Фредерик Пол. Встреча с хичи -------------------- Frederik Pohl. Heechee Rendezvous (1984) ("The Heechee" #3). ("Хичи" #3). Пер. - Д.Арсеньев HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5 Spellcheck: Vsevolod Sipakov SpellCheck by: GrAnD, 16.07.2002 --------------------------------------------------------------- ПРОЛОГ. РАЗГОВОР С МОЕЙ ПОДПРОГРАММОЙ Я не Гамлет. Я слуга хозяина, по крайней мере назывался бы так, если бы был человеком. Но я не человек. Я компьютерная программа. Это почетное состояние, и я совсем не стыжусь его, особенно учитывая, что (как вы вскоре узнаете) я очень сложная программа, способная не только рассчитать прогрессию или подготовить сцену, но и процитировать стихи какого-нибудь забытого поэта двадцатого века. Сейчас я начинаю готовить сцену. Меня зовут Альберт, и мое пристрастие - представления. Начну с представления самого себя. Я друг Робинетта Броадхеда. Ну, это не совсем точно; я не уверен, что могу считаться другом Робина, хотя очень стараюсь быть его другом. Именно с этой целью я (именно данное конкретное "я") был создан. В основном я простая компьютерная программа, способная собирать и оценивать информацию, но мне приданы многие черты покойного Альберта Эйнштейна. Поэтому Робин зовет меня Альбертом. Здесь есть одна неясность. Поскольку вопрос о том, кто такой Робинетт Броадхед как объект моей дружбы впоследствии тоже станет спорным, возникает вопрос, кто же такой Робинетт Броадхед в настоящее время, но это проблема трудная, до решения ее еще далеко, и нам нужно подходить постепенно. Я понимаю, что все это весьма затруднительно, и не могу не чувствовать, что выполняю свою работу недостаточно хорошо, поскольку моя работа (насколько я это представляю себе) - подготовить сцену для появления самого Робина. Возможно, этого и не нужно делать: вы и так знаете, что я собираюсь сказать. Но даже если это так, я не возражаю против повторения, Мы, машины, терпеливы. Но вы можете пропустить мои слова и перейти к самому Робину, как предпочел бы поступить, несомненно, сам Робин. Представление проведем в форме вопросов и ответов. Я создам специальную подпрограмму внутри моей программы, и она будет расспрашивать меня. В. Кто такой Робинетт Броадхед? О. Робин Броадхед - это человек, который отправился к астероиду Врата и, подвергая себя большому риску и травмам, заложил основы огромного состояние и еще большего комплекса вины. В. Не создавай головоломок, Альберт, излагай только факты. Что такое астероид Врата? О. Это артефакт, оставленный хичи. Примерно полмиллиона лет назад они оставили что-то типа орбитального летающего гаража, полного действующих космических кораблей. Корабли могут отнести вас в любое место Галактики, но вы не можете контролировать их полет (Для дальнейших подробностей - см. сопроводительные материалы; я помещаю их, чтобы показать вам, на что способна действительно сложная компьютерная программа). В. Оставь это, Альберт! Только факты, пожалуйста. Кто такие хичи? О. Давай кое-что проясним. Если "ты" собираешься задавать "мне" вопросы - хотя "ты" всего лишь подпрограмма программы "я", ты должен дать мне возможность отвечать наилучшим способом. "Фактов" недостаточно. "Факты" способна производить самая примитивная информационная система. Я слишком хорош, чтобы тратиться на это: я могу дать фон и окружение. Например, для того, наилучшим образом объяснить, кто такие хичи, я должен начать с их первого появления на Земле. Примерно так. Время - около полумиллиона лет назад, конец плейстоцена. Первым живым земным существом, которое узнало о появлении хичи, оказалась самка саблезубого тигра. Она родила двух тигрят, облизала их, зарычала, чтобы отогнать своего любопытного самца, уснула, проснулась и обнаружила, что одного детеныша нет. Хищники не... В. Альберт, пожалуйста. Это рассказ о Робинетте, не о тебе, так что начинай с него. О. Я тебе уже сказал и еще раз повторю. А если еще раз прервешь, я просто выключу тебя, подпрограмма. Будем поступать по-моему, а по-моему значит так: Хищники не очень хорошо считают, но тигрица была достаточно умна, чтобы понять разницу между одним и двумя. К несчастью для детеныша, у хищников дурной характер. Потеря детеныша разъярила самку, и в приступе ярости она убила и другого. Интересно отметить, что это был единственный смертный случай среди крупных млекопитающих в результате первого посещения хичи Земли. Десять лет спустя хичи вернулись. Они вернули некоторые взятые ими образцы, включая самца тигра, повзрослевшего и откормленного, и взяли новую партию. На этот раз не четвероногих. Хичи научились отличать одних хищников от других, и на этот раз взяли группу волочащих ноги существ, ростом в четыре фута, со скошенными назад лбами, мохнатыми лицами, лишенными подбородков. Это были далекие побочные предки, которых вы, люди, назовете Australopithecus afarensis. Их хичи не вернули. С их точки зрения, эти земные существа обладали наибольшими возможностями для появления разума. Таких животных хичи хотели использовать и потому начали осуществлять программу, которая должна была ускорить эволюцию австралопитеков к нужной хичи цели. Разумеется, в своих исследованиях хичи не ограничивались планетой Земля, но в Солнечной системе не оказалось больше ничего им нужного. Они искали. Исследовали Марс и Меркурий, пронеслись сквозь облачные атмосферы газовых гигантов за поясом астероидов, обнаружили Плутон, но даже не побеспокоились навестить его, пробили туннели в астероиде с эксцентрической орбитой, превратив его в нечто вроде ангара для своих космических кораблей, и изрыли всю поверхность Венеры хорошо изолированными каналами. Они выбрали Венеру вовсе не потому, что предпочитали ее климат земному. В сущности поверхность Венеры нравилась им не больше, чем людям: все их сооружения располагались под поверхностью. Но они сооружали здесь, потому что на Венере не было жизни и они ничему не могли повредить, а хичи никогда, НИКОГДА не причиняют вреда ничему живому - за исключением случаев крайней необходимости. Хичи не ограничивались и земной Солнечной системой. Их корабли летали по всей Галактике и за ее пределы. В Галактике свыше двухсот миллионов объектов, больших, чем планета, и они их все нанесли на карты; и множество меньших также. Корабли хичи навещали не каждый объект. Но ни одного не миновали их беспилотные корабли или инструментальное изучение спектра, а некоторые объекты стали тем, что можно назвать только туристскими аттракционами. И очень немногие объекты - всего пригоршня - содержали особое сокровище, которое искали хичи, - жизнь. Жизнь редка в Галактике. Разумная жизнь, как определяли ее хичи, еще реже... но она имелась. Земные австралопитеки уже начали использовать орудия труда и начинали создавать общественные институты. Существовала многообещающая крылатая раса - люди назвали бы этот район созвездием Змееносца. А также существа с мягкими телами на огромной планете с высокой силой тяжести, которая вращается вокруг звезды типа F-9 в созвездии Эридана; четыре или пять различных типов существ на планетах вокруг далеких звезд по ту сторону центра Галактики; они скрыты облаками газа и плотными звездными скоплениями от наблюдения со стороны Земли. Всего насчитывалось пятнадцать видов на пятнадцати планетах, на тысячи световых лет удаленных друг от друга; можно было ожидать, что у них разовьется разум и достаточно скоро они будут способны писать книги и строить машины ("достаточно скоро", с точки зрения хичи, это все в пределах одного миллиона лет). Больше того. Помимо хичи, существовали еще три технологические цивилизации и артефакты еще двух, исчезнувших. Итак, австралопитеки не были уникальны. Но все же представляли большую ценность. Поэтому тот хичи, который перенес колонию австралопитеков с сухих равнин их родины в жилище, подготовленное для них в космосе, пользовался большой известностью из-за этой своей работы. Работа была трудной и длительной. Этот хичи - потомок трех поколений, осуществлявших проект в Солнечной системе, исследовавших, составлявших карты. Он надеялся, что его потомки продолжат эту работу. Но в этом он ошибался. В целом хичи находились в Солнечной системе свыше ста лет; а потом все это кончилось - менее чем за месяц. Было принято решение уходить - и как можно скорее. И во всех кроличьих туннелях Венеры, во всех небольших постах на Дионе и в южной полярной шапке Марса, на всех орбитальных станциях началась упаковка. Хичи - самые аккуратные домохозяева. Они убрали девяносто девять процентов своих инструментов, машин, артефактов и всего того, что поддерживало их жизнь в Солнечной системе, даже мусор. Особенно мусор. Ничего не было оставлено случайно. И ничего, включая хичи-эквивалент пустой бутылки коки или гигиенического пакета, не осталось на поверхности Земли. Хичи вовсе не хотели лишить далеких потомков австралопитеков знания об их посещении. Они только хотели быть уверены, что эти потомки вначале выйдут в космос. Большая часть того, что хичи убрали, им самим оказалась не нужной, и они выбросили это в далекое межзвездное пространство или на Солнце. Многое увезли далеко - со специальной целью. И так было сделано не только в Солнечной системе, но повсюду. Хичи очистили Галактику почти от всех следов своего пребывания. Ни одна недавно овдовевшая голландка в Пенсильвании, готовясь передать ферму старшему сыну, не проявляла такой аккуратности. Они не оставили почти ничего и совсем ничего без особой цели. На Венере оставили только туннели и фундаменты сооружений, а также тщательно подобранный набор артефактов; на космических станциях - только минимум указателей; и еще одно сооружение. В каждой солнечной системе, где возможно было появление разума, они оставили один большой и загадочный дар. В земной системе это был астероид с орбитой под прямым углом к эклиптике, который они использовали как терминал для своих космических кораблей. Тут и там, в тщательно подобранных местах других систем, они оставили другие большие сооружения. И в каждом находилось большое количество функционирующих, почти неуничтожимых космических кораблей хичи, способных совершать полеты быстрее скорости света Клад в Солнечной системе ждал очень долго, больше четырехсот тысяч лет, а хичи все это время провели в центральной черной дыре. Австралопитеки на Земле оказались неудачей эволюции, хотя хичи об этом не узнали; но двоюродные братья австралопитеков стали неандертальцами, кроманьонцами, а потом, в результате очередной причуды эволюции, современными людьми. Тем временем крылатые существа развились, выучились, обнаружили Прометеев дар и убили себя. Тем временем две существовавших технологических цивилизации встретились друг с другом и взаимоуничтожились. Тем временем другие многообещавшие виды забрели в эволюционные тупики; тем временем хичи прятались и боязливо выглядывали из-за своего барьера Шварцшильда каждые несколько недель своего времени - каждые несколько тысячелетий быстрого времени снаружи... Тем временем клады ждали, и люди наконец нашли их. И вот люди взяли корабли хичи. В них они облетали всю Галактику. Первые исследователи были испуганными отчаявшимися людьми, которые в надежде избежать своего жалкого существования рисковали жизнями в слепых полетах к цели, которая могла сделать их богатыми, но которая гораздо вероятнее могла их убить. Я сделал краткий обзор взаимоотношений хичи с человеческой расой до того момента, когда Робин может начать свой рассказ. Есть ли вопросы, подпрограмма? В. З-з-з-з-з-з. О. Подпрограмма, не будь ослом. Я знаю, что ты не спишь. В. Я хочу только заметить, что тебе понадобилось очень много времени, чтобы уйти со сцены, постановщик. И ты рассказал только о прошлом хичи. Но не рассказал об их настоящем. О. Я как раз собирался это сделать. Я расскажу об одном хичи, которого зовут Капитан (вообще-то это не его имя: обычаи наименования у хичи совсем не те, что у людей, но это поможет распознавать его), который как раз в то время, когда Робин начинает рассказывать свою историю... В. Если ты позволишь ему это сделать. О. Подпрограмма! Молчать! Этот Капитан играет большую роль в рассказе Робина, потому что