполняли свои обязанности с излишним рвением, характерным для лишь недавно признанных "французских граждан". Они останавливали каждого встречного, набрасывались на повозку, будто саранча на посевы, требовали документы и, если оставались недовольны ответами задержанного, производили "гражданский арест". Иногда во избежание лишних хлопот беднягу просто вздергивали на ближайшем дереве в назидание прочим. Проход открыли, и на площадь вползли несколько покрытых пылью фиакров и кабриолетов. Толпа окружила разодетых пассажиров, желая узнать от них последние новости. Держа лошадь под уздцы, Мирей двинулась в сторону первой попавшейся почтовой кареты, дверь которой была открыта. Молодой солдат, одетый в красную с синим форму, выскочил из кареты и пробился сквозь толпу, чтобы помочь вознице снять коробки и тюки с крыши кареты. Мирей находилась достаточно близко, чтобы с первого взгляда заметить, как необычайно красив этот солдат. Длинные каштановые волосы доходили ему до плеч. Большие серо-голубые глаза прятались в тени густых ресниц, подчеркивающих сияние кожи. Узкий римский нос молодого человека имел небольшую горбинку, красиво вылепленные губы скривились от презрения, когда он мимоходом обернулся на шумную толпу. Теперь Мирей увидела, что он помогает кому-то выйти из кареты. Это была красивая девочка не старше пятнадцати лет; она была такой бледной и хрупкой, что Мирей испугалась за нее. Девочка оказалась так похожа на солдата, что не оставалось сомнений - они брат и сестра. Нежность, с которой он помогал своей компаньонке выйти из кареты, лишь подтверждала это предположение. У обоих было хрупкое сложение, но прекрасные фигуры. Какая романтичная пара, думала Мирей, словно сказочные герой и героиня. Все пассажиры, вышедшие из кареты и стряхивавшие с себя дорожную пыль, казались взволнованными и напуганными. Особенно плохо выглядела молодая девушка, она побелела как простыня и, видимо, каждую минуту готова была упасть в обморок. Солдат помогал ей пробраться сквозь толпу, когда какой-то старик, стоявший рядом с Мирей, подскочил к нему и схватил за руку. - Как там на дороге в Версаль, друг? - спросил он. - Я бы не пытался проехать сегодня в Версаль, - вежливо ответил солдат. Он говорил достаточно громко, чтобы его могли слышать все. - "Ночные горшки" бесчинствуют, а моя сестра боится. Поездка заняла восемь часов, потому что нас останавливали, наверное, дюжину раз с тех пор, как мы выехали из Сен-Сира... - Из Сен-Сира! - ахнула Мирей. - Вы приехали из Сен-Сира? Я собираюсь туда! При этих словах брат и сестра повернулись в сторону Мирей, и глаза девочки широко распахнулись. - Но... но это же девушка! - воскликнула она, уставившись на ливрейный костюм и напудренные волосы Мирей. - Девушка, одетая как мужчина! Солдат окинул странную незнакомку цепким взглядом. - Значит, вы направляетесь в Сен-Сир? - спросил он. - Будем надеяться, что не собираетесь поступить в монастырь. - Вы приехали из монастырской школы Сен-Сира? Мне надо попасть туда сегодня вечером. Дело огромной важности. Вы должны рассказать мне, какая там обстановка! - Мы не можем здесь задерживаться, - сказал солдат. - Моя сестра себя плохо чувствует. И, взвалив на плечо одну из сумок, он начал прокладывать в толпе дорогу. Мирей пошла за ним, ведя лошадь в поводу. Вскоре все трое выбрались из толпы. Девочка все смотрела на Мирей своими темными глазами. - Должно быть, у вас есть очень веская причина для поездки сегодня в Сен-Сир, - сказала она. - Дороги небезопасны. Вы очень храбрая женщина, раз путешествуете в одиночку в это время. - Даже на таком великолепном коне, - согласился с сестрой солдат, беря лошадь Мирей под уздцы. - И даже переодетой. Если бы мне не пришлось уйти из армии, когда закрыли монастырскую школу, и не надо было сопровождать сестру Марию Анну домой... - Сен-Сир закрыли? - воскликнула Мирей, схватив его за руку. - Теперь меня покинула последняя надежда! Маленькая Мария Анна коснулась ее руки, пытаясь успокоить. - У вас там были друзья? - с сочувствием спросила она. - Семья? А может, я знаю кого-нибудь? - Я искала там убежища...