т что я решил, и лучше всего вызвать патруль времени. С большой неохотой я нажал на кнопку экстренного вызова на своем таймере, подав сигнал, по которому, как считалось, можно сразу же вызвать патрульную службу. Тотчас же рядом со мной материализовался патрульный. Дэйв Ван-Дам, тот самый светловолосый невоспитанный боров, с которым я познакомился в первый день моего пребывания в Стамбуле. - Ну? - произнес он. - Времяпреступное самоубийство, - сообщил я ему. - Капистрано только что убил свою прабабку и шунтировался в нынешнее время. - Вот гнусный сукин сын. Почему мы должны возиться с этими шаткими ублюдками? - Он также бросил здесь на произвол судьбы группу туристов, - добавил я. - Вот почему, собственно, я вас и вызвал. Ван-Дам со злостью плюнул на пол. - Гнусный он сукин сын, - еще раз повторил он. - Ладно, я займусь этим. - И, прикоснувшись к своему таймеру, исчез из моей комнаты. Я был очень опечален такой глупой смертью. Ведь человеческая жизнь цена сама по себе. Я вспоминал шарм, которым, несомненно, обладал Капистрано, его привлекательность, впечатлительность, - и вот все эти прекрасные качества были уничтожены в момент опьянения, когда он поддался преступному импульсу. Я не плакал, но мне ох, как хотелось потренировать свои ноги на окружавшей меня жалкой мебели, и я не упустил такой возможности. Поднятый мною шум разбудил мисс Пистил, которая, широко зевнув, пробормотала: - На нас что, кто-то напал? - На вас - так да! - прорычал я и, чтобы хоть как-то утолить ярость и облегчить свои муки, плюхнулся на ее постель, буквально протаранив ее. Поначалу она несколько смутилась, но когда до нее полностью дошло, что происходит, тотчас же вступила со мной в самое тесное сотрудничество. Нашему взаимопониманию пришел конец через полминуты, после чего я оставил ее, еще трепещущую, Бильбо Гостмэну. Все еще под влиянием дурного настроения я разбудил хозяина постоялого двора, потребовал себе самого лучшего, какое только есть у него, вина, и в одиночку напился так, что вскоре уже ничего не соображал. Гораздо позже я узнал, что вся исполненная мною мелодрама была абсолютно бессмысленной. Этот скользкий паршивец Капистрано в самую последнюю секунду передумал. Вместо того, чтобы шунтироваться в 2059 год, что автоматически означало его самоуничтожение, он остался вверху по линии в 1600 году, женившись на дочери турецкого паши и прижив с нею троих детей. Патрулю времени не удавалось выследить его до самого 1607 года, откуда его в конце концов выдернули в 2060 год, и уж тогда за множество совершенных им времяпреступлений приговорили к полному уничтожению. Так или иначе, он свел счеты со своей жизнью, но совершенно не тем романтическим образом, каким ему мечталось. Патрулю также еще пришлось предотвратить убийство прабабушки Капистрано и помешать ему жениться на дочери паши в 1600 году, тем самым выбросить из нынешнего континуума троих родившихся от него детей, и в довершение к этому отыскать и спасти брошенных им туристов. Так что он заставил крепко попотеть сотрудников Службы Времени. - Если кому-то так уж невтерпеж совершить самоубийство, - подвел черту Дэйв Ван-Дам, - то почему бы, черт побери, просто не выпить сверхдозу снотворного и не избавить всех нас от головной боли? Мне оставалось только согласиться с ним. Это был единственный случай за всю мою жизнь, когда я и патрульный времени одинаково оценили происходящее. 44 Переполох, устроенный Капистрано, и отвращение, которое вызывали у меня моя группа туристов, ввергли меня в бездну печали. Я угрюмо перемещался из эпохи в эпоху. Сердце мое мне больше не принадлежало. И к тому времени - а было это где-то в середине второй недели - когда мы достигли 1204 года, я уже знал, что готов совершить нечто гибельное для себя. Пока же я с собачьим упорством проводил обычную вводную лекцию. - Старый дух крестоносцев постепенно оживал, - повествовал я, искоса поглядывая на Бильбо, который снова шалил с мисс Пистил, и хмуро взирая на Зауэрабенда, который бредил наяву Пальмирой Гостмэн, с ее жалкой девичьей грудью. - Иерусалим, который крестоносцы захватили столетие тому назад, вновь перешел в руки сарацинов, однако различные династии крестоносцев все еще контролировали большую часть средиземноморского побережья Святой Земли. Арабы сейчас втянуты в междоусобные войны. В 1199 году папа Иннокентий третий призвал к новому крестовому походу. Я рассказал о том, как откликнулись на призыв папы различные феодалы. Не забыл упомянуть и о том, как не хотели крестоносцы идти по суше через всю Европу и дальше через Малую Азию в Сирию, о том, что они предпочли морской путь, предполагая высадиться в одной из палестинских гаваней. Поведал своим людям, что в 1202 году при транспортировке войск крестоносцы обратились за помощью к Венеции, ведущей морской державе Европы того времени. Назвал условия, на которых дряхлый, но коварный дож Венеции Энрике Дандоло согласился предоставить корабли в их распоряжение. - Дандоло, - продолжал я, - согласился перевезти четыре с половиной тысячи рыцарей вместе с их лошадьми, девятью тысячами оруженосцев и двадцатью тысячами человек пехоты, а также снаряжением, рассчитанным на девятимесячный поход. Он также выделил пятьдесят вооруженных галер, которые должны были сопровождать этот конвой. За эти услуги он запросил восемьдесят пять тысяч серебряных марок, то есть около двадцати миллионов долларов в нашей валюте. Плюс половину территории и сокровищ, которые достанутся крестоносцам в результате вооруженной борьбы. Я объяснил, что крестоносцы согласились на эту чрезмерную цену, рассчитывая надуть слепого старика-дожа. Обрисовал, как этот слепой старик, когда крестоносцы начали скапливаться в Венеции, вытряс из них все, каждую причитающуюся ему марку, и только после этого отпустил их дальше. Описал, как этот престарелый монстр взял в свои руки полный контроль над Крестовым Походом и отплыл, командуя всем флотом, в пасхальный понедельник 1203 года, но курс взял не на Святые Земли, а на Константинополь. Я изложил им ситуацию, которая к этому времени сложилась в системе правления Византией. Династия Комнинов подошла к своему весьма печальному концу. Когда в 1180 году умер император Мануил Второй, трон унаследовал его молодой сын Алексей Второй, однако он был вскоре убит совершенно безнравственным двоюродным братом своего отца Андроником. Но и сам распутник Андроник был умерщвлен самым ужасным образом разъяренной толпой после того, как очень жестоко правил в течение нескольких лет, и в 1185 году на трон взошел Исаак Ангел, уже немолодой и заикающийся внук по женской линии императора Алексея Первого. Исаак правил в течение десяти лет, правил бестолково, пока и его не свергли - ослепили и бросили в темницу по указанию его собственного брата, который и стал императором Алексеем Третьим. - Алексей Третий еще правит, - сказал я, - а Исаак Ангел все еще томится в темнице. Но вот сын Исаака, тоже Алексей, спасся бегством и сейчас находится в Венеции. Он пообещал Дандоло огромные суммы денег, если тот восстановит на троне его отца. И вот теперь Дандоло направляется в Константинополь, чтобы свергнуть Алексея Третьего, а Исаака сделать своей марионеткой. Мои туристы не очень-то вникали в такие тонкости. Мне это было как-то безразлично. Я знал, что они сами до многого дойдут, как только увидят воочию, какой оборот примут события. Я показал им прибытие в Константинополь участников Четвертого Крестового Похода в конце июня 1203 года. Я предоставил им возможность посмотреть, как Дандоло руководит захватом Скутари - пригорода Константинополя на азиатском берегу Босфора. Я не преминул подчеркнуть, что вход в константинопольскую гавань охраняется огромной башней и двадцатью византийскими галерами и перегорожен массивной железной цепью. Я привлек их внимание к той сцене, когда венецианские матросы взяли на абордаж и увели в плен византийские галеры, а один из кораблей Дандоло, оборудованный чудовищными стальными ножницами, перерубил цепь и открыл проход для захватчиков в Золотой Рог. И позволил им посмотреть на то, как этот сверхчеловек Дандоло, которому было уже девяносто лет, лично возглавил штурм крепостных валов Константинополя. - Еще никогда прежде, - заметил я, - не удавалось захватчикам силой прорваться внутрь города. С безопасного расстояния, смешавшись с радостно возбужденной толпой, мы наблюдали за тем, как Дандоло освобождает Исаака Ангела из подземного заточения и нарекает его императором Византии, коронует также и его сына в качестве соправителя под именем Алексея Четвертого. - Теперь, - комментировал я, - Алексей Четвертый приглашает крестоносцев провести зиму в Константинополе за его счет для тщательной подготовки к вторжению в Святую Землю. Такое предложение сказалось опрометчивым с его стороны. Теперь он и сам обречен. Мы шунтировались вниз по линии в весну 1204 года. - Алексей Четвертый, - продолжал я, - обнаружил, что постой тысяч крестоносцев в Константинополе совершенно опустошил византийскую казну. Он говорит Дандоло, что денег у него уже нет и что он не может больше принимать на себя расходы по содержанию крестоносцев. Между ними завязывается яростная перепалка. Пока она продолжается, в городе занимается пожар. Никто не знает, кто его вызвал, но Алексей подозревает в поджогах венецианцев. Он поджигает семь обветшавших судов и пускает их по течению прямо в гущу венецианских кораблей. Смотрите. Мы видели этот пожар. Видели, как венецианцы с помощью абордажных крючьев оттаскивают объятые пламенем корпуса горящих судов подальше от своих кораблей. Затем стали свидетелями того, как в Константинополе неожиданно вспыхнуло всеобщее восстание, византийцы свергли с трона Алексея Четвертого как орудие политики венецианцев и предали его смертной казни. - Престарелый Исаак Ангел умирает несколькими днями позже, - сообщил я. - Византийцы выкапывают неизвестно откуда зятя изгнанного императора Алексея Третьего и возводят его на трон под именем Алексея Пятого. Этот зять принадлежит к знаменитому роду Дукасов. Дандоло лишился обоих своих марионеточных императоров и теперь он вне себя от ярости. Венецианцы и крестоносцы решают теперь захватить Константинополь и установить там свое правление. Еще раз я провел свою туристскую группу по различным сценам битвы. 8 апреля началась борьба за овладение Константинополем. Пожарища, резня, насилия, Алексей Пятый трусливо бежит, захватчики подвергают город разграблению. 