со временем их пути драматически скрестятся, но в момент, о котором я рассказываю, Капитан и не подозревает о существовании Робина. Он вместе с другими членами экипажа готовится проникнуть из того места, где скрываются хичи, в более обширную Галактику, дом для всех нас остальных. А теперь я сыграл с тобой маленькую шутку. Ты уже - молчать, подпрограмма! - уже встречалась с Капитаном, потому что он входил в тот экипаж, что похитил детеныша тигрицы и построил туннели на Венере. Теперь он намного старше. Но, конечно, не на полмиллиона лет, потому что хичи прячутся в черной дыре в центре Галактики. Послушай, подпрограмма, я не хочу, чтобы ты снова меня прерывала, но должен упомянуть одно странное обстоятельство. Черная дыра, в которой жили хичи, стала известна людям задолго до того, как они узнали о хичи. В сущности в 1932 году это был первый обнаруженный межзвездный радиоисточник. К концу двадцатого века с помощью интерферометров ее нанесли на карту как несомненную черную дыру, к тому же очень большую, с массой в тысячи солнц и диаметром в тридцать световых лет. Тогда же было установлено, что она расположена в трехстах тысячах световых лет от Земли, в направлении созвездия Стрельца, что она окружена облаком силикатной пыли и что она является мощным источником гамма-протонов 511 кэВ. Ко времени открытия астероида Врата стало известно гораздо больше. Знали все основные факты, за исключением одного. Не представляли себе, что там полно хичи. И не подозревали об этом, пока не начали - в сущности, правильно будет сказать, что начал я, - расшифровывать старые звездные карты хичи. В. З-з-з-з... О. Тише, подпрограмма, я тебя понял. Корабль, в котором находился Капитан, очень напоминал те, что люди нашли на Вратах. У хичи не было времени усовершенствовать конструкцию корабля. Именно поэтому Капитану не было полумиллиона лет: время в черной дыре течет медленно. Главное отличие корабля Капитана от других кораблей - дополнительное устройство. На языке хичи это устройство называется нарушитель порядка в линейных системах. Пилот, говорящий по-английски, назвал бы его ножом для консервных банок. Именно он позволял кораблю проходить барьер Шварцшильда вокруг черной дыры. Ничего особенно, просто изогнутый кристалл, торчащий из черного основания, но когда Капитан подавал к нему энергию, он начинал сверкать, как груда бриллиантов. Бриллиантовый блеск расширялся, окутывал корабль, открывал проход, и корабль через него выходил в просторную вселенную. На это не требовалось много времени. По меркам Капитана, меньше часа. По часам наружной вселенной - около двух месяцев. Будучи хичи, Капитан не похож на человека. Больше всего он напоминает оживший скелет из мультфильма. Но о нем можно думать и как о человеке, потому что он обладает большинством особенностей человека: любопытством, изобретательностью, разумом, способностью влюбляться и всеми остальными качествами, о которых я знаю, но которых никогда не испытывал. Например, Капитан находился в хорошем настроении, потому что смог включить в состав экипажа женскую особь, которую рассматривал как перспективного любовного партнера (Люди тоже так поступают в так называемых деловых поездках). Но само дело предстояло не очень приятное, если как следует подумать. Но Капитан об этом не думал. Он беспокоился не больше, чем рядовой человек беспокоится о том, объявят ли сегодня в полдень войну. Если это случится, конец всему, но прошло так много времени, а этого не случилось, что... Главное отличие заключалось в том, что для Капитана это дело не было объявлением войны; оно связано с тем, почему хичи скрылись в своей черной дыре. Капитан должен был проверить оставленные хичи артефакты. Клады были оставлены не случайно. Они составляли часть тщательно разработанного плана. Их можно даже назвать приманкой. А что касается чувства вины, которые испытывал Робинетт Броадхед... В. Мне было интересно, когда ты вернешься к этому. Позволь сделать предложение. Почему бы не дать самому Робину Броадхеду возможность высказаться? О. Отличная мысль! Небо знает, он специалист в этом вопросе. Итак, действие начинается, процессия движется... представляю вам Робинетта Броадхеда! Такую информацию мне предоставлять легче всего. "...Конфликт из-за острова Доминика, сам по себе ужасный, был разрешен за семь недель, так как и Гаити, и Доминиканская республика стремились к миру и хотели восстановить свою разрушенную экономику. Следующий кризис, который предстояло разрешить Секретариату, внушал надежду всему миру, но в то же время был связан с самой серьезной угрозой для всеобщего мира. Я имею в виду, разумеется, открытие так называемого астероида хичи. Хотя было давно известно, что опередившие нас в технологическом отношении чужаки посещали Солнечную систему и оставили некоторые ценные артефакты, открытие небесного тела с десятками функционирующих космических кораблей было совершенно неожиданным. Корабли были, конечно, бесценны, и все вышедшие в космос члены ООН предъявили на них свои права. Не буду рассказывать о напряженных тайных переговорах, которые привели к созданию пятью державами Корпорации "Врата", но с ее созданием перед человечеством открылись новые горизонты". Воспоминания Мари-Клементин Бенабуше, генерального секретаря ООН. 1. СОВСЕМ КАК В СТАРЫЕ ВРЕМЕНА Прежде чем меня расширили, я почувствовал то, что не испытывал уже тридцать лет, и потому поступил, как не считал себя уже способным. Начал грешить в одиночестве. Отправил свою жену Эсси в город совершить поход по ее предприятиям. Во все коммуникационные системы дома дал команду "Не беспокоить". Вызвал свою информационную систему (и друга) Альберта Эйнштейна и отдал ему приказы, от которых он нахмурился и начал сосать свою трубку. И вот вскоре все в доме стихло. Альберт неохотно, но послушно отключился, я удобно лежал на диване в своем кабинете, из соседней комнаты негромко доносился Моцарт, в воздухе пахло мимозой, свет был приглушен - и вот вскоре, говорю я, я произнес имя, которое не произносил уже десятилетия. - Зигфрид фон Психоаналитик, я бы хотел с тобой поговорить. На мгновение мне показалось, что он не появится. Но вот в углу комнаты, возле увлажнителя, возникла туманная дымка, что-то блеснуло, и он уже сидит. За тридцать лет он нисколько не изменился. На нем темный плотный костюм, такого же покроя, как на портретах Зигмунда Фрейда. На пожилом ничем не примечательном лице не прибавилось ни морщины, глаза все так же блестят. В одной руке блокнот, в другой - карандаш, как будто ему нужно делать записи! И он вежливо сказал: - Доброе утро, Роб. Я вижу, вы отлично выглядите. - Ты всегда начинаешь с того, что пытаешься вселить в меня уверенность, - говорю я, и он слегка улыбается. Зигфрид фон Психоаналитик на самом деле не существует. Это всего лишь психоаналитическая компьютерная программа. Физического существования у него нет; то, что я вижу, всего лишь голограмма, а слышу я синтезированную речь. У него даже имени нет, потому что Зигфридом фон Психоаналитиком его назвал я несколько десятилетий назад: я не мог тогда разговаривать с машиной, не имеющей имени. - Вероятно, - задумчиво сказал он, - вы меня вызвали, потому что вас что-то тревожит. - Совершенно верно. Он с терпеливым любопытством взглянул на меня; в этом он тоже не изменился. Сегодня у меня много гораздо более совершенных программ - в сущности, есть одна программа, Альберт Эйнштейн, которая настолько хороша, что об остальных я и не думаю, - но Зигфрид все-таки тоже хорош. Он всегда пережидает меня. Знает, что нужно время, чтобы то, что таится в моем сознании, обрело словесную форму, и потому не торопит меня. С другой стороны, он не позволяет мне просто мечтать. - Можете вы сказать, что вас тревожит в данный момент? - Многое. Разное, - отвечаю я. - Выберите, - говорит он, и я пожимаю плечами. - Мир очень беспокоен, Зигфрид. Со всем тем хорошим, что происходит, почему люди... О, дерьмо! Я опять начинаю, верно? Он мерцает. - Что начинаете? - подбадривает меня. - Говорю о мелочах, а не о главном. О настоящем. - Неплохо, Робин. Не хотите ли сказать мне, что главное? Я говорю: - Хочу. Так хочу, что, мне кажется, сейчас заплачу. А я уже давно этого не делал. - Вы очень давно во мне не нуждались, - указывает он, и я киваю. - Да. Совершенно верно. Он ждет немного, медленно вертя карандаш в руке, сохраняя выражение вежливой дружеской заинтересованности, то самое неосуждающее выражение, с каким я всегда его вспоминал между сеансами, потом говорит: - То, что на самом деле беспокоит вас, Робин, глубоко скрыто и, по определению, трудно формулируемо. Вы это знаете. Мы это видели вместе - много лет назад. Я не удивлен, что вы все эти годы не испытывали во мне потребности, потому что, очевидно, жизнь ваша складывалась хорошо. - Да, очень хорошо, - соглашаюсь я. - Наверно, гораздо лучше, чем я заслуживаю - минутку. Говоря это, я проявляю скрыто чувство вины? Чувство неадекватности? Он вздыхает, но продолжает улыбаться. - Вы знаете, я предпочитаю, чтобы вы не говорили как психоаналитик, Робин. - Я улыбаюсь ему в ответ. Он ждет некоторое время, потом продолжает: - Посмотрим на нынешнюю ситуацию объективно. Вы приняли меры, чтобы нам никто не помешал - или не подслушал? Услышал то, что не предназначено даже для ближайшего друга? Вы даже приказали Альберту Эйнштейну, своей информационной программе, не регистрировать этот разговор, не включать его ни в какой банк данных. То, что вы собираетесь сказать, должно быть очень личным. Может, вы стыдитесь этого вашего чувства. Это говорит вам о чем-нибудь, Робин? Я откашливаюсь. - Ты это точно подметил, Зигфрид. - И что же вы хотите сказать? Можете сказать это? Я бросаюсь, очертя голову: - Ты чертовски прав, могу! Очень просто! Очевидно! Я чертовски старею! Так лучше. Когда трудно сказать, просто скажите. Это одна из тех вещей, что я узнал в те далекие дни, когда трижды в неделю изливал свою боль перед Зигфридом, и это всегда действовало. И, сказав, я чувствовал себя очищенным - ну, не счастливым, проблема все-таки не решена, но клубок зла вышел из меня. Зигфрид молча кивает. Смотрит на карандаш, который вертит в руках, ждет, чтобы я продолжил. А я знаю, что худшее позади. Я знаю это чувство. Хорошо помню по тем прежним бурным сеансам. Теперь я не тот, что тогда. Тот Робин Броадхед испытывал сильнейшее чувство вины, потому что оставил любимую женщину умирать. Теперь это чувство вины давно исчезло - и помог мне в этом Зигфрид. Тот Робин Броадхед так плохо о себе думал, что не верил, что кто-то может отнестись к нему хорошо, и у него было мало друзей. Теперь они у меня есть - не знаю. Десятки! Сотни! (О некоторых из них я собираюсь вам рассказать). Тот Робин Броадхед не мог принять любовь, а я уже четверть века состою в прекрасном браке. Так что я совсем другой Робин Броадхед. Но кое-что никогда не меняется. - Зигфрид, - говорю я, - я стар. Я скоро умру, и знаешь, что больше всего меня выводит из себя? Он поднимает взгляд от карандаша. - Что, Робин? - Я недостаточно взрослый, чтобы быть таким старым! Он поджимает губы. - Не хотите ли объяснить это, Робин? - Да, - говорю я, - хочу. - Кстати, дальнейшее совсем легко, потому что я немало об этом думал, прежде чем вызвать Зигфрида. - Я думаю, это связано с хичи, - говорю я. - Дай мне закончить, прежде чем скажешь, что я спятил, ладно? Как ты помнишь, я принадлежу к поколению, открывшему хичи; мы росли среди разговоров о хичи; у хичи было все, чего не было у людей, и они знали все, чего не знают люди... - Хичи не были такими совершенными, Робин. - Я говорю о том, как казалось нам, детям. Хичи были страшные, мы пугали друг друга, что они вернутся и возьмут нас. И больше всего - они нас настолько опередили, что мы не могли с ними соревноваться. Немного вроде Санта Клауса. Немного как те насильники-извращенцы, которыми нас пугали матери. Немного как Бог. Ты понимаешь, о чем я говорю, Зигфрид? Он осторожно отвечает: - Я могу узнать эти чувства, да. Такое происходило со многими людьми вашего поколения и позже. - Верно! И я помню, что ты однажды сказал мне о Фрейде. Ты сказал, что он говорил: ни один человек не