звон колоколов, призывавший в церковь, прервал беседу девушек. ГЛАВА XVIII, которую любезный читатель может пропустить Вечер, тихий и теплый, обещал душную ночь. Пурпурные облака сгущались вокруг заходящего солнца, горизонт полыхал всеми оттенками красного, напоминая скорее Индию в разгар лета, нежели Англию, и розовые отсветы ложились на холмы, на фасады домов, на купы деревьев и волнистые пастбища, через которые убегала вдаль извилистая дорога. Девушки медленно шли по ней со стороны лугов; к тому времени, когда они достигли церковного двора, звон колоколов уже смолк, все гости и дети вошли в церковь и перед входом не осталось ни души. - Как здесь красиво и тихо! - проговорила Каролина. - Зато как жарко должно быть сейчас в церкви! - отозвалась Шерли. - Представляю, какую длиннющую речь произнесет преподобный Болтби, а потом младшие священники начнут отбарабанивать свои заученные проповеди - одна другой скучнее. По мне лучше совсем туда не ходить. - Дядя заметит, что мы не были, и рассердится. - Приму его гнев на себя; надеюсь, меня он не съест! Жаль, что я пропущу его язвительную речь, полную восхваления истинной церкви и проклятий сектантам, - он наверняка упомянет и битву при Ройд-лейн. Жаль также, что я лишаю тебя удовольствия услышать искренние и дружеские нравоучения мистера Холла со всеми его отменными йоркширизмами, но я останусь здесь. Эта серая церковь и серые надгробья в алых отсветах просто божественны! Сама природа сейчас творит вечернюю молитву, преклонив колена у залитых закатным багрянцем холмов. Я вижу, как она простерлась на широких ступенях своего алтаря и молит, чтобы ночь прошла спокойно для моряков в океанах, для странников в пустынях, для овечек на вересковых пустошах и для всех птиц в лесах. Я вижу ее! Знаешь, какая она? Она словно Ева{280} в те дни, когда они с Адамом были одни на земле. - И, конечно, Шерли, она не похожа на милтоновскую Еву? - Милтоновскую? Еву Милтона? Нет, клянусь Пресвятой Божьей Матерью, не похожа. Слушай, Кэри, мы здесь одни и можем говорить то, что думаем. Милтон был велик, согласна, но был ли он добр? У него был светлый разум, но что сказать о сердце? Он узрел небеса и проник взглядом в бездну ада. Он увидел Сатану, Грех, его отродье и ужасное их порождение - Смерть. Воинство ангелов смыкало перед ним ряды; все ослепительное великолепие небес отражалось в бесконечной линии их алмазных щитов и пронизывало слепые глаза Милтона. Он видел легионы бесов; все их потускневшие развенчанные черные армии прошествовали перед ним. Но когда Милтон захотел увидеть первую женщину, - ах, Кэри, он ее не увидел! - Как можно так говорить, Шерли! - Можно говорить все, во что веришь. Знаешь, кого видел Милтон? Свою кухарку. Или мою миссис Джилл, как я ее видела однажды летом в самую жару, когда она заваривала крем в прохладной молочной за решетчатым окном с розами и настурциями, готовила для священников всякие свои варенья, соленья, взбитые сливки и размышляла: Какое б выбрать блюдо повкусней? С чего начать, чтоб не перемешать Все в кучу? Лучше понемножку брать И пробовать, меняя, все подряд. - Ну полно, Шерли! - Мне бы хотелось почтительнейше напомнить Милтону, что первыми мужчинами были Титаны и матерью их была Ева. Это она родила Сатурна, Гипериона, Океан, и она же родила Прометея... - Ты настоящая язычница! Что все это значит? - В те дни землю населяли гиганты, которые стремились покорить небеса. Грудь первой женщины, наполненная жизнью, дала миру отвагу, почти равную Всемогуществу; силу, которая смогла вынести тысячелетия плена в цепях; жизнеспособность, которой хватило на то, чтобы кормить собою ненасытную смерть бесчисленные века; неистощимую жизнь и немеркнущее совершенство, сестер Бессмертия, которое через тысячи лет преступлений, борьбы и скорби сумело зачать и родить Мессию. Первая женщина рождена небесами; щедро ее сердце, наполнившее кровью жилы всех народов, и по-прежнему высоко держит она голову, увенчанную короной царицы мироздания. - Первой женщине захотелось яблока, и змей обманул ее. Однако у тебя в голове такая путаница из писания и мифологии, что тебя невозможно понять. Скажи лучше, кто же преклоняет колена на тех холмах? Кого ты там увидела? - Я увидела и сейчас вижу женщину-титана: ее одежды из темной лазури ниспадают на вереск вон там, где пасется стадо; ее белое покрывало, белое, как снежная лавина, струится с головы к ногам, и молнии вышивают по нему узоры; у нее пурпурный пояс, такой же, как пурпур вечернего неба на горизонте, и сквозь него просвечивает первая вечерняя звезда. Не могу описать ее глаз! Они спокойны, и ясны, и глубоки, как озера; с благоговением устремлены они к небесам; нежность любви и жар молитвы переполняют их до краев. Чело ее подобно облаку; оно бледнее, нежели ранняя луна, взошедшая задолго до сумерек. Она склонилась над Стилбро и молитвенно сложила свои всесильные руки. Так, преклонив колена, беседуют они с Богом, лицом к лицу. Если Адам был сыном Иеговы, то эта Ева - дочь Иеговы! - Слишком она неясна и фантастична! Пойдем, Шерли, нам надо быть в церкви. - Нет, Каролина, не пойду. Я останусь здесь с моей матерью Евой, которую теперь называют Природой. Я люблю ее, бессмертную и всемогущую! Пусть небесный свет исчез с ее чела, когда она пала в раю, - здесь, на холме, она по-прежнему царит во всем сиянии своей славы. Она прижимает меня к груди и раскрывает мне свое сердце. Тише! Ты сама увидишь и почувствуешь то же, что и я, если мы помолчим. - Я готова исполнить твое желание, но не пройдет и пяти минут, как ты сама заговоришь. Мисс Килдар, вся во власти очарования теплого летнего вечера, прислонилась к высокому надгробью и, устремив взгляд на полыхающее закатное небо, погрузилась в приятное забытье. Каролина отошла в сторону и, прогуливаясь вдоль стены сада, тоже размечталась. Шерли произнесла слово "мать". Но для Каролины это слово означало не мистическую могучую великаншу из видений Шерли, а нежный человеческий образ, - тот образ, которым она наделила свою собственную мать, незнакомую, нелюбимую и все-таки родную. "О, если бы она когда-нибудь вспомнила о своей дочери! Если бы только я могла увидеть ее, узнать и полюбить!" - мечтала Каролина. Страстное желание ранних лет снова ожило в ее сердце. Мечта, которая столь часто гнала сон от ее детской кроватки, потом с годами постепенно блекла, казалась все нереальнее и, наконец, почти совсем угасла, эта мечта вдруг вновь вспыхнула ярким светом и согрела ей душу. Что, если в самом деле наступит такой счастливый день, когда мать придет и, взглянув на нее заботливым, любящим взглядом, нежно скажет: "Каролина, дитя мое, теперь у тебя есть дом, ты будешь жить со мной! Я знаю, что ты нуждалась в любви, но с детства была ее лишена. Эту любовь я сберегла для тебя, и теперь она будет голубить тебя и лелеять". Какой-то шум на дороге прервал дочерние мечты Каролины и языческие видения Шерли. Они прислушались: это было цоканье копыт; пригляделись - и увидели за деревьями блеск металла; в просветах листвы промелькнули алые мундиры, сверкающие каски, развевающиеся перья. Держа равнение, мимо них неторопливо, в полном молчании, проехали шесть солдат. - Те же самые, что мы видели днем, - прошептала Шерли. - Наверное, у них где-то был привал. Они стараются, чтобы на них поменьше обращали внимание, и нарочно выбрали такой тихий час, надеясь, что все будут в церкви. Это неспроста. Помнишь, я говорила: скоро случится что-то необычное! Едва солдаты исчезли и стук копыт замер вдали, как вечернюю тишину снова нарушили звуки, на сей раз иного рода, - нетерпеливый детский плач. Девушки оглянулись: из церкви вышел мужчина с ребенком на руках, а за ним - две девочки лет девяти-десяти. Двухгодовалый бутуз, крепенький и краснощекий, по-видимому, отлично выспался в церкви, только что пробудился и теперь ревел во всю мощь своих легких. Впрочем, свежий воздух и несколько цветов, сорванных с могилы, быстро его успокоили. Мужчина сел, заботливо, как мать, покачивая малыша на колене; девочки примостилась по обеим сторонам отца. - Добрый вечер, Вильям, - сказала Шерли, как следует его разглядев. Наверное, он уже заметил ее и только ждал, чтобы его узнали, ибо сразу снял шляпу и расплылся в довольной улыбке. Взлохмаченный, с тяжелыми чертами лица, он был еще не стар, но весьма потрепан житейскими бурями. Одежда на нем была приличная, крепкая, а дети выглядели просто на удивление чистенькими. Это был наш старый знакомец Фаррен. Девушки подошли к нему. - Вы не идете в церковь? - спросил он, бросив на них благодушный и несколько смущенный взгляд; впрочем, робость его была вызвана отнюдь не почтением к высокому положению девушек, - просто это была дань их юности и красоте. С джентльменами, - такими, как, скажем, Мур или Хелстоун, - Вильям частенько пререкался; с гордыми и заносчивыми дамами тоже становился совершенно невозможен, а порой просто груб, но зато он высоко ценил обходительность и на доброту отвечал кротостью. Его упрямый характер не терпел упрямства в других людях, именно поэтому Вильяму никогда не нравился его бывший хозяин Мур. Не зная, что Мур, в сущности, относится к нему хорошо и даже оказал ему тайком немалую услугу, устроив садовником к мистеру Йорку и тем самым как бы поручившись за него перед остальными семьями в округе, Вильям никак не мог примириться с непреклонностью Мура и таил на него злобу. Последнее время он часто работал в Филдхеде, где простота и приветливость мисс Килдар совершенно его покорили. Каролину же Вильям помнил еще девочкой и, сам того не подозревая, считал идеалом настоящей леди. Ее любезное обхождение, походка, жесты, обаяние всего ее облика трогали какие-то артистические струнки в душе этого крестьянина. Он любовался Каролиной, как любуются редким цветком или прекрасным пейзажем. Обе девушки тоже любили Вильяма; они с удовольствием давали ему читать книги, дарили рассаду и беседовали с ним куда охотнее, нежели со многими грубыми и самовлюбленными невеждами из так называемого "высшего общества". - Кто там сейчас говорил, когда вы выходили, Вильям? - спросила Шерли. - Джентльмен, которого вы вроде недолюбливаете, мисс Шерли, - мистер Донн. - Все-то вы, Вильям, знаете! Но как вы догадались о моем отношении к мистеру Донну? - Ах, мисс Шерли, у вас в глазах порой ну прямо молнии, - все выдают! А порой, когда мистер Донн подле вас, вид у вас такой презрительный... - А вам самому он нравится, Вильям? - Мне? Терпеть не могу этих молодых попов, да и жена моя тоже. Больно зазнаются! Говорят с бедным людом, словно мы ниже их! И все похваляются своим саном, да жаль, что сан-то их вовсе не украшает... Ненавижу гордецов! - Но ведь ты сам по-своему горд, - вступила в разговор Каролина. - Ты, как говорится, самолюбив: любишь, чтобы у тебя дома все было не хуже, чем у других, а иногда держишься так, словно получать деньги за работу - ниже твоего достоинства. Когда ты был без места, ты из гордости ничего не брал в долг, разве что для детей, а сам бы, я думаю, скорее умер с голоду, чем отправился в лавку без денег. А когда я хотела тебе чем-нибудь помочь, сколько мне приходилось мучиться и уговаривать тебя! - Может, оно и так, мисс Каролина: всегда приятнее самому давать, чем брать, особенно у такой, как вы. Поглядите-ка, разве нас сравнишь? Вы маленькая, тоненькая девочка, а я большой сильный мужчина и вдвое старше вас, а то и поболее. Так что негоже мне брать у вас, не мне, как это говорят, быть вам обязанным. В тот раз, когда вы пришли, вызвали меня за порог и хотели дать пять шиллингов, которые вам бы самой пригодились, - ведь у вас нет денег, я-то знаю! - в тот день я взаправду стал мятежником, этим, как его, радикалом, бунтовщиком - и все из-за вас! Я думал: человек здоровый, работящий и дошел до того, что молоденькая барышня, которая мне в дочери годится, пришла и принесла мне свои последние гроши! Стыд-то какой! - Наверное, ты на меня рассердился, Вильям? - Было дело, только скоро остыл: вы же это от доброты сердечной. Да, я гордый! Вы гордые, и я гордый. Но ваша гордость и моя гордость - правильная; как у нас в Йоркшире говорят - "чистая