13 апреля, Айя-София: крестоносцы уничтожают хоры и клирос собора с его двенадцатью колоннами из чистого серебра, растаскивают на отдельные части алтарь и забирают сорок церковных чаш и десятки серебряных подсвечников, а также забирают себе Евангелие, святые кресты, обивку алтаря и сорок огромных лампад из чистого золота. Бонифаций Монфератский, предводитель крестоносцев, занимает императорский дворец. Дандоло похищает четыре огромные бронзовые конские статуи, которые привез сюда из Египта император Константин за девятьсот лет до этого; он заберет их в Венецию и установит над входом в собор святого Марка, где они стоят до нашего времени. Священники, сопровождающие крестоносцев, торопятся отхватить священные реликвии: два больших куска от истинного креста, острие священного копья, гвозди, которыми Христос был прибит к кресту, и много других подобных предметов, с давних лет почитавшихся византийцами. Насмотревшись на сцены разнузданных грабежей, мы перенеслись в середину мая. - Сейчас предстоит избрание нового императора Византии, - пояснил я. - Он не будет византийцем. Императором станет пришелец с запада, франк, латинянин. Завоеватели изберут императором Балдуина Фландрского. Мы увидим процессию, которая сопровождала коронацию. Мы ждали снаружи Айя-Софии. Внутри собора Балдуин Фландрский облачился в императорскую мантию, усыпанную бриллиантами и расшитую фигурами орлов; ему были вручены скипетр и золотая держава; он преклонил колена перед алтарем и получил помазание на царствие; на голову ему была одета корона; он взобрался на трон. - Вот он выходит, - сказал я. На белой лошади, весь в сверкающих одеяниях, прямо-таки полыхающих огнем, император Византии Балдуин верхом проделывает путь от собора к дворцу. С большой неохотой, с угрюмыми лицами население Византии свидетельствует почтение своему нынешнему чужеземному повелителю. - Большая часть византийской знати бежала, - сказал я своим туристам, которым страстно хотелось еще битв и пожаров. - Аристократия рассеялась по Малой Азии, Албании, Болгарии, Греции. В течение пятидесяти семи лет здесь будут править латиняне, хотя правление императора Балдуина будет непродолжительным. Через десять месяцев он поведет войско против византийских повстанцев и будет ими захвачен в плен, из которого ему уже не вернуться. - А когда же крестоносцы дойдут до Иерусалима? - спросила Крайстэл Хэггинс. - Эти? Никогда. Они и не собирались туда идти. Некоторые из них останутся здесь, став правителями отдельных провинций бывшей Византийской империи. Остальные, нагрузившись добром, награбленным в Византии, возвратятся домой. - Потрясающе - прямо дух захватывает! - воскликнула миссис Хэггинс. Я показал им покорение Византии латинянами точно, как это описывается в рекламных буклетах. Затем мы вернулись на свой постоялый двор. Ужасная усталость охватила меня. Внезапно я почувствовал, что не могу больше терпеть их присутствие. Мы пообедали, и они отошли ко сну, по крайней мере, разошлись по кроватям. Я постоял некоторое время, слыша страстные стоны мисс Пистил и нетерпеливое сопение Бильбо Гостмэна. Долетали до меня и вскрики Пальмиры, когда Конрад Зауэрабенд исподтишка щекотал ее бедра в темноте, а затем я сам едва не задохнулся от слез ярости, неожиданно нахлынувших на меня, и не в силах больше подавлять в себе искушение, прикоснувшись к своему таймеру, шунтировался вверх по линии. В 1105 год, к Пульхерии Дукас. 45 Метаксас, как всегда, был рад посодействовать. - Это займет несколько дней, - сказал он. - Связь здесь работает очень медленно. Гонцы пешком покрывают расстояние между адресатами. - Мне подождать здесь? - А зачем? - удивился Метаксас. - Ведь у тебя есть таймер. Перепрыгни через три дня, к тому времени, возможно, все уже будет подготовлено. Я прыгнул вниз на три дня. Метаксас тут же меня успокоил. - Все в порядке. Ему удалось устроить мне приглашение на званый вечер во дворце Дукаса. Все, кто занимал хоть какое-нибудь значительное положение, должны были там собраться - вплоть до императора Алексея Комнина. Для прикрытия я должен был представляться как дальний родственник Метаксаса, живущий в глухой провинции, в Эпире. - Говори с деревенским акцентом, - предупредил меня Метаксас. - Проливай вино себе на подбородок и как можно громче чавкай. Звать тебя будут... э... Никетасом Гиртаценасом. Я покачал головой. - Слишком уж замысловато. Это не для меня. - Ну, тогда Георгием Гиртаценасом? - Георгием Маркезинисом, - сказал я. - Слишком уж пахнет двадцатым столетием. - Для них это будет звучать вполне провинциальным именем, - сказал я и отправился на званый вечер к Дукасу как Георгий Маркезинис. У ворот сверкающего мрамором дворца Дукаса я увидел более двух десятков варяжских стражников, стоявших на карауле. Присутствие этих светлобородых норвежских варваров, ядра личной императорской охраны, указывало на то, что Алексей уже здесь. Мы прошли внутрь. Метаксас привел на этот вечер свою прекрасную и шикарно распутную прародительницу Евдокию. У меня сразу же едва не закружилась голова от того, что меня ждало внутри. Музыканты. Рабы. Столы с горами самой различной снеди. Вина. Разряженные мужчины и женщины. Превосходные мозаичные полы; увешанные гобеленами стены; повсюду масса золотого шитья и толстой позолоты; раскаты переливчатого смеха; мерцание женской плоти под почти прозрачными шелками. Я сразу же увидел Пульхерию. Пульхерия увидела меня. Наши глаза встретились, как встретились они в лавке, она узнала меня и загадочно улыбнулась. И снова будто разряд электрического тока прошел между нами. В более позднюю эпоху затрепетал бы ее веер. Здесь же она сняла свои усыпанные бриллиантами перчатки и слегка похлопала ими по левому запястью. Нечто вроде обнадеживающего знака? На ее высоком, гладком лбу блестел золотой обруч. Губы были подведены помадой. - Ее муж слева от нее, - шепнул мне Метаксас. - Пошли. Я представлю тебя. Я взглянул на Льва Дукаса, своего много раз прадеда, и гордость за то, что у меня такой выдающийся предок, имела некоторый привкус зависти, которую я испытывал к нему как к мужчине, который каждую ночь ласкает груди Пульхерии. Ему было, я это знал после внимательного изучения своей родословной, тридцать пять лет, он был вдвое старше своей жены. Высокий мужчина, виски с проседью, нехарактерные для византийца голубые глаза, аккуратно подстриженная короткая бородка. Узкий, с высокой переносицей нос, тонкие, плотно сомкнутые губы. Благодаря всем этим внешним чертам он мне показался вначале человеком аскетическим, немного даже не от мира сего и вместе с тем необыкновенно величественным, преисполненным чувства собственного достоинства. Он и в самом деле представлял из себя впечатляющее зрелище, не было и следов аскетичности в изысканном покрое его туники, в многочисленных украшениях, кольцах, подвесках и заколках. Лев царил на этом вечере спокойно и непринужденно, как и приличествовало человеку, который был одной из самых знатных персон государства и который возглавлял ветвь славного рода Дукасов. Однако собственный дом у Льва был еще пуст, и, возможно, по этой причине разглядел я, а, может быть, только вообразил, какую-то печать безысходности на его красивом лице. Пока мы с Метаксасом шли к нему, я уловил обрывок разговора между двумя придворными дамами слева от меня: - ...нет детей, и это тем более печально, что у всех братьев Льва их так много. А ведь он самый старший среди нас! - Однако Пульхерия слишком еще молода. Судя по ее виду, она обязательно будет многодетной матерью. - Если только удастся положить начало. Ведь ей уже почти восемнадцать! Мне хотелось бы приободрить Льва, сказать ему, что его потомство доживет даже до двадцать первого столетия, дать ему знать, что всего лишь через год Пульхерия подарит ему сына, Никетаса, а затем пойдут Симеон, Иосанн, Александр и так далее, и что у Никетаса будет шестеро детей, и среди них - царственный Никифор, которого я видел через семьдесят лет вниз по линии, и что сын Никифора последует в изгнание за главой рода в Албанию, а потом, а потом, а потом... - Ваша светлость, - произнес Метаксас, - это третий сын сестры моей матери, Георгий Маркезинис из Эпира, который в настоящее время гостит на моей вилле. - Вы проделали очень долгий путь, - сказал Лев Дукас. - Раньше вы когда-нибудь бывали в Константинополе? - Никогда, - соврал я. - Замечательный город! Такие соборы! Такие дворцы! Такие бани! А какие яства, вина, одежды! А женщины! Какие прекрасные женщины! В глазах у Пульхерии сверкнул огонь. Она снова одарила меня своей улыбкой, едва заметной улыбкой уголком рта, так чтоб не видел ее муж. Я знал, что она моя. Сладким ее благоуханием повеяло в мою сторону. Все во мне млело и трепетало. - Вы, разумеется, узнали императора? Величественным взмахом руки он показал на Алексея, окруженного придворными в дальнем конце зала. Я уже видел его раньше: невысокий, коренастый человек с царственной осанкой. Его окружали самые знатные сановники империи и их дамы. Он казался добрым, снисходительным, искушенным в самых различных делах, непринужденным в общении - настоящим наследником цезарей, защитником цивилизации в эти мрачные времена. По настоянию Льва я был представлен ему. Он дружески поздоровался со мною, объявив, что родственник Метаксаса для него столь же дорог, как и сам Метаксас. Мы какое-то время беседовали, император и я. Я очень нервничал, но вел себя крайне учтиво, так что, в конце концов, Лев Дукас даже сказал: - Вы с такой легкостью разговариваете с императором, будто были знакомы с добрым их десятком, молодой человек. Я улыбнулся. Я не сказал, что уже несколько раз мельком видел Юстиниана, что присутствовал при крещении Феодосия Второго и Константина Пятого, еще не родившегося Мануила Комнина и многих других, что коленопреклоненный я стоял в Айя-Софии недалеко от Константина Девятого не далее как вчера вечером, что видел, как Лев Исаврийский руководит уничтожением икон. Я не сказал, что был одним из многих, кто обладал ненасытной императрицей, Феодорой за пять столетий до этого. Я только застенчиво опустил глаза и произнес: - Благодарю вас, ваша светлость. 46 Византийские званые вечера состоят из музыки, плясок рабынь, некоторой трапезы и обильных возлияний. Опустилась ночь, догорали свечи; собравшаяся здесь знать изрядно подвыпила. В сгущающемся ночном мраке я с легкостью смешался с представителями знатных родов, с мужчинами и женщинами, чьи родовые имена были Комнины, Фокасы, Склеросы, Далласины, Диогены, Ботаниатисы, Цимисхии и Дукасы. Я поддерживал самые утонченные разговоры и сам себя поразил собственной велеречивостью. Я наблюдал, как потихоньку устраиваются супружеские измены за спинами у подвыпивших мужей. Я учтиво распрощался с императором Алексеем и получил от него приглашение навестить его в Блачерны - во дворце, стоявшем у самой дороги. Я отразил выпады подруги Метаксаса Евдокии, которая слишком перепила и хотела, чтобы я по-быстрому завалил ее тут же, в одной из смежных комнат (она в конце концов наколола Василия Диогена, которому скорее всего, было лет семьдесят). Я отвечал, причем весьма уклончиво, на вопросы о своем "родственнике" Метаксасе, которого здесь знали абсолютно все, но чье происхождение было для всех полнейшей загадкой. И только через три часа после появления во дворце Дукаса я обнаружил, что наконец-то разговариваю с Пульхерией. Мы тихонько стояли в одном из углов огромного зала. Нам светили две едва мерцающие свечи. Она казалась немного испуганной, взволнованной, даже возбужденной; грудь ее тяжело поднималась и опускалась, а над верхней губой образовалась пунктирная линия из бусинок пота. Никогда еще за всю жизнь не представала перед моими глазами такая неотразимая красота. - Полюбуйтесь-ка, - сказала она. - Лев дремлет. Он любит свое вино больше, чем все на свете. - Красоту он, наверное, любит еще больше, - сказал я. - Вот поэтому он окружил себя со всех сторон красотой различного рода. - Низкий льстец! - Нет. Я стараюсь говорить правду. - Вам это не часто удается, - сказала она. - Кто вы? - Маркезинис из Эпира, двоюродный брат Метаксаса. - Мне это ни о чем не говорит. Я имею в виду, ради чего вы прибыли сюда в Константинополь? Я набрал полные легкие воздуха. - Чтобы осуществить свое предназначение - отыскать ту, о которой я давно уже мечтаю, ту, которую я люблю. Такое признание проняло ее. Семнадцатилетние красавицы очень восприимчивы к подобным вещам, даже в Византии, где девушки созревают рано и в двенадцать лет уже выходят замуж. Пульхерия разинула рот от удивления, целомудренно прикрыв ладонями высокие курганы своей груди и задрожала. Мне кажется, что даже зрачки у нее мгновенно расширились. - Это невозможно, - сказала она. - Нет ничего невозможного. - Мой муж... - Крепко спит, - сказал я. - Сегодня же... под этой же крышей... - Нет. Нельзя. - Не пытайся побороть судьбу, Пульхерия - от нее не спрячешься. - Георгий! - Нас связывают тесные узы! Такие тесные, что простираются на много веков... - Да, Георгий! Теперь полегче, дорогой "прапра" много раз правнучек, не болтай слишком много. Ведь это подлое времяпреступление - бахвалиться тем, что ты явился из будущего. - Это было предопределено, - шептал я. - Иначе быть не может! - Да! Да! - Здесь. - Здесь, - эхом отвечала Пульхерия. - Скоро. - Когда разойдутся гости. Когда Лев будет в постели. Я спрячу тебя в комнате, где ты будешь в полной безопасности... Я сама приду к тебе... - Ты знала, что это должно случиться, - сказал я, - еще в тот день, когда мы повстречались в лавке. - Да. Я знала. Уже тогда. Какие чары ты напустил на меня? - Никаких, Пульхерия. Эти чары действуют на нас обоих. Они влекут нас к друг другу, они подводят нас вот к этому самому мгновенью, это они прядут нити судьбы так, что все они сходятся к нашей встрече, разрушая барьеры, которые возвело время... - Ты говоришь так странно, Георгий. Так красиво. Ты, должно быть, поэт. - Может быть. - Через два часа ты будешь мой. - А ты моя, - сказал я. - И навсегда! Я вздрогнул, подумав о занесенном надо мной мече патруля времени. - На веки вечные, Пульхерия. 