Доктор Альмера. Маркиз де Сад --------------------------------------------------------------------------- Книга в сети: http://www.bestlibrary.ru/catalog/desad1.shtml ? http://www.bestlibrary.ru/catalog/desad1.shtml ---------------------------------------------------------------------------  ПРЕДИСЛОВИЕ  Маркиз де Сад, который является, по мнению многих писателей, родоначальником половой психопатии, известной под названием "садизм", наряду со свойственными ему нравственными дефектами представляет собой из ряда вон выходящий тип феодалиста, литератора и политического агитатора эпохи французской революции. Профессор П. И. Ковалевский в своей книге, посвященной вопросу полового бессилия, приводит целый ряд весьма интересных примеров, когда лица, в общем истощенные, черпали новые силы в страданиях предмета желаний. Ломброзо утверждал, что в каждом мужчине имеется доля садизма, конечно, в большей или меньшей степени. Эта степень зависит, по мнению итальянского психиатра, от массы частных условий жизни самого субъекта. "Чем же иначе объяснить, - восклицал он, - практикующуюся в Париже торговлю девственницами! Чему приписать те громадные суммы, которые пресыщенными сластолюбцами уплачиваются в подобных случаях! Не представляют ли подобные явления одну из разновидностей садизма?" Существуют случаи, говорит профессор П. И. Ковалевский, что половое сладострастное ощущение возникает тогда, когда с половым актом совершается жестокость, истязание, кровопролитие. Самое высшее наслаждение будет в боли, и боль явится тем кульминационным пунктом, к которому стремятся в половом акте такие люди. Этих людей с полным правом можно назвать альгистами - ищущими боли для наслаждения. Альгистов, однако, должно разделить на две категории. Одни в половом акте истязают, кусают, колют и мучают других, а другие отдают на мучения себя. Люди первой категории называются садистами, или тиранистами, а второй - мазохистами, или пассивистами. В основе этого влечения, вероятно, лежит проявляющаяся у некоторых лиц особенная потребность боли, ободряющая и возбуждающая организм (альгизм), или же особенная любовь болевых ощущений (алгофелия). Под именем садизма разумеется получение чувства полового сладострастия при совершении жестокостей над лицом, которое служит объектом удовлетворения. Живыми образцами такой жестокости были мать Цезаря, маршал Жиль де Ре, маркиз де Сад, царица грузинская Тамара, Елизавета Баторий и др. Наш соотечественник Д. Н. Стефановский, по-моему, более удачно называет это состояние эротическим тиранизмом. Что сладострастие и жестокость находятся в близком родстве, это давно известно натуралистам. Известно, что некоторые жеребцы и кобылицы так разъяряются в момент полового сближения, что загрызают друг друга. То же наблюдается и у других видов животного царства - так же бывает и в человеческом роде. Известно, что некоторые женщины во время акта приходят в такую страстность, что кусают и грызут имеющего с ней половое общение мужчину. Kiernan приравнивает чувство полового инстинкта к чувству голода. Он вместе с Glevenger'om это доказывает тем, что амебы и некоторые другие низшие организмы при акте совокупления поедают друг друга, например, крабы во время полового акта выкусывают клочки тела друг у друга. Прообраз этого состояния у людей Kiernan усматривает в поцелуе (!). Таким образом, в одних случаях сладострастное чувство в половом акте возникает только тогда, когда к нему присоединяется тиранизм; в других случаях, что и составляет сущность садизма, жестокость является не последствием полового возбуждения, а целью его - она является как бы заменой или моментом, когда сладострастие достигает наибольшей степени напряженности. Садизм может проявляться в преступной жестокости над женщиной, женщины над мужчиной, мужчины над мужчиной и женщины над женщиной. В некоторых случаях сладострастное наслаждение испытывается при совершении преступной жестокости не самими заинтересованными лицами, а другим лицом, причем садист стоит в стороне в качестве свидетеля и испытывает наслаждение. Такое сладострастное ощущение в некоторых случаях получается даже при виде страдания и мучения животных. Обычно эти лица являются частично помешанными и во всяком случае субъектами с понижением и даже потерей нравственного чувства. Eulenburg говорит, что типичный сладострастный убийца всегда представляет собой, несомненно, существо самобытно психопатическое, в большинстве случаев с порочной наследственностью, с резко выраженными признаками вырождения, с характерными стигматами в строении черепа и мозга. Отчасти мы имеем дело с дегенератами и эпилептиками, которые уже в ранней молодости представляют все признаки полового извращения, обнаруживают наклонность к онанизму, к педерастии, эксгибиционизму, любострастным убийствам людей и животных и к другим преступлениям против нравственности. Это состояние чаще всего наблюдается у параноиков, идиотов, алкоголиков, эпилептиков, истериков и при старческом слабоумии. Типичнейшую и ужаснейшую картину в этом отношении представляет маршал Cilles de Lavale, Sir de Rayes, живший в 1404 - 1440 гг. В молодости он любил читать произведения Светония о цезарях, и гнусные деяния Тиберия, Каракаллы и проч. заложили в его душе основы жестокости с безобразными склонностями. Прекрасно образованный, обладающий огромнейшими богатствами, со славным именем, он, еще будучи в армии, стал известен своими ужасающими мир эротически-тираническими приемами. Когда он ехал рядом с Жанной д'Арк в рядах войска, то солдаты нередко говорили: "Вот гарцует дьявол с ядом с пресвятой девой". В 26 лет он покидает двор, бросает свою блестящую военную карьеру, оставляет жену и ребенка, запирается в уединенном замке в Бретани, делает бессмысленные траты, предается мистике, заклинаниям чертей и т, п., впадает в половой разврат, становится педерастом, похитителем детей, убийцей, садистом, осквернителем трупов и т, д., обнаруживая при этом нередко бред величия, гордясь необычайностью и чудовищностью своих преступлений... Летопись говорит: он любил чтение, изящные искусства, имел богатые коллекции. Весьма возможно, что для него прототипом его мерзостей послужили аналогичные деяния римских императоров, подобно тому как, в свою очередь, жизнь и преступно-мерзкие деяния цезарей послужили прототипом для маркиза де Сада. Рассказывают, что когда Карл VII, увидев его, уже судимого и преданного тюремному заключению, сказал ему: "Ах, Жиль, ничего подобного не было бы, если бы ты не покинул двора", - маршал ответил: "Государь, я оставил двор, ибо дьявол меня наталкивал на изнасилование и умерщвление дофина". Последний век не остался без подражателей своим предшественникам и в области садизма. Мы имели их в лице уайтчепельского Джека-потрошителя в Лондоне и в последнее время в лице душителей в Париже и Будапеште. 28-летний Лежер в Париже завлек пятнадцатилетнюю девушку в лесную чащу, где задушил ее и напился ее крови. На вопрос следователя по поводу последнего обстоятельства он отвечал: "Мне хотелось пить". Между женщинами было также немало тиранисток или садисток. Такова царица Тамара, прекрасная, как ангел, но коварная, как демон, которая завлекала в свой замок путешественников. Они проводили ночь в ее объятиях, а на следующее утро их трупы выбрасывались в Терек. По Пушкину, "Клеопатра была так развратна и так прекрасна, что многие купили ее ласку ценой жизни". Иногда тиранизм эротический избирает своим объектом животных. Так, мальчик 12 лет заметил, что испытывает особенное удовольствие, когда душит кур, вследствие чего стал истреблять их массами, сваливая вину на хорька. Затем, уже взрослым, этот больной стал нападать на женщин и в тот момент, когда душил их, испытывал сладострастный спазм и имел извержение семени. Обыкновенно он отпускал своих жертв еще живыми, но в двух случаях задушил до смерти, так как эякуляция замедлилась. Он также вырывал у своих жертв волосы, раздирал внутренности и пил их кровь. Gyurkoweczky передает такой случай. Мальчик 15 лет из благородной семьи страдал эпилепсией. Однажды оказалось, что мальчик этот за деньги нанял другого, своего приятеля 14 лет, подчиниться его прихоти, что тот и исполнил. Тогда у них происходили такие сцены: старший мальчик крепко щипал другого за предплечья, ягодицы и икры, так что тот начинал плакать; слезы эти еще больше возбуждали маленького садиста; продолжая правой рукой колотить приятеля, он левой онанировал. Это занятие доставляло ему несравненно большее удовольствие, чем простая мастурбация. Иван Кедров приводит следующий случай Эйккартгаузена. Одна женщина, находя большое удовольствие в том, чтобы видеть на голом теле текущую кровь, нанимала за дорогую цену девочек и мальчиков для подобного рода операций. Но один раз наслаждение ее слишком долго продолжалось: она умертвила девочку и была за это казнена. Наконец, как на типичнейшего эротического тираниста можно указать на Тиберия, у которого утонченнейший разврат сопровождался всякого рода жестокостями. Под конец его жизни из Каприи увозили массу трупов девушек и мальчиков, замученных бесстыдным стариком; их, по словам историков, увозили из дворца больше, чем привозили цветов и благовоний. В 1891 г. в Париже судился некто Мишель Блох, торговец алмазами, миллионер, около 60 лет, женатый и отец двух взрослых дочерей. Он сам возбудил против себя дело благодаря гнусному поведению при расплате со своими жертвами. Одна из его прежних жертв неоднократно обращалась к нему письменно, требуя вознаграждения 180 фр. Вместо того чтобы удовлетворить ее скромное до смешного требование, Блох нашел целесообразным прибегнуть к помощи полиции для защиты от "вымогательства". Полиция вытребовала к себе молодую девушку, показания которой и дали вскоре повод выставить против Блоха обвинение в соблазнении несовершеннолетних к непотребным действиям и к насильственным актам. Из показаний свидетелей и судебного дознания получается следующая картина. Девочка была приведена в комнату сводницы и должна была совершенно раздеться вместе с двумя находящимися здесь сверстницами. Совершенно голые, все трое вступили в голубую комнату, где их ожидал пожилой господин. Этот господин и был Блох. Он принимал своих жертв, небрежно растянувшись на софе, в пеньюаре из розового атласа, богато украшенном белыми кружевами. Девушки приближались к нему каждая порознь, молча, с улыбкой на устах (это категорически требовалось). Им дали иглы, батистовые носовые платки и хлыст. Первая девочка должна была опуститься перед ним на колени, и он начал вкалывать ей иглы в грудь, ягодицы, почти во все части тела, в общем до 100 штук. Затем он сложил носовой платок в виде треугольника и укрепил его 20 иглами на груди молодой девушки так, что один кончик платка приходился между грудями, а оба других конца на плечах, и потом с одного размаха оторвал приколотый таким образом платок. Теперь только, по-видимому, достаточно разгорячившись, он набросился на молодую девушку, бил ее хлыстом, вырывал пучки волос на лобке, сжимал ей соски и т.