им
средств, которые можно было использовать для борьбы с большевиками.
     Анелевич сказал:
     --  Ну хорошо, предположим, вы изгоните ящеров из Лодзи и Варшавы.  Что
тогда будет с нами, евреями?
     Скорцени развел своими большими руками и пожал плечами.
     -- Я не занимаюсь политикой. Я только убиваю людей. -- Удивительно, его
улыбка  осталась обезоруживающей даже после того, как он произнес эти слова.
-- Вы  не хотите быть с нами, а мы не хотим, чтобы вы были с нами, так  что,
может быть, мы вышлем вас куда-нибудь. Кто знает? Может быть, на Мадагаскар:
была такая идея перед нашествием ящеров, но  мы тогда не владели  морями. --
Его кривая улыбка стала злобной. -- А может быть, даже  и в Палестину.  Черт
его знает -- как я обычно говорю.
     Он был  многословен. Он  был  убедителен. Своими  рассуждениями он  все
больше пугал.
     -- Зачем использовать эту штуку в Лодзи? -- спросил Мордехай. -- Почему
не на фронте?
     -- По двум причинам, -- отвечал Скорцени. -- Во-первых, в  тылу в одном
месте  сконцентрировано гораздо больше  врагов.  А во-вторых, у  большинства
ящеров  на фронте имеются  защитные  средства против газовых  атак,  которые
могут уберечь и  от  имбиря. -- Он хмыкнул. -- Имбирь -- это  газовая война,
газ счастья, но все равно газ.
     Анелевич повернулся к Генриху Ягеру.
     --  А что  вы  думаете об  этом?  Она  будет действовать?  Если бы  вам
потребовалось, вы применили бы ее?
     На лице  Ягера  ничего не  отражалось.  Впрочем, Мордехай  помнил,  оно
вообще мало что показывало. Он  уже почти пожалел  о том,  что сделал, -- он
задал  самый  жгучий  в  данный  момент  вопрос  своему  другу и союзнику  в
вермахте. Ягер кашлянул и заговорил:
     -- Я  участвовал в стольких операциях с полковником Скорцени, что все и
не упомню.
     Скорцени  громко  расхохотался.  Не   обращая  на  это  внимания,  Ягер
продолжил:
     -- И я никогда  не  видел, чтобы он  потерпел неудачу после  того,  как
поставил  перед  собой цель. Если  он говорит,  что это сработает,  то лучше
прислушаться к нему.
     -- О, я слушаю, -- сказал Анелевич. Он снова обратился к Отто Скорцени.
-- Итак, герр штандартенфюрер, что вы будете делать, если я скажу, что мы не
хотим иметь  ничего общего с  этим? Вы все равно попытаетесь доставить ее  в
Лодзь?
     --  Абер  натюрлих!  [<i>Ну   естественно!  (нем.)  --  Прим.  перев.</i>]  --
Австрийский  акцент  Скорцени придавал его  голосу аристократическую  нотку,
уместную скорее для жителя Вены конца прошлого столетия, чем для нацистского
головореза. -- Мы так легко от своих  планов не отказываемся Мы это сделаем,
с вами или без вас. С вашим участием, может быть, будет проще, и вы,  евреи,
заслужите  нашу благодарность. А  поскольку мы собираемся  выиграть войну  и
править в Польше, мое предложение не кажется вам неплохой идеей?
     "Вперед. Сотрудничайте с нами".  Скорцени  говорил  напрямую.  Мордехай
удивился, если бы обнаружил в нем утонченность. Он вздохнул.
     -- Раз уж вы все представили таким образом, то...
     Скорцени хлопнул его по спине, и достаточно сильно -- тот покачнулся.
     -- Ха! Я знал, что вы -- умный еврей. Я...
     Шум в лесу заставил его прерваться. Анелевич быстро сообразил, что это.
     -- Значит, на нашу встречу вы захватили с собой друзей? Они должны были
устранить меня?
     -- Я  же сказал, что вы -- умный еврей, не так ли? -- ответил Скорцени.
-- Как скоро мы начнем? Я не люблю ждать попусту.
     --  Дайте  мне  вернуться в  Лодзь  и подготовиться  к  доставке  нашей
небольшой  поклажи,  --  сказал  Мордехай.   --  Я  знаю,  как  связаться  с
полковником Ягером, а он, вероятно, знает, как войти в контакт с вами.
     -- Вероятно, да, -- сухо подтвердил Ягер.
     -- Уже неплохо,  --  сказал Скорцени, --  только  не тяните черт  знает
сколько,  это все, что я  хочу вам сказать. Помните, с вами или без вас, это
произойдет. И ящеры еще пожалеют о дне, когда выползли из своих яиц.
     -- Вы вскоре услышите обо мне, -- пообещал Мордехай.
     Он не хотел,  чтобы Скорцени делал все один, что бы он там ни замышлял.
Эсэсовец способен  достичь успеха. Он  действительно сможет доставить ящерам
неприятности, но Анелевич  не стал бы биться об заклад, что и евреи при этом
не пострадают.
     Он громко свистнул,  давая знак своим людям направиться вперед в Лодзь,
кивнул  Ягеру и Скорцени и покинул поляну. В течение всего пути он был очень
задумчив.
     --  Насколько  все-таки  мы доверяем  немцам?  --  задал  он  вопрос  в
помещении пожарной команды  на  Лутомирской  улице.  -- Насколько  мы  можем
доверять немцам, в особенности после того, как один из них предупредил нас о
том, чтобы мы не доверяли?
     -- Timeo Danaos et donas  ferentes [<i>Бойтесь  данайцев, дары  приносящих
(лат.). -- Прим. ред.</i>], -- ответила Берта Флейшман.
     Мордехай  кивнул: он получил светское образование, и латынь  успела ему
надоесть. Для тех,  кто не знал Вергилия, Берта Флейшман перевела:  "Я боюсь
греков, даже приносящих подарки".
     -- Это точно, -- сказал Соломон Грувер.
     Этот   пожарный   с   резкими   чертами  обветренного   лица   выглядел
борцом-призером,  хотя  в 1939  году он был  сержантом  польской  армии. Ему
удалось утаить  это от нацистов, которые иначе его могли бы ликвидировать. И
это  же сделало его чрезвычайно  полезным для еврейского подполья: в отличие
от большинства соратников ему не надо было учиться военному делу с азов.
     Он подергал себя за густую с проседью бороду:
     --  Я временами  думаю, что Нуссбойм  был в  конечном счете прав: лучше
жить  под  ящерами,  чем с  этими  нацистскими,  хлопающими  бичом,  mamzrim
[<i>Надсмотрщиками (ивр.). -- Прим. пер.</i>].
     -- В любом случае мы вытащили короткую соломинку,  -- сказал  Мордехай.
Сидящие  за  столом согласно  закивали. --  При  нацистах короткая соломинка
достанется  только  нам, но она будет  покрыта кровью. При ящерах ее получат
все,  но,  возможно,  дело обернется  не  так плохо, как при немцах.  --  Он
печально вздохнул. -- Значит, нужна сделка?
     -- Так что же нам делать? -- не выдержал Грувер.
     Это  не  было военным  вопросом  или, скажем,  не  совсем невоенным. Он
предоставлял руководство другим --  иногда даже заставлял  других руководить
--  в  политических решениях,  затем имел  железное собственное  мнение,  но
почему-то стеснялся руководить сам.
     Все  смотрели  на  Анелевича. Частично  потому,  что  он  встречался  с
немцами, частично потому, что люди привыкли смотреть на него. Он сказал:
     -- Я не  думаю, что у  нас  есть выбор.  Мы должны  взять  эту штуку  у
Скорцени. В таком случае у нас будет какой-то контроль над ней, неважно, чем
это кончится.
     -- Троянский конь? -- предположила Берта Флейшман.
     Мордехай кивнул.
     -- Верно. То, что задумано. Но  Скорцени сказал, что сделает это с нами
или  без нас.  И  я верю  ему. Мы совершим  серьезную ошибку, если  не будем
воспринимать   этого  человека  со  всей   серьезностью.   Мы  возьмем  это,
постараемся разобраться, что это такое, и уйти отсюда. В противном случае он
найдет какой-нибудь способ доставить бомбу в Лодзь тайно, не оповещая нас...
     -- Вы в самом деле думаете, что он справится? -- спросил Грувер.
     -- Я говорил с этим человеком. Он способен на все, -- ответил Мордехай.
--   Единственный  способ  уберечься  --  это  изображать  кучку  доверчивых
shlemiels, которые верят всему, что он говорит. Может быть, тогда он доверит
нам выполнить для него грязную работу, не заглядывая внутрь этого троянского
коня.
     -- А если это действительно самая большая в мире имбирная бомба, как он
говорит? -- спросил кто-то.
     -- Тогда ящеры окажутся втянутыми в крупномасштабные беспорядки прямо в
центре  Лодзи, --  ответил  Мордехай. --  Alevai omayn  -- вот  все, что  мы
получим.
     * * *
     -- Т-т-тома, -- ликующе произнес тосевитский детеныш и  посмотрел прямо
на Томалсса.
     Его подвижное лицо изобразило гримасу удовольствия.
     -- Да, я -- Томалсс, -- согласился психолог.
     Детеныш не  умел контролировать собственные  выделения, но  уже  учился
говорить. Насколько мог себе  представить Томалсс, Большие Уроды были весьма
своеобразным видом.
     --  Т-т-тома,  --   повторил  детеныш,  добавив  для  большей  точности
усиливающее покашливание.
     Томалсс задумался, на  самом  ли деле он  выделяет  его имя  или просто
воспроизводит другой, похожий на слово, звук, уже известный ему.
     -- Да, я -- Томалсс, -- снова сказал он.
     Если  Большие Уроды обучаются языку способом, похожим на  тот,  который
используют  детеныши Расы,  то  многократное прослушивание слов поможет  ему
выучить их. В освоении речи  он уже показал себя более зрелым, чем  детеныши
Расы: и  если он изучал слова, то усваивал  их быстро.  Но  в координации он
уступал даже детенышам, еще сырым от жидкости собственного яйца.
     Он повторил имя  еще  раз, но тут его внимания потребовал коммуникатор.
Психолог подошел к экрану и увидел Плевела.
     -- Благородный господин, -- сказал он, включив свою  видеокамеру, чтобы
Ппевел тоже мог его видеть. -- Чем могу служить вам, благородный господин?
     Помощник администратора восточной части  основной континентальной массы
не тратил времени на вежливость. Он сказал:
     -- Подготовьте детеныша, который вышел  из  тела тосевитки  по имени Лю
Хань, для немедленного возвращения на поверхность Тосев-3.
     Томалсс давно  знал,  что этот удар близок.  Он не смог  удержаться  от
шипения, выражающего боль.
     -- Благородный господин, я должен  обратиться к  вам,  -- сказал он. --
Детеныш находится  в  начале освоения языка. Отказаться  от проекта означает
отринуть  знания,  которые невозможно получить  другим способом, и  нарушить
принципы   научных  исследований,   которые   Раса  традиционно   использует
независимо от обстоятельств.
     Более веского аргумента он не нашел.
     --  Традиции   и  Тосев-3  все   в   большей   мере   доказывают   свою
несовместимость, -- ответил Ппевел.  -- Я  повторяю: подготовьте  детеныша к
немедленной отправке на Тосев-3.
     -- Благородный господин,  будет исполнено, -- печально ответил Томалсс.
Послушание  было нерушимым  принципом Расы, незыблемой _традицией_. Несмотря
на  это, он сделал еще одну  попытку: -- Я протестую против вашего решения и
прошу,  -- он не мог  требовать, поскольку Ппевел  был  выше  его рангом, --
чтобы вы сказали мне, почему вы приняли такое решение.
     -- Я объясню вам причины --  или, скорее, причину, --  ответил помощник
администратора.  -- Она  очень  проста: Народно-освободительная армия делает
жизнь  в  Китае  невыносимой  для  Расы.  Их  недавняя  акция,  которая была
проведена  день  назад,  включила в  себя  взрыв  нескольких  артиллерийских
снарядов крупного  калибра, что  привело  к потерям большим,  чем  мы  можем
допустить.  Самцы из  Народно-освободительной  армии --  и  одна  обозленная
самка,  детеныш  которой  находится у  вас, -- пообещали сократить  подобные
действия в обмен на возвращение этого детеныша. Такая сделка показалась  мне
вполне стоящей.
     --  Самка  Лю  Хань по-прежнему занимает высокий  ранг  в  совете  этой
бандитской группировки? -- хмуро спросил Томалсс.
     Он  был  так уверен,  что сумеет  опозорить  ее.  Его план  так  хорошо
соответствовал психологии Больших Уродов. Но Ппевел ответил:
     --  Да,  она на своем  посту  и  по-прежнему настаивает на  возвращении
детеныша.  Это  стало  нашим  политическим  долгом.  Возвращение  детеныша к
тосевитской самке  Лю Хань  может превратить  этот  долг  в пропагандистскую
победу,  которая приведет  к уменьшению  военного  давления на  наши силы  в
Пекине.  А  поэтому  в  третий  раз повторяю  --  подготовьте  детеныша  для
немедленного возвращения на Тосев-3.
     -- Будет исполнено, -- с досадой сказал Томалсс.
     Ппевел этого не слышал: он уже  отключился, без сомнения,  затем, чтобы
не слышать  дальнейших  возражений Томалсса. Получилось  грубо.  Томалсс,  к
сожалению для него, находился в таком положении, когда ему оставалось только
возмущаться.
     Он должен был обдумать, что имел в виду Ппевел, говоря "немедленно". Он
должен позаботиться  о том, чтобы тосевитский  детеныш был  обеспечен сухими
обертками,  закрывающими его  выделительные  отверстия;  эти обертки  должны
также  плотно  охватывать  ноги  и  среднюю  часть  тела  детеныша. Спуск на
поверхность будет проходить в состоянии невесомости, и меньше всего он хотел
бы, чтобы извержения  тела  тосевита  плавали вокруг него в корабле-челноке.
Если такое случится, то и пилот этому не обрадуется.
     Он подумал, что следовало  бы  сделать что-то  и со ртом детеныша. Было
известно, что  Большие Уроды в невесомости страдают обратной перистальтикой,
как  будто они  извергают случайно  проглоченный  яд. Раса ничем подобным не
страдает. Томалсс приготовил несколько пакетов чистой ткани  для обтирки, на
всякий случай.
