обогревать и комнатки четвертого помещения.  Вряд  ли  дому  суждено  было
заслужить когда-нибудь название архитектурного шедевра, но он  должен  был
стать возможно более удобным жилищем. Чего же еще  можно  было  требовать?
Впрочем, зимою, в густых сумерках полярной ночи, среди бурной метели  этот
грубо  сколоченный,  полузасыпанный  снегом,  белый  снизу   доверху   дом
зимовщиков с метущимся над ним по  ветру  сероватым  дымком,  быть  может,
представит собою такое необычное, мрачное и волнующее  зрелище,  что,  раз
увидев, его долго не забудет художник.
   Итак, план нового дома был готов. Оставалось привести его в исполнение.
Это уже было дело мастера Мак-Напа и его подручных. А пока плотники  будут
трудиться над постройкой, охотники отряда, на которых  возложена  поставка
продовольствия, тоже не останутся праздными. Работы хватит на всех.
   Прежде всего Мак-Нап отправился на поиски строевого леса. На холмах  он
обнаружил в  большом  количестве  сосну,  очень  похожую  на  шотландскую.
Деревья  были  средней  высоты,  вполне  подходящие  для   дома,   который
предстояло выстроить.  В  таких  простых  жилищах  стены;  полы,  потолки,
перегородки, переборки,  стропила,  ребра  крыши,  столбы,  дранка  -  все
делается из бревен, балок и досок.
   Понятно, подобного рода сооружение не  требует  большого  искусства,  и
Мак-Нап строил быстро, однако отнюдь не в ущерб прочности.
   Он отобрал сотню самых прямых сосен и спилил их в  футе  от  земли.  Их
стволы уже без веток, но не очищенные от коры и не  остроганные  составили
такое же количество двадцатифутовых бревен. Топоры и  тесла  коснулись  их
только на концах, где надо было выбрать пазы и шипы,  которые  скрепят  их
между собою. На это дело ушло несколько дней,  и  скоро  все  бревна  были
доставлены на собаках к площадке, отведенной под главный дом.
   Предварительно ее тщательно выровняли. Состоявший из  земли  и  мелкого
песка грунт крепко утрамбовали, низкую траву и тощий кустарник выжгли  тут
же на месте, в результате чего плотный, не пропускающий сырости слой  золы
густо покрыл землю. Получилось ровное и сухое место, и теперь Мак-Нап  мог
спокойно укладывать первые венцы.
   Когда  подготовительные  работы  были  завершены,  в  углы  и  в  места
скрещения внутренних стен вбили вертикальные столбы, на которых должен был
покоиться каркас дома. Концы их сначала обуглили, а затем вогнали в  землю
на глубину нескольких футов. Между этими столбами, несколько стесав  их  с
внутренней стороны, уложили поперечные брусья с заранее сделанными  в  них
проемами для дверей и окон. Наверху брусья  соединили  карнизом,  который,
глубоко войдя в пазы, прочно  укрепил  наружные  стены.  На  этом  карнизе
утвердили высокие фермы кровли, нависавшие, как у  швейцарских  шале,  над
стенами дома. На прямоугольное основание карниза легли потолочные балки, а
на слой золы - балки пола.
   Все эти балки как наружных, так и внутренних стен были  по  возможности
плотно пригнаны одна к другой. В иных местах для большей прочности  кузнец
Рэй просверлил их и соединил длинными железными болтами, которые он вогнал
в дерево сильными ударами молота. Такие стены, конечно, не  были  образцом
совершенства;  в  них  осталось  много  щелей,  которые  необходимо   было
чем-нибудь наглухо заделать. Мак-Нап решил законопатить их, как  конопатят
борта судов, так, чтобы сквозь них не просочилась ни одна капля воды.  Для
этой цели взамен пакли употребили сухой мох,  который  покрывал  восточные
склоны мыса. Этот мох глубоко  забивали  в  щели,  ударяя  колотушками  по
долотам, а пазы мастер велел залить горячей  смолой,  которую  в  изобилии
давали сосны. Сложенные таким образом стены и хорошо настланные полы  были
совершенно недоступны для  сырости,  а  самая  их  толщина  могла  служить
надежной защитой от зимней стужи и пронизывающих ветров.
   Навесили дверь и в оба фасада вставили  грубо,  но  прочно  сколоченные
оконные рамы. За неимением стекол, пришлось удовольствоваться  пластинками
из рыбьего клея -  желтоватого  и  полупрозрачного  роговидного  вещества,
которым заделали частые переплеты окошек.  Впрочем,  в  стеклах  особенной
надобности не было: летом окна для проветривания будут  постоянно  держать
открытыми, зимою же, - так как ждать света  от  черного  неба  арктической
ночи все равно не приходилось,  -  окна  будут  наглухо  закрыты  толстыми
ставнями на крепких болтах, способных выдержать любой натиск бури.
   Внутренняя отделка дома и комнат была довольно быстро закончена. Вторая
дверь в сени, прорубленная позади наружной, защищала входящих и  выходящих
от резкого перехода между комнатной температурой и температурой  наружной.
Благодаря этому насыщенный  холодом  и  ледяной  сыростью  ветер  не  имел
прямого доступа в жилые помещения. Кроме того,  в  доме  были  установлены
привезенные из форта Релайанс воздушные насосы со специальным резервуаром,
при помощи которых  можно  было  регулировать  и  освежать  воздух,  когда
чересчур сильный мороз не позволит отворять ни дверей, ни  окон.  Один  из
насосов должен был удалять из комнаты перегруженный  вредными  испарениями
воздух, другой - без помехи нагнетать в резервуар чистый наружный  воздух,
который станет потом расходоваться по мере  надобности.  Лейтенант  Гобсон
внимательно следил за установкой этих  насосов,  которые  в  случае  нужды
могли оказать обитателям дома неоценимые услуги.
   Основным  приспособлением  в  кухне  была  огромная   чугунная   плита,
привезенная в разобранном виде из форта Релайанс. Кузнецу  Рэю  оставалось
только собрать ее, что не  составило  особого  труда  и  не  отняло  много
времени. Но дымоходы и трубы как от кухонной плиты, так и от печки в  зале
потребовали гораздо больших забот и изобретательности. Трубы из  листового
железа н-е годились, так как не могли бы  устоять  против  ветров  периода
равноденствия;  необходимо  было  применить  какой-нибудь  более   прочный
материал. После нескольких неудачных проб Джаспер Гобсон решил  отказаться
от дерева и взамен этого найти что-либо другое.  Если  б  под  руками  был
камень, то затруднение устранили бы легко. Но, как  уже  было  сказано,  в
окрестностях мыса Батерст камень полностью - и по совершенно  необъяснимой
причине - отсутствовал.
   Зато песчаные берега моря - об этом  тоже  говорилось  -  были  покрыты
миллионами раковин.
   - Ну что ж, Мак-Нап, - сказал  лейтенант  Гобсон,  -  мы  сделаем  наши
печные трубы из раковин.
   - Из раковин?! - вскричал плотник.
   - Да, да, Мак-Нап, - ответил Джаспер Гобсон.  -  Сначала  истолчем  их,
потом пережжем и превратим в известь. А из этой извести наделаем  брикетов
и сложим из них трубы, как из обыкновенных кирпичей.
   - Идет, - ответил плотник, - из раковин так из раковин!
   Идея лейтенанта Гобсона была превосходной, и к исполнению ее тотчас  же
приступили.  Берег   был   буквально   усыпан   неисчислимым   количеством
известковых раковин: из подобных раковин  частично  образованы  известняки
нижнего слоя третичных отложений. Мак-Нап распорядился  набрать  несколько
тонн этих ракушек; затем смастерили особую печь,  чтобы  путем  переплавки
удалить  входящую  в  состав  раковин  углекислую  соль.  В  конце  концов
получилась почти такая же известь, какую употребляют каменщики.
   Эта операция заняла весь день. Сказать, что Джаспер  Гобсон  и  Мак-Нап
получили  этим  простейшим  способом   хорошую,   жирную,   свободную   от
посторонних примесей, легко делимую при  смачивании,  густую  и  способную
быстро затвердевать массу, - было бы преувеличением. Однако  какой  бы  ни
была эта известь, когда из нее сформовали кирпичики, они оказались  вполне
пригодными для кладки труб. Через несколько дней над крышей вознеслись две
конические трубы, толщина которых служила залогом  того,  что  они  устоят
против сильнейших порывов ветра.
   Миссис Барнет поздравила лейтенанта и плотника  Мак-Напа  с  быстрым  и
успешным завершением этого трудного дела.
   - Лишь бы только они у вас не дымили! - прибавила она смеясь.
   - Дымить они будут, сударыня,  -  с  философским  спокойствием  ответил
Джаспер Гобсон, - обязательно будут, можете в этом не сомневаться  -  ведь
трубы всегда дымят!
   Итак, в какой-нибудь месяц  была  осуществлена  большая  работа.  На  6
августа назначили торжественное вселение в новый дом. Пока Мак-Нап  и  его
помощники без передышки трудились, пока миссис Джолиф хлопотала у кухонной
плиты, сержант Лонг, капрал Джолиф и охотники Марбр и  Сэбин  во  главе  с
Джаспером Гобсоном вдоль и поперек исходили окрестности  мыса  Батерст.  К
своему полному удовлетворению, они убедились, что и  пушного  и  пернатого
населения здесь вполне достаточно. Регулярная охота  еще  не  началась,  и
охотники только обследовали местность. Однако им удалось захватить  живьем
несколько пар оленей, которых решено было приручить. Самки  вскоре  должны
были  дать  приплод,  а  также  начать  снабжать  форт  молоком.  Животных
поспешили водворить в обнесенный  частоколом  загон,  устроенный  шагах  в
пятидесяти от дома.  Жена  Мак-Напа,  индианка,  знала  толк  в  уходе  за
оленями, и на нее были возложены заботы о них.
   Что касается миссис Барнет, то с помощью Мэдж она взялась за внутреннее
устройство жилья, и вскоре благотворная деятельность этой умной  и  доброй
женщины сказалась в  тысяче  мелочей,  о  которых,  по  всей  вероятности,
никогда не вспомнили бы Джаспер Гобсон и его товарищи.
   Обследовав территорию на пространстве  многих  миль  вокруг,  лейтенант
обнаружил, что облюбованный им край представлял собою обширный  полуостров
площадью около ста пятидесяти квадратных миль.  Перешеек,  мили  в  четыре
шириной, связывал его  с  американским  континентом:  на  западе  перешеек
соприкасался с заливом  Уошберн,  на  востоке  -  с  бухтой,  врезанной  в
континент. Границы  полуострова,  который  лейтенант  назвал  полуостровом
Викторией, были таким образом точно установлены.
   Затем Джаспер Гобсон решил выяснить, чем богаты озеро и море. Вскоре он
узнал, что в неглубоких водах озера в  изобилии  водятся  форель,  щука  и
другие пресноводные рыбы, а это был факт немаловажный. Речка давала  приют
поднимавшимся вверх по ее  течению  лососям,  а  также  стайкам  суетливых
корюшек и еще каких-то мелких рыбешек. Но  море  оказалось  гораздо  менее
населенным, чем озеро. Правда, время от  времени  в  отдалении  проплывали
громадные киты, кашалоты и дельфины, спасавшиеся, по всей вероятности,  от
гарпуна китобоев Берингова пролива;  и  не  исключено  было,  что  в  один
прекрасный день море выбросит на берег  какое-нибудь  из  этих  гигантских
млекопитающих. Пожалуй, только таким способом  колонисты  мыса  Батерст  и
могли бы им завладеть. Западную часть  побережья  посещали  многочисленные
стада тюленей, но  Джаспер  Гобсон  запретил  своим  спутникам  заниматься
сейчас бесполезной охотой. Позднее видно будет, встретится ли в них вообще
какая-нибудь надобность.
   Итак, 6 августа колонисты мыса Батерст вступили во владение своим новым
жилищем. Они давно подбирали для него  удачное  название  и  после  долгих
споров сошлись на одном, которое было принято единодушно.
   Этот дом, или, вернее, форт, - самый северный  из  всех  принадлежавших
тогда компании на американском побережье, - был наречен фортом Надежды.
   И если, к ущербу современной картографии, его нельзя найти на  новейших
картах арктических областей, то лишь потому, что страшная  участь  ожидала
его в весьма недалеком будущем.


        14. НЕСКОЛЬКО ЭКСКУРСИЙ

   Меблировка нового дома не заставила себя долго  ждать.  Сплошные  нары,
устроенные в большой  зале,  были  вполне  пригодны  для  спанья.  Плотник
Мак-Нап соорудил огромный стол, толстоногий, топорный и неуклюжий, но зато
такой, что уж никогда  не  подломится  под  тяжестью  яств.  Вокруг  стола
разместились  не  менее  массивные,  устойчивые  скамьи;  слово  "мебель",
подразумевающее  движимое  имущество,  было  к  ним  мало  применимо,  ибо
сдвинуть их с места не представлялось возможным.  Несколько  более  легких
стульев и два поместительных шкафа дополняли убранство залы.
   Помещение  в  глубине  дома  также  было  готово.  Плотные  перегородки
разделяли его на  шесть  кабинок,  из  которых  только  две  крайние  были
светлые; на каждую приходилось по одному окну,  последнему  в  переднем  и
заднем фасаде дома. В каждой комнатке стояли кровать и стол. Миссис Барнет
и Мэдж занимали комнату с видом на озеро. Джаспер Гобсон предложил  Томасу
Блэку вторую светлую  комнатку,  выходившую  окном  во  двор,  и  астроном
незамедлительно в ней водворился. Сам же лейтенант, в  ожидании  пока  его
люди  разместятся  в  отдельных  помещениях,  довольствовался   полутемной
каморкой рядом со столовой, кое-как освещавшейся через проделанный в стене
глазок. Миссис Джолиф, миссис Мак-Нап и миссис Рэй  устроились  со  своими
мужьями в остальных комнатах.  Это  были  три  дружные,  любящие  четы,  и
разлучать их  было  бы  жестоко.  Кстати,  в  колонии  вскоре  должен  был
появиться  новый  зимовщик.  Однажды  плотник   Мак-Нап,   расхрабрившись,
обратился к миссис Барнет с вопросом, не окажет  ли  она  ему  честь  быть
крестной матерью его ребенка, который должен был родиться  в  конце  года.