п., наконец, удовлетворил себя на ней на глазах ее подруг. Последние тем временем должны были обтирать с него пот и принимать пластические позы. В заключение он отпустил всех трех девиц и вручил им гонорар в 40 франков. Впоследствии Блох производил эти сеансы в другом месте, платил девушке по 5 франков, а потом и совсем перестал платить. Маркиз де Сад по отношению к своим жертвам был щедр, вознаграждая их луидорами в достаточном количестве. О свойствах его половой аномалии летопись его современников или ничего не сообщает, или - крайне смутные предположения. Фантазия разных писателей и даже врачей приписывает маркизу де Саду чудовищные вещи. Трудно допустить, чтобы все сообщаемое Клернье о времени пребывания в замке Миолан было правдой. Клернье, врач по профессии, посещал коменданта де Лонай и попутно наблюдал за столь интересным типом, каким являлся де Сад. "Однажды маркиз де Сад чуть было не совершил преступление, от которого содрогнулся бы весь мир, - пишет д-р Клернье. - Известно, что для достижения большего сладострастия маркиз де Сад в момент, предшествующий половому акту, наносил раны, наслаждаясь не только видом крови, но и страданиями своих жертв. Однажды, гуляя по полям, соприкасавшимся с валом крепости Миолан, маркиз де Сад увидел, как женщины разгребают сено и потряхивают его граблями. Долго он сидел на скамеечке вместе со сторожем. Затем вдруг его взор пал на борону, повернутую остриями кверху. В разгоряченном мозгу заиграла демоническая фантазия опрокинуть на нее проходившую в этот момент работницу, жену одного из привратников тюрьмы. Под предлогом болезни желудка он направился навстречу этой работнице. Не прошло и минуты, как воздух огласился сердце раздирающими криками. Маркиз держал в своих руках молодую женщину и бегом увлекал ее по направлению к бороне. На счастье застигнутой врасплох другие работницы освободили женщину от этого жестокого сластолюбца". Когда у него отняли его жертву, он, по словам доктора Клернье, плакал горючими слезами, как плачут дети, когда у них отнимут игрушку или лакомство. В процессе Розы Келлер разобраться трудно - много лжи и со стороны обвинительницы, и со стороны самого маркиза, обвинявшегося в покушении на убийство этой женщины. Но бесспорно, что маркиз де Сад не остановился бы перед убийством, если бы жертва оказала непреодолимое сопротивление. Такие субъекты настойчивы, и, оставаясь в других отношениях нормальными, они в смысле достижения цели не останавливаются ни перед чем. Если бы юстиция того времени находилась на уровне гуманных и нормальных взглядов, то маркиз де Сад не провел бы в заключении более 20 лет. Он с первого же момента попал бы в дом для душевных больных, и в молодые годы половой дефект при известном режиме и разумной диете мог бы значительно смягчиться. Но юстиция того времени считалась со всем, кроме здравого смысла и науки. Мнение озлобленной тещи столь развратного зятя было гораздо более влиятельно, чем все доводы людей науки и юстиции. Но предоставим слово доктору Альмера, который на исследование жизни маркиза потратил немало труда и времени.  Королевский офицер  В мае 1754 года Николай Паскаль де Клерамбо, племянник и преемник своего дяди Петра де Клерамбо, знаток генеалогии, удостоверил благородное происхождение молодого провансальца, который ходатайствовал о зачислении его в ряды легкой кавалерии королевской гвардии. Это был Донат Альфонс Франсуа де Сад, родившийся 2 июня 1740 года в Париже - сын Жана Батиста Франсуа де Сада, графа де Сада, и Марии Элеоноры де Мелье де Карман, его супруги. Род де Сада, или де Садо, имеющий множество разветвлений, считался древнейшим и знаменитейшим в Провансе. Это маленькое генеалогическое изыскание о человеке, историю которого мы хотим рассказать, необходимо, так как происхождение отразилось на судьбе и на всем характере этого своеобразного человека. Даже его ошибки находят в большинстве случаев свое объяснение в родовой гордости феодала, не желавшего подчиняться никому и ничему и считавшего себя выше законов. Из его романа "Алина и Валькур", являющегося автобиографией маркиза, мы позаимствуем следующие строки. Он пишет: "Связанный по моей матери со всем тем, что в провинции Лангедока было самого лучшего и блестящего, рожденный в Париже, в роскоши и богатстве, я считал с момента, когда пробудилось мое сознание, что природа и судьба соединились лишь для того, чтобы отдать мне свои лучшие дары; я думал это, так как окружающие имели глупость мне это говорить, и этот более чем странный предрассудок сделал меня высокомерным, деспотом и необузданным в гневе; мне казалось, что все должны мне уступать, что весь мир обязан исполнять мои капризы, что этот мир принадлежит только мне одному". Итак, 24 мая 1754 года маркиз де Сад зачислен в королевскую гвардию. Ему было пятнадцать лет, когда он был произведен в подпоручики, конечно, не благодаря его способностям, а его имени. Офицерский чин, даваемый детям, не был тогда редкостью. В 1757 году, в первых числах января, Людовик XV восстановил чин корнета (офицера-знаменосца). Одним из первых получил этот чин маркиз де Сад. 11 января он был утвержден в должности корнета в карабинерском полку. Карабинеры, можно сказать без преувеличения, считались избранными из избранников. Ни один корпус до революции не выказал столько мужества и стойкости - они одни решили исход многих сражений. Людовик XV, который ценил их боевые заслуги, выразил желание быть полковником карабинеров, а командиром назначил своего сына герцога Монского. Маркиз де Сад прослужил два года в карабинерах. 21 апреля 1759 года он был переведен капитаном в Бургундский кавалерийский полк. Капитан в 19 лет - это для маркиза де Сада большое повышение. Неизвестно, почему он не был этим удовлетворен. Вероятно, у него был и тогда беспокойный и тяжелый характер, который он сохранял всю свою жизнь и который оказался главной причиной всех его бедствий. Надо предположить, что, при своем характере, он создал себе в полку множество врагов. Он пытался переменить полк даже с понижением в чине, хотел получить место знаменосца в жандармерии, но недостаток в средствах помешал этому - за офицерские места в войске в то время платили большие суммы. Маркиз де Сад, как придворный офицер, вел, с присущей ему страстностью и необузданностью, бурную, сумасшедшую жизнь, которая делала пребывание в большинстве гарнизонов веселым и приятным. Посещал собрания, спектакли, на которых он и его товарищи имели постоянные места. Он блистал на балах, где собиралось все городское дворянство, и участвовал в прогулках. Он играл на сцене и писал маленькие статьи во "Французском Меркурии", без подписи, чтобы не прослыть педантом, который придает этим пустякам какое-нибудь значение. Он имел несколько дуэлей, из которых вышел с честью. Он делал долги и не платил портному, так как уже тогда это считалось среди аристократов "хорошим тоном". Фавар в своих куплетах определил две главные обязанности хорошего офицера: Служить королю и женщинам - Вот смысл военной службы... Маркиз де Сад служил женщинам, быть может, даже больше, чем королю. Он хвастался своими успехами, иногда воображаемыми. Не одно сердце противника пронзил он острием своей шпаги; но еще более сокрушал женские сердца. Сердца того времени - мы не говорим о нашем - не оказывали большого сопротивления, когда за ними охотился молодой офицер. Они отдавались по первому требованию, а иногда даже раньше. Маркиз де Сад, следуя моде, старался приобрести и быстро приобретал репутацию "негодяя". Он ее сохранил на всю свою жизнь. В романе "Алина и Валькур" он рассказывает об одной своей любви, в бытность в гарнизоне, любви, рождавшейся на одном балу и уже умиравшей ко второму балу, быстро приходившей к развязке... Предоставим ему слово. "Наш полк стоял гарнизоном в Нормандии, там начались мои несчастья. Мне шел двадцать второй год, занятый до тех пор военной службой, я не знал моего сердца, не подозревал, что оно так чувствительно. Аделаида де Сенваль, дочь отставного офицера, поселившегося в городе, где мы стояли с полком, сумела победить меня. Пламя любви объяло мою душу... Я не буду рисовать вам портрета Аделаиды: это была такого рода красота, которая одна была в состоянии пробудить любовь в моем сердце; это были именно те черты, которые проникали в мою душу. Но в Аделаиде меня опьяняли не только красота, но и добродетели, которые я читал на ее лице и которым я поклонялся. Я ее любил, так как мне необходимо было обожать все то, что имеет сходство с созданным мной идеалом: это оправдывало мое увлечение, но вместе с тем было и причиной моего непостоянства. В гарнизонах есть обычай избирать себе каждому любовницу, но смотреть на нее как на божество, поклоняться ей от безделья, бесцельно и безрезультатно и оставлять ее без сожаления, как только над полком развернутся знамена. Я по совести решил, что не могу так любить Аделаиду... Шесть месяцев прошло в этой иллюзии, наслаждения не охладили любовь, в опьянении наших отношений был момент, когда мы хотели бежать на край света... Рассудок взял верх; я начал думать, и с этого рокового момента для меня стало ясным, что я любил ее совсем не так сильно. У нее был брат, пехотный капитан, мы решили открыться ему... Его ждали, но он не приехал... Полк ушел, мы простились: лились потоки слез; Аделаида напомнила мне мои клятвы, я подтвердил их в ее объятиях.., и мы все-таки расстались. Мой отец звал меня на эту зиму в Париж, я поехал; дело шло о моей женитьбе; его здоровье пошатнулось, и он хотел видеть меня устроенным ранее своей смерти; этот проект, удовольствия столичной жизни мало-помалу вытеснили окончательно образ Аделаиды из моего сердца. Я, впрочем, в семье о моей любви не молчал, честь заставила меня сознаться, и я это сделал. Сердце не оказывало мне никаких препятствий, и я уступил без сопротивления, без угрызений совести... Аделаида об этом скоро узнала... Трудно описать ее горе: ее любовь, ее чувствительность, ее самолюбие, ее невинность, все то, что доставляло мне наслаждение, обратилось в ничто, не оставив следа в моем сердце. Два года прошло для меня - в удовольствии, а для Аделаиды - в раскаянии и отчаянии. Она написала мне однажды и просила единственной милости: поместить ее в монастырь кармелиток. Тотчас, как только я это устрою, - она покинет дом отца и придет "лечь живою в гроб, приготовленный для нее моими руками". Совершенно спокойный, я шутя отнесся к этому ужасному плану молодой девушки и посоветовал ей забыть в узах Гименея сумасбродства любви. Аделаида мне не ответила ничего. Но через три месяца я узнал, что она вышла замуж. Освобожденный от этой связи, я решил последовать ее примеру". Парижским трактатом, подписанным 10 февраля 1763 года, была окончена - нельзя сказать, чтобы со славой - Семилетняя война. 15 марта маркиз де Сад был зачислен в запас. Его семья воспользовалась этим, чтобы его женить. Она надеялась, что женитьба заставит его вести более правильную жизнь  Женитьба маркиза де Сада - Две дочери г. де Монтрель - Прерванная любовь  В 1763 году Клод Рене Кордье де Монтрель был уже в течение двадцати лет президентом третьей палаты по распределению пошлин и налогов в Париже. Он жил на Новолюксембургской улице, в самом аристократическом квартале города. Женат он был на Марии Мадлене Массов де Плиссе и предоставил своей властной и энергичной жене роль управительницы домом. Он председательствовал в палате, но дома не имел даже прав судьи. Г-жа Кордье решала все единолично и бесповоротно, а муж, ничего не желавший, кроме спокойствия, соглашался. У них были две дочери. Старшая - Рене-Пелажи двадцати трех лет. Она не была хороша или, по крайней мере, не казалась красивой на первый взгляд. Ее красота вся сосредоточилась в глазах, нежных, выразительных, подернутых меланхолической дымкой, как будто бы прикрывающей глубокую сердечную тайну. Глаза эти скрывали под полузакрытыми веками неутоленный пыл цельной и страстной натуры. Это была обаятельная молодая девушка, но ее очаровательность, подобно прелести скромной полевой фиалки, не бросалась в глаза. Она не считала себя достойной любви, способной внушить страсть, и не чаяла найти в своем будущем муже беспредельно преданного любовника. Зеркало ей не говорило того, что говорит многим другим, более самонадеянным. Она в нем не замечала ни томности своих глаз, ни прелести своей улыбки - казалось, ничто не позволяло ей надеяться на лучезарное будущее. Излишняя скромность, недоверие к самой себе имели для Рене-Пелажи де Монтрель роковые последствия. Первому, кто заставил забиться ее сердце, она пошла навстречу, полная признательности, и отдалась вся, душой и телом, без сопротивления, без оглядки. Младшая дочь, Луиза, совсем не была похожа на старшую. Ей было шестнадцать лет, возраст, когда из ребенка расцветает женщина, как из бутона - цветок. Но это была Джульетта, ожидающая своего Ромео. Она уже тогда влюблялась тайком, была кокеткой, горячей натурой, падкой до всех удовольствий, скорее чувственной, нежели чувствительной. Ее характер сквозил в ее блестящих глазах, в ее подвижном, задорном лице, во всей ее женственной фигуре. Маркиз де Сад, который заботился о том, чтобы его не