- начала Мирей, неуверенная, как много она может рассказать этим незнакомцам. Однако выбора у нее не было. Если школу закрыли, значит, ее план провалился и надо придумать что-нибудь другое. Какая разница, если кто-то узнает ее историю, когда положение стало таким отчаянным? - Хотя я не знаю смотрительницу, - сказала Мирей своим новым знакомым, - я надеялась, она поможет мне связаться с аббатисой моего бывшего монастыря. Ее имя мадам де Рок... - Мадам де Рок! - воскликнула девочка и сжала руку Мирей с силой, которую трудно было ожидать от такого маленького и хрупкого создания. - Аббатиса Монглана! Она взглянула на брата. Тот поставил сумку на землю, его серо-голубые глаза внимательно изучали Мирей. - Итак, вы прибыли из аббатства Монглан? - спросил он. Когда Мирей осторожно кивнула, солдат быстро добавил: - Моя матушка знала аббатису Монглана, долгое время они были близкими подругами. Именно по совету мадам де Рок мою сестру восемь лет назад отправили в Сен-Сир. - Да, - прошептала девочка. - Я и сама знаю аббатису достаточно хорошо. Во время ее визита два года назад она несколько раз разговаривала со мной с глазу на глаз. Но прежде чем я... Мадемуазель, вы одна из последних... остававшихся в аббатстве Монглан? Если это так, то вы поймете, почему я спрашиваю. Девочка снова взглянула на брата. Сердце Мирей бешено забилось. Простое ли это совпадение, что она случайно наткнулась на людей, которые были знакомы с аббатисой? Можно ли надеяться, что мадам де Рок поделилась с ними сокровенной тайной? Нет, поверить в это было бы слишком опасным. Однако девочка внушала ей доверие. - По вашему лицу я вижу, - сказала Мария Анна, - что вы предпочитаете не обсуждать это открыто. Конечно же, вы совершенно правы. Хотя дальнейшее обсуждение может оказаться для нас полезным. Видите ли, прежде чем покинуть Сен-Сир, аббатиса возложила на меня некую миссию. Возможно, вы понимаете, что я имею в виду? Я предлагаю отправиться в гостиницу неподалеку отсюда, мой брат снял для нас там комнаты на ночь. Мы сможем спокойно поговорить. Тысячи разных мыслей проносились в голове Мирей, сердце бешено колотилось. Хорошо, пусть этим едва знакомым ей людям можно доверять. Но если она пойдет с ними в Париж, то окажется в ловушке: Марат перевернет весь город, лишь бы добраться до нее. С другой стороны, Мирей сомневалась, что ей удастся покинуть столицу без посторонней помощи. И где ей теперь искать убежища, если монастырь Сен-Сир закрыт? - Сестра права, - сказал солдат, который все это время наблюдал за Мирей. - Нам нельзя здесь задерживаться. Мадемуазель, я предлагаю вам свою защиту. Как он хорош собой, снова подумалось Мирей: длинные каштановые волосы, большие печальные глаза... Хотя молодой человек отличался довольно субтильным телосложением и вряд ли весил больше самой Мирей, от него исходило ощущение силы и уверенности. Наконец Мирей решила, что может довериться ему. - Прекрасно, - произнесла она с улыбкой. - Я пойду с вами в гостиницу, где мы и поговорим. При этих словах девочка тоже улыбнулась и сжала руку брата. Они посмотрели в глаза друг другу с большой любовью. После этого солдат поднял сумку и взял за узду лошадь. Его сестра коснулась руки Мирей. - Вы не пожалеете, мадемуазель, - сказала девочка. - Разрешите представиться. Меня зовут Мария Анна, но в семье меня называют Элизой. А это мой брат Наполеоне. Мы из семьи Буонапарте. В гостинице молодые люди уселись за рассохшимся столом на жестких деревянных стульях. На столе горела единственная свеча, лежал каравай черствого хлеба и стоял кувшин с элем. Вот и вся скудная трапеза. - Мы с Корсики, - рассказывал Наполеоне. - С острова, жители которого никак не могут смириться с тиранией. Как сказал Левий около двух тысяч лет назад, мы, корсиканцы, такие же грубые, как и наша земля, и такие же неуправляемые, как дикие звери. Не прошло еще и сорока лет, как наш вождь Паскуале ди Паоли изгнал генуэзцев с нашей земли и освободил Корсику. Он попросил знаменитого философа Жака Жака Руссо написать для нас Конституцию. Однако свобода длилась недолго. К тысяча семьсот шестьдесят восьмому году Франция купила остров у Генуи и следующей весной отправила на остров тридцатитысячную армию. Она утопила наши свободы в море крови. Я рассказываю вам об этом, потому что эта история - а наша семья играла в ней не последнюю роль - привела к нашему знакомству с аббатисой Монглана. Мирей, которой сначала хотелось прервать вопросами это историческое повествование, промолчала и стала внимательнее слушать своего нового знакомого, жуя черствый хлеб. - Наши родители воевали вместе с Паоли против французов, - продолжал Наполеоне. - Моя мать - пламенная революционерка. Она в одиночку скакала ночами верхом по Корсиканским холмам, французские пули свистели у нее над головой, а она привозила амуницию и съестные припасы для отца и солдат, сражавшихся тогда у Иль-Корте, что означает "Орлиное гнездо". Мать была уже семь месяцев беременна мной. Как она говорит, я родился, чтобы стать солдатом. Однако когда я появился на свет, наша страна уже стояла на пороге гибели. - Ваша матушка и в самом деле смелая женщина, - сказала Мирей, пытаясь увязать образ пламенной революционерки с образом близкой подруги аббатисы. - Вы напоминаете мне ее, - улыбнулся Наполеоне. - Однако я завершу свою историю. Когда революция закончилась провалом и Паоли был выслан в Англию, старая корсиканская знать избрала моего отца представлять наш остров в Генеральных штатах в Версале. Это было в