трый корабль. Подбросите меня? - Ну... может быть, но... Но что... Он сказал: - Я получил сообщение. Прекращение связи не учебная тревога. Настоящая. Я думаю, у Врага есть база на Земле. Для того, чтобы подбросить записанное машиной сознание, как генерал Кассата (или я сам, кстати), много места не требуется. Нужно только взять чип, веер, ленту или куб с записью, поместить его на корабль, и можно лететь. Кассата очень торопился. Еще спрашивая разрешение, он привел в действие машины, и как только машина открыла люк, мы забрались в него и отправились. Полное время перемещения меньше трех минут. Вполне достаточно времени. Я не стал терять эти три минуты. Ожидая, пока машина перейдет из одного дока в другой, я нанес последний визит своей утраченной любви. На это тоже не потребовалось много времени. Сейчас новость о перерыве связи достигла даже плотских людей, и эти каменные статуи перемещались к экранам ПВ, с которого программа новостей сообщала всему астероиду, что радиосвязь прервана. Мой двойник с несчастным видом стоял в стороне от остальных. Я сразу увидел почему. Вот Клара, а вот ее... ее _м_у_ж_... и они еще крепче, чем всегда, держатся за руки. Хотел бы я... Больше всего я хотел (по крайней мере это было самое разумное желание) получше узнать Харбина Эскладара. Странно, что Клара вышла замуж за бывшего террориста. Странно, что она вообще вышла замуж за кого-то, а не за меня, подумал я... А потом я подумал: "Робин, старый содомит, убирайся-ка ты отсюда". И я вернулся на "Истинную любовь" и привязался, и мы улетели. - Робин! Смотри! - воскликнула Эсси, и я устремился в контрольную рубку, выполняя ее приказ. Кассата перед экраном выглядел угнетенно и походил на висельника, а Эсси свирепо указывала на что-то. - Военные корабли! - восклицала она. - Смотри, Робин! ЗУБы счастливы уничтожить весь мир! Кассата сердито посмотрел на меня. - Ваша жена сводит меня с ума, - сказал он. Я не смотрел на него. Я смотрел на экран. Прежде чем мы перешли на полет быстрее скорости света, наши экраны засекли спутник ЗУБов в ста тысячах километров от нас; даже с нашей далекой орбиты его почти закрывала выпуклость Земли, но я видел, что спутник не один. Вокруг него множество мошек. Корабли. Эсси права. _В_о_е_н_н_ы_е _к_о_р_а_б_л_и_. И тут же мы перешли на полет быстрее скорости света. Экран затуманился, и Кассата заявил: - Они не собираются ни на кого нападать. Это всего лишь предосторожность. - Предосторожность - отправить весь флот с оружием наготове, - насмехалась Эсси. - Из таких предосторожностей рождаются войны! - Вы предпочли бы, чтобы мы ничего не делали? - спросил он. - Ну, все равно вы там скоро будете. И сможете пожаловаться прямо ему, если захотите. Я имею в виду... Он замолчал и снова помрачнел. Конечно "он" - это он сам, плотский вариант. Но он прав. - Мы обязательно пожалуемся, - ответил я. - Начиная с того, почему это "сообщение" держалось в тайне от нас. Альберт вежливо кашлянул. - Это не так, Робин, - сказал он. Кассата воинственно взревел: - Видите! Вы спятили! Вся передача прошла импульсом, как и была получена вначале. Я уверен, Альберт записал ее. Альберт виноватым тоном сказал: - Это всего лишь краткое резюме сведений о хичи и людях, Робин. Нет ничего такого, чего нельзя было бы найти в "Британской энциклопедии" и других справочниках. - Ха! - сказала Эсси, по-прежнему раздраженно, но смолкла. Немного подумала. Потом пожала плечами. - Вы, друзья, наливайте себе и прочее, - сказала она, вспомнив свои обязанности хозяйки. - А я собираюсь прослушать передачу сама. Я собрался последовать за ней, потому что даже в худший день своей жизни Эсси предпочтительней общества Кассаты, но он остановил меня. - Робин, - сказал он, - я не хотел говорить, пока она здесь... Я удивленно посмотрел на него. Не мог поверить, что у нас с ним могло быть нечто такое, что мы хотели бы сохранить в тайне. Тогда он добавил: - Это относительно парня, за которого вышла ваша старая подружка. - О, - сказал я. Похоже, это не удовлетворило Кассату, поэтому я добавил: - Я с ним никогда не встречался, но его зовут Харбин Эскладар, мне кажется. - Да, его зовут Эскладар, - свирепо согласился Кассата, - я его знаю. И ненавижу его грязные кишки! Не стану отрицать, что он меня заинтересовал. Разговор о том, какой отвратительный человек муж Клары, конечно, меня интересует. - Выпьем, - сказал я. Он выглядел нерешительно, потом пожал плечами. - Только по-быстрому, - сказал он. - Вы его не помните? А меня помните? Я хочу сказать - тридцать-сорок лет назад, когда мы впервые встретились? Я в то время был бригадиром? - Конечно, помню, - сказал я, наливая выпивку. Он взял то, что я ему предложил, не глядя. - Вам не приходило в голову, почему мне потребовалось столько лет, чтобы продвинуться на две вшивые ступени? Мне на самом деле не приходило. Я вообще почти не думал о Кассате и о том, чем он занимается, потому что даже еще во времена Высокого Пентагона, когда я был плотью, а вооруженным силам приходилось бороться только с террористами, Кассата всегда был дурной новостью. Мое мнение о Кассате тогда сводилось к тому, что он уродливая бородавка на лице человечества. С тех пор ничего не изменилось, но я вежливо сказал: - Мне кажется, я не знаю, почему. - Эскладар! Эскладар - вот почему! Он был моим адъютантом, и из-за него меня едва не уволили со службы! Сукин сын служил террористом и занимался этим после работы. Он был членом тайной группы генерала Берпа Хеймата в Высоком Пентагоне! Немного погодя я снова сказал: - О! - И на этот раз Кассата гневно кивнул, как будто я сказал все необходимое. В каком-то смысле я так и сделал, потому что всякий, кто пережил дни несчастий и терроризма, не нуждается в обсуждении, что это такое. Такое не забывается. Больше двадцати лет на всей планете взрывались бомбы, планету насиловали, грабили и душили люди, ярость которых превышала здравый смысл. И они могли только одним способом выразить свое недовольство - убить кого-то. И не одного кого-то - сотни и тысячи были убиты тем или иным способом: отравившись ядовитой насыщенной вирусами водой, в рухнувших зданиях или взорванных городах. И не определенный кто-то - террористы обрушивались на всех без разбора, на виновных (конечно, на тех, кого они считали виновными) и невинных. И хуже всего, что доверенные люди, высокопоставленные военные и даже главы правительств, оказывались членами террористических групп. В самом Высоком Пентагоне была раскрыта организация террористов. - Но Эскладар разорвал это кольцо, - сказал я, вспоминая. Кассата попытался засмеяться. Смех его напоминал рычание. - Он предал своих, чтобы спасти собственную шкуру, - сказал он. Потом неохотно добавил: - Ну, может, не только чтобы спастись. Мне кажется, он был идеалистом. Но что касается меня, это не имеет значения. Он был моим адъютантом, и из-за него мое продвижение по службе затормозилось на двадцать лет. Он прикончил выпивку. И, просветлев, сказал: - Ну, я не хотел бы заставлять ее ждать... - Тут же спохватился, но было уже поздно. - К_о_г_о_ ждать? - спросил я, и он сморщился от моего тона. - Ну, Робин, - жалобно сказал он, - я не думал, что вы станете возражать, если, кроме меня... ну... - Женщина, - сказал я, проявив поразительную догадливость. - У нас на борту заяц. Он не выглядел раскаивающимся. - Она, как и вы, всего лишь записанный мертвец, - заметил он. Такт и дипломатия никогда не были сильными сторонами Кассаты. - Я просто поместил ее запись вместе со своей. Много места она не занимает, ради Бога, а мне только нужно... Он замолчал, не говоря, что ему нужно. Слишком горд, чтобы просить. Но ему и не нужно этого. - Как ее зовут? - спросил я. - Алисия Ло. Та самая, с которой я танцевал. - Ну, что ж, - сказал я, - если только на один перелет. Хорошо. Не оставляйте свою подружку одну. Я не стал добавлять: "Держитесь от меня подальше". Мне этого и не нужно было делать. Именно так он себя и поведет, а на его месте я поступил бы точно так же. Теперь оставалось только проделать бесконечный полет. "Истинной любви" требуется всего двадцать три минуты, чтобы быстрее скорости света преодолеть расстояние от Сморщенной Скалы до ЗУБов. Это на самом деле очень медленно. В сущности полет даже не быстрее скорости света, потому что одиннадцать с половиной минут корабль ускоряется и одиннадцать с половиной минут тормозится (истинное время полета - всего лица, мгновение, ну, скажем, полтора мгновения). По плотским стандартам, двадцать три минуты - совсем немного. Но ведь мы не в стандартном времени плоти. И как много миллисекунд содержит в себе одна-единственная минута! К тому времени как мы отошли от астероида и Альберт устанавливал курс на спутник, я (метафорически) уже грыз свои метафорические ногти. Обычно "Истинная любовь" не выходит за пределы Солнечной системы и держится возле самой Земли, поэтому я нахожусь в постоянном контакте со своими многочисленными проектами на Земле. Они не дают мне скучать. Конечно, и это медлительно, но секунды, а не вечность! Однако не на этот раз. На этот раз радиосвязи не было. Я, конечно, мог посылать сообщения (хотя Кассата яростно возражал), но ответов все равно не получал. С другой стороны, присутствие Эсси всегда вознаграждает... или почти всегда. Единственный случай, когда оно не вознаграждает, это когда я погрузился в раздражение, или беспокойство, или несчастье, а боюсь, что в тот момент именно так и было. Эсси организовала джохорское окружение, прекрасный дворец, выходящий на проливы и Сингапур, а я мрачно сидел, не обращая внимания на малайзийскую пищу, которую она заказала. Эсси бросила на меня свой "о-боже-он-опять-в-этом-глупом-настроении" взгляд. - Тебя что-то тревожит, - сказала она. Я пожал плечами. - Значит, ты не голоден, - продолжила она, скатывая рисовый шарик, смазывая его чем-то черным - и с удовольствием положив в рот. Я сделал вид, что беру что-то с листа и жую. - Робин, - сказала она, - у тебя два варианта. Поговори со мной. Или поговори с Альбертом-Зигфридом - с кем угодно, только поговори. Нет смысла мучить бедную старую голову в одиночестве. - Наверно, ты права, - сказал я, потому что это правда. Я снова веду себя глупо. Альберт отыскал меня на Сморщенной Скале, вернее, ее имитации, которую я создал, чтобы она соответствовала моему настроению. Я был на уровне Танго, где расположены посадочные доки кораблей, бродил и разглядывал места, откуда люди, которых я знал, улетали, чтобы никогда не вернуться. - Вы, кажется, слегка угнетены, - виновато сказал Альберт. - Я решил посмотреть, нельзя ли нам чем-нибудь заняться. - Нечем, - ответил я, но не велел ему уходить. Особенно потому, что, как я был уверен, его послала Эсси. Он извлек трубку, раскурил ее, немного попыхтел задумчиво и потом сказал: - Не хотите ли сказать, что у вас сейчас на уме? - Не хочу, - ответил я. - Вы думаете, мне надоедает слышать одно и то же, Робин? - спросил он, и в этих якобы глазах было подлинное сочувствие. Я поколебался, потом сделал прыжок. Сказал: - У меня на уме _в_с_е_, Альберт. Подожди, я знаю, что ты собираешься сказать. Ты хочешь спросить, что в этом "все" самое главное. Хорошо. Это Враг. Он меня _п_у_г_а_е_т_. Альберт миролюбиво ответил: - За, в этом контексте есть много пугающего, Робин. Враг, несомненно, угрожает всем нам. - Нет, нет, - нетерпеливо сказал я. - Я не имею в виду угрозу. Просто то, что трудно понять. - Ага, - ответил он, затягиваясь и глядя на меня. - Я хочу сказать, что не представляю себе, что происходит во вселенной. - Конечно, Робин, - дружелюбно согласился он. - Конечно, не представляете. Позвольте объяснить вам многомерное пространство и еще несколько концепций... - Заткнись, - приказал я, сознавая, что совершаю ошибку. Все согласны, что у меня есть право на человеческие капризы, но иногда я захожу слишком далеко. Видите ли, у меня есть доступ к бесконечным знаниям, потому что я расширился. Я не люблю объяснять плотским людям, что произошло со мной, когда я "расширился", потому что они начинают думать, что я выше их. А я не хочу, чтобы они так считали, особенно