- В память о троюродном брате, - тотчас объяснил он эту траурную каемку. - Мило, правда? Он, верно, заметил, что Киппс бледен и взволнован, но решил, что это тревога новичка перед выходом в свет. - Только не робейте, Киппс, дорогой мой, - и все будет отлично, - сказал Филин и по-братски потрепал Киппса по плечу. Волнение Киппса достигло предела, когда за обедом миссис Биндон Боттинг заговорила о прислуге, но еще перед этим некоторые обстоятельства, одни более, другие менее значительные, взбудоражили его и сбили с толку. Все время, пока длился обед, одна мелочь не давала ему покоя: поведение (да будет мне позволено коснуться столь интимных подробностей) его левой подтяжки. Тесьма веселого алого шелка выскочила из пряжки, которую он, видно, в суете сборов плохо застегнул, и всячески старалась вырваться на свет божий и пересечь белоснежный пластрон наподобие орденской ленты. Впервые упрямица показала себя еще до того, как сели за стол. Киппс, улучив минуту, когда никто на него не смотрел, стремительно и ловко засунул непрошеное украшение подальше и потом уже только о том и заботился, чтобы не позволить этой веселой детали оживлять его строгий вечерний костюм. Впрочем, скоро он решил, что понапрасну сперва так уж перепугался - ведь никто и слова не сказал. Однако, сами понимаете, приходилось быть начеку - весь вечер, чем бы он ни занимался, один глаз его все время косил в сторону опасного места и одна рука была наготове. Но это, я бы сказал, еще пустяк. Куда больше он растревожился и даже ужаснулся, увидев Элен в вечернем туалете. Предвкушая переезд в Лондон, сия молодая особа дала волю воображению: ее наряд был, вероятно, рассчитан на маленькую разумно устроенную квартирку где-то в Вест-Энде, которой суждено стать центром восхитительного литературно-художественного кружка. Уж это-то было поистине вечернее платье. Ни одна из присутствующих дам не могла бы похвастать столь совершенным туалетом. Благодаря этому платью не оставалось сомнений, что у мисс Уолшингем прелестные руки и плечи; не оставалось сомнений, что, кроме чувства собственного достоинства, она обладает и очарованием, да еще каким. Это было, видите ли, ее первое вечернее платье - жертва, на которую Уолшингемы пошли во имя ее грядущих богатств. Если бы ей понадобилась опора и поддержка, ее подбодрил бы вид хозяйки дома, которая блистала в смело открытом черном платье со стальной отделкой. Прочие дамы удовольствовались разного рода полумерами. Изящный треугольный вырез платья миссис Уолшингем был весьма скромен, и миссис Биндон Боттинг тоже едва приоткрыла взорам свои пухленькие прелести, если не считать усыпанных веснушками и родинками ручек. Мисс Боттинг-старшая и мисс Уэйс не решились явить миру свои обнаженные плечи. Но Элен оказалась смелее. Будь у Киппса в ту минуту способность видеть, он бы заметил, что она прелестна; сама она это знала и встретила его сияющей улыбкой, которая ясно говорила, что мелкие недоразумения забыты. Но для Киппса ее наряд был последней каплей. Бесконечно далекая и чужая ему эта красавица, и просто невозможно вообразить ее в роли жены и спутницы жизни, - это все равно, как если бы сама Венера Книдская в своей безыскусственной наготе вдруг при свидетелях объявила, что принадлежит ему. Да неужели он воображал, что она и вправду может стать его женой и спутницей жизни! Элен приписала его смущение благоговейному восторгу, который он не решился высказать, и, одарив его лучезарной улыбкой, повернула к нему точеное плечо и заговорила с миссис Биндон Боттинг. Киппс ненароком нащупал в кармане жалкую монетку Энн и вдруг стиснул ее, точно спасительный талисман. Но сразу же выпустил: надо было заняться своей самозванной орденской лентой. И тут на него напал кашель. - Мисс Уэйс сказала мне, что ждет мистера Ривела, - услышал он голос миссис Боттинг. - Это восхитительно, правда? - отозвалась Элен. - Мы его видели вчера вечером. Он остановился в Фолкстоне на пути в Париж. Там он должен встретиться с женой. Взгляд Киппса на мгновение задержался на ослепительном декольте Элен, потом - вопрошающий, почти суровый - устремился на Филина. Чего стоит ваша проповедь самообладания и сдержанности, когда женщина может выставить себя в таком виде? А вы еще толковали об уважении к религии и политике, к рождению и смерти и всему прочему, уверяли, что без этого уважения нет и не может быть истинного джентльмена. Сам он слишком скромен, он никогда не решался даже заговорить об этом со своим наставником, но, конечно, конечно же, тот, кто был для него воплощением всех добродетелей, мог отнестись к этой откровенной нескромности лишь одним определенным образом. Филин выставил нижнюю челюсть, и на лице его ходуном заходили желваки, а неяркие, но жесткие серые глаза явно избегали смотреть в ту самую сторону; он судорожно стиснул за спиной большие руки в зеленоватых перчатках и лишь изредка разжимал их, чтобы проверить, в порядке ли безупречный галстук с траурной каймой, и провести ладонью по массивному затылку, и притом он все чаще покашливал. И по всем этим признакам Киппс с облегчением и вместе с уверенностью, что худшие его опасения подтвердились, понял: Филин тоже не одобряет Элен! Вначале Элен была для Киппса прекрасной и нежной мечтой, существом иного мира, бесплотным и таинственным. Но сегодня она окончательно обрела плоть и кровь, сегодня растаяли последние остатки ее романтического ореола. Почему-то (он уже не помнил и решительно не понимал, как и почему это могло случиться) он оказался связанным с этой темноволосой, решительной молодой особой из плоти и крови, чью тень, чей загадочный призрак он некогда боготворил. Разумеется, он исполнит свой долг, как и подобает джентльмену. Но все же... И ради нее он отказался от Энн! Нет, он многое сносил, но этого он не потерпит... Сказать ей, что он думает про ее платье?.. Может быть, завтра? Он решительно запретит ей это. Он скажет: - Послушайте. Делайте со мной, что хотите, но этого я не потерплю. Ясно? А она, конечно, ответит что-нибудь, чего и не ждешь. Она всегда говорит что-нибудь такое, чего не ждешь. Что ж, на этот раз он пропустит ее слова мимо ушей, он будет твердо стоять на своем. Так думал Киппс, а миссис Уэйс опять и опять врывалась в его раздумья, пытаясь занять его разговором, но вот прибыл Ривел и тотчас завладел всеобщим вниманием. Автор блестящего романа "Бьются алые сердца" оказался вовсе не таким представительным мужчиной, как думал раньше Киппс, зато манера держаться у него была весьма внушительная. Хоть он и вращался постоянно в лондонском высшем свете, его воротничок и галстук ничем не поражали, и он не отличался ослепительной красотой, волосы у него были не кудрявые и даже не особенно длинные. По виду это был человек кабинетный; склонность к полноте, нездоровая бледная кожа, тусклые прямые волосы - с такой внешностью никак не вязались скачки, любовные забавы и бурные страсти, которыми изобиловал его шедевр; нос бесформенный, короткий, подбородок асимметричный. И один глаз больше другого. Словом, если бы не совершенно неожиданные нафабренные усы да неприхотливые морщинки вокруг того глаза, что побольше, он был бы вовсе не приметный человечек. Войдя в комнату, он тотчас отыскал глазами Элен, и они обменялись рукопожатием с видом близких, очень близких друзей, что Киппсу почему-то сильно не понравилось. Он заметил, как они крепко пожали друг другу руки, услышал характерное покашливание Филина, как будто за четверть мили от вас заблеяла старая-престарая овца, в которую всадили небольшой заряд дроби, и у него в голове шевельнулась какая-то еще неясная мысль, но тут все пошли к столу, и обнаженная сверкающая рука Элен легла на его руку. Разговаривать сейчас он был не в силах. Элен взглянула на него и легонько сжала его локоть, но он ничего не понял и не почувствовал. У него как-то странно перехватывало горло и трудно было дышать. Прямо перед ними Филин вел миссис Уолшингем, до Киппса долетали обрывки его любезных речей, а во главе процессии выступала миссис Биндон Боттинг и быстро, оживленно говорила что-то невысокому, но ладному и по-военному подтянутому мистеру Уэйсу. (Он никогда не был военным, но, живя поблизости от Шорнклифа, обзавелся выправкой старого служаки.) Замыкал шествие Ривел, предоставленный попечениям царственной черно-стальной миссис Уэйс, и певучим мягким голосом рафинированного интеллигента любезно расхваливал мягкие тона обоев на лестнице. Киппс только диву давался, глядя, как непринужденно все они держатся. Едва успели приняться за суп, стало ясно, что Ривел считает своим долгом вести и направлять застольную беседу. Но еще до того, как с супом покончили, обнаружилось так же, что, по мнению миссис Биндон Боттинг, чувство долга у него развито сверх меры. В своем кружке миссис Биндон Боттинг слыла милой болтушкой; несмотря на полноту, она была на редкость подвижной и оживленной и умела посмешить, как настоящая ирландка. Ей ничего не стоило добрый час развлекать гостей рассказом о том, как ее садовник нечаянно женился и каков его семейный очаг, или о том, как излюбленный предмет ее насмешек, мистер Стигсон Уордер обучал всех своих детей играть на всех мыслимых и немыслимых музыкальных инструментах, потому что у бедняжек непомерно велика шишка музыкального таланта. И семья его тоже непомерно велика. - Дело дошло до тромбонов, дорогая! - восклицала миссис Биндон Боттинг, захлебываясь от восторга. Обычно все заранее уславливались дать ей поговорить, но на сей раз о ней забыли и не дали случая блеснуть в присутствии Ривела, а ей так этого хотелось! И, подождав и подумав, она решила, что остается одно - самой вступить в разговор. Она сделала несколько неудачных попыток завладеть общим вниманием, а затем Ривел заговорил о том, в чем она считала себя непревзойденным авторитетом, - как вести дом и хозяйство. Перед этим рассуждали, где удобнее жить. - Мы покидаем наш дом в Болтоне, - сказал Ривел, - и поселимся в небольшом домике в Уимблдоне, а кроме того, я думаю снять комнаты в Дейнском подворье. Это будет во многих отношениях удобнее. Моя жена отчаянно увлекается гольфом, и вообще она ярая любительница спорта, а я люблю посиживать в клубах - у меня не хватает сил для всех этих высокополезных физических упражнений, - так что наше прежнее местожительство не подходит ни ей, ни мне. А кроме того, вы даже не представляете, как избаловалась прислуга в Вест-Энде за последние три года. - Это повсюду одинаково, - вставила миссис Биндон Боттинг. - Очень может быть. По мнению одного моего приятеля, это означает, что приходит в упадок традиция рабства; на его взгляд, это явление весьма обнадеживающее... - Вот бы ему моих двух негодяек, - вставила миссис Биндон Боттинг. Она обернулась к миссис Уэйс, а Ривел несколько запоздало вымолвил: "Возможно..." - Вы ведь еще не знаете, дорогая, - затараторила миссис Биндон Боттинг, - у меня опять неприятность. - С новой служанкой? - Да, с новой служанкой. Я еще не успела нанять кухарку, а моя горничная, которую я раздобыла с таким трудом... - она сделала эффектную паузу, - уже хочет уходить. - Испугалась? - спросил молодой Уолшингем. - Переживает какую-то таинственную драму! До самого чая с анаграммами была весела, как жаворонок. А вечером сделалась черней тучи, не подступись, и стоило моей тетушке что-то ей сказать - сразу потоки слез и предупреждение об уходе! Разве в анаграммах есть что-нибудь такое... душераздирающее? - И ее взгляд на мгновение задумчиво остановился на Киппсе. - Пожалуй, что и есть, - сказал Ривел. - Я полагаю... Но миссис Биндон Боттинг не дала ему закончить. - Сначала мне было прямо не по себе... Киппс, который смотрел на нее, как завороженный, больно уколол губу вилкой и, очнувшись, опустил глаза. - ...