     Детеныш  тем временем весело болтал. Звуки,  которые он издавал теперь,
уже  походили  на  те, которые  использовались  Расой,  с учетом  того,  что
формировались  несколько иным речевым  аппаратом.  Томалсс  издал  еще  один
шипящий  вздох. Теперь ему придется  начать  все заново с новым детенышем, и
пройдут  годы,  прежде  чем  он  узнает все, что  ему требуется  в  познании
тосевитского языка.
     В открытой двери  остановился  Тессрек.  Он  не стал  снимать  решетку,
которую Томалсс  установил, чтобы не  допустить выхода детеныша в коридор, а
просто принялся насмехаться.
     -- Я  слышал,  вы наконец-то избавляетесь от  этой ужасной штуки.  Я не
буду сожалеть,  что наконец-то перестану видеть его -- и нюхать -- позвольте
мне сказать это.
     Вряд ли Тессрек узнал новость от  Ппевела. Но Ппевел  мог обратиться  к
самцу,  который  надзирал  над  Тессреком  и Томалссом,  чтобы  убедиться  в
исполнении  приказа.  И  этого  было достаточно,  чтобы слух распространился
повсюду.
     Томалсс сказал:
     --  Идите  заниматься  собственными  исследованиями,  и  пусть  с  ними
обойдутся  так же  бесцеремонно, как и с  моими. У  Тессрека открылся рот от
иронического смеха.
     -- Мои исследования в отличие от ваших продуктивны, поэтому я не боюсь,
что они будут урезаны.
     После  этого он ушел, и вовремя, потому что Томалсс вполне мог швырнуть
в него чем-нибудь.
     Немного  спустя самец в красной  с серебром раскраске  пилота челнока с
сомнением  -- одним глазом  -- посмотрел  через решетку  в двери. Второй  он
направил на Томалсса, сказав:
     -- Готов ли  Большой Урод к переезду, исследователь? В тоне его  голоса
предостерегающе звучало "лучше, чтобы он был готов".
     -- Он готов, -- недовольно сказал Томалсс. Изучив раскраску тела  этого
самца еще раз, он добавил еще более недоброжелательным тоном: -- Благородный
господин.
     -- Хорошо, -- сказал пилот челнока. -- Между прочим, я -- Хеддош.
     Он назвал Томалссу свое имя так, словно был убежден,  что исследователь
должен знать его.
     Томалсс поднял тосевитского детеныша. Это было не так легко, как тогда,
когда существо только вышло из тела самки Лю  Хань: оно стало гораздо больше
и тяжелее.  Томалссу пришлось поставить мешок с запасами, который он  взял с
собой, чтобы  открыть решетку, и при этом детеныш едва не выскользнул из его
рук. Хеддош насмешливо фыркнул.  Томалсс  посмотрел  на  него:  тот явно  не
представлял трудностей, связанных с содержанием детеныша другого вида, чтобы
тот был жив и здоров.
     Переход  в челнок восхитил  детеныша.  Несколько  раз он замечал что-то
новое и говорил "это" -- иногда с вопросительным покашливанием, иногда нет.
     -- Он говорит? -- спросил Хеддош с удивлением.
     -- Да,  -- холодно  ответил  Томалсс.  --  Он  научился бы говорить еще
лучше, если бы мне дали продолжить мой эксперимент.
     Теперь  же детеныш должен будет освоить ужасные звуки китайского  языка
вместо  элегантного, точного и  -- по мнению  Томалсса --  прекрасного языка
Расы.
     Лязгающий шум дверей  шлюзов челнока  напугал  детеныша,  и  он  плотно
прильнул к Томалссу. Тот успокаивал его, как мог, все еще стараясь увидеть в
случившемся светлую сторону.  Единственное, что пришло  ему в голову: до тех
пор, пока он  не  получит другого  только что появившегося детеныша  Больших
Уродов, он некоторое время может позволить себе вволю поспать.
     Новые  лязгающие  звуки  показали,  что  челнок  отделился от звездного
корабля,  к которому  он был пришвартован. В  отсутствие центробежной  силы,
которая  имитирует  гравитацию,  челнок  перешел  в  состояние  невесомости.
Томалсс  с  облегчением   заметил,   что  детеныш  не  испытывал   заметного
дискомфорта.  Казалось, что  новые ощущения  он находит  интересными,  может
быть, даже  приятными. Данные показывали, что у  самки  Лю Хань  были  точно
такие же реакции. Томалсс подумал, не передались ли они по наследству.
     Это  был долгосрочный исследовательский проект, думал  он. Может  быть,
кто-нибудь другой сможет начать  его в безопасных условиях  после  окончания
завоевания. Он  задумался: наступит ли когда-нибудь  день,  когда завоевание
закончится  и воцарится безопасность. Произошло  немыслимое -- Раса пошла на
уступки тосевитам в переговорах. Это сделал Ппевел, согласившись на передачу
им детеныша. Если вы начали делать уступки, то где же вы остановитесь? Мысль
была леденящей.
     Раздался рев ракетного двигателя челнока.  Ускорение  швырнуло Томалсса
на сиденье и прижало к нему детеныша.  Тот испуганно заплакал.  Он снова его
успокоил, хотя  вес детеныша привел его в  состояние,  далекое от  комфорта.
Детеныш замолк  до  окончания ускорения и радостно  завопил, когда вернулась
невесомость.
     Томалсс задумался, смогла  бы самка Больших  Уродов Лю  Хань так хорошо
обращаться с  детенышем,  даже если бы  он находился при ней после того, как
вышел из ее тела? Он сомневался.
     * * *
     Когда Отто Скорцени вернулся к месту  расположения танкового полка,  он
улыбался от уха до уха.
     -- Счисти с подбородка  перья канарейки, которую ты  сожрал, --  сказал
ему Генрих Ягер.
     Эсэсовец сделал вид, что и в самом деле вытирает лицо. Ягер не выдержал
и расхохотался. Все-таки у Скорцени был  стиль. Проблема состояла в том, что
было слишком много всего остального.
     -- Свершилось, -- прогудел Скорцени. -- Евреи  клюнули на эту  историю,
как простодушная  красотка, бедные проклятые дураки.  Они прикатили  телегу,
чтобы перевезти подарок, и  пообещали, что проскользнут с ним мимо ящеров. Я
рассчитываю,  что они  управятся лучше,  чем  я сам.  А  как только  они это
проделают...
     Ягер  откинул  назад  голову  и провел указательным  пальцем  по горлу.
Скорцени кивнул, хмыкнув при этом.
     -- На какое время поставлен таймер? -- спросил Ягер.
     -- На  послезавтра, --  ответил  Скорцени.  --  То  есть  у  них  будет
достаточно времени, чтобы доставить бомбу в Лодзь. Бедные глупые ублюдки. --
Он  покачал  головой,  возможно,  даже  выражая  искреннюю  симпатию.  --  Я
удивлюсь, если  узнаю,  что  кто-нибудь  когда-то  в прошлом проделал  такую
большую работу для самоубийства.
     -- Масада, -- ответил Ягер,  выкопав название из давно прошедших времен
-- еще до Первой мировой войны, -- когда он хотел стать археологом и изучать
Библию. Он понял,  что для Скорцени это ничего не значит, и объяснил: -- Это
целый  гарнизон, в котором воины  перебили  друг  друга, вместо  того  чтобы
сдаться римлянам.
     -- На этот раз их будет больше, -- сказал эсэсовец. -- Гораздо больше.
     -- Да, -- рассеянно ответил Ягер.
     Он  не мог  понять: Скорцени ненавидит евреев по  убеждению или потому,
что получил приказ ненавидеть их? В  конце концов, какое это имеет значение?
Он  в любом  случае проявлял  бы  по отношению  к  ним  такую же  гениальную
жестокость.
     Дошло ли его послание до  Анелевича? Ягер не переставал думать об  этом
после встречи  в лесу. Анелевич тогда не подал  ему руки. Значит, он получил
послание и не поверил ему?  Или он получил его, поверил, но не смог  убедить
своих товарищей, что оно правдиво?
     Способа проверить нет, тем более -- отсюда. Ягер покачал головой. Скоро
он  все  узнает.  Если евреи  в Лодзи  послезавтра погаснут,  как  множество
свечей, значит, его послание было сочтено лживым.
     Скорцени обладал звериной настороженностью.
     -- В чем дело? -- спросил он, видя, как Ягер качает головой.
     --  Да так,  ничего.  --  Полковник-танкист  надеялся,  что  его  голос
прозвучал обычно.  -- Думаю  о сюрпризе, который они получат в Лодзи -- так,
немного.
     -- Если немного,  то  хорошо, -- сказал Скорцени. -- Глупые бараны. Они
ведь знают, что лучше  не доверять немцам, но нет -- они идут прямо в пасть.
-- И он сардонически заблеял. -- И кровь агнца будет на дверях всех домов.
     Ягер  смотрел  с  удивлением:  он не мог представить Скорцени  знатоком
Священного Писания. Штандартенфюрер СС хмыкнул.
     -- Фюрер мстит евреям, но кто знает? Мы ведь убьем и сколько-то ящеров.
     --  Все  будет  еще лучше,  --  ответил Ягер. --  Ты вырвешь сердце  из
заселенного  людьми  района Лодзи,  и  после  этого  ничто  уже  не  удержит
чешуйчатых сукиных сынов от выхода из  города.  Они  смогут ударить по нашим
базам севернее и южнее Лодзи и разрезать нас пополам Вот это слишком высокая
цена за месть фюрера, если хочешь знать мое мнение.
     -- Твое мнение никого  не  интересует. В отличие от мнения  фюрера,  --
сказал Скорцени. -- Он сказал мне это сам -- он хочет,  чтобы эти евреи были
мертвыми евреями.
     -- Могу ли я спорить? -- сказал Ягер.
     Ответ  был простым: он не мог. Поэтому  он сделал попытку обойти личный
приказ фюрера, так  ведь? Что ж, если кто-нибудь когда-нибудь обнаружит, что
он  сделал, он в любом случае будет мертвым.  Мертвее мертвого он не станет.
"Нет, но они могут сделать долгим процесс превращения живого в мертвого", --
подумал он, проникаясь тревогой.
     Он бросился  на землю  за мгновение до того, как подсознательно услышал
свист снарядов, летящих с востока. Скорцени растянулся  возле него, закрывая
руками   шею.  Где-то  неподалеку  кричал   раненый.  Обстрел  длился  около
пятнадцати минут, затем прекратился
     Ягер поднялся на ноги.
     --  Нам  надо переместить лагерь! --  закричал он. -- Они знают, где мы
находимся. Нам  на этот раз повезло -- насколько  я понял,  это были обычные
снаряды, а  не эти  их  особые  штуки, которые  плюются  минами  по  большой
площади, так что  и люди, и  танки не осмеливаются  высунуться  из щелей. По
всем признакам, этих маленьких  красавиц у них теперь  не хватает, но они их
применят, если поймут, что выигрыш того стоит. Мы этого им не позволим.
     Едва он кончил говорить, как ожили первые двигатели танков. Он гордился
своими  людьми.  Большинство  были ветеранами,  прошедшими  сквозь все,  что
обрушили на них русские, британцы и ящеры. Они понимали, что  делать и о чем
побеспокоиться,  и  создавали  минимум  хлопот и неразберихи.  Скорцени  был
гениальным разбойником, но управлять таким полком, как  этот, не смог бы.  У
Ягера были свои таланты, которыми не следовало пренебрегать.
     Пока полк менял свое местоположение, у Ягера не  было времени думать об
ужасе,  который должен  произойти  в  Лодзи и который  приближался  с каждым
тиканьем  таймера. Скорцени  прав:  евреи дураки,  раз  доверились какому-то
немцу.  Теперь  вопрос  стоял  так:  в  отношении  какого  именно немца  они
оказались дураками, поверив ему?
     И на  следующий день он  был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом.
Контратака ящеров заставила немцев отступить на запад на 6 или 8 километров.
Танки  полка  один  за  другим  превращались  в  обожженный  и  искореженный
металлолом:  два -- от  огня танковых  орудий, прочие --  от противотанковых
ракет,  которые  использовала  пехота  ящеров. Единственный  танк ящеров был
подбит рядовым вермахта, который бросил с дерева бутылку "коктейля Молотова"
прямо в  башню через  открытый люк, когда  танк проезжал мимо. Это произошло
перед  заходом  солнца  и,  похоже,  само  по  себе  остановило  наступление
противника. Ящерам не нравилось терять танки.
     -- Нам надо сделать  кое-что  получше, -- сказал  он своим людям, когда
ночью они ели черный хлеб и колбасу. -- Мы не можем больше допускать ошибок,
если не хотим быть погребенными здесь.
     -- Но, герр оберст, -- сказал кто-то, -- когда они двигаются, то делают
это чертовски быстро.
     -- Хорошо,  что у нас глубокая защита, иначе они бы смели нас сразу, --
сказал кто-то еще.
     Ягер  кивнул, радуясь тому, как люди сами анализируют  ситуацию. Именно
так   германские  солдаты  и   должны   действовать.  Они  ведь  не   просто
невежественные крестьяне,  которые выполняют приказы, не  думая  о них,  как
красноармейцы. Они обладают мозгами и воображением -- и используют их.
     Он уже  собирался  развернуть  походную  постель под своей  "пантерой",
когда в лагере появился Скорцени. Эсэсовец притащил кувшин водки, которую он
нашел бог знает где, и пустил его по кругу, чтобы каждый мог сделать глоток.
Это была неважнецкая водка -- ее запах напомнил Ягеру выдохшийся керосин, --
но все равно лучше, чем вообще ничего.
     -- Размышляешь, не  собираются ли они снова ударить по  нам  утром?  --
спросил Скорцени.
     --  Пока это не  произойдет, наверняка не  знаю, -- ответил Ягер, -- но
если  тебя интересуют предположения,  то скажу -- нет. Теперь они наступают,
когда думают, что обнаружили слабое место, но сразу  же ослабляют напор, как
только мы показываем силу.
