оавстралийцев, некоего Костянко и некоего Градечека, которые на свою беду узнали Синя по фотографии из газеты. Прозвучало несколько непечатных выражений. Китайцы почуяли пивной перегар, и решив, что хулиганы всего лишь перебрали лишнего, попытались войти. Но в Костянко и Градечеке взыграл боевой дух старых новоавстралийцев, они выбросили их обратно за двери и - череп девяностолетнего Синь Си-Цина раскололся о тротуар. Тут Сунь выхватил пистолет, на который у него не было разрешения, и застрелил обоих нападавших. Обычная пьяная драка. Полиция Фицрой Кроссинг справлялась с тысячами гораздо худших преступлений, и справилась бы и с этим, если бы ей дали такую возможность. Но на этом дело не кончилось, потому что одна из официанток, новая новоавстралийка родом из Юнаня, узнала Суня, выяснила, кем был Синь, подняла трубку и позвонила в пресс-агентство Нового Китая при консулате в Лагранже, на побережье, сообщив, что зверски убит один из крупнейших китайских ученых. Десятью минутами позже спутниковая сеть разнесла эту не совсем точную, но зато весьма колоритную версию происшедшего по всему миру. Не прошло и часа, как посольство Новой Народной Азии в Канберре потребовало встречи с министром иностранных дел, с целью вручения ему ноты протеста. В Шанхае, Сайгоне, Хиросиме и нескольких других городах разразились спонтанные демонстрации. С полдюжины разведспутников маневрировало на орбитах, передвигаясь к северо-западному побережью Австралии и Зондским островам. В двух милях от порта Мельбурн на поверхности моря всплыла огромный серая туша; двадцать минут она тихо покачивалась на волнах, не отвечая ни на какие сигналы. Потом туша представилась, как подводная атомная лодка ННА "Багряный Восток", направляющаяся с официальным визитом вежливости в дружественный порт. Известие пришло как раз вовремя, чтобы приказ атаковать неопознанный корабль, отданный королевским ВВС Австралии, отозвали, но до атаки оставалось совсем немного. Под Пуэбло, штат Колорадо, президента Соединенных Штатов вырвали из послеобеденной дремоты. Он сидел на краю кровати, с отвращением прихлебывая черный кофе, когда вошел помощник по связям с министерством обороны, с донесением о ситуации и известием, что объявлено состояние боевой готовности. Ответные меры давным-давно были запрограммированы в сети командования обороной Северной Америки НАДКОМ. У офицера были снимки со спутников, рапорт с места происшествия от военного представителя в Фицрой Кроссинг, он уже знал о появлении подводной лодки "Багряный Восток", но еще не знал, что атака с воздуха отозвана. Суммировав эту информацию, он добавил: - Теперь только стрелять, или не стрелять, сэр. НАДКОМ готов к атаке с возможностью отбоя в течение пятидесяти минут. - Я неважно себя чувствую, - буркнул президент. - Чего они намешали в этот чертов суп? В этот момент Дэшу было вовсе не до Китая; ему как раз снился негласный опрос общественного мнения, который показал падение его популярности до семнадцати процентов, включая как оценки "отлично", так и "удовлетворительно", при шестидесяти одном проценте считающих его администрацию "слабой" или "в высшей степени неудовлетворительной". Увы, это был не сон. Именно этому вопросу было посвящено утреннее политическое совещание. Президент отпихнул в сторону чашку и мрачно задумался над решением, которое теперь зависело только от него, единственно от него одного. Запустить ракеты по крупнейшим городам Народной Азии? Теоретически это было обратимое решение: полет боеголовок можно в любой момент (до входа в атмосферу) прервать, отключить взрыватели, позволить головкам безвредно упасть в море. Но на практике станции ННА обнаружат запуск ракет, и черт его знает, что тогда устроят эти свихнувшиеся сукины дети? В животе у него бурчало так, будто он вот-вот родит двойню, и все шло к тому, что его сейчас стошнит. Первый секретарь укоризненно заметил: - Доктор Стассен советовал вам не есть капусты, сэр. Мы дадим указание повару, чтобы он больше не готовил капустный суп. - Хватит меня учить. Ладно, слушайте. Оставаться в состоянии боевой готовности и ждать моих дальнейших указаний. Никакого запуска. Никаких ответных мер. Понятно? - Да, сэр, - с сожалением ответил представитель министерства обороны. - Сэр? У меня несколько конкретных вопросов, от НАДКОМ, от программы Человек Плюс, от главнокомандующего флотом в юго-западной части Тихого океана... - Ты слышал, что я сказал? Никаких ответов. Все остальное - в действие. Первый секретарь разъяснил этот вопрос за президента. - Наша официальная точка зрения такова: инцидент в Австралии - внутреннее дело, не затрагивающее национальных интересов Соединенных Штатов. Наши планы не претерпят никаких изменений. Мы задействуем все наши системы, но не предпримем никаких действий. Я правильно вас понял, господин президент? - Да, - хрипло ответил Дэш. - А теперь постарайтесь десять минут обойтись без меня. Мне нужно в сортир. Брэду даже не пришло в голову, что неплохо бы позвонить и проверить, как идет операция "Око за око". Душ вдвоем доставлял ему огромное наслаждение: самое интересное начинается, когда намыливаешь друг друга. Тем более, что арсенал ванной в отеле "Шеро-Стрип" включал в себя банное масло, пенные ванны и волшебные пушистые полотенца. Только к трем часам он наконец решился вспомнить о том, что пора бы и к работе вернуться. Увы, было уже слишком поздно. Вейднер попытался получить у директора разрешение на перенос испытаний, тот не стал брать этого под свою ответственность и спихнул вопрос в Вашингтон, а там связались с секретариатом президента и получили ответ: "Нет, вы не можете, повторяю, не можете переносить эти, а также и любые другие испытания". Человек, давший этот ответ, был первый секретарь президента, который как раз в этот момент, сидя в кабинете президента, смотрел на экран с графиком вероятности военных действий. Пока он говорил в трубку, широкая черная кривая все ближе подползала к красной черте. Поэтому Вейднер, нервно поджав губы и нахмурившись, все-таки начал испытания. Все шло очень хорошо, пока не пошло очень плохо. Роджер Торравэй пребывал мыслями где-то далеко, когда услышал крик киборга. Он прошел сквозь шлюз, одетый в высотный компенсационный скафандр, в кислородной маске, и ступил на рыжий песок. - Что случилось, Вилли? Большие рубиновые глаза повернулись к нему. - Я... Я тебя не вижжжжу, Роджжжер! - запищал киборг. - Я... я.... Он покачнулся и упал на песок. Просто упал. Прежде чем Роджер успел сделать хоть шаг в его сторону, он почувствовал, как в спину с ревом ударил воздушный молот, и спотыкаясь, полетел на распростертое уродливое тело. Дон Кайман вбежал из комнаты с давлением, соответствующим двум с половиной километрам, прямо в марсианскую камеру, не дожидаясь шлюзования. Он оставил обе двери открытыми. Сейчас он был уже не ученым. Над скорченными останками того, что было Вилли Хартнеттом, склонился священник. Роджер, не отрываясь, смотрел, как Дон Кайман касается рубиновых глаз, чертит знак креста на синтетическом челе, шепчет что-то неслышное. Он не желал знать, что шепчет Кайман. Но он знал, что. У него на глазах происходит соборование первого кандидата на роль киборга. Основным дублером был Вик Фрайберт. Вычеркнут из списка по указанию президента. Вторым - Карл Маццини. Исключен из-за поломанной ноги. Третий дублер и новый герой - он сам. Глава 6. СМЕРТНЫЙ В СМЕРТЕЛЬНОЙ ТРЕВОГЕ Живому человеку из плоти и крови нелегко смириться с сознанием того, что часть этой плоти будет содрана и заменена - сталью, медью, серебром, алюминием, пластмассой и стеклом. Мы видели, что Роджер ведет себя иррационально. Он бросился прочь от марсианской камеры. Он метался по коридорам, словно торопясь по неотложному делу. У него не было никаких дел, кроме одного: поскорее удрать отсюда. Коридор казался ловушкой. Если кто-нибудь подойдет к нему и скажет несколько сочувственных слов о Вилли Хартнетте, или о новом положении самого Роджера, он не выдержит. Проходя мимо мужского туалета, он остановился, огляделся по сторонам - никто не обращал на него внимания. Войдя внутрь, он застыл над писсуаром, вперив остекленевший взгляд в сияющую хромом раковину. Когда кто-то толкнул дверь, Торравэй устроил целый цирк с застегиванием ширинки и спуском воды, но это оказался всего лишь парень из машбюро, который равнодушно скользнул по нему взглядом и направился в кабинку. За дверями туалета Роджера поймал заместитель директора. - Чертовски неприятная история, - начал он. - Ты, наверное, знаешь, что ты... - Знаю, - ответил Торравэй, приятно удивленный своим спокойным голосом. - Нам нужно выяснить, что случилось, и как можно быстрее. Собираемся у меня в кабинете через девяносто минут. К тому времени мы получим результаты аутопсии. Я хочу, чтобы ты тоже был. Роджер кивнул, посмотрел на часы и ловко скользнул мимо. Самое главное - не стоять на месте, подумал он, сделать занятой вид, чтобы никто его не останавливал. К несчастью, ему никак не приходило в голову, чем же заняться, или хотя бы притвориться, что занят, чтобы избавиться от расспросов. Нет - поправил он себя - не от расспросов. Он хотел избавиться от мыслей, от мыслей о себе. Он не боялся и не проклинал судьбу. Он просто был не готов взглянуть в лицо последствиям, вытекающим из смерти Вилли Хартнетта лично для него, пока еще не готов... Он поднял голову: кто-то звал его по имени. Джон Фрилинг, ассистент Брэда по системам восприятия, в поисках своего шефа. - Нет, нет, - ответил Торравэй, обрадовавшись, что может говорить о чем-то другом, а не о смерти Вилли или своем собственном будущем. - Я не знаю, где он. Должно быть, вышел пообедать. - Два часа назад. Если я не найду его до совещания у замдиректора, ему дадут прикурить. Не знаю, смогу ли я ответить на все их вопросы, а идти искать его тоже не могу, потому что киборга как раз переносят ко мне в лабораторию и я должен... - Я его найду, - поспешил ответить Торравэй. - Я позвоню ему домой. - Я уже пробовал. Пустой номер. Он не оставил даже телефона, где его искать. Торравэй почувствовал неожиданное облегчение: наконец-то он нашел себе занятие. Он подмигнул Фрилингу: - Ты же знаешь Брэда. Бабник еще тот. Уж я-то его найду. Он вызвал лифт, поднялся на административный этаж, прошел два поворота по коридору и постучал в дверь с табличкой "Отдел статистики". Люди, работавшие за этими дверьми, имели весьма отдаленное отношение к статистике. Дверь открылась не сразу, сначала прошуршала заслонка дверного глазка. - Полковник Торравэй по неотложному делу. - Минуточку, - ответил девичий голос. Что-то звякнуло, заскрежетало, дверь отворилась, и девушка впустила его. В комнате сидели еще четыре сотрудника, все в штатском, и все - весьма неприметного вида, как им и положено. У каждого был старомодный письменный стол со шторками, закрывающей столешницу; весьма неожиданный выбор мебели для современного космического института. Шторки можно было мгновенно задернуть, спрятав от чужих глаз все, что лежит на столе, и все они как раз были задернуты. - Я насчет доктора Александра Брэдли, - начал Роджер. - Он срочно потребуется буквально через час, а его сотрудники не могут его найти. Командор Хартнетт умер и... - Мы знаем о командоре Хартнетте, - ответила девушка. - Вы хотите, чтобы мы отыскали доктора Брэдли? - Нет, я сам этим займусь. Я надеялся, что вы подскажете мне, откуда начать. Насколько я знаю, вы ведь присматриваете за каждым из нас, чем мы занимаемся после работы и тому подобное... На этот раз он не стал подмигивать и строить глазки, но эти глазки были прекрасно слышны в его голосе. Девушка внимательно посмотрела на него. - Сейчас он скорее всего... - Постой, - неожиданно резко скомандовал мужчина, сидевший за столом у нее за спиной. Девушка мотнула головой, даже не обернувшись. - Проверьте в отеле Шеро-Стрип, - продолжала она. - Обычно он регистрируется под именем Беквит. Попробуйте позвонить туда. Может быть, лучше мы сами позвоним, учитывая... - Нет, нет, - беззаботным тоном ответил Торравэй, решительно настроенный не принимать ничьей помощи. - Я сам должен с ним