Колин Уилсон. Дельта Мир Пауков 5. Colin wilson science-fiction volume! "THE DELTA" HarperCottmsPublishers London 1990 фантастический роман "ДЕЛЬТА" перевод с английского АЛЕКСАНДРА ШАБРИНА "ОРИС" Санкт-Петербург 1992 ДЕЛЬТА Огни города жуков вскоре растворились внизу; через считанные минуты окружала уже такая тьма, что Найл не мог различить и поднесенной к лицу ладони. Когда только начинали подниматься, шар несколько раз отчаянно дернуло - натянулась связывающая шары веревка. Затем она ослабилась, и дальше взлет проходил уже гладко. Минут через пять ветер перестал реветь; на такой высоте он уже не встречал преград и потому стал беззвучен. Более того, поскольку теперь их несло вместе с воздушным потоком, ветер, казалось, ослаб до едва ощутимого дуновения. Небывалое ощущение: висеть вроде бы неподвижно в полной темноте, сознавая, что на самом деле их несет в сотнях метров над землей со скоростью миль тридцати, если не больше. При таком ходе Дельту можно достичь часа за четыре с небольшим. Постепенно темень осветлилась в серый сумрак, и Найл смог различить стоящего на том конце корзины Манефона - расставив руки, тот прочно держался за стропы шара. На секунду подумалось, что это глаза привыкают к темноте, но затем Найл с удивлением понял, что свет исходит от западного горизонта, где заходящее солнце подсвечивает облака снизу розовым. Прошло еще несколько секунд, и стало возможным разобрать, что набранная высота расширяет окоем, позволяя заглянуть за округлившуюся поверхность земли. В неверном свете стали видны и два другие шара, летящие примерно на одной высоте. Ближний шар, с Доггинзом и Милоном, находился где-то в двадцати метрах, и соединяющая их веревка провисала дугой. Доггинз, указав рукой, прокричал что-то, но из-за ветра ничего нельзя было расслышать. Через десять минут солнце скрылось за горизонтом, и все опять погрузилось во тьму. Под ногами ощущалась твердь: в подвесной мешок была предусмотрительно втиснута большая круглая доска-днище; получалось навроде корзины. На днище разместились два пузатых холщовых мешка с дорожным припасом; оба прочно прихвачены к стропам на случай, если порыв ветра вдруг опрокинет их на днище. У себя между ногами Найл держал сумку поменьше, где лежал жнец и запас зажигательных бомб. Поверх днища были расстелены одеяла; чтоб не сбились и не скатились, их подвернули под края доски. Подготовка к отлету была в основном делом Космина и Гастура, и они справились с задачей, проявив замечательную смекалку и предусмотрительность. И надо отдать должное, держались молодцом, узнав, что им придется остаться. Одет Найл был тепло. Женское окружение Доггинза снабдило его балахоном с меховой опушкой, достающим без малого до лодыжек. Обут он был в башмаки (обувь, к которой совершенно непривычен - из парусины, с толстыми каучуковыми подошвами). Вначале ногам в них было жарко и неудобно, но, посидев в шаре с полчаса, Найл оценил их сполна - температура на такой высоте близка к нулю. Внезапная искра выхватила из темноты лицо Манефона, склонившегося над огнивом. Через несколько секунд затлел сухой трут. Манефон запалил от него маленькую масляную плошку и поднес зыбкий язычок огня к компасу. Найл опустился рядом на корточки. - Ну как, идем по курсу? - Манефон кивнул.- Когда поднимется луна? - Мы ее не увидим, - Манефон указал наверх. - Видишь, как застелило. Найл посмотрел в темноту. На протяжении нескольких секунд вверху несколько раз проглядывали звезды, но тут же исчезли. - Что будем делать? - спросил Найл. - Что делать? Одно: надеяться, - ответил Манефон угрюмо и задул плошку. - Зачем ты? - А вдруг перевернется, тогда что? Да и смотреть все равно не на что. - Может, перекликнемся с остальными? - Пожалуй. Я все сделаю сам. Ты не шевелись, иначе дно накренится. Все было предусмотрено и на этот случай. Вокруг каждого из шаров петлей была пропущена веревка, она же проходила и вокруг строп. Если шары надо было сблизить меж собой, оставалось лишь перебрать веревку на себя. По подергиваниям мешка Найл понял, что Милон как раз тем и занимается. Через несколько минут раздался приглушенный удар: шары столкнулись. Послышался голос Доггинза: - Ты не ориентируешься, где мы сейчас? - Нет. Хотя должны быть, по меньшей мере, милях в десяти от берега. Облачность тревожит. Если не рассеется, можем вовремя и не заметить, что летим над землей. - А ты уверен, что мы еще не долетели? - Это легко можно проверить. Манефон, очевидно, полез в сумку: тускло звякнули зажигательные бомбы. Ухватившись за одну из строп, Найл осторожно привстал и выглянул через край. Корзина покачнулась: Манефон метнул бомбу. Шли мгновения; начало уже казаться, что не сработало, и тут внизу разразилась ослепительная желтая вспышка. Султан огня летел вниз, пока не отразился в черной маслянистой глади. На миг открылась черная вода и белые гребни волн, затем сияние исчезло как не бывало. Этих нескольких секунд хватило, чтобы уяснить: всюду море. Впервые с момента взлета Найла охватил страх. Окруженный темнотой, он ощущал себя в безопасности; теперь до него дошло, что они подвешены среди бездны. - Можно было бы подняться над облаками, но от этого, по-моему, не легче. Ты как считаешь? - Наверное, нет смысла: все равно земли не увидим, пока не долетим. Единственное: можно скидывать бомбы, если кажется, что подлетаем. Их у нас сколько? - По дюжине на каждого. - Нормально. Получается, семьдесят две - точнее, семьдесят одна, одну я уже скинул. Хватит с лихвой. - Раз так, то пока не мешало бы и поесть. Есть охота, аж в брюхе урчит. Манефон выпустил веревку и сел на дно мешка. Через несколько секунд шар слегка качнуло: веревка вытянулась до конца. Манефон снова взялся за огниво и зажег масляную плошку, которую цепко удерживал, пока усаживался Найл. Манефон был, по меньшей мере, на двадцать килограммов тяжелее Найла, поэтому дно постоянно кренилось в его сторону. Пришлось-таки постараться, прежде чем они с величайшей осторожностью установили равновесие, сев вперемежку с поклажей. Тогда Манефон передал плошку Найлу, а сам взялся развязывать один из холщовых мешков. Из него он достал плетеную корзину с едой. В ней оказались лепешки, мед, жареная птица, козий сыр, яблоки и графинчик золотистого вина. Так, сидя скрестив ноги, они принялись за еду. Стены подвесного мешка никогда не предназначались для человеческой спины, поэтому постоянно хлябали, стоило о них отпереться. Закрыв глаза, можно было представить себя чуть ли не в родной пещере. Вино и пища вызывали отрадное чувство безопасности и оптимизма. Теперь даже не очень тревожило, что они висят, покачиваясь в полом пространстве, в пятистах метрах над океаном. Вместе с тем это давало понять, насколько он сам, Найл, изменился: мальчуган из пещеры словно принадлежал какой-то быльем поросшей эпохе. Слепящая вспышка заставила, вздрогнув, прийти в себя. Это Доггинз сбросил еще одну бомбу. Она осветила такую же в точности панораму, что и предыдущая: простершееся внизу бескрайнее море - темное, с белыми барашками волн. Вдвоем они опорожнили графинчик, и Манефон вышвырнул пустую посудину. Найл со странной отрадой представил, как она, кувыркаясь, летит в холодной темени. Манефон опять задул плошку. А вскоре зарядил дождь. Найл поднял капюшон отороченного мехом балахона, затянув вокруг шеи тесьму. Одежда была из дубленой шкуры и нисколько не намокала. А пошлепывание о капюшон капель вывело Найла из дремотного состояния. Это, в свою очередь, настроило на трезвый лад: нельзя убаюкивать себя, поддаваясь чувству мнимой безопасности. Если курс верный, то они должны быть, по меньшей мере, на полпути к Дельте. По словам Симеона, слияние двух рек где-то в миле от побережья. Идя на такой скорости, легко перескочить заданный рубеж и приземлиться где-нибудь в пустыне на этой стороне Дельты... Пытаясь сдержать гнетущее волнение, он пошарил под туникой и повернул медальон. Сонливость мгновенно улетучилась. Сначала, особой выгоды от этого вроде бы не наблюдалось, просто четче стал ощущаться стук дождя и покачивание шара. Затем внимание случайно соскользнуло на порифида, что в метре с небольшим над головой. Найл тотчас же осознал его присутствие. Порифид казался точкой невнятного света, опутанной длинными нитями энергии, цедящимися в темноту. В самом центре светящейся точки, где сходились все эти нити, наблюдался устойчивый импульс, напоминающий биение сердца. Найл неотрывно всматривался, и пульс словно начал втекать в него самого, становясь его частью; создавалось любопытное ощущение, что порифид пытается установить с Найлом связь. Затем Найл и сам вжился в пульс. Собственное тело будто перестало ему принадлежать, став отчужденным, посторонним. И тут тьма неожиданно исчезла. Найл сознавал, что глаза у него закрыты, тем не менее, казалось, что это не так. Он словно брел через красноватую дымку, а когда напряг чутье, картина проступила так же ясно, как при дневном свете. Он различал над собой толстое одеяло из туч и ущербную луну, плывущую по небу. Видно было, как далеко внизу пучатся волны. Дальнейшее усилие дало даже проникнуть в пучину вод и почувствовать дно - такая же бездна, что и высота над морем, даже расстояние примерно то же. Найл почувствовал, и двух других порифидов, что на соседних шарах: их энергетические "нити" неуловимо переплетались с нитями, исходящими от него самого. Теперь понятно, отчего шары держатся примерно на одной высоте и не сталкиваются. Порифиды интуитивно чувствовали друг друга и соблюдали меж собой примерно одинаковое расстояние. Создавалось забавное впечатление, что они регулируют не только высоту шара, выделяя и поглощая газ, но в какой-то степени и его направление. Теперь, когда сознание слилось с порифидами, вроде и страх за себя перестал как-то донимать. Ушло и нетерпение. Какая, по сути, разница, в воздухе он или на земле - ведь так приятно плыть да плыть между морем и облаками. Человеческая сущность, с ее вечно настороженным вниманием, воспринимались теперь как нечто отдаленное; он плыл плавно и безмятежно, словно во сне, хотя сам полностью бодрствовал. Находясь в таком состоянии, он понял, что испускаемые порифидами энергетические "нити" представляют собой меленькие вспышки какой-то низкочастотной энергии, и что, отражаясь от любого живого предмета, с которым сталкиваются, они придают ему способность "видеть" их. Найл с удивлением отметил, что и сам не лишен такой способности - правда, развита она во много раз слабее. В отличие от порифидов, у него никогда не возникало необходимости ее совершенствовать: он всегда обходился зрением и слухом. То же самое и Манефон, осоловело поглядывающий в темноту. Поскольку сам Манефон изнывал сейчас от скуки, воля у него была расслаблена, отчего мозг почти прекратил источать энергетические "нити". И это, осознал Найл с неожиданной четкостью, является основной бедой для всех людей. Едва их одолевает скука, как они тут же раскисают, расслабляя волю. Пауки никогда не допускали этой элементарной ошибки. Вот почему они стали хозяевами мира. Они не способны проникаться скукой... Доггинз вынимал из сумки очередную бомбу; Найл наблюдал, как он, сорвав чеку, бросает ее вниз. Было отчетливо видно, как она, кувыркаясь, летит через красную дымку и, наконец, разрывается - на этот раз были видны даже летящие веером осколки. За онемевшими веками ярко полыхнуло желтым, а вот порифиды различили лишь тревожащий выход разошедшейся залпом энергии - будто звук, породивший в пространстве гулкое вибрирующее эхо. Бомбу можно было и не метать: Найлу в теперешнем его "расширенном" состоянии было вполне ясно, что береговая линия находится примерно в двадцати милях к югу. Дальше лежит пустыня. Если придерживаться курса, которым они идут сейчас, Дельта останется милях в шести к востоку. Даже с такого расстояния различалось, что участок берега, к которому они приближаются, невзрачен и неприветлив, с загноинами болот, и на протяжении нескольких миль переходит в каменистую пустыню. А вот в дюжине миль к западу расстилается длинная песчаная коса, защищенная естественным заграждением из коралла и известняка. По словам Симеона, это и есть участок, наиболее подходящий для высадки. Найлу не было необходимости передавать мысленную команду порифиду: его смутно теплющееся сознание находилось с ним в полном контакте. И порифид с естественностью меняющего направление пловца стал поворачивать по плавной, длинной дуге, пока не взял курс прямо на косу. Механика процесса сбивала с толку: порифид, похоже, игнорировал естественную силу ветра, вместе с тем по своему эту силу используя. Как понял Найл, секрет лежал в его неспособности понять, что он нарушает закон природы. Найл открыл глаза и с удивлением обнаружил, что темень рассеялась. Дождь прекратился, и из-за туч выглянула луна. Найл подался вперед и потряс за руку Манефона; тот, вздрогнув, проснулся. - Идем к берегу,- сообщил Найл. Манефон неловко привскочил и выглянул наружу. - Что-то не заметно. - Это потому, что до него еще миль двадцать. Манефон встал неподвижно, как статуя, не отрываясь, глядя в сторону горизонта. Минут через пять он сложил ладони рупором и зычно прокричал: - Впереди бе-е-ерег!