а может быть, анаграммы чем-то оскорбляют нравственные устои порядочной прислуги... кто знает? Мы стали ее расспрашивать. На все твердит одно слово: нет. Она должна уйти - и все тут. - В подобных вспышках душевной сумятицы, - сказал мистер Ривел, - ощущаешь последние смутные отблески эпохи романтизма. Предположим, миссис Боттинг, ну по крайней мере попробуем предположить, что тут повинна сама Любовь. У Киппса дрогнули руки, вилка с ножом звякнули о тарелку. - Конечно, это любовь, - сказала миссис Боттинг. - Что же еще? Под кажущимся благонравием и однообразием нашего существования разыгрываются романы, потом, рано или поздно, они терпят крах, тотчас следует предупреждение об уходе, и тогда все в доме идет колесом. Какой-нибудь роковой красавец солдат... - Страсти простонародья или домашней прислуги... - начал Ривел и вновь завладел вниманием сотрапезников. Киппс окончательно забыл все правила поведения за столом, но в душе у него вдруг воцарились непривычная тишина и покой. Впервые в жизни он самостоятельно и твердо решил, как ему поступать дальше. Он уже не слушал Ривела. Он отложил вилку и нож и не пожелал больше притронуться ни к одному блюду. Филин незаметно бросал на него участливые и озабоченные взгляды, а Элен чуточку покраснела. В тот же вечер, около половины десятого, в доме миссис Биндон Боттинг громко и требовательно зазвонил звонок; у парадной двери стоял молодой человек во фраке и цилиндре - по всему видно, джентльмен. Его белоснежную манишку наискось пересекала алая шелковая тесьма, которая сразу обращала на него внимание и делала почти незаметными несколько ярких пятнышек - следов бургундского. Цилиндр был сдвинут на затылок, волосы встрепаны - знак отчаянной, безрассудной отваги. Да, он сжег свои корабли, он отказался присоединиться к дамам. Филин пытался было его образумить. - Вы прекрасно держитесь, все идет как нельзя лучше, - сказал он. Но Киппс ответил, что плевать он на все хотел, и после короткой стычки с Уолшингемом, который попытался преградить ему путь, вырвался и был таков. - У меня есть дело, - сказал он. - Мне домой надо. И вот, безрассудный и отважный, он стоит у дверей миссис Биндон Боттинг - Он принял решение. Дверь распахнулась, и глазам открылся приятно обставленный холл, освещенный мягким розовым светом, и в самом центре этой картины, стройная и милая, в черном платье и белом фартучке, стояла Энн. При виде Киппса румянец на ее щеках поблек. - Энн, - сказал Киппс. - Мне надо с тобой поговорить. Я хочу кое-что сказать тебе прямо сейчас. Понимаешь? Я... - Здесь со мной не положено разговаривать, - сказала Энн. - Но послушай, Энн! Это очень важно. - Ты уже все сказал, хватит с меня. - Энн! - И вообще, моя дверь вон там. С черного хода. В полуподвале. Если увидят, что я разговариваю у парадного... - Но, Энн, я... - С черного хода после девяти. Тогда я свободна. Я прислуга и должна знать свое место. Если с парадного - как о вас доложить, сэр? У тебя свои друзья, у меня свои, и нечего тебе со мной разговаривать... - Но, Энн, я хочу тебя спросить... Кто-то появился в холле у нее за спиной. - Не здесь, - сказала Энн. - У нас таких нет. - И захлопнула дверь у него перед носом. - Что там такое, Энн? - спросила немощная тетушка миссис Биндон Боттинг. - Какой-то подвыпивший джентльмен, мэм... кого-то чужого спрашивал, мэм. - Кого чужого? - с сомнением спросила старая леди. - Мы таких не знаем, мэм, - ответила Энн, торопливо направляясь к лестнице, ведущей в кухню. - Надеюсь, вы были с ним не слишком грубы, Энн. - Не грубей, чем он заслужил по его поведению, - ответила Энн, тяжело дыша. Немощная тетушка миссис Биндон Боттинг вдруг поняла, что этот визит имел какое-то отношение к самой Энн, к ее сердечным делам, бросила на нее испытующий взгляд и, поколебавшись минуту, ушла в комнаты. Она всегда готова была посочувствовать, немощная тетушка миссис Биндон Боттинг; она принимала близко к сердцу все дела слуг, учила их благочестию, вымогала признания и изучала человеческую натуру на тех горничных, которые, заливаясь краской, лгали и все же нехотя открывали ей тайники души; но Энн никому не желала открывать душу, и понуждать и выспрашивать ее казалось небезопасным... Итак, старая леди промолчала и удалилась наверх. Дверь отворилась, и Киппс вошел в кухню. Он был красен и тяжело дышал. Не сразу ему удалось заговорить. - Вот, - вымолвил он наконец и протянул две половинки шестипенсовика. Энн стояла по другую сторону кухонного стола, бледная, широко раскрыв глаза; теперь Киппс видел, что она недавно плакала, и ему как-то сразу полегчало. - Ну? - спросила она. - Ты разве не видишь? Энн чуть мотнула головой. - Я его так долго берег. - Чересчур долго. Киппс умолк и сильно побледнел. Он смотрел на Энн. Видно, амулет не подействовал. - Энн! - сказал он. - Ну? - Энн... Разговор не клеился. - Энн, - снова повторил Киппс, умоляюще протянул руки и шагнул к ней. Энн помотала головой и насторожилась. - Послушай, Энн, - сказал Киппс. - Я свалял дурака. Они глядели друг другу в глаза, а глаза у обоих были несчастные, страдальческие. - Энн, - сказал Киппс. - Я хочу на тебе жениться. Энн ухватилась за край стола. - Тебе нельзя, - едва слышно возразила она. Киппс шагнул, словно хотел обогнуть стол и подойти к ней, но Энн отступила на шаг, и расстояние между ними осталось прежним. - Я иначе не могу, - сказал он. - Нельзя тебе. - Я иначе не могу. Ты должна выйти за меня, Энн. - Нельзя тебе жениться на всех подряд. Ты должен жениться на... на ней. - Нет. Энн покачала головой. - Ты с ней обручился. Она же из благородных. Нельзя тебе теперь обручиться со мной. - А мне и незачем с тобой обручаться. Я уж обручался, будет с меня. Я хочу на тебе жениться. Поняла? Прямо сейчас. Энн побледнела еще больше. - Как же так? - спросила она. - Поедем в Лондон и поженимся. Прямо сейчас. - Как же так? - Да вот так: поедем и поженимся с тобой, пока я еще ни на ком другом не женат, - очень серьезно и просто объяснил Киппс. - Поняла? - В Лондон? - В Лондон. Они снова поглядели друг другу в глаза. И вот ведь удивительно: обоим казалось, что все так и должно быть. - Не могу я, - сказала Энн. - Первое дело, я еще месяц не отслужила, больше трех недель осталось. На мгновение это их смутило, словно перед ними встала неодолимая преграда. - Слушай, Энн! А ты отпросись. Отпросись! - Не пустит она, - сказала Энн. - Тогда поехали без спросу, - сказал Киппс. - Она не отдаст мой сундучок. - Отдаст. - Не отдаст. - Отдаст. - Ты не знаешь, какая она. - Ну, и провались она... и наплевать! Наплевать! Эко дело! Я куплю тебе сто сундучков, если поедешь. - А как же та девушка... Неладно это. - Ты об ней не заботься, Энн... Ты обо мне подумай. - Нехорошо ты со мной поступил, Арти. Нехорошо. Зачем ты тогда... - А я разве говорю, что хорошо? - перебил Киппс. - Я же такого не говорил, я кругом виноват. Только ты отвечай: поедешь или нет? Да или нет... Я свалял дурака. Вот! Слышишь? Я свалял дурака. Ну, хватит? Я тут бог знает с кем связался и совсем запутался, и вышло, что я круглый дурак... Короткое молчание. - Энн, - взмолился Киппс, - мы ж с тобой любим друг друга! Она будто не слышала, тогда он снова поспешно принялся ее убеждать. - Я уж думал, больше тебя и не увижу никогда. Правда, правда, Энн. Если б я видел тебя каждый день, тогда дело другое. Я и сам не знал, чего мне надо, вот и свалял дурака... это со всяким может случиться. А уж теперь я в точности знаю, чего мне надо и чего не надо. Он перевел дух. - Энн! - Ну? - Поедем!.. Поедешь?.. Молчание. - Коли ты мне не ответишь, Энн... я сейчас отчаянный... коли ты не ответишь, коли нет твоего согласия ехать, я прямо пойду и... Так и не закончив угрозу, он круто повернулся и кинулся к двери. - Уйду! - сказал он. - Нет у меня ни единого друга на свете! Все порастерял, ничего не осталось. Сам не знаю, чего я наделал да почему. Одно знаю: не могу я так больше, не хочу - и все тут. - У него перехватило дыхание. - Головой в воду! - выкрикнул он. Он замешкался со щеколдой, бормоча что-то жалостливое, шарил по двери, точно искал ручку, потом дверь открылась. Он на самом деле уходил. - Арти! - резко окликнула Энн. Киппс обернулся, и опять оба застыли без кровинки в лице. - Я поеду, - сказала Энн. У Киппса задрожали губы, он затворил дверь и, не сводя глаз с Энн, шагнул к ней, лицо у него стало совсем жалкое. - Арти! - крикнула Энн. - Не уходи. - Рыдая, она протянула к нему руки. И они прильнули друг к другу... - Ох, как мне было плохо! - жалобно говорил Киппс, цепляясь за нее, точно утопающий; и вдруг теперь, когда все уже осталось Позади, долго сдерживаемое волнение прорвалось наружу, и он заплакал в голос. Модный дорогой цилиндр свалился на пол и покатился, никому не было до него дела. - Мне было так плохо, - повторял Киппс, уже и не стараясь сдержаться. - Ох, Энн, как мне было плохо! - Тише, - говорила Энн, прижимая его бедную головушку к своему плечу, задыхаясь и дрожа всем телом. - Тише. Там старуха подслушивает. Она тебя услышит, Арти, она там, на лестнице. Последние слова Энн, когда час спустя они расстались - они услышали, как вернулись и поднялись в комнаты миссис и мисс Биндон Боттинг, - заслуживают отдельной подглавки. - Запомни, Арти, - прошептала Энн, - я бы не для всякого так поступила. 9. ЛАБИРИНТОДОНТ Теперь представьте, как они спасаются бегством путаными и извилистыми путями, установленными в нашем обществе, - сперва порознь пешком на Фолкстонский Центральный вокзал, потом вместе, в вагоне первого класса, с чемоданом Киппса в качестве единственного провожатого, до Черинг-Кросс, а оттуда в извозчичьей тряской карете, неторопливо громыхающей по людскому муравейнику Лондона, - к дому Сида. Киппс то и дело выглядывает из окна кареты. - Вот за следующим углом, сдается мне, - говорил он. Ему не терпелось поскорей оказаться у Сида: там-то уж никто его не настигнет и не разыщет. Он щедро, как и подобало случаю, расплатился с извозчиком и обернулся к своему будущему шурину. - Мы с Энн решили пожениться, - сказал он. - А я думал... - начал Сид. Киппс подтолкнул его к дверям мастерской - мол, все объясню там... - Чего ж мне с тобой спорить, - заулыбался очень довольный Сид, выслушав, что произошло. - Что сделано, то сделано. О случившемся узнал и Мастермен, медленно спустился вниз и оживленно стал поздравлять Киппса. - Мне так и показалось, что светская жизнь будет не по вас, - сказал он, протягивая Киппсу костлявую руку. - Но я, право, никак не ждал, что у вас хватит самобытности вырваться... Должно быть, молодая аристократка клянет вас на чем свет стоит! Ну и пусть ее... Что за важность! - Вы начали подъем, который никуда не вел, - сказал он за обедом. - Вы карабкались бы с одной ступеньки утонченной вульгарности на другую, но так никогда и не добрались бы до сколько-нибудь достойных высот. Таких высот не существует. Все там вертятся, как белки в колесе. В мире все вверх дном, и так называемый высший свет - это сверкающие драгоценностями картежницы и мужчины, которые только и знают, что бьются об заклад, а для приправы - горсточка архиепископов, чиновники и прочие лощеные блюдолизы и сводники... Вы бы застряли где-нибудь на этой лестнице, много ниже тех, у кого есть собственные автомобили, безутешный, несчастный и жалкий, а ваша жена тем временем шумно развлекалась бы или, напротив, терзалась оттого, что ей не удалось подняться на ступеньку выше. Я давным-давно все это понял. Видал я таких женщин. И больше я уже не лезу вверх. - Я часто вспоминал, что вы говорили в прошлый раз, - сказал Киппс. - Интересно, что ж это я такое говорил? - как бы про себя заметил Мастермен. - Но все равно, вы поступили разумно и правильно, а в наше время такое не часто увидишь. Вы женитесь на ровне и заживете по-своему, никого не слушая, без оглядки на тех, кто стоит ступенькой выше или ниже. Сейчас только так и следует жить: ведь в мире все вверх дном, и с каждым днем становится все хуже и хуже. А вы прежде всего создайте свой собственный мирок, свой дом, держитесь за это, что бы ни случилось, и женитесь на девушке вашего круга... Так, наверно, поступил бы я сам... если б нашлась мне пара... Но, к счастью для человечества, люди вроде меня парами не родятся. Так-то! А кроме того... Однако... - Он вдруг умолк и, пользуясь тем, что в разговор вмешался юный мистер Уолт Порник, о чем-то задумался. Но скоро он очнулся от раздумий. - В конце концов, - сказал он, - есть еще надежда. - На что? - спросил Сид. - На все, - ответил Мастермен. - Пока есть жизнь, есть и надежда, - сказала миссис Порник. - А что ж это никто ничего не ест? Мастермен поднял стакан. - За надежду! - сказал он. - За светоч мира! Сид, широко улыбаясь, поглядел на Киппса, словно говорил: "Не каждый день