восемьдесят втором году. Именно там матушка познакомилась с аббатисой Монглана. Я никогда не забуду, какой элегантной была наша мать, Летиция, как все мальчишки преклонялись перед ее красотой, когда на обратном пути из Версаля она навестила нас в Отене. - В Отене?! - воскликнула Мирей, чуть не опрокинув стакан с элем. - Вы были в Отене, когда епископом там был монсеньор Талейран? - Нет, он стал епископом Отенским уже после того, как меня отправили в военное училище в Бриене, - ответил Наполеоне. - Он великий политик, я был бы рад познакомиться с ним. Много раз перечитывал я его труд, который он написал вместе с Томасом Пейном, - "Декларацию прав человека". Это один из самых блестящих документов Французской революции... - Не отвлекайся, - прошептала Элиза, ткнув брата в бок. - Мы с мадемуазель вовсе не горим желанием всю ночь напролет обсуждать политику. - Я и не собирался отвлекаться, - сказал Наполеоне, взглянув на сестру. - Мы не знаем, при каких обстоятельствах Летиция познакомилась с аббатисой Монглана, известно только, что это произошло в Сен-Сире. Должно быть, наша мать произвела на настоятельницу очень сильное впечатление, поскольку с тех пор мадам де Рок старалась не упускать нас из виду. - Наша семья бедна, мадемуазель, - пояснила Элиза. - Даже когда был жив отец, деньги утекали сквозь его пальцы, как вода. За мое обучение в Сен-Сире все восемь лет платила мадам де Рок. - Должно быть, аббатиса была очень привязана к вашей матушке, - заметила Мирей. - Да, - согласилась с ней Элиза. - Скажу больше: до того времени, как она уехала из Франции, не проходило и недели, чтобы они с моей матушкой не обменивались посланиями. Вы все поймете, когда я расскажу вам о миссии, которая возложена на меня. Это было десять лет назад, думала Мирей. Десять лет назад познакомились эти две женщины. Они были такие разные... Разное прошлое было у них за плечами, и разное будущее виделось им впереди. Одна выросла на диком острове, сражалась в горах вместе с мужем, родила ему детей. Другая, дама знатного происхождения, получившая прекрасное образование, посвятила себя Богу. Что же за отношения связывали их, если аббатиса решилась доверить столь страшную тайну ребенку, который сидел теперь перед Мирей? Ведь когда мадам де Рок видела ее в последний раз, этой малышке не могло быть больше тринадцати лет... Элиза продолжала свой рассказ: - Аббатиса поручила мне доставить очень важное послание. Такое важное, что его нельзя доверить бумаге. Я должна передать его моей матушке прямо в руки и обязательно наедине. Ни я, ни аббатиса не подозревали, что пройдет два года, прежде чем я смогу выполнить ее поручение, - так сильно революция перевернула нашу жизнь, разрушив всякую надежду отправиться в путешествие. Я очень боюсь, что из-за этого послание опоздает. Возможно, было крайне важно доставить его раньше. Аббатиса говорила, что ее враги хотят отобрать у нее тайное сокровище, сокровище, о котором известно лишь немногим избранным. То, что было спрятано в Монглане! Элиза понизила голос до шепота, хотя в комнате они были совсем одни. Мирей старалась хранить невозмутимый вид, однако ее сердце стучало так громко, что она опасалась, как бы остальные не услышали его биение. - Мадам де Рок приехала в Сен-Сир, который стоит так близко от Парижа, - сказала Элиза, - чтобы выяснить в точности, кто пытался завладеть сокровищем. Она рассказала мне, что с помощью монахинь вынесла его из монастыря, чтобы оно не попало в чужие руки. - Какова была природа этого сокровища? - слабым голосом спросила Мирей. - Аббатиса рассказала вам об этом? - Нет, - ответил вместо сестры Наполеоне. Он не сводил с Мирей внимательного взгляда. В тусклом свете, который играл на его темно-каштановых волосах, его лицо казалось особенно бледным. - Вы же знаете о легендах, которые окружают монастыри в баскских горах. В каждом из них якобы скрыты тайные реликвии. Если верить Кретьену де Труа, даже святой Грааль следует искать в Пиренеях, в замке Монсальват. - Мадемуазель, - перебила брата Элиза. - Как раз об этом я и хотела поговорить с вами. Когда я услышала, что вы из Монглана, то подумала, возможно, вы прольете свет на эту тайну. - Какое послание передала вам аббатиса? - В последний день ее пребывания в Сен-Сире аббатиса позвала меня в свою келью. - Элиза перегнулась через стол, и золотистый отсвет лампы упал на ее лицо. - Она сказала: "Элиза, я доверяю тебе секретную миссию, потому что знаю, что ты восьмой ребенок в семье Карло Буонапарте и Летиции Ромалино. Четверо твоих братьев и сестер умерли в младенчестве, ты первая девочка, которая выжила. Это делает тебя особенной. Ты была названа в честь великой правительницы Элиссы - иногда ее называли Элиссой Рыжей. Она основала большой город Кхар, который позже приобрел мировую славу. Ты должна