потому, что я и на самом деле их превосхожу. И эти бесконечные запасы информации, доступные мне, только часть различий между мною и плотью. Разумеется, доступные мне базы данных на самом деле не бесконечны. Альберт не разрешает мне пользоваться словом "бесконечный" для всего, что можно сосчитать, и поскольку всякие знания сосредоточены в чипах, веерах или тому подобном, безусловно, их кто-то может сосчитать. Кто-то. Не я. Я не собирался подсчитывать количество битов информации и не собирался поглотить ее всю, потому что испугался. О. Боже, как я испугался! Чего именно? Не только Врага, хотя он страшен. Я боялся собственных размеров, которые не решался исследовать. Я боялся, ужасно боялся, что если начну осваивать всю информацию, позволю себе расшириться еще больше, я перестану вообще быть Робинеттом Броадхедом. Боялся, что перестану быть человеком. Боялся, что та крохотная информация, которая есть я, просто потонет в огромной накопленной информации. Когда вы становитесь машинной записью человеческой личности, вы изо всех сил стараетесь защитить свою человечность. Альберт из-за этого часто теряет со мной терпение. Он говорит, что это недостаток нервной системы. Даже Эсси иногда меня бранит. Она говорит что-нибудь вроде: - Дорогой глупый Робин, почему нельзя брать то, что принадлежит тебе? И рассказывает истории из своего детства, чтобы подбодрить меня. - Когда я была совсем молодой девушкой в академии, сидела в Ленинской библиотеке и забивала себе голову каким-нибудь очередным томом Булевой алгебры или по конструкции чипов, я часто заглядывала в висевшее рядом зеркало. Какой ужас, дорогой Робин! Я видела десятки миллионов томов, и мне становилось тошно. На самом деле, Робин, _т_о_ш_н_о_. Меня начинало тошнить чуть ли не физически. При мысли о том, что придется поглотить все эти серые, зеленые и желтые книги, начинало рвать. Ведь это невозможно! Я энергично ответил: - Совершенно верно, Эсси. Я... - Но для тебя теперь это возможно, Робин! - прервала она меня. - Жуй, Робин! Открывай рот! Глотай! Но я не мог. По крайней мере не пытался. Прочно держался своей человеческой физической формы (пусть и воображаемой) и ограничений, которые с ней связаны. Пусть даже эти ограничения я сам себе устанавливаю. Естественно, время от времени я черпаю из этих огромных запасов. Но только чуть-чуть. Только откусываю крошечный кусочек на пиру. Можно сказать, что, обращаясь к файлу, я беру только один том. Решительно смотрю только на него и стараюсь не замечать бесконечные ряды "книг" вокруг. Или, еще лучше, я призываю свою свиту ученых. Так поступали короли. У меня все преимущества короля. Я делаю, как они. Если им нужно было узнать что-нибудь о контрапункте, они посылали за Генделем или Сальери. Если их ненадолго заинтересовало затмение, прибегал Тихо Браге. Они содержали свиту из философов, алхимиков, математиков и теологов. Двор Фридриха Великого, например, представлял собой перевернутый наизнанку университет. В нем были специалисты всех наук, каких он только сумел найти, а студенчество состояло из одного человека. Самого короля. Я больше король, чем любой из живших королей, и могу позволить себе больше. Могу привлечь любой авторитет по любому предмету. Они мне обходятся дешево, потому что не нужно их кормить или платить их любовницам, и это даже не "они". Все они представлены моей многоцелевой информационной программой Альбертом Эйнштейном. Поэтому когда я пожаловался Эсси: - Я хотел бы понять все эти разговоры о сжимающейся вселенной, - она просто посмотрела на меня. Потом сказала: - Ха. - Нет, я серьезно, - сказал я. И действительно, я говорил серьезно. - Спроси Альберта, - солнечно ответила она. - О, дьявольщина! Я знаю, что это значит. Он мне все расскажет, но будет говорить гораздо больше, чем мне нужно узнать. - Дорогой Робин, - сказала она, - возможно, Альберт лучше тебя знает, что именно тебе нужно узнать. - Дьявольщина, - сказал я. Но когда я стоял рядом с Альбертом в мрачных металлических туннелях (имитации) корабельных доков, мне показалось, что настало время. Больше нельзя откладывать. Я сказал: - Ну, хорошо, Альберт. Раскрой мне голову. Вали в нее все. Мне кажется, сейчас я это вынесу. Он солнечно улыбнулся мне. - Будет совсем не так плохо, Робин, - пообещал он и тут же поправился: - Хотя _ч_у_д_е_с_н_о_ не будет. Я согласен, что нам предстоит тяжелая работа. Может быть... - Он огляделся. - Может быть, начнем с того, что устроимся поудобнее. С вашего разрешения? Конечно, он не стал ждать моего разрешения. Просто окружил нас моим кабинетом в доме на Таппановом море. Я слегка расслабился. Хлопнул в ладоши, чтобы машина-дворецкий принесла выпивку, и удобно сел. Альберт чуть насмешливо смотрел на меня, но молчал, пока я не обратился к нему: - Я готов. Он сел и, попыхивая трубкой, принялся разглядывать меня. - К чему именно? - К тому, чтобы ты рассказал мне все, что хочешь рассказать уже миллион лет. - Ах, Робин, - улыбнулся он, - но я так много хочу вам рассказать! Нельзя ли поточнее? Что именно вы хотите сейчас от меня услышать? - Я хочу знать, какая выгода Врагу от сжимающейся вселенной. Альберт немного подумал. Потом вздохнул. - О, Робин, - печально сказал он. - Нет, - возразил я, - никаких "О, Робин". Не нужно говорить мне, что я давно должен был сделать это, не нужно объяснять, что предварительно мне следует изучить квантовую механику иди еще что-то. Я хочу знать н_е_м_е_д_л_е_н_н_о_. - Вы задаете трудные задачи, Робин, - пожаловался он. - Сделай это! Пожалуйста... Он помолчал, размышляя, набивая табак в трубку. - Вероятно, следует скормить вам всю энчиладу [блинчик с острыми приправами], - сказал он, - как я пытался сделать раньше. Но вы отказывались слушать. Я внутренне напрягся. - Ты опять собираешься начать с девятимерного пространства? - С этого и со много другого, - твердо ответил он. - Все это связано. Ответ на ваш вопрос бессмыслен без всего этого. - Постарайся сделать попроще, - попросил я. Он с некоторым удивлением посмотрел на меня. - На этот раз вы серьезны, не так ли? Конечно, я постараюсь, мой дорогой мальчик. Знаете, что я думаю? Я думаю, лучше всего начать не с рассказа. Я вам покажу картинки. Я помигал. - Картинки? - Я покажу вам рождение и смерть вселенной, - довольный собой, сказал он. - Вы ведь на самом деле просили об этом. - Правда? - Да. Трудность в том, что вы просто отказывались понимать, насколько сложен этот вопрос. Потребуется некоторое время, не меньше нескольких тысяч миллисекунд, даже если вы постараетесь не прерывать... - Я прерву, когда мне понадобится, Альберт. Он согласно кивнул. - Да, прервете. Это одна из причин того, что потребуется так много времени. Но если вы согласны потратить время... - О, ради Бога, начинай! - Я уже начинаю, Робин. Минутку. Нужно подготовить картинку - готово, - с улыбкой заявил он. И тут же исчез. Вместе со своей улыбкой. Последнее, что я видел, была улыбка Альберта. Она задержалась на мгновение, потом не стало видно ничего. - Ты играешь со мной в Алису в Стране Чудес, - обвинил я - обвинил никого, потому что никого не было. Не было ни вкуса, ни зрения, ни осязания, ни запаха. Но слышать можно было, и я услышал рассудительный голос Альберта: - Немного забавы для начала, Робин, потому что отныне все становится очень серьезно. А теперь. Что вы видите? - Ничего, - ответил я. - Совершенно верно. Именно это вы и видите. Но то, на что вы смотрите, есть все. Это вся вселенная, Робин. Вся материя, энергия, время, пространство, которые когда-либо существовали или будут существовать. Это первичный атом, Робин, моноблок, то самое, из чего произошел Большой Взрыв. - Я вообще ничего не вижу. - Естественно. Невозможно видеть без света, а свет еще не изобретен. - Альберт, - сказал я, - сделай мне одолжение. Мне ненавистно это чувство пребывания нигде. Нельзя ли увидеть хоть что-нибудь? Недолгое молчание. Потом вернулось еле заметное улыбающееся лицо Альберта. - Не думаю, чтобы сильно повредило, если мы сможем видеть друг друга, - признал он. - Так лучше? - Гораздо лучше. - Отлично. Но только помните, пожалуйста, что настоящего света еще нет. Света не бывает без фотонов, а все фотоны еще находятся в одной невидимой точке. И не только это, - продолжал он, довольный собой, - даже если бы смогли видеть, не существует места, откуда можно видеть, потому что вообще еще нет никакого пространства, в котором находилось бы это "место". Пространство тоже еще не изобретено - или, если выразиться точнее, все пространство, и весь свет, и все остальное все еще находится в единой точке вот здесь. - В таком случае, - мрачно сказал я, - что ты имеешь в виду, говоря "здесь"? - Ах, Робин! - благодарно воскликнул он. - Вы на самом деле не так уж тупы! Прекрасный вопрос - к несчастью, подобно большинству хороших вопрос, он бессмыслен. Ответ таков: вопрос поставлен неверно. Здесь нет никакого "здесь", есть только видимость "здесь", потому что я стараюсь показать вам то, что по определению нельзя показать. Я начинал терять терпение. - Альберт, - сказал я, - если так будет продолжаться... - Подождите, - приказал он. - Не сдавайтесь. Шоу еще не началось, Робин; я только устанавливаю декорации. Для того, чтобы понять, как началась вселенная, вы должны отказаться от своих предубеждений относительно "времени", и "пространства", и "видения". В этот момент, примерно восемнадцать миллиардов лет назад, ничего подобного не существует. - Если время еще не существует, - мудро заметил я, - откуда ты знаешь, что это восемнадцать миллиардов лет назад? - Еще один прекрасный вопрос! И такой же прекрасный ответ. Верно, что до Большого Взрыва такой вещи, как время, не существовало. Так что то, на что вы смотрите, могло существовать восемнадцать миллиардов лет назад. А могло и восемнадцать миллиардов триллионов квадрильонов квинтильонов и еще чего угодно лет назад. Вопрос задан неверно. Но этот... объект... он существовал, Робин. А потом взорвался. Я отскочил. Он действительно взорвался, прямо у меня на глазах. Ничто неожиданно стало чем-то, точкой ослепительно яркого света, и эта точка взорвалась. Словно у меня на коленях взорвалась водородная бомба. Я почти чувствовал, как сморщиваюсь, испаряюсь, превращаюсь в плазму и рассеиваюсь. Раскаты грома ударили в мои несуществующие уши и забили по моему бестелесному телу. - Боже мой! - закричал я. Альберт задумчиво сказал: - Возможно. - Эта мысль, казалось, доставила ему удовольствие. - Я хочу сказать, не в смысле персонифицированного божества - вы меня для этого слишком хорошо знаете. Но здесь, несомненно, произошло Сотворение, вот и все. - Что же произошло? - Как что. Взорвался Большой Взрыв, - удивленно ответил Альберт. - Его вы и видите. Я думал, вы узнали его. Началась вселенная. - И сразу остановилась, - заметил я, приходя в себя. Потому что взрыв застыл. - Я остановил его, да, потому что хочу, чтобы вы все хорошо разглядели. Вселенная еще молода, ее возраст приблизительно десять в степени минус тридцать секунд. О более раннем периоде не могу ничего сказать, потому что и сам не знаю. Не могу даже сказать, насколько велика вселенная или то, что вы можете назвать то-что-существовало-до-вселенной. Вероятно, больше протона. Может быть, меньше шарика для пинг-понга. Могу сказать - мне кажется, - что преобладающей силой здесь были, вероятно, сильные ядерные взаимодействия или, возможно, тяготение. Так как здесь все компактно, сила тяготения, конечно, очень велика. Очень велика. И температура тоже. Точно не могу сказать, насколько. Вероятно - так, как только возможно. Есть некие теоретические предпосылки, позволяющие считать, что максимально возможная температура достигает порядка десять в двенадцатой степени градусов Кельвина - могу привести аргументы, если хотите... - Только если это абсолютно необходимо! Он неохотно сказал: - Не думаю, чтобы в данный момент это было абсолютно необходимо. Ну, ладно. Позвольте сообщить, что я еще могу сказать. Не могу ничего особенного сказать о сцене, на которую вы сейчас смотрите, кроме некоторых моментов, которые вам и