Джон Уитборн. Рим, папы и призраки

   -----------------------------------------------------------------------
   John Whitbourn. Popes and Phantoms (London, Victor Gollanz, 1993).
   М., "Мир", 1997. Пер. - Ю.Соколов.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   "НОВЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ: МЕМУАРЫ ПИРАТА-СТОИКА, ФИЛОСОФА И УПОЛНОМОЧЕННОГО
   ПАПСКИМ ПРЕСТОЛОМ НА ОХОТУ ЗА ВЕДЬМАМИ" АДМИРАЛА СОЛОВО  КАПРИЙСКОГО,
   ПИСАНО В РИМЕ И ПОВСЮДУ.
   Ватикан: разное, неоконченные документы (XVI век).
   Библиотека 2. Стеллаж 23. Полка 15.
   Приписывается Солово (1460?-1525?).
   Из коллекции епископа Фредо Дионисотти Палермского (1685-1780).



   <b>Год 1525. Как я попал сюда и откуда, а также стоило</b>
   <b>ли все дело хлопот? Утешения плоти и духа</b>

   В  году  1525  еще  одна  европейская  нация  (Дания)  познала  радости
лютеранства, а бывший монах Лютер - радости плоти (с бывшей монашенкой). В
то же самое время адмирал Солово, владетель  Каприйский,  папский  рыцарь,
прежний гонфалоньер (знаменосец) вооруженных сил его святейшества, а также
персонаж многочисленных  объявлений,  рекомендующих  "убить  на  месте"  и
вывешенных в Венеции, Женеве и им подобных местах, решил  наконец  принять
ванну.
   Конечно, восход в тот день был прекрасен, и голоса  собственных  детей,
занятых игрой, отвлекали, хотя уже не могли помешать  ему  исполнить  свое
намерение. Это купание,  столь  долго  откладывавшееся,  теперь  сделалось
невероятно привлекательным. Закутавшись в  тяжелый  черный  плащ,  адмирал
оставил свое сидение на холме и побрел к  собственной  вилле.  Встретивший
его сад являл идеальное великолепие. Был как раз тот самый  день,  который
посещает всякий ухоженный сад, когда вдруг оказывается, что в  нем  больше
нечего делать, и совершенство на  миг  осенило  кусты,  цветы  и  деревья.
"Благодатное время для омовения", - подумал адмирал.
   Вступив  внутрь,  он  улыбнулся  статуе  римского   императора,   потом
симпатичным юнцам и девицам, составлявшим его домашнюю прислугу.  Если  бы
молодая  жена  решила  показаться  ему,  Солово  получил  бы   возможность
улыбнуться и ей, но она, как всегда, держалась подальше от него.
   Ванна из белейшего мрамора была углублена в пол.  Любовь  к  античности
заставила адмирала потратить на восстановление  римских  терм  невозможную
сумму, однако все это злато позволило воспроизвести только  форму,  но  не
дух подобных заведений. Словом, вся идея закончилась разочарованием, как и
многие предприятия рода людского.
   Пока  размалеванные  юнцы  и  девицы  торопились  с  горшками,  полными
выкипающей воды, адмирал хромал вокруг, проверял, все ли окажется  у  него
под рукой. Самое необходимое уже было рядом: губка, стригиль [скребок  для
очистки тела], тазик с очищающим жиром и полотенце.  Кроме  того,  адмирал
предусмотрел письменный набор - пергамент, гусиное перо и чернильницу  (на
случай, если вдруг осенит вдохновение), а также пропитанный воском стойкий
к  пару  и  воде  экземпляр  бессмертных  "Размышлений"   Марка   Аврелия,
изготовленный специально для купания.
   - Нет, не сегодня, но тем не менее  благодарю,  -  ответил  адмирал  на
косвенный  вопрос  брата  и  сестры  из  Тосканы,  опорожнивших  последнюю
громадную амфору в наполненный до краев  бассейн.  Ситуация  не  допускала
компании в любом толковании.
   Когда молодые люди оставили палату, Солово нагнулся  и  поместил  возле
остальных последний недостающий предмет... бритву  -  чтобы  вскрыть  себе
вены.


   Прежде  чем  погрузиться,   адмирал   Солово   вспомнил   про   бутылку
[анахронизм: в имперские времена вино перевозилось в амфорах] фалернского,
которая несколько лет назад обошлась ему в баснословную сумму... Сосуд был
извлечен из обломков корабля времен империи ныряльщиками, искавшими  губки
возле Карфагена. Посредник - кастилец - знал вкус адмирала и разыскал его;
барыш позволил ему удалиться  от  дел.  Печать  на  горлышке  сохранилась,
содержимое тоже - насколько можно было судить, - и Солово не смог отказать
себе в удовольствии отведать вина, которое, быть может,  пробовал  Гораций
или сам божественный Марк Аврелий. Оставалось насладиться  букетом  именно
сейчас.
   Однако  его  ожидало  разочарование.  Одного  аромата,  хлынувшего   из
горлышка бутылки, было довольно, чтобы  смыть  фрески  со  стен  виллы,  а
содержимое уже могло растворить даже кирпичные стены. Сей иудин состав был
достоин того, чтобы выплеснуть его на  пол,  но  еще  более,  чем  всегда,
стойкий к бурям эмоций адмирал Солово лишь поставил сосуд и, не  одеваясь,
отправился за бутылкой простого красного, рожденного здешней землей.
   И тут прямо в дверях ванной комнаты Солово столкнулся лицом  к  лицу  с
незнакомцем, мгновенно осознав, что все его планы, связанные с купанием  и
достойным уходом из мира, сами собой оказались отложенными.
   С учетом былых деяний адмирала и целей,  которым  он  служил,  дом  его
находился  в  самой   середине   тончайшей   сетки,   обеспечивающей   его
безопасность. Суровые  и  неласковые  солдаты  приглядывали  за  входом  и
выходом из Villa di Solovo.  Внешняя  стража  в  гавани  Неаполя  стерегла
доступ на сам остров Капри. Однако этот человек  в  черном  преодолел  все
препоны, а посему доставленная им весть требовала почтительного внимания.
   Адмирал  Солово  не  опасался  за  свою  жизнь,  поскольку  только  что
намеревался собственными усилиями избавиться от  нее.  Впрочем,  гость  не
напоминал злодея, а  скорее  пробуждал  любопытство.  Он  поглядел  поверх
головы адмирала на разложенную возле ванны утварь и произнес:
   - Похоже, я прибыл как раз вовремя. - В его голосе  чувствовалось  лишь
безразличие к подобному повороту судьбы. - Наши расчеты  не  предполагали,
что события зайдут настолько далеко...
   Солово, прекрасно знавший, кто стоит перед  ним,  хотя  и  не  встречал
прежде этого человека, ощутил облегчение оттого, что при развязке драмы, в
одном шаге от челнока Харона, он еще не сделался _полностью_ предсказуемой
марионеткой.
   - Нетрудно заметить, - проговорил  он  вежливо,  -  что  я  собрался  в
дорогу, и если вы пришли с новой работой, то запоздали.
   Пришедший  воздел  руки,  выражая  ужас  перед  возможностью  подобного
непонимания. Рукава его сутаны упали, открывая удивленным глазам  адмирала
бледную плоть северных варваров.
   - Нет, о Господи! - Как и прежде,  итальянская  речь  гостя  оставалась
безупречной. - Я вовсе не желаю смутить вас, допуская, что вы  еще  можете
быть полезны для нас.
   - Тем лучше, - ответил Солово, поворачиваясь к ванне. - Дни моих деяний
окончены.
   - Как и должно быть. Вы и без того столько совершили на  нашей  службе,
что даже наши господа едва ли вправе рассчитывать на большее.
   - _Ваши_ господа, - поправил адмирал. - Я-то всегда был только  рабочей
силой, простым наемником и не хотел ничего иного.
   Гость явно был не согласен, однако спрятал тень недовольства  в  синеве
недобрых глаз.
   - Уж в этот день нам незачем ссориться, - проговорил  он,  -  непригоже
расставаться во взаимных попреках. Мое начальство не простит мне  подобной
бестактности.
   - Мягкосердечие никогда не значилось  среди  их  основных  привычек,  -
деловитым тоном произнес Солово.
   - Да, - согласился гость. - Впрочем, и ваших тоже, если судить по тому,
что я прочел о вас.
   Не обращая внимания на выпад, Солово пожал плечами.
   - Я вижу, собственная нагота не смущает вас. И это тоже  происходит  от
вашего восхищения римско-эллинской культурой - вместе со  стоицизмом  и...
со всем прочим?
   [Стоицизм - древняя философия, утверждавшая, что жизнь следует провести
в соответствии со вселяющим  трепет  порядком,  установленным  в  природе;
делает упор на сдержанность, самоограничение и добродетель, понимая их как
обязанность и награду. В римском контексте и в настоящее время  связана  с
известной  суровостью   нравов   и   так   называемыми   "республиканскими
добродетелями".   Ее   притягательность    проявляется    в    возможности
рационального  упорядочения  жизни   и   бегства   от   бесцельных   бурь,
свойственных человеческой природе.  "...  Там,  где  добродетель  начинает
терять центральное место, немедленно возникает стоическая манера  мышления
и действий. Стоицизм остается  одним  из  постоянных  вариантов  морали  в
культурах Запада" (Аластер Макинтайр. За  добродетелью,  1981).  С  другой
стороны, великий классицист профессор  Ю.Гриффитс  грубо  отмахивается  от
этого учения, называя его  "щитом  отчаявшихся,  подарочной  оберткой  для
стремления к смерти".]
   - Да, - ответил адмирал с самой мягкой миной. - "Вместе со стоицизмом и
со всем прочим". К тому же, - добавил он едким тоном, - во всех культурах,
с которыми я был знаком, перед купанием принято разоблачаться. Или это  не
так в вашей... Англии?
   - Точнее, в Уэльсе.
   - Невелика разница.
   - Тем не менее она существует.  Видите  ли,  адмирал,  я  понимаю,  что
вторгся в занятие, крайне важное для вас, но сделал это  не  без  причины.
Сознавая, что время вашего отбытия недалеко,  наши  господа  послали  меня
передать вам благодарность, на которую я намекал. Мне доверено  прощальное
послание, выражающее вам самые теплые чувства.
   - Терпеть не могу сантименты. Более  того,  презираю  их  со  страстью,
парадоксально противоречащей моим стоическим убеждениям. Боюсь,  что  ваше
путешествие из страны дождей и эмоциональной дизентерии было напрасным.  Я
способен невозмутимо продолжить свое купание, не  выслушав  той  пламенной
вести, которую вы принесли мне.
   - И это мы тоже подозревали, - ответил гость, - поэтому одним прощанием
новости не ограничиваются. Я привез с собой Книгу, точнее ее копию.
   - А... - проговорил адмирал, приступая к переоценке мнений. - Это может
изменить дело. Всю целиком?
   - От альфы до омеги, с первой до последней  страницы  и  не  замаранную
сокращениями.
   - Понимаю... - Солово задумался. - Это другое дело.
   - Я на это надеялся.
   - Если вам настолько доверяют, значит, вы занимаете куда  более  важный
пост, чем я считал. - Адмирал поглядел на коренастого молодого  уэльсца  с
известным уважением.
   - Не принимая важного вида, можно глубже понимать истинную человеческую
природу. -  Гость  пожал  плечами.  -  К  тому  же  нам  издавна  известна
непредсказуемость вашего поведения. Но вашим знаменитым стилетом  Книгу  у
меня  не  добудешь,  в  таком  случае  она  просто  самовозгорится.   Если
приготовления не были напрасными,  я  могу  справиться  со  всем,  что  вы
способны придумать.
   - Отлично, - ответил Солово, все еще обрабатывавший поток информации...
могучий интеллект его явно предшествовал компьютерам. - Хорошо. Я поговорю
с вами и подожду пускать в ванну собственную кровь.
   Уэльсец согласно кивнул.
   - Великолепно. Я думаю, это пойдет на благо нам обоим.
   Адмирал скорбно улыбнулся.
   - Боюсь лишь того, что от слов моих душа ваша съежится и вы уподобитесь
камню.
   - Подобно вам? Откровенно говоря, надеюсь на это.
   - Мне же, - проговорил Солово, - любопытно  просто  подержать  Книгу  в
руке, узнать, к какому именно итогу пришел я в конце своей жизни.
   - Итак, по рукам, - ухмыльнулся уэльсец.
   - Сделка была совершена давным-давно, - возразил адмирал, - и, по моему
мнению, оказалась нечестной... не с моей стороны.
   - Для вас в ней была своя выгода, - последовала ответная колкость. -  А
теперь  можно  ли  позвать  кого-нибудь  из  ваших  ганимедов  [Ганимед  -
прекрасный юноша, похищенный  Зевсом  и  ставший  виночерпием  олимпийских
богов] помочь вам хотя бы одеться, если вы не нуждаетесь в чем-то другом?
   - Они более приучены к обратному процессу, - произнес Солово менторским
тоном. - Что же касается  вас,  то  сходите  за  бутылкой  доброго  винца.
Посидим в саду, выпьем, обсудим конец вещей.