отправиться к своей матери и сказать ей, что аббатиса Монглана говорит: "Элисса Рыжая восстала - восемь возвращаются". Это мои единственные слова, но Летиции Ромалино их будет достаточно. Она поймет, что ей следует делать". Элиза умолкла и посмотрела на Мирей. Наполеоне тоже явно хотел понять, какое впечатление произвел на девушку рассказ его сестры, однако Мирей не уловила решительно никакого смысла в словах об Элиссе. Какой секрет пыталась сообщить своей подруге аббатиса и как это было связано с шахматами Монглана? Смутная догадка промелькнула в голове Мирей, однако ей не удалось поймать мысль. Наполеон долил девушке эля, хотя она так и не сделала ни глотка. - Кто была эта Элисса Рыжая из Кхара? - смущенно спросила Мирей. - Я не знаю ни этого имени, ни города, который она основала. - Зато я знаю, - сказал Наполеон. Откинувшись на спинку стула, так что лицо его оказалось в тени, он вытащил из кармана потрепанную книгу. - Наша матушка всегда любила приговаривать: "Страница из Плутарха, листок из Левия", - сказал он с улыбкой. - Я пошел еще дальше и разыскал сведения об Элиссе в "Энеиде" Вергилия. Древние римляне и греки чаще называли эту женщину Дидоной. Она явилась из финикийского города Тира. Ей пришлось бежать оттуда, когда ее брат, царь Тира, убил ее мужа. Высадившись на берегах Северной Африки, она основала город Кхар, названный в честь богини Кар, его покровительницы. Этот город мы теперь знаем как Карфаген. - Карфаген?! - воскликнула Мирей. Мозг ее лихорадочно заработал, все кусочки мозаики сложились в единую картину. Карфаген. Теперь этот город зовется Тунисом, до него от Алжира меньше восьмисот километров! У всех варварских государств - Туниса, Триполи, Алжира, Марокко - была одна общая черта. Ими в течение пятисот лет управляли берберы. Именно от берберов в древние времена произошли мавры. Послание аббатисы указывало в точности на те земли, куда держала путь Мирей. Это не могло быть простым совпадением. - Вижу, теперь для вас что-то прояснилось, - заметил Наполеон, прервав ее размышления. - Может быть, вы поделитесь этим с нами? Мирей поджала губы и уставилась на пламя свечи. Брат и сестра Буонапарте были предельно искренни с ней, в то время как сама она не сказала о себе ни слова. Чтобы выиграть игру, в которую играла Мирей, ей нужны были союзники. Если она расскажет только часть из того, что знает, не сильно отступив от истины, ничего дурного не случится. - В тайниках Монглана действительно хранилось сокровище, - наконец сказала она. - Я знаю, потому что своими собственными руками помогала вынести его. Брат и сестра переглянулись. - Это сокровище имеет огромную ценность, однако таит и великую угрозу, - продолжала Мирей. - Его доставили в Монглан более тысячи лет назад восемь мавров родом из Северной Африки, о которой вы только что упомянули. Я решила отправиться в те края, чтобы выяснить, какую тайну скрывает сокровище Монглана... - Тогда вы должны поехать с нами на Корсику! - воскликнула Элиза, подавшись вперед от возбуждения. - Наш остров лежит как раз на полпути к цели вашего путешествия. Мы обещаем вам защиту моего брата до той поры, пока мы не доберемся на нашу родину, и убежище, которое предоставит вам наша семья по прибытии. Заманчивое предложение, подумала Мирей. К тому же у нее были свои причины принять его. Хотя формально Корсика являлась территорией Франции, этот остров все же лежал очень далеко от Парижа и головорезов Марата, которые в эти самые минуты, должно быть, разыскивали Мирей по всему городу. Но не только здравый смысл подталкивал ее отправиться на Корсику. Глядя на оплывающую свечу, Мирей чувствовала, как в ней вновь разгорается темное пламя. Она вспоминала, как они с Талейраном сидели на смятых простынях и он держал в руках фигуру коня из шахмат Монглана. Шепот Мориса отчетливо раздавался в ее ушах: "И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч" - И имя тому мечу было Месть, - вслух произнесла Мирей. - Меч? - спросил Наполеон. - Какой меч? - Красный меч возмездия, - ответила она. Когда за окном рассвело, перед своим мысленным взором девушка вновь увидела те буквы, которые каждый день в детстве видела на портале аббатства Монглан: Проклят будь тот, кто сровняет стены с землей Короля сдержит рука одного Господа - Возможно, мы извлекли из стен аббатства Монглан не только древнее сокровище, - мягко сказала она. Несмотря на ночную жару, Мирей почувствовала, как в сердце прокрался холод, словно кто-то коснулся его ледяными пальцами. - Возможно, - проговорила она, - мы извлекли с ним и древнее проклятие. Корсика, октябрь 1792 года Остров Корсика, как и Крит, поэты воспевают как "драгоценный камень, покоящийся среди темных, как вино, морских вод". Даже сейчас, на пороге зимы, в тридцати километрах от его берегов чувствовался