гордость". Мистер Донн и мистер Мелоун о такой и не слыхивали, - у них-то гордость грязная! И я буду учить моих девчонок, чтобы были гордые, как мисс Шерли, а моих парней научу своей гордости. И пусть хоть один попробует у меня походить на таких попиков! Если даже маленький Майкл хоть что-нибудь от них переймет, пусть не ждет пощады! - Но в чем же разница, Вильям? - Вы-то знаете, в чем разница, только хотите, чтобы я сам сказал, - ладно, будь по-вашему. Мистер Донн и мистер Мелоун слишком горды, чтобы сделать что-либо для себя; а мы слишком горды, чтобы позволить другому делать что-либо для нас. Такой попик слова доброго не скажет, если считает кого-нибудь ниже себя, а мы ни за что не потерпим невежливого слова от тех, кто считает себя выше вас. - Ладно, Вильям, позабудьте о гордости и расскажите, что у вас нового, только честно! Как ваши дела, поправились? - О мисс Шерли, очень даже поправились! С тех пор как я стал садовником, спасибо мистеру Йорку, и с тех пор как мистер Холл, - тоже добрая душа, настоящий человек! - помог жене завести лавчонку, жаловаться вроде не на что. Теперь все мы сыты, обуты, одеты, а кроме того, из той же гордости, я кое-что откладываю про черный день, потому что я скорей сдохну, чем приму милостыню от прихода. Так что я и все мои довольны, но вот соседи - бедняк на бедняке. Сколько горя видишь кругом!.. - Следовательно, - проговорила мисс Килдар, - недовольство еще существует? - Следовательно, существует, вы правду сказали. Еще бы! Когда люди с голоду мрут, может народ быть довольным или спокойным? В округе тревожно, мисс Шерли, это уж прямо можно сказать. - Но что делать? Что еще, например, могу сделать я? - Вы? Да ничего вы не можете, слабая женщина! Вы раздали беднякам много денег и хорошо сделали. Вот кабы вы могли сплавить своего арендатора мистера Мура в Ботани-Бей{285}, было бы еще лучше. Народ его ненавидит. - Вильям, стыдись! - с горячностью воскликнула Каролина. - Если люди его действительно ненавидят, это их вина, а не его. Сам мистер Мур никому не желает зла; он только хочет выполнить свой долг и отстоять свои права. Как же можно так говорить! - Я говорю, как думаю. У него холодное, жестокое сердце, у вашего Мура. - Ну хорошо, - вмешалась Шерли, - предположим, что Мура прогонят, а его фабрику сровняют с землей. Разве тогда у людей прибавится работы? - Работы будет меньше, это я знаю, и они тоже знают. Многие честные люди совсем до отчаяния дошли, - куда ни повернись, только хуже. Да ведь есть еще и бесчестные, сколько угодно, и такие тянут остальных прямо в пропасть. Называют себя, мошенники, "друзьями бедняков", а сами про народ ничегошеньки не знают, лицемерят только и врут, как сам сатана. Мне вот уже пятый десяток пошел, и я-то знаю: у народа никогда не будет настоящих верных друзей, разве только из своих, да еще, может, две-три добрые души из других сословий, кто всему свету друзья. Все только о себе пекутся, а кто думает о других - тех совсем мало, - одиночки, вроде вас двоих да меня. Мы из разных сословий, а все-таки понимаем друг дружку и можем быть друзьями без раболепия с моей стороны и без гордыни с вашей. А тем, кто объявляет себя друзьями низших классов ради своих политических плутней, - таким верить нельзя: они всегда стараются только использовать нас и обмануть. Что до меня, то не надо мне ни покровителей, ни обманщиков! Не хочу плясать под чужую дудку. Мне тут недавно делали всякие предложения, да я разобрал, что все это обман, и высказал все прямо в глаза тем людям. - А что за предложения, можно узнать? - Нет, незачем это, да и толку не будет. У каждого должна быть своя голова на плечах. - Да, у нас своя голова на плечах, - послышался вдруг чей-то голос. Перед ними стоял Джо Скотт, который только что вышел из церкви подышать свежим воздухом. - У тебя-то есть, Джо, я ручаюсь, - улыбаясь, проговорил Вильям. - А я ручаюсь за моего хозяина, - ответил Джо. - Затем, приняв покровительственный вид, он обратился к девушкам: - А вам лучше бы отсюда уйти. - Это почему? - спросила Шерли, давно знакомая с начальственными манерами фабричного мастера, с которым она уже не раз имела стычки. Джо, презиравший женщин, в глубине души никак не мог примириться с тем, что его хозяин и вся фабрика до какой-то степени находятся под женским каблучком; каждый деловой приезд наследницы в контору фабрики был для него хуже дохлой мухи в похлебке. - А потому, что дела, о которых здесь говорят, женщин не касаются, - ответил он. - Ах вот как? Здесь, в этой церкви, молятся и проповедуют, и это нас не касается? - Да ведь вас не было ни на проповеди, ни на молитве, если не ошибаюсь. А я говорю про политику. Вильям Фаррен толковал здесь с вами о политике, если я правильно понял. - Ну и что из этого? Мы всегда интересуемся политикой, Джо! Разве вы не знаете, что я каждый день получаю газету, а по воскресеньям даже две? - Надо полагать, вы читаете там только про свадьбы, мисс, про несчастные случаи, убийства и прочие тому подобные вещи... - Я читаю все передовые статьи, Джо, сообщения из-за границы, просматриваю курс рыночных цен, - короче, я читаю то же, что и мужчины. Джо презрительно промолчал, словно перед ним трещала сорока. - Джо, - продолжала мисс Килдар, - я никогда толком не могла понять, кто вы - виг или тори. Пожалуйста, объясните, какая партия удостоилась вашей поддержки? - Трудновато объяснить, когда наперед знаешь, что тебя не поймут, - высокомерно процедил в ответ Джо. - Но я скорей согласился бы стать старой бабой или молодухой, которые еще глупее, чем каким-нибудь тори. Потому что тори ведут войну и разоряют торговлю. И если уж быть в какой-либо партии, хотя, по правде говоря, все политические партии - глупость, то уж лучше в той, что стоит за мир, а значит, за наши торговые интересы. - И я тоже, Джо! - подхватила Шерли, которой доставляло немалое удовольствие его поддразнивать; она нарочно поддерживала разговор о политике, хотя, по мнению Джо, женщины не имели права рассуждать о столь высоких материях. - И я тоже, - во всяком случае до известной степени. Я ведь заинтересована и в сельском хозяйстве, и это понятно - я совсем не хочу, чтобы Англия попала в зависимость от Франции. Конечно, часть дохода мне дает фабрика Мура, но еще большую часть я получаю с земель вокруг фабрики. Поэтому я решительно против всего, что могло бы повредить фермерам. Вы со мною согласны, Джо? - Вечерняя роса нездорова для женского пола, - равнодушно заметил мастер. - Если вы беспокоитесь о моем здоровье, то могу вас заверить, простуды я не боюсь. Во всяком случае, как-нибудь летней ночью я могла бы посторожить фабрику с вашим мушкетом, Джо. Подбородок у Джо Скотта и без того достаточно выдавался вперед, но при этих словах он выдвинул его еще дальше, чем обычно. - Однако, - продолжала Шерли, - вернемся к нашим баранам. Я не только помещица, но также владелица фабрики, и у меня в голове сидит мысль, что все мы, фабриканты и деловые люди, иной раз бываем немножко - о, совсем немножко! - эгоистичны и близоруки в наших суждениях и, пожалуй, слишком равнодушно относимся к человеческим страданиям, слишком много думаем о своих барышах. Вы со мной не согласны, Джо? - Я никогда не спорю, если знаю, что меня не поймут, - последовал все тот же ответ. - О, непостижимый человек! А ведь ваш хозяин, Джо, иногда со мной спорит; он не так суров и неприступен, как вы. - Все может быть. Каждый живет на свой лад. - Джо, неужели вы серьезно думаете, что вся мудрость мира заключена в головах одних мужчин? - Я думаю, что женщины - создания мелочные и вздорные, и свято почитаю то, что сказано у апостола Павла во второй главе первого Послания к Тимофею. - Что же там сказано? - "Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева..." - Но какое отношение имеют к делам эти рассуждения о первородстве? - прервала его Шерли. - Надо будет рассказать об этом мистеру Йорку, когда он в следующий раз будет поносить аристократов. - "И не Адам прельщен, - невозмутимо продолжал Джо, - но жена, прельстившись, впала в преступление". - Тем хуже для Адама! - воскликнула мисс Килдар. - Он грешил с открытыми глазами. Сказать по правде, Джо, я никогда не могла понять этот стих; он мне неясен. - Чего же тут неясного, мисс? Кто умеет читать, тот должен и понимать. - Но ведь каждый может понять и истолковать его на свой лад, - заметила Каролина, вступая в разговор. - Я полагаю, вы не станете отрицать за каждым человеком права толковать все по-своему? - Нет конечно! Каждую строчку святого писания можно и нужно толковать. - И мужчинам и женщинам? - Ну нет! Женщины должны принимать мнения своих мужей как в политике, так и в религии: для них это самое лучшее. - О! О! - воскликнули Каролина и Шерли одновременно. - Да, да, и не сомневайтесь! - упрямо твердил Дине Скотт. - Считайте, что вас освистали и закидали яблоками, - сказала мисс Килдар. - Вы еще скажете, что мужчины тоже должны принимать без рассуждений все, что говорят священники. Что же тогда останется от веры? Слепое, бессмысленное суеверие! - А как вы понимаете эти слова святого Павла, мисс Хелстоун? - Я... понимаю это так: апостол написал эту главу для определенной общины христиан при каких-то особых обстоятельствах. Кроме того, если бы я могла прочесть греческий оригинал, возможно, выяснилось бы, что многие слова переведены неправильно или даже совсем не поняты. Не сомневаюсь, что можно было бы при желании придать этому месту совсем иной смысл, и тогда оно звучало бы так: "Жена да учит и не безмолвствует, когда есть ей что сказать... Жене позволено учить и властвовать во всей полноте... Мужу тем временем лучше всего хранить безмолвие". И так далее. - Так не может быть, мисс! - Осмелюсь заметить, может! В моем истолковании краски ярче, нежели в вашем. И вообще, мистер Скотт, вы настоящий догматик и всегда таким были. Вильям мне нравится больше вас! - В своем доме Джо тоже хорош, - заметила Шерли. - Там он тише воды, ниже травы, я сама видела. Более доброго и нежного мужа не сыщешь во всем Брайерфилде. Своей жене он не читает проповедей. - Моя жена простая, работящая женщина; годы и невзгоды выбили из нее всякое самомнение. А с вами, молодые мисс, дело другое. Вот вы думаете, что много знаете, а я вам осмелюсь сказать: все это суета сует, одни вершки понахватанные. Помню, эдак с год назад мисс Каролина пришла в нашу контору, а я что-то увязывал позади большого стола, и она меня не видела. Гляжу, приносит грифельную доску с задачкой моему хозяину, а задачка-то простая, мой Гарри решил бы ее в две минуты. А она не смогла. Пришлось мистеру Муру объяснять. Только как он ей ни растолковывал, она все равно ничего не поняла. Так-то! - Какие глупости, Джо! - Нет, не глупости! И мисс Шерли тоже воображает, что, когда хозяин говорит с ней о своих делах, она все слышит, все понимает, за каждым словом следит и все-то ей ясно, как в зеркале. А сама нет-нет да и выглянет в окошко, не тревожится ли ее кобыла, а потом на пятнышко грязи на своем подоле поглядит, а потом вокруг постреляет глазами на конторскую пыль и паутину, а сама думает: мол, что за грязнули эти мужчины и как славно она сейчас поскачет через Наннлийские луга! И все, что ей говорит мистер Мур, она понимает не лучше, чем если бы он говорил по-древнееврейски. - Джо, вы настоящий клеветник! Я бы вам ответила, да народ уже из церкви выходит; нам пора. Прощайте, человек, набитый предрассудками! До свиданья, Вильям. Девочки, а вы приходите завтра в Филдхед: миссис Джилл откроет вам свою кладовку, и каждая выберет себе, что захочет. ГЛАВА XIX Летняя ночь Спустились сумерки. Звезды рано зажглись в прозрачном небе. - Пока светло, как раз успею дойти до дома, - сказала мисс Килдар, прощаясь с Каролиной у калитки сада. - Не ходи одна, Шерли, Фанни тебя проводит. - Зачем? Чего мне бояться в своем приходе? Да я могу в любую ясную ночь пройти от Филдхеда до церкви, только чтобы полюбоваться на звезды, а может быть, и поглядеть на эльфов. - Подожди хотя бы, пока народ разойдется. - Пожалуй. Вот шествуют пять мисс Армитедж, вон коляска миссис Сайкс, за ней - карета мистера Уинна, а вон коляска