и успешно вылавливали из океанской воды рыб-попугаев, мерлуз, скатов, морских угрей, разноцветных корифен и прочую рыбу. Совмещение кулинарных талантов Харлигерли и Эндикотта позволяло разнообразить меню как для кают-компании, так и для кубрика, и мне трудно выделить из этой пары кулинаров одного, кому бы принадлежала львиная доля заслуг. Первого января 1840 года -- снова високосного! -- началось с тумана, скрывшего солнечный диск, однако мы не спешили с выводами насчет скорого изменения погоды. Минуло четыре месяца и семнадцать дней с той поры, как я оставил Кергелены. Сколько еще продлится наше плавание? Не могу сказать, что меня сильно занимал этот вопрос, скорее мне хотелось знать, насколько далекой окажется наша антарктическая экспедиция. Должен отметить, что метис стал относиться ко мне по-другому -- чего нельзя было сказать о его отношении к Лену Гаю и остальному экипажу. Поняв, видимо, что мне не безразлична судьба Артура Пима, он выделял меня среди остальных, так что можно было сказать, воспользовавшись расхожим выражением, что мы с ним "ладили", хотя не обменивались ни единым словом. Правда, время от времени он расставался ради меня со своей обычной немотой. В моменты отдыха от тяжелой моряцкой службы он подходил к моей излюбленной скамеечке позади рубки. Там у нас несколько раз возникало нечто, отдаленно напоминающее беседу. Однако стоило капитану, лейтенанту или боцману подойти к нам, как он спешил удалиться. В то утро, часов в десять, когда Джэм Уэст стоял на вахте, а Лен Гай заперся у себя в каюте, метис приблизился ко мне с очевидным намерением вызвать на разговор, о предмете которого было нетрудно догадаться. Как только он оказался рядом с моей скамеечкой, я сказал, желая сразу перейти к делу: -- Дирк Петерс, вы хотите, чтобы мы поговорили о нем? Глаза метиса вспыхнули, как угольки, на которые хорошенько подули. -- О нем! -- прошептал он. -- Вы все так же преданы его памяти, Дирк Петерс! -- Забыть его, сэр? Никогда! -- И он все время здесь, перед вашими глазами... -- Все время! Понимаете... Мы пережили вместе столько опасностей... Как нам было не стать братьями... нет, отцом и сыном, вот так! Да, я люблю его, как собственное дитя! Мы так долго пробыли в разлуке... Он был так далеко от меня... Ведь он не вернулся... Я-то возвратился назад, в Америку, но Пим... бедный Пим... он все еще там! На глаза метиса навернулись огромные слезы. Оставалось недоумевать, как они не испарились в тот же миг от пламени, которым пылал его взор. -- Дирк Петерс, -- продолжал я, -- есть ли у вас хоть какое-то представление о маршруте плавания, которое вы проделали вместе с Артуром Пимом на каноэ после того, как отошли от острова Тсалал? -- Никакого, сэр! У бедного Пима не было никаких инструментов -- ну, тех, которыми пользуются на море, чтобы смотреть на солнце. Откуда нам было знать?.. Однако восемь дней подряд течение несло нас на юг -- течение и ветер. Славный ветерок, спокойное море... Мы поставили на планшир два весла, как мачты, и привязали к ним наши рубахи, ставшие парусами... -- Да, -- отвечал я, -- белые рубахи, цвет которых внушал такой ужас вашему пленнику Ну-Ну... -- Может быть... Я уже мало что понимал... Но если так говорит Пим, верьте Пиму... Я мог лишний раз убедиться в том, что некоторые явления, о которых рассказывалось в дневнике, доставленном метисом в Соединенные Штаты, не привлекли внимания его самого, и еще более укрепился во мнении, что явления эти существовали исключительно в пылком воображении автора дневника. Я решил воспользоваться случаем и выпытать об этом у Дирка Петерса побольше. -- В эти восемь дней у вас было что поесть? -- спросил я. -- Да, и потом тоже... Хватало и нам, и дикарю... В каноэ были три черепахи, а в них достаточно пресной воды. У них вкусное мясо, его можно есть даже сырым-- да, сэр, сырым!.. Последние слова он произнес почти шепотом и тут же стал озираться, словно испугавшись, не подслушали ли его. Я понял, что его душа все еще содрогалась от воспоминаний о страшных сценах на борту "Дельфина". Трудно передать, какое жуткое выражение появилось на физиономии метиса, когда он обмолвился о сыром мясе! Однако это было вовсе не выражение каннибала {Каннибал -- людоед; крайне жестокий, кровожадный человек} Австралии или Новых Гебридов -- передо мной сидел человек, испытывающий непреодолимый ужас перед самим собой !.. Выдержав некоторую паузу, я повернул разговор на нужную тему. -- Дирк Петерс! Судя по рассказу вашего спутника, первого марта вы впервые увидели обширную завесу из серых паров, пронзаемую лучами света... -- Откуда мне знать, сэр? Если так сказано у Пима, то ему надо верить... -- Он ни разу не говорил вам о лучах света, падающих с неба? -- не унимался я, стараясь не произносить слов "полярное сияние", которых метис, пожалуй, не понял бы. Мне хотелось проверить собственную гипотезу о том, что подобные явления могли быть следствием наэлектризованности атмосферы и, значит, иметь место в действительности. -- Ни разу! -- отвечал Дирк Петерс, затратив некоторое время на обдумывание моего вопроса. -- Замечали вы, что море меняло цвет, теряло прозрачность, становилось белым, как молоко, и бурлило вокруг вашего каноэ? -- Чего не знаю, того не знаю... Поймите... У меня голова шла кругом... Лодка уплывала все дальше и дальше, и я все больше терял рассудок... -- А как же мельчайшая пыль, Дирк Петерс? Пыль, больше напоминавшая пепел, белый пепел?.. -- Не помню... -- Уж не снег ли это был? -- Снег? Да... Нет... Было тепло... А что говорит Пим? Надо верить словам Пима. Я окончательно убедился, что метис так и не сумеет дать удовлетворительное объяснение этих невероятных явлений. Даже если допустить, что он был свидетелем сверхъестественных картин, которые живописуют последние главы повествования, они с тех пор начисто стерлись из его памяти. -- Но Пим расскажет вам обо всем этом сам...-- проговорил он вполголоса.-- Он-то знает! Я не знаю... Он видел... Вы поверите ему... -- Да, я поверю ему, Дирк Петерс, поверю! -- отвечал я метису, не желая усугублять его печаль. -- Мы попробуем его отыскать, правда? -- Надеюсь... -- После того как найдем Уильяма Гая и матросов с "Джейн"? -- Да, после этого... -- И даже если не найдем? -- Даже в этом случае, Дирк Петерс... Думаю, что мне удастся уговорить капитана. -- Ведь он не откажется прийти на выручку человеку... такому человеку... -- Нет, не откажется! Ведь если Уильям Гай и его люди остались в живых, то почему не поверить, что и Артур Пим... -- Жив? Да! Он жив! -- воскликнул метис.-- Клянусь Великим Духом моих предков! Он жив, он ждет меня... Мой бедный Пим... Какой же будет радость, когда он бросится в объятия старого Дирка!.. А моя, моя, когда я сумею прижать его сюда, сюда... И необъятная грудь Дирка Петерса заходила волнами, как поверхность океана. Сказав это, он удалился, оставив меня в совершенном умилении -- сколько нежности к несчастному товарищу, которого он называл своим сыном, умещалось в сердце этого полудикого человека!.. Второго, третьего и четвертого января шхуна все так же летела на юг, не встречая земли. По всей линии горизонта небо смыкалось с морем. Наблюдатель, качающийся в "сорочьем гнезде", не замечал ни континента, ни даже островка. Может быть, настало время усомниться в правильности утверждений Дирка Петерса, будто он видел какую-то землю? В морях крайнего юга часто случаются обманы зрения... -- Собственно, -- сказал я как-то раз Лену Гаю, -- Артур Пим покинул остров Тсалал, не имея при себе никаких инструментов, которые позволили бы ему определить свое местоположение... -- Я знаю об этом, мистер Джорлинг, и вполне вероятно, что суша лежит к востоку или к западу от нашего маршрута. Остается сожалеть, что Артур Пим и Дирк Петерс не высаживались на те берега. Тогда бы у нас не оставалось сомнений в их существовании, и мы бы без труда отыскали их. Теперь же у меня возникают большие сомнения... -- Мы отыщем эту землю, капитан, стоит нам подняться еще на несколько градусов к югу... -- Возможно, мистер Джорлинг, но я задаюсь вопросом, не лучше ли исследовать воды между сороковым и сорок пятым меридианом... -- Нам отведено не так уж много времени, -- с живостью отвечал я, -- и дни, которые уйдут на такой круг, можно будет считать потерянными, ибо мы еще не добрались до параллели, на которой беглецам пришлось разлучиться... -- Скажите на милость, мистер Джорлинг, какая же это параллель? Что-то я не нахожу ни малейшего намека на это в повествовании, так что, не имея возможности вычислить ее, я... -- А ведь в книге есть ясное указание на это, во всяком случае, там говорится, что каноэ отнесло от острова Тсалал весьма далеко. Посмотрите-ка вот на этот отрывок! В книге говорилось следующее: "В течение семи или восьми дней мы плыли на юг без сколько-нибудь значительных происшествий, пройдя за это время, должно быть, огромное расстояние, так как ветер был попутный и нам помогало сильное течение к югу". Лен Гай отлично знал этот отрывок, ибо сотни раз возвращался к нему. Я прибавил к прочитанному: - Он говорит об "огромном расстоянии", а ведь эти строки появились уже первого марта. Путешествие же продлилось до двадцать второго числа того же месяца, и Артур Пим сам поясняет впоследствии, что "мощное течение несет нас все так же к югу" -- это его собственные слова. Разве нельзя, опираясь на все это, прийти к выводу, что... -- Что так можно добраться и до самого полюса, мистер Джорлинг? -- Почему бы и нет? Ведь от острова Тсалал до полюса остается всего четыре сотни миль? -- В конце концов это не так уж важно, -- отвечал капитан.-- "Халбрейн" вышла на поиски моего брата и его товарищей, а вовсе не Артура Пима. Единственное, что нам важно знать, -- могли ли они высадиться на тех берегах. Правоту капитана было трудно оспорить. Я не переставал опасаться, что он отдаст команду повернуть на запад или на восток. Однако метис настаивал, что каноэ несло к югу и что там же находится замеченная им земля, поэтому маршрут шхуны оставался прежним. Я не видел причин отчаиваться, ибо пока мы точно повторяли маршрут Артура Пима. Мне также помогала уверенность в том, что суша, если только она существует, должна находиться в еще более высоких широтах. Нелишне будет заметить, что ни 5, ни 6 января плавание не было отмечено какими-либо из ряда вон выходящими событиями. Нашему взгляду не предстало ни завесы из мерцающих паров, ни изменений в цвете и составе верхних слоев океанской воды. Что касается чрезмерно высокой температуры воды -- такой, что "в ней нельзя было держать руку", -- то приходилось с сомнением отнестись и к этому сообщению Артура Пима. На самом деле температура воды не превосходила 50°F (10°C), что, однако, было для Антарктики достаточно необычным. В целом же, несмотря на повторяемое Дирком Петерсом заклинание: "Надо верить словам Пима!", рассудок подсказывал мне, что к ним следует относиться с немалой долей сдержанности -- тем более, что мы не видели ни паров, ни молочного океана, ни белой пыли, валящейся с небес. Примерно в этих же краях беглецы заметили огромных белых животных, внушавших ужас дикарям с Тсалала. Каким образом сидящие в каноэ смогли их разглядеть? Об этом в повествовании не сказано ни слова. "Халбрейн" же так и не довелось повстречаться ни с морскими млекопитающими, ни с гигантскими птицами, ни с устрашающими хищниками. Добавлю к этому, что никто на борту не чувствовал того странного состояния, о котором толкует Артур Пим, -- скованности, душевной и физической оцепенелости... Может быть, именно этой слабостью тела и ума и объясняется уверенность Артура Пима в том, что он видел такое, что может привидеться только в горячке?.. Наконец 7 января мы достигли (по мнению Дирка Петерса, единственным ориентиром для которого могло служить время, истекшее со времени ухода с острова Тсалал) места, где дикарь Ну-Ну испустил дух, В тот же день, а именно 22 марта (то есть двумя с половиной месяцами позже в сравнении с нашим графиком), оборвался дневник, в котором фиксировались события этого необыкновенного путешествия, тьма сгустилась настолько, что друзья различали друг друга только благодаря отражаемому водой свечению белой