- К Найлу обернулся довольный, с улыбкой:- Гляди-ка, верно идем. Когда вдали на белом песке стали различаться пальмы, Найл приказал порифиду понемногу сдавать высоту. Все это время луна по большей части с трудом пробивалась через тучи. Когда она выявилась окончательно, шары находились в мили от косы; слышен был шум крушащихся о берег волн. В мешок задувало мелкую водяную взвесь. Найл облизнул губы; на них чувствовалась морская соль. Через несколько секунд мешок качнулся от столкновения с волной. На миг он набрал высоту, протащился на скорости по берегу и, скрежетнув, замер в двадцати метрах от тесно растущих вдоль берега пальм. Шар тотчас начал жухнуть, оседая прямо на голову. Выбираясь, Найл на секунду замешкался, стукнувшись о мускулистые ноги Манефона, затем выбрался на податливый песок. Доставляло странное облегчение вновь чувствовать под ногами твердую опору и видеть, как волны бессильно бьются о белый песок - чего уж теперь, летевшая сверху добыча упущена. Каждый шаг по берегу доставлял удовольствие, даром что Найл не шел, а ковылял на затекших от долгого сидения ногах навстречу Доггинзу и Милону. В полусотне метров возились Уллик с Симеоном, силясь вытянуть свой шар, угодивший при посадке между двух пальм. Доггинза лихорадил дикий, неистовый восторг. Порывисто обняв Найла одной рукой за плечи, он другой водил по залитому лунным светом ровному берегу: - Ну что, а?! Прямо в точку! Говорил же, что повезет! С полчаса ушло на разгрузку шаров. Туго скатав, их отволокли под благодатную сень деревьев. Милон успел отыскать в сотне метров крохотное озерцо с каменистым дном, обмелеть которому не давал ручей; туда сунули порифидов, опорожнив им вслед колбу личинок. После долгого перелета путешественники начинали испытывать к зловонным моллюскам даже некоторую привязанность. Пальмовая роща тянулась вдоль оторачивающего берег гребня, дальше вглубь суши шла поросшая песколюбом песчаная впадина; туда оттащили поклажу и сумки со жнецами и зажигательными бомбами. Разгоряченные от восторга Милон и Уллик хотели разжечь костер и на нем готовить ужин, но Симеон отсоветовал: может привлечь незваных гостей из недр Дельты. Тем временем Найл с помощью ножа вырыл в песке углубление, чтобы можно было лечь, и устелил его невесомой одежиной, прихваченной из Белой башни. Под голову пристроил туго скатанное одеяло, а накрылся еще одним, влажноватым от дождя. Никакая постель из листьев или травы не сравнилась бы по вольготности с этим импровизированным ложем. Через считанные минуты он уже вовсю спал. Когда Найл открыл глаза, в небе уже стоял блеклый сумрак нарождающегося рассвета, хотя солнце еще не взошло. Первым, на чем остановилось внимание, был запах, ни с чем не сравнимый запах Дельты. Не просто запах прелой растительности; здесь, вблизи, он был другой, сразу и не разберешь. Запах, навлекающий на мысли о влажной черной почве, белесых грибах. И едва сосредоточась на этом запахе, не успев еще выведать его суть, Найл ощутил вибрацию. Не обязательно было даже погружаться в расслабленность. Здесь, на рубеже Дельты, вибрация различалась ясно, как дыхание какого-нибудь исполинского животного. Остальные, судя по всему, спали. Но едва Найл приподнялся на локте, как к нему с улыбкой повернулся Симеон. Очевидно, он уже не спал. - Есть еще не хочется? - Симеон говорил тихо, щадя сон остальных. - Да, - Найл ощутил вдруг зверский голод. - В Дельте всегда так, - скинув одеяло, Симеон поднялся и поманил к себе Найла.- Пойдем посмотрим, может, отыщем чего к завтраку. Из мешка он извлек длинный нож-мачете, мощное серповидное лезвие которого предназначалось, очевидно, для прорубания сквозь чащобу. Он также прихватил большую холщовую сумку с наплечной лямкой. Осторожно обогнув спящих, они направились в сторону песчаных холмов, начинающихся сразу за впадиной. Теперь, когда свету прибавилось, бросалось в глаза, насколько сочна здесь зелень и щедры краски. Листья приземистых кустов зеленели так, будто их нарочно обрызгали едкой, блесткой краской, а растущие из песчаной почвы красные, желтые и лиловые цветы красовались и манили, будто влажные губы соблазнительных девиц. Найла одновременно и влекло и как-то настораживало. Вид на Дельту с вершины песчаных холмов впечатлял. Отсюда открывалось, что это обширная вогнутая низменность с полсотни миль в поперечнике, объятая с востока и запада холмами. Сейчас она в основном лежала в тени, так как солнце едва еще всходило над горизонтом. Над серединой низменности стелился слой серебристого тумана - в этой части особо приметным был изобилующий зеленой растительностью приземистый холм. В этот утренний час вид у Дельты был одновременно и безобидный и романтичный; лишь характерный запах вносил в общую картину ноту некоей потаенной угрозы. С холма они спустились в ложбину, устеленную ковром глянцевитой растительности, похожей на непомерно разросшийся водокрас. Она похрупывала под ногами и давала едкий, но не лишенный приятности запах. На той стороне ложбины росли невысокие кусты с серповидными листьями и округлыми желтыми, с лиловыми прожилками плодами. - Вот чего нам надо, - сказал Симеон, указав пальцем, - мечевидный куст. - Плоды годятся в пищу? - Нет. Вкус отвратительный. Они приблизились к кусту, чьи покрытые росой ветки глянцевито поблескивали на солнце. Найл потянулся было к плоду, но Симеон схватил его за запястье. - Стой. В Дельте, если жизнь дорога, никогда не подчиняйся своему первому позыву. Здесь почти все, на что ни глянь, содержит какой-нибудь каверзный подвох. Симеон полез в карман туники и вынул оттуда кожаную рукавицу. Рукавицу он надел на конец мачете и, осторожно поднеся, коснулся ею плода. Тут в глубине куста что-то резко дернулось, да так, что Найл подпрыгнул; спустя миг он увидел, что рукавицу пронзил длинный черный шип. Симеон вытянул лезвие из рукавицы и с силой рубанул сверху вниз. Рукавица упала к ногам; Симеон подобрал ее и вынул шип - твердый, глянцевитый, острый, как игла. Симеон снова надел рукавицу на мачете и на этот раз поднес ее к плоду, что над самой землей. Опять откуда-то сзади неуловимо мелькнул шип и вонзился в рукавицу. Симеон, как ни в чем ни бывало вытянув лезвие, отсек и его. Эта процедура повторялась еще три раза. На четвертый, однако, ничего не произошло. Повторив манипуляцию еще раз, и не дождавшись от куста никакой реакции, Симеон протянул руку и сорвал плод. Он накидал их в защитную сумку с полдюжины. - Видишь, как быстро растение учится... Стой, куда! - Найл как раз собирался заглянуть в гущу куста посмотреть, откуда берутся шипы; оклик Симеона заставил его отдернуть голову назад. - Он уяснил, что с рукой тягаться бесполезно, а вот лишить тебя глаз мог бы сейчас запросто. - Что же он делает с теми, кого приколет? - Убирает каким-то образом в самую гущу ветвей, чтобы перегнивали. А затем, видимо, постепенно поглощает. Найл неприязненно покосился на безобидного вида растение. - По-моему, как-то... бесчестно. - Ишь ты! А тебя бы так - обеими ногами в землю, чтобы не шелохнулся - понравилось бы? Найл указал на мясистые, сочно зеленые листья под ногами, источающие ароматный, слегка лекарственный запах. - А эти опасны? - Только если на них заснуть. Запах от них дурманный. Засыпая, будешь видеть сладкие грезы, а потом не проснешься. Вон, видишь?- он указал на неприметный бугорок, покрытый глянцевитой растительностью. - Что это? - Не знаю. Может, бородавочник, Они спускаются из влажного леса. Найл, подойдя, нагнулся к бугорку едва не вплотную и попытался отвести листья в стороны. Внизу угадывались полуистлевшие обрывки меха, но в целом останки уже мало чем отличались от почвы: плоть съели проросшие сквозь нее белесоватые стебли. - Стоит существу заснуть, - продолжал Симеон, - как листья обрастают в считанные часы прямо по живому. Они давят спящих, пока те не перестают дышать, - он внезапно остановился:- А-а, вот это я и искал. Он тронулся к тесно растущим кустам с броскими цветами. Когда подошли ближе, Найл, понял, что Симеона, по-видимому, привлекли унизанные колючками небольшие шарики, растущие на кривеньком, щетинистом сером кусте. - Что это? - Зовется просто целебником. - Он опасен? - Только если неосторожно наткнуться. Колючки ядовиты, кожа от них вспухает и потом долго болит. Симеон поднял нож и отсек один из шариков, упавший на землю, словно отрубленная голова. Натянув рукавицу, Симеон аккуратно поднял шарик за одну из колючек. Затем, придерживая, начал отсекать их одну за другой, пока не отсек либо полностью, либо наполовину. Закончив процедуру, шарик он сбрасывал себе в суму и принимался за следующий, пока не насобирал их с полдюжины. - Ладно, неплохо за утро, - произнес он удовлетворенно. - Эти штучки ценятся наравне с золотом. - А в чем их ценность? - Отпугивают насекомых. Лагерь еще спал; обогнув впадину по краю, они направились к берегу. Море зачаровало своей безмятежностью, небольшие волны кротко лизали гладкий песок. От восходящего солнца стелилась сияющая золотая дорожка. - Что теперь? - Теперь надо бы подыскать чего-нибудь к завтраку. Они наведались к озерцу, куда пустили плавать порифидов; те немедленно всплыли навстречу, открывая зевы, где виднелись крохотные розовые язычки. Симеон достал из сумы один желтый плод, счистил с него жесткую корку, а затем положил на плоский камень и иссек в мелкие кусочки. Найл посматривал с сомнением; казалось маловероятным, что порифиды проявят интерес к плодам. Но едва Симеон стряхнул кусочки в озерцо, как порифиды тут же поднялись к поверхности и принялись хлопотливо ловить кусочки раскрытыми зевами; через полминуты не осталось ни единого. Найл из любопытства подобрал кожуру, понюхал и тут же с отвращением отшвырнул: падаль и падаль. - Здесь дело не только в запахе, - заметил Симеон. - Похоже, плод содержит какое-то масло, за которым они гоняются. Они отправились дальше, туда, где опутанные водорослями камни сходили уступом в море. Пробравшись осторожно по каменному гребню, заглянули в глубокий заливчик, дно которого было покрыто похожими на вьющуюся зеленую паутину водорослями. Каменистое дно полого возвышалось в сторону моря, так что даже при отливе не обмелело бы окончательно. Они вдвоем сели над водой, свесив ноги, и принялись очищать от кожуры желтые плоды. Симеон иссек мякоть на крупные кубики. Один кубик он стиснул в кулаке, отчего на воду часто закапал маслянистый сок. Сок был лиловатым, как и сама мякоть. Симеон обронил выжатую мякоть, и та медленно пошла ко дну, постепенно затерявшись среди змеящихся водорослей. Почти тотчас на том конце заливчика наметилось движение. Шмыгнуло что-то розоватое; странное полупрозрачное создание около десяти сантиметров в длину выстрельнулось из-за каменистого выступа и стремглав исчезло среди водорослей как раз над тем местом, куда упала мякоть плода. Найл отродясь не видел креветок и рачков, поэтому не понял, что это своего рода исполин. Следом из разных частей водоема стали появляться другие, поменьше; всех опередил возникший откуда-то из темного подводного углубления иззелена коричневый головоножек. Проворно умыкнув добычу, он исчез в своей