миссис Бертвисл. Мне вовсе не хочется со всеми раскланиваться! Войдем-ка в сад да лучше переждем минуту среди вашего золотого дождя. Из церкви показались священники со своими помощниками и церковными старостами. Началась обычная суматоха прощания: рукопожатия, поздравления по случаю удачной проповеди, советы остерегаться ночной сырости и прочее. Постепенно толпа рассеялась, экипажи разъехались. Мисс Килдар покинула наконец свое цветущее убежище, но тут в сад вошел мистер Хелстоун. - А, вот вы где! - произнес он, направляясь к ней. - А я вас искал, боялся, что вы уже ушли. Каролина, иди сюда! Каролина подошла к дяде. Она так же, как Шерли, ожидала выговора за то, что их не было в церкви, однако священник думал совсем о другом. - Сегодня я не ночую дома, - сказал он. - Только что встретил одного старого друга и обещал его проводить. Вернусь завтра, - наверное, около полудня. К сожалению, мой причетник Томас тоже занят и не сможет переночевать у нас, как обычно, когда меня не бывает. Поэтому... - Поэтому, - прервала его Шерли, - вы хотите, чтобы на время вашего отсутствия я, как джентльмен, точнее - как первый джентльмен в Брайерфилде, заменила вас и взяла на себя роль хозяина дома и защитника вашей племянницы и ваших служанок, не правда ли? - Вот именно, капитан! Я думаю, эта роль вам подойдет. Надеюсь, вы окажете Каролине эту любезность и останетесь у нас. Вы согласны переночевать здесь? - А как же миссис Прайор? Она ведь меня ждет. - Я пошлю кого-нибудь ее предупредить. Ну, соглашайтесь же. Время уже позднее, выпала роса, а здесь вам с Каролиной будет не скучно, я уверен. - В таком случае я остаюсь, - согласилась Шерли. - Мы последуем вашему совету и не будем скучать. Идите к вашему другу и ни о чем не беспокойтесь. - А что вы будете делать, капитан, если ночью что-нибудь случится? Ну, скажем, если вы услышите чьи-то шаги в доме или подозрительный шум, словно взламывают замок или вырезают оконное стекло? Я знаю, в вашей девичьей груди бьется мужественное сердце, и вам я могу сказать откровенно: подобные неприятности сейчас более чем возможны. Что же вы предпримете? - Не знаю... Наверное, упаду с перепугу в обморок, придется меня поднимать, приводить в чувство. Но, кроме шуток, если уж вы мне доверяете столь почетный пост, ваше преподобие, вы должны дать мне оружие. Что у вас есть в вашем арсенале? - Вы справитесь со шпагой? - Знаете, столовый нож мне как-то привычней. - Поищите, в буфете есть то, что вам нужно: дамский нож, удобный, легкий и заостренный, как настоящий кинжал. - Он больше подойдет Каролине, а мне лучше дайте пару пистолетов; я знаю, они у вас есть. - У меня две пары; одну могу оставить вам. Пистолеты висят в чехлах над камином в моем кабинете. - Они заряжены? - Да, только курки не взведены. Взведите их, когда будете ложиться спать. Оставляя мои пистолеты, я оказываю вам честь, капитан: необученному новобранцу я бы их не доверил. - Постараюсь обращаться с ними осторожно. А теперь идите, мистер Хелстоун, не задерживайтесь! - Весьма любезно, что он одолжил мне свои пистолеты, заметила Шерли, когда священник вышел за калитку. - Пойдем-ка, Лина, в дом и поужинаем, - продолжала она. - Соседство мистера Сэма Уинна за чаем лишило меня всякого аппетита, и теперь я по-настоящему голодна. Войдя в дом, обе девушки прошли в темную столовую. Сквозь открытые окна из сада проникал вечерний воздух, напоенный запахом цветов; с дороги доносились звуки отдаленных шагов и какой-то мягкий смутный ропот. Заслышав его, Каролина, стоявшая у окна, сказала: - Знаешь, что это, Шерли? Ручей в лощине. Потом она позвонила и велела служанке принести свечу, а заодно хлеба и молока, - обычный их с Шерли ужин. Фанни поставила перед ними поднос и хотела закрыть окна и ставни, однако ее попросили повременить: сумерки были слишком тихи и благоуханны, чтобы изгонять их так скоро. Ужинали в молчании. Один раз Каролина поднялась, чтобы переставить вазу с цветами с буфета на подоконник: аромат их был чересчур силен для душной комнаты. Возвращаясь к столу, Каролина приоткрыла ящик буфета и вынула что-то, сверкнувшее в ее руке ясным острым блеском. - Ты это предназначила для меня, Шерли? Смотри, как блестит! Отточенный, остроконечный - страшное оружие. Не представляю, как можно направить такой нож против человека! Наверное, для этого нужны какие-то особые обстоятельства, особые чувства, каких я еще не испытывала. - Да, это, должно быть, ужасно, - отозвалась Шерли. - Но я бы, наверное, смогла это сделать, если бы понадобилось. И мисс Килдар спокойно допила свой стакан парного молока. Она была слегка задумчива и бледна; впрочем, пожалуй, не бледнее обычного - Шерли никогда не отличалась яркими красками лица. Когда молоко было выпито и хлеб доеден, Каролина позвала Фанни и посоветовала ей с Элизой лечь спать. Уговаривать служанок не пришлось, за день они достаточно намаялись - то булочки режь, то чай заваривай, то чай кипяти, подай то, прими это и бегай с утра до вечера взад-вперед с подносами. Вскоре Каролина услышала, как дверь в комнату служанок захлопнулась. Тогда она взяла свечу и неторопливо обошла весь дом, проверяя каждую задвижку на окнах и каждый засов на дверях. Заглянув под конец даже в темную комнатушку за кухней и в сводчатый погреб, Каролина вернулась в столовую. - В доме, кроме своих, ни души, - сказала она. - Сейчас уже около одиннадцати, давно пора ложиться, но я еще посижу, если ты не против. Вот, Шерли, - продолжала она, - я принесла из дядиного кабинета пистолеты. Можешь их проверить на досуге. Каролина положила пистолеты перед подругой. - А почему ты не хочешь лечь? - спросила Шерли. Она взяла пистолеты, осмотрела их и положила обратно. - У меня какое-то странное предчувствие, я очень волнуюсь. - И я тоже. - Откуда такая бессонница и тревога? Может быть, воздух чем-то наэлектризован? - Нет, небо чистое и все в звездах. Ночь сегодня ясная. - Но слишком тихая. Я слышу даже, как ручей журчит на своем каменном ложе, словно он бежит не в лощине, а здесь, у церковной ограды. - А я рада, что ночь так тиха: вой ветра или шум дождя сейчас вывели бы меня из себя. - Почему, Шерли? - Потому что они мешали бы мне слушать. - Ты прислушиваешься к тому, что делается в лощине? - Да, сейчас это единственное место, откуда могут доноситься какие-либо звуки. - Да, ты права, Шерли. Обе девушки оперлись локтями о подоконник и высунулись в открытое окно. Сияние звезд и тот скупой сумеречный свет июньской ночи, который не угасает на западе до тех пор, пока на востоке не займется заря, позволяли им различать лица друг друга. - Мистер Хелстоун думает, что мы ничего не знаем, - негромко сказала Шерли, - ни куда он отправился, ни для чего, ни о всех его приготовлениях, - но я о многом догадываюсь. А ты? - Кое о чем. - Все эти джентльмены, не исключая твоего кузена Мура, полагают, что мы сейчас спим в своих постелях и ни о чем не подозреваем... - Не думаем о них, не надеемся и не тревожимся, - прибавила Каролина. С полчаса они хранили молчание, и ночь молчала вместе с ними; только часы на колокольне отмечали ход времени, отбивая четверти. Посвежело. Обменявшись по этому поводу несколькими словами, девушки завернулись поплотнее в шали, надели снятые было шляпки и снова приникли к окну. Около полуночи их безмолвное бдение прервал тревожный, настойчивый лай запертого на кухне пса Каролина встала и бесшумно прошла туда через темные комнаты, чтобы успокоить собаку. С помощью куска хлеба это ей удалось. Вернувшись в столовую, она увидела, что здесь тоже темно: Шерли погасила свечу и ее склоненный силуэт четко вырисовывался на фоне открытого окна. Ни о чем не спрашивая, мисс Хелстоун встала рядом с ней. Собака снова яростно залаяла, потом вдруг смолкла, словно прислушиваясь. Девушки в столовой тоже вслушивались, но уже не в журчанье ручья у фабрики; гораздо ближе, на дороге у церковной ограды, возникли новые, пока еще неясные звуки, похожие на мерные глухие удары, - тяжелый топот множества ног. Шаги приближались. Тем, кто в них вслушивался, постепенно становилось ясно, - там шло не двое и не десятеро, а несколько сотен человек. Девушки ничего не видели: высокие кусты в саду заслоняли дорогу. А на слух они могли только догадываться, что отряд уже достиг дома мистера Хелстоуна и теперь проходит мимо. Но только слышать им было мало, и они это почувствовали, когда человеческий голос, - хотя он и произнес всего одно слово, - разорвал ночную тишину. - Стой! Все смолкло; идущие остановились. Затем на дороге начали о чем-то совещаться, но так тихо, что девушки не могли разобрать ни слова. - Мы должны знать, о чем они говорят! - шепнула Шерли. Она обернулась, взяла со стола пистолеты и бесшумно вышла в сад через большую застекленную дверь. Скользнув по дорожке, Шерли остановилась у садовой ограды под кустом сирени. Будь Каролина одна, она ни за что не вышла бы из дому, но вместе с Шерли она готова была идти куда угодно. Сначала она тоже бросила взгляд на свое оружие, но не взяла его и поспешила присоединиться к подруге. Заглянуть через ограду девушки не решались, боясь, как бы их не заметили; притаившись рядышком за изгородью, они стояли и слушали. - Дом какой-то старый, нескладный. Кто здесь еще живет, кроме проклятого попа? - Только три женщины: его племянница и две служанки. - Ты знаешь, где они спят? - Девчонки в задних комнатах, племянница в передней спальне. - А Хелстоун? - Вон в той комнате. Обычно у него горит свет, но сейчас там темно. - Как ты туда проберешься? - Если меня пошлют, - а он того стоит, - попробую влезть в то высокое окно: оно ведет в столовую. Оттуда проберусь наверх, где его комната, дорогу я знаю. - А что ты будешь делать с женщинами? - Их я не трону, лишь бы не орали. А заорут - я их быстро успокою. Хорошо коли бы старик спал. Если он проснется, дело может обернуться худо. - У него есть оружие? - Есть пистолеты, и всегда заряженные. - В таком случае ты просто дурак. Зачем ты нас остановил здесь? Один выстрел поднимет всех на ноги; мы и ахнуть не успеем, как Мур обрушится на нас. Тогда провалится самое главное! - Вот я и говорю, идите дальше. С Хелстоуном я справлюсь один. Наступило молчание. Кто-то выронил из рук оружие, и оно, звеня, покатилось по камням. Тотчас снова яростно, взахлеб залаял пес в доме. - Все пропало! - послышался голос. - Сейчас он проснется: такой шум и мертвого поднимет. Почему ты не сказал, что у него есть собака? А чтоб тебе!.. Вперед! И они снова двинулись - затопали, зашагали, зашаркали, - пока их медлительная тяжелая поступь не затихла вдали. Шерли выпрямилась и поглядела на дорогу. - Ушли, - сказала она. - Ни души не осталось. Она стояла и думала. - Слава Богу! - сказала она наконец. - Слава Богу, - повторила Каролина дрожащим голосом; она и сама вся дрожала, сердце ее колотилось, лицо похолодело и лоб был влажен. - С нами-то слава Богу, - снова сказала она, - но что будет с другими? Они прошли мимо нас потому, что надеются расправиться с остальными. - И хорошо, что прошли, - рассудительно заметила Шерли. - Другие за себя постоят, - у них есть силы, и они готовы к отпору, - а что было бы с нами? Я держала палец на курке. Я была готова оказать этому негодяю такой прием, какой вряд ли входил в его расчеты; но за ним последовало бы еще триста человек, а у меня не триста рук и не триста пистолетов. Мне не удалось бы защитить ни тебя, ни себя, ни двух бедных женщин, спящих в этом доме. Поэтому я еще раз от души благодарю Бога за то, что он избавил нас от смертельной опасности. Помолчав, она продолжала: - Что же теперь делать? Что подскажет мне моя совесть и разум? Во всяком случае, здесь стоять нечего, это мне ясно. Надо бежать на фабрику! - На фабрику? Что ты, Шерли! - Да! Ты пойдешь со мной? - Туда, куда направились эти люди? - Они пошли по дороге, но нам с ними встречаться нельзя; тропинка через поля безопасна, тиха и безлюдна, - по ней мы пролетим как по воздуху! Ты идешь? - Да. Ответ этот вырвался у Каролины совершенно непроизвольно и вовсе не потому, что она действительно того хотела или так думала, - на самом деле она содрогалась при мысли, что ей