пелены, вздымавшейся перед ними.., Что ж, команде "Халбрейн" не посчастливилось наблюдать ни одного из этих чудес: кругом простиралось спокойное море, а солнце, все так же перемещаясь по бесконечной спирали, неустанно освещало горизонт. Да и то сказать: как бы мы смогли снимать показания приборов, погрузись все вокруг в кромешную тьму?.. Девятого января тщательные наблюдения позволили точно определить наше местоположение: 86°33' южной широты и все та же долгота -- между 42° и 43°. Именно тут, если верить памяти метиса, беглецам пришлось разлучиться, когда их каноэ столкнулось с льдиной. Теперь позволительно задать следующий вопрос: раз льдина, на которой оказался Дирк Петерс, поплыла на север, то не значило ли это, что ее увлекло течением, направленным в противоположную сторону? По всей вероятности, так оно и было. Вот уже два дня, как наша шхуна не ощущала более воздействия течения, которое сперва столь властно уносило ее прочь от острова Тсалал. Удивляться было нечему, южные моря славятся своим непостоянством. На наше счастье, северо-восточный бриз дул, не стихая, и "Халбрейн", распустив все паруса, продолжала свой путь на юг. Теперь она забралась на целых тринадцать градусов выше, чем Уэдделл, и на два градуса выше, чем "Джейн". Вот только суша - будь то острова или целый континент, -- которую капитан Лен Гай высматривал на просторах неоглядного океана, никак не появлялась. Я чувствовал, что уверенность, и так уже подорванная после стольких надежд, оказавшихся тщетными, убывает с каждым часом. Я был одержим желанием найти Артура Пима не в меньшей степени, чем прийти на помощь остаткам экипажа "Джейн". Как я мог надеяться, что он выжил?.. Но то была не надежда -- уверенность! Видимо, мне передалось обуревавшее метиса стремление найти Артура Пима живым. Я боялся подумать, что сделает Дирк Петерс, когда капитан отдаст команду поворачивать назад... Не предпочтет ли он возвращению на север прыжок в море? Слушая, как матросы возмущаются безумным метанием шхуны в океане и требуют повернуть назад, я опасался, что он прибегнет к насилию, особенно против Хирна, который втайне подстрекал своих товарищей с Фолклендов к неповиновению. Неповиновения и отчаяния на борту шхуны следовало избежать любыми способами. Вот почему 9 января капитан Лен Гай решил поднять настроение экипажа. Он собрал матросов под грот-мачтой и обратился к ним с такой речью: -- Моряки "Халбрейн"! Отплыв с острова Тсалал, шхуна продвинулась к югу на два градуса, поэтому объявляю, что в соответствии с обязательством, подписанным мистером Джорлингом, вы уже заработали четыре тысячи долларов -- по две тысячи за каждый градус, -- которые будут выплачены вам после завершения плавания! Его слова были встречены ропотом одобрения, но отнюдь не громовым "ура", если не считать возгласов, которые испустили, тщетно надеясь, что они будут подхвачены остальными, боцман Харлигерли и корабельный кок Эндикотт. Глава V ДЕЛО ПЛОХО!.. Хотя все старые члены команды были готовы поддержать боцмана с коком и, конечно, капитана, старшего помощника и меня, выступающих за продолжение путешествия, мы не смогли бы ничего предпринять, если бы новички приняли решение возвращаться назад. Нас было четырнадцать человек против девятнадцати, так что о равенстве сил не могло быть речи, хотя у нас был такой союзник, как Дирк Петерс. Да и могли ли мы рассчитывать на всех "старичков" без исключения?.. Разве не мог и в их души закрасться ужас от безумного плавания вдали от берегов? Смогут ли они противостоять подстрекательствам Хирна и его подручных? Не присоединятся ли к большинству, требующему возвращения к паковым льдам? Скажу начистоту: я не был уверен даже в том, что сам капитан Лен Гай решится продолжить экспедицию. Ведь нам грозили полярная зима, нестерпимый холод, снежные бури, не отдаст ли он команду лечь на обратный курс? Что толку будет от моих доводов, заклинаний, уговоров, когда я останусь один?.. Меня, конечно, поддержит Дирк Петерс! Только станет ли кто-нибудь слушать его и меня?.. Пока капитан, не в силах смириться с необходимостью бросить брата и соотечественников на произвол судьбы, еще крепился, но я чувствовал, что он уже на пределе. Шхуна тем временем не отклонялась от прямой линии, проведенной от острова Тсалал точно к югу. Казалось, укрытый в толще вод магнит не дает ей сойти с меридиана, являющегося продолжением маршрута "Джейн", и оставалось уповать на небо, чтобы ни ветры, ни течения не заставили ее отклониться. Сопротивляться силам природы было бы бесполезно, тогда как с беспокойством, порожденным испугом, еще можно было как-то бороться... Еще одно обстоятельство благоприятствовало нашему продвижению на юг. На протяжении нескольких дней течения почти не ощущалось, однако потом оно снова появилось, и скорость его составляла теперь три-четыре мили в час. Несомненно, как заметил Лен Гай, оно и раньше никуда не пропадало, просто время от времени его гасят потоки, движущиеся в противоположном направлении, которые было бы крайне трудно пометить на карте. Оставалось сожалеть, что мы не сможем определить, каким именно течением несло в сторону от острова Тсалал шлюпку с Уильямом Гаем и его товарищами, а ведь именно течения играли основную роль в перемещении шлюпки, лишенной парусов, и каноэ, маневрирующих при помощи весел. Наша шхуна тем временем уносилась все дальше на юг, увлекаемая обеими стихиями. Десятого, одиннадцатого и двенадцатого января все оставалось по-прежнему, если не считать некоторого похолодания воздуха (до 48°F, то есть 8,89°С) и воды (до 33°F, то есть до 0,56°С). Разница по сравнению с температурой воды, о которой Артур Пим сообщал, что в нее нельзя опустить руку, была, как видите, существенной. Шла вторая неделя января. До того момента, когда зима приведет в движение айсберги и начнет заковывать в ледяную броню прибрежные воды Антарктиды, оставалось целых два месяца. Теперь мы совершенно точно знали, что в летний сезон здесь существует свободное ото льда море, занимающее пространство между семьдесят второй и восемьдесят седьмой параллелями. В это море проникали корабли Уэдделла, а затем "Джейн" и "Халбрейн", причем всякий раз все дальше. Да и по какой причине южные моря следует меньше баловать визитами по сравнению с северными? Тринадцатого января у нас с боцманом состоялся разговор, подтвердивший мои опасения относительно состояния духа нашего экипажа. Команда завтракала в кубрике, за исключением Драпа и Стерна, несших вахту на баке. Шхуна резво бежала по воде с наполненными свежим ветерком парусами. Франсис, стоявший у штурвала, держал курс на зюйд-зюйд-ост. Я прогуливался между грот-мачтой и фок-мачтой, наблюдая за птицами, испускающими оглушительные крики; качурки время от времени присаживались на кончики рей. Матросы и не думали целиться в них из ружей: их жесткое мясо совершенно непригодно в пищу. Харлигерли, тоже поглядывавший на птиц, подошел ко мне и сказал: -- Я обратил внимание на одну вещь, мистер Джорлинг... -- На какую же, боцман? -- Птицы не летят больше к югу, как то было до недавних пор. Они, наоборот, предпочитают северное направление... -- Я тоже заметил это, Харлигерли. -- И еще, мистер Джорлинг: те, что улетели к югу, скоро вернутся. -- Каков же вывод? -- А такой, что они чувствуют приближение зимы... -- Зимы? -- Без сомнения! -- Тут вы ошибаетесь, боцман! Солнце еще достаточно высоко, температура тоже не низкая, так что птицы вряд ли помышляют о том, чтобы загодя улетать в менее холодные края. -- Загодя, мистер Джорлинг?.. -- Ну как же, боцман, нам ли с вами не знать, что мореходы всегда оставались в антарктических морях до марта? -- Но не на этой широте, -- отвечал Харлигерли.-- Между прочим, зима, как и лето, может оказаться слишком ранней. В этом году теплый сезон наступил на целых два месяца раньше срока; есть опасность, что и холодный даст о себе знать раньше обычного. -- Что ж, вполне возможно, -- согласился я.-- Однако так ли это важно, коль скоро наше путешествие завершится уже недели через три?.. -- Если до той поры не возникнет какого-нибудь затруднения, мистер Джорлинг... -- Какого же? -- Вдруг наш путь перегородит континент, простирающийся в южном направлении? -- Целый континент, Харлигерли?.. -- Если хотите знать, меня это не очень удивит! -- В этом и не будет ничего особенно удивительного, -- сказал я в ответ. -- Что до той земли, которую якобы видел Дирк Петерс и на которой могли бы найти пристанище люди с "Джейн", -- продолжал Харлигерли, -- то я больше не верю в ее существование. -- Почему же? -- А потому, что Уильям Гай, у которого могла быть всего одна шлюпка, да и та скромных размеров, не смог бы заплыть в такую даль... -- Я не стал бы утверждать это с такой определенностью, боцман. -- И все же, мистер Джорлинг... -- А если Уильяма Гая принесло к земле сильным течением? -- воскликнул я. -- Не думаю, чтобы он оставался в шлюпке восемь месяцев. Он и его спутники наверняка высадились или на маленьком островке, или на континенте, -- вот вам и довод в пользу продолжения поисков! -- Без сомнения! Только не все члены экипажа разделяют это мнение...-- отвечал Харлигерли, качая головой. -- Знаю, боцман, это-то меня и беспокоит более всего. Неужели дурное настроение усиливается? -- Боюсь, что да, мистер Джорлинг. Удовлетворение от заработка в размере нескольких сотен долларов уже прошло, а перспектива заработать еще несколько сотен не мешает людям высказывать упреки... А ведь премия очень даже приличная! От острова Тсалал до полюса -- если предположить, что мы до него доберемся, -- целых шесть градусов, а шесть раз по две тысячи долларов -- это уже двенадцать тысяч на тридцать человек, или четыре сотни на нос! Неплохие денежки заведутся в карманах моряков с "Халбрейн", когда они спустятся на берег! Но даже несмотря на это, проклятый Хирн так умело обрабатывает своих дружков, что я только и жду бунта. -- Согласен, что новички способны на это, боцман, но старая команда... -- Гм, даже среди них найдутся трое, а то и четверо, у которых завелись сомнения. А плавание продолжается, и это только увеличивает их тревогу... -- Думаю, что капитан и его помощник сумеют привести команду к повиновению! -- Как сказать, мистер Джорлинг... А вдруг у самого капитана опустятся руки, чувство ответственности возьмет верх над всеми прочими и он откажется продолжать экспедицию? Именно этого я и опасался, сознавая, что тогда уже ничего нельзя будет поделать. -- К примеру, за своего друга Эндикотта я отвечаю так же, как за самого себя. Мы с ним дойдем до края света -- если допустить, что он существует, этот край, -- лишь бы того же хотел наш капитан. Однако мы двое да Дирк Петерс с вами на пару -- этого маловато, чтобы диктовать нашу волю остальным! -- А что думают люди о метисе? -- поинтересовался я. -- Честное слово, мне кажется, что именно его люди и готовы обвинить в продолжении экспедиции! Прошу вас, мистер Джорлинг, если тут замешаны вы, то позвольте мне сказать об этом матросам! Вы-то хоть платите, и неплохо, а этот упрямец Дирк Петерс знай себе твердит, что его бедняга Пим все еще жив, хотя тот наверняка либо замерз, либо утонул, либо его раздавило льдиной -- в общем, он уже одиннадцать лет как мертв!.. Я был здесь полностью согласен с боцманом, поэтому в разговорах с метисом избегал этой болезненной темы. -- Понимаете, мистер Джорлинг, в начале экспедиции Дирк Петерс еще вызывал кое-какое любопытство. Потом у людей возник интерес -- это когда он спас Мартина Холта. Конечно, он не стал к ним ближе и язык у него не развязался больше, чем раньше. Да и то сказать-- медведь не любит вылезать из берлоги... Однако теперь, когда всем известно, кто он такой, это не прибавило к нему симпатии, даю слово! Ведь это он заговорил о земле, якобы лежащей к югу от острова Тсалал, убедив капитана пойти в этом направлении, и если теперь мы пересекли восемьдесят шестую параллель, то благодарить за это приходится одного его... -- Согласен, боцман. -- Вот я и боюсь, мистер Джорлинг, чтобы с ним не поступили дурно. -- Дирк Петерс сумеет за себя постоять. Мне жаль того, кто осмелится прикоснуться к нему пальцем! -- Согласен, мистер Джорлинг, согласен! Не