голос Алипии Гавры, когда та разговаривала с легионерами у Великих ворот. Что бы принцесса ни знала об их обычаях, понял внезапно Скаурус, она, несомненно, умела правильно произносить римские имена. 12 Трибун чихнул. Гай Филипп посмотрел на него с отвращением. - Ты что же, все еще не отделался от этой проклятой простуды? - Прилипла и не проходит, - пожаловался Марк, вытирая нос. Глаза у него слезились, а голова, казалось, распухла до невероятных размеров. - Недели две прошло, как я ее подцепил, а? - Не меньше. Такое всегда случается, когда пацан заболевает. До безобразия здоровый, Гай Филипп прикончил свой утренний завтрак, состоящий из тарелки каши, и сделал добрый глоток вина. - А-ах, как хорошо! - Он расплылся в улыбке и погладил себя по животу. У Скауруса не было аппетита, а насморк начисто отбил у него обоняние. В казарму широким шагом вошел Виридовикс, неотразимый в своем роскошном плаще из шкур рыжих лисиц. Он закусил острыми бараньими колбасками и кашей, налил себе вина и опустился в кресло рядом с трибуном и старшим центурионом. - Доброго вам утра! - Кельт высоко поднял кружку. - И тебе тоже, - ответил Марк, окинув кельта испытующим взглядом. - По какому поводу такое великолепие с утра пораньше? - Для некоторых, может, это и утро, дорогой мой Скаурус, а кое для кого еще только конец ночи. И чудесной ночи, к слову сказать, - подмигнул он. Марк промычал что-то невразумительное. Обычно ему нравились хвастливые россказни Виридовикса, но с тех пор как тот загулял с Комиттой Рангаве, он предпочитал слышать о его похождениях как можно меньше. Кислое выражение на лице Гая Филиппа тоже не слишком ободрило Виридовикса - Марк был уверен, что старший центурион завидует кельту, но скорее умрет, чем признается в этом. Кельт, впрочем, ничуть не смутился и, шумно отхлебнув большой глоток вина, заметил: - Поверите ли вы, что эта шлюха имела наглость _п_р_и_к_а_з_а_т_ь мне, чтобы я бросил всех остальных моих подруг и развлекался только с ней! Не попросить, заметьте, а приказать! И чтобы я даже не пикнул! Ну какова наглость у девки! А ведь я еще делю ее с прежним дружком... - Он откусил кусок от колбаски, скривился от острого привкуса и отпил еще вина. - Делишь ее с кем? - спросил Гай Филипп, удивившись тому, что кельт не назвал имени соперника. - Какая разница? - быстро сказал Марк. Чем меньше людей узнают о подвигах Виридовикса, тем больше времени потребуется на то, чтобы слухи о них дошли до Туризина. Даже кельт, видимо, сообразил это и замолчал. Но его сообщение о словах Комитты не на шутку обеспокоило трибуна. - Что же ты сказал своей даме? - поинтересовался он. - То, что сказал бы ей любой кельтский вождь, разумеется, - чтобы она убиралась ко всем чертям. Ни одна девка не смеет со мной так разговаривать. - О-ох, только не это, - выдохнул Марк. Он сжал ладонями раскалывающуюся голову. Зная горячий нрав, мстительность и заносчивость Комитты, безмерно кичащейся своим высоким происхождением, он вообще удивлялся, что Виридовикс еще цел и мог рассказывать им о случившемся. - Ну, и что же она ответила тебе? - Она начала ругаться, но я выбил из нее дурь, как хороший копейщик. - Виридовикс с наслаждением потянулся. Трибун взглянул на него с изумлением, переходящим в ужас. Если это правда, то галл действительно могучий копейщик. Кельт дожевал мясо, выковырял из зубов кусочек кости и сыто рыгнул. - Ну что ж, - сказал он, - если парень гуляет по ночам, как кот, то днем он должен спать. С вашего позволения, я... - кельт поднялся, допил вино и, весело насвистывая, отправился на покой. - С меня хватит твоих "не обращай внимания!" и "какая разница", - заявил Гай Филипп, как только Виридовикс скрылся. - Ты не белеешь, как рыбье мясо, из-за пустяков. Что случилось? Оглянувшись по сторонам, Марк рассказал центуриону о новой подруге кельта и получил немало удовольствия при виде того, как у ветерана отвисла челюсть. - Юпитер Всемогущий, - промолвил наконец центурион. - Этот парень не играет по мелочи, а? - Он подумал еще с минуту и добавил: - С этим уже ничего не поделаешь, пусть ходит к ней сколько ему влезет. Но я скорее опустил бы свою игрушку на острый меч, чем подошел бы к этой дамочке. Так оно было бы безопаснее. Трибун покачал головой - в глубине души он был полностью согласен с Гаем Филиппом. Весна подступала все ближе, и Скаурус все меньше времени проводил с налоговыми документами. Большая часть бумаг прибыла после сбора урожая, и к тому времени, когда дни стали длиннее, он уже закончил работу с ними. Трибун сознавал, что его проверку видессианских чиновников нельзя назвать идеальной: Бюрократы Видессоса были слишком многочисленны и хитры для любого одиночки, тем более чужеземца, чтобы их можно было по-настоящему контролировать. И все же он считал, что сделал много полезного и в императорскую казну поступило значительно больше доходов, чем поступало обычно. Совершал Марк и ошибки, избежать которых, рассуждая задним умом, было не так уж трудно. Однажды Пикридиос Гуделес ужаснул его, появившись в конторе с массивным золотым перстнем, в котором светился громадный изумруд. Гуделес держался так тщеславно и сверкал своим изумрудом в лицо трибуну столь откровенно, что Марк был уверен - перстень куплен чиновником на украденные из налогов деньги. Гуделес почти не пытался это скрывать, но Марк, несмотря на тщательные расчеты, не мог обнаружить утечки финансов ни по одной ведомости. Гуделес промучил его несколько дней, а потом, все еще поглядывая свысока, показал римлянину хитрую уловку, которую использовал, ловко жонглируя цифрами. - Поскольку эту хитрость использовал я сам, не вижу смысла оставлять столь удобную щелку для какого-нибудь клерка. Это отразилось бы на моих собственных доходах. Более или менее искренне Марк поблагодарил его и ничего не сказал о перстне: он явно проиграл схватку с бюрократом. Они по-прежнему были "как бы друзьями", проявляя уважение к опыту и знаниям друг друга. Скаурус все реже приходил в свой кабинет, расположенный в левом крыле Тронного зала, и порой ему даже не хватало сухого и точного ума чиновника, его умения вовремя съязвить и открыть очередную канцелярскую тайну. Вскоре только один важный документ остался в списке дел трибуна - налоговый лист из Кибистры. Ономагулос игнорировал его первый запрос, и Скаурус послал второй, более резкий. - Тебе придется долго ждать, пока эхо откликнется на твои крики, - предупредил его Гуделес. - Почему? - раздраженно спросил Марк. Чиновник не мог поднять брови, поскольку их скрывали падавшие на лоб густые волосы, но так дернул лицом, что римлянин почувствовал себя глупцом. - Это, видишь ли, было сумасшедшее время, и каждый использовал его как мог и умел, - туманно намекнул Гуделес. Скаурус хлопнул себя ладонью по лбу, раздраженный тем, что упустил такую очевидную причину. После Марагхи Ономагулос отсиживался в Кибистре, и, вероятно, ни один из его счетов не выдержал бы подробной проверки. Вопрос оказался не столь мелким, как представлялось Марку поначалу, Туризин наверняка заинтересуется им. Так и вышло. Императорский эдикт, отправленный в Гарсавру, был таким суровым, что оставалось лишь удивляться, как не растрескался пергамент, на котором он был написан. К этому времени, однако, Марку было уже не до бумаг, готовясь к летней кампании, он много занимался с солдатами. Гоняя легионеров и тренируясь вместе с ними, Скаурус с радостью видел, как исчезает брюшко, приобретенное им во время зимнего безделья, - римских полевых занятий было достаточно, чтобы согнать жирок с любого. Примкнувшие к легионерам видессиане и васпуракане постоянно ворчали, как это и положено солдатам, за что Гай Филипп, разумеется, мучил их еще больше, поскольку не выносил жалоб. Что касается Скауруса, то он приступил к тренировкам с таким энтузиазмом, какого не чувствовал с того дня, как сам присоединился к легиону. Оружие было сделано вдвое более тяжелым, чем настоящее, и солдаты отрабатывали удары на соломенных чучелах до тех пор, пока руки не начинали отваливаться. Большое внимание уделялось колющим ударам мечом и тяжелым деревянным щитам, а также атакам и отступлениям в битве с воображаемым противником. - Это тяжелая работа, - сказал Гагик Багратони во время одной из тренировок. Васпураканский накхарар все еще командовал своими соплеменниками, но научился ругаться на ломаной латыни так же искусно и затейливо, как и на своем более беглом видессианском. - Настоящая война, вероятно, принесет нам некоторое облегчение. - В этом-то вся и штука, - согласился Гай Филипп. Багратони застонал и мотнул головой, стряхивая капли пота. Ему было уже далеко за сорок, и упражнения давались нелегко, однако он тренировался с суровой настойчивостью, стремясь усталостью заглушить терзавшую его душу боль. Солдаты его не отставали от командира, выказывая силу духа и дисциплинированность, заслуживавшие одобрение и восхищение римлян. Единственное, что приводило горцев в ужас, - это плавание. Реки на их родине большую часть года стояли пересохшими и даже во время паводков были не глубже ручьев. После многих усилий они все же выучились плавать, но так и не смогли наслаждаться водой, как римляне, для которых искупаться в конце тяжелого дня было и развлечением, и отдыхом. Еще труднее оказалось одолевать премудрости римской военной науки видессианам. Как минимум дюжину раз Марк слышал крик какого-нибудь римлянина: - Острие, черт побери, острие! Чума на это лезвие! Оно все равно никуда не годится! Имперские солдаты клялись только колоть, но каждый раз принимались за свое и пытались наносить римскими гладиями рубящие удары. Большинство из них были некогда кавалеристами и привыкли рубить саблей. Наносить короткие колющие удары римским мечом было противно всем их правилам. Более терпеливый, чем большинство его солдат, Квинт Глабрио объяснял: - Независимо от того, насколько сильно ты ударишь лезвием, доспехи защитят твоего противника от ранения, но даже плохо нанесенный колющий удар может убить. Кроме того, нанося колющий удар, ты не открываешься, и враг не имеет возможности тебя ударить. Часто случается так, что ты в состоянии убить противника еще до того, как он заметит, что ты нападаешь. Кивнув головой в знак согласия, видессиане делали как им было сказано, пока, войдя в азарт, не забывали, чему их учили. Были, конечно, и такие бойцы, для которых римская дисциплина и муштра вообще ничего не значили. Виридовикс, например, был столь же умелым, опытным и опасным бойцом, как Скаурус, но кельт, в отличие от трибуна, явно не вписывался в ровные ряды манипул. Даже Гай Филипп сдался и признал бесполезность своих попыток сделать из него легионера. - Я рад, что он, по крайней мере, на нашей стороне, - сказал как-то раз старший центурион. Другим одиноким волком был Зеприн Красный. Его могучий двойной топор не походил на копья и мечи легионеров точно так же, как его бешеный темперамент на их выучку и слаженность. И если Виридовикс смотрел на битву как на развлечение и потеху, где можно блеснуть своей удалью, то для халога она была лишь еще одним испытанием Богов. - Божественные девы несут своим повелителям на щитах души тех, кто сражался и погиб мужественно; кровью врагов я построю себе лестницу на небо, - бормотал он, пробуя ногтем острие своего топора. Никто не спорил с ним, хотя любому видессианину самого низкого пошиба слова эти представлялись чудовищной ересью. Дракс из Намдалена и его офицеры несколько раз приходили на тренировочное поле, чтобы понаблюдать за упражнениями римлян. Умелые выпады и стремительные маневры легионеров поразили барона: - Клянусь Богом-Игроком, я жалею, что этот ублюдок Сфранцез не предупредил меня, с какими солдатами мне предстоит сражаться. Я думал, мои всадники пройдут сквозь ваши ряды, как нож сквозь масло, и мы разобьем Туризина за один час. - Он грустно покачал головой. - А вышло совершенно наоборот. - Вы тоже дали нам жару, - возвратил ему комплимент трибун. Дракс все еще оставался для него загадкой. Он был опытным воином, но человеком невероятно скрытным. Он был вежлив и обладал хорошими манерами, но лицо у него всегда оставалось столь непроницаемым, что ему