     --  Они  не могут  позволить себе такие  потери, которые неизбежны  при
наступлении на сильное соединение, -- злобно сказал Скорцени.
     --  Думаю, ты  прав. -- Ягер бросил взгляд на эсэсовца. --  Мы могли бы
использовать этот нервно-паралитический газ здесь, на фронте.
     -- А,  ты  бы  сказал так, даже если бы все было спокойно, --  возразил
Скорцени. -- Делается то, что должно произойти, и именно  там, где надо,  --
проворчал  он.  -- Я  хочу, чтобы  твои  радисты были  готовы  к  перехватам
сообщений на эту тему. Если ящеры не сожгут все частоты, я съем свою шляпу.
     --  Прекрасно.  --  Ягер демонстративно зевнул.  --  В  данный момент я
собираюсь спать. Хочешь  заползти  сюда? Самое  безопасное место,  если  они
снова начнут обстрел. Я хорошо знаю, как ты храпишь, но думаю, что переживу.
     Скорцени рассмеялся. Гюнтер Грилльпарцер сказал:
     -- Он тут не единственный, кто храпит.
     Выданный собственным  наводчиком, Ягер  устроился  на ночь. Пару раз он
просыпался  от звуков перестрелки.  Наступление  началось на рассвете, но --
как он и  предсказывал  -- ящеры  были  больше  заинтересованы в закреплении
того,  что  завоевали в  предыдущий день, чем  в  преодолении усиливающегося
сопротивления.
     Отто Скорцени не обманывал, когда говорил, что надеется на бдительность
радистов. Для вящей надежности он болтался среди них и развлекал бесконечным
потоком непристойностей.  Большинство  рассказов были неплохими, а некоторые
оказались  в  новинку даже для  Ягера,  который  считал, что  слышал уже все
когда-либо придуманное в этом жанре.
     Когда  утро  уступило место  полдню, нервы Скорцени начали сдавать.  Он
метался по лагерю, пиная грязь и расшвыривая весенние цветы.
     -- Черт побери, мы уже должны были перехватить что-нибудь от евреев или
ящеров Лодзи, -- бушевал он.
     -- Может быть, все они мертвы? -- предположил Ягер.
     Эта  мысль  ужаснула  его,  но могла  успокоить  Скорцени.  Но  большой
эсэсовец только покачал головой.
     -- Надеяться на это не приходится.  В таких обстоятельствах обязательно
кто-то выживает по той или иной глупой случайности.
     Ягер  вспомнил  о сквернослове Максе,  еврее,  выжившем в  Бабьем  Яру.
Скорцени был прав.
     -- Нет, что-то где-то ушло на юг.
     -- Думаешь, таймер не сработал, как надо? -- спросил Ягер.
     --  Считаю, что это возможно, --  согласился Скорцени,  --  но зажарьте
меня  вместо  шницеля, если  я когда-нибудь  слышал  об отказе таймера.  Они
защищены  не  только  от  дурака,  но  и  от  идиота, а  кроме  того  -- они
продублированы. Рассылая товар  вроде  этого, мы хотим  быть уверены, что он
подействует, как указано в рекламе. -- Он хмыкнул. -- Это то самое качество,
которое  люди, не любящие  нас, называют  немецкой  аккуратностью,  а?  Нет,
единственно, от чего эта бомба могла не сработать...
     -- Что? -- спросил Ягер, хотя у него была своя идея. -- Раз в ней был и
резервный таймер, то он должен был сработать.
     --  Единственно, от  чего эта бомба могла не сработать... --  задумчиво
повторил  Скорцени. Его серые глаза  широко  раскрылись.  -- Единственно, от
чего  эта  бомба  могла  не  сработать,  так  только  из-за  этого  вонючего
маленького жида, который  отводил мне глаза, и суньте меня в дерьмо, если он
своего не добился! -- Он хлопнул себя  по лбу.  --  Ублюдок! Дерьмо! Наглец!
Если  я  еще  раз  встречусь с  ним, отрежу ему шары, по одному. -- Затем, к
удивлению Ягера, он  засмеялся. -- Он обвел меня, как сосунка. Не думал, что
кто-то  из живых людей  способен  такое  проделать. Я бы пожал ему  руку, но
после того, как кастрировал, не раньше. Говоришь "глупый жид" и считаешь это
само собой разумеющимся, и вот на тебе. Иисус Христос!
     "Тоже ведь еврей", -- подумал Ягер, но вслух сказал:
     -- И что теперь? Если евреи в Лодзи узнают,  что это такое, -- ("А если
знают  или предполагают,  то это благодаря мне,  и как  я теперь должен себя
чувствовать?"), --  то  в их руках  окажется  нечто  такое,  что  они смогут
использовать против нас.
     -- И думать не хочу, --  с отвращением -- то ли к евреям, то ли к  себе
-- сказал Скорцени.
     Он  не привык  проигрывать.  И  вдруг  просиял. На  мгновение  он снова
проявил свою дьявольскую суть.
     -- А может, нам  накрыть город ракетами или обстрелять  из дальнобойной
артиллерии, чтобы подорвать эту проклятую штуку,  хотя бы затем, чтобы евреи
не  смогли  использовать  ее против  нас?  -- Он печально  всхлипнул. --  Но
результат будет слишком уж кровавый.
     -- Тоже  верно, -- согласился  Ягер, словно симпатизируя ему. -- Ракеты
нанесут мощный удар, но ты  не можешь быть уверен, что  они вообще попадут в
город, не говоря уже о нужной улице.
     -- Хотел бы я иметь несколько тех игрушек, которые умеют  делать ящеры,
-- сказал Скорцени, все  еще обиженный на весь свет. -- Они могут попасть не
только в нужную улицу. Они могут в  качестве цели выбрать твою комнату. Черт
возьми, они  могут  залететь даже  в нужник,  если пожелают. --  Он  почесал
подбородок. -- Ладно,  так или иначе, евреи за это заплатят. И одним из тех,
кто соберет эту плату, буду я.
     Он произнес это с большой уверенностью.
     * * *
     В одной из  комнат главного госпиталя армии и  флота в Хот-Спрингс было
собрано  столько  автомобильных аккумуляторных  батарей, что  пришлось  даже
укрепить пол, чтобы  он  выдержал их вес. Среди оборудования, захваченного у
ящеров и питавшегося от этих батарей, был и радиоприемник, снятый с челнока,
на котором Страха спустился на землю, когда сбежал в Соединенные Штаты.
     Теперь они с  Сэмом Игером сидели  перед приемником, перебирая  частоты
одну  за  другой,  стараясь  определить,  что  собирается  делать  Раса.  До
настоящего  времени  им удалось  поймать не  так  уж  много.  Страха не  без
удовольствия повернулся к Игеру и спросил:
     --  Сколько  наших  самцов вы  используете в  практике шпионажа и сбора
сигналов?
     --  Сколько? Кто знает,  -- ответил Сэм. Если бы он даже и знал, он  не
сказал бы это Страхе. Одно из правил, которое он усвоил, состояло в том, что
не  следует  никому  говорить,  будь то человек  или  ящер, того, что тот не
должен знать. -- Но много, порядочно. Немногие из нас, Больших Уродов, -- он
непроизвольно воспользовался кличкой, которой ящеры одарили человечество, --
говорят на вашем языке  настолько хорошо, чтобы  понимать без помощи кого-то
из нас.
     -- Вы,  Сэм  Игер, по моему мнению, можете добиться  успеха, --  сказал
Страха, и Сэм почувствовал себя чертовски польщенным.
     Он подумал,  что овладел  бы языком  ящеров еще лучше, если  бы ему  не
требовалось проводить время с Робертом Годдардом. С другой стороны, он узнал
бы намного больше  о ракетах, если бы ему не требовалось проводить  время со
Страхой и другими пленными ящерами.
     И он  куда  больше  знал бы  о  своем маленьком  сынишке, если бы он не
служил в армии. Не  говоря уже о  Барбаре: он беспокоился о  том,  что  мало
видится  с нею. Не хватало часов  в сутках, в году,  в жизни,  чтобы сделать
все, что ему хотелось. Это верно во все времена, но во время войны стараться
охватить все означает где-то прищемить нос.
     Страха коснулся  рычажка изменения частоты.  Цифры  ящеров на указателе
говорили о  том, что новая  частота на одну десятую мегагерца  выше  прежней
(точнее,   примерно  на   одну  восьмую  мегагерца  --  ящеры,  естественно,
использовали  свою  систему  измерений,  отличающуюся  от  человеческой). Из
громкоговорителя раздался голос самца.
     Игер наклонился вперед и начал вслушиваться. Очевидно, ящер находился в
тылу  и  жаловался на ракеты, которые  падали неподалеку,  нарушая снабжение
войск, наступающих на Денвер.
     -- Это хорошая новость, -- сказал Сэм, делая запись.
     -- Истинно так,  --  согласился  Страха.  --  Ваши  рискованные  шаги в
неисследованные технологии приносят  хороший  выигрыш  вашему роду.  Если бы
Раса  была так же склонна  к новшествам, Тосев-3 была бы давно завоевана  --
при условии,  конечно, что  Раса не превратилась  бы  в новаторском  раже  в
радиоактивную пыль.
     --  Вы думаете, что  мы  сотворили  бы это  и  сами,  если  бы не  ваше
вторжение? -- спросил Сэм.
     -- Это весьма вероятно,  --  ответил Страха,  и Игер почти согласился с
ним.
     Бывший командир переключил радио на другую частоту. На этот раз речь на
языке ящеров звучала сердито.
     --  Он  приказывает снять  с  должности, понизить в  ранге  и перевести
местного  командующего в регион под  названием Иллинойс, --  сказал  Страха.
Игер кивнул. -- А где это место, Иллинойс?
     Сэм показал по карте. Он тоже вслушивался.
     --  Что-то  о  группе пленников,  сбежавших  или спасенных  или  что-то
подобное. Парень, который ругается, в самом деле прав, не так ли?
     -- Если сказать какому-то самцу, что кто-то нагадил в его яйцо до того,
как он вылупился, драка гарантирована, -- сказал Страха.
     --  Верю.  --  Сэм  еще  некоторое  время  послушал  сообщение.  -- Они
переводят  этого  некомпетентного офицера  в  штат  Нью-Йорк.  -- Он  сделал
запись.  -- Это  стоит запомнить. Если повезет, мы тоже сможем  использовать
его слабость.
     -- Истинно,  -- снова сказал Страха задумчивым голосом, --  вы, Большие
Уроды, активно используете разведывательные данные,  которые собираете, а вы
их собираете в огромных количествах. А в собственных конфликтах  вы  делаете
то же самое?
     --  Не знаю, -- ответил Игер, -- раньше я никогда не был на войне, и на
этой войне я тоже простой человек.
     Он вспомнил о  временах игры в бейсбол  и о значках, которые воровал он
вместе  со  своими  товарищами.  В этом  деле  Остолоп  Дэниелс показал себя
настоящим гением.  Он  задумался, что сейчас  с Остолопом -- если он  вообще
жив.
     Страха переключился на следующую  частоту.  Какой-то ящер  возбужденным
голосом читал длинное запутанное сообщение.
     --  А, вот  это особенно интересно, -- сказал  Страха, когда  сообщение
закончилось.
     --  Я  не  все  понял, -- признался Сэм, смущенный  похвалой Страхи  за
владение языком ящеров. -- Что-то  об имбире и обмане  калькулятора, вот что
там было.
     -- Обман  не калькулятора, а  компьютера,  --  сказал  Страха. -- Я  не
осуждаю вас за то, что вы не все понимаете. Вы, Большие Уроды, хотя и имеете
большие достижения в  технике,  пока что  не осознаете  реального потенциала
вычислительных машин.
     -- Наверное, нет,  --  сказал Игер. -- Мы к  тому же  не  понимаем, как
можно с их помощью совершать преступления.
     У Страхи открылся рот от изумления.
     --   Совершить  преступление   легко.   Самцы  в  бухгалтерском  отделе
превращали выплаты поставщикам  имбиря в счета,  о которых знали только они,
поставщики  имбиря и, конечно,  компьютер. Поскольку больше никто не  знал о
существовании этих счетов, то непосвященный в их  тайну не мог  иметь к  ним
доступа. Компьютеры не объявляли об их  наличии, так что, по существу, схема
была идеальна.
     -- У нас есть  поговорка: идеальных преступлений  не бывает, -- заметил
Игер. -- А что пошло неправильно у них?
     Страха рассмеялся снова.
     -- От  случайностей ничто не защищено. Самец в бухгалтерском отделе, не
участвовавший в преступном сговоре, проверял  один  законный  счет и, набрав
его номер, обнаружил, что  видит один из скрытых счетов. Он  сразу же понял,
что это такое, и доложил вышестоящим, которые начали более широкую проверку.
Многие самцы окажутся теперь в трудном положении.
     -- Надеюсь, вы не рассердитесь, если скажу  вам, что услышанное меня не
расстроило, -- сказал Сэм.  -- Кто бы  мог  подумать, что Раса превратится в
наркоманов? Вы становитесь почти такими же, как люди. Не обижайтесь.
     -- Я постараюсь, -- с достоинством сказал Страха.
     Игер  сохранял невозмутимое  выражение  лица: Страха уже довольно точно
истолковывал  человеческие  эмоции, и Игеру не  хотелось,  чтобы тот  понял,
насколько смешным он порой бывает.
     Игер сказал:
     -- Вряд ли мы как-нибудь сможем использовать эту новость, разве что она
заставит некоторых из ваших соплеменников задуматься, кем в действительности
являются самцы, не употребляющие имбиря. Что-то в этом духе.
     -- У вас злобно вывернутый разум, Сэм Игер, -- сказал Страха.
     -- Благодарю вас, -- ответил Игер.
     Страха в испуге резко  повернул  оба глаза  в его сторону и рассмеялся,
поняв, что это шутка. Игер предложил:
     --   Вы   можете  поговорить   с  нашими  людьми,  которые   занимаются
пропагандой, и спросить, не  захотят ли они, чтобы вы выступили  по радио по
этому поводу. Кто знает, во что это выльется?
     -- С кем именно? -- спросил Страха. -- Я сделаю это.
     Это  не  было  обычным  "будет  исполнено"   --  употребляемым  ящерами
эквивалентом  "есть,  сэр!" -- но  прозвучало более уважительно, чем обычно.