хотелось бы мне попасть ему в лапы, которыми он с легкостью согнет железный прут! Однако если на него навалится вся команда, то, боюсь, он ничего не сможет поделать: его накрепко скрутят и запрут в трюме... -- Надеюсь, до этого пока не дойдет! Рассчитываю на вас, Харлигерли -- уж вы-то сумеете предотвратить нападение на Дирка Петерса! Урезоньте своих людей! Заставьте их понять, что у нас хватит времени вернуться на Фолкленды до конца теплого сезона. Недоставало только, чтобы их жалобы стали предлогом для того, чтобы капитан лег на обратный курс, так и не достигнув цели! -- Можете рассчитывать на меня, мистер Джорлинг! Я буду полезен вам! Это так же верно, как то, что ветер свистит под реями... -- И вам не придется об этом пожалеть, Харлигерли! Нет ничего проще, чем приписать нолик к сумме, которую зарабатывает каждый член команды с пересечением очередного градуса, если он -- не просто матрос, а выполняет на борту "Халбрейн" обязанности боцмана!.. Я попал в самое чувствительное место и мог теперь надеяться на полную его поддержку. Да, теперь он сделает все, чтобы расстроить замыслы одних, поднять дух других, приглядеть за Дирком Петерсом. Но удастся ли ему предотвратить бунт на "Джейн"?.. Ни 13, ни 14 января не произошло ничего примечательного, не считая дальнейшего понижения температуры. На это обратил мое внимание Лен Гай, показав мне бесконечные стаи птиц, летящих на север. Слушая его, я чувствовал, что он теряет надежду. Этому не приходилось удивляться: мы так и не увидели суши, вопреки утверждениям метиса, хотя отошли от острова Тсалал на сто восемьдесят миль! Куда ни повернись -- повсюду расстилалась морская гладь, бесконечный водный простор. Начиная с 21 декабря солнце все ближе клонилось к горизонту; 21 марта оно окончательно спрячется за его кромкой, после чего на целых шесть месяцев наступит полярная зима! Даже если искренне верить, что Уильям Гай и пятеро его спутников могли преодолеть такое расстояние в утлом суденышке, то у нас все равно не было шанса отыскать их. Пятнадцатого января удалось произвести точные наблюдения, показавшие, что мы находимся в точке с координатами 43°13' западной долготы и 88°17' южной широты. "Халбрейн" отделяло теперь от полюса менее двух градусов или сто двадцать морских миль. Капитан Лен Гай не думал скрывать результаты своих наблюдений, а моряки были достаточно хорошо знакомы с навигационными вычислениями, чтобы понять, что это означает. Все последствия такого местоположения вполне могли объяснить им старшины Холт и Харди. Затем за дело мог приниматься Хирн, чтобы довести услышанное до полного абсурда... Во второй половине дня меня не покидали подозрения, что гарпунщик делает все возможное, чтобы подогреть недовольство. Люди, сгрудившиеся под фок-мачтой, переговаривались вполголоса, бросая в нашу сторону недобрые взгляды. Затем среди матросов началось совсем уже подозрительное шушуканье. Двое-трое, глядя на нас, позволили себе угрожающие жесты. Наконец, шепот стал настолько непочтительным, что Джэм Уэст не смог совладать с гневом. -- Молчать! -- заорал он и, подойдя к матросам поближе, добавил уже тише: -- Первый, кто откроет рот, будет иметь дело со мной! Капитан заперся в своей каюте, однако я ждал, что он выйдет на палубу и, бросив напоследок печальный взгляд на юг, отдаст команду ложиться на обратный курс... Однако минул еще день, а шхуна продолжала следовать прежним курсом. На беду, над океаном начинал клубиться туман. Это не сулило ничего хорошего. Признаюсь, мне было трудно усидеть на месте. Мои опасения росли. Я видел, что старший помощник только и ждет команды изменить курс, и понимал, что капитан, пусть и с болью в душе, вот-вот сдастся... Уже несколько дней я не видел метиса -- во всяком случае, мы с ним давно не разговаривали. Матросы сторонились его, как прокаженного. Если он пристраивался у левого борта, экипаж дружно перекочевывал на правый. Один боцман отваживался заговаривать с ним, однако его вопросы неизменно оставались без ответа. Дирка Петерса такое положение совершенно не тревожило. Видимо, он был настолько занят своими невеселыми мыслями, что просто ничего не замечал вокруг. Но повторяю: услышь он команду Джэма Уэста: "Курс на север!"-- и я не знаю, что бы он натворил!.. Что касается его стараний не сталкиваться со мной, то я объяснял эту сдержанность его нежеланием бросать на меня тень. Однако 17-го числа пополудни метис изъявил готовность побеседовать со мной. Мне и в голову не могло прийти, что я узнаю в результате этого разговора!... Притомившись и испытывая легкое недомогание, я возвратился в свою каюту, где приоткрыл боковой иллюминатор, оставив закрытым задний. Внезапно в дверь, ведущую на рубку, кто-то постучал. -- Кто там? -- откликнулся я. -- Дирк Петерс. -- Вам надо со мной поговорить? -- Да. -- Я сейчас выйду... -- Прошу вас... Уж лучше я... Можно мне войти к вам в каюту? -- Входите. Войдя, метис плотно затворил за собой дверь. Не вставая с койки, я жестом предложил ему присесть в кресло. Однако Дирк Петерс остался стоять. Видя, что он не решается заговорить, видимо, испытывая смущение, я решил подбодрить его: -Что вам от меня нужно, Дирк Петерс? -- Хочу сказать вам одну вещь... Поймите меня, сэр... Мне кажется, что вам нужно об этом знать... Вы будете единственным из всего экипажа, кто узнает об этом... Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил... -- Если это так серьезно и вам не хочется, чтобы я проговорился, то зачем вообще посвящать меня, Дирк Петерс? -- Нужно! Нужно! Это нельзя утаивать дальше... Это давит на меня, как... как скала... Вот здесь... При этих словах Дирк Петерс со всей силы стукнул себя кулаком в грудь. -- Я всегда боюсь, как бы не проболтаться во сне, -- продолжал он, -- боюсь, что меня услышат... Потому что мне это все время снится, и во сне... -- Что вам снится? -- спросил я. -- Он... он... Поэтому я и сплю по углам... подальше от других... от страха, как бы другие не узнали его настоящее имя... У меня возникло предчувствие, что метис вот-вот ответит на вопрос, который я ему пока не задавал, ибо он брезжил на задворках моего сознания: почему, покинув Иллинойс, он зажил на Фолклендах под именем Ханта? Однако, услыхав мой вопрос, он ответил: -- Нет, не в этом дело... Я хотел не об этом... -- Но я настаиваю, Дирк Петерс, мне необходимо знать, по какой причине вы предпочли покинуть Америку, почему вы избрали Фолкленды. -- Почему? Просто чтобы быть поближе к Пиму, моему бедному Пиму... Я надеялся, что на Фолклендах мне представится случай наняться на китобойный корабль... -- Но откуда взялось это имя -- "Хант"? -- Я не хотел больше носить свое имя, нет, не хотел! Из-за той истории на "Дельфине"!.. Метис намекал на то, как они тянули жребий на борту американского брига, решая, кто из четырех -- Август Барнард, Артур Пим, Дирк Петерс или матрос Паркер -- будет принесет в жертву, чтобы превратиться в пищу для оставшихся троих. Я вспомнил, как Артур Пим не мог заставить себя согласиться на жребий и в то же время не сумел отказаться "участвовать на равных трагедии, которая неминуемо разыграется в самом скором будущем, -- таковы его собственные слова, -- ужасной драме, горькое воспоминание о которой будет до конца дней омрачать каждый миг существования выживших в ней"... Да, они тянули жребий -- деревянные щепочки разной длины, которые сжимал в руке Артур Пим... Вытянувший самую короткую был обречен на смерть. Артур Пим признается в проснувшейся в нем жестокости, с какой он собирался обмануть товарищей, применив хитрость... Однако он не смог так поступить и просит прощения за такие помыслы, приглашая тех, кто захочет обвинить его, сперва оказаться в его положении. Наконец, решившись, он протягивает кулак, в котором зажаты четыре щепки. Дирк Петерс тянет первым. Судьба оказалась благосклонной к нему; теперь ему нечего бояться. Артур Пим понимает, что вероятность, что он останется жить, уменьшилась. Следующим жребий тянет Август Барнард. Спасен и он! Теперь у Артура Пима с Паркером были абсолютно равные шансы. В этот момент Артуром Пимом "овладела какая-то звериная ярость", и он "внезапно почувствовал безотчетную сатанинскую ненависть к себе подобному"... Прошло пять минут, прежде чем Паркер осмелился потянуть щепочку. Затем Артур Пим, закрывший глаза и не ведающий, какая судьба уготована ему, чувствует чье-то прикосновение. К его руке прикоснулся Дирк Петерс... Артур Пим избежал смертельной опасности... Метис бросился к Паркеру и ударил его ножом в спину. Затем последовало "кровавое пиршество" -- "такие вещи можно вообразить, но нет слов, чтобы донести до сознания весь изощренный ужас их реальности". Да, мне была знакома эта чудовищная история, оказавшаяся, вопреки моим сомнениям, чистой правдой. Она случилась на "Дельфине" давно, 16 июля 1827 года, и я никак не мог понять, для чего Дирку Петерсу понадобилось снова вызывать ее в моей памяти. Однако ждать объяснений оставалось недолго. -- Вот что, Дирк Петерс, -- снова заговорил я, -- я требую, чтобы вы ответили, почему, не желая открывать свое настоящее имя, вы все-таки назвали его, когда "Халбрейн" стояла на якоре у берега острова Тсалал? Почему вы расстались с именем Хант? -- Поймите, сэр... Люди колебались, плыть ли дальше... Решили плыть назад... Вот я и подумал... что, сказав, что я -- Дирк Петерс, лотовой с "Дельфина", спутник бедного Пима, я заставлю их прислушаться... Что они поверят, как и я, что он еще жив, и согласятся отправиться на его поиски... Но это было так трудно... признать, что я -- Дирк Петерс, тот, кто убил Паркера... Однако голод... нестерпимый голод... -- Бросьте, Дирк Петерс, -- отвечал я, -- вы преувеличиваете... Если бы короткую щепку вытянули вы, то судьба Паркера постигла бы вас! Никто не стал бы называть вас преступником... -- Сэр, да поймите же! Разве стала бы семья Паркера рассуждать так, как вы?.. -- Семья? Так у него были родные? -- Да, вот потому-то... в книге... Пим изменил его имя... Паркера звали не Паркером... Его звали... -- Артур Пим поступил разумно, -- перебил я его, -- и я вовсе не хочу знать подлинное имя Паркера. Оставьте эту тайну при себе! -- Нет, я скажу! Это слишком давит... Может быть, мне полегчает, когда я назову вам его имя, мистер Джорлинг... - Нет, Дирк Петерс, нет! - Его звали Холт, Нед Холт... - Холт! -- вскричал я.-- То же имя носит наш старшина-парусник... -- Его родной брат! -- Мартин Холт -- брат Неда? -- Да... Понимаете... Брат... -- И он считает, что Нед Холт погиб вместе с "Дельфином", как и все остальные?.. -- Но это не так!.