   Под  руку  они  вышли  на  солнце.  Мимоходом  Солово  велел  служанке,
казавшейся почти одетой в белом шелковом хитоне, загнать в дом детей.  Его
определенная привязанность к ним  свидетельствовала,  что  иных  вещей  им
видеть и слышать просто не подобает.
   Оба, хозяин и гость, были  достаточно  образованны,  чтобы  восхититься
чрезвычайной официальностью стиля высокого итальянского  Ренессанса.  И  в
иных обстоятельствах они с  удовольствием  побродили  бы  по  симметричным
дорожкам Villa di Solovo. Действительно, все  вокруг  предназначалось  для
порождения величественных и плавных мыслей как у владельца, так и у прочих
обитателей виллы. Близкое соседство с руинами прискорбно знаменитой  Villa
Jovis [вилла Юпитера] - дворца, в котором развлекался император Тиберий, -
учитывая их плачевное состояние, лишь подчеркивало: среди прочего  пройдет
и безумие буйных страстей.
   Солнце торопливо ползло вверх по безоблачному синему небу,  всем  своим
видом обещая жаркий день. Если бы уэльсца  предоставили  самому  себе,  он
поспешно укрылся бы в летнем домике на вершине холма. Адмирал, однако, был
более приучен к прямым и безжалостным "поцелуям" светила. Это самое солнце
некогда сжигало палубы галер, по которым он вышагивал, а  теперь,  подобно
старому  другу,  нежило  конечности,  которые  одряхлевшая  кровь  уже  не
согревала. Поэтому Солово воспользовался моментом и по ходу дела примечал,
восхищаясь дикарской строгостью к природе,  обнаруженной  его  садовником.
Все, что он хотел видеть, было сделано так, как надо, -  стриженые  кусты,
лавры, пальмы в горшках, апельсиновые и лимонные деревья. Сад, как обычно,
вселял в адмирала продуманное веселье и мог бы заставить его  вернуться  к
рассудку - если бы только сегодня был обычный день, а завтра -  такой  же.
Солово постарался напомнить себе, что это  не  так,  и  ускорил  шаг.  Ему
предстояло последнее дело; лучше разделаться с ним поскорее - и на покой.
   Вместе со своим спутником он направлялся к копии классического храма  -
стройные желобчатые колонны, сверкающий купол  -  кругом  один  мрамор.  В
центре его, возле бюста  Юпитера-Непобедимого  Солнца,  было  прохладно  и
дышалось на диво легко. Адмирал Солово переставил поближе одно кресло, так
чтобы усесться вдвоем возле столика с блюдами,  полными  сушеных  фруктов.
Уэльсец откупорил прихваченную бутылку вина и налил в бокалы.
   - Отменно! - наконец проговорил он, облизнув тонкие бледные губы.
   - Что именно? - осведомился адмирал. - Вино? Вид? Или ваше поручение?
   - И то, и другое, и третье, - раздался ответ. - Ваше вино -  терпкое  и
ароматное. Видом на Неаполитанский  залив  можно  лишь  восхищаться.  А  я
наслаждаюсь своей работой.
   С Villa di Solovo открывалась роскошная перспектива на дворец  Тиберия,
морскую синеву за ним  и  раскаленный  ад  над  Неаполем.  Адмирал  всегда
намеревался покончить счеты с жизнью  в  подобном  месте.  Когда  миновали
летние дни, он удалился от  семьи  и  всего  обыденного,  но  не  оставлял
пределов виллы. Рассчитывая на утешение, Солово  потягивал  вино,  однако,
подобно  взбунтовавшимся  форпостам  гибнущей  империи,  вкусовые  сосочки
предавали  его.  Все  было  теперь  ему  кисло,   даже   этот   специально
подслащенный напиток. И все же - если оставаться верным истине до конца  -
вино было лучше фалернского.
   - Мне приятно, что мое гостеприимство радует  вас...  как  еще  я  могу
развлечь вас?
   Гость откинулся на спинку плетеного кресла и опорожнил еще один бокал.
   - Я доволен, - отрывисто проговорил он. - А вы?
   За  долгие  годы  милые  молодежи  словесные  игры  успели   опротиветь
адмиралу. И лишь философические наклонности изгнали из ответных слов нотку
раздражения.
   - Конечно, нет. Зная повесть моей жизни, вы должны понимать причины.
   - До глубин. Я прочел и ваше личное дело, и мемуары.
   - Как так? - удивился Солово, имея в виду воспоминания. - Мне казалось,
что я располагаю единственным экземпляром.
   Обернувшись к адмиралу, гость не без сожаления улыбнулся.
   - Ну что вы, адмирал, - мягко проговорил он, - кому, как не вам,  знать
наши пути.
   Солово кивнул.
   - Вы там, где желаете быть, - произнес он.
   - И мы видим все, что хотим видеть, - добавил гость. - Не  стесняйтесь,
адмирал,  ваши  мемуары  написаны  превосходным  слогом.  Они  заслуживают
издания для широкой публики.
   - Увы, этого никогда не  случится,  -  проговорил  Солово,  прежде  чем
уэльсец успел продолжить.
   - Естественно, - согласился гость. - Мы не можем этого допустить.
   - Итак, я могу  проглядеть  это  "личное  дело",  поскольку  вы  читали
повествование о тех же событиях в моем изложении?
   - К сожалению, нет, адмирал. Я явился  сюда,  чтобы  ознакомить  вас  с
более полным повествованием, но не с _самым подробным_. Не сомневаюсь, что
вы правильно понимаете меня.
   - Но Книга у вас?
   - Действительно.
   - Это честь для меня.
   - Согласен! - воскликнул  гость.  -  За  последние  несколько  столетий
аналогичной почести удостаивалась лишь горстка избранных.
   - Могу ли я увидеть ее?
   Гость задумался.
   - Вам еще не приходилось этого делать, не так ли? - спросил он.
   - Именно так, - подтвердил адмирал, отворачиваясь.  -  Впрочем,  вопрос
этот обсуждался при моем посвящении...
   -  Словом,  вы  девственны  в  подобных  вопросах,  и   посему   я   бы
порекомендовал терпение. Вы можете получить Книгу в  подобающее  время  и,
несомненно, понимаете все связанные с этим опасности...
   - Конечно. Зная всю охрану - магическую и прочую, что окружает Книгу, я
удивлен тем, что вы можете живым иметь ее при себе.
   - Действительно. Я обеспечен могучей охраной, но все равно хранить ее -
нервное дело. Если для вас это не существенно, адмирал, я был бы  счастлив
пореже являть ее миру, в котором страж более чем бдителен.
   - И голодны, - добавил Солово.
   - Именно так.
   -  Тогда  я  рад  подождать,  -  заверил  адмирал  обнаружившего  явное
облегчение уэльсца.
   - Благодарю вас, - ответил тот, явно стремясь сменить тему. - Кстати, а
где здесь гора, с которой Тиберий сбрасывал свои жертвы?
   Солово понимал, что хватило бы и кивка, однако с упрямым стремлением  к
истине повернулся в нужную сторону.
   - Да, во  всяком  случае,  так  говорят.  Местные  крестьяне  зовут  ее
"Обрывом Тиберия". Он здесь - легендарное чудище.
   - Вы не согласны?
   Адмирал пожал плечами.
   - В данном вопросе у меня нет определенного мнения. Пусть он спускал  с
этой горы своих вольных или невольных компаньонов по предыдущей ночи - это
его дело. Каждому из нас доводилось испытывать подобные чувства  -  в  той
или иной мере.
   Гость промолчал, хотя  явно  был  чуточку  шокирован.  Он  поглядел  на
Неаполитанский залив и подумал, как вернуть утраченное преимущество.
   - Ну что ж, адмирал, путь был долог и утомителен, не так ли?
   - Не стану отрицать того, - согласился Солово.
   - И вы вините в этом нас?
   Бритвой сверкнула улыбка адмирала.
   - Пожалуй,  было  бы  нечестно.  Как  таковой  я  сложился  задолго  до
посвящения в организацию Древнего  и  Священного  Феме  [Феме  (фемический
трибунал) - средневековый суд в Германии;  приговоры  Феме  приводились  в
исполнение одним из членов суда].
   - Весьма разумно с  вашей  стороны.  Однако  сумеете  ли  вы  сохранить
хваленую стоическую позу, узнав, что поступили к  нам  на  службу  еще  до
того? Что, если ваше служение Феме началось намного раньше?
   Адмирал задумался.
   - Я не вполне уверен, - ответил он непринужденно. - Вы хотите  поведать
мне именно это, мастер фемист?
   - Боюсь, что так.
   - Хорошо, - проговорил Солово задумчиво. -  Надеюсь,  что  не  отвергну
стоицизм, покоряясь недопустимому  возмущению.  Впрочем,  все  зависит  от
истинной сути откровения.
   Человек в черной сутане налил себе, не стесняясь, еще один бокал вина.
   - Адмирал, вы никогда не промахиваетесь по шляпке гвоздя! Я прибыл сюда
именно с откровением... дабы с благословения Феме пролить свет  на  тайные
подробности истории вашей жизни. И мы искренне желаем, чтобы вы поняли все
- или почти все. Но _понравится_ ли вам то, на что я пролью  свет,  -  это
другой вопрос.
   - Вы должны учесть, что я мало ценю свою жизнь,  -  проговорил  адмирал
Солово, - и давно изгнал из нее страх и попреки. Итак,  вы  именуете  себя
иллюминатами [члены тайных религиозно-политических  обществ,  возникших  в
Европе, главным образом в Баварии, во второй половине XVIII в.], не правда
ли?
   - Это просто перевод слова "Vehmgericht"  [тайный  суд],  -  согласился
уэльсец с известной осторожностью, прибегнув  к  среднегерманскому  языку,
столь же безупречному, как итальянский.
   - Тогда просвещайте, - сказал Солово. - Теперь меня уже ничто не сможет
ранить.
   Уэльсец недоверчиво поднял брови.
   - Хорошо. Начнем с самого начала.


   Примерно в то самое время, когда турецкий империализм отхватил еще один
клок от подбрюшья Европы, открыв себе путь в Герцеговину, в тот самый год,
когда Карл Смелый сделался герцогом Бургундии [в 1467 г.],  малое  дитя  -
чистая  страничка,  которой  предстояло  сделаться  адмиралом  Солово,   -
придумало нечто прискорбно умное.
   В тот судьбоносный день все началось с вопроса, который задал  в  школе
другой юнец.
   - Достопочтенный господин, - пискнул крепенький десятилетка, разрываясь
от желания поделиться новыми познаниями, - можно ли задать вопрос?
   Учитель  оторвался  от  латинского  текста,  по  которому   следил   за
болезненными усилиями класса. Потрясающе либеральный  педагог  для  своего
времени, точнее  сказать,  до  отвращения  либеральный,  он  приветствовал
признаки интеллектуального любопытства среди сыновей богатого  купечества.
Разумный вопрос всегда удостаивался ответа и при удаче мог избавить  класс
от скучной работы. Подняв указку, учитель  жестом  велел  утихнуть  общему
речитативу.
   - Я думал о Платоне и Аристотеле, господин.
   - Я так рад слышать это, Констанций. - Ответ многого не  сулил.  -  Мне
уже казалось, что ты без  всякого  интереса  возишься  в  винограднике  их
трудов.
   Дешевый сарказм... и учитель немедленно пожалел о нем, когда весь класс
послушно расхохотался.
   - Прости меня, Констанций, - громко  проговорил  он,  тем  самым  разом
покончив  с  весельем.  -  Я  не  хотел  раздавить  нежный  росток   твоей
любознательности.
   Реабилитированный  Констанций  одарил  одноклассников   предупреждающим
взором.
   - Да, достопочтенный господин, мне просто хотелось  узнать...  куда  же
они ушли?
   - Как куда... в могилу, конечно, как положено человеку.
   - Нет, я хотел бы знать, что было с ними потом?
   Учитель погладил бороду и весьма прохладно глянул на мальчика.
   - Я понял тебя, дитя, - ответил он. - Интересный вопрос.
   Мальчишка надулся от гордости, услыхав непривычную похвалу.
   - Кто-нибудь еще испытывает подобное любопытство? - спросил учитель.
   Пока ситуация не прояснилась до конца, никто не рискнул  сделать  такое
же признание, и потому  прото-Солово  был  вынужден  нерешительно  поднять
руку.
   - Солово... - проговорил  учитель,  изображая  удивление.  -  Еще  один
поклонник классической философии восстал среди нас. Посмотрим, сумеешь  ли
ты сформулировать вопрос.
   Считаясь с жезлом указующим, семилетке оставалось лишь  изложить  часть
собственных мыслей на эту тему.
   -  Достопочтенный  господин,  меня  взволновал  следующий  парадокс,  -
медленно начал ребенок, наблюдая за реакцией учителя, - неужели  живший  в
древности человек, а именно исполненный добродетелей Аристотель, не  может
вступить в рай, поскольку  не  исповедовал  -  и  не  мог  исповедовать  -
истинную веру? Но если подобные ему осуждены по причине  такого  незнания,
как это назвать? Несправедливостью? Но этого не  может  быть  потому,  что
Господь справедлив по определению.
   - Он хочет сказать, господин, - встрял  Констанций,  -  что  Платон  со
своими дружками просто не могли стать христианами, так  ведь?  Они  умерли
еще до Рождества Христова...
   - Я прекрасно понимаю, что имеет в виду Солово, - ответил преподаватель
с вселяющей трепет значительностью. - И я решу этот  вопрос,  процитировав
то, что вы и без того уже знаете: "Extra  Ecclesia  nulla  salus"  -  "Нет
спасения вне Церкви". Твой вопрос,  Констанций,  неблагочестив,  незрелому
уму не подобает интересоваться такими вещами. Однако, учитывая, что он и в
самом деле _неплох_, я не стану принимать  дополнительных  мер.  А  теперь
вернемся к  глаголу  habere  (иметь)  и  -  он  взмахнул  указкой,  словно
волшебной палочкой, - про-спря-гаем его...