самому, по-видимому, очевидны. Например, этот фейерверк, на который вы смотрите, действительно содержит в себе _в_с_е_. Атомы и частицы, из которых в данный момент состоите вы, и я, и "Истинная любовь", и Сторожевое Колесо, и Земля, и Солнце, и планета Юпитер, и Магеллановы Облака, и все галактики в скоплении Девы, и... - И все остальное, хорошо, - сказал я, чтобы остановить его. - Я понял. Это нечто огромное. - Ах, - удовлетворенно сказал он, - но видите ли, вы не поняли. Оно не большое. Я позволил себе некоторые вольности, видите ли. Чуть преувеличил, потому что Большой Взрыв на самом деле был не такой уж большой. Насколько велик, по вашему, этот огненный шар? - Не могу сказать. Может, тысячу световых лет. Он покачал головой и задумчиво сказал: - Не думаю. Меньше. Может, у Взрыва вообще нет размера, потому что пространство изобретено еще совсем недавно. Нет, он определенно маленький. Но содержит в себе все. Понятно?. Я только взглянул на него, и он сразу смягчился. - Я знаю, вам очень трудно, Робин, но я хочу быть уверен, что вы поняли. Теперь относительно "взрыва". Никакого "_з_в_у_к_а_", конечно, не было. Не существовало среды для распространения звука. Кстати, не было для этого и места; это еще одна небольшая вольность, которую я себе позволил. Более важно то, что Большой Взрыв не походил на взрывы, которые начинаются от фейерверка и распространяются, потому что газы расширяются в воздухе, потому что... - Потому что тут нет никакого воздуха, верно? Или даже пространства. - Очень хорошо, Робин! Но есть и еще одно отличие этого Взрыва от всех остальных взрывов. Он не расширяется, как воздушный шарик или как химический или ядерный взрыв. Это нечто совершенно другое. Вы видели японские бумажные кораблики, когда их опускают в аквариум? Пропитываясь водой, они расширяются. Больше похоже на это. Но то, что пропитывало этот первоначальный - назовите как угодно - атом, совсем не вода. А пространство. Вселенная не взорвалась. Она раздулась. Очень быстро и очень далеко. И продолжает делать это. Я сказал: - О! Альберт некоторое время выжидательно смотрел на меня. Потом вздохнул, и взрыв продолжил взрываться. Он окружил нас. Я думал, он поглотит нас. Нет. Но мы погрузились в море ослепительного света. И из него послышался голос Альберта. - Я собираюсь передвинуть нас на несколько световых лет, - сказал он. - Не знаю, насколько, просто хочу, чтобы мы посмотрели с некоторого удаления. - Большой огненный шар сократился и полетел от нас, пока не стал размером с полную Луну. - Теперь вселенная уже состарилась, - сказал Альберт. - Ей примерно сотая доля секунды. Она горяча. Температура примерно десять в одиннадцатой степени градусов Кельвина. И она плотна. Я не имею в виду просто плотность материи. Материи еще нет. Вселенная слишком плотна для нее. Вселенная представляет собой массу электронов, позитронов, нейтрино и фотонов. Плотность ее примерно в четыре на десять в девятой степени раз плотнее воды. Вы знаете, что это означает? - Мне кажется, я понимаю, как плотна плотность, но как горяча температура? Альберт задумчиво сказал: - Невозможно объяснить, потому что ничто не может быть таким горячим. Не с чем сравнивать. Мне придется воспользоваться одним из тех терминов, которые вы ненавидите. Вся вселенная находится в "термическом равновесии". - Ну, Альберт... - начал я. - Нет, выслушайте меня! - рявкнул он. - Это просто означает, что все частицы взаимодействуют и меняются. Представьте себе миллиарды триллионов выключателей, которые случайно срабатывают. В любой момент сколько их включается, примерно столько же и выключается, так что сохраняется общая сумма; это и есть равновесие. Конечно, там никаких выключателей нет. Электроны и позитроны взаимно аннигилируются, производя, нейтрино и фотоны, и наоборот; но в одно и то же время количество разных событий уравновешивается. В результате равновесие. Хотя внутри этого равновесного состояния все мечется как сумасшедшее. Я сказал: - Вероятно, так и есть, Альберт, но тебе понадобилось дьявольски много времени, чтобы добраться до сотой доли секунды. А ведь нам предстоят восемнадцать миллиардов лет. - О, - ответил он, - отныне мы двинемся гораздо быстрее. Не нужно выскакивать вперед, Робин. Идем дальше. - И отдаленный огненный шар расширился. - Десятая секунды - теперь температура упала до трех на десять в десятой градусов Кельвина. Одна секунда - она упала еще втрое. Теперь - позвольте на мгновение задержаться. Прошло четырнадцать секунд после Большого Взрыва. Вселенная еще втрое похолодела; теперь ее температура всего три на десять в девятой степени градусов Кельвина. Это означает, что равновесие начинает нарушаться, потому что электроны и позитроны аннигилируются быстрее, чем производят противоположную реакцию. Мы остановились в этом пункте, Робин, потому что тут находится ответ на ваш вопрос. - Ну, - как можно тактичнее сказал я, - если тебе не все равно, почему было сразу не дать мне ответ и не смотреть все это шоу? - Потому что мне не все равно, - сердито ответил он, - а вы не понимаете. Но мы пойдем еще быстрее. Теперь мы в нескольких минутах от взрыва. Температура уменьшилась еще втрое: она всего десять в девятой степени Кельвина. Становится так холодно, что возникают протоны и нейтроны. Они даже начинают объединяться в ядра водорода и гелия. Настоящая материя - и почти материя! Это пока только пара, а не атомы. И вся эта так называемая материя сосредоточивает в себе лишь ничтожную долю массы вселенной. А все остальное - свет и нейтрино. Есть немного электронов, но вряд ли существуют позитроны. - Как это? - удивленно спросил я. - А куда девались позитроны? - С самого начала электронов было больше, чем позитронов. Так что когда они взаимно аннигилировались, остались лишние электроны. - Почему? - Ах, Робин, - серьезно ответил он, - это лучший из всех вопросов. Я дам вам ответ, который вы, вероятно, не поймете. Поскольку электроны и позитроны, как и все другие частицы, всего лишь колебания замкнутых струн, то число этих частиц в основном случайно, бы хотите углубиться в теорию суперструн? Не думаю. Просто помните слово "случайно", и пойдемте дальше. - Минутку, Альберт, - сказал я. - Где мы сейчас? - Примерно через двести секунд после Большого Взрыва. - Гм, - сказал я. - Альберт. У нас впереди по-прежнему миллиарды и миллиарды лет... - Больше, Робин. Гораздо больше. - Замечательно. И если нам потребовалось столько времени на несколько минут, значит... - Робин, - сказал Альберт, - вы можете отказаться в любую минуту, но тогда как я смогу ответить на вопросы, которые вы, конечно, будете продолжать задавать? Можем сделать небольшой перерыв, чтобы вы все это усвоили. Или, еще лучше, я могу ускорить движение. - Да, - ответил я, без всякого удовольствия глядя на сверкающий шар, в котором все. Я не хотел перерыва. На самом деле я хотел, чтобы все кончилось. Признаю, что Альберт всегда знает, что хорошо для меня. Чего он не понимает, так это, что "хорошо" - абстрактная концепция, и часто хорошо для меня то, чего я совсем не хочу. Я уже почти пожалел, что занялся всем этим делом, потому что мне оно не доставляло удовольствия. Поэтому я хорошо знал, какая из трех альтернатив Альберта мне нужнее всего. Я предпочел бы первый выход, потому что вся эта жара и давление меня уже утомили, а больше всего надоело сидеть неизвестно где в пустоте. Второй выход - сделать перерыв у, может быть, немного расслабиться с Эсси. Так что я выбрал третий. - Давай побыстрее, Альберт. - Конечно, Робин. Идем дальше. Шар угрожающе раздулся. Он по-прежнему представлял собой просто шар. Никаких звезд или планет, даже никаких комков в этом пудинге. Просто масса нерассортированного вещества, очень яркого. Впрочем, теперь она казалась несколько менее яркой, чем раньше. - Мы шагнули далеко вперед, - счастливо сказал Альберт. - Прошло примерно с полмиллиона лет. Температура действительно сильно упала. Теперь она всего около четырех тысяч градусов Кельвина. Существует множество гораздо более горячих звезд, но, конечно, мы говорим не об отдельных точках, а о средней температуре всего. Вы заметили, что шар теперь не такой яркий? До сих пор вселенная была радиационно-доминировавшей. Преобладали в ней фотоны. Теперь начинает доминировать материя. - Потому что больше не осталось фотонов, верно? - Нет, боюсь, неверно, - виновато сказал Альберт. - Фотонов по-прежнему много, но общая температура ниже, что означает, что в среднем на каждый фотон приходится меньше энергии. Отныне материя перевешивает во вселенной радиацию... вот так... - Шар еще больше раздулся и потемнел. - Миновало еще несколько сотен тысяч лет, и температура упала еще на тысячу градусов. В соответствии с законом Вайнберга: "Время, которое требуется вселенной, чтобы перейти от одной температуры к другой, более низкой, пропорционально разнице квадратов температур". Не думаю, чтобы вам нужно было понимать это, Робин, - печально добавил он, - хотя это прекрасное доказательство десятимерной суперсимметрии... - Кончай, Альберт! Почему эта проклятая штука такая темная? - Ах, - благодарно сказал он, - это интересный момент. Сейчас так много ядерных и электроноподобных частиц, что они закрывают свет. Так что вселенная становится непрозрачной. Но это изменится. До сих пор у нас были электроны и протоны, но вселенная была так горяча, что они и оставались в таком состоянии. Как свободные частицы. Они не могли объединяться. Вернее, они непрерывно объединялись, образуя атомы, но температура тут же разрушала их. Теперь передвинем камеру, - шар снова увеличился и неожиданно стал ярче, - и внезапно - смотрите, Робин! Смесь прояснилась! Сквозь нее пробился свет. Электроны и протоны соединились, образовав атомы, и фотоны снова могут пролетать свободно! Он помолчал. Его еле видное лицо довольно улыбалось. Я напряженно думал, глядя на шар. Он начал демонстрировать - нет, не структуру, но по крайней мере намеки на то, что внутри что-то происходит, как на планете Уран, видимой издалека. - Альберт, - сказал я. - Это все прекрасно, но смотри, тут еще очень много фотонов, верно? Так почему они не соединяются и не создают еще больше частиц, чтобы вселенная снова стала непрозрачной? - О, Робин, - страстно ответил он. - Иногда мне кажется, что вы вообще не тупы. Я дам вам ответ. Помните мое знаменитое е равно mc в квадрате? У фотонов есть энергия - е. Если два фотона сталкиваются и их объединенная энергия равна массе любой частицы, умноженной на квадрат скорости света, они при своем столкновении могут создать частицу. Когда вселенная была молода - пороговая величина температуры примерно десять в девятой степени градусов Кельвина, фотоны обладали огромной энергией и могли создавать дьявольское число частиц. Но вселенная остыла. И теперь они Не могут. У них просто не хватает энергии, Робин. - О, - сказал я. - Знаешь что? У меня появилась иллюзия, что я почти понял! - Не принижайте себя, - усмехнулся он. По-видимому, напомнил, что понимать полагается ему. Немного помолчал, потом раздраженно сказал: - Я еще не рассказал вам о создании кварков и адронов. Ничего не сказал даже об ускорении, а это очень важно. Видите ли, чтобы модель работала, нужно предположить, что в какое-то время после Большого Взрыва расширение шло быстрее. Я вам дам аналогию. У вас есть взрывчатка, которая продолжает взрываться, так что вначале взрыв не замедляется, а ускоряется. Настоящее объяснение гораздо сложнее, и... - Альберт! Мне обязательно знать это? - Нет, Робин, - сказал он немного погодя. Тон его был печален, но не настойчив. - Почему бы нам тогда еще немного не передвинуть камеру? - Хорошо. Вероятно, все дети любят играть в железную дорогу. Смотреть, как разрастается созданная Альбертом модель вселенной, все равно что играть с огромной игрушечной железной дорогой, какую только может вообразить ребенок. Конечно, тут нельзя заставить двигаться поезд. Но смотреть все равно интересно. Шар раскачивался и вертелся, потом начал раскалываться. Наша "камера" приблизилась к одному обломку, и я увидел, что он раскалывается