Мало-помалу Игер завоевывал у Страхи уважение.
     Когда его  смена закончилась, он направился к лестнице, чтобы подняться
к Барбаре и Джонатану, но наткнулся в холле  на Ристина и Ульхасса. Эти двое
военнопленных-ящеров были его старыми  друзьями, он взял их в плен еще летом
1942 года, когда нашествие ящеров только  началось и казалось неудержимым. В
данное  время  они  стояли на  верном пути  превращения  в  американцев и  с
гордостью  носили  свою  официальную  раскраску,  обозначавшую  американских
военнопленных, --  красно-белую с  голубым. За  прошедшее время  они  вполне
прилично освоили английский язык.
     -- Эй, Сэм, -- сказал Ристин, -- как насчет бейсбола после полудня?
     -- Да, -- эхом отозвался Ульхасс. -- Бейсбола! -- И добавил усиливающее
покашливание.
     -- Может, попозже, не сейчас, -- ответил Сэм, на что оба ящера ответили
разочарованным шипением.
     Благодаря  своим  быстрым  и  точным  движениям  они стали  удивительно
способными игроками -- особенно в середине поля, -- и  их охотно принимали в
игру. Вдобавок малый рост  и врожденный наклон вперед обеспечивали  их зоной
удара размером  в почтовую  марку,  поэтому  они  хорошо  подходили  на роль
игрока, начинающего игру, -- вернее,  самца, начинающего  игру, -- даже если
сильный удар по мячу им удавалось нанести нечасто.
     -- Прекрасная  погода  для игры, -- сказал  Ристин,  стараясь уговорить
Сэма.
     Многие солдаты в свободное время играли в мяч, но Ристин и Ульхасс были
всего лишь ящерами, которые  присоединялись к игре. А Игера зазывали все как
профессионального  игрока,  набравшегося опыта  за  долгие  годы. Но  теперь
Ристина  и Ульхасса все  чаще  отличали  не за  их  чешую, а  за то, как они
играли.
     -- Может быть, попозже, -- повторил Сэм. -- Сейчас я хочу  увидеть жену
и сына, если вы не очень возражаете.
     Ящеры покорно вздохнули. Они знали,  что значит семья для тосевитов, но
не ощущали реальности этого -- точно так же, как Игер не воспринимал нутром,
как много значит для них  их драгоценный Император. Он пошел к  лестнице.  А
Ристин и Ульхасс  стали отрабатывать подачу. Ристин,  который большей частью
играл вторым, чертовски быстро выполнял поворот.
     На  четвертом этаже Джонатан  жаловался на несовершенство  мира. Слушая
его вой,  Сэм радовался тому, что живущих на этом же этаже ящеров нет дома и
они не слышат шума, который и Сэма временами  немного  раздражал, а  ведь он
был человеческим существом.
     Плач прекратился  внезапно. Сэм  знал,  что  это  значит:  Барбара дача
ребенку грудь. Сэм улыбнулся, открывая дверь в  комнату. Он тоже любил груди
жены.
     Барбара сидела на стуле и кормила Джонатана. Она уже не выглядела такой
ужасно  измученной, как  сразу  после родов,  но  до прежней  бойкости  было
далеко.
     -- Привет, дорогой, -- сказала она,  -- не  закроешь ли  дверь тихо? Он
может уснуть. Он буйствовал так, что, должно быть, очень устал.
     Сэм  отметил грамматическую точность речи, характерную для его жены. Он
иногда завидовал  ее высшему образованию, сам он бросил школу ради бейсбола,
хотя   ненасытная   любознательность   заставляла   его   постоянно  изучать
грамматику. Барбара никогда не  жаловалась на недостаток у  него формального
образования, но сам он очень страдал.
     Джонатан  все  же  уснул. Ребенок подрос, теперь  в колыбели он занимал
больше места, чем сразу после рождения. Сэм коснулся руки жены и сказал:
     -- У меня есть для тебя подарок, дорогая. Вообще-то он  для  нас обоих,
но  тебе  достанется первой.  Я удерживался целое утро, поэтому  думаю,  что
смогу подождать еще немного.
     Он сумел заинтриговать ее.
     -- Что у тебя такое? -- выдохнула она.
     -- Ничего особенного, -- предупредил он. --  Не  алмаз  и  не  открытый
автомобиль.
     Они оба рассмеялись, хотя смех был нерадостным.  Пройдет немало времени
-- если оно вообще когда-нибудь наступит, --  чтобы можно было начать думать
о прогулке в  открытом автомобиле. Он  сунул  руку в карман  и вытащил новую
трубку из кукурузного початка и кожаный кисет с табаком.
     -- Вот.
     Она удивленно раскрыла глаза.
     -- Где ты добыл это?
     -- Один цветной рано утром был у нас и продавал это, -- ответил Сэм. --
Он из северной части штата, там еще выращивают  табак. Обошлось  в пятьдесят
баксов, но не беда. Все равно деньги тратить не на что, так почему бы нет?
     -- Я вовсе не против. Да нет, я -- за! -- Барбара  сунула пустую трубку
в рот. -- Такую никогда раньше не  курила. Я, наверное, похожа на бабушку из
южных штатов.
     -- Милая, для меня ты всегда прекрасна, -- сказал Игер.
     Выражение  лица  Барбары   смягчилось.  Поддерживать   у  жены  хорошее
настроение не  так уж сложно  -- в особенности  если вы вкладываете  смысл в
каждое высказываемое слово. Он потыкал пальцем в кисет.
     -- Ты хотела бы, чтобы я набил трубку для тебя?
     -- Да, пожалуйста, -- сказала она.
     У  него  была зажигалка  "Зиппо", заправленная  теперь  не  специальной
жидкостью,  а  самогоном.  Он  с  ужасом думал,  что когда-нибудь закончатся
кремни, но пока этого не  случилось. Он крутанул  колесико  большим пальцем.
Бледное, почти невидимое  пламя горящего спирта возникло над нею.  Он поднес
его к табаку, в чашке трубки.
     Щеки Барбары запали, когда она стала втягивать в себя дым.
     -- Осторожнее.  -- предупредил Сэм. -- Трубочный табак гораздо  крепче,
чем тот, который в сигаретах, и...
     Их глаза встретились. Она закашлялась, словно захлебнувшись.
     --  ...ты в последнее время вообще  не курила,  -- закончил  он уже без
всякой необходимости.
     -- Ничего себе! -- Ее голос стал скрежещущим. -- Помнишь тог отрывок из
"Тома  Сойера"?  "Первые  трубки...  но когда я потерял свой  ножик", что-то
вроде этого. Теперь я понимаю, что чувствовал Том. Очень крепкий табак.
     -- Дай мне попробовать, -- сказал Сэм и взял у нее трубку.
     Он осторожно затянулся. Он был знаком с трубочным табаком  и знал,  что
может сделать с человеком  любой табак, если ты некоторое время не курил. Но
Барбара была нрава: этот  табак был  дьявольски  крепким.  Его следовало  бы
обрабатывать  --  для  смягчения  --  минут  пятнадцать,  может  быть,  даже
двадцать.  При  курении  возникало  такое ощущение,  словно  скребли  грубой
наждачной бумагой по  языку и небу. Слюна заливала  рот. Примерно на секунду
он почувствовал головокружение, почти потерю сознания --  хотя  знал, что не
следует набирать много дыма в легкие. Он тоже пару раз кашлянул.
     -- Ух ты!
     --  Ладно, отдай,  --  сказала  Барбара.  Она  сделала  еще одну, более
осмотрительную попытку,  затем выдохнула: -- Боже!  По отношению к  обычному
табаку это то же самое, что самогон -- к настоящему алкоголю.
     -- Ты слишком молода, чтобы  знать  о самогоне, --  сурово сказал он. В
его  памяти всплыли воспоминания  о некоторых  неприятных моментах. Он снова
затянулся. Сравнение было не самое неудачное.
     Барбара захихикала.
     -- Один мой  любимый дядя в свободное время занимался бутлегерством.  У
нас была вечеринка по случаю  окончания школы -- вот с этих пор я и знаю про
самогон, между прочим. -- Она снова взяла трубку у Сэма. -- Мне надо немного
времени, чтобы снова к этому привыкнуть.
     --  Да,  пока кисет не  опустеет,  -- согласился он. -- Один бог знает,
когда этот цветной парень снова появится в городе -- если вообще появится.
     Они  выкурили  трубку  до  конца,  затем  набили   ее   снова.  Комната
наполнилась густым дымом. Глаза  Сэма слезились.  Он  чувствовал легкость  и
расслабленность, как после сигареты в старые добрые дни. Правда, при этом он
ощущал легкое головокружение и привкус сырого мяса во рту, но это пустяки.
     --   Неплохо,  --  сказала  она  отстраненно  и  разразилась  очередным
приступом кашля. -- Стоящая вещь.
     -- Я тоже так считаю. -- Сэм рассмеялся. -- Знаешь, кого мы  напоминаем
сейчас? -- Когда Барбара покачала головой, он ответил на свой вопрос сам: --
Мы похожи на пару ящеров, которые засунули языки в банку с имбирем.
     --  Какой ужас!  -- воскликнула Барбара. Подумав,  она добавила: -- Это
ужасно, но, пожалуй, ты прав. Нам нравится наркотик -- табак я имею в виду.
     -- Конечно, ты права. Пару раз я пытался бросить, когда играл в мяч, --
не нравилось, как это действует на легкие. И не смог. Нервничал и корчился и
еще не  знаю что. Когда табака не достать, это не  так  уж плохо: у тебя нет
выбора. Но когда табак перед глазами каждый день, нам не утерпеть.
     Барбара снова затянулась и сделала гримасу.
     -- Наверняка имбирь на вкус лучше.
     --  Да,  я тоже так считаю -- теперь, --  сказал Сэм. --  Но  если бы я
курил постоянно, так бы уже  не  думал. Ты знаешь, вообще-то  вкус кофе тоже
довольно мерзкий, иначе мы не улучшали бы его сливками и сахаром. Но я хотел
бы выпить кофе, к которому привык, если бы он у нас был.
     -- Я тоже, -- грустно сказала  Барбара.  Она показала на колыбель. -- С
его  привычкой  просыпаться,  когда  ему  это  приходит  в  голову,  мне  бы
пригодилось немного кофе.
     -- Несомненно, мы с  тобой -- пара одурманенных  наркотиками.  По части
кофе.
     Игер взял  у нее  трубку и затянулся. Теперь дым  уже не  казался таким
неприятным. Он задумался: стоит ли надеяться, что этот негр снова появится с
табаком -- или лучше не связываться с ним?
     * * *
     Партизанский  командир,  толстый  поляк, который назвался  Игнацием,  с
удивлением взирал на Людмилу Горбунову.
     --  Это вы пилот?  -- скептически спросил  он  на  правильном  немецком
языке.
     Людмила, не  отвечая,  смерила его изучающим взглядом. Осмотр внушил ей
серьезные опасения. Во-первых, почти единственный способ оставаться жирным в
эти  дни сводился к эксплуатации обширного большинства тощих,  едва ли не до
полного их истощения. Во-вторых, его имя  звучало очень похоже на "наци",  а
она  начинала  нервничать,  только  услышав это  слово. Она  ответила  также
по-немецки:
     -- Да, я -- пилот. А вы командир партизан?
     -- Боюсь,  что так, -- сказал он. -- За последние несколько лет было не
так много приглашений нанять учителя фортепиано.
     Людмила снова принялась  изучать его, на этот раз  по  другой  причине.
Значит, это представитель  мелкой буржуазии?  Он определенно старался скрыть
свою   классовую   принадлежность:   начиная  от  плохо   выбритых   щек  до
перекрещенных на груди патронташей и разбитых сапог он выглядел как человек,
который  всю свою  жизнь был бандитом  -- и  все его предки в течение многих
поколений. Она  с  трудом  могла  представить  его изучающим этюды Шопена  с
усталыми молодыми учениками.
     Рядом с ней  стоял Аврам и смотрел  вниз  --  на свои покрытые  рубцами
руки. Владислав глазел  на вершину липы, под  которой они  стояли.  Оба они,
сопровождавшие ее от Люблина, молчали.  Они выполнили свое задание, доставив
ее сюда. Теперь наступила ее очередь.
     --  У вас  здесь  есть  самолет?  -- спросила  она,  решив не придавать
значения внешности,  имени или  классовой принадлежности Игнация. Дело  есть
дело. Если великий  Сталин мог  заключить пакт с  фашистом  Гитлером, то она
постарается сладить с вооруженным шмайссером учителем фортепиано.
     -- У нас есть самолет, -- согласился он.
     Возможно,  он   тоже   стремился   преодолеть  свое  недоверие  к  ней,
социалистке и русской. Во всяком случае он стал объяснять в подробностях:
     -- Он  приземлился, когда ящеры выставили отсюда немцев.  Мы не думаем,
что с ним что-то не в порядке, исключая то,  что у него кончилось топливо. У
нас теперь есть топливо, есть новая  аккумуляторная батарея,  заряженная. Мы
также слили старое масло и гидравлическую жидкость и заменили и то и другое.
     -- Это уже хорошо, -- сказала Людмила. -- Какого типа самолет?
     Она предполагала, что  это  может быть  "Мессершмитт-109".  Она никогда
прежде  не летала  на  настоящем  истребителе. Наверное, это  будет  веселая
жизнь,  но  уж  очень  короткая.  Ящеры   с  ужасающей  легкостью  посбивали
"мессершмитты" и самолеты советских ВВС в первые же дни нашествия.
     Но Игнаций ответил:
     --  Это -- "Физлер-156".  --  Он  увидел,  что это  название  ничего не
говорит Людмиле, и поэтому добавил: -- Они называют его "шторх" -- журавль.
     Кличка тоже не помогла.
     Людмила сказала:
     -- Думаю, будет лучше, если вы мне дадите взглянуть на машину.
     -- Да, --  сказал он и опустил руки, словно на воображаемую клавиатуру.
Он наверняка был учителем фортепиано. -- Идемте со мной.