мог позавидовать даже лошадиный барыга. - Он напоминает мне Варданеса Сфранцеза с выбритым затылком, - сказал Гай Филипп после того, как островитянин ушел, однако Марку это показалось преувеличением. Что бы ни скрывала маска Дракса, вряд ли под ней таилась холодная, расчетливая жестокость Севастоса. Как бы ни восхищался намдалени легионерами, старший центурион был все еще недоволен. - Они еще слишком мягкотелые, - пожаловался он. - Им требуется несколько дней настоящего марша, чтобы окончательно выбраться из зимней спячки. - Давай тогда так и сделаем, - предложил Марк, подумав, что если уж его солдатам необходимо размяться, то ему это и подавно не помешает... - Назавтра полная походная выкладка, - услышал он приказ Гая Филиппа и вой римлян, подражавших воплям ослов. Полная выкладка легионера составляла не менее трети веса его тела. Не считая оружия и походного неприкосновенного запаса, она включала: кружку, ложку, нож, запасную одежду в маленькой корзинке, часть палатки, колья для палисада или хворост для костра, пилу, лопату или серп и заготовки провианта. Неудивительно, что легионеры часто называли себя мулами. Марк взял с телеги большое красное яблоко и бросил сидевшему с вожжами в руках видессианину медную монетку, засмеявшись при виде его изумления. - Наверное, этот лопух подумал, что ты хочешь позавтракать им самим, - заметил Виридовикс. Марш строем с обязательным равнением на флангах был для римлян делом привычным, каждый из них автоматически держал свое место в строю манипулы. Солдаты, примкнувшие к легиону в Видессосе и Васпуракане, старались подражать римлянам, но у них не было достаточно практики. Новички уставали быстрее, и все же никто из них не отстал и не выпадал из строя, как бы ни болели ноги. Мозоли были сущим пустяком по сравнению с гневом Гая Филиппа и наказанием, которое он обрушивал на отстающего. Кроме того, солдаты совершенно не желали подвергаться насмешкам. Фостис Апокавкос, первый из всех видессиан, кто стал легионером, шел между двумя римлянами, слегка согнувшись под тяжестью вещевого мешка и вооружения. Его длинное лицо дрогнуло в улыбке, когда он отдал салют Скаурусу. Трибун ответил ему улыбкой. Он уже почти забыл о том, что Апокавкос не был римлянином. На руках бывшего крестьянина стоял знак легиона. Узнав о его значении, Апокавкос настоял, чтобы и ему поставили это клеймо на обе руки. Но Скаурус не настаивал на том, чтобы его примеру следовали другие вступившие в легион новички. К полудню трибун почувствовал, что вполне доволен собой. В груди у него, казалось, лежал кусок горячего железа, а ноги болели при каждом шаге, но он шел в ногу со своими солдатами. Он не думал, что легионеры пройдут сорок километров, то есть сделают хороший дневной марш, и все же они были не так уж далеки от этого. Легион миновал пригороды, жавшиеся к стенам Видессоса, и вышел к полям и поселкам. Пшеница, виноградники и леса начинали уже зеленеть. Многие птицы вернулись из теплых краев, и вокруг слышалось их щебетание. Над солдатами низко пролетела черная птица, застрекотала: "черр! так-так-так!" - и быстро скрылась. Маленькая стайка синиц с красными головками и золотистыми грудками промчалась к покрытому свежей зеленью холму. Солнце стало клониться к западу. Гай Филипп уже шарил глазами в поисках хорошего места для лагеря. Наконец он нашел то, что нужно: поле с достаточным обзором местности и быстрым ручьем, протекавшим поблизости. Деревья на краю поля тоже были очень кстати - готовые дрова для костров. Старший центурион вопросительно взглянул на Скауруса. - Отличный. выбор, - одобрил тот. Опыт и знания Гая Филиппа гарантировали, что место для лагеря выбрано подходящее. Рога букинаторов протрубили сигнал к остановке. Легионеры сняли с плеч мешки, начали выкапывать квадратный ров вокруг лагеря, возводить насыпи и палисад. Палатки, каждая на восемь человек, стали подниматься аккуратными ровными рядами. Лагерь стал похож на городок с прямыми улицами и большим открытым форумом в центре. К тому времени, как солнце склонилось к закату, Марк убедился, что лагерь, вместивший тысячу пятьсот легионеров, смог бы выдержать атаку отряда, превосходящего их численностью в три-четыре раза. Кто-то из крестьян, должно быть, увидел римлян и поспешил сообщить об этом местному землевладельцу, так как едва сгустилась темнота, он прибыл в сопровождении двадцати вооруженных всадников, чтобы узнать, что происходит. Марк вежливо провел его по лагерю. Землевладелец выглядел несколько взволнованным, что было и неудивительно - кому бы понравилось присутствие под боком такого большого и хорошо вооруженного отряда? - Завтра вы уже уходите, не так ли? - повторил он в третий раз. - А, это хорошо, хорошо. Тогда желаю вам спокойной ночи. Он и его всадники отъехали, нервно оглядываясь через плечо, пока темнота не поглотила их. - Для чего тебе понадобился этот пустой разговор? - осведомился Гай Филипп. - Почему бы просто не сказать им, чтобы они убирались к дьяволу? - Ты никогда не будешь хорошим политиком, - ответил Марк. - После того как он увидел легионеров и побывал в нашем лагере, у него не хватило духа потребовать у нас плату за деревья, которые мы срубили для костров, а мне не пришлось смущать его, при всех отвечая ему отказом. Мы оба сохранили лицо, а это очень важно. Ясно было, что Гаю Филиппу абсолютно наплевать на чувства землевладельца, но трибун давно уже понял, что лучше вести себя по возможности вежливо и не наживать себе врагов там, где это возможно. С горячими видессианами, которые вспыхивали по пустякам, одной воспитанности было недостаточно, и трибун не считал зазорным пускаться на маленькие хитрости, обеспечивающие ему и его людям их расположение. Он уселся возле одного из костров, чтобы пожевать галеты, полоски копченого мяса и луковицу, потом допил остававшееся во фляге вино. Поднявшись, чтобы сполоснуть флягу, трибун обнаружил, что едва может доковылять до ручья. Привал - первый после целого дня марша - лишил его сил, и усталые мышцы ног тут же отомстили ему. Впрочем, многие легионеры были в том же состоянии, что и их командир. От одного солдата к другому ходил Горгидас, снимая боль сведенных судорогой икр. Грек, худой, абсолютно здоровый и бодрый после тяжелого марша, заметил неловко скорчившегося у костра Марка. - К_а_и _с_у _т_е_к_н_о_н_? - спросил он по-гречески. - И ты тоже, сынок? Ложись, я помогу тебе. Скаурус покорно лег на спину и широко раскрыл рот, когда железные пальцы грека жестко сдавили его колени. - Пожалуй, я лучше потерплю боль в мышцах, а? - сказал он, хотя не хуже Горгидаса знал, что говорит ерунду. Когда грек закончил свою работу, трибун обнаружил, что снова может ходить или, по крайней мере, передвигаться. - Не слишком гордись собой, - посоветовал Горгидас, наблюдавший за его попытками двигаться, как отец за маленьким ребенком. - Ты к утру еще почувствуешь боль. Врач, как всегда, оказался прав. Когда утром Марк кое-как доплелся до ручья, чтобы сполоснуть лицо и прополоскать рот, мышцы болели по-прежнему. Единственное, что его утешало, - так это то, что каждый третий легионер, казалось, еле держится на ногах, ставших вдруг немощными и непослушными. - Подъем, подъем, ленивые паршивцы, до столицы пути не больше, чем мы уже прошли! - безжалостно кричал Гай Филипп. Он был едва ли не старше всех в легионе, но не испытывал ни малейшей боли и держался так бодро, будто только еще выступал в поход. - Убирайся к воронам! - послышался голос Виридовикса; кельт не состоял под его командой и мог высказывать все то, что чувствовали остальные легионеры. Марш был нелегким для кельта. Будучи сильнее и выше большинства римлян, он не обладал их выносливостью. Несмотря на хорошую подготовку легионеров, Гаю Филиппу не удалось заставить их шагать как следует и добиться необходимой скорости марша. Солдатам потребовалось не меньше часа, чтобы разогреть мышцы, и, к явному отвращению старшего центуриона, легион все еще находился в нескольких километрах от города, когда наступила темнота. - Разобьем лагерь здесь! - прорычал он, выбирая хорошую позицию в поле между двумя пригородами. - Я не желаю смотреть, как наши солдаты крадутся в город, словно какие-нибудь мошенники. Вы, ублюдки, все равно не заслужили счастья прохлаждаться в казарме. Ленивые, ворчливые бездельники. Цезарь устыдился бы, глядя на вас! Слова эти ничего не значили для видессиан и васпуракан, но их было достаточно, чтобы римляне с краской стыда опустили головы. Упоминание имени их любимого вождя произвело впечатление почти болезненное, и слышать его было невыносимо. Проснувшись на следующее утро, Марк к своему удивлению обнаружил, что боль в мышцах почти исчезла. - У меня то же самое, - сказал Квинт Глабрио и улыбнулся, что случалось нечасто. - Скорее всего, наши тела от пяток до пояса просто онемели. По всему Бычьему Броду виднелись многочисленные цветные паруса. Скорее всего, это суда, доставляющие зерно из западных провинций, подумал Скаурус. Видессос был слишком огромен, чтобы местные крестьяне могли его прокормить. Менее чем через час легионеры уже стояли под стенами столицы. - Ну как, ребята, хорошо прогулялись? - спросил один из стоящих у ворот часовых, пропуская их внутрь. Он ухмыльнулся, услышав в ответ сердитые ругательства. Рассвет только что наступил; шумные обычно улицы Видессоса были почти безлюдны. Несколько ранних прохожих шли в храмы Фоса к утренней литургии. Тут и там можно было видеть ночных пташек Видессоса: воров, проституток, игроков, - всех тех, кто предпочитал обделывать свои делишки в темноте. Кот пробежал рядом с легионерами, держа в зубах рыбий хвост. Весь город был полон сладкого запаха свежевыпеченного хлеба: пекари и булочники стояли у плит всю ночь, обливаясь потом в попытках накормить Видессос. Марк улыбнулся, вдыхая хлебный запах и прислушиваясь к голодному урчанию в животе. Походные хлебцы, конечно, утоляли голод, но запах свежей выпечки снова раздразнил аппетит. Легионеры вошли в дворцовый комплекс с севера и двинулись мимо Видессианской Академии. Солнце ярко блеснуло на золотом шаре высокого храма Фоса. Весна еще только началась, но день обещал быть жарким, и Марк радовался прохладной тени длинной колоннады Академии. Копыта лошади громко застучали неподалеку, звонкое цоканье, словно треск барабана, разорвал утреннюю тишину. Трибун недоуменно поднял брови. Кто это вздумал мчаться галопом в лабиринте улиц дворцового комплекса, да еще в такой час? Типичный римлянин, Скаурус не слишком хорошо разбирался в лошадях, но особых знаний не требовалось, чтобы предположить, что всадник вот-вот сломает себе шею в этой безумной скачке. Крупный серый жеребец неожиданно вылетел на улицу, и Марк почувствовал, как холодок пробежал между его лопаток: это была лошадь Императора. В седле, однако, сидел не Туризин, вместо него бешеным жеребцом правила Алипия. Она умудрилась остановить его перед самым строем римлян, так что ряды их слегка подались назад от неожиданности. Конь фыркнул и мотнул головой, готовый рвануться прочь, но Алипия не обратила на него внимания. Она посмотрела на колонну римлян, и полное отчаяние отразилось на ее лице. - Что, и вы пришли сюда предать нас? - закричала она. Глабрио сделал шаг вперед и схватил лошадь за узду. - Предать вас? Тренировочным маршем? - спросил Скаурус. Принцесса и римлянин обменялись недоумевающими взглядами. Затем Алипия воскликнула: - Хвала Фосу! Скорее за мной! Банда убийц штурмует личные покои Туризина! - Что? - спросил Марк и уже набрал в легкие воздуха, чтобы отдать команду легионерам, однако Гай Филипп опередил его: - Стройтесь в цепь! Бегом! Скаурус в который уже раз позавидовал полной невосприимчивости старшего центуриона к разного рода неожиданностям и сюрпризам, которую, казалось, ничто не могло поколебать... - Кричите "Гаврас"! - приказал трибун. Пусть и враги и друзья знают, что помощь близка! - Гаврас! - заревели в один голос легионеры и потянулись за спину, чтобы снять копья, вытащили мечи из ножен. Лошадь императора заржала и поднялась на дыбы, вырвав узду из рук Глабрио, но Алипия удержалась в седле. На лошади она научилась ездить, еще когда