поговорить. - Доктор Торравэй, позвольте нам самим... - настойчиво повторил молодой мужчина за столом. Но он уже пятился за двери, кивая головой и не слушая. Он решил, что не станет возиться с телефоном, а сам поедет в этот мотель - по крайней мере это был повод вырваться из института и собраться с мыслями. За стенами кондиционируемых зданий института становилось все жарче и жарче. Солнце палило даже сквозь затемненное лобовое стекло машины, несмотря на отчаянные усилия встроенного кондиционера. Торравэй вел вручную, так неумело, что на поворотах рулевые колеса шли юзом. Мотель - пятнадцатиэтажная стеклянная башня - целил сфокусированным лучом солнечного света прямо в него, словно один из воинов Архимеда, защищающий Сиракузы. Выбравшись из машины на подземной стоянке, Роджер с облегчением вздохнул и поднялся на эскалаторе в фойе. Фойе оказалось той же высоты, что и все здание. Номера ярусами висели вдоль стен, в паутине переходов и галерей. Дежурный клерк даже не слышал о докторе Александре Брэдли. - Проверьте имя Беквит, - посоветовал Торравэй, подсовывая банкноту. - Он иногда забывает собственную фамилию. Все напрасно, клерк либо не мог найти Брэдли, либо не хотел. Роджер выехал с автостоянки, притормозил на самом солнцепеке и задумался, что делать дальше. Невидящими глазами он уставился на зеркало бассейна, служившего еще и теплопоглотителем в системе кондиционирования отеля. Наверное, надо ловить Брэда по телефону в его квартире. Нужно было позвонить, пока я был в отеле. Снова возвращаться в отель не очень хотелось. Звонить из машины - тоже. Телефон в машине - радиопередатчик, нет, лучше, чтобы они поговорили с глазу на глаз. Можно поехать домой и позвонить оттуда, прикидывал он, это не больше, чем пять минут езды... Тут Роджер впервые подумал, что надо бы рассказать о случившемся своей жене. Эта мысль не вызывала особого энтузиазма. Если рассказывать Дори, неизбежно придется изложить все это и самому себе. Впрочем, Роджер знал, как надо относиться к неизбежным (пусть и неприятным) вещам, а потому направил машину к дому и Дори, по пути стараясь думать о пустяках. К несчастью, дома Дори не оказалось. Он окликнул ее еще в прихожей, заглянул в столовую, потом в бассейн за домом, проверил обе ванные. Дори не было. Должно быть, пошла по магазинам. Досадно, но ничего не поделаешь. Он уже собрался было оставить ей записку и соображал, что же написать, когда увидел в окно, как она подъезжает в своем двухместном мини. Не успела она подняться на крыльцо, как он открыл дверь. Роджер ожидал, что она будет удивлена. Но он не думал, что она замрет, как вкопанная, что ее красивые брови взметнутся вверх и застынут, а лицо превратится в неподвижную маску, лишенную всякого выражения. Сейчас, застыв в полушаге, она напоминала собственное фото. - Я хотел с тобой поговорить, - начал он. - Я только что приехал из Шеро-Стрип, потому что речь идет о Брэде, но... Дори ожила и вежливо перебила его: - Может быть, ты разрешишь мне войти и сесть? Все с тем же лишенным выражения лицом она остановилась в прихожей, глянула в зеркальце, смахнула какую-то соринку со щеки, поправила волосы, вошла в гостиную и уселась, не снимая шляпки. - Жуткая жара, правда? - заметила она. Роджер тоже уселся, пытаясь собраться с мыслями. Самое главное - не перепугать ее. Когда-то он смотрел телепрограмму о том, как сообщать плохие вести. Выступал какой-то психоаналитик, с умным видом несший полную ерунду в надежде хоть кого-то залучить в свою пустую приемную (судя по всему, банальных зазывал с плакатами на спине он нанимать боялся, опасаясь упреков в нарушении профессиональной этики). Никогда не бейте прямо в лоб, советовал он. Дайте человеку приготовиться. Сообщайте ему постепенно, понемногу. Тогда это показалось Роджеру забавным. Он вспомнил, как смешил Дори: "Милая, у тебя с собой кредитная карточка?... Отлично, тебе понадобится черное платье... Черное платье на похороны... Мы должны идти на похороны, и тебе нужно выглядеть, как положено, учитывая, кем тебе приходилась покойная... В конце концов, она была уже не молода... Полицейский сказал, что когда пикап вмазался в стену, она ничего даже не почувствовала... Твой отец держится молодцом..." Тогда они оба страшно смеялись. - Ну, я слушаю, - посмотрела на него Дори, потянувшись за сигаретой. Когда она прикуривала, Роджер увидел, как пляшет газовый огонек, и с удивлением понял, что у Дори дрожат руки. Он был и поражен и немного обрадован: она явно готовилась к каким-то плохим новостям. Она всегда была очень наблюдательна, подумал он с уважением. Раз уж она уже приготовилась, Роджер решил пойти напролом. - Речь идет о Вилли Хартнетте, дорогая. Сегодня утром с ним что-то стряслось и... Он помолчал, давая ей возможность осмыслить его слова. Она почему-то показалась ему не столько озабоченной, сколько озадаченной. - Он умер, - коротко добавил Роджер. Дори задумчиво кивнула головой. Она не понимает, с болью подумал Роджер. Она еще не понимает. Вилли был славным парнем, но она не плачет, не кричит, вообще не проявляет никаких чувств. Махнув рукой на деликатность, он довел свою мысль до конца. - Это значит, что теперь моя очередь, - он старался не торопиться. - Остальные вышли из игры, помнишь, я говорил тебе. Так что.. ммм.. готовить к полету на Марс теперь будут меня. Выражение ее лица снова поразило его. Несмелое, испуганное, словно она ожидала чего-то худшего и все еще не могла поверить в то, что это худшее прошло стороной. - Ты понимаешь, о чем я, радость моя? - спросил он нетерпеливо. - Понимаю, понимаю... Это значит, что ты... это трудно сразу вот так воспринять... Роджер с удовлетворением кивнул головой, а Дори продолжала: - Я запуталась. Сначала ты что-то говорил о Брэде, о Шеро-Стрип? - Ох, извини, я сразу вывалил тебе все вместе. Да. Я был в этом мотеле, искал Бреда. Видишь ли, кажется, Вилли погиб именно из-за того, что отказала зрительная система. А эта система - детище Брэда. И как назло, именно сегодня у него получился такой затянувшийся обед... нет, наверное, не стоит говорить о Брэде. Он, должно быть, закатился куда-нибудь с одной из медсестер. Но не хотел бы я оказаться на его месте, если он не успеет на совещание. Он глянул на часы. - Ого, мне тоже пора ехать. Я просто очень хотел сам рассказать тебе обо всем. - Спасибо, милый, - машинально ответила Дори, отвлеченная какой-то мыслью. - А не проще ли будет ему позвонить? - Кому? - Брэду, конечно. - А. Да, конечно, только это конфиденциально. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь нас подслушал. Мне и так пришлось зайти в Безопасность, выяснить, где он может находиться. Неожиданно у него промелькнула мысль: Дори нравится Брэд. Он знал это, и с полсекунды думал, уж не расстроена ли она его аморальным поведением. Впрочем, эта мысль тут же исчезла, и Роджер с восхищением заметил: - Любовь моя, должен сказать, что ты прекрасно приняла это. С любой другой женщиной уже случилась бы истерика. Она пожала плечами. - Что ж теперь рвать на себе волосы. Мы оба были готовы к этому. - Теперь я буду выглядеть не очень красиво, Дори, - забросил он удочку. - И еще, физическая сторона нашего брака... ээ... на некоторое время об этом придется позабыть. Не говоря уже о том, что меня полтора года не будет на Земле. Кажется, Дори собралась что-то сказать, но передумала, посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Потом поднялась и крепко обняла. - Я буду гордиться тобой, - прошептала она. - А когда ты вернешься, мы будем жить вместе долго и счастливо. Однако от ответного поцелуя увернулась, шутливо добавив: - Никаких, никаких, тебе пора возвращаться. А что ты собираешься делать с Брэдом? - Ну, я могу вернуться в мотель... - Не надо, - решительно перебила Дори. - Пусть сам выпутывается. Раз уж он сам влез в эту историю, это его проблемы. Возвращайся на твое совещание и... Ой, слушай! Конечно! Мне еще нужно кое-куда съездить, и я буду проезжать мимо мотеля. Если увижу там машину Брэда, оставлю ему записку. - Мне это даже и в голову не приходило, - ответил Роджер, глядя на нее влюбленными глазами. - Значит, ни о чем не волнуйся. Я не хочу, чтобы ты думал о Брэде. Когда впереди такое, мы должны думать о тебе! Джонатан Фрилинг, доктор медицины, член Американского Общества Хирургов и Американской Академии Космической Медицины. Джонни Фрилинг занимался авиакосмической медициной так давно, что отвык от покойников. И уж особенно непривычно было вскрывать останки товарища. Умирая, астронавты вообще не оставляли после себя тел. Если они гибли при исполнении служебного долга, о вскрытии, как правило, не могло быть и речи: те, что погибали в космическом пространстве, там и оставались, а те, что умирали поближе к дому, испарялись в кислородно-водородном пламени. В любом случае на операционный стол класть было нечего. Трудно было представить, что перед ним на столе лежит Вилли Хартнетт. Это больше походило, скажем, на разборку винтовки, чем на вскрытие. Он сам помогал собирать его: здесь платиновые электроды, там микросхемы в черной коробочке. Теперь пришло время разобрать все это. Если бы не кровь. Несмотря на все изменения, внутри покойного Вилли Хартнетта было полно обыкновенной, мокрой человеческой крови. - Заморозить и препарировать, - он протянул ошметок на предметном стекле санитарке. Она приняла стекло и кивнула головой. Санитарку звали Клара Блай. На ее симпатичном черном личике было написано огорчение, хотя трудно сказать, думал Фрилинг, трудно сказать, что ее огорчало больше - смерть киборга или то, что пришлось прервать свой девишник. Он приподнял и вытянул окровавленную металлическую струну, деталь зрительных цепей. Завтра Клара собиралась выйти замуж, и палата реанимации за стеной была все еще украшена бумажными цветами. У Фрилинга еще спросили, наводить там порядок или нет. Конечно, это было ни к чему, в той палате никого не будут реанимировать. Он поднял глаза на вторую ассистентку, стоявшую там, где во время обычной операции должен стоять анестезиолог, и прорычал: - Брэд нашелся? - Он уже тут. Тогда какого черта он до сих пор не здесь, подумал Фрилинг, но говорить этого не стал. По крайней мере Брэд нашелся. Что бы из всего этого не вышло, Фрилингу уже не придется отдуваться одному. Чем дальше он продвигался, прощупывал и извлекал, тем больше ничего не понимал. В чем ошибка? Что убило Хартнетта? Электроника, кажется, была в полном порядке. Каждую извлеченную деталь он тут же отправлял спецам в лаборатории, где ее немедленно проверяли. Все было в порядке. Общая структура мозга тоже пока ничего не объясняла... Но ведь не может быть, чтобы киборг умер совершенно без причины? Фрилинг выпрямился, чувствуя, как под жарким светом рефлекторов по лбу стекает пот, и стал ждать, пока подоспеет операционная сестра с салфеткой. Потом сообразил, что операционной сестры здесь нет, и сам вытер лоб рукавом. Снова склонился над столом, старательно отделяя систему зрительных нервов, вернее, то, что от нее осталось: большинство элементов были удалены вместе с глазными яблоками и заменены электроникой. И тогда он увидел. Сначала сгусток крови под мозолистым телом. Потом, когда аккуратно раздвинул и приподнял ткани - бледно-серую, скользкую артерию, вздутую и разорванную. Лопнувшую. Обычный сердечно-сосудистый приступ. Инсульт. На этом Фрилинг и остановился. Остальное можно сделать потом, или вообще не делать. Может быть, даже лучше оставить то, что осталось от Вилли Хартнетта, в непотревоженном виде. И пора было переодеваться на совещание. Конференц-зал служил еще и читальным залом медицинской библиотеки, а потому, когда собирались совещания, сидевших над справочниками выгоняли. Четырнадцать мягких кресел за длинным столом были уже заняты, остальным пришлось устраиваться на складных стульчиках, где придется. Два пустых кресла ждали Брэда и Джона Фрилинга, которые в последний момент удрали в лабораторию, как они сказали - за последними результатами анализов. На самом деле Фрилингу пришлось вводить шефа в курс событий, случившихся после того, как Брэд ушел "обедать". Все остальные были уже на месте. Дон