ысяч фунтов! Киппс получил наследство - миллион двести тысяч фунтов в год. Цифры назывались разные, но суть была верна. Киппс пошел наверх. Киппс укладывает вещи. Киппс сказал: он и за тысячу фунтов не останется в этом заведении больше ни одного дня! Передавали даже, что он вслух честил старину Шелфорда. Киппс спустился вниз! Киппс в конторе! И тотчас все кинулись туда. (Бедняга Баггинс занимался с покупательницей и не мог понять, какого черта все словно с цепи сорвались. Да, да, Баггинс ровно ничего не знал!) Он видел, что в магазине поднялась беготня, слышал, что то и дело поминается имя Киппса. "Динь-динь-динь", - надрывался звонок, возвещая обед, но никто не обращал на него внимания. У всех горели глаза, все были возбуждены, всем не терпелось поделиться новостью, хоть тресни, найти кого-нибудь, кто еще ничего не знает, и первым выпалить: "Киппс получил наследство, тридцать, сорок, пятьдесят тысяч фунтов!" - Что?! - вскричал старший упаковщик. - Он? - И стремглав кинулся в контору, словно ему сказали, что Киппс сломал себе шею. - Тут один наш только что получил наследство - шестьдесят тысяч фунтов, - сказал старший ученик покупательнице, которая давно уже его дожидалась. - Неожиданно? - спросила покупательница. - В том-то и дело... - Уж если кто заслужил наследство, так это мистер Киппс, - сказала мисс Мергл и, шурша юбками, поспешила в контору. На Киппса градом сыпались поздравления. Он стоял весь красный, волосы растрепались. В левой руке он все еще сжимал шляпу и свой лучший зонтик. Правой он уже не чувствовал: ее все время кто-нибудь пожимал и тряс. "Динь-динь-дон, дурацкий дом, все вверх дном", - надрывался всеми забытый обеденный колокол. - Дружище Киппс! - говорил Пирс, тряся его руку. - Дружище Киппс! В глубине конторы Буч потирал свои бескровные руки. - А вы уверены, что тут нет никакой ошибки, мистер Киппс? - спросил он. - Я уверена, что нам всем следует его поздравить, - заявила мисс Мергл. - Господи помилуй! - воскликнула новенькая продавщица из отдела перчаток. - Тысяча двести фунтов в год! Господи помилуй! Вы не собираетесь жениться, мистер Киппс? - Три фунта пять шиллингов и девять пенсов в день, - сообщил мистер Буч, чудесным образом подсчитавший это прямо в уме. Все твердили, что они рады за Киппса, все, кроме младшего ученика: единственный сынок любящей матери-вдовы, привыкший и считавший своим правом получать все самое лучшее, он стал чернее тучи: его терзала зависть, он не мог примириться с такой явной несправедливостью. Все же остальные и в самом деле радовались от души, радовались в эту минуту, пожалуй, больше самого Киппса, которого ошеломило это нежданное-негаданное счастье... Он спустился в столовую, бросая на ходу отрывочные фразы: "Ничего такого не ждал... Когда этот самый Бин сказал мне, я совсем ошалел... Вам, говорит, оставили в наследство деньги. Но я и тут не чаял такого, думал, может, фунтов сто. Это уж самое большее". Пока сидели за обедом и передавали друг другу тарелки, общее возбуждение поулеглось. Домоправительница, разрезая мясо, поздравила Киппса, а служанка чуть было не залила кому-то платье: загляделась на Киппса, - где уж тут было ровно держать полные тарелки! Удивительно, как она все их не опрокинула. Казалось, новость прибавила всем проворства и аппетита (всем, кроме младшего ученика), и домоправительница оделяла всех порциями мяса с небывалой щедростью. В этой комнате, освещенной газовыми рожками, было сейчас совсем как в добрые старые времена, поистине как в добрые старые времена! - Уж если кто заслужил богатство, - сказала мисс Мергл, - передайте, пожалуйста, соль... да, уж если кто заслужил богатство, так это мистер Киппс. Шум поутих, когда в столовой раздался лающий голос Каршота. - Ты теперь заделаешься важной персоной, Киппс, - сказал он. - Сам себя не узнаешь. - Прямо как настоящий джентльмен, - сказала мисс Мергл. - Мало ли настоящих джентльменов со всей семьей живут на меньшие деньги! - сказала домоправительница. - Мы еще увидим тебя на набережной, - сказал Каршот. - Лопни моя... - начал было он, но поймал взгляд домоправительницы и прикусил язык. Она уже раньше выговаривала ему за это выражение. - Лопни мои глаза! - покорно поправился он, дабы не омрачать торжественный день препирательствами. - Небось, поедешь в Лондон, - сказал Пирс. - Станешь настоящим гулякой. Сунешь в петлицу букетик фиалок и будешь эдак прохаживаться по Берлингтонскому пассажу. - Я бы на твоем месте снял квартирку где-нибудь в Вест-Энде, - продолжал он. - И вступил бы в первоклассный клуб. - Так ведь в эти клубы разве попадешь, - сказал Киппс, вытаращив глаза и с полным ртом картофеля. - Чего уж там. Были бы денежки, - сказал Пирс. А девица из отдела кружев, относящаяся к современному обществу с цинизмом, почерпнутым из беззастенчивых высказываний мисс Мари Корелли, подтвердила: - В наши дни с деньгами все можно, мистер Киппс. Зато Каршот показал себя истым англичанином. - А я бы на месте Киппса поехал в Скалистые горы, - сказал он, подбирая ножом подливку, - стрелять медведей. - А я бы первым делом скатал в Булонь, - сказал Пирс, - и хоть одним бы глазком глянул, что там за жизнь. На пасху уж как пить дать, все равно поеду, вот увидите. - Съездите в Ирландию, - прозвучал мягкий, но настойчивый голосок Бидди Мерфи, которая заправляла большой мастерской; с первого же слова Бидди залилась румянцем и вся засветилась - чисто по-ирландски. - Съездите в Ирландию. На свете нет страны краше. Рыбная ловля, охота на дичь, на зверя. А какие красотки! Ах! Вы увидите озера Килларни, мистер Киппс! - На ее лице выразился беспредельный восторг, она даже причмокнула. Наконец было решено достойно увенчать великое событие. Придумал это Пирс. - С тебя причитается, Киппс! - сказал он. А Каршот тут же перевел его слова на язык более поэтичный: - Шампанского! - А как же! - весело откликнулся Киппс. И за всем остальным, а также за добровольными курьерами дело не стало. - Вот и шампанское! - раздались голоса, когда на лестнице появился посланный за этим напитком ученик. - А как же магазин? - спросил кто-то. - Да пропади он пропадом! - ответил Каршот и ворчливо потребовал штопор и что-нибудь, чем перерезать проволоку. У Пирса - ну и ловкач - в перочинном ноже оказался специальный ножичек. Вот бы у Шелфорда полезли глаза на лоб, если б он вдруг вернулся ранним поездом и увидел бутылки с золотыми головками! Хлоп, хлоп! - выстрелили пробки. И полилось, запенилось, зашипело шампанское! И вот Киппса обступили со всех сторон и в свете газовых рожков с важностью, торжественно повторяют: "Киппс! Киппс!" - и тянутся к нему бокалами, ибо Каршот сказал: - Надо пить из бокалов. Такое вино не пьют из стаканов. Это вам не портвейн, не херес какой-нибудь! Оно и веселит, а не пьянеешь. Оно ненамного крепче лимонада. Есть же счастливчики, каждый день пьют его за обедом. - Да что вы! По три с половиной шиллинга бутылка?! - недоверчиво воскликнула домоправительница. - А им это нипочем, - сказал Каршот. - Для таких это разве деньги? Домоправительница поджала губы и покачала головой... Так вот, когда Киппс увидел, что все обступили его, чтобы поздравить, у него защекотало в горле, лицо сморщилось, и он вдруг испугался, что сейчас заплачет на виду у всех. "Киппс!" - повторяли они и смотрели на него добрыми глазами. Как это хорошо с их стороны и как обидно, что и им на долю не выпало такое счастье! Но при виде запрокинутых голов и бокалов он снова приободрился... Они пили за него, в его честь. Без зависти, сами, по своей воле. Вот почему Каршот, предлагая покупательнице кретон и желая отодвинуть штуки отвергнутых материй, чтобы было где отмерять, не рассчитал, толкнул слишком сильно, и они с грохотом обрушились на пол и на ноги все еще пребывающего в мрачности младшего ученика. А Баггинс, который, пока Каршот обслуживал покупателей, должен был исполнять роль старшего, прохаживался по магазину с видом необычайно важным и неприступным, покачивая на пальце новомодный солнечный зонтик с изогнутой ручкой. Каждого входящего в магазин он встречал серьезным, проникновенным взором. - Солнечные зонтики. Самые модные, - говорил он и, выдержав для приличия паузу, прибавлял: - Слыхали, какое дело: одному нашему приказчику привалило наследство, тыща двести фунтов в год! Самые модные, сударыня. Ничего не забыли купить, сударыня? И он шел и распахивал перед ними двери по всем правилам этикета, и с левой руки у него элегантно свисал солнечный зонтик. А второй ученик, показывая покупательнице дешевый тик, на вопрос, крепкий ли он, ответил удивительно: - Ну что вы, сударыня! Крепкий! Да он ненамного крепче лимонаду... Ну, а старший упаковщик исполнился похвальной решимости поставить рекорд быстроты и наверстать таким образом упущенное время. Вот почему мистер Суофенхем с Сандгейт-Ривьер, который к семи часам в этот вечер был приглашен на ужин, вместо ожидаемой в половине седьмого фрачной сорочки получил корсет, из тех, что рассчитаны на полнеющих дам. А комплект дамского летнего белья, отобранный старшей мисс Уолдершо, был разложен в качестве бесплатного приложения по нескольким пакетам с покупками не столь интимного свойства, в коробке же со шляпой (с правом возвращения обратно), доставленной леди Пэмшорт, оказалась еще и фуражка младшего посыльного... Все эти мелочи, незначительные сами по себе, красноречиво свидетельствуют, однако, о бескорыстном радостном волнении, охватившем весь магазин при известии о богатстве, нежданно-негаданно свалившемся на голову мистера Киппса. Омнибус, что курсирует меж Нью-Ромней и Фолкстоном, окрашен в ярко-красный цвет, на боках его изображены ленты с пышной надписью золотыми буквами "Самый скорый". Омнибус этот неторопливый, осанистый и смолоду тоже, должно быть, был такой. Под ним - прикрепленное цепями меж колес - покачивается нечто вроде багажника, а на крыше летом выставляются скамейки для пассажиров. За спинами двух видавших виды лошадей амфитеатром поднимаются места для сидения; ниже всех место кучера и его спутника, над этими двумя еще одно, а над ним, если только мне не изменяет память, еще одно. В общем, как на картине какого-нибудь раннего итальянского художника с изображением небожителей. Омнибус ходит не каждый день, а в какой день он пойдет, об этом надо заранее справиться. Он-то и доставит вас в Нью-Ромней. И будет доставлять еще долгие годы, ибо продолжить узкоколейку по прибрежной полосе, к счастью, подрядилась Юго-восточная железнодорожная компания и мирную тишину поросшей вереском равнины нарушают лишь звонки велосипедистов вроде нас с Киппсом. Итак, в этом самом омнибусе, огненно-красном, весьма почтенном и, по воле божией, бессмертном, что неспешно катил по фолкстонским холмам, через Сандгейт и Хайт и выехал на овеваемые ветром просторы; на одном из сидений трясся Киппс с печатью счастливого жребия на челе. Вообразите себе это зрелище. Он сидит на самом верхнем месте, прямо над кучером, и голова его кружится и кружится - от выпитого шампанского и от поразительной, ни с того ни с сего привалившей ему удачи; и грудь все ширится, ширится - кажется, вот-вот разорвется от напора чувств, и лицо его, обращенное к солнцу, совсем преобразилось. Он не произносит ни слова, но то и дело тихонько смеется, радуясь каким-то своим мыслям. Кажется, его прямо распирает от смеха, смех бурлит в нем, вскипает, точно пузырьки в шампанском, живет в нем сам по себе, какой-то своей, особой жизнью... В руках у него банджо, он держит его, оперев о колено, стоймя, точно скипетр. Киппсу всегда хотелось иметь банджо, и вот он купил его, пока дожидался автобуса. Рядом с Киппсом сосет мятный леденец молоденькая служанка, тут же совсем маленький мальчик, он сопит и то и дело взглядывает на Киппса: ему, видно, до смерти хочется узнать, почему это Киппс все посмеивается; по соседству с кучером двое молодых людей в гетрах рассуждают о спорте. И среди всего этого люда - богач Киппс, с виду самый обыкновенный молодой человек, вот только, пожалуй, банджо бросается в глаза, и пассажир в гетрах, сидящий слева от кучера, нет-нет да и глянет на Киппса, а особенно на банджо, словно и это банджо и ликующая физиономия Киппса для него неразрешимая загадка. Что и говорить, многие короли въезжали в завоеванные города с