была дочерью обычного провинциального дворянина. Хотя испуганного жеребца могли усмирить только несколько человек, принцесса легко развернула его и помчалась во главе римской колонны. - Назад! Вернитесь назад! - позвал ее Марк. Она отказалась, и тогда он велел полудюжине солдат удержать ее лошадь и не дать ей возможности оказаться в опасной близости к сражению. Они выполняли его приказание, не обращая внимания на протесты. Утопающая в только что зацветших вишневых деревьях, личная резиденция Императора была создана для тишины и покоя. Но сейчас двери ее были широко распахнуты, и на ступенях в луже крови лежал мертвый часовой. - Окружить здание! - приказал Марк. Манипулы рассыпались, обтекая дворец со всех сторон. Несмотря на спешку, Скаурус боялся, что пришел на помощь слишком поздно. Но из-за двери доносился шум схватки. - Спасение! - крикнул он. - Спасение, а не месть! - Гаврас! Гаврас! - воодушевленные, кричали за его спиной легионеры. Выскочивший из распахнутых дверей лучник торопливо выпустил в римлян стрелу. Солдат, бежавший рядом со Скаурусом, схватился за лицо и ничком рухнул на землю, но у трибуна не было времени смотреть, кого поразила вражеская стрела. Лучник, не успев выпустить вторую стрелу, отбросил в сторону лук и вытащил саблю. Вероятно, он знал, что это бесполезно, - на него набросилась сотня солдат. Тем не менее он прижался к стене, хладнокровно ожидая их приближения. На секунду трибун поразился его мужеству, но потом их клинки встретились, и он действовал уже чисто автоматически: колющий удар, отбитая атака врага, удар сверху, сбоку, снова отбитая атака - и колющий резкий удар. Марк почувствовал, как острие вонзилось в плоть, и повернул меч, чтобы быть уверенным в том, что враг его мертв. Противник Марка застонал и медленно осел на ступени. Римляне хлынули в зал, и их подбитые гвоздями калига застучали по мозаичным плитам. Свет, струившийся сквозь алебастровые потолочные панели, был бледным и спокойным, совсем не подходящим для кровавой битвы. На полу громоздились трупы часовых и слуг вперемешку с телами их убийц. Красная мозаика пола была залита еще более яркой кровью людей. Кровью были забрызганы драгоценные картины, портреты и бюсты императоров, забытых временем. Марк увидел Мизизиоса, скорчившегося на полу там, где застала его смерть. В руке у евнуха был меч, а на голове красовался странной формы шлем - добыча одного из видессианских походов столетней давности. Шлем Мизизиос успел надеть, но это не спасло его. Сильный удар сабли раскроил ему живот и развалил тело почти пополам. Крики ярости и стук топоров о забаррикадированную дверь указали легионерам направление атаки. Они свернули в коридор и лицом к липу столкнулись с отрядом убийц. В узких коридорах численное превосходство не давало им большого преимущества: солдаты стеной ломили вперед и падали один за другим под ударами мечей и топоров. Бандитами командовал крепкого сложения человек лет сорока. Одет он был в кожаную куртку, солдатские штаны и видавшую виды кольчугу; в правой руке он держал горящий факел. - Твои ослы прибыли слишком поздно, Гаврас! Мы поджарим тебя, как шашлык, прежде чем они успеют нам помешать! - крикнул он Туризину через дверь. - Ну уж нет! - заорал Зеприн Красный, дравшийся в первых рядах легионеров. Он все еще не мог простить себе гибели Маврикиоса Гавраса и не желал, чтобы смерть второго Императора легла еще одним пятном на его совесть. Могучий халога с яростью обрушил свой гигантский топор на бандита. Удар был не слишком точным - не хватало места. Отточенное лезвие плашмя легло на живот противника и не рассекло кольчугу, но сила удара была столь велика, что спасти негодяя не смогли бы никакие доспехи. Он перегнулся пополам, будто наткнувшись на форштевень корабля, горящий факел выпал из его рук на пол и потух. Прорычав ругательство, один из запертых в ловушке бандитов прыгнул на Зеприна, топор которого переломился от удара у рукояти. Халога остался безоружным, но не хотел и не мог отступать. Он нагнулся, уклоняясь от яростного удара сабли, затем стремительно распрямился и, схватив врага обеими руками, с силой ударил его о свою закованную в доспехи грудь. Мышцы буграми вздулись на плечах Зеприна при этом могучем рывке, пальцы противника беспомощно царапали его спину. Скаурус услышал, как треснули кости - так громко, что перекрыли на миг шум боя. Халога отбросил безжизненное тело в сторону. В ту же минуту Виридовикс взмахнул мечом и голова еще одного врага скатилась на пол. Трибун почувствовал, что боевой дух негодяев начал иссякать. Быстрое и коварное убийство - это одно, а драться с этими берсерками - совсем другое. Римляне тоже не стояли без дела. Они усилили натиск, короткие гладии наносили удар за ударом. "Гаврас!" - кричали они, тесня врагов все дальше по коридору. Забаррикадированная дверь распахнулась, и Туризин Гаврас с четырьмя уцелевшими стражниками бросился на врагов с тыла, крича: "Римляне! Римляне!" В этом было больше эмоций, чем расчета, но в крови Туризина пылала необычная для видессианина любовь к хорошей схватке. Вскоре все бандиты повернулись к нему, надеясь так или иначе завершить свое гнусное дело. Гай Филипп убил одного из них, нанеся удар в спину, под лопатку. - Ах ты, глупый собачий ублюдок! - пробормотал он, вытаскивая меч из тела врага. Марк выругался, когда сабля противника задела его локоть. Он сжал и разжал пальцы - они работали, сухожилие не было повреждено, но кровь сделала меч скользким. Туризин, сделав яростный выпад, убил очередного врага. Отступив под натиском превосходящих сил, Император вовсе не испытывал радости по поводу своего позора. Теперь он бился с удвоенной силой, стараясь забыть о недавнем поражении. Если бы он оставался Севастократором, то, дав волю своему гневу, изрубил бы бандитов на куски всех до единого, но высокое положение наложило на него свой отпечаток, как прежде это произошло с Маврикиосом. Видя, что осталась лишь горстка врагов, Гаврас закричал: - Взять их живыми! Мне нужно знать, кто их послал! Эти мерзавцы должны ответить на все мои вопросы! Убийцы, зная, какая участь их ожидает, стали сражаться еще более яростно, вынуждая легионеров убивать их на месте. Они гибли один за другим, но несколько человек все же были опрокинуты на пол и крепко связаны. То же случилось и с их командиром, который все еще не мог оправиться от удара Зеприна и едва дышал, не говоря уж о том, чтобы сражаться. - Вы явились вовремя, - сказал Туризин, оглядев Марка с ног до головы. - Очень даже вовремя. Он протянул было ему руку, но остановился, увидев, что трибун ранен. - Вам надо благодарить вашу племянницу, а не меня. Она прискакала к нам за помощью верхом на вашей лошади. Я думаю, вы не станете ругать ее за это, - ответил Скаурус. Боли он почти не чувствовал. - Да, пожалуй, не буду. Она взяла самого горячего жеребца, а? - улыбнулся Император. Выслушав рассказ римлянина о встрече с Алипией, Туризин заулыбался еще шире. - Я никогда не обращал особого внимания на ее чирканье по бумаге за закрытыми дверями, а теперь и вовсе перестану брюзжать по этому поводу. Она, вероятно, выскочила в окно, когда началась заварушка, и бросилась к конюшне. Огненное Копыто обычно седлают на рассвете. Марк вспомнил о том, что Туризин любит кататься по утрам. Гаврас пнул мертвеца сапогом. - Хорошо, что эти негодяи были слишком глупы и не окружили здание! - Он хлопнул Скауруса по спине. - Однако хватит разговоров. Тебе пора перевязать рану, иначе ты потеряешь много крови. Трибун оторвал клок от плаща убитого. Гаврас помог ему сделать грубую повязку. Рана, сначала онемевшая, начала давать о себе знать пульсирующей, бьющей толчками болью. Скаурус пошел искать Горгидаса, раздраженно подумав, что врач запропастился куда-то совершенно не вовремя. Хотя легионеры и превосходили своих врагов численностью в два-три раза, без потерь не обошлось. Пятеро солдат, трое из которых были незаменимые римляне, были убиты, многие получили ранения. Обхватив здоровой рукой раненую, Скаурус, ворча, вышел наружу. Марк увидел Горгидаса, склонившегося над распростертым солдатом у двери, но не успел подойти к врачу. Навстречу ему бросилась Алипия Гавра. - Мой дядя... Он... - Она остановилась, боясь закончить фразу. - ...не получил даже царапины благодаря вам, - договорил за нее Скаурус. - Благодарение Фосу за это, - прошептала принцесса и вдруг, к великому смущению трибуна, обвила руками его шею и поцеловала. Легионеры, удерживавшие ее вдали от боя, громко свистнули. Алипия вздрогнула, сообразив, что делает что-то не то. Трибун потянулся было к ней и замер, увидев, что принцесса отпрянула назад. Выражение тепла и нежности на ее лице, сколь мимолетно оно ни было, доставило ему больше удовольствия, чем он готов был признать. Марк попытался уверить себя, что это всего лишь радость, вызванная тем, что раненая душа девушки начинает наконец оживать, но в глубине души он хорошо знал, что это не так. - Ты ранен! - воскликнула принцесса, заметив повязку, из-под которой сочилась кровь. - Пустячная царапина, - ответил трибун и снова сжал и разжал пальцы, показывая, что ничего серьезного не случилось. Усилие это причиняло ему, однако, боль. Как истинный стоик, он попытался скрыть ее, но принцесса заметила капли пота, выступившие на его лбу. - Тебе нужно показать ее врачу, - сказала Алипия твердо, с видимым облегчением от того, что сумела найти слова одновременно и деловые, и теплые. Скаурус заколебался, подумав на миг о пышных и небрежных фразах, которые так легко находил Виридовикс. Но ничего подходящего не приходило в голову, и момент был упущен. Что бы он сейчас ни сказал, это, скорее всего, прозвучало бы фальшиво, и трибун, кивнув принцессе, медленно направился к Горгидасу. Врач даже не заметил его. Он все еще сидел на корточках, низко склонившись над павшим легионером и касаясь ладонями лица солдата - жест видессианского жреца-целителя, как понял Марк. Плечи грека вздрагивали от усилий, которые явно были тщетными. - Живи, будь ты проклят, живи! О боги... - снова и снова повторял он на своем родном языке. Но этот легионер уже никогда не смог бы встать. Стрела с зеленым оперением торчала между пальцами врача. Марк не знал, сумел ли Горгидас в конце концов овладеть искусством исцеления, но сейчас и оно оказалось бы бессильным - жрецы Видессоса не могли возвращать к жизни умерших. Наконец грек заметил присутствие Скауруса. Он поднял голову, и при виде печали, боли и бессильной ярости, проступившей на его лице, трибун попятился. - Все бесполезно, - произнес Горгидас, обращаясь больше к самому себе, чем к Скаурусу. - Ничто не может здесь помочь. Он сгорбился, словно ощутил на своих плечах непомерный груз. Его руки, покрытые засохшей кровью, медленно сползли с лица мертвого легионера. Марк внезапно забыл о своей ране. - Юпитер Великий и Всемогущий... - тихо произнес он слова молитвы, которые не вспоминал со дней своей юности, когда еще верил в богов. Перед ним лежал мертвый Квинт Глабрио. Лицо его уже начало застывать. Стрела вонзилась прямо над правым глазом и убила его мгновенно. Муха села на перо, качнувшееся под ее тяжестью, и испуганно поднялась в воздух. - Давай посмотрю твою рану, - тупым, равнодушным голосом сказал Горгидас. Почти машинально трибун протянул ему руку. Врач промыл рану губкой, вымоченной в уксусе. Несмотря на то что он все еще был ошеломлен увиденным, Скаурусу пришлось приложить немало усилий, чтобы не закричать от боли. Горгидас закрыл рану бронзовыми фибулами. Рука так болела от уксусной губки, что Марк почти не чувствовал боли от скрепок, вонзившихся в края раны. По лицу грека текли слезы, и он трижды неудачно закреплял какую-то особенно сложную фибулу. - Есть еще раненые? - спросил он Марка. - Наверняка, - ответил тот убежденно. Врач повернулся, чтобы уйти. Марк остановил его, коснувшись здоровой рукой плеча грека. - Я хочу сказать.. Мне очень жаль... И еще... Мне не хватает слов, - начал он неловко. - Для меня он был хорошим офицером, славным другом и... - трибун остановился на середине фразы, не зная, как продолжать. - Я знаю, что ты чувствуешь, несмотря на всю твою