Ему потребовалась неделя, прежде чем он повернулся в мою сторону. Он, вероятно, обмочился от страха, и это привело его в чувство. Ну кто бы мог подумать, что я сяду на лошадь? Что я стану всадником? - Погонщиком коров - это будет точнее, - сказал Лаон Пакимер с усмешкой. - Хм-м-м... Не слишком хорошее прозвище для настоящего мужчины. - В глазах кельта запрыгали веселые огоньки. - Лучше бы ты назвал меня быком. Это гораздо ближе к истине. Не так ли, мои красавицы? - Он подтолкнул своих подружек к палатке, где они жили все вместе. В ответ на эту похвальбу девушки прильнули к нему в полном согласии. Пакимер посмотрел на Виридовикса с откровенной завистью и громко вопросил: - Что он делает там со всеми тремя сразу? - А ты спроси его, - предложил Горгидас. - Он тебе расскажет. Кем бы ни был наш кельтский друг, застенчивостью он никогда не отличался. Пакимер увидел, как три силуэта исчезли в палатке и вздохнул: - Да, я не думаю, что он застенчив. На следующее утро Марку показалось, что капли дождя, стучавшие по палатке, ударяют прямо по барабанным перепонкам. Боль тупо отдавалась в голове, во рту был противный кислый привкус. Трибун сел, и тошнота подкатила к горлу. Хелвис, услышав, что он проснулся, зевнула, улыбнулась и потянулась к мужу. - Доброе утро, милый, - сказала она и дотронулась до его руки. - Как ты себя чувствуешь? - Ужасно, - скрипнул трибун, чувствуя, что даже голос изменил ему, и обхватил голову руками. - Как ты думаешь, Нейпос умеет лечить похмелье? Он рыгнул и в смущении прикрыл рот ладонью. - Если бы существовало лекарство от тошноты, то клянусь тебе, беременные женщины уже знали бы его. Но мы можем страдать вместе, - сказала она. Однако, увидев, что Марк по-настоящему несчастен, добавила: - Я постараюсь, чтобы Мальрик не очень шумел. Мальчик уже проснулся и тянул руки к матери. - Спасибо, - искренне ответил трибун. Шумный трехлетний мальчишка мог в эту минуту довести его до могилы. Из-за сильного дождя костры развести не удалось, и римляне позавтракали холодной кашей, мясом и хлебом. Трибун не обращал внимания на ворчание солдат. Мысль о еде, о любой еде, не слишком привлекала его. Он слышал, как Гай Филипп переходил от одной группы солдат к другой, выдавая указания: - Не забывайте смазывать жиром ваши доспехи. Кожу и металл в разной степени. Это сделать гораздо легче, чем потом счищать ржавчину только потому, что однажды вы поленились сделать то, что полагается. Не забывайте также об оружии, хотя пусть боги помогут вам в вашем слабоумии, если мне необходимо напоминать и об этом. Поскольку Лексос Блемидес удрал, проводника у них больше не было и никто не мог показать римлянам дорогу к Амориону. Кроме них, в долине больше никого не было. Разгневанные пастухи, чьи стада они вчера угнали, скрылись в холмах, не желая помогать людям, которые, назвавшись друзьями, предали их. Гораздо позднее, чем это удовлетворило бы старшего центуриона, отряд начал продвигаться на юго-восток. Небо по-прежнему было серым и облачным, час за часом лил не переставая дождь. В такую погоду трудно идти ровной колонной. Вымокшие и несчастные, легионеры и их товарищи пробирались через бесчисленные каньоны, более запутанные, чем лабиринт царя Миноса. Молчаливые и мрачные, они могли только надеяться, что удача не оставит их. Под вечер дождь кончился, сквозь разорванные клочья облаков ласково взглянуло на мир солнце. Но когда это случилось, солдаты недовольно заворчали, потому что оно светило им прямо в глаза. Квинт Глабрио неприязненно покачал головой. - Удивительно устроены люди. Весь день они молили богов о появлении солнца, а теперь его же готовы проклинать. - Ты, черт подери, слишком много времени провел с Горгидасом, - сказал Гай Филипп. - И рассуждаешь, совсем как он. У Скауруса тоже складывалось такое впечатление, хотя он не слишком часто заставал младшего центуриона и врача за беседой. - Бывает и хуже, - хмыкнул Глабрио, передразнивая Гая Филиппа. Старший центурион промолчал. Далеко не все нравилось ему в Глабрио, но достоинств, на его взгляд, у младшего офицера было больше, чем недостатков. Марк был рад, что перепалка не зашла далеко. Похмелье наконец перестало терзать трибуна, но он не ел целый день, и от голода голова начала кружиться. Улаживать в таком состоянии ссору между подчиненными было бы выше его сил. Рассвет выдался ясным, по небу плыли лишь обрывки серых облаков. Красно-коричневая грязь липла к сапогам при каждом шаге. Она напоминает кровавый цвет флагов Казда, нервно подумал Марк. Ему было приятно увидеть маленькие зеленые ростки, похожие на те, что появляются весной, но Гай Филипп хрипло рассмеялся, когда трибун сказал об этом вслух. - Скоро они узнают, как горько ошиблись. - Центурион втянул ноздрями холодный северный ветер и добавил: - Снег уже не за горами. Совершенно случайно (так как проводника у них не было) они наткнулись на город через несколько часов перехода. Он назывался Аптос, и жило там не более пяти тысяч душ. Мирный, не защищенный стенами город, никогда не слыхавший о каздах, почти растрогал трибуна. Для него города, подобные этому, были наивысшим достижением Видессоса. Что могло быть чудеснее таких вот мест, где поколение за поколением жили в мире, не опасаясь появления захватчиков, которые за несколько часов уничтожают плоды многолетнего труда? Такие тихие, не тронутые войной уголки становились редкостью на западных равнинах, и скоро их не останется вовсе. Монахи, возившиеся на пропитанном дождем поле, где они выращивали овощи, с удивлением проводили глазами усталых солдат. В полном соответствии со своими обычаями они поспешили в монастырские кладовые и вскоре возвратились с буханками свежего хлеба и кувшинами вина, предлагая их любому, кто захотел бы на минуту остановиться. Скаурус испытывал к жрецам Видессоса смешанные чувства. Иногда среди них встречались чудесные люди - такие, как Нейпос и патриарх Бальзамон. Но фанатизм делал многих из них страшными в нетерпимости ко всему чужому - трибун не мог забыть вспышек мятежа против намдалени в Видессосе, попыток жреца Земаркоса устроить в Аморионе погром. Губы Марка плотно сжались при воспоминании об этом - Земаркос все еще находился в Аморионе. Позолоченные шары, венчающие храмовый купол монастыря, исчезли за спинами римлян. Когда они проходили через город, шумная ватага мальчишек окружила их, приплясывая от возбуждения и засыпая вопросами, как стрелами из лука. Правда ли, что казды ростом в три метра? Правда ли, что в Видессосе улицы вымощены жемчугом? Правда ли, что жизнь солдата - самая лучшая, потому что она полна славы? Чудесному мальчишке, задавшему последний вопрос, было лет двенадцать. Пунцовый от воинственных мыслей, размечтавшийся о битвах и славе, он готов был немедленно присоединиться к легиону. - Не верь всему, что слышишь, сынок, - сказал Гай Филипп с горячностью, какой Марк еще никогда не слышал в его голосе. - Солдатская жизнь работа, не лучше всякой другой, возможно, более грязная. Если ты пойдешь в солдаты ради славы, то, черт возьми, умрешь слишком молодым. Мальчик недоверчиво уставился на него. Так он посмотрел бы на монаха, разразившегося проклятиями в адрес Фоса. Лицо его дрогнуло. В двенадцать лет слезы приходят не часто, но жалят больно. - Зачем ты это сделал? - спросил Виридовикс. - Что плохого, если парнишка помечтает о славе, о битвах... - Помечтает? - Голос центуриона скрипнул. - Мой младший брат тоже мечтал. Уже тридцать лет прошло, как он лежит в земле. Гай Филипп посмотрел на кельта с каменным лицом, как бы вызывая его на спор. Виридовикс покраснел и ничего не ответил. Скаурус выяснил, что, несмотря на предательство проводника, они уже недалеки от цели и Аморион находится всего в четырех днях пути. Жители Аптоса указали им дорогу на юго-восток, хотя никто из них не захотел пойти вместе с отрядом. Утешением римлянам могли служить бодрые уверения горожан, что "Аморион невозможно не найти". - Очень хочу на это надеяться, - недоверчиво пробормотал себе под нос Гай Филипп. Марк был полностью согласен с центурионом. Для местных жителей ориентирами могли служить деревья и дома, но чужой в этих краях человек, руководствуясь такими приметами, рисковал не единожды сбиться с пути. Хуже всего было то, что на следующий день снова полил дождь, видимость стала хуже, а дороги, узкие от жидкой грязи, совсем раскисли и сделались непроходимыми. Телеги тонули в грязи по оси. Две лошади сломали себе ноги, и их пришлось прикончить. Солдаты помогали лошадям как могли, но толку от этого было мало. "Четырехдневная прогулка" к Амориону, которую обещали им в Аптосе, превратилась в сплошную пытку. - Я чувствую себя мокрой кошкой, - пожаловался Горгидас. Врач выглядел совсем несчастным. Его вьющиеся волосы, вымокшие под дождем, прилипли ко лбу и падали на глаза; плащ облепил тело и стал больше напоминать хитиновый покров насекомого, чем человеческую одежду. С головы до ног он был покрыт пятнами грязи. Короче говоря, выглядел примерно так же, как остальные. О чем и сообщил ему Виридовикс, громко и грубо, надеясь, что это немного встряхнет грека. Кельт был хитрее, чем казалось на первый взгляд, Скаурус видел, как он уже прибегал к этой уловке раньше и она вполне удавалась. Но сегодня грек только мрачно хмыкнул и ничего не ответил. Горгидас родился в солнечной стране, и ему нелегко было мириться с этой ужасной дождливой погодой. Виридовиксу же, привыкшему к дождю и сырости с детства, все было нипочем. Дождь все лил и лил, пока горизонт не затянуло сплошной серой пеленой. Потому-то римляне и не увидели незнакомцев, пока не столкнулись с ними почти нос к носу. Марк выхватил меч. Солдаты тоже схватились за оружие. Гай Филипп громким голосом приказал построиться, но прежде чем легионеры ринулись в бой, Сенпат Свиодо выкрикнул что-то на своем языке и подскочил к ближайшему из всадников, хватая его за руку. - Багратони! Настороженность пропала, едва он назвал это имя. Скаурус внимательно пригляделся к незнакомым всадникам. Это были не казды, а потрепанный эскадрон васпуракан, таких же беженцев, как и римляне. Гагик Багратони силой выдернул свою руку из рук Свиодо. Накхарар так же, как и трибун, ожидал увидеть каздов и тоже собирался отдать приказ к последней отчаянной атаке. - Это римляне, это друзья! - крикнул он своим усталым всадникам. Лица осветились неуверенными улыбками, словно люди вспомнили что-то давно забитое. Когда трибун подошел, чтобы поздороваться а Багратони, его поразило страшно осунувшееся лицо накхарара. Оно похудело до невозможности; под глазами залегли глубокие тени. Это было лицо старика, но не льва, полного сил и бодрости. Хуже всего было то, что его неиссякаемая энергия, казалось, исчезла навсегда. Тяжелый груз страданий надломил этого сильного человека и сделал его совсем беззащитным. Гагик тяжело спрыгнул с коня. Второй по рангу командир отряда, Месроп Анхогхин, поддержал его за плечи. Лицо Месропа, для которого пережитое горе тоже не прошло бесследно, было таким же бледным и изможденным, как и у Багратони. - Приветствую тебя, - сказал он, истощив весь свой запас видессианских слов. - Рад видеть тебя, - кивнул римлянин. Сенпат Свиодо подошел ближе, чтобы помочь с переводом, но Скаурус заговорил с Гагиком Багратони, который свободно владел языком Империи, хотя и выговаривал слова с жестким акцентом. - Много ли каздов находится между нами и Аморионом? Могут ли они остановить нас? - спросил трибун васпураканина. - Аморион? - тупо повторил накхарар. - Откуда ты знаешь, что мы идем из Амориона? - Ну хотя бы по тому направлению, откуда вы двигаетесь. А кроме того... - Скаурус махнул рукой, показывая на людей накхарара. Большинство шедших с Гагиком Багратони были васпураканами, изгнанными со своей земли каздами. Они осели в Аморионе или рядом с ним вместе со своими семьями. Васпуракане оставили в этом городе жен и подруг, когда пошли на службу в армию Империи. Некоторые женщины находились сейчас с ними, такие же усталые и измученные, как и воины, с которыми они ехали. Некоторые... Но где остальные, где жена Багратони, пышная веселая Забел, которую Марк встречал, когда гостил в доме накхарара? - Гагик, - спросил