Понятно, миссис Барнет с готовностью согласилась.
   Сани были  полностью  разгружены,  и  все  предметы  домашнего  обихода
внесены в комнаты. На чердаке, куда  можно  было  попасть  по  лесенке  из
сеней, сложили инструменты, а также продовольствие  и  боевые  припасы,  в
которых не предвиделось скорой надобности. Зимнюю одежду, сапоги и куртки,
шкуры и меха убрали в огромные шкафы, подальше от сырости.
   Следующей  заботой  лейтенанта  была  заготовка  топлива  на  зиму.  На
лесистых холмах нарубили большой запас дров, ибо зимою могли ударить такие
морозы, что неделями нельзя будет высунуться наружу. Лейтенант решил  даже
воспользоваться тем, что тюлени еще выходили  на  берег,  и  натопить  как
можно  больше  жира;  с  полярной   стужей   следовало   бороться   самыми
решительными средствами. По его приказу и под его наблюдением были сделаны
особые, вбирающие в себя комнатную влагу конденсаторы; эти  аппараты  были
так устроены, что накапливающийся в них зимою лед всегда легко можно  было
вытряхнуть.
   Вопрос отопления, безусловно очень важный,  сильно  заботил  лейтенанта
Гобсона.
   - Сударыня, - не раз говорил он путешественнице, - я сын севера и  имею
кое-какой опыт на сей  счет,  а  главное,  я  столько  читал  всевозможных
рассказов о зимовках! Уверяю вас, когда предстоит провести зиму в полярных
условиях, нет такой предосторожности, которая оказалась  бы  лишней.  Надо
предвидеть все, ибо одно-единственное  упущение  может  повлечь  за  собою
непоправимые беды.
   - Я верю вам, мистер Гобсон, - отвечала миссис Барнет, -  и  вижу,  что
стужа  встретит  в  вашем  лице  грозного  противника.  Но  разве   вопрос
продовольствия вы не считаете таким же важным?
   - Он важен  в  равной  мере,  сударыня,  и  я  приму  все  меры,  чтобы
сэкономить взятый нами запас. На днях, как  только  совсем  устроимся,  мы
начнем охоту на годных в пищу  животных.  Что  касается  охоты  на  пушных
зверей, то к  ней  мы  приступим  позже,  и  склады  компании  пустыми  не
останутся. Время охоты на куниц, горностаев, лисиц и прочих пушных  зверей
пока не пришло: они еще не оделись  в  зимние  шубы,  и  если  убивать  их
сейчас, то шкурки пойдут на двадцать пять процентов дешевле  их  настоящей
стоимости.  Нет,  позаботимся  прежде  о  кладовых  форта  Надежды.  Пусть
охотники займутся оленями, лосями и вапити, если  только  они  заходят  на
наши отдаленные берега. Прокормить двадцать человек и шестьдесят  собак  -
это, знаете, не шутка!
   Как видим, лейтенант был человек методический. Он действовал обдуманно,
и товарищи беспрекословно ему подчинялись; поэтому он мог не  сомневаться,
что доведет свое трудное дело до благополучного конца.
   Погода в те дни стояла прекрасная. Снежный период должен  был  начаться
не ранее, чем через пять недель.  Когда  работа  над  главным  домом  была
завершена,  плотники  по  распоряжению  Джаспера  Гобсона   приступили   к
постройке обширного помещения для собак. Этот "dog-house" [псарня (англ.)]
был выстроен у подошвы мыса; он вплотную примыкал к откосу, шагах в сорока
от правой стены дома. Помещения для солдат предполагалось  расположить  по
левую руку, против псарни, а склады и пороховой погреб - также в  пределах
ограды, но перед домом.
   Из  предосторожности,  быть  может  излишней,  Джаспер   Гобсон   хотел
выстроить эту ограду до наступления зимы. Сплошной, глубоко вбитый в землю
частокол из заостренных бревен должен был защитить факторию не  только  от
вторжения крупных животных,  но  и  от  нападения  людей,  в  случае  если
индейский или какой-либо другой отряд охотников предпринял  бы  враждебные
действия. Лейтенант не забыл следов, оставленных  неизвестными  людьми  на
побережье, меньше чем в двухстах милях от форта Надежды. Он  хорошо  знал,
что кочующие охотники способны на любое насилие, и считал  необходимым  на
всякий случай оградить форт от возможного покушения. Линия  этих  наружных
укреплений должна была идти вокруг  всей  фактории,  а  в  двух  передних,
обращенных к котловине, углах частокола мастер  Мак-Нап  взялся  выстроить
две деревянные башенки, в которых могла бы укрыться охрана форта.
   Если бы еще немного приналечь, -  а  рьяные  помощники  Мак-Напа  умели
работать без передышки, - то можно было надеяться, что все  эти  постройки
будут закончены до прихода зимы.
   За это время Джаспер Гобсон предпринял  несколько  охотничьих  вылазок.
Поход на тюленей был  на  несколько  дней  отложен,  и  охотники  занялись
преследованием жвачных животных, мясо которых, сушеное и консервированное,
должно было в зимние месяцы обеспечить питанием жителей форта.
   Начиная с 8 августа Сэбин и Марбр  ежедневно  обходили  окрестности  на
пространстве многих миль, иногда  одни,  иногда  в  сопровождении  опытных
охотников - лейтенанта Гобсона и сержанта Лонга. Неутомимая миссис  Полина
Барнет нередко отправлялась вместе с ними, захватив ружье, которым отлично
владела; она ни в чем не уступала своим товарищам по охоте.
   Эти походы, продолжавшиеся весь август, были как нельзя более удачны, и
запасы провизии на чердаке росли на глазах.  Надо  сказать,  что  Марбр  и
Сэбин в совершенстве знали все применяемые на севере охотничьи  уловки,  а
это было крайне важно, особенно в отношении на редкость  пугливых  оленей.
Как осторожно пробирались они по лесу, стараясь зайти против ветра,  чтобы
обмануть тонкий нюх этих животных! Иногда они их  подманивали,  размахивая
над зарослью карликовых  берез  оленьими  рогами  -  великолепным  трофеем
предыдущих  охот,  и  олени,  или  "карибу",  как  их  называют   индейцы,
привлеченные мнимым присутствием своего сородича, подходили на  расстояние
выстрела, который, конечно, не раздавался впустую.  Случалось  также,  что
птица-доносчица, хорошо известная Марбру и Сэбину небольшая  дневная  сова
величиной с голубя, сообщала охотникам, куда скрылись олени. Она оповещала
их пронзительным криком, похожим на крик младенца, оправдывая этим  данное
ей индейцами прозвище "вестницы". Оленей было  убито  штук  пятьдесят.  Их
мясо,  нарезанное  длинными   и   тонкими   полосами,   составило   весьма
основательный запас продовольствия, а  кожа  после  дубления  должна  была
пойти ка обувь.
   Но не одни только карибу послужили для пополнения довольствия форта. Не
меньше способствовали этому и полярные зайцы, необыкновенно расплодившиеся
на всей окрестной территории. Они оказались  не  такими  трусами,  как  их
европейские  сородичи,  и  самым  нелепым  образом  подставляли  себя  под
выстрелы. Крупные длинноухие черноглазые  грызуны  с  белоснежным,  словно
лебяжий пух,  мехом  весили  от  десяти  до  пятнадцати  фунтов.  Охотники
настреляли великое множество этих  славящихся  своим  удивительно,  сочным
мясом  зверьков.  Сотни  зайцев  были  закопчены  впрок,  а  из  остальных
искусница миссис Джолиф готовила весьма соблазнительные паштеты.
   Пока накапливались запасы на будущее время, ежедневное пропитание также
не оставалось в небрежении. На стол каждый день подавали полярных  зайцев,
и проголодавшиеся охотники, не хуже мастеровых Мак-Напа, отдавали  должное
доброму куску свежей и вкусной зайчатины. В кухне, где священнодействовала
миссис  Джолиф,   эти   грызуны   подвергались   всевозможным   кулинарным
превращениям; проворная женушка капрала, к великому удовольствию  супруга,
превосходила самое себя, а он всячески добивался непрестанных похвал по ее
адресу, на которые, впрочем, никто не скупился.
   Водоплавающие птицы также немало украшали  ежедневный  рацион.  Главным
образом то были селившиеся у берегов озера утки, но,  кроме  них,  были  и
другие птицы, о которых  стоит  упомянуть.  Эти  принадлежавшие  к  породе
куропаток пернатые большими стаями садились  среди  чахлых  ив;  на  языке
орнитологов для них существует множество  имен.  Но  когда  миссис  Барнет
спросила однажды у Сэбина, как называются эти птицы, он ответил:
   -  Сударыня,   индейцы   зовут   их   "ивовыми   тетеревами",   а   мы,
охотники-европейцы, зовем их "глухарями".
   На самом деле эти птицы всего более походили на белых куропаток, только
хвост у них был иной: длинный, с черными  крапинками  на  конце.  То  была
великолепная  дичь,  которая  на   весело   потрескивающем   огне   быстро
превращалась в превкусное жаркое.
   В добавление к этим различным сортам мяса  воды  озера  и  речки  также
вносили  посильную  лепту.  Трудно  было  найти  лучшего   рыболова,   чем
молчаливый и невозмутимый сержант Лонг. Ловил ли он  рыбу  на  живца,  или
наудачу забрасывал удочку с пустым крючком, - никто не мог  соперничать  с
ним в ловкости и терпении,  разве  только  Мэдж,  верная  служанка  миссис
Барнет. Эти два ученика знаменитого Исаака Уолтона часами сидели  рядышком
с удочками в руках,  подстерегая  добычу  и  не  произнося  ни  звука;  но
благодаря им свежей рыбы всегда было вдосталь, и либо  озеро,  либо  речка
ежедневно поставляли к столу форта великолепных  представителей  семейства
лососевых.
   Во время экскурсий, которые совершались почти ежедневно до самого конца
августа, охотники часто сталкивались с крайне опасными хищными  животными.
Джаспер Гобсон не без некоторой  тревоги  обнаружил,  что  вокруг  водится
множество медведей. Редко проходил день без того,  чтобы  в  отдалении  не
показалось два-три  страшных  хищника.  Этих  непрошенных  гостей  не  раз
приходилось угощать пулями. То вдруг  являлась  компания  бурых  медведей,
коренных обитателей Проклятой  Земли,  то  -  целое  семейство  гигантских
полярных медведей, которых первые же морозы, без всякого сомнения,  должны
были привести в еще большем числе в  окрестности  мыса  Батерст.  Ведь  из
рассказов  зимовщиков  известно,  что  путешественникам  и  китоловам   по
нескольку раз в день приходится отражать атаки этих свирепых хищников.
   Марбр и Сэбин не  раз  замечали  также  стаи  волков,  которые,  почуяв
охотников, быстрее ветра пускались наутек. То и дело доносился  их  "лай",
особенно когда они преследовали оленя или вапити. Это были большие, в  три
фута высотой, с длинными хвостами серые волки, шерсть которых должна  была
побелеть с наступлением зимы. Богатая животными местность давала им легкую
добычу, и волки  расплодились  здесь  во  множестве.  В  лесу  можно  было
встретить их норы с несколькими выходами; в них они прятались, как лисицы.
Теперь волки были сыты по горло, и, едва завидев охотников, они обращались
в бегство с характерной для их породы трусостью. Но  зимой  -  в  голодное
время - эти животные могли стать страшными уже одним своим количеством,  а
о том, что  они  никуда  не  уйдут,  свидетельствовали  их  многочисленные
логовища.
   Однажды охотники принесли в форт Надежды  довольно  противного  с  виду
зверя, каких ни миссис Полина  Барнет,  ни  астроном  Томас  Блэк  никогда
дотоле не видели. То было  какое-то  длинностопное  животное,  похожее  на
американскую росомаху,  -  свирепый  хищник  с  коренастым  туловищем,  на
коротких лапах с загнутыми когтями и с могучими челюстями;  в  его  глазах
постоянно светится  дикая  злоба,  а  спина  выгибается,  как  у  животных
кошачьей породы.
   - Что это за гадкий зверь? - спросила миссис Барнет.
   - Сударыня, - ответил склонный к  обстоятельным  объяснениям  Сэбин,  -
шотландец назвал бы его "квикхэтч", индеец - "олеку-хау-джью",  канадец  -
"каркажу"...
   - А по-вашему, это кто? - спросила миссис Барнет.
   - А по-моему, это просто росомаха,  -  объявил  очень  довольный  своим
замысловатым ответом охотник.
   Действительно, "росомаха", или "лабрадорский барсук", и есть  настоящее
зоологическое наименование этого удивительного четвероногого.  Росомаха  -
очень опасный ночной хищник; она живет в дуплах деревьев и расселинах скал
и беспощадно истребляет бобров, мускусных крыс и других  грызунов;  она  -
отъявленный враг лисиц и волков, у которых  смело  отнимает  добычу.  Этот
весьма хитрый, очень сильный, с замечательным обонянием зверь  встречается
в самых высоких широтах; его короткий, почти черный зимою мех  занимает  в
экспорте компании далеко не последнее место.
   Благодаря охотничьим экскурсиям флора полуострова была  обследована  не
менее подробно, чем фауна. Но растения, не  имеющие  возможности,  подобно
зверям, переселяться на зимнее время в  более  теплые  края,  естественно,
были менее разнообразны, чем животные. Здесь главным  образом  встречались
сосны и ели, гуще всего разросшиеся на  склонах  холмов  вдоль  восточного
берега озера. Джаспер Гобсон заметил также несколько "такамахаксов" -  это
особого вида очень высокие душистые  тополя;  их  листья,  желтые  весною,
приобретают осенью ярко-зеленый цвет. Но тополя попадались редко,  так  же
как и чахлая лиственница, которую не  способны  были  оживить  косые  лучи
солнца. Черная ель привилась здесь лучше, особенно в узких  теснинах,  где
она была защищена от северного ветра. Присутствие этого дерева всех  очень
обрадовало, так как  из  его  почек  приготовляется  пользующееся  большим
почетом пиво,  известное  в  Северной  Америке  под  названием  "елового".