47 Она окликнула слугу, сказала ему, что молодой человек из Эпира, по-видимому, несколько перепил, и поэтому его надо уложить в одном из покоев для гостей. Я ей подыгрывал, ведя себя так, будто алкоголь в самом деле одурманил мои мозги. Завидев меня, Метаксас пожелал удачи. Затем при свечах я проделал длительное путешествие по извилистым коридорам дворца Дукаса, пока мне не показали просто убранную комнату в самом дальнем закутке. Низкое ложе было единственным предметом обстановки, прямоугольная мозаика в центральной части пола - единственным украшением. Через единственное узкое окно в комнату проникала полоса лунного света. Слуга принес мне таз с водой, пожелал мне хорошо отдохнуть ночью и оставил меня одного. Я прождал целый миллиард лет. До меня доносились отдаленные звуки пиршества. Пульхерия не приходила. Все это шутка, подумалось мне. Розыгрыш. Молодая, но искушенная в светских шалостях хозяйка дома, решила немножко позабавиться с деревенским родственником. Это заставит меня понервничать и помучиться в одиночестве до самого утра. А затем она пришлет мне слугу, чтобы он накормил меня завтраком, и выставит вон. Или, может быть, через пару часов она велит прийти сюда одной из своих рабынь, которой будет приказано притвориться Пульхерией. Или пришлет сюда беззубую старую каргу, а гости будут наблюдать за нами через потайные отверстия в стенах. Или... Тысячи раз я задумывался над тем, чтобы бежать отсюда. Для этого достаточно было только прикоснуться к таймеру и шунтироваться в 1204 год, где, беззащитные, спали Конрад Зауэрабенд и Пальмира Гостмэн, мистер и миссис Хэггинс и все остальные мои туристы. Смыться? Сейчас? Когда все зашло самым благополучным образом столь далеко? Что скажет Метаксас, когда узнает, что у меня не выдержали нервы? Я вспомнил своего гуру, чернокожего Сэма, вспомнил, как он как-то спросил у меня: "Если тебе выпадет шанс добиться предмета самых сокровенных твоих желаний, ты воспользуешься этим шансом?" Пульхерия как раз была предметом моих самых сокровенных желаний. Теперь я это знал со всей определенностью. И еще я вспомнил вот такие слова своего учителя Сэма: "Ты - заядлый неудачник, жертва собственной мнительности. Неудачник, во всех без исключений случаях предпочитает наименее желательную альтернативу". Вот и валяй отсюда, незадачливый "прапра" много раз правнучек. Брысь отсюда, еще до того, как сладкая твоя прародительница сможет предложить тебе благоухание своих женских прелестей. Вспомнил я и Эмили, девушку из геноателье, обладающую даром пророчества, ее пронзительное предупреждение: "Остерегайся любви в Византии! Остерегайся! Остерегайся!". Я полюбил. В Византии. Поднявшись с ложа, я стал мерить шагами комнату. Тысячи раз, оказываясь у двери, прислушивался к еле слышному смеху или далеким песням, а затем поснимал с себя все свои одеяния, аккуратно сложил их на полу рядом с ложем. Теперь я был совершенно голым, на мне ничего не было, кроме таймера, я уже размышлял над тем, не снять ли и его тоже. Что скажет Пульхерия, когда увидит этот коричневый пластмассовый пояс на моей талии? Что смогу я объяснить ей? Я отстегнул таймер, освободившись от него в первый раз находясь вверху по линии. И тут же меня захлестнули волны подлинного ужаса. Без него я чувствовал себя еще более обнаженным, чем просто без одежды. У меня было такое чувство, что с меня содрано все до самых костей. Без таймера вокруг бедер я становился рабом времени, как все остальные смертные. У меня не было возможности быстрого бегства. Если Пульхерия замыслила какую-то жестокую шутку и меня подловят в такой момент, когда у меня не будет возможности тут же подхватить его, - в этом случае я бесповоротно погиб. Я поспешил водворить таймер на место. Затем я очень тщательно вымыл все свое тело, очищая себя для Пульхерии. И снова стоял обнаженный у ложа, ожидая еще миллиард лет. С вожделением представил себе темные, набухшие кончики полных грудей Пульхерии и бархатистость кожи с внутренней стороны ее бедер. И взыграло мое мужское естество, достигнув таких экстравагантных пропорций, что я одновременно был горд и смущен. Мне не хотелось, чтобы именно сейчас вошла Пульхерия и увидела меня в таком состоянии, стоящего рядом с ложем наготове. Сейчас я напоминал перевернутый трезубец; приветствовать ее таким манером было бы слишком грубо, слишком уж откровенно. Быстренько я снова оделся, чувствуя себя совершенно глупо. И стал ожидать еще один миллиард лет. И увидел уже, как свет зари начинает примешиваться к лунной дорожке, идущей от узкого, как щель, окна. 48 И тогда дверь отворилась, и вошла в комнату Пульхерия, и закрыла дверь за собою на засов. Она смыла с себя густые румяна и сняла все драгоценности, кроме одной золотой пекторали, а также сменила свое роскошное торжественное облачение на легкую шелковую накидку. Даже при скудном свете этой комнаты я увидел, что под нею она совершенно обнажена, и плавные изгибы ее тела воспламенили меня почти до безумия. Она плавно двинулась ко мне навстречу. Я взял ее в свои руки и попытался было поцеловать. Она не понимала, что такое поцелуи. Даже поза, которую нужно было принимать для такого контакта, была чужда для нее. Мне пришлось самому приспособить ее к этому. Я нежно наклонил ее голову. Она улыбнулась, несколько смущенно, но не противилась. Наши губы соприкоснулись. Мой язык метнулся вперед. Она задрожала и прижалась ко мне всем телом. Она старалась как можно быстрее постичь науку поцелуев. Мои ладони незаметно соскользнули с ее плеч ниже. Я осторожно стянул с нее накидку. Она снова затрепетала. Я сосчитал ее груди. Две. Розовые соски. Расставленными своими пальцами я измерил ее талию. Неплохой размер. Затем провел кончиками пальцев по бедрам. Великолепные бедра. Меня привели в восторг две глубокие ямочки в самом низу ее спины. Она была одновременно застенчивой и раскованной - превосходное сочетание. Когда я разделся, она увидела таймер и притронулась к нему, стала теребить его пальцами, но не стала спрашивать, что это такое, а скользнула пальцами еще ниже. Мы вместе повалились на ложе. Видите ли, секс в самом деле весьма занятная штука. Физиологическая его сторона, вот что я сейчас имею в виду. То, что называли "заниматься любовью" в двадцатом столетии; то, что называли "спать вместе". Какие только попытки не делались, чтобы буквально воспеть физиологию этого действа, и какой результат из всего этого получился? Описывать это с дотошностью ученого-сексопатолога равноценно тому, что объяснять, как получить огонь с помощью трения палочки о дощечку. Сделайте то и сделайте это, а затем продолжайте, пока не добьетесь желаемого результата. Посмотрите же на все это, как оно происходит в жизни, и вы сами поймете, насколько абсурдны все эти попытки. А с другой стороны, нет-нет, да и закрадется такая мысль: есть ли на свете более глупое, чем это центральное действо, управляющее человеческими эмоциями? Нет, конечно же нет. Так почему же эта потная возня с Пульхерией так для меня важна (и, может быть, для нее)? Моя гипотеза заключается в том, что истинное значение секса, хорошего секса, в его символичности. Оно далеко выходит за пределы простого получения удовольствия на очень короткое время в результате определенных телодвижений. Само по себе это удовольствие доступно, в конце-то концов, даже и без участия партнера, разве не так? Нет, секс - это куда больше, чем простые, инстинктивные телодвижения. Это праздник души, нашедшей родственную душу, это торжество в честь духовного единения, кульминация взаимного доверия. Мы как бы говорим друг другу в постели: я отдаюсь тебе в предвкушении, что ты доставишь мне наслаждение, а я со своей стороны, попытаюсь сделать все, чтобы доставить наслаждение тебе. Своего рода социальный контракт, так назовем это. И вся прелесть, все треволнения именно в заключении такого соглашения, но не в удовольствии, которым оно оплачивается. И еще вы говорите: вот мое обнаженное тело со всеми его недостатками, которое я доверчиво выставляю перед тобой, зная, что ты не будешь над ним насмехаться. И еще вы говорите: я принимаю эту сокровенную связь с тобою даже несмотря на то, что ты можешь передать мне дурную болезнь. Я добровольно подвергаю себя такому риску, потому что ты есть. И еще женщины частенько говаривали, по крайней мере, до самого конца девятнадцатого века или даже в начале двадцатого: я открываю себя для тебя даже несмотря на те возможные биологические последствия, что проявятся через девять месяцев. Все это куда более существенно, чем чисто физиологические атрибуты. Именно поэтому никакие механические приспособления для мастурбации никогда не могли заменить секс и никогда его не заменят. Вот почему то, что произошло между мною и Пульхерией Дукас в то византийское утро 1105 года, было куда более существенным, чем то, что происходило между мною и императрицей Феодорой на полтысячелетия раньше, или то, что происходило между мною и какою бы ни было другой девушкой тысячелетием позже. И в Феодору, и во множество других девчонок внизу по линии мною было впрыснуто, грубо говоря, примерно одинаковое количество кубических сантиметров солоноватой, вязкой жидкости; но с Пульхерией все было совершенно иначе. С Пульхерией оргазм был чисто символической кульминацией чего-то куда большего. Для меня Пульхерия была воплощением красоты и изящества, и ее быстрая уступчивость сделала меня императором более могущественным, чем Алексей; и пароксизм страсти для нас был вдесятеро менее существенен, чем тот факт, что мы оба, она и я, соединились вместе в доверии, в вере, в разделенном желании, в любви. Вот сердцевина моего мировоззрения. Теперь я стою перед вами, как вытряхнутый из всех своих одежд романтик. Вот основополагающий вывод, который с немалыми трудами я извлек из своего опыта: секс с любовью куда лучше, чем секс без любви! Что и требовалось доказать. А еще я могу показать, если вы не возражаете, что быть здоровым лучше, чем быть больным, и что обладание большими деньгами лучше, чем бедность. Мои способности к абстрактному мышлению поистине безграничны. Тем не менее, вполне адекватно расправившись с философскими аспектами проблемы на чисто физиологическом уровне, мы решили повторить поиск доказательств с самого начала еще раз получасом позже. Повторение - душа понимания. 