     От  лагеря  Игнация до  самолета  было  около  трех  километров Эти три
километра  по неровной тропе свидетельствовали, какие  тяжелые бои проходили
здесь.  Земля  была покрыта  воронками  от снарядов, повсюду валялись  куски
металла и  обгоревшие  остовы бронетехники.  Людмила  прошла  мимо множества
спешно вырытых могил, большинство с крестами, некоторые со звездой Давида, а
часть -- вообще без ничего. Она показала на одну.
     -- Кто похоронен здесь? Ящер?
     -- Да, -- снова сказал Игнаций. -- Священники, насколько я знаю, до сих
пор не решили, есть ли у ящеров душа.
     Людмила не знала, что  ответить,  и поэтому промолчала. Она  не думала,
что  у нее  есть  душа  -- в  том смысле, какой  подразумевал Игнаций. Люди,
слишком невежественные, чтобы  постичь  диалектический  материализм,  всегда
беспокоятся об ерунде!
     Она   задумалась,  где   же   скрыт  гипотетический   "Физлер-156".   В
окрестностях  была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что
в них нельзя было спрятать не только самолет,  но даже автомобиль. Он подвел
ее к небольшому холму и сказал:
     -- Мы сейчас стоим прямо на нем.
     В голосе его слышалась гордость.
     -- Прямо на чем? -- спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому
склону холма.
     Они прошли еще немного вбок -- и теперь все стало ясно.
     -- Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу!
     Вот  это  была  маскировка,  к  которой  бы  даже  Советы  отнеслись  с
уважением.
     Игнаций заметил восхищение в ее голосе.
     -- Так  мы и сделали,  -- сказал он.  --  Нам  казалось, что это лучший
способ сохранить его.
     Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную  работу, хотя даже не
могли  летать на самолете, который прятали.  Командир партизан вытащил свечу
из кармана своего вермахтовского мундира.
     -- Там темно: земля и сети загораживают свет.
     Она  подозрительно  взглянула  на  Игнация  и коснулась рукояти  своего
"Токарева". Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место.
     -- Только не делайте глупостей, -- посоветовала она.
     -- Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? -- спросил
он.
     Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись,  Игнаций  поднял край
маскировочной  сетки.  Людмила вползла под  нее. Затем,  в свою очередь, она
подержала сетку для польского партизана.
     Пространство под  маскирующей  платформой было слишком обширным,  чтобы
одна  свеча  могла  осветить  его.  Игнаций  направился  к  машине.  Людмила
последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились.
     -- О, вот какая, -- выдохнула она.
     -- Вы ее знаете? -- спросил Игнаций. -- Вы можете летать на ней?
     -- Я знаю эту машину, -- ответила она. --  Я не знаю пока,  смогу ли  я
летать на ней. Надеюсь, что смогу.
     "Физлер", или "шторх", был  монопланом  с  высоко расположенным крылом,
немного больше,  чем ее любимый "кукурузник", и не намного  быстрее. Но если
"кукурузник" был рабочей лошадью, то  "шторх" -- тренированным скакуном.  Он
мог  взлетать  и  садиться почти на  месте, вообще не  требуя  пространства.
Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет
ящеров. Людмила взяла  свечу у Игнация и обошла вокруг  самолета, восхищенно
изучая  огромные  закрылки, рули высоты и элероны,  которые позволяли машине
делать все эти трюки.
     Не  на  каждом "шторхе"  было  вооружение,  но  этот  располагал  двумя
пулеметами -- один  под фюзеляжем, второй за  спиной пилота, чтобы огонь  из
него мог  вести наблюдатель. Она поставила  ногу на ступеньку, открыла дверь
со стороны пилота и взобралась в кабину.
     Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор  из нее был
гораздо лучше,  чем из открытой кабины "кукурузника". Она задумалась: каково
это --  летать без потока воздуха,  бьющего  в лицо? Затем поднесла  свечу к
панели  приборов  и  с  изумлением  принялась  рассматривать. Сколько  шкал,
сколько  указателей...  как же  летать, если надо  все  сразу держать в поле
зрения?
     Все  было выполнено по гораздо  более высоким  стандартам,  чем  те,  к
которым  она привыкла.  Она и раньше видела различное немецкое оборудование:
нацисты делали  свои машины,  как точные часы. Советский  подход,  напротив,
заключался  в  том,  чтобы выпустить  как  можно больше  танков,  самолетов,
орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель.
     [<i>Вообще-то именно простота устройства (а  следовательно, и  надежность)
является  едва  ли  не главным показателем  совершенства военной  техники. К
слову сказать, приборные доски у немецких самолетов имели меньше приборов  и
всяческих тумблеров-кнопок-переключателей, чем  у аналогичных советских, что
свидетельствовало о более высокой технической культуре. -- Прим. ред.</i>]
     -- Вы  сможете  летать на нем?  -- повторил  Игнаций, когда  Людмила  с
заметной неохотой спустилась из кабины.
     -- Да, думаю, что смогу, -- ответила Людмила.
     Свеча  догорала.  Они  с  Игнацием  направились к  сетке,  под  которой
следовало проползти. Она бросила последний взгляд на "шторх",  надеясь стать
наездником, достойным этого красавца.
     * * *
     С  юга  Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей  по
позициям ящеров. Отдаленный гул достигал  даже  Кремля.  Услышав его,  Иосиф
Сталин изменился в лице.
     -- Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, -- сказал он.
     Вячеслав  Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов.  "Это
ваш просчет", -- словно говорил Сталин.
     --  Как только  мы  сможем  изготовить еще  одну  бомбу из  взрывчатого
металла, Иосиф  Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем  уважения, --
ответил он.
     --  Да, но когда это произойдет? -- строго спросил  Сталин. --  Эти так
называемые ученые  все  время мне лгали.  И если они  не  начнут действовать
быстрее, то пожалеют об этом -- и вы тоже.
     --  А  также весь  Советский Союз,  товарищ  генеральный секретарь,  --
сказал Молотов.
     Сталин всегда думал, что все ему лгут.  Чаще  всего люди  действительно
лгали  -- просто  потому,  что слишком боялись  сказать ему правду.  Молотов
пытался  объяснить ему,  что  после  использования бомбы,  изготовленной  из
взрывчатого  материала  ящеров, СССР  еще долгое время не сможет сделать еще
хотя бы одну. Но  тот не пожелал слушать. Он редко хотел  кого-либо слушать.
Молотов продолжил:
     -- Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия.
     -- Я слышал это обещание и прежде, --  сказал Сталин. -- Я уже устал от
него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале?
     -- Первая -- к лету, -- ответил Молотов.
     При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти.
     -- Работа в  "колхозе"  за  последнее  время  привела к  замечательному
прогрессу, я рад доложить об этом.
     -- Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, --
подчеркнуто  сказал Сталин.  --  Я  бы обрадовался  еще больше,  если бы это
обернулось правдой.
     -- Так и будет, -- сказал Молотов.
     "Будет  еще  лучше".  Но  теперь  он  начал  думать,  что  благодарить,
очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в "колхоз 118" оказалось
мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали -- иногда очень
болезненным  образом,  -- насколько  далеко отставала  от капиталистического
Запада  советская исследовательская ядерная  программа.  Он воспринимал  как
само собой  разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые  Курчатов,
Флеров и их  коллеги  только  начинали постигать.  Но благодаря его  знаниям
советская программа наконец начала продвигаться.
     -- Я рад услышать, что у нас будет такое оружие, -- повторил Сталин, --
рад и за вас, Вячеслав Михайлович.
     -- Служу Советскому Союзу! -- сказал Молотов.
     Он схватил стакан водки, стоявший перед ним, залпом выпил ее и наполнил
стакан снова  из стоявшей рядом бутылки. Он понимал, что имел в виду Сталин.
Если рабочие  и  крестьяне Советского  Союза  не  получат  вскоре  бомбу  из
взрывчатого металла, то они получат нового комиссара  иностранных дел. Будет
виноват  в провале именно он, а не  старый друг Сталина  из Грузии -- Берия,
Сталин не испытывал аллергии, когда писал "ВМН" [<i>"Высшая мера наказания". --
Прим. перев.</i>] папках подследственных, намеченных к ликвидации.
     --  Когда у нас будет вторая бомба, товарищ  генеральный  секретарь, --
сказал Молотов, решительно отказываясь думать о том, что случится с СССР и с
ним самим, если что-то сорвется, -- я рекомендую использовать ее сразу же.
     Сталин пыхнул трубкой, посылая нераспознаваемые дымовые сигналы.
     -- Когда  была  первая  бомба,  вы  возражали против  ее использования.
Почему теперь вы изменили мнение?
     --  Потому что  когда мы  использовали первую, мы не  имели  в  резерве
второй,  и я  боялся, что это  станет очевидным, --  ответил  Молотов. -- Но
теперь,  используя новую бомбу, мы не только докажем, что она у нас есть, но
также продемонстрируем способность изготовить и другие бомбы.
     Поднялось еще одно облако неприятного дыма.
     -- В этом есть смысл, -- сказал Сталин, медленно кивнув головой. -- Это
послужит  предупреждением  не  только  ящерам,  это  предостережет  также  и
гитлеровцев: с нами шутить нельзя. И этот же сигнал дойдет и до американцев.
Неплохо, Вячеслав Михайлович.
     -- В первую очередь, как вы сказали, ящерам.
     Это  Молотов сказал сугубо деловым тоном. Он  не хотел показать Сталину
свой страх перед высказанной угрозой, хотя генеральный секретарь был уверен,
что напугал его. Так или иначе, внешне он не выдал своего отношения. Но вряд
ли  он мог обмануть Сталина. Он  играл на эмоциях своих  подчиненных, как на
струнах  скрипки,  противопоставляя одного  человека  другому,  как  дирижер
оркестра, развивающий расходящиеся темы.
     --  Помня  о  первой  очереди,  мы должны  также помнить,  что  она  не
единственная.  После того  как ящеры  заключат  мир с  Родиной...  -- Сталин
остановился и мечтательно выпустил дым.
     Молотов  привык  вслушиваться  в   тонкие   нюансы  речи   генерального
секретаря.
     -- После  того, как ящеры заключат мир, Иосиф Виссарионович? А не после
того, как они будут побеждены, уничтожены или изгнаны из этого мира?
     -- Товарищ народный комиссар --  только для ваших ушей. Я не думаю, что
это в наших силах,  -- сказал Сталин. -- Мы будем использовать бомбы -- если
ученые  соблаговолят дать  их  нам.  Мы  уничтожим  скопления ящеров,  какие
сможем. Они, в свою очередь,  уничтожат один  из наших городов  -- это обмен
ударами, который они практикуют. Победить  на таких условиях  мы не  сможем.
Наша цель  теперь --  убедить  врагов,  что они  тоже не смогут победить, им
достанутся только руины, если война продлится.
     --  В таком  случае,  какие  условия  вы  намереваетесь  предложить? --
спросил Молотов.
     "И как долго вы намерены считаться с  ними?" -- пришло ему в голову, но
задать этот  вопрос  Сталину смелости не хватило. Генеральный  секретарь был
безжалостно  прагматичен,  он  выжал все преимущества из  пакта с  Гитлером.
Одного  он не ожидал -- что  Гитлер превзойдет его в безжалостности и ударит
первым. Любой мир с ящерами аналогично мог быть только временным.
     -- Я  хочу изгнать их из СССР, -- сказал Сталин, -- за границы, которые
существовали  на 22 июня 1941  года. После  этого можно вести переговоры обо
всем.  Пусть  фашисты  и  капиталисты  торгуются за  свои страны.  Если  они
потерпят неудачу, я не шевельну и  пальцем, чтобы помочь им. Как вы  знаете,
они мне не помогают.
     Молотов   кивнул,   соглашаясь   с   этим   и  одновременно   обдумывая
обоснованность  решений  генерального секретаря.  Они  соответствовали  тем,
которые Сталин принимал в прошлом. Вместо того чтобы раздувать пожар мировой
революции,   к  чему   призывали   троцкисты,   Сталин   сосредоточился   на
строительстве социализма в одной стране. Теперь  он мог использовать этот же
подход для строительства независимой державы людей.
     -- Ящеры  -- империалисты, -- сказал Молотов. -- Можно  ли заставить их
отступиться  от  их  тщательно продуманной  концепции  завоевания?  Вот  мое
главное сомнение, Иосиф Виссарионович.
     -- Мы можем превратить Советский Союз в бесполезную территорию.
     По тону слов Сталина можно было понять, что он готов сделать именно то,
что сказал.  Молотов не думал, что генеральный секретарь блефует. Прежде  он
обладал властью, чтобы выполнить  подобное, но не имел  возможности.  Физики
дали  ему  такую  возможность.  Может  ли  главнокомандующий  флотом  ящеров
сравниться   с   генеральным  секретарем  в  силе  характера?  Единственными
встретившимися Молотову людьми, которые достигли этого  уровня,  были Ленин,
Черчилль  и  Гитлер. Мог ли Атвар сравниться  с  ними? Сталин  ставил на кон
судьбу своей страны, чего пришельцы сделать не могли.
     Молотов чувствовал бы себя более уверенным, если бы в прошлом у Сталина
не было этой катастрофической недооценки  Гитлера. Из-за  этой  ошибки он  и
СССР были близки к гибели. Если он допустит подобную ошибку, используя бомбы
из  взрывчатого  металла,  то  не выживет  ни  он,  ни  Советский  Союз,  ни
марксизм-ленинизм.
     Как сказать  Сталину  об  этих  опасениях? Молотов выпил  второй стакан
водки. Он не видел выхода.


        Глава 11

     Снова  на фронт. Если бы  не  долг чести, бригадный генерал Лесли Гровс
предпочел  бы  остаться  в Денверском  университете со своим,  так  сказать,
вязаньем -- другими словами, с производством атомных бомб и с уверенностью в
том, что умными могут быть не только ящеры.
     Но когда командующий фронтом приказывает вам прибыть, вы подчиняетесь.
     Омар  Брэдли  в каске нового образца, с тремя золотыми звездами на ней,
со своего наблюдательного пункта показал в сторону фронта и заявил:
     -- Генерал, мы  бьем  их,  нет никакого сомнения.  Они платят за каждый
дюйм, который захватывают, -- платят  больше, чем могут себе позволить, если
наши разведданные хотя бы отчасти правдивы. Мы бьем их, как уже я сказал, но
они  продолжают  захватывать дюйм за дюймом, и мы этого больше допустить  не
можем. Вы поняли, что я сказал?