скрытность, Скаурус, - устало кивнул Горгидас. - Но ведь это уже не имеет значения, верно? А теперь позволь мне вернуться к моим обязанностям. - Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? - Марк все еще колебался. - Чтоб тебя Боги прокляли, римлянин; ты неплохой парень, но все-таки толстокожий. Смотри, вот передо мной лежит мой друг, который был так близок мне в этом пустом, холодном и глупом мире, а я со всеми своими знаниями и опытом _н_и_ч_е_г_о_ не могу сделать. На что нужны мои знания, черт бы их побрал? Только на то, чтобы коснуться его рукой и почувствовать, как он холодеет с каждой минутой... Он скинул руку трибуна со своего плеча. - Пусти меня. Поглядим, какие еще "чудеса" сумеет сотворить моя медицина, чтобы помочь другим несчастным парням. Горгидас прошел в открытую дверь императорской резиденции - худой, одинокий человек, закутанный в несчастье, как в плащ. - Что случилось с твоим врачевателем? - спросила Алипия Гавра. Скаурус едва не подскочил от неожиданности - он был так погружен в свои мысли, что не слышал, как она подошла. - Это был его самый близкий друг, - сказал он коротко, кивнув на Глабрио. - И мой тоже. Услышав столь сухой ответ, принцесса смущенно отошла. Марку было уже все равно: вкус победы был слишком горек. - Красиво, не правда ли? - спросил Туризин у Марка вечером того же дня. В его голосе прозвучала ирония: маленькая приемная его личных апартаментов тоже пострадала во время боя. На диване зияла оставленная мечом дыра, кровавое пятно расплылось на мраморе пола... - Я надеялся, что, занимаясь налогами, ты присмотришь за чернильными душами, а вместо этого тебе, похоже, удалось вывести на чистую воду знатного дворянина, - продолжал Император. - Значит, это были люди Ономагулоса? - удивился Скаурус. Убийцы сражались в мраморном молчании и, насколько понимал трибун, могли быть посланы кем угодно... не исключая Ортайяса Сфранцеза. Гаврас посмотрел на трибуна с сожалением, как на полного болвана. - Разумеется, это были люди Баанеса! Мне даже не нужно было спрашивать их об этом. - Не понимаю, - признался Скаурус. - Зачем же еще этот грязный, зачумленный сын двухгрошовой шлюхи, Элизайос Бурафос, привел сюда свои вонючие корабли с Питиоса? Для воскресной прогулки? Во имя Фоса, человек, он ведь даже не пытался спрятаться. Ты должен был видеть эти галеры, когда шел сюда утром. - Я думал, что это транспортные суда с зерном, - сказал Марк, чувствуя, как пылает его лицо. - Сухопутные швабры, - пробормотал Гаврас, закатывая глаза. - Черт подери, это не транспортные корабли, каждый, у кого есть глаза, видит это. План у них был предельно простой: убить меня и вызвать с той стороны пролива Ономагулоса, чтобы он мог завладеть короной. - Туризин с отвращением сплюнул. - Как будто он смог бы управлять государством! У этого лысого дурня мозгов недостаточно, чтобы навонять и сходить по малой нужде одновременно. И пока он пытается прикончить меня, а я разбираюсь с ним, кто выигрывает? Разумеется, Казд. Я не удивлюсь, узнав, что он находится у каздов на содержании. У Императора, подумал Скаурус, опасная привычка недооценивать своих врагов. Так вышло у него со Сфранцезами, а теперь и с Ономагулосом, который был, без сомнения, очень опытным солдатом. Следовало, вероятно, предостеречь Гавраса, но вспомнив, как начался разговор, Марк вместо этого спросил совсем о другом: - Почему вы считаете, что это я вывел Баанеса на чистую воду? - Потому что ты так упорно преследовал его с этим налоговым документом из Кибистры. Там было кое-что, чего ему лучше было бы не писать. - Что? - полюбопытствовал Марк. - О, перестань, перестань притворяться. Твой друг Нейпос напичкал убийц каким-то своим зельем, так что они выплюнули все, что знали. А командир их - чтоб его забрал Скотос - знал немало. Ты никогда не задумывался над тем, почему наш приятель Баанес так тщательно перерезал горло напавшим на нас убийцам - на песчаном пляже, год назад? - Что? - переспросил Марк, и рука его легла на рукоять меча. Несколько человек в тяжелых сапогах протопали по залу, но это были всего лишь ремесленники, пришедшие, чтобы исправить повреждения во дворце. Поживешь в Видессосе подольше, подумал он, и начнешь видеть убийц под каждым ковром. А как только ты перестанешь их искать, тут-то они и явятся, чтобы воткнуть тебе нож в спину. Охваченный гневом, Туризин не заметил резкого движения трибуна и продолжал: - Пес с навозной харей, рожденный по ошибке, сам нанял убийц и заплатил чистым золотом за монеты Ортайяса, так что никому бы в голову не пришло указать на него даже в том случае, если бы дело сорвалось. Но он все записал на пергаменте, чтобы можно было договориться со Сфранцезами, если бы все-таки удалось меня убить. И запись эта была сделана на документе из Кибистры. А почему бы и нет? В конце концов, документ был у него, ведь он сам собирал там налоги, когда прибежал туда после Марагхи. Естественно, он не мог позволить тебе увидеть этот пергамент, не мог он также прислать тебе фальшивку - верно? Император хмыкнул, представив себе неудобное положение, в котором оказался его противник. Скаурус тоже засмеялся. Видессианские документы считались недействительными, если на них было зачеркнуто хоть одно слово или имелись подчистки - в столицу шли только идеальные копии. И когда они приходили сюда, на всех документах ставилась восковая печать, затем они запечатывались свинцовой пломбой, после чего добавлялся еще секретный штамп, к которому, разумеется, у Ономагулоса не было доступа, поскольку он находился уже у себя дома, в провинции. - Он, должно быть, выкрал документ, как только узнал, что я собираюсь искать его, - решил трибун. - Великолепно, - с иронией произнес Гаврас и похлопал в ладоши. Краска на лице Марка стала еще более густой. Не так уж редко случалось, что хитрые видессиане находили его римскую прямоту чрезвычайно забавной. Даже такие, казалось бы, прямолинейные люди, как Туризин и Ономагулос, доказали, что умеют вести двойную игру. Он вздохнул и выложил все, что думал. - Клерк, даже логофет, решил бы, что он просто набивает свои карманы золотом, а это не слишком бы их обеспокоило. Но Ономагулос знал, что я был на песчаном пляже, и решил, что я сумею объединить эти два факта и пойму, что произошло. Помню, он здорово суетился тогда, показывая монеты Ортайяса, но не буду врать и не скажу, что несколько фраз в скучном налоговом свитке наверняка освежили бы мою память. Он мог поступить умнее и оставить все как есть. На этот раз Туризин хмыкнул уже не столь весело. - Душа подлецов теряет поддержку Фоса, - процитировал он фразу из священной книги Видессоса, как грек процитировал бы из Гомера. - Он знал о своей вине, независимо от того, известна тебе она или нет. - Но если предатель он, означает ли это, что Тарон Леймокер ни в чем не виноват? - спросил Марк. Уверенность охватила все его существо, и он едва мог скрыть торжествующий блеск в глазах. После того, что стало известно Туризину о Баанесе, невиновность Леймокера правдоподобнейшим образом объясняла его поведение и, разумеется, теперь это было ясно каждому. Но Туризин только язвительно фыркнул. - Почему ты так привязан к этому беловолосому предателю? Какое имеет значение, с кем он строил козни - с Ономагулосом или с Ортайясом? - сказал он жестко. Поняв, что Гаврас не уступит, Скаурус воздержался от продолжения спора Потребуется нечто большее, чем просто логика, чтобы изменить мнение Императора. Туризин был как восковая табличка, на которой стилос, выдавливая слова, процарапывал воск до самой деревянной основы. - Встряхнись, мой дорогой римлянин, ты сегодня герой, а не страшный труп, который уже нельзя пригласить на обед, - сказал Виридовикс, когда они с Марком шли к Палате Девятнадцати Диванов. Кельт специально шутил несколько грубовато, надеясь таким образом подбодрить Марка. Он говорил по-видессиански, чтобы Хелвис и трое других спутников могли его понять. - Прошу прощения, я не знал, что мои чувства так заметны, - пробормотал трибун; он все еще думал о Глабрио. Хелвис крепко сжала его левую руку. Правая была на перевязи и болела так, что Скаурус совсем спал с лица. Вымученная улыбка далась ему с огромным трудом, но, похоже, его друзьям и этого было достаточно. Церемониймейстер, дородный мужчина (это был не евнух, поскольку он мог похвастаться густой бородой), несколько раз склонился перед римлянами, когда те подошли к большой бронзовой двери Палаты. - Видессос навсегда в неоплатном долгу перед вами, - сказал он, слабо пожав руку Марка. Ладонь церемониймейстера была бледной и влажной. Произнеся эти слова, он снова поклонился. Затем повернулся и крикнул, обращаясь к тем, кто был уже в зале: - Дамы и господа! У дверей - мужественные римляне! Марк моргнул и простил ему вялое рукопожатие. - Капитан и эпаптэс Скаурус и леди Хелвис из Намдалена! Эти имена произносить было просто, трудности ожидали церемониймейстера впереди. - Виридовикс, сын Д-дропа и м-м... его дамы! Имя кельта было для видессиан почти непроизносимым; пауза же возникла из-за необычного количества подруг Виридовикса. Марк тихо застонал: этим вечером на пиру ожидалась Комитта Рангаве. Церемониймейстер с важностью продолжал: - Старший центурион Гай Филипп! Младший центурион Юний Блезус! Блезус долгое время был одним из младших офицеров и показал себя неплохим воином, но Скаурус знал, что он не сможет заменить ему Квинта Глабрио. - Младший командир Муниций и леди Ирэна! Муниций, гордый своим повышением, отполировал свой доспех так, что он нестерпимо сверкал в свете факелов. Что до Ирэн, подумал Марк, то она уж никак не "леди". - Накхарар Гагик Багратони, командир римского подразделения! Зеприн Красный, халога на службе римского отряда! Горгидас предпочел остаться в казарме наедине со своим горем. Багратони тоже был еще в трауре, но время притупило его боль. Львиной походкой шел васпураканский князь мимо худощавых видессиан к столу, похожий на большой корабль, проплывающий мимо рыбачьих лодок. Глаза его перебегали с одного лица на другое; Багратони отлично понимал, какое впечатление производит его внушительная фигура на присутствующих в зале. И на женщин тоже, подумал Марк, и слабо улыбнулся. Трибун с Хелвис подошли к столу с подносами, на которых среди колотого льда лежали разные деликатесы, в основном дары моря. - Это лакомство вы увидите не каждый день; - пожилой слуга указал на ломтик бледного мяса. - Завитый осьминог, у него всего один ряд присосок. Восхитителен на вкус! Из любопытства Скаурус попробовал кусочек. На вкус он не отличался от любого другого осьминожьего мяса. Интересно, что бы сказал местный гурман о таком римском экзотическом блюде, как мясо бегемота в маковых зернах и в меду? Тихо играл маленький оркестр: флейты, смычковые инструменты, названия которых Марк до сих пор путал, и клавикорд. Хелвис хлопнула в ладоши от удовольствия. - Это самое рондо они играли, когда мы впервые встретились в этом зале, - сказала она. - Помнишь? - Помню ли я ту ночь? Конечно. Но это... как ты там его назвала?.. Если бы я сказал, что помню, то солгал бы. Многое тогда случилось. Он не только встретил в тот вечер Хелвис (Хемонд был тогда еще жив), но и познакомился с Алипией Гаврой. И тогда же он встретил Авшара, если уж на то пошло. Как всегда, при одной только мысли о князе-колдуне, трибун ощутил беспокойство. Они проходили мимо разбившихся на небольшие группы гостей: чиновников, солдат, послов - и с каждой обменивались парой фраз. Скаурус был не совсем обычным офицером-наемником, так как везде находил друзей. Он имел их среди державшихся несколько обособленно послов, среди чиновников, не любивших солдат, и среди солдат, дружно не терпевших "чернильных душ". Тасо Ванес, державший под руку невероятно высокую видессианку, на этот раз не Плакидию Телетце, поклонился трибуну. - Откуда ты взялся, мой друг? - спросил он с веселым огоньком в глазах. - Почему ты не обсуждаешь, как лучше подковать тяжелую кавалерийскую лошадь и как лучше составить меморандум о какой-нибудь ерунде? - Стоит ли говорить об этом сейчас? - поморщилась Хелвис. - Святотатство, моя дорогая, чернильные души сожгут