забыли любовницы, проводил большую часть своих отпусков в Париже. Семейство Монтрель находилось в дружбе с его семейством. Они часто посещали друг друга. Мало-помалу маркиза стала привлекать блестящая красота Луизы - и рано пресытившийся человек полюбил. Его возраставшая день ото дня страсть помешала ему обратить внимание на внушенную им самим страсть - его уже любила Рене-Пелажи. Он этого не знал и не давал ей ни малейшего повода надеяться, но эта безнадежность тем более усиливала ее чувство. Сестры были соперницами, но одна из них любила сильнее, и, как всегда, именно она-то и оставалась без взаимности. Рене-Пелажи страдала, но не обнаруживала этих страданий. Она не жаловалась. Она считала себя не вправе жаловаться. Она не променяла бы маленькие радости, которые ей доставляла ее грустная любовь, ни на какие сокровища мира. Слово, сказанное с большей нежностью, менее равнодушный взгляд делали ее на целый день счастливой. Она снова воспылала надеждой и от души прощала своей сестре и ее молодость, и ее красоту. Между тем среди желаний, надежд, среди интриг влюбленных родители предусмотрительно обдумывали судьбу детей. В таинственных совещаниях было решено, что маркиз де Сад женится на Рене-Пелажи. Казалось, что он любил ее спокойной любовью, и этого было достаточно, чтобы назвал своей женой. Терпеливо ожидали, когда он объяснится. Роман втроем тем временем продолжался. Когда же молодой офицер официально заявил, что его сердце покорила младшая, в семействах де Сад и де Монтрель произошел большой переполох. Эта непредвиденная фантазия расстроила все планы. Решено было не обращать на нее внимания. Супруга президента объявила, что она не согласится выдать младшую дочь замуж ранее старшей, и не было никакой надежды побудить ее изменить свое решение. Маркиз де Сад некоторое время противился, но затем преклонился перед волей семьи. Ему ведь предлагали выгодный брак с хорошим приданым. Не значило ли это, что поступают рассудительно и в его интересах? Свадьба в интимном кружке была отпразднована 17 мая, в церкви Св. Роша. Взамен красоты Рене-Пелажи принесла своему мужу сердце, полное им одним, и большое состояние. Жизнь молодых, если бы деньги играли действительно ту роль в счастье, которую им приписывают, могла легко быть счастливой. Маркиза, опьяненная сбывшейся мечтой, забыла часы треволнений и с доверием относилась к мужу. Человек, которого она любила, принадлежал ей по закону. Она надеялась силой своей нежности уничтожить его предубеждение и заставить забыть прошлое. Это сердце, которое продалось, а не отдалось и которое она чувствовала еще таким далеким от себя, она сумеет завоевать и сохранить навсегда. Сильные страсти слепы. Маркиза де Сад не желала или не могла понять того возмущения и той горечи, которые оставил в глубине сердца ее мужа этот ненавистный брак - результат принуждения. Между им и его женой стоял образ Луизы с влюбленной улыбкой. Воспоминания, сожаления об отсутствующей делали ненавистной покорную, готовую на все жертвы привязанность той, которую он считал для себя чужой. С целью ли избегать ее, или из желания оскорбить, а быть может, просто, чтобы забыться, он закружился с какой-то яростью в вихре удовольствий, казавшихся ему, в его мучительном состоянии духа, законным отмщением, возмездием. Он снова начал делать долги, завел любовниц и афишировал связь с ними. Но все старания забыться не удавались. Мимолетные любовные встречи, не оставлявшие после себя ничего, кроме скуки и отвращения, породили в нем желание глумления над этими легко отдающимися, несчастными, неразвитыми женщинами. Не только презрение, но прямо ненависть возбуждали в нем кокотки и актрисы, часто хорошенькие, иногда очень любезные, но которым он не прощал одного - они не были Луизой де Монтрель. Здесь коренится истинная причина того, что называют с тех пор по его имени "садизмом". Так по крайней мере объяснял свои поступки сам маркиз. Он мстил любви за то зло, которое ему причинила любовь... Страдания, которым он подвергал других, имели конечной целью облегчение его страданий. Сохранив и после своей женитьбы "маленький домик" в Аркюэле, он возил туда не только актрис Большой Оперы и Французской Комедии, принадлежавших, так сказать, к аристократии порока, но и менее известных, менее элегантных женщин, парижских горожанок, желавших вкусить мимоходом запрещенный плод, светских девушек, вступивших на скользкое поприще вольной жизни, но еще не утвердившихся на нем. Попадали в этот "маленький домик" и проститутки, поджидавшие клиентов на углах улиц. Выбирая их, он рассчитывал, что жалобы этих неизвестных и презираемых женщин не обратят на себя внимания полиции. В чем именно состояло жестокое обращение с ними в "маленьком домике" в Аркюэле в 1763 году, осталось неизвестным - ни один документ того времени не говорит об этом. Можно лишь предположить, что происходило то же самое, что обнаружено позднее, в 1768 году, и произвело такой крупный скандал. Словом, подробности эротических безумств маркиза де Сада покрыты мраком неизвестности. Большинство жертв получали от своего палача хорошее вознаграждение и, уходя вполне утешенными, даже не жаловались. Нашлись, впрочем, некоторые, более других измученные или же по своему характеру менее сговорчивые, которые пожаловались, и, к крайнему удивлению маркиза, их жалобы были услышаны. Более чем снисходительный к своим собственным порокам, Людовик XV охотно проявлял строгость к порокам своих ближних. Он приказал расследовать случаи в "маленьком домике" в Аркюэле, и маркиз де Сад 29 октября 1763 года был заключен в королевскую тюрьму в Венсене. Попав совершенно неожиданно за свои, по его мнению, не стоящие внимания любовные грешки в заключение, маркиз де Сад пытается просить о своем освобождении, и в письме к начальнику полиции это чудовище прикидывается отшельником. Он говорит о своей жене и теще, о том горе, которое причинило им его внезапное исчезновение, кается в своих грехах и просит прислать священника, который помог бы ему твердой ногою вступить на стезю добродетели. В то же время семейства де Сад и де Монтрель начали, со своей стороны, усиленные хлопоты с целью его освобождения. 4 ноября эти хлопоты увенчались успехом. Маркиз де Сад по указу короля был освобожден, но ему было предложено уехать в провинцию. Он уехал в Эшофур, где жило большую часть года семейство его жены и где он снова встретился с Луизой де Монтрель. Думать, что после брака и тюремного заключения он забыл о своей любви - значит мало знать его. Присутствие его молодой свояченицы и ее более напускное, нежели действительное, равнодушие сделали маркизу де Саду ненавистным пребывание в замке, где под наблюдением г-жи Кордье де Монтрель, более строгой, нежели тюремщики Венсена, он чувствовал себя арестантом. Ему недоставало Парижа, и он день и ночь мечтал вернуться туда. Маркиз начал в письмах убеждать свою жену, что жить вдвоем с ней его единственное горячее желание. В самых теплых выражениях он рисовал пленительную семейную жизнь, все ее радости, которых он лишен в изгнании. На самом же деле он скучал, разумеется, не по своему семейному дому, а о "маленьком домике". Маркиза де Сад видела в своем муже только жертву. Она была молода и любила его, верила его словам, и его отсутствие приводило ее в отчаяние. Она сделала все, чтобы прекратить его изгнание. Тронутый ее бесконечными жалобами, президент Кордье де Монтрель стал хлопотать о возвращении мужа дочери. 11 сентября 1764 г. приказ об изгнании маркиза де Сада был отменен королем. Маркиз, после почти годичного пребывания в нормандском замке, был освобожден и мог, как он этого желал, жить со своей женой. Как употребил он эту свободу, с такими усилиями достигнутую? Лучшим ответом на это служит рапорт инспектора полиции Маре: "30 ноября 1674 г. граф де Сад, которого я, по приказу короля, год назад препроводил в Венсенскую тюрьму, получил дозволение вернуться в Париж, где находится и в настоящее время. Я строго запретил Бриссо <Бриссо, муж и жена, были известны в 1760 г. всему веселящемуся Парижу. У них были два "дома свиданий". Муж обладал даром убеждения, которому легко подчинялись хорошенькие женщины; он также заботился о здоровье своих "пансионерок", даже приходящих, - их посещал особый доктор, служивший при "домах свиданий"... Жена была обворожительная женщина и умела придать своему ремеслу отпечаток таинственности и стыдливости. Клиенты прозвали ее "президентшей".> отпускать с ним девушек в "маленькие домики". Если Маре не прибавляет ничего более в своем рапорте, то причина этого весьма простая: его старый клиент вернулся к своим прежним привычкам. Ему нужна была кровь его любовниц. Десять или двенадцать месяцев, которые он провел в провинции, дали ему возможность сделать сбережения. Он их тратил на излюбленные им мимолетные свидания и на безумные оргии. Общественное мнение, которое следило за ним с большим вниманием, приписывало ему в качестве любовницы г-жу Колетт, приютившуюся в Итальянской Комедии, чтобы избежать имени еще более унизительного, чем "кокотка". У него была, весьма вероятно, временная связь с этой "полуактрисой", но настоящей его любовницей была танцовщица Оперы, Бовуазен, знаменитая своим развратом. Он выбрал ее, как учительницу порока, хотя, по справедливости, он сам мог бы ей давать уроки в этой области. Имя Бовуазен часто упоминалось в скандальной хронике XVIII века. "Секретные мемуары" изображают ее хорошенькой женщиной, но без талии, маленького роста и толстой. Бовуазен, знавшая мужчин, заменила влияние своей увядшей красоты излишествами разврата во всевозможных формах. Ее вывел в свет "тонкий любитель" маркиз де Бари, по прозвищу "Бари-развратник". Затем, сделавшись общим достоянием, она имела бесчисленное множество любовников, откупщиков и джентльменов, князей и приказчиков, от которых она не требовала ничего, кроме щедрости. Мечтой всех этих "торговок любовью" было попасть на сцену, чтобы лучше поставить свою торговлю. Бовуазен стала брать уроки у танцовщика Лани и спустя короткое время благодаря сильной протекции поступила сверхштатной танцовщицей в Оперу. Она иногда танцевала, но гораздо больше посвящала себя любви. Все в конце концов надоедает - даже быть сверхштатной танцовщицей в Опере. Года взяли свое. Бовуазен отяжелела, и ей стало трудно исполнять пируэты и антраша на сцене. Она решила изменить свою карьеру и стала играть в карты, или, лучше сказать, предоставила возможность играть другим. У нее было два игорных притона... Надо заметить, что в этих притонах не только играли: там можно было купить любовь по всяким ценам. Стареющая распутница сделалась сводней. Бовуазен была необходима маркизу де Саду в его любовных похождениях. Этим двум избранным душам самой судьбой было предназначено сблизиться. Маркиз не довольствовался тем, что показывался с своей несколько зрелой, но недурно еще сохранившейся любовницей в Париже: он повез ее в Прованс и с почетом принимал в своем замке де Коста, около Марселя. Приглашенные им местные дворянчики поспешили явиться на зов. Они были быстро очарованы веселостью и бойкими речами этой парижанки, которая принесла в этот уголок провинции последние моды. Они находили ее немножко легкомысленной, но это в их глазах придавало ей еще большую прелесть. В замке балы чередовались со спектаклями. Под режиссерством маркиза собралась труппа любителей, тщательно изучивших все оттенки ролей - ставились нравственные комедии. Этот эротоман, вне своих плотских слабостей, был человеком с большим вкусом, недюжинным умом, элегантным и общительным. Его жизнь, всецело посвященная удовольствиям, протекала то в Провансе, то в Париже, где г-жа де Сад встречала его все с той же горячей любовью и с тем же всепрощением. Президентша де Монтрель была несколько иного мнения. Она находила, что ее зять компрометирует себя, и, без сомнения, сожалела, что дала ему возможность выйти из Венсенской тюрьмы. В другой раз она решила поступить иначе, и вследствие ее хлопот маркиз был снова призван на службу. 