на еще меньшие тела. Образовывались кластеры и метагалактики, в знакомых спиральных формах начали вращаться настоящие галактики. Вспыхивали и гасли отдельные точки света; в центрах газовых облаков возникали новые. - Теперь у нас есть звезды, - объявил Альберт откуда-то рядом со мной. - Это первое поколение. Облака водорода и гелия сжимаются, в центре их начинается ядерная реакция. Здесь готовятся все тяжелые элементы, те самые, из которых сделано ваше плотское тело, - углерод, азот, кислород, железо, все элементы тяжелее гелия. Потом, когда взрываются сверхновые, - он указал на одну звезду, которая послушно вспыхнула в потоке света, - все эти элементы расплываются в пространстве, пока не сожмутся в другую звезду и ее планеты. А потом из них образуются другие предметы. Как вы, Робин. Я закричал: - Ты хочешь сказать, что все атомы побывали в звездном ядре? - Те, из которых состоит ваше плотское тело, - поправил он. - Да, Робин. В сущности тут наша Галактика. Можете узнать ее? Он останова вращающееся облако, так, чтобы я смог вглядеться. - Они все кажутся одинаковыми, - пожаловался я. - Большинство действительно похожи, - согласился он. - Но вот до М-31, а вот это Магеллановы Облака. А вот эта спираль - это мы. Он показывал на сверкающий водоворот светлячков, окруженный другими светлячковыми пятнами на фоне слабо искрящейся темноты. - Не вижу, где здесь мы с тобой, - сказал я, пытаясь пошутить. Он воспринял это серьезно. Кашлянул. - Боюсь, я немного забежал за нынешнее время, - извинился он. - Вся человеческая история вместе с образованием планет и превращением Солнца в красный гигант - все это уже миновало. Вы все это пропустили. Я повернулся и взглянул на его туманное лицо. - Не знаю, хочу ли я слушать дальше, - сказал я, и сказал серьезно. Он чуть насмешливо смотрел на меня. - Но это только реальность, Робин, - сказал он. - Это правда, хотите ли вы ее слушать или нет. Вероятно, это способно изменить ваше мнение о собственном значении во вселенной... - Еще бы! - Ну, что ж, - сказал он, - это не так уж плохо. Но не воспринимайте это слишком близко к сердцу. Помните, все это - абсолютно все - пытается изменить Враг. - О, отлично! И поэтому я должен чувствовать себя лучше? Он какое-то время разглядывал меня. - Не лучше, нет. Но в более тесной связи с реальностью. Помните, что у вас, и у меня, и у остального человечества, и у хичи, и у машинных разумов есть только два выхода. Мы можем позволить Врагу делать то, что он делает. Или мы можем противостоять ему. - А как нам это сделать? Он задумчиво посмотрел на застывшую модель. - Показать, что будет дальше? - Ты меняешь тему! - Я знаю, Робин. Я собираюсь запустить модель. Возможно, если вы поймете все, что это влечет за собой, вы сможете каким-то образом помочь в решении проблемы. А может, нет. Может, проблема не поддается решению; но в любом случае я не вижу у нас - или у кого-то еще позже - другого выхода, чем попробовать. А эффективная попытка без знаний невозможна. - Но я _б_о_ю_с_ь_! - Вы были бы сумасшедшим, если бы не боялись, Рабий. Ну, так хотите увидеть, что будет дальше? - Не знаю, хочу ли я! Я говорил серьезно. Начинал по-настоящему нервничать. Смотрел на пятнистое сияние, которое некогда содержало в себе меня, и Эсси, и Клару, и всех фараонов и королей, всех святых и негодяев, и всех исследователей хичи, и певцов лежебок, и динозавров, и трилобитов - все было здесь и все исчезло, _д_а_в_н_о_ исчезло, теперь оно так же далеко от нас, как рождение Солнца. Да, я испугался. Все это такое _о_г_р_о_м_н_о_е_. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким крошечным, беспомощным и нереальным. Все это вошло в мою жизнь. И оказалось хуже умирания, хуже даже, чем когда меня расширили. Конечно, то было ужасное испытание, но у него было будущее. А теперь это будущее стало прошлым. Все равно что смотришь на собственную могилу. Альберт нетерпеливо сказал: - Вы хотите увидеть. Я продолжаю. Галактика завертелась, как волчок. Я знал, что каждый оборот занимает четверть миллиарда лет, но она вращалась, как бешеная, и происходило кое-что еще. Окружающие галактики-спутники расползались. - Они расходятся! - воскликнул я. - Да, - согласился Альберт. - Вселенная расширяется. Она не может сделать больше материи или энергии, но производит все новое пространство. Все отходит подальше от всего остального. - Но звезды в Галактике этого не делают. - Пока нет. Пока еще незаметно. Просто смотрите: мы уходим в будущее на сто миллиардов лет. Галактика начала вращаться еще быстрее, настолько быстро, что я уже не видал движения, все слилось. Но я заметил, что даже Местная Группа почти исчезла из вида. - Я остановлю на мгновение, - сказал Альберт. - Вот. Вы видите что-нибудь необычное в нашей Галактике? - Кто-то выключил множество звезд. - Совершенно верно. Она стала темнее, да. Звезды выключило время. Они состарились. И умерли. Вы заметили, что Галактика стала красноватой по цвету, она больше не белая. Большие белые звезды умерли первыми; старые красные умирают медленнее. Даже маленькие звезды классов F и G, желтые карлики, не больше нашего Солнца, тоже сожгли все свое ядерное топливо. Скоро погаснут и тусклые красные. Смотрите. Медленно, медленно Галактика погасла. Больше ничего не было видно, только туманные очертания наших воображаемых тел и воображаемое лицо Альберта. Улыбающееся. Задумчивое. Печальное. Что касается меня, то слово "печальный" ничего не описывает. Все остальное, что происходило со мной, все бесформенные страхи, которые не давали мне уснуть по ночам, - все это ничто. Я увидел _К_о_н_е_ц_. Вернее, так я думал и так чувствовал, и все человеческие заботы показались мне ничтожными в сравнении. Но когда я сказал: - Значит, это конец вселенной? - Альберт удивленно посмотрел на меня. - О, нет, Робин, - ответил он. - Почему вы так подумали? - Но ведь ничего не осталось! Он покачал туманной головой. - Неверно. Все по-прежнему здесь. Состарилось, и звезды умерли, да. Но они по-прежнему здесь. Планеты, конечно, мертвы. Температура их ненамного выше абсолютного нуля; _ж_и_з_и_и_ больше нет, если вы это имеете в виду. - Именно это! - Да, Робин, - терпеливо сказал он, - но это только ваш антропоморфический взгляд. Вселенная продолжает охлаждаться и создавать новое пространство, расширяясь. Но она _м_е_р_т_в_а_. И останется мертвой навсегда... если только... - Если только что? - спросил я. Альберт вздохнул. - Давайте снова устроимся поудобней, - сказал он. Я замигал, обнаружив, что снова нахожусь в обычном мире. Окружавшая нас ужасная чернота исчезла. Я сидел на веранде своего дома на Таппановом море, неоконченная холодная выпивка по-прежнему в руке, а напротив в плетеном кресле спокойно посасывает трубку Альберт. - Боже мой, - слабо сказал я. Он только кивнул, глубоко задумавшись. Я одним глотком прикончил выпивку и позвонил, чтобы принесли еще. Альберт, оторвавшись от своих мыслей, сказал: - Вот так будет, если вселенная продолжит расширяться. - Это страшно! - Да, - согласился он, - это пугает даже меня, Робин. - Он чиркнул деревянной кухонной спичкой о подошву своего потертого башмака и затянулся. - Должен заметить, что демонстрация заняла гораздо больше времени, чем я планировал. Мы почти причаливаем к спутнику Звездного Управления. Если хотите взглянуть... - Подождет! - выпалил я. - Ты завел меня так далеко, а как же остальное? Какое все это имеет отношение к Врагу? - А, да, - задумчиво сказал он. - Враг. Казалось, он опять ненадолго погрузился в мысли, потягивая трубку и глядя в пространство. А когда заговорил, казалось, обсуждает совершенно другую проблему. - Знаете, - сказал он, - когда я был... живой... космологи оживленно спорили, будет ли вселенная продолжать расширяться, как я только что показал вам, или, дойдя до определенного пункта, начнет впадать в себя, как вода в фонтане. Вы ведь понимаете, что зависит это в основном от плотности вселенной? - Да, кажется, - ответил я, стараясь не упустить его мысль. - Пожалуйста, не сомневайтесь в этом, - резко сказал он. - Это ключевой камень спора. Если во вселенной достаточно материи, ее объединенная сила тяжести остановит расширение, и вселенная начнет сжиматься. Если недостаточно, не остановит. В таком случае вселенная будет расширяться вечно, как вы и видели. - Конечно, видел, Альберт. - Да. Ну, критическая плотность - то есть общая масса всего во вселенной, деленная на общий объем вселенной, - равна примерно пяти на десять в минус тринадцатой степени грамма на кубический сантиметр. В более привычных терминах это примерно равно одному атому водорода в пространстве, занимаемом вашим телом. - Не очень много, верно? - К несчастью, - вздохнул он, - это _о_ч_е_н_ь _м_н_о_г_о_. Вселенная не настолько плотна. Такого количества атомов в ней нет. Ученые давно искали массу, но никто не сумел отыскать достаточно звезд, пылевых облаков, планет, физических тел любого типа или фотонов энергии, чтобы намного увеличить массу. Чтобы вселенная сокращалась, массы должно быть в десять раз больше. Может, даже в сто раз. И еще больше. Мы не находим даже достаточно массы для объяснения нынешнего вращения галактик вокруг их центров. Это и есть знаменитая "недостающая масса". Хичи много думали об этом, и мои коллеги тоже... Но сейчас, - серьезно сказал он, - мне кажется, я знаю ответ на эту проблему, Робин. Измерения параметра замедления верны. Неверна оценка массы. Предоставленная самой себе, вселенная расширялась бы бесконечно. Это открытая вселенная. Но Враг закрыл ее. Я барахтался, все еще под впечатлением ужасного зрелища. С новой Маргаритой пришла машина-служанка, я сделал большой глоток, прежде чем спросил: - Но как он мог это сделать? Альберт укоризненно пожал плечами. - Не знаю. Могу догадаться, что каким-то образом он добавил массу, но это всего лишь отвлеченное рассуждение; во всяком случае к вашему вопросу оно не имеет отношения. Я имею в виду _п_е_р_в_о_н_а_ч_а_л_ь_н_ы_й_ ваш вопрос. Вы помните его? - Конечно. - Но тут же уточнил: - Он имеет какое-то отношение к... о, верно! Я хотел знать, что выиграет Враг от того, что вселенная снова сожмется. А ты, вместо того чтобы ответить, увел меня на миллиарды лет в будущее. Он смотрел на меня виновато, но только слегка. - Может, я излишне увлекся, - признал он, - но было ведь интересно, верно? И имеет прямое отношение. Давайте еще раз взглянем на вселенную примерно в возрасте одного триллиона лет... - Дай мне прикончить выпивку, черт возьми! - Конечно, - успокоительно сказал он. - Я просто покажу вам; можете оставаться на месте, я не буду менять окружение. Вот! Поперек Таппанова моря повисла большая черная плоскость. Рыбаки и пловцы на парусных досках исчезли вместе с холмами противоположного берега, их заменил знакомый черный свод в слабых красноватых искрах. - Мы видим вселенную примерно через миллион миллионов лет после нашего времени, - сказал он уютно, указывая черенком трубки. - А что это за маленькие прыщавые штуки? Попробую догадаться. Звезды красные карлики? - с умным видом сказал я. - А все большие уже выгорели. А зачем мы снова отправились в будущее? Он объяснил. - Потому что даже для Врага вселенная обладает огромной инерцией. Она не может мгновенно остановиться и повернуть движение назад. Она будет продолжать расширяться, пока тяготение "недостающей массы", которую Враг каким-то образом добавил, не начнет стягивать материю. А теперь смотрите. Мы на пределе расширения, и я собираюсь показать вам, что произойдет дальше. Мы увидим, как вселенная съеживается, и я ускорю картину, так что назад мы пойдем очень быстро. Смотрите, что произойдет. Я кивнул, усаживаясь поудобнее и прихлебывая выпивку. Возможно, нереальный алкоголь благотворно действует на мой нереальный обмен веществ, а может, дело в том, что я сидел в удобном кресле в приятной обстановке. Так или иначе, картина больше не казалась мне такой пугающей. Я вытянул босые ноги и пошевелил пальцами перед обширной черной кляксой, закрывшей море; галактики снова начали сползаться. Они не казались очень яркими. - Нет больше