встретишь такого человека". - За надежду! - повторил Мастермен. - Нет ничего лучше надежды. Надежды жить... Да. Так-то. Эта величественная жалость к самому себе нашла отклик в их сердцах. Даже Уолт притих. Дни перед свадьбой они посвятили увеселительным прогулкам. Сперва отправились пароходом в Кью и очень восхищались домом, полным картин, изображавших цветы; в другой раз встали чуть свет, чтобы насладиться долгим-долгим днем в Кристальном дворце. Они приехали в такую рань, что все еще было закрыто; все павильоны темные, а все прочие развлечения под замком. В огромном и безлюдном в этот час зале они даже сами себе казались какими-то козявками, а их отдававшиеся эхом шаги - неприлично громкими. Они разглядывали отлично вылепленных гипсовых дикарей, в непринужденных позах, и Энн-подумала: чудно было бы повстречать таких на улице. Хорошо, что в Англии они не водятся. Задумчиво и по большей части молча Энн с Киппсом созерцали копии классических статуй. Киппс только заметил, что чудно, видать, жили люди в те времена; но Энн вполне здраво усомнилась: неужто люди и впрямь ходили в таком виде? А все-таки вокруг в этот ранний час было слишком пустынно. Как тут было не разыграться фантазии! И они с облегчением вышли на огромные террасы парка, под скупое октябрьское солнце, и бродили среди множества искусственных прудов, по тихим просторным угодьям; все тут было такое огромное, сумрачное, пустынное - впору великанам, а вокруг ни души - все удивляло и восхищало их, но куда меньше, чем можно бы ожидать. - Ни в жизнь не видал такой красоты, - сказал Киппс и повернулся, чтобы лучше разглядеть огромный зеркальный фасад с гигантским изображением Пакстона посредине. - А уж что денег стоило такое построить! - почтительно протянула Энн. Скоро они вышли к пещерам и протокам, где всевозможные диковинки напоминали о неистощимой изобретательности того, кто создал все живое. Они прошли под аркой из китовых челюстей и остановились: перед ними на лугу паслись отлично вылепленные, раскрашенные золотом и зеленью огромные доисторические звери - игуанодоны, динотерии, мастодонты и прочие чудища; одни щипали траву, другие просто стояли и глядели по сторонам, словно дивились на самих себя. - Чего тут только нет! - сказал Киппс. - После этого и на графский замок смотреть не захочешь. Огромные чудовища очень заинтересовали Киппса, он никак не мог с ними расстаться. - И где только они добывали себе пропитание, ведь им какую прорву нужно! - повторял он. Нагулявшись, они сели на скамью перед озером, над которым нависал великолепный зеленый с золотом лабиринтодонт, и заговорили о будущем. Они плотно позавтракали во дворце, насмотрелись на картины, на многое множество всяких диковинок, и все это да еще ласковое янтарное солнце настроило их на особый умиротворенно-философский лад, словно они причалили к тихой пристани. А потом Киппс нарушил это задумчивое молчание, он вдруг заговорил о том, что гвоздем сидело у него в голове. - Я перед ними извинюсь и предложу ее брату денег в возмещение. Ну, а уж если она все равно подаст в суд, потому как я нарушил обещание, что ж... с меня взятки гладки... Из моих писем они на суде не больно много вычитают, потому как я ей писем не писал. В общем, выложу тыщу-другую - и все уладится, это уж верно. Я не больно боюсь, Энн. Чего ж тут бояться... Вовсе и нечего. - И помолчав, прибавил: - А здорово, что мы женимся! Интересно, как все в жизни получается. Вот если б не наткнулся я на тебя, что бы со мной сейчас было?.. Да уж потом мы и встретились, а у меня все равно ничего такого и в мыслях не было... то есть, что мы поженимся... вот до того самого вечера, как пришел к тебе. Правда-правда, и в мыслях не было. - И у меня, - сказала Энн, задумчиво глядя на воду. Некоторое время Киппс молча глядел на нее. До чего же милое у нее сейчас лицо! По озеру проплыла утка, легкая рябь пошла по воде, трепетные отсветы заиграли на щеках Энн и тут же истаяли. - Верно, так было суждено, - вслух подумала Энн. Киппс немного поразмыслил. - Прямо даже чудно, как это меня угораздило с ней обручиться, - сказал он. - Она тебе не подходит, - сказала Энн. - Вот то-то и оно. Еще бы! То-то и оно, что не подходит. Даже не пойму, как это все получилось? - Уж, верно, все ее рук дело, я так понимаю, - сказала Энн. Киппс уже готов был согласиться. Но тут он почувствовал угрызения совести. - Да нет, Энн, - сказал он. - Вот ведь что чудно. Я и сам не пойму, как оно вышло, да только она тут ни при чем. Даже и не припомню... Ну, никак... Одно скажу: заковыристая штука жизнь. И я тоже, видать, парень с закавыкой. Иной раз найдет на меня, накатит - и тогда мне все трын-трава, сам не знаю, что делаю. Вот и тогда так вышло. Да только... Оба задумались, Киппс скрестил руки и подергал свои редкие усики. Но вот он слегка улыбнулся. - Заведем себе славный домик где-нибудь в Хайте. - Там поуютней, чем в Фолкстоне, - сказала Энн. - Славный домик и чтоб беспременно маленький, - сказал Киппс. - Оно, конечно, у меня есть Хьюгенден. Так ведь он отдан внаем. И велик больно. Да и не по душе мне больше жить в Фолкстоне... никак не по душе. - Это бы хорошо, свой домик, - сказала Энн. - Бывало, в услужении я сколько раз думала: вот бы похозяйничать в собственном домике! - Да, уж ты всегда будешь знать про наших слуг, чего там у них на уме, - пошутил Киппс. - Слуги? На что нам слуги! - испугалась Энн. - А как же, у тебя беспременно будет прислуга, - сказал Киппс. - Хоть для всякой черной работы. - Вот еще! Тогда и в собственную кухню не войдешь. - Без прислуги никак нельзя. - Всегда можно принанять женщину на черную работу, она придет и все сделает, - сказала Энн. - А потом... если мне попадется какая-нибудь девица из нынешних, так я все равно не утерплю, отберу у нее метлу и все сама переделаю. Так уж лучше вовсе без нее. - Уж одна-то прислуга нам беспременно нужна, - сказал Киппс. - А то захочется пойти куда вдвоем или еще что, как же тут без прислуги? - Ну, тогда я подыщу совсем молоденькую, выучу ее по-своему, - решила Энн. Киппс удовольствовался этим и вновь заговорил о доме. - По дороге, как ехать на Хайт, есть такие домики, нам в самый раз: не слишком большие и не слишком маленькие. Там будет кухонька, столовая и еще комнатка, чтоб сидеть по вечерам. - Только чтоб в нем не было полуподвала, - сказала Энн. - А это чего такое? - Это в самом низу такое помещение, там света никакого нету, и все надо таскать по лестнице вверх-вниз, вверх-вниз с утра до ночи... и уголь и все. Нет уж, раковина и слив - это все пускай будет наверху. Знаешь, Арти, вот я сама жила в услужении, а то бы и не поверила, до чего ж иные дома глупо да жестоко построены... а лестницы какие... будто нарочно строили, назло прислуге. - У нас будет не такой домик, - сказал Киппс. - Мы заживем тихо, скромно. Куда-нибудь сходим, погуляем, потом посидим дома. А нечего будет делать, может, книжку почитаем. А там в иной вечерок старина Баггинс заглянет. А то Сид приедет. На велосипедах можно прокатиться... - Чудно что-то: я - и вдруг на велосипеде, - сказала Энн. - А мы заведем тандем, и будешь сидеть, как настоящая леди. И я быстренько свезу тебя в Нью-Ромней, в гости к старикам. - Это бы можно, - согласилась Энн. - Домик мы выберем с умом и обзаводиться тоже будем с умом. Никаких этих картин и всякого художества, никаких фокусов да выкрутасов, все только добротное, нужное. Мы будем очень правильно жить, Энн. - Без всякого социализма, - высказала Энн свое тайное опасение. - Без всякого социализма, - подтвердил Киппс, - просто с умом. - Которые в нем понимают, те пускай и занимаются социализмом, Арти, а мне его не надо. - Да и мне тоже, - сказал Киппс. - Я не умею про это спорить, а только, по-моему, это - все одно воображение. Но вот Мастермен - он башковитый. - Знаешь, Арти, сначала я его невзлюбила, а теперь он мне даже по душе. Такого ведь не сразу поймешь. - Он до того умен, я и половины не разберу, куда он гнет, - признался Киппс. - Я такого башковитого сроду не видал. И разговору такого не слыхал. Ему бы книги сочинять... Какой-то сумасшедший этот мир, - чтоб такой парень и не мог заработать на хлеб. - Это потому, что он хворый, - сказала Энн. - Может, и так, - согласился Киппс и на время умолк. Потом вдруг сказал: - Нам будет хорошо в нашем домике, верно, Энн? Она поглядела ему в глаза и кивнула. - Я прямо его вижу, - сказал Киппс. - Такой уютный. Вот скоро время пить чай, а у нас сдобные булочки, сбоку в камине чайник греется, на коврике кошка... беспременно заведем кошку, Энн... и ты тут же сидишь?! А? Они окинули друг друга одобрительным взглядом, и Киппс вдруг заговорил о том, что вовсе не относилось к делу. - Да что ж такое, Энн, - сказал он, - я не целовал тебя, поди, целых полчаса. Как из пещер вышли, так и не целовал. Ибо они уже не теряли поминутно голову и не начинали целоваться, не глядя на время и место. Энн покачала головой. - Веди себя как следует, Арти, - сказала она. - Расскажи лучше еще про мистера Мастермена... Но мысли Киппса уже приняли другое направление. - Мне нравится, как у тебя заворачиваются волосы вон там, - сказал он и показал пальцем. - Ты когда девочкой была, они тоже так заворачивались, я помню. Вроде как колечком. Я часто про это думал... Помнишь, как мы бегали наперегонки... тот раз, за церковью? Посидели молча, каждый думал о чем-то приятном. - Чудно, - сказал Киппс. - Чего чудно? - Как все получилось, - сказал Киппс. - Полтора месяца назад мы и думать не думали, чтоб нам с тобой вот так тут сидеть... А что у меня будут деньги - да разве кто бы поверил? Он перевел взгляд на огромного лабиринтодонта. Сперва просто так, нечаянно поглядел и вдруг с любопытством всмотрелся в огромную широкую морду. - Провалиться мне на этом месте, - пробормотал он. Энн спросила, что это он. Киппс положил руку ей на плечо и показал пальцем на огромного зверя. Энн испытующе поглядела на лабиринтодонта, потом с немым вопросом - на Киппса. - Неужели не видишь? - удивился Киппс. - Чего не вижу? - Да ведь он вылитый Филин! - Он же вымерший, - возразила Энн, не поняв. - Ну да, я знаю. А все равно он точь-в-точь наш Филин в старости. И Киппс задумался, глядя на изображения доисторических чудовищных зверей и ящеров. - А интересно, почему все эти допотопные твари вымерли? - спросил он. - Разве кому было под силу их перебить? - А я знаю! - догадалась Энн. - Их потоп загубил... Киппс поразмыслил. - Так ведь в ковчег полагалось взять всех по паре... - Ну и взяли, сколько могли, всех-то не увезешь, - сказала Энн. На том и порешили. Огромный зелено-золотой лабиринтодонт пропустил мимо ушей их разговор. Неколебимо спокойный, он устремил взор своих удивительных глаз поверх их голов - в бесконечность. Может, это и вправду был сам Филин, столь чуждый высокомерия Филин, который больше не желал их замечать. Была в этом его спокойствии какая-то терпеливая уверенность, равнодушие могучей силы, ожидающей своего часа. И Энн с Киппсом смутно почувствовали это, обоим стало не по себе, и, посидев еще немного, они поднялись и, то и дело невольно оглядываясь, пошли своей дорогой. В должный срок эти две простые души сочетались браком, и Урания, богиня супружеской любви, богиня поистине великая, благородная и добрая, благословила их союз. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧЕТА КИППС 1. КАКИМ БУДЕТ ДОМ Медовый месяц, как и все на свете, приходит к концу, и вот уже мистер и миссис Артур Киппс выходят на перрон Хайтского вокзала, они приехали в Хайт искать славный маленький домик, осуществить лучезарную мечту о домашнем очаге, впервые высказанную в парке Кристального дворца. Киппсы - храбрая чета, вы это, конечно, уже заметили, но ведь они лишь песчинки в нашем огромном, нелепом и сложном мире. На мистере Киппсе серый костюм, воротничок с широкими отворотами и щегольской галстук. Миссис Киппс - все то же пышущее здоровьем юное существо, с которым вы встречались на вересковой равнине на протяжении всего моего объемистого труда; ей ничуть не прибавилось ни роста, ни солидности. Только теперь она в шляпе. Однако шляпа ее совсем не похожа на те, которые она надевала прежде по воскресеньям, это роскошная шляпа, с перьями, с пряжкой, с бантами и прочими украшениями. От цены этой шляпки у многих захватило бы дух: она стоила две гинеи! Киппс сам ее выбирал. Сам за нее заплатил. И когда они вышли из магазина, у обоих пылали щеки и на глаза просились слезы, оба не чаяли поскорей убраться подальше от снисходительной усмешки надменной продавщицы. - Арти, - сказала Энн, - зря ты это... И больше ни слова упрека. И, вы знаете, шляпа совсем ей не шла. Все новые наряды совсем ей не шли. На смену простеньким, дешевым и веселым нарядам появилась не только эта шляпа, но и несколько других подобных вещей. И из всей этой пышности смотрело хорошенькое личико умного ребенка - чудо безыскусственности пробивалось сквозь нелепую чопорную роскошь. Киппсы купили эту шляпу, когда пошли однажды полюбоваться магазинами на Бонд-стрит. Киппс разглядывал прохожих, и вдруг ему пришло в голову, что Энн дурно одета. Ему приглянулась шляпа весьма надменной дамы, восседавшей в роскошном автомобиле, и он решил купить Энн такую же. Носильщики на вокзале, извозчики, толпившиеся у дверей, два игрока в гольф, леди с дочерьми, которая тоже сошла в Хайте, - все заметили какую-то несообразность во внешности Энн. Киппс чувствовал, что на них смотрят, ему было не по себе - он побледнел и тяжело переводил дух. А Энн... трудно сказать, что из всего этого заметила Энн. - Эй! - окликнул Киппс извозчика и огорчился, что это прозвучало не слишком внушительно. - У меня там чемодан. И метка есть - А.К., - сказал он контролеру, проверявшему билеты. - Обратитесь к носильщику, - бросил контролер и повернулся к нему спиной. - Тьфу, пропасть! - не сдержался Киппс, и вышло это у него довольно громко. Одно дело - сидеть на солнышке и беседовать о своем будущем доме, и совсем другое дело - отыскать такой дом, как хочется. Мы, англичане, - да в сущности и весь мир - живем ныне странной жизнью: нам нет никакого дела до величайших общечеловеческих проблем, мы покорились наступающим со всех сторон, торжествующим свою победу мелочам; мы всему предпочли приятную незначительность общения со своим ограниченным кружком; мелочная благопристойность, тщательно соблюдаемые правила светского обхождения - вот основа нашего существования. И уйти от этого надолго никак не удается, даже если совершил из ряда вон выходящий поступок: сбежал в Лондон с девушкой без всяких средств и притом низкого звания. Туманная дымка благородного чувства, окутывающая вас, неминуемо растает, и, отторгнутый от своих божеств, вы снова окажетесь на виду у всех, беззащитная овечка под неусыпным взором ревнивого стража, стоглазого Аргуса - нашего общества, и на вас обрушится град мелочных, низких придирок и беспощадных суждений: о вас самих, о вашей одежде, о вашей манере себя держать, о ваших стремлениях и желаниях, о каждом вашем шаге. Наш сегодняшний мир устроен нечестно, и скрывать это было бы тоже нечестно. И вот одно из следствий этого нечестного устройства: в нем очень мало славных маленьких домиков. Они не являются пред вами по первому требованию; в наше постыдное время их не купишь за деньги. Их строят на землях чудовищно богатых бессовестных вымогателей несчастные алчные скупцы, одержимые страстью не ударить лицом в грязь перед соседями. Чего же можно ждать при таких нелепых порядках? Пустившись на поиски дома, поневоле убеждаешься, что мир наш, который пыжится изо всех сил, пытаясь выглядеть роскошно, на самом деле гол, что наша цивилизация неприглядна, если содрать оборки, занавеси и ковры, что люди в суете и растерянности тщетно пытаются свести концы с концами. Видишь подло задуманные и в подлых целях подло осуществленные планы, отброшенные условности, разоблаченные тайны и убеждаешься: от всего, что проповедуют, что считают основой бытия наши Филины, остались только грязь, лохмотья, запустение. И вот наша милая чета бродит по Хайту, Сандгейту, Ашфорду, Кентербери, по Дилу и Дувру и, наконец, даже по Фолкстону; в руках у Киппса "разрешение на осмотр" - розовые, зеленые, белые листочки бумаги и ключи с ярлыками, ходят они озадаченные и хмурят брови... Они сами толком не знают, чего хотят, но зато твердо знают: из того, что они уже осмотрели, они не хотят ничего. Повсюду до отчаяния много домов, которые им не подходят, и ни одного, который подошел бы. Взамен розовой мечты - пустые, заброшенные комнаты, на выцветших обоях темные пятна - следы некогда висевших здесь картин, все двери - без ключей. Они видели комнаты, где в деревянных полах зияли дыры, торчали занозы и в щели между половицами проваливалась нога, а плинтусы красноречиво свидетельствовали о предприимчивости мышей; видели кухни с дохлыми тараканами в пустых буфетах и множество разных, но одинаково мерзких и неудобных подвалов для хранения угля и темных кладовых под лестницами. Они выглядывали из чердачных люков, в наивном изумлении таращили глаза на грязные крыши в саже и копоти. Подчас им казалось, что все агенты в заговоре против них: уж слишком унылы, мрачны были эти пустые дома по сравнению с любой самой жалкой, но обитаемой лачугой. Обычно дома были чересчур велики. Огромные окна требовали широченных занавесей; множество комнат; бесчисленные каменные ступени, их надо мыть и чистить; а кухни приводили Энн в ужас. Она уже настолько правильно представляла себе высокое положение Киппса в обществе, что примирилась с мыслью о прислуге - об одной прислуге. - Господи! - восклицала она. - Да с таким домом девушке нипочем не справиться, неужто брать мужчину! Если же дом оказывался не очень велик, это была, чаще всего, дрянная, наспех сбитая постройка из тех, каким сейчас нет числа, - плод спекуляции, которую вызывал небывалый рост населения, сущий бич девятнадцатого столетия. От новых домов Энн отказывалась наотрез: они были сырые, - а те, в которых уже кто-то пожил, даже построенные совсем недавно, сразу выставляли напоказ свои пороки: штукатурка отваливалась, полы проваливались, обои покрывались плесенью и отставали, двери слетали с петель, кирпич крошился, перила ржавели; пауки, уховертки, тараканы, мыши, крысы, плесень и неистребимые малоприятные запахи наводняли дом - природа брала свое... И вечно, неизменно никуда не годилось расположение комнат и всего прочего. У всех домов, которые они пересмотрели, был один общий недостаток - Энн не могла подыскать для него название, но вернее всего назвать это хамством. - Они строят дома так, будто прислуга не человек, - говорила Энн. Видно, ее заразил своим демократизмом Сид, но так или иначе во всех современных домах они обнаруживали все то же примечательное невнимание к людям, обязанным эти дома обслуживать. - Тут из кухни уж больно крутая лестница, Арти! - говорила Энн. - Бедной девушке придется день-деньской бегать вверх-вниз, и она совсем собьется с ног, а все оттого, что у них не хватило ума сделать лестницу поудобнее... И наверху нигде нет воды... Каждый раз придется тащить снизу! Вот в таких домах служанки и выбиваются из сил. - Я знаю, все беды оттого, что дома строят мужчины, - прибавляла она. Как видите, чета Киппс воображала, будто ищет простенький и удобный по нынешним временам домик, на самом же деле она искала либо сказочную страну, либо от рождества Христова год примерно тысяча девятьсот семьдесят пятый, а до него, увы, было еще далеко. И все же Киппс поступил преглупо, когда взялся строить собственный дом. Его подхлестнула злость на агентов по продаже Домов, которая все росла у него в душе. Все мы ненавидим агентов по продаже домов, точно так же, как всем нам любы моряки. Без сомнения, ненависть эта необоснованная и несправедливая, но долг романиста - заниматься не этическими принципами, а фактами. Все ненавидят агентов по продаже домов, потому что все, кто имеет с ними дело, оказываются в невыгодном положении. Представители всех прочих профессий что-то получают, но и что-то дают, агенты по продаже домов только получают. Представители всех прочих профессий зависят от вас: поверенный боится, как бы вы не наняли другого, доктор не осмеливается заходить слишком далеко, романист - вы этого и не подозреваете, - точно жалкий раб, старается угадать ваши невысказанные желания; ну, а что до торговцев, - молочники будут чуть не драться за право носить вам молоко, зеленщики зальются слезами, если вы вдруг перестанете брать у них овощи; но слыхано ли, чтобы хоть один агент по продаже домов навязывал кому-либо свои услуги? Вам нужен дом; вы идете к агенту; растрепанный, утомленный поездкой, снедаемый нетерпением, вы забрасываете его вопросами; он же невозмутим, отутюжен, медлителен, скуп на слова и пребывает в праздности. Вы упрашиваете его уменьшить ренту, побелить потолки, показать вам другие дома, где сочетались бы беседка, как в доме номер шесть, и оранжерея, как в доме номер четыре, - а ему хоть бы что! Вам нужно продать дом - агент все так же безмятежно равнодушен. Однажды, помню, я его расспрашивал, а он, отвечая, не переставал ковырять в зубах. Что им конкуренция! Все они на один лад; их ничуть не огорчит, если вы уйдете от одного агента к другому; и агента не уволишь, можно только уволить себя от покупки дома. За барьером красного дерева, сверкающим медью, агент неуязвим, его не достать, даже если сгоряча сделать ловкий выпад зонтиком; ну, а не вернуть ключи, которые он вам дал для осмотра, и попросту вышвырнуть их - это самое обыкновенное воровство и наказуется по закону... И вот некий агент из Дувра в конце концов натолкнул Киппса на мысль строить дом. С дрожью в голосе Киппс выпалил свой ультиматум: никакого полуподвала, не больше восьми комнат, наверху горячая и холодная вода, кладовая для угля в доме, но с отдельной дверью, чтобы угольная пыль не попадала в буфетную, и так далее, и тому подобное. Выпалил - и, отдуваясь, замолчал. - В таком случае придется вам самому строить дом, - с усталым вздохом ответил агент. И поначалу, просто чтобы сбить с него спесь, вовсе не думая об этом всерьез, Киппс пробормотал: - Вот этим-то я, видать, и займусь... Это мне подойдет. Агент вместо ответа улыбнулся. У-лыб-нул-ся! А потом, призадумавшись, Киппс с удивлением обнаружил, что зерно запало ему в душу и дало ростки. В конце концов мало ли народу строит дома! Откуда бы взялось столько домов, если б их не строили? А что, если и впрямь построить дом! И тогда он придет к этому агенту и скажет: - Эй, послушайте! Вы тут копались, не могли мне подыскать что-нибудь подходящее, а ведь я сам построил свой собственный дом, вот провалиться мне на этом месте! Он обойдет всех этих агентов, всех - в Фолкстоне, Дувре, Ашфорде, Кентербери, Маргете, Рамсгете - и всем-всем окажет эти самые слова!.. Может, хоть тогда они пожалеют, что так скверно с ним обошлись? И, раздумывая об этом среди ночи, он понял, что решение уже созрело. - Энн, - позвал он, - Энн! - И подтолкнул ее локтем. Она наконец открыла глаза и спросонок пробормотала: - Чего ты? - Энн, я решил строить дом. - Что? - словно бы окончательно проснувшись, спросила она. - Решил строить дом. Она невнятно посоветовала ему подождать до утра и тут же с завидной доверчивостью опять крепко уснула. А Киппс еще долго лежал без сна и в мыслях строил свой дом и утром за завтраком объяснил, что к чему. Хватит, натерпелся он от этих агентов. Теперь он с ними сквитается... Лучшей мести не придумаешь. - И у нас вправду будет славный домик... Такой, как нам надо. Порешив на этом, они без труда сняли дом на год - дом с полуподвалом, без подъемника, так что грязь растаптывалась по всему дому, без горячей воды в верхних комнатах, без ванной, с огромными подъемными окнами, которые приходится мыть, стоя на подоконнике, с неровными, открытыми всем дождям каменными ступенями в угольную кладовую, с тесными чуланами, немощеной дорожкой к мусорному ящику, неотапливаемой комнатой для прислуги, с щербатыми, занозистыми полами, которым конца-краю не было - мыть не перемыть! - короче говоря, то был типичный дом английского обывателя со средним достатком. И, прикупив кое-какую мебель и наняв вялую молодую особу по имени Гвендолен с крашеными золотыми волосами, обрученную с каким-то старшиной и служившую прежде в гостинице, они переселились в свое новое жилище и провели несколько тревожных ночей, рыская по всем углам и закоулкам в поисках грабителей: непривычное сознание, что они одни в ответе за весь дом, не