еще меньшим блеском, нежели Киппс. Омнибус держит путь на сияющий запад, и тени пассажиров становятся все длиннее, и лица в золотом блеске солнца преображаются. Солнце садится еще прежде, чем они достигают Димчерча, и когда, миновав ветряную мельницу, громыхая, въезжают в Нью-Ромней, уже совсем смеркается. Кучер спустил вниз банджо и саквояж, и Киппс заплатил ему, сказал, как и подобает джентльмену: "Сдачи не надо", - повернулся и чемоданом прямехонько угодил в Киппса-старшего, который, услыхав, что у дверей лавки остановился омнибус, вскочил в гневе из-за стола и, не прожевав куска, кинулся на улицу. - Здравствуйте, дядя, я вас не приметил, - сказал Киппс. - Дурень неуклюжий, - ответствовал Киппс-старший. - Ты-то как сюда попал? У вас сегодня рано закрывают, что ли? Сегодня разве вторник? - Я с новостями, дядя, - сказал Киппс, опуская саквояж. - Тебя, часом, не уволили? И что это у тебя в руках? О, чтоб мне провалиться, да это ж банджо! Боже праведный, тратить деньги на банджо! И не ставь ты здесь саквояж. Прямо на самом ходу. О, чтоб мне провалиться, да что ж это за парень, ты последнее время совсем от рук отбился. Эй! Молли! Погляди-ка! И чего это ты приехал с саквояжем? Может, тебя и впрямь уволили? - Есть новости, дядя, - сказал немного оглушенный Киппс. - Ничего худого. Сейчас расскажу. Киппс-старший взял банджо, а его племянник снова подхватил саквояж. Распахнулась дверь столовой, открыв взору Киппса тщательно сервированный ужин, и на пороге появилась миссис Киппс. - Да неужто Арти приехал! - воскликнула она. - Какими судьбами? - Здравствуйте, тетя, - сказал Арти. - Это я. У меня новости. Мне повезло. Нет, он не выложит им все прямо с ходу. Пошатываясь под тяжестью саквояжа, он обогнул прилавок, мимоходом задел вставленные друг в друга детские жестяные ведерки, так что вся пирамида закачалась и задребезжала, и прошел в гостиную. Приткнул свой багаж в угол за стоячими часами и обернулся к дяде с тетей. Тетушка глядела на него подозрительно. Желтый свет маленькой настольной лампы пробивался над верхним краем абажура и освещал ее лоб и кончик носа. Сейчас они успокоятся. Но только он не выложит им все прямо с ходу. Киппс-старший стоял в дверях лавки с банджо в руках и шумно отдувался. - Так вот, тетя, мне повезло. - Может, ты стал играть на бегах, Арти? - со страхом спросила она. - Еще чего! - В лотерею он выиграл - вон что, - провозгласил Киппс-старший, все еще не отдышавшись после столкновения с саквояжем. - Будь она неладна, эта лотерея! Знаешь что, Молли. Он выиграл эту дрянь, банджо это, и взял да и бросил свое место; вот что он сделал. И ходит радуется, дурень. Все очертя голову, не подумавши. Ну в точности бедняжка Фими. Прет напролом, а остановить ее и думать не смей! - Неужто ты бросил место, Арти? - спросила миссис Киппс. Киппс не упустил столь прекрасной возможности. - Бросил, - ответил он. - Именно, что бросил. - Это почему же? - спросил Киппс-старший. - Стану учиться играть на банджо! - Господи помилуй! - воскликнул Киппс-старший в ужасе, что оказался прав. - Буду ходить по берегу и играть на банджо, - сказал Киппс-младший, хихикнув. - Вымажу лицо ваксой и буду петь. Буду веселиться за милую душу и загребать деньги лопатой - понимаете, тетя? И этаким манером живо заработаю двадцать шесть тысяч фунтов! - Послушай, - сказала мужу миссис Киппс, - да он выпивши! Лица у супругов вытянулись, и оба они через накрытый к ужину стол уставились на племянника. Киппс-младший расхохотался во все горло, а когда тетушка скорбно покачала головой, закатился еще пуще. И вдруг сразу посерьезнел. Хватит, хорошенького понемножку. - Да это не беда, тетя. Вот ей-ей. Не спятил я и не напился. Я получил наследство. Двадцать шесть тысяч фунтов. Молчание. - И ты бросил место? - спросил Киппс-старший. - Ну да, - ответил Киппс, - ясно! - И купил это самое банджо, напялил новые брюки и заявился сюда? - Ну и ну! - сказала миссис Киппс. - Что только делается!.. - Это не новые мои брюки, тетя, - с огорчением возразил Киппс. - Мои новые брюки еще не готовы. - Даже от тебя не ожидал такой дурости, даже от тебя, - сказал Киппс-старший. Молчание. - Да ведь это правда, - сказал Киппс, несколько смущенный их мрачной недоверчивостью. - Право слово... вот ей-ей. Двадцать шесть тыщ фунтов. Да еще дом. Киппс-старший поджал губы и покачал головой. - Дом на самой набережной. Я мог туда пойти. Да не пошел. Не захотел. Не знал, чего там делать и как говорить. Я хотел сперва рассказать вам. - А откуда ты знаешь про дом? - Мне сказали. - Так вот. - Киппс-старший зловеще мотнул головой в сторону племянника, и уголки губ у него опустились (это тоже не предвещало ничего хорошего). - Простофиля ты! - Вот уж не ждала от тебя, Арти! - сказала миссис Киппс. - Да чего это вы? - едва слышно спросил Киппс, растерянно переводя взгляд с дяди на тетку. Киппс-старший прикрыл дверь в лавку. - Это с тобой шутки шутили, - мрачно, вполголоса проговорил он. - Так-то. Вздумали посмеяться над простофилей - что, мол, он станет делать. - Тут беспременно молодой Куодлинг приложил руку, - сказала миссис Киппс. - Он ведь такой. (Юный отпрыск Куодлингов, ходивший некогда в школу с ранцем зеленого сукна, вырос настоящим головорезом и теперь держал в страхе весь Нью-Ромней.) - Это, небось, подстроил кто-то, кто метит на твое место, - сказал Киппс-старший. Киппс перевел взгляд с одного недоверчивого, осуждающего лица на другое, оглядел знакомую убогую комнатку - знакомый дешевый саквояж на залатанном сиденье стула, среди накрытого к ужину стола - банджо, свидетельство его непоправимой глупости. Да разбогател ли он в самом деле? Правда ли все это? Или кто-то попросту зло над ним посмеялся? Но стой... а как же тогда сто фунтов? - Да нет же, - сказал он, - ей-богу, дядя, это все взаправду. Не верите?.. Я получил письмо... - Знаем мы эти письма! - ответил Киппс-старший. - Так ведь я ответил и в контору ходил. На мгновение уверенность Киппса-старшего пошатнулась, но он тут же глубокомысленно покачал головой. Зато Киппс-младший, вспомнив про Бина и Уотсона, вновь обрел почву под ногами. - Я разговаривал с одним старым джентльменом, дядя. Он самый настоящий джентльмен. И он мне все растолковал. Очень почтенный джентльмен. Бин и Уотсон, стало быть, то есть сам-то он Бин. Он сказал, - Киппс торопливо полез во внутренний карман пиджака, - сказал: наследство мне оставил мой дед... Старики так и подскочили. Киппс-старший вскрикнул и кинулся к камину, над которым с выцветшего дагерротипа улыбалась всему свету его давно умершая младшая сестра. - Его звали Уодди, - сказал Киппс, все еще роясь в кармане. - А его сын мне отец. - Уодди! - вымолвил Киппс-старший. - Уодди! - повторила миссис Киппс. - Она ни слова нам не сказала, - молвил Киппс-старший. Все долго молчали. Киппс нащупал наконец письмо, скомканное объявление и три банковых билета. Он не знал, что же лучше предъявить в доказательство. - Послушай! А помнишь, приходил парнишка и все расспрашивал?.. - вдруг сказал Киппс-старший и озадаченно поглядел на жену. - Вот оно что, - сказала миссис Киппс. - Вот оно что, - сказал Киппс-старший. - Джеймс, - понизив голос, с трепетом сказала миссис Киппс, - а вдруг... Может, и вправду? - Сколько, сынок? - спросил Киппс-старший. - Сколько, говоришь, он тебе отказал? Да, это были волнующие минуты, хотя Киппс в своем воображении рисовал их немного по-иному. - Тыщу двести фунтов, - кротко ответил он через стол, на котором дожидался скудный ужин, и в руках у него был документ, подтверждающий его слова. - Примерно тыщу двести фунтов в год, так тот джентльмен сказал. Дед написал завещание перед самой смертью. С месяц назад, что ли. Когда он стал помирать, он вроде как переменился - так сказал мистер Бин. Прежде он нипочем не хотел простить сына, нипочем... пока не стал помирать. А его сын помер в Австралии, давным-давно, и даже тогда он сына не простил. Того самого, который мне отец. Ну, а когда старик занемог и стал помирать, он вроде забеспокоился, и ему захотелось, чтоб про него вспоминала какая-никакая родная душа. И он признался мистеру Бину, что это он помешал сыну жениться. Так он думал. Вот как оно получилось... Наконец, освещая себе путь неверным светом свечи, Киппс поднялся по узкой, ничем не застеленной лестнице в крохотную мансарду, которая в дни детства и юности служила ему кровом и убежищем. Голова у него шла кругом. Ему советовали, его остерегали, ублажали, поздравляли, угощали виски с горячей водой, лимоном и сахаром, пили за его здоровье. Ужин у него тоже был совсем необычный - два гренка с сыром. Дядя полагал, что ему следует идти в парламент, тетю же снедала тревога, как бы он не взял себе жену из простых. - Тебе следует где-нибудь поохотиться, - наставлял Киппс-старший. - Смотри, Арти, беспременно найди себе жену из благородных. - Найдется сколько угодно повес из этих благородных, которые живо сядут тебе на шею, - вещал Киппс-старший. - Попомни мои слова. И будут тянуть из тебя деньги. А дашь им взаймы - поминай как звали. - Да, мне надо быть поосторожнее, - сказал Киппс. - Мне и мистер Бин говорил. - А ты с этим Бином тоже поосторожнее, - сказал Киппс-старший. - Мы тут в Нью-Ромней, может, и отстали от жизни, а только слыхал я про этих самых стряпчих. Гляди в оба за этим самым Бином. Кто его знает, может, он сам добирается до твоих денег! - продолжал свое старик: видно, эта забота все больше грызла его. - На вид он очень даже почтенный джентльмен, - возразил Киппс. Раздевался Киппс с величайшей медлительностью и то и дело застывал в раздумье. Двадцать шесть тыщ фунтов! Тетушкины тревоги вновь пробудили в нем мысли, которые тысяча двести фунтов в год вытеснили было из его головы. Он снова вспомнил о курсах, о резьбе по дереву. Тыща двести фунтов в год... Глубоко задумавшись, он присел на край кровати - много времени спустя на пол шлепнулся его башмак, и очень не скоро второй. Двадцать шесть тыщ фунтов... Бог ты мой! Киппс сбросил на пол остатки одежды, нырнул под стеганое лоскутное одеяло и положил голову на подушку, которой некогда первой поведал о том, что в его сердце поселилась Энн Порник. Но сейчас он не думал об Энн Порник. Сейчас он, кажется, пытался думать обо всем на свете - и притом обо всем сразу, - только не об Энн Порник. Все яркие события дня вспыхивали и гасли в его непривычно усталом мозгу: "Этот самый Бин" все что-то объясняет и объясняет, пожилой толстяк никак не желает поверить, что дом на набережной, и правда, принадлежит ему, Киппсу... Остро пахнет мятными леденцами. Тренькает банджо, мисс Мергл говорит: он заслужил богатство, Читтерло исчезает за углом, дядюшка с тетушкой изрекают мудрые советы и предостережения... Тетушка боится, что он женится на девушке из простых. Знала бы она... Мысли его перенеслись на урок резьбы по дереву; вот он входит в класс и поражает всех. Скромно, но вполне внятно он говорит: "Я получил в наследство двадцать шесть тысяч фунтов". Потом спокойно, но твердо объявляет, что всегда любил мисс Уолшингем, всегда, и вот, глядите, теперь отдает ей эти двадцать шесть тысяч фунтов - все до последнего шиллинга. И ему ничего не нужно взамен... Совсем ничего. Вот отдаст ей конверт с деньгами и уйдет. Разумеется, банджо он оставит себе... и сделает какой-нибудь небольшой подарок тете с дядей... Ну и, пожалуй, купит новый костюм и еще какую-нибудь мелочь, мисс Уолшингем от этого не пострадает. Внезапно мысль его сделала скачок. А ведь можно купить автомобиль или эту - как ее - пианолу, что ли, которая сама играет... Вот старик Баггинс удивится! А он прикинется, будто когда-то обучался на фортепьянах... и велосипед можно купить и велосипедный костюм... Великое множество планов - что сделать, а главное, что купить - теснилось в мозгу Киппса. И он не столько спал, сколько смотрел беспорядочную вереницу снов: в экипаже, запряженном четверкой лошадей, он спускался с Сандгейтского холма ("Мне надо быть поосторожнее") и менял один костюм за другим, но почему-то - вот ужас! - в каждом костюме оказывался какой-нибудь непорядок. И его подымали на смех. Под натиском бесчисленных костюмов карета отступает на задний план. Вот Киппс в костюме для гольфа, а на голове у него шелковый цилиндр. Потом на смену этому видению приходит кошмар: Киппс прогуливается по набережной в костюме шотландских горцев, и юбка прямо на глазах становится все короче и короче... А за ним спешит Шелфорд с тремя полисменами. "Это мой служащий, - твердит Шелфорд, - он сбежал. Это сбежавший стажер. Не спускайте с него глаз, и сами увидите, его придется арестовать. Знаю я эти юбки! Мы говорим, они не садятся в стирке, а на самом деле они садятся..." И вот юбка все короче, короче... Надо бы изо всех сил потянуть ее вниз, да только руки у Киппса никак не действуют. Тут ему почудилось, что у него отчаянно кружится голова и сейчас он свалится без чувств. В ужасе он вскрикнул. "Пора!" - сказал Шелфорд. Киппс проснулся, обливаясь холодным потом: оказалось, одеяло сползло на пол. Вдруг ему послышалось, что его кто-то окликнул: неужто он проспал и теперь не успеет прибрать в магазине? Но нет, еще ночь, и в окно светит луна, и он уже не в заведении Шелфорда. Где же это он? Ему вдруг примерещилось, что весь мир скатали, точно ковер, а сам он повис в пустоте. Может, он сошел с ума? - Баггинс! - позвал он. Никакого ответа, даже притворного храпа не слышно. Ни комнаты, ни Баггинса, ничего! И тут он вспомнил. Посидел на краю кровати. Видел бы его кто-нибудь в эти минуты - бледное, жалкое, испуганное лицо, остановившийся взгляд... Он даже застонал тихонько. - Двадцать шесть тысяч фунтов! - прошептал он. Ему прямо страшно стало: как быть, что делать с таким несметным богатством? Он подобрал с полу одеяло и снова лег. Но сон все не шел. Господи, да ведь теперь вовсе незачем подниматься ровно в семь утра! Это открытие сверкнуло ему, точно звезда среди туч. Теперь можно сколько угодно валяться по утрам в постели, и вставать когда вздумается, и идти куда вздумается, и каждое утро есть на завтрак яйца, или ветчину, или копченую селедку, или... А уж мисс Уолшингем он удивит!.. Да, уж ее он удивит... удивит... На заре его разбудила песенка дрозда. Вся комната была залита теплым золотым сиянием. - Слушайте! - распевал дрозд. - Слушайте! Слушайте! Тысяча двести в год! Ты-ся-ча две-сти в год! Слушайте! Слушайте! Слушайте! Киппс сел в постели и протер глаза - сон как рукой сняло. Спрыгнув с постели, он стал торопливо одеваться. Нечего терять ни минуты, надо начинать новую жизнь! ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МИСТЕР ФИЛИН - НАСТАВНИК 1. ПО-НОВОМУ Теперь на сцене появляется своего рода добрый гений, некий весьма воспитанный и любезный джентльмен по имени Честер Филин и кое-какое время будет играть в событиях главную роль. Представьте его накануне того часа, когда он начнет действовать в нашем повествовании, - под вечер он идет к Публичной библиотеке, прямой и стройный, с великолепной осанкой, с крупной головой. Поглядишь на эту голову и сразу подумаешь: уж, наверно, у этого человека могучий и уравновешенный ум; в его белой, несколько узловатой руке - большой, казенного вида конверт. В другой руке - трость с золотым набалдашником. На мистере Филине серый элегантный костюм, застегнутый на все пуговицы, и в эту минуту он откашливается, прикрыв рот казенным конвертом. У него крупный нос, холодные серые глаза и тяжеловатая нижняя челюсть. Он дышит ртом, и при каждом вдохе нижняя челюсть слегка выдается вперед. Его соломенная шляпа чуть надвинута на лоб, он заглядывает в лицо каждому встречному, но, едва ему отвечают взглядом, отводит глаза в сторону. Таков был мистер Честер Филин в вечер, когда он набрел на Киппса. Он агент по продаже и сдаче внаем домов, человек чрезвычайно деятельный и воспитанный, всегда помнит, что он джентльмен, вращается в свете, но отдает дань и более серьезным сторонам жизни. Он непременный деятель и участник самых разных начинаний, без него не обойдется ни прелестный, изящный любительский спектакль, ни общеобразовательные курсы Он обладает приятным глубоким басом, не очень выразительным и, пожалуй, слегка дрожащим, но одним из самых мощных в хоре церкви св.Стилитса. В эту минуту он направляется к дверям Публичной библиотеки, поднимает конверт, приветствуя идущего навстречу священника, улыбается и входит... Здесь-то, в Публичной библиотеке, он и сталкивается с Киппсом. К этому времени Киппс был богат уже неделю, а то и больше, и с первого взгляда видно было, что обстоятельства его переменились. На нем новый фланелевый тускло-коричневый костюм, панама и - впервые в жизни! - красный галстук, в руке трость, отделанная серебром, с черепаховым набалдашником. Ему мнится, что между жалким стажером, каким он был еще неделю назад, и сегодняшним Киппсом огромная разница, хотя на самом деле она, вероятно, не так уж велика. Он чувствовал себя ну прямо герцогом, однако (в глубине души) оставался все тем же скромным Киппсом. Опершись на палку, он с неистребимым почтением разглядывал каталог. Потом обернулся и увидел широчайшую улыбку мистера Филина. - Что вы тут делаете? - спросил мистер Честер Филин. Киппс мгновенно сконфузился. - Да так, - протянул он и, чуть помедлив, прибавил: - время провожу. То, что Филин заговорил с ним так запросто, лишний раз напомнило ему, как изменилось его положение в обществе. - Да так как-то, время провожу, - повторил он. - Я уже три дня как вернулся в Фолкстон. У меня ведь тут собственный дом. - Ну, как же, - сказал мистер Филин. - Вам повезло. Рад случаю вас поздравить. Киппс протянул руку. - Это на меня прямо с неба свалилось, - признался он. - Когда мистер Бин сказал мне все как есть, я прямо ошалел. - Это, должно быть, означает для вас колоссальную перемену. - Еще бы. Перемену? А как же, я сейчас вроде того парня из песни - не знаю, на каком я свете. Сами понимаете. - Поразительная перемена, - сказал мистер Филин. - Да-а. Могу себе представить. Думаете остаться в Фолкстоне? - Поживу малость. У меня ведь тут дом. Это в котором жил мой дед. Я там и квартирую. Его экономка осталась, она за всем смотрит. Ведь надо же - в том же самом городе, да и вообще! - Вот именно, - подхватил мистер Филин, - поразительно! - И, прикрыв рот ладонью, он кашлянул, совсем как овца. - Мистер Бин велел мне вернуться, надо было уладить кое-какие дела. А то я уехал было в Нью-Ромней, там у меня дядя с тетей. Но так приятно вернуться. Да... Помолчали. - Хотите взять книгу? - возобновил разговор мистер Филин. - Да вот только у меня еще нет билета. Но я его беспременно добуду и стану читать. Мне и раньше, бывало, хотелось. А как же. Я вот глядел этот самый каталог. Здорово придумано. Сразу все узнаешь. - Это - дело несложное, - сказал Филин, внимательно глядя на Киппса, и снова кашлянул. Помолчали, но ни тому, ни другому явно не хотелось расставаться. И тут Киппс вдруг подумал... Он уже целый день, а то и дольше вынашивал одну мысль... Правда, тогда он не связывал ее именно с мистером Филином. - У вас тут дела? - спросил он. - Да нет, только заглянул на минуту, тут у меня одна бумага насчет курсов. - Потому что... Может, зайдете ко мне, поглядите дом, покурим, поболтаем, а? - Киппс мотнул головой, указывая куда-то назад, и тут его обуял страх: а вдруг этим приглашением он непоправимо нарушил правила хорошего тона? Подходящий ли это, например, час? - Я был бы страх как рад, - прибавил он. Мистер Филин попросил его подождать секундочку, вручил казенного вида конверт библиотекарше и объявил, что он весь к услугам Киппса. Они замешкались в дверях, и это повторялось у каждой следующей двери - ни тот, ни другой не желал проходить первым - и, наконец, вышли на улицу. - Спервоначалу, знаете, прямо как-то не по себе, - сказал Киппс. - Собственный дом и все такое... Чудно даже! И времени свободного сколько хочешь. Прямо даже не знаю, куда его девать. Вы курите? - вдруг спросил он, протягивая великолепный, отделанный золотом портсигар свиной кожи, который он, точно фокусник, вдруг вытащил неизвестно откуда. Филин заколебался было и отказался, но тут же прибавил великодушно: - Но вы сами, пожалуйста, курите. Некоторое время они шли молча, Киппс изо всех сил старался делать вид, будто в своем новом костюме чувствует себя непринужденно, и осторожно поглядывал на Филина. - Да, большая удача, - сказал наконец Филин. - У вас теперь твердый доход примерно... э-э... - Тысяча двести фунтов в год, - ответил Киппс. - Даже малость побольше... - Собираетесь поселиться в Фолкстоне? - Еще сам не знаю. Может, да, а может, и нет. У меня ведь тут дом, со всей обстановкой. Но его можно и сдать. - В общем, у вас еще ничего не решено? - То-то и оно, что нет, - ответил Киппс. - Необыкновенно красив был сегодня закат, - сказал Филин. - Ага, - отозвался Киппс. И они поговорили о красотах неба на закате. Киппс не рисует? Нет, с самого детства за это не брался. Сейчас, небось, ничего бы не смог. Филин сказал, что его сестра - художница, и Киппс выслушал это с должным почтением. Филину иногда так хотелось бы располагать временем, чтобы и самому рисовать, но жизнь наша коротка, всего не переделаешь, и Киппс ответил: "То-то и оно". Они вышли на набережную и теперь смотрели сверху на приземистые темные громады портовых сооружений в драгоценной россыпи крохотных огоньков, притаившихся у серого сумеречного моря. - Вот если б изобразить это, - сказал Филин. И Киппс, словно по вдохновению, откинул голову назад, склонил к плечу, прищурил один глаз и заявил, что - да, это не так-то просто. Тогда Филин произнес какое-то диковинное слово, абенд [abend - вечер (нем.)], что ли, видать, на каком-то чужом языке, - и Киппс, чтобы выиграть время и успеть что-нибудь сообразить, прикурил новую сигарету о вовсе еще не докуренную предыдущую. - Да, верно, - оказал он наконец, попыхивая сигаретой. Что ж, пока он не подкачал, вполне сносно поддерживает беседу, но надо держать ухо востро, чтоб не осрамиться. Они повернули в сторону от набережной. Филин заметил, что по такому морю приятно плыть, и спросил Киппса, много ли ему приходилось бывать за морем. Киппс ответил: нет, немного, но он подумывает в скором времени съездить в Булонь; тогда Филин заговорил о прелести заграничных путешествий; при этом он так и сыпал названиями всяких мест, о которых Киппс и слыхом не слыхал. А Филин всюду бывал! Киппс из осторожности по-прежнему больше помалкивал, но за его молчанием таился страх. Как ни притворяйся, а рано или поздно попадешься. Ведь он же ничего в этих вещах не смыслит... Наконец они подошли к дому. У порога своих владений Киппс страшно заволновался. Дверь была такая красивая, видная. Он постучал - не один раз и не два, а вроде полтора... словно заранее извинялся за беспокойство. Их впустила безукоризненная горничная с непреклонным взором, под которым Киппс весь внутренне съежился. Он пошел вешать шляпу, натыкаясь по дороге на все стулья и прочую мебель холла. - В кабинете камин затопили, Мэри? - спросил он, набравшись храбрости, хотя, конечно, и так это знал; и, отдуваясь, точно после тяжелой работы, первый пошел наверх. Войдя в кабинет, он хотел закрыть дверь, но оказалось, что следом за ним идет горничная - зажечь лампу. Тут Киппс совсем смешался. И пока она не вышла, не произнес ни слова. Но чтобы скрыть свое смущение, стал мурлыкать себе под нос, постоял у окна, прошелся по комнате. Филин подошел к камину, обернулся и внимательно посмотрел на хозяина. Потом поднял руку и похлопал себя по затылку - такая у него была привычка. - Ну вот и пришли, - сказал Киппс, засунув руки в карманы и поглядывая по сторонам. Кабинет был длинной, мрачной комнатой в викторианском стиле с тяжелым потемневшим карнизом и лепным потолком, по которому лепка расходилась лучами от висевшей здесь раньше газовой люстры. Тут стояли два больших застекленных книжных шкафа, на одном - чучело терьера под стеклянным колпаком. Над камином висело зеркало, на окнах - великолепные узорчатые малиновые занавеси и портьеры. На каминной полке - массивные черные часы классической формы, веджвудские вазы в этрусском стиле, бумажные жгуты для зажигания трубки, зубочистки в бокалах резного камня, большие пепельницы из застывшей лавы и огромная коробка со спичками. Каминная решетка очень высокая, медная. У самого окна большой письменный стол палисандрового дерева; стулья и вся прочая мебель тоже палисандрового дерева и обиты красивой материей. - Это был кабинет старого джентльмена, - понизив голос, сказал Киппс, - моего деда, стало быть. Он всегда