ярких звезд? - разочарованно спросил я. - Нет. Откуда им взяться? Они умерли. Но смотрите: я еще немного ускоряю картину. Черная клякса начала сереть и светлеть, хотя сами галактики не светлели. Я закричал: - Стало больше света! Что происходит? Есть звезды, которых я не могу видеть? - Нет, нет. Это _и_з_л_у_ч_е_н_и_е_, Робин. Оно делается ярче из-за голубого смещения. Во времена расширения вселенной излучение наиболее далеких объектов смещалось в красную часть спектра - старый эффект Допплера, вспомнили? Потому что тогда они уходили от нас. Теперь вселенная сокращается, и они приближаются к нам. Что происходит в этом случае? - Свет смещается к синему концу спектра? - предположил я. - Замечательно, Робин! Совершенно верно. Свет смещается в направлении голубого - смещается все, в том числе за видимыми пределами. Это означает, что фотоны получают большую энергию. Температура пространства - средняя температура вселенной - уже на много градусов превышает абсолютный нуль и быстро повышается. Видите, как сливаются эти черные комки? - Похоже на изюм в "Джелло" [фирменное название концентрата желе]. - Да, верно, только на самом деле это то, что осталось от галактик. На самом деле это огромные черные дыры. Они слипаются и начинают светиться. Видите, Робин? Они поглощают друг друга. - И вся штука становится намного ярче, - сказал я, заслоняя глаза. Теперь я не видел даже парусные яхты за краями картины: их затмила яркость. - О, гораздо ярче. Фоновая температура теперь составляет тысячи градусов, горячо, как на поверхности Солнца. И все эти старые мертвые звезды начинают нечто вроде новой жизни, как зомби, потому что внешнее тепло разогревает их. Большинство из них просто испарится, но другие - вот! - Яркая точка устремилась к нам и мимо нас. - Это была большая старая звезда, такая большая, что в ней осталось немного горючей материи. И жара начала в ней новую ядерную реакцию. Я отстранился от - нереальной - жары. Альберт, снова в настроении лектора, указал на меня черенком трубки. - Все, что осталось от всех звезд и галактик, теперь стекается друг к другу. Черные дыры сливаются, фотоны передвинулись в ультрафиолетовую область и дальше, температура достигает миллионов градусов - Himmelgott! [Боже небесный! (нем.)] - закричал он, и я закричал тоже, потому что вся сцена сморщилась, превратилась в одну невыносимо яркую точку. И исчезла. Виндсерферы по-прежнему плавали на Таппановом море. Легкий ветерок шевелил листья азалий. Зрение постепенно возвращалось ко мне. Альберт вытер глаза. - Наверно, в конце нужно было чуть замедлить, - задумчиво сказал он. - Можно пустить заново - нет, конечно, нет. Но вы поняли главное. - Да, - потрясенно ответил я. - А что теперь? - А теперь все сначала, Робин. Вселенная взрывается, снова загораются звезды, но теперь - по-другому! - Он с удивлением оглянулся на приятную сцену. Потом снова повернулся ко мне. - Знаете, - сказал он, - я бы тоже немного выпил. Может, темного пива, швейцарского или немецкого? Я серьезно ответил: - Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Альберт. - Я хлопнул в ладоши. Конечно, в этом не было необходимости. Тут же появилась прислуга с высокой керамической пивной кружкой, через край ее переливалась золотистая пена. - Значит, это хочет сделать Враг? Создать новую вселенную? - Д_р_у_г_у_ю_ вселенную, - поправил Альберт, вытирая пену с губ. Он виновато посмотрел на меня. - Робин. Я забыл об остальных своих обязанностях по отношению к вам. Мы приближаемся к спутнику ЗУБов. Может, хотите присоединиться к своим друзьям на экране? - Чего я хочу, - ответил я, - так это покончить к дьяволу со всем! Заканчивай! Что значит "другую" вселенную? Он наклонил голову. - Вот здесь в дело вступает мой старый друг Эрнст Мах, - объяснил он. - Вы помните, я говорил вам о позитронах и электронах, взаимно уничтожающих друг друга? Остались только электроны, потому что с самого начала их было больше? Допустим, вселенная начнет с равного числа, так что в конце не останется и электронов. А также протонов и нейтронов. Что мы получим? Чистое излучение! Ничто не сможет мешать свободному потоку энергии - а также энергетическим существам! - Этого и хочет Враг? - спросил я. - Не знаю, - ответил Альберт. - Это одна из возможностей. Но если Мах прав, существуют и другие, более серьезные возможности. В какой-то определенный момент истории вселенной, когда соотношение электронов и позитронов определялось случайными событиями... - Какими случайными событиями? - спросил я. - Я и этого не знаю. Но все частицы в сущности всего лишь колебания замкнутых струн. Вероятно, свойства струн могут производить колебания любого типа. Еще немного терпения, Робин, потому что, знаете, у меня были затруднения с принципом неопределенности, или случайных событий, мне это всегда трудно давалось в моей плотской жизни. - Он подмигнул. - Не подмигивай! Вообще не умничай! - Ну, хорошо. Но если Мах прав, эти случайные отклонения определяют не только соотношение частиц, но и многое другое, включая физические константы вселенной. - Но как это может быть, Альберт? Я хочу сказать - ведь это законы! - Законы основаны на фактах, а сами факты, как утверждает Мах, генерируются случайно. Я совсем не уверен, сколько так называемых "фундаментальных постоянных" на самом деле фундаментальны во вселенском смысле. Вероятно, следовало бы сказать, в мультивселенском смысле. Вам никогда не приходило в голову, например, спросить себя, почему почему постоянная Больцмана равна один запятая три восемь ноль шесть шесть два на десять в минус двадцать третьей степени джоуля на один градус Кельвина, а не какой-то другой величине? Я правдиво ответил: - Такая мысль никогда не приходила мне в голову. Он вздохнул. - Но в мою приходила, Робин. Должна быть _п_р_и_ч_и_н_а_, почему величина именно такова. Мах говорит: да, такая причина существует, просто на какой-то ранней стадии случилось именно так. Итак, все физические константы могли бы быть совсем другими, если бы эти ранние случайные флуктуации случайно проходили бы по-другому. Он сделал еще глоток пива. - Пункт, когда это происходит - хичи называют его "фазой местоположения", потому что он представляет смену фаз, как преобразование воды в лед. В этот момент прекращаются случайные флуктуации и определяются все "чертовы числа". Я не имею в виду тривиальные постоянные или установленные людьми. Я имею в виду фундаментальные законы, какими мы их знаем, но которые не можем вывести из базовых принципов. Основание натуральных логарифмов. Скорость света. Константа тонкой структуры. Постоянная Планка - не знаю, сколько их еще, Робин. Возможно, в другой вселенной арифметика будет неперестановочной и не будет закона обратных квадратов. Я не могу поверить в вероятность этого, но ведь и все это звучит невероятно, верно? - И ты считаешь, что Враг будет переделывать вселенную, пока не добьется своего? - Не знаю, - ответил Альберт. - Может, он надеется сделать ее правильной - _п_р_а_в_и_л_ь_н_о_й_ для него, я хочу сказать. Изменить законы вселенной! Создать новые законы! Сконструировать вселенную, более удобную для его типа жизни... Я долго молчал, стараясь ухватить все. И не сумел. Я сказал: - Ну, так какой будет их вселенная? Альберт сделал большой глоток из кружки и осторожно поставил ее. Глаза его были устремлены в бесконечность. В левой руке он держал трубку; черенком медленно почесывал сморщенный лоб. Я помигал и переменил позу. - Это будет девятимерное пространство? Никакого ответа. Ничего, кроме пустого взгляда, устремленного в пустоту. Я встревожился. Сказал: - Альберт! Я задал тебе вопрос! Какую вселенную хочет создать Враг? Он посмотрел на меня, не узнавая. Потом вздохнул. Задумчиво почесал голую лодыжку и очень серьезно ответил: - Робин, понятия не имею. 11. ХЕЙМАТ Я рассказывал вам о хороших людях и о людях с недостатками, пришла пора рассказать о по-настоящему плохом человеке. Он вам не понравится, но вам следует познакомиться с ним. Я кратко упоминал его, когда говорил о террористах, но не оценил по достоинству. Я хотел бы оценить его по достоинству, очень хотел, вероятно, вплоть до петли висельника, но этого не случилось. К несчастью. Зовут его Берп Хеймат, и некогда он был двухзвездным генералом в Высоком Пентагоне. Именно Хеймат убедил нового супруга Клары, что единственный способ достичь мира и справедливости - взорвать как можно больше людей. Это одно из самых незначительных его преступлений. Среди всего прочего, однажды он пытался убить меня лично. Возможно, пытался и не раз, потому что далеко не все обнаружилось на суде. Со мной он потерпел неудачу. Но с несколькими сотнями других - по крайней мере с несколькими сотнями - добился успеха. Хеймат на суде отказался признать себя виновным в убийствах. Он вообще не хотел называть это убийством. Называл революционной справедливостью, потому что он был террористом. Суд, с другой стороны, конечно, называл это убийством, каждый отдельный случай назвал убийством и за каждую смерть приговорил Хеймата к пожизненному заключению. И так как Хеймат был не просто свихнувшимся придурком, а доверенным генералом Американских космических сил, приговор вынесли по совокупности. И вот, хотя в приговоре указано, что Хеймату предстоит провести в заключении 8750 лет, время шло, и теперь ему отбывать осталось только 8683 года. У него были все основания считать, что он отбудет каждый день этого срока, потому что даже преступники имеют право на машинную запись. И поэтому срок его заключения не закончится со смертью. Теперь мне даже нравится рассказывать о генерале Берпе Хеймате. Возникает желаемое облегчение. После ошеломляющей демонстрации Альбертом бесконечности и вечности приятно поговорит просто о человеке, всего лишь презренном преступнике. Каждый день Хеймата был таким же, как все остальные. Вот как начинается его день. Когда он проснулся, постельная машина по-прежнему лежала рядом с ним, свернувшись, но он знал, что она не спит. Он знал также, что она не живая, но так как другого общества у Хеймата почти не было, он перестал замечать это. Когда Хеймат спустил ноги с кровати, она тоже начала подниматься, но он толкнул ее назад. Достаточно мягко после неистовства последней ночи. Но не очень мягко, потому что (к сожалению) она очень сильна. Она некоторое время смотрела, как он одевается, потом спросила: - Ты куда? - Ну, - ответил Хеймат, - пройдусь до берега, потом переплыву пролив, сяду в самолет до Лос-Анджелеса. Там я предполагаю взорвать несколько зданий. - Он немного подождал ответа, но не получил его. Да и не ожидал получить. У нее нет никакого чувства юмора. Для Хеймата это постоянное разочарование. Хеймат гораздо больше был бы доволен жизнью, если бы ему хоть иногда удавалось заставить свои постельные машины рассмеяться. Конечно, гораздо большее удовольствие он получил бы, если бы они плакали от боли. Власти дали ему спутницу, которая выглядит и пахнет, как женщина, которая на ощупь и на вкус неотличима от женщины. Но почему не сделать так, чтобы она могла _ч_у_в_с_т_в_о_в_а_т_ь_? Хеймату не приходило в голову, что он не заслуживает заботы со стороны властей или еще кого угодно. За дверью машина-охранник подмигнула и прошептала: - Что скажешь, Хеймат? Хороша она была? - Нет, - ответил Хеймат, не поворачивая головы. - Я тебе говорил, что мне нравятся блондинки. И маленькие. Хрупкие. Охранник вслед ему сказал: - Я посмотрю, что можно будет достать на следующую ночь, - но Хеймат не ответил. Он думал о слове, которое только что употребил. "Хрупкая". Миниатюрная хрупкая блондинка! Живая! Настоящая живая женщина, с хрупкими маленькими конечностями, которые можно выворачивать и ломать, с кричащим ртом и искаженным болью лицом... В этом месте он заставил себя не думать. Не потому, что эта мысль причиняла ему стыд: Хеймат уже давно не знал стыда. Остановился, потому что мысль причиняла ему такую радость, он испытывал такое отчаянное желание, что испугался: лицо может выдать его чувства, а Хеймат по-прежнему считал своей победой, что всегда держит свои чувства при