дыре. Симеон закончил сечь плоды и спихнул кусочки в заливчик; там к этому времени скопилось уже полным полно креветок, ссорящихся из-за кусочка пищи. А Симеон тем временем, не выпуская из руки мачете, обошел заливчик и стал осторожно заходить в воду с той стороны, что ближе к морю. Креветки так были заняты поглощением пищи, что не обращали внимания, как их число редеет по мере того, как Симеон одну за другой выбрасывает их на песок - кого проткнув мачете, а кого и так. Меньше чем за пять минут он накидал их с дюжину. Найл подхватывал, извивающиеся тельца и складывал в сумку. В тот момент когда Симеон заводил мачете над особо крупным образчиком, выжидая, когда тот опустится пониже, Найл заметил, как на том конце заливчика всколыхнулось что-то красное. Вначале подумалось, что это очередная креветка, но когда существо полностью выбралось на свет, он догадался по трепещущим щупикам, что это крупное ракообразное, омар. Какую-то секунду выбраться из пещеры наружу омару мешали собственные габариты. Симеон моментально отреагировал на тревожный окрик Найла и отпрыгнул туда, где помельче. Гигант последовал за ним с удивительным проворством; когда Найл помогал Симеону выбраться из воды, клешня ракообразного чиркнула Симеону по ноге. Вид выбирающегося из глубины заливчика чудища ошеломил Найла, оно напоминало крупного скорпиона. Но Симеон не растерялся; когда омар выбрался на гладкий камень, он взмахнул мачете и резко, со всей силой рубанул. Упавшая к ногам Найла отделенная клешня судорожно впилась в камень, моментально треснувший, будто орех. Симеон опять взмахнул мачете, на этот раз примеряясь к глазам; но омар уже бросился наутек. Симеон оглядел свою правую голень: сорванная кожа болталась лоскутом, обильно текла кровь. Однако более близкое изучение показало, что рана не так уж и опасна. Клешня защемила и надорвала только кожу, недостаточно поверхностно. У Симеона, как видно, все было предусмотрено для такого оборота дел. Он вынул из кармана рулончик бинта и сноровисто обернул себе лодыжку. Найл тем временем зачарованно разглядывал клешню, которая все еще смыкалась и размыкалась. Длины в ней было почти метр, а силы, видно, достаточно, чтобы отсечь человеческую ногу. Когда она окончательно успокоилась, Найл попытался ее поднять; на это понадобились обе руки. Симеон мрачно ухмыльнулся: - В суму ее. Приготовим на завтрак. В суму она, естественно, не влезла - пришлось нести, придерживая обеими руками. До лагеря оставалось еще с полкилометра, но уже и с этого расстояния можно было догадаться, что кто-то разжег костер: вверх тянулся призрачный столб дыма. Столб стоял в воздухе вертикально. - Ветер стих, - определил Симеон. - Я так и думал. Они повстречались с Манефоном, идущим от ручья с флягой чистой воды. Взобравшись на пальму, Уллик стряхивал вниз гроздья фиников. Доггинз расстелил внизу одеяло, приспособив его вместо скатерти, и насекал от длинной белой булки толстые ломти хлеба. Увидев креветок, он весело крякнул и потер руки: - Любимое лакомство. Только такие большие, ни разу не видел. - При виде клешни у него распахнулись глаза. - Да чтобы их сготовить, целый день понадобится! - Ну, прямо-таки, - Симеон хмыкнул. Брошенная туда, где самый жар, клешня засипела, наружу, пузырясь, стала вытесняться вода. Тем временем в горячие угли вокруг понатыкали креветок, забросав сверху сучьями. Через полчаса с них счистили почерневшие раковинки и стали есть мясо с маслом и солью. Найл определил, что никогда прежде не ел такой вкуснотищи, и с жадностью уплел целых две штуки. Где-то через час, когда огонь превратился в тускло горящие угли, клешню выгребли из костра, сгрузили на одеяло и отволокли к морю. Вытерпевшая огонь оболочка треснула, едва ее бросили в воду. Найлу удалось отколоть кусочек, чтобы морская вода, проникнув, охладила внутреннюю часть. Когда клешня остыла достаточно, чтобы взять в руки, ее отнесли назад в лагерь, где Симеон расколол панцирь камнем и поделил мясо между едоками. Найл мысленно упрекнул себя, что пожадничал и съел две креветки: мясо омара было ничуть не менее сочным и вкусным, но желудка не хватило и на полпорции. Симеон каждый кусок сглатывал с сосредоточенной решимостью; было видно, что ему доставляет заметное удовольствие поглощать хищную конечность, едва не лишившую его ноги. Когда закончили завтрак, запив его ароматным отваром из трав, Симеон нашел плоский камень и орудуя им как молотком, начал один за другим вскрывать серые шипастые шарики. Под оболочкой в них содержался мягкий белый плод с особым терпким запахом, от которого ело глаза. Когда разобрали шарики, всем было велено раздеться донага и натереться с головы до ног. Сок, въедаясь, ощутимо покалывал, а в местах понежнее так и вообще жег. Доггинз, когда ему было велено натереть лысую макушку, скорчил кислую мину. - А надо? - Необходимо. Вечер еще не наступит, ты уже спасибо скажешь. Доггинз, пожав плечами, подчинился. Симеон отодрал приставший к ноге бинт и выжал сок белого плода на рану, стиснув при этом зубы от боли. Но когда он втер остаток сока в пораненную плоть, а затем вытер рану пучком травы, кровотечение внезапно прекратилось, а рана буквально на глазах затянулась и побледнела; очевидно, сок обладал мощными целебными свойствами. Манефон поглядел на солнце, стоящее высоко в небесах. - Ну что, пора трогаться? Перематывающий рану чистым бинтом Симеон неожиданно покачал головой. - Нет. Первый урок, который необходимо затвердить в Дельте: никогда не спешить. А теперь послушайте, - он оглядел всех поочередно. - Это относится ко всем, так что присядьте на минуту и выслушайте. Если хотите выбраться отсюда живыми, надо обязательно вникнуть и запомнить следующее. Постарайтесь уяснить, что растение никогда не спешит. Ему принадлежит все время, существующее в мире. Поэтому в Дельте, если хотите выжить, постарайтесь уподобиться растению, хотя бы мыслями. И вот еще что. Вы, может быть, не поверите, но растения способны читать людские мысли. Каким образом? Допустим, когда вы чувствуете себя усталыми и уязвимыми, они знают, что вы устали и уязвимы. Поэтому в Дельте первым делом необходимо затвердить: надо научиться мыслить соответствующим образом. Если этого не получится, есть риск остаться здесь навсегда. - Но уж жнецы-то наверняка помогут нам сладить со здешней нечистью? - спросил Милон. - Возможно. Но, к вашему сведению, Дельта напоминает единый живой организм. Она, судя по всему, ничего не имеет против этого, - он указал на мачете, - но если мы станем прокладывать путь огнем, думаю, ей это не понравится. Я не говорю, что знаю наверняка, но почти уверен, что это именно так, - он посмотрел на Доггинза.- В этих местах сила ума неизмеримо действеннее, чем сила огня. - Тебе о Дельте известно гораздо больше, чем любому из нас, - заметил Доггинз. - Поэтому твое дело указывать, а наше - выполнять. - Возражать не стану. Итак, прежде всего: ветра нет, и шары нам ни к чему. То есть, отправляться придется пешим ходом. Дельта из конца в конец составляет миль семьдесят. То, что мы ищем, находится примерно в центре, а я там никогда не был. Единственное, что мне известно, это насчет места, где должны сливаться две реки. Но лучше всего держаться ближе к холмам, там не так опасно. Чем выше поднимаешься, тем безопаснее. Единственная дополнительная опасность на высоте в полкилометра - это дерево-душегуб. - Никогда о таком не слышал, - вслух заметил Манефон. - Ты вообще мало что слышал о деревьях и травах Дельты. Новые виды там, похоже, плодятся с каждым днем, и у них даже нет названий. Дерево-душегуб внешне напоминает другое дерево, которое я называю гадючьей ивой. С нее гирляндами свисают покрытые мхом лианы, и внешне она вполне безобидна. Но вот лианы дерева-душегуба выжидают, пока ты подберешься к ним вплотную, а затем хватают тебя, будто щупальца. На душегубе растет меньше мха. Вы скоро научитесь распознавать различия. - Как насчет реки? - задал вопрос Манефон. - По ней можно идти на плоту? - Пожалуй, да, хотя там полно песчаных банок и заводей с жидкой трясиной. Но, помимо прочего, в ней также водятся здоровенные водяные скорпионы, способные перевернуть любую лодку или плот. Да еще и плотоядные стрекозы - мерзкие - челюсти такие, что запросто отхватят руку. Поэтому я считаю, что безопаснее будет держаться ближе к холмам. Еще надо остерегаться крабов-хамелеонов. Они имеют привычку караулить в засаде под листьями болотной орхидеи, а клешни у них ничуть не меньше, чем у омара, которого, мы сейчас съели. - Я так, на всякий случай... - подал голос Уллик, - но не лучше ли будет дождаться спокойного попутного ветра и отправиться на шарах? - И такое возможно, - Симеон поглядел на Доггинза, - Но ждать придется дни, а то и недели. Доггинз покачал головой: - Нет, давайте-ка лучше не будем. Если высиживать здесь, можно в конце концов дождаться смертоносцев. Симеон солидарно кивнул. - Согласен. Поэтому остается только решить, что именно взять с собой в дорогу. Всю свою поклажу мы унести не сможем. Нам бы не мешало двигаться налегке и по возможности быстро. Опорожнили на землю содержимое холщовых мешков. В основном там оказались съестные припасы - по большей части, в плотно закрытой деревянной посуде - и целебные снадобья. Были еще мачете с длинными кривыми лезвиями - каждое при ремне - и небольшие, но очень острые тесаки. Помимо того, имелись парусиновые ведра и легкие ранцы. - Хорошо, - подытожил Доггинз. - Пусть каждый сам решает, сколько и чего ему нести. Но постарайтесь много не набирать. Найл уложил в ранец несколько лепешек, жбанчик с медом, кусок вяленого мяса и бутылку золотистого вина. Упаковал также бинты и тесак. Балахон с меховой опушкой, в котором добирался сюда, пришлось оставить: для Дельты не годится, слишком теплый. Вместо него облачился в одежду из грубой мешковины. В одном кармане у него лежала раздвижная трубка, в другой - свернутая в цилиндрик тонкая металлическая одежка из Белой башни. Оставлять мешки на земле было бы опрометчиво: непременно нагрянут любители поживиться. Поэтому мешки крепко завязали, а Уллик, вскарабкавшись с концом веревки на высокое дерево, поочередно втянул их к себе и надежно прихватил к столу. Во избежание случайностей, полотнища шаров, свернув, тоже привязали к нижним сучьям, чтобы не унесло сильным ветром или высоким приливом. В озерцо с порифидами Найл опустил целую колбу личинок, и был отблагодарен таким щедрым "ароматом", что невольно попятился, уяснив однако, что существа таким образом выражают одобрение. Море было столь безмятежным, а берег мирным и приветливым, - с трудом верилось, что они вот-вот вступят в наиопаснейшее из мест. Когда отправились в путь, солнце близилось к зениту, и жара начала угнетать. Вслед за Симеоном они взошли на один из песчаных холмов и ненадолго остановились, озирая под словесные пояснения предводителя очертания Дельты. Несмотря на то, что солнце было уже высоко, над серединой низменности одеялом висел туман, сквозь который различались обе реки, идущие с юга-востока и юга-запада, хотя . место их слияния было скрыто в космах сельвы. Умещенный меж реками холм был также скрыт туманом. Яркий свет полуденного солнца обнажал прихотливый узор, образуемый различными оттенками зеленого цвета в центральной низменности. Лесистые холмы также красовались узором, но здесь преобладали голубоватые тона. Симеон указал на восток. - Попробуем-ка подобраться ближе к вершине холма, где деревья растут не так густо. Там прохладнее, и не так опасно. Манефон кивнул на лесистые холмы к западу: - Там, по-моему, склоны положе. - Да, но, двинув туда, придется пересекать реку, а я не хочу рисковать. Поляну с мечевидными кустами они обогнули; Симеон объяснил, что желает избежать похожей на водокрас растительности из-за ее наркотических свойств. Но не успели пройти и полумили, как впереди открылся роскошный ковер из глянцевитых листьев, устилающий лесистый склон насколько хватало глаз. Выхода не было - разве что повернуть обратно или на север, к морю, что в конечном итоге вывело бы их на песчаный обрывистый берег, поросший песколюбом. - Думаю, если идти быстро, то можно рискнуть. Но