Кайман и Вик Самуэльсон (произведенный в дублеры Роджера и не особенно довольный этим), старший психоаналитик Телли Рамес, вся сердечно-сосудистая команда, тихо шепчущаяся между собой, шишки из административного отдела - ну, и две звезды. Первой был Роджер Торравэй, беспокойно ворочавшийся рядом с местом замдиректора, и с приклеенной улыбкой прислушивавшийся к разговорам, а второй - Джед Гриффин, президентский человек номер один по преодолению препятствий. Формально он был всего лишь старшим советником президента по административным вопросам, но даже заместитель директора смотрел на него, как на папу римского. - Мы можем начинать, господин Гриффин, - обратился к нему заместитель директора. Гриффин судорожно усмехнулся и покачал головой: - Мы не начнем, пока не появятся эти двое. С появлением Брэда и Фрилинга все разговоры оборвались, словно обрезало. - Вот теперь мы можем начинать, - процедил Гриффин с явным раздражением в голосе. Остальные вполне понимали и разделяли это чувство. Мы тоже нервничали, конечно. Гриффин и не думал скрывать своего раздражения, тут же излив его на присутствующих: - Вы даже понятия не имеете, - начал он, - как мы близки к завершению всей программы. Не через год или через месяц, не к переносу сроков, не к сокращению, а к полной и немедленной отмене. Роджер Торравэй оторвал глаза от Брэда и уставился на Гриффина. - Полной отмене, - повторил Гриффин. - Ликвидации. Кажется, он получает от этих слов удовольствие, подумал Роджер. - И единственное, что спасло программу, - продолжал Гриффин, - это вот эти бумажки. И он грохнул о стол зеленым рулоном компьютерных распечаток. - Американское общественное мнение требует продолжения программы. Внутри у Торравэя что-то сжалось. Только в это мгновение он понял, каким неожиданной и настойчивой была надежда, которую он только что ощущал. Словно помилование перед казнью. Заместитель директора откашлялся. - Мне казалось, - начал он, - что эти опросы показывают значительное... ээ, равнодушие к нашей работе. - Первоначальные результаты - да, - кивнул Гриффин. - Однако если все просуммировать и пропустить через компьютер, то получается мощная общенародная поддержка. Вполне вещественная. С точностью в квадрате, так, кажется, у вас говорят. Американцы хотят, чтобы гражданин Америки жил на Марсе. - Однако так было до сегодняшнего фиаско. Одному Богу известно, что будет, если это выплывет наружу. Правительству не нужен очередной тупик, за который им придется оправдываться. Правительству нужен успех. У меня нет слов, чтобы выразить, как много от этого зависит. Зам. директора обернулся к Фрилингу. - Доктор Фрилинг? Фрилинг встал. - Вилли Хартнетт умер от инсульта. Результаты вскрытия еще не отпечатали, но все сводится к этому. Нет никаких явлений общей сосудистой недостаточности, в его возрасте и состоянии их и не могло быть. Следовательно, это травматический случай. Слишком большое напряжение, превышающее возможности кровеносных сосудов мозга. Он задумчиво посмотрел на собственные ногти. - То, что я скажу сейчас, всего лишь предположение, но это максимум, на что я способен. Конечно, я обращусь за консультацией к Репплинджеру из медицинской академии в Йеле и к Энфорду... - К черту консультации, - оборвал Гриффин. - Простите? - Фрилинг был сбит с толку. - Я говорю, никаких консультаций. Для этого нужно "добро" от службы безопасности, а нам нельзя терять ни минуты, доктор Фрилинг. - Ну, в таком случае... в таком случае я возьму эту ответственность на себя. Причиной инсульта стал переизбыток зрительных импульсов. Он был перегружен и не выдержал. - В первый раз слышу, чтобы что-то подобное привело к инсульту, - возразил Гриффин. - Да, для этого нужно очень сильное напряжение. Но такое случается. Мы имеем здесь дело с новыми видами стресса, мистер Гриффин. Это, как будто... я воспользуюсь аналогией. Если родился ребенок с врожденной катарактой обеих глаз, вы ведете его к врачу, и тот удаляет катаракту. Но это необходимо сделать, прежде чем ребенок достигнет пубертатного возраста - то есть пока не остановится его развитие, как наружное, так и внутреннее. Если вы не сделали операцию к этому времени, лучше будет оставить ребенка слепым. У детей, которым такая катаракта была прооперирована в возрасте после тринадцати или четырнадцати лет, согласно статистике наступает интересный феномен. До двадцати лет все они, как правило, кончают жизнь самоубийством. Торравэй пытался следить за нитью разговора, но без особых успехов. Он с облегчением вздохнул, когда вмешался зам. директора. - Я что-то не совсем понимаю, Джон, какое это имеет отношение к Вилли Хартнетту. - Тот же переизбыток поступающей информации. После удаления катаракты у детей наступает некоторая дезориентация. Они получают множество новой информации, но система ее обработки у них совершенно не развита. Если человек зрячий с детства, в коре мозга формируются цепи обработки, передачи и интерпретации зрительных образов. Если же такие цепи не успели образоваться вовремя, то они уже никогда не смогут образоваться. - На мой взгляд, проблема Вилли была в том, что мы вводили в него информацию, для обработки которой у него не было никаких механизмов. А для формирования таких механизмов было уже слишком поздно. Поток новых данных буквально захлестнул его, и не выдержав перенапряжения, кровеносные сосуды лопнули. По моему мнению, если мы сделаем с Роджером что-нибудь подобное, то его будет ждать то же самое. Гриффин бросил на Роджера краткий, оценивающий взгляд. Торравэй откашлялся, но промолчал. Казалось, ему нечего сказать. - Ну и что вы хотите этим сказать, Фрилинг? - снова посмотрел на врача Гриффин. - Только то, что уже сказал. Я объяснил вам, что здесь не в порядке, а как это исправить, спросите у кого-нибудь другого. Не думаю, чтобы это можно было исправить. Во всяком случае, медицинскими средствами. Мы берем мозг - Вилли или Роджера, мозг, сформированный, как радиоприемник. И подключаем ко входу телевизионный сигнал. Этот мозг просто не знает, как с ним справиться. Все это время Брэд что-то черкал на колене, время от времени поднимая голову с видом живейшей заинтересованности. Теперь он снова заглянул в свой блокнот, добавил что-то еще, задумчиво перечитал, исправил и снова написал. Всеобщее внимание тем временем обратилось к нему. Наконец зам. директора не выдержал: - Брэд? Кажется, мяч на твоей стороне. Брэд поднял голову и улыбнулся. - Я как раз думаю над этим. - Ты что, согласен с доктором Фрилингом? - Никаких возражений. Он прав. Мы не можем вводить необработанные сигналы в нервную систему, не оснащенную средствами для их преобразования и интерпретации. В мозге не существует таких механизмов, разве что переделать в киборга новорожденного, чтобы растущий мозг смог выработать нужные системы. - Уж не предлагаете ли вы подождать, пока вырастет новое поколение астронавтов? - Нет. Я предлагаю встроить Роджеру систему преобразования. Не просто входные датчики. Фильтры, трансляторы - методы интерпретации сигналов, изображения в различных диапазонах спектра, кинестетическое ощущение новых мышц - абсолютно все. - Позвольте, с вашего разрешения я немного углублюсь в историю. Кто-нибудь из вас слышал об опытах Маккаллока и Леттвина с лягушачьим глазом? И Брэд огляделся вокруг. - Конечно, ты знаешь, Джонни, может быть, еще двое-трое. Я вкратце напомню вам об этом. Органы восприятия лягушки - не только глаза, но и все остальные части зрительной системы - опускают несущественное. Когда перед глазами лягушки движется муха, глаз воспринимает ее, нервы передают информацию в мозг, мозг реагирует соответственно, и лягушка съедает муху. Если же перед лягушкой падает, скажем, какой-нибудь листик, лягушка его не трогает. Она даже не думает, съесть его или нет. Она его просто не видит. Глаз все так же формирует изображение, но информация отфильтровывается, прежде чем достичь мозга. Мозг вообще не знает, что именно видят глаза, потому что ему это не нужно. Для лягушки не имеет никакого значения, лежит у нее под носом листок или нет. Роджер слушал с огромным интересом, но из сказанного понимал едва ли половину. - Минуточку, - перебил он. - Я устроен несколько сложнее... то есть, человек устроен гораздо сложнее лягушки. Откуда ты можешь знать, что мне "нужно" видеть? - То, что жизненно важно, Родж. После Вилли осталось очень много данных. Я думаю, что мы справимся. - Спасибо. Хотелось бы, чтобы у тебя было больше уверенности. - Господи, да я абсолютно уверен, - широко усмехнулся Брэд. - Эта проблема была для меня вовсе не такой уж неожиданностью. У Роджера перехватило дыхание. - Ты хочешь сказать, что отправил Вилли прямо... - начал он срывающимся голосом. - Да нет же, Роджер! Слушай, Вилли был и моим другом! Просто запас прочности казался мне достаточно большим, и я был уверен, что он, по крайней мере, останется в живых. Да, я ошибся, и мне жаль его ничуть не меньше, чем тебе. Но все мы понимали, что рискуем, что системы, возможно, будут функционировать неверно, и что их придется дорабатывать. - В ваших отчетах о ходе работ, - мрачно заметил Гриффин, - вы не упоминали об этом так недвусмысленно. Заместитель директора открыл было рот, но Гриффин мотнул головой: - Мы еще вернемся к этому. Что дальше, Брэдли? Вы собираетесь отфильтровать часть информации? - Не просто отфильтровать. Помочь в ее обработке. Перевести ее в форму, приемлемую для Роджера. - А как насчет замечания Торравэя, что человек несколько сложнее лягушки? Вы когда-нибудь проделывали такое с людьми? К его удивлению, Брэд усмехнулся; он был готов к этому. - Грубо говоря, да. Еще когда был аспирантом, за шесть лет до того, как пришел сюда. Мы проводили над четверкой добровольцев опыты, вырабатывали у них павловские условные рефлексы. Им в глаза светили направленным лучом света, и одновременно включали звонок с частотой тридцать ударов в секунду. Конечно, если в глаза светит яркий свет, то зрачки сужаются. Это бессознательная реакция, ее невозможно имитировать. Это реакция на свет, ничто иное, как обычная, возникшая в ходе эволюции защита глаз от прямых лучей солнца. - Такой рефлекс, связанный с автономной нервной системой, у людей очень трудно сделать условным. Но у нас получилось. И если уж это получается один раз, то считайте, что закрепилось как следует. После... если не ошибаюсь, после трехсот проб на человека, у нас был твердый условный рефлекс. Достаточно было включить звонок, и зрачки у этих людей сужались до размеров булавочной головки. Пока я говорю понятно? - Я еще не совсем забыл, чему меня учили в колледже, и помню о таких азбучных истинах, как опыты Павлова, - ответил Гриффин. - На этом азбучные истины кончаются. Дальше мы подсоединялись к слуховому нерву, и измеряли реальный сигнал, поступающий в мозг: дзынь-дзынь, тридцать импульсов в секунду, можно было даже увидеть это на осциллографе. А потом мы поменяли звонок. Взяли новый, с частотой двадцать четыре удара в секунду. Попробуйте угадать, что произошло? Ответа не было. Брэд снова улыбнулся. - Осциллограф по прежнему регистрировал тридцать ударов в секунду. Мозг слышал то, чего в действительности не существовало. - Таким образом, вы видите, что подобное промежуточное звено существует не только у лягушек. Человек познает этот мир заранее определенным образом. Уже сами органы чувств фильтруют и группируют информацию. - Так вот, Роджер, что я собираюсь сделать, - добродушно усмехнулся Брэд, - это немного помочь тебе в интерпретации. С твоим мозгу мы вряд ли сможем что-то сделать. Плохой он или хороший, нам придется на него положиться. Это всего лишь масса серого вещества, со структурой, ограничивающей емкость, и мы не можем бесконечно накачивать его сенсорной информацией. Единственный участок, на котором мы можем работать - это интерфейс. Пока информация еще не поступила в мозг. - В окно уложимся? - грозно хлопнул ладонью по столу Гриффин. - Попробуем, - добродушно усмехнулся Брэд. - Попробуем?! Если мы клюнем на твою идею, и она не сработает, ты у меня попробуешь, юноша. Веселье с Брэда как рукой сняло. - А что прикажете вам сказать? - Скажи