себе. Островная тюрьма Хеймата расположена очень далеко от всех континентов и крупных городов. Она построена в расчете на триста восемьдесят самых страшных преступников и должна была удержать их, что бы они ни предприняли. Теперь все это лишнее, потому что единственным активным заключенным в тюрьме был Хеймат. Просто больше не нашлось трехсот восьмидесяти отчаянных заключенных. Во всем мире не осталось такого числа. Со страшных дней терроризма и голода поступления в тюрьму сильно сократились. О, конечно, время от времени снова подворачивались психопаты, но то, что Альберт (мы с ним обсуждали эту проблему) называет "предрасположенностью к оппортунистическим преступлениям", встречается редко. Дело в том, что условия жизни стали гораздо лучше. Нигде в человеческой галактике не осталось мест, где новые поколения вырастали, чтобы грабить, убивать и разрушать, потому что у них нет другого способа облегчить свои несчастья. Большинство заключенных в тюрьмах - это ветераны дней терроризма и массовых преступлений, и их осталось немного. Заключенные почти все отправились в другие места, в колонии, где предстоит трудная работа. Остальные либо достаточно реабилитировались, либо благополучно умерли. Сам Хеймат был уже очень стар - старше даже меня, ему не меньше ста тридцати. Конечно, он получал Полную Медицину. И мог прожить во плоти еще пятьдесят лет, потому что заключенным предоставляются все запасные органы, как только в этом возникает необходимость. Когда они умирают, происходит это не от старости, болезни или несчастного случая. Почти всегда это просто бесконечная скука. Однажды утром, ничем не отличающимся от других, они просыпаются, оглядываются и решают, что машинная запись нисколько не хуже. И тогда отыскивают подходящую возможность и убивают себя. Но не Хеймат. Единственным другим плотским заключенным в тюрьме был бывший советский маршал по фамилии Пернецкий. Подобно Хеймату, он служил оплотом террористов, используя свое высокое положение в военной иерархии, чтобы помогать им убивать и разрушать. Эти двое были вначале коллегами в террористическом подполье, потом долгие годы заключенными. Конечно, не друзьями. Ни у одного из них не было настоящих друзей. Но все же они были достаточно близки, и поэтому Хеймат искренне удивился, узнав однажды, что Пернецкий сжег себе всю пищеварительную систему жидкостью для очистки. Не очень удачная попытка самоубийства. Охранники сразу ее заметили, и теперь Пернецкий находится в палате интенсивной терапии, в тюремной больнице. Для человека, у которого нет никаких целей, любая цель так же хороша, как все остальные, поэтому Хеймат решил взглянуть на Пернецкого. Тюремная больница размещалась на том же участке, что и остальные сооружения огромного тюремного комплекса. В больнице сто тридцать коек, и каждую можно изолировать при помощи звуконепроницаемых перегородок из стекла и стали. Пернецкий был единственным пациентом. Хеймат через широкий теплый газон, поросший гибискусом и пальмами, прошел к больнице, не обращая внимания на машину-садовника, которая срывала цветы для его стола и убирала опавшие ветви. Но сестру в приемной он игнорировать не мог. Когда он вошел, она посмотрела на него и с профессиональной улыбкой сказала: - Доброе утро, генерал Хеймат. Вы раскраснелись. Не хотите, чтобы я измерила вам давление крови? - Ничего подобного, - фыркнул Хеймат, но остановился, чтобы поговорить. Он всегда был более вежлив с врачами, чем с остальным персоналом тюрьмы. У него была теория, которую он так никогда и не решился проверить, что среди врачей могут оказаться и живые люди. К тому же в присутствии врачей он мог думать о себе как о пациенте, а не заключенном. Жизненная роль всегда была важна для Хеймата. Он очень хорошо исполнял последовательные роли кадета Вест Пойнта, лейтенанта морской пехоты, командира роты, дивизионного генерала, двухзвездного генерала - тайного солдата освободительных революционных сил! - заключенного. - Не хочу, чтобы вы измеряли мне кровяное давление, - сказал он, - потому что вы и так его прекрасно знаете и просто хотите дать мне лекарство, которое мне не нужно. Но вот что я вам скажу. Если бы вы были на шесть сантиметров ниже и на десять лет моложе, я помог бы немного поднять ваше давление. Особенно если бы вы были блондинкой. (И хрупкой.) Профессиональная улыбка сестры оставалась профессиональной. - Вы слишком многого от меня хотите, - сказала она. - Но вы должны давать мне все, в чем я чуждаюсь, - ответил он. Разговор уже наскучил ему. Он решил, что она все-таки не настоящий человек, и пошел дальше. Никто его не останавливал. Какой в этом смысл? Но звуконепроницаемых стен вокруг постели Пернецкого не было. В них тоже нет смысла, потому что трансплантаты Пернецкого далеки от приживления и он привязан к своей системе жизнеобеспечения прочнее, чем цепями. Хеймат взглянул на своего последнего живого единомышленника, лежащего с трубками в носу. Гудели крошечные насосы. - Ну, Петр, - сказал он, - когда ты собираешься выходить отсюда? Или твоя следующая остановка - файл мертвецов? Русский не ответил. Он уже несколько недель ни на что не отвечал. И только предательские приборы в ногах постели, с их синусоидальными графиками и редкими взрывами, свидетельствовали, что он не только жив, но иногда и бодрствует. - Мне тебя почти не хватает, - задумчиво сказал Хеймат и закурил сигарету, не обращая внимания на предупреждение о присутствии кислорода и опасность для жизни. Охранник незаметно придвинулся поближе; но не стал вмешиваться. Когда-то здесь располагалась военная охрана тюрьмы. За стеклянной дверью Хеймат видел стойки с мундирами. Голубые и хаки американские, белые и тускло-коричневые русские. Их больше никто никогда не наденет. - Если встанешь, - попробовал подольститься Хеймат, - я сниму этот глупый больничный халат и надену мундир. Ты тоже. И у нас будет военная игра; помнишь, как ты разбомбил Нью-Йорк и Вашингтон, а я в ответ уничтожил весь твой ракетный комплекс? Пациент ничего не ответил. Хеймат решил, что это тоже ему прискучило. - Ну, хорошо, - сказал он, посылая струю дыма в лицо Пернецкому, - мы все равно знаем, что победитель предает проигравшего суду. С нашей стороны было глупо проигрывать. Но когда он собрался уходить, голова советского маршала чуть шевельнулась и глаз мигнул. - Ах, Петр! - воскликнул Хеймат. - Ты опять их дурачишь! Губы маршала раскрылись. - Вчера вечером, - прошептал он. - Грузовики. Узнай почему. Потом он закрыл глаза и больше не открывал. Естественно, никто из персонала тюрьмы не ответит на вопросы Хеймата. Придется пойти и самому разузнать, о чем говорил Пернецкий. Хеймат побродил по территории тюрьмы - три квадратных километра ее расположены на склоне горы, с прекрасным видом на море, до которого не сумеет добраться ни один заключенный. Большинство камер пусты и закрыты. Служебные помещения - источники энергии, уборка мусора, прачечные - все это не закрыто, продолжает пыхтеть, но Хеймату туда нет доступа. Все остальное открыто, но этого остального немного. Тюрьма представляет собой ферму. Первоначально она должна была предоставить работу заключенным, когда их было достаточно; теперь работают машины, потому что ферма производит большое количество ценных экзотических растений. Но все здесь такое же, как всегда. Ничего не изменилось ни у бассейна, ни в спортивном зале, ни в обширном пустом зале для развлечений с его играми, книгами и экранами. Так что имел в виду Пернецкий, говоря о грузовиках? Хеймат думал, стоит ли заглядывать в файл мертвецов. Это здание далеко, выше по склону, у самой внешней ограды тюрьмы, и подниматься туда трудно. Уже довольно давно Хеймат таких усилий не предпринимал. Поняв это, он сразу решил идти. Всегда полезно проверять периметр тюрьмы. Однажды как-нибудь удастся выскользнуть, и тогда появится возможность... Возможность чего? Хеймат мрачно хмыкнул, поднимаясь по тропе между цветов к файлу мертвецов. Конечно, возможность бегства. Даже после всех этих лет у него сохранялась надежда. "Надежда" - слишком сильное слово. Настоящей надежды на бегство у Хеймата не было. Во всяком случае даже если удастся уйти из тюрьмы, все равно скрыться невозможно. В этом мире, полном мудрых и бдительных компьютерных программ, очень скоро одна из них проникнет в его маскировку. С другой стороны... С другой стороны, думал Хеймат, стараясь сохранять на лице бесстрастное выражение, когда поблизости оказывались рабочие машины, с другой стороны, человек, достаточно храбрый и решительный, прирожденный предводитель, наделенный харизмой и силой, короче, человек, подобный ему самому, может повернуть ход событий! Вспомни о Наполеоне, сбежавшем с Эльбы! Сторонники стекаются к нему! Ниоткуда возникают армии! Освободившись, он найдет последователей, и тогда к дьяволу их машины и шпионов, люди прикроют его. В этом Хеймат не сомневался. В глубине сердца он был уверен, что какими бы ни старались показаться люди, на самом деле они так же алчны и высокомерны, как он сам, и больше всего они хотят, чтобы вождь сказал им: алчность и высокомерие не только допустимы, но это лучшее поведение. Но сначала нужно сбежать. Хеймат остановился на развилке, чуть запыхавшись. Для человека старше ста лет подъем трудный, хотя Хеймат уже забыл, сколько у него новых органов, а солнце печет. Хеймат покорно осмотрел тюремную ограду. Ничего не изменилось. Это даже не стены: полоска кустов, очень красиво подрезанных, но полных сенсоров, потом промежуток и новая полоска, тоже красивая на глаз, но полная парализующих приспособлений. Ну, и конечно, дальше третья линия. Эта смертельна. Покойный майор Адриан Винтеркуп доказал это всем остальным, потому что избрал ее для своего самоубийства. Эксперимент окончился вполне удачно. (Впрочем, его тут же отправили на запись в файл мертвецов). И в любом случае многочисленные машины-садовники, которые всегда на виду и поблизости, сразу становятся охранниками. Потому что от их взгляда спастись невозможно. Хеймат вздохнул и пошел налево, к файлу мертвецов. Он не часто ходит сюда. Живому заключенному не по себе в таком месте, потому что живой заключенный знает, что рано или поздно станет мертвым заключенным и попадет сюда. Никому не нравится смотреть на собственную могилу. Конечно, пять-шесть тысяч поистине неисправимых, заключенных в файл мертвецов, не были по-настоящему _м_е_р_т_в_ы_, они были только "мертвы". Например, здесь находится и майор Винтеркуп, вернее, его записанный машиной аналог, потому что стражники обнаружили его тело вовремя. Конечно, не для того, чтобы оживить. Но до того, как процессы разложения затронут его непокорный мозг. То, что он умер, не изменило Винтеркупа: он все так же неосторожен и безрассуден, как в те славные дни, когда был адъютантом Хеймата, когда они использовали свое положение, чтобы путем убийств, бомб и разрушений создавать будущий прекрасный новый мир. Вот он, мрачно думал Хеймат, этот новый мир, и ни для него, ни для майора Винтеркупа в нем не нашлось места. Идя к низкому пастельному зданию, в котором размещается файл мертвецов, он какое-то время думал, не связаться ли с Винтеркупом или кем-нибудь из мертвых, просто чтобы поболтать для перемены. Но все они такие тупые! Заключение не прекращается со смертью. Ни один из них никогда не покинет файл мертвецов, и ни один из них после смерти ничуть не изменился... Хеймат застыл, глядя на файл мертвецов. Сразу за углом, почти не видный с тропы, главный грузовой вход, которым никогда не пользовались. Теперь пользуются. Рядом с ним опустились на брюхо два мощных грузовика, их пропеллеры стихли, и десяток рабочих выносили из машин стойки с базами данных и проводами внутри. - Пожалуйста, генерал Хеймат, - послышался сзади голос охранника, - не подходите ближе. Это запрещено. - Они пришли прошлой ночью, когда я спал, - сказал Хеймат, глядя на грузовики. - Но в чем дело? - Объединение, - виноватым тоном объяснил охранник. - Закрылась тюрьма в Пенсакале, и всех заключенных переместили сюда. Хеймат взял себя в руки. Первое правило тюремной жизни - не давать