49 После этого мы лежали рядом, лоснясь от пота. Самое время предложить своей партнерше травку и разделить другого рода единение, но, разумеется, здесь это было исключено. Я почувствовал, что чего-то не достает. - Там, откуда ты родом, там все совсем по-другому? - спросила Пульхерия. - Я имею в виду людей: как они одеваются, о чем говорят. - Совсем по-другому. - Я ощущаю какую-то необыкновенность в тебе, Георгий. Даже в том, как ты держал меня в постели. Не то, чтобы я так уж сильно была искушена в таких делах - пойми меня правильно. Ты и Лев - других мужчин у меня никогда не было. - Это правда? Глаза ее вспыхнули. - Ты считаешь меня распутной девкой? - Разумеется, нет, просто... - тут я совсем запутался. - В моей стране, - безрассудно выпалил я, - девушка принимает много мужчин прежде, чем выйти замуж. Никто против этого не возражает. Таков обычай. - Здесь совсем не так. Здесь девушек надежно прячут. Я вышла замуж в двенадцать лет, что совсем не оставило мне времени на вольности. - Она нахмурилась, присела, наклонилась ко мне, заглянула мне в глаза. Груди ее соблазнительно свесились. - Неужели у женщин в самом деле такая свобода в твоей стране? - В самом деле, Пульхерия. - Но ведь вы тоже византийцы! Вы же не варвары с севера! - Как это может быть позволено - принимать множество мужчин? - Таков у нас обычай, - на сей раз голос мой звучал не очень-то убедительно. - Наверное, ты приехал не из Эпира, - предположила она, - а из какой-то более далекой местности. Еще раз говорю тебе, Георгий, ты очень странный для меня человек. - Не называй меня Георгием. Называй меня Джадом. - Джадом? - Джадом. - Почему я должна так тебя называть? - Джад - мое второе имя. Мое настоящее имя. То имя, которое я ощущаю всем своим сознанием. Георгий же - ну, это просто имя, которым я воспользовался. - Джад. Джад. Такого имени я никогда даже и не слышала. Ты из очень странных краев! Из очень странных! Я улыбнулся ей улыбкой сфинкса. - Я люблю тебя, - сказал я и стал пощипывать губами ее соски, чтобы уйти от этого разговора. - Так странно, - шептала она. - Так необычно. И все же с самого первого мгновения меня так сильно к тебе влекло. Понимаешь, я никогда не осмеливалась. О, предложения мне делали, десятки предложений, но все они казались мне не настолько стоящими, чтобы рисковать. А потом я увидела тебя и почувствовала прямо таки огонь в себе, сильное желание, жажду, так что ли? Почему? Скажи мне, почему? Ты ничуть не привлекательнее многих других мужчин, которым я могла бы отдать себя, и тем не менее сделала я это только для тебя. Почему? - Это - судьба, - сказал я ей. - Как я уже говорил раньше. Непреодолимая сила, которая соединила нас вместе, через... столетия... - ...моря, - снова не очень-то убедительно завершил я. - Ты придешь ко мне еще? - спросила она. - Еще, и еще, и еще. - Я что-нибудь придумаю, чтобы мы могли встречаться почаще. Лев ни о чем не догадается. Знаешь, он один из самых главных сановников в казначействе и очень много времени уделяет своим финансовым делам, а тут еще император. Лев почти не обращает на меня внимания. Я просто одна из многих его красивых игрушек. Мы будем встречаться, Джад, и мы будем часто познавать наслаждение вместе, и... - ее темные глаза вспыхнули, - ...и, может быть, ты дашь мне дитя. Я почувствовал, как разверзлись небеса, и все громы и молнии обрушились на меня. - Пять лет замужества, а я все еще бездетная, - продолжала она. - Сама не пойму. Возможно, я была слишком молодая поначалу - совсем девочка - но вот и теперь тоже ничего. Ничего. Подари мне ребенка, Джад. Лев возблагодарит Бога за это. Я хочу сказать, он будет счастлив. Он посчитает, что это его ребенок - в тебе есть что-то от Дукасов, особенно глаза, так что никаких подозрений не возникнет. Как ты считаешь, мы сделали сегодня ребеночка? - Нет, - ответил я. - Нет? Разве ты можешь быть так уверен? - Я знаю, - вздохнул я. Я стал гладить ее шелковую кожу. Вот оставила бы ты меня еще на двадцать дней без моей таблетки, и я обязательно наградил бы тебя ребенком, Пульхерия! И такими узлами завязал бы ткань времени, что их бы уже никому не распутать. Стать собственным "прапра" много раз прадедушкой? Возникнуть из собственного же семени? Неужели время могло бы замкнуться на самое себя, чтобы я смог появиться на свет? Нет. Такое никак не может сойти мне с рук. Я подарю Пульхерии свою страсть, но не роды. - Вот и светает, - прошептал я. - Тебе лучше уйти. Куда мне посылать гонцов? - К Метаксасу. - Хорошо. Мы встретимся через два дня, да? Я сама все устрою. - Я твой в любой день, Пульхерия, только скажи. - Через два дня. А теперь уходи. Я покажу тебе дорогу. - Это слишком рискованно. Могут проснуться слуги. Возвращайся к себе, Пульхерия. Я сумею выбраться отсюда сам. - Но... невозможно... - Я знаю дорогу. - Откуда ты... - Клянусь, - сказал я. В конце концов мне удалось отговорить ее. Мы еще раз поцеловались, она набросила свою накидку, я поймал ее за руку и подтянул к себе, но затем отпустил, и она вышла из комнаты. Я отсчитал шестьдесят секунд. Затем перенастроил свой таймер и прыгнул вверх по линии на шесть часов. Званый вечер был в полном разгаре. Осторожно я пересек все здание, тщательно избегая той комнаты, где я сам, но чуть более ранний, еще не вкусивший сладостного тела Пульхерии, непринужденно беседовал с императором Алексеем. Мне удалось незаметно покинуть дворец Дукаса. В темноте ночи, около стены, возведенной у самого берега Золотого Рога, я снова подстроил свой таймер и шунтировался вниз по линии в 1204 год. И сразу же поспешил на постоялый двор, где оставил своих спящих туристов. Я добрался до него менее, чем через три минуты после своего ухода - мне же казалось что прошло так много дней! Все в порядке. Я получил наконец эту, столь долгожданную, раскаленную добела ночь страсти, я очистил свою душу от бремени неизбыточных желаний, и вот я снова владею своим ремеслом, и нет никого на всем белом свете, кто был бы умнее меня. Я проверил кровати. Мистер и миссис Хэггинс - есть! Мистер и миссис Гостмэн - есть! Мисс Пистил и Бильбо - есть! Пальмира Гостмэн - есть! Конрад Зауэрабенд, есть? Нет. Конрад Зауэрабенд... Зауэрабенда не было. Зауэрабенд отсутствовал. Кровать его была пустой. Зауэрабенд улизнул за эти три минуты моего отсутствия. Куда? У меня все похолодело внутри в предчувствии самого ужасного. Спокойно. Оставайся спокойным. Он вышел по нужде, вот и все. Он вот-вот вернется. ПАРАГРАФ ПЕРВЫЙ: КУРЬЕРУ ДОЛЖНО БЫТЬ ИЗВЕСТНО, ГДЕ НАХОДИТСЯ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ ВРЕМЕНИ КАЖДЫЙ ИЗ ТУРИСТОВ, НАХОДЯЩИХСЯ НА ЕГО ПОПЕЧЕНИИ. Я зажег факел от огня, еле тлевшего в очаге, и поспешил в коридор. Зауэрабенд? Зауэрабенд? Характерных для отправления малой нужды звуков слышно нигде не было. Так же, как и шума на кухне. Так же, как и звука шагов в винном погребе. Зауэрабенд? Куда же это вы, черт бы вас побрал, подевались, свинья вы этакая? Я все еще ощущал вкус губ Пульхерии на своих губах. Запах ее пота, смешавшегося с моим. Все восхитительные запретные радости транстемпорального кровосмешения все еще продолжали наполнять мою душу! Патруль времени за это сделает так, будто я никогда и не существовал, вот что сразу же подумалось мне. Я скажу: "У меня потерялся турист", а меня спросят: "Как это произошло?" На что я отвечу: "Я вышел из комнаты на три минуты, а он за это время неизвестно куда исчез". Мне скажут: "Значит три минуты. А разве вам не положено...", а я возмущусь: "Всего-навсего три несчастные минуты! Боже мой, неужели вы считаете, что я в состоянии следить за ними все двадцать четыре часа в сутки?". Мне выразят искреннее сожаление, но тем не менее будет произведена инспекция времени и места происшествия, и при этом будет обнаружено, что я самым безответственным образом шунтировался вверх по линии. Меня проследят до 1105 года и подловят с Пульхерией, в результате чего будут добыты доказательства не только моей халатности при исполнении обязанностей курьера, но и времяпреступного кровосмешения со своей пра-пра-пра-пра... Спокойно, спокойно. Теперь на улицу. Посвети факелом. Зауэрабенд! Зауэрабенд! Зауэрабенд не отзывался. Будь я на месте Зауэрабенда, куда, интересно, я тайком бы смотался? В дом к какой-нибудь двенадцатилетней византийской девчонке? Но откуда ему знать, где отыскать такую девчонку? Как пробраться к ней? Нет. Нет. Он бы не мог этого сделать. Тогда куда же он все-таки подевался? Бродит по городу? Вышел подышать свежим воздухом? Он должен был сейчас спать. Невинно похрапывать. Нет. Я вспомнил, что, когда я уходил, он не храпел и вообще не спал, он приставал к Пальмире Гостмэн. Я поспешил назад на постоялый двор. Не было ни малейшего смысла бродить вслепую по Константинополю. В панике я разбудил Пальмиру. Она стала протирать глаза, чуть простонала жалобно, непонимающе заморгала глазами. На ее голую плоскую грудь упал отблеск от факела. - Куда подевался Зауэрабенд? - бесцеремонно прошептал я. - Я велела ему оставить меня в покое. Я сказала ему, что, если он не перестанет ко мне приставать, я откушу эту его штуковину. Свою руку он уже держал вот здесь, и он... - Все это так, только куда все-таки он подевался? - Не знаю. Он просто поднялся и отошел. Я заснула, наверное, всего лишь минуты две назад. Для чего это вам потребовалось меня будить? - Помощи от тебя, как с... - пробормотал я. - Спи себе дальше. Спокойно, Джадсон, спокойно. Ведь существует такое легкое решение возникших у тебя трудностей. Не будь ты в таком смятении, ты бы об этом подумал давным-давно. Все что тебе нужно сделать - это, произведя коррекцию, вернуть Зауэрабенда в эту комнату точно таким же образом, как удалось тебе воскресить Мэрдж Хефферин. Это, разумеется, противозаконно. Курьерам не положено заниматься временными коррекциями. Этим может заниматься только патруль. Но ведь это будет такой незначительной коррекцией. Нужно все обтяпать как можно скорее, и тогда ты сумеешь перехитрить всех. Ведь тебе сошла с рук ревизия эпизода с участием Хефферин, разве не так? Да. Да. Это твой единственный шанс, Джад. Я уселся на краешек кровати и стал пытаться надлежащим образом распланировать свои дальнейшие действия. Ночь, проведенная с Пульхерией, притупила остроту моего интеллекта. Думай, Джад. Думай так, как никогда еще не думал прежде. Я с гигантским трудом привел в порядок свои мысли. Который был час, когда ты шунтировался вверх в 1105 год? БЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТИ МИНУТ ДВЕНАДЦАТЬ НОЧИ. Который был час, когда ты вернулся назад вниз по линии в 1204 год? БЕЗ ОДИННАДЦАТИ МИНУТ ДВЕНАДЦАТЬ НОЧИ. Который сейчас час? БЕЗ ОДНОЙ МИНУТЫ ДВЕНАДЦАТЬ. Когда в таком случае ускользнул из комнаты Зауэрабенд? ГДЕ-ТО В ПРОМЕЖУТКЕ ОТ БЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТИ ДО БЕЗ ОДИННАДЦАТИ. Следовательно, в какое время вверх по линии тебе нужно шунтироваться, чтобы его перехватить? ПРИМЕРНО В БЕЗ ТРИНАДЦАТИ МИНУТ. Ты понимаешь, что если не рассчитаешь и прыгнешь в более раннее время, чем без тринадцати минут, ты встретишь свое первоначальное воплощение, когда ты готовился к тому, чтобы отбыть в 1105 год и, следовательно, попадешь под воздействия парадокса удвоения? ДА, НО ПРИХОДИТСЯ РИСКОВАТЬ. У МЕНЯ СЕЙЧАС НЕПРИЯТНОСТИ ПОСЕРЬЕЗНЕЕ, ЧЕМ ЭТО. Значит, лучше все-таки шунтироваться и все по-хорошему уладить. ВОТ Я И ОТПРАВЛЮСЬ ЗА ЭТИМ. Я произвел точную настройку таймера и ринулся вверх по линии к моменту за несколько секунд до без тринадцати двенадцать. С облегчением заметил, что моя более ранняя особа уже вышла из комнаты, а Зауэрабенд еще нет. Этот жирный урод все еще оставался в комнате, сидя на своей кровати спиной ко мне. Теперь уже ничего не стоило помешать ему исчезнуть отсюда. Я просто запрещу ему покидать комнату и продержу его здесь в течение последующих трех минут, тем самым аннулирую его убытие. В тот самый момент, когда сюда возвратится мое предыдущее воплощение, я шунтируюсь на десять минут вниз по линии, занимая первоначально положенное мне место в потоке времени. В этом случае Зауэрабенд будет находиться под непрерывной охраной своего курьера (в одном воплощении или другом) в продолжение всего опасного промежутка времени между без четырнадцати минут двенадцать и далее до самой полуночи. Разумеется, в этом случае окажется еще одно очень ничтожное мгновение моей дубликации, когда сойдутся пути моих двух воплощений, я настолько быстро оставлю временной уровень своего первоначального воплощения, что Зауэрабенд, по всей вероятности, ничего не заметит. И все станет так, как и положено ему быть. Да. Очень хорошо. Я двинулся через всю комнату к Зауэрабенду, чтобы перегородить ему дорогу, когда он попытается уйти отсюда. Он резко повернулся, не вставая с кровати, и увидел меня. - Вы вернулись? - спросил он. - Разумеется. И я не... Он притронулся рукой к своему таймеру и исчез. - Погодите! - завопил я, разбудив всю группу. - Не смейте этого делать! Это невозможно! Таймер туриста не... Мой вопль захлебнулся, перейдя в совершенно идиотский клекот. Зауэрабенд исчез, шунтировавшись прямо у меня на глазах. Низринувшись туда, откуда его нельзя привести назад. Мерзкий, гнусный, совершенно испорченный тип! Возившийся со своим таймером и бахвалившейся тем, что ему удастся активировать его без моей помощи! Каким-то образом он ухитрился свернуть предохранитель и добраться до пульта настройки. Теперь