   - Дело  в  том,  -  сказал  учитель,  одетый  уже  совершенно  иначе  и
окруженный еще большим уважением, чем прежде, - что вопрос  этот  придумал
Солово. В каждом классе есть свои соглядатаи, и я знаю, что это он наделил
загадкой,  вынянченной  в  собственной   голове,   абсолютного   середняка
Констанция, мечтающего тем не менее блеснуть.
   - Итак, - проговорил председатель трибунала,  поглядев  на  учителя  из
глубины черного капюшона, - он изготавливает стрелы, а поджигают другие.
   - Именно, - согласился учитель. - Невзирая на столь  удачное  рождение,
он самый недоверчивый мальчик, которого я встречал. Он окружает свои  дела
покровом обмана и тайны, никогда не открывает всего, что знает, даже  если
это не столь уж существенно. Истинное "я" погребено под толстой  скорлупой
скрытности.
   - Возможно, это трусость, - вмешался другой из сидевших за столом.
   - Мне тоже поначалу так показалось, - подхватил учитель,  -  поэтому  я
следил за ним и испытывал его. Он  стоит  на  своем  во  всех  стычках  на
школьном дворе.  Он  не  трус,  но  наделен  невероятным  самоконтролем  и
отвагой.
   - Значит, другие ребята избегают его? - Вопрос сей прозвучал из  темных
рядов, выстроившихся вдоль стен подземелья.
   Учитель из вежливости попытался было ответить тому, кто  задал  вопрос,
однако его фигура затерялась в тенях между факелами.
   - Нет. И это лишь подтверждает все остальное - его оболочка безупречна.
Остальные  дети  видят  в  нем  только  открытого  и  живого  мальчишку  и
обманываются подобной внешностью.
   Он неторопливо обвел глазами собрание и поднял руку, требуя поддержки у
сотен собравшихся.
   - Прошу доверять  мне...  Он  разумен,  расчетлив,  холоден  сердцем  и
чувствителен  к  этике.   Этот   семилетка   интересуется   теологическими
концепциями. Старшие играют в мяч, а он размышляет об Аристотеле.  Я  и  в
самом деле вижу в нем способность к службе.
   И сказав это, учитель склонил голову и, отдаваясь суждению собравшихся,
отступил на два шага, как предписывал фемический обряд. Удавка,  свисавшая
с его шеи, делала намек еще более прозрачным. Рекомендовавшего отвергнутую
кандидатуру  вешали  без  отлагательств.  Таким  образом  уравновешивались
почести, выпадавшие на долю счастливца, ибо фемисты  надеялись  собрать  в
своих рядах лишь самых многообещающих.
   Трибунал посовещался, тяжелые капюшоны наделяли приватностью  отдельные
мнения. Школьный учитель и все  его  собратья  вкупе  с  немногочисленными
сестрами терпеливо ожидали в безмолвии.
   Наконец  поднялся  председатель   трибунала.   Факел,   размещенный   в
стратегически важном месте, окружил его голову огненным  нимбом  в  глазах
наблюдавших снизу.
   - Мы склоняемся к положительному решению,  -  объявил  он.  -  Есть  ли
несогласные?
   Воспарив к демократическим идеалам, вера cum [здесь  -  в  сочетании  с
(лат.)]  организация  cum  заговор  всегда  предоставляют   право   голоса
недовольству... а иногда - при наличии достаточно твердых намерений - даже
возможность идти своим путем. Но в этом случае все промолчали.
   - Да будет так, - заключил председатель трибунала. -  Капитан  Немезиды
уладит все необходимое.


   Такие не по годам зрелые мысли юного Солово привели  к  тому,  что  его
отца сразила  стрела  на  охоте.  Лучника  не  видел  никто,  хотя  его  и
разыскивали; преступника не обнаружили и не предали суду. Когда  покойника
принесли домой, тонкая черная стрела с кремневым наконечником еще  торчала
из его горла,  однако  свет  жизни  давно  оставил  глаза.  Весь  дом  был
безутешен, даже маленький Солово, невзирая на уже знаменитую выдержку,  не
мог сдержать детских слез.
   Мадам Солово попросту исчезла вскоре после похорон мужа, и в  известной
степени это было даже хуже. Только что ее видели в сыроварне за делом -  и
все. Ни записки, ни знака, даже капельки  крови,  способной  объяснить  ее
кончину.
   Ее брат умер от "хворой испарины", дядя повесился без всяких  причин...
Численность клана Солово резко пошла на убыль. До соседей  кое-что  начало
доходить, и уцелевших они избегали.
   От внешнего мира мальчика Солово последним барьером отделяла его тетка.
Поскольку Феме не знал жалости и мог позволить  себе  любую  причуду,  она
попала в эротические игрушки к  сирийскому  князьку.  Еще  более  странным
можно считать то, что, начавшись развратом, их отношения после долгих  лет
закончились  честным  браком.  Однако  для  маленького  Солово  это  могло
послужить небольшим утешением, даже если бы он знал  это  и  был  способен
понять.
   Далее  Vehmgericht  весьма  тонко  уговорил  адвоката,  отвечавшего  за
состояние семьи, отдать на разграбление все ее имущество (что  тот  и  так
намеревался сделать), и в возрасте восьми лет  мальчик  Солово  обнаружил,
что остался без семьи, дома и средств для жизни;  посему  сиротский  приют
далекой церкви простер к нему свою благотворящую руку.
   А  Древний  и  Священный  Феме  приступил  к  долгому   и   терпеливому
наблюдению.


   - Ах ты... - выдавил адмирал Солово, в самой героической борьбе в своей
жизни пытавшийся сохранить внешний покой. Пауза была долгой, из  какого-то
прочного  внутреннего   убежища   он   старался   примириться   с   прежде
отвергавшимся подозрением. - Итак, это сделали вы?
   Фемист, ныне находившийся возле него,  утром  на  всякий  случай  надел
тонкую кольчугу под мантию, не зная того, что любимый  удар  адмиральского
стилета  предназначен  для  глаза,   и   считал   себя   в   относительной
безопасности. Однако в данном случае его волнения  и  потливость  на  жаре
были напрасными. Адмирал  Солово  справился  и  с  предельным  испытанием,
подавив внутренний крик, требовавший немедленного отмщения.
   - Увы, да, - ответил уэльсец. - У вас был, конечно,  потенциал,  однако
следовало видеть, насколько мир может отточить вас. Для того, что задумали
для вас мы, спокойное детство  на  лоне  любящей  семьи  скорее  всего  не
подошло бы.
   - Безусловно, - согласился Солово, глядя в умеренную даль и выговаривая
слова, как в переводе. - Теперь я сам вижу это.
   - Конечно, это просто  позор,  что  вам  лично  пришлось  так  туго,  -
рассудительно заметил фемист, балансируя на грани насмешки.
   - Ну, это было только начало, - заверил его Солово.
   - Так. Мы это отметили  тогда  же,  -  проговорил  уэльсец,  прожевывая
сушеный абрикос. - Вы быстро проявили бесконечную  приспособляемость  -  и
это нас целиком устраивало.
   - Рад слышать, что  мое  дикарское  воспитание  кого-то  устраивало.  А
скажите, кто вам доносил обо мне?
   - О, - задумался фемист, - таких было много. Первым делом  мы  заменили
суперинтендантшу сиротского приюта своей кандидатурой.
   - И какой же свиньей она была!
   - Только по необходимости, к тому же она старалась ради  вашего  блага,
адмирал. Вообще-то в повседневной жизни она была вполне сносной  персоной.
Я хорошо знал ее в старости.
   - Надеюсь, что она встретила мучительную и долгую смерть.
   - Нет, - разуверил его фемист. - Кончина ее была тихой и скорой.
   Адмирал Солово отвернулся.
   - Сердце мое разбито.
   - По понятным причинам  были  и  другие  осведомители.  Мы  никогда  не
доверяем единственному мнению. Конечно, ваш картинный  побег  не  облегчил
нашу задачу. Мы потеряли вас из виду не на один месяц.
   - С прискорбием слышу это! - отозвался Солово. - Тогда я не думал,  что
могу причинить кому-либо неудобство.
   Фемист сухо улыбнулся, разглядывая  стайку  птиц,  перепархивающих  над
головой.
   - Осмелюсь заметить, что перерезанных глоток на вашем  пути  оказалось,
скажем так, излишне много...
   - О, виноват, юношеский пыл, - пояснил адмирал, -  вкупе  с  остаточным
стремлением к правосудию.
   Фемист пожал плечами, чтобы выказать свое безразличие.
   - Во всяком случае, нам  вы  этим  заметного  вреда  не  причинили.  Мы
обнаружили ваш след в Богемии по склонности к локальным увечьям.
   - Политическая жизнь в этой  стране  всегда  была  такова,  -  возразил
Солово.
   - Именно...  Однако  вы  добавили  стиль  и  мастерство.  Свежая  струя
привлекла внимание нашего агента.
   Похоже, в глубинах памяти адмирал сыскал некоторое утешение и теперь  с
обновленной благосклонностью разглядывал играющее море.
   - Вообще-то я наслаждался  жизнью  на  этой  речной  флотилии.  Быстрый
служебный рост возложил бездну ответственности на  мои  неокрепшие  плечи,
однако... Словом, я обнаружил, что работа исцеляет. Конечно, нам,  зажатым
между турками и не знающими человечности пограничными  племенами  с  нашей
стороны, приходилось вертеться.
   - Все это мы полностью одобрили, - ответил фемист, - и губернаторство в
городке, и кондотьерскую службу в Фессалии. Банк в Равенне  показался  нам
отклонением, впрочем, благотворным, самым ценным образом  расширившим  ваш
опыт. Видите  ли,  адмирал,  все  наши  суждения  выносились  с  некоторым
опозданием  и  ваше  имя  редко  исчезало  из  списка  разыскиваемых.  Вам
следовало повидать христианский мир.
   - Нечто все время подгоняло меня, - согласился Солово. - Я искал.
   - Что же?
   - А  знаете,  позабыл,  -  ответил  адмирал.  -  Прежний  Солово  исчез
навсегда. Говорить о нем сложно, как о чужом человеке.
   Фемист как будто не спорил.
   - Переход  из  банкиров  в  пираты,  признаюсь,  удивил  нас.  Подобная
радикальная - и внезапная - перемена привела к  тому,  что  мы  вас  вновь
потеряли из виду.
   - Дело в том, - сказал Солово, -  что  между  обеими  профессиями  куда
больше общего, чем можно заподозрить при поверхностном взгляде.  Пиратское
ремесло логически вытекало из моей тогдашней деятельности и казалось более
честным способом зарабатывать на жизнь.
   Уэльсец не стал опровергать точку зрения старшего собеседника.
   - Прикосновение чистой  удачи  вновь  скрестило  наши  жизненные  пути,
которые более не разделялись. Только тогда мы смогли оценить,  что  именно
сотворили... вы не бывали достойны похвалы лишь изредка!
   - А, - заметил Солово, - это вы про то, как я учился плавать?


   Год 1486

   УРОКИ ПЛАВАНИЯ: после горького и одинокого детства,
   выброшенный сиротой в хляби злобного мира, я
   обнаруживаю свое призвание и жизненную философию.
   Пиратский промысел вполне устраивает меня.

   - Нет, простите. Боюсь, что вам придется идти до дома пешком.
   Знатный  венецианец  поглядел  сверху  вниз  на   адмирала   Солово   и
вопросительно поднял бровь.
   - Да-да, я знаю, - заметил Солово, обращаясь к замершему на  ограждении
палубы собеседнику. - Зовите меня вероломным, если хотите.
   - Вы и впрямь вероломны, - исполнил его пожелание венецианец. -  Вы  же
обещали мне жизнь.
   - Не спорю, - ответствовал адмирал и, сложив руки на груди, прислонился
к поручню возле ног венецианца. - Но это было давно, а теперь...
   - Сейчас. Да, понимаю, - перебил его дворянин. - И  я  должен  сказать,
что принимаю подобное решение как личный выпад.
   - О, дорогой мой,  как  жаль,  -  попытался  урезонить  его  Солово.  -
Поставьте себя на мое место.
   Несколько  членов  экипажа,  свободных  от  иных  дел,  явились,  чтобы
понаблюдать за представлением,  и  обнаружили  при  этих  словах  признаки
животного веселья, но одним косым взглядом адмирал заставил их умолкнуть.
   - Я _хочу сказать_, - продолжал он,  -  что,  несмотря  на  несомненные
причины для недовольства, вы отказываетесь видеть проблему  в  целом.  Его
святейшество  и  ваша  Serena  Repubblica   [здесь   -   благоденствующая,
идиллическая  республика   (итал);   официальное   название   Венецианской
республики] сейчас номинально находятся в мире, и поэтому мне  не  хочется
возвращаться в  Остию  с  единственным  уцелевшим  свидетелем  запрещенной
пиратской авантюры.
   Оба они  обернулись  к  останкам  еще  недавно  величественной  галеры,
которая, пылая, медленно погружалась в воду;  ее  экипаж,  за  исключением
одного человека, пал в бою или в последовавшем кровопролитии.
   - Подумайте сами, - предложил адмирал,  -  его  святейшество  запрещает
нападать на  собратьев-христиан.  Хотя  вы  и  венецианец,  но,  очевидно,
подпадаете под эту категорию... - Когда  дворянин  пожал  плечами,  Солово
добавил: - Теперь вы понимаете то  затруднительное  положение,  в  которое
ставит меня инспирированная жадностью клятва.
   Дилемма, стоявшая перед адмиралом, ничуть не волновала венецианца.
   - Вы просто хотите получить мою библиотеку, - невозмутимо заметил он. -
Я видел, с каким вожделением вы перелистывали книги. Вы хотите нераздельно
владеть ею.
   Солово признал подобную возможность движением плеч.
   - Быть может, вы в чем-то и правы, но я буду вам признателен,  если  вы
будете говорить потише. Библиомания не относится к числу  профессиональных
достоинств пирата. У экипажа  могут  возникнуть  ошибочные  представления,
требующие кровавого подавления.
   - Эту библиотеку собирало не одно поколение, - твердым голосом возразил
венецианец. - Я не отдам ее.
   Адмирал Солово распрямился и потянулся.
   - Увы, боюсь, что вам предстоит готовиться к раю, где ваша душа забудет
о книгах. Ну, ступайте же, будьте хорошим мальчиком.
   Венецианец окинул  яростным  взглядом  обступивший  его  ноги  полукруг
морских разбойников и понял, что сопротивление бесполезно.
   - Я не считаю наш разговор законченным, - проговорил он ровным голосом.
Пираты  заулыбались.  И  сохраняя  все   возможное   в   таком   положении
достоинство, венецианец повернулся и сошел с поручней в воды  Средиземного
моря.