     --  Да,  сэр, --  ответил Гровс. -- Мы собираемся  использовать атомное
устройство, чтобы остановить их.
     -- Или два.  Или три. Сколько  понадобится, -- сказал Брэдли. -- Они не
должны прорваться в Денвер.  Это  теперь  sine qua  non [<i>Непременное условие
(лат.). -- Прим. перев.</i>].
     -- Да, сэр, -- повторил Гровс.
     В  данное   время   он   располагал  одной,  только  одной  готовой   к
использованию  атомной  бомбой.  И в  течение  нескольких  недель  новых  не
появится. Брэдли должен был об этом знать. А на случай, если не знает, Гровс
ему напомнил. Большими красными буквами.
     Брэдли кивнул.
     --  Я  понимаю, генерал.  И это мне не  нравится.  Что  ж, даже  первая
заставит их  качнуться  назад и даст нам время сделать  следующую, только  и
всего.
     Звено американских самолетов, долго хранившихся на случай самой крайней
нужды,  пронеслось  над  ними на бреющем полете. У  этих машин,  "Киттихоук"
Р-40, на капотах радиаторов  под двигателями были намалеваны страшные акульи
пасти.  Пулеметы  на  крыльях били по  боевым  порядкам ящеров. Одной машине
удалось  подбить  вражеский  вертолет,  который  рухнул  на  землю,  объятый
пламенем.
     Летчики вскоре прекратили атаку, которая могла закончиться  их гибелью,
и повернули  обратно.  Две машины взорвались  в  воздухе, причем вторая -- с
таким громким  ударом,  что он  заглушил  шум боя.  Остальные  вернулись  на
удерживаемую американцами территорию.
     -- Приятно видеть, как ящеры принимают  угощение, а не  подают его,  --
сказал Гровс.
     Брэдли кивнул.
     -- Надеюсь, пилоты успеют сесть, выйти из машин и спрятаться  в укрытие
до того, как ракета ящеров догонит их.
     Он  слыл "солдатским генералом" за то, что в первую очередь заботился о
людях.  Гровс  почувствовал  слабый  упрек  совести --  ему  это в голову не
пришло.
     И  словно  для  примера на  позиции американцев, как  устремившийся  на
добычу  орел,  спикировал истребитель  ящеров. Вместо когтей он  использовал
ракеты, Мужчины -- и несколько женщин -- с красными крестами в белых  кругах
на  касках и  на нарукавных повязках побежали к  передовой,  чтобы перенести
раненых в полевые госпитали.
     --  Ящеры  ведь  не стреляют умышленно в медиков,  так ведь? --  сказал
Гровс. -- Они лучше соблюдают правила, чем япошки!
     -- Так больше говорить нельзя. Япония теперь на нашей стороне.
     Нарочито сухой тон и  сурово поднятые брови указывали, что высказывание
Брэдли не следует принимать уж слишком всерьез.
     Еще один истребитель ящеров нанес удар по позициям американцев, на этот
раз совсем близко от  наблюдательного пункта, где находились Гровс и Брэдли:
они  оба  нырнули в укрытие, чтобы  защититься  от осколков бомб и пушечного
огня.
     Гровс выплюнул землю. Такой вкус войны был совсем не похож на привычный
ему. Он уже забыл, как выглядит покрытый грязью мундир.
     Брэдли воспринял все это спокойно, хотя сам тоже не привык к настоящему
реальному бою. Спокойно, как будто продолжал стоять на ногах, он сказал:
     --  Мы хотим поместить бомбу в место, где ящеры сконцентрировали войска
и  запасы. И мы  стараемся, как  можем,  достичь такой концентрации. Главная
сложность -- сделать все так, чтобы ящеры не заметили наших усилий, пока  не
будет слишком поздно.
     -- Скажите  мне, сэр, куда  ее доставить, и  я это  выполню,  -- сказал
Гровс, изо  всех  сил  стараясь  не уступать  Брэдли  в апломбе. --  В конце
концов, именно так я зарабатываю свое жалование.
     --  То,  как  вы реализуете ваш проект,  заслуживает  всяческих похвал,
генерал, -- сказал Брэдли. -- Когда генерал Маршалл --  госсекретарь Маршалл
-- посылал меня руководить защитой Денвера, он очень хорошо отозвался  о вас
и  о  сотрудничестве,  которого  я  могу  ожидать с вашей  стороны.  И я  не
разочаровался.
     Похвала, высказанная Джорджем Маршаллом, -- это настоящая похвала.
     Гровс сказал:
     --  Мы можем доставить бомбу на фронт в грузовике с усиленной подвеской
или в конном экипаже,  что будет  медленнее,  но не так подозрительно.  Если
потребуется, мы можем доставить  ее по частям и собрать там, где мы будем ее
взрывать. Этот зверь имеет пять  футов в ширину и более десяти  в длину, так
что для него нужна чертовски большая клетка.
     -- М-мм, я должен подумать над этим, -- сказал Брэдли. -- Прямо  сейчас
я  склонен  проголосовать против. Как я понимаю, если  мы потеряем  любую из
важных  частей, то,  имея  все  остальное,  эта  штука сработать не  сможет.
Правильно?
     -- Да,  сэр, -- ответил  Гровс. --  Если  вы попытаетесь завести  мотор
джипа, у  которого нет карбюратора, вы не доберетесь дальше  того места,  до
которого можно дойти пешком.
     Грязь,  покрывавшая  лицо   Брэдли,  делала  его   улыбку  еще  ярче  и
приветливее.
     -- Достаточно честно, -- сказал он. --  Мы  будем делать все возможное,
чтобы  избежать  ее применения,  --  мы  провели контрнаступление  в  районе
Кайова, это чуть южнее,  и у меня есть  некоторые надежды.  Ящеры испытывают
трудности на  равнинах к юго-западу от Денвера, и в  этом районе они до  сих
пор не смогли реорганизовать войска.  Мы  можем нанести им порядочный ущерб.
--  Он  пожал  плечами.  --  Или,  наоборот, мы можем  просто  принудить  их
сконцентрировать войска перед взрывом бомбы. Пока не попробуем, не узнаем.
     Гровс стряхнул землю, прилипшую к рубашке и брюкам.
     -- Я сделаю то, что вы скажете, сэр.
     Эти  слова дались  ему нелегко.  Он привык  быть самой крупной  военной
рыбой  в денверском пруду. Но он  мог защитить его  от ящеров  не лучше, чем
Брэдли управился бы с проектом Металлургической лаборатории.
     Брэдли подозвал адъютанта.
     -- Джордж, доставьте генерала Гровса  обратно в Денверский университет.
Он будет ожидать там нашего приказа, в зависимости от развития ситуации.
     -- Да, сэр. --  Джордж выглядел  пугающе чистым и отглаженным. Он отдал
честь и повернулся к Гровсу. -- Если вы пойдете со мной, сэр...
     Их  ожидал  джип. Гровс вздохнул  с  облегчением: по  делам  службы ему
приходилось большую часть дня разъезжать в седле,  а поскольку он был  очень
толстым, то  верховая езда не доставляла радости  ни ему,  ни лошади. Но  на
обратном  пути  он  то  и  дело   посматривал  на  небо.  Ящеры  взяли  моду
обстреливать автомобили.
     Ему удалось вернуться в университетский городок в целости.
     В этот вечер сильный грохот орудийных залпов доносился с юго-востока, а
вспышки света  на  горизонте  напоминали далекую зарницу.  Гровс поднялся на
крышу  Научного  центра,  но ничего  нового не увидел. Он надеялся,  что это
заградительный огонь, а не что-то другое.
     На следующее утро, когда солнце еще не взошло, его разбудил помощник.
     -- Сэр, генерал Брэдли у телефона.
     Гровс  зевнул,  протер  глаза,  провел  руками  по  волосам,  пригладил
непослушные усы, которые  щекотали ему нос.  К моменту, когда он взял трубку
телефона, примерно через сорок пять секунд после пробуждения, голос  его уже
звучал уверенно и связно, хотя сам уверенности пока не ощущал.
     -- Гровс у телефона.
     --  Доброе  утро, генерал,  -- прозвучал голос  Брэдли на  фоне  помех,
причиной которых  был, скорее  всего,  телефон --  так, по крайней мере,  он
надеялся. --  Вы  помните  о том багаже, который мы обсуждали вчера. Похоже,
его требуется доставить нам.
     Сон сняло как рукой.
     -- Да, сэр, -- сказал он. -- И как я вам докладывал, мы готовы. Э-э, вы
хотите получить его собранным или я должен послать частями?
     -- В собранном виде будет  быстрее,  не  так ли? --  Не ожидая  ответа,
Брэдли  продолжил. -- Лучше доставить его так.  Мы хотели бы открыть его как
можно скорее.
     -- Да, сэр. Я так и сделаю, -- сказал Гровс и положил трубку.
     Он скинул  пижаму и  начал надевать  форму, ворча на  бесполезную трату
времени, требуемого  на одевание.  Если Гровс в деле, он никогда не мешкает.
Он  пулей  пронесся мимо  своего помощника, не сказав  даже "доброе утро", и
направился на перерабатывающий завод, где хранилась последняя атомная бомба.
Очень скоро часть Колорадо будет объята огнем.
     * * *
     Сердце Лю Хань колотилось,  когда она  подходила  к павильону маленьких
чешуйчатых  дьяволов,  который портил  красоту  острова  посередине  озера в
Запрещенном Городе. Повернувшись к Нье Хо-Т'ингу, она сказала:
     --  По  крайней  мере,  мы одержали  настоящую победу  против маленьких
дьяволов.
     Нье бросил взгляд на нее.
     -- Ты имеешь в виду свою победу. Она мало что значит в  народной борьбе
против империалистической агрессии, разве что  сможем выжать из нее  кое-что
для наших пропагандистских целей.
     -- Моя победа, -- согласилась Лю Хань.
     Насколько она  знала,  он ставил  идеологию и социальную борьбу впереди
любви,  будь то  любовь  между  мужчиной  и  женщиной  или между  матерью  и
ребенком. Большинство членов центрального комитета разделяли его взгляды. Лю
Хань иногда задумывалась, являются ли они на самом деле людьми.
     -- Я надеюсь, что ты  не  допустишь, чтобы  твой личный триумф стал для
тебя важнее дела, которому ты служишь, -- сказал Нье.
     Возможно, он был менее подчинен чувствам,  чем обычный человек, а может
быть, просто держал их в крепких вожжах, -- но он был далеко не глуп.
     Маленький  чешуйчатый   дьявол   направил  автоматическую  винтовку  на
приближающихся людей. На приличном китайском он приказал:
     -- Вы войдете в  палатку. Вы  дадите  нам посмотреть,  что вы не несете
скрытого оружия с собой. Вы пройдете через эту машину.
     И он показал на контролирующее устройство.
     Лю Хань  уже однажды проходила через него, Нье  Хо-Т'инг -- много  раз.
Никто  из них  никогда и не  пытался  пронести  тайно  оружие.  У  Нье  была
информация,  что  машина начнет  издавать  дьявольский шум,  если  обнаружит
что-либо  опасное.  И  пока Народно-освободительная армия  не нашла  способа
обмануть ее.  Лю  Хань подозревала, что раньше или  позже это произойдет. На
дело коммунизма работали и очень умные люди.
     Машина  молчала. За нею  стоял  еще  один вооруженный маленький дьявол,
который сказал:
     -- Проходите.
     Слово  прозвучало  невнятно,  но  ошибиться   в  значении   жеста  было
невозможно.
     В палатке маленький чешуйчатый дьявол по имени Ппевел  сидел за столом,
возле которого Лю Хань его видела в прошлый раз.  Рядом  сидел  самец с куда
более скромной раскраской  тела -- его переводчик. Ппевел заговорил на своем
шипящем и щелкающем языке. Переводчик перевел его слова на китайский.
     -- Вам надо быть сидящими.
     Он показал на  два необыкновенно пышных кресла, стоящих перед  Нье и Лю
Хань.  Они отличались  от тех,  которые были здесь при  первом  посещении Лю
Хань,   и,   вероятно,   означали    более    высокий    статус    посланцев
Народно-освободительной армии.
     Лю Хань почти не заметила этого. Она надеялась увидеть за столом вместе
с Плевелом Томалсса и даже надеялась увидеть свою дочь. Она задумалась,  как
же  должен  выглядеть  ребенок,  матерью  которого  была  она,  а  отцом  --
иностранный дьявол Бобби Фьоре. Затем ее потрясла  поистине ужасная мысль: а
что, если маленькие  дьяволы решили заменить рожденного  ею  ребенка другим,
такого же возраста и вида? Как она сможет это определить?
     Ответ  был простым и чудовищным: никак.  Она  вознесла про себя молитву
Амиде Будде, чтобы такая мысль не пришла в голову  дьяволам.  Она знала, что
Нье Хо-Т'инг ставил  Амиду Будду  не выше любого другого бога  или демона  и
считал, что и другим не следует думать иначе. Лю Хань пожала плечами. Такова
была его идеология. Она не могла не видеть в этом определенной правоты.
     Ппевел заговорил снова. Переводчик перевел:
     -- Мы  возвращаем  этого  детеныша  самке  как  символ нашей готовности
давать в обмен на получение. Мы ожидаем в обмен остановку ваших партизанских
нападений здесь, в Пекине, на полгода. Так договорились?
     -- Нет, -- сердито ответил Нье Хо-Т'инг. -- Согласие давалось только на
три месяца -- четверть года.
     Сердце  Лю  Хань упало.  Неужели  она  снова  потеряет свою  дочь из-за
какой-то четверти года?
     Ппевел и  переводчик снова заговорили между собой на своем языке. Затем
переводчик сказал:
     -- Пожалуйста, извините меня. Четверть года для вас, людей, будет точно
соответствовать соглашению. Для моего народа это полгода.
     --  Очень  хорошо, --  сказал  Нье. --  Тогда  мы  согласны.  Принесите
девочку,  которую  вы  украли  в   ходе  систематической  эксплуатации  этой
угнетенной  женщины.  --  Он   показал  на  Лю  Хань.   --  И   хотя  мы  не
договаривались,  я требую, чтобы вы извинились за те  страдания, которые она
перенесла от ваших рук,  а также за пропагандистскую кампанию по  очернению,
которую  вы вели  против  нее  в  усилиях,  направленных  на  то,  чтобы  не
возвращать самую маленькую жертву вашей несправедливости.