мне, какие у нас шансы! - рявкнул Гриффин. - Не хуже, чем один к одному. - поколебавшись, ответил Брэд. - Вот это другое дело, - наконец-то улыбнулся Гриффин. Один к одному, думал Роджер по дороге к своему кабинету, ставить один к одному - в общем-то не так уж и плохо. Конечно, все зависит от ставок. Он замедлил шаги, подождав, пока Брэд нагонит его. - Брэд, - спросил он, - ты уверен в том, что ты там наговорил? Брэд хлопнул его по спине. - Сказать по правде, больше чем уверен. Просто не хотелось высовываться при старике Гриффине. И вот что еще, Роджер... спасибо. - За что? - За то, что хотел меня предупредить, сегодня днем. Я очень тебе благодарен. - Не за что, - кивнул Роджер. Он провожал взглядом удаляющегося Брэда и ломал голову над тем, откуда Брэд может знать о том, что он сказал только своей жене. Мы могли бы объяснить ему. Мы могли бы объяснить очень многое, включая и то, почему опросы общественного мнения показывали именно такие результаты, какие они показывали. Но ему были не нужны ничьи объяснения. Он сам легко бы мог это выяснить... если бы в самом деле хотел знать. Глава 7. СМЕРТНЫЙ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В МОНСТРА Дон Кайман был очень серьезным человеком и никогда не бросал начатого на полпути. За это мы и выбрали его ареологом программы. Увы, это же свойство распространялось и на религиозную сторону его жизни. Каймана тревожил религиозный вопрос, прятавшийся где-то на границах сознания. Правда, это не мешало ему посвистывать перед зеркалом, старательно подбривая бородку а-ля Диззи Джиллспай, или укладывая волосы в аккуратное каре. Но все-таки тревожило. Кайман уставился в зеркало, пытаясь сообразить, в чем же все-таки дело. Как минимум, в футболке, тут же догадался он. Футболка была не к месту. Он поменял ее на четырехцветный полугольф двойной вязки. Ворот свитера чем-то смахивал на пасторский воротничок. Весьма кстати, с усмешкой подумал Кайман. Зазвонил интерком. - Донни? Ты уже готов? Или еще минуту? - Еще минуту, - ответил он, оглядываясь по сторонам. Так, что еще? Спортивная куртка висит на стуле у дверей. Ботинки сияют. Ширинка застегнута. Становлюсь рассеянным, подумал он. Что-то его грызло, что-то тесно связанное с Роджером Торравэем. В эту минуту он очень жалел его. В конце концов Кайман пожал плечами, перебросил куртку через плечо, прошел по коридору и постучал в двери женской половины. - Доброе утро, святой отец, - улыбнулась новенькая, впустив его. - Присядьте. Сейчас я ее позову. - Спасибо, Джесс. Она заспешила по коридору. Кайман проводил ее оценивающим взглядом. Облегающий комбинезон только подчеркивал фигуру, и Кайман позволил себе насладиться легким, почти забытым чувством вины за грешные мысли. Невинный грех, вроде мяса по пятницам. Ему вспомнилось, как каждую пятницу вечером родители чуть ли не украдкой жевали мороженые устрицы во фритюре, хотя церковные правила на этот счет были уже отменены. Не то, чтобы они считали грехом есть мясо, просто уже так привыкли к рыбе по пятницам, что не могли перестроиться. Отношение Каймана к сексу было очень похожим. Снятие целибата не стерло генетической памяти духовенства, две тысячи лет притворявшегося, что не знает, зачем ему половые органы. Сестра Клотильда весело впорхнула в комнату, поцеловала его в гладко выбритую щеку, и взяла под руку. - Ты приятно пахнешь. - Зайдем куда-нибудь, выпьем кофе? - спросил он, открывая наружную дверь. - Не стоит, Донни. Лучше поскорее закончить с этим делом. Припекало осеннее солнце, со стороны Техаса дул горячий ветер. - Сложить крышу? Она покачала головой. - Растреплет волосы. И потом, слишком жарко, - она повернулась в кресле и посмотрела на него. - Что-то случилось? Дон пожал плечами и включил двигатель, выводя машину на автоматическую трассу. - Я... я сам не знаю. Будто забыл в чем-то исповедаться. - Дело во мне? - понимающе кивнула Клотильда. - О нет, Тилли. Что-то другое... сам не пойму, что. Рассеянно взяв ее за руку, он выглянул в боковое окно. Когда они въехали на виадук, далеко на горизонте стал виден огромный белый куб института. Он был вполне уверен, что его тревожит вовсе не привязанность к сестре Клотильде. Хотя кое-какие невинные грешки и вызывали в нем трепет наслаждения, он вовсе не собирался нарушать ни законов своей церкви, ни законов своего Бога. Я мог бы нанять хорошего адвоката и сразиться в суде, думал он, но нарушать закон... Даже свои ухаживания за сестрой Клотильдой Кайман считал достаточно рискованным занятием, а уж что из этого получится, будет зависеть от того, что разрешит ей орден... если он вообще решится и они подадут прошение о снятии обетов. Воинствующие раскольники, наподобие клерикальных коммун или возрожденных катаров, его не интересовали. - Роджер Торравэй? - догадалась она. - Не удивлюсь, - кивнул он. - Верно, мне не очень-то нравится это манипулирование его чувствами. Его восприятием мира. Сестра Клотильда крепче сжала его ладонь. Как социальному психологу, ей разрешалось знать, что происходит в рамках программы. Кроме того, она знала Дона Каймана. - Чувства лгут, Донни. Так гласит Святое Писание. - Да, конечно. Но имеет ли Брэд право диктовать, как должны лгать чувства Роджера? Клотильда прикурила, и больше не отрывала его от раздумий. Заговорила она, только когда они подъезжали к торговому центру. - Следующий поворот, да? - Правильно, - ответил он, взялся за руль и переключил машину на ручное управление. На стоянку он въезжал, все еще поглощенный Роджером. Прежде всего - проблема с его женой. Уже с этим было достаточно хлопот. А дальше возникала проблема куда важнее: как Роджеру разрешить важнейший из человеческих вопросов - что есть Добро, а что есть Зло? - если информация, на которую ему придется опираться, будет профильтрована медиатором Брэда? Вывеска над витриной магазина гласила "Милые мелочи". Магазин был небольшой, во всяком случае, по меркам торгового центра с магазином готовой одежды площадью более четверти миллиона квадратных футов, и супермаркетом почти таких же размеров, но достаточно крупный, чтобы обходиться хозяевам в копеечку. Если считать аренду, коммунальные услуги, страховку, зарплату трех продавцов (двое с неполным днем), и щедрую директорскую ставку для Дори, магазин приносил в месяц около двух тысяч долларов убытка. Роджер покрывал убыток без возражений, хотя наши бухгалтерские системы несколько раз подсказывали ему, что выгоднее будет просто выдавать Дори две тысячи в месяц на карманные расходы. Дори как раз выставляла на прилавок фарфор с табличкой "Распродажа - За полцены". Гостей она встретила достаточно вежливо. - Привет, Дон. Здравствуйте, сестра Клотильда. Не хотите ли пару этих красных чашечек? Почти даром! - Выглядят симпатично, - заметила Клотильда. - Да, они симпатичные. Только для монастыря не берите. Комиссия по контролю за продуктами питания приказала изъять их из продажи. Будто бы в глазури содержится яд - при условии, что из такой чашки в течение двадцати лет будут пить по сорок чашек чая в день. - Ой, какая жалость. Но.. вы их все-таки продаете? - Постановление вступает в силу только через тридцать дней, - лучезарно улыбнулась Дори. - Кажется, я не должна была бы рассказывать о таких вещах священнику и монашке, правда? Но честное слово, я продаю такие чашки уже много лет, и еще ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь от них умер. - Может быть, выйдешь с нами на чашечку кофе? - спросил Кайман. - Конечно, пить будем из других чашек. Дори поправила чашечку и вздохнула. - Нет, мы можем поговорить и просто так. Пойдемте в мой кабинет. Я все равно знаю, из-за чего вы приехали, - добавила она через плечо. - Вот как? - Вы хотите, чтобы я навестила Роджера. Правильно? Кайман устроился в широком кресле напротив ее стола. - А почему бы и нет, Дори? - Господи, Дон, а толку? Он в полной отключке. Он даже не поймет, приходила я или нет. - Да, его постоянно пичкают седативами. Но иногда он приходит в себя. - Он просил об этом? - Он спрашивал о тебе. Что, по твоему, он должен умолять? Дори пожала плечами, перебирая в пальцах фарфоровую шахматную фигурку. - Дон, ты когда-нибудь пробовал не совать нос в чужие дела? Кайман не стал обижаться. - Это - не чужое дело. Сейчас Роджер у нас единственный и незаменимый. Ты понимаешь, что с ним происходит? Он двадцать восемь раз был на операционном столе. За тринадцать дней! У него уже нет глаз. Легких, сердца, ушей и носа. У него даже кожи не осталось, даже кожи, ее всю сняли по кусочку, заменили синтетикой. С него живьем содрали кожу - за такое людей объявляли святыми, а тут человек должен ждать, пока его собственная жена... - Ко всем чертям, Дон! - взорвалась Дори. - Ты сам не знаешь, о чем говоришь. Роджер просил меня не приходить, когда начнутся операции. Он думает, что я не выдержу... Он просто не хочет, чтобы я видела его в таком состоянии! - На мой взгляд, Дори, - тихо ответил священник, - ты слеплена из другого теста. Так ты сможешь выдержать это? Дори презрительно сморщилась. Симпатичное личико показалось вовсе не таким уж симпатичным. - Дело не в том, выдержу я или нет, - ответила она. - Послушай, Дон. Ты знаешь, каково это - быть женой такого мужчины, как Роджер? - Хм, на мой взгляд, неплохо, - удивленно ответил Кайман. - Роджер славный парень. - Славный, еще бы. Уж я-то знаю об этом не хуже тебя, Дон Кайман. И по уши влюбленный в меня. Пауза. - Я что-то не совсем понимаю, - нарушила тишину сестра Клотильда. - Ты что, недовольна этим? Дори покосилась на монашку, что-то взвешивая. - Недовольна. Можно и так сказать, - тут она отложила в сторону шахматную фигурку и перегнулась через стол. - Мечта каждой девушки, правда? Найти настоящего героя, чтобы он был красивый, умный, знаменитый, да еще и почти богатый, и чтобы влюблен был в нее без памяти, так что никого, кроме нее, не замечает? Потому я и вышла за Роджера. И не верила в свое счастье. Ее голос поднялся на полтона. - По-моему, вы понятия не имеете, что это такое - жить с человеком, который от вас без ума. Что толку от мужика без ума? Когда я лежу рядом с ним в постели и стараюсь уснуть, я слышу, что он тоже не спит, и пока не усну, так перднуть боится, вот какой он у нас деликатный! Вы знаете, что когда мы вместе куда-нибудь едем, он посрать не сходит, пока сорок раз не проверит, что я сплю или вышла? Не успеет продрать глаза, уже бреется - не хочет, чтобы я его видела заросшим. Под мышками бреет, трижды в день дезодорантом прыскается. Он... он смотрит на меня, как на Деву Марию, Дон! У него сдвиг на этой почве! И это продолжается уже девять лет. Она умоляюще посмотрела на священника и монашку. Тем уже было немного не по себе. - И вот теперь являетесь вы, - продолжала Дори, - и говорите: "Пойди, посмотри, какого из него сделали урода!". Вы и все остальные тоже. Вчера принесло Кэтлин Даути. По уши загруженную виски. Она, видите ли, коротала вечерок с бутылкой, думала, думала и надумала явиться ко мне, поведать об откровении со дна стакана. Я, видите ли, заставляю Роджера страдать. Да, она права. Вы тоже правы. Я заставляю Роджера страдать. Вы ошибаетесь только, если думаете, что своим посещением я его осчастливлю... Ох, ну его все к черту. Зазвонил телефон. Дори подняла трубку, нервно глянула на Каймана и сестру Клотильду. Выражение ее лица, до этого момента почти умоляющее, вдруг застыло, чем-то напоминая фарфоровые фигурки на кофейном столике. - Прошу прощения, - сказала она, разворачивая вокруг микрофона тонкие пластиковые лепестки. Превратив телефон в шептофон, она повернулась в кресле к ним спиной, около минуты неслышно с кем-то разговаривала, потом положила трубку и снова обернулась. - Мне, конечно, будет о чем подумать, Дори, - начал Кайман. - И все-таки... - И все-таки ты хочешь указывать, как мне жить, - сверкнула фарфоровой улыбкой Дори. - Не получится. Вы оба сказали все, что хотели сказать. Спасибо, что зашли. А теперь - я буду очень вам благодарна, если вы уйдете. Больше нам говорить не о чем. Внутри огромного белого куба института, распростертый на жидкостной кровати, лежал Роджер. Он лежал так уже