постараемся придерживаться как можно ближе северного края. Если кого потянет ко сну, сообщать немедленно.. Двинувшись по богатому ковру, напоминающему цветом плющ, они со все возрастающей силой начинали чувствовать мыльный, лекарственный запах; башмаки покрывало белое пенное вещество, испускаемое из сломанных стеблей. Ожидая, что вот-вот начнет одолевать сонливость, Найл несказанно удивился, ощутив, что его, напротив, будто покачивает изнутри от прибывающей энергии. Запах показался настолько привлекательным, что он чуть не соблазнился сунуть палец в пенистый, мыльный раствор и попробовать на вкус, но вовремя сдержался. Вскоре стало ясно, что этот душевный подъем - не что иное, как возросший контроль над собственным телом; такой вывод он сделал, едва повернул медальон. Рассудок, разом посвежев, ярче впитывал окружающее; тело налилось силой, так что и заплечный мешок, и оттягивающий плечи футляр со жнецом, перестали вызывать потливость. Очевидно, и другие испытывали примерно то же самое: вон как Уллик тараторит без умолку, приставая ко всем, чтобы оценили красоту цветов, проглядывающих среди глянцевитых листьев. До подножия холма оставалась примерно миля. Манефон, вытянув руку наискосок, указал на приметную прогалину, где деревья, похоже, были тоньше - не исключено, что там начиналась идущая вверх тропа. - Может, разумнее будет пройти верхом, вон там? Симеон, как ни странно, согласился: - Да, я думаю, это значительно ближе. Через пять минут вокруг уже простиралось море листьев, напоминающих лепестки водокраса. Глубоко вздохнув несколько раз, Найл изумился пьянящей медвяности воздуха, от которого в голове мягко плыло, и млело сердце. Ощущение было таким приятным, что Найл решил посмотреть, можно ли его усугубить еще и медальоном. Он полез себе под тунику и повернул его выпуклой стороной внутрь. Эффект заставил поперхнуться; затылок пронзила вопиющая боль, и ощущение благополучия кануло так же внезапно, как теряется в тучах солнце. Вес за плечами словно удвоился. Первым желанием было отвернуть медальон, но не успев еще дотянуться, Найл передумал. С чего бы вдруг медальон разрушает чувство ясности и самообладания вместо того, чтобы их усиливать? Найл сосредоточил ум, отогнав головную боль. От этого стало еще хуже: он начал испытывать головокружение и удушье, ноги сделались как каменные. Соблазн повернуть медальон в прежнее положение стал просто неодолим, рука сама потянулась под рубаху. В этот миг необъяснимый импульс упрямства заставил поколебаться; показалось почему-то, что до избавления остается всего ничего, и Найл намеренно пересилил тошноту и удушье. Прошлый опыт подсказывал: перетерпеть тяжесть, и мука исчезнет сама собой. Все именно так и произошло. Голову сдавило так, что глаза, показалось, сейчас вылезут из орбит; и вдруг разом наступило облегчение. Правда, ноги оставались, словно ватные, и дышать было все так же трудно. Найл с замешательством понял, в чем тут дело. Эйфория нагнеталась не дурманом растений, а странной жизненной силой, пронизывающей Дельту. Каким-то неведомым образом растение способно было скапливать и передавать эту энергию, используя свет, отражающийся от глянцевитой поверхности листьев. Сознавая теперь, что именно происходит, Найл мог различать, что их со всех сторон обдает тот же искрящийся энергетический душ, который он наблюдал над цветами за окном у Доггинза. И сейчас они вдыхают эту энергию так же, как дурманящий аромат растения. Поскольку напор энергии был гораздо сильнее, чем аромат, наркотик ни на кого не действовал. Но с чего вдруг растение нейтрализует свой же дурман? Ответ не заставил себя ждать. Спустя несколько секунд тараторящий без умолку Уллик вдруг осекся на полуслове и, остановившись, обвел своих товарищей ошалелым взором. Едва Доггинз успел спросить: "В чем дело?", как он заведя глаза, свалился к их ногам с побелевшим враз лицом. Найл не мешкая нагнулся и приподнял ему голову. Лицо Уллика уже испачкала молочно белая пена. У остальных вид был тоже бледный, усталый. Заметив, что Доггинз часто моргает, с трудом превозмогая осоловелость, Найл понял, что к чему. Просто растение перестало передавать искры жизненной силы, оставив их на милость наркотических паров. . Найл стащил с Уллика заплечный мешок и подал Милону. - Жнец отдай Симеону, а сам неси мешок,- повернулся к Манефону.- Помоги-ка поднять. Придется его нести. У Манефона вид тоже был не ахти какой, но он держался за счет недюжинной физической силы. Не говоря ни слова, он нагнулся, подхватил Уллика под мышки и поднял на ноги. Затем взвалил его обмякшее тело себе на широченное плечо. - Надо поспешать. Давайте возьмем вон туда,- он указал в направлении, где лес подступал ближе всего. Они двинулись полным ходом, топча ломкие стебли. Пробирались тяжело, с одышкой. Впечатление было такое, будто растительность нарочно цеплялась за щиколотки. В глазах переливчато рябило, и вообще самочувствие было, как у пьяного, к которому уже подступает похмелье. Вперед гнало единственное желание достичь кромки леса и выбраться из этой льнущей глянцевитой зелени, чей медвяный аромат казался теперь отвратительным. И тут неожиданно идти стало легче. Оказывается, под ногами был уже упругий дерн, а до деревьев оставалось не больше сотни метров. Найл бросил на землю заплечный мешок, сам сел, стиснув голову между колен. Манефон сронил с плеча Уллика и сам рухнул ничком на траву. Последним из ядовитой зелени выдрался Доггинз; выйдя на дерн, он потерял равновесие и упал на все четыре. Затем высвободился из лямок своего ранца, перевернулся на спину и замер, раскинув руки. Так они пролежали, вероятно, минут десять, пока не стала досаждать полуденная жара. Тогда Найл кое-как вынудил себя перебраться под сень ближайших деревьев. Вскоре его примеру последовали остальные; Уллика перетащил Манефон, подхватив под мышки. Найл присмотрел невысокое дерево с гладким серебристым стволом и сел, привалившись к нему спиной. Крона из широких - в ладонь - зеленых и красных листьев затрепетала, словно сквозь них прошел ветер. Закрыв глаза и успокоившись, Найл ощутил бодрящую, живительную свежесть, как если б сидел под брызгами благодатного водопада. Раскрыв глаза, он понял, что дерево способно сеять брызги жизненной энергии, как та дурманящая трава. Теперь было уже ясно, что это признак опасности: энергия излучается, чтобы они раскисли и, в конце концов, забылись сном. Настороженный такой догадкой, он стал тщательно следить за происходящим. Ветви дерева из тех, что подлиннее, крадучись, нагибались к земле - страшновато, все равно что следить за осторожными движениями охотящегося животного. Однако палец считай что на спусковом крючке, так что можно еще и чуть повременить, посмотреть, что будет дальше. Ветви клонились все ниже и ниже, почти уже касаясь земли; вокруг образовалось подобие зеленого шалаша, свет через который едва просеивался. И тут Найл почувствовал, как гладкая кора, на которую он облокотился, начала чуть подрагивать, словно пробуждаясь от сна. Рельеф коры менялся на глазах: была гладкой, а тут вдруг стала покрываться мелкими дырочками. Через несколько секунд послышалось негромкое шипение, как при утечке газа, и Найл почуял приятный аромат, от которого по телу прошел благостный трепет. Он словно навевал видения широких травянистых долин, дымчатых холмов. Следом нашла блаженная расслабленность, появился соблазн лечь на траву и заснуть. Но Найл, пересилив себя, сел и на четвереньках выбрался из зеленого шалаша, легко разведя в стороны кончики ветвей. Снаружи, оказалось, действительно, ни дать ни взять зеленый шалаш. Узорчатые листья лежали друг на друге внакладку; очевидно, чтобы предотвратить утечку наркотического газа. Найл стоял и смотрел, как ветви, медленно размыкаясь, поднимаются с земли. Минут через пять дерево приняло свой прежний вид, выпрямившись как ни в чем не бывало. Остальные лежали с закрытыми глазами, очевидно, вдыхая со сном одурь наркотического растения; сень ветвей над спящими выглядела обнадеживающе спокойно. В голове у Найла мелькнула мысль. Ухватив за запястья Уллика, он поволок его под дерево с серебристой кроной. Он опер его спиной о ствол, а сам сел рядом. Ветви встрепенулись, и через несколько секунд облако живительной энергии облекло их, словно искристая водяная пыль. Уллик пошевелился и открыл глаза. Некоторое время взгляд его блуждал, наконец, он с блаженной улыбкой возвел глаза на Найла. - Как я сюда попал? - с веселым недоумением спросил он. - Тебя притащил Манефон. - Вот молодчина, - голос Уллика звучал вполне нормально. Пока Найл объяснял, ствол начал уже испускать дурманящий газ, а ветви склонились к земле. Уллик был так увлечен, что ничего не заметил. Когда Найл обратил его внимание, что они упрятаны под зеленый ствол, он огляделся с некоторым удивлением. - Что оно задумало? - Наверное, слопать нас. Можешь оставаться и выяснить досконально, если желаешь. Когда выбирались из-под ветвей на дневной свет, Найл успел заметить, что взгляд у Уллика ожил, и бледность сошла с лица. Сам он окончательно избавился от томной вялости - вообще чувствовал себя так, будто только что пробудился от долгого освежающего сна. Он подошел и растолкал Симеона. Лицо у него было землисто-серым, отчего резче выделялись морщины. Попытавшись сесть, тот застонал. - Как тебе это дерево? - указав, спросил его Найл. - Никак. А что? - взгляд у Симеона был квелый, равнодушный. Найл рассказал о том, что произошло. - И с тобой ничего, все нормально? - Абсолютно,. Единственно, надо выбираться из-под ветвей до того, как оно начнет усыплять. Ты попробуй. Симеон не стал противиться, когда ему помогли подняться на ноги, по дороге к дереву его приходилось поддерживать. Через несколько секунд их уже обливал душ бодрящей животворной силы. Симеон протяжно вздохнул и, откинувшись головой о ствол, задышал глубоко и мирно. К тому времени как ветви склонились к земле, он спал. Но лицо уже не было таким изнуренным. Уллик потряс его за руку: - Пойдем, пора выбираться! Симеон, вздрогнув, очнулся и без особой охоты последовал за ними наружу; выбравшись, с зачарованным видом остановился и наблюдал, как медленно расправляются ветви. В их движении было что-то гипнотическое - плавное, неспешное, сразу и не углядишь. - Но для чего оно ему? - спросил Уллик. - Вот тебе и ответ. Симеон зажал между пальцами кончик ветки. Кончик был упруго податлив, а оканчивался тугой шишечкой. Когда Симеон ее сжал, шишечка открылась, образовав крохотный круглый зев.- Это, видно, кровосос,- он печально покачал головой.