придется сейчас туда идти, но отпустить Шерли одну она просто не могла. - Тогда надо закрыть окна и все запереть покрепче, чтобы после нашего ухода дом был в безопасности. Ты знаешь, зачем мы туда идем, Кэри? - Да... то есть... нет... Потому что ты этого хочешь. - И все? Неужели ты готова исполнить любой мой каприз? Из тебя выйдет на диво покорная жена, настоящее сокровище для грозного мужа! Твое лицо сейчас бледнее луны, пальцы дрожат, как листья осины, и все-таки, растерянная и перепуганная, покорная и преданная, ты хочешь следовать за мной в самую гущу серьезной опасности! Ну, что ж, Кэри, я открою тебе причину твоей решимости: мы пойдем туда ради Мура, чтобы помочь ему, если сможем, и предупредить, если успеем. - Ну конечно! Я просто слепая дурочка. Шерли, как ты все сразу понимаешь, как ты умна! Я пойду с тобой, я с радостью пойду! - Я в этом не сомневалась. Ради меня ты готова умереть слепо и покорно, но ради Мура ты умрешь сознательно и с радостью. Впрочем, в эту ночь о смерти не может быть и речи, мы ничем не рискуем. Каролина торопливо закрывала окна. - Не бойся, Шерли, я, наверное, смогу бежать так же быстро, как ты. Дай мне руку, и побежим прямо через поле. - Но ты же не сможешь перелезать через ограды! - Теперь смогу. - А ты не побоишься живых изгородей и ручья? Нам их не обойти. - Не побоюсь. И они побежали. Многочисленные ограды вокруг полей не могли их остановить. Шерли была подвижна, легконога и, когда хотела, могла прыгать, как лань. Более робкая и менее ловкая Каролина раза два-три падала и ушибалась, но тут же вскакивала на ноги, говоря, что ей не больно. Крайнее поле отделяла живая изгородь из колючего боярышника. Здесь они задержались, отыскивая лазейку, а когда нашли ее, оказалось, что она слишком узка. Тем не менее они пролезли сквозь нее, не жалея своих длинных волос, нежной кожи, муслина и шелка платьев; единственное, о чем они сожалели, это о потерянном времени. На другом краю поля глубоко внизу по дну овражка бежал ручей. Мостком через него служила узкая доска. Шерли спокойно и бесстрашно переходила по ней уже много раз, но Каролина никогда не решалась на такой подвиг. - Я перенесу тебя, - сказала мисс Килдар. - Ты легкая, а я достаточно сильна. Давай попробуем. - Если я свалюсь, ты меня вытащишь, - ответила Каролина, благодарно сжимая руку подруги. Не останавливаясь, она прошла по зыбкой дощечке, словно та была продолжением твердой земли; сама Шерли, следовавшая за ней, не смогла бы это сделать смелее и увереннее. Обе были в таком возбужденном состоянии, цель, которая их вела, была так значительна, что сейчас их не испугал бы даже бурный пенящийся поток. В ту ночь над ними не были властны ни огонь, ни вода; загорись вся пустошь Стилбро, разлейся половодьем Калдер или Эйр, - в ту ночь, казалось, ничто не смогло бы их остановить. И все же их остановил один звук. Едва они ступили на противоположный берег, как в воздухе разнесся раскат выстрела, - он долетел с севера. Через секунду такой же звук донесся с юга. В течение следующих трех минут выстрелы прозвучали на западе и на востоке. - Я думала, что мы обе убиты первым же выстрелом, - заметила Шерли, переводя дыхание. - Мне показалось, что пуля попала мне в голову, а тебе, должно быть, - в сердце. Но повторные выстрелы все объяснили: это только сигналы, и скоро начнется нападение. Жаль, что у нас не было крыльев; наши ноги оказались недостаточно быстры. Им оставалось только пересечь рощицу, и когда они вышли из нее, фабрика появилась внизу, прямо перед ними; они ясно видели все постройки, двор и дорогу. Шерли достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в своей правоте: они опоздали. Короткая тропа через поля со всевозможными препятствиями отняла гораздо больше времени, чем они думали. Большая дорога, которая ночью всегда казалась белой, сейчас была покрыта темной движущейся массой; бунтовщики столпились перед запертыми воротами, преграждавшими им вход во двор. На пустом дворе виднелась одинокая фигура; кто-то стоял там и, по-видимому, урезонивал толпу. Сама фабрика, темная и безмолвная, казалась вымершей: ни огонька, ни звука, ни единого движения нельзя было там различить. - Я не ошиблась, - прошептала Шерли. - Но ведь Мур, наверное, подготовился в отпору, и, конечно, сам он не стал бы вот так один разговаривать с ними. - Это он... Мы должны пойти туда. Я пойду к нему! - Нет, не пойдешь. - Тогда для чего же я здесь? Я пришла только ради него. Я хочу быть с ним. - К счастью, от тебя это не зависит, во двор уже не пройти. - Но там есть маленькая дверца сзади, напротив ворот; у нее потайной замок, я его знаю, я попробую! - Только против моей воли. Мисс Килдар обхватила Каролину обеими руками за талию и удержала на месте. - Ни шагу вперед! - проговорила она повелительно. - Если Мур в такую минуту увидит тебя или меня, он будет раздосадован и в то же время стеснен. Перед лицом истинной опасности мужчины предпочитают, чтобы женщин рядом не было. - Я не помешаю, я ему помогу! - умоляла Каролина. - Чем? Может быть, ты вдохновишь его на подвиги? Чепуха! Рыцарские времена давно прошли, и мы с тобой не на турнире: здесь идет драка за деньги, за хлеб и за жизнь. - Я должна быть рядом с ним. - В качестве дамы его сердца? Да пойми ты, Кэри, фабрика - вот кто его возлюбленная! Когда у него за спиной все эти станки и машины, ему не нужно иной вдохновительницы. И копья он собирается ломать не во славу любви или красоты, а ради сукна и бухгалтерской книги. Не будь же сентиментальной; Роберту это чуждо. - Я могу помочь ему, я хочу быть с ним! - Ну, как знаешь... ступай ищи своего Мура. Ты его все равно не найдешь. Шерли разжала руки. Каролина рванулась было вперед, как стрела, выпущенная из лука, но вслед ей прозвучал такой откровенно иронический смех, что она замерла. - Взгляни получше, не ошибись! - крикнула Шерли. Да, тут была какая-то ошибка. Каролина остановилась, всмотрелась; человек во дворе внезапно отступил от ворот и бегом бросился к фабрике. - Беги, Лина, торопись! - продолжала Шерли. - А то ты не успеешь его догнать! Каролина медленно вернулась к подруге. - Это не Роберт, - сказала она. - Все другое: рост, фигура, походка... - А я тебя только тогда и отпустила, когда увидела, что это не Роберт. И как ты могла принять его за Мура? Это какой-то хилый солдатик; они поставили его к воротам часовым. Он уже в безопасности; я увидела, как ему открыли дверь и он вбежал внутрь. И вообще теперь я спокойнее. Роберта не застали врасплох, так что наше предупреждение было бы лишним и, пожалуй, даже хорошо, что мы опоздали, - это избавило нас от глупой сцены. Представляешь, как бы мы вбежали toute eperdue* в контору и увидели бы, что мистер Армитедж и мистер Рэмсден преспокойно покуривают, мистер Мелоун с важным видом расхаживает взад и вперед, мистер Сайкс попивает свою настойку, а сам Мур с его обычным хладнокровием дельца... О, я счастлива, что этого не случилось! ______________ * Вне себя (франц.). - Как ты думаешь, Шерли, их там много, на фабрике? - Достаточно, чтобы ее отстоять. Солдаты, которых мы сегодня видели два раза, ехали, конечно, туда, и все те, кого мы заметили на лугу с твоим кузеном, сейчас тоже, наверное, на фабрике. - Что делают эти люди, Шерли? Что это за шум? - Высаживают ворота ломами и топорами. Ты боишься? - Нет, только сердце бьется и ноги подкашиваются... Я лучше сяду. Неужели ты не волнуешься? - Немного, пожалуй. Но все равно я рада, что мы пришли. Мы увидим все своими глазами, мы здесь, на месте, и никто этого не знает. Вместо того чтобы позабавить священника, суконщика и хлеботорговца эдаким романтическим выходом на сцену, мы здесь одни наедине с дружественной ночью, с ее молчаливыми звездами и с шепчущими деревьями, которые нас не выдадут нашим друзьям. - Шерли, Шерли, ворота упали! Какой треск, словно валят огромные деревья. Смотри, они ворвались во двор. Они выломают двери фабрики, как сорвали ворота. Что может сделать Роберт? Ведь их там тьма! Господи, если бы я была рядом с ним, если бы могла слышать его, говорить с ним! Я так хочу помочь ему, - мое желание так велико, что я не была бы для него обузой, я бы на что-нибудь пригодилась... - Они наступают! - воскликнула Шерли. - Смотри, как упрямо идут вперед! У них есть настойчивость, - не скажу чтобы мужество, потому что когда сто человек нападают на десятерых, это еще не храбрость, но... - Здесь Шерли понизила голос: - Но страданий и отчаяния у них хоть отбавляй, и это их подстегивает и толкает. - Толкает против Роберта. О, как они его ненавидят! Шерли, неужели они победят? - Поживем - увидим. Мур и Хелстоун не увальни и не трусы... Треск, звон, лязг прервали их шепот. Град камней обрушился на весь широкий фасад фабрики, так что осколки стекла и куски свинцовых переплетов вылетели разом из всех оконных проемов. И тотчас вслед за этим прозвучал клич, боевой клич северной Англии, Йоркшира, Вест-Райдинга, - клич мятежных суконщиков Вест-Райдингского округа. Ты, наверное, никогда не слыхал этого клича, мой читатель. Да оно и к лучшему для твоих ушей, а может быть, и для твоего сердца, ибо если он сотрясает воздух ненавистью к тебе, или к людям и делам, которые тебе дороги, или направлен против идей, которые ты одобряешь. Ярость пробуждается от этого вопля злобы, Лев рыкающий потрясает гривой от воя Гиены, Сословие гневно устремляется на Сословие и оскорбленный дух Среднего Класса беспощадно обрушивает свое презрение на изголодавшийся и разъяренный Трудящийся Класс. В такие мгновения трудно оставаться терпимым, трудно быть справедливым. Каролина вскочила. Шерли обняла ее, и они обе замерли, как два стройных деревца. Клич звучал долго, и когда он смолк, ночь все еще была полна ропота и гула толпы. "Что теперь будет?" - мысленно вопрошали девушки. Но пока ничего не происходило. Фабрика оставалась безмолвной как гробница. - Он не может там быть один! - прошептала Каролина. - Готова поручиться всем, что у меня есть: он там не только не один, но и нисколько не встревожен, - отозвалась Шерли. Со стороны мятежников затрещали выстрелы. Казалось, обороняющиеся только и ждали этого сигнала. До сих пор безжизненная, безмолвная фабрика пробудилась: черные оконные проемы изрыгнули огонь, и над лощиной прогремел дружный залп. - Наконец-то Мур заговорил! - вырвалось у Шерли. - И похоже, у него есть, что сказать, это не одинокий голос. - Однако он терпелив! - проговорила Каролина. - Никто не смог бы обвинить его в поспешности. Они начали первыми, они разбили его ворота и окна, они стреляли в его людей, и только тогда он ответил. Что там происходило, в темноте трудно было разобрать, но на дворе фабрики творилось нечто ужасное, какая-то сумятица, свалка, отчаянные атаки и беспорядочные отступления. Весь двор и сама фабрика были охвачены этой битвой во мраке. Стрельба почти не прекращалась, а в коротких промежутках слышались крики, стоны, шум борьбы и топот. Нападающие явно стремились ворваться в здание фабрики, а обороняющиеся - отбросить их. Слышно было, как главарь мятежников крикнул: - Заходи сзади, ребята! В ответ прозвучал голос: - Обходите, обходите, - мы вас встретим! - К конторе! - раздался приказ. - Добро пожаловать. Мы вас и там угостим! И действительно, едва толпа осаждающих ринулась к конторе, как навстречу им грянули залпы еще яростнее и дружнее, чем прежде. Голос, отвечавший мятежникам, был голосом самого Мура. По тону его можно было судить, что он весь охвачен пылом схватки. Разъяренный зверь пробудился в душах всех сражающихся и на время взял верх над разумным человеческим началом. Девушки чувствовали, как пылают их лица и стучат сердца. Они понимали, что их вмешательство в общую свалку не привело бы ни к чему хорошему; им вовсе не улыбалось наносить и тем более получать удары. Однако Каролина и Шерли просто не могли ни убежать, ни упасть в обморок, ни оторвать глаз от клубов дыма, молний выстрелов и от всего этого смутного, жуткого зрелища. Одна мысль билась в их разгоряченных головах: "Скоро ли это кончится? Кто победит? Неужели не наступит миг, когда мы сможем быть полезны?" Этого мига обе они ожидали с