он с тревогой в голосе, - что с Забел? Он остановился, не зная, как продолжать. - Забел? - Багратони повторил имя жены так, словно с трудом вспомнил, о ком идет речь. - Забел мертва... - медленно сказал он и неожиданно всхлипнул. Плечи его беспомощно опустились, слезы потекли по щекам, сливаясь с каплями равнодушного ко всему дождя. Вид крепкого прежде вождя, разбитого, плачущего, полного отчаяния, был куда хуже, чем любая из бед, которые прежде обрушивались на римлян. - Позаботься о нем, хорошо? - прошептал Скаурус Горгидасу. Печаль и сострадание в глазах грека сменились раздражением. - Ты вечно хочешь, чтобы я творил чудеса, но я всего лишь врач, - проворчал он и шагнул к Багратони, бормоча: - Пойдемте со мной, я дам вам кое-что, и вы как следует выспитесь. - Я дам ему настойку травы, которая погрузит его в сон дня на два, - добавил врач специально для Скауруса по-гречески. - Это ему немного поможет. Накхарар, равнодушный ко всему окружающему, дал себя увести. Марк терпеть не мог неизвестности и тут же стал с помощью Сенпата Свиодо расспрашивать васпуракан о том, что же с ними произошло, что повергло их командира в такое ужасное состояние. Он услышал то, чего опасался и о чем сам уже начал догадываться. Солдаты Багратони были окружены на поле битвы возле Марагхи, но отчаянная храбрость помогла им вырваться из кольца врагов. Молодые воины остались сражаться в горах Васпуракана, остальные прошли через Клиат и направились прямо в Аморион, чтобы забрать оттуда свои семьи. После кровавой битвы и трудного похода по выжженным полям и селениям западных территорий Видессоса то, что они обнаружили в Аморионе, было самым тяжелым ударом для них. В то время как одни видессиане воевали с ними плечом к плечу против кочевников, другие, живущие в Аморионе, используя в качестве предлога религиозные разногласия, обрушились на оставшихся в городе васпуракан куда более жестоко, чем казды. С комком, подступившим к горлу, слушал трибун неспешный рассказ Месропа, знал заранее, каким будет его окончание. Погром возглавил жрец Земаркос. Марк помнил фанатично горящие глаза тощего монаха, слепо ненавидевшего любого, кто не следовал его вере. И еще он вспомнил, как сам же и остановил Гагика, когда тот хотел покончить с Земаркосом, насмехавшимся над Багратони и назвавшим свою собаку именем Васпура - легендарного принца, бывшего предком всех васпуракан. К чему же привело милосердие трибуна? К тому, что дикий вопль: "Смерть еретикам!" - огласил улицы Амориона, и слепая ярость фанатика обрушилась на беззащитных жен и детей тех, кто сражался с каздами далеко от города, злоба толпы была столь велика, что нападению подверглись даже солдаты Багратони, когда они вернулись. Во время уличных драк ярость была столь же важна, сколь и дисциплина, а васпуракане, к тому же, были утомлены бесконечными стычками с кочевниками и тяжелым переходом. Все, что они могли, - это спасти уцелевших. Для большинства же спасение пришло слишком поздно. Месроп Анхогхин говорил медленно, с неподвижным, ничего не выражавшим лицом, останавливаясь после каждой фразы, чтобы дать возможность Сенпату Свиодо перевести его речь на язык Империи. - Мы - первое творение Фоса, - закончил свой рассказ васпураканин. - И я нахожу естественным и справедливым, что он испытывает нас более жестоко, чем обычных людей. Месроп посмотрел прямо в глаза трибуну - высокий для васпураканина, он был почти одного роста с Марком. - Это не ответ, - простонал римлянин. Не наделенный особой верой в бога, он не мог понять той силы, которую она давала другим. Анхогхин, казалось, почувствовал это и, отвечая на невысказанные мысли Скауруса, произнес: - Возможно, для тебя и нет. Тогда подумай вот о чем. Попросив моего господина пощадить Земаркоса, ты сделал это не из любви к жрецу, а для того лишь, чтобы убитый не стал мучеником и символом мщения для фанатиков. Но кто знает, не внушил ли тебе эти мысли сам Фос? Ведь если бы Земаркос тогда погиб, все могло бы обернуться еще хуже. Анхогхин ничего не говорил о прощении, просто потому, что ему нечего было прощать римлянину. Стоя по колено в грязи, Скаурус долго молчал, не чувствуя капель дождя, стекающих по его лицу. - Благодарю тебя, - прошептал он наконец. Ярость вспыхнула в трибуне, когда он подумал, что васпуракане, спокойные, добрые люди, единственное желание которых было жить в мире, не могли найти его ни в своей завоеванной каздами земле, ни в Аморионе, где они искали пристанище. Освободить Васпуракан он не мог - всей мощи Империи не хватило для этого, но что касается Амориона... В Марке неожиданно проснулся хищник, и сам он не узнал своего голоса, когда проговорил: - Мы отомстим за ваших близких. Гнев и боль смели всю его рассудительность, осторожность и расчетливость. - Да! - закричал Сенпат Свиодо возбужденно. Горячий васпураканин готов бил на что угодно, лишь бы не сидеть сложа руки. Но когда он перевел слова Скауруса Месропу Анхогхину, тот отрицательно покачал головой: - Бесполезно. Те из нас, кто спасся, уже в безопасности, а мертвым не нужна наша месть. Эта земля видела довольно смертей. Казды только посмеются, если мы начнем драться друг с другом. Скаурус открыл было рот, но возражения замерли у него на устах. Если бы ситуация была иной, он только поиздевался бы над подобными аргументами. Но Анхогхин, стоящий под проливным дождем с усталым отчаянием в глазах, не мог быть объектом для смеха. Плечи Марка бессильно опустились. - Будь все проклято, но ты прав, - сказал он угрюмо и, увидев разочарование в глазах Свиодо, добавил: - Если дорога вперед закрыта, нам лучше возвратиться в Аптос. Повернувшись к солдатам, чтобы отдать приказ, он впервые в жизни чувствовал себя постаревшим. 3 Аптос, расположенный на холмах к северо-западу от Амориона, был совсем неплохим местом для зимних квартир, и очень скоро Скаурус убедился в этом. В удаленной от людей долине не было каздов, но слухи о том, что они рядом, доходили сюда, и гарнизон солдат был для местных жителей весьма кстати. Горожане знали о поражении, постигшем Империю, не понаслышке: местный магнат по имени Скирос Форкос отобрал отряд крестьян, чтобы сражаться с каздами на стороне Маврикиоса. Ни один из ушедших не вернулся, и теперь уже их родные и друзья поняли, что они не вернутся н_и_к_о_г_д_а_. Сын и наследник Форкоса был мальчиком одиннадцати лет. Во время отсутствия мужа хозяйством управляла вдова Форкоса, Нерсе, - женщина суровой красоты, она смотрела на жизнь холодными глазами. Когда римляне вернулись в Аптос, Нерсе встретила их, как правящая королева, в окружении всадников - не то придворных, не то охраны. Обед, на который она пригласила Скауруса и его офицеров, тоже напоминал официальную церемонию. Если римляне, заметив большое количество охранников, защищающих усадьбу Форкосов, ни слова не упомянули об этом, то и Нерсе не выказала удивления, увиден двойной взвод легионеров, сопровождающий трибуна и его офицеров. Возможно, в результате этого взаимного молчания обед, состоящий из жареной козлятины с луком и картошкой, вареных бобов и капусты, свежевыпеченного хлеба и дикого меда и засахаренных фруктов, прошел довольно гладко. Вино лилось рекой, хотя Марк, заметив умеренность хозяйки и вспомнив печальные последствия своей недавней невоздержанности, пил не слишком много. Когда служанки унесли со стола объедки и пустые кувшины, Нерсе перешла к делу. - Мы рады вам, - сказала она коротко. - Мы будем еще более рады, если вы отнесетесь к нам как к своему стаду, которое нужно охранять, а не как к жертвам, с которыми можно делать все, что вздумается. - Поставляйте нам хлеб, фураж для лошадей и быков, и мы защитим вас в случае нужды, - ответил Марк. - Мои солдаты - не мародеры. Нерсе задумалась. - Это меньше, чем я могла надеяться, но больше, чем ожидала. Однако сдержишь ли ты свои обещания? - Что значат мои обещания? Все покажет наше отношение к вам, а судьей будешь ты сама. Марку понравилось, как Нерсе изложила свою позицию: она не просила о помощи. Нравилось и то, что говорила она с ним напрямую, без уверток, не пускала в ход природное обаяние. а держалась а римлянами как равная с равными. Он ожидал хотя бы легкой угрозы, хотя бы намека на то, что отношение жителей Аптоса к солдатам будет зависеть от пристойного поведения самих солдат, но вместо этого Нерсе перевела разговор на менее важные вещи, а затем, поднявшись, вежливо кивнув гостям, выпроводила их за дверь. За время обеда Гай Филипп не проронил ни слова. Присутствие центурионов на обеде вызвана было скорее соображениями этикета, чем необходимостью. Но как только они вышли из усадьбы, он, укрываясь от дождя, завернулся в свой плащ и воскликнул: - Какая женщина! Гай Филипп произнес это с таким чувством, что Марк удивленно поднял бровь. Он знал, что старший центурион относится к представительницам прекрасного пола весьма сдержанно. - Холодная, как только что пойманный карп, - заявил Виридовикс, готовый, как всегда, затеять спор по любому поводу. - О! да, но если ее отогреть... - пробормотал Лаон Пакимер. Солдаты судачили о Нерсе, пока не пришли в лагерь. Трибун уже почти добрался до дома, когда до него дошло, что Нерсе сделала блестящий ход, удержавшись от угроз и прозрачных намеков, которые он ожидал услышать. Вместо того, чтобы высказать свою угрозу словами, она дала трибуну возможность делать выводы самостоятельно. Интересно, знакома ли она с видессианскими шахматами, игрой, где победа, в отличие от римских костей, зависит не от улыбки судьбы, а от умения игрока. Если знакома, подумал Скаурус, то он не хотел бы играть против нее. Марку казалось, что он нашел безопасную нору и забился на самое ее дно. Начиная с весны, его легионеры оказались в центре всевозможных событий: он познакомился с императорской семьей Видессоса, стал личным врагом князя-колдуна, возглавлявшего врагов Империи, участвовал в великой битве, которая определила судьбу этого мира на многие годы... И вот он здесь, в этом небольшом городке, и голова его занята исключительно тем, хватит ли ему до весны ржи и пшеницы. Это было унизительно, но, с другой стороны, это была передышка, необходимая, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Аптос даже в лучшие свои времена был тихим городом. Весть о катастрофе при Марагхе достигла его, но не изменила жизнь горожан. Римляне принесли сюда известие о том, что Ортайяс Сфранцез провозгласил себя Императором, и Аптос остался равнодушен к этому, как остался он равнодушен и к тому, что случилось в Амарионе, расположенном всего в четырех днях пути от него. Город, казалось, спал и не желал просыпаться. Он не интересовался происходящим вокруг, но трибун хотел получить некоторые известия и однажды утром заговорил с Лаоном Пакимером. - Как насчет запада, а? - Хочешь узнать, что случилось с молодым Гаврасом? - Катриш поднял брони. - Да. Если нам остался выбор между Каздом и Ортайясом Сфранцезом, то жизнь главаря воров и бандитов выглядит не такой уж страшной, как это казалось. - Понимаю, что ты имеешь в виду. Я отберу для этого дела хороших солдат. - Пакимер поцокал языком. - Не очень-то хочется посылать их, почти не надеясь на возвращение, но что еще остается делать? - Возвращение? Откуда? Рядом появился Сенпат Свиодо. Он тяжело дышал, и изо рта у него шел пар - он только что закончил фехтовать и все еще не мог отдышаться. Когда Марк объяснил ему, в чем дело, юный васпураканин развел руками. - Это просто глупо! Зачем бросать в реку птиц, когда под рукой у тебя рыбы? Кто же лучше подходит для такого дела, как не пара принцев? Неврат и я - мы отправляемся через час. - Катриши доберутся куда надо и вернутся обратно быстрее, чем ты. Они ездят на конях так же быстро, как кочевники, - сказал Марк. Пакимер, стоявший сзади, нехотя кивнул. Но Сенпат только засмеялся. - Их, скорее всего, очень быстро убьют, приняв за каздов, - ты это хочешь сказать? Неврат и я родом из страны, куда мы отправляемся, и нам всегда будут там рады. Мы уже ездили туда раньше и возвращались целыми и невредимыми. Мы сможем делать это снова. Он говорил так уверенно, что Скаурус вопросительно взглянул на Пакимера. Немного поколебавшись, катриш сказал: - Пусть идет, если он так хочет. Но пусть останется Неврат здесь Будет обидно, если она погибнет, слишком уж опасен путь. - Ты прав, - согласился Сенпат, удивив своей покладистостью трибуна. Однако он не был бы самим собой, если бы не добавил: - Я скажу ей об этом, но если она не позволит разлучать нас, - кто я такой, чтобы препятствовать судьбе? - он стал серьезен. - Вы прекрасно знаете, что она умеет позаботиться о себе. После ее путешествия из Клиата Марк вполне мог согласиться с таким заявлением. - Хорошо, - сказал он. - И сделайте все, что от вас зависит. - Ладно, - обещал Сенпат. - Но по пути мы немного поохотимся. Поохотимся на каздов - Марк отлично знал, что именно это юноша имел в виду. Скаурус хотел запретить ему рисковать, но знал, что такой приказ вряд ли будет исполнен. У васпуракан был большой счет к каздам, больший даже, чем у Видессоса. С новыми проблемами трибун столкнулся, когда жизнь легиона стала входить в нормальную колею. Военный поход и дела, связанные с ним, не давали ему возможности уделять много времени Хелвис и Мальрику, и даже после того, как они осели в Аптосе, Хелвис далеко не всегда была той женщиной, с которой легко ладить. Марк, некогда старый и убежденный холостяк, привык держать свои мысли при себе до того момента, пока не приходило время действовать; Хелвис, напротив, ждала, чтобы он раскрыл душу, поделился своими намерениями, желаниями, и всерьез обижалась когда Скаурус делал что-то, касающееся их обоих, не обсудив это предварительно с ней. Раздражение исходило не только от Хелвис. По мере того как развивалась ее беременность, она становилась все более религиозной, и почти каждый день на стене комнаты, в которой они жили, появлялось изображение Фоса или какого-нибудь святого. Марк не отличался религиозностью, но был согласен терпеть или, вернее сказать, не обращать большого внимания на проявления набожности других. Однако в этой земле, где люди сходили с ума из-за теологических споров, такого подхода к вопросам веры было совсем недостаточно. Как и все намдалени, Хелвис добавляла к символу веры "лишние", с точки зрения видессиан, слова, а ведь только из-за этого десятка слов два народа считали друг друга еретиками. Она была единственной из намдалени в этом чужом для нее городе и, естественно, искала поддержки у Марка. Но поддержать ее в делах религиозных означало бы для трибуна простое лицемерие, а это уже было больше, чем он мог вынести. - У меня нет никаких претензий к той вере, которую ты исповедуешь, - заявил Скаурус, решив наконец покончить с недомолвками. - Но я буду лжецом, если окажу, что разделяю ее. Неужели Фосу так нужны приверженцы, что он не обрушит свой гнев на лицемера? Хелвис пришлось ответить "нет" и разговор на этом прекратился. Марк надеялся, что они пришли к соглашению, но полного спокойствия все же не обрел. Впрочем, если у Скауруса и возникали разногласия с Хелвис, разрешали они их не в пример удачнее, чем другие. Однажды утром, когда с неба вместе с дождем начал сыпать мокрый снег, трибун был внезапно разбужен грохотом разбитого о стену горшка, вслед за чем женский голос визгливо выплеснул целый ушат проклятий. Марк закрыл уши толстым шерстяным одеялом, надеясь заглушить шум ссоры, но услышав треск второго кувшина, разбившегося о стену соседней комнаты, понял, что заснуть уже не удастся. Он перевернулся на бок и увидел, что Хелвис тоже не спит. - Снова они ругаются, - сказал трибун с досадой. - В первый раз я жалею о том, что мои офицеры живут рядом со мной. - Ш-ш, - отозвалась Хелвис. - Я хочу послушать, о чем они говорят... А я вот не хочу, но при всем желании трудно не услышать, подумал Марк. Голос Дамарис, когда она злилась, мог перекрыть мощную глотку императорского глашатая. - "Перевернись на живот!" Еще чего! - вопила женщина. - Сам переворачивайся! Я это делала в последний раз, запомни, идиот! Найди себе мальчика или корову и занимайся этим с ними! А я отказываюсь! Дверь с треском захлопнулась. Скаурус слышал, как Дамарис сердито шлепает по лужам. - Даже когда я лежала на спине, ты никуда не годился! - донеслось издалека, и милостивый ветер, к большому облегчению Скауруса, заглушил пронзительный голос разгневанной женщины. - О боги, - вздохнул трибун. Уши его пылали. Неожиданно Хелвис хихикнула. - Что ты нашла тут смешного? - спросил Скаурус, думая о том, как сможет теперь Глабрио появиться перед своими солдатами. - Прости, - сказала Хелвис, уловив жестокие нотки в его голосе. - Ты не знаешь, что такое женские сплетни, Марк. А мы-то удивлялись, почему Дамарис не беременеет. Ну вот, все встало на свои места. Скаурус никогда не думал об этом. Он ощутил легкую неприязнь к Глабрио, но тут же подавил это чувство, подумав о том, что многие римляне сейчас потешаются над младшим центурионом. За завтракам Глабрио передвигался словно в кругу молчания. Никто не сумел сделать вид, что не слышал воплей Дамарис, и ни у кого не хватило сил заговорить о ней. В этот день младший центурион не знал снисхождения, хотя обычно был терпелив с оказавшимися у него в манипуле видессианами, которым трудно давались римские премудрости фехтования. Легионеров он гонял еще строже, чтобы не дать им ни малейшей возможности найти минутку и поиздеваться над командиром. И все же минута такая насела, и, разумеется, нашелся поспешивший воспользоваться ею остряк, всегда готовый развеселить товарищей за чужой счет. Марк был неподалеку, когда один из солдат, в ответ на приказ, которого Марк не расслышал, повернулся спиной к командиру и отставил зад. Младший центурион смертельно побледнел и плотно сжал губы. Скаурус шагнул вперед, чтобы лично разобраться с наглецом, но в этом уже не было нужды - Квинт Глабрио обрушил свой жезл на голову солдата. От удара жезл с треском переломился пополам, а легионер беззвучно рухнул в грязь. Глабрио подождал, пока тот со стоном не начал подниматься с земли, и швырнул обломки ему под ноги. - Теперь принеси новый, Луциллий, - рявкнул он и, увидев приближающегося трибуна, доложил: - Все в порядке, командир. - Вижу, - кивнул Скаурус. Понизив голос, так что только Глабрио мог его слышать, он продолжал: - Думаю, не будет большого вреда, если я напомню солдатам, что ты офицер, а не предмет для шуток. То, что случилось с тобой сегодня, легко может случиться с ними завтра. - Так ли? Не знаю, - пробормотал Глабрио, обращаясь больше к самому себе, чем к трибуну. Голос его снова стал жестким. - Ну что ж, в любом случае полагаю, что мне не грозит неповиновение. - Он повернулся к солдатам. - Надеюсь, зрелище вам понравилось? Если даже и нет, то уж пользу-то вы из него извлекли. А сейчас... Больше манипула не давала поводов для беспокойства, но Скаурус чувствовал себя слегка задетым. Ненавязчиво и тем не менее вполне решительно Глабрио дал понять, что не собирается продолжать разговор. Ну что ж, подумал трибун, этот человек держит в себе больше, чем показывает. Он пожал плечами и, ежась от холодного ветра, двинулся прочь. В полдень ему на глаза попался Горгидас. Грек был растерян и удручен настолько, что Марк приготовился услышать от него нечто ужасное. Однако то, что сказал врач, было делом весьма обыденным: комната, в которой жили Глабрио и Дамарис, слишком велика для одного человека, и младший центурион пригласил Горгидаса переехать к нему. Скаурус понимал колебания врача: все, у кого было побольше такта, чем у Луциллия, не решались прямо говорить о том, что случилось с Глабрио. И все же... - Не вижу причин так бояться меня. Я же не собираюсь тебя кусать, - сказал Марк, тщательно выбирая слова. - Думаю, это к лучшему. Для него же лучше, чтобы кто-то был рядом. Куда приятнее иметь рядом друга, с которым можно поговорить по душам, чем сидеть одному в мрачном настроении, и так день за днем. Когда ты заговорил, я уж подумал было, что в лагере вспыхнула чума. - Я только хотел быть уверен, что не возникнет проблем... - Все в полном порядке. Откуда им быть? Трибун решил, что неудачи Горгидаса в освоении методов лечения видессианских жрецов заставляют его искать трудности даже там, где их нет. - Вам обоим только лучше будет, - заключил Скаурус. - Мне срочно необходим стакан хорошего вина, - объявил Нейпос. Они с Марком шли по главной улице Аптоса. Снег хрустел под их ногами. - Хорошая мысль. Как насчет горячего вина со специями? - Трибун потер кончик носа, который уже стал коченеть от холода. Как и его солдаты, одет он был в видессианские шерстяные штаны и очень радовался этому обстоятельству - зима в здешнем климате не располагала к ношению тоги. Из десятка таверн Аптоса лучшей считалась "Танцующий волк". Ее хозяин, Татикиос Тарникес был настолько толст, что рядом с ним Нейпос казался человекам, страдающим от недоедания. - Добрый день, господа, - радушно приветствовал он жреца и римлянина, когда те вошли в таверну. - Добрый день, Татикиос, - ответил Марк, вытирал ноги о коврик. Тарникес просиял. Он любил свое дело и любил посетителей, понимавших толк в кушаньях и напитках. В его заведении всегда аппетитно пахло и было на удивление чисто, Скаурусу, как и большинству легионеров, очень нравилась эта таверна и ее хозяин. Только Виридовикс с первого взгляда невзлюбил толстяка - он мучительно завидовал Тарникесу и имел для этого все основания. Вопреки видессианской моде Татикиос выбривал подбородок, но его замечательные усы вполне компенсировали отсутствие бороды. Такие же черные, как волосы, они почти касались его плеч. Хозяин таверны покрывал их тонким слоем воска и доводил таким образом до совершенства. Усы были предметом его особой гордости. Трибун и Нейпос основательно продрогли и уселись за стол прямо напротив печи, в которой ревел огонь. Марк, глядевший на пламя, не заметил служанки, подошедшей принять заказ, но, услышав ее голос, поднял голову. Кто-то говорил ему, что Дамарис работает теперь в "Танцующем волке", вспомнил он и слегка улыбнулся. В конце концов, Квинт Глабрио избавлялся от этой дикой кошки, а вспоминать скандал, устроенный ею напоследок в лагере, Марку решительно не хотелось. У него было слишком хорошее настроение, чтобы сердиться. - Вина с пряностями и погорячее, - сказал он. Нейпос заказал то же самое и с наслаждением потянул носом горячий пар, поднимающийся от кружки. Сомнений не было - хозяин таверны умел готовить отличный глинтвейн. - А-а-а... - восхищенно забормотал Нейпос, наслаждаясь ароматным напитком, сдобренным лимоном, ванилином и корицей. Вино сразу же согрело его. - Пожалуй, не помешает заказать еще кружечку. Оба они согрелись и могли выпить еще по одной кружке уже просто так, для удовольствия. Пока Дамарис разогревала вино, к столу подошел Татикиос. - Что нового? - спросил он. Как всякий трактирщик, Татикиос собирал новости и сплетни, но, в отличие от других, не пытался скрывать свое любопытство. - Увы, немного. Хотел бы я, чтобы новостей было побольше, - ответил трибун. - Мне бы тоже этого хотелось. Когда начинается зима, все замедляется, не так ли? - Тарникес засмеялся и, постояв минуту-две около уважаемых посетителей, повернулся к стойке, чтобы провести тряпкой по ее и без того сияющей поверхности. - Ты знаешь, я совсем не шучу, - сказал Марк Нейпосу. - Мне очень хочется, чтобы Сенпат и Неврат поскорей возвратились с вестями от Туризина Гавраса. Хорошими или плохими. Просто невыносимо не знать, что происходит вокруг. - Разумеется. Но наш друг Татикиос верно говорит: зимой все движется медленнее, и наши васпуракане вовсе не исключение. - Я и правда слишком нетерпелив, - признал Скаурус, - а что до васпуракан, то они, скорее всего, лежат сейчас обнявшись в доме какого-нибудь своего дальнего родственника и занимаются любовью. И рядом с ними такая же печка, как эта. - Достаточно приятное времяпровождение, - весело хмыкнул Нейпос. Как и все видессианские жрецы, о, следовал обету воздержания, но не отказывал другим в праве на плотские удовольствия. - Да, но я не за этим их посылал, - сказал Марк сухо. Перед ними появилась Дамарис с эмалевым подносом в руке. Сняла с него две дымящиеся кружки с вином и поставила их на стол. - Почему тебя раздражает, что мужчина занимается любовью с женщиной? - спросила она Скауруса. - Ты