может считать себя подлинно взрослым, пока жив его отец. - Ну, в сущности... Я прерываю его. - А я отвечал тебе, что это вздор, потому что мой отец был настолько благоразумен, что умер, когда я был еще маленьким ребенком. - О, Робин. - Он вздыхает. - Нет, слушай меня. А какова самая главная фигура отца? Как мы можем вырасти, если Наш Отец, Который В Центре, все еще там, и мы не можем даже добраться до него, не говоря уже о том, чтобы ударить старого ублюдка? Он печально качает головой. - Отцовские символы. Цитата из Фрейда. - Нет, я серьезно. Неужели ты не понимаешь? Он серьезно говорит: - Да, Робин. Я понимаю, что вы имеете в виду хичи. Это правда. Я согласен, что это проблема для человеческой расы, и, к несчастью, доктор Фрейд о такой ситуации никогда не думал. Но мы сейчас говорим не о человечестве, а о вас. Вы меня вызвали не ради абстрактной дискуссии. Вы вызвали меня, потому что несчастны, и сами сказали, что виноват неизбежный процесс старения. Поэтому давайте сосредоточимся на том, что мы можем. Пожалуйста, не теоретизируйте, просто скажите, что вы чувствуете. - Ну, я чувствую себя, - сдаюсь я, - чертовски старым. Тебе этого не понять, потому что ты машина. Ты не знаешь, каково это, когда зрение подводит, на обратной стороне ладони появляются темные старческие пятна, а лицо свисает ниже подбородка. Когда нужно сесть, чтобы надеть носки: если встанешь на одну ногу, то упадешь. Когда всякий раз забываешь дни рождения и думаешь о болезни Альтсхеймера, а иногда не можешь пописать, когда хочется. Когда... - Но тут я остановился. Не потому что он прервал меня; просто он выглядел так, будто готов слушать бесконечно долго, а какой во всем этом прок? Он подождал немного, чтобы убедиться, что я кончил, потом терпеливо начал: - В соответствии с медицинскими записями, ваша простата заменена восемнадцать месяцев назад, Робин. Неприятности в среднем ухе легко... - Подожди! - закричал я. - Что ты знаешь о моих медицинских записях, Зигфрид? Я отдал приказ, чтобы эта информация была закрыта! - Конечно, Робин. Поверьте, ни одно слово из нашего разговора не будет доступно ни для одной из остальных ваших программ, вообще ни для кого, кроме вас. Но, конечно, у меня есть доступ к банкам информации, включая ваши медицинские записи. Могу я продолжить? Стремечко и наковальню в вашем ухе легко заменить, и это решит вашу проблему равновесия. Замена роговицы положит конец начинающейся катаракте. Остальные проблемы чисто косметические, и, разумеется, не будет никаких трудностей с добыванием молодых тканей. Остается только болезнь Альтсхеймера, и, откровенно говоря, Робин, я не вижу у вас никаких ее признаков. Я пожимаю плечами. Он какое-то время ждет, потом говорит: - Так что все те проблемы, о которых вы упомянули, а также множество других, о которых вы умолчали, но которые есть в ваших медицинских записях, легко могут быть разрешены или уже разрешены. Может быть, вы неверно сформулировали свой вопрос, Робин. Может быть, проблема не в том, что вы стареете, а в том, что вы не хотите принять необходимые меры, чтобы предотвратить это. - Какого дьявола мне это делать? Он кивает. - Действительно, почему, Робин? Можете ответить на этот вопрос? - Нет, не могу! Если бы мог, зачем бы стал спрашивать тебя? Он поджимает губы и ждет. - Может, мне хочется, чтобы все шло естественно. Он пожимает плечами. - Послушай, Зигфрид, - начинаю я льстить. - Хорошо. Я признаю то, что ты сказал. У меня Полная Медицина Плюс, и я могу получить любые органы для замены; причина того, почему я это не делаю, у меня в голове. Я знаю, как ты это называешь. Эндогенная депрессия. Но это ничего не объясняет! - Ах, Робин, - вздыхает он, - опять психоаналитический жаргон. И плохой жаргон, к тому же. "Эндогенный" означает всего лишь "глубинный, происходящий изнутри". Это вовсе не означает, что причины нет. - Тогда какова же причина? Он задумчиво говорит: - Давайте поиграем. Под вашей левой рукой есть пуговица... Я смотрю: да, на кожаном кресле пуговица. - Ну, она просто удерживает кожу на месте, - говорю я. - Несомненно, но в нашей игре эта пуговица будет означать, что как только вы ее нажмете, вам немедленно делают хирургическую операцию по трансплантации. Немедленно. Поставьте палец на пуговицу, Робин. Итак. Вы готовы нажать на нее? - Нет. - Понятно. Не скажете ли, почему? - Потому что я не заслуживаю частей тела других людей! - Я не собирался говорить это. Даже не знал этого. А когда сказал, мог только сидеть и слушать эхо своих слов; и Зигфрид тоже некоторое время молчит. Потом берет свой карандаш и кладет в карман, берет блокнот и кладет в другой карман, потом наклоняется ко мне. - Робин, - говорит он, - не думаю, что я могу вам помочь. У вас чувство вины, от которого я не могу вас избавить. - Но раньше ты всегда мне помогал! - завываю я. - Раньше, - терпеливо объясняет он, - вы причиняли себе боль из-за того, в чем, вероятнее всего, не были виноваты, и во всяком случае это было в прошлом. На этот раз другое дело. Вы можете прожить, вероятно, еще пятьдесят лет, заменяя поврежденные органы здоровыми. Но правда, что эти органы принадлежат кому-то другому, и вы, чтобы жить дольше, в определенном смысле заставляете других жить меньше. Признание этого, Робин, не снимет невротическое ощущение вины, это всего лишь признание моральной правды. Вот и все, что он говорит мне; и с улыбкой, одновременно доброй и печально, добавляет: - До свидания. Терпеть не могу, когда мои компьютерные программы начинают рассуждать о морали. Особенно, когда они правы. Я улыбнулся ей и позволил поцеловать себя. Эсси часто бранится. Она также любит меня, а это многого стоит. Она высокая. Стройная. У нее длинные золотистые волосы; когда она в роли профессора или бизнесмена, убирает их в тугой советский пучок, а, ложась спать, распускает их. И, не подумав, не откорректировав свои слова, я выпалил: - Я разговаривал с Зигфридом фон Психоаналитиком. - А, - сказала Эсси, выпрямляясь. - О. И, задумавшись, принялась доставать булавки из своего пучка волос. Прожив с человеком несколько десятилетий, многое о нем узнаешь, и я следил за ее мыслительным процессом, словно она рассуждала вслух. Конечно, она забеспокоилась, потому что мне понадобилось говорить с психоаналитиком. Но в то же время она очень верила в Зигфрида. Эсси всегда считала, что она в долгу перед Зигфридом, потому что знала: только с помощью Зигфрида когда-то давно я смог признаться себе, что влюблен в нее. (А также влюблен в Джель-Клару Мойнлин, что и составляло проблему). - Не хочешь ли рассказать мне, в чем дело? - вежливо спросила она, и я ответил: - Возраст и депрессия, моя дорогая. Ничего серьезного. Только временное. Как твой день? Она изучала меня своими всевидящими диагностическими глазами, распуская длинные светлые волосы. Строила ответ в соответствии со своим диагнозом. - Ужасно устала, - сказала она наконец, - и мне нужно выпить. Тебе, я думаю, тоже. Мы выпили. В шезлонге нашлось место для нас обоих, и мы смотрели, как луна садится в направлении Джерси, а Эсси рассказывала мне о своем дне и не очень допытывалась о моем. У Эсси своя жизнь, и очень напряженная - удивительно, что она неизменно находит в ней много места и для меня. Помимо своих предприятий, она провела утомительный час в исследовательском институте, который мы основали, чтобы внедрять технологию хичи в наши компьютеры. У хичи, по-видимому, не было компьютеров, они не рассчитывали курс своих кораблей, но у них были изящные идеи в пограничных областях. Конечно, это специальность Эсси, она доктор наук. И когда она говорит о своих исследовательских программах, я вижу, как она одновременно рассуждает: не нужно расспрашивать старину Робина, я могу просто справиться у программы Зигфрида и прослушать весь разговор. Я с любовью сказал: - Ты не так хитра, как думаешь, - и она смолкла посредине фразы. - Наш разговор с Зигфридом закрыт. - Ха. - Самодовольно. - Никаких "ха", - сказал я тоже самодовольно, - потому что я заставил Альберта пообещать. Запись так запрятана, что даже ты не сможешь добыть ее, не уничтожив всю систему. - Ха! - повторила она и наклонилась, заглядывая мне в глаза. На этот раз "ха" звучало громче и выразительнее, и перевести его можно было так: "Придется поговорить об этом с Альбертом". Я посмеиваюсь над Эсси, но я и люблю Эсси. Поэтому я позволил ей уйти с крючка. - Я не хочу, чтобы этот запрет нарушался, - сказал я, - ну, из тщеславия. В разговоре с Зигфридом я был таким нытиком. Но я сам тебе все расскажу. Она села, довольная, и слушала мой рассказ. Когда я кончил, она немного подумала и сказала: - Поэтому ты испытываешь депрессию? Потому что ничего не ждешь впереди? Я кивнул. - Но, Робин! У тебя, возможно, ограниченное будущее, но Боже! какое прекрасное настоящее! Галактический путешественник! Один из богатейших магнатов! Неукротимый сексуальных объект, к тому же обладающий очень сексуальной женой! Я улыбнулся и пожал плечами. Задумчивое молчание. - Вопросы морали, - сказала она наконец, - не лишены разумности. Тебе делает честь, что ты задумываешься над ними. У меня тоже были сомнения, как ты помнишь, когда не так давно мне заменяли изношенные органы другими. - Значит, ты понимаешь! - Прекрасно понимаю! Я понимаю также, что после принятия решения не нужно беспокоиться. Депрессия - это глупо. К счастью, - сказала она, вставая с шезлонга и беря меня за руку, - в нашем распоряжении есть отличный антидепрессант. Не хочешь ли последовать за мной в спальню? Конечно, я хотел. И пошел. И почувствовал, как депрессия покидает меня, потому что я наслаждаюсь, когда нахожусь в постели с С.Я.Лавровой-Броадхед. И наслаждался бы, даже если бы знал, что до смерти, вызывавшей эту депрессию, мне осталось меньше трех месяцев. Снова говорит Альберт Эйнштейн. Мне кажется, лучше пояснить, что сказал Робин о Джель-Кларе Мойнлин. Она была исследователем с Врат, и он любил ее. Они вместе с несколькими другими оказались захваченными черной дырой. Одни из них могли освободиться за счет других. Это удалось сделать Робину. А Кларе и всем остальным нет. Возможно, это чистая случайность; может быть, Клара пожертвовала собой и освободила Робина; может, Робин впал в панику и спасся за счет других; даже сейчас невозможно сказать, что именно произошло. Но Робин, всегда остро испытывавший чувство вины, долгие годы представлял себе Клару в этой черной дыре, с остановившимся временем, все в том же моменте ужаса и отчаяния - и всегда (он думал) винящую его. Только Зигфрид помог ему избавиться от этого. Вы можете удивиться, откуда я обо всем этом знаю, поскольку разговоры с Зигфридом закрыты. Ну, это легко. Я знаю об этом точно так же, как теперь Робин знает многое о том, чего он никогда не видел. 