тринадцать дней, большую часть времени либо просто без сознания, либо не в силах понять, в сознании он или нет. Иногда он видел сны. Мы знали, когда он видит сны, сначала по быстрым движениям глаз, потом, когда глаза удалили, по сокращениям мышечных окончаний. Кое-что из этих снов было явью, но он не понимал этого. Мы ни на секунду не спускали с Роджера Торравэя глаз. Пожалуй, не было такого сокращения мышцы или нервного импульса, который не регистрировался бы на каком-нибудь мониторе, а мы преданно записывали эти данные и непрерывно наблюдали за его жизненными функциями. Это было только начало. За тринадцать дней операций с Роджером было сделано почти то же, что проделали над Вилли Хартнеттом. Но этого было недостаточно. После этого протезисты и хирурги принялись за такие вещи, которые никогда еще не проделывались над человеком. Вся его нервная система была перестроена, а основные цепи - подключены к огромному компьютеру этажом ниже. Это была машина универсального назначения Ай-Би-Эм 3070. Она занимала полкомнаты, и все равно была недостаточно мощной для наших целей. Этот компьютер был лишь временной подменой. В двух тысячах миль отсюда, на севере штата Нью-Йорк, в лабораториях Ай-Би-Эм собирался специализированный компьютер, который должен был поместиться в ранце. Создание такого компьютера составляло, пожалуй, самую сложную часть всей программы; мы непрерывно проверяли и отлаживали все его схемы, даже во время монтажа. Его масса не должна была превышать восьмидесяти фунтов земного веса, наибольший габарит - девятнадцать дюймов. И он должен был работать от аккумуляторов, непрерывно подзаряжаемых солнечными батареями. С солнечными батареями тоже вначале были немало проблем, но с этим мы справились, и довольно изящно. Минимальная площадь батарей должна была составлять около девяти квадратных метров, и площадь поверхности Роджера (даже после множества модификаций) была для этого слишком маленькой, даже если бы он смог впитывать тусклый свет марсианского солнца всей поверхностью своего тела. Мы разрешили эту проблему, создав пару больших, тонких, как паутинка, крыльев, похожих на крылышки эльфа. - Он будет выглядеть, как Оберон*, - довольно усмехнулся Брэд, увидев чертежи. - Или как нетопырь, - буркнула Кэтлин Даути. ________________________ * Спутник Урана ________________________ Они и в самом деле напоминали крылья летучей мыши, тем более, что были угольно-черными. Правда, летать на них было бы невозможно даже в достаточно плотной атмосфере (если бы на Марсе была такая атмосфера): они были сделаны из тончайшей пленки с ничтожной конструкционной прочностью. Но от них не требовалось ни летать, ни переносить значительные нагрузки; единственное, для чего они предназначались, это автоматически раскрываться и принимать те слабые солнечные лучи, которые дойдут до Марса. Задним числом в конструкцию были внесены еще поправки, позволившие Роджеру в некоторой степени управлять крыльями, чтобы пользоваться ими для поддержания равновесия, как канатоходец пользуется шестом. Учитывая все вместе взятое, это был огромный шаг вперед по сравнению с "ушами", которые мы прилепили Хартнетту. Солнечные крылья были спроектированы и изготовлены за восемь дней; к тому времени, когда лопатки Роджера подготовили к их установке, крылья были готовы к монтажу. Искусственную кожу запустили чуть ли не в массовое производство. Ее столько ушло еще на Хартнетта, на основную "обтяжку", и в резерв, на случай повреждений или конструкционных изменений в ходе проекта, что сейчас новые трансплантаты росли и принимали очертания тела Роджера с той же скоростью, с какой хирурги обдирали остатки кожи, в которой он появился на свет. Время от времени Роджер приподнимался и осмысленно оглядывался по сторонам, словно понимал все, происходящее вокруг. Трудно сказать, так ли это было на самом деле. Гости - а гости его посещали беспрерывно - иногда обращались к нему, иногда говорили о нем, как о занятном лабораторном образце, наделенном личностью не больше, чем титровальная колба. Почти ежедневно заходил Верн Скэньон, все с большим отвращением глядя на возникающее существо. - Он как из пекла родом, - заметил он однажды. - Налогоплательщики прыгали бы от радости. - Полегче, генерал, - одернула его Кэтлин Даути, разместив свою могучую фигуру между директором и предметом его внимания. - Откуда вы знаете, что он вас не слышит? Скэньон пожал плечами и ушел, готовить доклад для аппарата президента. Сразу же вслед за ним вошел Дон Кайман. - Благословенна будь, о святая дева, - серьезно сказал он. - Ибо я благодарен тебе за заботу о Роджере, друге моем. - Ааа, - раздраженно ответила она. - Никаких сантиментов. У бедняги должно остаться хоть немного веры в себя, она ему еще понадобится. Ты слышал, сколько параплегиков и постампутационных прошло через мои руки. А знаешь, сколько из них были совершенно безнадежными обрубками? Которые никогда уже не смогли бы ходить, да что ходить - хотя бы рукой или ногой пошевелить, даже судно себе не смогли бы подставить? Сила воли творит чудеса, Дон, но для этого нужно верить в себя. Кайман нахмурился: состояние духа Роджера по-прежнему не выходило у него из головы. - Ты что, не согласен? - резко спросила Кэтлин, неверно истолковав озабоченно сдвинутые брови. - Что ты! Я имею в виду... Кэтлин, сама подумай - я что, похож на человека, оспаривающего превосходство духа над телом? Я тебе только благодарен. Ты славная женщина, Кэтлин. - Черта с два я славная, - хмыкнула она из-за сигареты. - Мне за это платят. И насколько я понимаю, ты еще не заходил к себе в кабинет? Там тебя ждет вдохновляющая записочка от Его Звездного Всемогущества генерала, напоминающая, что дело, которое мы делаем - дело чрезвычайной важности... и с прозрачным намеком: если мы провалим старт, нас ждет концлагерь. - Словно нам нужно об этом напоминать, - вздохнул отец Кайман, не сводя глаз с гротескной, неподвижной фигуры Роджера. - Скэньон тоже славный парень, только у него склонность считать все, что он делает, пупом вселенной. Хотя... может быть, на этот раз он и прав. Это высказывание было ни в коей мере не преувеличенным. Для нас не было никаких сомнений: самый важный элемент во всех этих сложнейших взаимозависимостях разума и материи, которые прошлые поколения ученых называли Гея, находился именно здесь - возлежащий на жидкостном ложе, похожий на главного героя из японского фильма ужасов. Без Роджера Торравэя марсианская экспедиция не могла начаться вовремя. Миллиарды людей могли бы усомниться в важности этого. Мы - нет. Роджер был центром всего. Внутри массивного здания института именно он был точкой приложения всех сил, равнодействующая которых превращала его в то, чем он должен был стать. В операционной за соседними дверями Фрилинг, Вейднер и Брэдли монтировали в него новые части. Ниже, в марсианской камере, той самой, в которой умер Вилли Хартнетт, проверялась безотказность работы этих новых частей в марсианских условиях. Иногда время безаварийной работы было опасно коротким, тогда их конструкция модифицировалась, насколько это было возможно, или добавлялись резервные схемы - или деталь просто шла в дело, с молитвой и скрещенными пальцами. И весь остальной мир тоже складывался вокруг Роджера, как лепестки луковицы. Чуть дальше внутри здания гудел и урчал гигантский 3070, поглощавший все новые и новые программы, по мере того, как в Роджера блок за блоком встраивались цепи промежуточной обработки информации. За стенами института лежал город Тонка, жизнь которого зависела от успеха программы - она была здесь главным работодателем и основным смыслом жизни. Город был окружен штатом Оклахома и остальными пятидесятью четырьмя штатами, простирающимися на все четыре стороны, а эти штаты окружал усталый и сердитый мир, перебрасывавшийся из столицы в столицу не совсем дипломатическими нотами на высшем уровне, и цеплявшийся за существование мириадами отдельных существ. Люди, связанные с программой, постепенно отгораживались от всего остального мира. Когда могли, они избегали телевизионных новостей, не читали в газетах ничего, кроме спортивной колонки. Они работали, что было сил, так что на чтение, в общем, просто не хватало времени. Но дело было не в этом. Они просто не хотели знать. Мир сходил с ума, и чужеродная начинка огромного белого куба института казалась им вполне рациональной и разумной действительностью, а столкновения в Нью-Йорке, тактические ядерные ракеты над Персидским заливом, или повсеместный голод в странах, некогда известных, как "развивающиеся" - бессмысленной галлюцинацией. Это и в самом деле были галлюцинации. И бессмысленные, по крайней мере для будущего нашего рода. Итак, Роджер жил и изменялся. Кайман проводил рядом с ним все больше времени, почти каждую минуту, когда не был занят в марсианской камере. Он с благодарностью смотрел на Кэтлин Даути, шастающую по палате, засыпая пеплом от сигарет все, кроме Роджера. И все равно, что-то его тревожило. Ему пришлось смириться с тем, что Роджеру нужны промежуточные системы для обработки избыточной информации. Но он не мог найти ответа на главный вопрос: если Роджер не знает, что видит, как же он увидит Истину? Глава 8. НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ Погода портилась быстро и надолго. Мы видели, как надвигалась перемена, как клин арктического воздуха двигался от Альберты на юг, дойдя до самого Техаса. Штормовое предупреждение приковало машины на воздушной подушке к земле. Тем сотрудникам программы, у которых не было колесных машин, приходилось добираться общественным транспортом, и стоянки были почти пустыми, если не считать бесформенных комков перекати-поле, скачущих на ветру. Не все приняли предупреждение всерьез, и первый же в этом году заморозок принес с собой простуду и грипп. Брэд слег, Вейднер болел амбулаторно, но ему запретили даже приближаться к Роджеру, опасаясь, что он заразит его банальным легким недомоганием, против которого Роджер был сейчас бессилен. Почти вся работа по созданию Роджера легла на Джонатана Фрилинга, здоровье которого теперь охранялось так же ревностно, как и здоровье Роджера. Только железную старуху Кэтлин Даути не брала никакая зараза, и она ежечасно заглядывала в палату к Роджеру, осыпая санитарок пеплом и советами. - Относитесь к нему, как к живому существу, - строго наставляла она. - И оденьтесь, как следует, когда пойдете домой. Сверкать своими симпатичными жопами будете потом, а сейчас главное, чтобы вы не подхватили простуду, до тех пор, пока без вас можно будет обойтись. Санитарки не обижались. Они и так выкладывались до последнего, даже Клара Блай, которую вызвали из медового месяца, подменять заболевших подруг. И они заботились о нем не меньше, чем Кэтлин Даути, хотя глядя на это гротескное создание, которое все еще звалось Роджером Торравэем, трудно было представить, что он - действительно живое существо, у которого, как и у них, есть свои радости и свои печали. Роджер стал все чаще приходить в себя. Двадцать часов в сутки, а то и больше, он проводил в спячке, или в полусне, оглушенный обезболивающими, но иногда узнавал людей, находившихся в палате, и даже вразумительно говорил с ними. Потом мы снова отключали его. - Интересно, что он чувствует, - сказала как-то Клара Блай своей сменщице. Та посмотрела на маску, в которую превратилось его лицо, на большие искусственные глаза. - Может быть, лучше и не знать этого, - ответила она. - Иди домой, Клара. Роджер слышал это: записи осциллографа показывали, что он слушал. Анализируя телеметрию, мы могли составить некоторое понятие о том, что происходит в его сознании. Он часто ощущал боль, это было очевидно. Но это была не боль-предостережение, не импульс к действию. Это была часть его жизни. Он научился ждать боль и терпеть, когда она приходила. Пока он не чувствовал почти ничего, связанного с его телом, кроме боли. Его внутренние рецепторы еще не свыклись со своим новым телом. Он не знал, когда ему заменили глаза, легкие, сердце, уши, нос и кожу. Он не знал, как узнавать ощущения, и какие из них делать выводы. Вкус крови и рвоты