Богатый сбор этих почек был сложен в погребе форта Надежды.
   Из других деревьев, присущих странам с очень холодным  климатом,  здесь
встречалась еще карликовая береза в два фута высотой  и  попадались  целые
рощицы кедров, доставившие на зиму превосходное топливо.
   Однако среди дикорастущих на скупой северной почве  растений  годных  в
пищу  было  очень  мало.  Миссис  Джолиф,  которую   сильно   интересовала
"полезная" ботаника, нашла только два растения, достойные того, чтобы идти
в пищу.
   Одно из них, луковичное, очень трудно было  распознать,  ибо  листья  у
него опадают именно тогда, когда оно входит в пору цветения; оно оказалось
диким луком-пореем. Было собрано много луковиц  этого  порея  величиной  с
яйцо; должным образом приготовленные, они подавались к  столу  в  качестве
овощей.
   Другое растение, повсеместно известное на севере Америки под  названием
"лабрадорского чая", в изобилии росло на склонах котловины между  рощицами
ив и зарослями кустарника, составляя  любимую  пищу  полярных  зайцев.  Из
этого чая, заваренного крутым кипятком и сдобренного  несколькими  каплями
бренди или джина, получается прекрасный напиток; это  растение  собрали  и
насушили в  большом  количестве,  что  дало  возможность  экономить  запас
китайского чая, привезенного из форта Релайанс.
   Чтобы  восполнить  недостаток  овощей,  Джаспер   Гобсон   захватил   в
экспедицию разные семена, которые  предполагалось  посеять,  когда  придет
время. Главным образом это были щавель и ложечник, очень ценимые в высоких
широтах за свои противоцинготные свойства. Можно было надеяться,  что  эти
семена взойдут будущим летом, если только удастся найти место,  защищенное
от пронизывающего северного  ветра,  как  пламя  сжигавшего  здесь  всякую
растительность.
   Впрочем, в аптеке нового форта не было  недостатка  в  противоцинготных
средствах. Компания снабдила  экспедицию  несколькими  ящиками  лимонов  и
бутылями лимонного сока - драгоценной  эссенцией,  без  которой  не  может
обойтись ни одна полярная экспедиция. Но этот запас,  как  и  все  прочие,
необходимо было расходовать экономно, ибо неблагоприятная погода могла  на
долгое время прервать сообщение между фортом Надежды и факториями Юга.


        15. В ПЯТНАДЦАТИ МИЛЯХ ОТ МЫСА БАТЕРСТ

   Наступили первые дни сентября.  Хорошая  погода  могла  продержаться  в
лучшем случае еще недели три, и затем возведение построек по необходимости
пришлось бы прекратить. Надо было торопиться. К счастью, работа шла полным
ходом. Мастер Мак-Нап и его помощники выказывали чудеса расторопности: еще
несколько ударов молотка - и помещение  для  собак  будет  совсем  готово;
частокол охватил уже почти всю окружность форта, оставалось  сделать  лишь
ворота, открывавшие доступ во двор. Этот частокол из заостренных бревен  в
пятнадцать футов высотой с внутренней стороны  был  укреплен  своего  рода
равелином, или земляной насыпью. Возведенный на высшей точке мыса  бастион
должен был увенчать всю систему укреплений. Как видим,  лейтенант  Джаспер
Гобсон применил не только принцип  сплошной  оборонительной  линии,  но  и
принцип отдельных укреплений, что было очевидным  прогрессом  в  искусстве
Вобанов  и  Кормонтеней.  Но  и  без  бастиона  частокол  уже   достаточно
обеспечивал безопасность нового форта как от злоумышления людей, так я  от
нападения животных.
   Четвертое сентября Джаспер  Гобсон  назначил  днем  охоты  на  тюленей.
Необходимо было до наступления зимы запастись  одновременно  и  горючим  и
осветительным материалом.
   Тюленье лежбище находилось в пятнадцати милях от форта. Джаспер  Гобсон
предложил  миссис  Барнет  отправиться   вместе   с   отрядом   охотников.
Путешественница согласилась. Предстоящее избиение само по  себе  было  для
нее малопривлекательно, но любознательная женщина не могла не соблазниться
возможностью осмотреть край, познакомиться с окрестностями мыса Батерст  и
в особенности изучить дальнюю часть побережья, замыкавшуюся  на  горизонте
высокими скалами.
   В экспедицию лейтенант Гобсон взял сержанта Лонга и  солдат  Петерсена,
Хоупа и Келлета.
   Вышли в восемь часов утра. Двое саней, запряженных  шестью  собаками  и
предназначенных для перевозки тюленьих туш, сопровождали отряд.
   Так как сани были пока  порожние,  то  часть  пути  решили  сделать  на
собаках. Небо было ясное, но  на  горизонте  скопились  низкие  облака,  и
сквозь них едва просвечивали лучи солнца, желтоватый диск которого  в  это
время года уже скрывался по ночам на несколько часов.
   Эта часть побережья - к западу от мыса  Батерст  -  представляла  собой
совершенно плоскую равнину, всего на несколько  метров  возвышавшуюся  над
уровнем  Ледовитого  океана.  Столь  необычный  рельеф  местности  привлек
внимание лейтенанта Гобсона, и вот почему.
   Приливы в арктических морях бывают довольно сильными, по  крайней  мере
их такими считают.  Путешественники,  которым  довелось  их  наблюдать,  -
Парри, Франклин, оба  Росса,  Мак-Клюр,  Мак-Клинток,  -  утверждают,  что
Ледовитый океан во время  сизигий  [сизигии  -  фазы  луны  (полнолуние  и
новолуние)] поднимается на двадцать - двадцать пять  футов  выше  обычного
уровня. Если наблюдения этих исследователей верны, - а  сомневаться  в  их
правильности не было никаких оснований, - то лейтенанту Гобсону оставалось
только недоумевать, почему океан, поднявшись под влиянием луны, все же  не
заливает этого почти  не  возвышающегося  над  его  уровнем  берега,  хотя
никакие препятствия - ни дюны, ни неровности почвы - не встают на пути его
волн, и как получается, что приливы не  затопляют  полуострова  вплоть  до
самых отдаленных точек горизонта и воды  озера  не  смешиваются  с  водами
океана? А этого явно не происходило в то время и, очевидно, не происходило
никогда.
   Джаспер Гобсон не мог не поделиться этими мыслями со  своей  спутницей;
миссис  Барнет  ответила,  что  приливы  в  Ледовитом  океане,   по   всей
вероятности, вовсе не так значительны, как утверждают.
   - Да нет, сударыня, совсем напротив, - воскликнул Джаспер Гобсон. - Все
путешественники сходятся на том, что в полярных морях бывают очень сильные
приливы и отливы. Нельзя же предположить, чтобы все эти люди ошибались!
   - Тогда, мистер  Гобсон,  потрудитесь  объяснить,  -  возразила  миссис
Барнет, - почему океан не заливает местность, которая и  во  время  отлива
едва на десять футов возвышается над его уровнем?
   - Эх, сударыня! - ответил Джаспер Гобсон. - В том-то и беда, что  я  не
знаю, как это объяснить. За месяц, что мы живем на этом берегу, я  не  раз
имел случай убедиться, что в обычное время уровень моря поднимается  здесь
меньше чем на фут. И я готов утверждать, что через  две  недели,  двадцать
второго сентября, когда наступит равноденствие и прилив  достигнет  своего
максимума, у побережья возле мыса Батерст уровень моря не повысится больше
чем на полтора фута! Впрочем, мы это скоро увидим сами.
   - Но  все-таки,  мистер  Гобсон,  чем  же  объясняется  такое  странное
явление? Ведь в нашем мире необъяснимых явлений не бывает!
   - Тут одно из двух, сударыня, - ответил лейтенант. - Либо исследователи
плохо наблюдали, что очень трудно  допустить,  когда  речь  идет  о  таких
людях, как Франклин, Парри, Росс и другие; либо  приливы  совсем  ничтожны
именно на этом участке американского побережья и, быть может,  по  той  же
причине, по  какой  они  ничтожны  во  всех  закрытых  морях,  хотя  бы  в
Средиземном  море,  где  близость  берегов  и  узость  проливов  не   дают
разгуляться волнам Атлантического океана.
   - Остановимся на последней гипотезе, мистер Гобсон, -  ответила  Полина
Барнет.
   - Приходится, - ответил лейтенант, покачав головой, -  и,  однако,  она
меня не  удовлетворяет;  я  чувствую,  что  тут  таится  какая-то  загадка
природы, но не могу ее понять.
   К девяти часам, проделав значительное расстояние вдоль берега,  который
всю дорогу оставался таким же плоским и песчаным, сани  прибыли  к  бухте,
где находилось тюленье лежбище. Сани и собак  оставили  позади,  чтобы  не
распугать тюленей, которых надо было захватить врасплох.
   Насколько эта часть побережья отличалась от  местности,  прилегающей  к
мысу Батерст!
   Там,  где  остановились  охотники,  берег  был  извилистый,  источенный
волнами и на всем протяжении причудливо взгорбленный. Он, несомненно,  был
вулканического  происхождения,  в  противоположность   окрестностям   мыса
Батерст, образовавшимся из каких-то наносных отложений.
   Не вода, а огонь геологических эпох образовал  эту  местность.  Камень,
полностью отсутствовавший у мыса Батерст,  -  что,  кстати,  было  так  же
необъяснимо, как и отсутствие  приливов,  -  здесь  встречался  и  в  виде
принесенных ледниками валунов и в виде скал, наполовину торчащих из земли.
На темном песке, среди  пористых  кусков  лавы,  повсюду  были  разбросаны
камни-силикаты, известные под  общим  названием  полевых  шпатов,  наличие
которых  неоспоримо  доказывало  кристаллическое  строение  побережья.  На
поверхности поблескивали и неисчислимые лабрадориты, и яркие, переливчатые
гальки - синие, красные, зеленые, и куски пемзы,  и  обломки  стекловидных
сплавов. Дальше громоздились высокие уступчатые  скалы,  на  двести  футов
возносившиеся над уровнем моря.
   Джаспер Гобсон решил подняться на них, чтобы осмотреть восточную  часть
края. Времени у него было достаточно, так как час охоты на тюленей еще  не
наступил. У воды возилось лишь несколько пар этих  животных;  нападать  на
них следовало ближе к полудню, когда их соберется побольше и,  разморенные
солнцем, они заснут на берегу. К тому же Джаспер Гобсон  увидел,  что  эти
млекопитающие, хоть и относились к отряду ластоногих, однако были вовсе не
тюлени, как ему сказали его люди, а морские лошади или морские  коровы,  а
по зоологической терминологии - моржи; от тюленей они отличаются  длинными
верхними клыками - бивнями.
   Охотники обошли вокруг излюбленной этими животными бухты - они дали  ей
имя "Моржовой" - и взобрались на прибрежную скалу. Петерсен, Хоуп и Келлет
остались на нижнем уступе сторожить животных,  а  миссис  Барнет,  Джаспер
Гобсон и  сержант  поднялись  на  вершину  скалы,  откуда,  с  высоты  ста
пятидесяти или двухсот футов, можно  было  обозреть  всю  окрестность,  не
теряя в то же время из виду троих охотников, которые должны были подать им
условный знак, когда моржи соберутся в достаточном количестве.
   Через четверть часа лейтенант, его спутница и сержант достигли вершины;
отсюда перед их взором развернулись широкие дали.
   У их ног лежало необъятное море, на  севере  сливавшееся  с  небом.  Ни
земли, ни ледяных полей, ни айсбергов не было видно. Океан  был  чист  ото
льда на всем доступном глазу пространстве, и, по всей вероятности, на этой
параллели путь для  кораблей  был  открыт  вплоть  до  Берингова  пролива.
Значит, во время летнего сезона суда компании смогут свободно доходить  до
мыса Батерст через Северо-Западный проход.
   Джаспер Гобсон обернулся на запад, и представшая перед ним  неожиданная
картина  открыла  ему  секрет  вулканических   обломков,   которыми   было
загромождено побережье.
   Милях в десяти от берега друг за  другом  вздымались  усеченные  конусы
огнедышащих сопок, невидимых с мыса Батерст из-за скрывавших их  береговых
скал. Их контуры, словно начертанные дрожащей рукой, смутно вырисовывались
на фоне неба.  Внимательно  вглядевшись,  Джаспер  Гобсон  указал  на  них
сержанту и миссис Барнет и, не промолвив ни слова, обратил взгляд в другую
сторону.
   На востоке, до самого мыса Батерст, тянулась длинная прибрежная  полоса
- ровная и однообразная. Вооружившись  подзорной  трубой,  можно  было  бы
разглядеть форт Надежды и даже голубоватый дымок, поднимавшийся в этот час
над плитой миссис Джолиф.
   Позади окрестность открывала взору два резко  отличных  друг  от  друга
пейзажа. К югу  и  к  востоку  от  мыса  Батерст  раскинулась  обширная  в
несколько сот квадратных миль  равнина.  Начиная  же  от  бухты  Моржовой,
местность между береговыми скалами и вулканическими горами была  вздыблена
и изрыта;  весь  ее  вид  говорил  о  каком-то  геологическом  перевороте,
которому она была обязана своим происхождением.
   Лейтенант пристально всматривался в эти две соседние и так поразительно
несхожие между собой территории. Это показалось ему весьма странным  -  он
никогда не видел ничего подобного.
   Сержант Лонг спросил:
   - Вам не кажется, мистер Гобсон, что виднеющиеся на западе горы  -  это
вулканы?
   - Вне всякого сомнения, сержант, - ответил Джаспер Гобсон.  -  Это  они
извергли на побережье и куски пемзы, и стекловидные сплавы, и бесчисленные
лабрадориты; мы не прошли бы и трех миль в сторону этих гор, как у нас под
ногами оказались бы лава и пепел.
   - А как по-вашему, лейтенант, они - действующие? - спросил сержант.
   - Трудно сказать.