машинам знать, что он чувствует и о чем думает, поэтому он просто приятно улыбнулся. - Нас, врагов общества, уже недостаточно, чтобы всем вам дать занятие. Ты не боишься потерять работу? - О, нет, генерал Хеймат, - серьезно ответил охранник. - Мы просто получим другие задания. Но закрылась только Пенсакала. Сейчас принимают судебные дела оттуда. - А, да, судебные деда, - сказал Хеймат, улыбаясь охраннику и думая, не уничтожить ли его. Охранник имел внешность молодого полинезийца, вполне убедительного, вплоть до капель пота на безволосой груди. - Значит, все дела из Пенсакалы теперь в файле мертвецов. - О, нет, генерал. Есть и один живой. Согласно вашему досье, вы его знаете. Сирил Бейсингстоук. На мгновение Хеймат утратил спокойствие. - Бейсингстоук? - Он уставился на машину. Сирил Бейсингстоук был одним из высших руководителей террористов, единственным, кому подчинялась сеть, почти такая же разветвленная и смертоносная, как у самого Хеймата. - Но Бейсингстоук был освобожден под честное слово год назад, - сказал он. - Я видел это в новостях. - Да, генерал Хеймат, да. - Охранник кивнул. - Но он рецидивист. На свободе он убил тридцать пять человек. Говорят, понять значит простить, но я в это не верю. Я думаю, что очень хорошо понимаю таких людей, как Хеймат и Бейсингстоук. Подобно всем другим террористам начиная с каменного века, они убивали и разрушали из принципа и убеждали себя, что принципы, ради которых они убивают, оправдывают пролитую кровь и боль, которую они вызывают. Но меня они не убедили. Я видел их жертвы. Мы с Эсси сами едва не стали их жертвами, когда группа Хеймата взорвала петлю Лофстрома. Он решил, что мы находимся в ней. И так как мы были свидетелями, мы попали и на суд над Хейматом, и я слышал все об остальных жертвах. Больше всего я слушал Хеймата и видел его, прямого и очень военного, на скамье подсудимых. Он выглядел обозном современного генерал-майора в своем белом мундире, с сильным грубоватым лицом. Он вежливо слушал свидетелей, которые рассказывали, как он, в личине генерал-майора Оборонительных Сил Соединенных Штатов Америки, втайне создавал группы, которые взрывали петли запуска, сбивали спутники, отравляли воду и даже умудрились украсть кушетку для сновидений, чтобы поразить человечество болезненными фантазиями. Конечно, в конце концов его поймали. Но он дурачил всех почти десять лет, сидя с честным лицом на заседаниях штаба по обсуждению антитеррористической деятельности, прежде чем такие люди, как Эскладар, пришли в себя и благодаря им полицейским силам мира удалось связать Хеймата с убийствами и взрывами бомб. Для него все это не было преступлением. Простая стратегия. Для меня суд над Хейматом был необычным испытанием. Незадолго до этого я умер и впервые появился на публике в голографическом изображении, в то время как суть моя находилась в гигабитном пространстве. Тогда это была необычная ситуация, и адвокаты Хеймата пытались помешать мне свидетельствовать, потому что я не "личность". Конечно, им это не удалось. Впрочем, даже если бы и удалось, особого значения это не имело бы, потому что было множество других свидетелей. Хеймату, по-видимому, было все равно. Арест и осуждение он рассматривал как несчастную случайность. Цинично и уверенно он говорил об окончательном вердикте истории, потому что не сомневался в том, каков будет вердикт суда. Но когда показания давал я, он настоял на том, чтобы самому проводить перекрестный опрос, а его адвокаты кипели от негодования. - Вы, Броадхед, - заявил он. - Вы смеете обвинять меня в измене, когда сами связались с врагами человечества! Мы не должны были договариваться с хичи! Убить их, взять в плен, окружить ядро, в котором они скрываются, расстрелять их... Это было невероятное выступление. Когда суд наконец заставил его замолчать, Хеймат вежливо поклонился суду, улыбнулся и сказал: - У меня больше нет вопросов к устройству, именующему себя Робинеттом Броадхедом, - и с гордым и уверенным видом стал слушать дальше. Таков Хеймат. Но если возможно, Сирин Бейсингстоук еще хуже. При первой встрече два отставных чудовища проявляли осторожность. Они знали друг друга. Хеймат заторопился в зал отдыха и нашел там Бейсингстоука, который лениво смотрел, какие развлечения способно предоставить это новое место. Они серьезно пожали друг другу руки, потом отступили и осмотрели друг друга. Сирил Бейсингстоук был кюрасаец, абсолютно черного цвета, такого же возраста, как Хеймат (и я), но настолько избалован Полной Медициной, что выглядел лет на сорок пять. - Приятно снова встретиться, Берп, - сказал он глубоким, красивым и дружеским голосом. Бейсингстоук говорил без акцента - ну, может, слегка с немецким или голландским. Его хорошо научили английскому фризские монахи в католической школе. Бейсингстоук родился на островах, но в его речи не было недостатков. Если его не видишь, невозможно догадаться, что говорит чернокожий, хотя говорит он не так, как американцы: гласные звучнее и округлее, более выражена интонация. Бейсингстоук посмотрел в окно на лагуну. - Неплохое место, Берп, - сказал он. - Когда мне сказали, что переводят сюда, я ожидал гораздо худшего. Например, планета Афродита, та, что вращается вокруг яркой звезды и на ней можно жить только в туннелях. Хеймат кивнул, хотя ему было все равно где находиться. Вспомнив, что он в некотором смысле хозяин, он заказал у официанта выпивку. - К несчастью, - улыбнулся он, - алкоголь здесь не разрешают. - В Пенсакале тоже, - ответил Бейсингстоук. - Поэтому я был так рад, когда меня освободили, хотя, если помнишь, я никогда особенно не пил. Хеймат кивнул, разглядывая его. - Сирил? - наконец начал он. - Да, Берп? - Ты был снаружи. Потом нарушил свое слово. Зачем ты убил этих людей? - Ну, видишь ли, - сказал Бейсингстоук, вежливо принимая у официанта имбирный эль [безалкогольный газированный напиток], - они меня рассердили. - Я так и думал, - сухо сказал Хеймат. - Но ты должен был знать, что тебя снова посадят. - Да, но у меня есть гордость. Или привычка? Я думаю, дело в привычке. Хеймат сердито сказал: - Так может говорить прокурор. - Может, в каком-то смысле прокурор прав относительно таких людей, как мы с тобой, Берп. Мне не нужно было убивать этих людей. Понимаешь, я не привык к многолюдью. Все толпились и толкались, чтобы сесть в автобус. Я упал. И все стали смеяться. Рядом стоял полицейский с автоматом, он тоже смеялся. Я отобрал у него автомат и... - И расстрелял тридцать пять человек? - О, нет, Берп. Около девяноста, но умерло только тридцать пять. Так мне сказали. - Он улыбнулся. - Я не считал трупы. Он вежливо кивнул Хеймату, который сидел молча, прихлебывая свой напиток. Бейсингстоук принялся разглядывать виды Мартиники, Кюрасао и Виргинских островов. - Какие прекрасные места, - вздохнул он. - Я почти жалею, что убил этих людей. Хеймат вслух рассмеялся, качая головой. - О, Сирил! Неужели правда, что у нас привычка убивать? Бейсингстоук вежливо ответил: - Из гордости или принципа - вероятно, так и есть. - Значит, нас никогда не освободят? - Ах, Берп, - ласково сказал Бейсингстоук, - никогда, ты и сам знаешь. Хеймат отбросил его замечание. - Но ты и правда считаешь, что мы неисправимы? Бейсингстоук задумчиво ответил: - Мне кажется, нет. Позволь показать тебе, - он что-то шепнул приборам управления, и экран ПВ вспыхнул, на нем снова появилась сцена Кюрасао. - Понимаешь, Берп, - сказал он, устраиваясь поудобнее для долгого приятного разговора, - в моем случае это гордость. Мы были очень бедны, когда я был маленьким, но у нас всегда была гордость. Ничего другого у нас не было. Даже часто нечего было есть. Мы открыли закусочную для туристов, но у всех соседей тоже были закусочные, так что мы ничего не зарабатывали. У нас было только то, что бесплатно: прекрасное солнце, пляж, замечательные колибри, пальмы. Но башмаков не было. Ты знаешь, каково это не иметь башмаков? - Ну, на самом деле... - Не знаешь, - Бейсингстоук улыбнулся. - Ты ведь американец и потому богат. Мост видишь? Он указал на экран, на котором видны были два моста. - Не тот уродливый высокий, другой. Тот, что плавает на понтонах. Тут, в конце, моторы, которые открывают и закрывают его. - И что же? - спросил Хеймат, который уже начал думать, может ли присутствие другого заключенного разогнать скуку или усилить ее. - Дело в гордости без башмаков, Берп. Я усвоил это от дела... Хеймат сказал: - Послушай, Бейсил, я рад видеть тебя и все такое, но тебе не нужно... - Терпение, Берп! Если у тебя есть гордость, должно быть и терпение. Так учил меня дед. Он тоже был descamicado - безбашмачник, босяк. Когда построили этот мост, установили плату за проход. Два цента... но только для богатых. Для тех, кто ходит в обуви. Босые проходили бесплатно. Но богатые в обуви, они ведь не глупцы; они снимали обувь, прятали ее, переходили и снова надевали на другой стороне. Хеймат начинал сердиться. - Но у твоего деда не было башмаков? - Не было, зато была гордость. Как у тебя. Как у меня. Поэтому он поджидал у моста человека в обуви, одалживал у него обувь, чтобы пройти и заплатить свои два цента. Так, чтобы сохранить гордость. Понимаешь, что я говорю, Берп? Гордость обходится дорого. Нам она стоила очень дорого. Я хотел бы перейти к рассказу о детях, потому что это очень трогательно; но я не могу перестать рассказывать о Хеймате и Бейсингстоуке, однако по совсем другой причине. Если когда-либо мне были ненавистны два человека, то именно они. Это привлекательность ужасного. Когда Сирил Бейсингстоук присоединился к Берпу Хеймату, дети на Колесе узнали, что их эвакуируют. Это сообщение появилось в новостях. И Бейсингстоук, и Хеймат заинтересовались. Возможно, их привлекал Враг, а может, просто конфликт. (Гордость за человеческую расу? Негодование против нее за то, что посадила их в тюрьму?) Но у них были и другие конфликты, в том числе друг с другом. Ибо ни Хеймат, ни Бейсингстоук не очень высоко ценили общество друг друга. В сущности им было скучно друг с другом. Когда Хеймат заставал Бейсингстоука дремлющим перед экраном ПВ с видами Кюрасао, Сан-Мартена или побережья Венесуэлы, он говорил: - Почему ты позволяешь своему мозгу ржаветь? Я использую тюремное время! Учись чему-нибудь. Изучай языки, как я. И действительно, каждые несколько лет он изучал новый язык; с тем временем, что было в его распоряжении, он уже бегло говорил на китайском, хичи, русском, тамильском, древнегреческом и еще на восьми языках. - А с кем ты на них будешь говорить? - спрашивал Бейсингстоук, не отрывая взгляда от тропической сцены. - Дело не в этом! Нужно держать мозг готовым! Наконец Бейсингстоук отрывался от экрана и спрашивал: - К чему готовым? Если Бейсингстоуку надоедали вечные приставания Хеймата, Хеймат устал от бесконечных воспоминаний Бейсингстоука. Каждый раз как чернокожий начинал говорить, генерал уже знал, чем, он кончит. - Когда я был маленьким... - начинал Бейсингстоук, и Хеймат насмешливо подхватывал: - Вы были очень бедны. - Да, Хеймат, очень. Мы продавали раковины туристам... - Но это не приносило денег, потому что все соседи делали то же... - Совершенно верно. Никаких денег. Поэтому мы, мальчишки, ловили игуану и искали туриста, чтобы продать ему. Конечно, никто из туристов не хотел игуану. - Но иногда турист покупал, потому что ему становилось жаль вас. - Да, покупал, и мы следили за ним, чтобы посмотреть, где он выпустит игуану, ловили ее и продавали снова. - А потом вы ее съедали. - Да, Берп. Игуана очень вкусная, как цыпленок. Я тебе уже рассказывал об этом? Дело не просто в скуке. Каждый находил другого действующим на нервы. Бейсингстоук находил сексуальные привычки Хеймата отвратительными. - Почему ты должен причинять боль этим штукам, Берп? Они ведь не живые! - Потому что это доставляет мне удовольствие. О наших потребностях должны заботиться: это одно из них. И это не твое дело, Бейсил. На тебя не действует то, что эти грязные помои, что ты ешь, провоняли всю тюрьму. - Но это одна из моих потребностей, Берп, - ответил Бейсингстоук. Он дал повару специальные указания, и