давало уснуть. После этого Киппс на время успокоился и окончательно решил строить свой собственный дом. Поначалу Киппс искал совета, ибо совершенно не представлял, как приняться за дело. В один прекрасный день он отправился в контору подрядчика в Сибруке и заявил восседавшей там особе, что намерен построить дом. Он задыхался от волнения, но был исполнен решимости и готов тут же, не сходя с места, отдать все необходимые распоряжения, однако особа не торопилась, она сказала, что мужа сейчас нет, и Киппс ушел, даже не назвав себя. Потом один рабочий показал ему на какого-то человека, проезжавшего в двуколке, и сказал, что этот малый недавно построил дом близ Солтвуда, и Киппс заговорил с ним, но человек этот сперва слушал с недоверием, а затем уничтожил Киппса язвительной насмешкой. - Вы, видно, каждое воскресенье строите новый дом, - сказал он, презрительно фыркнул и повернулся к Киппсу спиной. Каршот, с которым Киппс поделился своими планами, сильно поколебал его решимость, рассказав две-три весьма тревожные истории про подрядчиков; потом Пирс высказал сомнение: разве надо начинать с подрядчика, а не с архитектора? У Пирса был в Ашфорде приятель, у приятеля - брат, архитектор, а так как всегда лучше иметь дело со знакомым человеком, то еще до ухода Пирса чета Киппсов, которую немало напугали рассказы Каршота, решила обратиться к брату Пирсова приятеля. Так они и сделали, хоть и не без колебаний. Архитектор этот оказался маленьким подвижным человечком в шелковом цилиндре и с черным чемоданчиком; он уселся за обеденный стол, положил на равном расстоянии от себя, справа и слева, цилиндр и чемодан - и так восседал, важно, недвижимо, истукан истуканом, а Киппс, стоя на коврике перед камином, внутренне дрожал от сознания, что предпринимает нечто грандиозное, и неуверенно отвечал на конкретные, деловые вопросы архитектора. Энн облокотилась на угол резного дубового буфета - эта позиция показалась ей самой подходящей для такого случая - и не сводила глаз с архитектора, готовая каждую минуту прийти на помощь мужу. Оба отчего-то чувствовали себя припертыми к стене. Архитектор первым делом спросил о местоположении дома и, видно, был несколько обескуражен, узнав, что место еще не выбрано. - Я просто желаю построить дом, - сказал Киппс, - а где, я еще не решил. Архитектор заметил, что предпочел бы сперва увидеть место, чтобы решить, в какую сторону повернуть дом "неприглядной стороной", как он выразился, но, разумеется, если им угодно, можно проектировать дом и "просто в пространстве", не применяясь к определенному месту, с "условным фасадом". Киппс слегка покраснел и, втайне надеясь, что это не составит большой разницы в оплате, ответил без особой уверенности: ладно, можно и так. Сухо кашлянув, и этим как бы отметив, что предварительные переговоры закончены, архитектор открыл свой чемодан, вынул из него рулетку, несколько сухарей, металлическую фляжку, пару новых лайковых перчаток, кое-как завернутый в бумагу игрушечный заводной автомобиль, букетик фиалок, пакет медных винтиков и, наконец, большой, распухший блокнот, потом аккуратно уложил все прочее обратно в чемодан, раскрыл блокнот, послюнил карандаш и спросил: - Какой же вам требуется дом? И тут Энн, которая с напряженным вниманием и возрастающим ужасом следила за каждым его движением, ответила так поспешно, так горячо, словно только и ждала этого вопроса: - С кладовками! - И прибавила, вопросительно взглянув на мужа: - Беспременно. Архитектор записал. - Сколько комнат? - спросил он, переходя к второстепенным вопросам. Молодожены уставились друг на друга. Что сказать? Ведь потом уж не отопрешься. - Ну, сколько, например, спален? - спросил архитектор. - Одна? - неуверенно предложил Киппс, жаждавший теперь, чтобы дом был как можно меньше. - А Гвендолен? - вмешалась Энн. - К вам могут приехать гости, - подсказал архитектор. - Да мало ли что может случиться, - прибавил он сдержанно. - Тогда, может, две? - сказал Киппс. - Нам, понимаете, нужен совсем маленький домик... - Но даже в самом скромном охотничьем домике... - возразил архитектор. Сошлись на шести - архитектор упорно отвоевывал у них спальню за спальней, подогрел их воображение словом "детская" (он, разумеется, понимает, что это дело далекого будущего), и в конце концов они неохотно уступили: ладно, пусть будет шесть; после чего Энн подошла к столу, села и выложила одно из своих заранее обдуманных условий. - Горячая и холодная вода во всех комнатах, - сказала она. - Беспременно. Эта идея еще давно была позаимствована у Сида. - Да, - сказал Киппс, стоя на коврике у камина, - горячая и холодная вода в каждой спальне, так мы порешили. Тут архитектор впервые догадался, что ему предстоит иметь дело с весьма своеобразной четой, а так как только накануне он всю вторую половину дня потратил на то, чтобы отыскать в журнале "Строитель" три больших дома, из которых намеревался скомбинировать один и, позаимствовав из каждого по мере возможности, выдать его за свой оригинальный проект, он, естественно, изо всех сил сопротивлялся выдумкам Киппсов. Он долго разглагольствовал о чрезвычайной дороговизне водопроводов и всего того, что он не предусмотрел для задуманного проекта; наконец Энн заявила, что тогда лучше пускай вовсе никакого дома не будет, а Киппс, который все это время не вмешивался в разговор, сказал, что ему все равно, во сколько это обойдется, лишь бы все было, как он желает; и только после этого архитектор вопреки своим привычкам и методам согласился внести в будущий проект некоторое своеобразие. Он кашлянул в знак того, что с этим вопросом покончено, и сказал: - Ну что ж, если вы не боитесь отступить от общепринятого... Далее он объяснил, что неплохо бы построить дом в стиле королевы Анны (услыхав свое имя, Энн украдкой кивнула Киппсу). Сам он не любит, когда снаружи дом уж слишком педантично выдержан в каком-то одном стиле, - но пусть этот стиль преобладает; вот, скажем, слуховые окна, фронтоны и оконные переплеты можно сделать в стиле королевы Анны, кое-где пустить грубую штукатурку простым наметом, то тут, то там подделку под дерево, небольшой навес - все это придаст оригинальность, сделает дом поинтереснее. В том-то и преимущество стиля королевы Анны, что он допускает большое разнообразие... Но если они хотят уйти от общепринятого, что ж, это можно. Сейчас много строят в необычном стиле, и некоторые дома выходят очень недурно. В этих сугубо современных постройках часто делают упор, так сказать, на внутренние особенности - например, строят староанглийскую дубовую лестницу и галерею. В таких домах предпочитают грубую штукатурку простым наметом и зеленую краску. Сухо кашлянув, он дал понять, что экскурс в область стилей окончен, и вновь раскрыл блокнот, которым вдохновенно размахивал, живописуя бессчетные достоинства внешней отделки дома в стиле королевы Анны. - Шесть спален, - сказал он, послюнив карандаш. - В одной окна забраны решеткой - на случай, если понадобится превратить ее в детскую. Киппс неохотно, осипшим голосом подтвердил свое согласие. Затем стали обсуждать, где и как расположить хозяйственные помещения, - в этом интереснейшем разговоре Киппс играл более чем скромную роль. От спален перешли к кухне, потом к буфетной, и тут Энн проявила такое знание дела и сообразительность, что архитектор не мог не выразить ей своего восхищения. У Энн был свой, неслыханно новый взгляд на местоположение кладовой для угля: в обычных домах это подвал, и оттуда уголь слишком тяжело таскать. Они сочли непрактичной идею перенести кладовую и кухню на самый верх: тогда уголь придется проносить через весь дом, а значит, вдвое больше мыть и убирать; остановились было на мысли сделать угольную кладовую на первом этаже, но подвести к ней удобную лестницу и вывести наружу лоток, через который будут пополняться запасы угля. - Может быть, это была бы даже оригинальная деталь наружной отделки, - с некоторым сомнением сказал архитектор и сделал пометку в блокноте. - Только все неизбежно будет черное, пачкотня снаружи. Потом они принялись обсуждать, не лучше ли построить подъемник, а потом архитектора вдруг осенило: газовое отопление! Киппс, пыхтя и еле переводя дух, исполнил сложнейшую словесную фугу на тему "Газовое отопление пожирает воздух"; наконец он сделался красный как рак и надолго замолчал, только беззвучно шевелил губами. Несколько дней спустя архитектор написал им, что, просматривая свой блокнот, он нашел подробнейшие указания насчет окон фонарем во всех комнатах, насчет спален, водопровода, подъемника, высоты ступеней на лестнице, которая ни в коем случае не должна быть винтовой, насчет кухни, каковая должна быть размером в двадцать квадратных футов, с хорошей вентиляцией, с двумя шкафами для посуды и вместительным ларем... насчет буфетной, и служб, и кладовых, но ни слова о гостиной, столовой, библиотеке или кабинете, а также о примерной стоимости постройки; поэтому он ждет дальнейших указаний. Он полагает, что в доме необходимы комната для завтраков, столовая, гостиная и кабинет для мистера Киппса - таково по крайней мере его мнение, - и молодожены долго и горячо обсуждали этот план. Энн явно ничего подобного не желала. - Не пойму, для чего это надо - гостиная да еще столовая, когда есть кухня! Если б мы хотели пускать на лето жильцов, тогда ладно. Но мы ж не хотим. Ну и ни к чему нам столько комнат. Да еще холл! На что он нужен? Только уборки прибавится, вот и вся радость. А кабинет! Прочитав письмо архитектора, Киппс принялся мурлыкать себе под нос какую-то песенку и поглаживать усики. - А я бы не отказался от небольшого кабинета - совсем маленького, конечно, но чтоб в нем стоял письменный стол и книжный шкаф, как в Хьюгендене. Я бы не отказался. И только снова поговорив с архитектором и увидев, как он шокирован идеей, что в доме не будет гостиной, они согласились еще и на эту особенность внутреннего устройства. Согласились только потому, что не хотели его огорчать. - Да только она нам вовсе ни к чему, - сказала Энн. Киппс твердил свое: ему нужен кабинет. - Раз у меня будет кабинет, я стану почитывать книжки, - говорил он, - мне уж давно этого хочется. Стану каждый день уходить туда на часок и чего-нибудь читать. Есть Шекспир и еще много всяких сочинителей, человек вроде меня должен их знать, и потом надо ж куда ни то уставить Энциклопедию. Правда-правда, я всегда хотел иметь кабинет. Раз есть кабинет, поневоле станешь читать. А без кабинета... без кабинета только и будешь читать, что всякие дрянные романы. Он поглядел на Энн и удивился: лицо у нее почему-то безрадостное, задумчивое. - Хорошо-то как, Энн! - сказал он, но в голосе его не слышалось особого воодушевления. - Представляешь, будет у нас свой собственный домик! - Какой уж там домик, это целый домище! - отозвалась Энн. - Экая тьма комнат... Но когда дело дошло до чертежей, все томительные сомнения рассеялись. Архитектор принес три пачки эскизов на прозрачной синеватой бумаге, которая издавала отвратительный запах. Он очень мило их раскрасил: кирпично-красным, рыжеватым, ядовито-зеленым, свинцово-голубым - и показал молодой чете. Первый проект был совсем простой, безо всяких наружных украшений - "стиль без затей", как определил его архитектор, - но все равно дом казался большим; в другом проекте имелись такие добавления, как оранжерея, несколько типов различных окон фонарем, один фронтон был исполнен в грубой штукатурке наметом, другой наполовину деревянный и повторен в обыкновенной штукатурке, и еще имелась выступающая веранда - выглядело все это куда внушительнее; а третий сплошь оброс оригинальными подробностями снаружи и оказался битком набит оригинальными подробностями внутри; третий, по словам архитектора, был уже, "в сущности, особняк", поистине величественное создание человеческой мысли. Пожалуй, для Хайта такой дом даже слишком хорош, заметил архитектор; он увлекся и создал современный особняк "в лучшем фолкстонском стиле" - тут был главный холл с лестницей, мавританская галерея и тюдоровское, с цветными стеклами окно, зубчатые стены, ведущие к портику, восьмиугольный выступ на фронтоне с восьмиугольными фонарями окон, увенчанный металлическим куполом в восточном стиле, ряды желтого кирпича, разнообразящие красную