16 апреля 1767 года он получил приказ принять на себя командование драгунским полком и выехал без промедления к месту стоянки полка. Офицеры того времени злоупотребляли отпусками. Они проводили вне своих гарнизонов пять или шесть месяцев в году. Маркиз де Сад часто приезжал в Париж. В один из этих приездов он сделал своей жене дорогой подарок: 27 августа 1768 года у псе родился сын.., восприемниками которого были знаменитости того времени - принц Кон-де л принцесса де Конти. Любовник Бовуазен, сам того не подозревая, был под строгим надзором полиции. Маре писал в своем рапорте от 16 октября 1767 года: "Вероятно, гнусности маркиза де Сада не замедлят открыться. Он приложил все старания, чтобы сойтись с девицей Ривьер, из Оперы, предлагал ей двадцать пять луидоров в месяц с условием, чтобы она в те вечера, когда не занята в спектакле, приезжала провести с ним время в "маленький домик" в Аркюэле. Девица Ривьер отказалась". Маре не ошибался. Гнусности маркиза де Сада вскоре обнаружились.  "Маленький домик" в Аркюэле - Дело Розы Келлер  Часто бог любви отдыхает, расправляя свои крылышки в таинственных убежищах, где не забыто ничего, чтобы его привлечь и удержать, хотя бы на одну ночь или на один час. Для него строят под тенью густых деревьев гнездышки из зелени и мрамора. "Маленькие домики" - результат испорченности нравов восемнадцатого века. Раньше "светские парочки", вознамерившись пошалить, просто удалялись в один из кабачков на берегу Сены, подальше от центра... Там, среди простого люда, у неизвестных содержателей кабаков, они находили простенькие кабинеты, доброе вино и хорошее жаркое. Общество гвардейских солдат с их своеобразным языком, гризеток, клерков их занимало, вносило разнообразие в светскую жизнь, освобождало от наскучившего этикета. Они сами преображались, делались простыми и наивными и разговаривали на простонародном языке. Они старались казаться состоятельными горожанами. Для большей осторожности знатный барин, богатый финансист нанимали иногда на окраине города или в предместьях деревянные домики и меблировали две-три комнаты. Пока длилась страсть к женщине, которую они не хотели компрометировать, - будь она титулованная особа или простая смертная, богатая или бедная, - домик этот был к их услугам, скрытый от посторонних взглядов. Редко он служил Более шести месяцев. Эти временные квартирки лишены были изящества и комфорта. В восемнадцатом веке любовь пожелала иметь собственный утолок. Те, кто дорого платил за неудобные хижины, чтобы иметь их временно, поняли, что выгоднее будет построить или приобрести готовые хорошенькие домики в собственность. Граф д'Эвре, герцог де Ришелье, принц де Субиз, граф де Носе подали пример, которому последовали все, у кого были имя или деньги. Эта мода, доставлявшая столько удобств для любовных интриг, пришлась всем по вкусу. Вскоре повсюду в пустынных кварталах, сохранивших деревенский вид, появились "Folies" ("Безумства"). Их называли так по созвучию с латинским выражением "sud folliis" (под листьями), так как эти домики скрывались в тени деревьев, а вернее, потому, что по роскоши, с которой они были построены, украшены и меблированы, они были действительно "безумствами", разорившими многих из их владельцев. Позднее они получили название "маленьких домиков". "Маленькие домики" строились и приобретались как для свидания с мимолетными любовницами - с целью оградить парочку от нескромного любопытства ревнивого мужа, так часто и из тщеславия, и в последнем случае они далеко не были окружены таинственностью. Служившие дорогостоящим порокам знатных лиц, многие из этих домиков, на вид деревенских, скромных, внутри были чудом роскоши и комфорта. Снаружи вы видели чистенькую ферму состоятельного крестьянина, но стоило войти внутрь, чтобы быть перенесенным в фантастический дворец, созданный жезлом волшебника. Эти маленькие дворцы были построены самыми знаменитыми архитекторами. Для их украшения приглашались лучшие художники, которые разрисовывали плафоны нимфами и амурами. Комнаты были маленькие, но очаровательно уютные. Они манили к неге, страсти и любви. Они были созданы для таинственных свиданий и страстных увлечений, продолжительных и сладостных. Картины, статуи и группы из бронзы и фарфора эротического содержания служили украшением "маленьких домиков", стены которых были обиты шелковой материей разных цветов - от лилового, голубого до еще более ярких. Из столовой большие окна обыкновенно выходили в сад, а стены этой комнаты украшались рисунками плодов, цветов и охотничьих сцен. Она была ограждена от нескромных взоров слуг, обеденный стол при помощи особых приспособлений спускался в отверстие пола вниз, в кухню, и подымался снова, сервированный серебром и фарфором и изысканными яствами. Будуар с паркетом из розового дерева имел зеркальные стены с золотым бордюром. Мраморная отделка стен увеличивала свежесть ванной комнаты, сами ванны были украшены драгоценными камнями, краны в виде лебединых голов лили душистую воду. Золоченые кресла, столы из авантюрина или же лакированные Мартином и мозаичные, консоли из бронзы Кафьери, клавесины, разрисованные Ватто, хрустальные или бронзовые люстры, стенные часы с изображением резвящихся сатиров и дриад, играющие веселые и игривые пьески, - словом, вся обстановка веселила глаз и вселяла радость в сердце. Маленький сад с беседками и гротами, мраморными статуями - нимфами и купидонами, выглядывающими из зеленя, - окружал домик. Водяные каскады, фонтаны, ручейки своим журчанием аккомпанировали звукам поцелуев. Маркиз де Сад даже после своей женитьбы не был настолько богат, чтобы украсить свое убежище мимолетных увлечений с такой роскошью. Обстановка его "маленького домика" нам неизвестна. Есть лишь сведения, что он находился в Аркюэле и носил прозвище "Аббатство". Ничего, кроме этого названия, не выделяло его. Он был, вероятно, очень скромен и скрыт от людских взоров, так как, несмотря на устраиваемые в нем оргии, повода обращать на него внимание не представлялось. Со свойственной ему неразборчивостью маркиз де Сад приводил туда светских женщин, актрис и простых публичных женщин, случайно встреченных им на панелях Парижа. Он любил быстроту в развязке, и потому его победы были в большинстве не в избранном обществе; от тех, на кого обращал внимание, он требовал только молодости, красоты и покладистого характера. Всякая дичь была достойна этого охотника, который большую часть своего времени тратил на преследование - имея при себе вместо ружья полный кошелек - какой-нибудь гризетки со стройной талией и миловидным личиком. 3 апреля 1768 года он проходил вечером по площади Викторий. Женщина попросила у него милостыню. Она была молода и хороша. Он стал расспрашивать и узнал, что ее зовут Роза Келлер и что она вдова пирожника Валентина, который оставил ее без копейки. История была обыкновенная, но женщина - восхитительна. Ее волнение, ее нежный, несколько жалобный голос представляли для сластолюбивого развратника, каким был маркиз де Сад, много пикантного. Надо предполагать, что ее скромность, подверженная таким тяжким испытаниям, была слишком слаба, чтобы остановить ее от постыдного, но прибыльного занятия. Исключительно нищета толкнула ее на путь порока, по которому идут так спокойно многие, и, вынужденная крайностью, она выбрала продажную любовь как средство добывать себе хлеб. Все это быстро сообразил маркиз де Сад, и приключение ему понравилось. Он выразил удивление, что женщина с такими прекрасными глазами, которой остается только пожелать, чтобы быть счастливой, просит милостыню. Он говорил ласково и нежно. Она его слушала, побежденная заранее. Он намекнул ей о своем маленьком домике, где она найдет хороший ужин, немножко любви и несколько луидоров, и предложил проводить ее туда; она согласилась без отговорок. Маркиз позвал фиакр, и они поехали... Что произошло дальше? Выслушаем маркизу де Дефан. Она в письме от 12 апреля к Горацию Вальполю рассказывает по-своему скандальную историю Розы Келлер, облетевшую в то время все великосветские гостиные: "Он (маркиз де Сад) провел ее по всем комнатам домика и наконец привел на чердак. Там он заперся с ней и, приставив пистолет к груди, приказал раздеться голой, связал руки и начал жестоко сечь. Когда она была вся в крови, он перевязал ей раны и ушел... Женщина в отчаянии разорвала связывавшие ее бинты и выбросилась в окно, выходящее на улицу. Толпа окружила ее. Начальник полиции был уведомлен. Маркиза де Сада арестовали. Он находится, как говорят, в Сомюрской тюрьме. Неизвестно, что выйдет из этого дела, быть может, этим наказанием ограничатся. Это весьма возможно, так как он принадлежит к числу людей, имеющих влияние". В другом письме, написанном на следующий день, маркиза де Дефан передает Горацию Вальполю новые сведения: "Со вчерашнего дня я узнала кое-что о маркизе де Саде. Местность, где находится его "маленький домик", называется Аркюэль; он сек и резал несчастную в тот же день (3 апреля), а затем полил бальзамом ее раны и ссадины; он ей развязал руки, обернул ее в несколько простынь и положил на хорошую постель. Как только она осталась одна, она тотчас воспользовалась простынями, чтобы спастись бегством через окно; аркюэльский судья посоветовал ей принести жалобу генеральному прокурору и начальнику полиции. Последний распорядился разыскать маркиза де Сада..." Ретиф де ла Бретон, один из свидетелей против маркиза де Сада в этом деле, был его личный враг. Он показал все, что могло повредить маркизу. Его рассказ полон ужасов, большинство которых, весьма вероятно, выдумано. Он повествует, что маркиз предложил Розе Келлер место консьержки в аркюэльском доме. Она приняла охотно это предложение. Для бедной женщины подобное место сулило покойную, обеспеченную жизнь. Как только они приехали в "маленький домик", де Сад провел свою жертву в "анатомический театр" - такие театры существовали во многих "маленьких домиках". Там находилось много лиц, видимо, ожидавших маркиза. Он им представил молодую женщину, восхваляя ее красоту, тонкие черты, прелесть форм, и, совершенно серьезно, во имя науки, для которой он без колебания жертвует любовью, объявил свое намерение анатомировать ее живой. Присутствующие одобрили это намерение. Роза Келлер, испуганная стоявшим посреди комнаты мраморным столом, разложенными перед ее глазами хирургическими инструментами, дрожала, как осенний лист. По счастью, маркиз де Сад, видимо, хотел ее только напугать. Он ограничился тем, что изрезал ее перочинным ножом. Другой рассказ, воспроизведенный и обработанный позднее Бриером де Буашоном, но без указания источников, чрезвычайно драматичен. "За несколько лет до революции, - рассказывает анонимный автор, - прохожие одной из отдаленных улиц Парижа услышали страшные крики, раздававшиеся в одном "маленьком домике". Вопли отчаяния, стоны, всхлипывания привлекли внимание любопытных. Как раз в это время дня рабочие находившихся вблизи мастерских возвращались домой. Им было достаточно известно, что эти так называемые "маленькие домики" посещаются высокопоставленными сластолюбцами и что опасно помешать жаждущим наслаждений развратникам в их "невинном" времяпрепровождении. Но крики и вопли все усиливались, и жалость к, быть может, погибающему человеку взяла верх над всякими прочими соображениями: они подошли и, обойдя дом, нашли маленькую дверь, которая после нескольких усилий была отворена. Они прошли богато убранные комнаты и, войдя в последнюю, увидали на столе, стоявшем посредине комнаты, распростертую, совершенно голую молодую женщину, с восковой бледностью лица, могущую едва слышно произнести несколько слов. Ее тело было перевязано бинтами, из двух разрезов на ее руках текла кровь; из легкораненых грудей тоже сочилась кровь, наконец, половые части, тоже израненные, были перепачканы кровью. Когда ей была подана первая помощь и она пришла в себя, освободители услыхали от нее, что она была приведена в этот дом знаменитым маркизом де Садом. Маркиз угощал ее на славу. Чудные пулярды, начиненные вкусными специями, доброе вино, преподносимое в избытке "гостеприимным" хозяином, произвели свое действие. - Вы прелестны, - говорил он, - как роза. Но роза должна открыть свои страстные