мое, и без того трудное, положение стало просто отчаянным. На волю вырвался один из моих туристов с активированным таймером, получивший возможность разгуливать по прошлому, перескакивая из одной эпохи в другую - какой чудовищный промах в своей работе я совершил! Я был в отчаяньи. Патруль времени должен теперь вернуть его, разумеется, пока он не совершил серьезных времяпреступлений, но я, вне всякого сомнения, буду привлечен к ответственности за то, что упустил его. Если только я не задержу его еще до его исчезновения. Пятьдесят шесть секунд прошло с того мгновенья, как я совершил сюда прыжок, чтобы не дать Зауэрабенду покинуть эту комнату. Без малейших колебаний я настроил свой таймер назад на шестьдесят секунд и шунтировался. Зауэрабенд тут как тут, сидит на своей кровати. Здесь же и второе мое воплощение, я пересекаю комнату, направляясь к нему. Все остальные, еще не разбуженные моим криком туристы, тоже здесь. Ну, теперь-то уж точно все будет в порядке. Нас стало больше. Никуда он от нас не денется. Я метнулся к Зауэрабенду, намереваясь схватить его за руки и тем самым не позволить ему шунтироваться. Он сразу же обернулся, как только услышал поднятый мною шум. С дьявольской быстротой рука его бросилась к таймеру. Он шунтировался. Исчез. Я с разгону плюхнулся на его пустую кровать, совершенно онемев от потрясения. На меня тут же воззрился другой Джад и спросил: - Откуда это тебя черти принесли? - Я впереди тебя на пятьдесят шесть секунд. Упустив свой первый шанс схватить его за воротник, я прыгнул назад, чтобы попытаться еще раз. - И снова мимо, как я понимаю. - Вот именно. - А заодно продублировал нас. - Вот эта часть, по крайней мере, может быть восстановлена, - сказал я. - В течение ближайших тринадцати секунд ты скакнешь назад на шестьдесят секунд и вольешься в основной поток времени. - Черта с два мне удастся это сделать, - произнес Джад-2. - Что ты хочешь этим сказать? - Какой в этом смысл? Зауэрабенд, как ни крути, исчез или, по крайней мере, предпринимает попытку это сделать, притом, скорее всего, успешную. Я никак не смогу помешать ему, разве не так? - Но ты должен это сделать, - упрямо настаивал я. - Почему? - Потому что именно это должен сделать я в этой точке потока времени. - У тебя есть причина для этого, - сказал он. - Ты только что упустил Зауэрабенда и теперь хочешь прыгнуть на минуту назад и попытаться схватить его. Но у меня не было даже возможности упустить его. Кроме того, зачем беспокоиться о потоке времени? Он уже пошел по новому руслу. Он был прав. Мы пререкались более пятидесяти шести секунд. Теперь мы достигли того момента времени, когда я сделал первую свою попытку сорвать намерения Зауэрабенда; однако Джад-2, который, по-видимому, прожил ту минуту, которую довелось прожить мне перед самым первым исчезновением Зауэрабенда, совершенно иначе, чем я. Все безнадежно перепуталось. Я породил своего двойника, который теперь никуда не денется, потому что ему некуда деваться. Сейчас было как раз без тринадцати минут двенадцать. Еще две минуты - и среди нас здесь окажется третий Джад, тот, который шунтировался вниз по линии прямо из объятий Пульхерии и сразу же обнаружил исчезновение Зауэрабенда. И этот Джад должен был провести десять минут, дрожа в паническом страхе, а затем перескочить назад из без одной минуты двенадцать в без тринадцати минут двенадцать, приведя в действие процесс раскручивания парадоксов, кульминацией которого стало возникновение еще двоих нас. - Нам нужно сматывать отсюда, - сказал Джад-2. - До того, как появится еще один Джад. - Верно. Потому что, если он нас увидит, он наверняка не подумает шунтироваться назад в без тринадцати минут до полуночи, а это... - ...равносильно устранению и тебя, и меня. - Но куда нам податься? - спросил он. - Мы могли бы появиться за три или четыре минуты до этого и попытаться вместе схватить Зауэрабенда. - Хуже некуда. Мы перехлестнемся с еще одним из нас - тем, кто на пути к свиданию с Пульхерией. - Ну и что с того? Мы не будем ему в этом мешать, как только пригвоздим Зауэрабенда. - Все равно, в этом нет ничего хорошего. Потому что, если мы снова упустим Зауэрабенда, мы вызовем еще одно изменение в потоке времени, и, возможно, породим третьего из нас. И приведем в действие механизм эффекта, подобного тому, который возникает в зале с зеркалами, когда мы будем метаться туда-сюда до тех пор, пока в этой комнате не станет нас добрый миллион. Он слишком быстр для нас с этим своим таймером. - Ты прав, - сказал я, желая, чтобы Джад-2 вернулся туда, где ему надлежало быть, пока еще не стало слишком поздно. А было сейчас без двенадцати минут двенадцать. - У нас осталось всего шестьдесят секунд. Так куда же все-таки мы смываемся? - Мы не возвращаемся назад и не делаем более попыток схватить Зауэрабенда. Это определенно. - Да. - Но мы ОБЯЗАНЫ обнаружить его. - Да. - А он может быть в какой-угодно эпохе. - Да. - Тогда двоих нас явно недостаточно. Нам должны оказать помощь. - Метаксас? - Да. И, может быть, Сэм. - Да. А как насчет Капистрано? - А его можно найти? - Кто его знает. Попытаемся. И Буонокоре. И Джефа Монро. Ведь положение по-настоящему КРИТИЧЕСКОЕ! - Да, - сказал я. - Послушай, теперь у нас осталось только десять секунд. Идем со мной! Мы поспешно покинули комнату и бросились вниз по черному ходу, разминувшись на несколько секунд с прибывшим без одиннадцати минут двенадцать Джадом. Согнувшись в три погибели в темной нише под лестницей, мы думали о том Джаде, что двумя лестничными площадками выше обнаруживает сейчас отсутствие Зауэрабенда. - Придется вызывать на помощь всю нашу бригаду курьеров, - сказал я. - Ты шунтируешься вверх по линии в 1105 год, разыщешь Метаксаса и объяснишь ему, что произошло. Затем вызовешь подкрепление, и все займутся выслеживанием Зауэрабенда по различным временными линиям. - А ты? - Я остаюсь здесь, - сказал я, - до без одной минуты двенадцать. В этот момент тот из нас, что сейчас наверху, намеревается шунтироваться назад на чуть меньше тринадцати минут, чтобы искать Зауэрабенда... - ...бросив свою группу без попечения... - ...Да, и КОМУ-ТО все-таки надо оставаться с ними, поэтому я поднимаюсь наверх, как только он оттуда уходит, и отождествляюсь с тем изначальным Джадом, который был их курьером. И там остаюсь, продолжая существовать на основном временном базисе, пока не дождусь от тебя весточки. О'кэй? - О'кэй. - Тогда за дело. Что он не преминул исполнить. Я же, все еще скрючившись в три погибели, продолжал трястись от страха. Такой сильной оказалась внезапно нахлынувшая на меня реакция на то, что только что произошло. Зауэрабенд исчез, а я, благодаря возникновению парадокса удвоения, наплодил своих двойников и всего за один вечер совершил больше времяпреступлений, чем даже знал их названий, и... Мне хотелось расплакаться, как ребенку. Тогда я еще даже не подозревал, что настоящая путаница только начиналась. 50 За одну минуту до двенадцати я взял себя в руки и поднялся наверх, чтобы выполнять обязанности первоначального, аутентичного Джада Эллиота. Когда я входил в комнату, я еще тешил себя наивной надеждой на то, что все стало на свои места, что Зауэрабенд снова будет в своей постели. Я помолился, чтобы все было восстановлено предпринятыми нашей бригадой энергичными действиями. Но Зауэрабенда в комнате не оказалось. Означало ли это, что его так и не отыскали? Совсем необязательно. Возможно, чтобы избежать еще большей путаницы, он вернется на наш маршрут чуть ниже по линии, ну, скажем, поздней ночью или где-то перед рассветом. Или, может быть, он и возвращен к тому времени, откуда он совершил свой прыжок - примерно за тринадцать минут до полуночи, но мне не удавалось осознать факт его возвращения вследствие какого-то, неизвестного для меня воздействия парадокса транзитного отстранения, удерживавшего меня за пределами этого временного континуума. Я не знал, что к чему. И даже не хотел знать. Я хотел только одного: чтобы Конрада Зауэрабенда обнаружили и вернули в надлежащее положение в потоке времени до того, как патруль поймет, что происходит, и привлечет меня к ответственности. О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. В самом жалком виде примостился я на краешке кровати, то и дело поднимаясь, чтобы проверить наличие своих туристов. Гостмэны продолжали спать. Хэггинсы продолжали спать. Так же, как продолжали спать Пальмира и Бильбо с мисс Пистил. В полтретьего ночи раздался тихий стук. Я мигом вскочил и распахнул дверь. На пороге стоял еще один Джад Эллиот. - Ты кто? - угрюмо спросил я. - Тот же, кто уже был здесь раньше. Тот, кто отправился за подмогой. Нас, по-моему, за это время больше не стало, верно? - Вроде нет. - Я вышел вместе с ним в коридор. - Ну? Что же все-таки происходит? Он был грязным и небритым. - Я был по горло занят целую неделю. Мы тщательно все прочесали, кверху и книзу по линии. - Кто это - мы? - Сначала я отправился к Метаксасу, в 1105 год, точно, как ты велел. Наша судьба его ужасно разволновала. Что он сделал прежде всего, так это поднял на ноги всех своих слуг, и стал у них выяснять, не объявился ли кто в районе 1105 года, соответствующий описанию Зауэрабенда. - Вреда от этого никакого, как я полагаю. - Попытаться же стоило, - согласился со мною мой близнец. - Затем Метаксас спустился в нынешнее время и позвонил Сэму, который прилетел из Нью-Орлеана и приволок с собою Сида Буонокоре. Метаксас также поднял по тревоге Колеттиса, Гомперса, Пластираса, Паппаса - всех византийских курьеров, всю нашу бригаду. Из-за трудностей, связанных с разрывами времени, мы не стали уведомлять об этом никого, кто находится на более раннем чем декабрь 2059 года, базисе нынешнего времени, но и без того нас набралось довольно много. Всю прошлую неделю мы были заняты тем, что перемещались во времени, один год за другим, охотясь на Зауэрабенда, расспрашивая о нем на базарах, выискивая любые намеки на его присутствие. Я работал по восемнадцать, по двадцать часов в день. Да и остальные были заняты не меньше моего. Это в самом деле замечательно - какую преданность все они проявляют! - Действительно так, - сказал я. - И какова же все-таки вероятность, что его отыщут? - Мы полагаем, что он не покинул окрестностей Константинополя, хотя в общем-то ничто ему не мешает спуститься по линии в 2059 год, переправиться в Вену или Москву и уже оттуда снова исчезнуть вверху по линии. Если он не объявится в Византии, мы проверим Турцию, а затем довизантийскую эпоху и только после этого дадим знать другим курьерам в нынешнем времени, чтобы они искали его на всех других маршрутах и... Он обмяк в полном изнеможении. - Послушай, - сказал я. - Тебе нужно хотя бы немного отдохнуть. Почему бы тебе не вернуться в 1105 год и не пожить пару деньков у Метаксаса? А когда отдохнешь, возвращайся сюда и позволь мне присоединиться к поискам. Таким образом мы можем чередоваться до бесконечности. И давай сохраним эту ночь в 1204 году в качестве нашей общей точки отсчета. Когда ты захочешь встретиться со мной, ты прыгнешь в эту ночь, поэтому мы не потеряем связь друг с другом. На это у нас может уйти пара жизней, но мы непременно вернем Зауэрабенда назад, в эту группу, до наступления утра. - Верно. - Значит все ясно? Ты проводишь несколько дней, отдыхая на вилле Метаксаса, и возвращаешься сюда через полчаса после момента нашего расставания. После чего отправлюсь я. - Ясно, - сказал он и стал спускаться, чтобы шунтироваться на улице. Я вернулся в комнату и снова заступил на свою грустную вахту. В три часа ночи Джад-2 вернулся, выглядя совершенно другим человеком. Он был чисто выбрит, благоухая после ванны, сменил одежду, по всей вероятности, хорошенько отоспался. - Три дня отдыха на вилле Метаксаса, - сказал он. - Невозможно представить себе чего-либо, более великолепного! - Ты выглядишь прекрасно. Даже слишком прекрасно. Уж не пробовал ли ты улизнуть, чтобы пошалить немного с Пульхерией? - Мне это даже как-то в голову не приходило. Но что, если бы действительно у меня что-нибудь с нею было? Вот негодник, ты меня предупреждаешь, чтобы я оставил ее в покое? - Ты не имеешь никакого права на то... - Я - это ты, не забывай об этом. Неужели ты станешь ревновать к самому себе? - По-моему, ты себе такого просто не позволишь, - сказал я. - Извини, я сболтнул глупость. - Это я сделал глупость, - сказал он. - Мне обязательно следовало заглянуть к ней, пока я там находился. - Ну, теперь моя очередь. Я посвящу какое-то время поискам, затем побуду на вилле, чтобы отдохнуть и восстановить силы, и, может быть, урву немножко удовольствия от общения с нашей возлюбленной. Ты ведь не станешь возражать против этого? - Чего там судить-рядить, - тяжело вздохнул он. - Она твоя в такой же мере, как и моя. - Правильно. Когда я со всем этим управлюсь, я вернусь сюда - ну-ка, поглядим, - в четверть четвертого. Договорились? Мы синхронизировали свои графики на конец 1105 года, чтобы избежать разрывов времени; я не хотел попасть туда в тот момент, когда он еще находился там сам, или - что еще хуже - до того, как он там вообще объявился. Затем я покинул постоялый двор и шунтировался вверх по линии. В 1105 году я нанял колесницу и был доставлен в поместье Метаксаса великолепным осенним днем. Глаза у Метаксаса были затуманены, лицо покрыто щетиной. Он поздоровался со мной на крыльце и спросил: - Ты кто сейчас, первый или второй? - Первый Джад-2 только что заступил на мой пост на постоялом дворе в 1204. Как продвигаются поиски? - Паршиво, - признался Метаксас. - Но мы не оставляем надежды. Мы тебя ни за что не бросим в беде. Заходи внутрь - там тебя ждет кое-кто из твоих старых друзей. 