2. ЧТО ПРОИСХОДИЛО НА ПЛАНЕТЕ ПЕГГИ Тем временем на планете Пегги мой друг Оди Уолтерс разыскивал определенный кабак и определенного человека. Я говорю, что он мой друг, хотя не вспоминал о нем долгие годы. Некогда он оказал мне услугу. Я этого не забыл. Если бы кто-нибудь сказал мне: "Эй, Робин, а помните, Оди Уолтерс помог вам получить корабль, когда он вам был нужен?", я с негодованием ответил бы: "Дьявольщина, да! Я о таком никогда не забываю!" Но я, конечно, не думал об этом ежеминутно, и, кстати, в тот момент понятия не имел, где находится Оди и вообще жив ли он. Уолтерса легко запомнить, потому что выглядит он необычно. Невысокий и некрасивый. Лицо в нижней части шире, чем в верхней, и потому он слегка напоминает дружески расположенную лягушку. Он женат на красивой и неудовлетворенной женщине вдвое моложе его самого. Ей было девятнадцать лет; звали ее Долли. Если бы Оди спросил у меня совета, я бы ответил ему, что май и декабрь уживаются не очень хорошо - разумеется, если только, как в моем случае, декабрь не обладает необыкновенным богатством. Но Оди очень хотел, чтобы у него получилось, потому что очень любил Долли, и потому трудился ради нее, как раб. Оди Уолтерс был пилотом. На кораблях любого типа. Он пилотировал воздушные корабли на Венере. Когда большой земной транспорт (который постоянно напоминал ему обо мне, потому что мне принадлежала значительная часть его стоимости и я назвал его в честь своей жены) оказывался на орбите вокруг Пегги, Оди приводил шаттлы, которые нагружались на корабле и разгружались на поверхности; а между приходами транспорта нанимался пилотировать любой корабль и выполнял любые задания, какие требовались в этом чартере. Подобно всем остальным на планете Пегги, он явился за 4х10 в десятой степени километров от места, где родился, чтобы заработать на жизнь, и иногда это ему удавалось, а иногда не очень. Поэтому когда закончился один чартер и Аджангба сказал Оди, что есть другой, Уолтерс ухватился за него. Даже если это означало обыскать все притоны порта Хеграмет, чтобы отыскать нанимателей. А это не так легко. Для "города", насчитывающего четыре тысячи жителей, Хеграмет перенасыщен барами. Их десятки, и в самых вероятных - кафе отеля, паб аэропорта, большое казино с единственным в Хеграмете ночным представлением - арабов, которые должны его нанять, не оказалось. Долли в казино, где она могла бы выступать со своими куклами, не было, не было ее и дома, во всяком случае на телефон она не отвечала. Полчаса спустя Уолтерс по-прежнему бродил по плохо освещенным улицам в поисках своих арабов. Теперь он вышел за пределы более богатой западной части города. Нашел он арабов в кабаке на самом краю города, и они спорили. Все сооружения порта Хеграмет временные. Это неизбежное следствие того обстоятельства, что Пегги - планета-колония. Каждый месяц, когда с Земли являлся новый транспорт с иммигрантами, население разбухало, как шар, в который накачали водород. Но в течение следующих нескольких недель оно постепенно сокращалось, колонисты перемещались на плантации, на лесоразработки и в шахты. Население никогда не опускалось до прежнего уровня, потому что ежемесячно появлялось несколько сотен новых жителей, так что приходилось пристраивать новые здания. Но этот кабак был самым временным из всех временных сооружений. Три плиты строительного пластика служили ему стенами, четвертую положили в качестве крыши, а стена, обращенная к улице, оставалась открытой для теплого воздуха Пегги. Но даже и так внутри было туманно и дымно, пахло табаком, коноплей, гарью ламп и кислым пивным запахом самогона, которым здесь торговали. Уолтерс сразу узнал свою добычу по описанию агента. Таких не так уж много в порту Хеграмет. Конечно, арабов много, но богатых нет. И сколько среди них старых? Мистер Лукман даже старше Аджангбы, он толстый и лысый, и на каждом пухлом пальце у него кольцо, и многие с бриллиантами. Он вместе с несколькими другими арабами сидел в глубине кабака, но когда Уолтер направился в нему, хозяйка преградила ему дорогу. - Частная пирушка, - сказала она. - Они платят. Оставь их в покое. - Они ждут меня, - заявил Уолтерс, надеясь, что это правда. - Зачем? - Ну, это не твое дело, - гневно сказал Уолтерс, обдумывая, что произойдет, если он просто оттолкнет хозяйку. Конечно, сама по себе она не страшна, тощая, смуглая, темноволосая молодая женщина с большими голубыми металлическими серьгами; но вот рослый мужчина с пулеобразной лысой головой, сидящий в углу и внимательно за всем наблюдающий, - совсем другое дело. К счастью, мистер Лукман увидел Уолтерса и неуверенно направился к нему. - Вы мой пилот, - провозгласил он. - Пойдемте выпьем. - Спасибо, мистер Лукман, но мне нужно домой. Я просто хотел подтвердить чартер. - Да. Пойдемте. - Он повернулся и посмотрел на своих спутников, которые о чем-то яростно спорили. - Выпить хотите? - спросил он через плечо. Он пьянее, чем думал Уолтерс. Оди снова сказал: - Спасибо, но нет. Будьте добры, подпишите контракт. Лукман повернулся и взглянул на листок в руках Уолтерса. - Контракт? - Он на некоторое время задумался. - Мы должны заключить контракт? - Таково обыкновение, мистер Лукман, - сказал Уолтерс. Терпение его подходило к концу. В глубине спутники араба кричали друг на друга, и внимание Лукмана разделялось между Уолтерсом и спорящими. И еще одно. В споре участвовали четверо - пятеро, если считать и Лукмана. - Мистер Аджангба сказал, что вас будет четверо, - заметил Уолтерс. - Иначе перегрузка. А вас пятеро. - Пятеро? - взгляд Лукмана сосредоточился на Уолтерсе. - Нет. Нас четверо. - Но тут выражение его изменилось, и он благожелательно улыбнулся. - О, вы думаете, этот спятивший один из нас? Нет, он с нами не пойдет. Он скорее отправится в могилу, если будет настаивать перед Шамином на своем толковании слов пророка. - Понятно, - сказал Уолтерс. - Тогда подпишите, пожалуйста... Араб пожал плечами и взял листок у Уолтерса. Он разложил его на оцинкованной поверхности бара и с трудом начал читать, держа в руке ручку. Спор стал громче, но Лукман, казалось, не обращает на него внимания. Большинство посетителей кабака были африканцами, причем кикуйю сидели по одну сторону, а масаи по другую. На первый взгляд, в этом обществе спорщики казались одинаковыми. Но теперь Уолтерс видел, что это не так. Один из спорщиков был моложе остальных, меньше ростом и стройнее. Кожа у него темнее, чем у большинства европейцев, но не такая смуглая, как у ливийцев; глаза такие же черные, но веки не окрашены. Уолтерс повернулся к ним спиной и терпеливо ждал возможности уйти. Не только потому, что хотел увидеть Долли. Порт Хеграмет знаком с этнической враждой. Китайцы в основном оставались с китайцами, латиноамериканцы в своем баррио, европейцы - в европейском районе - о, не совсем обязательно и, конечно, не всегда мирно. Даже внутри этих общностей существовали четкие границы. Китайцы из Кантона не дружили с китайцами с Тайваня, португальцы имели мало общего с финнами, а бывшая Чили и прежняя Аргентина продолжали враждовать. Однако европейцам определенно не следовало приходить в африканские бары; поэтому, получив подписанный контракт, Уолтерс поблагодарил Лукмана и ушел быстро и с явным облегчением. Не прошел он и квартал, как услышал за собой гневные крики и вопль боли. На планете Пегги каждый старается не вмешиваться в чужие дела, но Уолтерсу нужно было защитить предстоящий чартер. Он видел группу нападающих, окружившую одного человека. Вполне возможно, что африканцы напали на его нанимателя. А это уже его дело. Уолтерс повернулся и побежал назад - ошибка, о которой он, поверьте мне, впоследствии очень глубоко пожалел. К тому времени как Уолтерс подбежал, нападающие исчезли, а хнычущий окровавленный человек на тротуаре оказался не из группы нанимателей: это был молодой незнакомец; он схватил Уолтерса за ногу. - Помоги мне, и я дам тебе пятьдесят тысяч долларов, - сказал он неуверенным голосом; губы его распухли и кровоточили. - Пойду за полицейским, - предложил Уолтерс, стараясь высвободиться. - Никакой полиции! Помоги мне их убить, и я тебе заплачу, - рявкнул человек. - Я капитан Хуан Генриетта Сантос-Шмитц и вполне могу заплатить за твою службу! Конечно, в то время я ничего об этом не знал. С другой стороны, Уолтерс не знал, что мистер Лукман работает на меня. Это неважно. На меня работают десятки тысяч людей, и совсем неважно, знает их Уолтерс или нет. Плохо, что он сразу не узнал Вэна, потому что лишь немного слышал о нем. Для Уолтерса в конечном счете это составляло большую разницу. Я хорошо знал Вэна. Впервые встретил его, когда он был ребенком, воспитанным машинами и нелюдьми. Приводя для вас каталог своих знакомых, я его имел в виду под не-другом. Вообще он никогда не социализировался настолько, чтобы стать кому-нибудь другом. Больше того, можно сказать, что он был врагом - и не только моим, но всего человечества - в те дни, когда испуганным и похотливым юнцом мечтал на своей кушетке в облаке Оорта, не зная и не беспокоясь, что его мечты сводят все человечество с ума. Конечно, это не его вина. Не его вина, что несчастные террористы вдохновились его примером и снова всех нас начали сводить с ума, когда могли это организовать, - но если мы займемся понятием "ошибки" и связанным с ним понятием "вины", мы снова вернемся к Зигфриду фон Психоаналитику, прежде чем вы это поймете, а я сейчас говорю об Оди Уолтерсе. Уолтерс, конечно, не ангел милосердия, но он не мог оставить этого человека на улице. Вводя окровавленного незнакомца в свою маленькую квартиру, которую он делил с Долли, Уолтерс так и не понимал, почему он это делает. Конечно, этот человек в плохой форме. Но для этого существуют станции первой помощи, и к тому же жертва оказалась крайне несимпатичной. Всю дорогу до квартала, называвшегося Малой Европой, этот человек постоянно снижал плату за помощь и жаловался на трусость Уолтерса; к тому времени как он разлегся на складной кровати Уолтерса, обещанная плата составляла двести пятьдесят долларов, а критика характера Уолтерса звучала непрерывно. Но кровотечение прекратилось. Человек сел на кровати и презрительно осмотрел квартиру. Долли все еще не было дома, и, конечно, квартиру она оставила в беспорядке: множество грязных тарелок на столе, всюду разбросаны ее куклы, белье сушится над раковиной, а с ручки двери свисает свитер. - Какое грязное место, - сказал нежеланный гость. - Даже двухсот пятидесяти долларов не стоит. С губ Уолтерса рвался резкий ответ. Но он подавил его вместе с другими, уже полчаса готовыми вырваться: в чем дело? - Я помогу тебе умыться, - сказал он. - Потом можешь убираться. Мне твои деньги не нужны. Избитые губы попытались изогнуться в усмешке. - Как глупо с твоей стороны, - сказал человек. - Я капитан Хуан Генриетта Сантос-Шмитц. У меня собственный космический корабль. У меня доля доходов в транспортном корабле, который кормит эту планету, среди других моих предприятий. Говорят, что я на одиннадцатом месте в списке самых богатых людей. - Никогда о тебе не слышал, - проворчал Уолтерс, напуская теплую воду в раковину. Но это неправда. Когда-то очень давно, но что-то было, какое-то воспоминание. Кто-то еженедельно показывался в новостях ПВ, потом каждый месяц или два. Ничто не забывается лучше, чем человек, прославленный десять лет назад. - Ты ребенок, выросший в корабле хичи, - неожиданно сказал Уолтерс, и человек взвыл: - Точно! Ой! Ты делаешь мне больно! - Терпи, - ответил Уолтерс и подумал, что же делает здесь одиннадцатый в списке богатейших людей. Долли, конечно, понравится эта встреча. Но Долли часто нравятся ее планы - как разбогатеть и купить островные плантации, или летний дом, или билет домой. Может, стоить задержать здесь этого человека под каким-нибудь предлогом, пока Долли не вернется? Или вытолкать его и потом рассказать Долли? Но эта дилемма тут же разрешилась сама собой: дверь заскрипела, и вошла Долли. Как бы ни выглядела Долли у себя дома - обычно глаза ее слезились от аллергии на флору Пегги, она вечно недовольна, у нее редко причесаны волосы, - но когда она выходит наружу, она ослепительна. И, очевидно, она ослепила неожиданного гостя, когда появилась в дверях, и хоть Уолтерс уже около года был женат на этой женщине со стройной фигурой и неулыбающимся лицом - и отлично знал, какой диете она обязана первому, и какому недостатку своих зубов - второму, сам он тоже был почти ослеплен. Уолтерс обнял ее и поцеловал; она вернула поцелуй, но не очень внимательно. Глядела мимо него на незнакомца. Все еще обнимая ее, Уолтерс сказал: - Дорогая, это капитан Сантос-Шмитц. Он подрался, и я привел его сюда... Она оттолкнула его: - Младший, неужели? Ему потребовалось время, чтобы осознать недоразумение. - О, нет, Долли, он не со мной дрался. Просто я проходил поблизости. Выражение ее смягчилось, и она повернулась к гостю. - Конечно. Добро пожаловать, Вэн. Позвольте взглянуть, что с вами сделали. Сантос-Шмитц приободрился. - Вы меня знаете, - сказал он, позволяя ей взглянуть на повязки, которые уже наложил Уолтерс. - Конечно, Вэн! Все в порту Хеграмет знают вас. - Она сочувственно покачала головой, разглядывая синяк у него под глазом. - Вы показывали на меня вчера вечером, - сказала она. - В "Веретене". Он откинулся назад и взглянул на нее внимательней. - О, да! Вы выступали! Я видел ваше представление. Долли Уолтерс редко улыбалась, но она умела морщить глаза и поджимать свои красивые губы, что еще лучше улыбки; очень привлекательное выражение. Она часто демонстрировала