сильный аромат шалфея, ракитника, розмарина, фенхеля, лаванды и терна, которые в изобилии росли по всему острову. С палубы крошечного суденышка, покачивающегося на низкой волне, Мирей видела густую дымку, окутывавшую высокие скалистые горы. По склонам гор вились ненадежные и опасные, продуваемые всеми ветрами дороги, тонкое кружево водопадов низвергалось с отвесных утесов и разбивалось о камни облаком брызг. Туман был таким густым и плотным, что трудно было разглядеть, где кончается море и начинается суша. Кутаясь в плотный шерстяной плащ, Мирей вдыхала бодрящий морской воздух и смотрела на остров, вздымающийся впереди. Она была больна, серьезно больна, и вовсе не качка была причиной ее недомогания. Жестокая тошнота мучила ее с самого отъезда из Лиона. Элиза стояла рядом с ней на палубе и держала за руку. Вокруг суетились матросы - капитан приказал убирать паруса. Наполеоне спустился вниз, чтобы собрать их скудные пожитки. Возможно, все дело в лионской воде, думала Мирей, а может, сказывалось утомительное путешествие по долине Роны, где враждующие армии сходились в сражениях за Савойю, принадлежавшую королевству Сардиния. Недалеко от Живора Наполеоне продал лошадь Мирей пятому армейскому полку. В сражениях офицеры теряли больше лошадей, чем людей, и за коня удалось выручить сумму, которой с лихвой хватило на путешествие и кое-что еще осталось. Но чем дальше они продвигались, тем больше терзал Мирей неведомый недуг. Малышка Элиза, на лице которой читалась тревога и сострадание, кормила "мадемуазель" супом и прикладывала ей к голове холодные компрессы. Но суп не задерживался в желудке Мирей надолго, и сама "мадемуазель" начала серьезно тревожиться задолго до того, как их корабль отплыл из Тулона, чтобы преодолеть бурные морские воды, направляясь к берегам Корсики. Когда она разглядывала свое отражение в выпуклом стекле, она видела бледную, болезненную девушку. И хотя искаженное отражение казалось округлым и пухленьким, Мирей знала, что похудела на пять килограммов. Она старалась как можно больше находиться на палубе, но даже холодный просоленный морской ветер не мог вернуть ей ощущение бурлящей жизненной силы, которое Мирей всегда принимала как само собой разумеющееся. Теперь, когда они с Элизой стояли на палубе, крепко держась за руки, Мирей потрясла головой, пытаясь вернуть себе ясность мысли и подавить волну тошноты. Она не могла позволить себе быть слабой. И, будто небеса услышали ее молитвы, густая дымка немного поднялась, солнечные лучи пробились сквозь облака и заиграли на волнах. Пятна света, словно золотые ступени, вели к порту Аяччо. Едва суденышко приблизилось к каменному молу, Наполеоне уже был на палубе. Ни теряя ни минуты, он спрыгнул на берег и помог матросам пришвартовать корабль. В порту Аяччо кипела жизнь. За пределами бухты стояло на рейде множество военных судов. Под изумленными взглядами Мирей и Элизы французские матросы карабкались по вантам и суетились на палубах. Французское правительство приказало корсиканцам атаковать соседний остров, Сардинию. Пока вещи путешественников выносили на берег, Мирей слышала, как французские военные и солдаты из корсиканской национальной гвардии рьяно спорили насчет того, насколько разумно это решение. Впрочем, нападения на Сардинию все равно было не избежать. Стоя на палубе, Мирей услышала крик на причале: Наполеоне, расталкивая толпу, ринулся к маленькой стройной женщине, державшей за руки двоих маленьких детишек. Буонапарте заключил женщину в объятия, и Мирей бросились в глаза блеск рыжевато-каштановых волос и белоснежные кисти рук, которые, словно пара голубей, взмыли в воздух и опустились на плечи Наполеоне. Детишки, оказавшись на свободе, принялись подпрыгивать вокруг матери и сына. - Наша матушка, Летиция, - прошептала Элиза, с улыбкой глядя на Мирей. - А рядом - моя сестричка Мария Каролина, которой десять лет, и Гийом. Он был совсем крохой, когда я уехала в Сен-Сир. Но любимчиком нашей матушки всегда был Наполеоне. Пойдем, я представлю вас. Девушки начали спускаться по трапу вниз, туда, где толпился народ. Летиция Ромалино Буонапарте была миниатюрной женщиной, стройной как тростинка. Однако при всем этом в ней чувствовалась внутренняя сила и основательность. Летиция заметила Мирей и Элизу издалека. Ее светлые глаза были прозрачны, как голубые льдинки, лицо - безмятежно, как гладь лесного озера. Она была сама невозмутимость и спокойствие. Ощущение властности, исходящее от нее, было так сильно, что даже безумствующая портовая толпа, казалось, присмирела. Мирей почудилось, что они с этой женщиной уже встречались. - Дорогая матушка, - сказала Элиза, обнимая мать. - Позволь представить тебе нашу новую знакомую. Она от мадам де Рок, аббатисы Монглана. Летиция долго и пристально разглядывала Мирей, не говоря ни