- Какая жалость. Такая красота, и вместе с тем такое коварство. - Что там еще? - донесся голос Манефона. Он сидел с разбитым видом, сжав голову ладонями. - Насколько мне известно, у него нет названия. - Назвать бы его иудиным деревом,- заметил Уллик. Симеон угрюмо хмыкнул. - Это относится практически к любому порождению Дельты,- он нагнулся и потряс Доггинза. - Проснись. Нам надо кое-что тебе сообщить. Найл стоял и со стороны наблюдал, как Манефон, Доггинз и Милон (к ним не преминули прибиться и Уллик с Симеоном) приходят в себя под живительным душем энергии иудина дерева. Сам он не испытывал желания снова лезть под крону - так же бессмысленно, как набивать пищей сытый желудок. Загадочная сила Дельты заряжала лишь до определенного уровня; сверх этого заботиться о себе приходилось уже самому. Солнце начинало постепенно клониться к западу; судя по всему, примерно четвертый час пополудни. Когда начали надевать мешки, Симеон сказал: - Прежде чем идти дальше, надо определиться. Вы уже поняли, что представляет собой Дельта. Стоит ли на самом деле продираться сквозь сельву? Может, разумнее будет вернуться в лагерь и дождаться для шаров попутного ветра? - Я за то, чтобы идти! - вклинился Уллик. Симеон оставил его слова без внимания, взгляд был устремлен на Доггинза. Тот хмурился, закусив губу. - Ты считаешь, может статься, что в какой-то момент нам жнецы не помогут? Симеон пожал плечами. - Кто его знает. В общем-то, трудно такое представить, - он сопроводил слова медленным кивком. - Вот именно. В таком случае, полагаю, надо идти дальше, - он огляделся. - У кого какое мнение? - Идем дальше! - в один голос сказали Манефон, Уллик и Милон. - Найл? - Мне кажется, - сказал Найл, - сейчас лучше вернуться, а завтра выйти с рассветом. - Симеон? - Я согласен с Найлом. - Двое против четверых, - подытожил Доггинз. - Так что, идем дальше. - Очень хорошо, - чуть пригнул голову Симеон. Но было заметно, что решение его беспокоит. Теперь первыми по тропе, ведущей на холм, шагали Доггинз и Милон. Шипастая поросль росла густо, но деревья отстояли друг от друга, поэтому пускать в ход мачете приходилось редко. Склон был крутой. Благо, тень от деревьев смиряла несносную жару - где-то после часа ходьбы стало ощутимо прохладнее. Невольно бросались в глаза перемена в характере растительности. У подножия холма наблюдалось удивительное разнообразие; на первый взгляд казалось, что там вообще нет ни одного одинакового. Найл также обратил внимание, что деревья словно сознают присутствие людей: стволы тихонько, но вполне заметно подергиваются, когда они проходят мимо, а ветви нервно шевелятся, как на слабом ветру. Пока взбирались, разнообразия поубавилось, а стволы стали толще, кряжистее. Подлесок в целом смотрелся обычно, как и на других участках; контраст создавался исполинскими стволами-колоннами, подпирающими небо. Через пару часов после того, как вышли из низины, путники остановились на поляне, с которой открывался вид на западные холмы. Они находились на вершине холмистой гряды - мили две из конца в конец - обжимающей тропу справа. Деревья здесь были тоньше, и по тропе на этом участке, видимо, часто хаживали животные. Попив воды из ручейка, после короткого привала отряд пустился по тропе. Более получаса на пути не встречалось ничего, чтоб таило хотя бы намек на опасность. Временами над головой принимались кружить здоровенные москиты или комары, но, похоже, их отпугивал сок, которым люди натерлись. - На ночь приткнемся здесь? - задал вопрос Уллик. - Пожалуй, да, - кивнул Доггинз. - Эх, сейчас бы сюда одно из тех иудиных деревьев! - На такой высоте они не растут. Они продвинулись еще на сотню метров, наслаждаясь ощущением ходьбы по ровной земле. - Хо-хо, не может быть! - вдруг обрадовано воскликнул Уллик. - Ты о чем? - удивился Доггинз. - Ты говорил, слишком высоко. Вон смотри! - он указал на неглубокую лощину, умещенную на восточном склоне холма. Меж деревьев стелилась сочно зеленая трава, вся в ярко-голубых брызгах похожих на маргаритки цветов. Примерно в центре росло дерево, тоже с серебристой корой и широкими листьями. - Может, попробуем? - повернулся Уллик к Доггинзу. Доггинзу явно не хотелось сбиваться с темпа, но два часа непрерывного подъема тоже давали о себе знать, ноги сводило. Он пожал плечами. - Смотри, как знаешь. Уллик, довольно хохотнув, сбросил на землю заплечный мешок и игриво дернул за тунику Найла: - Оглянуться не успеете, я уже нагоню. От того, что произошло следом, все остолбенели. Уллик бежал по поляне к дереву, как ребенок на речку. Местность была ровной и великолепно просматривалась на полсотни метров в любую сторону. И вдруг, с потрясающей быстротой прянув из-под земли, Уллика всосало в себя что-то черное. На миг показалось, что это какой-то огромный черный цветок с зевом-раструбом, но тут из зева прорезались извивающиеся щупальца и стали затягиваться вокруг рук и шеи отчаянно бьющегося и вопящего Уллика. Первым спохватился Доггинз; сорвав прилаженный сверху к мешку жнец, он навел его на цветок. Симеон резко пригнул ствол оружия книзу: - Ты что, погубишь парня! От воплей Уллика мороз шел по коже. Но вот юноша смолк: черное щупальце, обвив голову, закрыло рот. - Господи, что это? - потрясение спросил Доггинз. - Земляной фунгус, - Симеон спешно высвобождал из ножен мачете. - Убить его можно, только когда перережешь корни. Он помчался через поляну, Манефон за ним. У Уллика снаружи оставалась только голова; туловище исчезло в черном коконе, - уходящем нижним концом в землю. Юноша по-прежнему отчаянно бился. Манефон занес над головой мачете и со всей силой рубанул по месту, где фунгус врастал в землю. Плоть, судя по всему, была упруга, как резина. Манефон с Симеоном, чередуясь, наносили частые удары, в то время как фунгус хлопотливо пытался скрыться назад под землю. Каждый удар требовал расчетливости: не покалечить бы Уллика. Манефон, отбросив мачете, обхватил фунгус руками; щупальца не замедлили схватить его за шею. Симеон взялся оттаскивать Манефона и угодил в щупальца сам. У фунгуса, похоже, был добавочный ряд щупалец - ниже, возле самой земли - ими он обжал Манефону ноги. Со жнецом наперевес подскочил Милон. Он подобрался к тяжело содрогающемуся фунгусу с другого конца, чтобы не задеть Манефона с Симеоном, и тщательно навел жнец на землю. На ярком солнечном свету луч был едва различим, но вот влажная земля зашипела и послала вверх облако пара. Милон медленно повел жнецом из стороны в сторону, и борьба внезапно прекратилась. Большой черный кокон, враз ослабев, завалился на бок, прихватив с собой Манефона с Симеоном. Милон выволакивал Уллика на траву; срезанный под корень фунгус стелился следом. - Ты как, ничего? - окликнул Доггинз. Уллик кивнул и тут, поперхнувшись, начал неудержимо блевать. Подоспевший Найл заглянул в зев фунгуса. Черная, жирно лоснящаяся масса, напоминающая формой огромного слизня, все еще судорожно сокращалась. От нее разило типичным для Дельты зловонием. Нижний конец кокона, все еще шевелящийся, оставлял на траве сгустки зеленоватой слизи, но опасности уже не представлял. Уллик, минут десять полежав на траве вниз лицом, нашел в себе силы подняться. Медленным, нетвердым шагом он ступил под крону иудина дерева и сел, откинувшись спиной на ствол, прикрыв глаза. Через пару минут снова их открыл. - Что-то не действует. Найл взглянул вверх, на ветви; действительно, ни шороха. - Наверное, температура здесь слишком низкая. Симеон покачал головой. - Если б так, дерево бы здесь не росло. Изголодалось бы и зачахло, - пробравшись к Уллику и опустившись рядом, он брезгливо сморщился. - Помыться б тебе как следует, парень. - И тут же, с просветленным видом: - Ну конечно! Станет оно на тебя набрасываться: ты же весь в этой гадости! - Там внизу ручей! - послышался голос Милона. С его помощью Уллик шаткой поступью пустился по склону. Стянув с себя одежду, он кинулся в воду, доходящую до пояса. Когда минут через пять выбрался на берег, Милон вручил ему свежую тунику, которую хранил про запас; она была желтая и вызывающе яркая, но все же выгодно отличалась от прежнего одеяния, которое начинало уже отвердевать от вязкой слизи. Когда Уллик уселся под иудино дерево во второй раз, ветви чуть содрогнулись и начали медленно клониться. Тогда под крону к Уллику забрались все остальные, и Найл вновь ощутил нечто прекрасное, свежащее. Но почуяв пряный запах неизвестного газа, Найл открыл глаза и обнаружил, что ветви уже касаются земли. Он потряс за плечо Доггинза, сидящего возле. - Пора выбираться, пока нас не проглотили. Люди с неохотой выбрались из зеленого шатра. Некоторые из ветвей сделали вялую попытку пристать к коже, но их легко отмахнули в сторону. Дерево, очевидно, промышляло тем, что вводило добычу в полное оцепенение, после чего та не теряла способность сопротивляться. Усталость исчезла, но мышцы ног болели после долгого подъема. - У тебя хватает сил идти дальше?- озабоченно спросил Найл Уллика. - Похоже, да,- неохотно, тихим голосом отозвался тот. - Через пару часов стемнеет, - заметил Симеон. - Пора бы уже подыскивать место под ночлег. Взгромоздив на спины мешки, маленький отряд тронулся дальше по холмистой гряде. Шли, не отрывая взгляда от петляющей впереди тропы: у каждого перед глазами стоял потрясший воображение черный фунгус. Когда прошли еще с полмили, Симеон остановился и указал на травянистую проплешину на склоне очередной ложбины. - Глянь-ка, вон еще один. Сначала они не поняли, о чем он. Затем Найл не без труда, но различил размытое землистое пятно среди синих брызг маргариток. - Ты уверен? - Абсолютно. Вглядись как следует. Осторожно, бочком они подобрались ближе. Доггинз держал наготове жнец. Содрогнувшись от ужаса, Найл понял, что за ними следят: то, что казалось белесоватыми пятнышками, на самом деле было глазами, напряженно сужающимися по мере того, как они приближались. Доггинз с отвращением сплюнул. - Порешу его. Тонкий стеклянистый прутик призрачного пламени аккуратно чиркнул по землянистому пятну. Раздалось едкое шипение, как при утечке газа. Все инстинктивно отпрянули назад одновременно с тем, как фунгус, взмахнув щупальцами, вырвался из-под земли. В нос ударил несносный смрад. Луч жнеца, распластав тварь надвое, лишь усилил зловоние. Люди поспешили прочь, горелая плоть существа вызывала тошноту. - Стойте! - рявкнул вдруг Симеон. Все застыли как вкопанные. - Вы же несетесь, не глядя под ноги! А если бы одно из этих созданий караулило на дороге? Или жить надоело? Он гневно сверкнул глазами на Доггинза: - Стрелять нужно только тогда, когда уже явно нет иного выхода! Доггинз чуть потупился, сознавая вину. - Извиняюсь. Я просто думал, земле будет легче, если одним таким гадом меньше будет. Симеон пожал плечами. - Это ты так решил. И решение твое нельзя назвать правильным, если оно лишает нас рассудка и осторожности. Впредь давайте двигаться без суеты и внимательно следить за дорогой. Дневной свет начинал уже таять. Когда через полчаса выбрались на другую поляну, оказалось, что солнце уже коснулось вершин западных холмов. Уллик прислонился спиной к дереву. - Нам еще долго идти? Я очень устал. Лицо у него было бледным, на лбу испарина. Доггинз поглядел на Симеона. - Что скажешь? Мы можем разбить лагерь прямо здесь? Симеон пристально оглядел землю. - Думаю, здесь безопасно. Все с облегчением поскидывали мешки на траву. Уллик лег на спину и закрыл глаза; минуты не прошло, как он уже спал. Пока Манефон ходил за водой, Найл с Милоном собирали в подлеске хворост. Оба не расставались со жнецами, но все обошлось без непредвиденных стычек. Найл набрел на кустик земляники. Ягоды еще не совсем созрели, но вкус все равно отменный. Через полчаса очи сидели в сгущающихся сумерках вокруг костра, вволю насыщаясь мясом омара (Симеон предусмотрительно упаковал все, что осталось от завтрака), козьим сыром, хрустящими сухарями с маслом и дикой лесной земляникой. Утолили голод, и сразу стало как-то уютнее, а высадка в Дельту опять стала восприниматься как некое захватывающее приключение; перестала чувствоваться неотступная немая угроза. Если соблюдать разумную осторожность, то бояться им, разумеется, нечего. Тем не менее, поглядывая время от времени на разметавшегося в сонном забытьи Уллика, Найл испытывал, беспокойство. Лицо у спящего было необычайно бледным, и дыхание угадывалось с трудом. Когда Милон, разбудив, позвал Уллика ужинать, тот открыл глаза, улыбнулся и покачал головой. После этого Найл украдкой стал замечать, что и Симеон временами поглядывает на лицо спящего, и в душу вкралось нехорошее предчувствие. Когда сумерки остыли в ночь, Милон подбросил в костер побольше хвороста; вскоре поляна осветилась зыбким трепещущим светом языков огня. Найл зевнул и стал подумывать, как бы под благовидным предлогом нырнуть под одеяло. Внезапно, фыркнув в воздухе, что-то стремглав вылетело из темноты и, стукнув Найла по затылку, отлетело в костер. Все повскакали на ноги. Это был яркий мотылек с почти метровым размахом крыльев. Подпалившись, он упал в костер и стал иступленно там биться, взметая остатками крыльев снопы искр и пепла. Манефон, схватив попавший под руку сук, прибил мотылька к земле, затем прикончил одним ударом. Но рассиживаться вблизи огня уже не рисковали: из темноты выпорхнуло еще двое мотыльков, и - прямиком в костер. Сил у насекомых хватало, чтобы расшвырять тлеющие кусочки дерева по всей поляне. Судя по доносящемуся из темени хлопанью, насекомых в воздухе прибавилось. Впрочем, костер теперь превратился в груду дотлевающих углей и горячего пепла, так что света для мотыльков было уже недостаточно. Поэтому путешественники лежали в темноте, все еще хранящей запах дыма и жженой материи (отдельные