лепестки и не прятать свои прелести. Так уговаривал ее раздеться маркиз де Сад. Ужин продолжался. Маркиз был уже немного раздражен неожиданным упорством. Нежная предупредительность вдруг исчезла, и маркиз, только что изображавший столь рыцарски воспитанного феодала, изменил этому топу и впал в другую крайность. После ужина он велел слугам раздеть женщину, положить на стол и привязать. Приказание было исполнено, и один из мужчин ланцетом вскрыл ей вены и произвел много порезов на теле. Затем все удалились, а маркиз, раздевшись, бросился на нее и стал удовлетворять на ней свою страсть. В порыве страсти он вдруг снова прибег к нежности. Он уверял ее, что не имеет намерения причинить ей зло, но так как она не переставала кричать и около дома послышался шум, то маркиз быстро встал, оделся и исчез вместе со своими людьми". Мы закончим наши изыскания статьей де Дюлора, в которой маркиз де Сад изображен настоящим вампиром. "Злодей, после совершения своего гнусного преступления оставив эту женщину (Розу Келлер) умирающей, стал сам копать в саду ей могилу; но несчастная, собрав все свои силы, успела спастись, обнаженная, окровавленная, через окно. Добросердечные люди расспросили ее и вырвали жертву из власти разъяренного тигра". Из всех этих преувеличений, из всех этих легенд довольно трудно вывести истину. Попробуем сделать это. Маркиз де Сад был одновременно развратником, искавшим сильных, редких ощущений, мистификатором, склонным к грубым шуткам. Когда Роза Келлер прибыла в "маленький домик", ему пришла мысль вызвать у этой несколько глупой бабенки трагикомический ужас. Ему пришла фантазия вместо нежного любовника, которого она ожидала встретить, представиться ей палачом. Он стал ей грозить. Он показал ей хирургические инструменты, длинные ножи с острыми и тонкими лезвиями. Ими он потрясал со злобным видом. Несчастное создание подумало, что оно имеет дело с сумасшедшим, - и до некоторой степени не ошиблось. Этот сумасшедший, с хирургическим ножом в руках, говорил, что зарежет ее, как птицу. Она защищалась, кричала, звала на помощь. В припадке ярости, а быть может, и садизма маркиз бросился на нее. Хирургическим ножом, а по многим другим показаниям современников перочинным ножом, он ее сильно ранил. Кровь брызнула. Но так как обезумевшая от страха несчастная кричала все сильнее и сильнее, он завязал ей рот и уехал, отнеся ее на кровать, приложив к ее ранам один из тех чудодейственных бальзамов, рецепты которых сохранялись, как драгоценность, в семье маркиза, переходя от поколения к поколению... Ночь привела его к здравым решениям. Он понял, что попал в скверную историю и что его хирургический эротизм может завести его далеко. Он возвратился поневоле на другой день в "маленький домик" в Аркюэле, где Роза Келлер в постели все еще плакала, металась и, по рассказам маркиза, в то же время рассчитывала в уме выгоды, которые ей удастся, при умелом ведении дела, извлечь в вознаграждение сделанных на ее теле порезов. Отпустить ее? Де Сад, быть может, думал об этом, но он мог бояться, что, вырвавшись на свободу, она побежит к сельскому судье и принесет жалобу. Лучше задержать ее на день, на два, чтобы усмирить гнев и заживить раны. Он пришел к этому решению. Он только хотел выиграть время, которое устраивает в жизни многое. Отдалить скандал - часто значит избежать его, думал де Сад. Роза Келлер, со своей стороны, не имела другого желания, как покинуть возможно скорее этот проклятый дом, где ее жизнь была в опасности, избавиться во что бы то ни стало от рук опасного маньяка. Инстинкт самосохранения удвоил ее силы, и она освободилась от связывавших ее бинтов. Она подбежала к окну и с риском сломать себе шею прыгнула на улицу. Со слезами, с криками отчаяния и гнева, прерывая свои слова рыданиями, она рассказала свою печальную историю. Для того же, чтобы показаться более интересной или же чтобы увеличить себе вознаграждение, она не пожалела мрачных красок, описывая ту опасность, которой она подверглась, и мучения, которые она перенесла. Она указала дом, а дом открыл виновного. Двадцать лет должно было еще пройти, прежде чем вспыхнула революция; но ненависть против дворян уже давно росла и сделала свое дело и в данном случае. Все аркюэльские крестьяне, жившие под гнетом нужды, терпеть не могли этих знатных господчиков, надменных и богатых, бесполезная жизнь которых была одним сплошным праздником. Несчастные хижины, переполненные кучами оборванных, подчас голодных детей, были, не без основания, проникнуты ненавистью к "маленьким домикам", в которых тратилось столько денег рядом с вопиющей нищетой народа. Представился случай для аркюэльских крестьян выразить свою злобу и ненависть, не рискуя ничем. Все селение мгновенно заволновалось. Произошел почти мятеж. Особенно казались возбужденными женщины. Даже самые некрасивые и старые представляли себя в положении Розы Келлер, привязанными к кровати перед лицом человека, вооруженного ножом, и дрожали от ужаса. Сельские власти переходили от толпы к толпе, просили успокоиться и обещали, не будучи в этом уверенными, что правосудие совершится. Но им не верили. "Жертву" проводили к судье, жалоба была принесена и поддержана самим народом. Люди, не видавшие ничего, предлагали себя в свидетели, и судья должен был выслушать кроме заявления потерпевшей до двадцати самых разноречивых, но полных драматизма показаний... Жалобы Розы Келлер, которая, конечно, за свои царапины хотела получить хорошее вознаграждение, доставили ей уважаемых и влиятельных покровителей и между ними президента Пикона, имевшего дом в Аркюэле, который стал действовать энергично. Следствие повели серьезно. Процесс казался неизбежным. Мы не будем пытаться оправдывать человека, который резал перочинным ножом своих любовниц, но дело Розы Келлер для всех тех, кто его внимательно изучал, имеет признаки шантажа. Несомненно, что в интересах вдовы Валентина было преувеличить свои страдания, чтобы иметь возможность требовать солидного вознаграждения, которое она и получила. С таким же правом можно положительно утверждать, что много лиц воспользовались этим скандалом, чтобы выместить свою злобу на дворянском сословии или на семействе маркиза. Не для того, чтобы обелить маркиза де Сада, по чтобы лучше понять и объяснить его заблуждения, жестокости его разврата, столько печальных доказательств которых он дал, надо вспомнить, что этот сластолюбец, человек наслаждений, от всей души презирал публичных женщин. Ни одна из них не казалась ему достойной увлечения, симпатии. Он отказывался понимать, как таких женщин можно было считать людьми и унизиться до того, чтобы им покровительствовать. Он писал в "Алине и Валькуре", видимо, не без намека на жалобы Розы Келлер, принятые во внимание судом: "Только в Париже и Лондоне эти презренные твари находят поддержку. В Риме, Венеции, Неаполе, Варшаве и в Петербурге их спрашивают, когда они обращаются к суду, заплатили ли им? Если пет.., то требуют, чтобы им было уплачено: это справедливо. Жалобы на дурное с ними обращение не принимаются, а если они вздумают докучать суду со всякими сальностями, их заключают в тюрьму. Перемените ремесло, говорят им, а если оно вам нравится, терпите его шипы. Публичная женщина - это презренная рабыня любви. Ее тело, созданное для наслаждения, принадлежит тому, кто за него заплатил. С ней, раз ей заплачено, все дозволено и законно". Понятно, к чему может, привести такая теория. Известно, куда она привела маркиза де Сада. Де Сад придавал "увеселительной прогулке" 3 апреля 1768 года, так хорошо начатой и так плохо окончившейся, очень мало значения. Семейство де Сад и де Монтрель поспешило привлечь на свою сторону жалобщицу. За сто луидоров они получили ее отказ от жалобы, и с этими деньгами она вышла замуж. Таким образом, после приключения, которое должно было надолго отвратить ее от порока, Роза Келлер, вдова Валентина, была обращена на путь добродетели. Маркиз де Сад избег процесса, который мог иметь для него самые неприятные последствия, но он не вышел совершенно оправданным из этой печальной истории. По приказу Людовика XV он был заключен сперва в Самюрскую тюрьму, а затем в тюрьму в Лионе. Снова мать, тесть, теща и жена захлопотали, поставили на ноги всех друзей, имевших вес и влияние. Король и его министры стали осаждаться неутомимыми просителями. После отказа они являлись снова. Настойчивость достигла цели, и после шестинедельного заключения маркиз был возвращен в лоно своей семьи.  В публичном доме Марселя - Конфекты со шпанскими мушками  На свободе и в заключении этот любитель запрещенных ощущений был одинаково всем в тягость. После нескольких месяцев изгнания в замке де ла Коста ему предписали ехать в армию. Его бывшие товарищи, осведомленные об образе жизни, который он вел во время отпусков, встретили его далеко не радушно. Употребили все средства, ставили все препятствия, чтобы лишить его возможности продолжать службу, которую он бесчестил. В конце июля или в начале августа 1770 года он только что возвратился из отпуска в Камниен, где стоял его гарнизон, и представился по начальству, чтобы вступить в отправление своих служебных обязанностей... Начальство, поддержанное, очевидно, всеми офицерами, воспрепятствовало этому... Он пожаловался полковнику г. де Сен и письмом от 23 ноября получил полное удовлетворение. Презираемый в полном смысле этого слова товарищами, маркиз де Сад, несмотря на свои скандальные истории, пользовался симпатиями могущественных покровителей. Им он обязан производством 13 марта 1771 года в полковники, хотя и без содержания, но с причислением к кавалерийскому корпусу. В следующем году новая проделанная им гнусность опять обратила на него внимание. Вот что сообщают об этом "Секретные мемуары": "Нам пишут из Марселя, что маркиз де Сад, наделавший столько шуму в 1768 г. по поводу безумных зверств, проделанных им над девушкой, под предлогом опытов с лекарством, только что устроил здесь зрелище, с одной стороны, довольно забавное, но имевшее ужасные последствия. Он дал бал, на который пригласил много гостей, а на десерт были поданы шоколадные конфекты, такие вкусные, что все приглашенные ели их с удовольствием. Их было большое количество и хватило всем, но оказалось, что это - засахаренные и облитые шоколадом шпанские мушки. Известно свойство этого снадобья. Действие его было так сильно, что все те, кто ел эти конфекты, воспылали бесстыдной страстью и стали предаваться с яростью всевозможным любовным излишествам. Бал превратился в одно из непристойных сборищ времен Римской империи: самые строгие женщины не были в состоянии преодолеть страсть, которая их обуяла. По имеющимся данным, маркиз де Сад овладел своей свояченицей при помощи этого ужасного возбудительного средства и бежал, чтобы избавиться от грозившего наказания. Бал закончился трагически. Все залы являли собой сплошное ложе разврата. И эта "афинекая ночь" продолжалась, к немалому удовольствию де Сада, до самого утра, когда изнеможенные страстью гости заснули на коврах в самых смелых позах. Много лиц умерло от излишеств, к которым их побудила яростная похотливость; другие до сих пор совершенно больны". Скандальная история имела место в Марселе 21 июня; последствия были совсем не так ужасны. Следует заметить, что в этом веке не останавливались ни перед какими формами разврата, и для пресыщенных любовными наслаждениями "конфекты Афродиты" были обычным и распространенным средством. Они служили, смотря по надобности, для укрепления сил любовника, желавшего всецело удовлетворить требовательную любовницу, или же зажечь в холодных женщинах огонь страсти, тем более сильный, что он был искусственный. В публичных домах как Парижа, так и Марселя, где маркиз де Сад предавался чересчур часто своим эротическим фантазиям, конфекты со шпанскими мушками играли доминирующую роль. "Английский шпион" рассказывает с большими подробностями о посещении иностранцем сераля де ла Гордон. Президент де ла Турнель служил ему любезным и опытным проводником. Проводив посетителя в комнату, где были собраны все возбуждающие средства, употребляющиеся в эту эпоху, он