трепетом. Шерли, хоть и уверявшая Каролину, что они все равно ничем не могли бы помочь, даже если бы пришли вовремя, и обычно высмеивавшая излишнюю горячность и в себе и в других, сейчас готова была пожертвовать своей лучшей фермой, лишь бы им представилась возможность оказать услугу обороняющимся. Но судьба им явно не благоприятствовала, и эта желанная возможность так и не представилась. Да и не удивительно. Мур ожидал нападения уже много дней, а может быть, и недель, и тщательно подготовился к отпору. Он укрепил фабрику, которая и сама по себе была достаточно прочным зданием, собрал людей и теперь оборонялся со всей несгибаемой твердостью человека мужественного и хладнокровного, вдохновляя и увлекая своим примером остальных защитников. Бунтовщиков еще нигде так не встречали. На других фабриках им не оказывали сопротивления, и такая упорная, организованная оборона была для них полнейшей неожиданностью. Когда их главари увидели, что стрельба из фабрики не стихает, почувствовали твердость и решимость Мура, услышали его презрительный голос, обещавший им смерть, когда вокруг начинали падать их раненые сообщники, они поняли, что здесь им делать нечего. Спешно собрав своих людей, они отвели их подальше от здания и устроили перекличку, но не по именам, а по номерам, а затем рассеялись, разошлись через луга, оставляя за собой безмолвие и разрушение. Вся схватка, с начала и до конца, продолжалась менее часа. Тем временем приближалось утро. На западе все было еще подернуто темной дымкой, зато на востоке небо начало светлеть. Девушки, с таким волнением следившие за схваткой, казалось, должны были теперь опрометью броситься к победителям, за которых болели душой, но вместо этого они очень осторожно приблизились к изуродованной фабрике, и когда из больших ворот на двор вдруг высыпала толпа ее защитников, поспешно спрятались в сарай, где обычно хранились бревна и старое железо. Отсюда они могли видеть все, оставаясь незамеченными. А зрелище было не из веселых; то, что предстало их взорам, казалось безобразным пятном на ясном челе этого летнего рассвета. Роща в лощине стояла вся в утренней дымке и росе; холмы вокруг зеленели, и только здесь, в самом центре тихой долины, слепая Вражда, выпущенная под покровом ночи на свободу, все взрыла и вытоптала своими копытами, оставив за собой опустошенную, оскверненную землю. Пустые окна фабрики зияли чернотой, двор был густо усыпан обломками кирпичей и камнями, а у самого фасада - блестящими осколками выбитых стекол. Кое-где валялись мушкеты и другое оружие. Кровь стыла на камнях темно-красными пятнами; какой-то человек неподвижно лежал ничком у самых ворот, еще пять-шесть раненых стонали и корчились в пыли, истекая кровью. При этом зрелище настроение мисс Килдар сразу переменилось; после опьянения битвой пришло похмелье, смерть и страдания погасили горячность и гнев; так на месте пылающего костра, когда угасает его пламя и остывает жар, остаются черные головешки. - Вот это я и хотела предотвратить, - проговорила Шерли, и голос ее дрогнул, выдавая боль души. Каролина пыталась ее успокоить: - Это было не в твоей власти. Ты сделала все, что могла, - кто же виноват, что так получилось! Не надо, Шерли, не горюй. - Мне жаль этих несчастных, - отозвалась та, и ее блестящие глаза сверкнули влагой. - Неужели там, на фабрике, тоже есть раненые? Посмотри, вон, кажется, идет твой дядя. - Да, это он. С ним мистер Мелоун и - о Шерли! - это Роберт! - Хорошо, хорошо. - К Шерли вернулся ее обычный тон. - Только не сжимай так мою руку. Я его вижу, ко чему ты удивляешься? Мы ведь знали, что уж кто-кто, а он здесь. - Шерли, он идет к нам! - Не к нам, а к колодцу, наверное, чтобы вымыть руки и обмыть лоб: кажется, у него ссадина. - У него течет кровь, Шерли! Не держи меня, я пойду к нему! - Ни шагу. - Он ранен, Шерли! - Пустяки! - Я должна подойти к нему, я так хочу быть с ним рядом! Пусти меня, я больше не могу! - А зачем это тебе? - Поговорить, узнать, как он себя чувствует, не могу ли я помочь... - Злить его и надоедать ему, устроить сцену, выставить себя и его на посмешище перед всеми этими солдатами, перед мистером Мелоуном, твоим дядюшкой и всеми прочими. Как по-твоему, понравится это ему или нет? И что ты сама будешь думать об этом через неделю? - Ты всегда так и будешь меня поучать и одергивать? - спросила Каролина, теряя терпение. - Да, ради него. А еще больше - ради тебя самой. Повторяю: если ты сейчас покажешься, не пройдет и часа, как ты об этом пожалеешь. И Роберт тоже. - Ты думаешь, он рассердится? - Куда больше, чем в тот раз, когда мы его остановили, чтобы пожелать ему доброй ночи. Помнишь, как ты тогда волновалась? - Но ведь то была шутка, тогда ему ничто не грозило. - А сейчас он занят серьезным делом и ему нельзя мешать. - Я хочу быть с ним только потому, что он мой кузен, понимаешь? Только потому! - Я все понимаю. Но лучше посмотри на него. Он ополоснул лоб, и кровь перестала сочиться. Я же тебе говорила: его рана - простая царапина, это видно даже отсюда. Ну вот, теперь он занялся ранеными. И действительно, Мур и Хелстоун обходили двор, наклоняясь над простертыми на земле телами. По их знаку раненых поднимали и переносили в здание фабрики. Когда с этим было покончено, Мур приказал Джо Скотту оседлать ему и Хелстоуну коней, и вскоре они умчались галопом в разные стороны на поиски врача. Каролина никак не могла успокоиться. - Ах, Шерли, Шерли! Мне так хотелось обменяться с ним хоть словом, пока он не уехал! - пробормотала она, и слезы блеснули у нее на глазах. - О чем ты плачешь, Лина? - довольно строго спросила мисс Килдар. - Радоваться надо, а не горевать! Роберт отделался пустяковой царапиной, он победил, в бою он сохранял все свое мужество и хладнокровие, теперь он торжествует, - разве это причина для слез и разве теперь время плакать? - Ты не знаешь, что у меня на сердце, Шерли! - жалобно ответила Каролина. - Какая мука, какое смятение! Ты не знаешь даже, почему я страдаю. Я понимаю: ты восхищаешься величием и достоинствами Роберта. Я сама это ценю, но в то же время я чувствую себя такой несчастной! Он ушел от меня так далеко, еще дальше, чем прежде. Оставь меня, Шерли, дай мне поплакать, слезы принесут мне облегчение. Каролина вся дрожала, и мисс Килдар не решилась больше ее упрекать. Она вышла из сарая, чтобы подруга могла поплакать вволю. Это оказало желаемое действие; через несколько минут Каролина сама присоединилась к ней, заметно успокоившись. - Пойдем домой, Шерли, - проговорила она своим обычным, покорным и нежным голосом. - Я обещаю больше не пытаться увидеть Роберта, пока он сам этого не захочет, я не стану ему навязываться. Благодарю тебя за то, что ты меня сейчас удержала. - Я это сделала с добрыми намерениями, - заметила мисс Килдар. - А теперь, милая моя Лина, - продолжала она, - давай подставим лицо прохладному утреннему ветерку и пойдем потихоньку обратно, к твоему дому. Мы войдем в него так же, как вышли. Никто не узнает, где мы были и что видели этой ночью, а поэтому нам нечего страшиться насмешек и сплетен. Завтра мы увидим Роберта, завтра все будет в порядке, и больше я тебе ничего не скажу, не то и сама расплачусь. Тебе кажется, что я с тобой жестока, но это совсем не так. ГЛАВА XX На следующий день На обратном пути девушки не встретили ни души, бесшумно проникли в столовую и так же неслышно поднялись по лестнице; занималась заря, и было уже достаточно светло. Шерли сейчас же улеглась, и едва успела опустить голову на подушку, как освежающий сон смежил ей веки и успокоил все ее чувства, хотя комната была ей непривычна, - она ночевала здесь впервые, а только что пережитые события были страшнее и опаснее всего, что ей довелось когда-либо пережить. Превосходное здоровье было одним из самых завидных качеств Шерли. Отзывчивая и горячая, она никогда не была слабонервной. Самые бурные чувства могли пробуждаться и бушевать в ее душе, не изнуряя ее; любая гроза волновала и потрясала ее лишь до тех пор, пока гремел гром; но когда все утихало, к ней возвращались прежняя жизнерадостность и неувядающая свежесть. Если день приносил ей живительные волнения, то ночь стирала их успокоительным сном. Счастливое выражение прекрасного лица Шерли отражало всю безмятежность и покой ее души. Каролина смотрела на спящую подругу; ей не спалось. У нее был совсем иной характер. Самого пустячного волнения за чаем, на школьном празднике было достаточно, чтобы бессонница мучила ее всю ночь, а тут на ее глазах произошло столь ужасное событие, что она вряд ли сможет вообще его позабыть. Ложиться было ни к чему. Каролина сидела возле Шерли и считала бесконечные минуты, глядя, как июньское солнце поднимается в небе. Как быстро расточается жизнь в бесцельности подобных бдений, которые за последнее время слишком часто выпадали на долю Каролины! В эти часы разум, лишенный благодатной пищи - манны надежд и сладостного меда отрадных воспоминаний, - питается скудными крохами мечты. Не находя в них ни опоры, ни облегчения, чувствуя, что страстное желание его погубит, он обращается к философии, к самоанализу, к самоотречению, призывает на помощь всех этих богов, но тщетно - никто его не слышит, никто его не поддерживает, и он изнемогает в неравной борьбе. Каролина была христианкой. В минуты смятения она часто молилась, молилась искренне, прося Бога облегчить ей душу, ниспослать терпение и силы. Но мы знаем, что мир наш - юдоль испытаний и скорби; мольбы ее исполнялись слишком редко, и Каролине казалось, что небеса их не слышат и не принимают и что Бог отвернулся от нее. Порой она погружалась в бездну религиозного отчаяния, уже видела над собой карающую десницу неизбежного возмездия. У многих из нас бывают периоды или период, когда жизнь кажется прожитой понапрасну, когда ждешь и надеешься, хотя надежды уже нет, но день осуществления мечты все отдаляется и надежда, наконец, увядает в душе. Такие мгновения ужасны, однако самые темные часы ночи обычно возвещают рассвет; так в январе, на переломе года, ледяной ветер над опустевшей землей поет отходную зиме и в то же время несет привет грядущей весне. Но гибнущие птицы не могут понять, что значат эти порывы, от которых они замерзают, и страдающая душа еще меньше способна распознать в самой бездне боли начало освобождения. Пусть же укрепятся страждущие в любви и вере! Только вера никогда не предаст и никогда не оставит. "Ибо Господь кого любит, того и наказывает". Наконец в доме начали просыпаться. Служанки встали, открыли внизу ставни. Каролина тоже поднялась с постели, которая для нее была поистине тернистым ложем, чувствуя особое оживление, приходящее с началом дня и деятельности ко всем, кроме самых отчаявшихся или умирающих. Она оделась, как обычно, тщательно, стараясь, чтобы платье и прическа ничем не выдавали смятение ее души. Когда обе девушки были готовы, мисс Хелстоун выглядела такой же свежей, как мисс Килдар, только у Шерли взгляд был оживленный, а у Каролины вялый. - Сегодня я многое скажу Муру, - были первые слова Шерли. По лицу ее было видно, что жизнь для нее снова интересна, полна ожиданий и неотложных дел. - Сегодня ему придется выдержать допрос с пристрастием. Наверное, он думает, что ловко меня перехитрил. Мужчины всегда обращаются с женщинами так: скрывают от них опасность, воображая, будто этим они могут избавить их от страданий. Они думают, что мы не знаем, где они были этой ночью, но мы знаем, что они даже не догадываются, где были мы. Мне кажется, женщины в их представлении мало чем отличаются по уму от детей. Но в этом их ошибка. Все это Шерли говорила, стоя перед зеркалом и накручивая на палец свои вьющиеся от природы волосы, чтобы уложить их локонами. Минут через пять, когда Каролина застегивала ей платье и затягивала пояс, она вернулась к той же теме: - Если бы мужчины могли нас увидеть такими, какие мы есть на самом деле, они бы немало удивились. Но даже самые умные и проницательные из мужчин обманываются в отношении женщин: они видят их в превратном свете и не могут оценить их особенности как хорошие, так и дурные. Для них хорошая женщина - какое-то странное существо: наполовину кукла, наполовину ангел; а плохая чаще всего просто ведьма. Послушать только, как они восторгаются детищами своего воображения, какой-нибудь героиней поэмы, романа или пьесы, как они восхваляют ее, называют возвышенной, божественной и прочее! Может быть, она и в самом деле возвышенна и божественна, но все эти героини фальшивы, как искусственная роза на моей лучшей шляпке. Если бы я высказала все, что думаю по этому поводу, если бы я высказала мое истинное мнение о лучших женских образах в лучших произведениях, ты себе представляешь, что бы со мною стало? Меня бы просто забросали камнями, и через полчаса я погибла бы жалкой смертью. - Шерли, ты все время болтаешь и вертишься, я не могу тебя застегнуть. Постой минутку спокойно! А кроме того, героини писателей вполне стоят героев, созданных писательницами. - Вовсе нет! Женщины в мужчинах разбираются куда лучше, нежели мужчины в женщинах. Когда-нибудь я выберу время и докажу это на журнальных страницах, только боюсь, что меня не напечатают: моя рукопись будет "с благодарностью отклонена" и оставлена у издателя до востребования. - А как же иначе? Ты не сумеешь написать достаточно хорошо, потому что многого не знаешь, - ты ведь не из ученых дам, Шерли! - Видит Бог, я с тобой не спорю, Кэри: я действительно невежественна как пень. Единственное мое утешение, - что ты от меня недалеко ушла. Они спустились к завтраку. - Хотела бы я знать, как провели эту ночь миссис Прайор и Гортензия Мур, - сказала Каролина, заваривая кофе. - Какая я все-таки эгоистка! Я ведь только сейчас о них вспомнила. Они, конечно, слышали весь этот шум: от дома Мура и от Филдхеда до фабрики совсем близко, а Гортензия так робка, да и миссис Прайор вряд ли храбрее. - Могу поручиться, Лина, Мур постарался избавить свою сестру от тревог. Она ведь пошла проводить мисс Мэнн, и Мур, наверное, уговорил ее остаться там ночевать. Что же до миссис Прайор, то о ней, признаться, я немного беспокоюсь, но через полчаса мы ее увидим. Тем временем слухи о том, что произошло в лощине, уже распространились по всей округе. Фанни, отправившаяся в Филдхед за молоком, прибежала с известием, что на фабрике мистера Мура ночью было сражение и что там, говорят, одних убитых человек двадцать. Но еще до ее возвращения Элиза узнала от мальчишки мясника, что фабрика сожжена и разрушена до основания. Обе служанки ворвались в гостиную, чтобы поделиться с хозяйкой и ее гостьей ужасными новостями. Свой достоверный и точный рассказ они закончили уверениями, что хозяин тоже наверняка был там вместе с причетником Томасом, что они прошлой ночью, конечно, присоединились к Муру и солдатам, мистер Мелоун тоже не появлялся у себя со вчерашнего вечера, и все семейство Джо Скотта пребывает в страшном беспокойстве, не понимая, куда мог запропаститься его глава. Едва они успели выложить все свои сведения, как в кухонную дверь постучали: запыхавшийся мальчик-рассыльный из Филдхеда принес от миссис Прайор записку, набросанную торопливым почерком. Она просила мисс Килдар немедленно вернуться, потому что весь дом и, видимо, вся округа в смятении; необходимо срочно распорядиться, а сделать это может только хозяйка. В постскриптуме миссис Прайор предупреждала, что мисс Хелстоун ни в коем случае не следует оставлять одну в доме священника, и будет лучше всего, если мисс Килдар приведет ее с собой. - Разумеется, она совершенно права, - сказала Шерли и, подвязав свою шляпку, побежала за шляпкой Каролины. - Но что будет с Элизой и Фанни? И что подумает дядя, когда вернется? - Твой дядя вернется не скоро; у него другая забота. Он теперь будет целый день скакать от Стилбро до Брайерфилда и обратно, поднимал на ноги мировых судей в ратуше и офицеров в казарме. А что до Фанни с Элизой, то они могут позвать сюда для компании жену причетника и жену Джо Скотта. Кроме того, теперь им, в сущности, ничто не угрожает. Прежде чем бунтовщики снова воспрянут духом, пройдет немало недель. А тем временем, если я хоть что-нибудь понимаю, Мур и мистер Хелстоун постараются извлечь наибольшую выгоду из ночного мятежа и рассеять их окончательно; они нагонят страху на власти в Стилбро и заставят их принять решительные меры. Я только надеюсь, что они не будут слишком суровы и не станут преследовать побежденных слишком безжалостно. - Роберт не способен на жестокость; мы это видели вчера ночью, - сказала Каролина. - Но он будет суров, - возразила Шерли, - и твой дядя тоже. Чтобы скорее попасть в Филдхед, девушки направились по тропинке через луг и рощу. Издали они видели, что на большой дороге царит необычное оживление: всадники и пешеходы непрекращающимся потоком двигались в сторону обычно безлюдной лощины. Подходя к имению, Шерли заметила, что задние ворота распахнуты настежь, на дворе и в кухне толпятся возбужденные мужчины, женщины и дети, пришедшие за молоком, а экономка, миссис Джилл, по-видимому, тщетно уговаривает их забрать свои бидоны и разойтись. Здесь надо пояснить, что на севере Англии существовал, а кое-где до сих пор существует обычай, по которому батраки помещичьих владений получают молоко и масло в усадьбе своего помещика, держащего особое стадо для удовлетворения нужд всей округи. Такое стадо было и у мисс Килдар - сплошь из породистых крайвенских коров, вскормленных и вспоенных на нежной траве и чистой воде благословенного Эрдейла. Шерли весьма гордилась прекрасным видом и превосходными качествами своих любимиц. Сразу поняв, что здесь происходит, и желая поскорее очистить усадьбу от посторонних, Шерли спокойно прошла между шушукающимися группами. Она со всеми поздоровалась открыто и непринужденно. Такая манера была ей свойственна, особенно когда она была среди простых людей. Среди равных себе она держалась гораздо холоднее, а с теми, кто был выше ее, - еще более гордо. Затем она поинтересовалась, все ли получили свое молоко, и, услышав утвердительный ответ, спросила: - Чего же вы в таком случае ждете? - Мы тут говорили об этой драке на вашей фабрике, хозяйка, - ответил один из мужчин. - Говорили! - воскликнула Шерли. - Удивительно, почему это все так любят говорить, неважно о чем? Вы говорите, когда кто-нибудь вдруг скончался, говорите, когда занялся пожар, говорите, когда фабрикант разорился, говорите, когда его убивают. Но какой толк от всех ваших разговоров? Для простых людей нет ничего милее такого откровенного добродушного нагоняя. Лесть они презирают, ругань их только веселит. Они называют это разговором без обиняков и получают истинное удовольствие, даже если брань обращена против них. Однако простая, домашняя воркотня мисс Килдар сразу завоевала расположение толпы. - В этом мы грешны не больше других! - ухмыляясь, проговорил кто-то. - Но и не меньше! Вместо того чтобы подавать пример трудолюбия, вы так же болтливы, как и богатые бездельники. Но знатных господ, которым нечего делать, еще можно в какой-то степени извинить за пустую трату времени, а вам, кому положено зарабатывать хлеб насущный в поте лица своего, - вам нет извинения! - Вот и неправда, хозяйка! Раз мы так тяжко трудимся, должен у нас быть праздник? - Никогда! - решительно ответила Шерли, хотя улыбка смягчала суровость ее слов. - Придумайте что-нибудь получше сплетен о ваших ближних за чаем с ромом, если вы женщины, и за кружкой пива - если вы мужчины. А теперь, друзья, - закончила она, снова переходя от резкого тона к вежливому, - вы премного меня обяжете, если возьмете свои бидоны и разойдетесь. Сегодня у меня много гостей, и нехорошо, если вы будете толпиться на всех подъездах к дому. Йоркширцев очень трудно к чему-либо принудить, но они легко поддаются уговорам. Не прошло и пяти минут, как двор опустел. - Благодарю вас и прощайте, друзья, - сказала Шерли, запирая ворота. А теперь пусть попробует какой-нибудь сверхутонченный лондонец сказать что-либо плохое об йоркширцах! В сущности, подавляющее большинство всех этих парней и девчонок из Вест-Райдинга были джентльменами и леди до мозга костей. Лишь недоброжелательство и суетное тщеславие так называемых аристократов способно превратить их в мятежников. Через черный ход девушки прошли на кухню, а оттуда в вестибюль. Миссис Прайор почти бегом спустилась к ним навстречу по ступеням дубовой лестницы. Она с трудом владела собой; ее лицо, всегда такое румяное, было сейчас бледно, ее голубые глаза, обычно такие спокойные и кроткие, блуждали, взгляд был тревожный, растерянный. Тем не менее она удержалась от бессвязных восклицаний или не менее бессвязного торопливого рассказа о том, что случилось. Ночью, да и теперь, утром, она чувствовала главным образом недовольство собой за то, что не смогла проявить достаточно твердости и хладнокровия, как того требовали обстоятельства. - Вы знаете, - начала она дрожащим голосом, стараясь, однако, не впадать в преувеличения, - этой ночью толпа бунтовщиков напала на фабрику мистера Мура; отсюда мы очень ясно слышали выстрелы и шум. Никто из нас не спал, мы провели ужасную ночь. А с утра в доме суматоха, люди приходят и уходят, слуги спрашивают, что делать, а я не знаю без вас, что им приказать. Мистер Мур прислал за едой и питьем для солдат и других защитников фабрики. Он просил также кое-что для раненых. Но я не могла взять на себя ответственность распорядиться и принять необходимые меры. Боюсь, что промедление может быть в какой-то степени нежелательным, однако это не мой дом. Вас, милая мисс Килдар, не было, и я ничего не могла сделать. - Значит, им ничего не послано? - спросила Шерли. Лицо ее, такое спокойное и ясное даже тогда, когда она разговаривала с толпой на дворе, сейчас сразу омрачилось гневом. - Я полагаю, что нет, дорогая мисс Килдар. - Даже раненым? Ни бинтов, ни вина, ни простынь? - Полагаю, что нет. Правда, я не знаю, что сделала миссис Джилл, но сама я не рискнула распоряжаться вашей собственностью и посылать провизию солдатам. Страшно подумать: накормить целую роту! Я не спросила, сколько их там, но позволить им опустошить дом я тоже не могла. Я хотела сделать, как лучше, но, видно, не все поняла. - А тем не менее здесь все ясно: солдаты рисковали жизнью, защищая мою собственность, и, я полагаю, имеют право на мою признательность. Что касается раненых, то это такие же люди, как мы с вами, и наш долг им помочь. Шерли повернулась и громко крикнула, не заботясь о мелодичности своего голоса: - Миссис Джи-и-илл! Зов ее проник через обе толстые дубовые двери гостиной и кухни и оказался куда действеннее всяких звонков. Миссис Джилл, которая в это время замешивала хлеб, примчалась, как есть, не осмелившись задержаться даже для того, чтобы соскрести тесто с рук или стряхнуть муку с передника. Хозяйка никогда не звала слуг таким голосом, за исключением, впрочем, одного случая. Шерли как-то увидела из окна, что ее любимец Варвар сцепился с двумя здоровенными псами, каждый из которых был ему под стать если не храбростью, то ростом, и что возчики, хозяева этих страшилищ, науськивают их на смелую собаку, которую некому было даже ободрить. Вот тогда Шерли и закричала, призывая Джона, таким голосом, словно настал день Страшного суда, и, не дожидаясь, пока Джон явится, сама выскочила с непокрытой головой из дому. Коротко сообщив возчикам, что человеческого в них куда меньше, чем в трех катающихся в пыли и рвущих друг друга собаках, Шерли бросилась к самой большой дворняге, которая вонзила свои страшные клыки прямо в морду Варвара чуть выше и чуть ниже залитого кровью глаза, обхватила ее толстую шею и принялась оттаскивать что было сил. На помощь ей прибежало еще пять-шесть человек, но Шерли даже не подумала их поблагодарить. - Хорошие люди давно должны были прибежать! - сказала она и больше не проронила ни слова. До самого вечера просидела тогда Шерли близ камина в гостиной, ухаживая за несчастным Варваром, который недвижимо лежал на подстилке у ее ног, весь в кровавых ссадинах и ранах. Время от времени она потихоньку плакала над ним и шептала самые нежные, самые ласковые слова, на которые старый, покрытый шрамами пес отвечал тем, что, отрываясь от своих кровоточащих ран, лизал хозяйке то руку, то туфлю. Что же касается Джона, то Шерли