слова. Затем она протянула девушке руку. - Да, - сказала она тихим голосом, - я вас ожидала. - Ожидали меня? - удивилась Мирей. - Вы привезли мне сообщение, ведь верно? Послание огромной важности... - Да, дорогая матушка, мы привезли тебе послание! - вмешалась Элиза, дергая мать за рукав. Летиция недовольно покосилась на дочь - та в свои пятнадцать лет уже переросла ее. - Матушка, это я говорила с аббатисой в Сен-Сире, и она велела передать вам это... И Элиза склонилась к уху матери. Слова, которые она прошептала Летиции, совершили с этой невозмутимой женщиной удивительную метаморфозу. Лицо ее стало чернее тучи, губы задрожали, выдавая наплыв чувств, она шагнула назад и оперлась на плечо Наполеоне - похоже, ноги ее едва не подкосились. - Матушка, что случилось? - воскликнул он, схватив ее за руку и с тревогой глядя ей в глаза. - Мадам, - заторопилась Мирей. - Вы должны объяснить нам, какой смысл имеют для вас эти слова. От этого зависит, что я буду делать дальше... нет, вся моя жизнь зависит от этого. Я направляюсь в Алжир и решила остановиться здесь только потому, что счастливый случай свел меня с Элизой и Наполеоне. Возможно, это послание... И тут на нее снова накатила дурнота. Летиция кинулась к Мирей, однако Наполеон успел первым и подхватил девушку на руки, прежде чем она упала. - Простите, - с трудом проговорила Мирей, на лбу ее выступил холодный пот. - Мне не по себе... Летиция, казалось, была даже рада, что разговор о таинственном послании аббатисы пришлось отложить на потом. Она пощупала горячий лоб девушки, приложила пальцы к ее запястью, считая пульс. После этой процедуры Летиция принялась раздавать приказы с четкостью и властностью бывалого полководца. Наполеоне понес девушку к экипажу, который ждал их выше по улице, а прочим детям было велено поторапливаться следом. К тому времени, когда Мирей оказалась в повозке, Летиция достаточно пришла в себя, чтобы можно было вернуться к волнующей их обеих теме. - Мадемуазель, - начала мадам Буонапарте и быстро огляделась, не подслушивают ли их. - Хотя я и ожидала чего-то подобного в течение тридцати лет, но оказалась неподготовленной к этому известию. Я сказала детям неправду ради их же безопасности. На самом деле я знала аббатису с тех самых пор, когда мне было столько же лет, сколько сейчас Элизе. Моя мать была ее ближайшей подругой. Я отвечу на все ваши вопросы, но сначала мы должны связаться с мадам де Рок, чтобы я могла знать, как вы вписываетесь в ее планы. - Я не могу ждать так долго! - воскликнула Мирей. - Я должна отправиться в Алжир. - Я вам этого не позволю, - отрезала Летиция. Взяв в руки вожжи, она сделала детям знак садиться в повозку. - Вы не вполне здоровы для путешествия. Если вы все же попытаетесь отправиться в путь, то подвергнете большой опасности и себя, и других. Вы не понимаете сути игры, в которую играете, и еще меньше вы знаете о ставках в ней. - Я пришла из Монглана, - выпрямившись, заявила Мирей. - Я видела фигуры собственными глазами, касалась их. Летиция смерила ее суровым взглядом. Наполеоне с Элизой как раз помогали маленькому Гийому забраться в повозку и явно заинтересовались словами девушки. Ведь раньше они не знали, что представляет собой сокровище. - Вы ничего не понимаете! - в ярости воскликнула Летиция. - Элисса из Карфагена тоже не вняла предостережениям. Она умерла в огне, сгорела на погребальном костре, словно птица Феникс, от которой якобы произошли финикийцы. - Но, матушка! - воскликнула Элиза, помогая Марии Каролине устроиться в повозке. - История утверждает, что она сама бросилась в погребальный костер, когда узнала, что Эней покинул ее. - Возможно, - загадочно ответила Летиция, - а возможно, существовала другая причина. - Феникс! - прошептала Мирей, почти не замечая, как Элиза и Каролина втиснулись на сиденье рядом с ней. Наполеоне присоединился к матери на козлах. - Возродилась ли потом королева Элисса из пепла, подобно птице Феникс? - спросила Мирей. - Нет! - пробормотала Элиза. - Ее тень видел в царстве Гадеса сам Эней. Летиция продолжала неотрывно смотреть на Мирей, словно оцепенев в глубокой задумчивости. Наконец она заговорила, и слова ее заставили девушку похолодеть от ужаса: - Она возродилась теперь - как фигуры шахмат Монглана. Трепещите, смертные, ибо близок конец, о котором говорилось в пророчестве. Отвернувшись, она щелкнула поводьями, и повозка покатила по дороге. Никто не произнес ни слова. Белый двухэтажный дом Летиции Буонапарте стоял на высоком холме над Аяччо. Перед входом росли две маслины. Несмотря на густой туман, пчелы все еще трудились над поздними цветками розмарина, которым была увита дверь. Во время поездки все молчали. Повозку разгрузили, и маленькой Марии Каролине велели остаться с Мирей, пока остальные готовили ужин. Дорожный наряд Мирей