сидел за этим столом и писал. - Писал книги? - Нет. Письма в "Таймс" и все такое. А потом он их вырезает... и вклеивает в тетрадь... То есть так он делал, покуда был жив. Тетрадка эта здесь, в книжном шкафу... Да вы присядьте. Филин сел, деликатно высморкавшись, а Киппс стал на его место на огромной черной шкуре перед камином. Он широко расставил ноги и постарался сделать вид, будто ничуть не смущен. Ковер, каминная решетка, полка и зеркало - все словно нарочно собралось здесь, чтобы на фоне их привычного высокомерия он выглядел жалким, ничтожным выскочкой, и даже его собственная тень на противоположной стене ехидно передразнивала каждое его движение и вовсю над ним потешалась... Некоторое время Киппс помалкивал, предоставляя Филину вести беседу. Они не касались перемены, происшедшей в судьбе Киппса, Филин делился с ним местными светскими и прочими новостями. - Вам теперь следует интересоваться всем этим. - Это был единственный личный намек. Но скоро стало ясно, что у Филина широкие знакомства среди людей высокопоставленных. По его словам выходило, что "общество" в Фолкстоне весьма разнородное и объединить всех на какое-нибудь совместное дело очень нелегко: каждый живет в своем узком кругу. Как бы вскользь Филин упомянул, что хорошо знаком с несколькими военными в чинах и даже с одной титулованной особой, леди Паннет. И заметьте, он называл такие имена без малейшего хвастовства, совершенно не предумышленно, а так, мимоходом. Похоже, что с леди Паннет он беседовал о любительских спектаклях! В пользу больницы для бедных. У нее здравый ум, и ему удалось направить ее по верному пути - он сделал это, разумеется, очень деликатно, но твердо. - Таким людям нравится, когда держишься с ними независимо. Чем независимей держишься с этими людьми, тем лучше они к вам относятся. И с лицами духовного звания он явно был на равной ноге. - Мой друг мистер Денсмор, он, знаете ли, священник, и вот что любопытно - из весьма родовитой семьи. После каждого такого замечания Филин сразу вырастал в глазах Киппса; оказывается, он не только знаток какого-то Вагнера или Варгнера, брат особы, представившей картину на выставку в Королевской академии художеств, для которого культура вовсе не книга за семью печатями, но человек, причастный к тем великолепным "высшим сферам", где держат мужскую прислугу, обладают громкими титулами, переодеваются к обеду, за каждой едой пьют вино - да не какое-нибудь, а по три шиллинга шесть пенсов бутылка, - и с легкостью следуют по лабиринту правил хорошего тона, а что может быть труднее? Филин откинулся в кресле и с наслаждением курил, распространяя вокруг себя восхитительную атмосферу savoir faire [светской и житейской искушенности (франц.)]; Киппс же сидел, напряженно выпрямившись, уставив локти на ручки кресла и слегка склонив голову набок. Маленький, жалкий, он чувствовал себя в этом доме еще меньше и ничтожней. Но беседа с Филином была чрезвычайно интересна и волновала его. И скоро, оставив самые общие темы, они перешли к более важным - личным. Филин говорил о людях, которые преуспели, и о тех, что не преуспели; о тех, кто живет разносторонней жизнью, и о тех, кто этого не делает; и тут он заговорил о самом Киппсе. - Вы теперь будете весело проводить время, - вдруг сказал он, выставив напоказ все зубы, как на рекламе дантиста. - Кто его знает, - ответил Киппс. - Конечно, поначалу и промахов не избежать. - То-то и оно. Филин закурил новую сигарету. - Поневоле, знаете, любопытствуешь, чем же вы намерены заняться, - заметил он. - Естественно... Молодой человек с характером... неожиданно разбогател... конечно, его подстерегают разные соблазны. - Да, мне надо быть поосторожнее, - сказал Киппс. - Старина Бин меня с самого начала предупреждал. Филин заговорил о всяческих ловушках - как опасно держать пари, попасть в дурную компанию... - Да-да, - соглашался Киппс, - знаю. - А возьмите Сомнение, - продолжал Филин. - Я знаю одного юношу... он адвокат... приятной наружности, очень способный. И однако, представьте, настроен весьма скептически... Самый настоящий скептик. - Господи! - воскликнул Киппс. - Неужто безбожник? - Боюсь, что да, - сказал Филин. - Но, право же, вы знаете, на редкость приятный юноша... такой способный! Но весь проникнут этими ужасающими новыми веяниями. Так циничен! Весь этот вздор насчет сверхчеловека... Ницше и тому подобное... Хотел бы я ему помочь. - Да-а, - протянул Киппс и стряхнул пепел с сигареты. - Я знаю одного малого... он раньше служил у нас в магазине... Все-то у него насмешки... А потом бросил место. Он помолчал. - И рекомендации у хозяина не взял... - скорбно прибавил Киппс, словно повествуя о величайшей нравственной трагедии. И, немного помолчав, докончил; - Вступил в армию. - Да-а! - протянул Филин и задумался. Потом прибавил: - И ведь обычно на дурной путь вступают как раз самые решительные юноши, самые симпатичные. - А все соблазн, - заметил Киппс. Он взглянул на Филина, нагнулся вперед и стряхнул пепел за внушительную каминную решетку. - То-то и оно, - оказал он, - оглянуться не успеешь, хвать - и поддался соблазну. - Современная жизнь... как бы это определить... так сложна, - сказал Филин. - Не у всякого хватает силы устоять. Половина юношей, которые вступают на дурной путь, по натуре совсем не так плохи. - То-то и оно, - подтвердил Киппс. - Все зависит от того, с кем человек общается. - Вот-вот, - соглашался Киппс. Он задумался. - Я познакомился тут с одним, - сказал он. - Он артист. Пьески сочиняет. Умный парень. Но... - Киппс покачал головой, что должно было означать суровое осуждение нравственной позиции нового знакомца. - Конечно, зато он много чего повидал в жизни, - прибавил он. Филин сделал вид, что понял все тонкие намеки собеседника. - А стоит ли оно того? - спросил он. - Вот то-то и есть, - ответил Киппс. И решил высказаться определеннее. - Сперва болтаешь о том о сем. Потом начинается: "Выпейте рюмочку!" Старик Мафусаил, три звездочки... И оглянуться не успеешь - готово дело. Я напивался, - сказал он тоном глубочайшего смирения и прибавил: - Да еще сколько раз! - Ай-я-яй, - сказал Филин. - Десятки раз, - сказал Киппс с печальной улыбкой и прибавил: - В последнее время. У него разыгралось воображение. - Одно за другое цепляется. Глядишь, карты, женщины... - Да-да, - сказал Филин. - Понимаю. Киппс уставился в камин и слегка покраснел. И вспомнил фразу, недавно услышанную от Читтерлоу. - Не годится болтать лишнее, - сказал он. - Ну, понятно, - согласился Филин. Киппс доверительно заглянул ему в лицо. - Когда денег в обрез - и то опасно идти по этой дорожке, - сказал он. - А уж при больших деньгах... - И он поднял брови. - Видать, надо мне остепениться, иначе в разврате погрязнешь и без гроша останешься. - Иначе вам нельзя, - сказал Филин и от озабоченности даже вытянул губы, точно свистнуть собрался. - Иначе нельзя, - повторил Киппс и снопа, подняв брови, медленно покачал головой. Потом посмотрел на свою сигарету и бросил ее в камин. Что ж, вот он и ведет светскую беседу и не ударил лицом в грязь. Киппс никогда не умел лгать. И он первый нарушил молчание. - Не то чтоб я уж совсем отпетый или уж вовсе пьяница. Ну, голова поболела, и всего-то раза три-четыре. Но все-таки... - А вот я в жизни не пробовал спиртного, - не моргнув глазом, заявил Филин. - Даже не пробовал! - Ни разу? - Ни разу. И не в том дело, что я боюсь опьянеть. И я вовсе не хочу сказать, что выпить рюмочку-другую за ужином уж так опасно. Но ведь если я выпью, глядя на меня, выпьет и кто-нибудь другой, кто не знает меры... Понимаете? - То-то и оно, - сказал Киппс, с восхищением глядя на Филина. - Правда, я курю, - признался Филин. - Я вовсе не фарисей. И тут Киппса осенило; да он же замечательный человек, этот Филин! Необыкновенный! Не только необыкновенно умный, образованный, настоящий джентльмен, знакомый с самой леди Паннет, но еще и очень хороший. Видно, он только о том и старается, как бы сделать людям побольше добра. Вот бы довериться ему, рассказать о своих тревогах и сомнениях! Да только неизвестно, в чем признаться, чего больше хочется: то ли заняться благотворительностью, то ли предаться разврату? Все-таки, пожалуй, благотворительность. Но вдруг мысли его приняли совсем иное направление, куда более серьезное. Ведь, наверно. Филин может помочь ему в том, чего он сейчас жаждет больше всего на свете. - Многое зависит от того, с кем человек сводит знакомство, - сказал Филин. - То-то и оно, - подхватил Киппс. - Конечно, сами понимаете, при моем нынешнем положении... в том-то и загвоздка. И он храбро пустился рассуждать о самой сокровенной своей тревоге. Вот чего ему не хватает: лоска... культуры... Богатство - это очень хорошо... но культуры маловато... и как ее приобрести? Он никого не знает, не знает людей, которые... Эту фразу он так и не закончил. Его приятели из магазина все очень хорошие, очень славные и все такое, но ведь ему другое нужно. - Я ж чувствую, необразованность меня заедает, - сказал Киппс. - Невежество. Не годится так, я ж чувствую. Да еще если впадешь в соблазн... - Вот именно, - сказал Филин. И Киппс поведал, как он уважает мисс Уолшингем и ее веснушчатую подружку. Ему даже кое-как удалось одолеть свою застенчивость. - Понимаете, очень хочется потолковать с такими вот людьми, а боязно. Кому ж охота срамиться! - Да-да, - согласился Филин, - разумеется. - Я ведь, знаете, учился не в обыкновенной городской школе. Это, знаете, было частное заведение, да только, видать, не больно хорошее. Наш мистер Вудро во всяком случае не больно старался. Кто не хотел учиться, тот и не учился. По-моему, наша школа была немногим лучше обычной городской. Шапочки форменные у нас были, это верно. А что толку-то? С этими деньгами я сейчас ну прямо сам не свой. Как я их получил - с неделю уж, - ну, думаю, теперь больше ничего на свете и не надо, чего ни пожелаю - все мое. А сейчас прямо и не знаю, что делать. - Последние слова прозвучали совсем жалобно. - По правде сказать, - прибавил Киппс, - ну, чего уж закрывать глаза на правду: я ведь джентльмен. Филин пресерьезно наклонил голову в знак согласия. - И у джентльмена есть известные обязанности перед обществом, - заметил он. - То-то и оно, - подхватил Киппс. - Взять хотя бы визиты. К примеру, если хочешь продолжать знакомство с кем-нибудь, кого знал прежде. С людьми благородными. - Он смущенно засмеялся. - Ну, я прямо сам не свой, - сказал он, с надеждой глядя на Филина. Но Филин только кивнул, давая понять, чтобы он продолжал. - Вот этот артист, - вслух размышлял Киппс, - он хороший малый. Но джентльменом его не назовешь. С ним знай держи ухо востро. А то и оглянуться не успеешь, как потеряешь голову. А больше я вроде никого и не знаю. Ну, кроме приказчиков из магазина. Они уже у меня побывали - поужинали, а потом стали петь. И я тоже пел. У меня ведь есть банджо, и я немного бренчу. Подыгрываю. Купил книжку "Как играть на банджо", прочитал покамест немного, но кое-что получается. Приятно, конечно, но ведь на одном банджо далеко не уедешь?.. Ну, потом есть у меня еще дядя с тетей. Очень хорошие старики... очень... Правда, малость надоедают, думают, я еще маленький, но славные старики. Только... Понимаете, это не то, что мне нужно. Ведь я же полный невежа. Вот и хочу все наверстать. Хочу водить компанию с образованными людьми, которые знают, что да как надо делать... как полагается себя вести. Его милая скромность пробудила в душе Филина одну только благожелательность. - Вот был бы у меня кто-нибудь вроде вас, - сказал Киппс, - добрый знакомый... С этой минуты все пошло как по маслу. - Если только я могу быть вам полезен, - сказал Филин. - Да ведь вы человек занятой... - Не так уж я занят. И знаете, с вами - это ведь очень интересный случаи. Я отчасти поэтому и заговорил и вызвал вас на откровенность. Молодой человек, с живым нравом, с деньгами и без всякого жизненного опыта. - То-то и оно, - подтвердил Киппс. - Я и подумал: дай-ка я погляжу, из какого он теста сделан, и, должен признаться, мне редко с кем доводилось беседовать с таким интересом... - Я вроде с вами не так стесняюсь, не боюсь говорить, - сказал Киппс. - Рад. Весьма рад. - Мне нужен настоящий друг. Вот что... если говорить начистоту. - Дорогой мой, если я... - Да. Но