привык к кое-чему и похуже. Кружка, зажатая в руке трибуна, замерла в воздухе, и он сердито сузил глаза. - Что ты имеешь в виду, черт возьми? - Может быть, ты ждешь от меня подробных объяснений? Услышав этот уверенный тон, трибун похолодел, как будто сидел на улице, на морозе, а не перед жаркой печкой. В глазах Дамарис, заметившей его смущение, вспыхнул гнев. - Мужчина, который относится к женщине как к мальчику, очень скоро найдет себе такого партнера... или станет им сам. Когда смысл этих слов дошел до Марка, рука его дрогнула и вино плеснуло из кружка Но Дамарис не собиралась останавливаться, вонзая свой нож все глубже и глубже: - Я слыхала, что последние несколько недель у моего милого Глабрио не было девочек. Это так? - Она издевательски расхохоталась. Трибун взглянул Дамарис прямо в глаза, и смех ее замер. - И долго ты размазывала вокруг себя это дерьмо? - спросил он. Голос его стал холодным, как ветер, завывающий на улице. - Дерьмо? Так ведь это правда.. Как и прежде, во время ее споров с Квинтом Глабрио, голос женщины начал повышаться. Посетители таверны повернулись в их сторону. Но перед Дамарис был не Глабрио. Скаурус резко оборвал ее излияния. - Если ты не прекратишь разбрасывать эту грязь, тебе не поздоровится. Понятно? - Тихий спокойный голос и размеренные слова Скауруса дошли до Дамарис. Гневный окрик, скорее всего, не достиг бы цели. Она испуганно кивнула. - Так-то лучше, - сказал трибун. Неторопливо допил вино, закончил беседу с Нейпосом, затем достал несколько медных монет из кошелька, висевшего на поясе, бросил их на стол и вышел из таверны. Нейпос последовал за ним. - Отлично сделано, - сказал Нейпос по пути в казармы. - Ничто не может сравниться с гневом бывшей возлюбленной. - Увы, это слишком похоже на правду, - признался Марк. Внезапный порыв ветра бросил им в лицо колючий снег. - Проклятье, как холодно сегодня, - пробормотал Марк и закрыл краем плаща нос и рот. В лагере каждый из них пошел по своим делам. Забот у Марка хватало даже вечером, но что бы он ни делал, из головы у него не шли слова Дамарис. Он боялся, что она не просто выплескивала свою ненависть. Возможно, за ее словами крылась правда. Во всяком случае, заставить ее замолчать было куда проще, чем успокоиться самому. Очень уж многое из того, о чем говорила Дамарис, совпадало с его собственными наблюдениями. Благодаря громкому визгу известной особы о личной жизни Глабрио весь лагерь знал уже куда больше, чем полагалось. Это могло означать что-то - или же не значить ничего. Но младший центурион делил свою комнату с врачом, а Горгидас, насколько было известно Марку, женщинами не интересовался. Вспомнив, как нервничал врач, когда говорил о том, что собирается переехать к Глабрио, Марк внезапно увидел новую причину для колебаний Горгидаса. Трибун сжал кулаки. Почему, ну почему из всех его людей это случилось с двумя самыми умными, самыми лучшими друзьями? Он вспомнил о фустуариуме - римской казни для тех, кто, вступив в зрелость, делит постель с мужчиной, а также воров и убийц. Он видел фустуариум всего один раз, в Галлии - казнили неисправимого вора. Несчастного вывели на середину лагеря, к на его голову обрушился град ударов жезла центуриона. После этого легионеры делали с ним что хотели: избивали дубинками, камнями, кулаками. Осужденному везло, если он умирал быстро. Марк представил себе в роли казнимых Горгидаса и Глабрио и в ужасе отмел эти мысли. Легче всего было бы, конечно, забыть всю эту историю и надеяться на то, что страх перед трибуном заставит Дамарис молчать. И он попытался забыть обо всем. Но чем больше Скаурус старался не думать о словах Дамарис, тем громче они звучали в его ушах, раздражая и взвинчивая нервы. Он нагрубил по пустяку Гаю Филиппу и шлепнул Мальрика за то, что малыш пел одну и ту же песню не переставая. Слезы потекли из глаз ребенка, и настроение Скауруса испортилось окончательно. Пока Хелвис успокаивала сына, сердито поглядывая на трибуна, тот схватил свой плащ и выскочил из дома со словами: "У меня есть неотложное дело". Он закрыл дверь до того, как Хелвис успела что-то сказать. Звезды горели на черно-голубом зимнем небе. Марк все еще не мог привыкнуть к чужим созвездиям и называл их именами, которые дали им легионеры больше года назад: Баллиста, Саранча, Мишень. Скаурус пошел по лагерю, и сапоги его беззвучно ступали по мягкому снегу. Дверь в комнату Глабрио и Горгидаса была плотно закрыта от холода, деревянные ставни прикрывали окна, плотно занавешенные, кроме того, еще и шерстяными полосами, чтобы холодный ветер не проникал внутрь. Только узенькие лучики света от лампы, пробивавшиеся сквозь щели, свидетельствовали о там, что люди в комнате еще не спят. Трибун поднял руку, чтобы постучать в дверь, и замер, вспомнив о Священном Союзе из Фив. Сто пятьдесят пар любовников сражались и погибли при Херонее в битве против Филиппа Македонского. Скаурус помедлил, но руки не опустил. Он-то командовал не фиванцами. И все же Марк колебался, не решаясь постучать. Через тонкие стены он слышал, как разговаривают младший центурион и грек. Слова звучали неразборчиво, но по тону можно было понять, что они дружелюбны. Горгидас сказал что-то короткое и отрывистое, и Глабрио засмеялся. Марк все еще стоял в нерешительности, когда перед ним вдруг всплыло лицо Гая Филиппа. Помнится, сразу после того как он привел в римскую казарму Хелвис, старший центурион сказал ему: "Никому и дела нет до того, с кем ты спишь - с женщиной, мальчиком или красной овцой, - главное, что ты думаешь головой, а не тем, что у тебя между ног". И если греческие герои не могли помочь трибуну принять решение, то мысль, грубовато высказанная некогда Гаем Филиппом, дала свои плоды. Если и существуют на свете двое, думающие именно головой, то это те, кто сидит сейчас за дверью. Скаурус медленно повернулся и, наконец совершенно успокоившись, пошел к себе. Он услышал, как дверь позади него открылась и голос Квинта Глабрио мягко спросил: - Кто там? Но трибун уже свернул за угол. Дверь захлопнулась. Хелвис обрушила на Марка лавину заслуженных упреков, и его покорность только еще больше рассердила ее. Но если трибун и был с ней несколько рассеян, извинения его шли от чистого сердца, и через некоторое время Хелвис успокоилась. Мальчик не слишком обижался на незаслуженное наказание, чему Марк был очень рад. Он играл со своим приемным сыном, пока тот не заснул у него на руках. Трибун уже почти спал, когда память выдала ему наконец, полузабытое имя основателя Священного Союза в Фивах. Его звали Горгидас. Новости медленно доползали до тихой долины, где был расположен Аптос. Вести из Амориона доставили, как ни странно, беглецы-казды, захваченные в плен в результате короткой стычки. После небрежно проведенной разведки кочевники решили, что Аморион будет легкой добычей - город не имел стен, там отсутствовал имперский гарнизон. Все указывало на приятную прогулку, но казды жестоко просчитались. Нерегулярные солдаты Земаркоса, руки которых все еще были в крови васпуракан, наголову разбили захватчиков, и те бросились врассыпную, прочь от города. Те, кто попался в плен, пожалели о том, что остались в живых: жестокость, с которой аморионцы умертвили каздов, не уступала жестокости самых кровожадных кочевников. Выслушав рассказ о случившемся от десятка полуживых от холода и ран каздов, Газик Багратони прогудел вновь обретшим силу голосом: - Это что-то новенькое в моей жизни. Я чувствую жалость к каздам. Я предпочел бы, чтобы Аморион сгорел и Земаркос вместе с ним. - Его большие руки сжались в кулаки, а горящее в глазах пламя вызвало в памяти образ льва, из лап которого ушла добыча. Марк воспринял это как добрый знак - время постепенно залечивало душевные раны накхарара. И все же трибун не мог полностью согласиться с Багратони. В это тяжелое для Империи время Земаркос и его фанатики были сущим нарывом, но казды - те были просто чумой. Примерно в середине зимы несколько бродячих торговцев пробрались из Амориона в Аптос, рискнув проделать это путешествие, несмотря на то что в пути им грозила опасность замерзнуть или погибнуть от рук каздов. Но во время войны торговля почти замирала и в случае удачи их ожидали громадные барыши. Так и случилось. Тюки, полные пряностей, благовоний, шелка с золотым и серебряным шитьем, украшенная чудесной чеканкой медная и бронзовая посуда - все было продано по безумным ценам и очень быстро. Старшина торговцев, мускулистый невысокий человек с обветренным лицом, больше похожий на солдата, чем на купца, сказал самому себе: "Так-так, у нас бывало и похуже". Но даже имея под рукой десяток вооруженных до зубов приятелей, он ни словом не обмолвился о размерах выручки. Слишком уж часто наемники промышляли грабежом. Он и его товарищи были неплохо осведомлены и охотно поделились с трибуном слухами и сплетнями, разными путями достигшими Амориона. От них-то Марк, к своему удивлению, и узнал, что Баанес Ономагулос еще жив. Видессианский военачальник был тяжело ранен перед битвой у Марагхи. До этого Скаурус думал, что он погиб от ран или умер во время бегства после разгрома. Но если верить слухам, Ономагулос спасся. Небольшая армия, оставшаяся у него, разбила каздов, пытавшихся уничтожить их у южного города Кибистра, расположенного недалеко от реки Арандос. - Если это правда, он молодец, - сказал Гай Филипп. - Однако слухам пришлось проделать долгий путь, и сейчас Баанес, скорее всего, уже служит пищей воронам. А впрочем, как знать? Может быть, он лежит в постели и красивая девчонка согревает его по ночам во время зимней стужи. Тем лучше для него, в таком случае. В голосе центуриона прозвучала легкая зависть, столь же нехарактерная для Гая Филиппа, как неуверенность в себе - для Горгидаса. Как и все города Империи, Аптос праздновал середину зимы, когда солнце наконец стало возвращаться на север. Перед домами и лавками ярко пылали костры, и люди на спор прыгали через них. Мужчины отплясывали на улицах в женских платьях, а женщины - в одеждах мужчин. Местный настоятель привел своих монахов на рыночную площадь с деревянными мечами в руках для того, чтобы те изображали солдат. Татикиос Тарникес перевернул несколько столов и возглавил компанию купцов и торговцев, изображавших из себя пьяных толстых монахов. Год назад римляне видели, как празднуют поворот к весне в Имбросе, но Аптос веселился куда более шумно и непринужденно. Имброс был крупным городом и пытался подражать столице. Аптос же не пыжился и веселился от души. В городе не было театра или профессиональной труппы мимов. Пьесы и пантомимы горожане разыгрывали прямо на улице, а отсутствие опыта и техники восполняли энтузиазмом. Как и в Имбросе, все их буффонады относились к конкретным событиям. Татикиос быстро поменялся одеждой с одним из ряженых монахов и вскоре появился одетый уже как солдат. Старая ржавая кольчуга, в которую он с трудом влез, была ему так тесна, что, казалось, могла треснуть в любой момент. Марку потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что странное сооружение, украшающее голову Татикиоса, должно изображать римский шлем. Однако плюмаж на нем шел от уха до уха, вместо того чтобы идти от лба к затылку... Позади Скауруса громко фыркнул Виридовикс. Гай Филипп гневно сжал губы. - О, о... - прошептал Марк, начиная догадываться. Такой шлем носил старший центурион. Татикиос с ужимками подбирался к бородатому мужчине, одетому в длинное женское платье, похожее на то, что любила носить Нерве Форкайна. Каждый раз, когда разодетая "женщина" смотрела ка Татикиоса, тот закрывал глаза плащом и трясся от страха. - Я убью этого ублюдка! - не выдержал Гай Филипп, выдергивая из ножен гладий. - Успокойся, дурачок, это всего лишь шутка, - остановил его Виридовикс. - В прошлом году в Имбросе мне точно так же досталось после драки в таверне. Барды в Галлии делают нечто подобное. Если ты покажешь им, что зрелище тебя задело, это будет более унизительно и заставит горожан хохотать до слез. - Да? - с сомнением отозвался Гай Филипп. Поколебавшись, центурион, к облегчению Марка, все же спрятал меч, но лицо его до конца представления оставалось более мрачным, чем во время