51 Я сказал им: - Извините меня за то, что я впутал вас в свои неприятности. Люди, которых я уважал больше всех на свете, только рассмеялись в ответ и, ухмыляясь, отвечали: - Ерунда! Пустяки все это! Они были грязными и обтрепанными. Они усердно и бесплодно трудились ради меня, это было ясно по их внешнему виду. Мне хотелось обнять их всех вместе и расцеловать. Черного Сэмбо и скульптурнолицего Джефа Монро, быстроглазого Сида Буонокоре и Паппаса, Колеттиса и Пластираса. Они начертили карту, на которой вычеркивали места, где не удалось обнаружить следов Конрада Зауэрабенда. Карта вся вдоль и поперек была испещрена их отметками. - Не тревожься, малыш, - сказал Сэм. - Мы его выследим! - Я чувствую себя просто ужасно из-за того, что заставил вас в ваше свободное время... - Такое могло случиться с любым из нас, - прервал меня Сэм. - Ты лично здесь ни в чем не виноват. - Разве? - Зауэрабенд ухитрился сделать что-то со своим таймером тайком от тебя, разве не так? Каким же образом ты мог предотвратить это? - Сэм ухмыльнулся. - Мы обязаны выручить тебя из беды. Кто знает, что может произойти с кем-либо из нас? - Все за одного, - торжественно произнес Мэдисон Джефферсон Монро. - Один за всех. - Ты думаешь, что ты - первый из курьеров, кто упустил своего клиента? - спросил Сид Буонокоре. - Выбрось дурь из головы! Таймеры можно перевести в режим ручного управления запросто, это не составляет никакого труда для любого, кто хоть немного понимает теорию эффекта Бенчли. - Мне никогда не говорили об этом... - Этого никто не рекламирует. Но такое случается. Пять, шесть раз каждый год кто-то предпринимает тайком от курьера путешествие во времени частного характера. - А что бывает за это курьеру? - спросил я. - Если это обнаруживает патруль времени? Его выгоняют с работы, - уныло произнес Буонокоре. - Что мы пытаемся сделать, так это прикрыть друг друга до того, как вмешается патруль. Работа собачья, но мы просто обязаны ее выполнять. Я хочу вот что сказать: если ты не будешь подстраховывать любого своего коллегу, то кто же придет на выручку тебе, когда в том возникнет необходимость? - Кроме того, - сказал Сэм, - это еще вызывает у нас чувство законной гордости, мы ощущаем себя героями. Я стал изучать карту. Они тщательно прочесали в поисках Зауэрабенда всю раннюю историю Византии - от императора Константинополя до второго Феодосия, и столь же методично проверили последние два столетия ее существования. Поиски же в пору расцвета империи пока еще проводились наугад. Сэм, Буонокоре и Монро только-только освободились от выполнения своих обязанностей и теперь собирались отдохнуть; Колеттис, Пластирас и Паппас были готовы отправиться на поиски и сейчас разрабатывали дальнейшую стратегию. Все казалось мне просто прекрасным во время оживленной дискуссии на тему, как изловить Зауэрабенда. Я питал к ним теплые чувства - к своим друзьям, которые познаются в беде. Моим компаньонам. Моим коллегам. Мушкетерам Времени. Сердце мое переполнялось любовью к ним. Я даже произнес краткую речь, в которой выразил глубокую благодарность за ту помощь, которую они мне оказывали. У них был при этом несколько смущенный вид, и все они еще раз заверили меня в том, что это просто вопрос взаимовыручки - золотое правило в действии. Отворилась дверь, и, спотыкаясь, в комнату ввалилась запылившаяся фигура человека в совершенно неуместных для этой эпохи солнцезащитных очках. Наджиб Дайани, мой старый наставник! Он нахмурился, плюхнулся на стул и сделал нетерпеливый жест, не имеющий отношения к кому-либо в отдельности, в надежде прихлебнуть вина. Колеттис протянул ему чашу с вином. Дайани вылил немного вина себе на ладони и смыл им пыль со своих очков. Затем залпом выпил остальное. - Мистер Дайани! - вскричал я. - А я и не знал, что вас кликнули тоже! Послушайте, мне так хочется поблагодарить вас за ту помощь... - Болван, - спокойно произнес Дайани. - Как это я вообще разрешил вам получить лицензию курьера? 52 Дайани только-только вернулся. Он проводил поиски в 630-650 годах, снова не давшие никаких результатов. Усталый и раздраженный, он был явно очень недоволен тем, что свой отпуск тратит на поиски сбежавшего у кого-то туриста. Я попытался было "всучить" ему свою благодарственную речь, однако он поспешно отмел все мои сентиментальные излияния и произнес очень кислым тоном: - Не утруждайте себя сладкоречивыми словами. Я это делаю только потому, что если патруль разнюхает, какую человекообразную обезьяну я выпустил в качестве курьера, это очень плохо отразится на моей карьере. Я сейчас пытаюсь спасти свою собственную шкуру. Наступило очень тягостное для всех нас молчание. Тишину прерывало только шарканье ног и покашливание. - Не очень-то утешительно слышать такие слова, - сказал я, обращаясь к Дайани. - Не давай ему, малыш, вывести себя из равновесия, - посоветовал Буонокоре. - Как я уже тебе говорил, любой оставленный на попечение курьера турист может что-нибудь такое сотворить со своим таймером... - Я не говорю о потере туриста, - раздраженно произнес Дайани. - Речь идет о том, что этот идиот умудрился продублировать себя, пытаясь исправить оплошность! - Он едва не поперхнулся вином. - Первое я еще могу ему простить, но вот второе - это совершенно непростительно! - Да, удвоение - это действительно безобразие, - согласился Буонокоре. - Это вещь серьезная, - произнес Колеттис. - Незавидная судьба, - сказал Сэм. - Не говоря уже о том, как трудно будет выпутаться с Зауэрабендом. - Что-то я не припоминаю другого подобного случая, - заявил Паппас. - Очевидный просчет, - прокомментировал Пластирас. - Послушайте, - взмолился я. - Удвоение произошло нечаянно. Я настолько увлекся поисками Зауэрабенда, что не понял... - Мы понимаем, - сказал Сэм. - Это вполне естественная ошибка, когда находишься в таком нервном напряжении, - подтвердил Джеф Монро. - С любым такое могло случиться, - успокоил меня Буонокоре. И только Паппас пробурчал, но уже более мирно: - Стыд. Стыд и позор. Я все меньше ощущал себя достойным членом сплоченного братства, и все больше чувствовал себя вызывающим только жалость деревенским дурачком, который, куда ни пойдет, оставляет за собою лужи да кучи. А бедные родственники пытаются вычистить обгаженный пол, да еще и успокаивают дурачка, чтобы тот не нагадил еще больше. Когда до меня, наконец, дошло, каким было подлинное отношение ко мне со стороны всех этих людей, мне страх как захотелось вызвать патруль времени. Сознаться во всех совершенных мною времяпреступлениях и самому попросить о собственном уничтожении. Душа моя вся аж съежилась. Неизвестно куда испарилось мое мужское естество. Я, сообщавшийся с императорами, я, последний из Дукасов, я, переступивший через тысячелетия, я, выдающийся курьер в стиле Метаксаса, я... Я для всех этих ветеранов был просто кучкой детского дерьма. Дерьма, только внешне похожего на мужчину. Самого что ни на есть настоящего дерьма. Метаксас, который молчал вот уже минут пятнадцать, в конце концов произнес: - Если те из вас, что собираются снова на поиски, готовы, то я велю подать колесницу, чтобы доставить вас в город. Колеттис покачал головой. - Мы еще не распределили между собой эпохи. Но это займет всего несколько минут. Все склонились над картой. Было решено, что Колеттис прочешет 700-725 годы, Пластирас - 1150-1175, а я проинспектирую 725-745 годы. Паппас принес герметический костюм, в котором намеревался обследовать 745-747 годы, в которые свирепствовала чума, на тот случай, если Зауэрабенд угодил по незнанию в этот, запретный для посещений, период. Я удивился тому, что они еще доверяли мне совершать самостоятельные путешествия во времени. Как видно, решили, что я уже просто не сумею ничего натворить. У каждого из нас был небольшой, но изумительно точный портрет Конрада Зауэрабенда, выполненный нанятым Метаксасом современным византийским художником на покрытой лаком деревянной дощечке. Художник писал портреты с голофото: интересно, что он при этом думал? Добравшись до Константинополя, мы расстались друг с другом, отправившись в те времена, в которых мы должны были производить поиски. Я материализовался в верху по линии в 725 году и только тогда сообразил, какую небольшую, но достаточно злую шутку со мною сыграли. Это было самое начало эпохи иконоборчества, когда император Лев Третий издал свой первый указ против иконопочитания. В те времена большинство византийцев были ревностными иконопочитателями, а Лев выступал за то, чтобы сокрушить культ икон. Сперва речами против них и страстными проповедями, а затем - уничтожив изображение Христа в часовне Чалки и Бронзовом дворце, стоявшем напротив Большого Дворца. После этого дела пошли еще круче: иконы уничтожались, иконописцы подвергались преследованиям. В воззвании, с которым обратился к народу сын Льва, говорилось: "Из христианской церкви должны быть и убраны всякие образа, выполненные посредством искусства живописи". И вот в такую-то эпоху я должен был бродить по городу, держа в руках небольшое изображение Зауэрабенда, и спрашивать у встречных, не попадался ли им где-нибудь на глаза этот человек! Портрет, что был у меня, конечно, не был иконой. Никто из тех, кто глядел на него, и не подумал принять по ошибке Зауэрабенда за святого. Но все равно он доставил мне немало неприятностей. - Вы где-нибудь встречались с этим человеком? - спрашивал я и доставал портрет. На базарах. В банях. На ступеньках Айя-Софии. Перед воротами Большого дворца. - Вы где-нибудь встречались с этим человеком? На ипподроме во время состязаний в поло. На ежегодной раздаче бесплатного хлеба и рыбы беднякам, которая производилась 11 мая в честь очередной годовщины со дня основания города. Перед церковью святых Сергия и Бахуса. - Я ищу человека, чье изображение у меня здесь. В половине случаев мне даже не удавалось полностью открыть портрет. Люди видели человека, достающего из своей туники икону и убегали от меня прочь с криками: "Поклоняющийся иконам пес!", "Почитатель кумиров!" - Но это не... Я всего лишь разыскиваю... Вас не должна вводить в заблуждение... Пожалуйста, вернитесь и... Меня толкали и пинали ногами, в меня плевали. За мною гонялась императорская стража, на меня хмуро поглядывали священники-иконоборцы. Несколько раз меня приглашали посетить тайные собрания ушедших в подполье иконопочитателей. Мне не удалось собрать что-либо существенное в отношении Конрада Зауэрабенда. И все же, несмотря на гонения, всегда находились люди, которые смотрели на портрет. Никто из них не видел Зауэрабенда, хотя некоторые и "думали", что заметили кого-то, отдаленно напоминающего человека на картине. Я потратил два дня на то, чтобы выследить одного из этих предполагаемых "прохожих", и в результате не нашел в нем ни малейшего сходства. Я продолжал поиски, перепрыгивая из одного года в следующий. Рыскал незаметно неподалеку от различных туристических групп, полагая, что Зауэрабенд, возможно, предпочтет держаться поближе к людям из своей родной эпохи. Ничего. Никаких намеков. В конце концов, со стертыми ногами и обескураженный тщетностью усилий, я прыгнул назад, вниз, в 1105 год. В именье Метаксаса я нашел только Паппаса, который выглядел усталым и запачканным еще даже в большей степени, чем я. - Это бесполезно, - сказал я. - Так нам никогда его не отыскать. Это все равно, что искать... что искать... - Иголку в стоге времени, - пришел ко мне на помощь Паппас. 