только... - Я тоже нуждаюсь в друге. - Право слово? - Да. Знаете, дорогой мой Киппс... вы позволите называть вас так? - Ну ясно! - Я и сам довольно одинок. Вот хотя бы сегодняшний наш разговор... Я уже давным-давно ни с кем не говорил так свободно о своей деятельности. - Да неужто? - Представьте. И, дорогой мой, если я могу как-то направить вас, помочь... Филин широко улыбнулся доброй, прочувствованной улыбкой, глаза его заблестели. - Дайте руку, - сказал глубоко взволнованный Киппс, и оба они поднялись и обменялись крепким, сердечным рукопожатием. - Какой же вы добрый! - сказал Киппс. - Я сделаю для вас все, что только в моих силах, - сказал Филин. Так был скреплен этот союз. Отныне они друзья - близкие, исполненные доверия друг к другу и высоких помыслов, sotto-voce [сдержанные в проявлении чувств (итал.)] друзья. Вся дальнейшая беседа (а ей, казалось, не будет конца) развивала и углубляла все ту же тему. В этот вечер Киппс наслаждался, самозабвенно изливая душу, а мистер Филин вел себя как человек, облеченный величайшим доверием. Им овладела опасная страсть воспитывать себе подобных - страсть, которой роковым образом поддаются люди благонамеренные и которая делает человека столь безмерно самонадеянным, что он осмеливается вершить судьбу другого, хотя и сам он всего лишь игрушка судьбы. Филину предстояло стать своего рода светским духовником, наставлять и направлять Киппса; ему предстояло помогать Киппсу во всем, в большом и в малом; ему предстояло стать наставником Киппса при его знакомстве с иными, лучшими и высшими, сферами английского общества. Ему предстояло указывать Киппсу на его промахи и ошибки, советовать, как поступить в том или ином случае... - Ведь я ничего этого не знаю, - говорил Киппс. - Я вот даже не знаю, как надо одеваться... Даже не знаю, так я сейчас одет, как надо, или не так... Филин выпятил губы и поспешно кивнул (да-да, он прекрасно понял). - Во всем этом доверьтесь мне, - сказал он, - полностью доверьтесь мне. Дело шло к ночи, и чем дальше, тем разительнее менялись манеры Филина: он все больше походил не на гостя, а на хозяина. Он входил в роль, посматривал на Киппса уже иным, критическим и любовным взором. Новая роль явно пришлась ему по вкусу. - Это будет ужасно интересно, - говорил он. - Вы знаете, Киппс, вы представляете собой отличный материал для лепки. (Он теперь говорил просто "Киппс" или "Мой дорогой Киппс", опуская "мистер", и звучало это у него на редкость покровительственно.) - Ну да, - отвечал Киппс. - Да ведь на свете столько всего, а я ни о чем и понятия-то не имею. Вот в чем беда! Они говорили, говорили, и теперь Киппс уже не чувствовал никакого стеснения. Они без конца перескакивали с одного на другое. Среди прочего они подробно обсудили характер Киппса. Тут помогли ценные признания самого Киппса. - Сгоряча я что хочешь могу натворить, уж и сам не знаю, что делаю. Я такой, - сказал он. И прибавил: - Не люблю я действовать исподтишка. Лучше все выложу начистоту... Он наклонился и снял с колена какую-то нитку, а огонь плясал у него за спиной, и его тень на стене и на потолке непочтительно кривлялась. Киппс улегся в постель с ощущением, что вот теперь улажено нечто важное, и долго не мог уснуть. Да, ему повезло. Баггинс, Каршот и Пирс растолковали ему, что, раз его положение в обществе так круто изменилось, ему теперь надо изменить и всю свою жизнь; но как, что надо для этого сделать, он понятия не имел. И вдруг так просто, так легко отыскался человек, который поведет его по этому неизведанному пути. Значит, он и в самом деле сможет изменить свою жизнь. Это будет нелегко, но все-таки возможно. Немало предстоит потрудиться и поломать голову, чтобы запомнить, как к кому обращаться, как кланяться, - ведь на все есть свои непостижимо сложные законы. Стоит нарушить хотя бы один - и вот ты отверженный. Ну как, например, себя вести, если вдруг столкнешься с леди Паннет? А ведь в один прекрасный день это вполне может случиться. Филин возьмет да и представит его. "Господи!" - воскликнул он то ли с восторгом, то ли с отчаянием. Потом ему представилось: вот он приходит в магазин, скажем, покупать галстук - и там на виду у Баггинса, Каршота, Пирса и всех прочих встречает "своего друга леди Паннет!" Да что там леди Паннет! Его воображение взыграло, понесло, пустилось галопом, полетело, как на крыльях, воспарило в романтические, поэтические выси... А вдруг в один прекрасный день он встретится с кем-нибудь из королевской семьи! Ну, предположим, случайно. Вот куда он занесся в своих мечтах! Но в конце концов тысяча двести фунтов в год - не шутка, они вознесли его очень высоко. Как обращаться к августейшей особе? Наверное, "Ваша королевская милость?"... что-нибудь вроде этого... И, конечно, на коленях. Он постарался взглянуть на себя со стороны. Раз у него больше тысячи в год, значит, он эсквайр. Видать, так. А стало быть, его должны представить ко двору? Бархатные штаны, как для катания на велосипеде, и шпага! Вот уж, небось, диковинное место - королевский дворец! Только успевай кланяться да преклонять колени... и как это рассказывала мисс Мергл? А, да!.. У всех дам длинные шлейфы, и все пятятся задом. Во дворце все или стоят на коленях, или пятятся задом, это уж дело известное. Хотя, может, некоторые даже стоят перед королем. И даже разговаривают с ним, ну, вот прямо как разговариваешь с Баггинсом. Надо же набраться нахальства. Это, наверное, герцоги... по особенному разрешению, что ли? Или миллионеры?.. От этих мыслей сей свободный гражданин нашей венценосной республики незаметно уснул, и на смену мыслям пришли сны о восхождении по бесчисленным ступеням лестницы, в виде каковой и представляет себе современное общество истый британец: достигнув ее вершины, надо ходить задом и согнув спину. Наутро Киппс спустился к завтраку с чрезвычайно важным видом - с видом человека, которому предстоит многое совершить. Завтракал Киппс не кое-как, тут все было продумано. То, о чем еще так недавно он мог только мечтать, стало явью. У них в магазине так было заведено: к тому поистине неограниченному количеству хлеба и маргарина, которые уделял им от щедрот своих Шелфорд, они обычно что-нибудь прикупали и за свой счет, так что воображение Киппса могло нарисовать яркими красками самые пышные трапезы. Можно съесть баранью котлету и даже баранью отбивную - эту роскошь, по словам Баггинса, подают в лучших лондонских клубах, - потом пикшу, копченую селедочку, мерлана или расстегаи с рыбкой, яйца всмятку или яичницу-болтунью, или яичницу с ветчиной, нередко почки, иногда печенку. Среди всего этого великолепия мелькали сосиски, всевозможные пудинги, жаркое с овощами, жареная капуста, морские гребешки. Вдогонку неизменно следовали всевозможные мясные консервы, холодный бекон, немецкая колбаса, консервированная свинина, варенье и два сорта джема; а разделавшись со всем этим, Киппс закуривал и с блаженным удовлетворением взирал на громоздящиеся перед ним блюда. Завтрак был его главной трапезой. Он курил и с благодушием, какое порождает широко задуманный и успешно осуществленный пир, поглядывал по сторонам, и в это время ему принесли газеты и письма. Среди почты оказалось несколько рекламных торговых проспектов фирм, два трогательных письма от просителей - история с наследством Киппса попала в газеты, - письмо от какого-то литератора с просьбой ссудить ему десять шиллингов, дабы он мог раз и навсегда разгромить социализм, а для вящей убедительности приложена книга. Из книги явствовало, что собственникам надлежит действовать немедленно, ибо иначе в ближайший же год частная собственность перестанет существовать. Киппс принялся читать и не на шутку встревожился. А кроме того, пришло письмо от Киппса-старшего. Он сообщал, что покуда ему трудно оставить лавку и навестить племянника, но накануне он был на аукционе в Лидде и купил несколько отличных старых книг и кое-что из вещей - в Фолкстоне таких не сыщешь. "В наших местах не знают цену таким вещам, - писал Киппс-старший, - но, уж можешь мне поверить, все ценное и добротное, первый сорт". После чего следовал краткий финансовый отчет. "Тут есть одна гравюра, за нее тебе вскорости дадут огромные деньги. Ты не сомневайся, в старые вещи поместить капитал - самое верное дело". Киппс-старший издавна питал страсть к аукционам; в былые времена ему только и оставалось, что пожирать глазами недоступные сокровища и лишь изредка случалось перехватить на распродаже что-нибудь из садовых инструментов или кухонной утвари и прочих пустяков, которые идут за шесть пенсов и потом верой и правдой служат в хозяйстве. Зато теперь, когда племянник разбогател, старик наконец смог дать волю этой страсти. С непроницаемым лицом осмотреть, умело и рассчитанно набавлять цену и купить, купить!.. Старик был на верху блаженства. Пока Киппс перечитывал письма просителей и огорчался, что ему не хватает здравомыслия, каким в избытке наделен Баггинс, чтобы не попасть впросак, с почты доставили посылку от дяди: большой, непрочный на вид ящик, сбитый несколькими старыми гвоздями и перевязанный обрывками веревок, в которых военное министерство без труда признало бы свое давнишнее имущество. Киппс вскрыл посылку столовым ножом, в решающую минуту прибегнув еще и к помощи кочерги, и увидел пространное собрание книг и разных старинных предметов. Здесь оказались три переплетенных тома ранних выпусков Альманаха Чемберса, карманный выпуск юмористического журнала "Панч" за 1875 год, "Размышления" Штурма, раннее издание "Географии" Джилла (несколько потрепанное), иллюстрированный труд об искривлении позвоночника, раннее издание "Физиологии человека" Кирке, "Шотландские вожди" и томик "Языка цветов". Тут же была красивая гравюра на стали в дубовой рамке и со следами ржавчины, великолепно изображающая Валтасаров пир. Были тут еще медный чайник, щипцы, чтобы снимать нагар со свечи, латунный рожок для башмаков, запирающаяся шкатулка для чая, два графина (один без пробки) и еще нечто непонятное, может быть, половинка старинной погремушки, какими развлекали младенцев в прошлом веке. Киппс все это внимательно рассмотрел и пожалел, что так мало смыслит в подобных древностях. Он принялся листать "Физиологию" и наткнулся на удивительную таблицу: атлетически сложенный юноша являл испуганному взору и выставлял напоказ свои внутренности. Впервые человечество предстало перед Киппсом в таком разрезе. - Сколько всего, - прошептал он, - жилы, кишки... Эта анатомированная фигура заставила его на некоторое время начисто забыть, что он, "в сущности, джентльмен", и он все еще рассматривал удивительный и сложный внутренний механизм человека, когда появилось еще одно напоминание о том, что существует мир, совсем непохожий на те аристократические сферы, куда он занесся мечтами накануне вечером: вслед за служанкой в столовую вошел Читтерлоу. - Привет! - воскликнул Киппс, вставая навстречу гостю. - Я не помешал? - спросил Читтерлоу, заграбастав своей ручищей руку Киппса, и кинул картузик на массивный буфет резного дуба. - Да нет, просто я тут глядел одну книжку, - ответил Киппс. - Книжку, вон как? - Читтерлоу скосил рыжий глаз на книги и прочие предметы, громоздящиеся на столе, и продолжал: - А я все ждал, что вы опять заглянете как-нибудь вечерком. - Я собирался, - сказал Киппс, - да тут один знакомый... Вчера вечером совсем было собрался, да вот встретил его. Он подошел к ковру перед камином. - А я за эти дни начисто переделал пьесу, - сказал Читтерлоу, похаживая по комнате и оглядывая вещи. - Не оставил от нее камня на камне. - Какую такую пьесу? - О которой мы с вами говорили. Вы же знаете. Вы даже что-то такое говорили... не знаю только, серьезно ли вы это... будто собираетесь купить половину... Не трагедию. В трагедии я не уступлю долю даже родному брату. Это мой основной капитал. Это мое Творение с большой буквы. Нет, нет! Я имею в виду тот новый фарс, над которым я сидел последнее время. Ну, помните, эта комедия с жуком... - Ага, - сказал Киппс. - Помню, как же. - Ну, я так и думал. Вы хотели откупить четвертую долю за сто фунтов. Да вы и сами знаете. - Да вроде что-то такое было... - Так вот, теперь она совсем другая. Я ее всю переделал. Сейчас расскажу. Помните, что вы сказали про бабочку? Вы тогда