кровопролитного боя. Следующая пантомима, к счастью, была воспринята старшим центурионом более весело. Она представляла отношение горожан к новоиспеченному Императору Видессоса. Юноша, с удивительно дурацким видом и важной осанкой, изображавший Ортайяса, возглавил шествие монахов-"солдат" по главной улице Аптоса. Внезапно шестилетний мальчик в одежде казда выскочил перед ним. "Император" завопил от ужаса и заметался, наступая на края своего плаща. Затем, кинув скипетр влево, корону вправо, повернулся и бросился бежать, расталкивая по пути своих солдат. - Так, правильно! Беги быстрее, осел! - кричал Виридовикс, сгибаясь от приступов хохота. - Дай каждому из них по золотому, - отозвался Гай Филипп. - Не надо, а то они будут бить тебя, вместо того чтобы драться с каздами! Шутка вызвала одобрительные крики. Добравшись до столицы Видессоса, Ортайяс стал чеканить множество монет со своим изображением, надеясь таким образом сделать более популярным свое правление. Но медные и серебряные монеты его были тонкими, а золотые - с примесью меди. Деньги эти оказались еще хуже тех, что были выпущены во время правления его деда Стробилоса. Сборщики налогов пока не достигли Аптоса, но, судя по слухам, даже они не брали новые деньги, требуя вместо монет Ортайяса старые, более качественные. Марк знал, что разница в стоимости денег чертовски затрудняет игру в кости, однако, проведя более года в Видессосе, он привык к этим трудностям, и вечер этого дня застал его за игорным столом в таверне "Танцующий волк". - Ха! "Солнца"! - воскликнул старшина купцов и загреб выигрыш. Трибун кисло увидел на выброшенных его противником костях две единицы, стоившие ему трех золотых. Причем одна монета хорошей чеканки и чистого золота выпущена была еще при Императоре Разиосе Акиндиносе сто двадцать лет назад. Римляне при игре в кости использовали три кубика, и лучший бросок был - три шестерки. Но для видессиан шестерка означала проигрыш. Двойные шестерки назывались "демоны", и выбросивший их терял ставку. - Ему везет сегодня, - буркнул купец, сидевший справа от Скауруса. - Три короны! Он опять выиграл! Говоривший отодвинул блестящие золотые к счастливчику. Монеты эти были отчеканены не в Видессосе, а в одной из богатых золотыми копями провинций Васпуракана. На западных территориях Империи они имели широкое хождение и ценились значительно выше, чем поделки Ортайяса. Марк бросил на стол еще два полных золотых из своего быстро иссякающего запаса. Ему потребовалось бы шесть или семь грошей Ортайяса, чтобы наскрести на эту ставку. Старшина купцов снова метнул кости. Три и пять - это ничего не значило. Один и... Марк затаил дыхание, не сводя глаз с крутящегося кубика. Два. - Уфф! - выдохнул он. Последовало еще несколько таких же "пустых" бросков. Наконец, купец метнул две шестерки и вынужден был передать кубики соседу слева. Скаурус забрал выигрыш - золотые васпураканские монеты. Как это принято у принцев, лица на них были очерчены выразительными, резкими, почти прямыми линиями. На некоторых монетах надписи были сделаны прямым васпураканским шрифтом, на других образовывали замысловатую вязь видессианские буквы. Медная доска, установленная в одном из помещений таверны, гудела под бросками игроков, как колокол. Марк слушал восхищенные крики и звон монет, переходящих из рук в руки. Даже не глядя, он знал, что всеобщий восторг вызывает Горгидас. Когда греку сказали, что видессиане играют в коттабос, его радости не было предела. Никто в столице не мог сравняться с ним в этой игре, и, уж конечно, в этом маленьком городке он не имел соперников. Очень скоро местные приверженцы коттабоса убедятся в этом. Кости медленно переходили по кругу от игрока к игроку. Когда подошла очередь Марка, он подержал их у губ, словно пытаясь вдохнуть в них жизнь. Первые несколько бросков ничего не дали - игра сегодня продвигалась неторопливо. Кто-то настежь распахнул двери "Танцующего волка". - Эй, ты там, закрой дверь, слышишь? - крикнул Скаурус, не оборачиваясь, когда струя холодного воздуха коснулась его спины. - Так мы и сделаем. Вина для всех, чтобы согреться! Еще до того как таверну огласили радостные крики, трибун вскочил на ноги и бросился к сияющему Сенпату Свиодо, по бороде и кожаной куртке которого стекали капли оттаявшего снега. Неврат стояла позади мужа. Марк бросился к ним, радостно хлопая их по плечам. - Какие новости? - жадно спросил Скаурус. - Ты мог бы сначала поздороваться, - ответила Неврат, и ее темные глаза блеснули от обиды. - Прости. Здравствуйте, бродяги. Ну, какие же у нас новости? Муж и жена расхохотались, но трибуну было не до смеха. Он слишком долго ждал возвращения васпуракан, и его слишком тревожило, какие вести они привезли. - Ты не будешь бросать кости? - раздраженно спросил игрок, сидевший рядом с трибуном. - Отдай тогда мне, если не хочешь больше играть. Марк покраснел, сообразив, что задерживает игру. И в эту минуту Неврат вложила монету в его ладонь. Пальцы у нее все еще были холодными. - Держи, - сказала она. - Поставь на счастье. Он взглянул на золотой. Это была хорошая монета, не бледная от серебра, не темная от меди, - скорее всего, из копей Васпуракана. На одной из сторон ее был изображен солдат с поднятым мечом в руке, надпись под которым гласила: "По праву". Скаурусу такие еще не попадались, и он перевернул монету, любопытствуя, кто же отчеканил ее. Гравер был опытный, и отчеканенное на монете лицо бородатого мужчины с длинным гордым носом показалось Марку не только очень живым, но и очень знакомым. Да, Скаурус, конечно же, знал этого человека. Трибун замер. Ему знаком этот рот - изгибающийся, как лук, когда обладатель его смеялся, и прямой, как меч, когда гневался. Римлянин присвистнул, заметив под портретом надпись: "Автократор". Имя, которое следовало за ней, ему уже не требовалось читать. Без всякого сомнения, на монете был помещен портрет Туризина Гавраса. Возвратившись в лагерь, трибун поделился с Хелвис новостями, принесенными четой васпуракан. - Значит, начнется гражданская война, - сказала она и добавила то, что пришла бы на ум жене любого наемника. - Обеим сторонам будут нужны солдаты, много солдат. Ты сможешь хорошо продать мечи легиона. - Гражданская война - это проклятие, - сказал Марк, хорошо запомнивший последнюю гражданскую войну, несмотря на то, что был тогда еще мальчишкой. - Единственная война, которая имеет смысл, - это война против Казда и Авшара. Все остальное только помешает нам. Чем страшнее и кровопролитнее будут гражданские войны, тем слабее окажется Империя в решающей схватке. Если Туризин станет Императором, у Видессоса появится шанс победить. Если же на престоле укрепится Ортайяс - у нас не останется и шести месяцев. - У нас? - Хелвис подсмотрела на него с недоумением. - разве ты видессианин? Или ты думаешь, что кто-то из этих Императоров будет считать тебя своим? Они нанимают солдат - а у тебя есть солдаты. Все, чем ты когда-либо будешь, - это орудием, которое используют и откладывают в сторону, когда работа закончена. Если Ортайяс заплатит тебе больше, ты будешь дураком, не взяв его деньги. Трибун признавал справедливость ее слов, и на душе у него было тяжело. О солдатах легиона и о службе он думал как о чем-то отличном от солдат и службы других наемников Видессоса. Но так ли думали его повелители? Вероятно, нет. И все же одна мысль о том, чтобы служить идиоту и трусу Ортайясу, была невыносима. - Если бы даже Ортайяс Сфранцез расплавил золотой шар с купола Великого Храма в Видессосе и отдал его мне, я все равно не стал бы сражаться за него, - заявил Марк. - Мои солдаты знают, что он трус, и вряд ли захотят принять его сторону. - Да, мужество говорит само за себя, - признала Хелвис, но тут же добавила: - Но ведь и золото тоже не молчит. Кстати, неужели ты думаешь, что столицей управляет Ортайяс? Я полагаю, он спрашивает разрешения у своего дяди даже в тех случаях, когда ему приспичит. - Это еще хуже, - пробормотал Скаурус. Ортайяс был трусом и дураком; его дядя Варданес - ни тем и ни другим. И хотя он старался скрывать свое истинное лицо, кое-что всплывало. Старший Сфранцез был наделен холодной, расчетливой жестокостью и ничем не походил на племянника. Римлянин мог бы, пожалуй, даже служить Варданесу Сфранцезу, если бы тот не пытался скрыть это свое качество за маской дружелюбия. Улыбка его напоминала румяна, накладываемые на труп, и у Марка волосы вставали дыбом каждый раз, когда он думал об этом. Разумеется, ужас и омерзение можно было на время подавить, но трибун достаточно хорошо знал себя, чтобы утверждать с полной уверенностью: даже самая лучшая оплата не сможет прогнать эти чувства навсегда. Знал он и то, что не сумеет убедить Хелвис. Единственным принципом, которым руководствовались намдалени, воюя за Видессос, были деньги. И чем выше оплата и меньше риска, тем лучше. Хелвис подошла к маленькому алтарю, установленному ею недавно у восточной стены комнаты, зажгла благовония и сказала: - Какое бы решение ты ни принял, Фос заслуживает того, чтобы его возблагодарили. Сладковатый аромат благовоний заполнил маленькую комнату. Трибун молчал, и тогда она подошла к нему, рассерженная уже не на шутку. - Ты должен это сделать. Ты, а не я. Один Фос знает, почему он дает тебе такую возможность подняться, в то время как ты ничего не делаешь для него. Возьми. - Хелвис протянула ему маленькую алебастровую курильницу с дымящимися благовониями. Это гневное быстрое движение руки уничтожило последнюю возможность сохранить мир между ними. - Вероятно, потому что он спит, твой Фос, или, что еще более вероятно, потому что его вообще не существует, - зарычал трибун. Испуганный взгляд Хелвис заставил его пожалеть о своих словах, но сказано было слишком много, чтобы теперь отступать. - Если твой драгоценный Фос сводит верующих в могилу, если он допускает, чтобы их разрывали в кровавые клочья банды поклоняющихся дьяволу дикарей, то какая от него может быть польза? Если тебе так нужен бог, выбери хотя бы такого, чтобы стоил молитвы! Опытный теолог нашел бы множество ответов на этот резкий выпад. Он сказал бы, что дьявольский соперник Фоса, Скотос, воюет на стороне каздов и обеспечивает им удачу. Что, с точки зрения намдалени, видессиане верили в бога не так, как надо, были еретиками, а значит, не заслуживали его защиты. Но трибун бросил вызов самой основе веры Хелвис. - Богохульствуешь! - прошептала она и сильно ударила его по щеке. Через мгновение она разрыдалась. Мальрик проснулся и тоже заплакал. - Иди спать, - сказал Скаурус, но резкий тон его голоса, заставлявший трепетать сердца легионеров, только испугал малыша, и он заревел еще громче. Гневно взглянув на трибуна, Хелвис склонилась к сыну и начала успокаивать его. Марк, слишком расстроенный, чтобы стоять на месте, нервно ходил по комнате; гнев его стал остывать, когда всхлипывания Мальрика утихли и ребенок принялся сонно посапывать носом. Хелвис взглянула на трибуна. - Прости, что я ударила тебя, - сказала Хелвис без выражения. Скаурус потер щеку. - Забудь об этом. Я сам виноват. Словно чужие, смотрели они друг на друга. Несмотря на дитя, которое носила под сердцем Хелвис, они слишком часто теперь казались друг другу посторонними. "О чем я думал, - спросил себя Скаурус, когда хотел, чтобы она разделила мою жизнь?" По тому полуоценивающему, полузадумчивому взгляду, который Хелвис бросила на него, было видно, что она размышляет о том же. Марк помог ей подняться на ноги, и тепло ее руки напомнило ему об одной из причин, побудившей их жить вместе. Хелвис была беременна четыре месяца, но живот уже начал округляться, грудь стала тяжелее, хотя посторонний наблюдатель мог и не заметить этого. Марк попытался обнять жену, но она вывернулась. - Что хорошего это принесет? - спросила Хелвис, отворачиваясь. - Ничему не поможет, ничего не изменит. Просто отложит проблему на потом. Сейчас, когда мы оба злимся, это совершенно лишнее. Трибун проглотил уже готовый сорваться с языка гневный ответ. Раньше их ссоры часто кончались тем, что они вместе падали в постель, но с тех пор как она зачала, желание приходило к ней все реже и реже. Понимая, что это естественно, Скаурус не