его, когда они поудобнее устраивали Вэна Сантос-Шмитца, кормили его и слушали его объяснения, почему ливийцы были неправы, когда рассердились на него. Если Уолтерс считал, что Долли рассердится на него за то, что привел этого бродягу в дом, он обнаружил, что тут ему нечего опасаться. Но время шло, и он начинал нервничать. - Вэн, - сказал он, - мне завтра утром надо улетать, и я думаю, ты рад будешь вернуться в отель... - Конечно, нет, Младший, - заявила его жена. - У нас здесь достаточно места. Он будет спать в кровати, ты на диване, а я лягу в другой комнате. Уолтерс был слишком поражен, чтобы нахмуриться или ответить. Что за глупая мысль! Конечно, Вэн захочет вернуться в отель, и, конечно, Долли просто проявляет вежливость; ведь не может же она так повести дело, что они не останутся наедине ночью. В последнюю ночь. Ведь утром ему предстоит лететь в буш с этими раздражительными арабами. Поэтому он уверенно ждал, что Вэн сейчас извинится, а жена его примет извинения, потом уверенность становилась меньше, потом ее совсем не стало. Уолтерс не очень высок, но диван еще короче, и всю ночь он метался и ворочался на нем, жалея о том, что услышал имя Хуана Генриетты Сантос-Шмитца. И сожаление это разделяло все человечество, включая меня. Вэн не просто неприятный человек - о, это не его вина, конечно (да, да, Зигфрид, я знаю, убирайся из моей головы!). Он к тому же скрывался от правосудия, вернее, скрывался бы, если бы стало известно, что именно он прихватил из артефактов хичи. Говоря Уолтерсу, что он богат, Вэн не солгал. У него с рождения было право на долю прибылей от любой технологии хичи, просто потому что мама родила его на корабле хичи и рядом не оказалось ни одного другого человека. Когда суды во всем разобрались, он получил очень много денег. По мнению Вэна, это означало также, что он имеет право на любую находку, касающуюся хичи, о которой раньше не было известно. Он взял себе корабль хичи - все это знали, - но на его деньги лучшие адвокаты поставили в тупик Корпорацию Врата в судах. Он прихватил также некоторые аппараты хичи, не доступные большинству людей, и если бы стало известно, что это за аппараты, дело тут же передали бы в суд и Вэн немедленно стал бы Врагом Общества Номер Один, а не просто помехой и причиной раздражения. Поэтому у Уолтерса были все права ненавидеть его, хотя, конечно, совсем по другим причинам. Когда Уолтерс на следующее утро увидел ливийцев, они страдали от похмелья и были раздражительны. Он тоже, но разница заключалась в том, что у него раздражение было глубже и не было похмелья. Кстати, отчасти этим и объяснялось его раздражение. Пассажиры не спрашивали его о прошлом вечере; они вообще почти не разговаривали, когда судно летело над широкой саванной, редкими полянами и очень редкими фермами планеты Пегги. Лукман и еще один араб погрузились в изучение сделанных со спутника цветных снимков этого района, один из остальных спал, четвертый просто держался за голову и смотрел в окно. Самолет летел почти сам по себе: в это время года погода обычно очень хорошая. У Уолтерса было достаточно времени, чтобы думать о себе и своей жене. Когда они поженились, это было его личным триумфом, но почему потом у них так мало счастья? Конечно, у Долли жизнь была нелегкая. Девушка из Кентукки, без денег, без семьи, без работы - без особых талантов и без особого ума, такой девушке нужно использовать все свои данные, чтобы выбраться из угольной местности. Единственным, что в Долли было пригодно для коммерции, оказалась ее внешность. Хорошая внешность, хотя и с недостатком. У нее стройная фигура, яркие глаза, но кривые зубы. В четырнадцать лет она начала танцевать в барах Цинцинатти, но этим на жизнь не заработаешь, если не подрабатываешь проституткой на стороне. Долли этого не хотела. Она берегла себя. Пыталась петь, но для этого ее голоса не хватало. К тому же, пытаясь петь не раскрывая губ, чтобы не показывать зубы, она выглядела чревовещателем... И когда один из посетителей, чьи посягательства она отвергла, сказал ей об этом, перед Долли блеснул свет. Распорядитель этого клуба считал себя комиком. Долли стиркой и шитьем заработала денег, чтобы закупить некоторые старые комические сцены, сама изготовила кукол, изучила все, какие могла, кукольные представления на ПВ и в записях и попыталась дать представление в субботний вечер перед тем, как в воскресенье ее должна была сменить другая певица. Выступление не было очень успешным, но очередная певица оказалась еще хуже Долли, так что она получила передышку. Две недели в Цинцинатти, месяц в Луисвилле, почти три месяца в маленьких клубах на окраинах Чикаго - если бы ангажементы следовали непрерывно, она неплохо бы зарабатывала, но их разделяли недели и даже месяцы без работы. Впрочем, с голоду она не умирала. К тому времени как Долли добралась до планеты Пегги, ее представление пообтерлось о такое количество враждебных и пьяных аудиторий, что приобрело вполне пригодную для продажи форму. Конечно, недостаточно для хорошей карьеры. Достаточно, чтобы поддерживать жизнь. Звезд здесь не было, а она не хуже других. И если она больше себя не берегла, то и не тратила слишком расточительно. Когда появился Оди Уолтерс, Младший, он предложил более высокую плату, чем другие клиенты, - замужество. И она согласилась. В восемнадцать лет. Вышла замуж за человека, вдвое старше ее. Трудна была жизнь Долли, однако, не труднее, чем у остальных жителей Пегги - не считая, конечно, таких, как нефтеразведчики Оди. Эти - или их компания - платили полностью за билет до Пегги, и у каждого из них в кармане лежал оплаченный обратный билет. Это не делало их более жизнерадостными. До места на Западном Острове, которое они выбрали в качестве свой базы, шесть часов полета. К тому времени как они поели, поставили свои палатки, раз или два помолились, не без споров о направлении молитвы, похмелье их развеялось, но было уже поздно заниматься чем-то в этот день. Для них. Не для Уолтерса. Ему приказали летать поперечными маршрутами над двадцатью тысячами гектаров поросших кустарником холмов. Так как ему предстояло просто тащить за собой детектор массы и измерять гравитационные аномалии, темнота не могла ему помешать. Не мешала мистеру Лукману, во всяком случае, но не Уолтерсу, потому что именно такие полеты он не любил больше всего; лететь приходилось на очень небольшой высоте, а некоторые из холмов довольно высоки. И вот он постоянно держал включенными и радар, и прожекторы, распугивая медлительных глупых животных, населяющих саванны Западного Острова, и пугаясь сам, когда он начинал дремать и, очнувшись, видел устремившуюся навстречу поросшую кустарником вершину холма. Ему удалось поспать пять часов, прежде чем Лукман разбудил его и приказал повторить разведку нескольких неясных снимков, а когда это было сделано, ему пришлось разбрасывать копья по всей местности. Эти копья не просто металл; это геофоны и должны размещаться в километрах друг от друга. Больше того, они должны углубиться не менее чем на двадцать метров и стоять вертикально, чтобы их данные можно было использовать, и каждый геофон нужно было разместить с точностью до двух метров. Уолтерсу не помогло, когда он указал, что эти требования взаимно противоречат друг другу, поэтому для него не было неожиданностью, что когда выполнили свою задачу размещенные на грузовике вибраторы, петрологические данные оказались бесполезны. Делайте заново, сказал Лукман, и Уолтерсу пришлось весь маршрут повторить пешком, вытаскивая геофоны и забивая их вручную. Он нанялся пилотом, но у мистера Лукмана оказался более широкий подход. И не просто таскать геофоны. Однажды ему приказали копать землю в поисках похожих на клещей насекомых, которые на Пегги служили аналогом дождевых червей, аэрируя почву. В другой раз он управлял инструментом, который углублялся на несколько десятков метров и добывал образцы породы. Его заставили бы чистить картошку, если бы они ели картошку, и действительно попытались взвалить на него все мытье посуды. И отступили, только договорившись делать это строго по очереди. (Впрочем, Уолтерс заметил, что очередь мистера Лукмана почему-то все не наступала). Не в том дело, что работы эти были неинтересны. Клещеобразные насекомые попадали в сосуд с раствором, который потом подвергали электрофорезу на фильтровальной бумаге. А еще этих насекомых помещали в маленькие инкубаторы во стерильной водой, стерильным воздухом и стерильными углеводородными парами. Это были тесты на наличие нефти. Насекомые, подобно термитам, закапывались глубоко под поверхность. Кое-что они выносили с собой наружу, и электрофорез показывал, что именно. Инкубаторы проверяли то же самое по-другому. На Пегги, как и на Земле, существовали микрооганизмы, способные жить на диете из чистого углеводорода. И если в инкубаторах такие микроорганизмы обнаруживались, они не могли существовать без источника чистого углеводорода в почве. И в том и в другом случае это означало нефть. Но для Уолтерса это была просто утомительная работа, и освобождением от нее были только приказы тащить на буксире магнетометр или разбросать больше копий. После трех дней работы, вернувшись в свою палатку, он достал свой контракт и проверил, есть ли там все это. Оказывается, есть. Он решил, вернувшись в порт Хеграмет, поговорить со своим агентом; после пяти дней он передумал. Нужно просто убить этого агента... Но дополнительные полеты имели и благотворные последствия. Через восемь дней этой трехнедельной экспедиции Уолтерс с радостью сообщил Лукману, что у него кончается горючее и ему придется лететь на базу. Когда он явился в свою маленькую квартиру, было уже темно; но квартира аккуратно прибрана, а это приятная неожиданность; Долли дома, а это еще лучше; а лучше всего то, что она была в хорошем настроении и явно обрадовалась ему. Вечер прошел превосходно. Они занимались любовью; Долли приготовила ужин; снова занимались любовью, и вот в полночь они сидели в постели, опираясь спиной на подушки, вытянув ноги, держась за руки, и пили вино. - Я бы хотела, чтобы ты взял меня с собой, - сказала Долли, когда он рассказал ей о своем чартере в Новом Делавере. Долли не смотрела на него; она лениво перебирала кукольными головами, надетыми на пальцы, выражение у нее было спокойное и расслабленное. - Никакой возможности, дорогая. - Он рассмеялся. - Ты слишком красива, чтобы везти тебя в буш к четырем изнывающим арабам. Я сам там себя не чувствую в безопасности. Она подняла руку; по-прежнему лицо расслаблено. На пальце у нее кошачья морда с ярко-красными блестящими усами. Розовый рот раскрылся, и послышался кошачий голос: - Вэн говорит, что они очень грубые. Говорит, что они готовы были убить его только за разговор о религии. Говорит, что боялся: они его убьют. - Да? - Уолтерс подвинулся, спинка кровати больше не казалась ему удобной. Он не задал вопроса, который прежде всего пришел ему в голову (этот вопрос был "Значит, ты видишься с Вэном?"), потому что это означало бы, что он ревнует. Он только спросил: "Как Вэн?" Но тот, другой, вопрос содержался в этом, и Уолтерс получил ответ. Вэну гораздо лучше. Синяк под глазом почти не заметен. У Вэна корабль на орбите - хичи-пять, но это его личная собственность, и он специально оборудован - так он говорит, она сама не видела. Конечно. Вэн намекал, что некоторые приборы - старые приборы самих хичи, и, может, он приобрел их не очень честно. Вэн говорит, что есть еще много неизвестных приборов хичи, потому что люди, их нашедшие, ничего не сообщают, чтобы не делиться доходами с Корпорацией "Врата", понимаешь? Вэн считает, что у него есть на это право - из-за его невероятной жизни, ведь его воспитали практически сами хичи... И Уолтерс, не желая того, все-таки произнес свой вопрос: - Похоже, ты часто видишься с Вэном. - Он старался говорить небрежно, но голос его выдавал. Уолтерс был обеспокоен и рассержен, скорее рассержен, чем обеспокоен - в сущности это не имеет смысла! Вэн совсем не красив. И характер у него плохой. Конечно, он богат, к тому же по возрасту гораздо ближе к Долли... - О, милый, не ревнуй, - сказала Долли собственным голосом, и