   - Но-ведь над их вершинами сейчас не видно дыма.
   - Это ничего не доказывает, Лонг. И у вас  во  рту  не  всегда  дымится
трубка!
   - Не всегда, мистер Гобсон.
   - Ну вот, Лонг, так же обстоит дело и с вулканами: они тоже  не  всегда
курятся.
   - Понимаю, мистер Гобсон, - ответил сержант Лонг. - Но,  признаться,  я
никак не предполагал, что в Заполярье могут быть вулканы.
   - Их здесь не так уж много, - заметила миссис Барнет.
   - Да, немного, сударыня, - ответил лейтенант, - однако они все же есть:
на острове  Ян-Майен,  на  Алеутских  островах,  на  Камчатке,  в  Русской
Америке, в Исландии; затем на юге - на  Огненной  Земле  и  в  Антарктике.
Вулканы - всего лишь трубы того гигантского завода  в  недрах  земли,  где
перерабатываются химические продукты земного шара, и я думаю, что  природа
создала эти трубы везде, где в них встретилась надобность.
   - Так-то оно так, мистер Гобсон, -  ответил  сержант,  -  но  у  самого
полюса, в таком холодном климате!..
   - А какая разница, сержант? Какая разница - на полюсе или на  экваторе?
Скажу больше: возле полюсов отдушины должны быть даже многочисленнее,  чем
в любой другой точке земного шара.
   - А  почему,  мистер  Гобсон?  -  спросил  сержант,  которого,  видимо,
поразило это утверждение.
   - Потому что, если  эти  клапаны  открылись  под  давлением  внутренних
газов, то это должно было произойти там, где земная кора тоньше. А так как
Земля сплющена именно около полюсов, то естественно... Смотрите-ка, Келлет
подает нам сигнал! - воскликнул лейтенант, прерывая свои пояснения.  -  Вы
пойдете с нами, сударыня?
   - Я подожду здесь, - ответила путешественница. - Избиение  моржей  меня
совсем не привлекает!
   - Хорошо, сударыня, - ответил Джаспер Гобсон. -  Через  час  все  будет
кончено, и, если вы спуститесь к этому времени, мы сразу же  отправимся  в
обратный путь.
   Миссис Полина Барнет осталась на вершине скалы любоваться разнообразием
развернувшейся перед ее взором панорамы.
   Четверть часа спустя Джаспер Гобсон и сержант Лонг были уже на берегу.
   Моржей собралось теперь много. Их можно было насчитать не меньше сотни.
Некоторые ползали на  ластах  по  песку,  но  большинство,  расположившись
семьями, спало. Два-три огромных  самца,  метра  в  три  длиной,  покрытые
негустой рыжеватой шерстью, словно часовые, стерегли покой стада.
   Охотники приближались с величайшей осторожностью,  пользуясь  выступами
скал и неровностями почвы и стараясь  незаметно  окружить  группу  моржей,
чтобы отрезать им отступление к морю. На суше эти  животные  тяжелы,  мало
подвижны и неповоротливы. Они передвигаются короткими скачками или ползут,
производя спиной волнообразные движения. Но в воде - их истинной стихии  -
они проворны, как рыбы; с такими пловцами  опасно  вступать  в  борьбу,  и
случается, они даже топят преследующие их лодки.
   Между тем самцы почуяли неладное. Они подняли  головы  и,  озираясь  по
сторонам, старались разглядеть, откуда надвигается  опасность.  Но  прежде
чем они успели протрубить тревогу, Джаспер Гобсон и Келлет набросились  на
стадо с одной стороны, Лонг, Петерсен и Хоуп подоспели с другой  и,  ранив
пулями пятерых моржей, тут же добили их копьями, в то время как  остальные
животные в испуге ринулись к морю.
   Победа далась легко. Все пять моржей оказались  очень  крупными.  Белая
кость их  клыков,  хотя  и  несколько  шероховатая,  была  самого  лучшего
качества; но главное, - и это особенно порадовало лейтенанта Гобсона, - их
большие упитанные туши обещали обильные запасы жира.  Моржей  взвалили  на
сани, и собакам пришлось тащить на себе довольно значительный груз.
   Был час пополудни. В это время миссис  Барнет  присоединилась  к  своим
спутникам, и все двинулись вдоль берега в обратный путь к форту Надежды.
   Так как сани были нагружены, то люди всю дорогу шли пешком. Им пришлось
проделать миль десять - и все по прямой линии. Но, как справедливо  гласит
английская пословица, "нет дороги длинней,  чем  дорога  прямая".  Поэтому
охотники, чтобы разогнать скуку однообразного пути, все  время  беседовали
между собой. Миссис Барнет часто вступала в их разговор, пользуясь случаем
почерпнуть у этих смелых людей специальные знания, которыми они  обладали.
Однако путь все-таки показался очень долгим. Собакам тяжело было  волочить
грузные туши, и сани скользили медленно. Между тем  по  твердому  снежному
насту они меньше чем в  два  часа  покрыли  бы  все  расстояние  от  бухты
Моржовой до форта Надежды.
   Лейтенант  Гобсон  несколько  раз  делал  короткие   остановки,   чтобы
измученные животные могли передохнуть.
   В конце концов сержант Лонг заметил:
   - Эти проклятые моржи,  хотя  бы  ради  нашего  удобства,  должны  были
выбрать себе лежбище поближе к форту.
   - Они не нашли бы себе там  подходящего  места,  -  ответил  лейтенант,
покачав головой.
   - Почему же, мистер Гобсон? - спросила удивленная миссис Барнет.
   - Потому что эти животные выбирают только отлогие берега, где им  легко
выйти из моря.
   - А побережье у мыса не отлогое?..
   - Побережье у мыса,  -  подтвердил  Джаспер  Гобсон,  -  отвесное,  как
крепостная стена, без малейшего ската, словно его  обрубили  топором.  Вот
еще одна необъяснимая особенность этого мыса, сударыня: если  наши  рыбаки
вздумают удить рыбу у моря, то им придется запастись лесой по меньшей мере
в триста сажен длиной! Чем объясняется такое строение почвы? Не  знаю,  но
склонен думать, что много веков назад вследствие сильнейшего землетрясения
от берега оторвался  гигантский  кусок  земли  и  был  поглощен  Ледовитым
океаном!


        16. ДВА ВЫСТРЕЛА

   Первая половина сентября миновала. Если бы  форт  Надежды  находился  у
полюса, то есть еще на двадцать градусов выше, то двадцать  первого  числа
он уже был бы окутан мраком полярной ночи.  Но  на  семидесятой  параллели
солнцу предстояло еще больше месяца совершать свой  путь  над  горизонтом.
Однако температура заметно понизилась. По  ночам  термометр  опускался  до
тридцати одного  градуса  по  Фаренгейту  (-1<sup>o</sup>C).  Кое-где  уже  появлялся
молодой  лед,  таявший  днем  под  последними  лучами  солнца.  Пронеслось
несколько шквалов и сильных дождей пополам со  снегом.  Зима  была  не  за
горами.
   Но жителей фактории она не страшила. Сложенного в кладовых  довольствия
с избытком должно было хватить до лета. Запасы сушеного мяса  увеличились.
Было  убито  еще  штук  двадцать  моржей.  Мак-Нап  успел  выстроить   для
прирученных оленей теплые стойла, а позади дома - поместительный сарай для
топлива. Пусть теперь приходит зима, а с нею тьма, стужа,  снег,  лед.  Ее
было чем встретить!
   Обеспечив нужды обитателей форта,  Джаспер  Гобсон  обратился  к  делам
компании. Наступала пора, когда  звери,  опять  одевшись  в  зимние  шубы,
становятся драгоценной добычей. Время было самое подходящее  для  охоты  с
ружьем;  а  скоро  земля  покроется  ровным  слоем  снега  и  можно  будет
расставить  капканы.  Джаспер  Гобсон  предпринял   несколько   охотничьих
вылазок.
   Рассчитывать на содействие индейцев - обычных поставщиков факторий - не
приходилось, так как они не заходят  в  такие  высокие  широты.  Лейтенант
Гобсон, Марбр, Сэбин  и  еще  двое-трое  их  товарищей  должны  были  сами
охотиться в интересах компании, и уж конечно они  не  пренебрегали  своими
обязанностями.
   На притоке маленькой  речки,  в  шести  милях  к  югу  от  форта,  была
обнаружена колония бобров. Туда-то Джаспер Гобсон и  направился  во  главе
первой охотничьей экспедиции.
   В  былые  времена,  когда  в  моде  были  касторовые  шляпы,   бобровый
подшерсток стоил до четырехсот франков за килограмм; спрос на него  с  тех
пор сильно уменьшился, но шкуры бобров на пушном  торге  все  еще  шли  по
довольно высоким ценам, ибо эта порода грызунов,  нещадно  истреблявшаяся,
почти совсем исчезла.
   Охотники подошли к речке у места расположения бобровой  колонии.  Здесь
лейтенант  предложил  миссис  Полине   Барнет   полюбоваться   хитроумными
сооружениями этих животных, строящих сообща свое удобное подводное жилище.
Тут было штук сто бобров, и все они парами  жили  в  норах  поблизости  от
ручья. Они уже приступили к постройке зимних жилищ, и вся колония прилежно
трудилась.
   Быстрый и глубокий ручей - настолько глубокий, что даже в самые суровые
зимы он  не  промерзал  до  дна,  -  бобры  перегородили  слегка  выгнутой
навстречу  течению  плотиной;  эта   плотина   состояла   из   вертикально
поставленных кольев, переплетенных поперек гибкими ветвями и деревцами без
сучьев; все вместе  было  связано,  слеплено,  сцементировано  глиноземом,
который грызуны сначала хорошенько вымесили  ногами,  затем,  наложив  эту
глину на крепление  плотины,  тщательно  выровняли  комья  своим  широким,
овальным,  горизонтально  сплющенным  и  покрытым  чешуеобразной   щетиной
хвостом.
   - Эта плотина, сударыня, - сказал Джаспер Гобсон, - сделана  для  того,
чтобы поддерживать в речке  постоянный  уровень  воды;  благодаря  ей  эти
инженеры бобрового племени  могли  выстроить  в  верхнем  течении  круглые
хижинки, верхушки которых вы видите. Эти хижинки очень прочны: их стены из
дерева и глины имеют два фута толщины, и проникнуть  в  них  можно  только
через узкий вход под водой; правда, это заставляет  их  обитателей  нырять
каждый раз, как они хотят выйти из дому или вернуться домой, но зато такое
устройство обеспечивает безопасность семейству. Если хатку разрушить, то в
ней обнаружатся два этажа:  нижний  служит  складом,  в  котором  хранятся
запасы на зиму - ветки, кора, корешки, а в верхнем, куда вода не  доходит,
живет сам хозяин со своей маленькой семьей.
   - Однако я нигде не вижу  этих  искусных  животных,  -  сказала  миссис
Барнет. - Неужели они бросили свою постройку?
   - Нет, сударыня, - ответил лейтенант Гобсон, - но они  трудятся  только
по ночам, а сейчас легли отдыхать, и мы захватим их спящими в норах.
   Действительно,  поймать   грызунов   оказалось   совсем   нетрудно.   В
какой-нибудь час наловили целую сотню бобров, в том числе несколько  очень
ценных  экземпляров,  с  совершенно  черным  мехом.   У   остальных   была
шелковистая, длинная, блестящая, рыжевато-каштановая шерсть, а под  ней  -
нежный, густой,  серебристо-серый  подшерсток.  Охотники  вернулись  домой
очень довольные результатом своей вылазки. Бобровые шкуры были  отправлены
на склад и записаны в  книгу  согласно  их  стоимости  -  одни  в  рубрику
взрослых бобров, другие в рубрику бобрового молодняка.
   Такие экспедиции продолжались весь сентябрь и первую половину  октября,
и всегда с одинаковым успехом.
   Охотникам попадались и барсуки, но в небольшом количестве;  их  убивают
ради кожи, которая идет на обтяжку хомутов для упряжных  лошадей,  и  ради
волоса, из которого изготовляют щетки и кисти. Эти хищники  -  в  сущности
маленькие медведи; они принадлежат к породе лабрадорских барсуков, которые
водятся лишь в Северной Америке.
   В большом количестве попал на склады компании еще  один  вид  грызунов,
почти таких же смышленых, как и бобры. Это мускусные крысы, животные более
фута длиной, не считая хвоста,  с  довольно  дорогим  мехом.  Их  тоже  во
множестве захватили в  норах,  так  как  они  плодятся  с  необыкновенной,
свойственной их породе быстротой.
   Против  представительниц  кошачьего  семейства  -  рысей   -   пришлось
употребить огнестрельное оружие. Эти  светло-рыжие  с  черными  пятнышками
звери очень гибки и подвижны, и их  боятся  даже  олени.  Защищаются  рыси
отчаянно, но тем не менее это всего лишь огромные кошки; а так как  Марбру
и Сэбину не впервой были встречи с ними, то они убили их штук шестьдесят.
   Несколько росомах  с  довольно  красивым  мехом  тоже  было  прикончено
пулями.
   Горностаи  почти  не  показывались.  Они,  как   и   хорьки,   являются
разновидностью куниц и к тому времени не оделись еще в свою зимнюю одежду,
всю белоснежную, за исключением черного кончика хвоста. Спинки их были еще
рыжие, а брюшко желтовато-серое. Джаспер Гобсон распорядился  пока  их  не
трогать. Надо было подождать и дать им  "дозреть",  по  выражению  Сэбина,
иными словами  -  побелеть  под  влиянием  зимних  холодов.  Что  касается
хорьков, то охота на них крайне неприятна  из-за  отвратительного  запаха,
который они распространяют, что отразилось даже  в  их  названии;  все  же
хорьков добыли довольно много, снимая их пулями с ветвей, по  которым  они
проворно лазают, а также вытаскивая из дупел деревьев, служащих им норами.