вынул из маленького шкафчика коробочку, в которой были разноцветные лепешки. - Достаточно, - сказал он, - съесть одну, чтобы почувствовать себя другим человеком. На коробочке была надпись: "Конфекты а ля Ришелье"... Этот сановник часто прибегал к конфектам, не для себя, но чтобы расположить к себе женщин, на которых он имел виды, но боялся с их стороны сопротивления. Заставив их съесть этих конфект, он овладевал ими без хлопот; они имеют свойство возбуждать самых добродетельных и делать их страстными до сумасшествия в течение нескольких часов. Вернемся к маркизу де Саду. 21 июня 1772 года он уехал из замка де ла Коста, где жил с женой и тремя детьми, и отправился в Марсель. Его сопровождал лакей-наперсник, достойный своего господина. Неразлучный с ним, маркиз, окончив свои дела, отправился провести вечер в публичном доме. "Пансионерки" притона видели в посетителе прибыльного, серьезного гостя и высыпали к нему навстречу. В светлых, прозрачных костюмах они были похожи на нимф, во нимф марсельских - несколько тяжеловесных и жирных. Они стали занимать гостя, улыбаться, строить ему глазки. Они наперебой старались быть любезными, как умели, чтобы обратить на себя внимание знатного господина и побудить его сделать между ними выбор. Почтенная "хозяйка", распоряжавшаяся их судьбой, поощряла столь выгодное ей старание "пансионерок" благосклонным взглядом. В зале с выцветшими обоями и полустертой позолотой, с картинами на стенах, сюжетами которых было голое женское тело в вызывающих и скабрезных позах, сидел маркиз де Сад, самодовольный и пресыщенный. По его приказанию были поданы вино и ликеры, и в то время, когда женщины чокались и пили, он небрежно вынул из кармана коробочку с анисовыми копфектами и стал ими угощать красавиц. Эффект, на который он рассчитывал и для которого он явился, не заставил себя долго ждать, но проявился с такой силой, которая превзошла даже его ожидания. Бедные "жрицы продажных наслаждений", слишком привыкшие к "любви", чтобы она могла вызвать в них волнение, крайне удивились, ощутив давно исчезнувший пыл в крови. Под двойным влиянием дорогих вин и "страшного" снадобья зал переполнился вакханками, требовавшими объятий бесстыдными жестами и дикими криками. Одни, у которых жажда сладострастия подействовала на нервы, помутила разум, заливались горючими слезами. Другие демонически хохотали, а некоторые катались по полу и рычали, как собаки. Произошла отвратительная оргия, не поддающаяся описанию. Из дома, охваченного безумием, слышались дикие крики, продолжительные вопли, как бы вой затравленных зверей. Прохожие в ужасе останавливались. В щели неплотно прикрытых ставен сквозь густые занавески видны были мелькающие тени. Раздавались взрывы безумного хохота, рыдания и шум борьбы. Сбежался народ с соседних улиц. Пришедшие ранее, сами ничего не зная, разъясняли другим. Что происходило в этом доме, полном ужаса? Без сомнения, нечто страшное. Это было общее мнение, но никто не смел войти. И среди этой вакханалии маркиз де Сад чувствовал себя в прекрасном настроении духа. Он смеялся до упаду и впоследствии рассказывал об этом событии с особым удовольствием. Мало-помалу воцарилась тишина. Ранним утром маркиз де Сад, с осунувшимся лицом, беспорядочно одетый, появился на крыльце, поддерживаемый своим лакеем; толпа расступилась перед ним и пропустила его. На другой день в Марселе разнеслась молва, что какие-то вооруженные негодяи ворвались в публичный дом, силой заставили несчастных женщин съесть отравленные конфекты, что одна из этих женщин в горячечном припадке выбросилась в окно и сильно разбилась, две другие умерли или умирают. Истина была, конечно, менее драматична... Однако три дня спустя после отъезда из Марселя (30 июня) перед судом этого города маркизу было предъявлено обвинение в отравлении. Обвинение в таком тяжелом преступлении, лишенное всякой правдоподобности, было возведено лицом, не заслуживающим ни малейшего доверия: хозяйкой проституток, сообщницей их беспутства. Она заявила, что у одной из женщин уже несколько дней продолжается тошнота со рвотой и что она заболела после того, как съела довольно много конфект, предложенных ей посетившим ее иностранцем. Королевский прокурор предписал сделать осмотр и опрос свидетелей на месте. Другая женщина той же профессии показала, что мужчина, которого ей назвали маркизом де Садом, пристал к ней и предложил ей и ее подругам анисовые лепешки. Одна не пожелала их есть и бросила на пол, а отведавшие почувствовали себя дурно. Королевский прокурор приказал произвести обыск и отыскать анисовые лепешки. Две из них были найдены - они случайно сохранились после уборки, которую, по словам жалобщицы, произвели в тот же день. Судья вызвал экспертов, поручив им определить свойства этих находок и исследовать содержимое рвоты, собранной в герметически закупоренный стеклянный сосуд, опечатанный судебной печатью (1 июля). Были приняты, таким образом, все возможные меры для установления истины. Два аптекаря-химика после самого тщательного исследования, применив все способы, требуемые наукой, удостоверили отсутствие в конфектах мышьяка и других ядовитых веществ. Казалось бы, не осталось ни малейших намеков на преступление, судебное преследование потеряло почву. Нет, несмотря ни на что, оно продолжалось. Во время следствия другая женщина, из числа находящихся в публичном доме, обвинила маркиза де Сада и его лакея в противоестественном преступлении, жертвой которого была не она. Это новое обвинение, согласно закону, не могло вызвать судебного следствия без предварительной жалобы потерпевшей, но королевский прокурор не принял этого во внимание. Марсельский суд присудил маркиза к тяжелому наказанию, признав его виновным в двух преступлениях. Приговор был вынесен в отсутствие подсудимого. Его даже ни разу не допросили. Высшая судебная инстанция с необычайной быстротой утвердила приговор. На другой день после возмутительного приключения в публичном доме в Марселе, взволновавшем весь Прованс, маркиз де Сад счел за лучшее скрыться. Его жена, всепрощающая, преданная до героизма, сообщала беглецу о ходе процесса. Но "важные причины" заставили маркиза де Сада покинуть убежище, где он скрывался. Он решился на это, мало исправленный своими злоключениями, единственно для того, чтобы удовлетворить свою безумную страсть, которая была целью всей его жизни. Возмущенный преследованиями, заставлявшими его скрываться, он задумал отомстить судейским крючкотворам, совершив преступление, быть может, более возмутительное, чем все предшествовавшие. Маркиз не смирился с мыслью, что его свояченица, Луиза де Монтрель, ускользает из его сластолюбивых объятий. Имя Луиза фигурирует у него во многих пьесах "в качестве идеального образа любимой женщины; героинь с этим именем он наделял всеми добродетелями и высшими качествами. Его похотливое или, вернее, психически ненормальное воображение всегда ему рисовало в обворожительных красках блаженство обладания этой красивой и чистой девушкой. Теперь к блаженству обладания прибавился еще соблазн громкой бравадой проявить свое презрение и к общественному мнению, и к судьям. Луиза де Монтрель жила одна с несколькими слугами в Соманском замке, так как ее старшая сестра была в Париже, занятая великодушными и неутомимыми хлопотами за своего мужа. Образ жизни Луизы в имении был самый патриархальный. Замок был окружен садами и лесами, его украшали ручеек и маленькое живописное озеро - словом, в течение восьми месяцев в году этот уголок можно было назвать земным раем. Луиза де Монтрель вставала рано, интересовалась хозяйством, как добрая провансалька, читала роман под тенью любимого дуба и все-таки изредка вспоминала о клятвах и обещаниях своего маркиза, с которым уже давно прервала всякую корреспонденцию. В последнее время под влиянием скуки она перечитывала его страстные письма и мысленно переживала испытанные ею жгучие поцелуи. В жаркий июльский день на границах Прованса появилась обыкновенная почтовая повозка на высоких колесах. Закат солнца ярко освещал характерные черты лица с красивым профилем. Луиза уже легла в постель, когда услыхала осторожные шаги по коридору, ведущему в ее комнату. Испуганная, она вскочила с кровати. Дверь отворилось, на пороге появился муж ее сестры. Она не сразу узнала его, несмотря на то, что часто во время отсутствия его образ восставал в ее воображении и в сердце, которое не переставало принадлежать ему. Он упал к ее ногам. Сначала горе и угрызение совести, казалось, не позволяли ему произнести ни слова - он молчал, простирая к ней свои дрожащие руки. Затем он заговорил со слезами в голосе. Приготовившись заранее, он передал ей с деланным пафосом, не без эффектных фраз свое приключение в Марселе. Перед молодой девушкой, которая содрогалась - было ли это от отвращения или от любви? - он исповедовался в мельчайших подробностях своей скандальной жизни. Он обвинял себя во всем, он раскаивался и заявлял, что никого так не презирает, как самого себя. По счастью, день возмездия настал! Через несколько дней его постигнет жестокое наказание, но он считает его слишком легким. Один он не задумался бы подчиниться ему, так как заслужил его, но может ли он решиться обесчестить свою фамилию - с ним вместе взойдут на эшафот пять доблестных славных веков - и отдать палачу голову маркиза де Сада?! Нет, он сумеет избегнуть бесчестья, сам исполнит над собой приговор, который заслужил. При жизни он был в тягость всем своим близким, когда он умрет, о нем, быть может, поплачут. Луиза де Монтрель, взволнованная, с глазами, полными слез, молча слушала его. Она слушала также и свое сердце, которое защищало виновного. Конечно, он совершал ошибки, даже преступления, но делал это из-за нее, чтобы отомстить за насильственную разлуку с ней. Каждое из его преступлений - доказательство его любви, думала Луиза. Она одна имеет право, даже обязанность ему простить их. И она любит его больше, чем когда-нибудь. Она любит его за кроткую и печальную исповедь перед нею, за опасности, которым он подвергался, и за те плотские желания, которые он разбудил в ней своими рассказами. Зачем он говорит о смерти? - Надо бежать, бежать без промедления, - наконец произнесла она дрожащим голосом. - Да! - воскликнул он, как бы опьяненный. - Бежать, но вместе, так как жизнь без вас для меня невозможна. Я застрелюсь, если вы меня покинете. Спасите меня! Она пробовала сопротивляться, но так как любила, то была побеждена. Он увел ее, дрожащую, потрясенную волнением, страхом, в спальню. Все его намерения осуществились... Маркиз, осыпая Луизу поцелуями, одел ее. Она сопротивлялась лишь для самооправдания, не более... У дверей замка их ожидала почтовая карета. Подхватив стройную женщину, маркиз усадил ее в карету и велел трогать. Сильные лошади увезли любовников. "Похищенная" была почти без чувств <Поль Лекруа прибавляет следующие подробности. Бедная девушка сидела молча в глубине кареты; темнота ночи, озаряемая лишь несколькими факелами, скрывала краску стыда на ее лице. - Прощайте, господа, - весело сказал маркиз свидетелям похищения. - Следуйте моему примеру в покаянии: я устрою себе пустыню в Италии и буду поклоняться высшему богу - любви.>.  В Миоланском замке  Любовники бежали в Италию. В течение нескольких месяцев, останавливаясь в небольших городах, они объехали Пьемонт. Маркиз де Сад достиг полноты своих желаний и счастья, которое ему доставило обладание чистой девушкой. Луиза де Монтрель старалась волнением страсти и бродячей жизнью заглушить угрызения своей совести. Она не достигла этого. Она не переставала думать беспрестанно о своей матери, пораженной ее бегством, о своей доверчивой сестре, в отношении которой она сделалась предательницей. Среди удовольствий на каждом шагу, в стране, где прелесть видов и яркая синева неба - все говорит о любви, она не могла изгнать из воспоминаний прошлого, и горечь его отравляла лучшие часы увлечения. Каприз пли, быть может, бессознательное желание приблизиться к Франции привели любовников в ноябре в Шамоери. Они поселились сначала в гостинице "Золотое яблоко", а затем, чтобы избежать любопытства местных жителей, в сельском домике в окрестности. Они редко выходили из дому. Маркиз де Сад, без сомнения, был предупрежден, что сардинская полиция с некоторого времени напала на его след и будет довольно трудно скрыться от нее. В первых числах декабря маркиз де Сад был арестован плац-майором Шамбери. Луиза де Монтрель получила приказ вернуться во Францию <Поль Лекруа утверждал, что она умерла в Италии, двадцати одного года, на руках у маркиза. В действительности же она вернулась в Прованс, провела некоторое время в монастыре, и семья кончила тем, что простила ее.