долго еще обращалась с ним весьма холодно. Памятуя об этом случае, миссис Джилл и примчалась, "вся дрожа", как она сама потом говорила. Мисс Килдар твердым голосом задавала ей вопросы и коротко приказывала, что надо делать. Мысль о том, что ее, владелицу Филдхеда, могут обвинить в черствости и скупости в такую минуту, задела Шерли за живое. Гордость ее была возмущена, сердце стучало и грудь бурно вздымалась под покровом шелка и кружев. - Давно ли приходил человек с фабрики? - И часа не прошло, - ответила экономка, пытаясь ее успокоить. - Часа! Вы бы еще сказали, что и дня не прошло! Ведь они тем временем обратятся еще к кому-нибудь! Немедленно пошлите человека на фабрику, пусть передаст, что все, что есть в моем доме, к услугам мистера Мура, мистера Хелстоуна и солдат. Сделайте это сейчас же! Пока выполнялось ее распоряжение, Шерли стояла у окна, молчаливая и неприступная. Она повернулась лишь тогда, когда снова вошла миссис Джилл. От мучительного волнения на бледных щеках Шерли выступили красные пятна, в темных глазах сверкали гневные искорки. - Погрузите на повозку все, что есть в кладовой и винном погребе, и отправьте в лощину. Если у нас не хватит мяса и хлеба, сходите к мяснику и булочнику, - пусть пошлют все, что у них есть. Впрочем, я сама за этим присмотрю. Шерли вышла. - Все образуется, через час она поостынет, - шепнула Каролина миссис Прайор. - Ступайте лучше к себе наверх, - добавила она сочувственно. - Постарайтесь успокоиться. Уже к вечеру Шерли будет во всем винить только себя, а не вас. Несколькими словами ободрения и убеждения мисс Хелстоун удалось немного утешить расстроенную компаньонку. Проводив миссис Прайор до ее комнаты и пообещав вернуться, когда все уладится, Каролина пошла взглянуть, не может ли она чем-нибудь быть полезной. Оказалось, что может, и даже очень. Челяди в Филдхеде было немного, и хозяйка нашла дело не только для всех слуг, но и для себя. Веселое добродушие, быстрота и ловкость, с которой Каролина принялась помогать экономке и служанкам, перепуганным необычной суровостью Шерли, сделали сразу два добрых дела: успокоили хозяйку и ободрили ее помощниц. Случайный взгляд и улыбка Каролины заставили Шерли в свою очередь улыбнуться. В это время Каролина поднималась из погреба с тяжелой корзиной. - Как тебе не стыдно! - воскликнула Шерли, бросаясь к ней. - У тебя заболят руки! Она отобрала у Каролины корзину и сама вынесла ее во двор. Когда Шерли вернулась в дом, облако ее гнева уже рассеялось, молнии в глазах погасли, чело прояснилось. К ней вернулась обычная простота и сердечность, а стыд за недавнее несправедливое раздражение смягчил ее еще более. Занятая наблюдением за погрузкой припасов на телегу, Шерли не заметила, как во двор вошел какой-то мужчина. Он приблизился к ней и, пытливо вглядываясь в ее все еще разгоряченное лицо, проговорил: - Надеюсь, мисс Килдар сегодня в добром здравии? Шерли взглянула на него и, не отвечая, снова занялась своим делом. На губах ее мелькнула довольная улыбка, но она постаралась ее скрыть. Мужчина поздоровался еще раз, наклонившись вперед, чтобы его услышали. - Благодарю вас, я чувствую себя хорошо, - ответила Шерли. - Надеюсь, мистер Мур тоже в добром здравии? Собственно говоря, о нем я не очень-то беспокоилась, небольшая неприятность послужила бы ему хорошим уроком, его поведение было... ну, скажем, странным, пока не найдется более точного определения. Кстати, могу я узнать, что его сюда привело? - Мы с мистером Хелстоуном только что узнали от вашего человека, что вы предоставляете в наше распоряжение все запасы Филдхеда. Такая поразительная расточительность навела нас на мысль, что вы доставляете себе слишком много хлопот, и я вижу, мы не ошиблись в своих предположениях. Неужели вы думаете, что нас целый полк? Там всего шестеро солдат и столько же штатских. Поэтому разрешите мне сократить эти чересчур обильные запасы провианта. Мисс Килдар вспыхнула, смеясь над своей чрезмерной щедростью и нерасчетливостью. Мур тоже негромко рассмеялся и спокойно начал распоряжаться. Корзина за корзиной сгружались с телеги, бутылка за бутылкой отправлялись обратно в погреб. - Надо будет рассказать мистеру Хелстоуну, - сказал Мур. - Он это оценит. Из вас, мисс Килдар, вышел бы превосходный поставщик для армии! - добавил он, смеясь. - Все, как я думал! - Вы должны меня благодарить, а не насмехаться, - ответила Шерли. - Что мне, по-вашему, было делать? Откуда мне знать, какой у вас аппетит и сколько вас там собралось? Я думала, придется кормить не меньше полусотни людей. Вы же мне ничего не сказали, а когда речь идет о солдатах, естественно, предполагаешь, что им надо немало. - Пожалуй, - согласился Мур, так же спокойно и пристально глядя на смущенную Шерли. - А теперь, - обратился он к возчику, - отвези то, что осталось, в лощину. Как видишь, груз куда легче того, что тебе приготовила мисс Килдар. Когда телега с грохотом выкатила со двора, Шерли, спохватившись, спросила, что сделали с ранеными. - У нас никто не пострадал, - ответил Мур. - Вас самого ранило, возле виска, - послышался быстрый, негромкий голос Каролины, которая пряталась в тени за массивной фигурой миссис Джилл. Мур отыскал ее глазами. - Вам очень больно? - спросила Каролина. - Не больше, чем от булавочного укола. - Покажите нам, откиньте волосы. Мур снял шляпу и выполнил ее просьбу. На его лбу виднелась лишь узенькая полоска пластыря. Каролина кивнула в знак того, что она удовлетворена, и снова отодвинулась в полумрак коридора. - Откуда она знает, что меня задело? - спросил Мур. - По слухам, конечно, - ответила Шерли. - Она слишком добра и зря о вас беспокоится. Что до меня, то когда я спрашивала о раненых, я имела в виду ваши жертвы. У ваших противников большие потери? - Один из бунтовщиков убит и еще шесть "жертв", как вы их называете, ранены. - Что вы с ними сделали? - То же, что сделали бы вы: сразу оказали им врачебную помощь, а теперь, как только достанем два фургона и чистой соломы, отправим их в Стилбро. - Соломы! У вас должны быть матрасы и простыни. Я сейчас пришлю свою карету со всем необходимым, и мистер Йорк, я уверена, сделает то же самое. - Вы угадали, он уже согласился. Миссис Йорк, - которая, как и вы, по-видимому, склонна видеть в бунтовщиках мучеников, а меня и особенно мистера Хелстоуна считает убийцами, - сейчас, наверное, уже укладывает в свою карету пуховые перины, подушки, подушечки, одеяла и прочее. Обещаю вам - у "жертв" не будет недостатка в уходе. Ваш любимец мистер Холл сидит с ними с шести утра, ободряет их, молится вместе с ними и ухаживает за ними, как настоящая сиделка. Кроме того, добрый друг Каролины мисс Эйнли, эта на диво простодушная старая дева, прислала нам примерно столько же полотна и корпии, сколько некая другая леди собиралась послать вина и мяса. - Ну что ж, хорошо. Где ваша сестра? - О ней не беспокойтесь. Для безопасности я заблаговременно отослал ее к мисс Мэнн, а сегодня утром я отправил их обеих на воды в Вормвуд-Уэллс, где они проведут несколько недель. - Мистер Хелстоун тоже оставил меня ночевать в своем доме! Вы, джентльмены, думаете, что очень умны. От души поздравляю вас и надеюсь, что воспоминания об этой истории доставят вам истинное наслаждение. Вы так проницательны, так предусмотрительны, но - увы! - не всеведущи. У вас под носом происходят вещи, о которых вы даже не подозреваете, однако так и должно быть, иначе женщинам будет недоступно тонкое удовольствие дурачить вас. Ах, друг мой! Вы сейчас пытаетесь прочесть истину на моем лице, но это вам не удастся. Действительно, судя по его виду, Мур ничего не понимал. - Наверное, вы считаете меня опасной представительницей слабого пола? Признайтесь! - Во всяком случае, необычной. - А Каролина - она тоже необычна? - По-своему, да. - По-своему? Что значит "по-своему"? - Вы ее знаете не хуже, чем знаю я. - И, зная ее, могу вас заверить: в ней нет никакой эксцентричности, и ладить с нею нетрудно, - вы согласны? - Это зависит... - Во всяком случае, уж в ней-то нет ничего неженственного? - Зачем же делать такое ударение на "ней"? Или в этом вы считаете себя ее противоположностью? - Это вы, очевидно, так считаете, но дело не в этом. В Каролине нет ни одной мужской черты, она не относится к разряду так называемых бойких женщин. - Однако и она способна на вспышки, я сам видел. - Да, я тоже видела, но огонь не тот! У нее это всего лишь короткий трепетный огонек, искра, которая взлетает, сверкнув, и тут же угасает... - И оставляет ожог на ней самой, испуганной собственной смелостью. Но ваше описание подойдет не только к Каролине. - Я хочу сказать лишь одно: несмотря на всю свою доброту, покорность и наивность, мисс Хелстоун тоже способна ввести в заблуждение даже такого проницательного мужчину, как мистер Мур. - Что вы с ней тут делали? - вдруг спросил Мур. - Вы уже завтракали? - Что у вас за секреты? - Если вы голодны, миссис Джилл вам что-нибудь приготовит. Ступайте в дубовую гостиную и позвоните, вам подадут, как в трактире. А если не хотите, возвращайтесь к себе. - К сожалению, у меня нет выбора, я должен вернуться. Всего доброго! Увижу вас, как только освобожусь. ГЛАВА XXI Миссис Прайор Пока Шерли болтала с Муром, Каролина поднялась к миссис Прайор. Она нашла ее в полном расстройстве. Миссис Прайор ни за что не призналась бы, что резкость Шерли оскорбила ее чувства, но по всему было видно, что в душе ее открытая рана. Любому другому показалось бы, что для нее ничего не значит нежная заботливость, с которой мисс Хелстоун старалась смягчить ее страдания, но Каролина понимала, что при всем своем внешнем безразличии миссис Прайор глубоко чувствует это внимание, ценит его и находит в нем исцеление. - У меня нет уверенности в себе и решительности, - наконец сказала миссис Прайор. - Этих качеств мне всегда не хватало. Однако я надеялась, что мисс Килдар знает меня достаточно хорошо; знает, что я каждый раз всячески стараюсь все сделать как следует, чтобы все было к лучшему. Такая необычная просьба смутила меня, особенно после столь тревожной ночи. Я не решилась действовать на свой страх и риск! Но я надеюсь, что моя слабость никому не причинила вреда. Кто-то осторожно постучал в полуоткрытую дверь. - Каролина, пойди сюда! - позвал тихий голос. Мисс Хелстоун вышла, - за дверью на галерее стояла Шерли. Вид у нее был смущенный и пристыженный, как у раскаивающегося ребенка. - Как миссис Прайор? - спросила она. - Очень огорчена, - ответила Каролина. - Я была с ней так несправедлива, так несдержанна, что просто стыдно, - проговорила Шерли. - И что я на нее накинулась? Ведь единственное, в чем ее можно обвинить, это в излишней добросовестности. Скажи ей, что я очень сожалею обо всем и пусть она меня простит! Каролина выполнила это поручение с искренним удовольствием. Миссис Прайор не любила сцен; как всем скромным людям, они внушали ей настоящий ужас; поэтому она встала, подошла к двери и дрожащим голосом позвала: - Идите сюда, дорогая! Шерли стремительно бросилась в комнату, обняла свою компаньонку и, горячо ее целуя, проговорила: - Вы должны простить меня, миссис Прайор! Я не вынесу, если вы меня не простите, если мы будем в ссоре! - Мне нечего прощать, - ответила миссис Прайор. - Пожалуйста, забудем обо всем. Я просто лишний раз, и теперь уже окончательно, убедилась на сегодняшнем примере, что в серьезных делах ни на что не гожусь. С этим тяжелым чувством миссис Прайор и осталась; не помогли никакие усилия Шерли и Каролины. Она могла простить своей воспитаннице все, но себе не прощала ничего. В тот день мисс Килдар, видимо, не суждено было отдохнуть, все время она кому-нибудь была нужна, и тут ее тоже вскоре позвали вниз. Сначала приехал Хелстоун. Его она встретила горячими приветствиями и еще более горячими упреками; он ожидал и того и другого, но, будучи в отличном настроении, и то и другое принял одинаково добродушно. Во время своего короткого визита он ни разу не вспомнил о племяннице; бунт, мятежники, фабрика, мировые судьи и сама мисс Килдар целиком поглотили его мысли, не оставив места для его собственной родни. Хелстоун заговорил о той роли, которую