   Но всего усерднее охотились на куниц. Всем известно,  что  шкурки  этих
мелких хищников ценятся лишь немногим меньше шкурок соболя, роскошный  мех
которого слегка чернеет к зиме; однако  соболь  водится  лишь  в  северных
областях Европы и Азии вплоть до Камчатки, и там на него  главным  образом
охотятся сибиряки. На американском же побережье  Ледовитого  океана  живут
разновидности куниц, тоже очень дорогие:  это  -  норки  и  пеканы,  иначе
именуемые "канадскими куницами".
   За сентябрь на склады фактории куниц и норок  поступило  все  же  очень
мало. Это в высшей степени увертливые  и  прыткие  зверьки,  с  длинным  и
настолько  гибким  телом,  что  они  заслужили  название  "червеобразных".
Действительно, они способны растягиваться, как червяк, и вползать в  самые
узкие отверстия.  Понятно,  что  они  легко  ускользают  от  преследования
охотников. Поэтому в зимнее время с помощью  капканов  ловить  их  гораздо
легче. Марбр и Сэбин только и ждали  дня,  когда  можно  будет  расставить
капканы и ловушки, в твердой уверенности, что к весне на складах  компании
наберется множество шкурок и куниц и норок.
   Чтобы закончить перечисление мехов, какими  благодаря  усиленной  охоте
обогатился форт Надежды, надо упомянуть еще голубых песцов  и  серебристых
лисиц, которые на рынках России и Англии считаются самыми драгоценными  из
всех пушных зверей.
   На первом месте стоит голубой песец, известный в  зоологии  под  именем
"isatis". Это хорошенький зверек с черной мордочкой и с вовсе не  голубой,
как можно было бы думать,  а  пепельной  или  песочно-желтой  шубкой;  его
необыкновенно длинная, очень густая и шелковистая  шерсть  обладает  всеми
качествами, обусловливающими красоту меха: мягкостью,  прочностью,  длиною
волоса, плотностью и  цветом.  Голубой  песец  -  безусловно  царь  пушных
зверей. Но зато его шкурка и стоит в шесть раз дороже любых  других  шкур;
так, шуба русского императора, сшитая из одних шеек  голубых  песцов  (эта
часть у них самая красивая), была оценена на Лондонской выставке 1851 года
в три тысячи четыреста фунтов стерлингов.
   В окрестностях мыса Батерст  появилось  несколько  голубых  песцов,  но
охотникам не удалось завладеть ими - эти хитрые  и  проворные  хищники  не
так-то легко даются в руки, - зато была  убита  дюжина  серебристых  лисиц
великолепного черного цвета с белыми искорками  по  всему  меху.  Хотя  их
шкуры и не идут в сравнение с голубым песцом, тем  не  менее  добыча  была
богатой, ибо на рынках  Англии  и  России  эти  меха  также  очень  высоко
ценятся.
   Одна из этих серебристых лисиц - размером немного крупнее  обыкновенной
лисицы  -  была  на  редкость  хороша.  Уши,  шея  и   хвосту   нее   были
дымчато-черные, а самый кончик хвоста и пушистые брови - белые.
   Особые обстоятельства, при которых эта  лиса  была  убита,  заслуживают
подробного описания: они подтвердили  основательность  некоторых  опасений
лейтенанта Гобсона, а также то, что меры, принятые им для  обороны  форта,
были отнюдь не напрасными.
   Утром 24 сентября в  Моржовую  бухту  на  двух  санях  приехали  миссис
Барнет, лейтенант Гобсон, сержант Лонг, Марбр и Сэбин. Накануне кто-то  из
солдат отряда обнаружил лисьи следы между скал, где росло несколько чахлых
деревьев;  неоспоримые  признаки  свидетельствовали  о  том,  что   лисицы
побывали тут совсем недавно. Раззадоренные  охотники,  соскочив  с  саней,
немедленно принялись  выслеживать  драгоценного  зверя,  и  действительно,
поиски их не остались тщетными. Через  два  часа  после  приезда  довольно
красивая серебристая лиса безжизненным трупом лежала на земле.
   В  отдалении  мелькнули  еще  две-три  лисицы.  Тогда  охотники  решили
разделиться: Марбр и Сэбин бросились по следам одного зверя,  а  лейтенант
Гобсон, миссис Барнет и сержант Лонг  расположились  так,  чтобы  отрезать
дорогу другому великолепному  животному,  которое  пыталось  улизнуть  меж
скал.
   Эта  лиса  заставила  порядком  с  собой  повозиться:  она  была  очень
осторожна и, вплотную прижимаясь  к  камням,  умудрялась  увертываться  от
охотников, не давая взять себя на прицел.
   Целых полчаса продолжалось  безрезультатное  преследование,  хотя  лиса
была окружена с трех сторон, а с четвертой путь ей преграждало  море.  Она
скоро  поняла  безнадежность  своего  положения;  спасти   ее   мог   лишь
невероятный прыжок - тогда охотнику придется стрелять в нее на лету.
   И вот она прыгнула, взвившись над скалой. Но Джаспер Гобсон не  спускал
с нее глаз, и в тот миг, когда лиса, как тень,  пролетала  в  воздухе,  он
послал ей вдогонку смертоносную пулю.
   В ту же секунду раздался другой выстрел, и смертельно раненное животное
упало на землю.
   - Ура! Ура! - воскликнул Джаспер Гобсон. - Лиса моя!
   - И моя! - ответил какой-то незнакомец, поставив ногу на тело лисицы  в
ту минуту, как лейтенант уже протягивал к ней руку.
   Пораженный Джаспер Гобсон отступил назад. Он  думал,  что  вторая  пуля
принадлежит сержанту, и вдруг очутился лицом к лицу с каким-то неизвестным
охотником, ружье которого еще дымилось.
   Соперники посмотрели друг на друга.
   Тут подоспели миссис Барнет и ее спутник,  а  вслед  за  ними  Марбр  и
Сэбин; с другой стороны из-за утеса вышли человек двенадцать  охотников  и
обступили чужеземца, который почтительно склонился перед дамой.
   Незнакомец - высокий, статный человек - соединял в себе все характерные
черты "канадских путешественников", чьей конкуренции так опасался  Джаспер
Гобсон. На нем был  старинный  традиционный  костюм,  подробным  описанием
которого мы обязаны американскому романисту  Вашингтону  Ирвингу:  одеяло,
накинутое на манер  солдатского  плаща  с  капюшоном,  полосатая  бумажная
рубаха, широкие суконные штаны, кожаные гетры, мокасины из замши и пестрый
шерстяной пояс, за который, кроме  ножа,  был  заткнут  кисет  с  табаком,
трубка и разные мелкие походные принадлежности,  -  словом,  он  был  одет
наполовину как цивилизованный человек, наполовину как дикарь. Четверо  его
товарищей были снаряжены так же, как он, но  далеко  не  столь  элегантно.
Остальные восемь, служившие эскортом, были индейцы-чиппевеи.
   Джаспер Гобсон не ошибся. Перед ним был француз или  во  всяком  случае
потомок канадских французов, возможно даже агент какой-нибудь американской
компании,  поручившей  ему  следить  за  деятельностью  вновь   основанной
фактории.
   -  Эта  лисица  принадлежит  мне,  сударь,  -  сказал  лейтенант  после
минутного молчания, в течение которого он и его соперник не сводили друг с
друга пристального взгляда.
   - Она принадлежит вам, если  вы  ее  убили,  -  ответил  незнакомец  на
хорошем английском языке, но с легким иностранным акцентом.
   -  Ошибаетесь,  милостивый  государь,  -  запальчиво  возразил  Джаспер
Гобсон, - она моя, даже если ее сразила ваша пуля!
   Презрительная улыбка была ответом на эти слова, исполненные  горделивой
уверенности  в  неотъемлемом  праве  Компании  Гудзонова  залива  на   все
охотничьи угодья от Атлантического до Тихого океана.
   - По-видимому, милостивый государь, - проговорил незнакомец, опираясь с
естественной грацией на свое  ружье,  -  вы  считаете  Компанию  Гудзонова
залива безраздельной властительницей всех земель на севере Америки?
   - Безусловно, - ответил лейтенант  Гобсон,  -  и  если  вы,  милостивый
государь,  принадлежите,  как  я  полагаю,  к  какой-нибудь   американской
компании...
   - К  Сен-Луисской  пушной  компании,  -  оказал,  слегка  поклонившись,
охотник.
   - Вам, я думаю, - перебил лейтенант, - мудрено  будет  предъявить  акт,
утверждающий за вашей компанией привилегию на  охоту  в  какой-либо  части
этой территории.
   - Акты! Привилегии! - пренебрежительно воскликнул канадец.  -  Это  все
старые европейские словечки - в Америке они не звучат!
   - А вы и не в Америке,  вы  на  английской  земле!  -  надменно  заявил
Джаспер Гобсон.
   - Лейтенант, - ответил охотник, тоже мало-помалу разгорячаясь, - сейчас
не время препираться на эту тему. Нам с  давних  пор  известны  притязания
Англии вообще и Компании Гудзонова залива в  частности  на  все  охотничьи
угодья, но, полагаю, рано или поздно события изменят этот странный порядок
вещей, и Америка станет американской, начиная от Магелланова пролива и  до
Северного полюса.
   - Не думаю, - сухо ответил Джаспер Гобсон.
   - Как бы то ни было, милостивый государь, - продолжал канадец, -  но  я
предложил бы вам оставить в покое международные  вопросы:  компания  может
претендовать на что ей угодно, но в этих северных областях континента -  и
особенно на побережье - хозяин территории тот, кто ее сейчас занимает.  Вы
основали факторию на мысе Батерст - хорошо,  мы  не  станем  охотиться  на
вашей земле, но и вам придется  уважать  наши  права,  когда  Сен-Луисская
пушная компания построит форт где-нибудь у северных границ Америки.
   Джаспер Гобсон нахмурился. Он хорошо понимал,  что  в  самом  недалеком
будущем у Компании Гудзонова залива  даже  на  этом  отдаленном  побережье
найдутся опасные соперники, что с ее притязаниями  властвовать  над  всеми
северными областями Америки не посчитается никто и что разрешать эту тяжбу
придется с оружием в руках. Но он сообразил также,  что  сейчас  неуместно
затевать спор о привилегиях, и  ему  было  даже  приятно,  что  охотник  -
кстати, человек весьма вежливый - решительно перенес спор на другую почву.
   - Что  касается  нашего  столкновения,  -  сказал  канадец,  -  то  оно
маловажно! Я думаю, мы с ним покончим, как подобает охотникам. Ружья у нас
разных калибров,  и  пули  легко  будет  отличить.  Пусть  же  эта  лисица
принадлежит тому, кто ее действительно убил!
   Предложение  было  справедливо.  Такой  способ  разрешить  сомнения   о
принадлежности убитого зверя был единственно правильным.
   Труп лисы внимательно осмотрели. Оказалось, что обе пули попали в цель:
одна в  бок,  другая  -  в  сердце.  И  та,  что  пронзила  сердце  зверя,
принадлежала канадцу.
   - Лиса ваша, милостивый государь, - сказал  Джаспер  Гобсон,  с  трудом
скрывая досаду: слишком уж богатая добыча переходила в чужие руки.
   Канадец взял лису, и все подумали, что он  сейчас  перекинет  ее  через
плечо и унесет с собой, но охотник вместо этого подошел к миссис Барнет  и
сказал:
   - Дамы любят прекрасные меха. Если б они знали, ценой какой мучительной
усталости, а подчас и опасности эти меха нам достаются, они,  быть  может,
умерили бы свою расточительную склонность! Но что делать - пока они их еще
очень любят. Позвольте же, сударыня, поднести вам  этот  мех  в  память  о
нашей встрече!
   Миссис Барнет мгновенье колебалась, но канадский охотник так любезно  и
чистосердечно предложил  ей  этот  великолепный  мех,  что  отказ  был  бы
равносилен оскорблению.
   Путешественница приняла подарок и поблагодарила незнакомца.
   Он низко  поклонился  ей  и,  кивнув  англичанам,  быстро  исчез  среди
прибрежных скал, сопровождаемый своими товарищами.
   Лейтенант и его спутники повернули обратно  к  форту  Надежды.  Джаспер
Гобсон шел, глубоко задумавшись.  Итак,  местонахождение  новой  фактории,
основанной его трудами, уже  обнаружено  конкурирующей  компанией,  и  эта
встреча с канадским охотником  могла  сулить  в  будущем  самые  серьезные
осложнения.


        17. ПРИБЛИЖЕНИЕ ЗИМЫ

   Наступило 21 сентября. Солнце находилось в точке осеннего равноденствия
- день и ночь были равны во всем мире. Последовательная смена тьмы и света
была с радостью встречена обитателями  форта.  Им  куда  лучше  спалось  в
темноте. В самом деле, глаз отдыхает и  набирается  новых  сил  во  мраке,
особенно когда солнечный свет непрерывно утомлял его в течение  нескольких
месяцев.
   Известно, что во время равноденствия  обычно  бывают  особенно  сильные
приливы, ибо, когда солнце и луна сходятся на одном меридиане, их  двойное
влияние  заметно  увеличивает  силу  прилива.  Итак,  время   было   самое
подходящее для внимательного наблюдения за приливом у побережья возле мыса
Батерст. Джаспер Гобсон уже несколько дней назад расставил в разных местах
вехи - своеобразные мареографы, - чтобы  точно  определить  разницу  между
уровнем моря в часы отлива и  прилива.  И  вот  ему  лишний  раз  довелось
убедиться, что в чем бы ни заключалась причина столь странного явления, но
в этой части Ледовитого океана - вопреки всем утверждениям наблюдателей  -
даже двойное влияние луны и солнца почти не  оказывало  на  море  никакого
действия. Прилив был едва ощутим, хоть это  и  противоречило  соображениям
мореплавателей.
   "В этом таится нечто противоестественное!" - подумал лейтенант Гобсон.
   И действительно, какое  мог  он  найти  объяснение?  Но  другие  заботы
захватили его, и  он  бросил  ломать  себе  голову  над  разрешением  этой
таинственной загадки.
   Двадцать девятого  сентября  состояние  атмосферы  ощутимо  изменилось.
Термометр упал  до  сорока  одного  градуса  по  Фаренгейту  (+5<sup>o</sup>C).  Небо
заволокло тучами,  которые  не  замедлили  разразиться  дождем.  Наступало
ненастье.