говорила она довольным тоном - это слегка успокоило Уолтерса. - Он скоро улетит. Не хочет быть здесь, когда вернется транспорт. Сейчас он как раз запасает припасы для следующего полета. Только поэтому он здесь оказался. - Она снова подняла руку с куклой, и детский кошачий голос пропел: - Млад-ший ревнует Дол-ли! - Нет, - инстинктивно ответил он и тут же признался: - Да. Не вини меня, Долли. Она придвинулась в постели, пока губы ее не оказались возле его уха, он ощутил ее мягкое дыхание, послышался кошачий голос: - Не буду, мистер Младший, но я ужасно обрадуюсь, если вы будете... - И примирение прошло очень хорошо; и как раз в середине четвертого раунда прозвонил пьезофон. Уолтер дал ему прозвонить пятнадцать раз, достаточно, чтобы закончить свое занятие, хотя, конечно, не с таким удовольствием, как ему хотелось. Говорил дежурный офицер аэропорта. - Я не вовремя позвонил, Уолтерс? - Говори, что нужно, - ответил Уолтерс, стараясь не показывать своего все еще бурного дыхания. - Ну, Оди, поднимайся и приводи себя в порядок. Обнаружена группа из шестерых - с цингой. Координаты не очень ясны, но у них есть радиобуй. И больше ничего нет. Ты отвезешь к ним врача, дантиста и примерно десять тонн витамина C. Вылететь с рассветом. Это значит, что в твоем распоряжении девяносто минут. - О, дьявол, Кэри! А нельзя ли отложить? - Только если хочешь, чтобы они умерли, не дождавшись помощи. Они в очень плохом состоянии. Пастух, нашедший их, говорит, что, по его мнению, двое не выживут. Уолтерс выругался про себя, виновато посмотрел на Долли и неохотно начал одеваться. Когда Долли заговорила снова, голос ее не был кошачьим. - Младший? А нам нельзя вернуться домой? - Мы дома, - ответил он, стараясь говорить весело. - Ну, Младший - Лицо ее напряглось, оно оставалось неподвижным, но в голосе ее он слышал напряжение. - Долли, любимая, - сказал он, - там нас ничего не ждет. Вспомни. Именно поэтому такие люди, как мы, прилетают сюда. Перед нами целая новая планета - да наш город будет больше Токио, новее Нью-Йорка; через несколько лет будет шесть транспортов, ты знаешь, а вместо шаттлов петли Лофстрома... - Но когда? Когда я состарюсь? Не было никакой причины, чтобы голос ее звучал несчастно, но он так звучал. Уолтерс глотнул, перевел дыхание и постарался отшутиться. - Сладкие штанишки, - сказал он, - даже в девяносто ты не будешь старой. - Никакого ответа. - Ну, милая, - уговаривал он, - будет гораздо лучше. Скоро в нашем Оортовом облаке запустят пищевую фабрику. Может, даже на следующий год. И мне пообещали работу пилота на строительстве... - Прекрасно! И тогда я тебя буду видеть раз в год, а не раз в месяц. И буду сидеть в этой развалине, и даже никакой программы, чтобы поговорить, нет. - Будут программы... - Я умру до того! Теперь он совершенно очнулся, вся радость ночи забылась. Он сказал: - Послушай. Если тебе здесь не нравится, нам не обязательно оставаться. На Пегги не только порт Хеграмет. Можем взять землю, расчистить ее, построить дом... - Растить крепких сыновей, основать династию? - В голосе ее звучало презрение. - Ну... что-то в этом роде. Она отвернулась. - Прими душ, - посоветовала. - От тебя пахнет сексом. И пока Оди Уолтерс-мл. принимал душ, одно из существ, очень не похожее на кукол Долли (хотя одна кукла и должна была его представлять), впервые за тридцать один подлинный год взглянуло на звезды; и тем временем один из больных изыскателей перестал дышать, к большому облегчению пастуха, который, отвернув голову, пытался помочь ему; а тем временем на Земле происходили мятежи, и на планете в восьмистах световых годах умер пятьдесят один колонист... А тем временем Долли приготовила ему кофе и оставила на столе. Сама вернулась в постель и спала или делала вид, что спит, пока он пил кофе, одевался и выходил из дома. Когда я с того удаления, которое нас разделяет, смотрю на Оди, мне печально, что он выглядит таким незначительным. На самом деле это не так. Он хороший человек. Первоклассный пилот, сильный, смелый, достаточно жесткий, когда необходимо, добрый, когда есть возможность. Вероятно, если посмотреть изнутри, все выглядят незначительными, и, конечно, теперь я вижу его изнутри - с большого удаления изнутри, или снаружи, в зависимости от того аналога геометрии, который вы выберете для этой метафоры. (Не могу слышать, как вздыхает старина Зигфрид: "О, Робин! Такое отвлечение!" Но Зигфрид ведь никогда не подвергался расширению). У всех у нас свои сферы ничтожности, вот что я хочу сказать. Лучше было бы называть их сферами уязвимости, и Оди просто оказался очень уязвим во всем, что связано с Долли. Но ничтожность - не естественное состояние для Оди. В последующие часы он был во всех отношениях очень нужным человеком, изобретательным, приходящим на помощь, неустанным. Ему приходилось быть таким. За мягкой внешностью планеты Пегги скрывается немало ловушек. Если судить по остальными земноподобным планетам, Пегги - настоящая драгоценность. У нее пригодная для дыхания атмосфера. Флора не всегда вызывает кожные заболевания, а фауна поразительно мирная. Ну, не совсем мирная. Скорее тупая. Уолтерс иногда задумывался, что нашли на планете Пегги хичи. Дело в том, что хичи предположительно интересовались разумной жизнью - не то, чтобы они много ее нашли, - и уж на планете Пегги ее определенно не было. Самый умным животным был хищник, размером с лису, медлительный, как крот. Коэффициент интеллектуальности у него, как у индейки, и он оказывался главным врагом самому себе. Добыча его еще глупее и медлительнее, так что у него всегда хватало еды, и основной причиной смерти для него служило удушье: он задыхался от частиц пищи, которые отрыгал, съев слишком много. Люди могли есть этого хищника и большую часть его добычи и вообще почти все живое... пока оставались осторожными. Но незадачливые изыскатели урана не были осторожны. К тому времени как великолепный тропический восход вспыхнул над джунглями и Уолтерс посадил свою машину на ближайшей поляне, один из них уже умер. Медикам не было времени смотреть его, поэтому они столпились вокруг еще живых и послали Уолтерса копать могилу. Какое-то время он надеялся переложить эту обязанность на пастухов овец, но их стада к этому времени разбрелись. И как только Уолтерс отвернулся, пастухи тут же исчезли. Покойник выглядел на девяносто лет и пах, как стодесятилетний, но на ярлычке на его ноге значилось: Селим Ясменех, двадцати трех лет, родился в трущобах к югу от Каира. Легко было прочесть остальную часть истории его жизни. Он дорос до отрочества в трущобах Египта, чудом получил выигрышный билет на право проезда за новой жизнью на Пегги, потел на десятиярусных нарах транспорта, мучился в спускающейся с орбиты капсуле - пятьдесят колонистов привязаны в беспилотном устройстве, капсула сходит с орбиты от толчка извне, все дрожат от ужаса, страшно болтает, когда раскрываются парашюты. В сущности почти все капсулы приземляются благополучно. Пока всего около трехсот колонистов разбилось или утонуло. Ясменеху и в этом повезло, но когда он попытался перейти от фермерства к разведке тяжелых металлов, везение его кончилось, потому что отряд не был осторожен. Тюбики, которыми они питались, когда кончились закупленные заранее запасы пищи, содержали аналог витамина С; считалось, что он проверен. Но в это никогда не верили. Изыскатели знали о риске. Все знали. Но им нужен был еще один день, потом еще один, и еще, а зубы у них начали выпадать, а дыхание стало зловонным, и к тому времени как пастух набрел на их лагерь, для Ясменеха было уже слишком поздно и почти поздно для всех остальных. Уолтерсу пришлось всех, и спасателей, и спасенных, отвозить в лагерь, где когда-то будет построена петля и где уже жило около десяти постоянных обитателей. К тому времени когда он наконец вернулся к ливийцам, мистер Лукман пришел в ярость. Он вцепился в дверцу самолета Уолтерса и заорал: - Тридцать семь часов отсутствия! Это невероятно За вашу огромную плату мы ждем от вас лучшей службы! - Вопрос жизни и смерти, мистер Лукман, - сказал Уолтер, стараясь изгнать усталость и раздражение из голоса. - Жизнь здесь дешева! А смерть придет к нам ко всем! Уолтерс протиснулся мимо него и спрыгнул на землю. - Они ведь тоже арабы, мистер Лукман... - Нет! Египтяне! - ...ну, мусульмане... - Мне все равно, даже если бы они были моими братьями! Наше время драгоценно! Тут очень большая ставка! К чему сдерживать гнев? Уолтерс рявкнул: - Это закон, мистер Лукман! Самолет я вам не продавал; я должен был оказать срочную помощь. Прочтите свой контракт! Неразрешимый спор, и Лукман не пытался отвечать. Он ответил тем, что нагрузил на Уолтерса все дела, что накопились в его отсутствие. И все нужно сделать сразу. Или еще быстрее. А если Уолтерс не выспался, что ж, когда-нибудь он уснет навечно. И вот невыспавшийся Уолтерс в следующие часы возил магнитозонды - трудная раздражающая работа, нужно лететь низко и стараться не ударить проклятый прибор о дерево и самому не зарыться в землю. И вот, когда ему удавалось подумать - ведь он фактически вел одновременно две машины, - Уолтерс с горечью думал, что Лукман солгал: конечно, если бы вместо египтян были ливийцы, дело бы обстояло по-другому. Национализм не остался на Земле. И здесь случались столкновения: гаучо против фермеров, выращивающих рис, когда стада в поисках водопоев вытаптывали посадки; китайцы против мексиканцев из-за ошибки на картах, где была разграничена территория; африканцы против канадцев, славяне против испанцев вообще без причины, которая была бы понятна человеку со стороны. Плохо. Но еще хуже, что иногда раздоры вспыхивали между славянами и славянами, латиноамерианцами и латиноамериканцами. А ведь планета Пегги могла бы быть таким замечательным миром. Здесь есть все - почти все, если не считать витамина С; есть гори Хичи с водопадом, который называют Каскадом Жемчужин, восемьсот метров молочно-мутного потока, вытекающего прямо из-под южных ледников; есть пахнущие корицей леса Малого континента, с их глупыми, дружески настроенными, бледно-лиловыми обезьянами - ну, конечно, это не настоящие обезьяны. Но они забавны. И Стеклянное море. И Пещеры Ветра. И фермы, особенно фермы! Именно фермы заставляли миллионы и десятки миллионов африканцев, китайцев, индийцев, латиноамериканцев, бедных арабов, иранцев, ирландцев, поляков - миллионы отчаявшихся людей стремиться улететь так далеко от Земли и дома. "Бедные арабы", думал он; но тут есть ведь и богатые арабы. Как те четверо, на которых он работает. Говоря об "очень крупных ставках", они их размеры определяют, конечно, в долларах и центах. Экспедиция совсем не дешева. Его собственный чартер оценивается шестизначным числом - жаль, что он не может все это оставить себе! А ведь это, пожалуй, самая малая часть их затрат; есть еще палатки и звуковая разведка, магнитометрические исследования и забор образцов; нужно было заплатить за спутниковое время и снимки, за использование радара при составлении плана местности; и многочисленные инструменты, которые ему приходится таскать по саванне... и каков будет следующий шаг? Придется копать. Пробивать шахту к обнаруженному ими соляному куполу, в трех тысячах метров под ними, и стоит это будет миллионы... Впрочем, вскоре он обнаружил, что стоит это будет не так уж много, потому что у арабов тоже была незаконно добытая технология хичи, о которой Вэн говорил Долли. Первое, что люди узнали о давно исчезнувших хичи, это то, что те любили строить туннели: примеры этой их работы были обнаружены под поверхностью планеты Венера. И прорывали они эти туннели с помощью технологического чуда - полевого проектора, который ослаблял кристаллическую структуру камня, превращая его в нечто вроде жидкой грязи; эту грязь они выкачивали и покрывали поверхность туннеля твердым плотным голубым блестящим металлом хичи. Такие полевые проекторы были найдены, но их нет в частном владении. Однако, похоже, группа мистера Лукмана обладает доступом к ним... а это означает не только деньги, но и влияние... и по отдельным замечаниям во время отдыха или еды Уолтерс заподозрил, что этими деньгами и влиянием