был слишком настойчив. Однако сегодня он хотел ее и, кроме того, надеялся, что это поможет им восстановить добрые отношения. Марк положил ладони ей на плечи. Она вздрогнула. - Тебе абсолютно наплевать на то, что я чувствую, - вспыхнула Хелвис. - Удовольствия - это все, о чем ты думаешь. - Если бы это было так, я бы уже давно гулял на стороне. Хелвис снова начала плакать, на этот раз не громко, как прежде, а тихо и безнадежно, не пытаясь вытереть слезы с лица. Они продолжали течь по ее щекам, даже когда она потушила лампу и скользнула под шерстяное одеяло. Скаурус неподвижно стоял в полной темноте, прислушиваясь к затихающим всхлипываниям. Наконец он наклонился, чтобы погладить ее в хоть как-то утешить. Она отшатнулась от его прикосновения, как от удара. Не желая больше тревожить ее, трибун осторожно лег в постель. Сладкий аромат благовоний все еще щекотал его ноздри, напоминая слабый запах трупа. Скаурус долго смотрел в потолок, хотя в темноте ровным счетом ничего не было видно, но в конце концов усталость взяла свое и он заснул. Наутро Марк чувствовал себя таким же усталым и опустошенным, как после целого дня битвы. Лицо Хелвис покраснело и распухло от слез. Они разговаривали с осторожной вежливостью, стараясь не касаться вчерашней раны. Но Скаурус знал, что пройдет немало времени, прежде чем эта рана начнет затягиваться, если такое вообще когда-нибудь случится. Он был рад поводу уйти. Хелвис, казалось, тоже вздохнула с облегчением, когда за ним закрылась дверь. Солдаты, разумеется, ничего не знали о семейных бедах своего командира и возбужденно загудели, увидев золотой с профилем Туризина Гавраса. Трибун ухмыльнулся - расчет его оказался верным: легионеры терпеть не могли Ортайяса Сфранцеза. - Правильно его мимы показывали, - сказал Муниций. - Туризин Гаврас жив, значит, большой драки не будет - Ортайяс в страхе убежит на край света. - Да, Гаврас больше подходит на роль Императора, чем этот болван, - согласился Виридовикс. - Он хороший собеседник, на рожу не слишком безобразен и мажет выпить изрядно доброго вина. Горгидас раздраженно посмотрел на кельта и поинтересовался: - Какое из этих качеств необходимо для того, чтобы править Империей? Послушать тебя, так из Туризина получится неплохой философ-софист, красивая девчонка, - при этих словах врача Марк заморгал, - или винная губка. Но вряд ли Император. Государству нужна справедливость. - Черт бы побрал тебя со всеми твоими софистами и губками, - отозвался кельт. - Пусть твой Император будет справедливым, но если он говорит, как продавец колбас, и выглядит, как мышиный помет, то ни одна душа не захочет с ним считаться. Если ты вождь, ты должен и выглядеть, и действовать как вождь. Он гордо выпятил грудь, напоминая своим слушателям, что и сам был вождем. - В этом что-то есть, - кивнул Гай Филипп. Он неохотно соглашался со всем, что бы ни говорил Виридовикс, но много лет командуя людьми, знал, что на этот раз кельт недалек от истины. Горгидас тоже кивнул. - Если вождь выглядит и действует как вождь, это, конечно, хорошо, но внешнее соответствие актера роли не всегда свидетельствует о его внутренней способности сыграть ее. Возьмем к примеру Алкивиада... - Центурион и кельт недоумевающе уставились на врача, и Горгидас вздохнул, прибегая к другому аргументу. - Что хорошего принесет Императору умение пить больше, чем его подданные? - Ох, мой друг, даже самый последний дурак может это сообразить. Если Император вынужден целый день слушать болтовню своих чиновников... - Виридовикс уставился на Горгидаса и, подождав, пока красный от раздражения врач махнет ему рукой, предлагая закончить мысль, продолжил: - ...то что может быть лучше, чем забыть весь сказанный ими вздор за кувшином вина? - Я, должно быть, впадаю в маразм, - прошептал Горгидас по-гречески. - Меня уже побеждает в споре красноусый кельт... Не закончив фразы, он ушел. Вслед за ним и Марк отошел от спорщиков и принялся бродить по заснеженному полю, издали наблюдая за своими солдатами. Катриши Лаона Пакимера тоже были здесь. Одни гарцевали на лошадях, поднимая их на дыбы, пуская в галоп и останавливаясь внезапно на полном скаку. Другие стреляли с седел из лука или бросали копья и дротики в мишени из соломы. Несмотря на дружбу с римлянами, они предпочитали быть самостоятельным отрядом. Сотни беглецов из видессианской армии, присоединившиеся к римлянам после Марагхи, вместе с людьми Гагика Багратони уже заполнили бреши в рядах римлян. Бороды и длинные рукава кольчуг все еще выдавали в них видессиан и васпуракан, но они уже неплохо владели копьями - пила и колющим мечом - гладием, как любые италийцы. Фостис Апокавкос махнул трибуну рукой и улыбнулся. Марк улыбнулся ему в ответ. Он помнил день, когда забрал бывшего крестьянина из трущоб столицы и сделал легионером. Апокавкос стал своим среди римлян так быстро, будто родился в Италии. Он брил бороду и уже бегло говорил по-латыни, стараясь во всем быть похожим на своих новых товарищей. Его высокая худощавая фигура почти полностью скрывала стоящего за ним Дукицеза. Они быстро стали друзьями, и Скауруса удивляла эта дружба. Дукицез был именно тем, кем не хотел становиться Фостис - мелким воришкой. Трибун когда-то спас Дукицеза, которому Император приказал было отрубить руку - несчастный воришка не вовремя попался на глаза Маврикиосу. Присоединившись к римлянам после битвы, он, возможно, из благодарности совершенно перестал воровать и сейчас, после недолгого колебания, тоже махнул рукой Марку. Наблюдая за манипулой, которая бежала с копьями наперевес, Скаурус со спокойной гордостью подумал, что у него теперь есть небольшая, но хорошая армия. И очень скоро ей предстоят серьезные испытания. Уголком глаза трибун заметил нечто, явно не имеющее отношения к занятиям. Обняв друг друга за талию, Сенпат Свиодо и Неврат медленно шли к своему дому. Глядя на них, Скаурус неожиданно ощутил укол зависти и ему стало не по себе: ведь всего несколько недель назад он был так же счастлив. Мир легиона куда проще, решил он. Личная жизнь не может управляться обычными приказами. Марк вздохнул, сокрушенно покачал головой и повернулся к дому, чтобы попытаться хоть как-то помириться с Хелвис. 4 Невысокий камор-разведчик, одетый в серо-коричневые лисьи шкуры и сидевший на серой степной лошадке, казался обломком зимы среди светлой весенней зелени. Пристально глядя на кочевника, Скаурус спросил: - Чем ты можешь доказать, что тебя прислал Туризин Гаврас? Мы и раньше попадали в разные ловушки. Кочевник бросил на трибуна неприязненный взгляд. Так же, как и его сородичи, казды, он не любил города, обработанные поля и людей, которые их возделывали. Но он клялся в верности Туризину на своем мече, а вождь клана и военачальник Туризина пили вино, смешанное с каплями собственной крови. Поэтому камор ответил на плохом видессианском: - Он сказал: "Спроси его, что говорил я об истеричных женщинах утром в моем шатре". - Что с ними хорошо проводить время, но они страшно утомляют, - ответил трибун, полностью удовлетворенный. Этого гонца, безусловно, прислал Гаврас. Марк прекрасно помнил то утро, потому что испугался, что Туризин арестует его по подозрению в предательстве. Странно, что Гаврас, будучи тогда вдребезги пьян, все еще помнил эту фразу. - Правильно, - кивнул камор и улыбнулся той особенной улыбкой, которая сближает всех мужчин, независимо от образа жизни. - Ты прав. Он тоже прав. - Да, пожалуй, - согласился Марк и улыбнулся в ответ. По меркам Туризина, Хелвис вряд ли можно считать соблазнительной. Перемирие между ней и Скаурусом, сначала весьма хрупкое, крепло по мере того, как приближалась весна. На некоторые темы они по-прежнему старались не говорить, но такая плата за мир пока устраивала их обоих. Хотя, вероятно, любой мир, если его приходится покупать, покупается слишком дорогой ценой, мелькнуло в голове у трибуна. Эта мысль приходила к нему уже не первый раз, но он гнал ее прочь. Всадник сказал что-то еще, и Скаурус, отрываясь от своих размышлений, переспросил: - Извини, ты что-то сказал? Недовольство снова отчетливо проступило на лице камора: на что годится этот человек, если он даже не слушает, что ему говорят? Скаурус покраснел. Повторяя слова медленно, словно разговаривая с глупым ребенком, камор произнес: - Ты должен свернуть лагерь в три дня. Туризин и его люди находятся далеко на западе. Я поскачу, встречу их, приведу сюда, чтобы вы соединили свои силы. Будешь ли ты готов к этому времени? Трибун вздрогнул от возбуждения. Через три дня кончится их вынужденная изоляция, и он не будет больше отрезан от мира. Свернуть лагерь в три дня? Если римляне не сумеют этого сделать, они не заслуживают больше чести зваться римлянами. - Мы будем готовы, - сказал он. Кочевник скептически посмотрел на ров, палисад, на маленький военный городок. Для него и его отряда подготовиться к походу и выступить было делом нескольких минут, а не часов и дней. - Через три дня, - повторил он, и слова эти прозвучали предупреждением. Не дожидаясь ответа, камор развернул лошадь и умчался. По его мнению, он и так уже потратил много времени, уделив целый день какому-то жалкому городишке. Катриш, несший вахту на западном краю долины Аптоса, помахал поднятой кверху меховой шапкой. Лаон Пакимер, стоявший рядом с Марком, махнул ему в ответ в знак того, что понял сигнал. Первые всадники Туризина Гавраса появились вдали. - Подготовиться к построению! - крикнул трибун. Трубы и корнеты букинаторов разнесли его приказ по лагерю. Солдаты быстрым шагом двинулись к месту построения и заняли позиции позади девяти сигнштандартов манипул. Даже спустя полтора года Скаурус грустил по орлу легиона, который остался в далекой Галлии. Позади пехоты выстроились конники-катриши. Пакимер не пытался поставить их в аккуратные ряды. Они выглядели теми, кем были в действительности, - иррегулярной кавалерией, в бою больше полагающейся на свою стойкость, чем на порядок и дисциплину. Большая часть жителей Аптоса высыпала из города и толпилась вдоль дороги. Отцы посадили малышей на плечи, чтобы те могли видеть происходящее - Фос знает, когда еще какой-нибудь Император будет проходить через город Из разговоров, которые доходили до Марка после появления разведчика-камора, он знал, что половина толпы гадала - в каком месте корыта лошади Туризина коснутся земли. Те, кого, подобно вдове Форкоса - Нерсе, уже задела война, тоже были здесь. - Ааах! - выдохнула толпа, завидев первых двух всадников Туризина, несших большие белые зонтики. Скаурусу они показались чем-то вроде римских ликторов, несущих топоры, украшенные вензелями - символами власти. За первой парой всадников появилась вторая, затем третья, и вот наконец все двенадцать пар, несших над собой зонты двенадцати ярких цветов - полный почетный караул, положенный Императору, оказались в долине. Напрягая зрение, трибун разглядел и самого Туризина, ехавшего за стражей на чудесном белом коне. Только пурпурные сапоги выдавали его высокое звание, одежда же и вооружение были хорошими, но не более того. Даже провозгласив себя Императором, Гаврас остался верен своим скромным привычкам. Армия, состоящая в основном из кавалерии, как это было принято у видессиан, медленно двигалась за ним по дороге. Из всех известных империи народов только халога предпочитали сражаться пешими. Римская тактика многим здесь открыла глаза на преимущества, которыми обладает хорошо обученная пехота. Половина солдат Императора была из васпуракан - неудивительно, что он отчеканил свою монету по васпураканским стандартам веса. - Бравые парни, - заметил Гай Филипп, и Скаурус кивнул. Заносчивость, замечавшаяся даже в манерах людей Туризина, говорила о большой уверенности в своих силах. После поражения у Марагхи нелегко было оставаться самим собой, многие пали духом, но сейчас вид войска Туризина говорил о том, что не все еще потеряно. Марк почувствовал, как дух его крепнет. Он попытался сосчитать, сколько воинов сопровождало Гавраса. Около тысячи их спустилось в долину... теперь две, три тысячи... Нет, вероятно, не так уж много, это тянется в пыли длинный обоз с припасами. Скаурус заметил и женщин - около двух тысяч. Хорошая, крепкая