>, а маркиз отправлен в замок Миолан. Для любителя живописных мест - но маркиз де Сад, вероятно, не был им: в его время любоваться природой было не в моде - Миоланский замок представлял в 1772 году особую прелесть. Замок был построен в долине Изера, между Монмельаном и Койфланом, на уступе горы. С этого горного уступа, как бы предназначенного природой сторожить всю страну, виднелись зеленые леса, лента полей и виноградников, окаймленная серебряным поясом реки Изер, а далее на горизонте возвышалась та часть Альп, которая отделяет Мориену от Дофине. Маркиз де Сад был заключен 8 декабря 1772 года. На другой же день комендант замка г. де Лонай предложил ему подписать следующее обязательство: "Я обещаю и даю честное слово, что, арестованный сего числа в замке Миолан, буду исполнять все приказания, которые мне будут отданы господином комендантом, и ничем не нарушу его запрещений, не сделаю никаких покушений к побегу, не выйду из сторожевой башни замка и не позволю делать этого моему слуге, разве буду иметь на это особое разрешение, в чем и подписуюсь. Миолан, 9 декабря 1772 г. Маркиз де Сад". Во время его прогулок караульный солдат не должен был выпускать его из виду, когда же он входил в башню, тот же караульный обязан был следовать за ним и запирать дверь на ключ. На ночь его помещение тоже запиралось. Родственники маркиза, его жена, теща (последнюю нисколько не трогало его заключение, да она, как кажется, его и устроила) жаловались, что к нему относятся с недостаточным вниманием, и послали к графу де ла Мрамора, сардинскому посланнику в Париже, для передачи графу де ла Тур, генерал-губернатору Савойского герцогства, памятную записку, из которой мы приведем самые интересные места: "Семейство маркиза и маркизы де Сад, узнав о задержании маркиза де Сада в Миоланской крепости, умоляет его превосходительство графа де ла Тур, чтобы этому дворянину оказывали должное внимание и чтобы ему было доставлено по возможности все, что может пожелать человек его происхождения в том положении, в каком он находится, конечно, не в ущерб его здоровью и не для облегчения побега, если бы он на него покусился. Желательно было бы также, чтобы его настоящее имя не было никому известно, кроме его превосходительства графа де ла Тур. Несчастное дело, обстоятельства которого были сильно преувеличены, наделало шуму и породило досадные предубеждения, сгладить которые может только время. Это и заставляет желать, чтобы место его убежища не было известно и чтобы он значился в крепости под именем графа де Мазан..." На эту памятную записку генерал-губернатор Савойского герцогства ответил запиской, в которой, в пределах полученных им инструкций, обещает удовлетворить желание влиятельной фамилии. Комендант отвел узнику помещение вполне удобное в это время года и вместе с тем вполне гарантирующее невозможность побега. Обойщик из Шамбери доставил кровати, матрацы, столовое и постельное белье, столы, стулья и другие необходимые вещи. Лакей маркиза тоже находился в башне и не имел права из нее выходить; солдатам было строго запрещено исполнять какие-либо поручения для барина и для лакея без согласия коменданта, который не позволял заключенному ни получать, ни отсылать ни одного письма, которые бы он раньше не прочел... Маркиза де Сад удалилась в монастырь кармелиток в предместье Св. Якова. Оттуда она писала письмо за письмом с ходатайством в пользу заключенного. Она узнала, что 8 января он заболел, страдая почти беспрерывными бессонницами, и что к нему был призван врач. 21 января она жалуется коменданту замка, что необходимые льготы для больного - кстати сказать, вероятно, он был мнимым больным - не были ему предоставлены, и грозит сообщить об этом французскому посланнику в Сардинии. В то время, как жена старалась защитить его, маркиз де Сад вел в Миолане жизнь хотя и лишенную некоторых удобств, но далеко не скучную. С первого момента своего заключения он только и думал о том, как бы освободиться, пусть и без согласия своих тюремщиков. "Я испытывал и изучил этого господина, - писал г. де Лонай графу де ла Тур 5 февраля 1773 года, - и не нашел в нем ничего серьезного - все его мысли направлены на возможность бегства; кроме предложений, которые он мне делал, он распорядился разменять все пьемонтские деньги на французские и справляется, есть ли мост на Изере, подальше от Франции, - так что я не могу отвечать за узника, который пользуется свободой в крепости и может каждую минуту очутиться за ее стенами вопреки всем моим предосторожностям". В ожидании возвращения свободы маркиз де Сад старался разнообразить свое заключение игрой в карты и чаще проигрывал, нежели выигрывал, что, естественно, его раздражало. Маркиз де Сад, поняв, что дерзость и упреки ни к чему не приведут, решил с некоторого времени усыпить бдительность своих тюремщиков. Как ни тяжело было ему его заключение, он старался показать, что считает его заслуженным наказанием. Он выражал, при всяком удобном и даже неудобном случае, свое раскаяние. Еще недавно такой гордый и заносчивый, он сделался вежливым и тихим. Комендант с удовольствием удостоверил эту перемену, которую он приписывал своему влиянию. Он сообщал 1 апреля графу де ла Тур: "Маркиз де Сад выказывает мне день ото дня все больше и больше доверия... С печальным терпением он переносит свое заключение... Он проявляет сильное раскаяние, и я полагаю, что это послужит ему на пользу более, чем долгие годы заключения, которое вместо того, чтобы изменить его поведение, может его только озлобить..." Несколько дней спустя, 9 апреля, он сообщил, что его узник не получал никаких "важных известий" и что его здоровье оставляет желать лучшего. В письме от 16 августа он восхваляет экономию и покорность маркиза: "Продовольствие его и лакея и все для них необходимое обходится в пять ливров и двенадцать су в день, исключая белье, одежду и покупки в Шамбери. Я думаю, что это немного". Маркиз де Сад между тем получал в это время "важные известия" <Вероятно, через посредство нескольких друзей, которых он имел в Шамбери, и в числе их некоего Франца Деванца, который был ему очень предан.>, но он, конечно, не сообщил их коменданту замка. Он разыгрывал комедию отчаяния, когда на самом деле был полон надежд. По его указаниям подготовлялся побег, который имел все шансы на успех. Исполнение плана не замедлилось. Г-жа де Сад приехала в Дофине. Она собрала там пятнадцать хорошо ополченных и решительных людей. В ночь с 1 на 2 мая эти люди расположились невдалеке от замка и ожидали условленного сигнала. Им нечего было бояться сопротивления маленького гарнизона. Большинство солдат, с поручиком Дюкло во главе, были подкуплены. В эту ночь они не должны были ничего видеть и ничего слышать. Быть может, один только комендант замка не был посвящен в тайну. Маркиз, предуведомленный заранее, спокойно вышел, без шуму направился к маленькому отряду, который его ожидал, сел на коня и ускакал... Когда на другой день г. де Лонай делал свой обычный обход замка, его узник был уже далеко; но, чтобы "смягчить горечь разлуки", он оставил ему два прощальных письма, в которых выражал в самых изысканно-любезных выражениях свою благодарность. Письмо маркиза де Сада, одно из самых душевных, которое он написал за всю свою жизнь, заслуживает быть приведенным в выдержках. Это последний акт занимательной комедии. "Милостивый Государь! Единственное, что омрачает мне радость свободы, - это сознание, что Вы будете отвечать за мое бегство. Ваше честное и любезное отношение ко мне мешает мне скрыть от Вас эту смущающую меня мысль. Если мое удостоверение может иметь какое-либо значение в глазах Вашего начальства, я даю мое честное слово, что Вы не только не способствовали моему побегу, но Ваша бдительность отдалила его на долгое время, и он явился всецело делом моих рук". Объяснив далее весь задуманный и осуществленный план бегства с помощью его жены, маркиз де Сад заключил свое письмо следующими строками: "Мне остается только поблагодарить Вас за Вашу доброту, я буду признателен Вам за нее всю жизнь; я желал бы иметь случай доказать Вам это. Придет день - я убежден в этом, - когда я буду в состоянии на деле засвидетельствовать Вам чувство моего к Вам расположения, с которым я остаюсь Вашим преданным слугой. Маркиз де Сад. Миолан. Пятница, 30 апреля". Письмо узника г. де Лонай представил по начальству с оправдательной запиской, которая, однако, влияния не оказала. Он потерял место, и комендантом замка Миолан был назначен кавалер де ла Бальм. Маркиз де Сад уехал в Италию, куда вскоре приехала к нему жена. Тот, кто не знал его, мог бы подумать, что он почувствовал к ней признательность за преданность, которую она столь многим ему доказала. Но, разумеется, такая мысль была бы грубой ошибкой.  "Пансионеры" г. де Ружемона  Если маркиза де Сад надеялась возвратить себе мужа, то ее иллюзии в этом смысле должны были рассеяться. Вернувшись во Францию, после непродолжительного пребывания в Италии, и поселившись в замке де ла Коста, он снова, с тем же цинизмом, стал вести жизнь развратника. Несчастная жена, горячо его любившая, в горьком разочарования снова удалилась в монастырь кармелиток на улице Ада. Легкомысленному маркизу была не по душе провинциальная жизнь, он часто ездил в Париж. В одну из этих поездок, по тайному повелению, он был арестован у своей любовницы и препровожден в Венсен. В это же время его родные с неутомимой энергией хлопотали о пересмотре процесса об отравлении. Усилия и хлопоты увенчались успехом, и хотя по закону пересмотр был невозможен за пропуском срока, но 27 мая 1778 года король повелел допустить этот пересмотр. Обвинение в отравлении было отвергнуто, и маркиз был обвинен лишь в крайнем разврате. Дело окончилось выговором в присутствии суда, запрещением въезда в Марсель в течение трех лет с уплатой штрафа в пятьдесят франков в пользу бедных заключенных. Такова была развязка этого процесса, до сих пор окруженного непроницаемой тайной. Де Саду предложено было вести более порядочную жизнь, и, чтобы помочь ему в этом, его оставили в заключении менее удобном, чем миоланское. Когда он попал в Венсенскую тюрьму, начальником ее был г. де Ружемон, который сменил г. Гюйоне и заставил пожалеть о последнем. "Отверстый ад, - писал Латион в своих "Воспоминаниях", - послал нам на место г. Гюйоне г. Ружемона, сплошь сотканного из пороков и действительно достойного быть слугой наших палачей". Г. де Ружемон был сыном маркиза д'Уаза, отца герцога де Бранка, и г-жи Гатт. Решением суда он был объявлен незаконным сыном. Это не испортило ему карьеры. Он, как уверяет Мирабо, дорого заплатил за свое место начальника Венсенского замка Сабаттини, любовнице де ла Врильер, и, понятно, старался, как расчетливый человек, наверстать свои убытки, экономя на расходах заключенных. Венсен сделался вследствие этого самым неприятным местом заключения. Доставление в тюрьму обыкновенно совершалось по ночам, чтобы не возбудить внимания. Водворенный в камеру заключенный находил кровать, два соломенных или деревянных стула, кружку, почти всегда сломанную, засаленный, грязный стол. Перед помещением в камеру заключенного обыскивали. У него отбирали все, что было драгоценного: деньги, золотые вещи и т, п., и все, что могло служить для самоубийства. Не позволялось производить ни малейшего шума. "Это дом тишины", - говорил комендант. В первые дни заключения, "пробные дни", решался режим, которому должен быть подчинен узник. Одним, осужденным более строго, отказывали в бумаге и книгах. Тем, кому они были разрешены, выдавалось