они обязаны человеку по имени Робинетт Броадхед. Соляной купол был найден, места для бурения подобраны, главная работа экспедиции выполнена. Оставалось только проверить еще несколько возможностей и завершить исследования. Даже Лукман несколько расслабился, а по вечерам все чаще разговоры заходили о доме. Оказалось, что их дом вовсе не Ливия и даже не Париж. Это Техас, где у них оставались в среднем по 1,75 жены и с полдесятка детей на каждого. Не очень равномерно распределенных, как мог судить Уолтерс, но здесь арабы, вероятно, умышленно, не вдавались в подробности. Чтобы побудить их к большей откровенности, Уолтерс стал рассказывать о Долли. И рассказал больше, чем собирался. О ее крайней молодости. О ее представлениях. Ее наручных куклах. Он рассказал, как искусно делает Долли этих кукол - утку, щенка, шимпанзе, клоуна. И лучше всех - хичи. У хичи Долли уходящий назад лоб, клювастый нос, торчащий подбородок, глаза раскосые, как на египетских настенных росписях. В профиль такое лицо - почти сплошная наклонная линия: все это, конечно, вымышлено, потому что никто не видел хичи. Младший из ливийцев Фавзи рассудительно кивнул: - Хорошо, когда женщина зарабатывает деньги. - Дело не только в деньгах. Это дает ей занятие, понимаете? Но все же я боюсь, что ей скучно в порту Хеграмет. Поговорить не с кем. Ливиец по имени Шамин тоже кивнул. - Программы, - мудро посоветовал он. - Когда у меня была только одна жена, я купил ей несколько программ для того, чтобы у нее была компания. Помню, особенно ей нравились "Дорогой Эбби" и "Друзья Фатимы". - Я бы хотел, но на Пегги пока еще ничего подобного нет. И ей очень трудно. И я не могу ее винить. Иногда мне хочется любви, а она... - Уолтерс смолк, потому что ливийцы рассмеялись. - Во второй суре сказано, - с грубым смехом заявил Фавзи, - что женщина наше поле, и мы можем возделывать это поле, когда захотим. Так говорит Аль Бакара, по прозвищу Корова. Уолтерс, сдерживая возмущение, решился пошутить: - К сожалению, моя жена не корова. - К сожалению, твоя жена не жена, - насмехался араб. - У себя в Хьюстоне таких, как ты, мы зовем подкаблучник. Позор для мужчины. - Послушайте, - начал Уолтерс, покраснев; но потом сдержался. У кухонной палатки Лукман отмерял ежедневные порции бренди; он нахмурился при звуках голосов. Уолтерс принужденно улыбнулся: - Мы никогда не согласимся, - сказал он, - но не будем ссориться. - И попытался сменить тему. - Интересно, - сказал он, - почему вы решили искать нефть именно на экваторе? Фавзи поджал губы и пристально посмотрел на Уолтерса, прежде чем ответить: - У нас есть много указаний, что тут может быть нефть. - Конечно. Все эти снимки, они ведь опубликованы. Это не тайна. Но в северном полушарии, в районе Стеклянного моря, местность еще более многообещающая. - Хватит! - прервал Фавзи. - Тебе платят не за то, чтобы ты задавал вопросы, Уолтерс. - Я только... - Ты вмешиваешься не в свое дело, вот что ты делаешь! Снова голоса зазвучали громко, но на этот раз Лукман подошел с их восьмьюдесятью миллилитрами бренди для каждого. - В чем дело? - спросил он. - О чем спрашивает американец? - Неважно. Я не ответил. Лукман некоторое время смотрел, держа в руке порцию бренди Уолтерса, потом неожиданно поднес ее ко рту и выпил. Уолтерс подавил протест. Не имеет значения. Он совсем не хочет пить с этими людьми. И вообще тщательное отмеривание миллилитров не мешает Лукману пропускать порцию-другую в одиночестве, потому что лицо его покраснело, а голос охрип. - Уолтерс, - взревел он. - Я наказал бы тебя за твое вынюхивание, но это неважно. Ты хочешь знать, почему мы ищем здесь, в ста семидесяти километрах от того места, где будет сооружена петля? Тогда посмотри вверх! - И он театрально указал на темнеющее небо и со смехом ушел. Через плечо бросил: - Больше это не имеет значения! Уолтерс посмотрел ему вслед, потом поднял глаза к ночному небу. Яркая голубая бусина скользила на фоне незнакомых созвездий. Транспорт! Межзвездный корабль "С.Я.Броадхед" вышел на высокую околопланетную орбиту. Уолтерс видел, что корабль снижается, приближаясь к планете, огромный спутник в форме картофеля, сверкающий голубым в безоблачном небе планеты Пегги. Через девятнадцать часов он снизится. Но еще до этого Уолтерс должен быть в своем шаттле, участвовать в лихорадочной разгрузке, в перевозке пассажиров первого класса или в подталкивании капсул, в которых перепуганные иммигранты доберутся до своего нового дома. Уолтерс про себя поблагодарил Лукмана за то, что тот выпил его бренди: он не может позволить себе спать этой ночью. Пока четверо арабов спали, он снимал палатки и собирал оборудование, нагружал его в свой самолет, разговаривал с базой в порту Хеграмет, чтобы подтвердить свое назначение на шаттл. Подтвердил. Если завтра к полудню он будет в порту, то сможет участвовать в разгрузке огромного транспорта и подготовке его к обратному рейсу. На рассвете он поднял бранящихся арабов. Через полчаса они уже были на борту самолета на пути домой. Он вовремя добрался до аэропорта, хотя внутри него что-то шептало: - Слишком поздно. Слишком поздно... Для чего слишком поздно? Вскоре он узнал. Когда он попытался заплатить за горючее, на указателе банковского счета вспыхнул нуль. Ничего нет на их общем с Долли счете. Невозможно! Так ли уж невозможно? подумал он, глядя на то поле, где несколько дней стоял посадочный аппарат Вэна и где теперь его не было. И, придя домой, он не удивился увиденному. Банковский счет пуст. Одежда Долли исчезла, ее куклы тоже, и, конечно, не было и самой Долли. В то время я не думал об Оди Уолтерсе. А если бы думал, то, конечно, поплакал бы о нем - или о себе. Решил бы, что это неплохой повод для плача. Я хорошо знал эту трагедию, когда исчезает горячо любимый человек, моя собственная утраченная любовь годы и годы тому назад была заключена в черную дыру. Но правда в том, что я о нем и не думал. Занимался своими делами. Больше всего меня заботила боль в кишках, но много я думал и о террористах, угрожающих мне и всему, что меня окружает. Конечно, не все вокруг плохо. О своих изношенных внутренностях я думал, потому что они меня заставляли. Но тем временем мои новые артерии медленно укреплялись; и ежедневно шесть тысяч клеток умирали в моем невосстановимом мозге; а тем временем звезды замедляли свое движение и вселенная приближалась к своей энтропийной смерти, и тем временем... Тем временем все, если подумать, шло под уклон. Но я об этом не думал! Но так мы устроены, верно? Продолжаем жить, потому что приучили себя не думать обо всех этих "тем временем", пока они сами, подобно моим кишкам, не заставят нас задуматься. Эти слова Робина также нуждаются в разъяснении. Хичи очень интересовались жизнью, особенно разумной или обещавшей такой стать. У них был прибор, который позволял им улавливать чувства существ на далеких мирах. Но этот прибор не только воспринимал, но и передавал. Собственные эмоции оператора передавались объектам операции. И если оператор был расстроен, угнетен... или безумен, последствия могли быть очень тяжелые. У мальчишки Вэна был такой прибор, когда он жил на корабле хичи. Он называл его кушеткой для снов - ученые позже переименовали его в телепатический психокинетический приемопередатчик - ТПП, и когда Вэн им пользовался, происходили события, описанные Робином. Конечно, вы понимаете, что "ничтожность", о которой здесь говорит Робин, не принадлежит Оди Уолтерсу. Робин никогда не был ничтожеством; но время от времени ему приходилось убеждать себя в этом. Странные существа люди! Подозрения Уолтерса о том, что проект финансировал Робин Броадхед, вполне обоснованны. А вот мнение Уолтерса и мотивах Робина - совсем наоборот. Робин был высокоморальным человеком, но обычно не очень стремился соблюдать законы. К тому же он получал большое удовольствия, разбрасывая намеки на себя, особенно когда говорил в третьем лице. 3. БЕССМЫСЛЕННОЙ НАСИЛИЕ Бомба в Киото сожгла деревянную статую Будды, которой было больше тысячи лет; беспилотный корабль приземлился на астероиде Врата и, когда его открыли, выпустил целое облако спор сибирской язвы; перестрелка в Лос-Анжелесе; плутониевая пыль в главном водопроводном резервуаре Лондона - вот что обрушивалось на нас. Терроризм. Бессмысленное насилие. - Странный мир, - сказал я своей дорогой жене Эсси. - Индивидуумы действуют трезво и разумно, но, собираясь вместе, они становятся неразумными подростками; собираясь группами, они ведут себя как дети. - Да, - согласилась Эсси, кивая, - это верно, но скажи мне, Робин, как твои кишки? - Хорошо, насколько можно ожидать, - ответил я и добавил шутку: - Невозможно больше достать хорошие запчасти. - Потому что мои кишки, конечно, трансплант, как и многие другие части моего тела - таковы достоинства Полной Медицины Плюс. - Но я говорю не о своей болезни. О болезни мира. - Ты прав, - согласилась Эсси, - хотя, по моему мнению, если бы у тебя с кишками было бы все в порядке, ты реже говорил бы о таких вещах. Она подошла ко мне сзади и положила ладонь мне на лоб, глядя с отсутствующим выражением на Таппаново море. Эсси понимает устройство человека, как немногие, о чем свидетельствуют ее премии, но когда она хочет узнать, нет ли у меня температуры, то делает это так же, как когда-то ее нянька в Ленинграде. - Температуры нет, - неохотно сказала она, - а что говорит Альберт? - Альберт говорит, - ответил я, - что тебе нужно заняться своими гамбургерами. - Я сжал ее руку. - Честно, со мной все в порядке. - А ты спросишь для уверенности Альберта? - торгуется она. На самом деле она очень занята новой группой своих предприятий, и я об этом знаю. - Спрошу, - пообещал я, похлопав ее по все еще великолепному заду. Она скрылась в своей мастерской. Как только она ушла, я позвал: - Альберт. Ты слышал? В голораме над моим столом появилось изображение моей информационной программы. Альберт почесывал нос концом своей трубки. - Да, Робин, - сказал Альберт Эйнштейн, - конечно, я слышал. Как вы знаете, мои рецепторы всегда функционируют, за исключением тех случаев, когда вы их специально отключаете или когда ситуация исключительно интимная. - Гм, - ответил я, рассматривая его. Он совсем не франт, мой Альберт, в своем неаккуратном свитере, собранном складками на шее, в спущенных носках. Эсси все это поправила бы в секунду, если бы я попросил, но мне он так нравится. - И как же ты определяешь, что ситуация интимная, если не подсматриваешь? Он переместил кончик трубки с носа на щеку, продолжая почесывать и мягко улыбаться: знакомый вопрос и ответа не требует. Альберт скорее друг, чем компьютерная программа. Он достаточно сообразителен, чтобы не отвечать на риторические вопросы. Когда-то у меня было более десяти воспринимающих и обрабатывающих информацию программ. Одна программа - бизнес-менеджер - рассказывала, как обстоит дело с моими инвестициями, другая - медицинская - сообщала, когда нужно заменять органы (между прочим, я считаю, что она вступила в заговор с другими программами, и они совместно добавляли мне в пищу лекарства), юридическая программа помогала не попадать в неприятности, а когда я все же в них попадал, мне помогала моя старая психоаналитическая программа. Или пыталась помогать: я не всегда верил Зигфриду. Но постепенно я ограничился только одной программой. Это мой научный советник и помощник на все руки Альберт Эйнштейн. - Робин, - с мягким укором сказал он, - вы ведь меня вызвали не для того, чтобы проверить, подглядываю ли я? - Ты прекрасно знаешь, почему я тебя вызвал, - ответил я, и он, правда, знал. Он кивнул и указал на угол комнаты, в сторону Таппанова моря; там находится экран интеркома. Альберт управляет и им, как и всем остальным оборудованием в доме. На экране появилось нечто вроде рентгеновского снимка. - Пока мы разговаривали, - сказал Альберт, - я позволил себе просветить вас пульсирующим звуком, Робин. Посмотрите сюда. Вот это ваш последний кишечный трансплант, и если вы посмотрите внимательней - подождите, я увеличу изображение, - я думаю, вы заметите, что вся эта область воспалена. Боюсь, что происходит отторжение. - Мне не нужно это объяснять! - рявкнул