передовая часть. Через несколько минут вся армия Туризина будет здесь, и тогда можно будет точно сказать, сколько тот привел солдат. Гаврас заметил трибуна и дружелюбно, совсем не по-императорски помахал ему рукой. У Марка потеплело на душе, и он махнул рукой в ответ. Второй отряд все не появлялся. - Геркулес... - прошептал Гай Филипп еле слышно. - Я думаю, что это и есть _в_с_я_ его армия. Марку хотелось плакать и смеяться одновременно. И _э_т_о_ - всепобеждающая армия Туризина Гавраса, войско, которое вернет ему Видессос, свергнет узурпатора и прогонит из Империи каздов? Если не считать нескольких сотен всадников Пакимера, у него самого было почти столько же солдат. И тем не менее носители зонтиков прошли мимо собравшихся у дороги жителей Аптоса, и те низко склонились, отдавая дань уважения Императору. Когда отряд Туризина поравнялся со Скаурусом, Лаон Пакимер встал на колени, а затем и распростерся ниц перед повелителем. Его примеру последовали и Газик Багратони, и Зеприн Красный, стоящие рядом со Скаурусом. Римляне, в полном соответствии а республиканскими традициями своей родины, никогда не преклоняли колен перед Маврикиосом. Не сделали они этого и сейчас. Марк ограничился глубоким поклоном. Он вспомнил, как был разгневан младший Гаврас в первый раз, когда он не распростерся ниц перед Императором. - А ты все такой же упрямый? - сказал Туризин, подъезжая к трибуну. Марк поднял голову и посмотрел Императору в глаза. Туризин держался с прежней уверенностью, и на лице его была прежняя легкая усмешка, которую так любили видессиане, когда он был просто братом Маврикиоса. Ирония светилась в его глазах - та самая ирония, которая приводила в недоумение собеседников молодого Гавраса, не знавших, насколько серьезно относится к ним Туризин. Взгляд его глаз стал, однако, более тяжелым и внимательным, и римлянину на миг показалось, что он видит перед собой Маврикиоса. - А вы узнали бы меня, ваше величество, если бы я вел себя иначе? Туризин улыбнулся, обвел глазами ряды молчаливых римлян, подсчитывая их число, точно так же, как это минуту назад делал трибун, разглядывал отряд Императора, и промолвил: - Ты более чем скромен при таких успехах. Наверно, ты владеешь искусством магии, если сумел вывести свой отряд в целости. Ведь ты был в самой гуще боя? Скаурус пожал плечами. Хуже всего пришлось тем, кто был рядом а Маврикиосом. Халога бились за Императора до последнего человека и погибли вместе с ним. Он ничего не сказал об этом, но Туризин прочитал это в его глазах и перестал улыбаться. - Мы еще сведем с ними счеты, - сказал он тихо. - И долг будет заплачен с лихвой, если уж на то пошло. Это обещание помогало забыть о том, что в битве с Каздом погиб Маврикиос, а вместе с ним полегла и его пятидесятитысячная армия. Младший брат погибшего Императора должен уничтожить Казд, но теперь ему будет мешать гражданская война, а силы его, включая римский отряд, уменьшились по сравнению с силами Маврикиоса в десять раз. - Ты можешь приказать своим солдатам разойтись, - сказал Туризин Марку. - Терпеть не могу долгих церемоний. Собери своих офицеров, достань вина, и мы сможем потолковать. - Значит, этот маленький паршивец действительно бежал с поля боя? - презрительно фыркнул Туризин. - Я слышал об этом, но не мог поверить, хотя речь и шла об Ортайясе. - Он покачал головой. - Ну что же, еще одна причина наказать его, хотя и одной было более чем достаточно. Держа в руке глиняную кружку, он сидел на стуле, положив ноги в красных сапогах на стол, и походил на простого солдата, отдыхающего после долгого похода. Его командиры - васпуракане в видессиане - тоже расслабились. Маврикиос, стремясь повысить авторитет своей власти, прибегал иногда к долгим замысловатым церемониям, хотя и считал их глупыми. Туризин же вовсе не обращал внимания на формальности. Он внимательно выслушал рассказ Скауруса о скитаниях римлян и хлопнул себя по колену, когда трибун рассказал, как использовал фокус Ганнибала, чтобы оторваться от каздов. - Ты погнал стадо на кочевников? Неплохая штука и вполне справедливая, - восхитился он. Трибун не упомянул о "подарке" Авшара. Как только разведчик-камор дал ему знать, что Туризин находится неподалеку, он похоронил голову Маврикиоса. Когда рядом настоящий Император, риск встретить самозванца значительно уменьшается. - Ну, хватит болтать про нас, - сказал Виридовикс римлянину и повернулся к Туризину. - Где же пропадал ты, друг? Несколько месяцев мы не знали, жив ли ты или попал в царство фей, чтобы вернуться оттуда через сто лет всеми забытым и никому не нужным. Туризин не обиделся, и это было хорошо. Виридовикс всегда и всем говорил то, что думал, невзирая на должности и звания. История Туризина была такой, какой и ожидал услышать ее трибун. Потрепанное правое крыло видессианской армии отступало через безлюдные области васпураканских гор, где местность была еще более изрезана, чем та, по которой шли римляне. Остатки армии постепенно таяли, рассыпались на маленькие группы и уходили на восток. - Именно это я и предположил, когда увидел пришедших с тобой людей. Деревенские балбесы и трусы исчезли: погибли в бою или дезертировали, - прокомментировал Гай Филипп рассказ Туризина. - Так и было, - согласился тот. В одном солдатам Императора пришлось тяжелее, чем римлянам: казды преследовали их по-настоящему, и потребовалось три-четыре тяжелейших боя, чтобы прикрыть тыл и оторваться от врага. - И вел их тот проклятый дьявол в белом плаще, - заметил один из видессианских офицеров. - Он прилип к нам хуже, чем пиявка, и высосал из нас изрядное количество крови. Марк и его офицеры насторожились и подались вперед. - Ага, значит, Авшар все-таки преследовал вас, - сказал трибун. - Мы ничего не слышали о нем здесь и не знали, _ч_т_о_ удержало его от нападения на Видессос. - Я и сейчас этого не знаю, - призвался Гаврас. - Он исчез через две недели после битвы, и я понятия не имею, где он сейчас. Но именно его отсутствие спасло нас. Без него казды, самые храбрые и жестокие, превращаются в беспорядочную банду, зато с ним... - По выражению лица Туризина можно было понять, что слова, замершие на его языке, были слишком горькими. Индакос Скилицез - офицер, упомянувший об Авшаре, - обратился к Марку: - А что, в Аморионе люди сошли с ума? Мы послали в город гонца, чтобы объявить о новом Императоре Туризине, а они избили его до полусмерти и выгнали. Клянусь маленькими солнцами Фоса, даже во время гражданской войны у послов есть свои привилегии. Будучи видессианским дворянином, Скилицез знал, о чем говорил. - Сейчас Аморион - город Земаркоса, и его слово там закон, - ответил Марк. Задумался на минуту, и вдруг новая мысль поразила его. - Твой посол случайно не был васпураканином? - Хаик Амазасп? - Туризин кивнул. - Да, он из Васпуракана. Но какое это имеет отношение к... О-ох.. - Он помрачнел, вспомнив, как жрец-фанатик хотел разгромить "еретиков" и просил поддержки у Императора. - Этот безумец с радостью поддержит Ортайяса, хотя получит от него не слишком много. - Ты отомстишь за нас? - взволнованно воскликнул Сенпат Свиодо. - Клянусь, ты об этом не пожалеешь. Аморион - хорошая база для похода на восток, и тебе это известно не хуже моего. Юный васпураканин даже привстал со своего стула. Гагик Багратони тоже стал медленно подниматься, и на его лице была написана мрачная решимость. Туризин махнул рукой, призывая их сесть. - Мы должны без промедления идти к Видессосу. Захватив столицу, мы возьмем в свои руки всю Империю, без этого ни один город, ни одна провинция не будут нашими до конца. Увидев разочарование офицеров, он продолжал: - Если вы ничего не имеете против того, чтобы за вас отомстил кто-нибудь другой, то будете удовлетворены. Из Фанаскерта на восток двигаются намдалени, в марте они подойдут к Амориону. Они разнесут город Земаркоса в клочья, если он хотя бы заикнется об их религии и о "ереси", а я думаю, бес фанатизма заставит его это сделать. Гаврас говорил спокойно, с каким-то мрачным удовольствием, слова его убедили васпуракан. Скаурус тоже был согласен с тем, что любая провокация против намдалени обернется Земаркосу боком. Шесть-семь тысяч всадников тяжелой кавалерии шутить не станут. Так-так, значит, солдаты Княжества тоже двинулись на восток, подумал он. Армии поплыли, как льдины, едва только кончилась зима. И тут в голову трибуна пришла мысль о том, что у Намдалена сейчас гораздо больше солдат, чем у Туризина. - Какие отношения сейчас между вами и островитянами? - спросил Марк. - Взаимное недоверие, как всегда, - ответил Гаврас. - Если у них появится возможность, они вцепятся нам в глотку. Я, правда, не собираюсь предоставлять им ее, но... - Вероятно, солдаты Ономагулоса уже пришли с юга и будут наблюдать за ними, - предположил Марк. - Что? Баанес жив? - Теперь пришла очередь Императора удивляться. - Жив, если можно доверять известиям, которые приносят на хвосте торговцы, - сказал Гай Филипп, все еще сомневающийся в верности этих слухов. Однако Туризин не видел в этом ничего невероятного. - Старого лиса не так-то легко прикончить. Силы у него еще есть, - пробормотал Гаврас. Ага, подумал Марк, ты, кажется, не слишком обрадовался этой новости. Когда Аптос исчез за поворотом дороги, Гай Филипп тяжело вздохнул: - Первый раз за многие годы я жалею о том, что нам нужно трогаться в путь. - Во имя богов, почему? - удивленно спросил Марк. Идти под ласковым солнцем было удивительно приятно. После теплых дождей холмы покрылись зеленым ковром, но влаги было еще недостаточно, чтобы превратить пыльные видессианские дороги в моря грязи. Воздух был чист и свеж, весело щебетали птицы, порхали бабочки - яркие крылья их еще не обтрепал ветер. - Разве ты не понял? - подмигнул Виридовикс Марку. - Сердце бедняги разбито на мелкие-мелкие кусочки или вот-вот разобьется при воспоминании о том, что он оставил в Аптосе. - А, чтоб тебя черт побрал! - тихо и грустно произнес Гай Филипп. Похоже, шутка кельта сильно задела его, тем более что Виридовикс был прав. Марк не смог сразу сообразить, о чем говорил кельт и почему старший центурион принял его слова так близко к сердцу. Но после минутного размышления ответ пришел сам собой. - Нерсе? - спросил он. - Вдова Форкоса? - А если и так? - пробурчал Гай Филипп, явно сожалея о том, что вообще раскрыл рот. - Почему же ты тогда не ухаживал за ней? - вырвалось у трибуна, однако центурион не произнес больше ни слова. Плотно сжав зубы, он стойко выслушивал остроты Виридовикса, не отвечая на них. Через некоторое время тому надоело чесать языком и он возвратился к Муницию, чтобы обсудить с ним детали фехтовального искусства. Изучая выражение угрюмого лица Гая Филиппа, Марк не переставал удивляться тому, что человек, абсолютно бесстрашный в бою, видевший в любовных похождениях что-то вроде изнасилования, мог так пугаться женщины, к которой чувствовал нечто большее, чем простое вожделение. Армия Туризина спешила на северо-восток, к берегу Видессианского моря. Гаврас надеялся посадить своих людей на корабли и атаковать Ортайяса в столице, прежде чем узурпатор сумеет подготовиться к сражению. Но в каждом порту, к которому приближались его солдаты, происходило одно и то же: капитаны выводили свои корабли в море и спешили предупредить юного Сфранцеза о появлении Туризина. Когда это случилось в третий раз, в рыбацком поселке Тавас, Туризин был уже доведен до кипения. - Я сожгу эту дыру! - взревел он, расхаживая взад и вперед, как лев по клетке, и наблюдая за тем, как разноцветные паруса купеческих кораблей исчезают вдали. Он с отвращением сплюнул. - Что тут осталось? Полдюжины рыбачьих лодок? Клянусь Фосом, я могу посадить в каждую лодку добрую дюжину солдат. - Лучше сожги этих подлых людей. Это научит их бояться и уважать тебя, - сказала Комитта Рангаве. Жестокое выражение ее тонкого аристократического лица придавало ей сходство с соколом, красивой и смертоносной птицей. Встревоженный кровожадным советом, который дала Туризину его возлюбленная, Скаурус быстро сказал: - А может, это и неплохо, что купцы сбежали? Ортайяс все равно предупрежден. Если флот, стоящий в видессианской гавани, принял его