   Миссис Джолиф занималась своими посевами до  тех  пор,  пока  не  выпал
снег. Можно было надеяться, что  устойчивые  семена  щавеля  и  ложечника,
укрытые толстым слоем снега, выдержат самый лютый  мороз  и  дадут  весною
обильные всходы. Позади возвышенной части мыса  под  огород  заранее  было
вскопано и засеяно в последние дни сентября несколько акров земли.
   Джаспер Гобсон не стал дожидаться, пока  грянут  морозы,  и  теперь  же
выдал своим спутникам зимнюю одежду. Так что все  с  удовольствием  надели
шерстяное белье и облачились в куртки из оленьего меха, штаны из  тюленьей
кожи, меховые шапки и непромокаемые сапоги. Комнаты тоже, если  можно  так
выразиться, оделись в зимний наряд. Чтобы резкое понижение температуры  не
вызывало оледенения стен, их сверху донизу обили шкурами. К этому  времени
мастер  Рэй  уже  установил   вбирающие   рассеянную   в   воздуха   влагу
конденсаторы, опорожнять которые следовало два раза в неделю. Что касается
топки, то огонь в печи поддерживали сообразно изменениям погоды,  с  таким
расчетом, чтобы в комнатах всегда  была  температура  не  ниже  пятидесяти
градусов по Фаренгейту (+10<sup>o</sup>C).  Впрочем,  очень  скоро  толстая  снеговая
шапка должна была укрыть дом и воспрепятствовать убыли внутреннего  тепла.
Все это вместе взятое  вселяло  в  зимовщиков  надежду,  что  они  успешно
отразят обоих своих грозных врагов - холод и сырость.
   Второго октября, температура  вновь  упала,  и  первый  снег  запорошил
окрестности мыса Батерст. Но ветер  был  слабый  и  не  поднял  обычной  в
северных областях метели, называемой англичанами "drifts". И мыс, и форт с
его оградой, и длинная прибрежная полоса - все вскоре покрылось  громадным
ровным белым ковром. Незамерзшие воды озера и моря резко выделялись  рядом
со снегом своим тускло-серым, грязноватым цветом. Между  тем  на  северном
горизонте, отчетливо вырисовываясь  на  фоне  облачного  неба,  показались
первые айсберги. Сплошного ледяного поля пока еще не было, но природа  уже
накапливала  материал,  из  которого  мороз  в  недалеком  будущем   скует
непроходимый ледовой барьер.
   Впрочем, первый ледок не замедлил скрепить жидкую  поверхность  моря  и
озера.  Озеро  замерзло   первым.   Здесь   и   там   появились   огромные
серовато-белые  пятна,  предвещая  скорое  рождение  прочного  льда,  чему
способствовала тихая безветренная погода. И действительно, после того  как
однажды ночью было пятнадцать градусов по Фаренгейту (-9<sup>o</sup>C), озеро  наутро
представляло собой настолько гладкую поверхность, что она удовлетворила бы
самых взыскательных  конькобежцев  Серпентины.  Затем  небо  на  горизонте
приобрело особый блеск, называемый  китоловами  "мерцанием",  происходящий
вследствие отражения  лучей  ледяными  полями.  Вскоре  море  замерзло  на
огромном  пространстве.   Из   отдельных   скопившихся   льдин   понемногу
образовалось плотно спаявшееся с берегом  гигантское  поле  льда.  Но  это
океанское ледяное поле вовсе не было  похоже  на  гладкое  зеркало  озера.
Бурные волны, скованные  морозом,  взбудоражили  его  ровную  поверхность.
Здесь и там вздымались гряды льда, кое-где соединенные по краям, - то были
остановившиеся плавучие льдины, известные под названием "drift-ices", -  и
все поле  вспучилось  ледяными  глыбами  и  обломками  льда,  вытесненными
страшным давлением на поверхность. Китоловы называют эти глыбы "торосами".
   В несколько дней  вид  мыса  Батерст  и  его  окрестностей  неузнаваемо
изменился.  Миссис  Полина  Барнет,  как  завороженная,  следила  за  этим
волшебным  превращением.  Зрелище  было  для  нее   совершенно   новое   -
путешественница охотно заплатила бы за него  любыми  лишениями  и  муками.
Нельзя вообразить себе  ничего  прекраснее  этого  торжественного  шествия
зимы, этого грозного вступления мороза в  его  северные  владения!  Миссис
Барнет не узнавала ни  привычных  видов,  ни  знакомых  мест.  Все  вокруг
преобразилось.  На  глазах   путешественницы   возникала   новая   страна,
исполненная величественной печали. Мелкие подробности  ландшафта  исчезли,
их скрыл под собою снег, сохранив только  крупные,  затушеванные  морозной
дымкой штрихи. Одна декорация сменялась другой, словно в феерии. Там,  где
недавно был могучий океан, теперь не осталось и признаков моря.  Там,  где
была пестро расцвеченная земля, теперь  лежал  ослепительно  белый  ковер.
Там, где был смешанный, разных оттенков зелени лес,  теперь  остался  лишь
хаос обнаженных, заиндевевших стволов. Исчезло лучистое  солнце  -  вместо
него какой-то бледный диск, едва пробиваясь сквозь туман, лениво  влачился
по небу, описывая в течение нескольких часов укороченную дугу. И, наконец,
там, где прежде  была  четкая  граница  неба  и  моря,  теперь  замкнулась
бесконечная цепь причудливо  зазубренных  айсбергов,  из  которых  природа
воздвигла непроходимую стену между полюсом и отважными путешественниками.
   Сколько разговоров, какой оживленный обмен  впечатлениями  вызвали  все
эти  перемены!  Пожалуй,  один  лишь  Томас  Блэк  остался  равнодушным  к
изумительным красотам арктического  пейзажа.  Да  и  чего  было  ждать  от
погруженного в свои мысли астронома, которого, по правде, никто из  членов
маленькой колонии до сих пор не считал своим! Этот  замкнувшийся  в  своей
науке ученый жил только созерцанием небесных явлений, прогуливался  только
по лазурным дорогам небосвода, покидая какую-нибудь звезду для того  лишь,
чтобы тотчас перенестись на другую! И  вот  его  небо  стало  затмеваться,
созвездия исчезали из  виду,  непроницаемая  завеса  тумана  протягивалась
между ним и зенитом. Томас Блэк  был  вне  себя!  Но  Джаспер  Гобсон  его
утешил,  пообещав  ему  в  будущем   благоприятные   для   астрономических
наблюдений великолепные морозные ночи, и  северные  сияния,  и  светящиеся
кольца вокруг планет, и ложные  луны,  и  другие,  достойные  вызвать  его
восхищение чудеса полярных стран.
   Тем временем температура держалась  сносная.  Ветра  не  было,  а  ведь
именно ветер делает щипки мороза особенно чувствительными. Охота  все  еще
продолжалась. На склады фактории поступали новые меха, в кладовые -  новая
провизия. Устремляясь в теплые края, во  множестве  пролетали  тетерева  и
куропатки, доставлявшие фактории свежее и  питательное  мясо.  В  изобилии
появились полярные зайцы уже в зимних шубках. Добрая сотня этих  грызунов,
следы которых легко было распознать  на  снегу,  вскоре  пополнила  запасы
форта.
   Громадными  стаями  пролетали  в  вышине  лебеди-шипуны  -  красивейшие
представители пернатого царства Северной Америки. Охотники убили несколько
пар лебедей. Это были роскошные птицы от четырех до пяти футов  длиной,  с
белоснежным оперением и медно-красными головкой и горлом. Они переселялись
в более гостеприимные края, где есть необходимые для их пропитания водяные
растения и насекомые; летели они с необыкновенной быстротой, ибо воздух  и
вода - их истинные стихии. Замечены были и другие лебеди,  так  называемые
"лебеди-трубачи",  крик  которых  напоминает  рожок  горниста.  Эти  птицы
величиной почти не уступают шипунам, спина и грудь у  них  белые,  ноги  и
клюв черные. Их стаи также  тянулись  на  юг.  Ни  Марбру,  ни  Сэбину  не
посчастливилось убить ни одного из этих трубачей, но вслед им  они  весьма
многозначительно крикнули: "До  свиданья!"  Дело  в  том,  что  эти  птицы
неизменно возвращаются с первым дуновением весны, и именно в это время  их
легче всего подстрелить. Охотники факторий и индейцы особенно ценят в  них
кожу, перья и  пух,  и  в  иные  счастливые  годы  десятки  тысяч  лебедей
сбываются на рывках Старого Света, где они идут по полгинеи за штуку.
   Теперь экспедиции никогда не длились больше нескольких часов и  нередко
прерывались из-за дурной погоды.  Охотники  не  раз  видели  большие  стаи
волков; чтобы встретить их,  уже  не  было  надобности  уходить  далеко  -
подстрекаемые голодом,  волки  осмелели  и  подходили  к  самой  фактории,
раздражавшей их острый нюх вкусными кухонными  запахами.  По  ночам  часто
доносился их зловещий вой. Не страшные в одиночку,  в  большом  количестве
эти хищники становятся  опасны,  и  охотники  выходили  теперь  за  ограду
фактории только хорошо вооруженными.
   Гораздо более дерзкими стали и медведи. Не проходило дня, чтобы они  не
показывались вблизи форта, а ночью подбирались к самой ограде.  Нескольких
удалось ранить выстрелами, и они ушли, пятная снег кровью. Но приближалась
уже середина октября, а ни один медведь не оставил еще в  руках  охотников
своей теплой прекрасной шубы. Впрочем, Джаспер Гобсон запрещал своим людям
нападать первыми на этих грозных  зверей.  С  ними  лучше  было  держаться
оборонительной  тактики,  тем  более  что  рано  или  поздно  должно  было
наступить время, когда голод заставят их  предпринять  атаку  на  форт,  и
тогда, защищаясь, можно будет одновременно захватить добычу.
   Несколько дней стояла сухая, холодная погода. На  земле  лежал  крепкий
снежный  наст,  сильно  облегчавший   передвижение.   Охотники   совершили
несколько экскурсии по  побережью  и  к  югу  от  форта.  Лейтенант  желал
удостовериться,  покинули  ли  территорию   агенты   Сен-Луисской   пушной
компании: если - да, то где-нибудь в окрестностях должны были обнаружиться
их следы; однако все поиски оказались тщетными.  Оставалось  предположить,
что раньше чем выпал снег они вернулись в более  умеренные  широты,  чтобы
перезимовать в каком-нибудь южном форте.
   Но хорошие дни держались недолго: в первую же неделю ноября подул южный
ветер; хотя мороз  стал  мягче,  зато  повалил  густой-снег  и  вскоре  на
несколько футов покрыл землю. Приходилось ежедневно отгребать его от  дома
и расчищать дорожки к воротам, сараю, оленьим стойлам и псарне.  Охотничьи
экскурсии совершались реже, и, отправляясь в поход,  приходилось  надевать
лыжи.
   Во время сильных морозов снег так твердеет, что не оседает под тяжестью
человека.  Ступать  по  нему  можно  смело,  не  боясь  в   любой   момент
провалиться. Когда же снег рыхлый, нога сразу же  погружается  в  него  по
колено, и в это время индейцы всегда пользуются лыжами.
   Лейтенант Гобсон и его спутники  давно  привыкли  к  этим  "snow-shoes"
[лыжи для глубокого снега, буквально - "снеговые  башмаки"  (англ.)]  и  с
легкостью конькобежцев носились на них по  мягкому  снегу;  Полина  Барнет
тоже приспособилась к лыжам и скоро в быстроте бега могла  соперничать  со
своими товарищами. Лыжные прогулки совершались и по замерзшему озеру и  по
побережью. Спускались даже и на прочную поверхность  океана:  толщина  его
льда измерялась уже многими  футами.  Но  эти  прогулки  были  чрезвычайно
утомительны: лед был неровный, повсюду друг на друга громоздились  льдины,
то и дело приходилось огибать торосы,  а  дальше  неодолимым  препятствием
вставала цепь айсбергов - их гребни  возвышались  на  пятьсот  футов!  Эти
причудливо нагроможденные ледяные глыбы  представляли  собой  изумительное
зрелище. Тут, казалось, лежит в руинах какой-то белый город - обвалившиеся
крепостные  стены,  монументы,  колонны;   там   -   простирается   словно
потрясенная геологической катастрофой  страна:  груды  гигантских  ледяных
обломков образовывали горную  цепь  с  четко  выступавшими  на  фоне  неба
вершинами, с отрогами  и  долинами  -  словом,  целая  ледяная  Швейцария!
Запоздавшие птицы - глупыши; чистики, топорки  -  еще  оживляли  окрестное
безмолвие, наполняя его пронзительными криками. Среди торосов, сливаясь  с
ними своей белизной,  бродили  большие  полярные  медведи.  Действительно,
путешественнице было на что посмотреть и  чем  восхищаться.  Верная  Мэдж,
сопровождавшая ее всюду, разделяла ее восторги. Как далеко  очутились  они
обе от тропических областей Индии или Австралии!
   Несколько экскурсий было сделано по этому  замерзшему  океану,  ледяная
кора которого, не треснув, выдержала бы тяжесть  артиллерийских  парков  и
даже зданий. Но скоро эти прогулки сделались настолько утомительны, что их
по необходимости пришлось  прекратить.  Температура  резко  понизилась,  и
самая легкая работа, самое ничтожное усилие вызывали парализовавшую всякое
движение одышку. Глаза болели от яркой белизны снега, и долго  выдерживать
это сверканье было невозможно - даже  привычные  эскимосы  часто  от  него
слепнут.  Наконец,  благодаря  удивительному  явлению,  происходившему   в
результате  преломления  световых  лучей,  расстояния,   глубины,   объемы
представлялись взору не такими, какими они были в  действительности.  Так,
между двумя льдинами на  деле  было  пять  или  шесть  футов,  а  человеку
казалось,  что  это  расстояние  не  больше  двух  футов;   из-за   такого
оптического обмана люди часто падали и нередко сильно ушибались.