сыграли в защите фабрики он сам и его помощник. - Весь гнев фарисеев изольется на наши головы за участие в этом деле, - сказал он. - Но я не боюсь клеветников. Я был там, во имя справедливости и закона, чтобы выполнить свой долг мужчины и британца, который в данном случае полностью совпадал с моим долгом священнослужителя в его самом высшем значении. Ваш арендатор Мур, - продолжал он, - завоевал мое расположение. О таком хладнокровном и непоколебимом командире можно только мечтать. Кроме того, он показал себя человеком предусмотрительным и рассудительным: во-первых, он тщательно подготовился к событиям, а во-вторых, когда его замысел принес ему полный успех, он сумел воспользоваться победой с умом, не злоупотребляя своей силой. Сейчас кое-кто из мировых судей перепугался насмерть; подобно всем трусам, они склонны к жестокости, однако Мур сдерживает их с удивительным тактом. До сих пор его весьма недолюбливали в округе, но запомните мои слова, теперь общественное мнение изменится в его пользу. Люди поймут, что были к нему несправедливы, и поспешат загладить свою ошибку, а сам Мур, когда увидит, что его достоинства получили должное признание, станет гораздо любезнее, нежели прежде. Мистер Хелстоун хотел закончить свою речь полусерьезным, полушутливым предупреждением, чтобы мисс Килдар обратила внимание на слухи, которые ходят о ее пристрастном отношении к талантливому арендатору, но его прервал звонок у дверей, возвестивший о прибытии нового посетителя. Этот новый посетитель оказался седовласым пожилым джентльменом с презрительным взором и довольно свирепым выражением лица, - короче, это был наш старый знакомец и старый недруг Хелстоуна мистер Йорк. Завидев его, священнослужитель схватил шляпу, весьма поспешно распрощался с мисс Килдар и немедленно удалился, удостоив вновь прибывшего лишь суровым кивком. Мистер Йорк был настроен далеко не благодушно и о событиях прошедшей ночи выражался отнюдь не изысканно, понося на чем свет стоит Мура, судей, солдат и главарей бунтовщиков - всех подряд. Однако самые сильные эпитеты - поистине красу и гордость йоркширского диалекта - он приберег для попов, осмелившихся взяться за оружие, "этого кровожадного сатанинского отродья", то бишь для Хелстоуна и его помощника. По его словам, чаша преступлений, совершаемых церковью, поистине переполнилась. - На сей раз они попали в хорошенькую историю! - говорил он. - Где это видано, чтобы попы якшались с солдатней, возились с пулями и порохом и убивали людей, которые в тысячу раз лучше их самих! - А что стало бы с Муром, если бы никто ему не помог? - спросила Шерли. - Что посеешь, то и пожнешь; сам заварил, самому и расхлебывать! - Иначе говоря, вы бы оставили его одного лицом к лицу с этой толпой. Конечно, Мур достаточно храбр, но ведь один человек, при всем его мужестве, ничего не может сделать против двухсот! - У него были солдаты; эти несчастные рабы всегда готовы за деньги продать свою кровь и пролить кровь других людей. - Вы оскорбляете солдат точно так же, как священников. Для вас все, кто носит красные мундиры, - отъявленные негодяи, а все, кто ходит в черных сюртуках, - отъявленные мошенники. По-вашему, мистер Мур поступил дурно, когда прибег к помощи солдат, и еще хуже, когда принял помощь других. Послушать вас, - он должен был отдать свою фабрику и свою жизнь на милость разъяренной кучки обманутых безумцев, а мистер Хелстоун и все остальные джентльмены нашего прихода должны были тем временем сидеть и смотреть, как фабрика горит, а ее владельца убивают, не ударив пальцем о палец для их спасения! - Если бы Мур с самого начала держал себя с рабочими, как полагается хозяину, он бы не возбудил в них такой ненависти к себе. - Легко вам говорить! - воскликнула мисс Килдар, не в силах более спокойно выслушивать нападки на своего арендатора. - Ваша семья живет в Брайермейнсе вот уже шесть поколений, к вам самому люди за пятьдесят лет привыкли, вы знаете их обычаи, предрассудки и чаяния; вам-то легко действовать так, чтобы никто не был обижен! А мистер Мур в нашей округе чужой, он беден, у него нет друзей, и единственная его опора - это его личные качества: талант, энергия, честность, трудолюбие. Только это и помогло ему пробиться! Что за преступление он совершил, если людям не понравились его спокойствие и природная суровость, если он не мог держаться с чужими для него крестьянами так же свободно, шутливо и сердечно, как держитесь вы со своими городскими приятелями? Какой непростительный промах он сделал, когда начал вводить на фабрике усовершенствования, да еще сразу, никого не спросившись, не потихоньку и не постепенно, как это мог бы себе позволить крупный капиталист? Неужели за эти прегрешения он должен был стать жертвой толпы? Неужели ему отказано даже в праве защищаться? И неужели те, кто обладает сердцем настоящего мужчины, - кстати, у мистера Хелстоуна именно такое сердце, что бы вы о нем ни говорили, - должны быть объявлены преступниками лишь за то, что встали на сторону Мура, осмелились помочь одному человеку, когда против него было двести? - Полно, полно, успокойся, - проговорил мистер Йорк, улыбаясь горячности Шерли. - Успокоиться? По-вашему, я должна спокойно выслушивать явную бессмыслицу, и к тому же опасную бессмыслицу? Нет. Вы знаете, мистер Йорк, я отношусь к вам очень хорошо, но некоторые ваши взгляды меня просто возмущают. Вся эта ханжеская болтовня, - извините, но я повторяю, - вся эта болтовня о солдатах и священниках оскорбительна для моего слуха. Мне одинаково противны нелепые, бессмысленные вопли любого сословия, будь то аристократия или народ, всякие яростные нападки против другого сословия, будь то армия или духовенство, всякая несправедливость по отношению к любому человеку, будь то монарх или нищий, поверьте мне! Вся эта междоусобица, грызня партий, всякое тиранство, рядящееся под либерализм, мне просто ненавистны, и я их отвергаю. Вот вы воображаете себя филантропом, благодетелем, вы думаете, что защищаете свободу. Но я вам скажу: мистер Холл, священник из Наннли, гораздо больше делает и для людей, и для свободы, чем Хайрам Йорк, реформатор из Брайерфилда! От любого мужчины, да и от большинства женщин, мистер Йорк вряд ли стал бы спокойно выслушивать подобные речи, но Шерли была искренна, хороша собой, и ее непритворный гнев забавлял его. Кроме того, в душе ему было приятно слышать, как горячо Шерли защищает своего арендатора, - мы уже говорили, что мистер Йорк принимал дела Роберта Мура весьма близко к сердцу. В то же время он знал, что стоит ему захотеть, и он с лихвой отплатит Шерли за ее дерзость; достаточно было одного слова, чтобы гнев ее испарился и поток слов иссяк, чтобы ее нежные щеки валила краска стыда, а сверкающие глаза померкли и укрылись под защиту опущенных век и ресниц. Воспользовавшись мгновением, когда Шерли умолкла, скорее, впрочем, чтобы перевести дух, а не потому, что исчерпала эту тему или остыла, мистер Йорк спросил: - Ну, что еще скажешь? - Что еще? О мистер Йорк, я скажу! - ответила Шерли, быстрыми шагами расхаживая взад и вперед по дубовой гостиной. - Я скажу! Я еще многое могу сказать. Жаль только, что мне никогда не удавалось сделать это достаточно ясно и по порядку! Я скажу, что ваши взгляды и взгляды прочих сторонников крайних мер простительны только тем, кто не занимает сколько-нибудь видного положения. Ведь это все - чистейшее фрондерство, только повод для разговоров, болтовня, которая никогда не перейдет в действие! Станьте вы завтра премьер-министром Англии, и вам придется немедленно отказаться от подобных взглядов. Вот вы порицаете Мура за то, что он защищал свою фабрику, но, будь вы на его месте, здравый смысл и совесть заставили бы вас действовать точно так же! Вы порицаете все, что делает мистер Хелстоун. У него, конечно, есть недостатки, иногда он поступает дурно, но чаще хорошо. Станьте завтра сами священником Брайерфилда, и вы убедитесь, что поддерживать и направлять всякую деятельность на пользу прихода и прихожан, как это делал ваш предшественник, - совсем не легкая задача. Не понимаю, почему это люди не могут справедливо относиться к самим себе и к своим ближним! Когда я слышу, как мистер Мелоун и мистер Донн разглагольствуют об авторитете церкви, о достоинстве и правах духовенства, об уважении, которое им следует оказывать, как служителям церкви, когда я слышу их мелочные, злобные нападки на сектантов, когда вижу их завистливость и высокомерие, когда их болтовня о традициях, обычаях и суевериях звучит в моих ушах, когда я наблюдаю, как презрительно они держатся с бедняками и как низкопоклонствуют перед богачами, тогда я думаю, что наша церковь и ее паства поистине сбились с пути и одинаково нуждаются в исправлении и обновлении. Я с огорчением отворачиваюсь от башен соборов и шпилей деревенских церквей, - с таким же огорчением, как церковный староста, которому необходимо побелить свой храм, да нет денег, чтобы купить известь, - и тогда вспоминаю вашу бессмысленную иронию, ваши остроты по поводу "жирных епископов", "изнеженных попов", "старушки церкви" и тому подобное. Я вспоминаю вашу нетерпимость ко всем, кто не согласен с вами, ваше огульное порицание людей и целых сословии, без всякого снисхождения к соблазнам жизни или обстоятельствам, и тогда, мистер Йорк, сомнение закрадывается в мою душу. Да полно, есть ли вообще на свете люди достаточно милосердные, рассудительные и справедливые, чтобы им можно было доверить такую задачу, как обновление и исправление? Во всяком случае, я уверена, что вы не из их числа. - У тебя обо мне неправильное представление, Шерли. Ты ведь никогда не говорила со мной так откровенно! - У меня не было такой возможности. Я только сидела на табурете Джесси возле вашего кресла в Брайермейнсе и целыми вечерами, скрывая волнение, слушала ваши речи, порой с восхищением, порой с возмущением. Я считаю вас превосходным старым йоркширцем, сэр; мне лестно, что я родилась в одном с вами графстве и в одном приходе. Вы правдивы, прямодушны и независимы, как утес, возвышающийся над волнами, но в то же время вы резки, грубы, ограничены и безжалостны. - Только не с бедняками, девочка, и не с кроткими душами, а лишь с заносчивыми гордецами. - А кто вам дал право, сэр, делать подобные различия? Более гордого, более заносчивого человека, чем вы сами, вам не сыскать! Вы можете мило болтать с теми, кто ниже вас, но когда доходит до тех, кто стоит выше, - тут вы слишком надменны, слишком завистливы, слишком заносчивы даже для того, чтобы соблюдать простую вежливость. А впрочем, все вы хороши! Хелстоун тоже горд и пристрастен. Мур, хоть он справедливее и деликатнее вас обоих, тоже высокомерен, суров и по отношению к обществу порядочный эгоист. Хорошо еще, что хоть изредка попадаются такие люди, как мистер Холл, - люди широкой, доброй души, которые любят всех своих ближних, которые способны простить другим даже такой грех, как большее, нежели у них самих, богатство, успех или власть. Такие люди, возможно, не столь оригинальны и не обладают столь сильной волей, как вы, однако они настоящие друзья для своих ближних. - Итак, когда это состоится? - неожиданно спросил мистер Йорк, поднимаясь с кресла. - Что состоится? - Свадьба. - Чья свадьба? - Конечно, Роберта Жерара Мура, эсквайра, из коттеджа в лощине, и мисс Килдар, дочери и наследницы покойного Чарльза Кейва Килдара из поместья Филдхед. Шерли взглянула на своего собеседника, заливаясь краской, но пламя в ее глазах не угасло, нет, даже разгорелось еще ярче. - Вот как вы мне мстите, - медленно проговорила она, затем спросила: - А что, разве это плохая партия для дочери покойного Чарльза Кейва Килдара? - Девочка, Мур - настоящий джентльмен, его род так же древен и чист, как мой или твой. - Разве нам с вами важна древность рода? Разве у нас есть фамильная гордость? Ведь, если не ошибаюсь, по крайней мере один из нас слывет республиканцем! Йорк поклонился. Он не сказал ни слова, однако взгляд его выражал недовольство. Да, у него есть фамильная гордость, - это сквозило во всей его осанке. - Мур, конечно, джентльмен, - повторила Шерли, уверенно и граци