-. Если он узнает, что я.... В этот момент шхуну тряхнуло, да так, что я слетел с койки. Шхуна дала опасный крен на правый борт, грозя опрокинуться. До моего слуха донесся взбешенный голос: -- Что за пес стоит у штурвала? Голос принадлежал Джэму Уэсту, "псом" же оказался Хирн. Я пулей вылетел из каюты. -- Ты что, бросил штурвал? -- кричал Джэм Уэст, схватив Хирна за шиворот. -- Ничего не знаю, господин лейтенант... -- Все ты знаешь, говорю я тебе! Это неслыханно -- бросить штурвал! Еще немного -- и шхуна перевернулась бы! Не приходилось сомневаться, что Хирн действительно -- преднамеренно или случайно -- выпустил штурвал. -- Гратиан, -- позвал Джэм Уэст одного из матросов, -- становись за штурвал! А ты, Хирн, отправишься в трюм!.. В это время раздался крик "Земля!", и все как по команде устремили взоры на юг. Глава VI ЗЕМЛЯ?.. Этим словом названа глава XVII в книге Эдгара По. Я решил вынести его в заглавие шестой главы второй части моего повествования, сопроводив знаком вопроса. Означало ли это слово, прозвучавшее с верхушки фок-мачты, что перед нами лежал остров? Или континент? Так или иначе, не ожидает ли нас разочарование? Найдем ли мы там тех, ради спасения которых поднялись в эти широты? И ступала ли на эту землю нога Артура Пима?.. Семнадцатого января 1828 года -- в день, полный происшествий, как следует из дневника Артура Пима, -- над "Джейн" раздался крик: "Земля по правому борту!" Точно такие же слова мог прокричать и наблюдатель с мачты "Халбрейн": справа от шхуны на горизонте вырисовывались какие-то неясные контуры. Правда, земля, о появлении которой услыхал экипаж "Джейн", была островом Беннета, засушливым и пустынным, в одном градусе к югу от которого лежал остров Тсалал, в то время цветущий и очень даже обитаемый. Какие же сюрпризы таились на этой неведомой земле, отнесенной еще на пять градусов к югу, в пустыню антарктического океана? Не достигли ли мы желанной цели, к которой с таким упорством стремились? Возможно, совсем скоро братья Уильям и Лен Гай смогут открыть друг другу объятия... Это означало бы завершение экспедиции "Халбрейн", предпринятой для того, чтобы вернуть на родину людей с "Джейн"... Однако для меня и для метиса цель состояла не только в этом. Впрочем, при виде земли нужно причалить к ней, а там будет видно... Заслышав крик "Земля!", я мигом забыл об исповеди метиса; возможно, и сам он забыл о ней, ибо тут же ринулся на нос шхуны и впился глазами в горизонт. Что касается Джэма Уэста, которого ничто не могло отвлечь от службы, то он настоял на исполнении отданной команды. Гратиан встал к штурвалу, а Хирна заперли в трюме. Наказание было заслуженным -- из-за невнимательности и нерасторопности Хирна чуть было не погибла наша шхуна. Пятеро-шестеро матросов, завербовавшиеся на Фолклендах, не удержались от недовольного шипения. Одного жеста старшего помощника хватило, чтобы они умолкли и поспешили по местам. Нечего и говорить, что, заслышав крик с мачты, Лен Гай выбежал из каюты и теперь не спускал взгляд с полоски земли, до которой оставалось еще десять -- двенадцать миль. Я и думать забыл о тайне, которую только что открыл мне Дирк Петерс. Пока она остается лишь нашей с ним тайной -- а ни я, ни тем более он никогда не выдали бы ее, -- нам нечего опасаться. Но что получилось бы, если бы по случайности Мартин Холт прознал о том, что несчастный не утонул вместе с "Дельфином", а по воле судьбы был обречен на гибель, ставшую спасением от голодной смерти для его товарищей, и что Дирк Петерс, которому он, Мартин Холт, был обязан жизнью, сразил его собственной рукой?.. Так вот почему метис упрямо отказывался принимать благодарность Мартина Холта -- брата человека, чьей плотью ему пришлось насыщаться... Боцман отбил три часа. Шхуна шла вперед как бы ощупью, ибо плавание в незнакомых водах требует осторожности. Впереди могли оказаться мели и рифы, скрытые водой. А всякая авария, даже пустяковая, сделала бы невозможным возвращение назад до наступления зимы. Рисковать было нельзя. Джэм Уэст распорядился убавить паруса. Боцман велел матросам убрать брамсель, марсель и топсель, оставив бизань, косой фок и стаксели, которых было достаточно, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее нас от суши, за несколько часов. Капитан велел бросить лот. Глубина под днищем составила сто двадцать морских саженей, и дно было гладкое. Погода оставалась ясной, лишь на юго-востоке и на юго-западе небо начали затягивать облака. Из-за них было трудно разглядеть очертания берега, напоминавшего скорее пар, плывущий по небу, появляющийся в разрыве облаков и снова исчезающий за тучами. В конце концов мы сошлись во мнении, что суша поднимается над морем на высоту двадцать пять -- тридцать саженей -- по крайней мере в наивысшей части. Трудно поверить, что мы поддались галлюцинации, однако волнение заставляло сомневаться в очевидном. Разве не естественно для сердца сжиматься от сотен страхов, когда оказывается близка желанная цель?.. Эти берега сулили нам столько надежд или разочарований, что нам легче было бы, если бы перед нами оказался всего лишь призрак земли, всего лишь тень, которая вот-вот ускользнет из-под носа. От волнения у меня кружилась голова, мне представлялось, что "Халбрейн" уменьшается в размерах, превращаясь в крохотную шлюпку, затерявшуюся в океанских просторах... Имея на руках морские карты, даже простейшие компасные, с очертаниями берегов, заливов и бухт, мореход может смело идти вперед. В любом ином районе мира капитан не явил бы никакой доблести, поспешив причаливать к берегу. Однако здесь от него требовалась осторожность и еще раз осторожность, пусть даже перед нами не было никаких препятствий. Несмотря на наступление ночи, видимость не ухудшилась: ведь солнце еще не заходило за западный горизонт и продолжало освещать косыми лучами бескрайние антарктические просторы. Показания в судовом журнале свидетельствовали, что температура воздуха продолжает падать. Градусник показывал в тени не более 32°F (0°С){Вряд ли путешественники могли наблюдать такую температуру морской воды: при нормальной океанической солености (около 35 г солей на 1 л воды) температура замерзания составляет -1,9°С.}. Температура воды равнялась всего 26°F (-7,33°С). Оставалось гадать, с чем связано это похолодание в самый разгар антарктического лета... Так или иначе экипажу пришлось вспомнить про шерстяную одежду, заброшенную со времени прохождения припая месяц назад. Правда, шхуна шла по ветру и волны холода пока что были малочувствительны. Однако все понимали, что следовало поспешить. Застрять в этих краях и рисковать зимовкой значило бы испытывать терпение Всевышнего. Лен Гай несколько раз проверял направление течения с помощью тяжелых лотов и пришел к выводу, что оно начинает отклоняться в сторону. -- Пока непонятно, что перед нами -- континент или остров, -- промолвил он.-- Если континент, то придется предположить, что течение нашло себе проход на юго-востоке... -- Вполне вероятно, -- отвечал я, -- что твердь Антарктиды сведена здесь до размеров ледяной шапки, вокруг которой можно описать круг. Во всяком случае, следовало бы занести в журнал те наблюдения, которые вызывают наименьшие сомнения... -- Что я и делаю, мистер Джорлинг, -- откликнулся капитан.-- Мы накопили очень много наблюдений над этим сектором южных морей, бесценных для мореплавателей, что пойдут за нами следом. -- Если среди них найдутся такие, кто дерзнет подняться столь высоко! Чтобы очутиться здесь, мы воспользовались счастливым стечением обстоятельств: чрезвычайно ранним наступлением лета, более теплой, чем обычно, погодой, быстрым вскрытием льдов. Такое повторяется раз в двадцать, а то и в пятьдесят лет... -- Я благодарю за это Провидение, мистер Джорлинг! Теперь во мне снова ожила надежда. Раз хорошая погода держится так долго, то почему мой брат и остальные не могли высадиться на этом берегу, куда направлены и ветры, и течение? Если это удалось нашей шхуне, то могло удаться и их шлюпке. Они вряд ли стали бы пускаться в путешествие, не собрав достаточных запасов. Наверное, в их распоряжении было все то, что на протяжении стольких лет дарил им остров Тсалал... Должно быть, они захватили оружие и патроны... Здешние воды кишат рыбой и морским зверем. Да, мое сердце вновь переполнено надеждой! Как бы мне хотелось стать старше на несколько часов!.. Хотя я и не разделял безоговорочно ожиданий Лена Гая, я был счастлив, что он поборол уныние. Вдруг при счастливом завершении поисков мне удастся уговорить его продолжить их, теперь уже ради Артура Пима? "Халбрейн" медленно скользила по поверхности прозрачной воды, кишевшей рыбой всех известных видов. Морских птиц стало больше, чем раньше, и они, уже не ведая страха, летали вокруг мачт и садились отдохнуть на реи. Матросы подняли на борт несколько белых лент длиною в пять-шесть футов, оказавшихся колониями миллионов крошечных моллюсков, переливающихся всеми цветами радуги. Вдали показались киты, бодро выпускающие в воздух фонтаны, и я заметил, что все они плывут к югу. Оставалось предположить, что море в этом направлении простирается достаточно далеко. Шхуна прошла еще две-три мили, не пытаясь ускорить ход. Представшая нашим взорам береговая линия тянулась с северо-запада на юго-восток -- в этом, по крайней мере, не могло быть никаких сомнений. Однако и после трех часов, на протяжении которых шхуна приближалась к суше, мы не могли ничего на ней разглядеть, даже и при помощи подзорных труб. Экипаж, столпившийся на полубаке, помалкивал, не выдавая своих чувств. Джэм Уэст, проведший целых десять минут на вантах фок-мачты, откуда он наблюдал за горизонтом, не смог рассказать ничего определенного. Я стоял у левого борта позади рубки, не сводя глаз с линии, где море сливалось с небом, непрерывность которой нарушалась только на востоке. Неожиданно ко мне приблизился боцман и без всяких предисловий выпалил: -- Разрешите поделиться с вами одной мыслью, мистер Джорлинг... -- Делитесь, боцман, только не рассчитывайте, что я поспешу согласиться с ней, даже если она покажется мне верной, -- отвечал я. -- Моя мысль верная, и чем ближе мы будем подходить, тем это будет яснее -- во всяком случае, тому, кто наделен зрением. -- Выкладывайте вашу мысль! - Она заключается в том, что перед нами никакая не земля, мистер Джорлинг... -- Что это вы такое говорите, боцман?! -- Приглядитесь внимательнее. Вытяните палец и посмотрите вправо от него... Я повиновался. -- Видите? Пусть виски из фляжки станет мне поперек горла, если все эти массы не перемещаются, только не относительно шхуны, а относительно друг друга... -- И вы заключаете из этого, что... -- ... это движущиеся айсберги. -- Айсберги?! -- Они самые, мистер Джорлинг. Неужели боцман прав? Выходит, нас ожидает немалое разочарование... Раз это не берег, а просто ледяные горы, дрейфующие в океане, то... Очень скоро к тому же мнению склонился весь экипаж, и никто уже не верил, что в той стороне лежит какая-то земля. Еще через десять минут наблюдатель в "сорочьем гнезде" крикнул, что северо-запада к нам приближается флотилия айсбергов, которая может перерезать нам путь. Новость эта привела всех в сильнейшее уныние. Прощай последняя надежда! Для капитана Лена Гая это было весьма болезненным ударом. Выходило, что земли, затерянные в южных морях, следовало искать в еще более высоких широтах, безо всякой, впрочем, надежды на успех... -- Поворачивай назад! Назад! -- раздался дружный крик. Да, матросы с Фолклендов в один голос выразили свою волю, требуя немедленного возвращения, -- им не понадобилось даже Хирна. Более того, большинство старой команды придерживалось, как видно, того же мнения. Джэм Уэст, не посмев призвать их к молчанию, замер, дожидаясь команды капитана. Гратиан плотнее сжал рукоятки штурвала, готовясь к развороту, а его товарищи, взявшись за кнехты, ждали сигнала, чтобы отдать шкоты. Дирк Петерс неподвижно стоял, прислонившись к фок-мачте, с опущенной головой, поникший, с перекошенным ртом, не в силах вымолвить ни слова. Внезапно он бросил на меня взгляд- о, что это был за взгляд, полный одновременно мольбы и ярости!.. Не знаю, что за сила заставила меня вмешаться, еще раз подать голос... Наверное, все дело было в последнем доводе, неожиданно пришедшем мне в голову, -- доводе, в разумности которого никто не смог бы усомниться. Итак, я взял слово, решившись переспорить и убедить всех до одного, и в голосе моем прозвучало столько убежденности, что никто не осмелился меня прервать. Вот в чем состояла, собственно, моя речь: -- Нет! Еще остается надежда!.. Земля не может быть далеко! Перед нами вовсе не паковые льды, образующиеся в открытом море из-за накапливания льда. Ведь это айсберги, а айсберги обязательно должны откалываться от твердого основания, то есть континента или на худой конец острова. Время для вскрытия льда наступило недавно, поэтому они не могли отойти далеко от суши... Позади айсбергов нас ждет берег, на котором они образовались... Еще сутки, максимум двое -- и вот тогда, если земля так и не покажется, капитан отдаст команду поворачивать на север! Я не знал, удалось ли мне убедить их или следовало еще раз помахать приманкой в виде премии, воспользовавшись тем, что среди них не было на этот раз Хирна, который наверняка стал бы подстрекать их, крича, что их опять обманывают и что шхуну ждет неминуемая гибель... Тут мне на помощь пришел боцман со своей неизменной усмешкой. -- Верно сказано. Я, к примеру, придерживаюсь того же мнения, что и мистер Джорлинг. Земля наверняка совсем рядом... Отправившись на ее поиски за айсберги, мы запросто ее отыщем и при этом не слишком перетрудимся... Всего-то градус к югу -- что за беда, тем более что от этого в карманах зашелестят лишние сотни долларов? Не будем забывать, что их приятно не только распихивать по карманам, но и извлекать оттуда!.. Кок Эндикотт решил поддержать своего приятеля боцмана. -- Вот здорово-- доллары!