   - Суши весла!
   Рев надсмотрщика растворился в  молчании.  Весь  экипаж,  оставаясь  на
местах, тянул шеи, чтобы получше видеть.
   - Прошу всех по местам, - сказал адмирал Солово своему боцману.  Как  и
предполагалось, тот повторил команду для всего экипажа - громче и в  более
понятных выражениях. Лихорадочное любопытство сделалось менее пылким.
   - Ну-ка, смотрите! - выкрикнул дозорный с кормы. - Вон там!
   Солово подошел к нему и уставился в далекую синеву.
   - Возможно, - согласился он невозмутимо. - Как интересно.
   Боцман, другого  имени  не  имевший,  из  карьеристических  соображений
старался подчеркивать в себе  чисто  животные  качества,  однако  на  деле
обладал  недюжинным  интеллектом,  а  потому  был  приглашен  в   компанию
адмирала.
   - Отсюда не видать, - рявкнул он. - Должно быть, какой-то мусор.
   - Едва ли, - авторитетным тоном возразил адмирал. - Никогда  не  видел,
чтобы мусор плыл против ветра. А этот - смотри - и руками двигает.
   - В море хватает всяких, кто оказался за бортом, - ответил невозмутимый
боцман. - Это не обязательно наш.
   Солово кивнул, выражая относительное согласие.
   - Я тоже не думаю, что это наш венецианец. Как он мог протянуть два дня
в воде? Но, с другой стороны, похож. Если бы только  он  подплыл  поближе,
чтобы лицо его стало не таким... расплывчатым.
   Боцман без особой охоты выслушал подобное пожелание.
   - Давайте-ка, адмирал, я схожу за своим арбалетом, -  предложил  он.  -
Стрела его угомонит.
   - Не надо, - неторопливо ответил Солово. - Если  это  упавший  за  борт
матрос, море скоро уладит все дело. Но если  это  венецианец,  боюсь,  что
наше оружие окажется  бесполезным.  Если  нам  суждено,  чтобы  за  кормой
болтался выходец с того света, я был предпочел, чтобы у  него  не  торчала
стрела изо лба.
   Боцман как раз обдумывал эту мысль, когда заметил, что фигура  исчезла,
и радостным восклицанием отметил это событие. В порыве облегчения  экипаж,
забыв о дисциплине, облепил борта. Корить их за это  не  хватало  духа.  В
тишине, нарушаемой лишь  криками  чаек,  они  обыскивали  взглядом  волны,
стараясь  удостовериться   в   исчезновении   настырного   и   непонятного
преследователя, гнавшегося за ними уже ночь и день.
   - В пекло ступай и прощай! - провозгласил  боцман,  когда  все  наконец
удостоверились в том, что небеса и воды пусты.
   Общий праздник пресек грохот, послышавшийся из-под  ног;  из  громкого,
хотя  и  ослабленного  прохождением  сквозь  корпус  и  воду,  он   быстро
превратился в громоподобный стук по обшивке.


   После еще одного дня, преследуемый на пределе  видимости,  невзирая  на
все повороты и скорость, которую могли  придать  кораблю  весла  и  ветер,
адмирал Солово решил направиться к суше. Пусть мертвый венецианец  следует
за ним и барабанит по корпусу до конца времен. Но экипаж, увы, не разделял
столь философского расположения духа. Даже боцман, не боявшийся  ни  Бога,
ни государства (не осознавая полностью их мощи), делался  раздражительным.
Солово, правивший за счет успехов и редких показательных казней, прекрасно
знал, когда не следует настаивать на своем.
   Пока экипаж стремительно греб  к  дому,  адмирал,  пребывая  на  корме,
размышлял над проблемами, которые поднимала подобная перемена  настроения.
Его слова венецианцу об интерхристианском  пиратстве  не  были  праздными:
если этот компаньон  пиявкой  притащится  за  ними  в  гавань...  придется
отвечать на трудные вопросы.
   "А, ерунда, - решил наконец адмирал, никогда не  имевший  склонности  к
долгим тревогам. - Папского эшафота мне  никто  еще  не  сулил,  а  вот  в
грядущем бунте на  борту  сомневаться  не  приходится".  Он  даже  помахал
венецианцу новой книгой, отобранной у утопленника, - "Размышлениями" Марка
Аврелия.
   - Отлично пишет, - завопил адмирал. - Премного благодарен.


   Беспорядочный стук весел и отсутствие хода пробудили Солово. Причину он
обнаружил, поднявшись с палубы.
   Перекрывая путь кораблю, в половине лиги [морская лига -  5,56  км]  на
воде маячил далекий силуэт венецианца,  вырисовавшийся  на  фоне  утренней
зари.
   Чтобы восстановить  порядок  даже  клинком  шпаги,  пришлось  потратить
достаточно много времени, и в конце концов легче всего оказалось приказать
лечь на другой галс [курс судна относительно ветра]. К этому  делу  экипаж
приступил, не скрывая радости.
   Гребцы по одному борту держали весла в воде,  тем  временем  с  другого
борта матросы усиленно пенили воду, постепенно обратив корму к  мокрому  и
безмолвному наблюдателю. А потом, соединив усилия, погнали корабль от дома
на глубокие воды, не нуждаясь в ритме,  задаваемом  гипнотическим  голосом
надсмотрщика.
   Сидя  на  корме,  адмирал  Солово   разглядывал   быстро   удалявшегося
венецианца, отвечавшего ему тем же. Потом, явно исполнив свою миссию, труп
медленно, по дюйму, опустился в пучину вод,  не  меняя  предположительного
направления взгляда, пока  вода  не  сомкнулась,  поглотив  зеленые  пряди
волос.
   Боцман затрясся, забыв про то, что на него могут смотреть.
   - Что-то мы не плавали так быстро после того, как захватили целый гарем
на оттоманском корабле, - пошутил адмирал. Боцман как будто не слышал его,
и Солово счел необходимым в самой легкой форме выразить свое недовольство.
- Что же мы позабыли про таран - сатанинскую голову  на  носу?  И  почему,
господин боцман, мы не разнесли ею этого упрямого человека, гоняющегося за
нами по всему морю?
   Прежде чем боцман успел ответить, впередсмотрящий выкрикнул:
   - Эй, на судне! Он вернулся!
   Все увидели, что так оно и было. Пловец вернулся.
   - Сила солому ломит... тем не менее она не всегда применима, -  отвечая
Солово, изрек боцман, непроизвольно явив в этой фразе  скрытые  глубины  и
склонность к метафизике.
   - Возможно, в этом ты  и  прав,  -  проговорил  адмирал,  отметив,  что
следует повнимательнее приглядывать за  темной  лошадкой.  -  Быть  может,
истинный ответ нужно искать у философов. Скажи команде, пусть сушат весла.
   С великими усилиями гребцов убедили оставить старания, тем  временем  к
ним спустился капитан.  Он  помедлил,  давая  себе  возможность  умственно
деградировать до уровня сидящих вокруг него.
   - Вот так выходит, - объявил он, решив, что достиг необходимого уровня.
- Нас преследуют... это нас-то!  Это  нас-то,  которые  встречали  корабли
султана Баязида [Баязид II Молния (1447-1512) - восьмой турецкий султан] и
проделывали дырки в бортах  мамлюкских  [придворная  гвардия,  захватившая
власть над Египтом] галеонов. Теперь скажите, правильно это? Так подобает?
   Он сделал паузу для вящего драматического ответа. Все молчали... Из-под
корабля донесся настоятельный стук.


   Проснувшись на следующий день, Солово обнаружил, что матросы смотрят на
него еще мрачнее, чем обычно, и сразу понял - что-то произошло. О развитии
событий его известил боцман.
   - Как только, на его взгляд, мы заходим слишком далеко,  он  встает  на
пути корабля и экипаж отворачивается, не  замечая  приказов.  Мечемся,  не
зная куда.
   - Увы, вся наша жизнь такова, - резко промолвил адмирал. - Как философ,
ты должен это понимать.
   - Кроме того, впередсмотрящий исчез.
   - _Исчез_?
   - Где-то посреди ночи, в полном безмолвии, если  угодно.  Только  я  бы
сказал, что исчез он не _целиком_.
   - Как это?
   - Венецианец оставил на палубе половину торса.
   - Весьма тактичный намек, - невозмутимо проговорил Солово. - Во  всяком
случае,  он  не  мучает  нас  неизвестностью.  -  А   потом   процитировал
"Размышления": "Не предмет смущает тебя, но твое собственное представление
о нем".
   Боцман со скорбью поглядел в сторону восходящего солнца.
   - Перед нами воистину сложный "предмет", адмирал, - заметил он.  -  Как
вы полагаете, сумел ли  впередсмотрящий  составить  о  нем  представление,
прежде чем получил свое?


   Наконец Солово позвали по имени, чему он был  только  рад.  Недостойное
это дело -  мотаться  туда  сюда  под  недовольные  возгласы  возмущенного
экипажа... и лучше уж так, чем погибнуть от жажды или рук  взбунтовавшихся
матросов.
   Далекий венецианец, спичечной фигуркой припав к древнему бакену, сливал
свой голос с его скорбным колоколом.
   - СО-ЛО-ВО! - кричал он снова и снова,  подлаживаясь  под  звяканье.  -
СО-ЛО-ВО! - Невзирая на расстояние, голос доносился чисто и ясно.
   Без всяких приказов экипаж поднял весла и тем  самым  произвел  себя  в
зрители, пустив галеру на волю волн.
   Будучи пленником своей  профессиональной  репутации,  адмирал  сохранял
спокойствие. Раскачиваясь в капитанском кресле,  он  окликнул  венецианца,
уверенный, что в охватившем натуру покое даже его  негромкий  голос  будет
услышан.
   - Ну что ж, привет, - сказал он. - Чем я еще могу тебе помочь?
   После долгой паузы венецианец ответил.
   - МОИ КНИИИИГИ! - взвыл он наконец.
   Солово предвидел это и махнул  боцману,  чтобы  тот  выбросил  за  борт
бочонок с трофеями - путем, проделанным их прежним владельцем.
   Но еще не утих всплеск, как венецианец напомнил:
   - И "РАЗМЫШЛЕНИЯ" МАРКА АВРЕЛИЯ...
   Адмирал скривился. Эта книга разговаривала с  ним  на  уровне,  который
Солово и не подозревал в себе. Ему весьма хотелось  сохранить  и  прочесть
ее.
   - Да  будет  так,  -  проговорил  он  невозмутимо,  перебрасывая  через
поручень томик, извлеченный из потайного места.
   Тишина  возвратилась.  Солово  смотрел,  как  венецианец   наслаждается
посмертным  триумфом,  и,  чтобы  испортить  ему  удовольствие,  продолжил
разговор:
   - Ну, что еще?
   После очередной долгой паузы донеслось:
   - А ТЕПЕРЬ ИДИ КО МНЕ, ПОПЛАВАЕМ ВМЕСТЕ.
   Экипаж обернулся к адмиралу. Реакция Солово определит его  положение  в
Зале Славы пиратов Средиземноморья.
   - Но я не умею плавать, - ответил адмирал, ничего не скрывая.
   В этом позора не было. Моряки того времени  в  основном  не  стремились
научиться способу продлевать собственную агонию, если Отец-Океан затребует
их к себе. "Неплохой аргумент", - рассудил экипаж, дружно поворачиваясь  к
венецианцу.
   - СПРАВИШЬСЯ... СТАВ  ПОКОЙНИКОМ,  ТЫ  ОБРЕТЕШЬ  ИЗВЕСТНУЮ  ВЛАСТЬ  НАД
ВОДАМИ.
   Его спутники еще пережевывали этот аргумент, когда Солово парировал:
   - Ты рассуждаешь не как умный человек.
   - БЛАГОДАРЯ ТВОИМ ЗАБОТАМ, - последовал ответ, - Я БОЛЕЕ НЕ ЧЕЛОВЕК.
   На подобный тезис возразить было нечем, и адмирал опустился в кресло.
   В дно галеры забарабанила не одна пара рук.  В  отличие  от  предыдущих
случаев венецианец оставался вполне видимым. Похоже было, что он заручился
помощью.
   - ПОРА, - донесся зов. - ИДИ КО МНЕ.
   Стук по корпусу сделался громче и уже грозил разнести  судно  в  щепки.
Солово понял,  что  выбирать  приходится  между  мстительным  призраком  и
перепуганным экипажем: жизнь его была кончена, оставалось  только  красиво
уйти. Когда он встал и щелкнул пальцами  венецианцу,  кивки  и  бормотанье
экипажа  донесли  до  него  одобрение  подобной  стойкости   перед   лицом
предельного отчаяния.
   Море словно вскипело.  Вокруг  галеры  вода  ожила  -  странный  случай
словоупотребления, - вынеся к поверхности трупы.
   - ОНИ ВЫДЕРЖАТ ТВОЙ ВЕС, АДМИРАЛ, - вскричал венецианец, - ИДИ КО МНЕ.
   Солово одолел последнюю спазму слабости, заставившую его  обернуться  и
поискать взглядом поддержки у экипажа. Но было ясно - на это  рассчитывать
не приходится:  истый  первобытный  ужас  перевешивал  изобретенные  позже
понятия верности и отваги. Делать  нечего:  адмирал  был  вновь  один.  Он
перепрыгнул через поручень.
   Мертвецы погружались в воду и раскачивались, но, как было ему  обещано,
Солово сумел проложить по ним путь. Игнорируя совершенно немертвые взгляды
пустых  глазниц,  адмирал  направился  к  венецианцу.  Подойдя  ближе,  он
заметил, что три дня, проведенные в компании морского царя Нептуна  и  его
рыбешек, прискорбным образом сказались на теле покойного.
   - Привет, Солово, - донеслось из объеденных губ.
   - С новым свиданием, господин венецианец, - отозвался  Солово,  зажимая
платком нос. Некогда изысканный  кавалер  теперь  не  годился  в  приятные
собеседники.
   - Ты и не поверишь, сколько там нашего брата,  -  заметил  между  делом
венецианец, показывая на плавучий ковер из своих камрадов. - И многих туда
отправили подобные тебе. Быть может,  именно  этот  факт  объясняет  столь
единодушную  поддержку  моего  предприятия.  Даже  море  блюдет  моральный
кодекс, а к небесам возносится паром.
   - Ну кто бы мог подумать, - ответил с сарказмом адмирал.
   Человек и восставший труп  со  взаимной  неприязнью  разглядывали  друг
друга. Наконец, венецианец оставил свой проржавевший буй,  отчего  колокол
звякнул, и потянулся к горлу Солово. Тот не стал оказывать  сопротивления,
и распухшая, пропитанная водой плоть пальцев покойника легко охватила  всю
шею адмирала.
   Пребывая с глазу на глаз с  собственной  Немезидой  [богиня  возмездия,
олицетворение кары и рока] (правда,  ее  глаза  уже  жили  самостоятельной
жизнью в  желудке  какой-то  рыбы),  Солово  терпеливо  ожидал  удушающего
движения и того, что последует за ним. Спустя некоторое время он  заметил,
что боль и  смерть  излишне  запаздывают.  Венецианец  проявлял  известную
нерешительность и не торопился с выполнением последнего желания.
   Наконец зеленые уста отвернулись, и вместе с соленым  дыханием  в  лицо
адмирала дунули слова: "Никогда не позволяй себе  потерять  равновесие,  -
процитировал  мертвец.  -  Когда  тебя  терзает  порыв,  убедись,  что  он
воплотится в правосудии... воздержаться от повторения - вот высшая месть".
   - "Размышления"? - прохрипел Солово.
   Венецианец согласно кивнул нетвердой головой.
   - Божественного Марка Аврелия, - подтвердил он.  -  Свет,  направлявший
всю мою жизнь... Ты отнял и то и другое. Книгу ты вернул, но жизнь...
   Адмирал промолчал - в  основном  потому,  что  говорить  было  чересчур
больно.
   - Его стоическая философия определила каждую мою  мысль  и  поступок...
вплоть до последнего, когда я хладнокровно  сошел  с  поручней  по  твоему
требованию.
   Солово показалось, что тугая  хватка  чуть  отпустила  гортань,  однако
надеяться он не смел.
   - При жизни ты не смел лишить меня  веры,  -  размышлял  венецианец,  -
зачем же даровать тебе такую победу после смерти?
   - Действительно, почему? - прошипел Солово.
   Венецианец снова кивнул.
   - Я не стану тебя убивать, - проговорил он.
   Не испытывая особенно большой радости, адмирал тщетно ожидал, пока рука
отпустит его.
   - Я возьму у тебя меньше, чем ты задолжал мне, - промолвил  венецианец.
- Я заберу у тебя энергию, чтобы поддержать себя в полуживом состоянии,  и
тем обреку тебя на подобную участь. В этом я усматриваю  справедливую,  но
облегченную месть, достойную истинного стоика.
   С этими словами он припал к губам  Солово  с  непристойным  французским
поцелуем. Почувствовав непередаваемую тошноту, адмирал ощутил, как  что-то
теряет... и обрел покой.
   Венецианец  выпустил  его  и  отступил  назад.  Он  казался  бодрым   и
энергичным.
   - У тебя хорошая жизненная сила.  Она  поддержит  меня,  пока  в  конце
концов плоть и сухожилия не распадутся. У меня будет время перечитать  мои
книги!
   Солово ощутил, что стоит на ногах,  и  удивился,  почему  ему  все  так
безразлично.
   - Что касается тебя, - ответил мертвец на  невысказанный  вопрос,  -  я
оставил в тебе достаточно сил для поддержания жизни... хотя бы какой-то. Я
был к тебе милостив.
   - Благодарю, - вежливо произнес Солово.
   Венецианец улыбнулся, и это было хуже всего.
   - Ты уже переменился, - заключил он. - Экая сухость! Я проклинаю  тебя,
а ты благодаришь! - И сказав так, он опустился в волны.
   Адмирал торопливо  зашагал  назад  к  кораблю,  не  зная,  сколь  долго
продержится мост из бывших в употреблении тел. Он  с  кротостью  дожидался
воссоединения со своим экипажем и уже издали одарил всех тигриной улыбкой.
Их предательство более не смущало  его,  и  Солово  радовался  предстоящим
переменам, которые произведет ножом, петлей и пулей. И он был  куда  менее
встревожен или смущен собственным легкомыслием и чувствами, чем когда-либо
прежде. Быть может, это был мир, воцарившийся в  пустыне,  однако  впервые
его ум обрел покой.
   "Месть?  -  думал  он,  перебираясь  через   борт,   пока   утопленники
отправлялись на подобающее им место.  -  Проклятие?  Я  заплатил  за  него
добрые деньги!"