53 Я заработал право на небольшой отдых перед тем, как возвращаться в эту, бесконечно долгую, ночь 1204 года и посылать на продолжение поисков своего "альтер-эго". Я вымылся, отоспался, совокупился два или три раза с девушкой-рабыней, от которой отдавало чесноком, и загрустил. Вернулся Колеттис - безуспешно. Вернулся Пластирас - тот же результат. Они отправились вниз по линии для выполнения своих служебных обязанностей в качестве курьера. Гомперс, Гершель и Меламед, пожертвовав своими очередными отпусками, также появились здесь и тотчас отправились на поиски Зауэрабенда. Но чем больше курьеров добровольно вызывались помочь мне, тем хуже я себя чувствовал. И я решил утешиться в объятиях Пульхерии. Раз уж случилось мне оказаться в соответствующей эпохе и раз Джад-2 не удосуживается заглянуть сюда, чтобы повидаться с нею, то это казалось мне единственно верным решением. Ведь у нас БЫЛО назначено что-то вроде свидания. Ведь, кажется, самое последнее, что сказала мне Пульхерия после той ночи из ночей, было: "Мы встретимся снова через два дня, хорошо? Я сама все устрою". Как давно это было? По меньшей мере две недели тому назад, подсчитал я, если исходить из базиса нынешнего времени 1105 года. Может быть, три. Она предполагала послать гонца с письмом ко мне в поместье Метаксаса, в котором будет говориться, где и как мы сможем встретиться во второй раз. В своих хлопотах по розыску Зауэрабенда я совсем позабыл об этом. Теперь я рыскал по всему именью, расспрашивая челядь Метаксаса и его управляющего, не приходило ли из города какое-либо послание на мое имя. - Нет, - отвечали все, кого я ни спрашивал. - Не было таких посланий. - Подумайте хорошенько. Я ожидаю важное известие из дворца Дукаса. От Пульхерии Дукас. - От кого? - Пульхерии Дукас. - Не было таких известий, господин. Я разоделся в самые роскошные свои одеяния и застучал каблуками в сторону Константинополя. Осмелюсь ли я предстать без приглашения во дворце Дукаса? Я осмелился на это. Мое фальшивое прикрытие в качестве неотесанного мужлана-деревенщины из Эпира вполне могло оправдать возможное нарушение этикета. У ворот дворца Дукаса я позвонил слугам, и навстречу мне вышел старик-конюший, именно он показывал мне дорогу в покои в тот памятный вечер, когда Пульхерия решила отдаться мне. Я дружелюбно улыбнулся старику, конюший смерил меня отсутствующим взглядом. По-видимому, он позабыл меня, так я посчитал. - Мои сердечные приветствия господину Льву и госпоже Пульхерии, - сказал я. - Будьте любезны, передайте им, что тут их ожидает Георгий Маркезинис из Эпира. - Господину Льву и госпоже... - повторил конюший. - Пульхерии, - сказал я. - Они меня знают. Я дальний родственник Фемистоклиса Метаксаса, и... - здесь я запнулся в нерешительности, чувствуя себя еще более глупо, чем обычно, распинаясь о своей родословной перед простым конюшим. - Позови-ка мне дворецкого, - прорычал я. Конюший поспешно побежал внутрь дворца. После продолжительной задержки появился крайне высокомерный на вид тип в византийском эквиваленте ливреи и стал внимательно меня осматривать. - Слушаю. - Мои наилучшие пожелания господину Льву и госпоже Пульхерии. Будьте любезны передать им... - Госпоже... какой? - Госпоже Пульхерии, жене Льва Дукаса. Я Георгий Маркезинис из Эпира, дальний родственник Фемистоклиса Метаксаса. Несколько недель тому назад мы были здесь на званом вечере, который давали... - Жену Льва Дукаса, - холодно заметил дворецкий, - зовут Евпрепией. - Евпрепией? - Евпрепия Дукас - хозяйка этого дворца. Человече, чего вам здесь надобно? Если вы пришли сюда пьяный посреди бела дня нарушить покой господина Льва, я... - Погодите, - сказал я. - Евпрепия? Не Пульхерия? - В моей ладони сверкнул золотой визант и быстренько упорхнул в уже ждавшую его ладонь дворецкого. - Я не пьян, и все это очень важно. Когда Лев женился на этой... этой Евпрепии? - Четыре года тому назад. - Че-ты-ре-го-да-на-зад? Нет, это невозможно. Пять лет тому назад он женился на Пульхерии, которая... - Вы, должно быть, ошиблись. Господин Лев женился только однажды, на Евпрепии Макремболитис, матери его сына Василия и его дочери Зои. Рука дворецкого снова приподнялась. Я опустил в нее еще один визант. Чувствуя, как у меня из-под ног уходит земля, я забормотал: - Его старшим сыном является Никетас, который еще не родился, и у него совсем не должно быть сына Василия, и... Боже праведный, неужели вы затеяли какую-то нечестную игру со мною? - Клянусь перед образом Христа-Пантократа в том, что все сказанное мною - истинная правда до единого слова, - решительно заявил дворецкий. Постукивая своим кошельком с византами, я сказал, теперь уже совсем отчаявшись: - А насколько возможно устроить мне аудиенцию у госпожи Евпрепии? - В принципе - почему бы и нет? Вот только сейчас ее нет здесь. Она уже три месяца отдыхает во дворце Дукаса на трапезундском побережье, где ждет своего следующего ребенка. - Три месяца? Значит, здесь не было никакого званого вечера несколько недель тому назад? - Нет, не было, господин. - И здесь не было императора Алексея? И Фемистоклиса Метаксаса? Ни Георгия Маркезиниса из Эпира? Ни... - Никого из них, господин. Чем я еще могу вам помочь? - Наверное, уже ничем, - сказал я и, шатаясь, побрел прочь от дворца Дукаса как человек, которого поразили своим гневом боги. 54 Печально я странствовал по юго-восточной окраине Константинополя, вытянувшейся вдоль берега Золотого Рога, пока не набрел на лабиринт из лавок, рыночных площадок и таверн поблизости от того места, которое через какое-то время будут называть мостом Галата и где сегодня тоже лабиринт лавок, рыночных площадок и таверн. По этим узким, то переплетенным, то хаотически разбросанным, улицам я брел совершенно бесцельно, как зомби. Я ничего не видел, так же, как ни о чем не в состоянии был думать. Вот так, не соображая, я просто ставил одну ногу впереди другой и продолжал брести, пока уже под самый вечер судьба снова не "схватила меня за яичники". Я вошел, спотыкаясь, наугад в одну из харчевен, размещавшуюся в двухэтажном строении из неокрашенных досок. Несколько торговцев потягивали здесь свою ежедневную дозу вина. Я тяжело бухнулся за покоробленный и шаткий стол в никем еще не занятом углу комнаты и, тупо уставившись на стену, стал думать о Евпрепии, беременной жене Льва Дукаса. Ко мне подошла хорошенькая подавальщица и спросила: - Вина? - Да. И чем крепче, тем лучше. - И жареной баранины? - Спасибо, я не голоден. - Мы здесь делаем очень вкусную баранину. - Я не голоден, - повторил я. И угрюмо уставился на ее лодыжки. Лодыжки у нее оказались очень и очень приличными. Я перевел взор чуть повыше, на икры, но здесь меня ждала неудача, так как ноги ее скрывались за складками простого длинного одеяния. Она ушла и вскоре вернулась с бутылью вина. Когда она ставила его передо мной верхняя часть ее одеяния распахнулась, и моему взору предстали две полные, белые, с розовыми кончиками, груди, которые свободно вывалились наружу. Тогда наконец-то я взглянул на ее лицо. Она вполне могла бы сойти за сестру-близняшку Пульхерии. Такие же темные озорные глаза. Такая же, без малейших изъянов, оливковая кожа. Такие же полные губы и тонкий нос. Такого же возраста - примерно семнадцати лет. Различия между этой девушкой и моей Пульхерией заключались лишь в одежде, осанке и выражении лица. Девушка была в довольно грубом одеянии: ей недоставало аристократической элегантности осанки и походки Пульхерии; и были у нее какие-то надутые, будто недовольные губы. Она имела мрачный вид девушки, болезненно уязвленной тем, что она поставлена явно ниже того места, которое, как ей кажется, могла бы занимать. - Ты почти, как Пульхерия, - сказал я. Девушка хрипло рассмеялась. - Что за несусветную чушь вы там порете? - Одна моя знакомая девушка очень на тебя похожа. Так вот - ее зовут Пульхерией. - Вы придуриваетесь или, наверное, совсем пьяный! Я и есть Пульхерия. И мне очень не нравятся эти ваши заумные заигрывания, незнакомец. - Ты Пульхерия? - Определенно. - Пульхерия Дукас? Она расхохоталась мне прямо в лицо. - Дукас! Ну и скажете! Теперь я точно знаю, что вы не в своем уме. Пульхерия Фотис, жена Гераклеса Фотиса, владельца постоялого двора! - Пульхерия... Фотис... - тупо повторял я. - Пульхерия... Фотис... жена... Гераклеса... Фотиса... Она близко наклонилась ко мне, дав мне еще раз возможность полюбоваться ее потрясающей грудью. И теперь уже не надменно, но встревоженно, она тихо произнесла: - Судя по вашей одежде, вы знатная персона. Что вам здесь надобно? Гераклес что-то не так сделал? - Я здесь только для того, чтобы отведать вина, - сказал я. - Но послушайте-ка, скажите мне вот что: вы Пульхерия, урожденная Ботаниатис? Ее будто поразило молнией. - Вам это известно! - Это правда? - Да, - сказала моя обожаемая Пульхерия и грузно опустилась на скамью со мной рядом. - Только теперь я уже больше не Ботаниатис. Вот уже пять лет - с того самого времени, как Гераклес... этот мерзкий Гераклес... с того времени, как он... - Она, разволновавшись, отпила вина прямо из моей чаши. - Кто вы, незнакомец? - Георгий Маркезинис из Эпира. Это имя ей ничего не говорило. - Двоюродный брат Фемистоклиса Метаксаса. Она от удивления широко разинула рот. - Я так и подумала, что вы важная персона! Я это сразу поняла! - Она вся затрепетала, и от этого стала еще более привлекательной. - Так чего вы от меня хотите? Другие посетители харчевни стали поглядывать в нашу сторону. - Мы бы не могли пройти куда-нибудь, чтобы поговорить? - спросил я. - Куда-нибудь, где нам никто не будет мешать. Она спокойно и понимающе посмотрела на меня. - Одну минутку, - сказала она и вышла из харчевни. Я услышал, как она звала кого-то, крича как торговка рыбой, и вскоре в комнату вошла оборванная девчонка лет пятнадцати. - Присмотри, Анна, - велела ей Пульхерия. - Я некоторое время буду очень занята. - Она повернулась ко мне. - Мы можем пройти наверх. Она провела меня в спальню на втором этаже дома и тщательно затворила дверь на засов. - Мой муж, - сказала она, - ушел в Галату покупать мясо и вернется только через два часа. Пока этого грязного кабана нет, я не против подзаработать визант-два у симпатичного незнакомца. Ее одеяние спало к ее ногам, и она предстала передо мной во всей своей ослепительной наготе. Улыбка ее была откровенно вызывающей. Такая улыбка, что ее внутренней сущности нисколько не касается то унижение, которому подвергают ее другие люди. Глаза так и горели похотью и предвкушением. Я стоял, пораженный, перед этой высокой, тяжелой грудью, соски на которой теперь уже заметно набухли, и перед этим ее упругим животом, и твердыми, мускулистыми бедрами, и перед этими распростертыми передо мною объятиями, перед всей этой манящей красотой. Она бухнулась на грубо сколоченное ложе. Согнула ноги в коленях и широко их расставила. - Два византа? - с надеждой в голосе произнесла она. Пульхерия, превратившаяся в шлюху из грязной харчевни? Моя богиня? Мой кумир? Предмет обожания? - Ну что вы мешкаете? - спросила она. - Смелее залезайте, давайте наставим этому жирному псу Гераклесу еще одну пару рогов. Что-то не так? Я кажусь вам