спутали... ну, не без старика Мафусаила. Все время называли жука бабочкой, и это навело меня на мысль. Я ее переделал. Совсем переделал. Мазилус - имя-то какое потрясающее, а? Специально для комедии. Я выудил его из какой-то книги посетителей. Да, так вот: Мазилус раньше метался как ошалелый, потому что ему за шиворот заполз жук, а теперь он у меня будет коллекционер - собирает бабочек, и эта бабочка, понимаете, очень редкий экземпляр. Она залетела в окно, между рамами! - И Читтерлоу принялся размахивать руками, изображая, как было дело. - Мазилус кидается за ней. Он сразу забыл, что не должен выдавать своего присутствия в доме. А потом... Потом он им объясняет. Редкая бабочка, стоит больших денег. Это в самом деле бывает. И тогда все кидаются ее ловить. Бабочка не может вылететь из комнаты. Только попробует - сразу все к ней, беготня, суматоха, свалка... В общем, я изрядно потрудился. Вот только... Он подошел вплотную к Киппсу. Повернул руку ладонью вверх и с таинственным, заговорщическим видом побарабанил по ней пальцами другой руки. - Тут есть и еще одно, - сказал он. - Появляется такая совсем ибсеновская нота, как в "Дикой утке". Понимаете, эта женщина-героиня - я сделал ее легкомысленнее - она видит бабочку. Когда они в третий раз кидаются за бабочкой, она ее ловит. Глядит на нее. И говорит: "Да это ж я!" Хлоп! Загнанная бабочка. Она сама и есть загнанная бабочка. Это закономерно. Куда более закономерно, чем "Дикая утка", в которой и утки-то нет! Они с ума сойдут от восторга! Одно название чего стоит. Я работал, как вол... Ваша доля озолотит вас, Киппс... Но мне что, я не против. Я готов продать, вы готовы купить. Хлоп - и делу конец! Тут Читтерлоу прервал свои рассуждения и спросил: - А нет ли у вас коньячку? Я не собираюсь пить. Мне просто необходимо хлебнуть глоточек, подкрепиться. У меня что-то печень пошаливает... Если нет, не беспокойтесь. Пустяки. Я такой. Да, виски сойдет. Даже лучше! Киппс замешкался на мгновение, потом повернулся и стал шарить в буфете. Наконец, отыскал бутылку виски и выставил ее на стол. Потом достал бутылку содовой и, чуть помешкав, еще одну. Читтерлоу схватил бутылку виски и посмотрел этикетку. - Дружище Мафусаил, - сказал он. Киппс вручил ему штопор. И вдруг спохватился и растерянно прикусил палец. - Придется позвонить, чтоб принесли стаканы, - сказал он. Он в замешательстве наклонился к звонку, помедлил и все-таки позвонил. Когда появилась горничная, он стоял перед камином, широко расставив ноги, с видом отчаянного сорвиголовы. Потом оба они выпили. - Вы, видно, знаете толк в виски, - заметил Читтерлоу, - в самый раз. Киппс достал сигареты, и вновь потекла беседа. Читтерлоу расхаживал по комнате. Решил денек передохнуть, объяснял он, вот и навестил Киппса. Всякий раз, как он задумывает коренные переделки в пьесе, он прерывает работу, чтобы денек передохнуть. В конечном счете это экономит время. Ведь если начать переделывать, не успев все хорошенько обдумать, того гляди, придется переделывать еще и еще. А что толку браться за работу, если все равно потом надо будет начинать сызнова? Потом они пошли пройтись к Уоррену - излюбленному месту для прогулок в Фолкстоне, и Читтерлоу, пританцовывая, неторопливо шагал по ступеням и разглагольствовал без умолку. Прогулка получилась отличная, недолгая, но поистине отличная. Они поднялись к санаторию, прошли над Восточным Утесом и оказались в причудливом, диком уголке: под меловыми холмами, среди скользкой глины и камней разрослись терновник, ежевика, дикие розы и калина-гордовина, которая много способствует очарованию Фолкстона. Они не сразу выбрались из этих зарослей и крутой тропкой поднялись наконец на холм, а Читтерлоу ухитрился придать всему этому такую прелесть и торжественность, словно они совершили опасное увлекательнейшее восхождение где-нибудь в Альпах. Он нет-нет да и взглядывал то на море, то на утесы глазами фантазера-мальчишки и говорил что-нибудь такое, отчего перед Киппсом сразу вставал Нью-Ромней и выброшенные на берег остовы потерпевших крушение кораблей, но по большей части Читтерлоу говорил о своей страсти к театру и сочинительству пьес и о пустопорожней нелепице, столь серьезной в своем роде, которая и есть его искусство. Он прилагал титанические усилия, чтобы сделать свою мысль понятной. Так они шли, иногда рядом, иногда друг за другом - узкими тропками, то спускались, то поднимались, то скрывались среди кустов, то выходили на гребень над побережьем; Киппс следовал за Читтерлоу, изредка пытаясь ввернуть какое-нибудь пустяковое замечание, а Читтерлоу размахивал руками, и голос его то гремел, то падал до шепота, он так и сыпал своими излюбленными "бац" и "хлоп" и нес уж такую околесицу, что Киппс скоро потерял надежду что-либо понять. Предполагалось, что они принимаются - ни много ни мало - за преобразование английского театра, и Киппс оказался в одном ряду со многими именитыми любителями театра, в чьих жилах течет благородная и даже королевская кровь, с такими людьми, как достопочтенный Томас Норгейт, - одним словом, с теми, кто немало сделал для создания истинно высокой драмы. Только он, Киппс, куда тоньше разбирается во всем этом и к тому же не станет жертвой вымогателей из числа заурядных писак и актеришек - "а имя им легион, - прибавил Читтерлоу, - я-то знаю, не зря я колесил по свету", - нет, не станет, ибо у него есть Читтерлоу. Киппс уловил кое-какие подробности. Итак, он купил четвертую долю в фарсе - а это сущий клад (поистине, золотое дно), - и похоже, не худо бы купить половину. Мелькнуло предложение или намек на предложение, что не худо бы ему даже купить всю пьесу и тотчас ее поставить. Кажется, ему предстояло поставить ее при новой системе оплаты автору, какова бы ни была эта новая система. Только вот способен ли этот фарс сам по себе произвести переворот в современной английской драме, ведь она в столь плачевном состоянии... Для этого, пожалуй, лучше подойдет новая трагедия Читтерлоу, правда, она еще не окончена, но он выложит в ней все, что знает о женщинах, а главным героем сделает русского дворянина, и это будет двойник самого автора. Затем оказалось, что Киппсу предстоит поставить не одну, а несколько пьес. И даже великое множество пьес. Киппсу предстоит основать Национальный театр... Умей Киппс спорить и протестовать, он, вероятно, запротестовал бы. Но он не умел, и лишь изредка по его лицу проходила тень - на большее он не был способен. Очутившись в плену у Читтерлоу и всяческих неожиданностей, неизбежных при общении с ним, Киппс забрел в дом на Фенчерч-стрит, и ему пришлось принять участие в трапезе. Он совсем забыл кое-какие признания Читтерлоу и вспомнил о существовании миссис Читтерлоу (обладательницы лучшего в Англии контральто, хоть она никогда не брала уроки пения), лишь увидев ее в гостиной. Она показалась Киппсу старше Читтерлоу, хотя, возможно, он и ошибался; бронзовые волосы ее отливали золотом. На ней было одно из тех весьма удобных одеяний, которые при случае могут сойти и за капот, и за туалет для чаепития, и за купальный халат, и в крайности даже за оригинальное вечернее платье - смотря по обстоятельствам. Киппс сразу заметил, что у нее нежная округлая шея, руки красивой формы, которые то и дело мелькают в разрезе широких рукавов, и большие, выразительные глаза; он опять и опять встречал их загадочный взгляд. На небольшом круглом столе в комнате с фотографиями и зеркалом был небрежно и непринужденно сервирован простой, но обильный обед, и когда по подсказке Читтерлоу жена достала из буфета тарелку из-под мармелада и поставила ее перед Киппсом и отыскала для него кухонные нож и вилку, у которых еще не разболталась ручка, началась шумная трапеза. Читтерлоу уплетал за обе щеки и при этом болтал без умолку. Он представил Киппса жене наскоро, без лишних церемоний; судя по всему, она уже слышала о Киппсе, и Читтерлоу дал ей понять, что с постановкой комедии дело на мази. Своими длинными руками он без труда дотягивался до любого блюда на столе и никого не утруждал просьбами что-либо передать. Миссис Читтерлоу поначалу, видно, чувствовала себя несколько связанной и даже упрекнула мужа за то, что он насадил картофелину на вилку и перенес ее через весь стол вместо того, чтобы придвинуть тарелку к блюду. - Вышла за гения, так терпи, - ответил он, и по тому, как она приняла его слова, было совершенно ясно, что Читтерлоу отлично знает себе цену и не скрывает этого. Они сидели в приятной компании со стариком Мафусаилом и содовой, миссис. Читтерлоу, видно, и не думала убирать со стола, она взяла у мужа кисет, свернула себе сигарету, закурила, выпустила струйку дыма и поглядела на Киппса большими карими глазами. Киппс и прежде видел курящих дам, но те только забавлялись, а миссис Читтерлоу явно курила всерьез. Он даже испугался. Нет, эту даму нипочем не следует поощрять, особенно при Читтерлоу. После трапезы они совсем развеселились, и, так как дома нечего опасаться, не то, что на улице, на ветру, голос Читтерлоу гремел и сотрясал стены. Он громко и не скупясь на выражения превозносил Киппса. Да, он давно знает, что Киппс - парень что надо, он с первого взгляда это понял; Киппс тогда еще и подняться на ноги не успел, а он, Читтерлоу, уже знал, что перед ним за человек. - Иной раз это мигом понимаешь, - сказал Читтерлоу. - Поэтому я... Он замолчал на полуслове, но, кажется, собирался объяснить, что поэтому он и преподнес Киппсу целое состояние: понимал, что парень того стоит. Так по крайней мере показалось его собеседникам. Он обрушил на них поток длинных, не слишком связных, зато глубокомысленных философских рассуждений о том, что такое, в сущности, совпадение. Из его речей явствовало также, что театральная критика, на его взгляд, стоит на катастрофически низком уровне... Около четырех часов пополудни Киппс вдруг обнаружил, что сидит на скамейке на набережной, куда его водворил исчезающий вдали Читтерлоу. Читтерлоу - личность выдающаяся, это ясно как день. Киппс тяжело вздохнул. Что ж, он, конечно, познавал жизнь, но разве он хотел познавать жизнь именно сегодня? Все-таки Читтерлоу нарушил его планы. Он собирался провести день совсем иначе. Он намеревался внимательно прочесть драгоценную книжицу под названием "Не полагается", которую ему вручил Филин. В книжице этой содержались советы на все случаи жизни, свод правил поведения англичанина; вот только кое в чем он слегка устарел. Тут Киппс вспомнил, что хотел нанести Филину так называемый дневной визит; сие нелегкое предприятие он задумал как репетицию визита к Уолшингемам, к которому относился с величайшей серьезностью. Но теперь это придется отложить на другой день. Киппс снова подумал о Читтерлоу. Придется ему объяснить, что он слишком размахнулся - хочешь не хочешь, а придется. За глаза это раз плюнуть, а вот сказать в лицо не так-то просто. Половинная доля, да снять театр, да еще что-то, - нет, это уж слишком. Четвертая доля - еще куда ни шло, да и то!.. Сто фунтов! С чем же он останется, если выложит сто фунтов вот так, за здорово живешь? Ему пришлось напомнить самому себе, что в известном смысле не кто иной, как Читтерлоу принес ему богатство; и только после этого он примирился с четвертой долей. Не судите Киппса слишком строго. Ведь в таких делах ему пока еще неведомо чувство соразмерности. Сто фунтов для него - предел. Сто фунтов в его глазах - такие же огромные деньги, как тысяча, сто тысяч, миллион. 