людей, высказывающих такие мысли. Хотя, с другой стороны, я не нахожу кавалерийских лошадей предметом более занимательным, чем бумажные дела. С таким отношением к чиновникам и офицерам Тасо Ванес, разумеется, обречен был держаться в стороне как от тех, так и от других. - Его Преосвященство Патриарх Бальзамон! - провозгласил церемониймейстер, и гости замерли, отдавая дань уважения вошедшему в Палату полному пожилому человеку. Несмотря на неуклюжую походку, он держался уверенно и с достоинством. Патриарх осмотрелся вокруг и произнес с улыбкой и насмешливо-печальным вздохом: - Ах, если бы вы были со мной так же вежливы в Великом Храме! Он взял из наполненной льдом чаши хрустальный бокал с вином и выпил его с видимым наслаждением. - Этот человек ни к чему не относится серьезно, - неодобрительно заметил Сотэрик. Хотя брат Хелвис и не выбривал затылок, как делали это обычно островитяне, по длинным темным штанам и короткой меховой куртке любой сразу же узнавал в нем намдалени. - Это так не похоже на тебя - беспокоиться по поводу чьих-то чудачеств, - сказал Марк. - В конце концов, он ведь просто еретик, не так ли? Трибун улыбнулся своему шурину, в замешательстве придумывавшему, что бы ему ответить. Настоящая правда, подумал Марк, заключается в том, что патриарх слишком интересный человек, чтобы его игнорировать. Слуги начали выносить столики с холодными закусками на кухню, заменяя их большими столами, к которым полагались золоченые стулья. По предыдущим приемам в Палате Девятнадцати Диванов Марк знал, что это было знаком скорого появления Императора. Понял он также, что ему нужно поговорить с Бальзамоном прежде, чем придет Туризин. - О, вот и мой друг, разметавший полчища воронов, - приветствовал патриарх Скауруса. - Когда ты приближаешься ко мне с таким мрачным выражением лица, я имею все основания предположить, что ты снова попал в какую-то передрягу. Бальзамон, как и Алипия Гавра, был наделен большой проницательностью и читал в душах людей, как в книге. Марк почувствовал себя как бы стеклянным. Еще более раздраженный и смущенный этим, он начал рассказывать историю Леймокера. - Леймокер? - повторил Бальзамон, выслушав Марка. - Да, Тарон - честный человек. Насколько было известно Скаурусу, это был первый случай, когда патриарх дал кому-то столь высокую оценку. - Почему ты думаешь, что мое вмешательство может что-либо изменить, а мое мнение будет стоить больше гнилого яблока? - продолжал Бальзамон. - Но... - Марк запнулся. - Если Гаврас не выслушает вас, то... - Скорее всего, он никого не будет слушать. Он очень упрямый юноша, - патриарх сделал ударение на последнем слове, вкладывая в него, по-видимому, особый смысл. Его небольшие темные глаза, казалось, заглянули в душу трибуна. - Ты, вероятно, знаешь это не хуже меня, зачем же стегать дохлого мула? - Я обещал, - медленно сказал Марк, не в состоянии найти лучший ответ. Однако прежде чем Бальзамон смог ответить, снова раздался голос церемониймейстера, провозгласившего: - Ее Высочество принцесса Алипия Гавра! Высокородная леди Комитта Рангаве! Его Императорское Величество, Автократор видессиан Туризин Гаврас! Мужчины низко склонились перед Императором; поскольку причиной для пира послужило событие достаточно светское, церемониального простирания перед владыкой в данном случае не требовалось. Женщины сделали реверансы. Туризин весело кивнул и прогудел: - Где же наши почетные гости? Слуги окружили римлян и их дам и подвели их к Императору, который еще раз представил их аплодирующим гостям. Глаза Комитты Рангаве опасно сузились, когда взгляд ее обежал всех трех возлюбленных Виридовикса. Она была очень красива в своей длинной юбке из затканного цветами льняного полотна, но Марк скорее лег бы в постель с ядовитой змеей, чем с этой женщиной. Виридовикс не заметил ее яростного взгляда, он давно уже был не в своей тарелке, но отнюдь не из-за Комитты. - Что-нибудь случилось? - спросил кельта трибун, когда они подходили к столу. - Ариг сказал мне, что видессиане посылают посольство к его клану. Они хотят нанять побольше солдат, и он собирается поехать с посольством, чтобы убедить своих людей пойти на службу Империи. Это займет полгода, а ведь он лучший в мире собутыльник - по крайней мере, лучшего в этом городе мне не найти. Клянусь, мне будет не хватать этого маленького лопуха... Слуги рассадили легионеров в соответствии с их высоким положением почетных гостей вечера. Марк оказался по правую руку Туризина, рядом с Алипией Гаврой. Император сидел между ней и Комиттой Рангаве. Будь Комитта его женой, а не возлюбленной, ей досталось бы место справа и она оказалась бы в опасной близости от Виридовикса. Не подозревавшие ни о чем три подруги кельта весело болтали, возбужденные присутствием самых знатных людей Видессоса. Первое блюдо было супом из картофеля, жареной свинины и лука. Бульон оказался очень вкусным, и Марк быстро опустошил свою тарелку, не переставая ожидать взрыва со стороны Комитты. Но та, к его удивлению, вела себя вполне тактично. Марк полагал, что это качество отсутствует у нее начисто. Пока трибун размышлял, не съесть ли ему еще одну порцию супа, расторопный слуга, снова и снова наполнявший его бокал вином из блестящего серебряного кувшина, принес очередное блюдо - маленьких жареных перепелок, фаршированных грибами. Трибун много пил. Хотя он не очень любил густое сладковатое видессианское вино, оно слегка приглушило боль в раненой руке. Сидевший рядом с Хелвис Бальзамон уничтожил свою порцию с аппетитом, сделавшим бы честь молодому человеку, и, погладив себя по объемистому брюшку, обратился к Скаурусу: - Как видите, я честно его заработал. - Без него вы бы не были самим собой, и вам это хорошо известно, - сказала Алипия Гавра, наклонившись к патриарху. Она разговаривала с ним ласково, как с любимым дядюшкой или дедом. - Такому старому олуху, как я, трудно заработать уважение, - шутливо признался он Хелвис. - Я должен быть всемогущим, как древние патриархи, и уметь устрашать еретиков. Вы устрашены, я надеюсь? - подмигнул он ей. - Ни капельки, - быстро ответила она. - Не больше, чем теми клоунадами, которыми вы потчуете свой народ. Глаза Бальзамона все еще блестели - его забавляла словесная игра, - но в них уже не было беззаботного веселья. - У вас есть что-то от ужасной прямоты вашего брата, - ответил он, и Скаурус подумал, что это весьма мало похоже на комплимент. Смены блюд следовали одна за другой: хвосты омаров в масле под острым соусом, козлятина с перцем и чесноком, завернутая в виноградные листья, жареный гусь - уловив знакомый запах сыра и корицы, Марк отказался от него, - капустный суп, тушеные голуби с луком и бараньими колбасками. А ко всему этому пышные сдобные булочки, выпеченные в форме куриных яиц, изюм, фиги, сладкие груши, простые и острые сыры и, разумеется, вина к каждому новому блюду. Раненая рука стала казаться Скаурусу чужой и словно отделилась от его тела. Кончик носа онемел - верный признак того, что трибун начал пьянеть. Остальные гости тоже заметно расслабились. Барон Дракс, одетый, в отличие от Сотэрика и Аптранда, в видессианскую одежду, уже напевал солдатскую песенку, состоящую из пятидесяти двух фривольных куплетов. Марк вспомнил - ее пели в имперской армии на марше. Зеприн Красный и Метрикес Зигабенос подтягивали ему неверными голосами, а Виридовикс заканчивал рассказывать историю о похождениях мужчины, у которого было четыре жены. Скаурус даже почесал ухо, сомневаясь в услышанном и не веря, что в своей браваде кельт мог зайти так далеко. Туризин громко захохотал вместе с остальными, вытирая слезы, выступившие от смеха. - Благодарю Вас, Ваше Величество, - шутливо поклонился Императору кельт. Не смеялась одна Комитта Рангаве. Ее длинные тонкие пальцы с ногтями, выкрашенными в цвет крови, были похожи на когти тигрицы и угрожающе шевелились. Вскоре принесли десерт, весьма легкий после такого обильного пиршества, - колотый лед из императорских подвалов, политый сладким сиропом. Любимое лакомство видессиан. Раздобыть его летом было не так-то просто. Император поднялся, и это послужило сигналом к окончанию пиршества. Слуги принялись убирать горы грязной посуды, но даже когда исчезла еда, вино продолжало литься рекой, а разговоры стали еще более оживленными. Бальзамон отозвал Туризина Гавраса в сторону и принялся что-то горячо ему доказывать. Марк не мог слышать слов патриарха, но злой ответ Туризина был достаточно громким, чтобы все повернулись в его сторону. - И ты тоже? Нет! Я сказал уже сто раз и говорю в сто первый: нет! Смущенный трибун готов был провалиться сквозь землю. Похоже, Тарону Леймокеру предстояло пробыть в темнице еще долгое время. Как только гости поняли, что внезапная вспышка Туризина не будет иметь продолжения, разговоры снова стали громкими. Сотэрик подошел к Хелвис, желая сообщить ей новости из Намдалена, полученные от офицеров барона Дракса. - Неужели Бедард Деревянный Зуб стал князем Нустада? Я просто не могу в это поверить, - воскликнула она. - Прости, дорогой, мне нужно услышать это из первых уст, - обратилась она к трибуну и, возбужденно заговорив на островном диалекте, двинулась за своим братом в глубь зала. Оставшись без собеседников, Марк осушил еще один бокал и решил, что принятое в должном количестве видессианское вино кажется не таким уж терпким. А вот стены Палаты Девятнадцати Диванов почему-то начали покачиваться, словно собирались пуститься в пляс. - Ночной горшок!!! - дико взвизгнула Комитта Рангаве. - Сын осла! Ублюдок! Навозный червь! Чтоб Скотос лишил тебя мужской силы! Она выплеснула остатки вина в лицо кельту и швырнула хрустальный бокал об пол. Затем повернулась на каблуках и выбежала из зала. Каждый ее шаг был отчетливо слышен в наступившей тишине. - Что это тут происходит? - спросил Император, поглядев ей вслед. Он разговаривал с Драксом и Зигабеносом и, как и Скаурус, пропустил начало ссоры. Красное вино капало с усов Виридовикса, но смущенным он себя явно не чувствовал. - Эту леди оскорбил совершенно невинный анекдот, один из тех, над которыми мы все так весело смеялись, - ответил он, не моргнув глазом. Слуга принес ему влажное полотенце, и он вытер лицо. - Увы, теперь я сам буду напоминать героев моих же историй. Туризин фыркнул, удовлетворившись объяснением Виридовикса. Он знал о вспыльчивом характере Комитты, готовой затеять скандал по любому поводу. - Будем надеяться, это придется тебе больше по вкусу. - Он подозвал слугу и передал через него Виридовиксу свой собственный бокал с вином, наказав оставить себе бокал на память. Гости, ставшие свидетелями оказанной кельту чести, зашептались. Гай Филипп уловил взгляд Марка через весь зал и пожал плечами. На миг трибун даже протрезвел от страха за кельта. Он подумал о том, что много выпил сегодня; слишком много, судя по тому, что в голове у него начали стучать молотки. Хелвис все еще беседовала с двумя намдаленскими офицерами. Палата вдруг стала чересчур шумной, душной и переполненной людьми, и Марк направился к дверям. Может быть, свежий воздух приведет его в чувство... Церемониймейстер поклонился ему, когда он выходил наружу. Трибун кивнул в ответ и тут же пожалел об этом - каждое движение болью отзывалось в голове. Он с наслаждением вдохнул свежий воздух, который показался ему слаще самого сладкого вина, и начал спускаться по лестнице, тщательно контролируя каждый свой шаг, как это обычно делают пьяные. Музыка и гул голосов остались позади, но Марк не жалел об этом. Он вздохнул, представив себе завтрашнее похмелье, и посмотрел на звезды, надеясь, что их вечное спокойствие принесет ему хоть каплю облегчения. Ночь была прозрачной и тихой, но дымки, поднимаясь из бесчисленных печных и каминных труб, местами заволакивали звезды. Скаурус брел вперед без определенной цели, подбитые гвоздями сапоги то цокали по камням, то затихали, когда он ступал на траву. Неожиданно трибун уловил чье-то приглушенное дыхание и, хватаясь за рукоять меча, спросил: - Кто тут? Видение наемных убийц мелькнуло перед его мысленным взором. Возможно, это десант с кораблей Бурафоса крадется к Палате Девятнадцати Диванов... - Я - не банда