в горле: откуда ему было знать, что у него удалены легкие? Темнота и скрытая в глубине черепа боль, так непохожая на привычную головную: откуда ему было знать, что это значит, как ему было отличить удаление всей зрительной системы от выключенного света? В какой-то миг он неясно сообразил, что уже давно не слышит знакомых больничных запахов, ароматизированного дезодоранта и дезинфектора. Когда это случилось? Он не знал. Знал только, что в окружающем его мире больше нет никаких запахов. Зато он слышал. Невероятно четко различая звуки, и на таком уровне чувствительности, как никогда прежде. Он слышал каждое сказанное в палате слово, даже самым тихим шепотом, и почти все, что происходило в соседних комнатах. Когда он приходил в себя настолько, чтобы слышать, он слышал, как разговаривают люди. Он понимал слова. Он чувствовал заботу в голосах Кэтлин Даути и Джона Фрилинга, понимал беспокойство и раздражение в голосах генерала и его заместителя. Но прежде всего он чувствовал боль. Как много было разной боли! В каждом уголке тела. Заживление послеоперационных ран и яростное пульсирование тканей, нечаянно поврежденных по дороге к главной цели. Мириады иголочек боли: это Фрилинг или санитарки втыкают зонды в тысячи больных мест на поверхности его тела, снимая какие-то показания. А еще была глубинная, внутренняя боль, временами почти переходившая в физическую - когда он вспоминал о Дори. Когда он находился в сознании, он иногда вспоминал и спрашивал, не приходила ли она, не звонила? Он не помнил только, чтобы ему отвечали. А однажды он ощутил новую, пылающую боль в голове... и понял, что это свет. К нему возвратилось зрение. Когда санитарки заметили, что он их видит, они тут же доложили об этом Джону Фрилингу. Тот схватил трубку и позвонил Брэду. - Сейчас буду, - ответил Брэд. - Не включайте ему свет, пока не приеду. Брэд добирался до института больше часа, а когда появился, было видно, что он все еще еле держится на ногах. Его засунули под душ с антисептиком, побрызгали антисептиком в рот, надели хирургическую маску, и только тогда он осторожно отворил дверь и вошел в палату Роджера. - Кто там? - спросил голос с постели. - Это я, Брэд, - пошарив рукой по стене, он отыскал выключатель. - Я включу немного света, Роджер. Скажи, когда увидишь меня. - Уже вижу, - вздохнул голос. - По крайней мере, мне кажется, что это ты. Ладонь Брэда остановилась. - Как ты можешь... - начал он и осекся. - Ты что, хочешь сказать, что видишь меня? Что ты видишь? - Ну, - прошептал голос, - лица я не различаю. Только какое-то свечение. Зато я вижу твои руки и твою голову. Они яркие. Неплохо различаю плечи и туловище. Хотя хуже... ага, ноги тоже вижу. Рожа у тебя презабавная. Посередине большая клякса. Сообразив, Брэд потрогал защитную маску. - Инфракрасное излучение. Ты видишь тепло, Роджер. Что еще? Кровать немного помолчала. - Еще вижу светлый прямоугольник. Наверное, это дверь. Видно только очертания. Что-то довольно ярко светится с другой стороны, у стены, и я оттуда все время что-то слышу... это мониторы телеметрии? Вижу свое собственное тело, то есть простыню, а под ней силуэт своего тела. Брэд огляделся вокруг. Хотя у него было время привыкнуть к темноте, он почти ничего не видел. Только узоры светящихся точек на панелях мониторов, подсвеченные индикаторы, и тонкую полоску света, просачивающуюся из-за двери. - Отлично, Родж. Что еще? - Еще много, но я не знаю, что это. Какой-то свет внизу, у самого пола, рядом с тобой. Очень слабый. - Отопление, должно быть. Ты молодец, парень. Ладно, теперь держись. Я включу немного света. Тебе, может быть, это и не нужно, но не забывай обо мне и санитарках. Говори, что чувствуешь. Он понемногу начал проворачивать регулятор яркости, медленно, очень медленно, восьмая часть оборота, еще чуть-чуть... Под потолком ожили спрятанные за карнизом лампы - сначала тускло, потом чуточку сильнее. Теперь Брэд уже различал фигуру на кровати, сначала блеск раскрытых, вывернутых вперед крыльев, потом само тело Роджера, до пояса укрытое простыней. - Теперь я тебя вижу, - вздохнул слабый голос Роджера. - Только немного по-другому, теперь я вижу цвет и ты не светишься так сильно. Брэд снял ладонь с выключателя. - На первый раз хватит, - его качнуло, и он оперся плечами о стену. - Извини. Я простыл, что-то вроде этого... Так как, ты что-то чувствуешь? То есть какую-нибудь боль, что-нибудь такое? - О Господи, Брэд! - Нет, нет, я имею в виду - из-за зрения. Свет не слепит твои.... твои глаза? - Глаза, пожалуй, единственное, что у меня не болит, - вздохнул Роджер. - Прекрасно. Я дам еще чуть-чуть света... вот так, хорошо? Нормально? - Да. Еле передвигая ноги, Брэд подошел к кровати. - Отлично, теперь попробуй кое-что сделать. Ты можешь, ну... закрыть глаза? То есть можешь выключить зрительные рецепторы? Молчание. - Наверное... наверное, нет. - Так вот, ты можешь это, Родж. В тебя встроена такая способность, ты только должен ее найти. У Вилли в начале тоже были с этим небольшие проблемы, но он научился. Он говорил, что просто тыкался вокруг, а потом это получилось. - ...пока не получается. Брэд немного помолчал. В голове мутилось, он чувствовал, как силы по капле покидают его. - Давай попробуем так. У тебя когда-нибудь были проблемы с пазухами? - ...да. Иногда. - Ты помнишь, где болело? Тело на кровати беспокойно пошевелилось, не сводя с Брэда огромных глаз. - Кажется... кажется, да. - Поищи в том районе, - посоветовал Брэд. - Проверь, сможешь ли ты найти эти мышцы и пошевелить ими. Самих мышц нет, но остались управлявшие ими нервные окончания. - ...не получается. Какую я должен искать мышцу? - О ччерт, Роджер! Она называется rectus lateralis, и много тебе от этого толку? Просто поищи там. - ...ничего не выходит. - Ну ладно, - вздохнул Брэд. - Не волнуйся. Но не забывай про это и пробуй как можно чаще. Ты сообразишь, как это делается. - Утешил, - обиженно прошептал голос с кровати. - Эй, Брэд? Ты просветлел. - Просветлел? Что ты имеешь в виду? - недоуменно спросил Брэд. - Ярче светишься. Лицо сильнее светится. - Аааа, - протянул Брэд, чувствуя, что у него снова начинает кружиться голова. - Наверное, у меня температура. Лучше я пойду. Эта марля для того, чтобы я тебя не заразил, но ее хватает всего на пятнадцать минут. - Перед тем, как выйдешь, - шепнул голос, - сделай мне одолжение. Прикрути на минуточку свет. Брэд пожал плечами и прикрутил. - Ну? Тело на кровати неуклюже заворочалось. - Я просто поворачиваюсь, чтобы лучше тебя видеть, - сообщил Роджер. - Послушай, Брэд, я хотел спросить, как наши дела? Я справлюсь? Брэд помолчал, собираясь с мыслями. - Думаю, что да, - ответил он прямо. - Пока все идет, как по маслу. Тебе я врать не стану, Роджер, это уникальная работа, и наперекосяк может пойти что угодно. Но пока ничего такого не случилось. - Спасибо. Еще одно. Ты видел Дори? Молчание. - Нет, Роджер. Я не был у нее почти неделю. Я порядком приболел, а когда не болел, был чертовски занят. - Понятно. Слушай, наверное, можно оставить свет так, как было, пусть санитарки не плутают на ощупь. Брэд снова повернул регулятор. - Я зайду к тебе, как только смогу. Учись закрывать глаза, ладно? Потом, у тебя есть телефон, звони мне, когда захочешь. То есть не когда что-то случится, я и так узнаю, если случится какая-нибудь неприятность, я теперь в туалет не выхожу, не оставив телефона, по которому меня можно найти. Просто звони, когда захочешь поговорить. - Спасибо, Брэд. Пока. По крайней мере, все операции были позади. Во всяком случае, самые тяжелые. Когда Роджер понял это, он ощутил определенное облегчение, очень дорогое для него, потому что причин для беспокойства до сих пор было больше, чем хотелось бы. Клара Блай пришла умывать его и, вопреки недвусмысленным запретам, принесла букет, чтобы поднять ему дух. - Ты славная девушка, - прошептал Роджер, поворачиваясь, чтобы посмотреть на цветы. - На что они похожи? - Это розы, но они не красные. Светло-желтые? Приблизительно тот же цвет, что у твоего браслета. - Апельсиновый, - она укрыла ему ноги свежей простыней. Поверхность жидкостной кровати под простыней слегка заколебалась. - Хочешь судно? - Зачем? - буркнул он. Сейчас он находился на третьей неделе безшлаковой диеты и на десятом дне ограниченного приема жидкостей. Как выразилась Клара, его выделительные органы теперь стали чисто декоративными. - Мне все равно разрешено вставать, - продолжал он. - Если уж припечет, я и сам смогу справиться. - Какой взрослый, - улыбнулась Клара, собрала грязное белье и вышла. Роджер сел и приступил к исследованиям окружающего. Одобрительно посмотрел на розы. Большие фасеточные глаза принимали почти на октаву больше частот, чем простые, то есть почти дюжину новых, невиданных цветов, от инфракрасных до ультрафиолетовых. Он не мог назвать их, но привычная радуга спектра сейчас вмещала в себя и новые цвета. Он знал: то, что похоже на темно-красный - тепло низкой интенсивности. Причем слова "похоже на темно-красный" тоже не вполне отвечали истине, это был просто свет, но другой, вызывавший ощущение тепла и уюта. Все равно, в этих розах было что-то очень необычное - и дело вовсе не в цвете. Роджер откинул простыню и посмотрел вниз. У новой кожи не было ни пор, ни волос, ни складок. Она напоминала скорее водолазный скафандр, чем знакомую ему с рождения плоть. Он знал, что под ней находятся новые, механические мышцы, но внешне ничто не выдавало этого. Скоро он встанет и пойдет на собственных ногах. Пока он был не совсем готов к этому. Включил телевизор. Экран расцвел ослепительной мозаикой пурпурных, синих и зеленых точек. Потребовалось усилие воли, чтобы различить трех поющих и пританцовывающих девушек; новые глаза упорно раскладывали изображение на составные элементы. Роджер переключил программу и попал на новости. Новая Народная Азия послала в Австралию с "дружественным визитом" еще три подводных лодки. Пресс-секретарь президента Дешатена сделал жесткое заявление: наши союзники в Свободном Мире могут на нас рассчитывать. Все футбольные команды Оклахомы проиграли. Роджер выключил телевизор, от него только разболелась голова. При каждом движении линии разъезжались по диагонали, а сзади телевизора светило загадочное зарево. Когда он выключил ток, экран еще какое-то время светился, а потом стал потухать, и зарево сзади тоже стало темнеть и гаснуть. Это тепло, вспомнил он. Сейчас, сейчас, как это говорил Брэд? "Поищи там, где у тебя пазухи". Он чувствовал себя очень непривычно. Во-первых, в незнакомом теле, а во-вторых, попробуй отыщи в нем какой-то нерв, который толком никто назвать не может. И все это только для того, чтобы закрыть глаза! Впрочем, Брэд уверял его, что он сможет это. Роджер питал к Брэду смешанные чувства, но одной из составляющих была гордость. Если Брэд сказал, что это может каждый, то уж наверное, это сможет и Роджер. Только у него не получалось. Он перепробовал все мыслимые сочетания сокращений мышц и силы воли, но ничего не получалось. Неожиданно в памяти всплыла картинка из прошлого, из тех времен, когда они с Дори только что поженились. Нет, еще даже не поженились, просто жили вместе, припомнил он, чтобы проверить, не пропадет ли у них желание официально связать свои жизни. Это был период увлечения трансцендентальным массажем, когда они постигали друг друга всеми способами, какие только приходили им в головы. Роджеру вспомнился и запах детского масла, в которое было добавлено немного мускуса, и то, как они хохотали над пояснениями ко второй чакре: "Сделайте глубокий вздох до селезенки и задержите дыхание; потом медленно выдыхайте, одновременно гладя партнера ладонями по обоим сторонам туловища". Они так и не смогли найти селезенку, и Дори так смешно пускалась в исследования по интимным местечкам их тел. "Здесь? А может, здесь? Родж, послушай, ты несерьезно относишься к..." Он почувствовал резкую, острую боль, хлынувшую откуда-то из глубины, и провалился в бездонную пустоту. Дори! Дверь с треском распахнулась. Ошеломленно сверкнув глазами, влетела Клара Блай. - Роджер! Что ты вытворяешь? Прежде чем ответить, он