состоял из старой рубашки Куртье, которая была ей велика, и юбки Элизы, которая была ей тесна. Волосы девушки были покрыты пылью, кожа стала липкой от болезненной испарины. Мирей почувствовала огромное облегчение, когда десятилетняя Каролина появилась в комнате с двумя медными кувшинами горячей воды для ванны. Вымывшись и переодевшись в плотную шерстяную одежду, которую для нее нашли в доме, Мирей почувствовала себя лучше. На столе появились местные деликатесы: бруччо - козий сыр, лепешки из муки грубого помола, хлебцы из каштанов, варенье из дикой вишни, шалфейный мед. Еще были кальмары и осьминоги, которых хозяева наловили сами, и дикий кролик в соусе, приготовленном по собственному рецепту Летиции. В качестве гарнира к мясу подали картофель - он лишь недавно появился на Корсике. После обеда младших детей отправили спать. Летиция налила в чашечки яблочного бренди, и все четверо устроились рядом с жаровней, в которой еще горели угли. - Прежде всего я хочу извиниться за мою вспышку, мадемуазель, - начала Летиция. - Дети рассказали мне, как храбро вы вели себя во время террора в Париже, когда ночью в одиночку покинули город. Я попросила Элизу и Наполеоне послушать, что я расскажу вам. Хочу, чтобы они знали, чего я жду от них. Что бы нам ни принесло будущее, я надеюсь, что мои дети послужат и вашей цели, и своей собственной. - Мадам, - сказала Мирей, грея над жаровней чашечку с бренди. - Я приехала на Корсику с единственной целью: услышать из ваших уст значение послания аббатисы. Миссия, которую мне надлежит исполнить, доверена мне волей обстоятельств. Из-за шахмат Монглана я потеряла последнее, что оставалось от моей семьи. Свою жизнь, до последнего вздоха и последней капли крови, я посвящу тому, чтобы раскрыть темную тайну, связанную с этими фигурами. Летиция смотрела на Мирей: золотисто-рыжие волосы девушки сияли при свете жаровни, юное лицо не вязалось с печалью и усталостью, которыми были наполнены ее слова. И сердце сказало Летиции, что делать. Она лишь надеялась, что аббатиса с ней согласится. - Я расскажу вам то, что вы хотите узнать, - произнесла она наконец. - Сорок два года я хранила эту тайну и не открывала ее ни одной живой душе. Имейте терпение, потому что это длинная история. Когда я закончу рассказ, вы поймете, какое тяжелое бремя мне пришлось нести все эти годы. Теперь оно ляжет на ваши плечи. История Летиции Буонапарте Мне было восемь лет, когда Паскуале ди Паоли освободил Корсику от генуэзцев. Мой отец умер, и матушка снова вышла замуж за швейцарца по имени Франц Феш. Чтобы жениться на ней, он отрекся от кальвинистской веры и стал католиком. Его семья порвала с ним, не дав ему ни гроша. Именно это обстоятельство и привело в движение колеса судьбы, поскольку в нашу жизнь вошла аббатиса Монглана. Немногие знают, что Элен де Рок принадлежит к знатному Роду из Савойи. Ее семья владела земельными угодьями во многих странах, и сама Элен много путешествовала. Когда мы встретились в 1764 году, ей не было еще и сорока лет, но она уже стала аббатисой Монглана. Элен была знакома с семейством Феш и, поскольку в ее жилах текла благородная швейцарская кровь, пользовалась у них уважением. Узнав о нашей беде, она взялась примирить моего отчима с его родными - самоотверженный поступок! Мой отчим, Франц Феш, был высоким, стройным мужчиной с резкими, но приятными чертами лица. Как истинный швейцарец, говорил он мягким голосом, высказывал свое мнение редко и никому не доверял. Естественно, он обрадовался, когда мадам де Рок восстановила его отношения с семьей. В благодарность он пригласил ее в гости на Корсику. Мы не знали тогда, что именно это и было ее целью. Я никогда не забуду тот день, когда она появилась в нашем старом каменном доме. Дом стоял высоко в горах, на высоте почти двести пятьдесят метров над уровнем моря. Добраться до него было непросто, надо было преодолеть множество ущелий и скал, пройти через заросли маквиса, образующего местами стену высотой в два метра. Однако аббатиса не испугалась этого путешествия. Лишь только были соблюдены формальности встречи, как она сразу перешла к теме, которую хотела с нами обсудить. - Я приехала сюда не только потому, что вы любезно пригласили меня посетить ваш дом, Франц, - начала она. - У меня к вам дело огромной срочности. Есть один человек - он, как и вы, родом из Швейцарии и, как и вы, перешел в католическую веру. Он преследует меня всюду, куда бы я ни поехала, и это внушает мне страх. Думаю, он стремится выведать тайну, которую мне доверено охранять, тайну, которой уже больше тысячи лет. Поведение этого человека доказывает мою правоту. Он изучал музыку, даже создал музыкальный словарь. Со знаменитым Андре Филидором он писал музыку к опере, водил дружбу с философами Гриммом и Дидро, которым покровительствовала российская