   После обстоятельного и приятного разговора о  Платоне  и  эффективности
заклинаний, предписываемых богом Гермесом Трисмегистом [трижды  величайший
- эпитет Гермеса в эллинистическом Египте] в своем главном  труде  "Corpus
Hereticum", старший из  двух  фемистов  отметил,  что  пора  обратиться  к
мирским делам.
   Младший   из   братьев,   рыцарь   Родосского   ордена   св.Иоанна    в
соответствующем одеянии и  при  оружии,  обнаруживал  признаки  усталости,
явившись на эту беседу сразу после долгого путешествия.  Однако,  невзирая
на все, он прямо сидел в резном кресле, ожидая знака начать подготовленный
доклад.
   Второй мужчина, постарше первого, облаченный с  равным  великолепием  в
академический плащ  Гемистианской  платоновской  школы,  встал  и  пересек
комнату. Там он удостоверился в отсутствии  чужих  ушей,  а  потом  закрыл
дверь и задвинул засов. Только после этого мановением  древней,  унизанной
кольцами руки он велел своему  гостю  говорить.  Даже  в  своей  греческой
цитадели в Мистре Феме по-разному доверял своим почитателям.
   [Гемистианская  школа   -   Георгий   Гемист   Плифон   (1355-1450/52).
Византийский   философ   и    ученый.    Пользуется    известностью    как
распространитель "Географии" Страбона на Западе (чем косвенно  повлиял  на
открытие Америки  Колумбом),  основатель  Философской  академии  в  Мистре
(Греция);  автор   социальных   методик,   использовавшихся   Византийской
империей,  стремился  заменить  православное   христианство   ревизованным
неоплатонизмом. Посетив Италию, возродил в Европе интерес к Платону  после
столетий  средневековья,  прошедших  под  знаком  учения  Аристотеля.   Он
вдохновил Козимо Медичи на создание знаменитой  Платоновской  академии  во
Флоренции. Его школу мышления ревизовал и популяризировал недоброй  памяти
Сигисмондо  Малатеста  из  Римини.  Во   времена   адмирала   Солово   она
пользовалась умеренной популярностью, так  как  Малатеста  доставил  кости
Плифона из Греции (наемником венецианцев он сражался там против  турок)  и
выставил их на поклонение в церкви св.Франциска в Римини.  За  эти  и  еще
худшие грехи папа в 1462 году "канонизировал аду" злодея Сигисмондо.]
   - Достопочтенный мастер, - сказал рыцарь  ордена  св.Иоанна.  Греческий
скорее всего не был его родным языком, однако слова звучали  безупречно  и
обходительно. - Я  могу  поведать  лишь  о  небольшом  успехе  и  заметной
неудаче...
   - Я знаю вас, капитан Жан, - улыбнулся старый ученый,  -  ваша  неудача
была бы славным триумфом для обычного  человека.  И  ваша  прошлая  служба
нашему делу искупит тысячи катастроф.  Итак,  рассказывайте,  не  страшась
осуждения.
   Прежде чем продолжить, рыцарь оценил высокую похвалу.
   - Я выяснил судьбу интересующего нас человека, однако не сумел отыскать
его труп.
   - Как так? - поинтересовался ученый.
   - Море поглотило его, а оно с неохотой отдает взятые в  долг  предметы.
Мы обследовали все вероятные скалы и пляжи, но фортуна нам не улыбнулась.
   - Прошло уже достаточно времени, - рассуждал ученый, разглядывая  через
выложенное мелкими стеклами окно вершину горы Тайгет и  под  ней  ландшафт
Морей (или Спарты, как говорили в древности),  -  и  я  сомневаюсь,  чтобы
останки были в достаточной степени целы и мы могли почтить из похоронами.
   Рыцарь согласно кивнул.
   - Вы, без сомнения, правы, однако я преднамеренно не стал  упоминать  о
том, что некоторые из найденных  нами  трупов...  не  допускали  подобного
обращения.
   - Именно так, капитан.  Что  ж,  хорошо,  пусть  брат  наш  покоится  в
объятиях волн. Но оратория в  его  честь  будет  пропета.  Она  уже  почти
завершена,  как  и,  несомненно,  разложение   тела.   Весьма   интересное
произведение, совмещающее достоинства стилей Пиндара и Сафо  [Пиндар  (ок.
518-422 или 438 до н.э.) - древнегреческий поэт-лирик; Сафо (VII-VI вв. до
н.э.) - древнегреческая поэтесса].
   Рыцарь настороженно улыбнулся.
   - Не слишком  легко  сочетать  эту  пару,  -  заметил  он,  -  учитывая
склонности обоих поэтов.
   Ученый воздержался от ссылок.
   - В нашей Академии  есть  таланты,  способные  осуществить...  подобную
немыслимую   прививку.   Быть   может,   искусство   древних   по-прежнему
несравненно, однако из нас выходят вполне приличные мимы. Думается, смерть
консула  венецианских  фемистов  требует  с   нашей   стороны   некоторого
напряжения, пусть даже лишь поэтического! Кстати, вы  не  установили,  кто
убил его?
   Лицо  рыцаря  вдруг  отвердело,  скорость   и   легкость   преображения
свидетельствовали, что его черты пришли в обычное состояние.
   - Какой-то пират, - непринужденно проговорил он, - пока мы  знаем  лишь
это, но его имя еще остается неизвестным. Должно быть, он недавно крутится
в Средиземном море, иначе мы бы знали его.
   - Или же  он  слишком  тонок  и  искусен  сверх  обычного,  -  негромко
предположил ученый.
   - Подобную возможность нельзя отрицать, - сказал рыцарь, заставляя себя
воспринять идею. - Однако она не меняет направления наших действий,  разве
что несколько замедлит их. Он будет обнаружен и обычным  порядком  оплатит
все убытки, причиненные его преступлением.
   - Так и будет, - согласился ученый. -  Мы  разыгрываем  пьесу  на  темы
морали, чтобы повеселить богов и облагодетельствовать грядущие  поколения.
И пусть она идет по  нашему  сценарию  и  в  соответствии  с  добродетелью
актеров.
   - Аминь! - заключил рыцарь. - Его можно считать мертвым.


   - Боже мой, нет! - возразил Энвер  Раши,  паша  покоренного  оттоманами
Морейского санджака. - Как раз наоборот!
   Он только что известил ученого, знатока Гемистианского платонизма,  что
уже  выяснил  имя  убийцы  их  венецианского  брата.   Ученый   немедленно
рекомендовал как можно скорее уничтожить убийцу.
   - Уважаемый старший брат мой, - обратился паша к  озадаченному  ученому
старцу, - боюсь, что долгий путь ваш от цитадели в Мистре  к  моему  двору
был в известной мере напрасен. Наш покойный  компаньон  уже  нашел  способ
передать мне ваши новости.
   Зная все в избранной отрасли наук, ученый был мало  приучен  ко  всяким
сюрпризам.
   - Этот мертвец... наш коллега...  сказал  вам?  -  он  осекся,  пытаясь
заметить в глазах паши признаки насмешки или затаенную ловушку;  Бесстыжая
потаскуха, развалившаяся на кушетке возле своего господина, в  свой  черед
смотрела на грека, как на отвратительного покойника.
   - И самым эффективным образом, - подтвердил турок. - Во всяком  случае,
он дал  мне  знать.  -  Паша  жестом  отдал  приказание  рослому  янычару,
караулившему  у  боковой  двери,  и  в  ослепительно  белый  приемный  зал
втолкнули  грязного  пленника.  -  Этот  человек  послужил  средством  для
передачи послания, - пояснил он.
   Сей  несчастный,  явно  европейского  происхождения,  был  уже  отлично
натаскан.  Под  зловещим  взглядом  янычара  он   поведал   свою   повесть
незнакомцу.
   - Я рыбачил, - проговорил он на скверно заученном  и  ломаном  турецком
языке, - у Мальты, где я живу.
   - Жил, - поправил его Энвер-паша. - Забыл прошедшее время.
   - _Жил_. И тут человек - то, что осталось от него, - поднялся  из  моря
передо  мной  и  встал,  как  на  твердой  земле  или  словно  Христос  на
Галилейском море.
   Ученый, любовь которого к Риму и Греции укоренила  в  нем  страх  перед
христианством и его божественным Основателем и устойчивое неприятие того и
другого, скривился, услышав  сравнение.  Девица-черкешенка,  соскучившись,
зевнула и решила соснуть.
   - А потом он сказал мне, куда идти, что сообщить и кому. Он обещал  мне
великие сокровища, если я послушаюсь, и  пригрозил  проклятием.  И  вот  я
здесь.
   - И теперь уйдешь отсюда! - усмехнулся Энвер-паша,  прислушивавшийся  к
речи рыбака,  и  жестом  пухлой  руки  велел  выдворить  его  из  зала.  -
Венецианец, - серьезным тоном обратился паша к ученому, -  не  забыл  свое
дело и по ту сторону могилы. Он был у нас среди лучших.
   - Быть может, и все еще остается... - предположил ученый.
   - Нет, - небрежно ответил Энвер-паша, - море  и  его  обитатели  творят
самые ужасные вещи с безжизненной  плотью.  Никакое  волшебство  не  может
навеки предотвратить распад.
   -  Да,  это  так!  -  согласился  ученый,  весьма  хорошо  знакомый   с
разложением плоти.
   - Конечно, - расцвел бело-золотой улыбкой Энвер-паша. - Как  же  иначе?
Вы должны  знать,  что  "Hermeticum"  учит  умению  вдохнуть  божественную
эссенцию в статую...
   - Знаю,  -  уверенным  тоном  подтвердил  ученый.  -  Так  мы  сохраним
языческий пантеон для грядущих дней.
   - Именно так. Но венецианец  имел  доступ  к  более  глубоким  учениям,
позволяющим дольше приковать летучую душу к ее плотской тюрьме.
   - Я и не знал этого! - ахнул ученый,  забыв  на  короткое  мгновение  о
важности - таково было его изумление.
   - Поскольку ваша роль, брат, невелика, в наших советах,  -  нанес  паша
жестокую рану, - мы решили не просвещать вас до  нужного  времени.  Рыбаку
было ведено сказать мне лишь два слова: капитан Солово.
   - И вы не хотите, чтобы я вытряхнул эту... песчинку из наших  сандалий?
-  спросил  ученый,  чей  внутренний  мир   в   какой-то   миг   буквально
перевернулся.
   - Нет, - возразил паша,  ласково  поглаживая  прикрытый  тонкой  тканью
задок гурии [в мифологии мусульман - райская дева], распростершейся  возле
него. - Я хочу, чтобы вы отыскали его.
   - Могу ли я спросить: почему?
   Паша кивнул, перемещая ладонь в более интимное место.
   - На вашем новом в данный  момент  уровне...  да,  пожалуй.  По  самому
странному из совпадений,  в  которые  мы,  как  вам  известно,  не  верим,
случилось так,  что  этот  Сол-ово  оказался  одним  из  нас.  Среди  всех
пригодных для этого дела мастеров венецианец отыскал единственного  пирата
в наших рядах. Совершенно невероятно, что этот  человек  вернулся  в  наше
поле зрения и одновременно создал вакансию для себя.  Ему,  без  сомнения,
везет в отличие от венецианца. К тому же я знаю,  что  он  числится  среди
наших главных вложений - брусок стали нашей собственной ковки. Вот почему,
когда его найдут, я хочу, чтобы  вы  задействовали  Папское  собрание,  за
исключением наиболее глубоко погребенных  сокровищ.  Похоже,  что  Сол-ово
фигурирует во многих планах, а посему вы должны не убить его, а  доставить
домой и вымостить дорогу.
   - Так и будет сделано, - отозвался ученый, склоняясь  настолько  низко,
насколько это позволяли предательские суставы.
   - Так и должно быть!  А  теперь  прошу  вас  выйти:  амурные  инстинкты
штурмуют стены моего рассудка.
   Совмещая ученость с  шаловливым  нравом,  старик  обернулся,  достигнув
двери приемного зала. Как он и ожидал, дело  значительно  продвинулось,  и
светлая головка гурии прикрывала чресла паши.
   - А что будет с рыбаком? - спросил он невинным тоном.
   Энвер-паша отсоединил присосавшуюся пиявку.
   - Служба на галерах султана, - ответил он,  стараясь,  чтобы  голос  не
дрогнул. - Рыбак привык к морю.
   - Но без богатств?
   -  Возможно.  -  Паша  откинулся  назад  в  предвкушении   часа-другого
профессиональных хореографических развлечений. - Раз в десять лет один  из
наших кораблей попадает в столь отчаянное  положение,  что  освобождает  и
вооружает  даже  галерных  рабов.  Кое-кто  из  таких  неудачников   порой
выигрывает схватку. Редкий капитан - из тех, кого море еще  не  ожесточило
за пределами человеческой благодарности, - может наградить  раба,  который
сражался,  совершил  великие  подвиги  и  уцелел.  Это  всего  лишь  может
случиться... и, безусловно, у него не больше  шансов  разбогатеть,  чем  у
мальтийского рыболова. - Голос Энвера-паши гудел рассудительно. - Так чего
же мы лишили его?
   Ученый выразил согласие, закрыв за собой двойные двери. И  заторопился,
стараясь поскорее оставить афинский дворец паши,  поскольку  вид  античных
хором, перестроенных под исламские вкусы,  расстраивал  его.  Иные,  более
достойные стопы  должны  попирать  эту  землю...  Быть  может...  и  _его_
собственные  могли  бы  облагодетельствовать  ее.  Однако  подобные  мысли
исчезли сами собой, пока облаченные в  шелка  янычары  выдворяли  ученого.
Оказавшись  снаружи,  он  постарался  отвратить  взгляд  от  обесчещенного
Акрополя над головой.
   "Сколь чудовищно, - думал он, пробираясь верхом на осле по замусоренным
улицам прежде великих Афин, - что  люди  могут  существовать,  не  почитая
богов, Платона и античность. Как вовремя  переродилась  прежде  непокорная
цивилизация!"