кладку, и много иных украшений и приманок для глаза. Столь роскошный, величественно-сладострастный особняк вполне мог бы возвести для себя какой-нибудь современный воротила, но для четы Киппсов он был не в меру пышен. Первый проект предусматривал семь спален, второй - восемь, третий - одиннадцать; они "сами собой сюда проникли", пояснил архитектор, будто речь шла о камешках в башмаке альпиниста. - Да это ж большие дома, - сказала Энн, едва архитектор развернул свои чертежи. Киппс слушал архитектора, раскрыв рот, но высказывался очень осторожно, чтобы не связать себя каким-нибудь разрешением или согласием; а тот водил по чертежам ножичком из карманного маникюрного прибора, который всегда был при нем, и останавливался на каждой оригинальной подробности. Энн следила за выражением лица Киппса и украдкой подавала ему знаки. - Не такой большой, - шепнула она одними губами. - Этот дом для меня больно велик, - сказал Киппс, взглядом успокаивая Энн. - Он кажется большим только на бумаге, - сказал архитектор, - можете мне поверить. - Ни к чему нам больше шести спален, - стоял на своем Киппс. - Можно превратить вот эту комнату в гардеробную, - предложил архитектор. Ощущение собственного бессилия на минуту отняло у Киппса дар слова. - Так какой же вы предпочитаете? - как ни в чем не бывало спросил архитектор, разложив чертежи и планы всех трех домов, и получше расправил проект роскошного особняка, чтобы он предстал взорам во всей красе. Киппс осведомился, во что "самое большее" обойдется каждый дом, и Энн стала делать ему тревожные знаки. Но архитектор мог пока назвать лишь весьма приблизительные цифры. Они так и не связали себя никаким обязательством, Киппс пообещал только все обдумать - с тем архитектор и ушел. - Этот дом нам не годится, - сказала Энн. - Да, они страх какие огромные, все три дома, - согласился Киппс. - Тут придется... Да тут и четверых слуг не хватит, - сказала Энн. Киппс подошел к камину и стал, эдак расставив ноги, прочно, важно. - В другой раз как он придет, я ему растолкую, - заявил он небрежно. - Нам совсем не это надо. Это... это - недоразумение. Ты не бойся, Энн. - А по мне, так, может, лучше и вовсе не строить, - сказала Энн. - Хорошего в этом мало, как я погляжу. - Ну, что ты, раз взялись, куда ж теперь денешься, - сказал Киппс. - Ну, а если... И он развернул самый скромный из эскизов и почесал щеку. По несчастью, назавтра к ним в гости заявился Киппс-старший. В присутствии дядюшки племянник всегда становился сам не свой: на него находила несвойственная ему самоуверенность, и он склонен был совершать необдуманные поступки. Немалого труда ему стоило примирить стариков с таким мезальянсом - женитьбой на дочери Порвика, - и время от времени отзвуки недовольства еще слышались в речах Киппса-старшего. Может быть, именно это, а не просто недостойное тщеславие, повинно в том, что племянник неизменно сбивался в разговорах с дядей на хвастливый тон. А миссис Киппс, по правде говоря, и вовсе не могла примириться с этим браком; она отклоняла все приглашения молодых, а когда они однажды навестили ее по дороге к матери Энн, оказала им весьма нелюбезный прием. Она все время фыркала носом, чему причиной явно была не столько простуда, сколько уязвленная гордость, и, высказав надежду, что Энн будет не слишком задирать нос по случаю своего замужества, все остальное время обращалась только к племяннику или отпускала замечания в пространство. Визит оказался очень коротким, разговор прерывался долгими паузами, гостям не предложили никакого угощения, и Энн покинула этот дом совсем пунцовая. Когда молодые снова оказались в Нью-Ромней, она почему-то не пожелала навестить стариков. Но Киппс-старший отважился побывать у племянника, отведал стряпню молодой супруги, и она пришлась ему по вкусу, после чего он явно сменил гнев на милость. Скоро он навестил их снова, а потом приезжал еще и еще. Он приезжал омнибусом и, замолкая лишь на те мгновения, когда рот его был набит до отказа, обрушивал на племянника неиссякаемый поток мудрейших советов самого разного свойства, которые сбивали с толку Киппса-младшего, и так до той самой минуты, когда пора было поспешать на Главную улицу, чтобы не пропустить обратный омнибус. Он ходил с Киппсом к морю и принимался торговать у лодочников лодки. "Беспременно заведи собственную лодку", - наставлял он племянника, хотя Киппс был никудышный моряк, или развивал перед Киппсом созревший у него в голове план - приобрести в Хайте домик на какой-нибудь тихой улочке и сдавать комнаты, как он выражался, "понедельно". Вся прелесть этой затеи заключалась в том, что каждую неделю он будет сам, собственной персоной собирать квартирную плату - единственный еще оставшийся в нашей демократической стране способ приблизиться к феодальному величию. Дядюшка никак не давал понять, откуда собирается взять капитал на свою затею, и иногда могло показаться, что он мечтает об этом занятии не столько для себя, сколько для племянника. Но что-то в его отношении к Энн, в испытующих, подстерегающих взглядах тревожило Киппса и толкало на разные широкие жесты. Однажды, например, в ожидании дяди Киппс совершил отважную вылазку - она ему недешево обошлась - и принес домой ящик индийских сигар по девять пенсов штука и заменил вполне приличное вино белой марки "Мафусаилом" - четыре звездочки, с синей этикеткой. - Сюда подбавили виски, мой мальчик, - сказал Киппс-старший, отведав рюмочку, и недоверчиво пожевал губами. - Сейчас встретил молодых офицеров, целую толпу. Надо бы тебе записаться в волонтеры, мой мальчик, и познакомиться с ними. - А что ж, я и запишусь, - сказал Киппс-младший, - только после. - Тебя мигом произведут в офицеры, - сказал дядя. - Им офицеры нужны, а на это ведь не у всякого есть деньги. Тебе знаешь как обрадуются. А собачку ты еще не завел? - Покуда не завел, дядя. Хотите сигару? - И автомобиль не купил? - Покуда не купил, дядя. - Оно, конечно, поспеется. Только, гляди, не купи, что дешево да гнило, сынок. Уж покупать, так чтоб на весь век хватило. А покуда нанимал бы, как раньше. Я даже удивляюсь, чего это ты в них больше не ездишь. - Да Энн не больно уважает автомобили, - ответил Киппс. - А-а, ну оно и понятно, - сказал Киппс-старший и выразительно покосился на дверь. - Нет у ней этой привычки. Ей бы все дома сидеть. - Такое дело, дядя, - заторопился Киппс, - надумали мы построить дом. - Вот это, пожалуй, что и зря, мой мальчик, - начал Киппс-старший. Но племянник уже рылся в ящике в поисках чертежей и эскизов. Он вытащил их как раз вовремя, чтобы помешать дядюшке обсуждать нрав и привычки Энн. - Гм, - сказал старый джентльмен. Совершенно особенный запах и непривычная прозрачность кальки, которую он видел впервые в жизни, произвели на него впечатление. - Стало быть, надумал строить дом, а? Киппс начал с самого скромного проекта. Дядя, вооружась очками в серебряной оправе, медленно прочел: - "План дома Артура Киппса, эсквайра". Гм-гм... Нельзя сказать, чтобы проект сразу воодушевил его, и когда в комнате появилась Энн, он все еще с некоторым сомнением изучал эскизы. - Мы нигде не могли найти ничего подходящего, - облокотясь на стол, небрежно сказал Киппс. - Вот и надумали сами построить. А почему бы и нет? Это прозвучало гордо и уверенно и не могло не понравиться Киппсу-старшему. - Мы думали, попробуем, поглядим... - сказала Энн. - Это, видать, спекуляция, - сказал Киппс-старший, отодвинул от себя план фута на два, на три и нахмурился, глядя через очки. - Я так полагаю: не такой бы дом тебе нужен, - сказал он. - Это же просто дача. Такой дом годится разве что какому счетоводу или там канцеляристу. А для джентльмена это не подходит, Арти. - Он, конечно, скромный, - сказал Киппс, становясь возле дяди; теперь проект и вправду показался ему далеко не таким величественным, как при первом знакомстве. - Незачем тебе строить чересчур скромный дом, - сказал дядя. - А если он удобный... - отважилась вмешаться Энн. Киппс-старший поглядел на нее поверх очков. - В нашем мире удобно только тогда, когда живешь, как тебе пристало по положению. Так прозвучало в его устах выраженное на современном английском языке старое французское изречение "noblesse oblige" [положение обязывает (франц.)]. - Это дом для удалившегося от дел торговца или для какого ни то жалкого стряпчего. А для тебя... - Что ж, есть и другой план, - сказал Киппс и выложил второй проект. Но только эскиз третьего дома покорил сердце Киппса-старшего. - Вот это дом так дом, мой мальчик, - сказал он тотчас. Энн подошла и остановилась за спиной мужа, а Киппс-старший распространялся о том, что третий проект самый удачный. - Тебе еще нужна бильярдная, - говорил он. - Где ж она? А так все очень даже хорошо. Все эти офицеры страх как рады будут поиграть в бильярд... А это чего - горшки какие-то? - прибавил он, разглядывая эскиз. - Аллея, - ответил Киппс. - Насадим кустики. Будут цветы. - В этом доме одиннадцать спален, - вставила свое слово Энн. - Больно много, правда, дядя? - Сгодятся. Коли дела пойдут хорошо, от гостей отбою не будет. Друзья твоего мужа станут наезжать, глядишь, офицеры приедут... Небось, будешь рада-радехонька, если он сведет с ними дружбу. Да и мало ли что может быть. - Если у нас будет много этих кустов, еще придется нанимать садовника, - не сдавалась Энн. - А не будет кустов, так всякий бесстыдник станет пялить глаза прямо в окно гостиной, - терпеливо объяснил дядя, - а у вас, глядишь, как раз важные гости. - Непривычные мы к аллеям, - заупрямилась Энн, - нам и так хорошо. - А мы говорим не про то, к чему вы привычные, а про то, к чему надо нынче привыкать. После такой отповеди Энн уже не пыталась вмешаться в разговор. - Кабинет и библиотека, - прочел Киппс-старший. - Это подходяще. Я давеча в Брукленде видел Тантала - такая фигура для кабинета настоящего джентльмена в самый раз. Попробую схожу на аукцион, глядишь, приторгую. Когда пришло время отправляться на омнибус, дядя был уже всей душой за то, чтобы строить дом, и как будто выбор пал на самый грандиозный проект. Но Энн не вымолвила больше ни слова. Киппс проводил дядю до омнибуса и в который раз с неизменным удивлением убедился, что эта тучная фигура все же втиснулась в маленький и тесный "экспресс"; когда он вернулся домой, Энн все еще стояла у стола и с величайшим неодобрением глядела на эскизы всех трех проектов. - У дяди, видать, со здоровьем ничего, - сказал Киппс, становясь на привычное место перед камином, - только вот изжога у него. А так - взлетел на ступеньки, что твоя птичка. Энн, не отрываясь, глядела на эскизы. - Не нравятся они тебе, что ли? - спросил наконец Киппс. - Нет, Арти, не нравятся. - Ну, теперь, хочешь - не хочешь, надо строиться. - Но... Это ведь настоящий барский дом, Арти! - Он... понятно, он не маленький. Киппс любовно взглянул на эскизы и отошел к окну. - А уборки-то сколько! В таком доме и троим слугам не справиться, Арти. - Нам без слуг нельзя, - сказал Киппс. Энн уныло поглядела на свою будущую резиденцию. - Нам все-таки надо жить по своему положению, - сказал Киппс, повернувшись к ней. - У нас теперь есть положение, Энн, это ясней ясного. Ну чего ты хочешь? Не дам я тебе мыть полы. Придется тебе завести прислугу и заправлять домом. Иначе я не оберусь стыда... Губы Энн дрогнули, но она так ни слова и не сказала. - Чего ты? - спросил Киппс. - Ничего, - ответила Энн, - только мне так хотелось маленький домик, Арти! Мне хотелось удобный маленький домик, для нас с тобой. Киппс вдруг залился краской, лицо у него стало упрямое. Он опять взялся за пахучие кальки. - Не желаю я, чтоб на меня глядели свысока, - сказал он. - И дело тут не только в дяде! Энн смотрела на него во все глаза. - Возьми хоть молодого Уолшингема, - продолжал Киппс. - Не желаю я, чтоб он на меня фыркал да насмехался. Будто мы и не люди вовсе. Я его видал вчерашний день... Или Филина возьми. Я не хуже их... Мы с тобой не хуже их... Мало ли чего там получилось, а все равно не хуже. Молчание, шелест кальки. Киппс поднял голову и увидел блестящие от слез глаза Энн. Минуту они пристально глядели друг на друга. - Ладно, пускай у нас будет большой дом, - трудно глотнув, сказала Энн. - Я про это не подумала, Арти. Взгляд ее загорелся, лицо стало