наемных убийц, - отозвалась из темноты Алипия Гавра, и Скаурус, уловив ехидную нотку в ее голосе, отдернул руку от ножен так быстро, словно они были раскалены добела. - Прошу прощения, Ваше Высочество, - начал он запинаясь. - Вы появились так неожиданно... Я вышел на минутку подышать свежим воздухом. - Я тоже неожиданно поняла, что тишина эта куда приятнее столпотворения, царящего в Палате. Ты можешь побыть со мной, если хочешь. Все еще чувствуя себя дураком, трибун подошел к девушке. Шум, доносившийся из зала, долетал и сюда, но на таком расстоянии был вполне терпимым. Бледный свет струился через широкие окна, и Марк мог видеть в нем только тонкий силуэт принцессы. Постояв несколько минут в молчании, она повернулась к нему и заговорила, словно размышляя вслух: - Ты странный человек, Марк Амелий Скаурус, - ее видессианское произношение придало римскому имени музыкальность. - Я никогда не могу сказать наверняка, о чем ты думаешь. - Неужели? - удивился Скаурус. - А мне всегда казалось, что вам не составляет труда читать мои мысли, как будто они написаны на школьной доске. - Тебе напрасно так кажется. Ты не похож на тех, с кем я сталкиваюсь ежедневно. Ни на заносчивого дворянина из провинции, закованного в железо и пропахшего конским потом, ни на чиновника, ни на придворного всезнайку, который скорее умрет, чем назовет вещи своими именами. Не похож ты и на наемника - в тебе недостаточно хитрости и коварства. Так кто же ты, чужеземец? - Она пристально всматривалась в лицо трибуна, будто пыталась прочитать ответ в его глазах. Он знал, что Алипия заслуживает честного ответа, но как можно ответить на такой вопрос? - Я - тот, кто выживает при любых обстоятельствах, - сказал он наконец. - А-а, - произнесла она глубоким голосом, - тогда не удивительно, что мы понимаем друг друга. - Так ли это? - спросил трибун, и руки его сами собой легли на ее плечи, когда она подняла к нему лицо. Тело Алипии было худеньким, почти угловатым, как у подростка - особенно по сравнению со зрелыми формами Хелвис. Губы ее неожиданно оказались совсем близко и на мгновение коснулись его губ, но тут же она вздрогнула и отшатнулась. Встревоженный, Марк хотел уже найти подходящее извинение, однако принцесса усталым движением руки остановила его, прежде чем он успел открыть рот. - Это не твоя вина. Виновато время, которое, к счастью, ушло, но которого я не могу забыть, - попыталась она объяснить свои чувства в нескольких словах. - Я не хочу, чтобы ко мне возвращались эти воспоминания. Трибун сжал кулаки так, что ногти впились в кожу, подумав, что к числу преступлений Авшара надо добавить легкую смерть, дарованную им Варданесу Сфранцезу. Марк протянул руку и пальцами коснулся щеки Алипии. Лицо девушки было мокрым от слез. Она не отшатнулась, почувствовав в его жесте нежность и понимание. Ее раненая душа притягивала к себе трибуна, но единственное, что он мог сделать для нее сейчас, - это не двигаться. Он хотел бы сжать девушку в своих объятиях, но был уверен, что только испугал бы ее этим. Она тихо сказала: - Когда я была размалеванной девкой, ты дал мне силы выдержать испытание. Но я ничего не могу дать тебе - именно потому, что я была тем, кем была. До чего же запутанная штука - жизнь, не так ли? - Она коротко, горько засмеялась. - То, что вы здесь и ваша рана начинает заживать, - достаточный подарок для меня, - ответил Скаурус, подумав, что слишком пьян сейчас и едва ли может оказаться полезным для женщины. Подобные мысли, разумеется, не приходили в голову Алипии. Ее лицо смягчилось, она нежно поцеловала трибуна. - Тебе лучше вернуться к гостям, ведь ты, как-никак, почетный гость. - Да, пожалуй, - согласился трибун, успевший уже позабыть о пире, устроенном Императором в честь легиона. - Тебе пора идти, - повторила принцесса, чуть помедлив. Марк нехотя направился к Палате Девятнадцати Диванов. Когда он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Алипию, она уже исчезла. Голова Скауруса кружилась от вина и от мыслей. Трибун знал, что большинство наемников порвали бы все узы, соединяющие их с близкими, если бы им представилась возможность войти в императорскую семью. Дракс, например, сделал бы это не колеблясь ни минуты - по своей натуре человек этот был идеальным приспособленцем. Марк усмехнулся, вспомнив прозвище, заработанное афинянами во время Пелопонесской войны - "котурны", театральные туфли, одинаково годившиеся на правую и на левую ногу. Но Скаурус не в состоянии был подражать намдаленскому барону. Несмотря на теплое чувство, почти влечение, к Алипии Гавре, он все же не был готов к тому, чтобы расстаться с Хелвис. Разумеется, они иногда ссорились, случалось и весьма серьезно, но несмотря на ссоры и расхождения во взглядах до окончательного разрыва дело не доходило. Да и кроме того, у них был сын, Дости... - Мы скучаем без вас, мой господин, - церемониймейстер приветствовал Марка таким низким поклоном, что тот чуть не споткнулся об него. Но римлянин почти не слушал. Для человека, который называет себя "выживающим в любых обстоятельствах", у него был необыкновенный дар усложнять свою жизнь. 13 - Пусть Фос испепелит этого дерзкого изменника Бурафоса, превратит его в тысячи обрубков и поджарит каждый из них на костре из сушеного дерьма! - взорвался Туризин Гаврас. Император стоял на выходящей к Видессианскому морю крепостной стене и наблюдал, как тонула одна из его галер. Еще две жались к берегу, а за ними по пятам следовали корабли мятежного дрангариоса. В воде виднелись головы моряков, которые прыгали с тонущего корабля и цеплялись за доски и обломки судна. Не всем суждено было доплыть до берега: черные плавники акул уже развернулись в их сторону. - Ну почему у меня нет достаточно умных адмиралов, чтобы они не плавали против ветра? - Гаврас раздраженно рубанул рукой воздух. - Двухлетний пацан управляет своими корабликами лучше, чем эти олухи! Вместе с другими офицерами, стоящими рядом с Императором, Скаурус наблюдал за морским сражением, стараясь сохранять невозмутимый вид. Он понимал ярость Туризина. Ономагулос на западном берегу Бычьего Брода командовал куда более слабой армией, чем та, что была у Гавраса. Но какое это имело значение, если Император не мог пересечь пролив и схватиться со своим противником? - Если бы к вашим услугам были корабли Княжества... - начал было Аптранд, но яростный взгляд Туризина заставил намдалени умолкнуть. Дракс посмотрел на своего соплеменника так, будто считал его абсолютным болваном. Все отлично знали, что император, часто не без причины, подозревал островитян в двойной игре, и глаза барона вопрошали: зачем сердить Гавраса без особой нужды? Злой, как попавший в ловушку медведь, Туризин резко повернулся к Марку. - Я полагаю, тебе самое время допечь меня своими просьбами об освобождении Леймокера. - Совсем нет, Ваше Величество, - сказал трибун невинно. - Если бы вы хотели меня выслушать, вы бы давно уже это сделали. Правая рука Марка ужасно чесалась, рана заживала так быстро, что Горгидас вытащил из нее все скрепки-фибулы за день до этого разговора. Прикосновение металла к коже было не болезненным, но крайне неприятным, и трибун вздрагивал при одном воспоминании об этом. Туризин снова перевел горящий взор на Бычий Брод. Только изломанные доски плавали там, где совсем недавно была его галера; корабли Бурафоса возобновили патрулирование. Император пожевал губами и ворчливо спросил: - Что я выиграю, освободив Леймокера? После того, как я столько времени продержал его под замком, он наверняка примкнет к моим врагам. Неожиданно голос в защиту Леймокера подал Метрикес Зигабенос. Офицер гвардейцев питал глубокое уважение к старому моряку, не раз демонстрировавшему во время правления Сфранцезов, как порядочный человек может сохранить свою честь даже на службе у подлецов. - Если он поклянется вам в верности, то будет держать свое слово. Тарон Леймокер честный человек и верит в то, что предателей и клятвопреступников ожидает лед Скотоса. - И кроме того, - сказал Марк, с удовольствием вступая в разговор, - какая разница, если он и предаст нас? У врага больше опытных моряков, чем у нас. Мы ничем не рискуем, ничего не имея. Тогда как с помощью Леймокера... - Марк замолчал, давая Туризину возможность обдумать приведенные доводы. Император хмыкнул, задумчиво подергал себя за бороду и промолчал. Теперь он уже не взрывался, как это случалось прежде, при одном лишь упоминании об освобождении Леймокера. Воля Туризина была крепчайшим гранитом, подумал трибун, но капля и камень точит. - Думаешь, он выпустит его на свободу? - спросила Хелвис вечером того же дня, выслушав рассказ Скауруса о разговоре с Императором. - Поздравляю, ты добился своего. - Наверное. Но если, оказавшись на свободе, он изменит Туризину, ему до конца своих дней придется хлебать тюремную баланду. Да и мне Гаврас попомнит мое заступничество. - Этого не случится. Леймокер честный человек, - убежденно сказала Хелвис. Марк уважал и ценил ее мнение; она жила в Видессосе куда дольше, чем он, и знала многое о его вождях. Более того, сказанное ею только подтверждало всеобщее мнение о брошенном в тюрьму адмирале, однако, когда трибун попытался расспросить Хелвис о Леймокере, она не стала продолжать разговора. В этом было что-то необычное, Хелвис любила поговорить о политике. - Что-нибудь случилось? - спросил наконец Марк. Подумав о том, что, возможно, она каким-то образом догадалась о растущем влечении между ним и Алипией Гаврой, он ужаснулся предстоящей сцене. Вместо ответа Хелвис сняла юбку и улыбнулась. - Прошу прощения, дорогой, но мои мысли заняты другим. Я подсчитываю, когда родится ребенок. Похоже, это случится в следующем году, около праздника Дня Зимы. Марк молчал так долго, что радость в ее глазах погасла. - Разве ты недоволен? - резко спросила она. - Ну, конечно же, доволен, - ответил трибун, и это было правдой. Слишком много богатых и знатных римлян были бездетными, а "любили" их только жаждущие наследства стервятники. - Ты просто ошеломила меня, я никак не ожидал такого сюрприза. Он подошел к жене и поцеловал ее, а потом легонько ткнул под ребра. Она вскрикнула. - Ты любишь такие фокусы, а? - обвиняющим тоном сказал он. - Точно так же ты сделала, когда носила Дости. Услышав свое имя, малыш проснулся и заплакал. Хелвис скорчила рожицу, поднялась и распеленала малыша. - Ты промочил штанишки или просто соскучился без меня? - Она взяла сына на руки и через несколько минут убаюканный малыш сладко засопел. - Это случается теперь не слишком часто, - Марк посмотрел на спящего Дости и вздохнул. - Мне снова придется привыкать просыпаться пять раз за ночь. Почему бы тебе не родить сразу трехлетнего парня и тем избавить нас от хлопот и забот? В ответ Хелвис легонько стукнула его кулаком. Он обнял жену осторожно, помня о ее беременности и своей раненой руке. Она помогла ему снять с себя одежду. Но даже когда они лежали рядом, перед глазами трибуна стояла Алипия Гавра и он вспоминал теплое прикосновение ее губ. Только теперь он понял, почему так долго молчал, услышав от Хелвис о будущем ребенке. Понял он и еще кое-что и негромко рассмеялся. - В чем дело, дорогой? - спросила она, коснувшись его щеки. - Да так, ерунда. Он не мог сказать ей, что понял, почему время от времени она называла его именем своего покойного мужа. - Ну-ка, дай мне взглянуть на нее, - велел Горгидас Марку на следующее утро. Тот отдал салют, словно легионер, принявший приказ к исполнению, и протянул руку врачу. Края раны были все еще воспаленными и красными, их покрывала сухая коричневая корка. Но Горгидас удовлетворенно хмыкнул. - Воспаления и заражения нет. Хорошо заживает, - констатировал грек. - Твой бальзам отлично помогает, хотя кусается чертовски больно, - буркнул Марк. Горгидас заливал раны бальзамом, который называл барбарум. Это была разведенная водой смесь смолы, масла, уксуса, листьев мяты и подорожника. Трибун морщился каждый раз, когда врач накладывал повязку, пропитанную этим составом, не позволявшим ране воспалиться и загнить. Горгидас снова хмыкнул, пропустив похвалу мимо ушей, - ничто не трогало его с тех пор, как погиб Квинт Глабрио. - Ты