   <b>Год 1487. Я поступаю на службу к мастеру избранного</b>
   <b>мной дела и встречаюсь с новыми и жуткими людьми при</b>
   <b>самом удачном стечении обстоятельств</b>

   - Я прибыл в Триполи потому, что устал от Европы, - проговорил  адмирал
Солово, - и привез с собой сведения о том, что там пытаются сделать.
   -  Так  они,  наконец,  решили  чем-то  заняться?  -  спросил   пожилой
собеседник. - Я никогда не слыхал о сколько-нибудь разумных устремлениях в
этих краях, а в отличие от вас... я стар.
   - У меня ум старика... - парировал  Солово.  -  К  тому  же  при  вашем
возрасте вам не случалось испытывать на себе тамошней лихорадочной  суеты,
охватившей ныне всю Европу. Посему  меня  одолело  стремление  к  жизни...
рассудочной  и  понятной.  Подобное  кажется  нереальным,  однако  усердие
приводит ко многим несчастьям, физическим и  духовным,  что,  впрочем,  не
отвращает ни глупцов, ни философов.
   Старик поднял глаза от звездных карт  великолепной  работы  и  принялся
разглядывать адмирала в неровном свете свечи.
   - Если ваши слова верны, - произнес он наконец, продумав все  нюансы  и
не стесняясь неловкого молчания, - тогда я согласен. Попытаться понять,  а
тем более объяснить мысли Аллаха... такому занятию мог бы  посвятить  свою
жизнь только глупец. Тем  не  менее  все,  что  я  знаю  о  вас,  неверных
христианах,  не  предполагает  подобную...  сухотку.  Сложившееся  у  меня
впечатление  свидетельствует  об  удивительной  жизненной  силе  вкупе   с
наклонностью  к  насилию,  превосходящей  потребности  ситуации.  А   это,
Сол-эль-ово, в свою очередь предполагает  стремление  к  экспансии,  а  не
скучное сидение дома.
   - Быть может, уважаемый Кайр Халил-эль-Дин, - произнес Солово  вежливо,
но с некоторой неуверенностью, - вы просто встречали не тех людей.
   Старик кивнул, огромный зеленый тюрбан  придал  великую  значительность
простому жесту.
   - Возможно. В качестве пирата и предводителя пиратов я мог  встречаться
лишь с определенной разновидностью вашей родни. Быть может,  за  давностью
лет это мне просто кажется, но мой наставник в деле как  будто  говаривал:
"Уважай корабли христиан, даже  когда  пускаешь  их  на  дно.  Будь  готов
оказаться в  крови,  которая  не  обязательно  будет  чужой.  Это  лишь  с
поверхности они кажутся  мягкими  -  при  всех-то  разговорах  о  любви  и
милосердии, - но внутри... гм!"
   - Он был отчасти прав, - проговорил адмирал. -  Я  и  сам  в  последнее
время замечал в себе какую-то лень, побуждающую  ограничиваться  кораблями
из мусульманского мира. Я не хочу  этим  сказать,  что  мы  выбираем  и  в
противном случае спасаемся бегством, однако, когда есть выбор...
   - Я понимаю вас, капитан, - дружелюбно заключил  старик.  -  Я  мог  бы
ответить вам анекдотом из собственной  жизни  о  том,  как  один  безумный
австриец взлетел в воздух верхом на бочонке с порохом, чтобы не  сдаваться
нам и не платить выкуп.
   Они помедлили, пока Кайр Халил-эль-Дин  услаждал  свое  усталое  сердце
звездопадом, появление которого он предсказывал. Ни один  из  собеседников
не имел представления как о  том,  что  собственно  они  видят,  так  и  о
происхождении небесного фейерверка. Не зная,  безграничны  ли  небеса  или
оканчиваются в нескольких милях над головой, оба молча следили за тем, как
эти камешки, прощаясь с межпланетным  пространством,  вспыхивают  огнем  в
атмосфере Земли.
   Солово не знал, что и думать. Он еще не решил,  допускает  ли  стоицизм
умеренные развлечения подобного рода.
   Напротив, старший пират позволял себе предаваться блаженству и  ощущал,
что хотя бы на короткий миг удостоен чести опустить свои  пальцы  в  поток
мыслей Аллаха. Жизнь, отданная чтению, и все  долгие  кропотливые  расчеты
были вознаграждены, и, когда  небесный  ливень,  наконец,  завершился,  он
склонил свою голову в безмолвной, благодарной молитве.
   - Звезды пришли по вашему слову,  -  поздравил  адмирал  старика.  -  Я
потрясен.
   - Они пришли, - улыбнулся старик, - и, иншаллах, придут снова. Но мы  с
вами их не увидим - к счастью; людям не дано жить века.  Аллах  направляет
эти огни в небесах и посылает их  к  тому  прекрасному  миру,  который  он
сотворил  для  нас.  Но,  быть  может,  мои  речи  кажутся   вам   излишне
благочестивыми?
   - Я вижу, что, предоставляя весь смысл и  совершенство  в  распоряжение
одного только Бога, вы избавляете  себя  от  бездны  хлопот,  -  продолжил
Солово.
   - Это не совсем так, как вам кажется, - прокомментировал старый  пират.
- Иная безносая шлюха с пятидесяти шагов покажется красоткой. Нет, в вашей
религии действительно  _что-то_  есть...  Почти  половиной  моих  кораблей
сейчас командуют христиане. Быть может, когда я умру, все  так  называемые
берберийские пираты сделаются неверными.
   - Дело в том, - тщательно  сформулировал  Солово,  -  что  те  люди,  о
которых вы говорите, не являются  христианами.  Они  лишь  пена  из  наших
сточных канав, доплывшая до ваших берегов. Это не уменьшает их мореходного
мастерства, - добавил он поспешно, не желая ставить под сомнение  суждение
своего господина. - Ставлю в заклад свой корабль - едва ли у  целой  сотни
таких во всей жизни хотя бы одна мысль зародилась выше пупка.
   Корсар мягко улыбался.
   - Ну а вы...
   - Я прибыл в Триполи не за золотом, - твердо ответил адмирал. - Я здесь
для того, чтобы найти свою душу и, быть может, спасти ее.
   - Я вас умоляю, Солово, запомните свои  слова,  впечатайте  их  в  свое
сердце. Если вам доведется дожить до моих лет, вы найдете, что смешного  в
жизни весьма немного. Но в этот день  вы  будете  хохотать,  если  сумеете
припомнить подобное утверждение.
   Адмирал мог бы обидеться, но только сказал:
   - Я сделаю, как вы говорите.
   - Я знаю это, вы умны, Солово. И  даже  приятны  мне,  хотя  не  имеете
отношения к звездным картам. Вы живете здесь потому, что  ваш  сто...  как
там дальше...
   - Стоицизм, - договорил адмирал.
   - ...стоицизм согласуется с тем, что вы  принимаете  за  наш  фатализм.
Скоро вы убедитесь в своей ошибке и двинетесь дальше. Но до тех пор я могу
заработать на вас целую кучу денег. Вы знаете, что ваш корабль является  у
меня одним из самых доходных?
   - Я предполагал это, - проговорил Солово, - в основном потому,  что  не
надувают вас.
   - Да, вы сдаете все награбленное, - согласился старый пират. - Истинное
и редкое достоинство. Однако вы и отважнее в деле, и не столь  разборчивы,
как все остальные. Я бы не хотел, чтобы мои дети делали  то,  что  делаете
вы... Но в вашей душе добродетель сплелась со злодейством,  а  это  весьма
полезная и  необычная  комбинация.  Я  найму  вас  заново,  христианин;  я
продлеваю вашу лицензию еще на шесть месяцев.
   - Я благодарен вам, - бесстрастно ответил адмирал.
   - Возможно, это действительно так.  Мы  подпишем  соглашение  и  уладим
счета за предыдущий период завтра утром, когда будет светло. Вы останетесь
довольны премией, которую я выделил вам.
   "Книги, новый нож и белокожая  рабыня  для  экспериментов",  -  подумал
Солово и тотчас устыдился собственной слабости.
   - Да, кстати, вот еще что, - вопросительная  интонация  в  словах  Кайр
Халил-эль-Дина была столь незаметна, что защитные  механизмы  в  организме
адмирала немедленно включились. - А вы ни с кем не переписывались?
   - Нет, - голос Солово был тверд. - Я обещал не входить в сношения с кем
бы то ни было.
   - Именно так, - ответил повелитель пиратов. - Ну а обращались ли  вы  к
высшим областям ислама?
   - Хотелось бы, но мой арабский все еще не настолько  совершенен,  чтобы
уловить всю возвышенность Корана.
   - Упорствуйте, - заметил корсар. - Итог стоит труда. Однако  я  получил
письмо, касающееся вас. Кое-кто хочет  встретиться  с  вами,  мой  капитан
Солово, и я не смею отказывать. Встреча состоится в следующем месяце... вы
согласны?
   Адмирал пожал плечами.
   - Или мне есть что терять? - не без ехидцы осведомился он.
   Кайр Халил-эль-Дин уделил комментарию гораздо больше внимания,  чем  он
заслуживал.
   - А это, - проговорил он, приложив  указательный  палец  к  морщинистым
губам, - весьма интересный вопрос.


   Ко времени, назначенному  для  свидания,  Кайр  Халил-эль-Дин  сделался
более откровенным.
   - Возвышенная персона, возжелавшая глянуть на вас, возглавляет  древний
Каирский университет при мечети аль-Азхар. Его называют Шадуфом - по имени
оригинального водоподъемного  механизма,  созданного  египетским  народом,
поскольку муж этот дарует  жизнь  иссохшим  полям  ума,  проливая  на  них
живительную воду истины. Как человек, почитающий истину, Солово, вы должны
склониться перед ним, как это делаю я.
   На деле ни тот ни другой так  не  поступил.  Адмирал  истолковал  почти
незаметные движения безукоризненных усов и  бороды  крохотного  араба  как
приветствие и отвечал подобием поклона.
   - Благодарю вас, повелитель корсаров, - проговорил Шадуф. - А теперь вы
можете нас оставить.
   Солово подумал о том, что его ждет... какая  возможность  его  ожидает.
Опустившись  в   кресло,   Шадуф   принялся   разглядывать   его.   Считая
соперничество взглядов неразумным, адмирал предпочел рассматривать  галеры
в Триполийской гавани далеко внизу под собой.
   - Да, - наконец заключил Шадуф, явно рассчитывая, что Солово даст  волю
восторгам, едва услыхав это слово. - Да, вы подойдете.
   Адмирал смахнул воображаемую пылинку с колена.
   - С души моей свалилась огромная тяжесть, - сказал он. - Для чего же?
   - Для того, что мы задумали, - осознанно  объявил  Шадуф,  не  смущаясь
реакции неверного. - Но на  этой  стадии  вашей  карьеры  вам  не  следует
слишком утруждать себя подобными идеями.
   - Я и не представлял себе, что дорос  до  столь  сложных  концепций,  -
проговорил Солово. - Кстати, кто это "мы"?
   С точки зрения Шадуфа, разговор был окончен, однако он  остался,  желая
ублажить надменного христианина.
   - Во-первых, - он загнул холеный палец, - вы  не  замечаете  того,  что
ваша жизнь укладывается в определенную схему, и это еще не  означает,  что
ее не существует. Во-вторых, - согнулся второй перст, -  "мы",  которых  я
упомянул, - это организация Феме.
   Адмирал погрузился в воспоминания, стараясь  не  потревожить  дремлющих
там чудовищ.
   - Помнится, я слышал это слово в Германии, среди городов-государств.  О
нем говорят...
   - Все, кроме  правды,  -  решительным  тоном  и  с  самой  убедительной
уверенностью перебил его Шадуф. - И ее можно познать  лишь  постепенно.  И
это мы вам предлагаем.
   Опыт капитана Солово позволял ему определить  превосходящую  его  мощь.
Конечно, физически Шадуф не выстоял бы против самого мелкого  из  пиратов,
стажировавшихся на борту его корабля, однако самому  капитану  было  ясно,
что перед этим арабским Голиафом он подобен Давиду без пращи.
   - Просто из любопытства, - спросил он, - скажите, могу ли я отказаться?
   - Всякий человек волен выбрать смерть, - ответил Шадуф.