решительное, она едва справлялась с нахлынувшими на нее чувствами. - У нас будет большой дом, - повторила она. - Пускай они не говорят, что, мол, я потащила тебя вниз... никто так не сможет сказать. Я думала... Я всегда этого боялась. Киппс снова посмотрел на план, и вдруг большой дом показался ему чересчур большим. Он тяжело перевел дух. - Нет, Арти. Никто из них не сможет так сказать. - И каким-то неуверенным движением, точно слепая, Энн потянула к себе эскиз... "А ведь и средний дом не так уж плох", - подумал Киппс. Но он зашел уже слишком далеко и теперь не знал, как отступить. Итак, проект перешел в руки строителей, и в скором времени Киппс связал себя договором на строительство стоимостью в две тысячи пятьсот фунтов. Но ведь, как вам известно, доход его был тысяча двести фунтов в год. Просто диву даешься, сколько возникает мелких трудностей, когда начинаешь строить дом! - Слышь, Энн, - сказал однажды Киппс. - Оказывается, надо дать нашему дому название. Я думал, может, "Уютный коттедж". Да не знаю, годится ли. Все здешние рыбацкие домишки прозываются коттеджами. - Мне нравится "Коттедж", - сказала Энн. - Да ведь в нем одиннадцать спален, - возразил Киппс. - Когда четыре спальни, еще ладно, а уж когда больше - какой же это коттедж! Это уж целая вилла. Это уж даже Большой дом. Во всяком случае - Дом. - Ну что ж, - сказала Энн, - коли так надо, пускай будет вилла... "Уютная вилла"... Нет, не нравится. Киппс задумался. - А если "Вилла Эврика"! - воскликнул он, обрадовавшись находке. - А чего это - "Эврика"? - Имя такое, - ответил он. - Есть такие "платяные крючки "Эврика". Я сейчас подумал: в магазинах каких только названий нет. "Вилла Пижама". Это в трикотаже. Хотя нет, не годится. А может, "Марапоза"?.. Это - такое суровое полотно. Нет! "Эврика" лучше. Энн призадумалась. - Вроде глупо брать имя, которое ничего не значит, - сказала она. - А может, оно и значит, - сказал Киппс. - Все равно, какое-никакое название надо. Он еще немного подумал. И вдруг воскликнул: - Нашел! - Опять "Эврика"? - Нет! В Гастингсе напротив нашей школы был дом - хороший, большой дом - прозывался Дом святой Анны. Вот это... - Нет уж, - решительно заявила миссис Киппс. - Наше вам спасибо, да только не желаю я, чтобы всякий разносчик трепал мое имя... Они обратились за советом к Каршоту, и, поразмыслив несколько дней, он предложил "Вилла Уодди", как изящное напоминание о дедушке Киппса; спросили совета и Киппса-старшего - он был за "Особняк Эптон", где он некогда служил ливрейным лакеем; спросили Баггинса - этому был по душе либо простой, строгий номер - "Номер один", если поблизости не окажется других домов, либо что-нибудь патриотическое, к примеру, вилла "Империя"; спросили Пирса - он высказался за "Сендрингем"; но они никак не могли выбрать что-нибудь одно, а тем временем после бурных волнений, после сложнейшей, отчаянной торговли, пререканий, страхов, неразберихи, бесконечных хождений взад и вперед Киппс (уже не ощущая от этого ни капли радости) стал обладателем земельного участка в три восьмых акра и наконец увидел, как срезают дерн с участка, на котором в один прекрасный день вырастет его собственный дом. 2. ГОСТИ Мистер и миссис Артур Киппс сидели за обеденным столом, с которого еще не убрали остатки пирога с ревенем, и говорили о двух открытках, доставленных дневной почтой. Яркий луч солнца скользнул по комнате - редкий гость в этот пасмурный и ветреный мартовский день. На Киппсе был коричневый костюм и галстук модного зеленого цвета; на Энн - яркое свободного покроя платье, из тех, что обычно сочетаются с сандалиями и передовыми идеями. Но у Энн не было ни сандалий, ни передовых идей, а платье купили совсем недавно по совету миссис Сид Порник. - Уж больно оно художественное, - сказал Киппс, но особенно возражать не стал. - Зато удобное, - сказала Энн. Стеклянная дверь выходила на небольшую зеленую лужайку, а дальше виднелась набережная - излюбленное место прогулок жителей Хайта. Мокрая от дождя, она сияла под солнцем, а еще дальше ворочалось серо-зеленое неспокойное море. Вся обстановка, если не считать двух-трех случайных цветных литографий, купленных Киппсом, на которых отдыхал глаз, утомленный кричащими обоями, была искусно навязана Киппсу опытным продавцом и особым изяществом не отличалась. Тут стоял буфет резного дуба, он был бы всем хорош, да только напоминал Киппсу о классе резания по дереву; в его кривом стекле сейчас отражался затылок Киппса. На буфетной полке лежали две книжки парсонской библиотечки, обе с закладками, но ни Киппс, ни Энн не могли бы назвать имя автора или хотя бы название книги, которую они читали. Каминная полка под черное дерево уставлена ярко раскрашенными флаконами и горшочками, которые еще умножены отражением в зеркале; тут же две японских вазы бирмингемского производства - свадебный подарок мистера и миссис Сид Порник, да еще несколько роскошных китайских вееров. На полу - ярчайший турецкий ковер. В придачу к этим новомодным творениям фирмы Пшик и Трах, поставляющей предметы изящного свойства любителям красивой жизни, тут были двое бездействующих кабинетных часов, чье глубочайшее молчание взывало о помощи; два глобуса - земной и небесный, последний с глубокой вмятиной; несколько почтенных, старых, насквозь пропыленных книг в чернильных пятнах и чучело совы с единственным стеклянным глазом (второй нетрудно было бы вставить) - все это раздобыл неутомимый Киппс-старший. Сервировка (на это было положено немало стараний) была почти точь-в-точь такая же, как у миссис Биндон Боттинг, только все подороже, на столе красовались зеленые и малиновые бокалы, хотя вина супруги Киппс никогда не пили... Киппс опять взялся за ту открытку, что была написана более разборчивым почерком. - "Неотложные дела" мешают ему сегодня повидаться со мной!.. Ну и нахал! А я-то помог ему стать на ноги! Он тяжело перевел дух. - Да, не больно он с тобой вежливый, - сказала Энн. Киппс дал себе волю - он сильно недолюбливал молодого Уолшингема. - Заважничал, прямо терпения нет, - сказал Киппс. - Уж пускай бы лучше она подала на меня в суд. А то как она сказала, что не станет, так вроде он решил не давать мне тратить мои собственные деньги. - Он не хочет, чтоб ты строил дом. Киппс вышел из себя. - Тьфу ты, пропасть, да ему-то какое дело? Подумаешь, сверхчеловек! Сверхдурак!.. Я ему покажу сверхчеловека, он у меня дождется. Он взял вторую открытку. - Ну, ни словечка не разберу. Только подпись - "Читтерлоу". Он старательно вглядывался. - Будто в корчах писал. Вот это вроде "Ай-д-а Га-р-р-и..." Ага! "...м-о-л-о-д-е-ц"... прочел! Это у него вроде присказка такая. Видать, что-то такое сделал со своей пьесой или, может, чего-то не сделал. - Видать, что так, - согласилась Энн. - А дальше ничего не разберу, - проворчал Киппс, устав от усилий, - ну хоть тресни. Не почта - одна досада. Он бросил открытку на стол, встал и отошел к окну. Энн после неудачной попытки, расшифровать иероглифы Читтерлоу тоже встала и присоединилась к мужу. - Ну чего мне сегодня делать? - сказал Киппс, засунув руки глубоко в карманы. Он достал сигарету и закурил. - Может, пойдешь погуляешь? - предложила Энн. - Я уже с утра гулял... А может, и впрямь пойти еще пройтись, - прибавил он немного погодя. Некоторое время они молча глядели на пустынные просторы моря, рябые от ветра. - И чего это он не хочет меня увидать? - сказал Киппс, возвращаясь мыслью к молодому Уолшингему. - Это ведь одно вранье, ничего он не занят. Но и Энн не знала, как разрешить эту загадку. По окну забарабанил дождь. - Опять полило! - сказал Киппс. - А, будь оно неладно, надо же что-нибудь делать! Слышь, Энн! Пошлепаю-ка я по дождю к Солтвуду, мимо Ньюингтона, за летними дачами, сделаю круг - и обратно, погляжу, как там подвигаются дела с домом. Ладно? И слышь, Энн! Отпусти Гвендолен, пока меня нет, пусть ее погуляет. Коли дождь не перестанет, пускай сходит в гости к сестре. А потом я приду, станем пить чай с тостами... и масла побольше... ладно? Может, сами их подрумяним. А? - Ну, а у меня и дома дело найдется, - подумав, ответила Энн. - Только надень макинтош и краги. А то промокнешь насквозь, знаешь ведь, какие дороги. - Это можно, - согласился Киппс и пошел спрашивать у Гвендолен коричневые краги и другие башмаки. В этот день все словно сговорилось, чтобы испортить Киппсу настроение. Когда он вышел из дому, под юго-западным ветром мир показался ему таким мокрым и унылым, что он сразу же раздумал плестись по глинистым тропинкам к Ньюингтону и зашагал на восток, к Фолкстону, вдоль Сибрукской дамбы. Полы макинтоша били его по ногам, дождь хлестал по лицу - он чувствовал себя настоящим мужчиной, выносливым и отважным. Но вдруг дождь перестал так же неожиданно, как начался, ветер стих, и не успел еще Киппс миновать Главную улицу Сандгейта, а над головой уже весело сияло весеннее солнце. А он вырядился в макинтош и в скрипучие краги, и вид у него самый дурацкий! По инерции он отшагал еще милю и оказался на набережной, где все и вся делали вид, будто на свете вообще нет и не было никаких дождей. В небе ни облачка, тротуары совершенно сухи, лишь изредка попадается случайная лужица. Какой-то франт в новомодном пальто, с виду оно из обыкновенной материи, но это ложь и обман, на самом деле она непромокаемая, прошел мимо и насмешливо покосился на макинтош, который стоял на Киппсе колом. - Тьфу, пропасть! - не сдержался Киппс. Макинтош хлопал по крагам, краги со свистом и писком терлись о башмаки. - Ну, почему у меня все не как у людей?! - воззвал Киппс к лучезарной безжалостной вселенной. По улице шли старые дамы приятной внешности, изысканно одетые люди с туго свернутыми зонтиками, красивые, надменные мальчики и девочки в ярких пальтишках. Ну, конечно же, в такой день надо было выйти в легком пальто и с зонтиком. Ребенок и тот бы догадался. Дома у него все это есть, но ведь не станешь доказывать про это каждому встречному и поперечному. Киппс решил повернуть к памятнику Гарвея и выйти из города через Клифтонский парк. И в эту самую минуту ему повстречался Филин. Он уже и без того чувствовал себя самым жалким, презренным и недостойным из отбросов общества, а Филин нанес ему последний удар. Филин шел ему навстречу, по направлению к набережной. Они столкнулись чуть не нос к носу. При виде его у Киппса подкосились ноги, теперь он еле шел, спотыкаясь на каждом шагу. Филин заметил Киппса и вздрогнул. Потом все его существо словно подверглось своего рода rigor vitae ["живому окоченению" (перефраз латинского медицинского термина "rigor mortis" - трупное окоченение) (лат.)], нижняя челюсть выдвинулась вперед, под кожей как бы собрался лишний воздух, она натянулась, и лицо раздулось прямо на глазах ("Как бы", говорю я, ибо знаю, что и в организме Филина, как у всех нас, существует соединительная ткань, которая делает подобные превращения невозможными). Глаза его остекленели и смотрели сквозь Киппса куда-то вдаль. Когда он проходил мимо, Киппс даже слышал его ровное, решительное дыхание. Он прошел, а Киппс, спотыкаясь, поплелся дальше, в мир, где остались одни только дохлые кошки да кучи мусора, очистки и пепел, - общество отвергло его, теперь ему место на свалке! И таковы уж безжалостные законы судьбы, что тотчас после этой встречи тому, что осталось от Киппса, пришлось идти мимо длинного-предлинного здания женской школы, из всех окон которой, наверно, выглядывали любопытные девичьи лица. Опомнился Киппс уже на дороге между станцией Шорнклиф и Черитоном, хотя и не мог (да по сей день и не пытался) вспомнить, как он туда забрел. Он думал о романе, который читал накануне вечером, - мысли, вызванные этим романом, оказались под стать горькому ощущению отверженности, что мучило его сейчас. Роман лежал у него дома на шкафчике; нет надобности называть ни самый этот роман, ни автора; он трактовал вопросы общества и политики и написан был с той тяжеловесной основательностью, против которой Киппс никак не мог устоять. Он сокрушил и стер в порошок жалкое здание его идеалов, его мечты о разумном, скромном существовании, об уюте, о возможности жить своим умом, не заботясь о том, что скажут люди; он утверждал (в который раз!) истинно английское понимание единственно правильного общественного