-- закричал он, показывая два ряда зубов ослепительной белизны. Теперь все зависело от экипажа: прислушается ли он к доводам Харлигерли или вздумает сопротивляться, если "Халбрейн" устремится в направлении айсбергов?.. Лен Гай снова взялся за подзорную трубу и направил ее на скользящие по воде льдины. Понаблюдав за ними какое-то время с величайшим вниманием, он твердо приказал: -- Курс зюйд-зюйд-вест! Джэм Уэст отдал команду провести необходимый маневр. Немного поколебавшись, матросы предпочли повиноваться и принялись брасопить реи и натягивать шкоты; паруса шхуны наполнились ветром, и она ускорила ход. Когда маневр завершился, я подошел к боцману и, отозвав его в сторонку, сказал: -- Спасибо, боцман! -- Что ж, мистер Джорлинг, -- отвечал он, качая головой, -- на этот раз обошлось. Но в следующий раз уже нельзя будет налегать на фал изо всех сил. Тогда уже все пойдут против меня, даже Эндикотт... -- Однако в моих словах не было ни капли неправды...-- с живостью возразил я. -- Не стану спорить, ваши речи походили на правду. -- Вот именно, Харлигерли! Я сказал только то, что думал. Я нисколько не сомневаюсь, что за айсбергами нас ждет земля... - Возможно, мистер Джорлинг, возможно! Только пусть она покажется не позже, чем через два дня, -- иначе уже ничто не сможет помешать нам лечь на обратный курс. На протяжении следующих суток "Халбрейн" шла в юго-западном направлении, хотя ей часто приходилось менять галсы и замедлять бег, ибо льдов вокруг становилось все больше. Вскоре нас окружил лес айсбергов. Однако на пути не встречалось ни паковых льдов, ни дрейфующих ледяных полей, с которыми мы познакомились у кромки припая на семидесятой параллели, ни той ледяной каши, в которую превращался полярный океан под воздействием штормов. Напротив, огромные массы льда проплывали мимо нас с величавой медлительностью. Закрадывалось подозрение, что они образовались всего несколько дней назад. Однако при высоте сто -- сто пятьдесят футов каждый айсберг должен был весить не менее нескольких тысяч тонн, поэтому Джэм Уэст, ни на секунду не покидавший палубу, тщательно наблюдал за тем, чтобы не возникла угроза столкновения. Но, сколько я ни всматривался в просветы между айсбергами, мне никак не удавалось разглядеть землю, при виде которой наша шхуна смогла бы направиться прямиком на юг. Нет, ничто вокруг не позволяло надеяться на лучшее... До сих пор капитан мог всецело доверять показаниям компаса. Магнитный полюс, до которого оставалось еще много сотен миль, ибо он лежит в восточном полушарии, никак не воздействовал на магнитную стрелку, которая, вместо того чтобы колебаться на шесть-семь румбов, как это происходит вблизи магнитного полюса, уверенно показывала направление, не вызывая сомнений в точности показаний. Итак, вопреки моим надеждам, земля все не появлялась, и я начинал спрашивать себя, не забрать ли круче к западу, пусть даже "Халбрейн" удалится при этом от точки, в которой скрещиваются все меридианы... Час уходил за часом, а так как их было отпущено всего сорок восемь, то людьми прямо на глазах овладевало отчаяние, и они все с: меньшей охотой соблюдали дисциплину. Еще полтора дня -- и всеобщий упадок сил станет необратимым. Шхуна неминуемо повернет на север... Экипаж молча производил маневры, подчиняясь отрывистым командам Джэма Уэста -- повернуть ли круче к ветру при проходе узкого пролива, дабы избежать столкновения, встать ли кормой под самый ветер. Однако, несмотря на бдительность командиров, умение матросов и безупречное маневрирование, шхуна то и дело со скрежетом терлась о края айсбергов, после чего на их сверкающей поверхности оставались длинные полосы смолы. Тут и у самого бесстрашного не могло не сжаться от ужаса сердце при мысли, что борта вот-вот лопнут и тогда в трюм хлынет вода... Отмечу, что окружавшие нас ледяные горы имели весьма крутые склоны, так что высадиться на них было бы совершенно невозможно. Кроме того, здесь не было ни тюленей, которые обычно в больших количествах населяют ледяные поля, ни даже крикливых пингвинов, которых "Халбрейн" заставляла тысячами нырять в воду в более низких широтах. Птиц над мачтами и то поубавилось, а оставшиеся стали заметно пугливее. При виде этих безжизненных мест в душу каждого закрадывалось ощущение тревоги, даже ужаса. Разве можно было надеяться, чтобы люди с "Джейн", даже если бы случай занес их в эти дикие края, смогли отыскать здесь приют и просуществовать сколь-нибудь долго? Если же и "Халбрейн" была суждена гибель, то приходилось сомневаться, сможет ли хоть кто-нибудь засвидетельствовать потом факт ее исчезновения... Я подметил, что с того момента накануне, когда шхуна, шедшая прежде к югу, отклонилась в сторону, чтобы обогнуть айсберги, в обычном поведении метиса произошла разительная перемена. Теперь он проводил почти все время под фок-мачтой, не желая глядеть в сторону моря, и лишь изредка вставал на ноги, чтобы поучаствовать в маневрах шхуны, делая это, впрочем, без былого рвения и сноровки. Судя по всему, он совсем пал духом. Я не хочу сказать, что он отказался от надежды, что его товарищ жив, -- нет, подобная мысль просто не могла бы родиться в его мозгу. Однако инстинкт подсказывал ему, что, следуя этим курсом, шхуна не найдет следов бедного Пима... "Поймите, сэр, -- сказал бы он мне, -- это не здесь. Нет, не здесь!.." Что бы я смог ответить на такие слова?.. Часов в семь вечера мы вошли в полосу довольно густого тумана. Плавание в нем было чревато бедой... Позади остался день, полный тревог, надежд и разочаровании. Я совершенно обессилел. У меня только и хватило духу, что добраться до своей каюты и повалиться одетым на койку. Однако сон никак не шел, ибо мое воображение, столь спокойное до недавних пор, было перевозбуждено и в нем рождались самые тревожные мысли. Готов согласиться, что беспрерывное чтение Эдгара По, тем более в столь фантастических краях, неминуемо должно было произвести на меня действие, которого я не предполагал... Назавтра истекут двое суток -- последний срок, на который согласился экипаж, уступив моим настояниям. "Дело идет не так, как вам хотелось?" -- спросил меня боцман, прежде чем я скрылся в каюте. Конечно же, не так! Мы не нашли ничего, кроме флотилий проклятых айсбергов... Если до завтра в просветах между ними не покажется земля, капитан даст команду поворачивать на север. Ах, почему я не командир этой шхуны? Если бы я смог купить ее, пусть это и стоило бы мне всего моего состояния, если бы все эти люди были моими рабами, повинующимися кнуту у меня в руке, то "Халбрейн" ни за что на свете не прервала бы своего путешествия... пусть даже оно завело бы ее в самый центр Антарктиды, к земной оси, где полыхает в небе Южный Крест!.. В моем взбудораженном рассудке теснились сотни мыслей, обид, желаний. Я хотел подняться, но чувствовал, что властная тяжелая рука пригвоздила меня к койке. Меня обуревало желание немедленно удрать из каюты, где меня мучили нестерпимые кошмары, спустить в море одну из шлюпок "Халбрейн", спрыгнуть в нее вместе с Дирком Петерсом, который, не колеблясь, последует за мной, и отдаться воле течения, которое понесет нас на юг... Так я и поступил -- во сне... Наступило завтра. Капитан Лен Гай, оглядев напоследок горизонт, отдает команду поворачивать назад... За кормой привязана шлюпка... Я предупреждаю об этом Дирка Петерса, и мы незаметно спускаемся в нее. Остается разомкнуть стопор... Шхуна уходит, мы все больше удаляемся от нее, подхваченные течением... Нас несет в свободное ото льдов море. Остановка. Мы достигли земли. Я вижу перед собой сфинкса, возвышающегося над полярной шапкой. Я приближаюсь к нему и задаю вопрос... И он открывает мне все тайны этого загадочного края! Потом вокруг монстра начинают происходить все те явления, о которых писал Артур Пим! Завеса мерцающих паров, испещренных полосами света, разрывается -- и перед моим ослепленным взором предстает не фигура нечеловеческого роста, а сам Артур Пим -- несломленный хранитель Южного полюса, развернувший на ветру высоких широт флаг Соединенных Штатов!.. Я не знаю, что случилось потом, -- то ли прервалось мое забытье, то ли, подчиняясь капризам близкого к безумию мозга, один сон сменился другим... Во всяком случае, у меня возникло ощущение, что я пробудился и что равновесие шхуны нарушено, ибо она слегка накренилась на правый борт, хотя море оставалось по-прежнему спокойным. При этом я не ощущал ни бортовой, ни килевой качки... У меня появилось чувство, словно моя койка превратилась в корзину аэростата, словно для меня не существуем более законов тяготения... Я не бредил. Сон сменила реальность... Над моей головой раздались удары, причина которых оставалась для меня неведомой. Перегородки моей каюты отклонились от вертикального положения, словно шхуна улеглась на бок. Еще секунда -- и я слетел с койки, едва не раскроив голову об угол стола... Мне удалось подняться и добраться до бокового иллюминатора; потом я навалился на дверь, открывавшуюся наружу, и она стала приоткрываться... В это мгновение со стороны левого борта послышался треск ломающегося дерева... Неужели шхуна столкнулась с колоссальной ледяной горой, от которой Джэм Уэст не сумел увернуться из-за густого тумана? До моих ушей долетели полные ужаса возгласы, после чего весь экипаж издал один отчаянный крик... Последовал еще один толчок и "Халбрейн" замерла на месте. Глава VII ОПРОКИНУВШИЙСЯ АЙСБЕРГ Мне пришлось ползком добираться до двери рубки, откуда я смог попасть на палубу. Лен Гай тоже не мог подняться с коленей, настолько силен был крен, и безуспешно пытался подтянуться, держась за стойку фальшборта. Недалеко от фок-мачты из-под штормового фока, накрывшего бак, как простыня, высовывались несколько голов. По правому боргу за ванты цеплялись Дирк Петерс, Харди, Мартин Холт и Эндикотт, на черном лице которого застыла гримаса крайнего изумления. Можно было ручаться, что он и боцман готовы отказаться от половины премии, причитающейся им за пересечение всех параллелей, начиная с восемьдесят четвертой!.. Какой-то человек полз в мою сторону, ибо наклон палубы, достигавший пятидесяти градусов, не давал ему распрямиться. Я узнал Харлигерли, который тянулся ко мне, подобно марсовому, увидавшему с вантов землю и указывающему на нее пальцем. Я растянулся на палубе и уцепился за дверь, устранив тем самым опасность соскользнуть в воду. После этого я протянул боцману руку, что позволило ему с некоторым трудом добраться до меня. -- Что произошло? -- только и вымолвил я. -- Мы сели на мель, мистер Джорлинг! -- Мы подошли к берегу? -- вскричал я. -- Берег бывает у земли, -- с неизменной иронией отвечал боцман, -- земля же в этих краях существовала только в воображении Дирка Петерса!.. -- Тогда что же стряслось? -- Из тумана появился айсберг, от которого мы не смогли увернуться. -- Айсберг?.. -- Вот именно, айсберг, да еще выбравший именно это время, чтобы перевернуться вверх тормашками! Переворачиваясь, он зацепил "Халбрейн", подобно ракетке, подхватывающей мячик, так что теперь мы вознеслись на высоту добрых ста футов над уровнем моря. Невозможно было представить себе более ужасную развязку дерзкого путешествия "Халбрейн". Здесь, в опаснейших шпротах, мы оказались лишены единственного средства передвижения, вырванного из родной стихии и оказавшегося на высоте более ста футов!.. Вот это развязка!.. Погибнуть в бурю, не выдержав нападения дикарей, быть раздавленным льдами -- что ж, ни один корабль, отправляющийся в полярные моря, не застрахован от этих опасностей. Но чтобы быть подхваченными ледяной горой в гот самый момент, когда гора переворачивается, и взлететь почти на самую ее верхушку -- нет, это было просто невероятно! Я не знал, хватит ли у нас сил спустить шхуну с такой высоты. Однако в одном я был уверен: капитан Лен Гай, его помощник, старая команда, оправившись от ужаса, не станут поддаваться отчаянию, каким бы тревожным ни представлялось наше положение. Это не вызывало у меня сомнений. Да, они сделают все, чтобы спасти корабль и людей. Правда, оставалось