уродиной? - Пульхерия... Пульхерия... Я люблю тебя, Пульхерия... Она прыснула, прямо-таки взвизгнула от восторга. Ступни ее качнулись в мою сторону. - Ну, давай же! - Ты была женою Льва Дукаса, - бессвязно бормотал я. - Ты жила в мраморном дворце, носила шелковые одежды и выходила в город только в сопровождении бдительной дуэньи. И на твоих вечерах бывал сам император, а перед самой зарею ты пришла ко мне и отдала мне всю себя, и все это было как во сне, Пульхерия, и так все это и осталось, хоть и прекрасным, но сном. - Вы вроде бы чокнутый, - сказала она. - Но красивый чокнутый, и мне не терпится обхватить вас своими ногами, не терпится честно заработать свои два византа. Прижмитесь ко мне. Неужели вы такой робкий? Вот, положите сюда свою руку, вы чувствуете, каким жаром пышет Пульхерия, как все в ней трепещет... Меня прямо-таки распирало от желания, но я знал, что не смогу даже прикоснуться к ней. Вот к этой Пульхерии, этой грубой, бесстыжей, распутной, неряшливой девке, этой прекрасной твари, которая выделывает самые непристойные телодвижения, мечется по кровати и корчится в нетерпении передо мной. Я вытащил свой кошелек и высыпал все его содержимое на ее наготу, завалив золотыми византами ее живот, посыпав ими ее грудь. Пульхерия верещала в изумлении. Она присела, стала хватать монеты, ползала за ними по грубому ложу, груди ее вздымались и раскачивались из стороны в сторону, глаза жадно блестели. Я бежал что было мочи. 55 На вилле я нашел Метаксаса и спросил у него: - Как зовут жену Льва Дукаса? - Пульхерия. - Когда вы в последний раз видели ее? - Три недели тому назад, когда мы вместе с тобой были на званом вечере. - Нет, - сказал я, - вы стали жертвой транзитного перехода, и я тоже. Лев Дукас женат на женщине по имени Евпрепия, у него от нее двое детей, и ожидается третий ребенок. А Пульхерия - жена хозяина захудалой харчевни по имени Гераклес Фотис. - У тебя что - ум за разум зашел? - удивился Метаксас. - Прошлое необратимо изменилось. Не знаю, каким образом это произошло, но само это изменение налицо, оно коснулось непосредственно моей собственной родословной, разве вам это не ясно Пульхерия больше не является моей прародительницей, и одному только Богу известно, существую ли я вообще теперь на белом свете. Если я больше не происхожу от Льва Дукаса и Пульхерии, то от кого я теперь веду родословную? - Когда ты все это обнаружил? - Только что. Я ушел на поиски Пульхерии... Господи Иисусе, Метаксас, ну скажите же, что мне теперь делать? - Может быть, это ошибка, - спокойно сказал он. - Нет. Нет. Спросите у своих собственных слуг. Они не подвергались воздействию транзитного отстранения. Спросите у них, слышали ли они вообще о Пульхерии Дукас. И они ответят, что не слышали. Спросите у них имя жены Льва Дукаса. Или езжайте в город и убедитесь в этом сами. В прошлом произошло изменение, неужели вы этого не видите, и все теперь совсем по-другому и... Боже ты мой, Метаксас! Боже мой... Он взял меня за руки и произнес очень тихо: - Расскажи обо всем по порядку с самого начала, Джад. Но такой возможности мне не представилось. Потому что в зал с криком и гиканьем вихрем ворвался огромный Черный Сэм. - Мы нашли его! Черт побери, мы отыскали его! - Кого? - спросил Метаксас. - Кого? - одновременно с ним произнес я. - Кого?! - вскричал Сэм. - А кого, черт бы его побрал, вы сами-то ищите? Так вот! Зауэрабенда! Конрада Зауэрабенда собственной персоной! - Вы откопали его? - Я весь обмяк от испытываемого мною облегчения. - Где? Когда? Каким образом? - Прямо здесь, в 1105 году, - сказал Сэм. - Сегодня утром Меламед и я заглянули на рыночную площадь, просто так, на всякий случай, и показали его портрет. И, - какая удача! - один продавец свиных ножек опознал его. Зауэрабенд живет в Константинополе вот уже пять или шесть лет и содержит харчевню неподалеку от набережной. Он живет здесь под именем Гераклеса Фотиса... - Нет! - взревел я. - Нет, грязный ты ублюдок-ниггер, нет, нет, нет, нет, нет! Это неправда! И, ослепленный яростью, я набросился на него. И воткнул кулаки в его живот и отбросил его назад, к самой стенке. А он как-то очень странно посмотрел на меня, перевел дух, подошел ко мне, приподнял меня, а затем уронил на пол. А затем еще раз приподнял и еще раз уронил. Он поднял меня еще и третий раз, но Метаксас заставил его поставить меня на ноги. Сэм произнес дружелюбно: - Это конечно, правда, что я черный ублюдок-ниггер, но разве была такая уж необходимость говорить об этом так громко? - Дайте мне вина, - крикнул Метаксас. - Ну, кто там есть? Мне кажется, он слегка двинулся головой. - Сэм, - произнес я, наконец овладев собой, - Сэм, я совсем не хотел тебя обидеть. Но абсолютно исключено, что Конрад Зауэрабенд живет здесь под именем Гераклеса Фотиса. - А почему бы и нет? - Потому что... потому что... - Я видел его сам, лично видел, - сказал Сэм. - Я пил пиво в его харчевне не более, чем пять часов тому назад. Он действительно крупный и жирный, красномордый, и очень много о себе воображает. И он обзавелся здесь маленькой византийской женкой с ох, какой вертлявой задницей, лет наверное шестнадцати, от силы семнадцати, которая подает вино в харчевне, покачивая своими грудями, и держу пари, еще пускает посетителей к себе между ног в комнате наверху... - Ладно, ладно, - произнес я замогильным голосом. - Ты выиграл. Эту его жену зовут Пульхерией. Метаксас издал сдавленный стон. - Я не спрашивал, как ее зовут, - сказал Сэм. - Ей семнадцать лет, и происходит она из рода Ботаниатисов, - продолжал я, - который является одним из самых знатных в Византии, и одному только Будде известно, почему вдруг она вышла замуж за Гераклеса Фотиса Конрада Зауэрабенда. И прошлое претерпело серьезные изменения, Сэм, потому что всего лишь несколько недель тому назад по времени моего временного базиса она была женой Льва Дукаса и жила во дворце неподалеку от императорского дворца. И случилось так, что я вступил с нею в любовную связь. До того, как произошло изменение прошлого, она и Лев Дукас были моими далекими пращурами, и похоже на то, что произошло невероятное стечение обстоятельств, которого я вообще не в состоянии постичь. Вполне вероятно, что я вообще уже не существую на временном плане 2059 года, как не существует такой женщины, как Пульхерия Дукас. А теперь, если вы не возражаете, я удалюсь в тихий угол и перережу себе горло. - Все это какой-то дурной сон, - выразил общее мнение Сэм. 56 Но, разумеется, никаким сном это не было. Все было настолько же реальным, как и любое другое событие в этой, постоянно изменчивой, вселенной. Мы втроем выпили немалое количество вина, и Сэм сообщил мне подробности. Как он у всех по соседству расспрашивал о Зауэрабенде-Фотисе, и ему рассказывали, что человек этот появился при загадочных обстоятельствах примерно в 1099 году, что он прибыл из какой-то отдаленной местности. Что завсегдатаи харчевни его недолюбливают, но приходят туда только для того, чтобы поглазеть на его красавицу-жену. Что буквально все подозревают его в какой-то незаконной деятельности. - Он сам извинился перед нами, - сказал Сэм, - и сказал, что переправляется на другую сторону, в район Галаты, для того, чтобы сделать кое-какие закупки. Однако Колеттис последовал за ним и обнаружил, что он вообще никакими покупками не занимался. Он вошел в какое-то здание, внешне напоминающее склад, в районе Галаты и, по-видимому, в нем и исчез. Колеттис прошел внутрь здания вслед за ним, но нигде не смог его обнаружить. Колеттис решил, что он совершил прыжок во времени. Затем Фотис снова появился, где-то примерно через полчаса, и на пароме переправился назад, в Константинополь. - Времяпреступник, - произнес Метаксас. - Он занимается контрабандой. - Я тоже так считаю, - сказал Сэм. - Начало двенадцатого столетия он использует в качестве базы для проведения своих операций, прикрываясь фальшивым именем Фотис, и переправляет вниз по линии в нынешнее время произведения искусства, золотые монеты или что-нибудь еще в подобном же роде. - А откуда взялась у него эта девчонка? - спросил Метаксас. - Этого нам еще не удалось выяснить, - пожав плечами, произнес Сэм. - Но теперь, когда мы его откопали, мы можем проследить его вверх по линии до самого момента прибытия сюда. И самим удостовериться во всем. - Каким же образом, - простонал я, - мы сможем восстановить правильный ход событий? - Нам нужно, - ответил Метаксас, - определить точный момент, в который он совершил свой прыжок, покинув твой маршрут. Тогда мы сами расположимся здесь в засаде, схватим его, как только он материализуется, отберем у него таймер, над которым он успел так успешно поколдовать, и приведем его назад, в 1204 год. Таким вот образом мы извлечем его из потока времени и вернем в 1204 год, на твой маршрут, где ему, собственно, и надлежит быть. - Так, как ты говоришь, все это очень просто, - сказал я. - Но это далеко не так. А что делать со всеми теми изменениями, которые произведены в прошлом? С пятью годами его супружества с Пульхерией Ботаниатис... - Это все станет неосуществившимися событиями, - сказал Сэм. - Как только мы "выдернем" Зауэрабенда из 1099 года и вернемся назад, в 1204-й, мы тем самым автоматически аннулируем его женитьбу на Пульхерии, верно? Русло потока времени примет свою первоначальную форму, и она выйдет замуж как раз за того, за кого ей и положено... - За Льва Дукаса, - сказал я. - Моего пращура. - Да, за Льва Дукаса, - продолжал Сэм. - И для всех жителей Византии весь этот эпизод с участием Гераклеса Фотиса вообще никогда не будет иметь места. Кто об этом будет знать, так это мы сами, ибо мы подвержены воздействию транзитного отстранения. - А что будет с теми предметами искусства, которые Зауэрабенд контрабандой доставил в нынешнее время? - спросил я. - Их там не окажется, - ответил Сэм. - Ибо они так никогда и не станут контрабандой. А скупщики краденого внизу по линии лишатся воспоминаний, связанных с приобретением ценностей у Зауэрабенда. Структура ткани времени будет восстановлена, а патруль времени так ни о чем и не узнает. - Ты пропустил одно малосущественное обстоятельство, - сказал я. - Какое же? - В процессе развития этой заварухи я произвел на свет Божий лишнего Джада Эллиота. Куда ему деваться? - Бог ты мой! - воскликнул Сэм. - О нем-то я позабыл! 57 Теперь, когда я уже достаточно времени провел в 1105 году, я прикинул, что мне самое время возвращаться в 1204 год и поведать своему "альтер эго" обо всем, что происходит. Поэтому я шунтировался вниз по линии и пробрался на постоялый двор в четверть четвертого все той же нескончаемой ночи исчезновения Конрада Зауэрабенда из 1204 года. Мой двойник с угрюмым выражением лица возлежал на своей кровати, изучая массивные брусья, поддерживающие потолок. - Ну? - сразу же поинтересовался он. - Как дела? - Катастрофа. Давай выйдем в коридор. - Что же все-таки происходит? - Поздравь себя, - сказал я. - Нам в конце концов удалось выйти на Зауэрабенда. Он шунтировался в 1099 год и для отвода глаз стал там содержать харчевню. Годом позже он женился на Пульхерии. Прямо у меня на глазах мой двойник был буквально "стерт в порошок". - Прошлое претерпело изменения, - продолжал я. - Лев Дукас женился на другой девушке, некой Евпрепии, и теперь от нее у него двое с половиной детей. А Пульхерия подает вино и баранину в харчевне Зауэрабенда. Я сам ее там видел. Она не знала, кто я, но предложила мне себя за два византа. Зауэрабенд контрабандой таскает товар вниз по линии и... - Не говори мне больше ничего, - перебил меня Джад-2. - Я не хочу больше ничего слышать. - Но я же еще не рассказал о хороших вестях. - А разве такие есть? - Мы намерены произвести такую корректировку прошлого, что все эти события просто не состоятся. Сэм, Метаксас и ты должны проследить каждый шаг Зауэрабенда с 1105 года до самого первого момента его появления в 1099 году и аннулировать это его появление, а его самого шунтировать назад, сюда, в эту ночь. Тем самым аннулировать и весь эпизод с его исчезновением с постоялого двора в 1204 году. - А что будет с