угольки попали на одеяла), и неспешно вели разговор о планах на завтра, и о том, как жуки и пауки воспримут их исчезновение. Найл опять расстелил на траве вместо тюфяка металлическую одежину и завернулся в два одеяла; запасную тунику из заплечного мешка он подоткнул под голову. Беседа незаметно угасла, кто-то начал уже тихонько похрапывать. Найл погружался в сон, когда его разбудил голос Милона. - Симеон, - тихо позвал тот. Ответа не послышалось: как раз Симеон-то и храпел. - Чего там? - спросил из темноты голос Доггинза. - Кажется, Уллик не дышит. Все проснулись. Манефон, повозившись, высек кресалом огонь. Найл к этому времени, положив ладонь парню на лоб, уже понял, что Милон прав: Уллик холоден и неподвижен. Отсвет огня показал, что лицо у него было, как мрамор. Сердце у Найла заныло от горестного, беспомощного чувства. - Отчего помер? - недоумевал Симеон. - Напряженно щурясь в колеблющемся свете горящего трута, он оглядел обнаженные руки Уллика, затем ноги. Когда огонек высветил колено, Симеон воскликнул: - Вот где причина! Правое колено опухло и выглядело так, будто на нем набряк синяк. Вглядевшись пристальнее, Найл в центре опухоли различил небольшой порез. - У чертовой твари, наверно, имелось жало. Мне все казалось, что парень прихрамывает... Возиться в кромешной тьме было делом бесполезным. Тело Уллика накрыли одеялом и придвинули ближе к дотлевающим углям, словно тепло могло его оживить. Затем все опять улеглись. Вокруг царили покой и темнота, но Найл догадывался, что Милон плачет. Он лежал без сна, глядя в беспросветно-темное небо. Всякое желание спать пропало. В эту минуту, впервые с той поры, как оставили город жуков, он задал себе вопрос: куда, к чему они идут? Смерть потрясла. Маркус, Йорг, Киприан, теперь вот Уллик. Все существо Найла мучительно содрогалось от жалости и негодования. Нечего твердить, что эти жизни отданы в борьбе за великое дело. Гибель этих парней казалась просто нелепой ошибкой. Где-то вдалеке послышался крик ночного животного; массивное тело с треском продиралось через подлесок. Он осторожно вытянул руку убедиться, что жнец рядом, и почувствовал себя спокойнее, когда пальцы сомкнулись на стыке ствола и приклада. Затем перед глазами возник образ Доггинза, срезающего земляной фунгус, и как-то разом стало ясно, что именно сосет душу. Найл пережил странное смешение стыда и восторга, впервые взяв в руки жнец. Восторг исходил от сознания силы. Но это была неправедная сила. На миг это озарение смутило. В конце концов, фунгус был жутким и опасным созданием; никто не посмеет обвинить Доггинза за то, что он его уничтожил. Тем не менее, убивать его не было необходимости. Доггинз уничтожил это существо потому, что оно вызывало у него страх и неприязнь. Он убил живое существо, чтобы изгнать свой страх, вместо того чтобы одолеть его за счет ума. Упершаяся в бедро складная труба вызвала воспоминание о Белой башне. Найл будто заново услышал слова Стиг-мастера. Они звучали так отчетливо, будто их действительно нашептывали на ухо: "Я желаю знать, почему ты считаешь, что жизни заслуживают не пауки, а именно человек. Он что, настолько уж лучше?". Стиг угодил в самую точку. Какое право имеет человек оспаривать господство пауков? Вся история человечества - свидетельство, что оно не годится на роль властителя Земли. Чего бы человек ни добивался, он никогда не был счастлив. К поре исхода с Земли в систему Альфа Центавры он уже доказал собственную несостоятельность. Вдруг это и есть ответ на загадку Стига - на вопрос, почему он не может помочь Найлу одолеть пауков? Сердце от такой мысли сжалось. Тем не менее, чем дольше раздумывал, тем вернее она казалась. Вспомнились клейковидные мушки - как Доггинз из озорства загонял их до смерти - и стало совестно. А едва вспомнил, как сам с вожделением наводил жнец на пауков и нажимал на спуск, так понял, что и сам ничуть не лучше. Возникало пугающее ощущение, что он как бы соскальзывает вниз с высокой горы. Найл чувствовал смятение и странную уязвимость. Еще каких-то пару минут назад цель была предельно ясна: помочь человечеству освободиться от владычества пауков. И тут вдруг сама суть дела оказалась под большим вопросом. Кто-то начал похрапывать - похоже, Доггинз - и на Найла это почему-то подействовало успокаивающе. Он словно возвратился назад в повседневность. Мелькнула мысль, что отчаяние это - своего рода ошибка, краткосрочный душевный разлад. Затем ум возвратился к стержневой мысли: кто же все-таки может претендовать на господство в мире, люди или пауки: подумал, и опять потащило вниз с горы. Пальцы потянулись было к медальону, но - стоп. При чем здесь, в сущности, медальон, если все равно нет желания сосредотачиваться? Затем, словно бросая вызов полонящей ум безнадежности, он повернул выпуклую часть. По мозгам словно кулаком грохнуло, и уныния как не бывало. Вместо этого вновь появилось ощущение силы и собственности. Краткий миг озарения принес ответ. Человеческая цивилизация не состоялась, потому что человек упрочился в материальном мире, не достигнув власти над собственным умом. Но это не значит, что он не имеет права быть хозяином Земли, поскольку и пауки тоже не властны над собой - тому свидетельством их жестокость и тупость, удовольствие от помыкания другими. Человек, по крайней мере, способен иной раз сознавать, что ум у него еще далек от совершенства, и не приходит от этого в ярость. Хотя бы в этом отношении он, пожалуй, превосходит пауков... Небо над головой чуть посветлело, на фоне густо синей пустоты видны черные купола деревьев. За деревьями всходила луна. Ее еще не было видно, но свет отражался от кочующего в вышине одинокого облака. Чувствовалось, как свет просачивается и в его, Найла, внутренний простор. Источник света был пока неведом, но само ощущение, что он присутствует, привносило уют и успокоение. Едва начало возвращаться сознание, как он почувствовал вибрацию Дельты. Теперь она уже напоминала не дыхание крупного животного - скорее отдаленный гул какой-нибудь гигантской машины. Небо над верхушками восточных деревьев постепенно светлело; болотистая низменность, наверно, была уже освещена лучами восходящего солнца. Найла заинтриговала догадка. Если сила откликается рассвету, то, должно быть, она таким образом пробуждается навстречу дню, подобно какому-нибудь исполинскому растению или животному. Рассудок все еще блуждал между сном и бодрствованием - состояние самое благоприятное для погружения в углубленное созерцание. Едва погрузившись, Найл осознал присутствие исполинов-деревьев и понял, что они тоже пробуждаются. Стало вдруг ясно, отчего они такие высокие. Подземная сила вызволяла их из смутного, дремотного растительного сознания, придавая дополнительные силы. Но, поскольку температура здесь была слишком низка, чтобы скапливать энергию и вынашивать, той силе оставалось лишь выходить вверх к небу. Вибрация пронизывала и Найла, заряжая своеобразной бодростью. Тем не менее, он не испытывал особого желания ею проникаться: поддаться значило бы добровольно перейти на иной, более низкий уровень интеллекта. Человеческое естество в своем развитии ушло уже на новый, более тонкий ритм вибрации, и хотя тело отзывалось на бодрящее присутствие здешней силы, ум находил ее несколько примитивной, не приносящей истинного удовольствия. Она же, кстати, придавала и уверенности в себе, поскольку наводила на мысль: человек способен самостоятельно регулировать свою мысленную вибрацию. Остальные еще спали. Найл прихватил жнец и отправился по косогору вниз к ручью. На этом участке глубины в нем было чуть выше колена. Найл стянул с себя тунику и, войдя в воду, сел, ощущая неизменный восторг жителя пустыни при виде такого обилия воды. И глядя в прозрачную воду, отражающую светлеющее небо, невольно забылся - представилось почему-то, что он снова сидит в неглубоком ручье в стране муравьев. Наваждение длилось лишь долю секунды, но преисполнило странной безудержной радостью. И плеща на себя пригоршнями воду, он уловил тому причину. Словно некая дверь приоткрылась, в проеме которой мелькнула небольшая страна чудес - мир свой, сокровенный, внутренний. В этот миг он понял, почему вибрация Дельты, пронизывая, все же не действует. Это от того, что внутри он уже наделен неисчерпаемым источником радости, действенность которого значительно выше, чем у подземной силы Дельты. В отличие от деревьев, жизнь Найла не привязана к сиюминутному; всякая радость, которую он когда-либо испытывал, тщательно сохранялась в его сокровенной стране чудес, готовно ожидая, когда ей дадут вызволяться во всей былой силе и насыщенности. Он осознал, что, в отличие от растений и животных, человек не раб, а хозяин времени. Натягивая тунику на мокрое тело, Найл безразличен был к холоду; более того, ощущать дискомфорт было даже как-то забавно и приятно. Возвращаясь к стоянке, жнец он нес стволом вниз, придерживая за дужку предохранителя. Интуиция подсказывала, что в таком состоянии ему нечего ждать опасности от какого-либо случайного инцидента. Симеон уже встал и зашивал в одеяло тело Уллика. Проснулся Манефон. Потянувшись, зевнул и огляделся с блаженной улыбкой. - В этом месте постоянно чувствуешь чертовский голод. Я б сейчас слона проглотил, стоит только зажарить. - Жарить у нас времени нет, - сухо сказал Симеон. - Впереди длинный день. Ты умеешь лазить по деревьям? Манефон неуверенно поглядел на уходящие вверх сорокаметровые столпы. - В общем-то, да, а что? - Мне кажется, Уллика нам надо не закопать, а оставить на дереве. В этой земле он долго не пролежит. А если на дереве, то можно будет на обратном пути прихватить и схоронить беднягу дома. Скинув с себя одеяло, сел разбуженный голосами Милон. Вид бледный, разбитый - видно, что спал очень плохо. Подойдя первым делом к Уллику, он прикоснулся ладонью к его щеке. - Он точно умер? - Точнее не бывает. Видишь, твердый, как дерево. Милон сверху вниз смотрел на лицо друга пустым, остановившимся взором; в душе, видно, мало что осталось - все выплакал. Они позавтракали вяленым мясом с сухарями, запив пищу холодной водой. Разводить костер не было времени. Все чувствовали, что надо поторапливаться, и спешили поскорее управиться с завтраком. Милон закончил первым и вынул из заплечного мешка моток тонкой веревки. К одному ее концу он привязал увесистое горелое полено, оставшееся от костра. Размахнувшись, что было силы швырнул его вверх, в сторону одного из нижних сучьев дерева - толстенного, вдесятером не обхватишь. Полено, не долетев, упало - едва не на голову Милону. За дело взялся Манефон. Полено по дуге взвилось в воздух, волоча следом веревку, и упало обратно, перелетев-таки через сук. Мотка веревки вполне хватило. Прочно ухватив оба конца в лапищи, Манефон полез вверх и там взгромоздился на сук. Немое тело Уллика, зашитое в одеяло-саван, качнувшись, поплыло вверх. Используя запас веревки, Манефон прочно привязал тело к суку и опустился на землю. С минуту постояли, молча глядя вверх и прощаясь с товарищем; затем Доггинз, все так же храня молчание, первым пошагал назад к тропе. Следующие два часа путешественники шагали не останавливаясь, пока гребень постепенно не снизился в поросшую лесом лощину, став сравнительно пологим. Отсюда открывался вид на центральную часть Дельты с ее изжелта зелеными зарослями, среди которых местами различались проблески реки. Милях в десяти к югу должно было находиться слияние двух рек, а над умещенной меж ними плоской болотистой низиной, выдавался поросший лесом холм. С этого расстояния создавалась видимость, что его будто бы венчает некое сооружение похожее на башню. Встал выбор: спускаться ли сейчас вниз, в самые заросли, или же так и идти верхом, огибая местность по кривой, благо с гребня еще не сошли. Поскольку перед выходом условились, что первым делом надо будет добраться до слияния двух рек, то решили не менять взятого курса и продолжать идти верхом, спуск в заросли откладывая до последнего. Потому, наспех освежившись в сбегающем вниз быстром ручье, двинулись по травянистому склону вверх, к ближайшей прогалине между деревьями. Не добравшись еще до верха, Найл обратил внимание, что