   <b>Год 1488. С помощью прекрасного зада (не моего</b>
   <b>собственного) я приобретаю новую жизненную</b>
   <b>позицию, а с ней респектабельность и жену!</b>

   - Подробности, простые подробности, - сказал капитан Солово.
   - Быть может, для вас  это  простые  подробности,  капитан,  -  ответил
боцман, - но для нас в них  жизнь  или  смерть.  Давайте  режьте  горло  и
выливайте новости.
   С утратой защитной  оболочки,  обнажившей  в  нем  любителя  философии,
боцман начал обнаруживать  опасно  демократические  тенденции.  Солово  не
потерпел бы подобных вольностей, если бы ему не оставался лишь один только
вояж, и смена боцмана сулила изрядные неудобства. В противном случае  этот
выскочка, этот мастер румпеля уже разыскивал бы за бортом венецианца.
   - Из надежного источника, - пояснил капитан с  терпением,  от  которого
боцману следовало бы покрыться холодным потом, -  мне  стало  известно  об
особо сочном плоде, который несут нам волны... вот  и  все.  Нам  осталось
сплавать за ним, сорвать и схрупать. Что может быть естественнее?
   Боцман приступил к протестам, заметно понизив голос:
   - Но это корабль халифа. Такой  фрукт  не  для  нас.  Мы  всего  только
галиот, а это латерна... такого нам не сорвать. Он раздавит нас!
   -  Перспектива  может   оказаться   более   привлекательной,   чем   ты
предполагаешь, - проговорил Солово. - Корабль принцессы будет нести  целый
полк девиц и кандидатов в евнухи, занявших место охраны. Наши  шансы  куда
выше, чем ты считаешь. К тому же меня заверили, что нам поможет  агент  на
борту.
   В перерывах между рефлекторными десятисекундными  проверками  занятости
экипажа боцман сумел соорудить на своей физиономии сомнение.
   - Что-то вы слишком верите этому _источнику_, - ответил он осторожно. -
Совсем непохоже на вас.
   Это действительно было так, но перед лицом  аргументов,  выстроенных  в
боевой порядок Шадуфом, Солово не оставалось  иного  выбора,  кроме  веры.
Если  наставник  старейшего  в  мире  университета  утверждает,  что  дочь
египетского султана с приданым и свитой  направляется,  чтобы  вступить  в
брак с турецким соперником его властелина, у Солово  не  было  альтернатив
действиям.  Дополнительное  соображение  -  перспектива  быть  объявленным
"врагом Божьим" во всем исламском  мире,  -  делало  предстоящее  отплытие
весьма привлекательным. Конспираторы-фемисты по шажку сужали и  выпрямляли
оставленную ему дорожку и еще подталкивали в спину.
   - Ну что я еще могу сказать? - спросил капитан у боцмана, готовясь дать
"инструкции Судного дня". - Верь мне.
   Ответить отрицанием на подобное предложение было небезопасно, и  боцман
оставил своего капитана, стремясь найти компенсацию в притеснении экипажа.
Те мореходы, что не были обручены с веслами, кишели вокруг него муравьями,
во всю стараясь ублажить.
   Галера рассекала волны, подгоняемая взмахами весел, гребцы легко  впали
в ритм, навеянный древней  песней  надсмотрщика.  Боцману  было  позволено
соблазнять пиратов крупной поживой, и они рвались вперед. Теперь лишь один
боцман с недовольным выражением расхаживал по гребной палубе и вглядывался
в море, однако в этом ничего необычного не было.
   Солово же, напротив, ожидал предстоящего. Единственный раз в жизни  ему
можно было не продумывать все возможности. Шадуф - а  через  него  Феме  -
наделил его самыми  подробными  наставлениями.  Подобные  нежности  смутно
напоминали адмиралу полузабытую семью  и  могли  бы  воодушевить  его,  но
стоицизм вкупе с венецианцем заботились об обратном.
   Хотя Шадуф почти ничего не сказал о, по всей  видимости,  всеобъемлющем
Феме, он просто утопил Солово в других идеях,  провоцирующих  размышления.
Бог (или Божество), независимо от представлений о нем, обладал, по  словам
Шадуфа, семьюдесятью тремя подобающими его величию именами, и те  немногие
персоны, знающие их все, назывались Баал-Шем.
   Капитан убедил себя в том, что столь сокровенные теологические тонкости
интригуют его. Однако что делать с этой идеей  практикующему  пирату?  Чем
подобная информация может помочь морскому разбою?
   Шадуф терпеливо объяснил,  что  звуки  Господних  имен  уложат  наповал
всякого неподготовленного смертного и Феме отправит собственного Баал-Шема
на борт султанского корабля, но его аргументы  не  сразу  убедили  Солово.
Однако в конце концов он понял, почему  Феме  ограничивается  лишь  сотней
бойцов против плавучей крепости, которую предстояло встретить пиратам.  Из
тайн и глубин восставал левиафан, и пусть противник  падет,  устрашась  на
короткий миг Господа.
   Оставались кое-какие несоответствия и не находившие ответа вопросы,  но
Солово полагал неделикатным обращаться к ним. Он приобрел восковые затычки
для  ушей  своего   экипажа   и   доверился   новым   хозяевам.   Подобные
беспрецедентные сантименты Встревожили боцмана, и Солово в сердце своем не
мог осуждать его.
   И пока он размышлял о степени, в  которой  исламский  фатализм  Триполи
воздействовал на его решения, впередсмотрящий завопил:
   - Вижу корабль!


   Даже капитан дрогнул, когда они приблизились к чудовищу, несшему в себе
султанскую дочь. Огромный галеон глубоко осел в воду,  отмечая  тем  самым
количество людей на  корабле,  непринужденно  скользившем  вперед,  шевеля
несчетными рядами весел. На диво огромные и зловещие пушки мешали  пиратам
приблизиться к кораблю с кормы или носа,  а  вдоль  борта,  обращенного  к
Солово, выстроилась целая толпа встречающих - в полном вооружении.
   К чести боцмана, он быстро сумел  заглушить  недовольный  ропот.  Чтобы
ободрить остальных,  ему  пришлось  раскроить  череп  излишне  испуганного
морехода. Успокоенный экипаж немедленно  постиг  мудрость  решений  своего
капитана и приготовился к бою, подгоняемый  аллегро  надсмотрщика...  надо
было что-то делать и так или иначе разрешить этот вопрос.  Солово  отметил
искусное положение египетского корабля, позволявшее стрелять из  кормового
орудия, однако предоставил боцману судить, в какую сторону  уклоняться  от
сокрушительного ядра. Действительно, корабль был много больше, чем  те,  с
кем им приходилось встречаться... но вся пьеса была сыграна не менее сотни
раз. К тому же на борту корабля их должен был ожидать друг.
   Боцман сделал свое дело, и все промокли, когда море выплеснулось  после
падения ядра в дюжине шагов от левого борта, и Солово сразу бросил корабль
в атаку. Почтительно опустившись на  одно  колено,  капитан  поручил  себя
попечению Марии и ее Сына,  не  забыв  вознести  хвалу  Иегове  (временами
аргументы иудаизма казались адмиралу достаточно убедительными).
   Тут галеру "Солово" буквально засыпало египетскими стрелами, и  люди  у
весел начали горбиться.  Пираты  обычно  располагали  подавляющим  огневым
превосходством и  всем  сердцем  стремились  прибегнуть  к  нему.  Однако,
покрывая крики умирающих, капитан запретил воспользоваться  им.  В  то  же
время он приказал своим заткнуть уши.
   Повинуясь дурацкому обычаю берберийских пиратов, велевшему капитану без
страха стоять лицом к врагу, палящему из всех  имеющихся  средств,  Солово
наконец приступил к изучению объекта нападения...  пока  оттуда  старались
навсегда лишить его возможности наблюдать.
   Перед ним _действительно_ был бегемот! На постройку судна пошел, должно
быть, целый лес; богато украшенный всяческими яркими  фитюльками,  которые
так обожали магометанские владыки, он  казался  совершенно  неуместным  на
этих волнах. С трудом осилив надпись, Солово разобрал, что  могучий  белый
парус украшен символом веры: "_Нет Бога кроме Бога  и  Мухаммед  -  пророк
его_". Капитан улыбался, даже когда стрела, свистнув, едва не  задела  его
ухо. Един Бог, подумал он, однако сейчас мусульмане  узнают,  что  у  Него
много имен.
   Презрев бегство под парусами  или  силой  рабов,  неуклюжий  египетский
корабль  убрал  весла  и  стал  дожидаться  продолжения.  Галера  "Солово"
вильнула и под градом снарядов отправилась к свободному от орудий борту на
абордаж. Платформа и  крючья  уже  были  готовы,  и,  поскольку  таран  не
планировался,  гребцам  приказали  оставить  греблю  и  подобрать   весла,
позволяя инерции доделать все остальное.
   Солово собрал на своей  галере  элитную  группу  моряков,  отличавшихся
животными наклонностями и всегда возглавлявших натиск.
   Царственный  египетский  корабль,  невзирая  на  высокие   борта,   был
обременен грузом и глубоко осел в воду, открывая палубу. Обычно в подобный
момент начинали метать горшки с горящей  нефтью  и  корзинки  с  гадюками,
чтобы посеять среди многочисленного противника не то что  панику  -  хуже,
однако Солово игнорировал молящие взгляды своих крутых ребят. На этот  раз
- только однажды - он позволит  себе  слепую  веру  до  самого  последнего
мгновения.
   Баал-Шем запаздывал, истощая слабую веру Солово.  Были  брошены  кошки,
рухнули мостики, зубьями цепляясь за палубу египетского  судна,  и  только
тогда Баал-Шем явил, наконец, свою руку. Передовые ряды пиратов и  моряков
уже сцепились в интимном и смертоносном объятии, когда раздался его  голос
- и весьма вовремя, так как пираты оказались в безнадежном меньшинстве.
   В царственном павильоне посреди  перепуганной  кучки  придворных  возле
великолепного дивана стоял негр. Неторопливо отложив опахало из страусовых
перьев, он сделал шаг вперед и заговорил.
   Слова его пронеслись над всем шумом, и борьба немедленно прекратилась.
   По одному египтяне замирали, обращая свое  внимание  на  вопросы  более
важные, чем простая схватка не на жизнь, а  на  смерть.  Иные  из  пиратов
совершенно  не  по-рыцарски  пользовались  предоставившейся  возможностью,
чтобы избавиться от обезумевших оппонентов. Теперь, когда выяснилось,  кто
их помощник, Солово воспользовался ситуацией и пронзил  горло  египетского
капитана арбалетной стрелой.
   Впрочем, он мог и не утруждать себя. Услыхав зов  Баал-Шема,  все,  кто
мог слышать, зарыдали - от горя ли, счастья, Солово сказать не  мог,  -  а
потом начали умирать. Немногие пираты, посчитавшие воск  в  ушах  досадной
помехой, последовали их примеру.
   Скоро  палуба  египетского  корабля  оказалась  заваленной  мертвыми  и
умирающими - выстроившимися в  ряды,  как  пленные  христиане-гребцы,  или
валившимися друг на друга, дергающимися воинами в панцирях и придворными в
шелках. Солово надеялся проследить за Баал-Шемом и прочесть имена  по  его
губам, однако все произошло слишком быстро... быть может, и к лучшему.
   Выжившие  пираты  взвыли  от  восторга,  увидев  подобный   успех,   и,
повыковыряв из ушей затычки,  бросились  грабить.  Их  капитан  последовал
общему настроению. Тут черный как ночь Баал-Шем шагнул навстречу пиратам и
повернул их  поток  в  обратную  сторону,  предоставив  тем  самым  Солово
возможность в раздражении удивляться, почему его люди бегут,  когда  битва
окончена.  Однако  они  исчезли  за  его  спиной,  и  причина   немедленно
выяснилась.  Баал-Шем  небрежно  приближался  к  нему,  и  капитан  Солово
убедился, насколько легко можно позабыть про цель, достоинство  и  отвагу.
Он обнаружил в себе странное стремление перепрыгнуть  на  свой  корабль  и
припасть к знакомой палубе.
   К счастью, это был всего лишь  побочный  эффект,  и  Баал-Шем  отбросил
облик приближающейся смерти в сочетании с чем-то еще худшим так же  легко,
как и принял его. Перегнувшись через борт корабля, он равнодушно глянул на
трясущихся пиратов.
   - Много ли они знают? - спросил он  трогательным  фальцетом,  обращаясь
прямо к Солово и рукой указывая на его экипаж.
   - Лишь необходимое, и не более того.
   - Тогда пусть поиграют, - ответил Баал-Шем, - пока мы поговорим.
   Отступив в сторону, он склонился, приглашая  гостя  на  борт  движением
гладким и плавным, вполне достойным султанского лакея. Перспектива доброго
грабежа одолела страх, и, подобно  мышам,  крадущимся  мимо  внимательного
кота, пираты осторожно, бочком, пробирались на корабль  мертвецов,  где  к
ним вернулись обычные инстинкты, и они с уханьем набросились на павших.
   Баал-Шем тем временем неловко перебрался на галеру  "Солово",  с  много
меньшей прытью, чем  принято  среди  пиратов.  Он  явно  был  старше,  чем
позволял заподозрить его внешний вид.
   - В павильоне остались живые, - проговорил Баал-Шем чуть в сторону, - а
с ними предмет, который будет неоценимо полезен тебе. Прикажи своим тварям
уважать его пределы. Все прочее  они  могут  забрать...  даже  мое  верное
старое опахало из перьев страуса.
   Капитан Солово скомандовал боцману, тот передал приказ дальше. Их общие
командные достижения были таковы, что даже в этой сумятице  в  повиновении
можно было не сомневаться.
   Баал-Шем позволил, чтобы его провели на капитанский мостик и усадили на
брезентовый  стул.  Солово  налил  по  кубку  вина.  Баал-Шем  пригубил  и
облизнулся.
   - Прекрасно! - произнес он, не скрывая  удовлетворения.  -  Это  первый
глоток вина после моего поступления на службу исламу. Благодарю, капитан!
   - Всякий мужчина нуждается в  опьянении,  -  заметил  Солово,  -  чтобы
сбежать от самого себя.
   Баал-Шем понимающе кивнул.
   - Согласен с тобой, капитан. Однако  к  делу:  как  и  почему...  Я  не
сомневаюсь, ты хочешь это узнать?
   - Если вы не против, - ответил Солово, с опаской  разглядывая  гостя  и
пытаясь  скрыть  невежливый  поступок.  -  Что  за  магическое  слово   вы
произнесли? Оно, безусловно, решило бой в нашу пользу.
   Утерев рот широкой ладонью, Баал-Шем объяснил:
   - Одно из имен Бесконечного, услышав которое смертный вянет и  умирает.
Все очень просто.
   Солово слегка нахмурился.
   - Но вы упомянули про выживших?
   - Ах да. - Баал-Шем многозначительно поглядел на бутыль с вином, однако
Солово не стал считаться с  намеком.  -  Предполагалось,  что  кроме  меня
самого уцелеет хотя бы один  человек  Там,  куда  ты  отправляешься,  тебе
потребуется принцесса. Но, к моему удивлению, выжили двое. Достаточно ли у
тебя времени, чтобы выслушать объяснение?
   Солово поглядел через опустевшую палубу своего корабля на  дикие  сцены
рядом.
   - Они будут вести себя как мерзко воспитанные  дети,  если  не  получат
полную меру забав и добычи.
   - Тебе достаточно знать, что призванием всей моей жизни вплоть до самых
последних ее мгновений было овевать опахалом  чело  и  прочие  части  тела
принцессы Хадинэ. Всему исламскому  миру  известны  божественная  краса  и
идеальное совершенство ее округлого зада...
   - О да, я слыхал о ней, - с готовностью отозвался Солово. -  И  однажды
даже видел непристойный рельеф, превозносящий ее атрибуты.
   - Я не удивлен, - ответил Баал-Шем, - "искрящийся самоцвет Дельты"  уже
сделался знаменитостью. Как бы то ни было, совершенно случайно  оказалось,
что халиф-султан Истанбульский Баязид знаменит своим интересом к  подобным
материям. Чтобы  предотвратить  скандальную  войну  между  мусульманами  и
гибель несчетных толп, решили воспользоваться девичьим задком, а потому ее
выдают за султана. И я был обязан прохлаждать  принцессу  во  время  этого
почтового путешествия.
   - Но я все же  не  понимаю,  почему  она  жива,  -  заметил  Солово.  -
Безусловно, подобный вам раб-телохранитель должен был накопить  достаточно
обид, требующих возмещения? И потом, как сумели вы сохранить ей жизнь?
   - Она живет, - Баал-Шем отбросил всякие  условности  и  передал  Солово
опустевший кубок, - потому что ты нуждаешься в ней и самым  достопочтенным
образом. Она и выкуп  за  нее  гарантируют  тебе  хороший  прием  в  месте
назначения, не говоря уже о богатстве этого корабля и его мощи. Это  судно
усилит любой флот. Среди приданого есть реликвия, вырванная  из  костлявых
пальцев коптских [египетские христиане] монахов: часть таза  св.Петра  или
кого-то еще, оправленная  в  золото  и  драгоценности.  Получив  ее,  твой
следующий работодатель возлюбит тебя.
   Солово   отказался   брать   подвешенную   приманку,   сулившую   столь
благоприятное будущее, и оставил вопрос открытым.
   - Но вы уклонились от объяснения, _как_ это вышло, - вежливо проговорил
он.
   - Ах да. - Баал-Шем явно был под впечатлением сдержанности капитана.  -
С известными усилиями, прибегнув к  некоторой  магии,  я  могу  ограничить
воздействие имени Бога, так чтобы  оно  не  причинило  вреда  определенной
категории персон. И на этот раз, чтобы  потешить  свое  чувство  юмора,  я
исключил обладателей прекрасного зада...
   - Ага, _понимаю_, - промолвил Солово.
   - Но это отнюдь не значит, что  путешествующему  на  корабле  равви  из
иудеев позволительно услыхать благословенное имя и жить.
   - Надеюсь, этого не случилось? - спросил капитан.
   - Увы, ты ошибся! Равви необычайно скромен, преждевременно  зрел  и  со
спины напоминает грушу - форма сия приобретена им в  результате  долгих  и
усердных занятий... Нет, выходит, что он уже знал это  имя  -  помогла  ли
тому ученость или молитва, - а посему не разделил общую участь.
   - Мне бы хотелось встретиться с этим человеком,  -  проговорил  Солово,
словно бы прося одолжения.
   - Так оно и будет, капитан. Его судьба  -  в  твоих  руках.  Ты  вправе
позволить  ему  закончить  свое  посольство  от  каирских  евреев   к   их
оттоманским собратьям; можешь поговорить с ним или попросту  выбросить  за
борт.
   Солово наконец смилостивился над Баал-Шемом и извлек другую  бутылку  с
вином из своего запаса.
   - Я бы предположил, - он отвернулся, чтобы не видеть крупных глотков, -
что с подобным человеком мудрее всего обойтись самым мягким образом.
   - А... - ответил Баал-Шем, неохотно отрывая губы от  алой  струи.  -  В
этом разница между мной и ним, между его... философией и  понятиями  Феме.
Он  может  знать  не  произносимое  всуе  имя,  но   никогда   не   сможет
воспользоваться им!
   Тут  с  захваченного  египетского  корабля  донесся   странный   вопль,
отличающийся от бессмысленного восторга,  к  которому  Солово  и  Баал-Шем
успели привыкнуть. Они огляделись и заметили пару пиратов, выставивших  на
поручень для всеобщего обозрения юнца с золотистой кожей.
   - Живого нашли, -  пояснил  боцман,  обращаясь  к  своему  капитану.  -
Прятался под грудой мертвецов.
   - Ну и денек! - воскликнул Баал-Шем. - Сплошные чудеса.
   Солово ничего  не  сказал,  однако  позволил  мотыльку  радости  дожить
положенный срок. Поскольку сей юнец ничем не был  похож  на  не  по  годам
умудренного теолога, путешествие обещало быть куда более  интересным,  чем
он ожидал.