сделал глубокий, медленный вдох. - Что случилось? Он слышал, как монотонно звучит его голос. После того, что с ним сделали, в голосе почти не осталось красок. - У тебя все датчики подскочили! Я думала... я даже не знаю, что подумала, Роджер. Что бы тут не случилось, тебе было больно, Роджер. - Извини, Клара. Клара шмыгнула к мониторам у стены, торопливо проверяя показатели. Он проводил ее взглядом. - Сейчас уже лучше, - укоризненно сказала она. - Кажется, все в порядке. Что ты за фокусы здесь выкидывал? - Я думал. - О чем? - Я не знаю, где находится селезенка. А ты? Она недоуменно посмотрела на него: - Под нижними ребрами, с левой стороны. Там, где ты думаешь, что у тебя сердце. Ты что, разыгрываешь меня, Роджер? - Вроде того. Кажется, я вспомнил о том, о чем мне не стоило вспоминать, Клара. - Прошу тебя, больше этого не делай! - Постараюсь. Но мысли о Дори и Брэде все еще рыскали где-то там, в подсознании. Он сменил тему: - И вот еще что: я стараюсь закрыть глаза и не могу. Она подошла поближе и с ласковым сочувствием погладила его по плечу. - У тебя получится, милый. - Угу. - Правда-правда. Я присматривала за Вилли, где-то в это же время, и его это тоже страшно расстраивало. Но он справился. А сейчас, - продолжала она, отойдя к стене, - я это сделаю за тебя. Спокойной ночи, гасим свет. Утром ты должен быть свежим, как яблочко. - Это еще зачем? - подозрительно спросил он. - Нет, нет, больше резать тебя не будут. С этим пока все. Разве Брэд тебе не говорил? Завтра тебя подключают к компьютеру, чтобы начать со всеми этими медиаторами. У тебя будет куча работы, Родж, так что поспи немного. Она погасила свет, и Роджер увидел, как ее темное личико разгорается мягким свечением, напомнившим ему персик. Тут ему кое-что пришло в голову. - Клара? Сделай мне одолжение? Та остановилась, уже коснувшись рукой двери. - Что такое, милый? - Я хочу тебя кое о чем спросить. - Ну, спрашивай. Он поколебался, не зная, с какой стороны подступиться к задуманному. - Я хотел бы выяснить, - начал он, на ходу подбирая слова, - как бы это... ага, вот. Я хотел бы спросить, Клара, вот вы с мужем, в каких позах вы занимаетесь любовью? - Роджер!!! Яркость ее лица подскочила на полдецибела, сквозь кожу было видно, как набухает горячей кровью сеточка жилок. - Извини меня, Клара, - робко сказал он. - Наверное... наверное, от этого бесконечного лежания в голову лезет черт знает что... Пожалуйста, забудь, что я ляпнул, ладно? Клара помолчала. Когда она ответила, ее голос снова был накрахмаленным голосом образцовой медсестры, вовсе не голосом друга. - Конечно, Роджер. Все в порядке. Ты просто... застал меня врасплох. Просто... нет, нет, все в порядке, ты просто никогда не задавал таких вопросов. - Я знаю. Извини. Мне очень жаль. Но ему было не жаль, вернее, не совсем жаль. Он проводил ее взглядом. Дверь закрылась, и он принялся изучать прямоугольную каемку света, пробивавшегося из коридора. Он благоразумно старался сохранять спокойствие. Не хотелось, чтобы мониторы снова подняли тревогу. Однако его мысли упорно возвращались на самую границу опасной зоны. Как получилось, что вспыхнувший на щеках у Клары после его выходки смущенный румянец был так похож на резкое повышение яркости лица у Брэда, когда Роджер спросил, не заходил ли тот к Дори? На следующее утро мы находились в состоянии полной готовности. Системы были проверены, резервные цепи подключены, автоматические предохранители отрегулированы так, чтобы сработать при малейшем признаке неисправности. Брэд прибыл в 6.00, еще слабый, но с ясной головой и готовый к работе. Тут же вслед за ним появились Вейднер и Джон Фрилинг. Хотя основная работа сегодня ложилась исключительно на Брэда, они все равно не выдержали и пришли. Конечно, явилась и Кэтлин Даути, она приходила на каждую операцию, не потому, что того требовали ее обязанности, а потому, что так диктовало сердце. - Смотрите, не замучайте моего мальчика, - проворчала она из-за сигареты. - На будущую неделю, когда я возьмусь за него, ему потребуются все силы. - Кэтлин, - ответил Брэд, отчетливо выговаривая каждый слог. - Черт бы меня побрал, если я не сделаю все, что в моих силах. - Да, да. Я знаю, - она погасила сигарету и тут же прикурила другую. - Просто у меня никогда не было детей, так что Роджер и Вилли в некотором роде... заменяют их, что ли. - Угу, - кивнул Брэд, уже не слушая. У него не было ни квалификации, ни допуска на работу с 3070-м и со вспомогательными системами. Оставалось только смотреть и ждать, пока техники и программисты закончат свою работу. Когда третья проверка прошла без сучка и задоринки, он наконец вышел из компьютерного зала и поднялся лифтом на три этажа выше, в палату Роджера. Перед дверью он приостановился, пару раз глубоко вздохнул, а потом с улыбкой на губах вошел. - Все почти готово к подключению, парень. Как ты себя чувствуешь, справишься? Стрекозиные глаза повернулись к нему. - Я не знаю, как я должен себя чувствовать, - ответил бесцветный голос Роджера. - Честно говоря, что я чувствую, так это страх. - Ну, ну, тут нечего бояться, - усмехнулся Брэд и торопливо добавил: - Сегодня мы только испытаем промежуточную обработку, и все. Черные крылья затрепетали и пошевелились. - Это убьет меня? - спросил ужасающе монотонный голос. - Ну хватит, Роджер! - внезапно вспылил Брэд. - Это только вопрос, - все так же монотонно протикал голос. - Это дерьмовый вопрос! Я прекрасно знаю, каково тебе сейчас... - Сомневаюсь. Брэд осекся, уставившись на непроницаемое лицо Роджера. Наконец он заговорил снова: - Повторю еще раз. Моя цель - не убить тебя, а наоборот, сохранить в живых. Конечно, ты думаешь о том, что случилось с Вилли. С тобой этого не случится. И ты сможешь справиться со всем, что может тебя ожидать, здесь, или на Марсе, что самое главное. - Сейчас самое главное здесь. - О Господи. Когда система будет включена полностью, ты будешь видеть и слышать только то, что тебе потребуется. Или только то, что захочешь. Ты сможешь самостоятельно управлять этим, в очень широких пределах. Ты сможешь... - Я даже собственных глаз не могу закрыть, Брэд. - Ты сможешь это. Ты сможешь пользоваться всем, абсолютно всем. Но ты не сдвинешься с места, пока мы не начнем. Тогда вся эта электроника отфильтрует ненужные сигналы, чтобы ты не запутался. Вилли умер именно потому, что запутался. Пауза. Мозг, скрывающийся за жуткой маской, переваривал услышанное. Помолчав, Роджер заметил: - Ты паршиво выглядишь, Брэд. - Извини. Я и в самом деле чувствую себя неважно. - Ты уверен, что справишься? - Я уверен. Слушай, Роджер. Что ты хочешь сказать? Ты что, хочешь все перенести? - Нет. - Так чего же ты тогда хочешь? - Я сам хотел бы знать. Ладно, Брэд, берись за дело. К этому моменту мы были в полной готовности; табло "Готовность" мигало зеленым уже несколько минут. Брэд пожал плечами и понуро скомандовал дежурной санитарке: - Поехали. После этого началась десятичасовая процедура запуска систем промежуточной обработки, включение одного блока за другим, проверки, регулировки, пробы новых ощущений на пятнах Роршаха и колориметре Максвелла. Для Роджера этот день пролетел, как одно мгновение. Ощущение времени стало изменчивым. Теперь оно регулировалось не биологическими часами, тикающими внутри каждого человека, а электронными компонентами: они замедляли восприятие времени в спокойной ситуации, и резко ускоряли его в случае необходимости. - Не так быстро, - тянул он, глядя на санитарок, носившихся вокруг, как пули. Зато когда Брэд, валившийся с ног от усталости, опрокинул поднос с тушью и мелом, Роджеру показалось, что эти предметы буквально поплыли вниз. Не стоило никакого труда подхватить два пузырька с тушью и сам подносик прежде, чем они достигли пола. Подумав об этом потом, он понял, что это были те предметы, которые могли разбиться или залить весь пол. Восковым мелкам он спокойно позволил упасть. В крошечную долю секунды, оставшуюся для решения, он выбрал те предметы, которые необходимо было поймать, и позволил остальным упасть, даже не отдавая себе в этом отчета. Брэд был на седьмом небе. - У тебя отлично получается, - заметил он, стоя в ногах у Роджера и опираясь об спинку кровати. - Я поехал домой, немного вздремнуть, а завтра после операции буду у тебя. - Операции? Какой операции? - Так, пустяки. Последний штрих, - ответил Брэд. - По сравнению с тем, что ты прошел, полная ерунда. Можешь мне поверить. - С этого момента твое создание почти закончено, - добавил он направляясь к дверям. - Дальше ты будешь только расти. Учиться. Научишься владеть тем, что тебе дано. Самое страшное уже позади. Как дела с глазами? Уже научился отключать? - Брэд, - загремел бесцветный голос, громче обычного, но все такой же монотонный, - какого черта тебе от меня надо? Я стараюсь! - Знаю, знаю, - ответил Брэд примирительно. - Ну, до завтра. В первый раз за этот день Роджер остался один. Немного поэкспериментировал со своими новыми чувствами. Он понимал, что в жизненно важных ситуациях они могут оказаться очень полезными. И в то же время они сбивали с толку. Все мелкие повседневные шумы стали усиливаться. Из коридора он слышал болтовню сменяющихся санитарок и разговор Брэда с Фрилингом. Ушами, которые его матушка заботливо взрастила в своем чреве, он не услышал бы даже шороха, а сейчас четко различал слова: - ...под местным обезболиванием, но я не хочу. Я хочу его просто выключить. Он и так пережил достаточно потрясений. Это был Фрилинг, он обращался к Брэду. Свет тоже стал ярче, чем прежде. Роджер попробовал уменьшить чувствительность зрения, но ничего не получилось. Честно говоря, подумал он, хватило бы и одного елочного фонарика. Такая лампочка - это все, что нужно, а от этих, заливающих все вокруг яркими потоками, только в глазах мельтешит. И потом, они так пульсируют, что с ума можно сойти. Он различал каждый импульс переменного тока частотой шестьдесят герц. Внутри флуоресцентных ламп был виден светящийся газовый пучок, бьющийся, как змея. Зато лампы накаливания были почти темными, кроме яркой нити в середине, которую он мог разглядывать во всех подробностях. При этом не чувствовалось ни малейшего напряжения глаз, даже если смотреть на самую яркую лампочку. Он услыхал в коридоре новый голос, и навострил уши. Клара Блай, только что явилась на ночное дежурство. - Как наш пациент, доктор Фрилинг? - В порядке. Кажется неплохо отдохнувшим. Вчера вечером обошлось без снотворного? - Да. Он себя прекрасно чувствовал. Даже, - тут она хихикнула, - даже слишком. Даже пробовал со мной заигрывать... никогда бы не подумала. - Угу, - озадаченная пауза. - Ну, с этим проблем больше не будет. Пойду проверю показания датчиков. Присмотри тут. Роджер подумал, что теперь должен быть особенно любезен с Кларой. Это будет не так уж и трудно - она была его самой любимой санитаркой. Он лежал на спине, вслушиваясь в шелест своих черных крыльев и ритмичное урчание стойки с телеметрией. Он порядком устал. С каким бы удовольствием он сейчас уснул... И вскочил от неожиданности. Свет погас! И тут же зажегся вновь, как только он понял, что света нет. Он научился закрывать глаза! Роджер обрадованно улегся обратно, на ласково заколыхавшуюся кровать. Это верно. Он действительно учится. Его разбудили, накормили, а потом усыпили для последней операции. Без наркоза. - Мы просто тебя выключим, - объяснил Джон Фрилинг. - Ты даже не почувствуешь. И действительно, он ничего не почувствовал. Сначала его вкатили в соседнюю комнату, операционную с капельницами, трубочками, дренажом и тому подобным. Запаха дезинфектанта не чувствовалось, но Роджер знал, что этот запах есть; он видел свет, отражающийся от граней каждого металлического предмета, видел тепло стерилизатора, казавшееся солнечным бликом на стене. А потом доктор Фрилинг попросил выключить его, и мы выключили. Один за одним мы ослабляли его сенсорные сигналы. Ему казалось, что свет тускнеет, звуки тихнут, прикосновения к коже становятся нежнее и незаметнее. Мы подавили болевые ощущения по всей его новой коже, полностью отключив их там, где пройдет скальпель Фрилинга, или воткнется