характер растительности сменился. Трава по эту сторону ручья стала толще, небрежнее. Когда, случайно запнувшись, он зарылся в нее руками, возникло любопытное ощущение: травинки, будто живые, попытались увильнуть из-под ладоней. На ощупь они были толстыми и влажными - казалось, что сжимаешь пальцами пригоршню тонких зеленых щупалец. Попытался сорвать одну - та, странным образом отвердев, не далась. Когда подошли ближе, стало видно, что изменился и характер деревьев. Теперь это была скорее не дубрава, а тропический лес. Стволы черные, поверхность у многих чешуйчатая, как кожа у рептилий. Иные широки у основания, а возле нижних сучьев значительно уже, да вдобавок еще и искривлены, словно некая исполинская рука, схватив, пыталась вывернуть их из земли. В сравнении с деревьями на той стороне долины у них было бесспорно больше сходства с живыми существами; их корни будто силились выдраться наружу из почвы. Некоторые откровенно напоминали дыбящихся пауков - не очень приятное сравнение. Стоило ступить под их сень, как возникло чувство, что за тобой наблюдают, будто на ветвях крепились невидимые глаза. Земля под ногами была покрыта кустами и ползучими побегами, среди которых тут и там проглядывали экзотические цветы. Доггинз окинул поросль подозрительным взором. - Здесь безопасно? - спросил он у Симеона. - На такой высоте, да. За исключением разве вон того, - он указал через поляну на броский, привлекательный розовый цветок, возвышающийся над путаницей ползучих побегов. Затем повернулся к Манефону: - Дай-ка на минуту свое мачете. Взяв в каждую руку по мачете, он через поляну приблизился к цветку; в целом растение было шириной около метра. Необычной формы лепестки вполне бы сошли за паруса небольшой лодки, вместе с тем растение выглядело достаточно безобидно. Симеон протянул левую руку и лезвием мачете коснулся цветка. Тот неожиданно сомкнулся вокруг лезвия и выдернул мачете из руки. Симеон, размахнувшись, сплеча рубанул другим мачете, смахнув цветок с крепкой зеленой шеи. Обезглавленная, та стала по-змеиному извиваться и, удивительно, из нее фонтаном хлестнула красная, похожая на кровь жидкость. Розовый цветок, так и не выпустив мачете, шлепнулся на спутанные у основания стебля побеги. Симеон нагнулся и потянул мачете за рукоятку. Стоило ему это сделать, как побеги вдруг пружинисто распрямились и схватили его за кисть и предплечье. Симеон наотмашь рубанул по ним мачете, что в правой руке. Прорубить в целом удалось, но не успел,он и этого, как вокруг голени уже обвился толстый - с ручищу Манефона - побег, взявшийся откуда-то снизу. - А ну поднавались! - позвал Симеон, обернувшись. И тут его дернуло так, что он, испуганно вякнув, потерял равновесие, а толстый побег стал подтаскивать его к листьям. Через секунду подоспели остальные и сообща стали яростно сечь побеги. Найл обратил внимание, что Симеона атакует еще и обезглавленный стебель, продевшись под мышкой и силясь затянуть в гущу широких листьев; Найл отсек его одним ударом. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Симеона удалось вызволить окончательно. Он, тяжело отдуваясь, поднялся на ноги и с угрюмой ухмылкой оглянулся на обезглавленное растение. - Вот вам еще один урок о вреде бестолковой бравады. Когда я был здесь последний раз пять лет назад, с этими бестиями сладить было гораздо проще. Теперь они, смотрю, стали гораздо коварнее, - он огляделся. - Да, в Дельте ничто не остается неизменным. Он стер со щеки брызги кроваво-красного сока, поглядел задумчиво на измазанные пальцы, затем нюхнул. Розовый цветок лежал, все еще сжимая мачете. Симеон высвободил лезвие, оторвал попутно один из лепестков. Его он тоже понюхал, затем надкусил краешек. - Смотри, отравишься, - осторожно заметил Доггинз. - Едва ли. У этого создания уже есть вполне надежная система защиты. - Откусив лепесток, мелко его пожевал. - М-м-м. На-ка, попробуй, - он протянул кусочек Доггинзу; тот покачал головой. Найл, в отличие от него, решился и осторожно надкусил упругую нежную плоть. Вкус оказался удивительно приятный. Лепесток был мясистый, хрусткий, сочный и напоминал по вкусу золотистое вино. Он оторвал еще один лепесток и предложил его Милону: - Попробуй. Просто прелесть. Вскоре даже Догтинз, одолев подозрительность, нажевывал с видимым удовольствием. - Это, ясное дело, приманка, - рассказывал Симеон. - Цветок здесь для того, чтобы завлекать насекомых, а затем их поедать, - он указал на обрубленный змеевидный побег, лежащий в ногах. - А это, очевидно, чтобы улавливать животных покрупнее. - Как раз животные нам здесь не попадались, - заметил Милон. - Еще встретишься. - Их в этих местах, я понимаю, не так уж и много, при всех здешних растениях-хищниках? - предположил Манефон. Симеон покачал головой. - Твоя правда, если б Дельта хоть чем-то была схожа со всеми другими местами на планете. Но она своего рода кипящий эволюционный котел, - он показал жестом вокруг себя. - Все, что вокруг - сплошной эксперимент. Если какое-то создание не в силах выжить, оно попросту сминается и вместо него вылепливается что-нибудь другое. Так что это неустанный коловорот все новых форм жизни. Плоть розового цветка великолепно усваивалась желудком. Вдобавок она, похоже, содержала какой-то тонизирующий фермент, создающий приятную, согревающую эйфорию. Когда двинулись дальше, каждый чувствовал себя бодрее и увереннее. Над землей во множестве торчали разные кусты, цветы и побеги, но не представляли для продвижения существенного препятствия. Растительность под ногами сочно похрустывала, запах поднимался сладковатый, пряный, чем-то напоминающий запах роз. Имея за плечами опыт вчерашнего дня, Найл постоянно был начеку, а когда специально расслабился, стало ясно, что окружающая растительность не пытается навязывать вибрацию Дельты, а значит не таит в себе каверзных подвохов. Однако удерживать себя в состоянии расслабленности оказалось непросто; все, мимо чего ни проходили, сочилось своим особым типом сознания - от дремотного благодушия гигантских орхидей, чьей единственной целью было заманивать пчел, чтобы осеменяли пыльцу, до злобной немой угрозы дерев-душегубов, свисающие лианы которых зловеще подергивались от жуткого желания хватать и удушать. Сперва Найла полонило веселое любопытство: еще бы, такое множество типов сознания, среди которых его собственное - узкое, человечье - всего лишь одно из многих; однако уже через полчаса он пресытился от новых впечатлений и испытал облегчение, когда мысли возвратились в свое обычное, ограниченное привычными рамками состояние. Не вызывало сомнений, что тропа, по которой они ступают, проделана животными, или, может, одним животным, крупным; встречались места, где деревья были частично вывернуты, а поросль поменьше просто сплющена. Миль через пять-шесть тропа пошла вниз, и почувствовалось, что температура повышается. Стало слышно немолчное слабое зудение насекомых, растительность пошла гуще. Внезапно Манефону обвился вокруг лодыжки толстый пурпурный побег, и, когда тот одним ударом его отсек, завозился, заизвивался как разрубленный червь, пуская из отчлененного конца густую темно-синюю жидкость. Послышалось высокое ноющее гудение, от которого все настороженно вскинулись. Отсеченный побег подхватило и понесло длиннотелое насекомое с зелеными глазами и выступающим из хвоста заостренным жалом. Симеон узнал в нем одного из табанидов, слепней. Эта умыкнувшая побег полуметровая особь была самец, а, следовательно, безопасна для людей: самцы предпочитают питаться нектаром. Самку же Симеон живописал как кровососа, одну из несноснейших напастей в Дельте. Сок, которым натерлись, должен был выручать от слепней и москитов. Впрочем, за истекшие сутки он мог уже и выветриться, потому люди остановились и еще раз обработали открытые участки кожи и ткань туник. К едкому аммиачному запаху так уже привыкли, что едва и замечали. Идущая меж деревьями тропа, в конце концов, пошла строго вниз, и открылась обзору вся низменность Дельты. Непосредственно впереди, в десятке с небольшим миль горбился холм с башневидным выступом. Форма холма вызывала удивление: все равно что громадная головища, переходящая внизу в окладистую бороду и мохнатую гриву леса, отчего башнеподобный выступ имел вид шишака некоего фантастического шлема. - Ты не знаешь, что это там? - спросил Найл у Симеона. - Нет. Так глубоко забредать мне еще не доводилось. По правде сказать, я прежде не добирался до того места, где мы сейчас стоим. Чем ниже опускались, тем гуще становился запах гниющей растительности; земля под ковром листвы стала влажной и пористой. Когда снова - на этот раз вокруг ноги Милона - обвился пурпурный побег, Доггинз поднял жнец. - Отчего б нам просто не пробить брешь? Симеон покачал головой. - Пока не стоит. Здесь всюду чувствуется какая-то одушевленная сила. Трудно предугадать, как она на это отреагирует. Доггинз поглядел на него с легким недоумением - а в своем ли ты, дескать, уме? - но жнец опустил. Минут через десять они, наконец, увидели тварь, прокладывающую путь через деревья. Тропа впереди плавно поворачивала; Найл, приближаясь к повороту, случайно заметил, как макушка дерева метрах в ста впереди неожиданно покачнулась. Он тронул за локоть Симеона. На минуту все замерли, затем двинулись медленно, осторожно. Выйдя за поворот, изумленно застыли. Навстречу грузно тянулось громадное зеленое создание, схожее на первый взгляд с гусеницей, хотя поблескивающие под солнцем зеленые чешуйчатые пластины выдавали тысяченожку. Это лишний раз подтвердилось, когда существо, приостановившись на кривеньких ножках, выпирающих по бокам, словно клешни краба, отвело приплюснутую голову от растительности и остановило взгляд на них. Доггинз опять поднял жнец, но Симеон аккуратно пригнул ствол книзу. - Они совершенно безобидны. Хотя могут ненароком задавить. Туловище тысяченожки полностью заполняло четырехметровую тропу, длины в насекомом было, по меньшей мере, два десятка метров. Странные плоские глаза отрешенно поглядывали на незнакомцев в течение нескольких секунд, затем создание нагнуло голову и возобновило прежнее занятие. Челюсти мерно, с хрустом двигались из стороны в сторону, пожиная цветы и побеги с неспешной методичностью уборочной машины. Двигалось создание неожиданно проворно: пока они стояли разинув рты, успело приблизиться метров на пять. Заметив где-нибудь в прогалине по соседству с тропой очередной сочный цветок, создание подавалось верхней частью туловища вбок, и тогда раздавался звучный треск сминаемых деревьев. Очистив прогалину дочиста, тысяченожка снова двигалась с места. Взгляды скрестились на Симеоне - что же он скажет. - Можно попробовать протиснуться мимо нее. Она не нападет. - А вдруг задавит?