   Устроившись удобно  в  чреве  египетского  бегемота  и  потопив  галеру
"Солово", Баал-Шем  объявил,  что  желает  быть  доставленным  в  Сицилию.
Учитывая уже известное, его надлежало ублажать всеми возможными способами,
и Солово направил корабль на нужный курс.
   Капитан с умеренной скорбью  воспринял  потерю  своего  морского  дома,
обеспечивавшего его пропитанием последние несколько  лет,  однако  ему  не
хватало рук, чтобы одновременно вести египетский  приз  даже  под  полными
парусами и грести на "Солово". Памятуя  прежние  времена,  они  дождались,
пока оставленная галера  задрала  к  небу  корму  и  стрелой  исчезла  под
волнами. Солово даже поискал вдохновения, чтобы описать в  стихах  горькое
зрелище, но не смог придумать подходящей строфы.
   После этого  Баал-Шем,  не  желая  более  разговаривать,  направился  в
царственный павильон, чтобы предаться собственным мыслям, коих  пираты  не
смели прерывать. А посему Солово  приступил  к  встрече  с  выселенной  из
павильона принцессой Хадинэ и _удачливым-в-своих-занятиях_ равви из Каира.
   Принцесса, к разочарованию Солово, находилась  в  постоянной  ярости  и
бесформенном  черном  платье.  После  того  как   уши   его   подвергались
непрерывному и непонятному натиску в течение целого дня, Солово уже  начал
тешить себя мыслью, как отдаст ее для развлечения экипажу, чтобы хоть  раз
в своей ничтожной и ограниченной жизни они получили представление  о  том,
как живет 0,0000001 процента населения. Впрочем,  здравый  смысл  оказался
сильнее,  и  мир  был  наконец  восстановлен  с  помощью  черного   мешка,
накинутого  на  голову  принцессы  и  тем  самым   дополнившего   скромное
облачение. Какие бы претензии египетский султан ни  возымел  в  будущем  к
капитану, нарушения  исламских  требований  к  женской  одежде  среди  них
значиться не будут.
   Равви звался Мегиллахом, и первой мыслью Солово  было  усадить  его  за
весла,  где  так  не  хватало  гребцов.  Едва  ли  мягкое  тело   выдержит
путешествие, однако  равви  получит  возможность  пасть  за  правое  дело;
увеличивая  расстояние  между  Солово  и  Египтом,  он  приложит  руку   к
посрамлению ислама вообще и Египта в частности.
   Вышло так, что равви Мегиллах спас свою  жизнь  (не  подозревая  того),
мастерски  изложив  за  обедом  в  первый  вечер  пять  Ноевых  заповедей.
Поскольку  Солово  всегда  стремился   уравновесить   свою   жизнь   между
потребностями  плоти  и  духа,  он  решил  сохранить   компанию   в   лице
золотоволосого юнца и равви (этот поступок  Мегиллах  ошибочно  принял  за
доброту). Для них двоих путешествие сделалось увеселительной  прогулкой...
для компенсации Солово решил помолиться тазовой кости св.Петра.
   Однако все хорошее рано или поздно  кончается.  Сквозь  дождь  и  туман
впереди замаячил берег Сицилии. Без всяких  извещений  Баал-Шем  вышел  из
транса, и мимо пиратов, разбегавшихся от него, словно  котята  от  таза  с
водой, прошествовал к борту и подозвал к себе капитана Солово.
   - Я ухожу, - просвистел он  с  той  мягкостью,  которую  позволяла  ему
оловянная глотка.
   Солово с сомнением глянул на темное и бурное море.
   - Прямо сейчас? - удивился он. - Я мог бы подвезти вас поближе.
   Баал-Шем качнул головой.
   - Нет, спасибо за доброту, это не нужно: я дойду и отсюда.
   - Понимаю... - ответил Солово, отбросив всякие сомнения, - но...
   - Это еще одна из моих крохотных штучек, - пояснил Баал-Шем. - Подобное
знание приходит с пониманием того, что я делаю.
   - А  именно?  -  торопливо  осведомился  Солово.  Казалось,  безобидный
вопрос.
   Однако Баал-Шем на подначку ответил улыбкой.
   - Ты должен направиться в Рим, - заключил он.
   - В Рим?
   Баал-Шем,  предвкушая,  рассматривал   берег,   стремясь   скорее   там
оказаться.
   - Да, там-то и начнется твоя  истинная  жизнь,  та  самая,  которую  ты
разделишь с нами. Радуйся, для тебя у нас уготованы великие планы.
   Солово без особого труда воспринял новость невозмутимо.
   - Готовы ли вы сообщить мне, в чем именно они будут состоять?
   - Пока еще нет,  капитан.  К  тому  же  они  несколько  текучи.  Но  не
беспокойся, тебе придется лишь оставаться самим собой.
   - Ну, это дело нетрудное, - сухо заметил Солово.
   Неожиданно встревожась, Баал-Шем обернулся.
   - Нет, - проговорил он голосом настолько серьезным, насколько допускали
его возможности. - Могу  открыть  тебе  это  -  всегда  быть  самим  собой
нелегко. - И с этими словами он не без труда влез на борт и соскочил вниз.
Общий вздох облегчения вырвался из глоток суеверного и  в  высшей  степени
податливого к расизму экипажа.
   Солово перегнулся через борт и обнаружил, что  смотрит  почти  в  глаза
негру, стоявшему на воде, как на раскачивающейся платформе.
   - В Риме тебя встретят, - услышал капитан. - Расплатишься с экипажем, а
корабль, принцессу и реликвию передашь папе. И смотри - ничего не  утаи...
Мы верим тебе.
   - Вот уж не посоветовал бы! - отозвался Солово.
   - Пора кончать с прежней жизнью. Я желаю тебе добра. И венецианец тоже.
   - _Кто-кто_? - переспросил капитан.
   - Венецианец, - ответил Баал-Шем, показывая на море возле своих ног.  -
Он просит, чтобы я пожелал тебе успеха... невзирая на все. Ох, разве ты не
знал? Он сопровождал тебя во всех вояжах... в особенности после того,  как
узнал, что ты из наших. Вот, смотри!
   Солово поступил, как ему было указано, и даже в сумраке заметил  клочок
моря длиной с человека, покрытый пленкой  сине-зеленой  слизи.  Она  вдруг
забурлила и закипела, и Солово ощутил омерзение.
   - Он все еще человек? - спросил капитан,  приглядываясь.  Пленка  вновь
запузырилась.
   - Номинально, - пояснил Баал-Шем. - Высшие умы способны общаться с ним,
однако он утверждает,  что  долгое  пребывание  в  воде  пробудило  в  нем
склонность к морской жизни. Что и неплохо, поскольку он все равно вольется
в нее, как только процесс разложения завершится. -  Баал-Шем  поглядел  на
темнеющий горизонт и заметил, что день  кончается.  -  Однако  я  не  могу
проводить свое время в праздной болтовне, мне еще нужно  дестабилизировать
одну династию.
   И с этими словами он заторопился по морю в быстро сгущающийся сумрак.
   Весьма стараясь не  вглядываться,  Солово  приветливо  помахал  некоему
кусочку моря возле борта и приказал грести.
   Огромный египетский корабль медленно тронулся с  места,  и,  маслянисто
мерцая в свете луны,  полоска  воды,  укрывавшая  под  собой  нечто  иное,
покорно последовала за ним.


   - За капитана! За его стилет - чтобы не ржавел!
   Пираты с восторгом подхватили тост пьяного боцмана, сделав еще один шаг
к бесчувствию и, как следствие, к ранней могиле.
   Капитан Солово ответил скупой трезвой улыбкой и приподнял свою кружку с
вином. Он будет рад, когда эта бессмысленная  шарада  наконец  завершится.
Самая холодная часть его ума уже предлагала объявить экипаж  "варварами  и
вероотступниками" и повесить на ближайшем берегу во время отлива.  Так  он
мог бы совсем покончить со своей прежней жизнью. Безусловно, учтивый глава
римского клана Колонна (а заодно и фемист), приветствовавший  их  в  порту
Остии, устроил бы подобное с радостью.
   Впрочем, в конце концов было решен