только гадать к каким ухищрениям нам придется для этого прибегнуть .. Пока же айсберг окутывал серый туман. Мы не могли разглядеть на нем ничего, кроме расселины, в которой застряла "Халбрейн". Что касается места, которое занимал наш айсберг во флотилии, плывущей на юго-восток, то по этому поводу оставалось лишь строить догадки... Элементарная осторожность подсказывала, что нам надо покидать "Халбрейн" как можно скорее. В любую минуту айсберг может перевернуться еще раз {Нарисованная буйной фантазией автора картина довольно далека от реальности. Айсберги разрушаются либо с надводной части -- в условиях теплого воздуха и холодной воды (что имеет место в романе; но в этом случае ледяная гора не может перевернуться), либо с подводной части -- когда вода теплее воздуха. Именно во втором случае и происходит переворачивание айсберга, но здесь решающую роль играет не столько подтаивание, сколько раскалывание крупной ледяной горы на меньшие куски и глыбы, нарушающее гидростатическое равновесие айсберга. Но даже в случае переворачивания необходимо достаточно много времени, чтобы таяние ледяной горы привело к новому нарушению ее равновесия}. Тогда шхуна рухнет в пустоту, и вряд ли кто-то из нас останется живым и невредимым -- ледяные глубины проглотят нас, не поперхнувшись... Всего за несколько минут экипаж покинул "Халбрейн", ища убежища на льду и молясь, чтобы айсберг побыстрее вышел из тумана. Слабым солнечным лучам не удавалось проникнуть сквозь его плотную завесу. Правда, люди могли разглядеть друг друга на расстоянии дюжины шагов. "Халбрейн" же представала нашим взорам просто как масса с неясными очертаниями и только благодаря темным бортам выделялась на фоне поблескивающего белоснежного льда. Настало время оглядеться и задаться вопросом, все ли, кто находился в момент катастрофы на борту, остались в живых, не перелетел ли кто-нибудь через борт, в ледяную воду?., Подчиняясь приказу капитана, матросы сбились в плотную группу, в центре которой оказались лейтенант, боцман, старшины Харди и Мартин Холт, а также я. Джэм Уэст устроил перекличку. На зов не откликнулись пятеро: матрос Драп, старый член команды, и четверо новеньких, завербовавшихся на корабль на Фолклендах: двое англичан, американец и матрос с Огненной Земли. Итак, катастрофа уже стоила жизни пятерым. Это были первые жертвы путешествия после отхода с Кергеленов -- вот только последние ли?.. Не приходилось сомневаться, что несчастные погибли, ибо они не отвечали на наш зов; их не смогли разыскать, сколько ни обшаривали айсберг, заглядывая во все трещины, где они могли бы схорониться, уцепившись за какой-нибудь выступ. Когда туман рассеялся, поиски возобновились, но безуспешно. В тот момент, когда "Халбрейн" была подхвачена уступом айсберга, ее сотряс настолько неожиданный и сильный удар, что у этих пятерых, как видно, не хватило сил удержаться на палубе, и теперь мы никогда не отыщем их тел, унесенных в океан... Как только мы поняли, что лишились пятерых своих товарищей, сердце каждого переполнилось отчаянием. Вот когда до каждого дошло, какими опасностями чревато путешествие в глубь Антарктики!.. -- А Хирн? -- напомнил кто-то. Мы узнали голос Мартина Холта. Воцарилось молчание. Мы совсем забыли о гарпунщике -- а ведь его могло расплющить в тесном трюме, где он сидел взаперти... Джэм Уэст устремился к шхуне, забрался на нее с помощью веревки, свисавшей с бака, и проник в кубрик, откуда можно было пробраться в трюм. Мы ждали его возвращения и вестей об участи Хирна в скорбном молчании и неподвижности, хотя этот злой гений экипажа вряд ли был достоин жалости. А ведь многие справедливо полагали, что, послушайся мы его совета, шхуна давно повернула бы к северу и экипажу не пришлось бы топтаться на этом айсберге, ставшем ему последним пристанищем. Немалая ответственность лежала и на мне -- ведь это я рьяно ратовал за продолжение экспедиции... Теперь же я боялся даже подумать об ожидающей меня каре. Наконец на палубе показался лейтенант, а за ним -- Хирн. Каким-то чудом в том месте трюма, где находился мятежный гарпунщик, уцелели и переборки, и обшивка. Хирн покинул шхуну и присоединился к товарищам, не произнеся ни слова, и о нем можно было забыть. Примерно к шести часам утра туман рассеялся, что было вызвано довольно резким понижением температуры. На смену туману пришло обледенение -- частое явление в высоких широтах. Теперь мы могли определить размеры ледяной горы, к которой прилипли, как мухи к сахарной голове. Шхуна казалась снизу не больше утлого ялика... Айсберг имел триста-- четыреста саженей в окружности и сто тридцать -- сто сорок футов в высоту {В 1854 году в Атлантике под 44° южной широты и 28° западной долготы был встречен айсберг высотой 90 м, а в ноябре 1904 г. у Фолклендских островов моряки шхуны "Зенита" определили высоту приближающейся к ним ледяной горы в 450 м}. Подводная его часть должна была быть в четыре-пять раз внушительнее {Таким образом, подводная часть описываемого Ж. Верном айсберга уходила в глубину океана метров на 200 (при высоте надводной части около 40 м), так что опасения Джорлинга относительно нового переворачивания ледяной горы "в любую минуту" явно несостоятельны}, и весь айсберг весил, стало быть, миллионы тонн. Произошло же с нами следующее: более теплая вода подмыла основание айсберга и центр его тяжести стал смещаться, так что в результате дно стало верхушкой и наоборот. При этом "Халбрейн" была подхвачена как бы мощным рычагом. Айсберги частенько кувыркаются таким образом в полярных морях, и в этом состоит главная опасность для приближающихся к ним кораблей. Наша шхуна застряла в расселине на западной стороне айсберга, накренившись на правый борт, с приподнятой кормой и опущенным носом. Мы боялись, что при малейшем толчке она заскользит по склону вниз. На правом борту лопнула обшивка, а в фальшборте зияла трещина длиною в несколько саженей. Камбуз, закрепленный перед фок-мачтой, сорвался и съехал ко входу в рубку. Дверь рубки, по сторонам от которой помещались каюты капитана и старшего помощника, слетела с петель. Стеньга и топсель свалились вниз, оборвав бакштаги. Осколки рей и рангоутов, клочья парусов, бочки, ящики и прочий мусор качались на волнах под айсбергом. Самое тревожное в нашем положении заключалось в том, что одна из двух шлюпок "Халбрейн" -- та, что крепилась над правым боргом, -- была раздавлена и у нас осталась всего одна -- правда, большего размера. Первым делом нам предстояло спасти именно ее. Осмотр шхуны показал, что мачты остались невредимы и могли бы нести паруса. Однако как спустить шхуну на воду?.. Наш корабль находился в положении только что построенного судна на верфи, вот только стапели располагались слишком высоко над водой... Убедившись, что капитан, старший помощник и боцман остались одни, я тут же задал им этот вопрос. -- Операция будет очень рискованной, тут не поспоришь, -- отвечал Джэм Уэст, -- однако без нее не обойтись, так что придется браться за дело. Думаю, надо будет прорубить что-то вроде русла до самого моря... -- И не медля ни дня...-- добавил Лен Гай. -- Слышите, боцман? -- подхватил Джэм Уэст.-- Сегодня же за работу! -- Слышу. Только одно замечание, если позволите, капитан... -- Какое же? -- Прежде чем начать, осмотрим корпус корабля, убедимся, велики ли повреждения и можно ли их устранить. К чему спускать на воду дырявый корабль? Чтобы он немедленно затонул? Предложение боцмана было признано разумным. Туман совершенно рассеялся, и солнце осветило восточную сторону айсберга, откуда было видно обширное пространство моря. С этой стороны склон представлял собой не отвесную скользкую стенку, где некуда пристроить ногу, а был усеян уступами разных размеров и очертаний, так что здесь можно было разбить временный лагерь. Однако приходилось быть все время настороже: сверху в любую минуту могли обрушиться ледяные глыбы, потревоженные малейшим толчком. За утро не одна такая глыба срывалась в море с оглушительным грохотом. У нас сложилось впечатление, что айсберг прочно плывет на новом основании. Если новый центр тяжести ниже ватерлинии, то можно не опасаться очередного кульбита {Кульбит -- в акробатике переворот, то есть перекат вперед с опорой на руки, причем голова прижата к груди}. С момента катастрофы мне ни разу не довелось перемолвиться словечком с Дирком Петерсом. Однако он подал голос при перекличке, поэтому я знал хотя бы, что его нет в числе жертв. Вскоре я увидел его -- он неподвижно стоял на узенькой ледяной ступеньке, и читатель догадывается, куда был устремлен его взор... Капитан, старший помощник, боцман, старшины Харди и Мартин Холт, а также я поднялись к шхуне, чтобы тщательно ее осмотреть. Левый борт предстал нашему взору целиком, ибо шхуна накренилась на противоположный бок, и с той стороны пришлось разбивать лед, чтобы добраться до киля и удостовериться, что от пристального осмотра не укрылась ни одна деталь обшивки. Осмотр продолжался два часа. Итог был следующим: повреждения оказались незначительными и вполне устранимыми. От удара лопнули доски обшивки, обнажив нагели {Нагель -- деревянный или металлический стержень, применяемый для скрепления частей деревянных конструкций, в том числе и деревянных судов}. Однако внутренние шпангоуты оказались невредимы. Наш корабль, построенный специально для плавания в полярных широтах, устоял там, где многие другие, сколоченные на скорую руку, рассыпались бы в одно мгновение. Правда, руль выскользнул из железной окантовки, но и это было поправимо. Повреждения оказались менее серьезными, чем мы опасались. Мы воспрянули духом. Да, воспрянули -- однако сможем ли мы спустить наш корабль на воду?.. После завтрака матросам было поручено выдолбить покатый спуск, по которому "Халбрейн" смогла бы соскользнуть в воду Мы молили Небо, чтобы эта операция увенчалась успехом, ибо разве можно было без ужаса помыслить о том, чтобы дожидаться на этой плавучей горе, уносимой неведомо куда, антарктической зимы? С наступлением зимы всех нас постигнет самая мучительная из смертей -- смерть от холода... Внезапно Дирк Петерс, отошедший от остальных шагов на сто и изучавший горизонт на юге и востоке, крикнул: -- Стоим! "Стоим"? Что имел в виду метис? Дрейф нашего айсберга внезапно прекратился? -- А ведь верно! -- воскликнул боцман.-- Айсберг замер, а может, он и не двигался с тех пор, как проделал свой кульбит... -- Как?! -- вскричал я.-- Неужто стоим? -- Именно, -- отвечал боцман, -- и вот вам доказательство: остальные айсберги движутся, оставляя нас в кильватере. И верно, пять-шесть ближних айсбергов смещались в южном направлении, наш же оставался на месте, словно застрял на мели. Вероятно, новое днище айсберга зацепилось за подводный уступ и останется на нем до тех пор, пока айсберг не дозреет до нового пируэта... Наше положение оказалось хуже, чем мы надеялись, ибо стоять на месте в этих водах куда хуже, чем дрейфовать, пусть даже наугад. При дрейфе мы хотя бы не теряли надежды повстречать островок или даже континент, а то и -- при благоприятном течении и свободном море -- покинуть антарктические воды!.. Итак, три месяца путешествия остались позади -- и чего же мы достигли? Мы уже не помышляем об Уильяме Гае, его спутниках с "Джейн", Артуре Пиме... Теперь нам предстоит употребить все силы для собственного спасения. Если же матросы "Халбрейн" взбунтуются и объявят командиров, а главным образом -- меня, виновными в постигшей нас катастрофе, то этому не стоит удивляться... Что же теперь будет? Ведь, несмотря на гибель четырех моряков, дружки гарпунщика все равно в большинстве. Я видел, что именно эта мысль занимает сейчас Лена Гая и Джэма Уэста. Пусть новичков с Фолклендов теперь пятнадцать против тринадцати, причем на нашей стороне метис, нельзя исключить, что кто-то из "старичков" предпочтет перейти на сторону недовольных, предводительствуемых Хирном. Кто знает -- быть может, эти люди, поддавшись отчаянию, захотят завладеть единственной нашей шлюпкой и устремиться на север, бросив нас на айсберге на произвол судьбы? Осторожность требовала, чтобы мы неусыпно стерегли шлюпку. Однако обрушившиеся на нас несчастья преобразили капитана. Перед лицом невзгод он стал другим человеком. До сих пор он не помьшлял ни о чем, кроме спасения соотечественников, доверив лейтенанту командование шхуной, благо тот был непревзойденным знатоком своего дела. Однако с этого дня он превратился в командира, обретя энергию, необходимую в столь трудных обстоятельствах, и став для матросов вторым авторитетом после самого Создателя. Повинуясь команде капитана, люди собрались вокруг него на площадке чуть правее шхуны. Из "старичков" здесь были старшины Мартин Холт и Харди, матросы Роджерс, Френсис, Гратиан, Берри и Стерн, кок Эндикотт, а также Дирк Петерс; собрались и четырнадцать новичков с Фолклендов, возглавляемые Хирном. Они держались особняком, доверив роль предводителя гарпунщику, который пользовался среди них непререкаемым авторитетом. Лен Гай обвел всю команду твердым взглядом и с дрожью в голосе начал: -- Матросы "Халбрейн"! Я начну с того, что скажу о тех, кто погиб. Пятеро наших товарищей пали в катастрофе... -- Скоро и мы сгинем в этом море, куда нас завлекли вопреки... -- Замолчи, Хирн! -- крикнул Джэм Уэст, побелев от ярости.