сторону, он уничтожил бы все, что ты смог здесь наскрести. Комитта Рангаве пронзила Скауруса яростным взглядом, взбешенная даже таким косвенным проявлением несогласия, но Туризин тяжело и горестно вздохнул. - Ты, вероятно, прав. Если бы я пришел в Пракану четыре дня назад.... - Он снова вздохнул. - Как там говорил бедный Комнос? Если бы "если бы" были засахаренными орешками, мы все были бы сыты ими. Но Нефон Комнос вот уже шесть месяцев был мертв, пораженный злыми чарами Авшара у Марагхи. Мысль об этом не была приятной ни трибуну, ни Гаврасу. Отвечая на замечание Комитты, трибун сказал: - Что бы там ни сделали купцы и капитаны, те люди, что остались здесь, поддерживают тебя. Император кисло улыбнулся. - Конечно, они за меня. Сюда уже добрались сборщики налогов, которых рассылает Ортайяс. У людей уже появилось "доброе чувство" к новоиспеченному "Императору" и к его деньгам тоже, хотя они рискуют вывихнуть себе челюсти, если попробуют его гроши на зуб. Однако оно еще недостаточно созрело, чтобы они готовы были сражаться под моими знаменами. Чертовы деньги Ортайяса стали предметом для частых шуток в армии Туризина. Что до сборщиков налогов, то Скаурусу так и не удалось увидеть их. Они бежали от Гавраса даже быстрее, чем корабли. Спустя пять дней к ним явился посол Ортайяса. Сопровождаемый десятью всадниками, он подъехал к лагерю Туризина под вечер. Один из солдат держал в руке копье с белым щитом - знаком мира. - Что нужно от меня ублюдку с сердцем цыпленка? - рявкнул Туризин, разрешив, однако, посольству приблизиться. Солдаты Сфранцеза казались деревянными куклами - крепкая оболочка их скрывала внутреннюю пустоту, но сам посланник был человек совсем иного склада. Марк узнал в нем одного из приближенных Сфранцеза, но вспомнить его имени не мог. У Туризина проблем с этим не возникло. - А, Пикридиос, рад тебя видеть, - сказал он, хотя тон его не соответствовал смыслу слов. Пикридиос Гуделес со вздохом облегчения сполз с седла. Он плохо ездил на лошади, и даже беглый взгляд отметил бы, что поводья изранили его ладони. Руки у него были мягкими, белыми, единственная мозоль украшала средний палец чиновника. Бумажная крыса, подумал Марк, чувствуя, насколько ядовито это прозвище, данное солдатами чиновникам, и насколько оно соответствует истине. И все же, несмотря на свое партикулярное обличье, мешковатый Гуделес - человек, с которым следует считаться. В его темных глазах сверкали ирония и ум, а уверенность в себе и умение держать себя в руках говорили о том, что уже это позволяло ему стоять рядом с Ортайясом. - Ваше величество, - обратился он к Туризину, встав на колено и наклонив голову. Гуделес не простерся перед повелителем, но сделал движение, очень близкое к тому. Некоторые солдаты Гавраса радостно вскрикнули, увидев, что посланник врага приветствует их вождя, другие зарычали от гнева, видя что церемониал не выдержан до конца. Даже сам Туризин немного растерялся. - Вставай, вставай, - сказал он нетерпеливо. Гуделес поднялся, смахнул пыль с элегантных брюк, но следующего шага не сделал. Пауза затягивалась. Туризин не выдержал: - Ну, что теперь? Ты собираешься выдать своего бесполезного идиота? Какую цену просишь за это? Под тонкими усиками - такими же, как у Варданеса, отметил Скаурус - губы Гуделеса дернулись, словно он услышал оскорбление, но не обратил на него внимания. - Мой повелитель Севастократор, я нахожусь здесь только для того, чтобы исправить печальное непонимание между вами и Его Императорским Величеством Автократором Ортайясом Сфранцезом. Солдаты гневно закричали, руки их потянулись к мечам, копьям, лукам. - Подвесь этого ублюдка сушиться на солнышке! - крикнул кто-то. - Может быть, когда он подвялится, до него дойдет, кто настоящий Император! Три или четыре солдата двинулись вперед. Выдержка на миг оставила Гуделеса - он бросил на Гавраса умоляющий взгляд. Туризин махнул рукой, приказывая солдатам отойти. Те медленно отступили, напряженные, как псы, которым хозяин велел стоять на месте и не брать добычу, принадлежащую им по праву. - Что происходит? - прошептал на ухо Марку Гай Филипп. - Если этот мерзавец не воздает Туризину почести по всем правилам, его нужно вздернуть. - Я знаю не больше, чем ты, - ответил трибун. Учитывая горячий и вспыльчивый нрав Гавраса, Скаурус ожидал, что тот поступит с Гуделесом довольно жестоко, несмотря на посольский статус последнего - во время гражданской войны такие формальности нетрудно и забыть. Счастье Гуделеса, что рядом нет Комитты Рангаве, она уже разогревала бы щипцы для пыток, подумал трибун. Туризин, однако, сохранял спокойствие. Будучи прирожденным воином, он все же кое-что смыслил в интригах - годы, проведенные в столице, научили его ловкости и придворным хитростям. - Значит, ты не признаешь меня Автократором? спокойно спросил он Гуделеса. - К сожалению, нет, мой повелитель, - ответил тот с полупоклоном. - Не делает этого и мой господин. Посол смотрел на Туризина так, словно они вели поединок с саблями в руках. - Значит, я просто проклятый мятежник? Гуделес развел свои мягкие руки и виновато пожал плечами. - Клянусь измазанной в дерьме бородой Скотоса, - возвысил голос Туризин, - почему же тогда твой великодушный господин, - он произнес это слово как ругательство, - все еще величает меня Севастократором? Это что, взятка? Он дает мне титул, зная, что титул этот ничего не стоит? Скажи своему драгоценному Сфранцезу, что меня так дешево не купишь. Посол из столицы был явно обижен грубостью Гавраса. - Я боюсь, что вы не все понимаете, мой господин. Почему вы не хотите оставаться Севастократором? Титул этот принадлежит вам сейчас по праву, как и во времена правления вашего горько оплакиваемого брата. Вы все еще остаетесь ближайшим родственником императорской семьи. Туризин уставился на посла так, словно тот начал говорить на чужом языке. - Ты, кажется, вовсе свихнулся? Сфранцезы не принадлежат к моей семье. Я не смешивал свою кровь с кровью шакалов. И снова Гуделес сделал вид, что не слышит оскорбления: - Неужели Ваше Величество еще ничего не знает? Как медленно доходят новости до этих отдаленных провинций! - О чем ты бормочешь? - грозно спросил Гаврас, но в голосе его прозвучали тревожные нотки. Он растерялся, и Гуделес нанес решающий, точно рассчитанный удар: - Конечно же, Автократор окажет вам всевозможные знаки почтения и отнесется как к родному отцу, ведь вы замените ему покойного Маврикиоса. Прошло уже больше месяца с тех пор, как мой господин Ортайяс и Алипия Гавра обвенчались. Туризин побелел как мел и низким от ярости голосом рявкнул: - Убирайся отсюда, пока жив! Гуделес и его охранники, позабыв про церемонии, прыгнули на коней и в страхе умчались прочь. - Теперь Ортайясу придется изучать другую книгу, - ядовито заметил старший центурион. - Хотя если прежняя не превратила его в полководца, то новая вряд ли научит, что ему надлежит делать с женой в постели. Вспомнив том военных мемуаров, который Сфранцез постоянно таскал под мышкой, Марк улыбнулся. Но позднее, в своей палатке, оставшись наедине с Хелвис, он взорвался: - До чего же это грязно! Такая свадьба - все равно что насилие. Бедная Алипия! Соединиться с семьей, которую так ненавидел ее отец! - Почему тебя это задевает? - спросила Хелвис. Она была уже на последнем месяце беременности, двигалась с трудом и часто вспыхивала по пустякам. Следуя своей горькой женской логике, она сказала: - Разве не правда, что мы всего лишь пешки в борьбе за власть? И если исключить политику, какое тебе дело до Алипии Гавры? - Мне жаль ее, - пробормотал трибун. - Тем более что свадьба эта, добровольная или насильная, отнимает у Туризина поддержку, которая ему так необходима для борьбы с Ортайясом. Политика грязная штука сама по себе, и этого довольно. В чем-то Хелвис, безусловно, была права. Гнев Марка вспыхнул по причинам скорее личным, чем политическими. - Я знал о ней немного, но она всегда казалась мне хорошей девушкой, - признался он. - Какое отношение это имеет к ценам на рыбу? - поинтересовалась Хелвис. - С того дня, как ты попал в Видессос, правила игры были тебе известны, и ты, не могу отрицать, играл хорошо. Но в этой игре не остается места для личных чувств. Скаурус моргнул, услышав такое своеобразное описание своей карьеры на новой родине. В Видессосе интрига была естественной, как дыхание, избежать ее было невозможно, если человек хотел подняться по служебной лестнице. Но Алипия Гавра не должна была стать жертвой стечения обстоятельств. За холодностью, приобретенной за время жизни во дворце, и спокойствием, с которым она смотрела на мир, трибун чувствовал хрупкость и нежность и боялся, что ненавистная свадьба оставит в ее душе глубокие шрамы. Представив себе, как ее, беззащитную и несчастную, тащат в постель Ортайяса, трибун стиснул зубы. А теперь, спросил он себя, должен ли я сказать все это Хелвис - или лучше ничего не говорить, чтобы не возникало никаких подозрений? Не найдя другого выхода, он промолчал. Крики часового разбудили Скауруса на заре. Он встал, пошатываясь, набросил на плечи тяжелый шерстяной плащ и поспешил узнать, что случилось. Возле укреплений с мечом в руке стоял Гай Филипп. На нем была набедренная повязка, сандалии и шлем. Марк взглянул туда, куда указывал ему пальцем ветеран: далеко на востоке было заметно движение каких-то силуэтов на фоне бледного неба. - Отгадай с двух раз, что это такое, - предложил старший центурион. - Обойдусь и одним. Армию я узнаю с первого взгляда. Это доказательство того, что Ортайяс уважает Туризина, как родного отца? - Можно подумать, это было не ясно с самого начала! - Гай Филипп окликнул сонных букинаторов. - Вставайте, лентяи! Вставайте, бездельники! У нас сегодня много работы! Легионеры выбегали из палаток, застегивая пряжки, подтягивал ремни и завязки на одежде. В походные костры, почти потухшие за ночь, добавили хвороста, чтобы солдаты лучше видели друг друга в предрассветных сумерках. Марк и Гай Филипп, поглядев друг на друга, поняли, что сами совсем забыли подготовиться к битве. Центурион выругался, и оба бросились к своим палаткам. Надев доспехи, трибун повел солдат к позициям перед укрепленным лагерем. Легкая кавалерия защищала фланги римской линии. Общение катришей с легионерами во время зимнего похода принесло свои плоды. Оно сделало катришей почти такими же быстрыми, как римляне. Отряд Туризина Гавраса развертывался несколько медленнее. Выехав перед пестрым строем своей армии, Император приветствовал готовых к бою римлян взмахом руки: - Вы будете на правом фланге, - сказал он. - Держитесь крепко, и мы подведем их под ваш удар. - Подходит, - крикнул Марк. Менее подвижные, чем конники видессианской армии, его пехотинцы обычно выполняли роль сдерживающей силы. Когда кавалерия Гавраса стала в линию, трибун, опасаясь, что противник попытается обойти его, передвинул отряд Пакимера на правый фланг. - Неплохой денек для драки, верно? - сказал Виридовикс. Кольчуга его, повторяя узор галльской туники, была разделена на позолоченные, покрытые чернью квадраты, семиконечная звезда в колесе венчала бронзовый шлем. Меч кельта - близнец меча Скауруса - был все еще в ножнах, а в руке кельт держал большой кусок хлеба. Он жевал. Трибун позавидовал спокойствию Виридовикса - перед боем он не мог даже думать о еде, хотя после битвы чувствовал, что голоден как волк. Утро выдалось действительно великолепное, все еще прохладное после ночи. Щурясь на яркое солнце, поднимавшееся над горизонтом, Скаурус сказал: - Их командир, похоже, знает, что делает. Солнце будет светить нам в глаза, а это никуда не годится. - Они хорошо выбрали место, - подтвердил кельт. Выступившее против них войско казалось не больше отряда Туризина, и Скаурус вздохнул с облегчением. Интересно, какую же часть всей армии Сфранцеза составляет этот отряд? Вперед, как и предполагал трибун, выдвинулась кавалерия. Стук копыт напоминал отдаленные раскаты грома. - Бросайте копья в лошадей. Лошадь - более крупная мишень и хуже защищена, а если падает, всадник последует за ней, - давал своей манипуле последние инструкции Квинт Глабрио. Младший центурион говорил, как всегда, спокойно и размеренно.