не знаешь, когда Император собирается послать свое посольство в Аршаум? - Не очень скоро. Корабли Бурафоса топят всех, кто высовывает нос из города. А зачем тебе? Грек мрачно посмотрел на него. Он сильно осунулся и постарел за последнее время. Его худощавость превратилась в худобу, а надо лбом справа он срезал прядь волос в знак траура по Глабрио. - Зачем? - эхом отозвался Горгидас. - Нет ничего проще, чем ответить на этот вопрос. Я хочу поехать в Аршаум. - Он плотно сжал губы и, не моргнув, ответил на прямой взгляд Скауруса. - Ты не можешь этого сделать, - быстро сказал трибун. - Почему же? Как ты собираешься остановить меня? - Голос грека стал опасно спокойным. - Я могу приказать тебе остаться. - Можешь ли ты это сделать по закону? Неплохой вопрос для римских чиновников - вот бы они потолковали! Я служу в легионе, это верно, но являюсь ли я частью его? Мне думается, нет, во всяком случае, не больше, чем сапожник или булочник, работающий по договору. Но я ни то и ни другое. Так что тебе придется заковать меня в цепи, иначе я откажусь выполнять твой приказ. - Но почему? - беспомощно спросил Марк. Он, конечно, не собирался заковывать Горгидаса в цепи. И дело было даже не в том, что грек был его другом. Марк знал, что Горгидас упрям и заставлять его делать то, чего он делать не хочет, - пустая трата времени и сил. - Нетрудно найти ответ и на этот вопрос. Я планирую добавить к моей "Истории" записки об обычаях и религии аршаумов, и мне нужно знать больше, чем хочет или может сообщить Ариг. Этнографию, как мне кажется, легче изучать на месте. Горечь этих слов дала Скаурусу ключ, который он тщетно пытался найти. - Ты думаешь, медицина не стоит того, чтобы остаться ради нее? А как же те из нас, которых ты вылечил? Некоторых ты ставил на ноги по пять-шесть раз! Как же это? - Он показал на свою раненую руку. - Ну и что с того? Ну заживет, так почему бы ей и не заживать на таком-то здоровяке, - пожал плечами грек. В своем отвращении к себе он не хотел замечать успехов, которые приносили его знания и опыт. - Видессианский целитель смог бы залатать ее в течение нескольких минут вместо полутора недель, и ему не пришлось бы беспокоиться о том, чтобы она не воспалилась. - Если он действительно смог бы это сделать, - возразил Марк. - Некоторые болезни и раны они исцелять не могут. К тому же, излечивая других, они теряют чересчур много духовной и физической энергии. Но ты всегда делаешь все, что можешь. - Все, что могу. Это не слишком-то много. Я делал все, что в моих силах, но Муниций был бы сейчас мертв, и Публий Флакк, и Котилий Руф и - боги знают, сколько еще? Какой из меня врач, если я даже не могу понять, какие силы дали им возможность выжить? - В глазах грека стояла печаль. - Мы оба были свидетелями моей неудачи, верно? - Так что же, ты спрячешься в степи и даже не будешь пытаться? Горгидас моргнул, но ответил: - Не стыди меня, чтобы я остался, Скаурус. Трибун густо покраснел, рассердившись, что грек так легко раскусил его. - В Риме я был неплохим врачом, а здесь просто пародия на целителя. Если у меня есть хотя бы небольшой талант историка, возможно, я смогу оставить после себя что-нибудь стоящее. Нет, правда, Марк, - сказал он, и трибуна это тронуло до глубины души: врач никогда еще не называл его по имени. - Вам всем будет гораздо лучше с каким-нибудь жрецом-целителем. Ты и так пострадал более чем достаточно из-за моей неуклюжести. Было ясно, что Горгидас не изменит своего решения. Хватаясь за последнюю соломинку, Марк спросил: - Если ты оставишь нас, с кем же будет ругаться Виридовикс? - На этот раз ты близок к цели, - признался Горгидас и, к удивлению Марка, улыбнулся. - Мне будет не хватать рыжего бандита, несмотря на всю его наглость. Но и это неважно: Гай Филипп может ругаться с ним до своего смертного часа. - Пусть будет так, - побежденный, Скаурус развел руками. - В первый раз я радуюсь тому, что Бурафос примкнул к мятежникам. Его корабли не только вынуждают тебя остаться с нами подольше, но и дают тебе время поразмыслить над своим решением. - Не думаю, чтобы я изменил его. Я отправился бы туда даже если бы... если бы все было иначе. - Грек помолчал. - Бесполезность - малоприятная вещь. А теперь, с твоего позволения, я должен идти. Гавтруз обещал рассказать мне легенды своего народа о завоевании Татагуша. Сопоставить их с документами видессианских историков будет весьма любопытно, ты не находишь? Каким бы ни был ответ Марка, грек не стал его дожидаться. Весь превратившись во внимание, трибун стоял справа от императорского трона. В этой церемонии почетное место занимал Бальзамон, сидевший рядом с Императором. Каким-то образом духовному отцу Видессоса даже в богатых одеждах из голубого шелка, расшитого золотыми нитями, удавалось выглядеть сущим бродягой. Темная, пронизанная серебром борода не добавляла патриарху величия, беспорядочно спускаясь на грудь, она скрывала вышитый жемчугом воротник. Слева от Императора стояла Алипия Гавра, одетая настолько скромно, насколько это позволял протокол церемонии. Скаурус не видел ее уже больше двух недель с той памятной встречи в дворцовом парке; дважды он просил об аудиенции и дважды не получал никакого ответа. Он почти боялся встретиться с принцессой глазами, но та кивнула ему. Комитта Рангаве, не имевшая официального статуса жены, вынуждена была стоять в толпе придворных у длинной колоннады Тронного зала. В этом море жирных лиц ее худое, хищно-красивое лицо выделялось, как голова сокола среди стаи голубей. Увидев римлянина, она быстро метнула взгляд в сторону, желая отыскать Виридовикса, и Марк порадовался, что того нет рядом. Легкий шум ожидания наполнял зал. Великие ворота, закрытые после того как придворные собрались, медленно раскрылись, и в проеме показался высокий мужчина. Его силуэт четко вырисовывался на фоне яркого солнечного света, хлынувшего в зал из парка. Широкие уверенные шаги его казались неуместными здесь, чуждыми этому залу, привыкшему к мягкой поступи чиновников и скользящей походке евнухов. Тарон Леймокер был одет в чистую одежду, висевшую на нем, как на вешалке: за время заключения он сильно похудел. Несколько дней свободы не успели еще согнать с лица бывшего адмирала серую бледность, появившуюся за долгие месяцы вдали от солнечного света. Чисто вымытые волосы и борода все еще не были подстрижены. Скаурус слыхал, что он отказался от услуг цирюльника, заявив: "Пусть Гаврас увидит меня таким, каким я был". Больше, насколько знал трибун, Леймокеру пока ни от чего отказываться не пришлось - ни одного соглашения заключено не было. Бывший адмирал подошел к императорскому трону, остановился и взглянул прямо в лицо Туризину. При видессианском дворе, где этикет имел такое огромное значение, подобный взгляд был верхом грубости. Марк услышал, как в абсолютной тишине трещат факелы. Затем медленно, исполненный достоинства, Леймокер распростерся перед своим сувереном. - Поднимись, поднимись, - нетерпеливо сказал Туризин. В этом тоже было грубейшее нарушение этикета - для таких случаев существовали определенные, заранее предписанные формулы, и пренебрежение ими повергло придворных в отчаяние. Леймокер поднялся. Император заговорил, и каждое слово отдавало привкусом горечи: - Я снимаю с тебя обвинение в заговоре против нашей особы. Все твои имения, состояние и права снова возвращаются тебе. В толпе придворных послышался глубокий вздох. Леймокер снова начал опускаться на колени, но Туризин остановил его движением руки. - Надеюсь, мы придем к соглашению, - начал он, скорее как торговец, приступающий к заключению трудной сделки, чем как Автократор видессиан; Леймокер подался вперед. - Что ты скажешь о том, чтобы поступить ко мне на службу в качестве дрангариоса моего флота и выступить против Бурафоса и Ономагулоса? Марк отметил про себя, что императорское "мы" тут же исчезло из речи Туризина. - Почему же к тебе, а не к ним? Тюрьма не отучила Леймокера от его прямоты. Придворные отшатнулись, услышав столь ясную и смелую речь, болезненно резанувшую их слух. Но Император казался довольным, и ответ его был таким же прямым: - Потому что я не тот человек, который нанимает на службу убийц. - Нет, вместо этого ты бросаешь невинных людей в тюрьму. Толстый церемониймейстер, стоящий среди высших придворных, побелел и, казалось, был близок к обмороку. Туризин сидел с каменным, непроницаемым лицом и, скрестив руки на груди, ждал окончательного ответа. Наконец Леймокер склонил голову, спутанные светлые волосы закрыли его лицо. - Великолепно! - выдохнул Туризин. Теперь он был похож на игрока, выбросившего "солнца". Он кивнул Бальзамону. - Патриарх благословит твою клятву верности. Он едва не замурлыкал: для такого религиозного человека, как Тарон Леймокер, подобная клятва была бы крепче, чем железные кандалы. Бальзамон шагнул вперед и вытащил из кармана своего широкого плаща маленькую книгу священного писания Фоса. Но дрангариос отмахнулся от него; голос моряка, привыкший перекрикивать шум ветра, заполнил зал: - Нет, Гаврас, я не стану присягать тебе. На мгновение все замерли. Взгляд Императора стал жестким и холодным. - А что же тогда, Леймокер? - спросил он, и голос его звучал опасно. - Ты думаешь, мне хватит одного твоего согласия? В тоне Туризина слышалась насмешка, но адмирал ответил ему вполне серьезно: - Да, клянусь Фосом, иначе чего же стоит твое прощение? Я буду служить тебе, я буду твоим человеком, но не твоей собакой. Если ты не доверяешь мне, не застегнув на моей шее ошейник с шипами клятвы, тогда лучше брось меня назад в тюрьму и прокляни навеки. Леймокер замолчал, ожидая решения Гавраса. Его гордость доказывала, что он будет считать себя правым независимо от того, какой выбор сделает Император. Краска залила лицо Туризина. Руки его телохранителей сжались на копьях. Были Автократоры, которые ответили бы на подобный вызов приказом немедленно казнить обидчика, за долгие годы Бальзамон повидал немало подобных примеров. - Ваше Величество, позвольте мне... - быстро сказал патриарх просящим тоном. - Нет, - ответил Туризин, и Марк в который уже раз убедился, насколько велика в этом зале власть формальностей. В личных покоях Бальзамон закатил бы глаза и пустился в спор, здесь же он поклонился и замолчал. Только Леймокер оставался спокойным - он черпал силы в воспоминании о том, что уже вынес. Император все еще был недоволен, но уважение к смелости и прямоте адмирала вытеснило гнев. - Хорошо, будь по-твоему. Он не стал тратить времени на угрозы или предупреждения, которые ничего не значили для Леймокера. Адмирал, такой же быстрый, как и Гаврас, поклонился, намереваясь покинуть зал. - Куда это ты так скоро? - остановил его Туризин, и подозрительные нотки вновь послышались в его голосе. - К докам, разумеется. Где же еще должен находиться твой дрангариос? Леймокер не обернулся и даже не замедлил шага. Если бы он мог, то хлопнул бы Великими воротами, уходя из зала, подумал Скаурус. Оба они - адмирал и Император, - одинаково упрямые, сумели перевернуть видессианские церемонии с ног на голову. Выходя из Тронного зала, придворные сокрушенно качали головами, вспоминая сцены, проходившие куда более гладко. - Задержись, - велел Туризин Марку, когда тот уже собрался уходить. - У меня есть дело для тебя. - Да, повелитель? - Можешь не таращить на меня свои невинные голубые глаза, - зарычал Император. - Если они и очаровывают девок, то на меня все равно не подействуют. Марк увидел, что Алипия Гавра дернула уголком рта и отвернулась. - Ты больше всех настаивал на том, чтобы этот белобрысый ханжа был выпущен на свободу. Теперь гляди за ним в оба. Если он начнет хотя бы дышать тяжелее обычного, я должен об этом знать. Понял? - Да. - Римлянин ожидал подобного приказа. - Только "да"? - Император пронзил его яростным взглядом, но момент был упущен, и ему не удалось выместить на Скаурусе свой гнев. - Ладно, убирайся отсюда. Марк шел к казарме легионеров, когда его остановила Алипия Гавра. - Я хочу попросить у тебя прощения. С моей стороны было некрасиво делать вид, будто я не получала твоих просьб об аудиенции. - Ситуация была довольно необычной, - ответил