     Переводчик  перевел  все  это Ппевелу.  Маленький  дьявол с  причудливо
раскрашенным  телом   произнес  короткое   предложение-ответ,  закончив  его
усиливающим покашливанием.
     Переводчик сказал:
     -- Об извинении договоренности не было, значит, не будет и извинения.
     -- Ладно  уж, -- тихо сказала Лю  Хань  Нье.  --  Меня не интересуют их
извинения. Я хочу вернуть моего ребенка.
     Он поднял бровь  и ничего не ответил. Она поняла, что  он потребовал их
извинения не ради нее или, по крайней  мере,  не только ради нее  одной.  Он
действовал так  ради  дела, стараясь  добиться морального  превосходства над
чешуйчатыми дьяволами, так же как это он делал  при контактах с японцами или
гоминдановской кликой.
     Ппевел  отвел оба  своих  глаза от  человеческих существ, повернув их к
отверстию, которое вело в заднюю часть огромной палатки. Он сказал что-то на
своем  языке.  Лю  Хань непроизвольно  сжала кулаки --  она  расслышала  имя
Томалсса. Ппевел повторил свои слова.
     Вошел Томалсс. Он нес дочь Лю Хань.
     Вначале она была не  в состоянии  рассмотреть, как выглядит ребенок, --
глаза ее, залитые слезами, ничего не видели.
     -- Дайте мне ее, -- тихо сказала она.
     Ярость,  которую  она  должна  была  ощутить при  встрече  с  маленьким
дьяволом,  укравшим ее  дитя,  просто  не  возникла. Она рассеялась при виде
маленькой девочки.
     --  Будет исполнено,  -- ответил Томалсс на своем языке фразой, которую
она поняла. Затем он перешел  на китайский. -- По моему мнению,  возвращение
этого детеныша вам -- ошибка. Детеныш мог бы принести гораздо большую пользу
для связи между вашим родом и моим.
     Сказав это, он сердито бросил ребенка Лю Хань.
     --  А по моему  мнению, вы  принесли бы гораздо большую пользу  в  виде
нечистот, -- прорычала она и оттащила дочь подальше от чешуйчатого дьявола.
     Теперь она впервые смогла рассмотреть свою маленькую  девочку.  Цвет ее
кожи был не совсем таким, как у китайского ребенка: кожа чуть светлее и чуть
грубее. Лицо ее  было также чуть длиннее и  менее плоским; шейка  -- тонкая,
напомнившая  Лю Хань Бобби Фьоре, -- и положила конец ее страхам. Чешуйчатые
дьяволы не  подменили ребенка. Глазки  ребенка имели правильную форму -- они
не были круглыми и не выглядели, как у иностранного дьявола.
     -- Добро пожаловать домой, маленькая, -- мурлыкала  Лю  Хань,  прижимая
крошку к себе. -- Иди к своей маме.
     Ребенок  начал плакать.  Он смотрел не на  нее, а на Томалсса, стараясь
вырваться и вернуться к  нему. Острый нож прошелся по сердцу Лю Хань. Звуки,
которые издавала ее дочь, не были похожи на звуки китайского языка или языка
иностранных дьяволов, на  котором говорил  Бобби  Фьоре. Это были  шипенье и
щелчки ненавистной речи маленьких чешуйчатых дьяволов. Среди них безошибочно
угадывались усиливающие покашливания.
     Томалсс заговорил с выражением презрительного удовлетворения:
     --  Как видите, детеныш  привык к компании самцов Расы, а  не  к вашему
роду. Тот язык, на котором говорит детеныш, -- это наш язык. Его привычки --
это  наши  привычки.  Да,  он  выглядит  как  Большой Урод,  но  мыслит  как
представитель Расы.
     Лю Хань  пожалела, что  не  пронесла в палатку оружие. Она  с  радостью
прикончила бы Томалсса за  то, что он сделал с ее дочерью. Ребенок продолжал
извиваться,  стараясь  вырваться  и  вернуться   в  рабство  к  Томалссу,  к
единственному существу,  какое он  пока знал.  Его  плач  отдавался  в  ушах
матери.
     Вмешался Нье Хо-Т'инг:
     --  То,  что  сделано,  можно переделать. Мы  перевоспитаем  ребенка  в
достойное человеческое существо. На это потребуется время и терпение, но это
может быть сделано и будет сделано.
     Все это было сказано на китайском.
     --  Будет  исполнено. -- Лю Хань перешла  на  язык маленьких  дьяволов,
бросив  эти  слова  в  лицо  Томалсса  и  добавив  для  порядка  усиливающее
покашливание.
     Ее  дочь с  широко раскрытыми глазами  уставилась на нее с  удивлением,
услышав, что мать использует  слова, понятные ей. Может, в конце концов, все
будет не так уж плохо, думала Лю Хань. Когда она впервые встретилась с Бобби
Фьоре, единственными словами, понятными обоим,  были обрывки языка маленьких
чешуйчатых дьяволов. Они старались --  и это им удалось -- понемногу изучить
и  языки  друг  друга. А  дети, когда начинают  говорить, усваивают слова  с
удивительной быстротой. Нье прав -- если  повезет,  то вскоре ее дочь начнет
понимать китайский и станет настоящим человеческим существом, а не имитацией
чешуйчатого дьявола.
     А пока  ей придется использовать слова, которые  заставят дочь признать
ее.
     -- Теперь  все хорошо,  -- сказала она на языке маленьких  дьяволов. --
Все хорошо.
     Она  изобразила еще одно усиливающее покашливание,  чтобы показать, как
хорошо, когда вернулась дочь.
     И снова маленькая девочка изумленно уставилась на нее. Она задыхалась и
сопела,  а  затем  издала  звук,  похожий  на  вопросительное  покашливание.
Возможно, она хотела сказать:
     -- В самом деле?
     Лю Хань ответила еще одним усиливающим  покашливанием. И вдруг,  словно
выглянувшее  из-за туч  солнце,  улыбка  осветила  лицо  ее дочери.  Лю Хань
заплакала, думая: как же воспринимает это ее ребенок?
     * * *
     -- Готов к взлету, -- доложил Теэрц.
     Через  мгновение командир  полетов дал разрешение на вылет. Истребитель
Теэрца с ревом промчался по взлетной полосе и взмыл в небо.
     Пилот был  доволен тем, что  быстро набирал высоту, поскольку  зенитки,
появившиеся  неподалеку и восточнее  от воздушной базы Канзаса, выпустили по
нему несколько снарядов.
     Номинально Раса  уже некоторое  время контролировала эту  местность, но
Большие Уроды продолжали  тайком завозить оружие  на спинах своих самцов или
животных и наносили Расе мелкие уколы. Они не были столь опасны, как в СССР,
но и приятного было мало.
     Он сообщил по радио на базу о примерном расположении зениток.
     -- Мы позаботимся о них, -- пообещал командир полетов.
     Так оно и будет -- если получится. Теэрц уже знал, как это бывает. Пока
они соберутся послать самолеты,  вертолеты или пехотинцев -- зениток  на том
месте  уже  не  будет.  И  вскоре  они  снова  откроют огонь,  откуда-нибудь
неподалеку.
     С этим он ничего поделать не мог.  Он летел на запад, к боевым позициям
перед  Денвером. Теперь,  когда он выполнил несколько боевых вылетов  против
тосевитских сил перед  городом, он  понял, почему  начальство перевело его с
флоридского  фронта  сюда.  Большие  Уроды  создали  здесь  фортификационные
сооружения даже более мощные, чем японцы вокруг  Харбина в Маньчжурии.  Да и
зенитных орудий здесь было больше.
     Он не любил думать об этом. Он был сбит под Харбином, и его по-прежнему
охватывала  дрожь,  когда  он  вспоминал  про  японский  плен.  Говорят, что
американцы лучше  обращаются со своими пленниками, чем японцы, но Теэрц  был
не склонен доверять милости любых тосевитов.
     Вскоре он уже  осматривал горы, которые бугрились на  поверхности  этой
земной массы подобно грудным щиткам  эрути,  животных на Родине. Выше самого
высокого пика поднимались клубы дыма и пыли с поля боя.
     Он  связался   с  командиром   полетов,   чтобы   получить   координаты
первоочередных целей.
     --  Мы  достигли успеха  возле деревушки,  известной  у  тосевитов  как
Кайова.  Нападение, которое они начали  в этом месте,  провалилось, и теперь
они созрели для нашей  контратаки.  --  Самец дал  Теэрцу  координаты целей,
добавив:  --  Если  мы прорвемся здесь, то  сможем  опрокинуть  их  позиции.
Ударьте по ним посильнее, командир полета.
     -- Будет  исполнено, -- ответил Теэрц и направил истребитель в заданном
направлении.
     * * *
     Для Ранса  Ауэрбаха война  закончилась. Совсем  недавно  он  думал, что
закончился и он сам. Он даже жаждал этого, получив пулю в грудь и еще одну в
ногу. Рэйчел Хайнс пыталась вытащить его к  позициям американцев после того,
как  он был ранен.  Он вспоминал, как  попал в  самую гущу, и, если бы  мог,
изгнал бы это воспоминание навсегда.
     Тогда  ящеры,  сделав  вылазку против кавалерийского отряда, который он
возглавлял, оказались  очень  близко. Он  помнил, как ручьем  лилась кровь у
него из носа  и рта,  когда он прокаркал  Рэйчел приказ убираться прочь.  Он
понимал, что кричит впустую.
     Единственное  приятное  воспоминание  из того  страшного времени  -- ее
поцелуй в щеку. Он надеялся, что она успела уйти. Точно он  не знал -- сразу
же после этого свет для него померк.
     Следующее  воспоминание:  он --  в  Карвале,  превращенном  в развалины
артиллерийским обстрелом.  Измотанного  вида доктор посыпает  рану на  бедре
порошком сульфонала, в то  время как  ящер с  красными крестами  в раскраске
тела восхищенно наблюдает за этим обоими глазами.
     Ауэрбах  попытался поднять правую  руку, чтобы дать знать  доктору -- и
ящеру, который тоже  выглядел  доктором, -- что он жив. Еще  он  видел иглу,
воткнутую  в вену, и трубку, которая шла к бутылке с плазмой в руках молодой
женщины.
     Движение  было  едва заметным,  но  девушка  увидела  и воскликнула. Он
слишком  плохо соображал, чтобы рассмотреть лицо девушки, тем более что  оно
было прикрыто маской, но узнал ее  голос. Он потерял  Рэйчел Хайнс, но нашел
Пенни Саммерс.
     -- Вы понимаете меня? -- спросил человеческий доктор.
     Ауэрбах в ответ еле заметно кивнул.
     -- Даже если вас это удивит, вы -- военнопленный, такой же, как я. Если
бы не ящеры, вы наверняка были бы уже мертвы. Они знают об асептиках больше,
чем мы  можем узнать за всю жизнь. Думаю, вы выкарабкаетесь. Вы сможете даже
ходить -- через некоторое время.
     В данный момент о ходьбе он даже не думал -- было очень трудно дышать.
     Когда  бронированные  силы  ящеров   покинули  Карваль,   чужаки  стали
использовать город как  центр сосредоточения раненых  пленников. Очень скоро
немногих оставшихся  в  городке полуразрушенных зданий стало не  хватать для
размещения  всех  раненых.  Тогда  вокруг  начали  ставить  палатки  жуткого
оранжевого цвета, по одной на пациента.
     В такой палатке Ауэрбах находился уже несколько дней.
     Доктор теперь  нечасто посещал его. А  ящеры приходили  несколько раз в
день, так же как люди  -- медицинские работники, в том числе Пенни  Саммерс,
которая посещала его, пожалуй, чаще  остальных. Первые раза  два  он страшно
смущался  пользоваться  горшком,  но потом перестал беспокоиться об этом  --
выбора у него не было.
     --  Как они  тебя  захватили?  -- спросил он Пенни.  Голос его  звучал,
словно каркающий шепот, у него едва хватило бы дыхания задуть спичку.
     Она пожала плечами.
     --  Мы занимались  эвакуацией  раненых из  Ламара,  когда  в него вошли
ящеры.  Ты ведь  знаешь, как это,  --  они не  просто  вошли  в  город,  они
буквально  прокатились  по  нему.  Они  согнали нас вместе,  как  мальчишка,
который  ловит  сетью  рыбу-солнце,  но позволили нам  заниматься уходом  за
пострадавшими -- и с тех пор я этим и занимаюсь.
     --  Хорошо,  -- сказал он, кивнув,  -- Похоже, они играют  по правилам,
очень похоже. -- Он сделал паузу, чтобы набрать воздуха, затем спросил: -- А
как дела на войне?
     --  Трудно сказать, -- ответила она. -- Радио поблизости нет ни у кого,
по крайней  мере  у тех,  кого я  знаю.  Только  это я и могу  сказать. Хотя
недавно  они  доставили новую партию пленных.  Это  может означать,  что они
побеждают, так ведь?
     -- Может, да, -- сказал он.
     Ему  хотелось  кашлять,  но  он сдерживался,  пока  мог. Он  уже  успел
кашлянуть  раз  или  два и  чувствовал  себя  при  этом  так,  словно  грудь
разрывалась на куски. Когда он смог говорить снова, то спросил:.
     -- А ты знаешь, какие потери у них самих?
     Она покачала головой.
     --  Ничего  не могу сказать.  Своих  раненых они  отправляют в какое-то
другое место.
     -- А, -- сказал он  и покачал головой  --  но осторожно, потому что  от
этого натягивались стежки, скреплявшие  его в единое целое. У Бориса Карлова
в роли Франкенштейна  их,  наверное, было больше,  но не  намного. -- Будь я
проклят, если знаю,  зачем  спросил.  Похоже, пройдет немало времени, прежде
чем я смогу снова волноваться о таких делах.