- спросил Доггинз. - Маловероятно. Однако, чего же мы стоим. Пойдемте! Но не успели толком подойти к мерно жующему насекомому, как оно, подняв голову, вдруг испустило такую вонищу, что все, закашлявшись, невольно попятились. Найл ничего гадостнее в жизни не нюхал. Манефон, все еще давясь и кашляя, насилу выговорил: - Давайте лучше ее обогнем. Надо же, какая погань! Держа жнецы наготове, они углубились с тропы в поросль. Под ногами шевелились побеги, но напасть не пытались - вероятнее всего, из-за близости работающих челюстей; побеги реагировали на тревожные сигналы выщипываемой за корни растительности. Идущий впереди Манефон остановился, увидев, что тропа впереди перегорожена деревом с густыми космами разметавшихся по земле щупалец. Более пристальное изучение показало, что это лишь гадючья ива, безобидная родственница дерева-душегуба, и перебрались через него без труда. А вот дальше, в десятке метров, наткнулись и на само дерево-душегуб. На первый взгляд оно ни чем не отличалось от гадючьей ивы: покрытый странной ворсистой чешуей ствол и сотни желто-зеленых лиан, свисающих, будто спутанные женские волосы. Лианы у нее, в сравнении с гадючьей ивой, выглядели зеленее и свежей - потому, что гадючья ива скапливает седой мох, серой куделью обвисающий с верхушек лиан. Пока Симеон объяснял различие, Манефону на затылок опустилась самка слепня, готовясь вогнать в кожу острый хоботок. Очевидно, на насекомое угнетающе действовал едкий запах сока: слепень замешкался, и Манефон, успев схватить его за крыло, с силой отшвырнул. Упавший к ногам Найла слепень тут же вспорхнул в свисающие сверху лианы. Какую-то секунду все шло без изменений, и слепень заковылял вниз - показалось, что сейчас ускользнет. Но тут с ошеломляющей быстротой щупальца обвили насекомое вокруг туловища и умыкнули наверх. Исчезая, слепень неистово жужжал. Через несколько секунд лианы опустились, и дерево опять перестало отличаться от безобидной гадючьей ивы. - Куда он делся? - Там в стволе имеется подобие зева, - пояснил Симеон. Представив, что происходит сейчас наверху, все невольно содрогнулись. Судя по звукам, перемалывающая пищу тысяченожка успела уже отдалиться. Огибать дерево-душегуб было рискованно, поэтому решили возвратиться тем же путем, которым пришли. Тропа, когда вышли, оказалась совершенно свободной от растительности и вид имела почти рукотворный. - Глядите, возвращается! - окликнул Милон. Голова тысяченожки, объедающая растительность с края тропы, приподнявшись, смотрела на них; из челюстей сиротливо свисал кусок побега. Решив, видно, что незнакомцы безопасны, она продолжала насыщаться. - Она, видно, жрет в два горла, - предположил Найл. Все уставились, приоткрыв от удивления рты. И ведь точно: у тысяченожки было две головы, по одной на каждом конце. Та из них, что смотрела сейчас на людей, была меньше и продолговатее, но работала с такой же исправностью. Ее напарница проглядела довольно много сочных стеблей, особенно по краям тропы, и теперь вторая голова выщипывала их с деликатной аккуратностью, так как у нее было больше времени довершить задачу. Сжевывая побег, который неистово извивался, исчезая в углу рта, голова тысяченожки скользнула плоскими, сонными глазами по людям. Взгляд получился таким неприязненно высокомерным, что люди громко расхохотались, а когда встревоженная тысяченожка, тяжело вздрогнув, зашевелилась быстрее обычного, расхохотались еще громче. - Что ж, - сказал, отсмеявшись, Доггинз, - у Дельты есть, по крайней мере, чувство юмора. . - Двумя головами эта махина обзавелась не для того, чтобы вызывать смех, - заметил Симеон. Забавный эпизод развеселил, дальше по тропе двинулись в приподнятом настроении. Идти по свободной от растительности тропе было сплошным удовольствием. Один Найл шел задумавшись, специально держась позади, чтобы не втягивали в разговоры. Двуглавая тысяченожка вызывала удивление, и вместе с тем в этом таился глубокий смысл. Суть уморительной внешности была на деле ох какой серьезной. Даже на первый взгляд было ясно, что это животное - воплощение эволюционной безысходности. Грандиозная жизненная сила Дельты вынуждало несчастное существо расти и расти, пока то не вымахало размером с двухэтажный дом. Получается, теперь оно обречено всю свою жизнь заниматься исключительно насыщением, чтобы поддерживать свое непомерно большое тело. Это делало его уязвимым для врагов, поэтому существо обзавелось двумя головами, чтобы видеть приближение опасности с обеих сторон. Но почему, скажем, не ряд глаз вдоль хребта или вдоль боков? Лучшим вариантом было бы ограничить свой рост и развить более изощренные системы защиты. Но на более удачный выбор бедняге не хватило мозгов... Незаметно в уме в который уже раз очертился вопрос: что же произошло с человеческой эволюцией? Миллионы лет борьбы сделали человека знатоком искусства выживания. Быстротечной своей эволюцией он создал широкую дорогу, идущую вниз. Тогда почему он был так удручен и растерян, когда комета вынудила его оставить Землю? Почему люди оказываются не способны на подлинное счастье? В некотором смысле ответ был очевиден: потому что человек неспособен по достоинству оценить жизнь без проблем. Но ведь это же явный абсурд. Ведь он и цивилизацию создал именно для того, чтобы снимать проблемы: проблему пищи, проблему безопасности, душевного спокойствия. Почему, когда проблема наконец-то решена, им овладевает скука и неудовлетворенность? - Ого, глядите! Вон еще одно из тех деревьев. До границы леса оставалось уже недалеко, подлесок проредился, и участки между деревьями стали лучше просматриваться. Вместо спутанной поросли под ногами стелилась роскошная трава. В десятке метров, особняком среди небольшой опушки, стояло большое иудино дерево, отражая бледно-зелеными листьями солнечный свет. Оно было, по меньшей мере, раза в два выше тех, что встречались до сих пор, а трепещущие листья придавали ему праздничный вид. - Может, остановимся под ним передохнуть?- спросил Милон. Доггинз покачал головой. - Нет. День уже в разгаре, а идти далеко. - Да всего каких-то пять минут! - Времени нет, пойми. - Попить бы я остановился, а рассиживать ни к чему,- сказал Манефон. - Хорошо, тогда давай попьем, - не стал упорствовать Милон. Они остановились и поснимали наплечные мешки. - Ничего себе! - воскликнул вдруг Доггинз. - Что там? - Гляньте, - он указал на землю. Ничего особенного, трава как трава - яркая, изумрудно-зеленая. - Да вы приглядитесь, - настойчиво повторил Доггинз. Он поднял свой мешок, под ним была лысая прогалина. Аккуратным движением он стал опускать его на окружающую траву; едва на зеленый покров упала тень, как трава всколыхнулась и подалась в стороны. Получалось, мешок снова опустился на лысую прогалину. И наоборот, то место, где только что виднелась бурая земля, было опять покрыто травой. - Видели хоть раз что-нибудь подобное? Симеон покачал головой. - Ни разу,- он нагнулся сорвать травинку. Когда на зеленый покров упала тень его руки, окружающая трава плавно оттекла в разные стороны. Поразглядывав сорванную травинку на свету, Симеон смешливо хмыкнул: - Вы только полюбуйтесь. Найл с любопытством заглянул ему через плечо. Низ у травинки раздваивался, переходя в два малюсеньких белых корешка. Стоило ущипнуть невеличку, как корешки зашевелились, будто ножки у насекомого. - Шагающая трава! Найл опустился на колени и ухватил пригоршню травинок; они, понятно, пытались улизнуть, но не хватило проворства. Чувствовалось, как трава силится высвободиться: держа пучок на весу, Найл различал шевеление тысяч белых ножек. Пучок он поместил на грунт посередине тропы, проделанной тысяченожкой; это место, похоже, траву вполне устраивало. Сев на корточки, Найл вгляделся в зеленые стебельки. Корешки сейчас находились в земле. Однако, стоило тени от руки пасть на траву, как они моментально повылезали из грунта и пучок отполз на несколько сантиметров вбок. Найл вытянул одну травинку и надкусил. Вкус необычайно сладкий, стебелек можно было свободно глотать - такой он нежный и сочный. - Представляете,- сказал со смехом Милон,- как скуксится рыло у этой тысяченожки! Силится набить пасть, а на зубах, получается, голимая земля? - Улизнуть от обычного травоядного у них не хватит скорости, - заметил Симеон. - Вот, взгляни, - он повел рукой над травяным покровом. Стебельки, качнувшись, сбились воедино, перекатившись плавней волной. - Тогда почему она движется? - Чтобы уйти из-под солнца, когда зной, и от тени, когда холодно. Очередное проявление безудержной эволюции,- Симеон скудно улыбнулся, не в силах скрыть неподдельного восхищения.- Здесь бы тысяче ученых мужей дел хватило на целый век. - По мне, так уж лучше сидеть дома, - произнес Милон. По лицу пробежала тень - видно, что подумал об Уллике. - Ну что ж, - заключил Доггинз. - Перекусить можно будет и здесь. Там тени не особенно густо. Впереди, очевидно, шла болотистая низина - сочно зеленая трава, цветущий кустарник, а деревья, наоборот, разрознены. - Вот еще один из тех розовых цветов, - указал Манефон.- Может, срубим? Доггинз пожал плечами. - Осторожнее, - он повернулся к Найлу. - Сходил бы ты вместе с ним. Растение виднелось среди деревьев на том конце тропы; когда приближались, Найл уловил, как листья чуть заметно всколыхнулись. Пальцы инстинктивно стиснули жнец. Но вот считай уже и подошли, а куст не выдавал себя ни единым шевелением. Розовые кусты изливали приторный, тяжелый аромат, а сам куст выглядел безобидно, будто рос в саду. Щупальца-удавки были скрыты за глянцевитыми листьями. Несколько секунд Манефон с Найлом пристально вглядывались в куст, высматривая малейший признак того, что растение сознает их присутствие, но оно оставалось неподвижным. Манефон вскинул мачете и одним резким ударом отсек один из цветков. Тот упал в паре метров на голую землю. Манефон не мешкая отпрыгнул назад, но не успел увернуться от щупальца - прянув из куста, оно схватило его за запястье. Едва он рванулся в попытке высвободиться, как вокруг ног обвилось еще одно щупальце. Третье попыталось дотянуться до Найла, но он стоял слишком далеко, Тщательно нацелясь, Найл нажал на спуск. Голубой луч отхватил щупальце, держащее Манефона за запястье, чуть пригнув оружие, удалось отсечь второе щупальце - толстое, схватившее добычу за ноги. Манефон с размаху грянулся оземь спиной. Отчлененные обрубки яростно извивались, остальные втянулись обратно в куст. Манефон поднял с земли розовый цветок; тот не замедлил сомкнуться вокруг руки, но силы были уже не те, и хватка оказалась непрочной. Манефон отщипнул лепесток и сунул себе в рот. - Прелесть. Еще лучше, чем тот. - А ты как думал. Это растение опаснее. Лепестки они поделили между собой и съели вместе с сухарями и вяленым мясом. Прав Манефон: действительно вкуснее, чем тот, первый. И кстати, что еще удивительно: несмотря на медвяный аромат, вкус у цветка напоминал мясо - великолепное дополнение к вяленому мясу и сухарям. - Пора трогаться, - сказал Доггинз, поглядев вверх на солнце. Неожиданно Найл ощутил покалывание возле правого бедра. Мгновенно стало ясно: трубка. Он полез в карман. Пальцы щипнуло так, что он чуть не отдернул руку. А когда стал вытягивать трубку из кармана, покалывание вдруг прекратилось. От Симеона не укрылось, что Найл на миг изменился в лице. - Что там еще? - Ничего, - Найл решил, что это какой-нибудь очередной выкрутас атмосферы Дельты. Милон встал. - Я, пожалуй, на минуту все-таки присяду под дерево. - Только не задерживайся, - наказал Симеон. - И прихвати жнец. - Жнец? - недоуменно переспросил Милон. - С Дельтой не шутят. Найл, решив, что пара минут под деревом развеет вызванную едой сонливость, подхватил жнец и двинулся следом за Милоном. Поднялся и Манефон. Когда Милон пригнулся, собираясь поднырнуть под ветви, те, показалось, чутко вздрогнули. Найла вдруг пронзило ощущение немой угрозы. Шевеление напоминало жадное желание голодного животного. Найл невольно остановился и крикнул: - Эгей, осторожнее там! Но не успел договорить, как дерево захлопнулось, будто ловушка тарантула-затворника. Милон пронзительно вскрикнул; голос донесся уже из-под ветвей, сомкнувшихся, словно кулак. Найл вскинул жнец, собираясь пальнуть, но вовремя сдержался. В этой трепещущей груде листьев, притиснутых к стволу, невозможно было различить, где находится Милон. Однако истошное "Помогите!" вывело его из оцепенения. Нацелясь на макушку дерева, Найл нажал на спуск и плавно повел стволом из стороны в сторону. Дерево зашипело рассерженной змеей, посыпались отрезанные ветки, обдавая на лету брызгами сока. Но нижние сучья, похоже, продолжали упорствовать. Более того, они сжали ствол с такой силой, что некоторые даже затрещали. Дерево стало заваливаться. Найл отпрыгнул, и тут крики неожиданно смолкли. Один из сучьев ударил с такой силой, что сшиб Найла с ног. Дерево рухнуло в нескольких метрах. Отгибать ветви было неимоверно трудно, все равно что разжимать намертво стиснутый кулак. Однако здоровяк Манефон совладал-таки с одной из них и крикнул: - Я его вижу! Жнец сюда! Найл подал оружие. Манефон, примерившись, аккуратно отрезал кусок двухметровой длины. Ветви внезапно разжались. Разметав их в стороны, Симеон вызволил Милона. Лицо у юноши было синюшное, одежда набрякла кровью. Склонясь над неподвижным телом, Симеон разорвал на нем тунику и приник ухом к его груди. - Дышит. Принесите кто-нибудь воды. - Подоспел со своей флягой Доггинз. Симеон плеснул пригоршню воды Милону на лицо, другой стер у него кровь со лба. Найл со злостью смахнул слепня, пытавшег