я. - Сколько? - Сколько времени до того, как положение станет критическим? Ах, Робин, - искренне сказал он, - трудно сказать: ведь медицина по-прежнему не точная наука... - Сколько! Он вздохнул. - Я сообщу вам минимальную и максимальную оценки. Катастрофические последствия не наступят в течение ближайшего дня и обязательно наступят через шестьдесят дней. Я расслабился. Не так плохо, как могло бы быть. - Так что у меня есть время, прежде чем положение станет серьезным. - Нет, Робин, - энергично возразил он, - оно уже серьезное. Неприятные ощущения будут усиливаться. Вы должны немедленно начать прием лекарств, но даже при этом вероятны очень сильные боли. - Он помолчал, глядя на меня. - Судя по вашему выражения, - заметил он, - какая-то идиосинкразия заставляет вас откладывать принятие мер как можно дольше. - Я хочу остановить террористов! - А, да, - согласился он, - это я знаю. И очень веская причина, если мне позволено будет высказать мнение. Поэтому вы хотите лететь в Бразилию и выступить перед комиссией Врат... - это верно; дело в том, что наибольший вред террористы наносили с космического корабля, который никто не мог обнаружить... - попытаться убедить членов комиссии поделиться данными о террористах. А от меня вы хотите заверения, что задержка вас не убьет. - Совершенно верно, мой дорогой Альберт, - я улыбнулся. - Могу вас в этом заверить, - серьезно сказал он, - по крайней мере я могу следить за вами, пока ситуация не станет острой. Но в этот момент вы должны будете немедленно подвергнуться операции. - Согласен, мой дорогой Альберт. - Я улыбнулся, но ответной улыбки не получил. - Однако, - продолжал он, - мне кажется, что это не единственная причина, по которой вы откладываете трансплантацию. Мне кажется, у вас на уме что-то еще. - Ох, Альберт, - вздохнул я, - ты становишься ужасно скучен, когда начинаешь рассуждать, как Зигфрид фон Психоаналитик. Будь хорошим парнем и отключись. И он с задумчивым видом отключился. У него были все основания выглядеть задумчиво, потому что он прав. Видите ли, в самой глубине души, где я спрятал ощущение вины, которое не сумел уничтожить Зигфрид фон Психоаналитик, так вот там, глубоко внутри, я ощущаю, что террористы правы. Я не имею в виду все эти убийства, взрывы и сведение людей с ума. Это всегда неправильно. Я хочу сказать, что у них есть право быть недовольными человечеством и право требовать внимания к себе. Я не просто хотел остановить террористов. Я хотел исправить их. По крайней мере сделать их не такими больными. И тут мы соприкасаемся с моральной стороной вопроса. Сколько можно взять у другого человека, чтобы не считаться вором? Вопрос этот все время возникал у меня в голове, и я не знал, где найти на него ответ. Не у Эсси, потому что разговор с Эсси всегда переходил на состояние моих кишок. Не у моей старой психоаналитической программы, потому что разговор с нею всегда смещался от "Как мне улучшить положение?" на "Почему, Робин, вы считаете, что именно вы должны улучшить положение?" Даже не у Альберта. С Альбертом я мог говорить почти обо всем. Но когда я начинаю задавать ему подобные вопросы, он смотрит на меня так странно, словно я попросил его определить свойства флогистона. Или Бога. Альберт всего лишь голографическая проекция, но он очень хорошо взаимодействует с окружением; иногда такое ощущение, что он на самом деле здесь. И вот он начинает осматриваться в том месте, где мы находимся, допустим, в моем доме на Таппановом море - должен признать, что это очень удобный дом, - и всегда говорит что-нибудь вроде: "Почему вы задаете такие метафизические вопросы, Робин?" И я понимаю, что невысказанная часть его ответа такова: ты ведь сам все это создал. Да, я сам все это создал. До некоторой степени. Мне повезло, достались некоторые деньги, а деньги делают деньги, и теперь я могу купить все, что продается. И даже кое-что из того, что не продается. У меня есть очень многое. Есть Влиятельные Друзья. Я Человек, С Которым Следует Считаться. Моя дорогая жена Эсси меня любит, любит по-настоящему - и часто, несмотря на наш возраст. Так что я начинаю смеяться и меняю тему... но ответа я так и не получил. И даже сейчас у меня нет ответа, хотя вопросы теперь задавать гораздо трудней. Меня мучают угрызения совести, что я оставляю Оди Уолтерса в беде из-за своего долгого отступления, поэтому позвольте мне закончить. Я чувствую свою вину перед террористами, потому что они бедны, а я богат. Перед ними вся огромная Галактика, но у нас нет возможности доставить их туда, во всяком случае недостаточно быстро, и вот они исходят криком. Умирают с голоду. Видят на ПВ, какой великолепной может быть жизнь у некоторых, а потом оглядываются на свою трущобы, лачуги, хижины и видят, в каком они положении, какие у них ничтожные шансы приобрести все эти хорошие вещи до своей смерти. Это называется революцией возрастающих запросов. Так говорит Альберт. Должно существовать средство против этого, но я не могу его найти. И вот я задаю себе вопрос, имею ли я право еще ухудшать положение. Имею ли право покупать чьи-то органы, кожу, артерии, когда мои собственные изнашиваются? Я не знал ответа тогда и не знаю его сейчас. Но боль во внутренностях значила для меня меньше, чем боль от сознания, что я краду чью-то жизнь, просто потому что могу заплатить за это, а другой не может. И вот пока я сидел, прижав руку к животу, и думал о том, что стану делать, когда вырасту, вселенная продолжала заниматься своими делами. И большая часть этих дел была беспокойной. Действовал принцип Маха, который много раз пытался объяснить мне Альберт: согласно этому принципу, кто-то, может быть, хичи, пытается сжать вселенную в шар и переписать физические законы. Невероятно. И страшно, как подумаешь... но до этого еще миллионы и миллиарды лет, так что я не назвал бы это самым главным беспокойством. Гораздо ближе террористы и растущие армии. Террористы перехватили стартовую петлю, которую направляли в Высокий Пентагон. Новые пополнения террористов черпались в Сахеле, где в очередной раз случился неурожай. Тем временем Оди Уолтерс пытался начать новую жизнь без своей грешной жены; а его жена тем временем грешила с этим отвратительным Вэном; а тем временем в центре Галактики у Капитана возникли эротические замыслы, направленные на помощницу, чье дружеское имя было Дважды; а тем временем моя жена, обеспокоенная состоянием моего живота, тем не менее деятельно занималась распространением сети своих предприятий на Папуа Новую Гвинею и Андаманские острова: а тем временем... о, тем временем! Многое происходило тем временем! Как всегда, хотя обычно мы об этом не знаем. Принцип Маха, о котором говорит Робин, тогда был только гипотезой, хотя, как говорит Робин, очень пугающей. Позвольте только сказать, что существуют данные о том, что расширение вселенной было остановлено и началось сжатие - и по отрывочным записям хичи можно даже заключить, что этот процесс начался не по естественным законам природы. 4. НА БОРТУ "С.Я." В 1908 световых годах от Земли мой друг - прежний друг, но готовый снова им стать, Оди Уолтерс опять вспомнил мое имя, и не добром. Он нарушил правило, установленное мной. Я уже упоминал, что мне принадлежит многое. И среди прочего доля в самом большом космическом корабле, известном человечеству. Этот корабль был оставлен хичи в Солнечной системе, он плавал в районе кометного облака Оорта, пока не был обнаружен. Обнаружен людьми, я хочу сказать - хичи и австралопитеки не в счет. Мы называли его Небом Хичи, но когда мне пришло в голову, что из него получится превосходный транспорт для перевозки бедняков с Земли на какую-нибудь гостеприимную планету, где они смогут жить, я убедил остальных держателей акций переименовать корабль. В честь моей жены; его назвали "С.Я.Броадхед". И вот с помощью моих денег его переоборудовали для перевозки колонистов, и мы начали постоянные рейсы к лучшему и ближайшему из таких мест - к планете Пегги. Это привело меня опять к ситуации, когда совесть и здравый смысл приходят в столкновение: ведь я хотел всех доставить туда, где они будут счастливы, но чтобы сделать это, мне нужно было получать прибыль. Отсюда Правила Броадхеда. В принципе они таковы же, как и на астероиде Врата много лет назад. Вы могли прилететь туда, причем в кредит, если вам повезло и вы вытянули счастливый жребий. А вот улететь назад на Землю можно было только за наличные. Если у вас есть земля, вы можете заложить свои шестьдесят гектаров компании, и она купит вам обратный билет. Если же у вас нет земли и нечего продать, перед вами два выхода. Вы можете оплатить обратный билет наличными. Или можете оставаться на месте. Впрочем, если вы опытный пилот с лицензией, а один из офицеров корабля решил остаться на Пегги, вы можете отработать свой возврат. Так обстояло дело с Уолтерсом. Он не знал, что будет делать, когда вернется на Землю. Но твердо знал, что не может оставаться в пустой квартире, покинутой Долли, и вот он продал, как мог, мебель, в перерывах между полетами шаттла договорился с капитаном "С.Я." и отправился назад. Ему показалось странным и невероятным, что то, о чем просила его Долли и что он считал совершенно невозможным, неожиданно стало единственно возможным, когда она бросила его. Но жизнь, как он уже знал, часто бывает странной и непонятной. И вот в последнюю минуту, дрожа от усталости, он явился на борт "С.Я.". До первого дежурства у него было десять часов, и он все их проспал. И все же он был не вполне в себе, и от усталости, и от пережитой травмы, когда пятнадцатилетний колонист-неудачник принес ему кофе и проводил в контрольную рубку межзвездного транспорта "С.Я.Броадхед", ранее Неба Хичи. Как огромен этот корабль! Снаружи так не скажешь, но эти длинные коридоры, эти камеры с десятиярусными нарами, теперь пустые, эти охраняемые галереи и залы с незнакомыми механизмами и возвышениями на месте убранных механизмов - таких просторов Уолтерс по своему прежнему знакомству с космическими кораблями не знал. Даже контрольная рубка оказалась огромной; и даже сами приборы управления дублировались. Уолтерс летал в кораблях хичи; он добрался до планеты Пегги, пилотируя пятиместник. Приборы почти такие же, но здесь их два набора, и транспорт не двигается, если пилоты не сидят одновременно за обоими. - Добро пожаловать на борт, седьмой. - Женщина с восточной внешностью на левом сидении улыбнулась. - Я Джейни Джи-ксинг, третий офицер, а вы мой сменщик. Капитан Амейро будет через минуту. - Она не протянула руки, даже не оторвала ее от приборов. Но Уолтерс иного и не ожидал. Во время дежурства руки пилотов все время должны лежать на приборах, иначе птица не полетит. Конечно, она и не разобьется, потому что разбиться не обо что; но и сохранять курс и ускорение не будет. Вошел Лудольфо Амейро, пухлый маленький человек с седыми бакенбардами и с девятью синими браслетами на левом рукаве - мало кто сейчас их носил, но Уолтерс знал, что каждый браслет означает полет на корабле хичи в дни, когда вы не знали, куда несет вас корабль; так что это человек с большим опытом! - Рад видеть вас на борту, Уолтерс, - небрежно сказал он. - Знаете, как принимать вахту? Ничего особенного. Просто положите руки на руль поверх рук Джи-ксинг... - Уолтерс кивнул и сделал, как ему приказали. Она осторожно извлекла свои мягкие теплые руки, сняла свой приятный зад с сидения, уступая место Уолтерсу. - Вот и все, Уолтерс, - удовлетворенно сказал капитан. - Вести корабль на самом деле будет первый офицер Маджур, - он кивнул в сторону смуглого улыбающегося человека, только что занявшего правое сидение, - и он объяснит, что вам нужно делать. Перерывы для туалета каждый час по десять минут... и все. Приходите к нам на обед. Это приглашение было подкреплено улыбкой третьего офицера Джейни Джи-ксинг; и, слушая инструкции Гази Маджура, Уолтерс удивленно понял, что уже целых десять минут не вспоминал о Долли. На самом деле все не так просто. Пилотирование - это пилотирование. Об этом не нужно забывать. А вот навигация - нечто совсем иное. Особенно когда были расшифрованы старые навигационные карты хичи, вернее, частично расшифрова