   Четырнадцатого ноября  термометр  показал  три  градуса  ниже  нуля  по
Фаренгейту (-19<sup>o</sup>C) и к холоду прибавился еще резкий ветер. Воздух весь как
бы наполнился иголками. Всякий, кто выходил во  двор,  рисковал  мгновенно
обморозить себе лицо, если не удавалось при помощи энергичного  растирания
снегом  восстановить  кровообращение  в  пораженной  части.  Некоторые  из
обитателей форта подверглись такому мгновенному обморожению, и между  ними
Гарри, Бельчер и Хоуп, но своевременное растирание спасло их от беды.
   Понятно, что в таких условиях физический труд на воздухе стал немыслим.
Кроме того, день сильно  укоротился.  Солнце  только  на  несколько  часов
показывалось над горизонтом. На смену ему приходили  бесконечные  сумерки.
Близилась настоящая зимовка, иными словами - непрерывное сиденье взаперти.
Уже последние северные птицы покинули окутанное мраком побережье. Осталось
лишь  несколько  пар   пятнистых   соколов,   которых   индейцы   называют
"зимовщиками", ибо они вплоть до наступления полярной ночи задерживаются в
этом царстве льда, но и эти птицы должны были вскоре скрыться.
   Лейтенант Гобсон торопился покончить с работами, то есть с  устройством
капканов и ловушек, которые на зиму надо было  расставить  в  окрестностях
мыса Батерст.
   Капканы эти состояли из тяжелых досок, укрепленных на трех  сколоченных
в виде цифры  "4"  неустойчивых  брусьях,  от  малейшего  прикосновения  к
которым доски падали и придавливали зверя. Это были точь-в-точь  такие  же
ловушки, какие в  полях  расставляют  птицеловы,  только  гораздо  больших
размеров.  На  конец  горизонтального  бруса  клали  какие-нибудь   мясные
отбросы, и  всякое  небольшое  животное  вроде  лисицы  или  куницы,  едва
протянув к ним лапу, неизбежно оказывалось пойманным. Такие именно ловушки
- иногда на пространстве в  несколько  миль  -  ставили  зимой  знаменитые
охотники, жизнь  которых,  полную  приключений,  столь  поэтически  описал
Купер. Штук тридцать таких капканов было расставлено вокруг форта Надежды,
и наведываться к ним приходилось довольно часто.
   Двенадцатого ноября в  маленькой  колонии  прибавился  новый  зимовщик.
Миссис Мак-Нап родила толстого здорового мальчишку, которым мастер-плотник
чрезвычайно  гордился.  Миссис  Барнет  была  крестной  матерью  младенца,
которого назвали Майкл - Надежда.  Обряд  крещения  совершился  с  большой
торжественностью - этот  день  в  фактории  объявили  праздником  в  честь
маленького  существа,  только  что  появившегося  на  свет  за   пределами
семидесятого градуса северной широты.
   Через несколько  дней,  20  ноября,  солнце  окончательно  скрылось  за
горизонтом, с тем чтобы уже не появляться целых два месяца. Полярная  ночь
вступила в свои права!


        18. ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

   Эта долгая ночь началась страшной бурей. Мороз, быть может,  и  не  был
особенно лютый, зато воздух был насыщен сыростью. Несмотря на все принятые
меры, эта  сырость  проникала  в  дом,  и  каждое  утро  из  конденсаторов
выбрасывали по нескольку фунтов льда.
   На дворе метель крутилась, как смерч.  Снег  падал  не  вертикально,  а
почти горизонтально. Джаспер Гобсон запретил отворять дверь,  ибо  сени  в
одну минуту завалило бы снегом. Зимовщики оказались бы в плену.
   Ставни закрыли наглухо. В течение томительных  часов  этой  бесконечной
ночи, которую, однако, не посвящали сну, непрерывно горели лампы.
   Снаружи царил полярный мрак, обычное безмолвие здешних  мест  сменилось
теперь ревом бури. Врываясь в пространство между домом  и  выступом  мыса,
протяжно выл ветер. Дом, по которому он бил  наискось,  дрожал  до  самого
основания. Если бы не прочность постройки, он, наверное,  не  выдержал  бы
натиска бури. К счастью, груды лежавшего у стен снега  несколько  смягчали
ее удары. Мак-Нап боялся только  за  наружные  части  труб,  сложенных  из
известковых кирпичей, - они могли развалиться под напором ветра. Но  трубы
устояли, только отверстия их часто приходилось прочищать от  забивавшегося
внутрь снега.
   Посреди свиста и воя  временами  раздавался  страшный  грохот,  причины
которого миссис Барнет разгадать не могла. То рушились вдали айсберги. Эхо
многократно повторяло  этот  грохот,  подобный  раскатам  грома.  Слышался
непрерывный треск ледяных полей, смещавшихся и  разбивавшихся  от  падения
ледяных гор. Чтобы не испытывать гнетущего чувства страха, надо было иметь
особо закаленную суровой северной природой душу. Для  Джаспера  Гобсона  и
его товарищей эти грозные явления были делом обычным, но и  миссис  Полина
Барнет и Мэдж понемногу научились относиться к ним равнодушно. К тому же в
прошлых путешествиях им обеим не раз случалось испытывать на себе страшную
силу ураганов, проносящихся со скоростью сорока лье в час и опрокидывающих
тяжелые артиллерийские орудия.  Но  здесь,  на  мысе  Батерст,  к  урагану
присоединился еще мрак и снег. Можно было опасаться,  что  если  ветер  не
ослабеет, то к утру и дом, и псарня, и сарай, и  ограда  будут  погребены,
засыпаны, исчезнут под громадными сугробами.
   Пока длилось это невольное заточение, жизнь в форте шла своим  чередом.
Отважных обитателей фактории  соединяла  между  собой  прочная  дружба,  и
совместное существование в  тесном  помещении  не  повлекло  за  собой  ни
недоразумений, ни ссор. Кроме того,  разве  они  не  привыкли  к  подобным
условиям еще в форте Энтерпрайз и в форте Релайанс? И миссис Полина Барнет
ничуть не удивилась, что у ее товарищей оказался такой легкий характер.
   С одной стороны работа, с другой - чтение и игры заполняли  весь  день.
Работа - это было шитье и  починка  одежды,  чистка  оружия,  изготовление
обуви, внесение записей в ежедневный журнал, который вел лейтенант Гобсон,
отмечая малейшие события зимовки: погоду, температуру, направление  ветра,
появление метеоров, столь частых в полярных широтах;  работа  -  это  было
также наведение порядка в доме,  подметание  комнат,  каждодневный  осмотр
мехов, которые могли испортиться от сырости; наконец, работа  -  это  было
поддержание огня в печах, наблюдение  за  тягой  и  непрерывная  борьба  с
мельчайшими частицами накапливавшейся в углах влаги.  Каждый  вносил  свою
лепту в общий труд - согласно вывешенному в большой зале расписанию. Никто
не был перегружен сверх меры, но и без дела жители  форта  не  оставались.
Томас  Блэк  свинчивал   и   развинчивал   свои   приборы   или   проверял
астрономические вычисления; он почти не выходил из своей комнатки, негодуя
на бурю, мешавшую  ему  наблюдать  за  ночным  небом.  Что  касается  трех
замужних женщин, то миссис Мак-Нап возилась со  своим  малышом,  а  миссис
Джолиф, за которой по пятам ходил ее дотошный супруг, с помощью миссис Рэй
ведала кулинарной частью.
   Совместному отдыху посвящали ежедневно несколько часов, а воскресенье -
целиком. Заключался он главным образом в чтении вслух. Библия и  несколько
книг о путешествиях составляли всю библиотеку форта, но эти  славные  люди
умели довольствоваться малым. Большею частью читала миссис Полина  Барнет,
и слушать ее было  одно  наслаждение.  Рассказы  о  путешествиях  и  главы
священной истории, переданные ее проникновенным, прочувствованным голосом,
приобретали особое очарование. Вымышленные лица и легендарные герои  вдруг
оживали,  и  их  удивительная  жизнь  приобретала  в  ее   чтении   полную
убедительность. И когда в назначенный час эта  милая  женщина  бралась  за
книгу, радость была всеобщей. Полина Барнет была душой  маленького  мирка:
она училась сама и учила людей, давала советы и выслушивала мнения других;
она всегда и во всем готова была услужить. Она соединяла в себе прелесть и
доброту женщины с духовной энергией мужчины, что было  двойной  ценностью,
двойной заслугой в глазах этих суровых солдат, которые преклонялись  перед
нею и, не задумываясь, отдали бы за нее свою жизнь.  Добавим,  что  миссис
Полина Барнет жила так же, как жили остальные, - она не запиралась в своей
комнатке,  трудилась  наравне  со  всеми,  а  своей  любознательностью   и
расспросами умела каждого вовлечь в разговор. Итак,  ничто  не  оставалось
праздным в форте Надежды - ни руки, ни языки. Работали, беседовали и, надо
сказать,  чувствовали  себя  прекрасно.  Хорошее  настроение  поддерживало
хорошее самочувствие и побеждало скуку долгого затворничества.
   Между тем буря не унималась. Зимовщики  уже  три  дня  не  выходили  на
воздух, а метель бушевала  все  с  той  же  силой.  Джаспер  Гобсон  терял
терпение. В комнатах необходимо было освежить перенасыщенный  углекислотой
воздух; он уже настолько был испорчен, что даже лампы стали тускло гореть.
Сначала  хотели  было  пустить  в  ход  воздушные   насосы,   но   трубки,
естественно,  оказались  забитыми  льдом  и  не  действовали,  -  насосами
невозможно было пользоваться, когда дом  был  погребен  под  такой  толщей
снега. Надо было что-то предпринять. Лейтенант посоветовался  с  сержантом
Лонгом, и 23 ноября было решено открыть одно  из  окон  заднего  фасада  в
конце сеней: с этой стороны ветер дул слабее.
   Дело  оказалось  нелегким.  Рамы  отворились  свободно,   но   ставень,
притиснутый оледенелым снегом, не  поддавался  никаким  усилиям.  Пришлось
снять его с петель. Затем ломами  и  лопатами  принялись  пробивать  снег,
которого навалило футов на десять. Прорыли нечто вроде туннеля,  и  свежий
воздух тотчас же ворвался в помещение.
   Джаспер Гобсон, сержант, несколько солдат и даже миссис Барнет рискнули
выбраться по туннелю наружу, что потребовало от них  немалых  усилий,  ибо
ветер неистово дул навстречу.
   Какое грустное зрелище представляли  собою  мыс  Батерст  и  окружающая
равнина! Был полдень, но только на юге  узкая  полоска  сумеречного  света
чуть оттеняла линию горизонта. Холод был не такой резкий, как  можно  было
ожидать, - всего пятнадцать  градусов  выше  нуля  по  Фаренгейту  (-9<sup>o</sup>C).
Однако вьюга по-прежнему свирепствовала с неистовой силой,  и  лейтенанта,
его товарищей и путешественницу неминуемо свалило бы с ног, если бы они не
стояли по пояс  в  снегу,  который  их  поддерживал  и  давал  возможность
сопротивляться порывам ветра. Они не могли говорить  и  ничего  не  видели
сквозь ослеплявшие их хлопья густого снега.  За  каких-нибудь  полчаса  их
замело бы с головой. Все было бело вокруг; ограду завалило доверху,  крыша
и стены дома представляли собою ровный  холм,  и  если  бы  не  две  струи
голубоватого дыма,  метавшиеся  по  ветру,  никто  и  не  догадался  бы  о
существовании здесь человеческого жилья.
   Понятно, что при таких обстоятельствах "прогулка" была весьма  краткой.
Но путешественница успела окинуть быстрым  взглядом  этот  унылый  пейзаж.
Перед ней промелькнул исхлестанный метелью горизонт и  полная  предельного
ужаса картина полярной  бури.  И  она  вернулась  в  дом,  унося  с  собой
незабываемое впечатление.
   Атмосфера в доме освежилась в несколько  секунд,  и  вредные  испарения
рассеялись от притока свежего и живительного воздуха. Лейтенант  Гобсон  и
его спутники в свою очередь поспешили под надежный кров. Окно закрыли,  но
проход,  необходимый  уже  хотя  бы  для   одной   вентиляции,   ежедневно
старательно расчищали.
   Так прошла целая неделя.  К  счастью,  у  оленей  и  собак  корма  было
вдоволь, и наведываться к ним не было нужды. Восемь дней  зимовщики  жили,
как настоящие затворники. Для  людей,  привыкших  к  вольному  воздуху,  -
солдат и охотников, - это был долгий срок. И, надо сознаться, даже  чтение
утратило для них половину своей прелести, а  игра  в  "криббэдж"  в  конце
концов показалась просто скучной. Ложились спать, надеясь при  пробуждении
услышать последние,  слабеющие  завывания  бури,  но  надежда  всякий  раз
оказывалась тщетной. Снег по-прежнему заносил окна, по-прежнему  крутилась
метель, ледяные горы рушились с громовыми раскатами, дым гнало в  комнаты,
и от этого люди, не переставая,  кашляли,  а  буря  все  не  унималась,  и
казалось, она вообще никогда не утихнет.
   Наконец, 28 ноября барометр-анероид, висевший в большой  зале,  показал
близкую перемену погоды. Он  сильно  поднялся.  В  то  же  время  ртуть  в
наружном термометре упала до четырех  градусов  ниже  нуля  по  Фаренгейту
(-20<sup>o</sup>C). В значении этих признаков трудно было ошибиться. И действительно,
29 ноября по внезапно наступившей тишине жители форта Надежды поняли,  что
буря прекратилась.
   Все поспешили выйти на воздух - заключение длилось слишком долго. Дверь
невозможно было отворить - пришлось вылезать в окно и  отгребать  сугробы.
Но теперь это уже не был прежний рыхлый  снег  -  мороз  превратил  его  в
твердую, оледенелую массу, и ее пришлось разбивать ломом.
   На это ушло полчаса,  и  скоро  все  зимовщики  за  исключением  миссис
Мак-Нап, которая еще не поднималась с постели, разгуливали по двору.