устройства и нравов. Один из героев этой книги слегка баловался искусством, увлекался французскими романами, одевался вольно и небрежно, немало огорчал свою почтенную, убеленную сединами, добропорядочную матушку и дерзил епископам, пытавшимся его усовестить. Он дурно обходился с "милой девушкой", с которой его обручили; он женился на какой-то девице, стоявшей гораздо ниже его, на каком-то ничтожестве без всякого положения в обществе. И пал уж так низко... Киппс читал - и поневоле думал о себе. Теперь он понимал, как все это выглядит в глазах порядочных людей; теперь он ясно представлял меру заслуженного наказания. И перед глазами встало застывшее, как у статуи, лицо Филина. Он это заслужил! Ох, уж этот день раскаяния! Некоторое время спустя Киппс оказался на месте своего будущего дома и, перекинув через руку макинтош, с чувством, близким к отчаянию, взирал на беспорядок, предшествующий началу строительства. Похоже было, что никто не работает в этот день, - конечно же, подрядчик так или иначе его надувает, на участке мерзость запустения, и сарай подрядчика с крупной черной надписью "Уилкинс - подрядчик, гор. Хайт" выглядит каким-то чужеродным телом здесь, где все вверх дном, среди тачек, дощатых мостков, вздыбленной земли, песка и кирпичей. На месте будущих стен тянутся канавы, залитые жидким бетоном, кое-где уже затвердевшим; на месте комнат - неужели это и впрямь будут комнаты? - квадраты и прямоугольники, поросшие грубой мокрой травой и щавелем. И какие-то они маленькие, нелепо, возмутительно маленькие! А чего ж еще можно было ожидать? Конечно же, подрядчик его надувает - строит все слишком маленькое, и все не так, вкривь и вкось, из дрянного материала! Киппс-старший не зря ему намекал. Подрядчик его надувает, и молодой Уолшингем его надувает, все его надувают! Надувают его и насмехаются над ним, потому что нет у них к нему уважения. А не уважают его, потому что у него все не по-людски. Кто ж его станет уважать?.. Он отверженный, нет ему места среди людей. Судьба улыбалась ему, а он повернулся к ней спиной. Он "вел себя дурно и недостойно" - вот как сказано в той книге... Скоро здесь вырастет огромный дом, за который придется платить и с которым не управиться ни ему, ни Энн, - дом, где будет одиннадцать спален и четверо непочтительных слуг, которые вечно будут их надувать! Как же все это случилось? Конец его огромному богатству! А ведь ему привалило такое счастье! Было бы куда лучше, если б он не изменил своим первоначальным планам. И если б у него был наставник - именно об этом он мечтал с самого начала, - особенный наставник, который руководил бы им, учил, как правильно поступать, чтоб все было как следует. Наставник для того, кто "в сущности джентльмен", но не получил необходимого воспитания и образования. Если бы он больше читал, лучше исполнял советы Филина... Филина, который только что прошел мимо, сделав вид, что не заметил его!.. Одиннадцать спален! Да уж не рехнулся ли он? Никто никогда не приедет к ним гостить; никто никогда не захочет иметь с ними ничего общего. Даже тетка отвернулась от него! Только дядюшка его терпит, да и тот, видать, презирает. В целом мире у него нет ни одного стоящего друга! Баггинс, Каршот, Пирс - обыкновенные приказчики! Семейство Порник низкого звания, да к тому же социалисты! Одинокий, он стоял на фундаменте своего дома, точно посреди развалин; глупец, заблудшая душа, он стоял среди развалин своего будущего. Он представлял, как они с Энн будут влачить позорное существование в огромном дурацком доме (а конечно, он будет дурацкий!), и все будут втихомолку насмехаться над ними, и при всех одиннадцати спальнях никто не станет их навещать, никто стоящий, из хорошего общества, и так будет всегда. А тут еще Энн!.. Что такое с ней сделалось? Последнее время она не желает выходить на прогулку, стала обидчивая, плаксивая, переборчивая в еде. Вот уж не ко времени! Это тоже кара за то, что он поступил не так, как следовало; теперь-то он понял: общество еще и не так покарает его, общество - грозный Джаггернаут из прочитанного накануне романа. Он открыл дверь своим ключом. Угрюмо прошел в столовую, достал эскизы дома и собрался их пересмотреть. Откуда-то появилась смутная надежда: может быть, в доме не одиннадцать спален, а только десять. Увы, их по-прежнему было одиннадцать. Не оборачиваясь, он почувствовал, что за спиной стоит Энн. - Гляди, Арти! - сказала она. Киппс поднял голову. Энн протягивала ему несколько продолговатых кусочков белого картона. Он удивленно поднял брови. - Приходили гости, - сказала Энн. Он медленно отодвинул кальки, взял у нее из рук визитные карточки и молча, даже как-то торжественно прочел все подряд. Гости! Тогда, может, он все-таки не будет изгнан из общества себе подобных. Миссис Поррет Смит, мисс Поррет Смит, мисс Мэйбл Поррет Смит; и две карточки поменьше - преподобный Поррет Смит. - Ух ты! - воскликнул Киппс. - Священник! - Приходила дама, - сказала Энн, - и две взрослые девицы... Все разряженные! - А он сам? - Никакого "его" не было. - Нет?.. - Киппс протянул ей карточку поменьше. - Нет. Только дама с двумя девицами. - А как же эти карточки? Чего ж они тогда оставили эти две карточки, преподобный Поррет Смит, раз он сам не приходил? - Он не приходил. - Может, он был такой низенький, за их спинами и не видать, а сам не вошел. - Не было при них никакого джентльмена, - сказала Энн. - Чудно! - подивился Киппс. И тут в его памяти всплыл один давний случай. - А, знаю! - сказал он, помахивая карточкой преподобного Поррета Смита. - Он от них сбежал, вон что. Пока они стучались в дверь, взял и улизнул. Но все равно, это самые настоящие гости. (В душе Киппса шевельнулась недостойная радость: как хорошо, что его не было дома!) Про что ж они говорили, Энн? Энн ответила не сразу. - Я их не впустила, - вымолвила она наконец. Киппс вскинул голову и тут только заметил, что с ней творится неладное. Щеки горят, глаза заплаканные и злые. - Как не впустила?! - Так! Они в дом не входили. Киппс онемел от изумления. - Я услыхала стук и пошла отворять, - стала рассказывать Энн. - Я была наверху, натирала полы. Откуда мне было знать, что это гости? Сколько здесь живем, никаких гостей и в помине не было. Я услала Гвендолен подышать воздухом, а сама натираю наверху полы, она так плохо натерла, вот, думаю, как раз поспею без нее переделать. Натру, думаю, полы, вскипячу чайник, и тихонько напьемся с тобой чаю, поджарим тосты, пока ее нет. Откуда мне было знать про гостей, Арти? Она замолчала. - Ну, - не выдержал Киппс, - дальше что? - Они постучались в дверь. Откуда мне было знать? Я думала, это торговец какой. Прямо как была - в фартуке, руки в воске - отворяю. А это они! И опять замолчала. Надо было переходить к самому тягостному. - Ну, и что же они? - Она говорит; "Миссис Киппс дома?" Понимаешь? Это мне-то. - Ну? - А я вся перемазанная, простоволосая, не то хозяйка, не то прислуга - не поймешь. Я от стыда прямо чуть сквозь землю не провалилась. Думала, словечка не вымолвлю. И ничего не могу надумать, взяла да и сказала: "Нету дома" - и по привычке протягиваю поднос. А они положили на поднос визитные карточки и пошли. Ну, как я теперь покажусь на глаза этой даме?.. Вот и все, Арти! Они эдак оглядели меня с ног до головы, а я и захлопнула дверь. - О господи! - простонал Киппс. Энн отошла и дрожащей рукой стала без всякой надобности ворошить кочергой уголья в камине. - Дорого бы я дал, чтоб ничего этого не было, пять фунтов не пожалел бы, - сказал Киппс. - Да еще священник, не кто-нибудь. Кочерга со звоном упала на каминную решетку; Энн выпрямилась, в зеркале отразилось ее пылающее лицо. Досада Киппса росла. - Надо все-таки думать, что делаешь, Энн! Право же, надо думать. Он сел за стол, все еще держа в руках визитные карточки, с каждой минутой острее чувствуя, что теперь-то уж двери общества для него навсегда закрыты. На столе расставлены были тарелки, на краю каминной решетки ждали (под фаянсовой крышкой в цветах) поджаристые ломтики хлеба, тут же грелся чайничек для заварки, и чайник, только что снятый с полки в камине, уютно посвистывал среди углей. Энн с минуту смотрела на Киппса и принялась заваривать чай. - Надо же! - сказал Киппс, все больше распаляясь. - Не пойму, ну какой толк теперь злиться, - сказала Энн. - Не поймешь! А я понимаю. Ясно? Пришли к нам люди, хорошие люди, хотят с нами завязать знакомство, а ты берешь да и выставляешь их за дверь. - Не выставляла я их за дверь. - Если разобраться, - выставила. Захлопнула дверь у них перед носом - и только мы их и видели. Дорого бы я дал, чтоб ничего этого не было, десять фунтов не пожалел бы. Он даже застонал от огорчения. Некоторое время в столовой было тихо, только Энн звякала то крышкой, то ложкой, готовя чай. - Возьми, Арти, - сказала она и подала ему чашку. Киппс взял чашку. - Сахар я уже положила, - сказала Энн. - А пропади оно все пропадом! Положила, не положила - плевать я хотел! - взорвался Киппс, дрожащими от ярости пальцами кинул в чашку огромный кусок сахару и со стуком поставил ее на краешек буфета. - Плевать я хотел! Дорого бы я дал, чтоб ничего этого не было, - сказал он, словно еще пытаясь задобрить судьбу. - Двадцать фунтов не пожалел бы. Минуту-другую он хмуро молчал. Но тут Энн сказала роковые слова, от которых его окончательно взорвало. - Арти! - позвала она. - Чего? - Вон там, около тебя, поджаренный хлеб с маслом! Молчание, муж и жена в упор смотрят друг на друга. - Ах, поджаренный хлеб! - крикнул Киппс. - Сперва берет и отваживает гостей, а потом пичкает меня своим жареным хлебом! Только жареного хлеба недоставало. В кои веки можно было свести знакомство со стоящими людьми... Слушай, Энн! Вот что я тебе скажу... Ты должна отдать им визит. - Отдать визит! - Да... ты должна отдать им визит. Вот что тебе нужно сделать! Я знаю... - Он неопределенно махнул рукой на буфетную полку, где ютились его книги. - Это в книжке "Как вести себя в обществе". Посмотри, сколько надо оставить визитных карточек, и пойди и оставь им. Поняла? На лице Энн выразился ужас. - Что ты, Арти! Как же я могу? - Как ты можешь? А как ты смогла? Все равно придется тебе пойти. Да они тебя не признают... наденешь ту шляпку с Бонд-стрит - и не признают. А и признают, так словечка не скажут. - Голос его зазвучал почти просительно. - Это нужно, Энн! - Не могу! - Так ведь нужно! - Не могу я. И не пойду. Коли что разумное, всегда сделаю, а смотреть в глаза этим людям, - это после того-то, что случилось? Не могу я, и все. - Не пойдешь? - Нет! - Значит, все! Мы никогда их больше не увидим! И так оно и будет! Так и будет! Никого мы не знаем и не узнаем! А ты не желаешь хоть немножко постараться, самую чуточку, и даже учиться не желаешь. Тяжелое молчание. - Не надо было мне выходить за тебя, Арти, вот в чем все дело. - А, что теперь про это толковать! - Не надо было мне выходить за тебя, Арти. Я тебе не ровня. Если б ты тогда не сказал, что пойдешь топиться... Она не договорила, слезы душили ее. - Не пойму я, почему бы тебе не попробовать... Вот я же выучился. А тебе почему не попробовать? Чем усылать прислугу и самой натирать полы, а когда приходят гости... - Почем мне было знать, что они пожалуют, эти твои гости? - со слезами вскричала Энн и вдруг вскочила и выбежала из комнаты. Чаепитие было загублено - семейное чаепитие, венцом и триумфом которого должен был стать поджаренный хлеб с маслом. Киппс оторопело и испуганно посмотрел вслед жене. Но тотчас ожесточился. - Вперед будет поосторожнее, - сказал он. - Вон чего натворила! Некоторое время он так и сидел, потирая колени, и сердито бубнил себе под нос. "Не могу да не пойду", - с презрением бормотал он. Ему казалось, что все его беды и весь позор - от Энн. Потом он машинально встал и поднял цветастую фарфоровую крышку. Под нею оказались аппетитные, румяные, густо намасленные ломтики. - Да провались он, этот жареный хлеб! - вспылил Киппс и кинул крышку на место... Когда вернулась Гвендолен, она сразу поняла; что-то неладно. Хозяин с каменным лицом сидел у огня и читал какой-то том Британской энциклопедии, хозяйка заперлась наверху; она спустилась лишь позднее, и глаза у нее были красные. У камина под треснувшей крышкой томились все еще очень аппет