-- Замолчи, не то... -- Хирн сказал то, что должен был сказать, -- холодно перебил его капитан.-- Однако теперь я требую, чтобы он больше не прерывал меня! Гарпунщик готовился сказать что-то в ответ, ибо он чувствовал поддержку большинства экипажа, однако Мартин Холт подошел к нему и дернул за рукав, заставив промолчать. Лен Гай обнажил голову и голосом, проникающим в самую душу, произнес такие слова: -- Помолимся же за тех, кто погиб в этой экспедиции, предпринятой во имя человеколюбия. Да простит Господь их прегрешения, ибо они пожертвовали собой ради себе подобных, и да услышит Он наши мольбы... На колени, матросы "Халбрейн"! Люди опустились коленями на лед и зашептали слова молитвы. Капитан поднялся первым и велел подняться остальным. -- Теперь, -- продолжал он, -- отдав должное мертвым, вернемся к живым. Им я говорю: даже в столь плачевном положении они станут исполнять все мои приказы. Я не потерплю ни сопротивления, ни малейшего колебания. На мне лежит ответственность за спасение каждого, и я ничем не поступлюсь ради этой цели. Здесь, как и на борту, командир -- я! -- На борту... когда корабля больше нет...-- осмелился подать голос гарпунщик. -- Ошибаешься, Хирн. Корабль перед нами, и мы спустим его на воду. Но пусть даже у нас останется одна шлюпка -- ее капитаном буду я! Горе тому, кто забудет об этом... В тот же день с помощью секстанта и хронометра, не разбившихся при катастрофе, Лен Гай сумел определить наши координаты: мы находились на 88°55' южной широты и 39°12' западной долготы. "Халбрейн" отделял от Южного полюса всего 1°5'-- шестьдесят пять миль... Глава VIII ПОСЛЕДНИЙ УДАР -- За дело! -- призвал Лен Гай, и в тот же день все рьяно принялись за работу. Нельзя было терять ни часа. Каждый понимал, что время решает все. Впрочем, на шхуне оставалось столько припасов, что их с лихвой хватило бы еще на полтора года, так что нам не грозил голод, а тем более жажда, хотя бочки с водой лопнули при ударе и потекли. На счастье, бочонки с джином, виски, пивом и вином оказались в наименее пострадавшем отсеке трюма. По части жидкости нам не грозили трудности, пресной же водой нас стал бы снабжать сам айсберг... Как известно, лед -- не важно, из какой воды он образовался -- пресной или соленой, -- не содержит соли, поскольку переход из жидкого в твердое состояние сопровождается исключением хлористого натрия. Поэтому любой лед может служить источником питьевой воды. Однако предпочтение все же следует отдавать льду зеленоватого оттенка, почти полностью прозрачному. Он образуется из дождевой воды, а она, как известно, лучше всего подходит для питья. Будучи частым гостем полярных морей, наш капитан без труда сумел бы распознать наилучший лед; беда в том, что на нашем айсберге его никак нельзя было бы отыскать, ибо то, что было его надводной частью, при перевороте ушло под воду... Лен Гай и Джэм Уэст решили начать с разгрузки шхуны. Предстояло снять с нее все паруса и такелаж и перенести на ровный лед. Важно было сделать шхуну как можно более легкой, убрав из трюма даже балласт, чтобы спуск на воду проходил в более безопасных условиях. Затем судно можно было бы без труда загрузить снова. Была еще одна, не менее серьезная причина, требовавшая ускоренной разгрузки шхуны. Было бы непростительным легкомыслием оставлять припасы в трюме "Халбрейн", зная, как непрочно она держится на склоне айсберга. Достаточно было толчка, чтобы она опрокинулась в море. Стоило немного сдвинуться льдинам, на которые она опиралась -- и ничто не смогло бы предотвратить самый печальный исход. Если бы вместе со шхуной в пучине сгинула наша провизия, нас ожидала бы плачевная участь. В первый же день наружу были вынесены ящики с солониной, сушеными овощами, мукой, галетами, чаем, кофе, а также бочонки с джином, виски, вином и пивом. Все это было извлечено из трюма и камбуза и спрятано в трещинах льда неподалеку от "Халбрейн". Следовало также обезопасить от случайностей нашу единственную шлюпку. Одновременно мы предусмотрели и меры предосторожности на случай, если Хирн и его дружки попытаются захватить ее, чтобы устремиться на север. Шлюпку вместе с веслами, рулем, стопором, кошкой, мачтами и парусами отнесли на тридцать футов от шхуны и пристроили в выемке, где ее было удобно охранять. Днем опасаться было нечего, ночью же, вернее в те часы, когда все спали, боцману или одному из старшин предстояло караулить шлюпку -- так было надежнее. Девятнадцатое, двадцатое и двадцать первое января ушли на переноску груза и разборку оснастки "Халбрейн". Мачты были застроплены с помощью рей. Затем Джэм Уэст велел убрать стеньгу и топсель, в которых, впрочем, не было необходимости, даже если шхуне придется возвращаться к Фолклендам или другому месту зимовки. На той же площадке неподалеку от "Халбрейн" был разбит лагерь. Палатками стали паруса, натянутые на шестах, под которыми разместили койки, принесенные из кубрика и кают. Этого укрытия должно было хватить, чтобы переждать под ним ненастье, которое вполне могло налететь в это время года. Погода, впрочем, не менялась, чему способствовал постоянный ветер с северо-востока. Температура воздуха поднялась до 46°F (7,78°C). Что касается кухни Эндикотта, то для нее нашлось место в глубине площадки, у ледяного склона, по которому можно было добраться до верхушки айсберга. Должен признать, что за все три дня изнурительной работы Хирн не заслужил ни единого упрека. Гарпунщик чувствовал, что за ним неотрывно наблюдают, и знал, что капитан не даст ему спуску. Оставалось сожалеть, что дурные наклонности заставили его принять на себя такую роль, ибо он был наделен силой, ловкостью и смекалкой, выделявшими его среди остальных, и в обстоятельствах, подобных сложившимся, ему просто не было цены. Быть может, в его душе возобладали благородные порывы?.. Быть может, он осознал, что общее спасение зависело от согласия? Догадки догадками, но я пока не мог заставить себя ему доверять, а Харлигерли и подавно. Метис был готов выполнять самую тяжелую работу, хватаясь за нее первым и оставляя последним. Он трудился за четверых, спал не более нескольких часов в сутки, а бодрствуя, позволял себе передохнуть только во время еды. С той поры как шхуна зависла на склоне айсберга, мы не перекинулись с ним и парой слов. Да и что он мог бы мне сказать?.. Видимо, ему, как и мне, казалось, что теперь исчезла всякая надежда на продолжение нашей злополучной экспедиции... Иногда я наблюдал, как метис и Мартин Холт стоял бок о бок, выполняя какой-нибудь особенно трудный маневр. Старшина-парусник не упускал случая сойтись с Дирком Петерсом, хотя тот избегал его по известной нам причине. Когда я вспоминал о том, что поведал мне метис про того, кого звали вовсе не Паркером и кто был родным братом Мартина Холта, и о кошмарной сцене, разыгравшейся на "Дельфине", меня охватывал ужас. Я не сомневался, что, прознай кто-нибудь об этом, метис стал бы вызывать у всех отвращение. Все немедленно забыли бы, что именно он спас старшину-парусника, в том числе и сам спасенный, горюющий о брате... К счастью, никто, кроме меня и самого Дирка Петерса. не был посвящен в эту тайну. Пока продолжалась разгрузка "Халбрейн", капитан и его помощник раздумывали о том, как лучше спустить шхуну в море, и можно догадаться, как им было трудно прийти к окончательному решению. Ведь шхуне предстояло спуститься с высоты в сто футов по желобу, пробитому в западном склоне айсберга. Длина желоба должна была составлять двести -- триста саженей. Пока одна бригада разгружала под командой боцмана трюм, другая, повинуясь приказаниям Джэма Уэста, вгрызалась в ледяной монолит, откатывая глыбы, усеявшие склон плавучей горы. Не знаю, почему я называю эту гору плавучей, ибо она стояла на месте как вкопанная, напоминая остров. Ничто не указывало на то, что она снова может устремиться вперед, отдавшись воле течения. Мимо нас плыли такие же айсберги, направляясь на юго-восток, но наш "стоял", как выразился Дирк Петерс. Правда, его днище могло подтаять и тогда он отделился бы от своей мели... В любую минуту нас мог потрясти удар от налетевшей на айсберг льдины. Что нас ожидает? Оставалось надеяться на "Халбрейн" -- на то, что она унесет нас подальше от этих опасных мест. Работа продлилась до 24 января. Стояла тихая погода, температура не снижалась, и ртутный столбик отделяли от точки замерзания две-три риски. С северо-запада все прибывали новые айсберги -- мимо нас проплыла добрая сотня ледяных громадин, и каждая грозила столкновением. Старшина-конопатчик Харди немедля принялся за ремонт корпуса, замену нагелей и досок обшивки, конопачение пазов. Для этой работы матросы имели все необходимое, так что можно было не сомневаться, что она будет выполнена наилучшим образом. Ледяную тишину сменили удары молотков, приколачивающих наружную обшивку, и колотушек, загоняющих паклю в зазоры. Эти звуки растревожили чаек, турпанов, альбатросов и качурок, которые теперь кружили над верхушкой айсберга, оглушая нас пронзительными криками. Оставаясь наедине, мы с Леном Гаем и Джэмом Уэстом начинали обсуждать наше положение и способы спасения. Лейтенант сохранял надежду на успех и твердил, что если не произойдет ничего неожиданного, то нам удастся спустить шхуну на воду. Капитан проявлял больше сдержанности. Видно было как при мысли о том, что придется отказаться от попыток спасти людей с "Джейн", у него разрывается сердце. В самом деле, если "Халбрейн" суждено вновь закачаться на волнах, то какую он отдаст команду в ответ на вопрос Джэма Уэста? "Курс на юг"? Нет. на этот раз его не поддержат не только новенькие, но и старая команда. Продолжить поиски в прежнем направлении, надеясь -- безо всяких оснований -- пройти из Атлантического океана прямиком в Индийский, -- нет, подобной дерзости не мог себе позволить ни один мореплаватель. Если мы и достигнем в конце концов неведомого континента, то айсберги прижмут нас к берегу, обрекая на страшную зимовку... Пытаться и в подобных условиях вырвать у Лена Гая согласие на продолжение плавания значило бы нарваться на верный отказ. Как можно предлагать такое, когда здравый смысл требует немедленно поворачивать на север, не задерживаясь в этих высоких широтах? Однако, решив не заговаривать об этом с капитаном, я не отказывался от намерения выведать настроение боцмана. Чаще всего, покончив с делами, Харлигерли выбирал мою компанию, и мы мирно болтали, предаваясь воспоминаниям о проделанном пути. Как-то раз, забравшись на верхушку айсберга, мы по привычке изучали неизменно пустынный горизонт. Неожиданно боцман воскликнул: -- Кто бы мог подумать, когда "Халбрейн" отплывала с Кергеленов, что спустя шесть с половиной месяцев она окажется в этих широтах да еще на склоне ледяной горы!.. - Это тем более достойно сожаления, -- отвечал я, -- что, не случись этого несчастья, мы бы уже достигли цели и повернули назад. - Не стану спорить. Но что вы имеете в виду, говоря о достигнутой цели? Что мы отыскали бы своих соотечественников? -- Возможно, боцман. -- Я в это ни чуточки не верю, мистер Джорлинг, пусть в этом и состояла главная и даже единственная цель путешествия но антарктическому океану... -- Единственная -- да, но только в начале, -- уточнил я.