их, разумеется, выполнили. Хеймат вынужден был признать, что кое-что из этих блюд совсем неплохо. Отвратительно выглядящий фрукт с великолепным вкусом. И моллюски, вообще божественные. Но кое-что просто ужасно. Особенно мерзкое зеленое желе из сушеной соленой трески с перцем и луком. У него вкус и запах точно как у баков для отбросов и ресторана с морскими блюдами, когда эти отбросы пролежали ночь. Называлось это блюдо _ч_и_к_и_, и если не было тухлой рыбы, его делали из чего-нибудь не менее отвратительного, вроде козлятины. Хеймат пытался ослабить воздействие Бейсингстоука, познакомив его с Пернецким, но советский маршал даже не открыл глаза, тем более не заговорил с новеньким. Выйдя из тюремной больницы, Бейсингстоук сказал: - Зачем он это делает, Берп? Он ведь явно в сознании. - Я думаю, у него есть какой-то план бегства. Может, считает, что если и дальше будет притворяться спящим, его переведут в какую-нибудь другую больницу, за пределами тюрьмы, и тогда он сможет попытаться. - Не переведут. - Знаю, - ответил Хеймат, оглядываясь. - Ну, Сирил? Не хочешь ли сегодня еще немного осмотреться? Бейсингстоук бросил взгляд вниз по холму на сверкающую отдаленную лагуну и широкий Тихий океан за ней, потом с тоской посмотрел на зал для отдыха. Но Хеймат решительно отказался смотреть вместе с ним картинки, а Хеймат - это по крайней мере аудитория. - О, наверно, - ответил Бейсингстоук. - А что это за здания на берегу? - Я думаю, школа. А там маленький причал. Лагуну углубили, и сюда могут заходить небольшие суда. - Да, я вижу причал, - сказал Бейсингстоук. - У нас был такой на Кюрасао, в стороне от большого. Для рабов, Берп. В старину, когда привозили рабов, их не проводили парадом по городу; высаживали в нескольких километрах... - На рабском причале, - закончил за него Хеймат, - где стоял аукционный блок. Да. Пошли к детской ферме. - Мне такие вещи не нравятся! - надулся Бейсингстоук. Но когда Хеймат без него пошел по тропе, добавил: - Но я пойду с тобой. Детская ферма находилась внутри периметра тюрьмы, но была отгорожена от нее. Это прекрасный луг, на котором пасутся красивые коровы, и заключенным не разрешалось сюда заходить. Хеймат забавлялся тем, как все это оскорбляет Бейсингстоука. - Это разложение, Берп, - ворчал старик. - О, как я жалею, что мы потерпели поражение! Мы заставили бы забыть о подобных вещах. Заставили бы их _о_р_а_т_ь_. - Мы и так заставили, - сказал Хеймат. - Надо было сделать больше. Мне отвратительно думать о человеческом ребенке в матке коровы. Когда я был ребенком... - Может быть, - вмешался Хеймат, чтобы предупредить новый поток воспоминаний, - если бы ты был женщиной, мысль о внеутробном вынашивании детей не вызывала бы у тебя такое отвращение. Беременность причиняет страдания. - Конечно, страдания! А почему они не должны страдать? Мы ведь страдали! Когда я был маленьким... - Да, я знаю, каково это, когда ты маленький, - сказал Хеймат, но это не помешало Бейсингстоуку все рассказать заново. Хеймат постарался не слушать его. На острове жарко, но с моря дует ветерок. С луга доносится слабый запах скота. Там движутся машины-пастухи, измеряя температуру и проверяя состояние своих подопечных. Хеймат считал, что такое детовынашивание - неплохая штука. Если, конечно, считать, что вообще вынашивание детей - это хорошо. Его собственные сексуальные удовольствия заключались совсем в другом, но для пары, которая хочет создать семью, это имеет смысл. Ребенка зачинают обычным способом, с игривостями и липкими добавками; Хеймат был достаточно терпим, чтобы признавать, что это привлекает большую часть человечества. Но если это доставляет удовольствие, то почему для одного из партнеров оно должно сменяться болью? Очень просто изъять оплодотворенное яйцо. Оно уже получило от своих родителей все необходимое. Спирали ДНК разделились и уже перестроились. Наследственность установлена. Шеф-повар, если можно так выразиться, уже приготовил свое главное блюдо - суфле. Теперь необходима теплая печь, чтобы суфле поднялось, а печь эта Совсем не должна быть человеческой. Подойдет любое существо, млекопитающее, позвоночное, начиная с человеческого размера и крупнее. Коровы для этого подходят прекрасно. На детской ферме немного коров, потому что на острове мало семей, у которых есть в них потребность. Хеймат насчитал десять, двенадцать, пятнадцать - всего восемнадцать подменных матерей, мирно щиплющих траву, а пастухи совали в них термометры и заглядывали им в уши. - Отвратительно! - прохрипел Бейсингстоук. - Почему? - возразил Хеймат. - Они не принимают наркотики, не курят, не делают ничего другого, чем женщина может повредить ребенку. Нет. Если бы мы победили, я сам ввел бы эту систему. - А я бы нет, - сказал с удовольствием Бейсингстоук. Они улыбнулись друг другу, два старых гладиатора, понимающих, что последний бой так никогда и не произойдет. Старый дурак, думал Хеймат утешительно. Конечно, от него тоже пришлось бы избавиться... если бы революция победила. - Берп, - сказал Бейсингстоук. - Смотри. Одна из матерей замычала. У нее измеряли температуру, но пастух, по-видимому, держал термометр неудобно. Корова высвободилась, отошла на несколько шагов и снова начала пастись. - Он не шевелится, - удивленно сказал Хеймат. Бейсингстоук оглядел пастухов на детской ферме, потом посмотрел на садовников ниже по холму, на отдаленных рабочих на тропе. Все застыли неподвижно. Не слышно было даже шума винтов тележек на воздушных подушках. Бейсингстоук сказал: - Они не движутся, Берп. Все мертвы. Пастбище детской фермы находилось на самом краю тюремной территории. Дальше начинался крутой спуск, и Хеймат посмотрел на него с отвращением. Если ты старик, то старик, несмотря на все замены тканей и костей. - Если спустимся, - сказал он, - придется возвращаться. - Неужели? - негромко спросил Бейсингстоук. - Ты только посмотри. - Подача электроэнергии прекратилась, - пробормотал Хеймат. - Сейчас исправят. - Да. И тогда мы упустим возможность. - Но, Бейсил, - разумно заметил Хеймат, - допустим, подвижные машины перестали действовать, но ведь барьеры на месте. Бейсингстоук внимательно посмотрел на него. Он молчал. Просто отвернулся, приподнял проволоку, удерживавшую скот на пастбище, и нырнул под нее. Хеймат раздраженно смотрел ему вслед. Охранники, конечно, через несколько мгновений вернутся. И если даже эти мгновения продлятся достаточно, чтобы заключенные смогли пересечь луг, то, что он сказал о барьерах, остается верным. Ведь не охранники удерживают заключенных в тюрьме, а сложные и непреодолимые электронные барьеры. Три последовательных состояния: боль, оцепенение, смерть. Трудно миновать первый барьер и почти невозможно - второй. И бессмысленно, потому что существует и третий. Он говорил себе, что Бейсингстоук просто не знает, у него нет опыта. А у Хеймата есть, он уже пытался. Ему удалось преодолеть линию ужасной, останавливающей сердце боли, но он тут же потерял сознание на второй линии и пришел в себя в постели. И увидел улыбающегося охранника. То простое обстоятельство, что машины на короткое время лишились электроэнергии, ничего не говорит о барьерах, сказал он себе. Какой дурак этот Бейсингстоук! Но, говоря это. Берп Хеймат уже поднимал проволоку, пролезал под ней и торопливо догонял Бейсингстоука, увертываясь от навозных куч. Он задержался, только чтобы пнуть пастуха и убедиться, что тот не отвечает. Пастух не ответил. Хеймат, тяжело дыша, догнал Бейсингстоука на самом краю луга. Провода, причиняющие боль, здесь отчетливо видны - из-за скота, не заключенных. Они выделяются на фоне красивых гибискусов и коровяка. Рядом с кустом коровяка неподвижно застыл садовник. Его поднятая рука с лопаткой торчала без движений. Хеймат задумчиво плюнул на него. - Энергию отключили, парень, - негромко сказал Бейсингстоук. Хеймат, глотнув, ответил: - Иди первым, Сирин. Я вытащу тебя, если тебя схватит. Бейсингстоук рассмеялся. - О, Берп, какой ты герой. Давай, мы пройдем вместе! 12. ЗУБы Вы всегда должны помнить, что все имеет конец - так обычно говорит мне Альберт. Я думаю, он находит в этом какое-то утешение. Но это правда. Даже бесконечный полет от Сморщенной Скалы к ЗУБам наконец кончился. ЗУБы расположены в геостационарном спутнике, вернее, в пяти спутниках, вращающихся друг вокруг друга по паразитическим орбитам в нескольких десятках тысяч километров над Конакри в Африке. Раньше они находились в другом месте, над Галапагосскими островами, но по другой причине. Тогда они назывались Высокий Пентагон. Когда мы сошли с орбиты, я не смотрел на ЗУБы. Смотрел вниз на Землю, большую и широкую под нами. Восход затронул Гвинейский залив, но западный выступ Африки лежал еще в темноте. Это зрелище доставляло мне удовольствие. Я по-прежнему считаю Землю самой красивой планетой. Мне видно, как солнце касается горных вершин на западе, как удивительно блестит под нами Атлантический океан. Я испытывал страстное чувство к беспокойной старой планете, когда услышал возглас Эсси: - Они его разрушили! Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что она говорит не о планете. - Прости, - сказал я, - я не смотрел на экран. Кстати, она тоже на него не смотрела. Мы пользуемся экраном только по привычке. Когда нам нужно хорошенько на что-то взглянуть, нам легко непосредственно использовать сенсоры "Истинной любви". Так что я подключился к ним и увидел то, что увидела Эсси. На общей орбите находилось гораздо больше пяти предметов, даже не считая флотилию крейсеров ЗУБов, которые все время беспокойно перестраивались. В ЗУБы стекались люди, а их корабли находились на причальных орбитах. Вероятно, тут было не менее десятка шаттлов, но Эсси говорила об огромной сморщенной пленке. Мне потребовалось какое-то время, чтобы узнать ее. Когда-то это был двигатель межзвездного фотонного парусного корабля. Я видел такой в исправном состоянии, он переносил экипаж лежебок к какой-то другой звезде. - Почему он в таком состоянии? - спросил я у Хулио Кассаты. Он раздраженно посмотрел на меня. Работал на каналах связи, и раздражал его не я. Дежурный офицер ЗУБов, и не было смысла раздражаться, потому что он не человек. Кассата сказал: - Повторяю, это двойник генерал-майора Хулио Кассаты. Я требую немедленного разрешения на посадку. Проклятые машины, - рявкнул он, посмотрев вначале на Альберта, потом на меня. Потом: - Вы имеете в виду корабль-парусник? Но ведь ваш проклятый Институт привел его сюда для изучения. Что, по-вашему, мы должны сделать с парусом? Тащить его к себе, когда солнце отталкивает его от нас?.. Да, спасибо, - сказал он в микрофон и кивнул Алисии Ло, чтобы она вводила нас в док. Это оказалось нелегко. Мы направлялись к той части ЗУБов, которая называется Дельта. Это банка от мыла массой в сорок тысяч тонн. Сразу понятно, что это главный спутник. Для удобства военных шишек и вообще плотских людей он вращается быстрее остальных. Это дает плотским лучшую возможность ориентироваться, но для Алисии Ло это совсем не преимущество. Тем не менее она аккуратно втиснула нас в док. Виртуозное исполнение, и она заслужила лучшую аудиторию, чем мы с Эсси. Мы даже не смотрели на нее. Смотрели на флот акулоподобных крейсеров ЗУБов, явно готовых к действиям - к любым действиям. Я пробормотал: - Надеюсь, они не предпримут ничего глупого. - Все, что они предпримут, - серьезно ответила Эсси, - будет глупо. Не глупых действий с их стороны быть не может. И мы оказались на борту спутника ЗУБов. Мы с Эсси входим на борт космического корабля или спутника, просто подключаясь к его сетям; после этого мы можем проникнуть всюду, куда идут провода, и даже несколько дальше. На Дельте-ЗУБы мы проникли до шлюзовой камеры и здесь остановились. Здесь не было устройств связи, по крайней мере таких, куда мы бы имели доступ. Дежурный офицер, программа с внешностью неопытного молодого лейтенанта, сказал с военной вежливостью, но твердо: - Генерал Кассата может пройти, сэры и мадам, но остальные должны остаться в зоне безопасности. Конечно, нам этого не хотелось, совсем не хотелось. Не для того я я