по шести листов, помеченных начальником; книги выдавались по одной, и каждая тщательно перелистывалась и осматривалась предварительно. Более других протежируемые узники могли прогуливаться час в день в маленьком садике под наблюдением помощника тюремщика, которому было приказано не говорить с ними ни слова. Раз в месяц начальник посещал некоторых заключенных. Он терпеливо выслушивал их заявления и почти всегда оставлял без внимания. В Венсене, как и в Бастилии, продовольствие заключенных давало простор для всякого рода злоупотреблений. На каждом узнике г. Ружемон наживал столько, сколько было возможно. Ни один трактирщик Парижа не получал без всякого риска столько барышей. Говорили, что он кормил заключенных только потому, что смерть их ему невыгодна; кислое вино, тухлая говядина, гнилые овощи и по четвергам пироги, почти всегда недопеченные. Так как наказание карцером сопровождалось лишением порции, начальник, из экономии, при малейшем поводе отправлял заключенных в карцер. Маркиз де Сад не обладал ни хорошим характером, ни философским складом ума де Фрерона, который, посаженный в Венсен 23 января 1746 года, пил каждое утро за завтраком бутылку хорошего вина, доставляемого из соседнего кабачка, и это-то вино, по его уверению, позволяло ему незаметно заканчивать день. Как только он сделался "пансионером" г. де Ружемона, он начал жаловаться... Жена постоянно его ободряла, быть может, с целью придать себе самой больше бодрости. Она думала только о нем. Ее письма были переполнены изъявлениями преданности и любви. Чтобы иметь возможность переписываться более свободно, они в своих письмах, которые тщательно пересматривались комендантом замка, между строк писали другие строки лимонным соком. Строки эти были невидимы до тех нор, пока бумагу не подогревали. В этих письмах она сообщала ему все его интересующее и, столько же хорошая хозяйка, как и нежная мать, заботилась о его белье и платье. То и дело посылалось этому требовательному узнику, всем недовольному, платье, белье, ликеры, варенья, которые, как кажется, он очень любил. Он отвечал жене еще грубее прежнего. Он не любил ее, и все, что бы ни делала эта терпеливо любящая женщина с целью понравиться ему, казалось ему отвратительным. Выходило всегда так, что как бы ни поступила маркиза де Сад, все оказывалось и неловким, и излишним. С трогательным постоянством ее сердце, полное любви, принадлежало человеку, разбитому жизнью, развратнику, который не мог оценить этого сердца. Привязать к себе маркиза де Сада, пожалуй, могла бы любовница, умная, ловкая, потворствующая его порокам, сдерживающая их в известной мере, но не его жена - женщина слишком простая, послушная, нежная, созданная для законного брака. Разве только страсть могла, казалось, привести его к ней. Президентша де Монтрель удивлялась дочери, негодовала на нее, не понимала ее чувств. Маркиз, зная, что имеет в теще врага, то и дело осуждал свою жену за излишнее послушание матери и за следование ее советам. На эти упреки г-жа де Сад отвечает ему в письме от 11 ноября 1779 года: "Ты воображаешь, что я хорошо отношусь к ней и следую ее советам. Ты ошибаешься, и ты увидишь тому доказательства, как только освободишься. Если я совсем не порвала с ней отношений, то исключительно для тебя, чтобы помирить тебя с ней и заставить ее убедиться, что она не права по отношению к тебе". В этом же письме она дает своему мужу понять свои намерения. "Я виделась с г. де Нуар и буду ему надоедать до тех пор, пока не будет исполнено все то, что ты желаешь. Относительно прогулок он сказал мне, что в настоящее время, ввиду обилия заключенных, нельзя их разрешить тебе чаще четырех раз в неделю. Перевести тебя в твою прежнюю комнату - тоже невозможно, так как она занята. Будь покоен, мой милый, относительно моего присутствия в Париже. Я не уеду из него никуда, даже в Валери, раз это тебе неприятно. Я обещала эту экскурсию твоим детям, но отложу ее до тех пор, когда у нас будет возможность отправиться вместе с тобой". В заключении маркиз не переставал оставаться главой семьи, недостойным, но почитаемым. Он принимал это как должное и не был за это признателен. Он постоянно жаловался и, казалось, искал случая для жалоб. Его жена, вследствие нелепой жизни своего мужа, которую он вел почти двадцать лет, находясь то под судом, то в заключении, вследствие отсутствия надзора и хозяйского глаза над имениями, вверенными ленивым, неспособным и алчным слугам, была в очень затруднительном материальном положении. Он пользовался этим, чтобы упрекать ее в небрежности и даже в недобросовестности. Ее горячая и преданная любовь становится ему, видимо, день ото дня все более и более ненавистной. Он делает бесстыдные отметки на ее письмах. Приведем пример, который характеризует этого человека. "Разве ты недоволен, - спрашивала маркиза 9 сентября 1779 года, - тем, что я тебе прислала? Разве ты не желал ничего в течение этих двух недель? Твое молчание меня убивает... Всевозможные мысли лезут мне в голову..." - "А мне в другое место..." - прибавляет он цинично. На другом письме, где она с осторожностью и нежностью упрекает его в том, что он долго оставляет ее без известий, он, раздраженный, делает к этой просьбе приписку, которая рисует его вполне: "Вот наглая ложь! Надо быть явным чудовищем, бессовестной потаскушкой, чтобы придумать такую бесстыдную клевету". Некоторое время спустя она ему сообщает, что очень полнеет и до смерти боится уподобиться "толстой свинье". Бедная женщина думала, что эта шутка его рассмешит. Она вызвала только грубую отметку: "Трудно будет ее поворачивать моему заместителю". "Толстой... - что она хочет сказать этими словами, не то ли, что она беременна?" - отмечает он в другом письме. Преданность маркизы мужу, однако, не уменьшалась. Она ведет его почти безнадежное дело. Она заботится, чтобы дети не забыли его. Она убедила их, что его надо тем более любить, что он несчастен. И действительно, они его любят и уважают. Ежегодно они шлют ему свои почтительные поздравления и пожелания. Все окружавшие маркизу (кроме отца и матери) старались всячески усладить неволю "пансионера" г. Ружемона или считали долгом напомнить о себе своему господину. Писем он получал множество, и нежных и шутливых, но, несмотря на все то, чем долее продолжалось его заключение, тем его характер делался раздражительнее и беспокойнее. Г. де Ружемон - это подтверждают единогласно все - положительно мучил узников Венсена, и эти мучения были тем невыносимее, что слагались из незначительных мелочей, образуя в общем тяжелый гнет. Этот слащавый человек был, кажется, полон самых лучших намерений. Он не жалел красивых слов. Его единственное желание - уверял он - было сделать заключение порученным ему узникам менее тяжким. И он искренне удивлялся тому, что его усилий не ценят и не выражают ему признательности. В действительности же он увеличивал строгость правил, требуя их исполнения. Более трусливый, нежели злой, он проявлял ту тонкую и мелочную власть, которая характерна для посредственных умов. В ненависти, которую он внушал, преобладали раздражительность и презрение. Среди его узников никто не ненавидел его так, как маркиз де Сад, потому что никто не был, в принципе, таким врагом всяких правил. Представитель высшего провансальского дворянства, близкий ко всем славным родам Франции, находил бессмысленным и невыносимым, чтобы какой-то незаконный выродок, прикрывший "грязь своего происхождения" вымышленным именем, смел ему приказывать. Его раздражение, поддерживаемое ежедневными притеснениями, постоянными столкновениями, не щадило никого. С коменданта оно переносилось на простых тюремщиков и даже на товарищей по заключению. Мирабо был одним из тех, с кем маркиз имел столкновение. 28 июля 1780 года тот писал г. Буше, первому полицейскому советнику, который был и оставался его покровителем: "Г, де Сад привел вчера в смятение всю башню и сделал мне честь, позволив себе, без всякого с моей стороны повода - вы, надеюсь, поверите мне - наговорить бесчисленное множество самых резких дерзостей. По его словам, я любимец г. Ружемона. Все это вследствие того, что мне разрешили прогулку, которую запретили ему; наконец, он спросил у меня мое имя, чтобы, по его словам, обрезать мне уши, когда он будет на свободе. Терпение мое лопнуло, и я сказал ему: "Мое имя - имя честного человека, который никогда не резал и не отравлял женщин, я напишу его вам тростью на спине, если вы не будете казнены раньше". Он замолчал и не раскрыл больше рта. Если вы меня будете за это бранить - браните, но он способен вывести из себя. Очень печально жить в доме вместе с таким чудовищем". Заключенные в Венсене проводили большую часть своего времени в чтении и письме. Маркиз де Сад делал то же самое, собственно, в последние годы своего пребывания в этой тюрьме, когда надежда на скорое освобождение стала его оставлять. Его жена 12 декабря 1780 года обещала ему прислать объявление о сочинениях Вольтера, как только оно появится. 22 января 1781 года она ему послала "Притворное вероломство" Барта и посвящение к пьесе, которую маркиз только что окончил <Так как маркиз де Сад в Венсене и Бастилии написал дюжину пьес, то трудно знать, о которой идет здесь речь.>. Книгопродавец Мериго был его поставщиком книг, но поставщиком упрямым, считавшим, что его любезностью слишком злоупотребляют. Камера маркиза в Венсене была положительно целой библиотекой, настолько же своеобразной, как и его ум. Тут были и легкие романы, и театральные пьесы, трагедии, комедии, описания и путешествия, трактаты о нравственности, историко-философские труды... А так как маркиз считал себя жертвой монархической власти, то он более всего интересовался правовыми и гуманитарными науками. Он хотел переделать законы и нравы - нравы других, так как переделать свои, видимо, считал задачей слишком трудной. Он начинал открывать некоторые добродетели в народе, который был так же притеснен, как и он, и на который он сам недавно смотрел с презрением. "Либерализм" зарождался мало-помалу в его душе, переполненной ненавистью к его преследователям за несправедливое лишение свободы. Чтение было для маркиза главным развлечением в Венсене, хотя он себе и создал другое времяпрепровождение - любовный роман, роман в письмах, начавшийся в 1778 году и длившийся три года, до 1781 года, когда оживленная с обеих сторон, то чувствительная, то нежная, то шуточная, переписка прекратилась.  Платонический роман - Маркиз де Сад и девица де Руссе  Женщинам необходимы наперсницы. Они доставляют им два удовольствия: первое - случай много говорить, а второе, быть может, такое же большое - спрашивать у них советов и не следовать им, исключая те случаи, когда советы были дурны. Г-жа де Сад, не находя никакой отрады в своей семье, больше чем всякая другая женщина стремилась иметь около себя подругу, внимательную и сочувствующую, подругу, которая любила бы ее, с которой можно было бы поговорить обо всем. Такую подругу, преданную, терпеливую, желающую ее утешить и быть полезной, ей посчастливилось встретить в лице девицы де Руссе. Та жила в Провансе, в окрестностях замка де ла Коста. Не первой молодости, быть может, даже не второй, она, впрочем, довольно хорошо сохранилась. Она иногда утверждала, мы увидим это в одном из се писем, что она дурна собой, но сама в душе, конечно, этому не верила. Таким вещам женщины никогда сами не верят. Несколько перезрелая, но еще привлекательная, она обладала увлекающимся и пылким характером, который увеличивает красоту и придает ей больше блеска. Несмотря на то, что она была старой девой, в ней не было ни романтизма, ни сентиментальности. Она выезжала в свет, не сторонилась жизни, а любила удовольствия при условии, чтобы они не увлекали ее далее ее желаний. Она гордилась тем, что не имеет предрассудков, то есть таких предрассудков, которые не мешают оставаться честной женщиной. Она не сторонилась несколько пикантных анекдотов, не уклонялась от несколько настойчивых ухаживаний. Незнакомая с наслаждениями, негой страсти, де Руссе остановилась на игре в кокетство, с которого начала в раннем возра