2. УОЛШИНГЕМЫ Филины жили на Бувери-сквер в маленьком домике с верандой, увитой диким виноградом. По дороге к ним Киппс мучительно решал, как следует постучать: два раза или один - ведь именно по таким мелочам и видно человека, но, к счастью, на двери оказался звонок. Маленькая чудная служанка в огромной наколке отворила дверь, откинула бисерные портьеры и провела его в маленькую гостиную - здесь стояло черное с золотом фортепьяно и книжный шкаф с дверцами матового стекла, один угол был уютно обставлен в мавританском стиле, над камином висело задрапированное зеркало, а вокруг него виды Риджент-стрит и фотографии различных светил. За раму зеркала было заткнуто несколько пригласительных билетов и таблица состязаний крикетного клуба, и на всех красовалась подпись вице-президента - Филина. На шкафу стоял бюст Бетховена, а стены были увешаны добросовестно исполненными маслом и акварелью, но мало интересными "видами" в золотых рамах. В самом конце стены напротив окна висел, как сперва показалось Киппсу, портрет Филина в очках и женском платье, но, приглядевшись, Киппс решил, что это, должно быть, его мамаша. И тут вошел оригинал собственной персоной - старшая и единственная сестра Филина, которая вела у него хозяйство. Волосы она стягивала пучком на затылке. "Вот почему Филин так часто похлопывает себя по затылку!" - вдруг подумалось Киппсу. И тотчас он спохватился: экая нелепость! - Мистер Киппс, полагаю, - сказала она. - Он самый, - с любезной улыбкой ответил Киппс. Она сообщила ему, что "Честер" отправился в художественную школу присмотреть за отправкой каких-то рисунков, но скоро вернется. Потом спросила, рисует ли Киппс, и показала развешанные на стенах картины. Киппс поинтересовался, какие именно места изображены на каждой картине, и когда она показала ему Лиизские склоны, сказал, что нипочем бы их не узнал. Прямо даже интересно, как на картинах все бывает непохоже, сказал он. И прибавил: - Но они страх какие красивые! Это вы сами рисовали? Он старательно выгибал и вытягивал шею, откидывал голову назад, склонял набок, потом вдруг подходил чуть не вплотную к картине и усердно таращил глаза. - Очень красивые картинки. Вот бы мне так! - Честер тоже всегда об этом жалеет, - сказала она. - А я ему говорю, что у него есть дела поважнее. Что ж, Киппс как будто не ударил перед ней лицом в грязь. Потом пришел Филин, и они покинули хозяйку дома, поднялись наверх, потолковали о чтении и о том, как следует жить на свете. Вернее, говорил Филин: о пользе размышлений и чтения он мог говорить не умолкая... Вообразите кабинет Филина - спаленка, приспособленная для занятий науками; на каминной полке множество предметов, которые, как ему когда-то внушили, должны свидетельствовать о культуре и утонченном вкусе хозяина: автотипии "Благовещения" Россетти и "Минотавра" Уоттса [Россетти, Данте Габриель (1828-1882) - английский художник и поэт; Уоттс, Джордж Фредерик (1817-1904) - английский художник и скульптор], швейцарская резная трубка со сложным составным чубуком и фотография Амьенского собора (и то и другое - трофеи, вывезенные из путешествия), макет человеческой головы - для поучения, и несколько обломков каких-то окаменелостей из Уоррена. На вращающейся этажерке Британская энциклопедия (издание десятое), на верхней полке - большой, казенного вида, пожелтевший от времени пакет с таинственной надписью "Военная канцелярия его Величества", несколько номеров "Книжника" и ящик с сигаретами. На столе у окна - микроскоп, блюдце с пылью, несколько грязных узких и треснувших стеклышек для образцов - сразу видно: Филин интересуется биологией. Одна из длинных стен сплошь уставлена книжными полками, аккуратно накрытыми сверху клеенкой в зубчиках; здесь уживались рядом самые разнообразные книги, прямо как в какой-нибудь городской библиотеке, - отдельные произведения классиков в старых изданиях, в подборе которых не чувствовалось никакой системы; нашумевшие современные книги; Сто Лучших Книг (включая "Десять тысяч в год" Сэмюэля Уоррена), старые школьные учебники, справочники, атлас, выпущенный приложением к "Таймс", множество томов Рескина, полное собрание сочинений Теннисона в одном томе, Лонгфелло, Чарльз Кингсли, Смайлс, два или три путеводителя, несколько брошюрок на медицинские темы, разрозненные номера журналов и еще немало всякого неописуемого хлама - словом, как в мозгу современного англичанина. И на эти богатства в благоговейном испуге взирает Киппс - недоучка, с неразвитым умом, исполненный желания, в эту минуту во всяком случае, учиться и познавать мир, а Филин толкует ему о пользе чтения и о мудрости, заключенной в книгах. - Ничто так не расширяет кругозор, как путешествия и книги, - вещал Филин. - А в наши дни и то и другое так доступно, так дешево! - Я сколько раз хотел налечь на книги, - сказал Киппс. - Вы даже не представляете, как много можно из них извлечь, - сказал Филин. - Разумеется, я имею в виду не какие-нибудь дрянные развлекательные книжонки. Вы должны взять себе за правило, Киппс, прочитывать каждую неделю одну серьезную книгу. Романы, конечно, тоже поучительны, я имею в виду добропорядочные романы, но все-таки это не то, что серьезное чтение. Вот я непременно прочитываю одну серьезную книгу и один роман в неделю - ни больше и ни меньше. Вон там на столе несколько серьезных книг, которые я читал в последнее время: Сартор Резартус, "Жизнь в пруду" миссис Болтотреп, "Шотландские вожди", "Жизнь и письма преподобного Фаррара". Наконец прозвучал гонг, и Киппс спустился к чаю, мучась тревожной неуверенностью в себе, которую всегда испытывал перед трапезой - видно, ему век не забыть, как доставалось от тетушки, когда он в детстве ел или пил не так, как принято. Через плечо Филина он заметил, что в мавританском уголке кто-то сидит, и, так и не закончив довольно бессвязную фразу (он пытался объяснить мисс Филин, как он уважает книги и как мечтает приобщиться к чтению), он обернулся и увидел, что новый гость не кто иной, как мисс Элен Уолшингем - она была без шляпы и явно чувствовала себя здесь как дома. Чтобы помочь ему, она поднялась и протянула руку. - Вы снова в Фолкстоне, мистер Киппс? - Я по делам, - ответил Киппс. - А я думал, вы в Брюгге. - Мы уедем позднее, - объяснила мисс Уолшингем. - Ждем брата, у него еще не начались вакации, и потом мы пытаемся сдать наш дом. А где вы остановились? - У меня теперь свой дом... на набережной. - Да, мне как раз сегодня рассказали о счастливой перемене в вашей жизни. - Вот повезло, верно? - сказал Киппс. - Мне до сих пор не верится. Когда этот... как его... мистер Бин сказал мне, я прямо ошалел... Ведь это, как говорится, колоссальная перемена. Тут он услыхал, что мисс Филин спрашивает, как он будет пить чай - с сахаром, с молоком? - Все равно, - ответил Киппс. - Как желаете. Филин деловито передавал гостям чай и хлеб с маслом. Хлеб был совсем свежий, нарезан тонко, и стоило Киппсу взять ломтик, как половинка его шлепнулась на пол. Киппс держал хлеб за самый краешек, он еще не привык к такому бродячему чаепитию - не за столом, да еще без тарелочек. Это маленькое происшествие на время отвлекло его от разговора, а когда он оправился от смущения и прислушался, речь шла о чем-то вовсе не понятном - будто приезжает какой-то артист, что ли, и зовут его как-то вроде Падрусски! Пока суд да дело, Киппс тихонько присел на стул, доел хлеб с маслом, сказал "нет, спасибо", когда ему предложили еще хлеба с маслом, и благодаря столь благоразумной умеренности теперь освободил себе обе руки, чтобы управляться с чашкой. Он не просто конфузился, как всегда за едой, но трепетал и волновался вдвойне из-за того, что здесь оказалась мисс Уолшингем. Он взглянул на мисс Филин, потом на ее брата и, наконец, на Элен. Он рассматривал ее, глядя поверх чашки с чаем. Вот она перед ним, не во сне, а наяву. Это ли не чудо! Он отметил уже не в первый раз, как легко и свободно ложатся ее темные волосы, отброшенные с красиво очерченного лба назад на уши, как хороши белые руки, схваченные у запястий простыми белыми манжетками. Немного погодя она вдруг посмотрела на него и улыбнулась легко, спокойно, дружески. - Вы ведь тоже пойдете, правда? - спросила она и пояснила: - На концерт. - Если буду в Фолкстоне, пойду, - ответил Киппс, деликатно откашлявшись, - от волнения он даже охрип. - Я не больно разбираюсь в музыке, но что слыхал, то мне нравится. - Падеревский вам непременно понравится, я уверена, - сказала мисс Уолшингем. - Ясно понравится, раз вы так говорите, - сказал Киппс. Тут оказалось, что Филин любезно берет у него из рук чашку. - Вы собираетесь обосноваться у, нас в Фолкстоне? - стоя у камина, спросила мисс Филин таким тоном, словно она была хозяйкой не только этого дома, но и всего города. - Нет, - ответил Киппс. - То-то и оно, что... я и сам еще не знаю. Он прибавил, что хочет сперва осмотреться. - Тут надо многое принять во внимание, - сказал Филин, поглаживая затылок. - Я, наверно, ненадолго съезжу в Нью-Ромней, - сказал Киппс, - у меня там дядя с тетей. Право слово, не знаю. - Непременно навестите нас, пока мы еще не уехали в Брюгге, - сказала Элен, остановив на нем задумчивый взгляд. - А можно?! - обрадовался Киппс. - Я бы с удовольствием. - Приходите, - сказала она, и не успел еще Киппс спросить, когда же ему позволят нанести этот визит, как она поднялась. - Вы в самом деле можете обойтись без этой чертежной доски? - спросила она мисс Филин; и они заговорили о чем-то своем. Когда мисс Уолшингем распрощалась с Киппсом, повторив свое приглашение навестить их, он снова поднялся с Филином к нему в комнату, чтобы взять для начала несколько книг, о которых они говорили. Потом решительным шагом отправился домой, унося под мышкой, во-первых, "Сезам и лилии", во-вторых, "Сэра Джорджа Триседи" и, в-третьих, книгу неизвестного автора под названием "Жизненная энергия", которую Филин ценил особенно высоко. Дома Киппс уселся в гостиной, раскрыл "Сезам и лилии" и некоторое время с железной решимостью читал. Вскоре он откинулся в кресле и попытался представить себе, что о нем подумала мисс Уолшингем, увидев его сегодня у Филинов. Достаточно ли хорош был его серый фланелевый костюм? Он повернулся к зеркалу над камином, потом встал на стул, чтобы проверить, как сидят брюки. Вроде все в порядке. Хорошо, что она не видела его панаму. Он наверняка загнул поля не так, как полагается, это ясно. А вот как полагается? Кто их разберет! Ну да ладно, она не видела. Может, спросить в магазине, где он покупал эту самую панаму? Некоторое время Киппс задумчиво рассматривал в зеркале свое лицо - он сам не знал, нравится он себе или нет, - потом слез со стула и поспешил к буфету, где лежали две книжечки, одна в дешевой, но броской, красной с золотом обложке, другая в зеленом коленкоровом переплете. Первая называлась "Как вести себя в обществе" и была написана настоящим аристократом; в самом низу яркой, легкомысленной, но вполне подходящей к случаю обложки, под выведенным золотом названием большие буквы гласили: "двадцать первое издание". Вторая была знаменитое "Искусство вести беседу", служившее верой и правдой многим поколениям. С обеими этими книжками Киппс снова уселся в кресло, положил их перед собой, со вздохом раскрыл "Искусство вести беседу" и пригладил ладонью страницу. Потом озабоченно сдвинул брови и, шевеля губами от усердия, принялся читать с отмеченного абзаца. "Усвоив таким образом суть темы, не следует направлять свой скромный корабль сразу в глубокие воды, пусть он сперва неторопливо и плавно скользит по мелководью; иными словами, начиная беседу, не следует что-либо решительно утверждать или сразу высказывать свое мнение или, того хуже, поучать; в этом случае может получиться, что предмет сразу окажется полностью исчерпанным, беседа не завяжется, либо вам только и ответят кратко, односложно: "В самом деле" или "Вот как". Ведь если человек, которому вы адресовали свои категоричные слова, с вами незнаком и притом придерживается другого мнения, он может не пожелать прямо возразить вам или вступить с вами в спор. Надо научиться вступать в беседу незаметно, понемногу, не привлекая поначалу к себе внимания"... Тут Киппс озадаченно запустил пальцы в волосы и принялся перечитывать все с самого начала. Когда Киппс явился наконец с визитом к Уолшингемам, все получилось настолько непохоже на сценку из руководства "Как вести себя в обществе" (раздел "Визиты"), что он с самого начала совершенно растерялся. Дверь ему отворил не дворецкий или горничная, как полагалось по руководству, а сама мисс Уолшингем. - Очень рада вас видеть, - сказала она и улыбнулась, а ведь она улыбалась нечасто! И посторонилась, пропуская гостя в узкий коридорчик. - Вот, решил зайти, - сказал Киппс, не выпуская из рук шляпу и палку. Она затворила дверь и провела его в маленькую гостиную, которая показалась ему еще меньше и скромнее гостиной Филинов и в которой ему прежде всего бросилась в глаза медная ваза с белыми маками на столе, покрытом коричневой скатертью. - Заходите, мистер Киппс. Правда, мамы нет дома, - сказала она. - Но ведь вас это не смущает? - Мне