императрица Екатерина Великая. Он даже переписывался с Вольтером, которого презирал! Сейчас он слишком стар и болен, чтобы путешествовать самому, и потому ему пришлось прибегнуть к услугам наемника. Этот шпион направляется сюда, на Корсику. Я приехала просить у вас помощи. Окажите мне услугу. - Кто этот швейцарец? - с интересом спросил Феш. - Возможно, я знаю его. - Я скажу, как его зовут. Его имя Жан Жак Руссо. - Руссо! Невозможно! - вскричала моя мать, Анджела Мария. - Он великий человек. Его теория нравственной добродетели стала основой корсиканской революции. Паоли уговорил его написать Конституцию. Именно Руссо сказал, что человек рождается свободным, но, куда бы он ни пошел, остается в цепях. - Одно дело рассуждать о принципах свободы и добродетели, и совсем другое - жить по ним, - сухо заметила аббатиса. - Он говорит, что все книги есть орудие зла, а сам пишет по шестьсот страниц за один присест. Он утверждает, что матери должны заботиться о телесном здоровье своих детей, а отцы - развивать их разум. При этом собственного ребенка он оставил на ступенях приюта. Еще не одна революция свершится под эгидой "добродетели", которую он провозглашает. Но на самом деле Руссо стремится найти орудие, которое позволит ему заковать в цепи всех людей, за исключением того, кто владеет этим орудием. Глаза аббатисы горели, как угли в жаровне. Феш бросил на нее осторожный взгляд. - Вы хотите спросить, что мне надо от вас, - с улыбкой произнесла аббатиса. - Я очень хорошо понимаю швейцарцев, мсье. Ведь и в моих жилах течет швейцарская кровь. Поэтому сразу перейду к делу. Мне нужны от вас сведения и помощь. Понимаю, вы ничего не станете мне обещать, пока я вам не расскажу, что это за тайна, которую мне приходится охранять и которая скрыта в Монглане. Большую часть дня аббатиса рассказывала чудесную историю о легендарных шахматах, которые, по рассказам, когда-то принадлежали Карлу Великому и, как считалось, были на тысячу лет спрятаны в тайниках аббатства Монглан. Я сказала "считалось", потому что в действительности никто из ныне живущих не видел их. Многие пытались найти их и узнать тайну, которая в них заключена. Сама аббатиса, как и все ее предшественницы, боялась, что сокровище будет извлечено из тайника во время ее пребывания в должности, ящик Пандоры будет открыт и ответственность ляжет на нее. И мадам де Рок обратила внимание, что некоторые люди оказываются на ее пути слишком часто, - так хороший шахматист следит за фигурами на доске, которые могут ограничить его свободу маневра, и планирует, как лучше провести молниеносную контратаку. Именно с этой последней целью аббатиса и появилась на Корсике. - Похоже, я знаю, что Руссо здесь разыскивает, - сказала она. - Эта история такая же древняя, как и таинственная. Как я уже говорила, шахматы Монглана попали в руки Карла Великого в качестве подарка от барселонских мавров. Но в восемьсот девятом году, за пять лет до смерти Карла Великого, другая группа мавров пришла на Корсику. В исламе столько же различных течений, сколько и в христианстве, - продолжала аббатиса с невеселой улыбкой. - Когда Магомет умер, его потомки принялись враждовать друг с другом, разорвав веру на части. Мавры, которые заселили Корсику, называли себя шиа. Эти мистики исповедовали Талим, тайное учение, которое включало в себя пришествие Спасителя. Они основали таинственный культ, члены которого объединялись в ложи. Посвящение новичков происходило посредством обрядовых таинств, а глава ложи назывался великим мастером - впоследствии все это переняли масоны. Шиа подчинили себе Карфаген и Триполи, именно от них ведут начало могущественные правящие династии этих стран. Одним из последователей ордена был перс из Месопотамии по имени Кхармат, названный так в честь древней богини Кар. Он собрал армию и повел ее в Мекку, похитил покров Каабы и священный черный камень, что лежит под ним. Наконец, он основал касту хашашинов, одурманенных наркотиком убийц на службе у власти, от названия которых мы произвели слово "ассасины". Я рассказываю вам эти вещи, - объяснила аббатиса, - потому что бесчеловечные, властолюбивые шииты, которые высадились на Корсике, знали о шахматах Монглана. Они изучили древние манускрипты из Египта, Вавилона, Шумерского царства. В этих записях говорилось о темных тайнах, ключ к которым, как считалось, был скрыт в шахматах Монглана. Шииты мечтали вернуть его. После смерти Карла Великого мир долгое время был раздираем войнами. В течение этих веков шиитам не удавалось заполучить шахматы. Наконец мавров выбили из их крепостей в Италии и Испании. Ослабленные междоусобными войнами, они перестали представлять собой грозную силу. В течение всего рассказа аббатисы моя мать хранила молчание. Обычно прямодушная и открытая, она держалась сдержанно и осторо