трибун. Он не мог разговаривать так свободно, как бы ему хотелось. На дороге было много людей и некоторые уже оборачивались, видя капитана наемников, гуляющего рядом с племянницей Автократора видессиан. - Это самое меньшее, что можно сказать. - Алипия тоже старалась говорить двусмысленными фразами, и Марк подумал, что скорее всего она специально решилась побеседовать с ним на людях, в официальной обстановке. - Я надеюсь, - сказал он, тщательно подбирая слова, - что вы не думаете, будто я... м-м... использовал ситуацию в корыстных целях. Принцесса внимательно посмотрела на него. - Офицер нашел бы в ней немало выгод и преимуществ. Но я умею угадывать в людях фальшь и не думаю, чтобы ты был корыстолюбивым человеком. - Она опустила голову и тут же вновь поглядела на трибуна. - А как насчет твоего маленького сына? И семьи, которую ты создал с тех пор, как прибыл в Видессос? На пиру ты выглядел вполне счастливым со своей дамой. Скаурус прикусил губу. Ему было неприятно слышать, как девушка повторяет его собственные мысли. - И вы говорите, что не видите меня насквозь! - воскликнул он в полном замешательстве. Алипия улыбнулась и сделала движение, словно собираясь взять трибуна за руку, но, вспомнив о том, где они находятся, остановилась. - Если бы все эти мысли не были у тебя в голове, чтобы их можно было прочитать, - мягко сказала она, - то ситуация эта... м-м-м... никогда бы и не возникла. Они подошли к развилке дороги. - Я думаю, нам нужно идти сейчас в разные стороны, - сказала девушка и повернула к цветущим вишневым деревьям, скрывающим императорскую резиденцию. - Да, на некоторое время наши пути разошлись, - пробормотал Марк. - Нет, ты только посмотри, что за работу дал мне Гаврас! - выкрикнул Тарон Леймокер. - Почему он сразу не посоветовал мне повеситься на крюке в камере, когда я был уже готов сделать это. Вероятно, думал, что веревка оборвется, - и был прав! Адмирал с отвращением взглянул на Неорезианский порт, располагавшийся в северной части города, которую Скаурус почти не знал. Римляне однажды занимались патрулированием в районе порта Контоскалион. Оттуда же, из южного порта Видессоса они отправились в поход против каздов. Но по сравнению с Неорезианским, названным в память давно умершего префекта города, который руководил его постройкой, Контоскалион казался игрушечным. В Неорезианском порту стояли сотни кораблей, целый лес высоких мачт поднимался в небо. Многие из них, однако, принадлежали неуклюжим торговым судам и крохотным рыбачьим баркасам, подобным тому, на котором отправился в плавание Марк, когда армия Туризина переправлялась через Бычий Брод. Груз и команда давным-давно находились на берегу, поскольку корабли эти оказались запертыми в Видессосе флотом Бурафоса. Адмирал отплыл к Питиосу с лучшей частью имперского флота и сумел удержать ее под своим командованием, когда присоединился к мятежнику Ономагулосу. Из боевых кораблей у Леймокера осталась дюжина галер и десяток более мелких судов. Рыбачьи шхуны и баркасы в счет не шли. Таким образом у дрангариоса кораблей было в три раза меньше, чем у Бурафоса, к тому же лучшие корабельные команды и опытнейшие капитаны тоже оказались на стороне мятежников. - Что же теперь делать? - спросил Марк, обеспокоенный задачей, поставленной Императором перед адмиралом. Дав выплеснуться отчаянию, Леймокер стал вглядываться в море, - но не в маленькие волны, бьющие о берег, а в бесконечную даль на горизонте. Выйдя из задумчивости, он медленно повернулся к трибуну. - Во имя света Фоса, я и вправду не знаю, с чего начать. Прежде всего мне нужно осмотреться и понять, что к чему, сообразить, какие произошли перемены с тех пор, как меня сняли с корабля. Все здесь идет другим курсом и выглядит очень странно. По правилам видессианской шашечной игры захваченные шашки могли быть использованы против их первоначального владельца и в течение одной партии по нескольку раз переходили от игрока к игроку. Видессианские шашки очень напоминали игру, в которую они сейчас играли. Увидев тревогу на лице трибуна, Леймокер хлопнул его по плечу. - Никогда не теряй надежды, - серьезно произнес он. - Независимо от того, насколько сильным кажется ураган, когда-нибудь он стихает. Скотос оставляет людям отчаяние, и это одна из его самых коварных ловушек. В римской казарме затихли последние чистые звуки лютни. Шквал аплодисментов заглушил крики "Браво!". Сенпат Свиодо отложил в сторону свой инструмент, на его красивом худощавом лице появилась улыбка. Он поднял стакан с вином и отсалютовал им своей аудитории. - Это было просто великолепно, - сказала Хелвис. - Мы словно наяву увидели горы Васпуракана. Фос дал тебе великий талант. Если бы ты не был солдатом, твоя музыка сделала бы тебя богачом. - Еще мальчишкой я хотел сбежать из дома с бродячими музыкантами, которые играли на одном из праздников в усадьбе моего отца, - смущенно признался Сенпат. - Почему же ты этого не сделал? - Отец узнал и выпорол меня ремнем. Он имел на это право, пусть Фос успокоит его душу. Я был нужен семье - даже тогда отряды каздов рыскали вокруг нас, как сборщики податей вокруг человека, откопавшего сокровище. И кроме того, если бы я удрал - смотри, чего бы я лишился! Он обернулся и обнял стоявшую позади него Неврат. Яркие ленты, свисавшие с его треугольной васпураканской шапки, щекотали ее шею; она откинула их в сторону и крепко прижалась к мужу. Марк отпил вина. Он почти забыл о том, какой чудесной парой были эти горцы. Ему нравилась не только музыка Сенпата, но и его жизнерадостность. Они, и всем это было видно, так любили друг друга, что каждая семейная пара, оказавшись рядом, становилась счастливее от одного только их присутствия. - А где же твой друг с усами, похожими на расплавленную медь? - спросила Неврат трибуна. - У него неплохой голос. Я надеялась услышать, как он споет с Сенпатом сегодня вечером, хотя, к сожалению, вместе они могут петь только видессианские песни. - Маленькая птичка с желтеньким крылом, - начал Гай Филипп, хитро подмигнув Неврат. Она притворно нахмурилась и бросила в него грецким орехом. Как всегда бдительный, он поймал его на лету и расколол рукояткой своего кинжала. Но эта заминка не заставила Неврат забыть свой вопрос. Она подняла бровь и посмотрела на Скауруса, ожидая ответа. - У него были неотложные дела, не знаю, какие именно, - сказал он виновато и подумал, что догадаться о том, где сейчас кельт, вовсе не трудно. Другая бровь Неврат также приподнялась, когда она заметила его колебание. В отличие от большинства видессианских женщин она не выщипывала брови, чтобы сделать их тоньше, но это совсем не портило ее суровой красоты. Однако Марка невозможно было смутить подобными взглядами. Он хотел, чтобы никто не знал о секрете Виридовикса, и не собирался кого-либо посвящать в эту тайну. Неврат повернулась к Хелвис. - Ты стала большой дамой, дорогая. Тебе не стоит так увлекаться едой. - Если бы эти слова были сказаны другим тоном, они могли бы задеть Хелвис, но жена Сенпата искренне беспокоилась о ней. - Двоим нужно больше еды, чем одному, - устало улыбнулась Хелвис. - Кроме того, я наверняка потеряю половину съеденного завтра утром. Сначала Неврат не поняла, о чем она говорит, но через минуту обняла Хелвис. - Поздравляю, - сказал Сенпат, пожимая руку трибуна. - Неужели одна мысль о том, что вы двинетесь на запад, так возбуждает тебя? Это будет уже второй, а? - Пока второй, - сказала Хелвис и переглянулась с трибуном. Когда смех утих, Сенпат сделался серьезен. - Вы, римляне, действительно собираетесь на запад, не так ли? - Я пока не слышал ни "да", ни "нет", - осторожно проговорил Скаурус. - Во всяком случае, никто никуда не пойдет, пока Бурафос стоит в Бычьем Броде. Но почему тебя это интересует? Ты ведь уже несколько месяцев как не входишь в наш отряд? Прежде чем ответить, Сенпат обменялся несколькими фразами на своем гортанном языке с Гагиком Багратони. Накхарар ответил рычанием. Остальные васпуракане закивали; один из них с силой ударил кулаком по колену. - Я снова буду с твоим отрядом, если ты не возражаешь, - обратился молодой дворянин к Скаурусу. - На западе вам придется воевать не только с мятежниками. Казды тоже будут там, а мне надо заплатить им небольшой долг. Его веселые глаза омрачились. - И мне, - добавила Неврат. Марк видел, как она сражалась у Марагхи и во время боя с намдалени Дракса, и знал, что она имела в виду именно то, что говорила. - Вы оба знаете, что я отвечу "да" независимо от того, двинемся мы на запад или нет. Как я могу отказать таким опытным воинам и отличным разведчикам, которые к тому же мои друзья? Сенпат Свиодо поблагодарил трибуна с необычной для него серьезностью. Все еще погруженный в свои мысли, Багратони заметил: - У нас тоже небольшой счет к Земаркосу. Васпуракане снова кивнули; у них имелось значительно больше причин ненавидеть фанатика-жреца, чем кочевников. И в случае, если легионеры пойдут на запад, им может представиться возможность отомстить. На пути к Марагхе Туризин посмеялся над Земаркосом, и сейчас фанатик-жрец признал Ономагулоса своим Автократором. Его последователи пополнили не столь многочисленные прежде отряды провинциального магната. На секунду казарма притихла. Римляне были преданы государству, за которое сражались, но это была лояльность наемников, лишенная внутреннего содержания точно так же, как скорлупа пустого ореха Они не имели за спиной десятилетий войн и погромов, закаливших васпуракан, как огонь закаляет сталь. Люди, называвшие себя "принцами", редко показывали посторонним свою жесткость и суровость, но прорвавшись, чувства эти способны были оледенить кровь их менее готовых к испытаниям товарищей. - Земаркос пришел из темноты! - закричал Сенпат Свиодо, чувствуя охватившее всех волнение. - Он орудие Скотоса! - Потом горец повернулся к Гаю Филиппу и совсем другим голосом спросил: - Так что вы, римляне, знаете про эту маленькую птичку? Пальцы его забегали по струнам. Легионеры громко запели, обрадованные тем, что песня разрядила всеобщее напряжение. - Что с тобой, Тарон? Ты выглядишь так, будто не спал целую неделю, - спросил Марк. - Ты почти угадал, - Леймокер громко зевнул. Бас его звучал еще более хрипло, чем обычно. Хотя он немного поправился после тюрьмы, кожа его все еще выглядела бледной и нездоровой. - Весьма утомительное занятие - делать невозможные вещи. - Даже смех его, когда-то гулкий, звучал приглушенно. - Не хватает кораблей, не хватает моряков, не хватает денег, не хватает времени. - Он загибал один палец за другим. - Чужеземец, Гаврас может выслушать тебя. Попробуй объяснить ему, что я не колдун и не могу сотворить победу мановением руки. И объясни ему это толково, иначе мы оба окажемся за решеткой. Скаурус решил, что адмирал впадает в отчаяние, но Леймокер был так настойчив, что трибун согласился поговорить с Императором. Усталость сделала дрангариоса флота раздражительным, и он не признавал сейчас никаких доводов, кроме своих собственных. Трибуну повезло, его допустили к Императору всего через день. Однако, едва он заговорил о жалобах Леймокера, Туризин остановил его: - Чего он от меня хочет? Анчоусов к обеденному столу? Каждый идиот может справиться с легкой работой, и только тяжелое испытание покажет, из какого материала сделан человек. К трону подошел посыльный. Не смея вмешиваться в разговор, он тем не менее мялся и не уходил: - Ну? - резко спросил Туризин. Гонец распростерся перед Императором, поднялся и подал ему сложенный вдвое лист. - Прошу прощения, Ваше Величество. Человек, доставивший этот документ, сказал, что нужно вручить его вам немедленно. - Ладно, давай сюда. - Император развернул лист и прочел вслух: - "Приходи к крепостной стене у моря, и ты узнаешь, что принесло тебе твое доверие. Леймокер, дрангариос флота". Лицо Туризина багровело все сильнее при каждом новом слове, он разорвал лист на части и повернулся к Скаурусу, заорав: - Фос да проклянет тот день, когда я послушался твоего ядовитого языка! Полюбуйся! Этот предатель еще и хвастается своей изменой! Зигабенос!!! Когда гвардеец появился перед ним, Император, ругаясь через слово самым грязным образом