все равно, коли вы не против, - ответил он, простодушно улыбаясь. Элен обошла стол и теперь глядела на Киппса с выражением то ли задумчивого любопытства, то ли одобрения, которое ему запомнилось с их последней встречи на уроке резьбы по дереву. - А я все думала, зайдете вы до отъезда из Фолкстона или не зайдете. - Я покуда не уезжаю, а и уезжал бы - все равно бы зашел. - Мама будет огорчена, что не повидала вас. Я ей о вас рассказывала, и она будет рада с вами познакомиться. - А я ее видал... тогда... в магазине... Это она была? - спросил Киппс. - Да, в самом деле... Она отправилась с деловыми визитами, а я не пошла. Мне надо писать. Вы знаете, я ведь пописываю. - Вон как! - промолвил Киппс. - Ничего особенного, - сказала она, - и, конечно, ничего из этого не выйдет. - Она взглянула на письменный столик, на небольшую стопку бумаги. - Но надо же что-то делать... Смотрите, какой у нас тут вид, - неожиданно перевела она разговор и прошла к окну, Киппс стал рядом. - Наши окна выходят прямо на пустырь. Но ведь бывает и хуже. Правда, перед самым окном тележка соседа-носильщика и этот ужасный забор, но все-таки это лучше, чем вечно видеть напротив точную копию твоего дома, правда? Ранней весной здесь славно - кустарник покрывается яркой зеленью... и осенью тоже славно. - Мне нравится, - сказал Киппс. - Вон та сиренька симпатичная, правда? - Ребятишки то и дело совершают на нее набеги, - ответила Элен. - Это уж как водится, - сказал Киппс. Он оперся на свою палку и с видом знатока выглянул из окна, и в эту минуту она кинула на него быстрый взгляд. Наконец он придумал, о чем заговорить - видно, недаром он читал "Искусство вести беседу". - А сад у вас есть? - спросил он. Элен передернула плечами. - Крохотный, - сказала она и прибавила: - Хотите посмотреть? - Я люблю копаться в саду, - ответил Киппс, вспомнив, как однажды вырастил на помойке у дяди дешевенькие настурции. Она с явным облегчением пошла из комнаты. Через двойную дверь цветного стекла они вышли на маленькую железную веранду и по железным ступенькам спустились в обнесенный стеной игрушечный садик. Здесь еле-еле уместилась клумба и клочок газона величиной с носовой платок; в углу рос единственный кустик неприхотливого пестрого бересклета. Но ранние июньские цветы - крупные белоснежные нарциссы и прелестная желтофиоль - веселили глаз. - Вот и наш сад, - сказала Элен. - Не велик, правда? - Мне нравится, - ответил Киппс. - Совсем маленький, - сказала Элен. - Но такое уж теперь время: все измельчало. Киппс не понял и заговорил о другом. - Я, верно, помешал, - сказал он, - вы ведь писали, когда я пришел. Она обернулась к нему и, стоя спиной к перилам, взялась за них обеими руками. - Я кончила, - сказала она, - мне сегодня что-то не пишется. - Вы прямо сами сочиняете? - спросил Киппс. - Я пытаюсь... тщетно пытаюсь... писать рассказы, - не сразу ответила она и улыбнулась. - Надо же что-то делать. Не знаю, достигну ли я чего-нибудь... во всяком случае на этом поприще. По-моему, это совершенно безнадежно. И, конечно, надо изучать вкусы читателей. Но сейчас брат уехал в Лондон, и у меня вдоволь досуга. - А я его видал, вашего брата? - Да, вероятно, видели. Он раза два приходил к нам на занятия. Сейчас он уехал в Лондон сдавать экзамены, чтобы стать адвокатом. После этого, я думаю, перед ним откроются кое-какие возможности. Только, наверно, все равно очень скромные. Но он удачливее меня. - Так ведь у вас есть эти курсы и еще много всего. - Да, работа должна бы давать мне удовлетворение. Но не дает. Наверно, я честолюбива. Мы оба такие. Но нам негде расправить крылья. - И она кивком показала на убогий садик в тесных четырех стенах. - По-моему, вы все можете, лишь бы захотели, - сказал Киппс. - А между тем мне ничего не удается сделать. - Вы уже вон сколько сделали. - Что же именно? - Так ведь вы прошли это... как его... ну, в университете. - А, вы хотите сказать - меня приняли в университет! - Уж, верно, если б меня приняли, я бы так задрал нос - ой-ой! Это уж как пить дать. - А вы знаете, мистер Киппс, сколько народу поступает в Лондонский университет каждый год? - Нет, а сколько? - Около трех тысяч человек. - Ну и что ж, а сколько не поступает! Элен вновь улыбнулась, потом не выдержала и засмеялась. - О, эти не в счет, - сказала она, но тотчас спохватилась, что слова ее могут задеть Киппса, и поспешно продолжала: - Так или иначе, мистер Киппс, но я недовольна своей жизнью. Вы сами знаете, Фолкстон - город приморский, коммерческий, здесь оценивают людей просто и грубо: по их доходам. Ну, а у нас доходы весьма скромные, вот мы и живем на задворках. Нам приходится здесь жить, ведь это наш собственный дом. Еще слава богу, что нам не нужно его сдавать внаем. В общем, нет благоприятных возможностей. Когда они есть, ими, может быть, и не пользуешься. И все-таки... Киппс был тронут ее доверием и откровенностью. - Вот то-то и оно, - сказал он. Он весь подался вперед, опираясь на палку, и сказал проникновенно: - А я верю, вы сможете все, лишь бы захотели. Элен только руками развела. - Уж я знаю, - и Киппс глубокомысленно покивал головой. - Я иногда на вас нарочно смотрел, когда вы нас учили. Это ее почему-то насмешило, она рассмеялась очень мило и ничуть не обидно, и Киппс воспрянул духом: вот какой он остроумный, как успешно ведет светскую беседу. - Видимо, вы один из тех немногих, кто в меня верит, мистер Киппс, - сказала она. - А как же! - поспешно отозвался Киппс. И тут они увидели миссис Уолшингем. Вот она уже прошла через двойную стеклянную дверь, точно такая же, как тогда в магазине, - настоящая леди, в шляпке и слегка увядшая. Несмотря на все успокоительные заверения Филина, при ее появлении у Киппса упало сердце. - Нас навестил мистер Киппс, - сказала Элен. И миссис Уолшингем сказала, что это очень, очень мило с его стороны, и прибавила, что в нынешние времена у них почти никто не бывает, кроме старых друзей. При виде Киппса миссис Уолшингем явно не была неприятно удивлена или шокирована, как тогда в магазине: наверно, она уже слышала, что он теперь джентльмен. Тогда она показалась ему заносчивой и спесивой, но сейчас, едва ощутив ее дружеское рукопожатие, он понял, что глубоко ошибался. Она сказала дочери, что не застала миссис Уэйс дома, и, снова обернувшись к Киппсу, спросила, пил ли он уже чай. Киппс сказал, нет, не пил, и Элен пошла к дому. - Но послушайте, - сказал Киппс, - не хлопочите вы из-за меня... Элен исчезла, и он оказался наедине с миссис Уолшингем. В первое мгновение у него захватило дух, и лицо стало чернее тучи. - Вы ведь ученик Элен, занимались у нее резьбой по дереву? - спросила миссис Уолшингем, спокойно, как ей и подобало, разглядывая гостя. - Да, - ответил Киппс, - поэтому, значит, я имел удовольствие... - Она очень увлекалась этими уроками. Она ведь, знаете, такая деятельная, а это какой-то выход для ее энергии. - По-моему, она учила нас, ну, прямо лучше некуда. - Да, так все говорят. Мне кажется, за что бы Элен ни взялась, у нее все получится превосходно. Она такая умница. И чем бы ни занялась, она отдается делу всей душой. Тут миссис Уолшингем с милой бесцеремонностью развязала ленты своей шляпки. - Она все-все рассказывала мне про свой класс. Она была полна этим. И рассказывала, как вы поранили руку. - Господи! - выдохнул Киппс. - Да неужто? - Да-да. И как мужественно вы держались! (По правде говоря, Элен рассказывала больше о том, каким своеобразным способом Киппс пытался остановить кровь.) Киппс залился краской. - Она говорила, вы и виду не подали, что вам больно. Киппс почувствовал, что ему придется не одну неделю покорпеть над "Искусством вести беседу". Пока он подыскивал подходящий ответ, вернулась Элен, неся на подносе все, что требуется для чаепития. - Вам не трудно, мистер Киппс, подвинуть этот столик? - сказала миссис Уолшингем. Это тоже было совсем по-домашнему. Киппс пристроил в углу шляпу и палку и с грохотом выдвинул железный в ржавчине зеленый столик, а потом вполне непринужденно отправился с Элен за стульями. Когда он наконец, выпил чай и поставил чашку на стол - от еды он, разумеется, отказался, и дамы, слава богу, не настаивали, - он почувствовал себя на удивление легко и свободно. Вскоре он даже разговорился. Скромно, без затей он говорил о том, как переменилась его жизнь, о своих затруднениях, о планах на будущее. Он раскрыл перед ними всю свою бесхитростную душу. Скоро они почти перестали замечать его неправильную речь и начали понимать то, что уже давно поняла девушка с веснушками: в этом Киппсе есть много хорошего. Он доверился им, ждал их совета, и обеим льстили его явное благоговение и почтительность. Он пробыл у них чуть не два часа, начисто забыв, что сидеть так долго не полагается. Но мать и дочь ничего не имели против столь затянувшегося визита. 3. ПОМОЛВЛЕН Не прошло и двух месяцев, а Киппс почти достиг всего, о чем мечтал. Это произошло потому, что Уолшингемы, - видимо, их уговорил Филин - в конце концов раздумали ехать в Брюгге. Они остались в Фолкстоне, и этот счастливый случай открыл перед Киппсом все возможности, которых ему так не хватало. Счастливейшим днем для него оказалась поездка в Лимпн, задолго до того, как лето пошло на убыль, ибо август выдался на редкость жаркий. Кто-то предложил отправиться на лодках на плес старого военного канала в Хайте, устроить пикник у кирпичного мостика, а потом подняться к Лимпнскому замку. И с самого начала было ясно, что хозяин сегодня Киппс, все же прочие - его приглашенные. Все веселились на славу. Канал зарос водорослями, то и дело попадались мели, и компания разместилась в плоскодонках. Киппс еще прежде научился грести; то был первый вид спорта, которым он овладел; а вторым будет велосипед - он уже взял несколько уроков езды, остается еще три-четыре урока. Греб Киппс совсем не плохо, руки его привыкли перетаскивать тяжелые рулоны кретона, его мышцы были не чета Филиновым, и девушка с веснушками, та самая, что так хорошо его понимала, села к нему в лодку. Они поплыли наперегонки с братом и сестрой Уолшингем, а позади усиленно работал веслами Филин - весь мокрый, он тяжело дышал, но не желал сдаваться и при этом, как всегда, был безупречно учтив и внимателен. Его пассажиркой была миссис Уолшингем. Никто, конечно, не ждал, что она станет грести (хотя она, разумеется, предложила свою помощь), и, облокотившись на приготовленные специально для нее подушки, под черно-белым солнечным зонтиком, она наблюдала за Киппсом и дочерью и время от времени заботливо спрашивала Филина, не жарко ли ему. По случаю пикника все приоделись; глаза девушек поблескивали в тени широкополых шляп; даже веснушчатая подружка Элен была сегодня очень мила, а сама Элен с такой грацией разбивала веслом солнечные лучи, что Киппс едва ли не впервые за время их знакомства заметил, какая у нее прелестная фигурка. На Киппсе был безукоризненный спортивный костюм, и когда он снял модную панаму и волосы его растрепались на ветру, он оказался не хуже большинства молодых людей, да и цвет лица у него был отличный. Обстоятельства, погода, спутники и спутницы - все были к нему благосклонны. Молодой Уолшингем, девушка с веснушками. Филин, миссис Уолшингем любезно подыгрывали ему, и сама судьба словно сговорилась с ними: на прелестном лужке между тем местом, где они пристали к берегу, и Лимпном заботливо поместила молодого бычка. То был не матерый грозный бык, но и не телок; молодой бычок, с еще неопределившимся нравом, вроде Киппса, пасся на лужке, "где ручей впадает в речку". И наша компания, ничего не подозревая, держала путь прямо на него. Когда они пристали к берегу, молодой Уолшингем с братской непринужденностью бросил сестру на Киппса и присоединился к девушке с веснушками, предоставив Филину нести шерстяную шаль миссис Уолшингем. Он тут же пустился в путь - ему хотелось как можно скорее остаться наедине со своей спутницей и притом избежать неотвязной опеки Филина. Я, кажется, уже упоминал, что у молодого Уолшингема были темные волосы и наполеоновский профиль - естественно, он дерзко мыслил и язвительно острил и давно приметил, что девушка с веснушками способна понять и оценить его таланты и остроумие. В тот день он был в ударе, ибо Киппс только-только сделал его своим поверенным (стари