   Мороз  был  крепкий,  но  давал  себя  меньше  чувствовать,  ибо  ветер
совершенно утих. Однако разница между температурой нагретого  помещения  и
наружной была около пятидесяти четырех  градусов  (30<sup>o</sup>C),  и  все  оделись
потеплее, чтобы без ущерба для здоровья выдержать этот резкий переход.
   Было восемь часов утра. По  небу,  от  зенита,  где  сверкала  Полярная
звезда, и до самого горизонта горели яркие созвездия.  С  первого  взгляда
казалось,  будто  их  миллионы,  хотя  на  самом   деле   звезд,   видимых
невооруженным глазом, на всем небесном своде насчитывается не больше  пяти
тысяч. У Томаса Блэка то и дело вырывались  восторженные  восклицания.  Он
готов был рукоплескать этому звездному небосклону, не подернутому нигде ни
облачком, ни туманом. Еще ни перед одним астрономом не открывалось  такого
великолепного неба!
   Пока Томас Блэк, равнодушный к делам земли, предавался своим восторгам,
его товарищи уже добрались до укрепленной ограды. Тут  снег  был  твердый,
как камень, и притом очень скользкий,  так  что  люди  все  время  падали,
однако без неприятных последствий.
   Нечего и говорить, что весь двор был завален снегом. Только крыша  дома
едва заметным холмом возвышалась над абсолютно ровной, сглаженной  могучим
нивелиром ветра поверхностью. Виднелись только верхушки столбов частокола,
и в таком виде он не  был  препятствием  даже  для  самого  ничтожного  из
грызунов! Но что было делать? О том, чтобы на таком громадном пространстве
разгрести сугробы затвердевшего снега в десять футов толщиной, нечего было
и думать. Самое большее, можно было  попробовать  убрать  его  с  наружной
стороны ограды, чтобы получился отвесный ров, который все-таки послужил бы
некоторой защитой. Но зима была только в начале, и можно  было  опасаться,
что новая буря в несколько часов доверху заметет этот ров.
   В то время как лейтенант осматривал укрепления, которые  не  могли  уже
служить защитой фактории до тех пор, пока лучи солнца не растопят снеговую
кору, миссис Джолиф вдруг воскликнула:
   - А наши собаки! А олени!
   И правда, надо было немедленно убедиться, живы ли они. Псарня и стойла,
менее высокие, чем дом, были совершенно погребены  под  снегом,  и  весьма
возможно, что животным не  хватило  воздуха.  Зимовщики  бросились  кто  к
псарне, кто к оленьим стойлам,  но  все  опасения  тотчас  же  рассеялись.
Ледяная стена, соединявшая северный угол дома  с  выступом  мыса,  отчасти
прикрыла собой обе постройки, и снежные сугробы около  них  были  не  выше
четырех футов. Даже "глазки", проделанные  в  стенах,  не  были  занесены;
животные оказались в полном здравии, и как только  открыли  дверь,  собаки
выскочили во двор, заливаясь долгим, радостным лаем.
   Тем временем мороз начал  чувствительно  покалывать,  и  после  часовой
прогулки каждый уже с удовольствием подумывал о благотворном тепле  печки,
весело трещавшей в зале. Делать во дворе  было  больше  нечего.  Осмотреть
капканы, погребенные под десятифутовой толщей снега, пока было нельзя. Все
вернулись в дом, закрыли окно и уселись по своим  местам  за  столом,  ибо
наступил час обеда.
   Понятно, разговор  вертелся  вокруг  внезапно  нагрянувшей  стужи,  так
быстро сковавшей льдом весь толстый снеговой  покров.  Это  было  досадное
обстоятельство, до некоторой степени угрожавшее безопасности форта.
   - Мистер Гобсон,  -  спросила  миссис  Барнет,  -  разве  не  может  на
несколько дней наступить оттепель? Тогда весь этот лед растаял бы.
   - Нет, сударыня, - ответил лейтенант,  -  оттепель  в  это  время  года
маловероятна. Скорей всего, мороз еще усилится, и очень жаль,  что  мы  не
имели возможности убрать снег, пока он был рыхлый.
   - Как! Неужели вы думаете, что температура еще понизится?.
   - Без всякого сомнения, сударыня. Четыре градуса ниже  нуля  (-20<sup>o</sup>C)  -
разве это мороз для такой высокой широты!
   - Что ж было бы, если б мы находились  на  полюсе?  -  спросила  миссис
Полина Барнет.
   - Весьма возможно, сударыня,  что  полюс  не  является  самой  холодной
точкой на земном шаре: ведь многие мореплаватели утверждают, что море  там
свободно  ото  льдов.  По-видимому,  вследствие  ряда   географических   и
гидрографических причин средняя годовая температура всего ниже  в  пункте,
расположенном на девяносто пятом меридиане и на семьдесят восьмом  градусе
северной широты, - иными словами,  на  северном  побережье  Джорджии.  Там
средняя годовая температура не превышает двух градусов ниже нуля  (-19<sup>o</sup>C).
Этот пункт так и называется "полюсом холода".
   - Однако, мистер Гобсон, - возразила путешественница, - ведь  наш  форт
отстоит на целых восемь градусов от этого страшного места!
   - Потому-то, - ответил Джаспер Гобсон, - я и рассчитывал,  что  у  мыса
Батерст мы не будем так страдать от  холода,  как  страдали  бы,  если  бы
находились в северной Джорджии. Я нарочно рассказал вам о "полюсе холода",
чтоб  вы  не  связывали  представление  о  самой  низкой   температуре   с
географическим полюсом. И вообще сильные холода бывают и в других  пунктах
земного шара. Только они там не так длительны.
   - Где ж  это,  мистер  Гобсон?  -  спросила  миссис  Барнет.  -  Должна
сознаться, вопрос холода меня сейчас сильно занимает!
   - Если мне не изменяет память, - ответил лейтенант Гобсон, - на острове
Мелвилл полярные исследователи  отметили  температуру  в  шестьдесят  один
градус ниже нуля, а в порту Феликс - в шестьдесят пять.
   - Но ведь остров Мелвилл и порт Феликс, кажется, расположены  на  более
высокой широте, чем мыс Батерст!
   - Безусловно,  сударыня,  но  широта  в  иных  случаях  еще  ничего  не
доказывает.  Другой  раз  достаточно  соединения  нескольких   атмосферных
явлений, чтобы уже наступило сильное похолодание. Помните,  сержант  Лонг,
кажется в тысяча восемьсот горок пятом году... Ведь вы были тогда в  форте
Релайанс?
   - Как же, лейтенант, - ответил Лонг.
   - Так вот, в этом году и, по-моему, в январе мы  отметили  чрезвычайное
понижение температуры.
   - Да, - ответил сержант, -  я  отлично  помню,  как  термометр  показал
семьдесят градусов ниже нуля (-56,7<sup>o</sup>C).
   - Что? - воскликнула миссис Полина Барнет. - Семьдесят градусов в форте
Релайанс, на Невольничьем озере?
   - Так точно, сударыня, - сказал лейтенант, - а он всего  на  шестьдесят
пятом градусе  северной  широты,  то  есть  на  параллели  Христианин  или
Санкт-Петербурга.
   - Значит, мистер Гобсон, нужно быть готовым ко всему!
   - Вы правы,  сударыня,  -  действительно  ко  всему,  когда  зимуешь  в
Арктике!
   Ни 29, ни 30 ноября мороз не смягчился, и в печах приходилось все время
поддерживать сильный огонь, иначе скопившаяся по всем углам  дома  сырость
неминуемо обратилась бы в лед. Но дров было вволю,  и  их  можно  было  не
экономить. В комнатах вопреки угрозам стужи постоянно сохранялась  средняя
температура в пятьдесят два градуса по Фаренгейту (+11<sup>o</sup>C).
   Несмотря на жестокий холод, Томас Блэк при виде столь  ясного  неба  не
мог устоять перед соблазном понаблюдать за звездами.  Там,  где  в  зените
горела одна великолепная  звезда,  он  льстил  себя  надеждой  открыть  по
крайней мере две! Но, увы, от наблюдений пришлось отказаться.  Инструменты
"жгли" ему  руки.  Ожог  -  единственное  слово,  которое  может  передать
ощущение,  испытываемое  при  прикосновении  на  морозе  к  металлическому
предмету. Впрочем, физически это явления тождественные. Сообщается ли телу
внезапный жар посредством горячего предмета, или  также  резко  отнимается
предметом сильно охлажденным - ощущение одно и  то  же.  Достойный  ученый
вполне убедился в этом, когда кожа "а его пальцах оказалась приклеенной  к
подзорной трубе. Наблюдения пришлось отложить.
   Однако за этот ущерб небеса вознаградили  астронома  двумя  неописуемой
красоты явлениями: сначала - гало, а затем - северным сиянием.
   Гало представляет собою белое  с  бледно-красным  краем  кольцо  вокруг
луны. Этот светящийся диск является результатом преломления  лунных  лучей
сквозь мельчайшие, носящиеся в воздухе  призматические  кристаллики  льда;
измеренный  секстаном  по  диаметру,  он  давал  угол  около  сорока  пяти
градусов. Ночное светило  ярко  блистало  в  центре  этой  короны,  славно
образованной из прозрачных, молочно-белых кругов лунной радуги.
   Пятнадцать часов спустя над  северным  горизонтом,  более  чем  на  сто
географических градусов, раскинулась в небе  великолепная  дуга  северного
сияния. Верхушка ее совпала с магнитным меридианом, и, как  это  иной  раз
бывает, сияние окрасилось во все  цвета  радуги,  среди  который  наиболее
отчетливо проступал красный. Кое-где созвездия казались  залитыми  кровью.
Из скопившейся на горизонте туманности,  составлявшей  средоточие  сияния,
исходили  яркие  лучи;  некоторые  из  них  протягивались  выше  зенита  и
заставляли бледнеть свет луны, утонувшей в этих электрических волнах. Лучи
вздрагивала, как будто воздушные потоки колебали  частицы  света.  Никакое
описание не может передать божественной красоты этого "венца", сверкавшего
во всем своем величии над полюсом  земного  шара.  Полчаса  сияние  горело
ослепительным светом, а затем, не сокращаясь, и не сжимаясь, и даже  нигде
не потеряв  своего  блеска,  оно  вдруг  погасло,  словно  невидимая  рука
внезапно оборвала приток электричества, которым оно питалось.
   Для Томаса Блэка сияние исчезло как раз  вовремя:  еще  пять  минут,  и
почтенный астроном примерз бы к месту, на котором стоял!


        19. ВИЗИТ СОСЕДЕЙ

   Второго декабря мороз стал мягче.  Для  всякого  метеоролога  появление
гало   является   верным   признаком   близкой   перемены   погоды.    Оно
свидетельствует о присутствии в атмосфере известного количества влаги,  и,
в самом деле, барометр несколько понизился, а температура в  то  же  время
поднялась до пятнадцати градусов выше нуля (-9<sup>o</sup>C).
   Обитателям умеренного пояса такой мороз показался бы  значительным,  но
бывалые зимовщики переносили его легко. К тому же ветра  совсем  не  было.
Лейтенант Гобсон, заметив, что оледенелая поверхность  сугробов  сделалась
рыхлой, распорядился разгрести снег с наружной стороны частокола.  Мак-Нап
и его помощники дружно взялись за дело, и  через  несколько  суток  работа
была закончена. В те же дни откопали  погребенные  под  снегом  капканы  и
расставили  их  заново.  Многочисленные  следы  говорили  о  том,  что   в
окрестностях мыса скопилось немало пушных зверей; нигде  не  находя  пищи,
они должны были пойти на приманку.
   Следуя советам охотника Марбра, по эскимосскому обычаю выкопали яму для
оленей. Это был ров десяти футов длины и такой  же  ширины  и  глубиной  в
двенадцать  футов.  Ров  прикрывают  качающимся  от  собственной   тяжести
настилом, на конец которого накладывают траву.  Привлеченное  ею  животное
неизбежно падает в ров, из которого уже  не  может  выбраться.  Качающийся
настил снова автоматически выпрямляется, и в западню один за другим  могут
попасть несколько оленей. Марбру нетрудно было  соорудить  такую  западню,
если не считать того, что  пришлось  копать  сильно  промерзшую  землю;  и
каково же было его удивление, - а также и удивление  Джаспера  Гобсона,  -
когда лопата, пройдя футов пять земли и песку, вдруг ударилась о  твердый,
как камень, слой льда, казавшийся очень толстым.
   Лейтенант внимательно осмотрел это странное расположение слоев почвы  и
сказал:
   -  Должно  быть,  в  какие-то  далекие  времена  эта  часть   побережья
подверглась длительному и очень сильному промерзанию, потом песок и  земля
засыпали оледенелую массу, покоящуюся, вероятно, на гранитном ложе.
   - Наверно, так оно и было, лейтенант, - ответил охотник, - но от  этого
наша западня хуже не станет.  Напротив,  на  скользких  стенках  олени  не
найдут никакой точки опоры.
   Марбр был прав, и дальнейшие события это подтвердили.
   Пятого декабря,  когда  он  и  Сэбин  отправились  осмотреть  ров,  они
услышали доносившееся из глубины глухое рычание. Оба остановились.
   - Это не крик оленя, - сказал Марбр. - Я знаю, какой зверь попал в нашу
западню!
   - Медведь? - спросил Сэбин.
   - Да, - ответил Марбр, и его глаза заблестели от удовольствия.
   - Ну что ж! - заметил Сэбин. - Такая замена нам не в  убыток!  Медвежий
бифштекс не хуже оленьего, а впридачу нам достанется еще и шкура! За дело!
   Охотники были вооружены.  Они  забили  пули  в  ружья,  уже  заряженные
дробью, и подошли к западне. Настил был на  месте,  но  приманка  исчезла,
свалившись, вероятно, в ров. Марбр и Сэбин наклонились  над  отверстием  и
заглянули внутрь. Рычание усилилось. Так оно и было - в яме сидел медведь!
В углу рва прижалась едва различимая во мраке огромная туша - целая  груда
белого  меха;  из  глубины  сверкали  горящие  злобой  глаза.  Стенки  рва
оказались исцарапанными, и, если б они были  земляные,  медв