-- Однако с тех пор, как метис открыл нам истину об Артуре Пиме... -- Значит, это не выходит у вас из головы, мистер Джорлинг, как и у нашего славного Дирка Петерса? -- Не выходит, Харлигерли. Надо же -- чтобы столь невероятная случайность постигла нас на самом пороге удачи... Сесть на мель в тот самый момент, когда... -- Можете и дальше тешиться иллюзиями, мистер Джорлинг. Раз уж вы полагаете, что мы стояли на пороге удачи... -- Почему же нет? - Нас подстерегла весьма любопытная мель! -- вскричал боцман.-- Воздушная, можно сказать... -- Что ж, несчастливое стечение обстоятельств, только и всего, Харлигерли... -- Несчастливое -- с этим я согласен. Однако из всего этого можно хотя бы извлечь полезный урок. -- То есть? -- По-моему, он состоит в том, что человеку не следует забираться столь далеко в эти широты, ибо сам Создатель запрещает своим детям приближаться к земным полюсам! -- Тем не менее нас теперь отделяют от полюса какие-то шестьдесят миль.. -- Согласен, мистер Джорлинг. Только что шестьдесят миль, что тысяча -- все едино, раз у нас нет возможности их преодолеть. Если же нам не удастся спустить шхуну в море, то мы обречены на зимовку, которой не позавидуют и полярные медведи! В ответ я только покачал головой. Боцман верно разобрался в моих чувствах. -- Знаете, о чем я чаще всего думаю, мистер Джорлинг? -- спросил он. -- О чем, боцман? - О Кергеленах... Вот бы снова оказаться там! Конечно, зимой там прохладно, так что сильной разницы вы бы не почувствовали, зато оттуда рукой подать до мыса Доброй Надежды и, чтобы погреться там на солнышке, не надо преодолевать ледяные поля. А здесь нас со всех сторон окружают эти чертовы льды и остается только гадать, увидим ли мы когда-либо незамерзающий порт... -- Повторяю, боцман, если бы не последнее происшествие, все бы уже кончилось -- так или иначе. У нас оставалось бы более шести недель, чтобы выскользнуть из антарктических вод. В общем, нашей шхуне страшно не повезло, а ведь до этого все складывалось на редкость удачно... -- Теперь мы можем забыть об удаче, мистер Джорлинг, -- отвечал боцман.-- Боюсь, что... -- Что я слышу, боцман? И вы тоже? Раньше вы были непоколебимо уверены в успехе! -- Уверенность может истрепаться, мистер Джорлинг, как брюки. Чего вы хотите?.. Стоит мне сравнить себя с моим приятелем Аткинсом, которому так уютно в его гостинице, вспомнить "Зеленый баклан", где так приятно глотнуть виски или джину под треск дровишек в печке и скрип флюгера {Флюгер -- прибор для указания направления и скорости ветра, устанавливаемый на мачте, на высоте 10--12 м} на крыше, -- и сравнение оказывается не в нашу пользу, Приходится признать, что почтенный Аткинс, пожалуй, выбрал более удачный жизненный путь... -- Боцман, вы еще увидитесь и с почтенным Аткинсом, и с его "Зеленым бакланом", и с Кергеленами! Видит Бог, нельзя унывать! Куда это годится, если даже такой человек, как вы, здравомыслящий и решительный... -- Ох, если бы речь шла только обо мне, - это было бы еще полбеды... -- Неужто и экипаж?.. -- И да, и нет... Во всяком случае, кое-кто проявляет недовольство. -- Наверное, Хирн принялся за старое и подстрекает остальных? -- Открыто -- нет, мистер Джорлинг. Я наблюдаю за ним, но ничего не замечаю. Он знает, что его ждет, стоит ему лишь обмолвиться словом... В общем, если я не ошибаюсь, этот хитрец решил до поры до времени лечь на другой галс. Но кто меня удивляет, так это наш старшина-парусник Мартин Холт... -- Что вы хотите этим сказать, боцман? -- А то, что эти двое, кажется, спелись! Вы приглядитесь: Хирн тянется к Мартину Холту, частенько с ним болтает, и нельзя сказать, чтобы это было тому не по нутру... -- Полагаю, что Мартин Холт все же не тот человек, чтобы слушать советы Хирна, тем более следовать им, если речь пойдет о подстрекательстве к бунту. -- отвечал я. -- Это верно, мистер Джорлинг. И все же не нравится мне, что они держатся вместе. Этот Хирн -- опасный и бессовестный субъект, и Мартину Холту следовало бы поостеречься... -- Верно, боцман. -- Вот, извольте -- представляете, о чем они болтали как-то раз? До моих ушей долетели обрывки их разговора... -- Я никогда ничего не знаю, если вы мне об этом не рассказываете, Харлигерли. -- Так вот, я подслушал, как они беседовали о Дирке Петерсе и Хирн сказал: "Не держите зла на метиса, старшина Холт. Что с того, что он не отвечает вам и не хочет принимать вашу благодарность... Пусть он всего-навсего неотесанный дикарь, зато необыкновенно храбр и доказал это, когда спас вас из передряги, рискуя собственной жизнью. И потом не забывайте, что он плавал на том же "Дельфине", что и ваш брат, Нед, если я не ошибаюсь..." -- Он так прямо и сказал, боцман?! -- вскричал я.-- Он назвал "Дельфин"? -- Да, "Дельфин". -- И Неда Холта? -- Его, мистер Джорлинг! -- Что же ответил Мартин Холт? -- А вот что: "Я даже не знаю, как погиб мой несчастный брат!.. Может быть, то случилось во время мятежа на корабле? Он был отважным человеком и никогда не предал бы своего капитана. Может быть, его убили?.." -- И что же Хирн? - Хирн сказал в ответ: "Я понимаю, как вам тяжело, старшина Холт! Судя по рассказам, капитана "Дельфина" посадили в шлюпку вместе с двумя-тремя матросами. Кто знает -- быть может, среди них был и ваш брат?.." -- А дальше? -- Дальше, мистер Джорлинг, он произнес такие слова: "Вам не приходило в голову расспросить об этом Дирка Петерса?" -- "Да, -- отвечал Мартин Холт, -- как-то раз я обратился к нему с таким вопросом, но не ожидал, что это так расстроит его. Он твердил лишь: "Не знаю, не знаю...", да так глухо, что я едва сумел расслышать. При этом он закрыл лицо руками..." -- Это все, что вы слышали, боцман? -- Все, мистер Джорлинг. Разговор показался мне любопытным, вот я и решил поведать вам о нем. -- К какому же выводу вы пришли? -- Ни к какому, за исключением того, что гарпунщик -- редкий мерзавец и собирается втянуть в свои подлые замыслы Мартина Холта. В самом деле, как объяснить новую личину Хирна? Почему он искал встреч с Мартином Холтом, одним из самых верных людей в экипаже? Зачем напомнил ему о трагедии на "Дельфине"? Неужели Хирн знает больше остальных о Дирке Петерсе и Неде Холте, неужели ему известна тайна, единственными хранителями которой считали себя мы с Дирком Петерсом?.. Мною овладело сильное беспокойство. Однако я не решился поделиться своими опасениями с Дирком Петерсом. Заподозри он, что Хирн болтает о событиях на "Дельфине", узнай он, что этот мерзавец, как справедливо окрестил его Харлигерли, нашептывает Мартину Холту о его брате Неде, -- страшно подумать, что бы он сделал! Во всяком случае, оставалось сожалеть, что наш старшина-парусник, в котором капитан был полностью уверен, спелся с таким субъектом. Наверняка у гарпунщика были свои резоны для таких разговоров... Мне не хватало фантазии, чтобы разгадать его замыслы. С Хирном следовало держать ухо востро и не упускать его из виду. Прошло еще два дня, и все работы были завершены. Корпус корабля был залатан, и от него к основанию айсберга пролег желоб. Желоб плавно спускался по западному склону айсберга, избегая резких перепадов, чтобы шхуну на пути к воде не подстерегали никакие опасности. Я боялся только, что повышение температуры затруднит ее скольжение по желобу. Само собой разумеется, что груз, якоря, мачты и все прочее оставалось вне шхуны, ибо ее корпус и так был достаточно тяжел и неуклюж. Лишь бы шхуна достигла воды, -- мы сумели бы вновь оснастить ее за несколько дней. Двадцать восьмого января после полудня последние приготовления были закончены. В четыре часа всем был предоставлен отдых. Лен Гай распорядился раздать двойные порции спиртного, ибо люди, упорно трудившиеся целую неделю, заслужили лишнюю стопочку виски и джина. С тех пор как Хирн оставил попытки подстрекательства, среди команды не наблюдалось и подобия недисциплинированности. Все думали только о том, как пройдет спуск шхуны. "Халбрейн", снова покачивающаяся на волнах, -- это означало бы начало возвращения!.. Для нас с Дирком Петерсом это означало бы также, что нужно махнуть рукой на Артура Пима... Температура в ту ночь достигла максимума: термометр показывал 53°F (11, 67°С). Несмотря на то что солнце все меньше поднималось над горизонтом, лед непрерывно таял и по склонам айсберга сбегали тысячи ручейков. Самые нетерпеливые, в том числе и я, уже в четыре часа утра были на ногах. Я почти не сомкнул глаз, а Дирк Петерс, наверное, не спал ни минуты, терзаемый мыслью о возвращении несолоно хлебавши. Начало спуска было назначено на десять часов утра. Лен Гай надеялся завершить операцию до конца дня, даже если она пойдет медленно, с крайней осторожностью. Никто не сомневался, что вечеру шхуна опустится по крайней мере до нижних уступов айсберга. В этой труднейшей операции участвовали все. Каждому было указано его место: одним предстояло способствовать скольжению, подкладывая в желоб деревянные катки, другие, напротив, должны были сдерживать движение, если возникнет такая необходимость, с помощью тросов и перлиней {Перлинь -- пеньковый корабельный трос толщиной от 10 до 15 см}. К девяти часам мы позавтракали и вышли из палаток. Матросы, не сомневаясь в успехе, не удержались и опрокинули по чарочке за успех предприятия, и мы присоединились к их несколько преждевременному "ура!". В целом же капитан с помощником так верно просчитали все этапы операции, что надежда на успех имела прочное основание. Все заняли свои места. Некоторые матросы стояли у желоба уже давно. Внезапно раздались крики удивления, потом -- непередаваемого ужаса... Перед нами разыгралась кошмарная сцена, которой суждено было навечно оставить в наших душах черный след. Одна из огромных льдин, служивших опорой "Халбрейн", подтаяв снизу, внезапно пришла в движение и на наших глазах развалилась на куски, которые с грохотом устремились вниз... Еще мгновение -- и шхуна, лишившаяся опоры, с нарастающей скоростью поползла за ними следом... В это время на баке находились двое -- Роджерс и Гратиан. Они хотели спрыгнуть на лед, но им не хватило каких-то секунд. Шхуна увлекла их с собой в пропасть... О, я видел это! Я видел, как шхуна перевернулась, поползла вниз, раздавив матроса из новеньких, не успевшего отпрыгнуть в сторону, затем запрыгала по ледяным уступам и опрокинулась в пустоту... Через секунду то, что было шхуной "Халбрейн", наполнилось водой, хлынувшей в огромную дыру в борту, и скрылось из глаз, взметнув кверху чудовищный фонтан ледяных брызг. Глава IX ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ? Нами овладело безумие -- о да, именно безумие! -- когда наша шхуна, подобно камню, увлекаемому лавиной, пронеслась по склону и сгинула в пучине. От нашей "Халбрейн" не осталось ничего, буквально ничего, даже обломков на поверхности океана!.. Только что она возвышалась в ста фугах над водой -- теперь же она покоится на глубине пятисот футов! Всех до одного охватило помутнение рассудка, при котором люди не находят в себе сил поверить собственным глазам... После этого мы разом впали в угнетенное состояние, что было вполне естественно после пережитого кошмара. Никто не издал даже сдавленного крика, никто не мог пошевелить даже пальцем. Мы замерли, словно приросли ко льду. Где отыскать слова, чтобы передать всю безнадежность нашего положения?! На глаза Джэма Уэста, ставшего свидетелем гибели любимой шхуны, навернулись слезы. "Халбрейн", занимавшая такое место в его душе, перестала существовать!.. Этот непреклонный человек плакал, как ребенок... Мы лишились трех своих товарищей, и что за ужасная смерть их постигла !.. Я видел, как Роджерс и Гратиан, самые преданные матросы во всем экипаже, простерли руки, моля о спасении; еще мгновение -- и шхуна увлекла их в бездну. От американца с Фолклендов осталось только кровавое месиво, краснеющее на льду... В некролог нашей злосчастной экспедиции приходилось вписать имена трех новых жертв. Удача сопутствовала нам до того мгновения, когда "Халбрейн" была вырвана из родной среды. Теперь она повернулась к нам спиной, и судьба обруш