     Честно  говоря,  надеяться  на  возвращение  к  активным  действиям  не
приходилось. Если  его  грудь и  ногу залечат,  он, скорее всего,  попадет в
настоящий лагерь для военнопленных и,  может быть, через много-много месяцев
начнет готовиться к побегу. Если излечится грудь, но останется больной нога,
никуда он не денется. Если нога будет здоровой, а грудь -- нет, то... что ж,
в этом случае ему в руки сунут лилию и похоронят.
     Пенни  посмотрела на него, затем посмотрела вниз, на блестящий материал
-- похожий на толстый целлофан, но гораздо более  прочный,  -- который ящеры
стлали на  землю перед тем, как ставить палатку, затем снова перевела взгляд
на него.
     -- Бьюсь об заклад, -- тихим голосом проговорила она, --  что теперь ты
уложил бы меня, если б имел возможность.
     Он рассмеялся, задохнулся, затем засмеялся снова.
     -- Если хочешь знать, я желал этого с того времени, когда ящеры бомбили
Ламар. Но посмотри  на меня.  -- У него более или  менее  действовала только
левая рука. Он подвигал ею. -- Теперь я  немного могу сделать, так что зачем
беспокоиться?
     -- Да, ты не сможешь, это так. -- Глаза Пенни загорелись. Она встала на
колени возле солдатской койки, на которой он  лежал,  и откинула  одеяло. --
Зато  я могу.  --  Она  рассмеялась,  нагибаясь к нему.  --  Если кто-нибудь
подойдет, я сделаю вид, что подаю тебе горшок.
     На мгновение  пурпурные пятна  поплыли  перед  его  глазами. Затем  все
внутри  палатки  наполнилось  светом,  таким  прозрачным  и  ярким,  что  он
казался...
     * * *
     Истребитель-бомбардировщик  ящеров  закончил  пикирование и  перешел  к
набору высоты. Омар Брэдли потер наклеенный на нос  кусочек пластыря -- пару
дней назад у генерала вскочил фурункул.
     -- Я рад, что мы дублируем команду по радио в дополнение к проводам, --
сказал он. -- Ставлю семь против двух, что бомбы и ракеты оборвут их.
     -- Мой отец всегда говорил, что нельзя биться об заклад, когда возможен
проигрыш, -- ответил Гровс. -- Он был прав.
     --  Еще как, -- согласился Брэдли. -- Вот кнопки, генерал. Одна  из них
сработает наверняка. Хотите принять честь нажать их?
     -- Конечно же, -- сказал Гровс. -- Я строю эти проклятые штуки уже черт
знает сколько времени. Теперь наступило время увидеть, каковы они в деле.
     От  одного из  запальных  устройств тянулся  изолированный  провод,  от
другого  -- нет. Толстый большой палец правой  руки Гровса опустился на одну
красную кнопку, палец левой -- на другую.
     * * *
     -- Получайте же, бесчешуйные, из протухших яиц вышедшие, тугосуставные!
-- прокричал  Теэрц, когда его  ракеты  превратили один из участков  обороны
тосевитов в полыхающую жаром печь, где плоть-мясо резалось, перепалывалось и
жарилось одновременно.
     Танки Расы  продолжали ползти вперед даже во время его атаки на Больших
Уродов. На этот раз тосевиты допустили ошибку -- начали наступление, не имея
достаточных ресурсов, а когда оно выдохлось -- недостаточно быстро перешли к
обороне. Командиры Расы, научившиеся  на Тосев-3 проворству, заставят теперь
тосевитов заплатить за это.
     В этом  секторе и зенитный  огонь был не особенно силен. Большие Уроды,
вероятно,  потеряли  большое  количество  зенитных  орудий,  когда  началась
контратака Расы. Поднимаясь выше в небо,  чтобы вернуться на базу в Канзас и
снова запастись боеприпасами, Теэрц решил, что такой легкой  боевой операции
у него  не было с времен первых  дней  завоевания,  задолго  до того, как он
попал в японский плен.
     Неожиданное,   невозможно  яркое  и   расширяющееся  сияние   заставило
мигательные  перепонки скользнуть  на  глаза в тщетной  попытке защитить их.
Истребитель накренился, задергался и закрутился в воздухе, полностью утратив
стабильность  движения  по   всем  трем  осям.  Управление   отказало  и  не
реагировало ни на какие действия Теэрца.
     -- Нет! -- закричал он. -- Во второй раз не хочу!
     Он  попытался  дотянуться  до  кнопки   катапультирования.  Истребитель
врезался в склон холма чуть раньше, чем Теэрц успел на нее нажать.
     * * *
     ...реальным.
     Пенни  Саммерс отпрянула  от  него,  потрясенная  и  задыхающаяся.  Она
глубоко вздохнула и сказала:
     -- Как ты думаешь, что это была за чертовщина?
     -- Ты тоже это видела? -- спросил Ауэрбах почти неслышным голосом.
     Его  сердце колотилось,  как у  чистокровной  лошади  в  день  дерби  в
Кентукки.
     --  Конечно же. -- Пенни снова накинула  на него  одеяло. -- Как  будто
кто-то зажег новое солнце прямо перед палаткой. -- Она посмотрела вокруг. --
Но теперь оно затухает.
     -- Да.
     Сверхъестественное  свечение  длилось  всего  несколько  секунд.  Когда
Ауэрбах увидел  его, он подумал, что сводит счеты с жизнью.  Было бы  крайне
приятно уйти вот так вот, но он радовался, что пока жив.
     -- Что это такое было?
     Прежде чем  ответить,  Пенни  вытерла подбородок  уголком одеяла, затем
сказала:
     -- Не  знаю,  что  и думать. Возможно,  какая-то  штука этих  проклятых
ящеров.
     --  Да, -- снова сказал  Ауэрбах. Он наклонил  голову набок.  На улицах
палаточного города раненых началось необыкновенное волнение. Он  слышал, как
кричали  ящеры, и  их  крики были  похожи на  шипение пара, вырывающегося из
котлов с плохо сделанными швами.
     -- Что бы там ни было, они этим явно возбуждены.
     * * *
     --  Не хотите взглянуть на это? --  тихо спросил Лесли Гровс, откидывая
голову все  дальше  назад  по мере  того, как облако, верх  которого  теперь
раздался  в стороны, подобно шляпке гриба, поднималось в небеса  все выше --
оно  уже было гораздо выше любой вершины Скалистых гор. Он покачал головой в
благоговейном  ужасе и  удивлении. Горевший  неподалеку истребитель  ящеров,
ранее  ставший  бы  поводом для  праздника, теперь не стоил внимания. --  Не
хотите ли просто посмотреть на это?
     -- Я слышал, как это выглядит, --  ответил  генерал Брэдли. -- Я был на
развалинах  Вашингтона,  так  что  знаю,  на  что  они  способны.  Но  я  не
представлял себе самого взрыва. Пока не увидишь... -- Он не стал продолжать.
Продолжения не требовалось.
     -- ...и не услышишь, -- добавил все же Лесли Гровс.
     Они  находились в  нескольких милях  от Денвера;  никому  не  захочется
находиться слишком близко от  атомной  бомбы во  время взрыва. Но даже здесь
грохот  был таким, словно наступил конец  света. Земля буквально подпрыгнула
под ногами Гровса. Затем пронесся ветер, и все стихло.
     --  Я  надеюсь,  мы отвели  людей  достаточно  далеко,  чтобы  взрыв не
повредил им, --  сказал Брэдли. --  Трудно судить, конечно, поскольку у  нас
нет достаточного опыта применения такого оружия.
     -- Да, сэр, -- сказал Гровс. -- Что ж, мы учимся постоянно, и я ожидаю,
что к окончанию войны мы узнаем очень многое.
     -- Очень боюсь, что вы правы,  генерал, -- сказал Брэдли, нахмурившись.
--  Теперь  посмотрим,  где  и как  ответят  ящеры. Цена, которую  мы должны
заплатить за  остановку их  наступления, --  это  какой-то город, охваченный
пожаром. Молюсь, чтобы в конце концов эта сделка оказалась оправданной.
     -- И я тоже, сэр, -- ответил Гровс, -- но если мы не удержим Денвер, то
не сможем оставить за собой и остальную часть США.
     -- Я говорю себе то  же самое, -- сказал Брэдли. -- И это позволяет мне
заснуть ночью.
     Он сделал паузу. Лицо его стало таким угрюмым и строгим, что Гровс смог
легко представить себе,  как будет выглядеть Брэдли в восемьдесят  лет, если
доживет.
     --  Позволяет  мне заснуть,  --  повторил  он,  --  но не позволяет мне
оставаться спокойным.
     * * *
     Атвар  уже  привык  получать  дурные  вести  в  своем кабинете на борту
"127-го Императора  Хетто"  или  в  командном  центре  флагманского корабля.
Получать их в этой тосевитской комнате, более или менее  приспособленной для
представителей Расы, было непривычно. Мебель и электроника знакомы, но форма
окон, тосевитский  городской  пейзаж, на который он  смотрел,  сами  размеры
комнаты, напоминавшие ему, почему  Раса назвала тосевитов  Большими Уродами,
-- все кричало, что это не его мир, это чужой мир.
     -- Возле Денвера, так? -- сказал он грустным голосом и просмотрел цифры
возможных  потерь  на  экране компьютера.  Цифры были  предварительными,  но
выглядели  неприятно.   Американцы,  сражаясь  на   заранее   подготовленных
позициях, уже потеряли множество своих самцов. И вот теперь, когда он думал,
что прорыв близок...
     --  Благородный  адмирал, они  обманули  нас,  -- сказал Кирел. --  Они
повели  наступление   в  этом  секторе,  но  настолько  неудачно,  что   оно
захлебнулось, и тогда они оставили удерживать фронт совершенно недостаточные
силы. Когда  же  местный  командир  попробовал использовать то,  что счел их
грубой ошибкой, то...
     -- Это и была грубая ошибка. Несомненно, ошибка,  --  сказал  Атвар. --
Это   была  наша  ошибка.   Они  хитры,   Большие  Уроды,  полны  обмана   и
предательства. Они не просто отступили и заманили нас, они применили ядерное
оружие. Мы  должны были  предупредить  об  этом наших  самцов. Мы  этого  не
сделали. Они сделали то, что казалось очевидным, хотя и обманным тактическим
маневром, -- и снова обманули нас.
     -- Истинно так, -- сказал Кирел таким же усталым и полным боли голосом,
как  у  командующего флотом. -- Как же нам отомстить за  это?  Разрушение их
городов, похоже, не удержит их от использования ядерного оружия, которое они
изготавливают.
     -- Вы предлагаете  провести изменения в политике, командир корабля?  --
спросил Атвар.
     Это  был очень опасный вопрос, подразумевавший приказ Кирелу отказаться
от любых таких предложений.  Дело  было не в том, как адмирал  сформулировал
его. Он имел в виду нечто более серьезное.
     И потому голос Кирела звучал настороженно, когда он ответил:
     -- Благородный адмирал, может быть, нам следует  быть  более мудрыми  в
выборе  ответных  действий и уничтожать  тосевитские  воинские формирования,
противостоящие  нам  на фронтах.  Это  могло  бы  дать  больший  эффект, чем
разрушение гражданских центров, и уж наверняка не меньший.
     -- Вот это уже похоже на дело.
     Атвар вывел на экран карту боев в Соединенных Штатах. При этом с экрана
пришлось убрать данные потерь,  хотя из памяти они не исчезли. Он показал на
узкий полуостров, выступающий в море в юго-восточном регионе не-империи.
     --  Здесь! Местность Флорида нам  подойдет. Не только потому, что здесь
бои  идут  на  ограниченном  участке,  где  ядерное  оружие  будет  особенно
эффективным,  но  и  еще  потому,  что мы  одновременно отомстим  темнокожим
тосевитам, которые изменнически притворялись верными нам.
     --  Вы позволите, благородный адмирал?  --  спросил  Кирел,  подходя  к
компьютеру.
     После  разрешающего  жеста Атвара  он изменил  масштаб  карты для более
детального обзора фронтовой обстановки во Флориде.
     -- Вот здесь, между городом под названием Орландо и еще одним, меньшим,
который называется... разве город может называться "Апопка"?
     Его  рот  раскрылся от  неожиданного удивления. То  же  произошло  и  с
Атваром.   На  языке  Расы  "апопка"   означало  "создавать  дурной  запах".
Главнокомандующий наклонился вперед, чтобы изучить карту.
     -- Похоже, это именно то,  во что складываются буквы, не так  ли? И тем
не менее это подходящее место для возмездия.
     --  Истинно  так --  Кирел показал  позицию  на  карте.  --  Вот  здесь
американцы сосредоточили большое количество бронетанковых войск.
     --  Сбросим  бомбу туда,  где вы показали,  -- конечно, после того, как
наши  самцы отступят немного, но не  настолько,  чтобы это  стало  очевидно.
Может быть, мы сможем поймать тосевитов на один из их же собственных трюков.
     -- Благородный адмирал, будет исполнено, -- сказал Кирел.
     * * *
     Нье Хо-Т'инг был  доволен, что  маленькие чешуйчатые дьяволы прекратили
показывать  свои  порнографические  фильмы  о  Лю Хань. Они  не преуспели  в
разрушении  ее авторитета, и,  после того как ей вернули  дочь, уже не имело
смысла изображать ее потаскухой.
     Как бы то ни  было, но в  результате  ее  авторитет  только  вырос. Это
произошло  частично  благодаря  действиям  Нье, который разъяснил,  что  эти
фильмы  показывают  вовсе  не  характер  Лю  Хань,   а  лишь  отвратительную
эксплуатацию маленькими чешуйчатыми  дьяволами женщины,  которая оказалась в
безвыходной ситуации.
     Такое   толкование   для  жителей  Пекина  оказалось  убедительным.  На
центральный комитет, однако,  оно произвело меньшее впечатление. О, члены ЦК
соглашались с аргументами Нье, потому что они способствовали  благоприятному
течению переговоров,  и, несомненно,  считались  с Лю Хань. Но они  не могли
забыть того, что видели. Поскольку осудить ее они не могли, то с подозрением
стали относиться к Нье за связь с женщиной, делавшей такие вещи.
     -- Нечестно, -- пробормотал на ходу Нье.
     Эта жалоба осталась незамеченной в  хутуне, по которому он  шел. Вокруг
болтали женщины, вопили дети, лаяли собаки, прода