игла. Это была довольно сложная проблема. Когда он придет в себя, у него должно остаться достаточно много болевых окончаний. Когда он окажется на поверхности Марса, у него должна быть какая-то предупредительная система, которая просигнализировала бы об ожоге, о полученной ране или аварии. Боль была лучшим сигналом тревоги, который мы могли ему дать. Но для значительной части его тела боль осталась в прошлом. Однажды отключенные нервы полностью исключались из его системы чувств. Конечно, сам Роджер не знал обо всем этом. Он просто уснул, а потом снова проснулся. Поднял глаза и заорал. Фрилинг устало потягивался и разминал пальцы. Услышав вопль, он чуть не подскочил и выронил маску. - Что такое? - О Господи! Я только что увидел... сам не знаю. Может быть, это был сон? Я видел всех вас вокруг меня, глядящих сверху вниз, и вы были похожи на банду привидений. Скелеты. Черепа. Улыбались и скалили зубы! А потом вы снова стали сами собой. Фрилинг посмотрел на Вейднера и пожал плечами. - По-моему, это твой медиатор в действии. Понимаешь? Он преобразует то, что ты видишь, в то, что ты сразу можешь понять. - Мне это не нравится, - сердито ответил Роджер. - Мы поговорим с Брэдом. Но честно говоря, Роджер, я думаю, так оно и должно быть. Думаю, что компьютер принял твои ощущения испуга и боли, ну, знаешь, то, что каждый испытывает во время операции, и наложил это на зрительные сигналы: наши лица, маски, все вместе. Это очень интересно. И вот что меня еще интересует: что из этого - результат промежуточной обработки, а что - обычный послеоперационный бред? - Я очень рад, что тебя это интересует, - надулся Роджер. Но правду сказать, ему тоже было интересно. Снова оказавшись в своей комнате, он дал волю воображению. Оказалось, что вызывать фантастические картины по заказу он еще не умеет. Они появлялись, когда им того хотелось, но уже не такие пугающие, как то первое, жуткое мимолетное видение голых челюстей и пустых глазниц. Появилась Клара с судном в руках, он отрицательно махнул рукой, и она вышла. Когда она исчезала за дверью, тень двери вдруг превратилась в устье пещеры, а сама Клара - в пещерного медведя, сердито ворчащего на Роджера. Он все еще немного рассержена, понял он. Какой-то инфракрасный оттенок ее лица был принят его органами чувств, проанализирован урчащим внизу 3070-м, и показан, как предостережение. Зато в следующий раз у нее оказалось лицо Дори. Лицо тут же расплылось, и вместо него вновь возникла знакомая темная кожа и светлые глаза, вовсе непохожие на глаза Дори, но Роджер принял это, как знак - между ними все снова в порядке... Между ним и Кларой. Нет, подумал он, между ним и Дори. Он покосился на телефон у кровати. По его просьбе видеокамера была отключена: он опасался, что позвонит кому-нибудь, позабыв, что его могут увидеть. И все равно ни разу не взялся за телефон, чтобы позвонить Дори. Довольно часто он тянулся к трубке и всякий раз отдергивал руку обратно. Он не знал, что ей сказать. Как спросить у собственной жены, а не спит ли она с твоим лучшим другом? Просто и откровенно спросить, подсказывал Роджеру внутренний голос. Он так и не смог заставить себя сделать это. Не было достаточной уверенности. С такими обвинениями не шутят - ведь он мог и ошибаться. Весь фокус в том, что он не мог даже посоветоваться с друзьями, ни с кем из них. Так просто было бы спросить совета у Дона Каймана; в конце концов, это обязанность священника. Но Дон Кайман был так явно, так мило и так нежно влюблен в свою симпатичную монашку, что у Роджера просто не хватало духу говорить с ним об измене. Что до остальных приятелей... проблема была в том, что они и вовсе не поняли бы, в чем проблема. "Открытый" брак был настолько распространен в Тонке - как, впрочем, и во всем западном мире - что предметом сплетен становились скорее тесные супружеские пары. Признаться в ревности было нелегко. И потом, одернул себя Торравэй, дело совсем не в ревности... или не совсем в ревности. Речь шла о другом. Никакого сицилийского machismo, никакой ярости самца-собственника, обнаружившего, что кто-то перелез через забор и вторгся в его райские кущи. Речь шла о том, что Дори должна желать только его любви. Потому что он любит только ее... Тут он сообразил, что понемногу скатывается в такое настроение, что телеметрия вот-вот разразится сигналами тревоги. Этого ему не хотелось, и он решительно увел мысли прочь от своей жены. Он немного потренировался открывать и закрывать глаза. Овладение этим новым искусством придавало уверенности в себе. Как именно это происходит, он понимал ничуть не лучше Вилли Хартнетта, и все же, когда ему хотелось отключить зрительные сигналы, электронные схемы в голове и внизу, в 3070-м, могли превратить это желание в реальность. Он мог даже выборочно ослаблять свет, или делать его ярче. Оказалось, он мог отфильтровать весь спектр световых волн, оставив только выбранную полосу пропускания, или наоборот, или сделать любой из цветов ярче или темнее остальных. Это действительно придавало уверенность, хотя вскоре наскучило. Хорошо бы, чтоб сегодня был обед, с тоской подумал он. Но обеда сегодня не предвиделось, во-первых, из-за операции, во-вторых, его вообще постепенно отучали от еды. В следующие недели ему придется пить и есть все меньше и меньше; к тому времени, когда он окажется на Марсе, ему вообще потребуется не больше одного завтрака в месяц. Он откинул простыню в сторону и рассеянно окинул взглядом артефакт, которым стало его тело. А секунду спустя испустил пронзительный, хриплый вопль боли и ужаса. Телеметрия полыхнула ослепительным красным. Клару Блай вопль застиг в коридоре, она крутнулась на пятке и, сломя голову, понеслась к его палате. В холостяцкой квартирке Брэда сигнал опасности взвыл на долю секунды позднее, вырвав его из тревожного, усталого сна известием о чем-то неотложном и серьезном. Распахнув двери, Клара Блай увидела Роджера, с плачущим воем скорчившегося на кровати, как младенец в утробе. Рука, просунутая между крепко сжатыми ногами, прикрывала пах. - Роджер! Что случилось?! Голова поднялась, и стрекозиные глаза слепо уставились на нее. Роджер не ответил ни слова. Он просто убрал ладонь. Там, у него между ног, не было ничего. Ни члена, ни яиц, ни мошонки. Ничего, кроме лоснящейся искусственной плоти и прозрачной повязки, прикрывающей швы. Словно ничего и не было. На месте внешних признаков мужского пола... полная пустота. Пустячная операция, "последний штрих", после которого не осталось ничего. Глава 9. ДЭШ У ЛОЖА БОЛЬНОГО Момент был выбран неудачный, но у Дона Каймана не было выбора: он обязан был заглянуть к портному. К несчастью, ателье находилось довольно далеко, на Меррит Айленд, штат Флорида, в Атлантическом Испытательном Центре. Он садился в самолет мрачный, и вышел мрачный. Тревожило его не только случившееся с Роджером Торравэем - с этим они, слава Богу, справились, хотя Кайман никак не мог избавиться от ощущения, что они чуть не потеряли Роджера. Кто-то серьезно оплошал, не подготовив его к этой "чисто косметической" операции. Вероятно, потому, что Брэд заболел, подумал он милосердно. И все равно, они были в шаге от того, чтобы провалить всю программу. А еще Кайман беспокоился вот почему: его не покидало тайное чувство вины, осознание - в глубине души он хотел именно этого. Он хотел, чтобы программа провалилась. У него уже был тяжелый разговор с тихо плачущей сестрой Клотильдой, когда вероятный полет на Марс обрел неизбежность приказа. Они поженятся? Нет. Нет, и на то были вполне земные причины. Не было никакого сомнения: испросив у Рима разрешения от обетов, они получат его, но разрешение придет не раньше, чем через полгода, и в этом тоже можно было не сомневаться. Эх, если бы они подали прошение пораньше... Но они не подали. Оба понимали, что без этого разрешения никакой свадьбы не будет. Без таинства брака они даже не прикоснутся друг к другу. - По крайней мере, - всхлипнула Клотильда, стараясь выдавить улыбку, когда они расставались, - по крайней мере, тебе не придется волноваться насчет моей неверности. Уж если я не нарушила моих обетов ради тебя, я вряд ли нарушу их ради другого. - Я не волнуюсь, - ответил он тогда. Сейчас, под сияющим синевой небом Флориды, под антенными мачтами, тянущимися к пышным белым облакам, сейчас он все-таки волновался. Армейский полковник, вызвавшийся показать ему центр, видел, что Каймана что-то гнетет, но никак не мог сообразить, в чем дело. - Это совершенно безопасно, - выстрелил он наугад. - На вашем месте я нисколько не сомневался бы насчет низкой орбиты. Кайман оторвался от личных переживаний. - Уверяю вас, я тоже не сомневаюсь, тем более, что даже не знаю, о чем идет речь. - Ох. Ну, дело в том, что мы выведем вашу птичку и два других корабля на более низкую орбиту, чем обычно. Двести двадцать километров вместо четырехсот. Причины чисто политические. Терпеть не могу, когда эти чинуши командуют, что нам делать, но в этом случае особой разницы и в самом деле нет. Кайман глянул на часы. Прежде чем возвращаться на последнюю примерку марсианского скафандра, нужно было убить еще целый час, и ему меньше всего хотелось проводить это время в тягостных раздумьях. Он безошибочно угадал в полковнике одного из тех счастливчиков, которых хлебом не корми, дай поговорить о своей работе. Оставалось только время от времени понимающе хмыкать, чтобы полковник не углублялся в слишком долгие объяснения. Кайман понимающе хмыкнул. - Видите ли, отец Кайман, - увлеченно начал полковник, - у вас будет большой корабль. Слишком большой, чтобы запустить его одной ракетой. Поэтому мы запускаем три птички, и вы состыкуетесь на орбите - двести двадцать на двести тридцать пять, оптимальная орбита, и я думаю, что мы уложимся в средства... а кроме того... Кайман кивал, не особенно прислушиваясь к словам. Он и так назубок знал план полета - это входило в полученный им приказ. Единственным неясным вопросом оставалось, кто займет в марсианском корабле оставшиеся два места, но и это решится в ближайшие дни. Один должен быть пилотом, он останется на орбите, когда остальные трое втиснутся в посадочный аппарат и опустятся на поверхность Марса. Четвертым членом экипажа в идеале был бы человек, который мог бы в случае необходимости подменить и пилота, и ареолога, и киборга - увы, такого человека в природе не существовало. А время уже поджимало. Трое людей - трое неизмененных людей, поправился он - будут лишены способности Роджера гулять по Марсу без скафандра. Им придется пройти через такую же примерку, как и Кайману, а потом будут еще заключительные тренировки, которые пригодятся всем, даже Роджеру. А до старта оставалось только тридцать три дня. Полковник тем временем закончил с маневрами сближения и стыковки, и подбирался к графику событий на всем долгом пути к Марсу. - Минуточку, полковник, - перебил его Кайман. - Я не совсем понял ваше замечание насчет политических причин. Какое это имеет отношение к нашему старту? - Да эти чертовы экологи, - презрительно буркнул полковник. - Снова подняли шум. Наши носители, "Тексас Твин", это мощные машины. Тяга в двадцать раз больше, чем у "Сатурна". Ну, и выхлоп, конечно, приличный. Что-то около двадцати пяти тонн водного пара в секунду, умножим на три птички - в общем, очень много водного пара. И вроде бы существует возможность - нет, скажу честно, так оно и есть - этот чертов, прошу прощения, святой отец, этот водяной пар на высоте нормальной орбиты свяжет свободные электроны на довольно большом участке неба. Это обнаружили еще давно, сейчас, секундочку, по-моему, еще в семьдесят третьем или семьдесят четвертом, когда запустили первый "Спэйслэб". Когда померили, оказалось, что свободные электроны вышибло на участке атмосферы от Иллинойса до Лабрадора. Кстати, как раз это защищает вас от солнечных ожогов. Среди всего прочего. Они поглощают ультрафиолет от Солнца. Конечно, рак кожи, солнечные ожоги, уничтожение фауны - все это реально, все это может случиться! Но сейчас-то президент даже не о нас печется! ННА, вот кто его достает. Предъявили ему ультиматум, что если наш запуск нарушит